Глава 2 Железная дорога (От железа, как от тюрьмы и сумы не зарекайся!)

Сказано, сделано… Засобиралась Манька в дальний путь.

И как только решилась на такое дело — тут же обозвали ее Манькой-дурой. До этого-то обычно звали дура-дурой.

Но она не расстроилась: не каждому дано было понять ее затею, особенно, если человек радио слушал, внимая с верой, не особо вникая, правду ли оно говорит. Репутация ее была подмоченной еще до того. А вот пускай, потом скажут, что не дело задумала, когда Ее Величество во всеуслышание признается, что неправа была, помянув по радио имя ее! Вот уж удивятся!

Поход предстоял непростой. И так она думала, и так, как повидать первое лицо государства. Не слыхала она, чтобы человеку, если его во дворец не пригласили лично, удалось бы повидать Благодетельницу и обратно живым вернуться. В жизни такого не было. Запросто могла она добраться до дворца, но кончилось бы тем, что или бунтарем назовут и на кол посадят, или горстку пепла оставят от нее царевы драконы, мимо которых и мышь не проскочит. Если не хотел кто встречи из Благодетелей — не достать его было. Очередь к ним была расписана по минутам на сто двадцать лет вперед. И опять же, не было такого, чтобы кто-то дожил до обозначенного часа… Но жить-то хотелось сейчас, а не через сто двадцать лет!

Нет, добраться до Ее Величества нужно было живой и невредимой. Не для того она собиралась к Совершенной Женщине, чтобы разом обречь себя на другую беду.

Пробовала примкнуть к оппозиционерам. В государстве их было много, но оппозиционеры открестились от нее, как от чумы. Как все прочие — только еще злее, ибо опозиционировать в государстве не каждому разрешали, а только тем, кто за это из государевой казны зарплату получал. А когда понимали, что к ним лезет конкурент, изводили не хуже Благодетельницы, будто хаять шла, а не поговорить по-человечески — со смирением, с надеждой, с чаянием, чтобы как раз успокоить.

Помощи ждать оказалось не откуда, никто рассматривать ее нужду не собирался. Как ни крути, а получалось — неблагонадежная.

И куда? Где живут Их Величества, никто толком сказать не смог. Все говорили: «Там!» — и неопределенно показывали рукой, и каждый раз в разную сторону.

Пробовала она письмо написать. Письмо вернулось в деревню с припиской: «По такому адресу указанное лицо не проживает, а если вы еще писать станете, мы сами к вам приедем, чтобы Благодетелям пожаловаться, на которых вы пожаловались!»

И кузнец господин Упыреев с жалобой на кузнеца господина Упыреева, погрозив кулаком, разобрал ее жалобу так:

— И пусть письмецо тебе станет уроком! А когда придет страшный человек, не удивлюсь… Страшен я, Маня, в гневе!

На карте столица была — на другом краю государства, но сами столичные признавались, что ни разу Царя и Царицу не видели. Разве что драконы над столицей иногда появлялись, выявляя вражеские лица. Но они и над Манькиной деревней летали туда-сюда…

Да так высоко, что не разглядеть!

Никто бы про драконов и не знал, но подметили: вдруг одновременно на всех нападает дрема. Очнулись, а шапки в руках или на земле, сами в грязи, будто бежали по лужам. И не догадались бы, если бы однажды на дом зажиточного деревенского кузнеца господина Упыреева, по прозвищу дядька Упырь, не свалилась с неба куча дерьма…

Манька как раз рядом в это время стояла. Хотела посмотреть на дом, который построила — узнать, как кузнец устроился в нем. По бросовой цене он выкупил его у кредиторов — как раз хватило закрыть половину долга. А огород у кузнеца Упыреева ухоженный, всем на зависть, кочан к кочану, морковочка к морковочке, крыжовник в рядочек. И не к стати вспомнила, что земля на ее огороде совсем бедная, второй год ничего не родит. Подумала еще: вот бы ей навоза! И так она порадовалась за кузнеца господина Упыреева, что решила: «Не буду смотреть, сама себя по ветру пустила! А если строила, то строить надо было без кредитов — тише едешь, дальше будешь. Вот и огород у нее был бы не такой! Это ж, сколько навоза надо, чтобы так-то обиходить — ведь целого состояния стоит!» Хорошему человеку дом ее достался, с руками хозяина.

А тут раз — и дерьмо летит с неба!

Неожиданно поднявшийся ветер принес его и накрыл дом сверху донизу, проломив крышу и второй этаж до первого.

Много было у драконов дерьма: дом скрылся в нем, будто утонул в озере. Три года вывозили всем миром. Не сказать, что было неприятно. И ей досталось. Немного, но больше и не надо. Пожалуй, от такой кучи никто бы избавлять ее не стал…

Но как господин Упыреев матом крыл Горынычей!!!

Послушать приходила вся деревня. А деревня у Маньки была не маленькая, только бедная.

Где-то краем сознания она понимала, что все может выйти не по ее разумению, но судила так: каждому человеку дано понять другого. Она не делила с Идеальной Женщиной ничего из того, что имела, и ничего не желала, что было у нее. А раз делить нечего, то и причины для вражды нет. На огромном пространстве государства ее огородишка занимал лишь десять соток. И точка не получится, если даже на карту в лупу смотреть. Государство-то было от края до края!

И вдруг вспомнила, что однажды где-то слышала, или читала, будто если пройти государство вдоль и поперек ради нужного человека, износив железные обутки, стерев посох железный, изглодав железный каравай (в общем, сколько в доме железа найдется), то нужный человек отказаться от встречи уже не мог. По закону свыше не имел права.

Манька и верила и не верила. Было в этом что-то непонятное и тайное. Никто таким способом людей не доставал, и древнее сведений не сыщешь — но и опровергнуть предание никто не взялся. В конце концов, не с мечом же кладенцом идти во дворец! С другой стороны, как ни крути, а если человек ради встречи столько претерпит, кто устоит? Неужели и после этого Благодетельница будет подозревать ее в корысти?

Да и где бы ей взять меч-кладенец?! А железа в доме навалом!

Железа набралось много: и с полу, и с потолка, и со стен сняла, и с земли подняла.

На этот раз сам Господин кузнец Упыреев похвалил ее за сметливость, когда она попросила его помочь в столь необычном деле. И выложила на стол перед кузнецом все свои сбережения, которые скопила на ремонт своей сараюшки. И удивилась, когда увидела, что вроде как выказал господин Упыреев неудовольствие ее просьбе, а денежки в карман сгреб. Сгреб не все, половину, а половину обратно сунул, чтобы не передумала насчет дела необычайной важности. И хоть виноватила себя, и неловко было чувствовать себя, как те хозяева, которые расплачивались с нею наполовину, но деньги обратно взяла, поклявшись щедро расплатиться, когда добьется своей цели.

И раскрыла рот, когда кузнец с усмешкой расплавил железо, вдруг опорочив его нехорошим словом, поманив ее к себе пальцем.

— Мало железа! — сказал он недовольно. — И разве это железо?!

— Так у меня больше нет, — призналась Манька, виновато заглядывая ему в глаза.

— Плохо, — констатировал кузнец Упыреев. — Надо больше.

Он осмотрел ее придирчиво, прищурившись и сверкнув глазом.

— Это железо, не дай Бог, ты в раз сносишь, а до места не дойдешь… Я тут приготовил по случаю…

— Да куда еще больше-то!!! — расстроилась Манька.

— Куда… куда… Туда!!! — кузнец Упыреев указал пальцем в небо… — Если на него не смотреть, так и не в тягость! А не думать, само за тобой пойдет…

И в раз он обложился железными кирпичами. Махнет в воздухе рукой, а в руке кирпич, снова махнет, еще кирпич. Манька уставилась на Упыреева во все глаза, гадая, с человеком ли она разговаривает? Виданное ли это дело, чтобы железо по воздуху летало?! И как после этого кузнецу Упырееву богатым не быть, если добро само плывет?!

А кузнец Упыреев уже сваливал железо в большой чан, где оно плавилось и кипело, перемешиваясь с тем, которое она из дому принесла.

Но и этого показалось кузнецу мало.

Подвел он ее ближе к чану, и вдруг начал с нее железо снимать, о существовании которого она бы в жизни не догадалась. Сунет руку и железного болванчика снимет, сунет — и опять снимет…

Манька ахнуть не успела, как огромный чан наполнился до краев.

— Вот это железо в самый раз!

Кузнец господин Упыреев крякнул от удовольствия и сунул в расплавленное железо руку, даже не обжегшись. Обмакнул палец и попробовал на вкус. Поворожил над ним, поплевал, закрутил, завертел, одежду с нее снял и туда же бросил, кровь с разрезанной ладони накапал, помылся в чане сам и, наконец, остался доволен.

— Ты теперь от моего железа не отойдешь! Оно с твоим смешалось — и Дьяволу не под силу одолеть его! — гордо произнес кузнец господин Упыреев, повеселев. — Сильная мышца у железа…

Чудесным образом старый кузнец Упыреев молодел на глазах, будто сто годочков сбросил. А Манька вдруг почувствовала смертельную усталость, словно кто-то выпил. Она почти не слушала, как кузнец Упыреев прочил ей неприятности, проклиная гнилую натуру, срамил какое-то другое недостойное железо — будто у нее еще было! — от которого добра никто не увидел, поскольку мысли ее вольнодумные, как доказательство, на лицо, и поганил смертную душонку, не сумевшую завязать себя в бессмертницы.

Кто бы еще смог так-то, чтобы дать человеку разглядеть, чем простая железяка отличалась от каравая, обуток и посоха! Всяк поносить мог, да не всяк мог закатать поношение в железо. Будто глаза открылись, но как-то неправильно — на могилу! Вдруг ни с того, ни с сего начала жалеть, что прожила столько лет и не искала ее…

Тряхнула Манька головой, отогнала мысли черные — и снова в тумане поплыла.

Она мало что поняла из своего тумана из туманных и расплывчатых речей кузнеца, но щедрый оказался дядька Упырь, не пожалел для нее железа.

— Дяденька, — спросила Манька, робея, — а откуда на мне столько железа?

— О, это соль земли! — усмехнулся кузнец, по отечески прищурившись. — Врачует она и меня, и всякого пришельца. Чем солонее, тем здоровее! Вот я, вижу перед собой дуру — и понимаю, умный я! А дуру из тебя я сделал, потому что умнее! И сразу легко мне… И другие так же понимают.

— А я? — удивилась Манька, не совсем вникнув: это обидно, или нет.

— А от тебя у человека не убыло, и то хорошо. Ведь если все умные будут, как узнать, кто умнее? — равнодушно пожал плечами господин Упыреев. — Вот смотрят на нас с тобой, и сразу понимают, когда живут правильно, а когда неправильно. Мы с тобой, Маня, как плюс и минус, два полюса.

— Но ведь соль делает землю пустынею, — возмутилась Манька. — Разве тот, кто на земле соленой живет, может радоваться, когда никакое дерево в землю не пустит корни?

— А зачем корнями в землю врастать? — кузнец поперхнулся слюной, и подозрительно осмотрел ее с головы до ног.

Манька вдруг заметила, как тревога застыла где-то там, за его лицом. Он смотрел так пристально, будто взглядом пронизывал ее насквозь. А еще показалось ей, будто у него под лицом еще одно — и то, второе, сильно ее напугало.

— Болезнь твою знаю я — гордыня имя ее, — сказал кузнец господин Упыреев, покачав головой и напомнив: — А ведь пьяная мать родила тебя, отец отказался, называя отродьем падали — и я приму душу твою! Войдет она, душа-то, в Царствие Божье, когда упокоишься Небесным. И пожалеешь, что радела о сокровищах на земле, где моль и ржа подъедают и воры подкапывают, а не на небе, как Матушка Благодетельница наша!

— Да как же на небо-то их собрать?! — изумилась Манька. — Если вы про порядочность, про честность и всякое такое, то я все сохранила от юности моей. И отдала, сколько другие не давали…

— Богатства и тут и там возвышают человека! — голос у господина Упыреева стал злой, он даже покраснел от натуги, постучав кулаком по Манькиному лбу, как будто стучал по дереву. — Спасение душе твоей близко, ибо приблизилось к тебе Царствие Небесное! Вот обутки твои, вот посохи и караваи… На! — он сунул железо ей в руки, радостно и удовлетворенно наблюдая, как Манька согнулась и содрогнулась под ним. И не сомневаясь, бросил: — Не пройдет и месяца, как земля пожрет твою гордыню! И будешь жертвенным агнцем!

Он вроде как бы успокоился, думая о чем-то своем.

— Куда тебе деваться-то… — смерил ее презрительным взглядом сверху вниз. — Не бог весть какое у нас государство… Если что, попросим Государыню, она сама тебя враз отыщет…

Насилу взвалила Манька мешок на плечи.

Три пары железных обуток, три железных посоха, три каравая железных получились из железа. Носить, не сносить! И такие, что не поднять сразу, страшно тяжелые. Тянули к земле, так что в небо посмотреть голова не поднималась. И боязно ей стало — не сносить столько железа.

Но подумала про себя: будет удача, если дело бегом побежало! И сразу от сердца отлегло.

Да если бы выгорело, и перестала Радиоведущая перед людьми ее порочить, в раз бы поправила свое хозяйство. Неужто пожалела бы отплатить человеку, заменившему ее пожитки на железные?

А через пару месяцев и никакой надежды не осталось, что можно еще засомневаться идти куда глаза глядят по белому свету. Поняла она, путь назад ей навсегда заказан.

Не соврал кузнец — железо само за ней шло: вроде оставила его дома — а пришла куда, три пары обуток на ней, караваи к животу прилипли, три посоха в руках. Еще и голову придавило.

Вини себя, не вини, что, мол, не судила я головушку свою, а люди добрые видели и указывали — не помогало. Смотрят люди в ужасе, будто сам Дьявол им померещился, бегут, как от прокаженной. Мочи не было на него смотреть — все дела в железо упирались. И каждый день боль от него становилась все сильнее.

И собралась она, и порадовалась, что вот, наконец, встала на правильный путь донести до Царствующей Особы людское простонародное понимание идейной ее передающей станции. Чтобы как-то правильно Ее Величество объяснения давала. Недопонимание радиопередач не вело к тому идеальному обществу, к которому она стремилась всеми помыслами и устремлениями.

Тяжело было Маньке нести свою поклажу, когда двойные пары того и сего болтались у нее за спиной, а третья была на ней самой. Но время шло, и первая пара обуток была сношена, первый каравай съеден, первый посох стерт. Полегчало. А когда и вторая пара того и сего к концу подошла, она думать о железе забыла. Не до того ей стало.

Но до этого мы еще не добрались, мы как раз в самом начале, когда ее в один голос уговаривают, что не надо смотреть на Свет слепящий, да с сомнением головами качают, обвиняя, будто работать лень, вот и отлынивает.

Как решила Манька посмотреть на коллективный Идеал, любой перестал сомневаться, что голова у нее нездоровая. Поначалу на намеки внимания не обратили, но когда она ото всех работ отказалась, забили тревогу. Решили, что девка совсем из ума выжила — такой подлости от нее никто не ожидал. Все дружно подумали, что козу показывает, хочет выставить себя ценным работником. И даже заплатили, чтобы не дурила. Но Манька выданной зарплате несказанно обрадовалась, а вернуться на рабочие места отказалась напрочь. Она давно поняла, что жизнь ее зависит от Радиоведущей, а теперь уж и от железа. Любое ее мнение наветами государыни вызывали у человека праведный (а ей неправедный) гнев. Манька знала, что сегодня вроде как отговаривают, а на завтра, когда железо к ней прилипнет, заговорят другое. Не рады ей будут. Хоть как думай, у Ее Величества мнение было всегда противоположное — а у людей, как у Государыни. И немногим удавалось стоять на своем. Теперь, когда она железо узрела, отказаться от задуманного, значило бы — признать, что Благодетельница говорила о ней правдивые речи, а она чего-то напридумала про себя и людей пыталась ввести в заблуждение, доказывая обратное.

Но ведь и железо обман! Железо само по себе, а она сама по себе…

Да только люди железо видели, а ее как будто уже не существовало на белом свете.

К тому же, не хотела она быть соленой, чтобы лечить кузнеца Упыреева и всякого пришельца. Пусть бы лучше сама врастала корнями в землю и лечилась от земли. Сила не ум, одно дело огород вспахать, как она не умеет — но разве это показатель ума? Физически женщины всегда были слабее, и с этим ничего не поделаешь, это нормально.

И вот, поклонилась она по государственному обычаю и сказала:

— Простите, люди добрые, если чем обидела! Правильно считаете меня дурой! Ум мой настолько мал, что представить себе Благодетельницу не могу, уж как не старалась! И вот, хочу я посмотреть на плоть Идеального Человека, который умнее, чем все другие люди, — Манька в задумчивости почесала затылок. — Так устроилась моя жизнь, что Благодетельница Наша — слеза мне горючая. Да как же думать о совершенстве ее, если дела и хлеб мой насущный, низводит до благотворительности, оставляя ни с чем? Чем она лучше, если свое добро в закрома собирает, а у нищего отнимает и богатому отдает?

Она бросила взгляд на свою ношу. Всхлипнула.

И тут же взяла себя в руки — не умирать собралась, по важному делу… ради жизни.

— Да и железо не даст повернуть назад… — расстроено взглянула на железо.

Как могла бы Радиоведущая не пожалеть ее после таких мук и лишений? Ведь шла с одной единственной целью: помочь понять, как глубоко она заблуждается, когда просит отравить жизнь невиновному. И может быть, в другой раз она трижды подумает, как очернить человека…

Люди в ответ промолчали. В общем-то, и не услышал никто. Никто не торопился записать себя в еретики. И на дорогу никто ничего не высказал. Как поняли, что не собирается пугать, а и в самом деле собралась в путь, каждый тут же занялся своим делом. И каждому оно казалось важным, хотя спроси кого, навряд ли вспомнит, чем именно в тот день занимался. Не до того стало… Не то было время… Или уж так повелось в государстве, не напутствовать добрым словом дураков.

Кому бы в голову пришло пожелать Ваньке-дураку удачи, когда отправился он вслед за своими богатырскими конями? Или когда дурак Иван-цареевич проснулся и обнаружил, что лягушки его след простыл? Каждый дурак уходил незаметно, подгоняемый невзгодами и железом, о котором Манька много нового узнала.

Один Дьявол взглянул на Маньку из Беспредельности с некоторым любопытством. Потом пробежал взглядом расстояние, которое ей предстояло пройти, уперевшись взглядом в Благодетельницу. Она в это время как раз чинила разнос своему супругу. Нахмурился и порадовался:

— Скандал? Это хорошо! Плохо, золота на столе много…

Не за каждый металл люди гибли, чаще от металла, неожиданно обнаруживая во внутренностях. Вернулся взглядом к Маньке и усмехнулся.

— Тоже мне герой выискался! — фыркнул он. — Многие ходили, да немногие дальше огорода ушли! — он устало махнул рукой и уткнулся во что-то свое, недовольный тем, что отвлекся.

Загрузка...