Танкер «ПМ-1» терпит крушение

Береговыми радиостанциями была принята тревожная и непонятная радиограмма танкера «ПМ-1». «Широта 38,10 долгота 152,30 немедл…»

Три посланных на разведку скоростных самолета описали над океаном огромную дугу, ничего не обнаружили и, заметив лишь в вечернем сумраке три парусных суденышка рыбаков, легли на обратный курс. Новый танкер, водоизмещением в тридцать четыре тысячи тонн, исчез бесследно.

Комиссия по приемке танкера получила задание провести испытания нового корабля в открытом океане. Предстояло выйти далеко в океан и, наполнив отсеки водой, проверить корпус судна на большой волне.

Теплоход величаво отвалил от причала. Вспенивая тремя могучими винтами спокойную, ярко-синюю воду, нефтевоз дал протяжный басовый гудок и направился к выходу из бухты.

За кормой остался маяк на маленьком скалистом островке. Зеленовато-жемчужный корпус теплохода направился прямо на восток, темневший густой синевой надвигавшейся ночи.

Через десять часов, двигаясь ровным тридцатиузловым ходом, нефтевоз прошел через пролив и вышел в океан.

Ласковый голубой великан неторопливо и осторожно подымал танкер на отлогий, сверкающий золотой чешуей холм. Стройный корпус корабля добирался до полупрозрачной вершины, замирал на мгновение, словно в раздумье. Затем, рассекая высоким ножом форштевня покорно расступавшуюся воду, плавно соскальзывал навстречу набегавшему новому валу.

От теплого океанского ветра кормовой флаг трепетал весело и упруго, будто струилось широкое алое пламя.

Комиссия собралась на корме теплохода у затянутых чехлами больших спасательных шлюпок. Представитель верфи провел рукой по выпуклому борту одной шлюпки и шутливо сказал:

— Мне кажется, на таком чудесном судне спасательные шлюпки — это скорее традиция, чем необходимость. Ведь никаким силам природы, никакой буре этот корабль не утопить.

— Конечно, нет! — ответила инженер Осокина. — Непотопляемость этого нефтевоза очень велика, даже когда он по новому методу движется с целиком погруженным корпусом и лишь надстройки находятся над водой.

Член комиссии недоуменно пожал плечами:

— Это само собой разумеется. Ведь ваш пенометалл плавает! Какой же может быть разговор?

— Согласна с вами, но дизели и все вспомогательные механизмы сделаны не из пенометалла. Вся громадная система трубопроводов тоже сталь, а кое-где медь и латунь. И если удельный вес всего строительного материала обычного корабля близок к семи, то у нас он все же почти вдвое больше, чем у воды.

Главные машины и все вспомогательные механизмы танкера работали безупречно. Прочность корпуса была отличная, а вибрации двигателей гасли в пенометалле корпуса без следа.

Испытания подходили к концу. Впередсмотрящий матрос спустился с мостика и отбил восемь склянок. В полдень было решено ложиться на обратный курс.

Капитан вполголоса отдал команду. Нос теплохода плавно двинулся влево и прочертил по горизонту ровно половину окружности. Обгоняя волны, танкер полным ходом устремился к родной земле.

Впередсмотрящий вдруг настороженно наклонился через планшир. Мгновение — и воздух прорезал его отчаянный крик:

— Справа по борту мина! Бродячая мина!..

Капитан одним прыжком очутился на правом крыле мостика. За ним бросились остальные.

Все увидели, как ленивым всплеском волны к самому борту метнуло рогатое, обросшее ракушками чудовище. Мина ударилась об обшивку танкера и, проносясь вдоль борта, завертелась, обдирая ракушки, ныряя в пене. Стремительно бросившись к рукоятке электроштурвала, капитан, зажав ее поверх руки рулевого, резко повернул руль вправо. Но избежать катастрофы было уже невозможно. Над бортом у среднего отсека бесшумно поднялся высокий седой смерч, и тут же больно ударил по ушам тяжелый грохот.

Танкер продолжал двигаться. Смерч соленым, приторно пахнущим гарью водопадом рухнул на мостик, ослепив всех на несколько секунд.

Очнувшись, Ольга увидела, что танкер, кренясь все больше на правый борт, заметно оседает носом.

— Все в аварийный пост! — крикнул капитан. — Старпом, к радисту!

Ольга растерянно огляделась. Куда же исчез Воронов? Где Саакян и Норенко?

Капитан, схватив ее сзади за плечи, резко толкнул к трапу, ведущему на корму.

Только в тесном отсеке аварийного поста Ольга представила себе весь ужас происшедшей катастрофы.

Матросы по круто наклонившейся палубе несли к шлюпке безжизненно обвисшее тело Воронова. Из разбитой головы его на рифленый металл сбегали капли крови. Раненого Саакяна, которого тоже сбросило с мостика в пролет трапа, несли позади. Саакян глухо стонал.

Скоро две шлюпки с людьми, шумя моторами, отошли немного от обреченного корабля. Норенко, тщетно пытаясь нащупать пульс на руке Воронова, смотрел в отчаянии на гибель танкера.

Громадный зеленовато-жемчужный корпус корабля уходил в глубину океана… Вот над волнами, устремив вверх неподвижные гребные винты, осталась лишь часть кормовой надстройки. Она погружалась медленно, словно нехотя, один за другим исчезали под водой круглые бортовые иллюминаторы, вот их осталось пять, четыре, три… Вот, как крошечный островок, осталась лишь обращенная к ясному небу часть кормы с черно-алым на фоне заката, словно траурным флагом.

Еще мгновение — и пламенеющий флаг исчез среди равнодушно катившихся волн, словно погас захлестнутый ими факел.

Две затерявшиеся среди океана шлюпки покружили у места катастрофы и, не найдя в волнах никого, взяли курс чуть правее закатного зарева, охватившего край горизонта.

Норенко, пытаясь привести в чувство Воронова, горестно повторял:

— Андрей… Ты слышишь меня? Очнись, Андрюша…

Ольга Осокина, капитан и механик первыми добрались до тесного отсека, где помещался аварийный пост танкера. Отсюда можно было нажатием кнопок наполнить водой любой отсек нефтевоза, закрыть доступ воды в них, включить насосы пожарной и осушительной системы, определить по приборам крен, осадку, наличие воды в отсеках и многое другое. Центральный аварийный пост и почти все его оборудование были созданы группой конструкторов, которой руководила Ольга.

Овальная дверь отсека была открыта. Осокина в волнении глядела в коридор, ожидая появления Андрея и его друзей.

На узорчатую дорожку коридора выскочили два матроса и, хватаясь за поручень, добрались до отсека. Третий матрос тяжело спрыгнул сверху, откинув на палубе над коридором крышку светлого люка.

— Там люди поразбивались, — доложил он.

— Я иду на палубу! — решительно сказала Ольга.

В конце коридора показался темный вал воды. Капитан глухо приказал:

— Задраить дверь.

Механик нажал на одну из кнопок на малом пульте. Массивная овальная дверь из пенометалла мягко и бесшумно захлопнулась.

— Продуйте носовые отсеки, — снова приказал капитан. — Всплывем — тогда разберемся, кто там расшибся.

Механик нажал на большом пульте четыре кнопки, но тут же над ними вспыхнули рубиновые точки.

— Продувка не работает, — с беспокойством произнес механик и посмотрел на стрелку дифферентометра, но и без прибора все ясно чувствовали, что отсек медленно клонится в сторону герметической двери.

— Продувайте следующие! — резко произнес капитан. — Подавайте воздух в любые отсеки, но удержите танкер на плаву.

Капитан надеялся, что продувкой цистерн, если она удастся, танкер можно будет заставить всплыть. Иначе под килем на глубине шести километров всех ждет мертвый покой океанского дна.

— Помогите, Ольга Ивановна, — попросил механик Осокину. — Вы знаете систему лучше меня.

Молодая женщина шагнула к пульту. Сосредоточенно оглядев его, она нажала две кнопки. Рубиновые лампочки не вспыхнули, но не показались и зеленые точки, свидетельствующие о действии продувки.

Ольга, не отрываясь, смотрела на приборы. Сознание мучительно фиксировало цифры, показывающие погружение носа и кормы танкера. Механик едва слышно шептал рядом:

— Двадцать семь, двадцать девять, тридцать пять, тридцать девять… Флаг уже под водой… Сорок один метр…

Молодой матрос, проведя рукой по влажному лбу, спросил, улыбнувшись жалко и растерянно:

— На сколько же нам тут хватит воздуху?

Ему никто не ответил.

Ольга, не отрываясь от пульта, твердо предложила:

— Продуем форпик. Там, кажется, система не нарушена.

От духоты и напряжения у механика по лицу текли струйки пота. Вцепившись левой рукой в поручень, он осторожно нажал кнопку, расположенную в стороне от кнопок продувки отсеков. Всем показалось, что корабль едва заметно вздрогнул. Значит, в форпик уже рвется через дроссельные клапаны сжатый до двухсот атмосфер воздух. Он легко выгонит из форпика воду, увеличит тонн на пятьсот пловучесть носовой части.

— А запас сжатого воздуха не уменьшается, — хмуро показал капитан на главный манометр. — Что это значит?

Ольга, пошатнувшись, с трудом ответила:

— Мы… катимся к вертикали. Теперь ясно: взрывом повредило главный коллектор проводов управления. Этого никто не мог предвидеть.

Отчаянные попытки уменьшить дифферент на нос ни к чему не привели. Люди, закупоренные в тесном отсеке, все ясней понимали, что совершается непоправимое. Не приспособленный к полному погружению, тяжело раненный корабль уходил в глубину. Так прошло четыре часа.

Дышать становилось все труднее.

Жадно глотая душный воздух, Ольга тянулась к выгравированной на листе матового металла схеме аварийной автоматики. По четким линиям и знакам схемы плыли хороводы туманных пятен.

«Ведь это моя система», — тонко жужжал у самого уха Ольги какой-то невидимый прибор. Нет, это не прибор, а где-то в глубине мозга, затуманенного удушьем, бьется мысль.

В памяти вдруг всплыло: инженер Воронов разглядывал первый удачный образец нового судостроительного металла.

— Это чудесно, Ольга! — сказал он, не поднимая головы от окуляров. — Ты видишь — все ячейки правильной эллипсоидальной формы, как и предсказывал Норенко. Вот тебе и путь от никуда не годного губчатого сплава к сплаву с замкнутыми микропустотами. Теперь мы сможем строить замечательные корабли — бензовозы-рефрижераторы.

Воронов выпрямился и, отыскав глазами белевшие у прокатного стана фигуры Норенко и Саакяна, лукаво сказал Ольге:

— Завидная выдержка! Делают вид, что это их не касается.

Воронов тогда улыбнулся и показал самые первые образцы пенометалла. Весь шлиф был изрыт черными пузырчатыми раковинами, обычными газовыми раковинами, с которыми так борются литейщики.

Последние недели Саакян с ожесточением обрабатывал десятки проб присадочных порошков ультразвуком и, наконец, достиг цели. Раскаленный до 1300 градусов порошок оставался неизменным, пока не попадал в сферу ультразвука. Первой своей настоящей удачей Саакян считал опыт, при котором с грохотом взорвало тигель. В лаборатории воздушной волной высадило все стекла, а пламенем смелому экспериментатору повредило его великолепные усы.

Прибывшие к месту происшествия заводские пожарные застали Хачатура Айрапетовича у длинного лабораторного стола за засыпкой присадочного порошка в новый тигель.

— Помощь нужна? — поспешно спросил старший пожарный, оглядывая причиненные взрывом разрушения.

— Благодарю, я сам, — спокойно ответил Саакян. — Я сейчас еще одну такую пробу устрою. Вы держитесь подальше.

Заметив изумление на лице борца с огнем, Саакян расхохотался и успокоил его:.

— Я порцию поменьше сделаю. А стекол в окнах все равно уже нет. Зато какая удача, дорогой мой!

И это действительно была настоящая удача. Предположение Воронова о необходимости увеличить содержание в порошке титана полностью подтвердилось. И каждая крошечная частица порошка, превращаясь мгновенно в газ внутри расплавленного металла, создавала в нем сферическую замкнутую ячейку с прочными стенками, покрытыми сплавом титана. Удалось повысить и качество самого металла, который от сложных присадок приобрел чудесный зеленовато-жемчужный цвет, удивительную прочность.

…Из густой туманной пелены появилось совсем рядом лицо капитана… Он тряс инженера Осокину за обмякшее плечо и хрипло шептал, открывая рот так широко, словно кричал во весь голос:

— Ольга Ивановна… Оч-ни-тесь! Механик хочет продувать напрямую. Напрямую!.. Выдержит трубопровод? Очнитесь, иначе — смерть…

Осокина уже ничего не слышала. Руки ее выпустили край пульта, безжизненное тело скатилось по накренившемуся настилу к противоположной переборке. И вместе с Ольгой в отсеке медленно и мучительно задыхались остальные шесть человек.

Дыхание людей становилось все тише. И никто из них не заметил, как над пультом чуть дрогнули стрелки нескольких приборов. Это далеко наверху над затонувшим танкером промчалось в бешеном вихре пены соединение советских эскадренных миноносцев. В поисках пропавшего танкера эсминцы избороздили весь район океана на много миль вокруг места, указанного в непонятной радиограмме, прощупали толщу воды до дна эхолотами, но ничего не обнаружили.

Только на обратном пути головной эсминец заметил среди океана две моторные шлюпки. Для экономии горючего одна шлюпка буксировала другую.

Приняв на борт спасенных, командир эсминца сообщил остальным кораблям о находке. Воронова и Саакяна немедленно положили в санитарную каюту под наблюдение корабельного медика. Андрей был в бессознательном состоянии.

— Сотрясение мозга, — доложил медик командиру.

— Жить будет?

— Сделаем все, что от нас зависит, — уклончиво ответил медик. — Случай тяжелый.

У Саакяна была разбита грудная клетка и сломаны два ребра.

— Этот больной в меньшей опасности, — уверенно сказал медик.

Командир соединения эсминцев запросил по радио морбазу. Оттуда прибыл категорический ответ: «Продолжать поиски ожидать особого распоряжения»

Корабли разбились поодиночке и стали снова «прочесывать» эхолотами и радиолокаторами весь район океана.

Палуба аварийного поста переместилась на место висевшей теперь над головами кормовой переборки, а передняя переборка с герметической дверью стала палубой. Приборы показывали погружение танкера носом больше чем на четверть километра, а кормой — на сто сорок метров.

Капитан очнулся и увидел, что механик пытается сломать у пульта трубку, подводящую к приборам сжатый воздух.

— Сломай, Петро, — прошептал он потемневшими губами. — Там же воздух, дышать будем.

Тонкая стальная трубка соединяла манометр с установленными в глубине корабля баллонами. Давление в ней доходило до двухсот атмосфер. Если бы удалось пустить из нее воздух в отсек!

Но обессилевший механик повалился на бок и прохрипел:

— Сердце…

Тогда к пульту подполз второй штурман. Обрывая ногти о раму пульта, он со стоном поднялся на ноги. Сломать трубку ни у кого уже не хватило бы сил, и он решил разбить манометр. Штурман ударил кулаком по циферблату. Но слабый, неверный удар не разрушил прочное стекло. Тогда молодой моряк вцепился в манометр и повис на нем всей тяжестью своего тела.

Внезапно лопнуло соединение у корпуса прибора. В грудь моряка с пронзительным свистом ударила острая и твердая, как штык, струя воздуха. Взмахнув руками, второй штурман упал на герметическую дверь.

Свежий воздух быстро восстановил силы. Капитан добрался до Осокиной. Она лежала у трубы, покрытой толстой изоляцией, неловко запрокинув голову через большой вентиль.

Ольгу с трудом удалось привести в чувство. Открыв глаза, приподняв голову, она прислушалась к звуку, до боли сверлящему уши, и крикнула:

— Кто это сделал? Нас раздавит воздухом!

Об этом страшно было даже подумать. Емкость батарей сжатого воздуха превышала кубатуру аварийного поста. Значит, если не заглушить трубку, то давление в отсеке поднимется выше ста атмосфер. Пять тонн воздуха на одну человеческую ладонь!

— Вентиль! Перекройте вентиль! — закричала Ольга, но тут же вспомнила, что при монтаже сама распорядилась поставить его в нише снаружи отсека.

Танкер продолжал «свечкой» уходить вглубь. Прибор показал, что корма его погрузилась уже на сто восемьдесят метров. Но перед новой опасностью это уже казалось не страшным. Все смотрели, как механик тщетно пытался задержать непрерывно бьющую из ниппеля острую струю сжатого воздуха. Тонкая, как карандаш, стальная трубка каждый раз вырывалась из манометра.

Закусив губу, Ольга стояла перед повернутым набок пультом и думала о том, как задержать корабль, не дать ему опуститься на глубину, где его неизбежно раздавит чудовищная тяжесть воды. Ведь в этом месте давление на дне океана больше шестисот атмосфер!

Но вместо крошечного зеленого глазка правой батареи аккумуляторов светилась яркая рубиновая точка — признак того, что батарея вышла из строя. Левая батарея давала вместо восьмидесяти вольт только сорок пять. При таком напряжении реле большинства автоматических устройств не смогут сработать.

После еще одной безуспешной попытки закрыть воздух механик нерешительно обратился к Ольге:

— Я думаю, Ольга Ивановна… Если четвертый воздухопровод открыть, то воздух пойдет напрямую без дросселя… Это запрещено инструкцией, трубы могут того…

Ольга в сомнении покачала головой. Ведь без дросселя пойдет воздух высокого давления. Конечно, четвертый трубопровод взорвется. А это опасно тем, что воздух, драгоценный воздух может без пользы вырваться в океан. Тогда и надеяться больше не на что будет. Но если все-таки рискнуть…

— Погодите! — испуганно крикнул механик, видя, что Ольга протянула руку к овальной кнопке.

— Трубы не выдержат — взорвет в отсеке!

Утвердительно кивнув головой, Ольга свела вместе два рычажка, отчего тревожно замигала на пульте лампочка. Затем, не спуская глаз с продолжавшей предупреждать об опасности лампочки, Ольга нажала кнопку.

Весь корпус танкера резко встряхнуло. Струя воздуха, вырвавшаяся из трубки манометра, сразу изменила звук. Он стал на добрых две октавы ниже. Это в одном из носовых отсеков танкера взорвалась тонкостенная труба, не рассчитанная на громадное внутреннее давление. Теперь из нее в наполненный водой отсек широким потоком стремится сжатый воздух. Останется он в отсеке или побежит наружу через какое-нибудь отверстие неудержимыми струями пузырьков? Тогда на его место снова придет отступившая вода, заполнит отсек, проникнет в баллоны сжатого воздуха и ляжет в них тяжким грузом. Этот новый груз еще быстрее потянет корабль на дно океана.

Эскадренные миноносцы продолжали бороздить океан в месте гибели танкера.

Спокойно и величаво катились на запад отлогие валы. Время шло, но ни один из кораблей еще не обнаружил следов танкера.

Вдруг с палубы через открытый иллюминатор донеслись крики:

— Флаг!

— Где флаг?

— Скорее на мостик!

Удивленно открыв глаза, Андрей тихо спросил:

— Почему команда «на флаг»? Сейчас утро?

— Ты полежи спокойно, — попросил Норенко, — а я живо сбегаю и узнаю. Ладно?

— Смешной ты, — болезненно улыбнулся Андрей. — Не знаешь даже, утро ли сейчас. Ну, беги…

Уже у трапа на мостик Норенко услыхал радостный крик:

— Это наш, советский!

Вихрем взлетев на мостик, Норенко застыл рядом с командиром, глядевшим в бинокль на нечто чудесное.

Не дальше чем в полумиле от замедлившего ход эсминца над голубым простором реял красный флаг. Он горделиво застывал на миг на вершине одной волны, затем плавно, словно паря в воздухе, переносился на следующую волну. И с каждой новой волной флагшток его вырастал из глубины все выше.

— Танкер! — вне себя от счастья закричал Норенко. — Это наш танкер!

На мостике, на полубаке толпились свободные от вахты моряки и, не отрываясь, глядели вперед на приближавшийся одинокий флаг. Когда эсминец был уже метрах в двухстах от развевавшегося на ветру алого полотнища с золотой эмблемой труда и дружбы, по палубе громом прокатилось «ура». Моряки увидели под круто наклоненным флагштоком зеленовато-жемчужный край кормы танкера. Из воды ярко вспыхнул золотым отражением солнца четкий круг иллюминатора.

Танкер подымался кормой вверх почти вертикально. Уже обнаружились его винты и часть кормовой надстройки. Но движение это все замедлялось, и вскоре командир эсминца тревожно сказал Норенко:

— Пловучесть мала. Не подымается больше танкер. И знака оттуда никто не подает. Живы ли люди? Нужно бы проникнуть внутрь, но разбивать иллюминаторы опасно: потеряет танкер воздух и потонет навсегда. У нас есть аварийные понтоны Фролова, но, не зная танкера…

— Саакян знает, — торопливо ответил Норенко. — Придется потревожить больного.

Сбежав по трапу, Норенко распахнул дверь надстройки и отшатнулся, затем с испуганным восклицанием бросился вперед. По коридору, цепляясь дрожащими руками за поручень, шаг за шагом пробирался Хачатур Айрапетович.

— Ты сумасшедший! — закричал Норенко и подхватил друга. — У тебя же ребра сломаны!

Счастливо улыбаясь, Саакян шептал:

— Танкер… Я в иллюминатор увидел. Там же наши. Какие они молодцы!..

Норенко решительно поднял друга на руки и отнес его на койку. С противоположной койки беспокойно заговорил Андрей:

— Скорей помочь им! Из аварийного поста можно сжатым воздухом освободить любой отсек. А не получилось… Значит, что-нибудь не в порядке. Нужно… погоди, отдохну немного. Я тоже… смотрел в иллюминатор… — виновато улыбнулся он.

Несколько секунд Воронов лежал молча. Закрытые глаза его на иссиня-бледном лице казались черными провалами. Наконец он снова заговорил:

— Хачатур знает — складные понтоны Фролова. На эсминце обязательны. Их в носовые отсеки…

Не дослушав, Норенко выбежал из каюты.

Давление в баллонах быстро падало. Об этом свидетельствовал звук вырывавшейся из трубки струи сжатого воздуха. Вскоре свист перешел в острое шипение.

— Вы только поглядите! — хватая всех за руки, повторял второй штурман. — Погружение кормы уже всего шестьдесят пять метров. Вон как резво пошли!

Вдруг Ольга встревоженно сказала:

— Подъем прекратился!

Это было действительно страшно. Моряки знали немало случаев, когда погибшие корабли, в отсеках которых сохранился воздух, десятками лет носились по воле течения в глубинах океана, не погружаясь на дно и не всплывая на поверхность.

Механик потрогал трубку манометра, из которой теперь уже беззвучно дула совсем слабая струйка воздуха, и показал на герметическую дверь:

— Там, пониже, сейчас шесть атмосфер, а у нас в отсеке около десяти. Если бы открыть дверь, не сразу, конечно, то наш воздух выжмет воду из коридора и боковых помещений до самого светлого люка. А это сотня тонн добавочной пловучести — не шутка даже для такого корабля.

— Восемьдесят, — уточнила немного ободрившаяся Ольга. — Но как открыть дверь? Задача невыполнимая.

— Это верно, — невесело откликнулся механик. — Ведь на дверь давит не меньше восьми тонн воздуха. Никакой богатырь не справится с таким грузом!

— Мы должны справиться! — сердито оборвал капитан. — Еще часа два — и снова начнется кислородный голод. Я даже не представляю себе, что это будет при десяти атмосферах давления.

Второй штурман устало опустился на переборку рядом с герметической дверью. Молодой моряк безнадежно поглядел на компактную коробку, в которой находился автоматический привод двери, и потрогал небольшую дверную ручку, похожую на гриб. Она нужна была для того, чтобы прикрывать дверь рукой при выключенном механизме. Это было малоответственное приспособление. Ручку даже не приварили, а прикрепили проходящим сквозь нее стальным болтом.

— Товарищи! — крикнул второй штурман. — Товарищ Осокина, вы должны лучше знать. Поглядите: это сквозной болт или он приварен?

— Не знаю, — тихо ответила Ольга и прижала руки к ушам, которые от громадного давления воздуха болели все сильнее. — Если болт проходит насквозь, то ручка поставлена не по проекту.

К двери бросился механик и закричал:

— Хлопцы мои! Ищите ключ! Двадцать миллиметров!

И, схватив тут же поданный матросом гаечный ключ, дрожащими от нетерпения руками наложил его на головку болта, тронул ее сильным рывком с места и сделал несколько оборотов.

— Идет! — взволнованно произнесла догадавшаяся уже о его намерении Ольга. — Путь для воздуха!

Механик еще несколько раз, уже без прежней поспешности, повернул ключ, потом снял его с болта и хмуро сказал:

— Не идет и не пойдет! Вертится вместе с гайкой. А гайка — с той стороны.

Все снова приуныли.

— Думаете, не получится? — яростно крикнул механик. — Ключом не взяли, так зубилом возьмем! Хлопцы, зубило и ручник!

Болт был из прочной стали. Зубило высекало из него желтоватые искры. Но вот после ожесточенных ударов головка болта отскочила и сам он мгновенно провалился вниз. Небольшое отверстие в ручке протяжно и однотонно завыло, как пароходная сирена.

— Маловато отверстие, — покачал головой механик. — Так воздух долго будет сочиться.

И он обеими руками с силой потянул ручку вверх.

Отсек сразу наполнился басовым рычанием вырывавшегося наружу воздуха. Минут десять человеческого голоса не было слышно. Видно было только, как шевелятся губы.

Капитан схватил механика за руку и показал на один из приборов. Стрелка медленно ползла к начальным делениям шкалы. Погружение кормы было уже меньше двадцати пяти метров.

Это был тот момент, когда над голубой водной пустыней из глубин поднялась корма танкера.

Смолкло рычание воздуха, и моряки без труда подняли дверь, ставшую как бы палубным люком. Внизу, в глубоком, почти вертикальном колодце коридора, плавно подымалось и опускалось блестящее черное зеркало воды. Оно медленно светлело и, наконец, стало темно-зеленым.

— Вот и солнышко сквозь воду играет! — как-то особенно ласково сказал один из матросов.

— Но что же дальше? — все еще с беспокойством вымолвила Ольга. — Ведь выше мы уже не всплывем, хоть год ожидай!

Все долго сидели в тяжелом молчании, глядя вниз, в изменчивую и призрачную прозелень воды. Вдруг капитан крикнул удивленно и радостно:

— Смотрите на стрелку!

— Семьдесят один! Семьдесят! — громко отсчитывал второй штурман путь стрелки. — Да это чудо какое-то!

Глядя на ряды разноцветных кнопок главного пульта, капитан сказал каким-то новым, словно помолодевшим голосом:

— Ольга Ивановна! Петр Ильич! Проверьте автоматику! Проверьте как можно тщательней, чорт возьми! Вы тут чего-то не учли, а оно действует. Какая-то сила выводит корабль на ровный киль. Следите, как бы там опять что-нибудь не сорвалось. Уже пятьдесят восемь!

Легко и счастливо смеясь, Ольга поправила:

— Пятьдесят семь! А за автоматику не беспокойтесь.

И, словно в подтверждение, снаружи донесся приглушенный пенометаллом крик:

— На танкере! Держитесь, товарищи! Мы вас на ровный киль выводим!

В коридоре, быстро отступая, забурлила и вспенилась белым конусом вода. Это снаружи подвели шланг и пустили в отсек свежий воздух.

В голубеющем круге иллюминатора виден был на небольшой, спокойной зыби великолепный зеленовато-жемчужный корабль! В борту его черным провалом зияла пробоина. От танкера отвалила большая шлюпка. И Норенко, стоявший в санитарной каюте у иллюминатора, с тревогой оглянулся на койку Андрея.

Шлюпка подвалила к эсминцу, а Афанасий Варфоломеевич, находясь в полном смятении, все еще не знал, что предпринять. И только услышав в коридоре быстрые шаги, Норенко бросился к двери. Но было поздно. В каюту вошли Ольга и капитан.

Норенко стал перед ними и умоляюще произнес:

— Ольга, ему же врач запретил волноваться.

Воронов решительно возразил:

— Много твой врач понимает в таких вопросах. Может быть, ты еще запретишь нам помечтать о том, каким будет танкер «ПМ-2»? Только попробуй!