Танец с дьяволом

Глава 7

Зарек проснулся вскоре после полудня. Как правило, он не спал днем — скорее дремал. Летом в его хижине было слишком жарко для спокойного сна, а зимой — слишком холодно.

Но больше всего беспокоили его сны. Во сне к Зареку неизменно возвращались призраки прошлого. Наяву он умел бороться с воспоминаниями, но во сне оказывался перед ними беззащитен.

Однако, открыв глаза и прислушавшись к вою ветра за окном, он мгновенно перенесся в настоящее.

Он в доме Астрид.

Прошлой ночью он наглухо задернул шторы, так что не знал, продолжается ли снегопад. Впрочем, какая разница? До сумерек он все равно заточен здесь.

Вместе с ней.

Он поднялся с кровати и направился к кухне. Эх, оказаться бы сейчас дома! Как ему не хватает выпивки! Водка не убивает воспоминания, но приятное жжение в горле и в желудке по крайней мере немного от них отвлекает.

— Зарек!

Знакомый голос, нежный, словно прикосновение шелковой ткани. Его тело мгновенно отреагировало на этот звук.

Достаточно было мысленно произнести ее имя, и его естество затвердевало, как скала, полное желания.

— Что? — Он сам не знал, зачем ей ответил.

— С тобой все в порядке?

Вместо ответа он фыркнул. Ни разу в жизни с ним не бывало «все в порядке»!

— У тебя есть что-нибудь выпить?

— Есть чай и апельсиновый сок.

— Я о спиртном, принцесса. Найдется туту тебя что-нибудь кусачее?

— Разве что Саша. Ну и ты сам, конечно.

Зарек взглянул на свою руку: на ней еще багровели шрамы, оставленные вчера зубами этого щеночка. У любого другого Охотника от шрамов давно бы не осталось и следа. Но Зарек исцелялся медленнее прочих: его раны будут заживать еще несколько дней.

Как и дыра в спине.

Вздохнув, он открыл холодильник, достал оттуда пакет апельсинового сока. Снял крышечку и уже поднес его к губам, как вдруг вспомнил, что он вообще-то находится в чужом доме.

«Что за ерунда! Пей спокойно, она все равно не увидит!» Но какая-то часть его разума возражала: нет, так не годится.

Зарек достал из кухонного шкафа стакан, налил себе сока и начал пить не торопясь, мелкими глотками.

Астрид слышала, что Зарек еще на кухне, — но передвигался он так тихо, что ей приходилось напряженно прислушиваться, пытаясь понять, что он делает.

Вытянув перед собой руку, она двинулась в сторону раковины.

— Есть хочешь?

В этот миг рука ее наткнулась на что-то теплое.

На горячее, гладкое, мускулистое мужское бедро.

Манящее. Влекущее. Полное соблазна.

Пораженная этим неожиданным ощущением, она удивленно провела рукой по его телу — и сообразила, что Зарек стоит перед ней в чем мать родила.

Совершенно голый мужчина. У нее на кухне.

Сердце ее отчаянно забилось.

Он отодвинулся.

— Не трогай меня!

Она вздрогнула, ясно расслышав в его голосе гнев.

— А где твоя одежда?

— Я не сплю в штанах.

Рука ее еще горела от прикосновения к его телу.

— Знаешь, мог бы надеть штаны, перед тем как выйти на кухню!

— Зачем? Ты же все равно меня не увидишь.

Она-то не увидит, а вот Саша…

— Дорогой мой Прекрасный Принц, поверь, нет нужды напоминать мне о моем дефекте. Я прекрасно помню, что слепа.

— Считай, тебе повезло.

— Почему?

— Невелико удовольствие — смотреть на меня.

Эти слова ее ошарашили. Даже не сами слова, а простота и искренность, с которыми они прозвучали. Что он такое говорит?! Тот человек, которого она видела глазами Саши, не просто хорош собой — он великолепен!

Никогда в жизни она не видела такой мужественной красоты!

Но тут же она вспомнила его сон. Вспомнила, каким видели его люди когда-то.

Быть может, он по-прежнему чувствует себя жалким уродом, вызывающим омерзение? Презренным существом, на которое смотрят лишь для того, чтобы обругать его или пнуть?

К ее глазам вдруг подступили слезы.

— Почему-то я в этом сомневаюсь, — прошептала она сквозь непрошеный комок в горле.

— И напрасно!

Широкими сердитыми шагами он прошел мимо нее и захлопнул за собой дверь.

Астрид стояла посреди кухни, размышляя о том, что делать дальше.

Теперь она понимала, что с ним происходит. Понимала его грубость, озлобленность, недоверие к ней.

Его бесконечное одиночество.

Но нет, поправила она себя. На самом деле она его не понимает — и никогда не поймет.

С детства ее окружала любящая семья. Никто никогда не осмелился бы обращаться с ней так, как обращались с Зареком. Мать и сестры защищали ее от жестокости окружающего мира, и, даже раздражаясь на это, даже пытаясь вырваться из-под их опеки, Астрид не переставала ощущать поддержку родных.

Для Зарека это было недоступно.

Он никогда не знал семейного тепла.

Его одиночество — неизмеримо глубже и страшнее, чем она может себе вообразить.

Переполненная непривычными эмоциями, она не понимала, что же теперь предпринять. Знала одно: она хочет ему помочь!

Астрид подошла к дверям его спальни, — но двери были заперты.

— Зарек!

Молчание.

Астрид прислонилась к двери пылающим лбом, гадая, как достучаться до его сердца?

Как спасти того, кто не хочет быть спасенным?

Приказ Артемиды привел Таната в ярость.

Сидеть тихо и ждать? Еще чего!

Девятьсот лет он мечтал об этой возможности — и теперь в последний миг добычу вырывают у него из рук!

Девять столетий он надеялся, что однажды поквитается с Зареком из Мезии!

И теперь ни Артемида, ни кто угодно еще его не остановит!

Он отомстит Зареку — или погибнет сам.

Танат зло усмехнулся. Артемида воображает, что он — покорное орудие в ее руках. Но не так уж она могущественна. И, говоря откровенно, не так уж умна.

Она считает себя его госпожой и тешится мыслями о своем величии.

Но для него она — лишь средство к достижению заветной цели.

К отмщению.

Танат постучал в дверь уединенного дома, скрытого в глухом лесу. Внутри жилища послышался шум, приглушенные испуганные голоса — аполлиты пытались спрятать женщин и детей.

Его народ, когда-то великий и могучий, теперь влачил жалкую жизнь — жизнь изгоев, боящихся собственной тени.

— Я — свет лиры!

Танат произнес пароль, известный любому даймону или аполлиту. По этим словам аполлиты и даймоны узнавали друг друга, этой формулой просили друг у друга прибежища. Выражение «свет лиры» указывало на их родство с Аполлоном, богом света и музыки — тем, что создал их, а затем предал и проклял.

— Но почему ты ходишь при свете дня? — послышался за дверью полный страха женский голос.

— Я — Дневной Убийца. Открой дверь.

— Откуда нам знать, что ты говоришь правду? — Этот вопрос задал мужчина.

Танат глухо зарычал.

Он понапрасну тратит время, пытаясь помочь этим ничтожествам!

Но ведь и он когда-то был таким же! И сейчас мог бы, как они, прятаться в норах, страшась Темных Охотников, Оруженосцев — да что там, любого, самого жалкого смертного, которому не опасен дневной свет…

Как же он их всех ненавидит!

— Так или иначе, я все равно войду, — предупредил Танат. — Я постучал, чтобы вы открыли дверь сами и успели укрыться от солнечных лучей. Не хотите открывать, — я ее вышибу.

Послышалось звяканье засова.

Глубоко вздохнув, Танат медленно, осторожно отворил дверь, сделал шаг за порог, закрыл ее… и едва успел увернуться от летящей ему в голову лопаты.

Перехватив лопату и дернув за черенок, он вытащил из тени женщину.

— Не трогай моих детей! — закричала она.

Вырвав лопату из ее рук, он смерил ее уничтожающим взглядом.

— Поверь, если бы я захотел тронуть твоих детей, никто меня бы не остановил. Никто и ничто. Но я пришел не за этим. Я хочу убить Охотника, на счету у которого — сотни наших сородичей.

Безупречно правильное лицо женщины озарилось робкой улыбкой: теперь она смотрела на Таната, словно на ангела, сошедшего с небес.

— Так ты действительно Дневной Убийца? — проговорил мужчина.

Танат повернул голову. Навстречу ему из тени вышел молодой даймон, на вид лет двадцати с небольшим. Как и все представители его племени, он поражал совершенством тепа и лица, — и длинная белокурая коса, спускающаяся по спине, как это ни странно, лишь подчеркивала его силу и мужественность. На его правой щеке сверкала татуировка — три кровавых слезы.

Танат мгновенно понял, кто перед ним.

Один из спати, даймонов-воинов. В последние века они встречаются все реже. Но именно они и нужны Танату.

— Эти слезы — твои дети?

Даймон коротко кивнул:

— Все убиты Темными Охотниками. Но я отомстил: на моем счету уже один Охотник.

Сердце Таната сжалось от сострадания. Все проклинают и преследуют даймонов, но за что же? Только за то, что они хотят жить? А что сделали бы люди, что сделали бы Темные Охотники, если бы им предоставили такой же выбор: либо ты живешь, отнимая чужие души, — либо погибаешь мучительной смертью в расцвете лет?

Сам Танат — когда-то, много веков назад — свой выбор сделал. Он не хотел превращаться в чудовище. Решил прожить тот недолгий срок, что отпущен ему судьбой, и умереть, не запятнав рук кровью невинных.

То же решение приняла и его любимая…

Но даже того немногого, что им оставалось, их лишил Зарек.

Безумный Темный Охотник ворвался в их деревню, сея смерть и разрушение на своем пути. Мужчины не успели спрятать женщин и детей, Зарек убил их всех.

Ни один из тех, кто встретился ему на пути, не остался в живых.

Ни один.

Зарек убивал без разбору и даймонов, и простых аполлитов. И был наказан за это… изгнанием!

Всего лишь изгнанием!

Его захлестнула ярость. Все эти девятьсот лет, пока Танат, преследуемый воспоминаниями о той страшной ночи, не знал ни единого спокойного дня, Зарек как ни в чем не бывало прохлаждался на Аляске!

Но Танат заставил себя унять ярость. Сейчас не время предаваться гневу. Он должен действовать холодно и расчетливо — так же, как его враги.

— Сколько тебе лет, даймон? — спросил он у спати.

— Девяносто четыре.

Танат поднял бровь.

— Ты хорошо сохранился!

— Что есть, то есть. И я устал прятаться.

Это чувство было знакомо Танату — он сам ненавидел жизнь во тьме.

— Не бойся. Ни один Темный Охотник за тобой не погонится. Об этом я позабочусь.

Даймон улыбнулся.

— Мы думали, что Дневной Убийца — просто миф…

— Любой миф основан на истине. Разве не этому учила тебя мать?

Глаза спати потемнели.

— Моя мать ничему не успела меня научить. Мне было всего лишь три года, когда она достигла двадцатисемилетия.

Танат положил руку ему на плечо:

— Брат мой, мы вернем эту землю себе. Верь мне, придет наш день. Я соберу других наших воинов, и мы объединим наши армии. Никто не защитит смертных от нашей ярости!

— А как же Темные Охотники? — спросила женщина.

Танат усмехнулся.

— Они — пленники ночи. А я — нет. Я могу преследовать их везде и всегда. — Он расхохотался. — Их оружие не причиняет мне никакого вреда. Я — их Гибель. Теперь я вернулся к своему народу, и вместе мы будем править землей и всеми, кто ее населяет!

Зарека разбудил божественный запах. Должно быть, он явился из сна… но нет, во сне он никогда не вкушал таких ароматов.

Он лежал неподвижно, не открывая глаз, боясь, что, стоит ему пошевелиться, — и чудо исчезнет, оказавшись всего лишь порождением его воображения.

В желудке у него заурчало.

Послышалось гавканье волка.

— Тише, Саша! Разбудишь нашего гостя.

Зарек резко открыл глаза. «Гость». Никто и никогда его так не называл. Ни для кого он не был гостем.

Мысли его обратились к неделе, проведенной в Нью-Орлеане.

«Где я буду жить? С тобой, с Кирианом или с Ником?»

«Мы решили, что тебе лучше всего иметь собственное жилье».

Он думал, что больше ничто не способно его обидеть, но, как ни странно, это обыденное замечание Ашерона его задело.

Никто не хочет жить с ним в одном доме.

Он-то думал, что давным-давно к этому привык!

Но сейчас простые слова Астрид отозвались в том же уголке его души, что прежде болезненно ныл oт слов Ашерона.

Он встал, быстро оделся и направился к ней.

Зарек остановился в дверях кухни, глядя, как она — с удивительной при ее слепоте сноровкой — печет в микроволновке оладьи.

Волк поднял голову и зарычал.

Астрид наклонила голову, словно прислушиваясь.

— Зарек! Ты здесь, на кухне?

— В дверях.

Он сам не понимал, зачем начал уточнять, где он находится. И вообще — почему он все еще здесь?

Да, за окном по-прежнему бушевала вьюга, но за столетия жизни на Аляске ему пришлось пережить немало бурь и похуже. Приходилось выходить из дома и в лютый мороз, и в метель. Непогода непогодой, а есть-то хочется!

— Я испекла оладьи. Не знаю, какие ты больше любишь: здесь есть черничные с кленовым сиропом и земляничные.

Он подошел к стойке и потянулся за тарелкой.

— Садись, я тебе подам.

— Не надо, принцесса, — резко ответил Зарек. Слишком часто он сам прислуживал кому-то и терпеть не мог, когда прислуживали ему. — Я все сделаю сам.

Она шутливо подняла руки вверх.

— Отлично, мой Прекрасный Принц. Обожаю людей, которые со всем справляются самостоятельно!

— Почему ты называешь меня «прекрасным принцем»? Издеваешься?

Она пожала плечами.

— Око за око: я для тебя — принцесса, ты для меня — Прекрасный Принц.

С невольным уважением покачав головой, он потянулся за блюдом с мясной нарезкой.

— Как тебе удается печь оладьи, когда ты их не видишь?

— Это же микроволновка. Включаю таймер.

Подошел волк и принялся обнюхивать его ногу. То, что он учуял, кажется, его не порадовало, — зверь коротко и недовольно гавкнул.

— Помолчи, Тузик, — оборвал его Зарек. — Сам собственные яйца лижешь, а мне будешь лекции по гигиене читать?

— Зарек, что ты говоришь! — ахнула Астрид.

Зарек стиснул зубы. Отлично, больше он не скажет ни слова! Как известно, молчать он умеет.

Волк обиженно взвизгнул.

— Тише, Саша! — успокоила она его. — Не хочет мыться — его дело!

Аппетит у Зарека мгновенно пропал: он молча поставил тарелку и скрылся у себя в комнате — подальше от этих чистюль, которых он оскорбляет самим своим присутствием.

Астрид ощупью подошла к столу, рассчитывая найти там Зарека, — но нашла лишь тарелку с нетронутой едой.

«Что случилось?» — спросила она Сашу.

«Если бы у него были чувства, я бы сказал, что ты их оскорбила. Но, поскольку чувств у него нет, думаю, он просто отправился к себе за оружием, чтобы прикончить нас обоих».

«Саша! Немедленно объясни, что произошло!»

«Да ничего. Он просто поставил тарелку и ушел».

«И какое у него при этом было лицо?»

«Лицо? Гм… обычное лицо. Как всегда».

Не слишком подробная информация.

Астрид отправилась следом.

— Убирайся! — прорычал он, когда она, постучав, открыла дверь.

Астрид стояла в дверях, жалея о том, что не видит его.

— Зарек, что случилось? Чего ты хочешь?

— Я… — голос его прервался.

— Что?

Но Зарек не мог сказать правду. Не мог признаться, что впервые в жизни хочет тепла. Не физического — душевного.

— Я хочу уйти.

Она вздохнула.

— На улице буран, ты замерзнешь!

— Ну и что?

— Неужели твоя жизнь ничего для тебя не стоит и не значит?

— Нет.

— Тогда почему ты не покончишь с собой?

— С какой стати? — фыркнул он. — Единственное удовольствие в моей жизни — выводить из себя всех вокруг. А если я умру, все вздохнут с облегчением. Черта с два я им доставлю такое удовольствие!

К его удивлению, она рассмеялась.

— Хотела бы я сейчас видеть твое лицо! Интересно, шутишь ты или нет?

— Поверь мне, не шучу.

— Тогда мне тебя жаль. Я была бы рада, если бы ты был счастлив.

Зарек отвел взгляд. Счастье? Чужое, бесконечно далекое слово. Он даже не понимал, что оно означает. Как и некоторые другие слова.

Например, сострадание.

Или любовь.

Этого слова никогда не было в его лексиконе. Он не мог себе представить, что чувствует тот, кто любит.

Ради любви Тейлон готов был отдать свою жизнь, лишь бы жила Саншайн. Ради любви Саншайн отдала в обмен на свободу Тейлона свою душу.

Но Зареку были знакомы лишь гнев, ярость, ненависть. Единственные чувства, которые согревали его и давали силы жить дальше.

— Ненавидеть — значит жить. Почему ты живешь одна среди леса?

Она пожала плечами:

— Мне нравится быть одной. Родные часто меня навещают, но жить я предпочитаю в одиночестве.

— Почему?

— Потому что терпеть не могу, когда со мной обращаются как с ребенком. Мама и сестры ведут себя так, словно я беспомощна, — все делают за меня.

И Астрид умолкла, ожидая ответа.

Но Зарек молчал.

— Не хочешь ли принять ванну? — спросила она, немного выждав.

— Тебе не нравится, что я грязный?

Она покачала головой:

— Да нет. Это тебе решать.

Зарек не привык заботиться о чистоте тела. В бытность рабом ему не так часто выпадала возможность помыться, да и тогда он предпочитал ходить грязным, чтобы никто не приближался к нему иначе, как по необходимости.

И потом, став Темным Охотником, — даже до изгнания — он оставался одинок. Мыться просто не было смысла. А на Аляске это еще и требовало большого труда.

Только после основания Фэрбенкса Зарек завел у себя в хижине большое корыто и мылся перед тем, как ехать в город. Не чаще.

В свое короткое пребывание в Нью-Орлеане он впервые познакомился с такой роскошью, как душ с горячей и холодной водой, под струями которого можно стоять сколько захочешь.

Если бы Астрид потребовала, чтобы он помылся, он бы послал ее ко всем чертям. Но она предоставила ему выбирать, и он отправился в ванную.

— Полотенца в коридоре, в стенном шкафу.

Зарек остановился у шкафа, встроенного в стену возле двери в ванную, распахнул дверцы. Как и все в этом доме, шкаф сиял чистотой и порядком. Все полотенца были аккуратно сложены, и даже цвет их соответствовал цветовой гамме дома.

Он вытащил большое зеленое полотенце и скрылся в ванной.

Услышав шум воды, Астрид наконец позволила себе вздохнуть свободно.

Странно, но, пока Саша не обратил ее внимания на нечистоплотность Зарека, она и не замечала, что тот не моется. От него не пахло, а руки он мыл очень часто, и естественно было предположить, что и все остальное у него тоже чистое.

Вернувшись на кухню, она обнаружила, что Саша доедает оладьи, приготовленные для гостя.

— Чем это ты здесь занят?

«Он же не захотел есть! А оладьи остывают!»

«Саша!..»

«Что? Предпочитаешь разбрасываться едой?»

Укоризненно покачав головой, Астрид положила Зареку новую порцию. Быть может, после ванны он чуть-чуть оттает?

Но ее надежды были напрасны: из ванной Зарек вышел еще мрачнее обычного. Молча, угрюмо он поглощал завтрак.

«Омерзительно! — не умолкал Саша. — Жрет, как свинья! Тебе повезло, что ты его не видишь!»

«Саша, перестань его критиковать!»

«Черта с два! Вилкой он орудует, как лопатой, а нож вообще в руки не берет — так целиком и глотает!»

Но Астрид не могла возмущаться невоспитанностью Зарека — слишком хорошо она помнила его сны. В самом деле, ему негде было научиться хорошим манерам, ведь еду ему бросали в угол, как зверю. И что это была за еда? Гниль и объедки.

В смертной жизни Зарек всегда ходил голодным… И вдруг ей пришла новая мысль: ведь, став Темным Охотником, он тоже постоянно голодал!

В отличие от других Охотников, у Зарека не было Оруженосца, который бы заботился о нем и доставлял ему пищу в дневное время. Еду Зарек должен был добывать себе сам. А в диких лесах Аляски, особенно зимой, рацион его неизбежно был очень скуден.

От этой мысли к горлу ее подступила тошнота. Если бы Зарек был смертным, без сомнения, он умер бы от голода.

Темные Охотники от недоедания не умирают, но страдают от него так же, как люди.

Она поставила перед ним еще одну тарелку оладьев.

— Что это? — спросил он.

— На случай, если ты не наелся.

Зарек промолчал: но Астрид слышала, как он пододвинул тарелку к себе и открыл новую банку кленового сиропа.

«Опять он поливает их сиропом, словно суп себе готовит! — простонал Саша. — Я больше не могу! Если понадоблюсь, я у себя в логове!»

Астрид молча прислушивалась к тому, как ест Зарек. Хотела бы она сейчас его увидеть!

«Поверь, это зрелище не для дам!» — предупредил ее Саша.

Однако Астрид полагала, что он преувеличивает. Она прекрасно знала характер волка: будь Зарек непогрешим, Саша все равно найдет, к чему придраться!

Закончив есть, Зарек поднялся из-за стола и вымыл тарелку.

Нет, он не свинья. Просто одинокий, ожесточенный человек. Человек, незнакомый с правилами общежития, потому что ему никогда не приходилось жить в мире с другими. Люди всегда поворачивались к нему спиной. Теперь она понимала, что разглядел в нем Ашерон, и ее уважение к атлантийцу, способному проникнуть в глубину человеческого сердца и заметить то, чего не видят другие, возросло многократно.

Но что же делать ей самой? Как спасти Зарека от разгневанной богини?

Она должна найти причину для его оправдания, или Артемида его убьет.

Послышался треск бумаги — Зарек отрывал бумажное полотенце.

— Я слушала новости, — сказала Астрид. — Метель не утихает, и неизвестно, когда она закончится. Говорят, такой снежной бури не бывало уже несколько столетий.

Зарек устало вздохнул.

— Сегодня вечером я уйду.

— Ты не можешь уйти!

— У меня нет выбора.

— Выбор есть всегда!

— Ошибаешься, принцесса. Выбирать могут люди с деньгами и со связями. Все остальные просто крутятся, стараясь выжить. — Он прошел мимо нее. — Я должен уйти.

Астрид застыла на месте, всерьез испуганная его намерением. Он Темный Охотник, а значит, действительно может уйти. В отличие от смертного, метель не причинит ему вреда. Он не может замерзнуть насмерть. Зарек, конечно, продрогнет до костей, но к холоду он привык.

Что же делать?

Если пойти за ним, — он очень быстро догадается, что она тоже бессмертна.

На секунду она подумала о том, чтобы призвать на помощь сестер, но тут же отбросила эту мысль. Стоит попросить у них помощи, и они будут напоминать ей об этом целую вечность! Ну нет! Она не ребенок и со своей работой справится сама!

Но как удержать его здесь, когда он твердо вознамерился уйти?

Повернувшись к двери, она наткнулась рукой на какую-то склянку, стоящую на столе. Подняла ее к лицу, понюхала. Приправа. Склянка напомнила о зельях, которые принес ей М'Адок.

Приличная доза настойки лотоса, и Зарек уснет непробудным сном на несколько дней…

Но тогда ничто не защитит его от кошмаров.

И это может свести его с ума.

Или же… что, если руководить его сном, как это делают скотос?

Может быть, стоит на это решиться?

Быстро, опасаясь передумать, она отправилась к себе в спальню, где были спрятаны зелья.

Но вот вопрос: как угостить этим Зарека?