Танцуют все

А просочиться в Госдуму было бы здорово.

Адель фланирует по залу. Поглядывает на окна с волнистыми приспущенными «маркизами», на серебряные светильники в виде нимф с подчёркнуто эротическими фигурами и терпеливо ждёт, пока рассосётся кружок, собравшийся возле велеречивого депутата. Человек пять или шесть вежливо толкаются, протискиваются поближе, делают вид, что внимают, поддакивают, улыбаются, сами пытаются (и безнадёжно) что-то ему втолковать. Депутат вежливо улыбается в ответ, кивает, и чувствуется, что всё ему давно надоело. Впрочем, вот один отошёл, осознав тщетность попыток, вот аккуратно, как шелуха, отслоился второй, да и третий тоже начал оглядываться по сторонам... Пора!

Адель мягким движением втискивается в кружок. В тусклых глазах депутата загораются огоньки интереса. Женщин здесь мало, семинар исключительно деловой, а Адель натянула сегодня такое платье, которое не столько скрывает, сколько подчёркивает телесный ландшафт. С лёгким румянцем, с трепетностью во взоре — она чудо как хороша! И пусть назойливый человечек внутри по-прежнему кричит и размахивает руками, Адель не обращает на него внимания. Шаг вперёд.

— Мы, кажется, незнакомы? — проникновенно говорит депутат, обнажая крупные белоснежные зубы. — Разрешите представиться...

Он говорит что-то ещё. Кажется, спрашивает, какую фирму она представляет. Однако Адель внезапно отключается от него. Её, как горячим паром, обдаёт жар тревоги: что-то непонятное происходит с Хозяином. Она ощущает его растерянность, даже ошеломление, его ярость, его смертельный испуг. Хозяину угрожает опасность, он призывает её на помощь. В смятении Адель оглядывается и понимает, что вместе с ней точно также оглядываются сейчас десятки, может быть, сотни людей, не только в зале, но и по всему городу, оглядываются, замирают, как в столбняке, прислушиваются: чем помочь? А некоторые, кто уже догадался, срываются с мест и куда-то бегут.

И, кажется, она знает — куда. Прозрение. Точный адрес.

Но ведь ей не успеть.

Отчаяние.

— Что с вами? — спрашивает депутат.

Голос его доносится откуда-то издалека. Слов не понять, да Адель и не пытается разобраться. Страх, боль, беспомощность петардой взрываются в голове. Она отворачивается от депутата и тоже бежит — сначала по коридору мимо поблёскивающих тёмным лаком дверей, затем по ступенькам мраморной лестницы, едва не падая, чуть касаясь перил, и далее — по обширному гулкому вестибюлю. Ноги у неё подгибаются: ей не успеть, не успеть! Дыхание рвётся, петарда рассыпается снопом огненных брызг. Тревога сменяется тупой ватной слабостью: поздно, поздно, уже всё закончилось, всё свершилось. Хозяин мёртв, ему ничем не поможешь. Семья умирает. Вселенская Гармония распадается на фрагменты. Как дальше жить? Адель утыкается лбом в колонну серого мрамора. Она едва сдерживается, чтобы не закричать. Мир вокруг становится тусклым и пресным, словно из прессованного картона...

И вот, наконец, я увидел маглора. По очертаниям он напоминал человека, но кожа у него была бледная, неживая, будто вымоченная в воде, нос плоский, приплюснутый по-звериному, с вывернутыми наружу ноздрями, уши тоже — по-звериному заострённые, с ветвлениями хрящей, и, дополняя картину, янтарное свечение глаз рассечено вертикальными чёрточками зрачков. А на вершине гладкого, наподобие скорлупы, черепа, торчал волосяной хохолок, только волосы эти были полупрозрачные, с перетяжками, грязновато-кровяного цвета и шевелились, подрагивая, будто нюхая воздух. Неприятное он производил впечатление. Хотя сейчас это не имело значения. Главное — перед нами предстал тот самый маглор.

Из того, что Хухрик набросал — беспорядочно, торопясь, — в своих комментариях, сохранённых на флешке, я понял: чтобы снять с человека ошейник, нужно уничтожить Хозяина. Здесь, по сути, простая линейная связь. Башня, откуда бы она ни взялась, представляет собой генератор, создающий игровых персонажей. Вход в Игру — запрос на их продуцирование. Не существует одного-единственного маглора для всех. Напротив — для каждого нового геймера создаётся собственный виртуальный маглор, постепенно наращивающий, как куст, подчинённое ему человеческое сообщество. Привязка идёт по адресу компьютера или смартфона. А поскольку Иван вошёл в Игру дистанционно, как бы с ноутбука Адели, перед нами появился именно тот, кому этот запрос был адресован.

Один из властителей проклятой Игры. Подлинный Хозяин Адели. Как я ненавидел его! Если бы я мог сконцентрировать свою ненависть в нечто вроде арбалетной стрелы и с такой же ненавистью её метнуть, она пронзила бы маглора насквозь.

Жаль, что ни стрелы, ни самого арбалета у меня не имелось.

Мысли эти промелькнули в одно мгновение. Собственно, даже не мысли — беспорядочный всплеск ощущений. Но маглор за это мгновение уже переместился вплотную к Ивану. Двигался он вообще как-то странно, небольшими скачками, зрительно отделёнными друг от друга. Каждый конкретный скачок было не отследить: маглор как бы исчезал из одной точки пространства и тут же появлялся в другой. Одет он был в короткую юбку с овальными металлическими пластинами, такой же жакет и манжеты, прикрывающие запястья. Причём пластины были тоже функциональны, при скачке они так ярко вспыхивали, что потом перед глазами плыли блёклые туманные пятна. Видимо, не только у меня, но и у Ивана. Тот, впрочем, не растерялся: сразу же, как при нападении носорога, выставил руки вперёд, напрягся в судороге, заструились с пальцев его синие зигзагообразные молнии и одели маглора плёнкой колышущегося огня.

Оказывается, у Ивана осталось ещё немного магии.

Молодец! Сумел сохранить. Но и маглор к этому был готов.

— Ш-ш-ш... ш-ш-ш... ш-ш-ш... — опять выползло змеиное рассерженное шипение. Огонь погас, видимых повреждений на теле маглора не обнаружилось. Однако, как я заметил, он всё же утратил способность прерывистого перемещения и теперь двигался как человек, разве что немного быстрее.

И ещё краем сознания я отметил, что маглор нисколько не удивился, когда по трафику с конкретного адреса перед ним вместо Адели появился Иван. А если и удивился, то ничем этого не показал. Его это не обеспокоило. Он просто по сужающейся спирали крутанул ладонью над головой и прямо из воздуха вынул светящийся меч, явно заимствованный из знаменитого фильма. Меч описал полукруг, вроде бы даже тоненько зазвенев. Иван еле успел отшатнуться, чтобы не попасть под удар. В его руке тоже возник меч, и обратный выпад маглора он им элегантно отвёл.

Дальнейшее течение схватки описать трудно. Иван не зря говорил, что фехтовальные поединки стремительны, скоротечны, глаз не успевает следить за бешеным танцем клинков. Я воспринимал лишь отдельные разрозненные детали, да и то с опозданием, когда возникала уже совершенно иная графическая конфигурация.

Противники столкнулись с металлическим лязгом, их, словно магнитным полем, отбросило друг от друга. Затем они снова столкнулись — их снова отбросило. Потом они сошлись в длинном раунде, хаотичном настолько, что образовался единый, из ломаных линий, вращающийся клубок, непрерывно меняющий очертания: с шизофренической скоростью чередовались прямые и косые удары, отклонения, блоки, подсечки, прыжки, приседания, повороты, выпады... На пару секунд Иван, вращая клинком, поставил перед собой сплошной сверкающий круг, не знаю, уж как это ему удалось, но маглор его защиту пробил. А ещё через пару секунд, которые показались мне вечностью, аналогичный сверкающий круг поставил уже маглор, но и Иван сумел почти сразу же его проломить. Я, не будучи профессионалом, естественно, не мог оценить, кто сильнее. На мой взгляд, явного преимущества не имел ни тот ни другой. И всё же меня тревожило, что маглор в этом безумном раунде медленно, очень медленно, но явственно наступал, а Иван, соответственно, шаг за шагом, медленно пятился, иногда ненадолго притормаживая противника.

Кажется, я догадывался, что происходит. Маглор, пользуясь преимуществом в скорости, неочевидным, но всё-таки достаточно ощутимым, оттеснял Ивана к цепи ловушек, в одну из которых недавно угодил носорог. А Иван, понимая это, пытался осторожно свернуть, но натыкался на резкие боковые удары. Он, видимо, уже уставал. Не физически, разумеется, накапливалась чисто психологическая усталость, в отличие от его кошмарного визави, который, являясь персонажем полностью виртуальным, ничего подобного не испытывал. Это можно было определить по надсадному, с горловыми присвистами дыханию у Ивана, и мерному — пыхпых-пых, словно работал насос, — у продвигающегося вперёд маглора.

Впрочем, за Ивана я не слишком переживал. Ему, даже если маглор победит, это ничем особенным не грозило. Ну, вывалится из Игры, ну обнулится, придётся начинать всё сначала. Ничего, останется жив. Я был уверен, что взять за горло, надеть на себя ошейник Иван не позволит. Но вот — Адель, Адель... Что тогда будет с Аделью?..

Я чувствовал, что шансы на победу становились всё призрачнее. Иван, сосредоточившись на маглоре, повидимому, элементарно не замечал окружающего. У него сузился фокус зрения. Но я, находясь вне Игры, в отличие от него, ясно видел, что словно бы подключилась некая опция: начинал оживать весь игровой антураж. На крыше Торговых рядов появились несколько ядозубов. Они ещё не прыгали, но уже примеривались, надували под горлами кожистые мешки. Выскользнул из какого-то подвала дикобраз, и на спине его угрожающе вздыбилась щетина коричневых игл. Заплетая копыта, побрела по набережной чупакабра. А из ямы-ловушки непонятно каким образом выкарабкался носорог и, грузно топая ногами, стряхивал с себя пласты грязи: готовился к беспощадной атаке.

Ситуация для Ивана стремительно ухудшалась. А меня мучило то, что я был не в состоянии ни на что повлиять. Я отчётливо понимал, что если прилеплю на виски чипы и влезу в Игру, то просто-напросто не доберусь до места схватки. Иван был прав: меня убьёт первый же ядозуб, первая же чупакабра, не говоря уже о чудовищном носороге. Я был абсолютно бессилен. Я не рисковал даже крикнуть, чтобы предупредить Ивана о новой опасности: боялся отвлечь его от напряжения схватки.

Всё решали секунды.

Оставалось надеяться: Иван знает, что делает. Ещё вчера, когда мы вечером лихорадочно обсуждали детали нашего предприятия, пытаясь выработать наиболее выгодную стратегию, он в итоге вздохнул и сказал, что забрезжила у него одна идея, рискованная, но, кажется, перспективная. Суть её он объяснять не стал, добавив вскользь, что не бывает абсолютной защиты. Всегда есть брешь, главное — вовремя обнаружить её и нанести смертельный удар.

Что он имел в виду, я не понял. Иван сослался, что перед сражением надо как следует выспаться, и ушёл. Перебрался в снятую неподалёку квартиру. Возможно, сработали профессиональные навыки: не говорить лишнего никому, ни родственникам, ни коллегам, ни самым близким друзьям. Однако, наблюдая сейчас, как он медленно, но неумолимо отступает всё ближе и ближе к цепи бездонных ловушек, я стал терзаться сомнениями: а была ли у него вообще какая-либо идея? Может быть, и не было. Может, Иван таким образом успокаивал и себя, и меня, в действительности рассчитывая на случай, на везение. И, судя по всему, допустил катастрофическую ошибку. Развязка надвигалась неумолимо. Носорог уже опустил башку с острым рогом и заревел низким басом, как паровоз, готовый начать движение. От оглушительного рёва Иван, видимо, на мгновение растерялся. И этого короткого замешательства оказалось достаточно: маглор сделал выпад, резко дёрнув рукой, меч, вышибленный из рук Ивана, взлетел — крутанулся два раза в воздухе, и тьма одной из ловушек поглотила его. А костяные пальцы маглора сомкнулись у Ивана на шее.

Всё было кончено. Мне хотелось крепко зажмуриться. Отчаяние, как болотная жижа, хлынуло в горло, в лёгкие, в сердце. Я не мог ни выдохнуть, ни вдохнуть. Казалось, что и меня от смерти тоже отделяет одно мгновение. Веки у меня подёргивались. И всё-таки хорошо, что я их не сомкнул. В следующую секунду маглор как-то тоненько всхлипнул, вытянулся, став чуть ли не на полголовы выше, отпустил Ивана, сделал два неуверенных шага назад, и я увидел, что из груди его, там, где, по словам Хухрика, находилась таинственная «точка жизни», торчит рукоять ножа. Причём она тут же вспыхнула пронзительно-лимонным сиянием, будто раскалённая плазма, будто сгусток неземного огня — маглор зашатался и по груди его веером пиксельных искр начали расползаться мерцающие мелкие трещины.

Так вот в чём заключалась идея Ивана! Прикинуться выдохшимся, ослабевшим, позволить маглору вплотную себя обхватить и тогда ударить ножом, который он держал в левой руке.

Рискованно. Очень рискованно. Но, как оказалось, — оправданный риск.

По-настоящему обрадоваться я не успел. Пошатывающийся маглор открыл широкий, как у лягушки, рот, и в воздухе поплыли басовые напряжённые глоссолалии:

— Ааа... иии... оммма... ааа...

Они были тугие, почти вещественные, давили на барабанные перепонки, втискивая сквозь них в мозг мутную боль. Слышать это было невыносимо. Я инстинктивно зажал уши ладонями. Казалось, в голову заливают расплавленный стеарин.

Я трясся. Я качался из стороны в сторону.

Возможно, я постанывал или мычал.

Впрочем, длилось это недолго. Пространство Игры мигнуло, точно на мгновение вырубилось электричество, потом вновь зажглось, но уже багровым хаосом переливающихся теней. Затем что-то оглушительно щёлкнуло и окончательно отключилось. Я сидел перед гладким тёмным экраном мёртвого ноутбука.

Тяжело, как Иван, дышал.

Квартира казалась чужой.

Ломка у Адели продолжалась несколько дней. Сначала она просто лежала неподвижно, как кукла. Потом начала с трудом, как бы по частям, подниматься на ноги, мелкими неуверенными шажками, опираясь о стену, добиралась, куда ей надо. От помощи тем не менее отказывалась категорически: нет, я сама, сама!.. Снова пластом падала в постель. Иногда из-под зажмуренных век начинали течь слёзы. Адель чуть слышно всхлипывала и растирала их по щекам ладонями.

— Опять? — спрашивал я.

— Да, опять...

Ей снился маглор. К счастью, всё реже и реже. Оставалось надеяться, что скоро он исчезнет совсем. Несмотря на её слабые протесты, я вызвал врача. Пожилая женщина, судя по всему, опытная, спокойная, измерила давление, расспросила о самочувствии. Мне она сказала, что приступ апатии, истощение психических и физических сил наблюдается в последние несколько дней у многих.

— Не успеваем за темпом жизни, носимся, как сумасшедшие, но хотим ещё больше, ещё лучше, ещё быстрее, ни на секунду не останавливаемся, растрачиваем в горячке деятельности все резервы, эмоции выгорают и вдруг — человек падает, не может пошевелиться. У меня сейчас полно таких пациентов...

Рекомендовала витамины, длительные прогулки, режим, правильное питание, съездить куда-нибудь, сменить обстановку.

— Если будет хуже — звоните.

В общем, всё было понятно и так.

Наконец, Адель начала понемногу есть, большими глотками пила воду и соки. Затем стала ходить уже вполне уверенно, иногда, правда, пошатывалась, хваталась за спинки стульев, присаживалась на несколько минут отдохнуть. Ошейник постепенно рассасывался. К концу недели он стал практически незаметен. Рептилоидные черты, как обозначил их Хухрик, тоже сошли на нет. Видимо, она в ошейнике пробыла недолго... Выходить на улицу она всё же не рисковала. Подолгу стояла у окна, глядя в переулок, испятнанный солнечными отражениями стёкол.

Мы о многом переговорили. Адель, пересиливая себя, рассказывала о вселенной маглоров.

— Словами трудно передать, — утверждала она. — Представь себе мир прозрачный, сияющий, как бы хрустальный, и вместе с тем — тёплый, родной, согретый какой-то внутренней эманацией. Я правильно употребила этот термин? Дышишь ею и не понимаешь, как могла дышать чем-то другим. После неё наш, земной, воздух кажется мёртвым. Главное — ощущение Вселенской Гармонии, всё просто и ясно, понятно, что говорить и что делать. Более того, понятно, как жить. И понятно дарованное тебе предназначение, выше которого нет ничего: распространить Гармонию на весь мир. Необыкновенное чувство единства: все — братья и сестры, нас неисчислимое множество, целая галактика родных, близких людей. И каждый, без исключения, любит тебя, и каждый, если потребуется, тут же придёт на помощь. Чувствуешь, что живёшь правильно, в соответствии со всеми стремлениями души. Настоящее счастье. И когда вдруг лишаешься этого... — Тут она слегка задохнулась. — Когда оно исчезает... Не знаю, как объяснить...

В сердце — холодная пустота... страшный голод... не физический, какой-то другой... будто умер близкий человек, и его отсутствие уже ничем не восполнить...

Что я мог ответить? Готовность прийти на помощь в данном случае аналогична тому, как работает автомат с напитками: опустишь монетку — выскочит аккуратная баночка с ярлычком. Подлинного сопереживания нет. Автомат, разумеется, не поймёт, что ты умираешь от жажды, и по собственной инициативе не предложит тебе ни глотка воды. Кстати, скажу, что и человек, надевший ошейник маглора, вовсе не раб. Раб своё рабское состояние осознаёт, он может взбунтоваться, восстать, а человек в ошейнике, если я правильно понял, даже в принципе не мыслит себя рабом. Он считает это счастьем. Это скорее зомби, хотя термин тоже неточный.

Мы говорили о том, что нас ждёт. По словам Адели, галактическая империя маглоров включает в себя уже несколько звёздных систем. Везде в них воцарились Закон и Порядок. Везде возведены мощные передатчики, каждый час извергающие очередной информационный пакет, — посланцы Великой Гармонии летят сейчас сквозь космический мрак. В настоящий момент они достигли Земли, идёт процесс инсталляции.

Тут, однако, мы быстро сошлись во мнении, что невозможно определить: империя маглоров существует в реальности (её, например, можно было бы наблюдать в телескоп) или она представляет собой миф конкретной Игры, оставаясь легендой в её локальном пространстве. Впрочем, для нас особой разницы нет: угроза тотального игрового порабощения присутствовала и в том случае, и в другом.

— Так что же, выхода нет? — настойчиво спрашивала Адель. — Они победят? Мы все подчинимся маглорам?

Она теребила янтарный кулончик — каплю, оправленную в серебро, надетую теперь вместо ошейника.

Я осторожно отвечал, что в краткосрочной перспективе, то есть сейчас, этот вариант, к сожалению, наиболее вероятен.

— Но почему, почему?

— Да потому, что наш нынешний мир ужасен. Мы привыкли к нему, стараемся не замечать, но в действительности это пожар в сумасшедшем доме: ползёт дым, рушатся горящие балки, а жильцы, вместо того чтобы пожар тушить, дерутся между собой, выясняя, кто кому какую обиду нанёс. Подумаешь, маглоры какие-то! Да народы, человечество вообще распахнёт объятия любым маглорам, лишь бы погасили огонь и установили в мире Закон и Порядок. И прежде всего объятия распахнут политики. Любая власть воспримет маглоров как неожиданное и долгожданное счастье. Ведь образуется, с их точки зрения, идеальное общество: золотой миллиард, нет, не миллиард, это много, скорее сто миллионов, которые ни в какую Игру не пойдут, они будут править, причём уже без всяких ограничений, и десять миллиардов послушных зомби, которые станут работать, покупать рекламируемые товары. Излучатели обязательно будут построены, будут возведены храмы, где станут славить Маглора. Элиты выполнят все формальности, а ничего больше Игра от них не потребует...

— И ты так спокойно рассуждаешь?

Н-да... Всё-таки не получалось у меня осторожно.

— Ладно, —говорили Адели. —Тогда давай так. Когда-то давно читал я роман, фантастический, но это не имеет значения, об обществе, где появлялись люди, которые желали странного. Они не довольствуются тем, что есть, они жаждут того, чего нет. Конечно, таких людей очень немного, но они появляются неизбежно. Вот как раз они в Игру не пойдут. Им будет душно, они захотят вдохнуть обжигающий воздух будущего, увидеть, что там, за границами привычного бытия, и — пусть даже рискуя всем, даже жизнью — эти границы перешагнуть. И тогда треснет ветшающий фундамент Игры, и зашата­ется возведённая на нём галактическая империя, и придёт новый мир, который мы пока не в состоянии вообразить...

— И когда это произойдёт?

— Могу сказать лишь одно: это — произойдёт.

Вот о чём мы с ней разговаривали.

Очень аккуратно и как бы к слову я сообщил Адели о смерти Ивана. Примерно через четверть часа после его схватки с маглором (Иван ещё и компьютер выключить не успел, скачивал анонимайзеры, пытался, видимо, снова войти в Игру) к нему в квартиру ворвалось около десятка людей, вышибли входную дверь, вдребезги разнесли компьютер, все было кончено буквально за пару минут. У Ивана был пистолет, но стрелять он не стал. Меня известил об этом незнакомый мужской голос по тому телефону, который Иван оставил для связи с ним. Человек не назвался, представился как его коллега, добавил, что ни один из нападавших, вообще ни один, не был с Иваном знаком, действия свои они объяснить не могли, мотивировали их тем, что Ивана надо было убить: так якобы повелел им некий Небесный Глас. А через пару часов все они впали в полукоматозное состояние. Более — ничего. Какой-то абсурд.

Адели я всех подробностей не рассказывал. Да она и не интересовалась: кто для неё был Иван? Она и видела-то его пару раз: у нас в квартире. Для неё это были незначительные эпизоды, мелочи, еле брезжащие сквозь ядовитые миазмы Игры.

Что ж, пусть будет так.

Единственное, чего я не понимал, — почему зомби ворвались в квартиру к Ивану, а не ко мне: вход в Игру был совершён с ноутбука Адели. Или маглор отследил дистанционный трафик.

Вполне может быть.

И ещё некоторое время я опасался, что за нами, как за Иваном, тоже могут прийти: из соседних квартир, с верхних этажей, из дома напротив — те, кто услышал призыв маглора о помощи. Однако никто не звонил, не стучал, соседи, с которыми я сталкивался в лифте или парадной, скользили равнодушными взглядами. Вероятно, маглоры нас с Аделью как угрозу не воспринимали. Мы находились для них как бы в слепом пятне.

В остальном же ничего особенного в нашей жизни не происходило. Адель по обычной почте послала заявление в свою фирму: увольняется по собственному желанию.

— Не хочу туда возвращаться. Там — одни зомби, — сказала она. — Уверена, все они уже снова в Игре.

— А тебе это не грозит? — спрашивал я. Адель, как в ознобе, передёргивала плечами:

— Бр-р-р... Нет!..

Уже хорошо. Свой айфон она почти полностью заблокировала, теперь связаться с ней никто, кроме меня, не мог. Да никто ею и не интересовался. Несколько раз звонила по обычному телефону некая темпераментная Валентина, подруга, вроде из той же фирмы, но разговаривать с ней Адель наотрез отказывалась:

— Скажи, что я больше здесь не живу!

Валентина благополучно сгинула.

Наотрез отказывалась она и говорить с Евой или Арсением, которые, как заведённые, продолжали названивать из своего Дюссельдорфа — каждую субботу и воскресенье.

Взвалила эту обязанность на меня:

— Они ведь тоже в Игре? Не спорь, не спорь, я у них, в Дюссельдорфе, была. О маглорах они, может быть, и не слышали, но движутся в жизни, словно куклы на ниточках, и говорят только то, что им вдалбливает суфлёр... И улыбаются, улыбаются... Боже мой!.. Тоска смертная!.. Помнишь, ты мне как-то сказал, что чума, проклятие двадцать первого века — это не Чёрная смерть, а Серая жизнь...

— Это не я, это Олдос Хаксли...

— Не имеет значения. — Она пальцем указала на телефон (разговор происходил как раз после родительского звонка) . — Ну вот.

Возразить на это мне было нечего. В Европе я бывал много раз — и на конференциях, и с лекциями, и просто так: ездили с Аделией в Италию, Францию и Германию. Гуляли по бульварам и площадям, осматривали памятники, церкви, дворцы, забредали в картинные галереи... И каждый раз во время такого вояжа меня тоже охватывала тоска. Я словно проваливался в светлое пространство безвременья. Европа казалась не кладбищем, нет, но музеем, мумифицированной историей, собранием редкостных экспонатов, где граждане-служители, в тапочках, поддерживают тишину и порядок.

В музеях интересно бывать, но упаси бог там жить.

В общем, мне было нечего возразить.

Я отчётливо понимал, что танцуют все.

Весь мир начинает кружиться в макабрическом блаженном безумии. Я мог лишь надеяться, что приступ хореомании больше не затронет Адель. Конечно, слабенькая надежда. Она еле тлела в тумане, которым окутывало нас будущее.

Крохотный, трепещущий огонёк.

Но она всё же была.

А через неделю мы рискнули выйти на улицу. Дни стояли сухие, солнечные, но не жаркие. Сквозь истончающуюся августовскую духоту уже просачивалась прохлада осени. Я немного тревожился за Адель. На лестнице она оступилась, я судорожно её подхватил, но она тут же вывернулась из моих объятий:

— Хватит меня опекать! Не надо! Я совершенно здорова! — И чтобы доказать это, подпрыгнула на ступеньках, впрочем тут же вцепившись в перила, чтобы сохранить равновесие. — Вот видишь. Со мной всё в порядке.

Вообще она всячески демонстрировала жизнерадостность: купила мороженое, подтащила к витрине магазина одежды и, глядя на что-то клетчатое, несуразное, заявила, что хочет такое пальто, вскочила на высокий поребрики, балансируя, пошла по нему.

Я не возражал, пусть резвится.

Однако чем дальше мы шли, тем мрачнее она становилась. Вдруг начала оглядываться, замедлила шаг, сама взяла меня под руку и, как ребёнок в испуге, немного прижалась.

— Слушай, ты ничего... такого... не замечаешь?

Я, разумеется, замечал, поскольку, в отличие от неё, в последние дни не раз выходил из дома. Мне, правда, казалось, что это в глаза не бросается. Значит, ошибся.

— Они как-то странно идут, — сказала Адель, имея в виду прохожих. — Не то чтобы в ногу, но как-то... синхронно... Будто под марш...

— Да, — сказал я. — Раньше такого не было...

Я обратил на это внимание два дня назад. Люди действительно передвигались по улице в каком-то единообразном ритме. Никто не торопился, никто внезапно не останавливался, никто резко не поворачивал, вдруг вспомнив, что ему не туда. Даже машины на мостовой скользили, чётко соблюдая дистанцию, ни на сантиметр не нарушая её. У многих женщин повязаны были цветные косынки, половина мужчин — в бадлонах, в джемперах, тоже закрывающих шею. Но многие были и с низкими, открытыми воротниками, и тогда — не у всех, но довольно часто — было заметно на горле кольцевое утолщение кожи.

— Они в Игре? — тихо спросила Адель.

Я так же тихо ответил:

— Во всяком случае, они там побывали. Ну что, возвращаемся?

— Нет! Идём дальше. Я хочу это видеть.

Адель потащила меня по набережной канала — мимо моста с грифонами, мимо колоннады собора, раскинувшей серые крылья свои вдоль проспекта. На перекрёстке, у пешеходного перехода, сгрудилась густая толпа. Проспект был удивительно пуст: ни единой машины, ни троллейбусов, ни автобусов. На другой его стороне горел запрещающий сигнал светофора.

Ярко-красный, словно воспалившийся глаз.

Прошли две или три минуты. Мы — топтались. Светофор продолжал гореть. Толпа нарастала, затопляя тротуар по обе стороны перекрёстка. Удивительно, но все ждали молча и терпеливо — ни разговоров, ни попыток выбраться из удушливой тесноты. Только девушка рядом с нами, кстати, по-моему, без ошейника, потыкала пальцем в айфон и сказала:

— Сбой регулировки транспорта. По всему Невскому. Движение остановлено от Московского вокзала до Адмиралтейства...

Она ни к кому конкретно не обращалась, и на её слова никто внимания на обратил. Не попытался ничего уточнить. Никто головы к ней не повернул.

Адель вдруг сильнее сжала моё запястье:

— Пошли!

— Куда? — спросил я.

— Вон туда... — она указала подбородком на противоположную сторону.

— Нам красный горит.

— Ну и что ?

Лицо её выражало отчаянную решимость.

Действительно, ну и что?

Я понял:

— Ладно, идём...

Протиснувшись через два первых ряда, мы ступили на мостовую. Трудно сказать, что в эту минуту чувствовала Адель, но я ощутил, что в нас, словно взяв на прицел, упёрлись сотни вытаращенных от изумления глаз. Даже те, кто на другой стороне проспекта проходили мимо, теперь медленно оборачивались и замирали, точно остолбенев.

Каждый шаг давался с тяжёлым трудом. С таким же трудом, вероятно, шагала Адель.

Но мы всё-таки шли.

Шли, шли и шли. Словно перебирались вброд через сонную реку небытия. Пустота вокруг нарастала. Мы не оглядывались.

Мы просто шли.

Рука в руку, плечом к плечу.

И, возможно, это была лишь иллюзия, однако мне почему-то казалось, что с каждым нашим шагом меняется мир...