Таня Гроттер и птица титанов

Глава 1 Великая гонка

Сейчас, в шеститысячное мгновение послерассветья, чащепа казалась вымершей. Замшелые, с ревматическими стволами деревья жались друг к другу. Лишь отдельные деревца отважно выбегали из толпы на холм, точно вооруженные полукруглыми ножами бойцы-обреченцы. Они и были обреченцами. Здесь, в стороне от леса, дневной жар спалит их за десять-двадцать лет. В тесной и влажной чащепе они прожили бы около ста. Но на открытом месте некоторые из них успеют разбросать семена, и жизнь леса будет продолжена.

Солнце – главный, но не единственный бич этого мира – висело на небе как приклеенное. Огромная, выжигающая глаза этикетка. Танья старалась, чтобы глаза не поднимались выше спин тех, кто бежал впереди. Когда долго смотришь на солнце, веки тяжелеют, глаза наливаются кровью и тянет в сон. Причем, раз уснув, можно не проснуться.

Если оглянуться, можно различить вдали, в половине верстулы, несколько хромающих фигурок. Фигуры напоминают толстых людей с горбами. Но это не люди. Это грифарлусы, падальщики или, как тут шутят, гробовых дел мастера – нечто среднее между пингвинами и грифами. Птицы, которые не летают, а ковыляют. Неловко, медленно, но неутомимо. Тридцать верстул, пятьдесят, сто – для них это не расстояние. Сегодня грифарлусы ковыляют за ними с самого старта. Интересно, им кто-то сказал, что будет добыча, или догадались сами?

Хотя мог уже выработаться инстинкт. Великая Гонка проходит каждый год. И обычно десятая часть всех, кто бежит, гибнет. Сколько лет грифарлусы питаются человеческим мясом? А ведь было время, говорят, когда они довольствовались дохлой рыбой и животными.

«Того паренька, что наступил на гнирду, уже доели. И того, что сломал ногу, когда бежали по камням, – тоже. Или забился куда-то. До ночи просидит, а там как-нибудь доковыляет, если не попадется докторам», – прикинула Танья.

Правда, кроме грифарлусов, здесь попадаются вэлки и улуты. Улут, медлительный, размером со стог сена слизняк, может сожрать спящего или раненого. Говорят, его желудок переваривает добычу несколько дней, и большую часть этого времени она остается живой.

Вэлк – дело другое. Маленький, длинный, как ласка, хищник выскакивает из малозаметных нор под корнями деревьев. Острыми, как бритва, зубами мгновенно выхватывает из тела жертвы кусок мяса размером с яблоко и вновь скрывается в норе. Там у него детеныши. Их опасно оставлять надолго. Вэлки – очень заботливые родители.

Танья не позволяла себе думать о тех, кому не повезло. Думать надо о себе. Зазеваешься, собьешься с дыхания, не успеешь рвануть перед самым финишем, и все. Ставь на мечте крест.

Она бежала ровно и неутомимо, держа за щекой медную монету. С монетой не так хотелось пить. И она же служила тестом на усталость – еще до того, как Танья начнет уставать, ей захочется ее выплюнуть.

А спины все мелькали впереди, раскачиваясь от бега. Десятки спин, сотни. Каждая спина – соперник, каждая спина – конкурент в битве за выживание. Возможно, не все враги, но каждый наступит на горло, когда упадешь: своя-то жизнь важнее.

Правила простые. Дистанция – тридцать верстул. Десять верстул – чащепа, десять – болото, и последние десять – по пересеченной местности. Первые семь финишировавших получат возможность вырваться из этого мира. Остальные не получат ничего. Кому-то придется отложить мечту на год, а кому-то уже насовсем, если вышел срок.

Очередные десять верстул бежать приходилось через болото. Его так и называли – Болото. Никакого отдельного названия. На плоской, лишенной гор равнине Болото лежало как клякса. Над Болотом поднимался белый туман испарений. Из-за них Танья ощущала во рту безнадежную сухость. Даже монета помогала плохо. Отчасти ее утешало, что и другим не легче.

Уже несколько раз Танья обгоняла тех, кто сошел с дистанции. Два парня ковыляли, держась за животы. Лица у них были жуткие: зеленые, с фиолетовыми полукружьями под глазами. Должно быть, бедняг вконец замучила жажда, и они рискнули напиться из ручья в чащепе. Еще одна девушка, кажется, Танья видела ее прежде, скорчившись от боли, каталась в камыше и умоляла ей помочь. Дважды она выползала на насыпь, но ее пинками отбрасывали обратно: на насыпи она мешала бегущим. Танья так и не поняла, что с ней. Или вывих, или снова укус гнирды. Змей здесь полно. Обычно они прячутся в низинах и под влажными валунами, но от постоянного сотрясения почвы сотнями ног у них все путается в голове, и они становятся агрессивными.

По центру Болота тянулась насыпь – земля и камень. Слишком узкая для семисот человек, бегущих толпой. Началась давка. Танья оглянулась, и ей стало не по себе.

Теперь, когда вся масса бегущих вытянулась, как змея, повторяя сложные изгибы насыпи, стало видно, как же их много. Танья и раньше знала, сколько у нее соперников. Вместе с ними она стартовала. Но на старте все были выстроены на равнине четырнадцатью цепочками по пятьдесят человек, и можно было видеть только свою цепочку и еще одну впереди. Не так много и не так страшно. А тут она вдруг охватила взглядом всю массу разом. Кажется, за тобой целая армия. И почти такая же армия впереди. Танья находилась где-то в середине, ну, может, от силы в первой трети.

Засмотревшись на бегущих, Танья споткнулась и сильно ударилась большим пальцем левой ноги о камень. Боль была острой. В глазах заплясали черные пятна. Но не боли она испугалась, а того, что можно сойти с дистанции. Не переставая бежать, чтобы ее не снесли, Танья испуганно пошевелила пальцами. Уф! Облегчение! Нет, не сломала, ушибла, но пальцы надо беречь. На ней тонкие мокасины, а не грубые сапоги. Если побежать в сапогах – для ноги, конечно, безопаснее, но это только на первых десяти верстулах. Потом портянка размокнет от пота, собьется, и ступня превратится в жуткий шмат мяса. Из тех, кто бежал в сапогах, до финиша добиралась треть. Редко больше. Танья предпочитала не рисковать.

Впереди что-то произошло. Спины заметались, ругаясь и огибая кого-то. Недалеко от Таньи кто-то, закричав, размашисто ударил соседа, и, насмерть сцепившись, они покатились по камням, пока не оказались в Болоте.

«Еще минус два! Неплохо!» – подумала Танья.

Особенно ее порадовало, что один из скатившихся в трясину, некий Кузья-Тузья, входил в число фаворитов сегодняшней гонки. А теперь его можно больше не опасаться.

Сама Танья драк пока избегала, хотя несколько раз ее грубо провоцировали. Подрезали, хватали за плечи, а один раз, придерживая, вцепились в волосы. Ничего. Она потерпит. Пусть лучше тебя кто-нибудь пнет – ему же хуже, собьется с дыхания, потеряет ритм или (вообще отлично!) повредит пальцы на ноге.

В толчее кто-то попытался срезать у Таньи флягу, в которой еще оставалась вода. Она оглянулась. Паренек с криво растущим передним зубом отпрянул и стал демонстративно смотреть в сторону.

«Лопух! – презрительно подумала Танья. – Кто ж так срезает внатяг? Надо правильно срезать, с подхватом! И, главное, побольше толчеи! В ухо-то чего пыхтеть?»

Показывая кривозубому, как нужно работать, Танья носком правой ступни придержала ногу мчавшейся впереди высокой девицы. Девица выглядела такой красной, потной и выжатой, словно бежала не несчастных три часа по чащепе, а минимум сутки. В жалкой попытке удержаться клуша вцепилась в плечо парня, который бежал перед ней, и опрокинулась с ним вместе. Подножка была такой мгновенной, что сама девица даже не поняла, почему оказалась на земле.

О них еще кто-то споткнулся, и сверху мгновенно выросла куча-мала. Сделав вид, что тоже упала, Танья ловко нырнула в кучу. С одного пояса она сдернула нож с перламутровой ручкой, с другого – песочные часы на цепочке, окованные серебром. Прежде чем сунуть добычу за пазуху, Танья насмешливо продемонстрировала нож и часы кривозубому парню. Тот отвернулся, делая вид, что не завидует.

Конечно, нож и часы очень приметны, ну и что из того? Если до завтрашнего вечера хозяин не отыщет и не вернет вещь, она переходит к Танье и становится полной ее собственностью. Хозяин не имеет права забрать ее, как бы сердит ни был. Только украсть обратно. Для того и нужны кражи, чтобы люди учились думать и всегда были настороже.

Танья чуть замедлилась и бежала, стараясь дышать носом и не очень глубоко. Испарения Болота ослабляют. Если кто-то этого не учтет, свалится через пять-шесть верстул.

Вдох-выдох. Вдох…

Танья вдыхала, выдыхала и вспоминала. У нее восемьсот восемьдесят два гранда. Число 882 она представляла себе так отчетливо, словно сознание было блюдцем, а три цифры просто лежали на нем. Две восьмерки как два перекрученных каната и плывущая лебедем двойка. Она зарабатывала их день за днем, тряслась над ними, сберегала от штрафов.

Гранды – это не самородки. Купить на них ничего нельзя. Гранды – это баллы, накопленные за время обучения.

Послышался нарастающий гул. Все торопливо пригнулись. Над головами, раскинув огромные крылья, пронесся крупный стрекот. Промахнулся. Да и не особо старался. Танья отметила, что стрекот сыт и летит тяжело. Еще бы – столько корма на равнине. Кто-то из замыкающих, скорее всего Верча Пугай, выпустил вслед стрекоту стрелу.

«Вот шляпа! На что она, интересно, надеялась? – осуждающе подумала Танья. – Попасть стрекоту в глаз? Да еще била в треть натяга. А хорошие стрелы стоят два самородка за дюжину».

Стрекоты покрыты не перьями, а тонким, чрезвычайно прочным панцирем из множества отдельных пластин. Когда стрекот летит, пластины гудят на ветру, и получается звук, будто кто-то играет листом железа. Из пластин стрекотов кузнецы склепывают нагрудники. В бою они легки, а удара не пропустят. Только с копья и просадишь.

Изредка Танья немного отпускала вперед бегущие спины и старалась высмотреть в толпе Гулеба. Как и она, Гулеб слишком дальновиден, чтобы сразу вырываться вперед. Смысл? Когда мчишься первым, твоя спина – дразнящая мишень для отстающих. Беднягам достается бульшая часть отравленных шипов, которые припасены у каждого. Разумеется, правила это запрещают, и за отравленный шип могут вздернуть, но ведь нарушение надо еще доказать…

Опять же, не исключено, что один из тех, кто не имеет шанса победить честно, подвесил над тропой мешок с таранталиусами или протянул у земли тонкую прозрачную леску, которая тянется к спуску самопала. Задень ее – и твой частный финиш наступит раньше, чем ты надеялся. По этой же причине и Танья не вырывалась пока вперед и держалась в общей массе.

Она не забыла позапрошлую Великую Гонку, когда сразу четырнадцать фаворитов оборвались вместе с подвесным мостом в мелкую быструю реку с каменистым дном. Кто расклепал кольца на опорных столбах, так никогда и не узнали. Но, похоже, побеспокоились еще с вечера.

Попыток найти виновного никто не предпринимал. «Смотрите на вещи трезво. Не можешь взять силой или скоростью – бери умом», – сказала мать-опекунша Чумья, разглядывая победителей, стоявших на Холме Удачи. Вот и сегодня не исключено, что кто-то не попытается «взять умом».

Танья еще высматривала Гулеба, не понимая, куда он подевался, когда неожиданно послышался короткий крик и – почти одновременно – всплеск. Многие остановились, с острым любопытством наблюдая, как в Болоте всего в метре от насыпи барахтается Юрсон Иди-От-Сюд. Танья даже усомнилась, он ли это или просто кто-то похожий. Не может быть, чтобы так просто! Юрсон-отличник, Юрсон-предусмотревший-все-на-свете, Юрсон – фаворит гонки, Юрсон-везунчик и вдруг в Болоте?

Пробиваясь к краю насыпи, чтобы наверняка убедиться, что это Юрсон, Танья зацепила плечом высокого парня. Тот обернулся, и она узнала Гулеба. Лицо у Гулеба было очень грязным, но крайне довольным. На скуле запеклась кровь. Или колючая ветка по лицу хлестнула, когда все продирались через чащепу, или кастетный перстень с царапкой оставил рваную рану. Вспомнив массовую драку в овраге, где приходилось взбираться по крутому глинистому склону, в то время как задние вцеплялись в одежду и сдергивали вниз, Танья склонилась к кастетной гипотезе. Кстати, овраг очень помог. Там осталось человек шестьдесят, включая двух фаворитов.

– Жаль, что не в глаз! Меньше бы на меня пялился! – проворчала Танья.

Говоря по правде, Танья была довольна, что Гулеб дешево отделался. Танье он нравился, хотя она скорее позволила бы иглицу себе под ногти вогнать, чем признала бы это вслух. Волосы у Гулеба иссиня-черные, длинные, не схваченные сзади ни шнурком, ни резинкой. Когда они начинали лезть в глаза, Гулеб присаживался на корточки перед первой попавшейся колодой и отмахивал челку острым как бритва топориком. Прямо так, не задумываясь. Лицо смуглое, точно навсегда загорелое. Брови смыкаются, к краям же становятся густыми. Прямая черная черта. Другая такая же черта – рано пробившиеся, тоже очень темные усики. Зубы мелкие, но белые и острые, как у хорька.

– Это Гулеб его! Я видела. Подождал, пока Юрсон оказался на краю насыпи. Наскочил сзади – ну он и улетел… – поймала Танья осторожный шепот. Она оглянулась, чтобы понять, кто это шепчет, но лиц вокруг было множество.

Конечно, могли и врать, но, вспомнив, каким довольным было лицо у Гулеба, когда она его увидела, Танья не усомнилась: так все и произошло. Умный и осторожный Гулеб зачищал опасных конкурентов. Короткая, яростная схватка, когда непонятно, с чего все началось и кто напал первым. Резкий удар, подножка, и тот, кто не сумел мгновенно собраться, улетает с насыпи.

Юрсон продолжал упорно барахтаться, хотя понимал, что из Болота самому не выбраться. Даже на палец не сдвинуться – слишком топкое дно. Его жирная трясина была, по сути, желудочным соком. Юрсон еще сражался за жизнь, но фактически Болото медленно переваривало его. Болоту тоже нужно питаться, ничего не поделаешь. Правда, если Юрсона прямо сейчас, не мешкая, вытащить, его еще можно спасти. И Юрсон это знал. И ноздри держал высоко над водой, чтобы жижа не затекла в них. Кожа еще ничего: небольшой химический ожог не смертелен, да и одежда защитит. Главное, чтобы воды Болота не попали в дыхательные пути. Тогда отек и страшная смерть.

– Руку! Дайте мне кто-нибудь руку, сволочи! Я в долгу не останусь! Здесь же на месте заплачу! – орал Юрсон.

Орал он громко. С честной яростью. Однако особого страха в глазах у него не было. К смерти тут относились легко. И к своей, и к чужой.

– Заплатишь? Сколько у тебя? – деловито поинтересовался Гулеб.

Он подошел к краю насыпи и присел на корточки, насмешливо разглядывая протянутую к нему руку. Заляпанная болотной жижей ладонь была совсем близко, в полуметре, но все же не доставала ни до Гулеба, ни до берега.

Юрсон пыхтел и таращил глаза. Как же он ненавидел Гулеба: горло готов был ему перегрызть, но приходилось сдерживаться.

– Уже и ручку протянул! Прям как милостыню просишь! Я спрашиваю: сколько у тебя? – повторил Гулеб.

– Семнадцать! Клянусь: семнадцать! – быстро выпалил Юрсон.

Гулеб недоверчиво зацокал языком.

– Семнадцать? Врешь!

– Не вру!

– Врешь!.. У тебя не больше пяти!

– Докажи!

– Легко. Пятнадцать самородков – цена легкой кольчуги. Будь у тебя семнадцать – ты бы ее купил. Она увеличивает шансы.

– Пусть так. Но пять самородков тоже на дороге не валяются, – назидательно произнес кто-то рядом с Таньей.

Шесть-Хмур-Дыр. Толстощекий парень. Танья давно заметила, что парнишка малость жадноват. Интересно, сколько самородков у него найдется, если потрясти его хорошенько? Как бы не три сотни! Всегда готов дать в долг, правда под дикие проценты и с серьезным залогом.

Хотя Шесть-Хмур-Дыр говорил тихо, Гулеб его услышал.

– Допустим, – сказал он, не оборачиваясь, но очень адресно и веско обращаясь к Шесть-Хмур-Дыру. Голос Гулеба, как всегда, звучал ласково, но в нем чувствовалась сталь. – Не валяются! Но подумай: у парня не меньше девятисот грандов. Больше, чем у любого из нас! Он лидер! Кто станет помогать ему за пять жалких самородков?

Шесть-Хмур-Дыр облизал губы.

– Да! – быстро согласился он. – Что верно, то верно. За пять, конечно, нет, но вот если семнадцать…

– Пять! А может, вообще два. Или один! – жестко отрезал Гулеб.

– У меня их не два! Заглохни, сволочь! Не два!!! – с яростью крикнул Юрсон.

То и дело он опускал глаза и оценивал, с какой скоростью погружается в трясину. При этом старался не шевелиться: всякое лишнее движение – потерянная секунда жизни.

– Хорошо! Проверим! Бросай сюда свой мешочек! – предложил Гулеб.

Юрсон упрямо мотнул головой. Он отлично знал, что Гулеб способен и самородки взять, и не помочь. А почему нет? Дураков учат. Если уж тебе попался на пути дурак – выпотроши ему карманы прежде, чем это сделают другие.

– Жаль, что нельзя передавать гранды… Теперь он сдохнет, а с ним и девятьсот грандов пропадут, – страдая, сказал Шесть-Хмур-Дыр.

Гулеб серьезно кивнул. Ему тоже было досадно, что нельзя передавать гранды. Танья, не отрываясь, смотрела на его подбородок. Крепкий, с ямочкой, но одновременно и не массивный. Что за радость иметь подбородок, как у Щелкунчика? Настоящий мужской подбородок должен быть таким, как у Гулеба. Правда, очень часто ей хотелось врезать кулаком прямо в центр этого самодовольного, никогда не ошибающегося подбородка.

– Я размышлял об этом. Если бы разрешили передавать гранды, мы перерезали бы друг друга. И не только мы, но и взрослые. Началась бы всеобщая резня. Поэтому передавать их нельзя. Гранды – основа общественного строя. Как ты станешь старейшиной или судьей, если у тебя мало грандов? – сказал Гулеб.

Танье захотелось все-таки подать Юрсону руку. Просто назло Гулебу – такому правильному и рассудительному. Остановило ее опасение, что кто-нибудь, воспользовавшись тем, что она наклонится над Болотом, толкнет ее сзади ногой. Тот же Гулеб, к примеру. Или Шесть-Хмур-Дыр. В конце концов, она тоже одна из фавориток, хотя и старается сохранить это в тайне. Но многие догадываются.

Гулеб посмотрел на небо и плюнул. Он всегда плевал так, будто хотел попасть в солнце.

– Побежали, что ли? – равнодушно сказал он. – Этот парень еще полчаса тонуть будет. Вон сколько народа нас обогнало!

Гулеб повернулся и побежал. Неторопливо, вразвалку, раскачиваясь корпусом, как маятник. Сложно поверить, но таким образом он преодолел уже половину пути. Быстро тут не бегают, особенно на такие дистанции. Главное – беречь силы и ноги. Если сломаешь голень или вывихнешь стопу – никто тебя ждать не будет. И тащить никто не станет. Достанешься грифарлусам. Месячник по уборке территории, как шутит мать-опекунша Чумья.

Оглядываясь на Юрсона, Танья побежала за остальными. Внезапно ей вспомнилось, что однажды, когда она забыла принести в класс буквиг для выжигания знаков, Юрсон дал ей свой запасной. И ведь рисковал за это штрафным грандом! Зная, как сильно Юрсон трясся над каждым грандом, он совершил подвиг.

Конечно, друзьями быть нельзя, это запрещено законом. Человек, имеющий друга, станет полагаться на кого-то еще, а не только на себя. А это и глупо, и расслабляет, и в конечном счете ставит под угрозу твое собственное выживание. Опять же, если тебе когда-нибудь покажут на друга и прикажут: «Убей!», а ты не сделаешь этого, это будет прямым нарушением приказа.

Танья оглянулась еще раз. Юрсон смотрел им вслед, медленно погружаясь в трясину.

Вдох – раз – два – выдох. Главное – беречь силы и ноги!

Танья знала, что, когда все пробегут, подойдет замыкающий гонку врач и выпустит болт из арбалета в голову Юрсону. Если, конечно, Юрсон не скроется в Болоте раньше. А что поделаешь? Работа у врача такая. Клятва Гиппокрута: пациент должен быть убит, если не способен самостоятельно добраться до лечильни или оплатить свою доставку. А Юрсон, он явно не может.

Что-то больно ударило Танью по голени. Палка. Точнее, часть копейного древка без наконечника. Деревья на насыпи не росли. Танья, ойкнув, остановилась и стала растирать голень. Первым ее побуждением было отомстить древку, забросив его в Болото. Но вместо этого она неожиданно для себя подняла его и, прихрамывая, побежала обратно. На нее кричали, ее толкали, били. Ей приходилось пробираться сквозь толпу бегущих ей навстречу.

Солнце жарило ровно, безжалостно. Над Болотом поднималась едкая белая дымка. Квакали лягвы. И почему, интересно, их Болото не переваривает? Нелогично как-то. Вроде бы та же самая протоплазма. Или они тины в рот не набирают? Хотя, говорят, все дело в защитной слизи.

Юрсона она увидела не сразу и решила, что его затянуло. Предположив это, Танья испытала облегчение, что можно не помогать, а возвращаться. И тут увидела торчащее из воды задранное лицо. Только лицо – остальное уже скрылось в жиже. Юрсон продолжал бороться. Берег ноздри и рот. Кажется, когда Танья появилась, в глазах у Юрсона мелькнуло облегчение.

Танья присела на корточки и, опустив древко в трясину, ткнула Юрсона в грудь.

– Хватайся давай! Живее! Время тут из-за тебя теряю! – крикнула она с раздражением.

Юрсон не заставил просить себя дважды. Вцепился в палку цепко, как клещ. Танья потянула, досадуя на себя. Естественно, вытащить парня из трясины ей не удалось. Слишком капитально он засел. Хорошо, хоть сама удержалась на насыпи. И не надо рассказывать сказки про женские мышцы. Даже если ты и подтягиваешься двадцать раз, это не означает, что ты Геркулес.

– Веревки нет? – Юрсон боялся шевелить губами, чтобы в рот не попала жижа.

– Двадцать веревок! – мрачно ответила Танья.

– Скверно. Тогда ложись на живот и вцепись в палку руками! Тянуть не нужно – я сам! – велел Юрсон.

– Очень мне надо тебя тянуть! Чтоб ты утонул! – огрызнулась Танья, но совету последовала.

Она лежала на насыпи, вцепившись в древко, и ощущала себя сухопутным якорем. Юрсон выбирался долго и мучительно. У Таньи онемели пальцы.

Грязный, как свинс, Юрсон стоял на четвереньках и кашлял. Его рвало.

«Нет, не нахлебался! А вот кожей насосал. Неделю теперь будет как дохлый», – оценила Танья.

Откашлявшись, Юрсон встал. Сдернув с пояса мешочек с самородками, он протянул его Танье. Она ударила его ногой по руке, и мешочек упал на насыпь.

– В расчете! – сказала Танья.

Юрсон удивленно уставился на нее. Его шатало.

– За что? – непонимающе спросил он.

– За тот буквиг. Он пророс с процентами. А теперь катись!

Юрсон мрачно кивнул и, наклонившись, поднял мешочек. Он был совсем тощий.

– Гулеб был прав. У меня не семнадцать самородков. Даже не пять. Их всего четыре! – сказал он с вызовом.

– Гулеб всегда прав, – отрезала Танья.

Именно это в нем ее больше всего раздражало.

– Гулеб – сволочь! – сказал Юрсон сквозь зубы.

Танья фыркнула.

– Ну и что? Он этого не скрывает. А ты сам не сволочь?

Юрсон пожал плечами. Его волновало другое. Танья догадывалась что.

– У тебя девятьсот грандов! – задумчиво сказала она.

– У меня их не девятьсот! – Юрсон глядел себе под ноги.

– А сколько?

Несколько мгновений Юрсон колебался, потом решился и отчаянно крикнул:

– Девятьсот двадцать! Ясно тебе?

Танья присвистнула. Бывает же такое. Она-то знает цену каждому гранду. Собирал человек до кровавого пота, а теперь вот все потерял. До финиша ему не дотянуть.

– Сегодня я сойду с дистанции, и они прогорят. Зарабатывай все заново! А потом мне исполнится семь тысяч триста дней, и все! Я застряну здесь, как все остальные уроды!!!

– Сочувствую, – сухо сказала Танья.

– Ты сочувствуешь? Да плевать тебе! Всем тут на всех плевать! Вкалываешь столько времени, и все псу под хвост! Надо было оставить меня в Болоте! Пусть бы я сдох – недолго оставалось! – завизжал Юрсон.

Танье стало скучно. Когда парень себя жалеет, это противно. Ноздри-то небось берег.

– Это запросто! Один удар ногой, и ты там! Помочь? – предложила она.

Юрсон стоял и качался. Хватило бы толчка пальцем. Кожа у него была зеленая, как у лягвы.

– Помоги мне! Дотащи! – попросил он жалобно. – Пусть я буду последним, но не сойду! Мои гранды не прогорят! Главное – пересечь линию финиша!

Танья мотнула головой.

– Что я тебя, на плечи взвалю?

– Танья! Дотащи меня!.. Я буду на тебя опираться! Дам тебе все, что захочешь… у тебя нет арбалета, я знаю! А у меня он почти есть! Я отдал за него залог! Осталось всего несколько самородков, и он мой!

– НЕТ!

– Танья, умоляю! Я знаю: ты думаешь, что я обману! Сейчас говорю одно, а потом скажу другое! Клянусь тебе: нет!

– Обманешь, конечно. Еще и шипом ткнешь, – уверенно сказала Танья. – Но я все равно сказала бы нет. Даже если бы и не обманул.

Юрсон жадно всматривался в нее. Искал ключ. Усталые, залитые кровью глаза. Держался одной волей.

– А… вот в чем дело! Ты надеешься победить! Да?

– Не твое дело!

– Твои гранды не прогорят! Ты еще сможешь рискнуть в следующий раз!

Танья покачала головой.

– Не пойдет! Они постоянно меняют правила. В этом году минимальной нормой для участников Гонки было восемьсот грандов. В следующем грозят сделать девятьсот, и тогда я пролетаю. Мне столько не набрать! – упрямо сказала она.

– Ты подумай: отличный боевой арбалет! – шептал Юрсон. – Он пробьет любой щит! Я покупаю его у старого мага Кылоппа! Он стоит по меньшей мере тридцать самородков! А скоро будет сорок!

Танья упрямо сдвинула брови. Он что, глухой?

– Я сказала: нет. Если я выиграю, мне не нужен будет арбалет!.. Пока! Попытайся как-нибудь добрести. Или попроси кого-то другого. За арбалет многие согласятся.

– Они меня бросят на полпути! Никто не соглашался меня вытащить… Никто!

– Сочувствую. Прощай!.. Мне надо нагонять!

Танья повернулась, собираясь бежать. Юрсон, шагнув вперед, вцепился ей в запястье. Едва на ногах стоит, а хватка железная.

– Не уходи! Не бросай меня! Если ты уйдешь – они меня снимут! Ноль грандов! Я никогда больше не наберу нормы для участия в Великой Гонке! А потом мне исполнится семь тысяч триста дней и – меня больше не допустят!

– Это твои сложности! Хочешь, чтобы мы застряли вдвоем? – резонно возразила Танья.

Юрсон страдальчески оскалился. Среднего роста остролицый отличник. Первый в их выпуске… Ну что поделаешь? Не повезло человеку.

– Отпусти по-хорошему! Я ухожу! – твердо сказала Танья.

– Вот ты как? А, гадина!.. Не хочешь помогать? Я донесу на тебя! Навру, что ты поделилась со мной водой! Дала мне фляжку! Или что-нибудь еще придумаю! – бессильно пригрозил Юрсон.

– Валяй! Кто тебе поверит? – сказала Танья с бесконечным презрением.

Юрсон спохватился. Залебезил.

– Танья, я пошутил! Пожалуйста! Дотащи меня!.. Я же давал тебе буквиг!

– Буквиг всего лишь острая стальная палочка. За нее я уже расплатилась. Отпусти мою руку! Я спешу! – терпеливо повторила Танья.

– Не отпущу! – взвизгнул Юрсон. – Или тащи меня, гадюка, или…

Танья резко ткнула его основанием левой ладони в подбородок. Голова Юрсона мотнулась вверх. Танья не стала дожидаться, пока она опустится, и, развернувшись, безжалостно ударила его в челюсть локтем. Юрсон покачнулся и, сложившись в коленях, как кукла, рухнул лицом вниз.

«Разумеется, будь он готов к удару – я бы его не вырубила. Хорошо, что он не был готов», – озабоченно подумала Танья, радуясь, что не повредила пальцы.

Она наклонилась, рывком перевернула Юрсона. Шевелится, это хорошо. Значит, успеет очухаться до того, как приковыляют грифарлусы. А там пусть победит тот, кто ковыляет быстрее.

Задержка с Юрсоном спутала ей все карты. Теперь Танья бежала намного быстрее, чем планировала. Ей приходилось безжалостно расталкивать отстающих. К счастью, большинство из плетущихся в конце слишком вымотались, чтобы метнуть в нее шип. Много было травмированных, хромающих, с ушибами, с вывихами. «Это все после того оврага или, возможно, после каменистого ручья в чащепе», – подумала Танья.

Она обратила внимание, что никто из «калек» друг другу не помогает, хотя вдвоем хромать было бы сподручнее. Например, тот сильный парень, которому брызнули в лицо ядовитой гадостью, мог бы не сам нашаривать дорогу, а помочь тощей девице с вывихом ступни. А она могла бы не сталкивать его в Болото, а поработала бы за двоих глазами. Тогда добрались бы оба и не потеряли гранды. Да ну, плевать! Мысли крамольные лезут в голову!

Ну все, не отвлекаться! Жаль, что приходится расходовать силы, но надо наверстывать. Основная масса уже убежала вперед. Возня с Юрсоном отняла у Таньи около шестисот мгновений. Ничего… до финиша еще немало верстул. Нагонит. Главное – правильно соразмерить ускорение. Не стоит догонять основную группу слишком рано, чтобы остаться без сил в самый ответственный момент. И поздно тоже не стоит. Лучше всего – вовремя. Где-нибудь в пяти верстулах от частокола.

Юрсона она окончательно выбросила из головы. Нет смысла заморачиваться, когда не можешь чего-то изменить. Скверно, конечно, да и сердцу неспокойно, но, в конце концов, он на ее месте поступил бы так же. Разве нет? Каждый должен думать о себе, потом уже о других. Закон выживания.

Ближе к концу насыпи Танье все чаще приходилось перешагивать через неподвижно лежащие тела, огибать сидящих на камнях или медленно плетущихся. Это ее немного утешило. Кажется, многие надышались ядовитых испарений.

Лидерскую группу Танья нагнала не в пяти верстулах от частокола, а в четырех. Где-то просчиталась и переоценила свои силы. Ничего – другим тоже тяжело. К группе она пока приближаться не стала, а держалась поодаль.

Отставшие и выбившиеся из сил попадались теперь постоянно. То по одному, то маленькими группками. Обгоняя одного за другим, Танья больше не испытывала радости. Не стоит отвлекаться на эмоции.

Волокут ноги, как паралитики. Некоторые останавливаются. Пытаются бежать, пробегают несколько метров, падают. У кого-то лица красные, у кого-то бело-пористые, с розовыми пятнами. Танья старалась не приближаться к таким группам, предпочитая сделать хороший крюк. А то еще вцепятся, чтобы задержать.

Тонешь сам – топи другого. Спору нет, правило мудрое, но оно же, будучи логически продолжено, означает, что от утопающих лучше держаться подальше. Танья постепенно начинала задыхаться. Медную монету она давно выплюнула и даже не запомнила, когда и где. Это был скверный признак – значит, силы на исходе.

Светлое кольцо частокола огибало холм, смыкаясь где-то в незримости. Казалось, холм окружен воткнутыми в землю спичками. С той только разницей, что Танья знала: каждая такая спичка – здоровенное, в два охвата бревно с заостренным краем. У них в чащепе таких бревен нет. Их сплавляют по реке из предгорий, предварительно связывая в плоты.

Когда Танья была маленькой, одним из таких плотов, разогнавшихся на быстрой реке, были убиты ее отец Лео-Поль и мать Софь-Я. Правда, некоторые шептали, что перед этим они серьезно повздорили с матерью-опекуншей Чумьей. Да и зачем им было идти ночью на реку и лезть вдвоем в ледяную воду?

Иногда Танья думала, что раз родители позволили себя убить и не прикончили Чумью первыми – значит, они были или слабые, или добрые, а раз так, то и переживать особенно не о ком. Неудачники или мечтатели – неизвестно еще, что хуже. Толкли краски из цветных камней, рисовали на стенах домов никому не нужные картины, играли на контра-боссе, вместо того чтобы приобретать прочное социальное положение. Стать судьей, тюремщиком, крючкотвором. Мало ли хороших профессий, которые приносят горы самородков?

Но все равно к горлу подкатывал противный ком. Она, кажется, действительно делала что-то запретное. Любила этих нелепых дураков!

Хотя, если задуматься, все не так уж и плохо. У нее хотя бы были родители, она знала их имена, сохранилась даже небольшая эмаль, сделанная странствующим магводожником: Лео-Поль и Софь-Я в день свадьбы. В последние же годы законы стали куда строже. Теперь матерям завязывают глаза. Повивальные бабки с отрезанными языками уносят новорожденных и после приносят их кормить разным матерям, причем стараются, чтобы всякий раз это были разные младенцы. Ни матерям, ни детям ни к чему лишнее привыкание. Привыкание рождает любовь, а любовь нарушает закон пяти пальцев.

«Будем смотреть на вещи трезво! – сказала себе Танья, всматриваясь в частокол. – Я должна бежать! Просто бежать! Это я могу изменить, а все другое – нет!»

Частокола ожидали. Это был знак, что финиш близок и сил уже можно не беречь.

Большая часть состязающихся ломанулась вперед сразу, давя друг друга, но Танья дождалась, пока спички стали размером с мизинец. Пусть перетопчут друг друга, а мы пройдем как по маслицу. Спокойно, девочка, спокойно! Запаникуешь – погибнешь! Ты, может, не самая крутая, но точно самая умная!

«Скоро овражек! До овражка дергаться не буду!»

Танья просчитала, что впереди человек сто. И некоторые, в том числе и Гулеб, наверняка несутся во главе основной группы, дышащей им в затылок. Сейчас там градом летят метательные шипы, идут в ход кастеты, и гонка то и дело лишается кого-то из лидеров.

Танья хорошо изучила последний отрезок пути. Несколько раз проходила его пешком за последний год. Запоминала, как меняется луг в дождь, а как при ярком солнце. Где трава выше, где тверже почва. Она знала, что обычно овражек не виден из-за высокой сухой травы и выскакивает только вблизи. Овражек был частью старого, небрежно засыпанного оборонительного рва. Глубиной в два человеческих роста и шириной в полтора прыжка. Казалось бы, ерунда, но не для тех, кто, задыхаясь, бежит тесной толпой, не видя ничего, кроме спин несущихся перед тобой.

Еще издали Танья услышала стоны. У нее были, конечно, тайные надежды на этот овражек, но, признаться, не такие. Действительность превзошла самые смелые ожидания. Овражек был полон до краев. В нем лежало человек семьдесят. Десятая часть всех, кто принял сегодня участие в Великой Гонке!

Оглушенные, раненые, задавленные в тесноте. Некоторые, пострадавшие меньше прочих, пытались выкарабкаться, но раненые придерживали их. Вцеплялись пальцами, зубами, хватали за волосы. Пускали в ход ножи и отравленные шипы. Все правильно. Когда тебе плохо – должно быть плохо всем.

«Подумать только! Жалкий овражек!» – изумилась Танья, прикидывая, сколько явных фаворитов, сгоряча вырвавшихся вперед, барахтается теперь в этой дыре. Она испытала даже нечто вроде мимолетной жалости.

Видимо, первая масса, не удержавшись, сорвалась в ров и наполнила его собой. Если кто-то и пытался остановиться, его сносили бегущие сзади. Следующие же просто пробежали у них по головам. Разумеется, никто не хотел ждать.

Опасаясь, что ее кто-нибудь схватит за ногу, Танья осторожно перебежала овраг по единственной узкой насыпи, в которую превратилась вросшая в землю и развалившаяся метательная машина.

У нее на глазах из овражка вылез мощный парень в легкой кольчуге, не боявшейся уколов и метательных шипов. Двое попытались придержать его и стащить вниз. Мощный парень неторопливо обернулся. Ударил один раз, другой. Бил кулаком, одиночными мощными ударами справа. Те двое легли и больше не вставали. Мощный парень озабоченно посмотрел на свою руку, сжал и разжал пальцы и, прихрамывая (он был в тяжелых сапогах), побежал догонять лидерскую группу. Танья узнала его. Это был Гуньо Глуми – первый силач из всех, кому не исполнилось семь тысяч триста дней. Самое интересное, что, хотя Глуми не блистал умом, грандов у него было немало. Помогали призовые баллы в спортивных состязаниях, которые тоже засчитывались как гранды.

Кроме кольчуги Гуньо можно было узнать и по сапогам. Он один из немногих отважился обуть их. Ноги, конечно, сдерет, зато можно не бояться камней да и драться удобнее.

– Привет, Глуми! – крикнула Танья и, пробегая мимо, хлопнула его по плечу, зная, что ее он не ударит.

Силач оглянулся на нее и, улыбаясь, махнул рукой. Они, конечно, были не друзья. Дружить запрещалось. Просто недостаточно хорошие враги. Но это ничего. Гранды за это не минусуют.

За высокой травой мелькали спины. Танья прикинула. Человек пятьдесят все же прорвались через ров. И эти пятьдесят – явные лидеры гонки. Каждый из них может войти в семерку. Все, пора!

До финиша оставалось совсем немного.

Танья внутренне собралась. Усталость не имела никакого значения. Если она пожалеет себя сейчас, то, возможно, целую жизнь будет грызть от досады локти, что вот не смогла, не сумела.

«Финишный рывок!» – приказала она себе и стрелой рванулась вперед.

С ходу она обогнала человек десять, растянувшихся по лугу. Дальше стало гораздо сложнее. Теперь ей приходилось состязаться с лучшими – самыми выносливыми, самыми умными, у каждого из которых была своя тактика. Кто-то брал силой, кто-то умом, кто-то просто уничтожал всех оказывающихся на его пути.

Некоторое время Танья набиралась решимости, а потом бросилась в самую плотную, самую сердитую, жужжащую, как осиный рой, толпу, отделявшую ее от фаворитов Гонки. Просчитать тут ничего невозможно: дело случая. Ее не пропускали, толкали, били, царапали, хватали за волосы, вырвали из правого уха серьгу.

Задыхающийся, скалящийся от усталости паренек, которого Танья обошла справа, вцепился ей в плечо. Танья поднажала. Услышала треск ткани и вырвалась, оставив у него в пальцах отодранный рукав. Другой отстающий парень схватил ее не за ткань, а за руку, впившись ногтями в кожу. Нет, этот не отпустит, крепкий. Присев и занизив центр тяжести, Танья заставила его наклониться к ней и, резко откинувшись назад, боднула в лицо. Не лбом, а затылком. Поворачиваться было слишком долго и опасно. Да и не нужно. Танья услышала, как хрустнула переносица. Но это не главное. Главное – парень разжал пальцы.

Девчонке, бежавшей прямо перед ней, Танья подсечкой подбила задержавшуюся ногу. Девчонка опрокинулась. Танья перебежала через нее, наступив ей ногой на спину. Существовал, конечно, риск, что та метнет шип. Но пусть еще разберется в такой толчее, кто ее подсек.

Дальше Танья ничего не помнила: сплошная мешанина лиц, спин, ног. Кто-то шипел, хватал ее, толкал, бил. Она тоже на кого-то шипела, била. Один раз даже пришлось кого-то укусить. Она не запомнила кого, но во рту долго оставался привкус чьей-то не самой вкусной и не самой стерильной руки. Танья не знала, сколько прошло времени, но внезапно ощутила, что бежит свободно. Это могло означать одно: она прорвалась в первую двадцатку, и теперь перед ней только самые сильные.

Вот мелькает голова Жанин Абот. Танья ее побаивается. Жанин – некромагус, то есть, как и Гулеб, личная ученица самой матери-опекунши Чумьи. Она читает мысли человека по глазам и заставляет шевелиться высохшие кости. Когда волнуется, начинает говорить невнятно и проглатывать согласные. Три года назад влюбилась в Гулеба и поклялась на книге матери-опекунши, что он достанется или ей, или никому. Тогда же для усиления клятвы она провела ножом по руке, и теперь на запястье у нее шрам.

От Жанин Абот лучше держаться подальше. Она способна на все и Танью терпеть не может. А вот Рэйто Шейто-Крейто – мрачная высокая девушка, специалист по зельям, ядам и сглазам. Красиво бежит, гибко, как пума. И – странное искажение теории вероятности: почему-то каждый, кто падает рядом с Рэйто, ломает себе ноги. Если же он падает где-то в другом месте, то спокойно вскакивает и бежит дальше.

Недалеко от Рэйто – Гробо Клеппо. На бегу она оглядывается и кого-то высматривает. Танья видит ее раскрасневшееся лицо и слышит тяжелое дыхание. Устала бедняга, но выдержит – упорная. Да и осталось немного – полверстулы.

Лицо у Гробо асимметричное, но красивое. Волосы сегодня зеленые, вчера были фиолетовыми, а какими они будут завтра, не знает даже она сама, поскольку Гробо – девушка мгновенных настроений. Гробо Клеппо кажется безоружной, но это только тем, кто не видел, как метко она выдувает иглы из спрятанной за воротником камышовой трубочки. Четыре иглы за четыре секунды. И сразу после этого милая улыбка на милом лице.

– …догоняет! Отстал… овраге! – кричит ей Танья, пробегая мимо. Имя и всякие предлоги она пропускает – бережет дыхание.

Это плата за обгон. Теперь ей, во всяком случае, не выпустят в спину иглу. Танья знает, что Гробо Клеппо ищет Гуньо. С точки зрения Таньи, это самый мудрый человеческий симбиоз в их далеко не сахарном мире.

Гробо кивает, не тратя слов на благодарность, и глазами показывает, что пропускает Танью вперед. Правда, это не особо помогает, потому что мгновений через шестьдесят Гробо и Гуньо ее обгоняют, тараня всех подряд. Это союз носорога и лани. Танья осторожно пристраивается сзади.

Теперь каждый следующий обгон забирает у Таньи силы. Дыхание закончилось. Пот льет ручьем. Сильно щиплет глаза. Танья не вытирает его – не до того. Фляжку с нее сорвали в толпе, и это хорошо – легче бежать. Ноги заплетаются. Мозг отдает им команды, но Танье кажется, что проходит час, прежде чем они слушаются. Ужасно почему-то мешают руки. Не руки, а колбасы, литые и очень тяжелые. Если бы можно было оторвать их и выбросить, Танья, не задумываясь, сделала бы это.

Она даже не радуется, когда где-то недалеко мелькает Гулеб. Сейчас ей все равно. Ей начинает казаться, что она вот-вот вырвется вперед, если не в лидеры, то точно в семерку, но тут ее обгоняет Шурей Шурассо. Танья пытается придержать его, подсечь, но бесполезно. Шурей Шурассо проносится, как молния, причем бежит подозрительно легко, наступая не на землю, а на воздух рядом с землей. Танья негодующе кричит на него, не слыша своего крика, и чудом обгоняет высокую девицу.

Финиш выскакивает неожиданно. Танья видит частокол и вбегает через распахнутые ворота. Падает, вскакивает, снова падает, пытаясь бежать даже лежа. Кто-то отливает ее водой, поднимает на ноги и заставляет ходить. Лежать нельзя – посадишь сердце. Пить тоже пока не дают – позволяют только смочить губы.

– Кто? Кто? – кричит Танья. Она до сих пор не знает, победила она или нет.

Ей объясняют, что за финишную черту они вбежали ввосьмером. Вначале пятеро и за ними, плечо к плечу, еще трое – Танья, Гулеб и Жанин Абот. Не растерявшийся судья свистнул и за веревку сдернул висевший на шесте треугольный флаг. Цепь суровых солдамагов сомкнулась за их спинами, оберегая их от мести десятков разъяренных проигравших. Теперь цепь не разомкнется как минимум час – пока те, кому повезло меньше, не остынут. Воду им вынесут наружу.

Кто не успел – тот опоздал.

Великая Гонка завершилась.