Танго на треснувшем зеркале

Глава 1. О том, что за поездом бегать не только можно, но и нужно. В критической ситуации, конечно

Единственный совет, который дала мне тетя, отправив во взрослую жизнь, был так себе. Уважай себя, никогда ни за кем не бегай. Даже за автобусом не надо бегать, вторил ей мой дядя.

Времени с той поры прошло всего ничего, и вот сейчас, отбросив прочь всякое уважение к себе, спотыкаясь о щебень и поднимая клубы пыли, я мчалась вдоль железной дороги к кривой хибарке, отдаленно напоминающей станцию.

Я катастрофически опаздывала на поезд. Точнее, он догонял меня на всех парах, и находись станция чуть дальше, шансов у меня не было бы. Впрочем, и сейчас было непонятно: успею или нет. Фифти-фифти. А раз пятьдесят на пятьдесят, то я, не привыкшая быстро сдаваться, пыталась опередить эту железную тварюгу.

На мгновение остановилась перевести дух и хоть краем глаза осмотреться: где же я нахожусь. Может, мелькнет знакомый пейзаж и бежать за поездом станет неактуально.

Вдали справа блестит на солнце, как пленка, вода в речке. Узкой, с заросшими берегами.

Людей здесь явно не бывает. Иначе изумрудная зелень травы была бы испещрена тропинками и удобрена пластиковым мусором.

С далью все понятно. Перевожу взгляд поближе. Обзор закрывают кусты с осыпающимися листьями, — и это летом! — протягивающие ветви в сторону железнодорожного полотна, словно собираются его схватить. И чуть поодаль, за кустами возвышаются ели.

Если присмотреться, то на самой верхушке можно увидеть большой растрепанный шар, из которого торчат засохшие ветки. Гнездо галки или вороны.

Я вздохнула. Сразу понятно — глухомань. Но все равно перевела взгляд налево. Однако и там ничего нового, кроме елей и придорожного кустарника не увидела.

Хочу я того или нет, придется смириться: меня занесло далеко и домой попаду нескоро. Может, даже не сегодня.

Разумнее всего сейчас не глазеть по сторонам, а привести гардероб в порядок, ускориться и добраться до станции раньше поезда. Прекратив рассматривать окрестности, я снова побежала к станции и прямо на ходу принялась разглядывать свою одежду.

От любимых босоножек осталось только название. Теперь у меня на ногах болтались запыленные, ободранные тряпочки. Глядя на них, не поверишь, что еще недавно подружки наперебой спрашивали, где я их купила.

На проплешинах, свободных от щебня во время бега я зачерпывала горсти пыли и что есть мочи, сама того не желая, подбрасывала ее вверх и вперед. Сам же щебень, покрывавший большую часть дороги, до крови раздирал пальцы на ногах и царапал нежную бархатную поверхность босоножек.

Их мне было жальче всего, ведь обошлись они мне в целую стипендию! Вот что теперь с ними делать?

Юбка, за которой я, на минуточку, ездила к черту на рога, во время бега то и дело цеплялась за растущие вдоль дороги колючки. И ей конец! А блузка… Я глянула вниз, на грудь, и от неожиданности увиденного мой мозг перестал двигать ногами, а поскольку остальное тело еще было не в курсе этого маневра и по инерции двигалось вперед, я с громким воплем рухнула в песок и щебень, которые еще минуту назад закидывала в воздух.

Откашлявшись я резво вскочила на ноги и, стараясь не думать о пронзившей колено боли, оглянулась и попыталась рассмотреть, далеко ли поезд.

Поезд был недалеко, и если я хотела успеть, мне следовало ускориться.

На ходу вскинув руки, я провела ими по блузке, в надежде не глядя скинуть поганое насекомое... Если глянуть, то можно снова грохнуться оземь, а мне это сейчас совсем некстати. Поэтому проклятого черного вроде бы паука приходится ловить вот так нетрадиционно.

Наконец подушечками пальцев нащупала мелкий шевелящийся шарик и с омерзением тряхнула рукой и разжала кулак. Брррр... Ненавижу пауков. Совсем много их стало этим летом.

Когда я, нарушая все правила, мчусь к станции через рельсы, поезд уже не только виден, но и осязаем. От него исходит волна жара, которая резво поглощает меня и, рассекая густой застоявшийся летний зной, несется дальше.

Надеюсь, у машиниста нервы крепкие и интуиция в порядке. Не хватало, чтобы он еще принял меня за самоубийцу.

Уффф, еле успела. Все остальное неважно. Босоножки вымою от песка. Маркером закрашу царапины. Как новые будут. И юбку приведу в порядок. Косые взгляды на мой потрепанный гардероб тоже не важны.

Что важно, так это то, как я очутилась здесь. Этого я не помню. Такое со мной уже случалось. Только в предыдущих случаях я незаметно для своего сознания оказывалась все же в черте города, а сейчас первый раз, когда меня занесло так далеко, что я даже не знаю куда.

Подумаю об этом как-нибудь потом. Главное, я успела на этот поезд и завтра утром меня ждут в отделе кадров для прохождения первой в моей жизни практики. Ну, то есть практика сама не первая, но все, что было раньше — это пустяки. А вот сейчас действительно все серьезно.

Да-да, я выпускница университета. Меда. И завтра мое первое дежурство в психиатрической лечебнице Святого Марка Иосифа. Ну не мечта ли?

Для меня не мечта, а критическая необходимость. Только в таком месте я смогу снова взять свою жизнь под контроль и обрести хоть немного спокойствия.

Пригородный дизель-поезд, обдавая волной еще более горячего воздуха, медленно подкатил к перрону и, чуть дернувшись назад, остановился. Как я ни напрягала глаза, рассмотреть маршрут его движения мне не удалось. Слишком быстро пролетели мимо меня первые вагоны со злосчастной табличкой. И на станции, как назло, никакой опознавательной вывески не было.

Придется добираться домой вот так, вслепую. Ну что за напасть.

Двери застонали и с жалобным скрипом расползлись в противоположные стороны. Никто из вагона не вышел. Оно и понятно: кому нужна такая глухомань.

Почти заскочив в вагон, я ахнула от внезапного удара по лодыжке. Теряя равновесие, готовая уже пасть смертью храбрых, я опознала в противнике материализовавшуюся за моей спиной древнюю бабку, проворно и нетерпеливо заталкивающую наверх свою тележку, не дожидаясь, пока я завершу пролет по ступенькам. Поймав убегающую от меня стенку, я ввалилась в тамбур.

Глава 2. О том, что не всякое новое знакомство приятно

В тамбуре на двери, к которым нельзя прислоняться, вальяжно опустив голову вниз, опиралась внушительная фигура. Пятой точкой я почувствовала звенящую наэлектризованность в воздухе и едва могла скрыть желание рвануть со всех ног от этого странного незнакомца. Вместо этого, сжав волю в кулак, размеренным шагом, вцепившись взглядом в ручку двери, ведущей в соседний вагон, продолжила путь к своей цели.

— Эй, стой! — незнакомец, наконец, поднял голову, цепким взглядом пробежался по моей фигуре и, уткнувшись в точку слева, где сердце и заодно дыра в блузке, резко подобравшись, выдохнул, — туда нельзя.

Комок нервов, в который я превратилась, сделал над собой усилие и беззаботным миролюбивым голосом спросил:

— Почему? Там, — я кивнула в сторону двери, — что-то сломалось?

В ситуации, если ты не понимаешь, что происходит и происходящее тебе не нравится, превратись в дурочку. Еще одна присказка тети.

— Ага, сломалось, — гыгыкнул незнакомец и в его руке блеснуло металлическое острие.

Нож! Точно нож! Наэлектризованность, которую я ощущала кожей, вдруг исчезла, уступив место мрачной тягучей тишине.

Осторожно. Очень осторожно делая вид, что смотрю в окно, скосила глаза на незнакомца.

Неопрятная прядь светлых волос, торчащая из капюшона. Заостренные черты лица, квадратный подбородок с ямочкой, нездоровые блики белков глаз. Серых.

Я влипла! Точно влипла! Ручка соседнего вагона так заманчиво притягивала взгляд. Не добегу, стучала в голове мысль. Не добегу. Перехватит. И назад бежать смысла нет. Там даже машиниста нет.

Я сразу вспомнила рассказы однокурсниц о банде, орудующей в пригородных электричках и нападающей на студенток. Тогда я эти россказни всерьез не воспринимала, очевидцев не было, и полиция состава преступления не находила. А девушки да, бывало, пропадали. Только кто знает, почему они пропадали? Может, бросали учебу, встретив любовь всей своей жизни? Или нет?

Я так и представила, как, сделав свое грязное дело, он выбросит мой труп в болото и никто не узнает, что со мной случилось.

Паника волной мурашек метнулась из груди к ногам и рукам, приводя их в дрожь. И дальше, к голове. Только не это. Не показывать, что мне страшно, не поддаваться.

— Ну что ты как неживая, — глаза незнакомца сверкнули, выдавая желтые склеры.

Еще и гепатит в придачу. Ну и везучая ты, Василина.

— А может я и в самом деле неживая?

Время, время… Мне нужно время… Вот если бы можно было его уболтать…

— А мне фиолетово живая ты, или нет. Иди сюда, я сказал.

Скрип, раздавшийся за спиной, едва не заставил меня подпрыгнуть от неожиданности.

— О! Здорово, чуваки, — белобрысый перебросил нож в другую руку, а освободившейся похлопал руки вошедшим в тамбур парням, еще более потрепанного вида, чем он сам.

— Что тут у тебя? — пробурчал в ответ верзила с неряшливой татуировкой на все предплечье.

— Вы как раз вовремя, — растягивая слова и делая многозначительные паузы, нагнетал интригу белобрысый.

— Видишь, Саня, нам фартануло. А ты говорил, нечего здесь ловить и сойти хотел, — реплика невысокого паренька, круглая голова которого казалась насаженной на небольшое дряблое тельце, явно была адресована татуированному верзиле.

— Что у тебя тут? — не обращая внимания на круглолицего приятеля, верзила повторил вопрос и повернулся к белобрысому так, что я смогла получше рассмотреть татуировку.

Синие чернила, растекшиеся под кожей то ли от времени, то ли от неумения мастера не мешали понять замысел  рисунка: сквозь заплывший орнамент отчетливо проглядывала пасть волка с чрезмерно хищным оскалом. Ничего нового. Обычная уголовная татуировка. На практике по патологической анатомии мне регулярно встречались тела с похожей «красотой».

— Знакомая у меня тут. Новая. Сейчас ближе знакомиться будем, — пробормотал белобрысый, подтвердив намерение движением таза. — Присоединяйтесь.

По тамбуру полились веселые грубоватые голоса. Через мгновение веселья стало меньше. Ему на смену пришло вожделение. Я чувствовала каждой клеткой кожи мощные разряды сексуальной энергии, исходившие от этой компашки. Они проникали в мозг и, подчиняя себе нейроны, электрической волной разбегались по телу. Жажда желания заполнила собой весь тамбур и яростно отзывалась в моей голове.

Горячая влажная рука, стряхнув с меня оцепенение, упала на плечо и поползла ниже.

Время замедлилось. Секунды растянулись и едва перетекали одна в другую. Я видела, как медленно поворачивает голову белобрысый, как переминаются с ноги на ногу его приятели.

Клочок пространства между мной и незнакомцами стремительно сжимался. Места для маневра не было. Горячее дыхание верзилы обожгло шею и подняло волну тошноты.  Амбре из не чищеных зубов, пива и чесночной закуски даже при почти полном отсутствии обоняния способно свалить с ног. А у меня с обонянием все в порядке.

Горло, словно его сдавили с нечеловеческой силой, сжималось сильнее и сильнее. Привет, модная болезнь клаустрофобия?

Если я сейчас же отсюда не уйду, погибну от удушья! Точно погибну!

На воздух, на воздух! Единственная мысль пиявкой засевшая в мозгу решения не предлагала. Только поднимала волну паники до размера цунами. Так дело не пойдет!

— Здесь нельзя, — удивилась я, насколько хладнокровно прозвучал собственный голос.

В ответ круглолицый, раскрасневшийся от нетерпения нервно смахнул грязные, похожие на паклю черные волосы, закрывавшие ему глаза,  притянул меня к себе. И прижав к своей потной рубашке, обдавая горячим дыханием, прошептал на ухо:

— Можно, я разрешаю.

— Там удобнее, — я мотнула головой в сторону пустого вагона. Мне хотелось одного: поскорее покинуть  замкнутое пространство и вдохнуть свежего воздуха.

Других мыслей в голове не осталось. Только одно: на воздух, на воздух, на воздух.

— Ладненько, — на распев протянул  верзила и повернулся спиной ко мне, открывая еще один фрагмент татуировки. Теперь это была ковбойская шляпа на схематично очерченной голове. — Пошли в вагон, — ему явно надоело топтаться на месте, и он решительно потянул ручку двери на себя.

Глава 3. О том, что не всегда стоит верить тому, что видишь

Смотреть назад было страшно. Не хочу видеть и слышать, как они приближаются.

Когда дверь в кабину машиниста открылась, я рухнула в нее, как падает зверь в спасительную нору.

Замок тяжелой стальной двери защелкнулся изнутри, надежно отгородив меня от преследователей. Уж такую преграду они не сшибут.

Я на дрожащих от усталости и стресса ногах добрела до видавшего виды сиденья и упала на него. Только тогда я и заметила, что в одну босоножку я по-прежнему вцепилась руками, а вот второй нигде нет.

— Новые купишь, — раздался сбоку скрипучий голос, — ты везучая, думал, не успеешь.

— Спасибо, — настороженно улыбнулась я, отвлекаясь от созерцания босых ободранных пальцев и разбитых коленей, — я тоже так думала.

— Не за что, — хмуро буркнул машинист. — Вечернее время опасное, всякий раз потасовка. Не одни гопники, так другие. Ты в полицию заявление напиши, я буду свидетелем.

— Хорошо, — согласилась я, чтобы закончить разговор.

Только полиции мне еще не хватало для полного дурдома.

— Вы машинист, а поезд сам едет. Так и должно быть? – перевела я разговор на другую тему.

— Автоматика, — машинист разговорчивостью явно не страдал.

Немного придя в себя, я осмелела и подошла к панели управления паровозом. Разнообразные кнопки, диски, переключатели взор совсем не притягивали, в отличие от мира за лобовым стеклом. Перед глазами пробегали столбы и деревья, а шпалы вообще пролетали за мгновение.

Вокруг снова все закружилось, перед глазами побежали черные точки, превратившееся в чёрно-белые круги. Зажмурившись и вдохнув поглубже, я отвернулась. Нет, железная дорога — это решительно не мое!

— Стой! — вдруг оживился машинист, и едва земетный налет серебра на его волосах стал ярче, — это ведь ты чуть не бросилась на рельсы минут десять назад!

— Никуда я не бросалась.

— Ты понимаешь, что ты творишь?! Это точно была ты! Твою синюю башку я видел прямо перед лобовым стеклом! 

Ну вот, если я еще спрошу, куда мы едем, он точно решит, что у меня не все дома, и по прибытии попаду я в свою психушку не в качестве интерна, а в качестве пациента.

— Ты думаешь, ты бессмертная? Да? — не унимался тем временем машинист. — Так я сейчас тебе покажу таких же бессмертных! Идем сюда!

Ну вот, не на шутку распсиховался, даже румянец выступил на щеках. Мои щеки тоже пылали, но не от неловкости. Скорее от предчувствия, как бы чего не вышло. Сейчас еще или выгонит, или жалобу напишет, и опять мне проблемы прилетят.

Машинист тем временем протянул планшет с картинками, мол, на, смотри.

Первый взгляд ничего не показал. Ну, поезд, ну, рельсы. Потом, когда обратила внимание на детали, чуть не выронила планшет.

Но не от вида останков бедняг, попавших под поезд, а от ледяного кольца, которым, казалось, сжали мое горло.

Первая же картинка для меня выглядела ни разу не картинкой, а миражом, в котором, точно в паутине, похожая на дым субстанция кричала и заходилась в истерике.

А еще наэлектризованность, весь день висевшая надо мной, до сих пор никуда не делась. И эмоции окружающих меня людей, пусть даже самые агрессивные из них были по ту сторону двери, мешали сильнее обычного.

Я навострила все свои органы чувств, но убрать посторонние помехи было сложно.

Машинист кипел яростью так, что заглушал рвущееся из-за двери голодное вожделение.

Хотелось взять ластик и стереть все лишнее. Вот только ластика такого в моем распоряжении не было.

Я перелистнула фотографию. Следующая картинка была спокойная. Никакого накала страстей. Только кровищи нормально так.

Следующая. Ох, мне кажется, я ее слышу. Она умоляет выпустить ее оттуда.

Вздохнув я выключила планшет. Не могу так больше. Вот где искать помощи психиатру, слетевшему с катушек?

— Теперь ты понимаешь? — вывел из оцепенения нервный голос машиниста.

Я смогла только кивнуть. С закрытыми глазами.

Волны навязчивой тревоги, исходящие от машиниста, не давали отвлечься и погрузиться в себя, чтобы там поскорее взять себя в руки.

Я открыла глаза и увидела, как пристально смотрит на меня машинист.

На вопросительный взгляд он махнул рукой:

— Скоро конечная.

Знать бы еще, какая эта конечная, хмыкнула я про себя.

Волновалась я напрасно: через десять минут поезд неспешно подкатил к знакомому мне вокзалу.

Все же топографические мозги – вещь полезная. Жаль, что в последнее время так часто приходится ими пользоваться.

— Гопники тебя поджидают, — кивнул машинист в сторону колонн вокзала.

Там и вправду стояла эта мерзкая троица и, не сводя взгляда с  перрона, ощупывала глазами пространство.

— Я сейчас в депо, могу подбросить.

— Это далеко?

Глава 4. О том, что для нервной системы нет ничего лучше котика и веселого психиатра

Всю свою жизнь я легко могу разделить на несколько неровных отрезков.

Уютный милый дом тети в глухой деревне на краю света. Там было много свободы и воздуха, лугов, казавшихся в детстве бескрайними. И самой большой заботой было, бегая по мягкой душистой луговой траве, не разворошить гнездо шмелей. Или гвоздем ногу не поранить.

В те времена, казалось, почти ничто не нарушало размеренное течение жизни. Но уже тогда я чувствовала — не всегда тетя с дядей были спокойны и открыты. Временами, тревога заливала в доме каждую щель от подвала до чердака. Почему-то особенно часто это случалось весной, когда сад расцветал, и осенью, когда в саду стоял восхитительный аромат созревших яблок.

Дядя в такие дни уходил в запой, находиться рядом с тетей становилось очень сложно, и я уходила в самый дальний угол дома, подальше от эпицентра тревожной субстанции.

И если бы не маленькая кошка-подружка, неслышно пробиравшаяся ко мне на своих мягких лапках с черными подушечками, как бы я справлялась, сказать сложно. Отвлекать саму себя и управлять настроением я тогда не умела.

Но вот приходила Дымка, сворачивалась на коленях или животе клубком и, казалось, засыпала беззаботным кошачьим сном. Но я видела, как приоткрываются иной раз ее глаза, как подрагивают бархатные ушки, настроенные на слышимую только ей кошачью волну. И тревога не то чтобы отступала, нет. Она становилась менее густой, не такой назойливой.

Тетя не делала вид, что ничего не происходит. Напротив. Она бросала на меня вопросительные взгляды, под которыми хотелось поежиться от странного колкого озноба. Словно она просвечивала меня рентгеновским аппаратом и лучи его, вопреки всему, зацепляли в моем теле каждый нервный рецептор. Временами от такого взгляда становилось даже страшно. Но потом тетя, успокоившись, уходила, а я могла, насколько позволял возраст, задуматься о своих ощущениях. Но толкового объяснения придумать не получалось.

В пятнадцать лет моя жизнь резко изменилась. Произошло это на день поминовения всех усопших, когда дядя с тетей и гурьбой односельчан отдавали дань памяти предкам на древнем местном кладбище.

Именно тогда, когда на кладбище соседки стали вспоминать проделки родных им покойников, я впервые столкнулась с теперь уже привычными мне виденьями и услышала чужие голоса прямо в своей голове.

У меня перед глазами вдруг возникло два мира. Мир живых, грустящий о былом, наивный. И мир, как я его для себя обозначила, потусторонний. Нервный, тревожный.

А ведь день не предвещал ничего необычного. Каждый год одно и то же. Накануне тетя и соседи готовили большое количество еды, чтобы поутру, как только предрассветные сумерки исчезнут с лица земли, отнести ее на кладбище. И всех-всех своих родственников и друзей позвать на своеобразные поминки.

Вот и на этот раз еда ароматно пахла на весь дом, дядя в предвкушении праздника не находил себе места. Тетя командовала, как и куда грузить снедь на телегу, чтобы ничего не пролилось и доехало в целости и сохранности.

Часа не прошло, как снедь была аккуратно уложена, рядом c тетей и звякающей стеклом котомкой примостился дядя. Еще несколько старух устроились по краям телеги. Все остальные участники ритуала и я в том числе, двинулись на кладбище своим ходом.

Едва я ступила ногой за ограду погоста, как тревога пронзила грудь. Что-то было не так, как в предыдущие годы.

То ли сизый туман на этот раз оказался слишком густым. То ли просто утро было сырым и зябким. Я поежилась и двинулась в сторону столиков, на которых предполагалось поминать усопших.

Туман еще минуту назад обволакивавший верхушки густых елей, на глазах побелел, словно простокваша в банке и неторопливо плюхнулся вниз, к самой траве.

Я зябко поежилась. Даже куртка не спасала от замогильного холода. Хорошо, идти было недалеко. А там горячим можно будет согреться.

Пробираясь сквозь последнюю преграду из папоротников, громкое хлюпанье за спиной – последнее что я ожидала услышать. Сердце сжалось  от страха, а глаза тут же нашли тетю.

Мгновение и стало смешно, а потом краска залила лицо. Испугалась тумана, как ребенок! А еще себя взрослой считаю… Додумать мысль я не успела: на ровном месте ноги разъехались и я с воплем рухнула на землю.

А в лицо мне метнулась облако тумана, злобно прошипевшее:

— Прочь… Поди, прочь…

Глядя на небольшие клубы то ли дыма, то ли тумана, материализовавшиеся у самой земли сначала на дальних окраинах кладбища и плавно приближающиеся  к месту моего падения, неловко вскочила на ноги. И под стук сердца, заглушающий пение птиц, сшибая на пути мелкие цветы, там и здесь разбросанные по зеленой траве,  я помчалась к тете и односельчанам весело суетящимся вокруг небольших столиков.

 Пока на кладбище поминовение шло полным ходом, живые все добрели и, несмотря на грустный повод собрания, веселели. Да и как тут не улыбнуться, когда соседка рассказывает, как нашла самогонку покойного мужа в колодце с водой. Или как очередной раз не вспомнить битву Матвея со сверхбоевым соседским петухом.

Мертвые же, точнее, сгустки тумана, которым они сейчас казались, всем этим воспоминаниям были совсем не рады. Чем дальше заходила беседа поминающих, тем злее и вспыльчивее они становились.

В один миг большой сгусток, темнее прочих, издал пронзительный вопль и остальные белые клубки, теперь больше похожие на комки ваты, чем на туман, резко активизировались. Они стали яростно хватать гостей за все места своими невидимыми руками в попытке утащить их прочь от могил. Обрушивались на заставленные блюдами столики, заботливо вкопанные родственниками внутри оград, чтобы было удобнее поминать усопшего. Но их  руки бессильно проходили сквозь тела и прочие предметы. Повлиять на живость льющихся воспоминаний не удавалось, несмотря на все усилия. Однако, духи, как окрестила я их, не сдавались.

А потом тактика обитателей кладбища изменилась. Они увидели или почуяли меня. И поняли, что я их тоже вижу. И слышу.

Глава 5. О том, что предусмотреть все невозможно

Следующие несколько дней после медкомиссии и последовавшего за ней серьезного разговора с тетей в сознании смазались в непонятное расплывчатое пятно.

Тетя то скандалила, то требовала обратиться к здравому смыслу, то давила на жалость, но я была непреклонна. Только мед. О заранее выбранной специализации пришлось умолчать, чтобы совсем уж не шокировать ее пожилой мозг.

В конце концов, тетя, со словами: «Ну ладно, пусть будет в семье настоящий врач!», сдалась. Чем ей не нравилась эта профессия, для меня так и осталось загадкой.

Вопреки прогнозам тети и моим опасениям, и поступление в университет, и учеба прошли неожиданно гладко.

Университет был относительно старый, но с просторными модернизированными аудиториями, рассчитанными на тысячу, а то и полторы тысячи человек. На стенах аудиторий, вызывая благоговение, висели громадные портреты ученых, внесших неоценимый вклад в медицинскую науку: Павлов, Менделеев, Боткин, Пирогов.

Следующие несколько лет почти все время, до самой последней минуты, поглощали лекции, практики, семинары, коллоквиумы и пропахшая формалином анатомичка.

Анатомичка. Это было большое помещение, разделенное на две части. Меньшая часть была плотно заставлена партами, за которыми полагалось сидеть студентам.

Другая часть анатомички состояла из запыленных шкафов, заполненных герметично запаянными банками, в которых в формалине нашли свой последний приют не только отдельные органы и ткани, но и целые младенцы с разными патологиями развития.

Держал это все добро под своим контролем лаборант, выдававший необходимые образцы под залог студенческого билета.

Первые пару недель группе было не по себе посещать занятия в ней. Потом все привыкли, а некоторые, чтобы продемонстрировать свою невозмутимость, могли даже устраивать себе перекус яблоком, не выходя на воздух. Мне же, наоборот, в первые дни было просто интересно, а потом начались проблемы.

Видения с момента последнего визита на кладбище больше не посещали меня. Решив, что отныне в такие «геопатогенные зоны» ни ногой, я успокоилась. Как показало время, напрасно.

Неприятность подкралась незаметно, хотя я должна была ее предугадать.

Каждый раз, когда я наведывалась в анатомичку, мне становилось не по себе: голова вдруг оказывалась тяжелой, тревога стопудовым камнем падала на грудь, сжимала шею, а в горле вырастал ком. Ни сглотнуть, ни голос подать. И что самое обидное: все усилия переключиться на учебный процесс не приносили ни малейшего результата.

«Ах так!» - фыркнула я и на следующий день, на лекции по фармакологии тревожных состояний умыкнула пластинку с несколькими желтыми таблетками из лотка с препаратами.

Слабое успокоительное, раздобытое накануне подействовало с противоположным эффектом, удесятеряя тревогу и нагнетая панику. Впрочем, оно и неудивительно: нечего принимать просроченные лекарства.

Больше идей, как справиться с панической атакой у меня не было. В том, что это была паническая атака, я почти не сомневалась.

Нет, вру, идея, как справиться, конечно, была. Но она мне не нравилась от слова совсем. Как только первая мысль о ней появлялась в голове, грудь наливалась свинцом, а воздух становился тягучий, не вдохнуть. И желание строить план для тренировки нервной системы в условиях анатомички, пропадало напрочь. Ну, уж нет! Я на такое не подписываюсь. В ближайшее время, по крайней мере.

Тем более, вспомнила я, после месяца учебы и непривычного после школы подхода к обучению в медицинских вузах, у меня накопилось некоторое количество задолженностей.

И я, вместо занятий с препаратами, принялась доучивать «хвосты», а поход в анатомичку решила отложить на потом.

«Потом» наступило скоро. Всего через неделю «хвосты» были доучены и «сданы». Даже латынь, которая давалась мне почему-то тяжелее остальных предметов, была вызубрена надолго вперед. Больше делать было решительно нечего, а вот «хвост» невыученного по патологической анатомии увеличивался в геометрической прогрессии и грозил направить мою учебу, по сценарию известной присказки: «Рыба гниет с головы, а студент с хвоста».

Листва на деревьях  пожелтела, неумолимо напоминая, что откладывать анатомичку становится опасно для учебы. И я сжав волю в кулак, предстала перед темными очами лаборанта. И бумажку, на которой было размашисто написано, что мне выдать, под большой, с горбинкой нос сунула.

А потом, решительно схватила выданный препарат и понесла его к себе за стол. И сразу же за спешку поплатилась.  Резкое движение воздуха (или мне показалось?), пронзительная боль не внутри, — во вне и основа не вдохнуть.  

От неожиданности я выронила свою ношу и, резко крутанувшись в попытке сохранить равновесие, на лету ее поймала. В общем, создала себе трудности и героически с ними справилась.

Конечно, хорошо, что банка не разбилась — за это лаборант обещал страшную неведомую кару — но пользы от занятия все равно не было. У меня в голове постоянно крутился скрипучий старческий голос, требовавший не жадничать и обить гроб красной материей, а потом устроить похороны на Малоохтинском кладбище.

Происшествие выбило из колеи. Несколько дней прошли как в тумане. Я вяло ходила на пары, что-то делала, с кем-то встречалась.

А в голове все это время маленьким молоточком, доводя до изнеможения, стучала мысль: галлюцинации вернулись!

И я замерла в тревожном ожидании следующих неприятностей, которые подкинет  собственный мозг. И, как потом оказалось, не напрасно.

Банки с человеческими тканями законсервированными в формалине — это были еще цветочки. Однажды преподаватель объявил о большой удаче: университет закупил новый препарат с очень большим учебным потенциалом. На деле им оказался труп бомжа, но с очень нужной преподавателю-профессору патологией.

Профессор был так рад добыче, что решил нам, к тому моменту зеленым второкурсникам, еще не дожившим до середины учебы, показать, как в старину проводили аутопсию (вскрытие трупа), и для этого организовал практику в старой заброшенной анатомичке, больше похожей на ванную комнату.

Глава 6. О том, что не стоит начинать авантюру без четкого плана

Что буду делать целых три часа один на один с имуществом университета в виде наглядных пособий, я представляла смутно. Точнее, план у меня заканчивался как раз на этом месте, когда я стащила ключи и скрылась в разветвлениях коридоров.

Чтобы как-то сориентироваться, а заодно унять возбуждение от удачно проведенной операции по добыче ключа, я начала перебирать все свои мысли и ожидания от авантюры.

Память от стресса подводила настолько сильно, что даже вспомнить, какой дорогой идти в подвал,  — прозванный студентами после посещения старой анатомички Преисподней —  сразу не получалось.

«Ну не карту же заранее для таких случаев рисовать», — посетовала я про себя.

Пока ясно только одно: галлюцинации у меня происходят в определенных местах. И места эти странные, если выражаться мягко.

Ни в каких других ситуациях я ни одной субстанции не видела. А еще эти видения всякий раз случаются в присутствии посторонних, и мне приходится вести себя прилично. Не таращить глаза, не пытаться грохнуться в обморок. Хотя в последний раз, при аутопсии бомжа, очень хотелось, но я представила едкие взгляды одногруппников, случись такое, и, сконцентрировавшись на живчике-преподавателе, абстрагировалась от воплей субстанции так хорошо, что в обморок падать не пришлось.

Сейчас же я хочу побыть наедине с этим «препаратом» и посмотреть, получится ли вызвать галлюцинации только своим присутствием в этом месте, без свидетелей. Что я буду делать, если галлюцинации вернутся, старалась не думать. Буду решать проблемы по мере их поступления.

А потом бегом в современную анатомичку. С ней есть свои сложности. Находится современная анатомичка на втором этаже. Это значит, мне придется подняться по лестнице, стена которой новомодно прозрачная. И меня могут увидеть со стороны улицы.

В конце концов, остановившись на мысли, что я не банк грабить собираюсь, решила пренебречь небольшим риском «засветиться» на лестнице.

Тем более, что обдумывания требовали другие, более важные этапы сегодняшней «операции».

И перебирая в уме самые актуальные шаги в сегодняшней «операции» я быстро шла в самую темную часть коридора.

И все-таки, что мне делать в современной анатомичке?

 Конечно, расспросить старуху в банке, точнее, большое левое полушарие, там хранящееся, кому бы оно ни принадлежало, что хорошего в Малоохтинском кладбище. Потому что у меня появилась еще одна идея. Слишком смелая, слишком безумная, но все же. Нужно, прежде чем от нее отказаться, провести эксперимент. Почти научный.

Хаотично перепрыгивая от одной мысли к другой, я подошла к входу в Преисподнюю, проскользнула в приоткрытую металлическую дверь и сразу же нажала на выключатель. Длинный коридор осветился жидким светом от ламп накаливания, там и здесь свисающих с потолка.

Риск, что заметят включенный свет, был, но идти в темноте по безмерному коридору я бы не решилась ни за какие коврижки!

Спустившись вниз и поежившись от нахлынувшей сырости, я пожалела, что перед выходом из дома не выпила пару чашек крепкого кофе. Время для бодрствования было непривычное, и меня стало клонить на сон. А сонливость мне сейчас совсем некстати.

Ночью, в свете редких тусклых лампочек, подвал выглядел еще более зловещим и неухоженным, чем днем. Все же верное название дали студенты этому жуткому местечку! Выщербленный бетон в полу. Трубы, проглядывающие сквозь слой технической изоляции, — серебристые в далеком прошлом, но теперь металл запылился, окислился и посерел. Паутина. Я посмотрела по сторонам. Сколько же ее здесь! Интересно, какую добычу в таком темном месте без окон ловят пауки?

Полсотни шагов, и вот знакомый поворот, а за ним искомая дверь. На радостях ускорив шаг и едва не споткнувшись, я приблизилась к ней и подергала за ручку. Закрыто.

Успокаивая себя, что ожидать иного было бы слишком наивно, я достала связку ключей и, пытаясь отогнать от себя сомнения, в правильном ли порядке действую и не следовало ли наведаться сразу в анатомичку, стала втыкать их один за другим в замочную скважину и пытаться провернуть.

Когда раздался резкий, разошедшийся эхом щелчок, я чуть не подпрыгнула от неожиданности и зависла перед дверью, не в силах сделать шаг. Это при построении плана я была такая смелая и лихая. А теперь мне стало страшно. Очень страшно.

Я даже стала успокаивать себя, что никакого трупа там нет. Профессор, он, конечно, пожилой и бывает не в себе, но не до такой же степени, чтобы оставить свой долгожданный «препарат» здесь без присмотра.

Зависнув перед дверью на некоторое время, я все же быстро опомнилась, зачем я здесь. Тихонько открыв дверь, петли которой, несмотря на все мои усилия, не преминули пискнуть, хоть и тише, чем раньше, проскользнула внутрь и прикрыла ее за собой.

При переходе из освещенного подвала в темное помещение глаза резко потеряли зоркость, и я уставилась в пространство перед собой, в надежде рассмотреть злополучную ванну.

Сверху, из-под потолка из обрезка окна сочился жидкий лунный свет, и спустя несколько минут очертания ванны проступили в темноте вместе с торчащей ногой «препарата».

Так. Теперь ни обо что не споткнуться и подойти ближе. Я сделала несколько шагов. Еще ближе. И еще. Теперь я стояла прямо напротив окна по ту сторону ванны и набиралась духа посмотреть в нее широко раскрытыми глазами.

— Твою мать, ну чего ты опять приперлась, а? — завопил знакомый голос в моей голове и я, радуясь, что не надо стесняться посторонних, стала пятиться в угол и прикидывать, где мне лучше грохнуться в обморок, если что.

— Вот же несчастная доля моя! Чего ты ко мне прицепилась? — не унимался голос. — Что я тебе сделал?

Пока мозг перезагружался, по-другому это состояние прострации назвать не могу, я пятой точкой почуяла, что сейчас меня опять начнут материть и, если я его не опережу, диалога не получится.

Диалога со своими глюками, мысленно хмыкнула я, и неожиданно для самой себя выпалила:

Глава 7. О том, что не следует доверять голосам в своей голове

— Подождет Алексеевна! — возмутилась я. — Сначала уговор выполняй. Что со мной не так? Почему ты ко мне прицепился и голову морочишь? — разошлась не на шутку, напрочь забыв, что вести разговор с голосами в собственной голове не слишком продуктивно. Таблеточки куда больший эффект дали бы.

— Тонкая душевная организация у тебя.

— Это я уже давно поняла. Ты от ответа не увиливай!

Петрович зашелся нечленораздельными бормотаниями, полными причитаний и спора самим с собой.

Совсем мрак! Голос в моей голове говорит и спорит сам с собой. Болезнь прогрессирует на глазах. «Если это вообще болезнь», — подумалось без особой надежды на обратное.

— Ты… Это… С мертвыми взаимодействовать можешь. И с живыми тоже. И связь между ними держать. К-как экстрасенс, — выдохнул последнее слово Петрович.

— Что значит, как экстрасенс?  — и я ошеломленно замолчала. — То есть, ты хочешь сказать, я — экстрасенс?

А то я не знаю, что все экстрасенсы обманщики и выдают себя за тех, кем не являются. Это что же получается? Собственное подсознание меня сейчас обманщицей обозвало?

И полная праведного гнева я высказала Петровичу все, что о его «правде» обо мне думаю.

— Ты меня опять неправильно поняла! Я же сказал «как экстрасенс», — сделав ударение на слове «как» всхлипнул голос, помолчал, подбирая слова, и, наконец, выдал. — Ты нечто, похожее на медиума!

Медиум? Как интересно, но факты все равно не укладывались в то, что я знала о медиумах:

 — Опять врешь!

— Сама ты врешь! — огрызнулся Петрович. — Ну не совсем медиум. Только чуть-чуть. Медиумы тоже отшибленные, но не настолько! Запутала ты меня совсем! Хватит! Не знаю я ничего больше. Хватит уже тормозить! Отправляй меня к Алексеевне скорее! Давай, повторяй за мной!

— Так медиум или нет? — терпение кончалось не только у Петровича, но и у меня.

В ответ голос словно захлебнулся воздухом от страха или нетерпения, но взяв себя в руки, решительным тоном продолжил:

— Ну да, наверное, медиум, только немного долбанутый медиум. Но это ничего не отменяет в нашем договоре, — спешно добавил он в ответ на мой еще непроизнесенный вопрос.

— Как ты меня узнал? — вспомнила я еще один непроясненный момент.

— В смысле, как узнал? — не понял Петрович.

— Нас здесь была целая толпа, а ты только на меня набросился с криками.

— Ну это просто. Сквозь тебя пролететь невозможно. Вытяни руку и смотри, — белая субстанция сместилась в мою сторону и волчком закрутилась вокруг вытянутой руки.

Действительно! Я вспомнила, как на кладбище разбушевавшиеся духи запросто проходили сквозь тела других людей.

— А ещё, если коснуться случайно твоей черепушки, — белый сгусток перестал вращаться вокруг руки и, облетев вокруг меня, завис над головой, — то током так и шибает. Кстати, так сильно, что до сих пор передергивает после того, как ты приложилась ко мне тогда, со студентиками, — и, скорее почувствовав, чем увидев мои лезущие от удивления вверх брови и рвущийся вопрос, поспешно добавил, — ну ладно, ладно, охренел я от такого мероприятия и сам в твою башку впечатался. Ненароком.

— Ладно, а боялся ты меня почему?

— Да потому что не понял, кто передо мной! Вас же разновидностей всяких существует дохрена! И каждая по-своему не в себе! Мне соморгники рассказывали, если у человека черный ореол вокруг головы сияет и сквозь его тело не пройти, бежать на другой конец Вселенной от такого… — замялся Петрович, — медиума нужно… Это Ликвидатор!.. — субстанция, недобро покосилась на тело, лежащее в ванне, — Хотя с такой ношей, далеко не убежишь.

Тишина повисла в Преисподней. Белый сгусток вытянулся, потом сжался в пружину и снова растекся в пространстве.

— Петрович, ты не договариваешь.

— Ну что ты прицепилась! Не видишь, грустно мне.

— Не вижу! Давай, рассказывай, сам торопил!

Вздохнув, дух спустился вниз и неторопливо продолжил:

— А вот если… медиум свое электричество не распускает, то есть шанс и договориться. Это хорошая разновидность. Гуманистическая, — зашепелявил голос. — Верит в лучшее в духах.

— Как интересно!

— А у тебя ни то ни се. Ну и напугала ты меня, — нервно хихикнула субстанция.

— Погоди-погоди, — скороговоркой продолжила я, боясь, что он исчезнет или я потеряю мысль. — А ты тогда кто?

— Не, ну ты реально дура, вот горе-то семье твоей!

— Так, еще раз обзовешь, будешь другого проводника к Алексеевне своей искать! — моему терпению пришел конец. — Понял?

 — Понял, — вздохнул Петрович.

— Кто ты такой? Отвечай! — даже слишком резко потребовала я от Петровича.

— Дух я. Был Аркадием Петровичем Васюковым, сорок восьмого года рождения. Помер, стал просто духом. Это, ты не передумала, что обещала меня к Алексеевне отправить?

— Пока не передумала, — я судорожно пыталась собрать разбегающиеся мысли и спросить еще что-нибудь. А заодно отогнать поганое ощущение, что мне мои же глюки навешали лапши на уши.

— Ну так выполняй обещание. Все я тебе уже рассказал. Не знаю больше ничего, — занервничал Петрович, а я не знала, что еще спросить и только продолжала стоять, уставившись на ванную.

— Ну же, повторяй за мной! — засуетился дух Петровича. — И руку вот сюда положи, — дух схватил мою левую руку и сунул куда-то в сторону. — И расслабься ты, а то, напряглась, как будто за тобой гоняется вся инквизиция Совета.

— Откуда ты все это знаешь? — попыталась я выжать последние капли информации.

— Что думала, я недавно дух испустил? Как бы ни так! Я уже полтора года по разным моргам валяюсь, от других горемык всякого наслушался, все, что мне надо, узнал.

И снова взлетел повыше, а потом рухнул вниз, прямо к моему лицу.

— Только ты, это, не перепутай! Мне к Алексеевне! А там, где меня ждут… Туда мне не надо! Готова? Начинаем! — белая субстанция закрутилась вокруг моей правой руки, — руку вверх подними. Да правую, блин! И за мной повторяй.

Глава 8. О том, что нетрадиционное самолечение может стать первым успехом в карьере психиатра

Уже выйдя из подвала — места, которое я успела обозвать Преисподней, — в университетский коридор, я вспомнила, что не заперла дверь комнаты с ценным наглядным пособием.

Ну и фиг с ним! Не сбежит. Умом я понимала, что лучше вернуться, но тело напрочь отказывалось от такой инициативы.

Всё-таки есть элемент идиотизма в таком вот хождении глубокой ночью по темному длиннющему коридору, вздохнула я про себя, пытаясь взбодриться и унять внутреннюю дрожь. Получалось не очень, и я в который раз пожалела, что не подготовилась как следует к этой авантюре. Ведь ничего не стоило захватить что-нибудь бодрящее в маленьком термосе и пару сладких конфет.

С реальностью примирило воспоминание, что на столе у лаборанта Дмитрия Александровича, этакого затянутого в черную кожу гота-неформала в сапогах-утюгах и с волосами, собранными в жидкий хвост, я часто видела чашку с не менее черной жидкостью и поднимающимся от нее паром. Даже запах формалина не мог перешибить кофейный аромат, усиливавшийся по мере приближения к месту обитания этого представителя кладбищенской нечисти.

Начав по пути планировать набег на закрома Дмитрия Александровича, я пыталась сообразить, где он прячет от проверок электрический чайник. Коробок в анатомичке много, и я не могла позволить себе заглянуть в каждую: времени и так было в обрез. Без кофе тоже нельзя. Измотанному медиуму требовалась подзарядка!

Заметно повеселев от таких размышлений, я пробежала по лестнице и, миновав светлые пролеты переходов между корпусами, оказалась в требуемой части здания. Дверь, обозначенную числом восемьдесят два, нашла быстро, почти мгновенно «взломала» нужным ключом и, юркнув за нее, заперлась изнутри.

Последнее делать не следовало, но если разговор с духами и вызвал бы здоровую настороженность у случайного свидетеля, окажись он здесь, то вот поиски чайника на чужой вотчине могли быть восприняты куда хуже, чем безобидная болтовня с самой собой.

Чайник нашелся неприлично быстро: в ближайшем к розетке шкафу, в коробке рядом с наглядным пособием гидроцефалии плода. И пока я его доставала, заодно лихорадочно размышляя, где бы наполнить, увидела едва начатую бутыль с питьевой водой популярной марки. А рядом лежала стопка коробок с конфетами и печеньем. Дмитрий Александрович оказался не промах и обустроился здесь весьма комфортно.

Налив немного воды, только чтобы хватило на пару чашек, и воткнув чайник в сеть, я добралась до рабочего места лаборанта и, вяло скользнув взглядом по висевшему на виду беджу с выгоревшей фотографией и вполне читаемым именем и отчеством, выдохнула, шлепнулась на его стул и закрыла глаза. На мгновение я позволила себе отдаться усталости. Пробежка по лестнице забрала у ослабевшего организма последние остатки энергии.

Я уже начинала парить, поддерживаемая морем вязких шорохов и голосов, когда бодрый щелчок вскипевшего чайника вывел меня из транса. Вскоре в чашке весело забурлил кофе и, перекусив неожиданной добычей, я удовлетворенно перевела дух: ощущениям вернулась острота. И восприятие стало более четким, осознанным.

Ну вот, то что надо! А теперь к делу. Эксперимент сам себя не проведет.

Уверенно развалившись на стуле лаборанта, я настроилась огласить, наконец, все свои вопросы к мирозданию. И только тогда до просветленного двумя чашками кофе и горстью конфет сознания дошло — атмосфера в анатомичке изменилась. И причина этого ни разу не в моем раскулачивании Дмитрия Александровича.

Изменилось само пространство, став непривычно тревожным и надрывно-нервным.

Все помещение заполнил фоновый шум, при внимательном вслушивании оказавшийся шушуканьем целого хора голосов. По волнам страха и смятения, разлитым в воздухе, стало быстро понятно, что происходит что-то нестандартное.

Навострив уши и подключив все имеющиеся чувства, я настороженно вслушалась:

— Были вибрации, были, — разлетался по пространству взволнованный шепот.

— Нездешние, без предупреждения, в неположенное время, — на разные лады доносились вскрики с разных сторон анатомички.

— Да ну, это нам показалось, — скептическим тоном пробурчал густой тягучий баритон. — Мало ли от чего могли быть вибрации?

— Нет, нет, — возразило большинство постояльцев анатомички скептику.

— Ты разве не почуял, с ней и сейчас не все хорошо? — резко добавил тенор.

— А не сделала ли она какую-то глупость, — послышалось озабоченное бормотание из-под потолка.

— Вляпаемся мы с ней мы, вот увидите! — грустно выдохнул кто-то под потолком.

И дальше волны шёпота заполняли собой все помещение, повторяя на разные лады про опрометчивость, после которой доверие утеряно раз и навсегда.

Странное шушуканье, перемежающееся со вздохами, не замолкало, но время близилось к рассвету и откладывать дальше было нельзя. Или я окончательно диагностирую себе шизофрению и тайком назначаю лечение, или пусть мои галлюцинации сами докажут свою реальность. Другого пути у меня нет.

— Мне нужно знать, — прервал мои размышления скрипучий с твердыми нотками голос уже знакомой старухи, — куда делся красный бархат! — На середине фразы, голос вдруг завибрировал и стал распадаться на отдельные слоги, а затем и буквы. Спустя мгновения он снова становился нормальным, а затем опять рассыпался на составляющие.

Я прислушалась. С духом старухи творилось что-то неладное.

— Ах, как меня сегодня качает, — посетовала старуха, — может, погода влияет?

— Ты, что, не заметила перемены? — бодро фыркнул приятный мужской голос из-под потолка. — Она сама не своя. Присмотрись получше!

— Да, накликаешь ты своими разговорами беду на нас всех, Евдокия Игнатьевна. — Напрягая все уровни чувств уловила я еле слышный шепот.

Нестабильный рассказ старухи становился все тише и тише, пока не перешел в едва уловимое шамканье.

Голоса снова слились в плотный шушукающийся фон, среди которого проскальзывали скрипучие нотки голоса старухи. А потом резко наступила тишина и больше никто не нарушал ее.