Талисман

Глава 6 Павильон королевы

Остроконечные травинки перед глазами Джека казались застывшими и длинными, как сабли. Они резали бы ветер – не сгибались перед ним. Джек застонал, поднимая голову: он не мог держаться с таким достоинством. Желудок еще угрожающе трепыхался, лоб и глаза горели. Джек заставил себя подняться на колени, потом на ноги. Длинная телега, запряженная лошадью, приближалась к нему по пыльному проселку, и возница, бородатый краснолицый мужчина, размерами и формой не слишком отличавшийся от деревянных бочек, которые громыхали у него за спиной, глазел на мальчика. Джек кивнул и попытался внимательно рассмотреть мужчину, одновременно прикидываясь слоняющимся без дела мальчишкой, возможно, убежавшим из дома без разрешения родителей, чтобы всласть выспаться. В вертикальном положении его уже не мутило. Более того, после отъезда из Лос-Анджелеса он еще никогда так хорошо себя не чувствовал: не просто совершенно здоровым, но пребывающим в полной гармонии со своим телом. Теплый легкий ветерок Долин мягко гладил щеки – и Джек ощущал нежный цветочный аромат самого воздуха: его не мог полностью перебить более сильный запах сырого мяса, приносимый тем же ветерком. Джек прошелся ладонями по лицу и украдкой взглянул на возницу, первого человека, встреченного им в Долинах.

Если мужчина обратится к нему, как отвечать? Говорят ли здесь на английском? На его английском? Джек представил, как пытается сойти за своего в мире, где в ходу: «Скажи на милость» или «Поведай, куда держишь путь, юный паж?» – и решил, что в такой ситуации лучше прикинуться немым.

Возница наконец-то оторвал взгляд от Джека и что-то сказал лошадям, определенно не на американском английском восьмидесятых. Но возможно, так здесь говорили только с лошадьми. Шлеп, шлеп. Джек попятился в морскую траву, сожалея, что не успел подняться несколькими секундами раньше. Возница вновь посмотрел на него и удивил Джека, кивнув ему. Дружелюбия в кивке не чувствовалось, враждебности тоже – просто общение на равных. Я буду рад, когда этот рабочий день закончится, брат. Джек кивнул в ответ, попытался сунуть руки в карманы и настолько изумился, что наверняка выглядел полным придурком. Возница рассмеялся, безо всякой злобы.

Одежда Джека изменилась. Вельветовые джинсы уступили место просторным штанам из грубой шерсти. Выше талии тело облегала куртка из мягкого синего материала. Пуговицы на куртке – или это был камзол? – заменял ряд крючков и петель. Как и штаны, куртку, безусловно, сшили вручную. Кроссовки «Найк» превратились в кожаные сандалии. Рюкзак трансформировался в кожаный мешок с тонкой лямкой на плече. Возница одевался по той же моде, только его камзол был из кожи. Множество пятен накладывалось друг на друга, как годовые кольца на срезе дерева.

В грохоте и пыли телега прокатила мимо. От бочек тянуло дрожжевым запахом пива. За бочками тремя стопками лежали, как показалось Джеку, покрышки от грузовика. Он вдохнул запах «покрышек», одновременно отметив, что все они совершенно лысые. Этот сливочный запах, полный тайных глубин и утонченных удовольствий, мгновенно вызвал у него чувство голода. Сыр, но сыр, какого он никогда не пробовал. За колесами сыра, в задней части телеги, высилась гора сырого мяса: освежеванные бока, большие куски вырезки, липкие потроха, определить принадлежность которых он не мог, – все это лежало под поблескивающим слоем мух. Крепкий запах свеженины навалился на Джека, разом убив аппетит, разбуженный сыром. Он вышел на дорогу, повернулся вслед проехавшей телеге и наблюдал, как она, покачиваясь, приближается к гребню невысокого холма. Пару секунд спустя Джек двинулся следом, на север.

Он преодолел только половину подъема, когда увидел верхушку большой палатки, застывшую среди узких колышущихся флагов. Джек полагал, что ему нужно именно туда. Еще несколько шагов привели его к кустам ежевики, где он притормозил в прошлый раз. Вспомнив, какая она вкусная, Джек бросил в рот две огромные ягоды. Теперь он видел всю палатку. Не палатку вовсе, а большущий павильон: длинные крылья с каждой стороны, ворота, двор. Как и «Альгамбра», это необычное сооружение – летний дворец, подсказала Джеку интуиция – стояло над океаном. Небольшие группы людей скрывались в павильоне и выходили из него, движимые невидимыми, но могущественными силами, – железные опилки под действием магнита. Группы эти встречались, разделялись, сливались вновь.

Некоторые люди носили яркую, по виду дорогую одежду, но большинство одевалось, как Джек. Несколько женщин в белых сверкающих платьях или мантиях вышагивали по двору, важные, как генералы. По обе стороны от ворот Джек видел палатки поменьше и наспех сколоченные деревянные лачуги. Там тоже хватало людей: они ели, или что-то покупали, или разговаривали, только более свободно и хаотично. Где-то в этой толпе ему предстояло найти мужчину со шрамом.

Но сначала он оглянулся, посмотрел вниз, чтобы понять, что произошло с «Веселой страной».

Увидев двух маленьких черных лошадок, тянувших плуги ярдах в пятидесяти от него, Джек подумал, что парк развлечений стал фермой, но тут заметил толпу, наблюдавшую за вспашкой с границы поля, и понял, что это какое-то состязание. Потом его взгляд остановился на здоровенном рыжеволосом мужчине, голом по пояс, который кружился как волчок. В вытянутых руках он держал какой-то длинный тяжелый предмет. Мужчина резко перестал вращаться и выпустил предмет из рук, а тот проделал долгий путь, прежде чем с глухим стуком взрыть траву. Только тут стало понятно, что это молот. «Веселая страна» превратилась в ярмарку – не ферму. Теперь Джек видел столы, ломившиеся от еды, детей на плечах отцов.

Ходил ли где-то там Спиди Паркер, проверяя, что все ремешки и упряжи в полном порядке, а в каждой печи достаточно дров? Джек надеялся, что да.

А его мать по-прежнему сидела в «Чае с вареньем», гадая, почему разрешила ему уйти?

Джек обернулся к вершине подъема и увидел, как длинная телега миновала ворота летнего дворца и свернула налево, разделяя людей при движении, как автомобиль, сворачивающий с Пятой авеню, разделяет пешеходов на поперечной улице. Мгновением позже он последовал за телегой.

Он боялся, что люди у павильона будут таращиться на него, мгновенно почувствовав, что он не такой, как они. Джек старался не поднимать глаз и изображал мальчика, посланного со сложным поручением: найти и принести вещи по длинному списку и ничего не забыть. Лопата, две тяпки, моток шпагата, бутылка гусиного жира… Но Джек быстро понял, что никто из взрослых у летнего дворца не обращает на него никакого внимания. Они куда-то спешили или слонялись без дела, осматривали товары – ковры, железные котлы, браслеты, – выложенные в маленьких палатках, пили из деревянных кружек, дергали кого-то за рукав, чтобы что-то прокомментировать или завязать разговор, спорили со стражниками у ворот – каждый занимался исключительно своим делом. Так что стремление Джека казаться невидимым представлялось излишним и даже нелепым. Он распрямился, поднял голову и двинулся в нужном ему направлении – к воротам, пусть и не прямо, а по неровной дуге.

Почти сразу он понял, что не сможет просто войти в ворота – с обеих сторон стояли стражники, останавливавшие и допрашивавшие практически каждого, кто пытался попасть в летний дворец. Людям приходилось показывать бумаги либо предъявлять жетоны или печати, чтобы их пропустили. Джек мог показать только медиатор Спиди Паркера и не думал, что этого хватит, чтобы миновать стражников. Один мужчина как раз подошел к воротам. Сверкнул круглый серебряный жетон, и его обладатель проследовал дальше. Следующего за ним мужчину остановили. Он заспорил. Потом его тон изменился: Джек видел, что мужчина умоляет пропустить его. Стражник покачал головой и приказал ему отойти.

– Его люди проходят без проблем, – сказал кто-то справа от Джека, мгновенно решив вопрос языка, на котором говорили в Долинах. Джек повернул голову, чтобы понять, обращены ли эти слова к нему.

Но мужчина средних лет, шагавший рядом с ним, говорил с другим мужчиной, одетым так же просто, как и большинство людей, толпившихся около дворца.

– Оно и понятно, – ответил второй мужчина. – Он едет сюда… Насколько я знаю, должен прибыть сегодня, только неизвестно, когда именно.

Джек пристроился за этой парочкой.

Когда мужчины приблизились к воротам, стражники шагнули вперед, а поскольку оба направились к одному стражнику, второй взмахом руки подозвал к себе мужчину, который находился ближе к нему. Джек чуть отстал от парочки. Он по-прежнему не видел человека со шрамом, вообще не видел офицеров. Вооруженные силы представляли исключительно стражники, молодые деревенские парни с широкими красными лицами, в красивой, тщательно отутюженной форме с множеством складок и рубчиков. Они напоминали фермеров, наряженных в маскарадные костюмы. Двое мужчин, за которыми пристроился Джек, похоже, прошли проверку, потому что после короткого разговора парни в форме отступили, освобождая дорогу. Один из стражников строго глянул на Джека, и мальчик отвернулся и шагнул в сторону.

Он уже понимал, что во дворец попадет только при одном условии: если отыщет капитана со шрамом.

Несколько мужчин подошли к стражнику, который одарил Джека строгим взглядом, и тут же начали наседать на него. Им назначена аудиенция, им необходимо пройти, речь идет о больших деньгах, но, к сожалению, у них нет документов. Стражник покачал головой, царапая подбородок о белый гофрированный воротник формы. Пока Джек наблюдал за происходящим, гадая, как же ему найти капитана, предводитель маленькой группы продолжал требовать, чтобы их пропустили, махал руками, бил кулаком в ладонь. Лицо его стало таким же красным, как и у стражника. Наконец он принялся тыкать стражнику в грудь указательным пальцем. К первому стражнику подошел второй. Оба выглядели мрачными и враждебными.

Рядом с ними бесшумно возник высокий стройный мужчина в форме, которая чуть отличалась от формы стражников – словно годилась как для боя, так и для оперетты. Секундой позже Джек отметил, что гофрированного воротника на нем нет, а головной убор островерхий, не треугольный. Он перекинулся парой слов со стражниками, потом повернулся к предводителю маленькой группы. Крики и тыканье пальцем прекратились. Мужчина заговорил ровным голосом. Джек видел, что неудачливые визитеры растеряли свою агрессивность. Они переминались с ноги на ногу, их плечи обреченно поникли. Затем они развернулись и отправились восвояси. Офицер проводил их взглядом, что-то объяснил стражникам.

И когда офицер, одним своим видом нагонявший ужас на буянов, оказался лицом к мальчику, Джек заметил длинный бледный шрам, зигзагом прочертивший щеку от правого глаза до челюсти.

Офицер кивнул стражникам и торопливо зашагал прочь. Не глядя по сторонам, он прокладывал путь через толпу, вероятно, направляясь в какое-то место за пределами дворца. Джек устремился следом.

– Сэр! – закричал он, но офицер уходил все дальше, словно не слыша его.

Джек обежал мужчин и женщин, тащивших свинью к одной из маленьких палаток, проскочил между двумя группами мужчин, направлявшихся к воротам дворца, и в конце концов догнал офицера и коснулся его локтя.

– Капитан?

Офицер развернулся, и Джек застыл на месте. Вблизи шрам стал куда шире и словно обрел собственную жизнь, ползая по лицу. Даже без шрама, подумал Джек, это лицо могло осадить кого угодно.

– Чего тебе, парень? – нетерпеливо спросил мужчина.

– Капитан, мне велено поговорить с вами… я должен увидеть Даму, но не думаю, что мне удастся попасть во дворец. Ой, я должен вам кое-что показать. – Он сунул руку в просторный карман штанов, которые носил впервые, и сомкнул пальцы на треугольном предмете.

Когда Джек разжал кулак, ему едва не стало дурно: на ладони лежал не медиатор, а длинный зуб, возможно, акулий, инкрустированный сложным золотым узором.

Переведя взгляд на капитана, в смутном ожидании, что тот сейчас ударит его, Джек увидел отражение собственного шока. Нетерпение, казавшееся второй натурой офицера, исчезло. На волевом лице читалась неопределенность, даже страх. Капитан протянул руку к Джеку, и тот подумал, что он хочет взять зуб с золотым узором. Подросток отдал бы его без колебаний, но капитан просто прижал пальцы Джека к ладони, скрывая зуб.

– Следуй за мной, – приказал он.

И зашагал вдоль стены большого павильона. В какой-то момент капитан откинул полог из жесткой светлой парусины, и они оказались в сумрачной нише. В мерцающем полумраке лицо капитана выглядело так, будто его разрисовали розовым мелком.

– Этот знак, – весьма спокойно сказал он. – Где ты его взял?

– Мне его дал Спиди Паркер, – ответил Джек. – Сказал, что я должен вас найти и показать его вам.

Мужчина покачал головой.

– Этого имени я не знаю. А теперь отдай мне этот знак. Сейчас же. – Он сжал запястье Джека. – Отдай его мне и скажи, где ты его украл?

– Я говорю правду, – стоял на своем Джек. – Мне его дал Лестер Спиди Паркер. Он работает в «Веселой стране». Но он давал мне не зуб. Я получил от него гитарный медиатор.

– Думаю, парень, ты не знаешь, что тебя ждет.

– Вы с ним знакомы. – В голосе Джека слышалась мольба. – Он мне вас описал. Сказал, что вы капитан Внешней стражи. Спиди велел мне вас найти.

Капитан покачал головой и еще сильнее сжал запястье мальчика.

– Опиши мне этого человека. Я хочу выяснить, не лжешь ли ты, так что на твоем месте я бы постарался.

– Спиди старый, – ответил Джек. – Раньше был музыкантом. – По выражению глаз капитана ему показалось, что тот начинает понимать, о ком речь. – Он черный… чернокожий человек. С седыми волосами. На лице глубокие морщины. Он очень худой, но гораздо сильнее, чем можно подумать с первого взгляда.

– Черный человек. Ты хочешь сказать, смуглый?

– Ну, черные люди на самом деле не черные. Как и белые – не белые.

– Мужчина со смуглой кожей, которого звать Паркер. – Капитан отпустил запястье Джека. – Здесь он зовется Паркусом. Так ты… – Он мотнул головой в сторону какой-то невидимой точки за горизонтом.

– Да, – ответил Джек.

– И Паркус… Паркер… послал тебя, чтобы ты увидел нашу королеву.

– Он сказал, что хочет, чтобы я увидел Даму. И что вы можете провести меня к ней.

– Надо действовать быстро. – Капитан уже перешел к делу. – Думаю, все получится, но нельзя терять время, – с военной четкостью озвучил он принятое решение. – Теперь слушай меня. Здесь полно бастардов, так что мы прикинемся, будто ты мой сын. Ты не выполнил работу, которую я тебе поручил, и теперь я на тебя зол. Думаю, никто нас не остановит, если наше представление будет выглядеть убедительно. По меньшей мере так я смогу провести тебя во дворец, но там будет сложнее. Думаешь, тебе удастся? Сможешь убедить людей, что ты мой сын?

– Моя мама – актриса, – ответил Джек, чувствуя за нее гордость.

– Что ж, тогда поглядим, чему ты научился. – И капитан удивил Джека, подмигнув ему. – Постараюсь не причинять тебе боли. – Потом вновь удивил, крепко сжав его бицепс. – Пошли. – Он вывел Джека из ниши, буквально таща за собой.

– Когда я говорю, что ты должен вымыть каменные плиты за кухней, ты должен вымыть каменные плиты, – громко чеканил капитан, не глядя на Джека. – Это понятно? Ты делаешь свою работу. А если ты не делаешь свою работу, тебя наказывают.

– Но я вымыл несколько каменных плит… – заверещал Джек.

– Я не говорил тебе вымыть несколько каменных плит! – крикнул капитан, таща Джека за собой. Люди раздавались в стороны, пропуская их. Некоторые сочувственно смотрели на Джека.

– Я собирался все доделать, честно, я собирался все доделать, прервался только на минутку…

Капитан подтащил его к воротам и, даже не глянув на стражников, проскочил внутрь, сильно дернув Джека за руку.

– Не надо, папа! – взвизгнул Джек. – Мне же больно!

– Не так больно, как будет. – Теперь они быстро пересекали широкий двор, который Джек видел с дороги.

Капитан взбежал с Джеком по деревянным ступеням, и они оказались в большом дворце.

– Теперь ты должен играть еще лучше, – прошептал он и зашагал по длинному коридору, сжимая руку Джека достаточно сильно, чтобы остались синяки.

– Я обещаю, что буду хорошим! – прокричал Джек.

Они свернули в другой, более узкий коридор. Внутри павильон выглядел настоящим дворцом: лабиринт коридоров и маленьких комнат, в которых пахло дымом и сгоревшим жиром.

– Он обещает! – прорычал капитан.

– Обещаю! Да!

Теперь они шли по новому коридору, и впереди какие-то красиво одетые люди – они стояли, привалившись к стенам, или сидели на диванах – повернули головы, чтобы взглянуть на этот шумный дуэт. Один из них, что-то приказывавший двум женщинам, которые несли сложенные простыни, подозрительно глянул на Джека и капитана.

– А я обещаю выбить из тебя дурь! – воскликнул капитан.

Двое мужчин рассмеялись. Они были в широкополых, отделанных мехом шляпах. В бархатных сапогах. С алчными, эгоистичными лицами. Мужчину, разговаривавшего со служанками, которому, похоже, здесь все подчинялись, отличали высокий рост и невероятная худоба. Его напряженное, снедаемое честолюбием лицо поворачивалось вслед капитану и мальчику, когда те проходили мимо.

– Пожалуйста, не надо! – молил Джек. – Пожалуйста!

– Каждое «пожалуйста» – дополнительный удар розгой, – прорычал капитан, и мужчины вновь рассмеялись. Тощий выдавил из себя улыбку, холодную, как лезвие ножа, и вновь повернулся к служанкам.

Капитан втолкнул мальчика в пустую комнату, заставленную пыльной деревянной мебелью, и только тогда отпустил его руку, которая уже сильно болела.

– Это его люди, – прошептал он. – И какой станет жизнь, когда… – Он покачал головой, забыв о спешке. – В «Книге доброго земледелия» сказано, что кроткие унаследуют землю, но у этих парней на всех не наберется и чайной ложки кротости. Они могут только брать. Они хотят денег, хотят… – Капитан поднял взгляд к потолку, не смог или не захотел сказать, чего еще они хотят. Вновь посмотрел на Джека. – Мы должны действовать быстро. В этом дворце еще остались секреты, неведомые его людям. – Он указал на блеклую деревянную стену.

Джек последовал за ним и все понял, когда капитан надавил на две шляпки гвоздей на краю запыленной доски. Часть деревянной стены отошла внутрь, открыв узкий темный коридор размером с поставленный на попа гроб.

– Ты сможешь только глянуть на нее, но, думаю, это все, что тебе нужно. Да и в любом случае ни на что другое рассчитывать не приходится.

Повинуясь жесту капитана, Джек шагнул в коридор.

– Иди вперед, пока я не скажу, что делать дальше, – прошептал капитан, закрывая потайную дверцу. Джек медленно двинулся сквозь кромешную тьму.

Коридор поворачивал из стороны в сторону, изредка подсвечивался то через щель в стене, то через окошко высоко над головой. Скоро Джек уже совершенно не понимал, где находится, и лишь следовал командам, которые шептал капитан. Иногда в нос ударял дразнящий запах жарящегося мяса, иногда – канализационная вонь.

– Стой, – наконец приказал капитан. – Теперь я должен тебя поднять. Вскинь руки.

– Я ее увижу?

– Через секунду узнаешь. – Капитан ухватил подростка под мышки и поднял. – Перед тобой панель, – прошептал он. – Сдвинь ее влево.

Джек протянул руки к стене и тут же нащупал гладкое дерево. Панель легко сдвинулась, и в коридор хлынул свет. Джек увидел, как паук размером с котенка спешит к потолку. Он заглянул в большую, словно вестибюль отеля, комнату, заполненную женщинами в белом, с великолепной резной мебелью, заставившей мальчика вспомнить все музеи, в которых он бывал с родителями. Середину комнаты занимала огромная кровать, в которой спала или лежала без сознания женщина. Над простыней виднелись только голова и плечи.

А потом потрясенный Джек едва не закричал от ужаса, потому что на кровати лежала его мать. Да, его мать, и она умирала.

– Ты увидел ее, – прошептал капитан, вытягивая руки.

Джек разинув рот смотрел на мать. Она умирала, в этом он больше не сомневался: серую кожу покрывали пятна, волосы словно выцвели. Вокруг суетились медицинские сестры, поправляли простыню, перекладывали книги на столике у кровати – но они только имитировали бурную и вроде бы целеустремленную деятельность, потому что не знали, как помочь пациентке. Они полностью отдавали себе отчет, что по-настоящему помочь ничем не могут. Всех их сил хватило бы, лишь чтобы оттянуть смерть на месяц, а может, всего на неделю.

Джек всмотрелся в лицо, напоминавшее восковую маску, и наконец-то увидел, что женщина на кровати – не его мать. Более округлый подбородок, более классический нос. Умирал двойник его матери, Лаура Делессиан. Если Спиди и хотел, чтобы Джек увидел больше, у него не получалось: белое, застывшее лицо ничего не говорило ему о женщине, которой оно принадлежало.

– Да, – прошептал он, устанавливая панель на место, и капитан опустил его на пол.

– Что с ней? – спросил Джек в темноте.

– Никто не может выяснить, – послышалось над его головой. – Королева ничего не видит, не говорит, не двигается. – Последовала пауза, потом капитан коснулся его руки. – Нам надо возвращаться.

Из темноты коридора они вышли в пустую пыльную комнату. Капитан стряхнул с формы прилипшую паутину. Склонив голову, долго смотрел на Джека. На лице мужчины читалась тревога.

– Теперь ты должен ответить на мой вопрос.

– Хорошо.

– Тебя послали, чтобы спасти ее? Чтобы спасти королеву?

Джек кивнул.

– Думаю, да… думаю, и для этого тоже. Но скажите мне… – Он замялся. – Почему эти уроды не могут просто взять власть? Ей их точно не остановить.

Капитан улыбнулся. Но безо всякого веселья.

– Я. Мои люди. Мы бы их остановили. Я не знаю, что творится в отдаленных поселениях, где порядок не такой жесткий… но здесь мы верны королеве.

Его щека под левым глазом дернулась, как рыбка. Он сжал руки, ладонь к ладони.

– И тебе велели… приказали… уж не знаю что… идти на запад, так?

Джек буквально почувствовал, что капитана трясет, а нарастающее беспокойство ему удается сдерживать только благодаря многолетней привычке к самодисциплине.

– Да, – кивнул он. – Я должен идти на запад. Или нет? Мне идти на запад? К другой «Альгамбре»?

– Я не могу сказать… я не могу сказать, что тебе делать, – пробормотал капитан, отступая на шаг. – Надо немедленно вывести тебя отсюда. А что тебе делать, я не знаю. – Джек видел, что мужчина не может даже смотреть на него. – Но здесь ты не должен оставаться ни минуты… Пошли, надо вывести тебя отсюда до приезда Моргана.

– Моргана? – переспросил Джек, думая, что ему послышалось. – Моргана Слоута? Он едет сюда?

Глава 7 Фаррен

Капитан словно не услышал вопроса Джека. Он смотрел в угол этой пустой комнаты, как будто что-то там видел. Он думал, и думал напряженно. А дядя Томми говорил Джеку, что мешать взрослому думать так же неприлично, как прерывать взрослого, когда тот говорит. Но…

Остерегайся этого Блоута. Не подпускай к себе… ни его самого, ни его двойника… он бросится за тобой, как лис за гусем.

Так говорил Спиди, но Джек в тот момент думал только о Талисмане и едва не пропустил его наставления мимо ушей. Теперь слова вернулись, да с такой силой, что Джеку будто отвесили подзатыльник.

– Как он выглядит? – нервно спросил Джек.

– Морган? – переспросил капитан, словно проснувшись.

– Он толстый? Толстый и лысеющий? И ходит вот так, если зол? – Воспользовавшись врожденным даром подражать людям – глядя на сына, Фил Сойер покатывался со смеху, даже когда сильно уставал или настроение у него было хуже некуда, – Джек изобразил Моргана Слоута. Лицо мальчика разом постарело, когда он нахмурил лоб, как хмурил его дядя Морган, если на что-то злился. Одновременно Джек надул щеки и опустил голову вниз, чтобы создать второй подбородок. Губы по-рыбьи выгнулись, и он быстро задвигал бровями вверх-вниз. – Он такой?

– Нет, – ответил капитан, но что-то блеснуло в его глазах, как в тот момент, когда Джек сказал ему, что Спиди Паркер – старый. – Морган высокий. Волосы у него длинные… – капитан поднял руку к правому плечу, чтобы показать длину, – и он хромает. Одна ступня деформирована. Он носит специальный сапог, но… – Мужчина пожал плечами.

– Вы ведь узнали Моргана, когда я его изображал! Вы…

– Ш-ш-ш! Ради Бога, не так громко, парень!

Джек понизил голос.

– Думаю, я знаю этого человека. – Он впервые ощутил страх. Этот новый мир Джек осознать не мог, но со знакомыми чувствами проблем не возникало. Дядя Морган здесь? Господи Иисусе!

– Морган – всего лишь Морган. Но с ним лучше не связываться. Пошли отсюда. – Рука капитана вновь сжала бицепс мальчика. Джек поморщился, но не сдвинулся с места.

Паркер становится Паркусом. А Морган… не может это быть совпадением.

– Секундочку. – Внезапно ему в голову пришел еще один вопрос. – У нее был сын?

– У королевы?

– Да.

– У нее был сын, – с неохотой ответил капитан. – Да. Мы не можем здесь оставаться. Мы…

– Расскажите мне о нем.

– Нечего рассказывать, – ответил капитан. – Он умер в младенчестве, не прожив и шести недель. Ходили слухи, что один из людей Моргана… может, Осмонд… задушил его. Но таким слухам грош цена. Я не люблю Моргана из Орриса, но всем известно, что один ребенок из десяти умирает в колыбельке. Никто не знает почему. Они умирают загадочно, безо всякой на то причины. Есть поговорка… Бог вбивает свои гвозди. Для Него королевский ребенок – не исключение. Он… Что с тобой? Ты в порядке?

Перед глазами Джека мир застилала серая пелена. Мальчика повело в сторону, и когда капитан подхватил его, прежде жесткие руки стали мягкими, будто пуховые подушки.

Он сам едва не умер в младенчестве.

Мать рассказывала ему эту историю – как она нашла его практически бездыханным в кроватке, с синими губами, со щеками цвета погасших погребальных свечей. Она рассказывала, что с криком вбежала в гостиную с ним на руках. Его отец и Слоут сидели на полу, накачавшиеся вином, накурившиеся травки, и смотрели по телику реслинг. Отец вырвал его у матери, левой рукой с силой зажал ноздри («Синяки сошли только через месяц», – с нервным смешком рассказывала мать), потом прижался губами к крошечному ротику Джека, а Морган закричал: «Я не думаю, что это ему поможет, Фил. Я не думаю, что это ему поможет».

(«Дядя Морган такой забавный, да, мама?» – спросил тогда Джек. «Да, очень забавный, Джеки», – ответила мать, улыбнулась странной, невеселой улыбкой и раскурила очередную сигарету «Герберт Тэрритун» от дымившегося в пепельнице окурка.)

– Парень! – прошептал капитан и тряхнул Джека так сильно, что его повисшая голова едва не оторвалась от шеи. – Парень! Черт побери! Если ты потеряешь сознание…

– Все хорошо. – Собственный голос донесся до Джека издалека, совсем как голос диктора, объявляющий что-то на матче «Доджерс», когда проезжаешь мимо бейсбольного стадиона «Чавес равин» в кабриолете с опущенным верхом, как эхо из приятного сна о бейсболе. – Отпустите меня. Так что вы говорите? Дайте отдышаться.

Трясти его капитан перестал, но смотрел настороженно.

– Все хорошо, – повторил Джек и резко, со всей силы влепил себе оплеуху. – Ой! – Но перед глазами прояснилось.

Он чуть не умер в кроватке. Они тогда жили в квартире, которую он едва помнил. Мать называла ее Дворцом техниколоровой мечты, потому что из гостиной открывался прекрасный вид на Голливудские холмы. Он чуть не умер в кроватке, и его отец и Морган Слоут в это время пили вино, а когда выпьешь много вина, часто писаешь, и он достаточно хорошо помнил, что во Дворце техниколоровой мечты путь из гостиной до ближайшего туалета лежал через комнату, в которой стояла его кроватка.

Он это увидел: Морган Слоут поднимается, широко улыбаясь, говорит что-то вроде: «Секундочку, Фил, сейчас вернусь». Его отец пропускает эти слова мимо ушей, даже не смотрит на Моргана, потому что Стог Колхун как раз сворачивает в бараний рог злополучного соперника. Морган выходит из ярко освещенной гостиной в полумрак детской, где маленький Джеки Сойер спит в винни-пуховой пижамке, маленькому Джеки Сойеру тепло и уютно в сухом подгузнике. Он увидел, как дядя Морган украдкой оглядывается на светлый дверной проем в гостиную, его лоб собирается морщинами, губы поджимаются, превращая рот в узкую полоску, совсем как у озерного окуня. Он увидел, как дядя Морган берет с кресла подушку, осторожно, но решительно накрывает ею всю голову младенца и прижимает одной рукой, подсунув вторую Джеки под спину. Когда всякое шевеление прекращается, дядя Морган возвращает подушку на кресло, в котором обычно сидит у кроватки Лили, и идет в ванную, чтобы отлить.

Если бы его мать не пришла практически сразу, чтобы проверить, как он…

Джека пробил холодный пот.

Так оно и было? Так могло быть. Сердце подсказывало, что так и было. Слишком уж идеальное совпадение, удивительное.

В возрасте шести недель сын Лауры Делессиан, королевы Долин, умер в своей кроватке.

В возрасте шести недель сын Фила и Лили Сойер чуть не умер в своей кроватке… и Морган Слоут находился рядом.

Его мать всегда заканчивала эту историю шуткой: как Фил Сойер едва не разбил их «крайслер», мчась в больницу, хотя Джеки уже задышал.

Очень смешно, все верно. Да.

– Теперь пошли, – поторопил его капитан.

– Хорошо. – Слабость и оцепенение не проходили. – Хорошо, давайте…

– Ш-ш-ш! – Капитан повернулся на звук приближавшихся голосов. Справа их отделяла от коридора стена не из дерева, а из плотной парусины. Она заканчивалась в четырех дюймах от пола. В просвете были видны сапоги. Пять пар солдатских сапог.

Один голос выбился из общего шума:

– …не знал, что у него есть сын.

– Да перестань, – ответил второй, – ублюдки только и делают, что плодят ублюдков… это ты должен знать очень хорошо, Саймон.

Последовал грубый гогот – так обычно смеялись старшеклассники в школе Джека, из тех, кто пускал по кругу косячки за мастерской и обращался к младшим загадочными, но иногда пугающими словами: вафлер, и рукоблуд, и марфодит. И после каждого такого слова следовал приступ гогота, какой он только что услышал.

– Заткнитесь! Быстро заткнитесь! – Третий голос. – Если он вас услышит, не успеет тридцать раз взойти солнце, как вы будете патрулировать Пограничье!

Кто-то что-то сказал, но так тихо, что Джек не разобрал ни слова.

Опять смех, более сдержанный.

Еще одна неразборчивая фраза.

И удаляющийся смех.

Джек посмотрел на капитана. Тот не отрывал глаз от парусиновой стены, его губы разошлись в злобном оскале. О ком говорили солдаты, сомнений не вызывало. А если они это говорили, кто-то мог их слушать… кто-то, кому это слышать не следовало. И кто-то мог задаться вопросом: а откуда взялся этот внезапно появившийся бастард? Даже такой ребенок, как Джек, это понимал.

– Ты услышал достаточно? – спросил капитан. – Нам надо идти. – Похоже, ему хотелось вновь тряхнуть Джека… но он не решился.

И тебе велели… приказали… уж не знаю что… идти на запад, так?

Он менялся, подумал Джек. Менялся дважды.

Первый раз – когда Джек показал ему акулий зуб, который был резным медиатором в мире, где товары по дорогам развозили грузовики, а не запряженные лошадьми телеги. И второй раз, когда Джек подтвердил, что собирается на запад. Угроза в его поведении сменилась желанием помочь… в чем?

Я не могу сказать… не могу сказать, что тебе делать.

На лице капитана отражалось религиозное благоговение… или религиозный ужас.

Он хочет выбраться отсюда, боится, что нас могут здесь застукать, подумал Джек. Но это не все, верно? Он боится меня. Боится…

– Пошли, – повторил капитан. – Пошли, ради Джейсона.

– Ради кого? – тупо переспросил Джек, но капитан уже потянул его за собой. Выйдя из комнаты, они повернули налево, и капитан наполовину потащил, наполовину повел Джека по коридору, одна стенка которого была деревянной, а вторая – парусиновой, пахнущей плесенью.

– Мы пришли не этим путем, – прошептал Джек.

– Не хочу попадаться на глаза тем, кто видел, как мы входили, – также шепотом ответил капитан. – Это люди Моргана. Помнишь высокого? Такого тощего, что сквозь него все видно?

– Да. – Джек помнил сухую улыбку и глаза, которые не улыбались. Этот тощий мужчина выглядел суровым. И безумным. И еще: у Джека возникло смутное чувство, что он знал этого мужчину.

– Осмонд. – Теперь капитан потянул Джека направо.

Запах жарящегося мяса усилился, воздух буквально благоухал им. И Джеку ужасно хотелось попробовать так вкусно пахнущее мясо. Его не отпускал страх, нервы натянулись как струны, он, возможно, стоял на грани безумия… но рот наполнился слюной.

– Осмонд – правая рука Моргана, – пробурчал капитан. – Он ничего не упускает, и я бы не хотел, чтобы он увидел тебя дважды, парень.

– Что вы имеете в виду?

– Ш-ш-ш! – Капитан сжал ноющую руку Джека еще сильнее. Они приближались к широкому пологу, который перегораживал дверной проем. Джеку он напомнил занавеску в душевой, но этот полог был из мешковины, нити которой располагались так редко, что ткань больше походила на сеть. И кольца, на которых висел полог, были из кости, а не хромированного металла. – Теперь плачь, – горячо выдохнул капитан в ухо Джека.

Он сдвинул полог и втащил мальчика в огромную кухню, наполненную дразнящими ароматами (запах мяса по-прежнему доминировал) и клубящейся жарой. Джек смутно различил жаровни, большую трубу, женские лица под большими белыми косынками, напомнившими ему головные уборы монахинь. Несколько женщин стояли вдоль длинного железного корыта на козлах. Их раскрасневшиеся лица блестели от пота. Они мыли кастрюли и другую кухонную утварь. Другие расположились у стола, занимавшего середину комнаты, что-то резали, рубили, строгали, вычищали. Одна несла противень с еще не испеченными пирогами. Все таращились на Джека и капитана, когда те проходили по кухне.

– Чтобы больше этого не было! – орал капитан на Джека, тряся его, как терьер – крысу, и при этом быстро продвигаясь к двустворчатой двери в дальнем конце помещения. – Не было, слышишь меня? Если ты еще раз увильнешь от своих обязанностей, я сдеру с тебя шкуру, как снимают кожуру с печеной картошки.

Тут капитан прошипел:

– Они это запомнят и будут об этом говорить, так что плачь, черт бы тебя побрал!

В этот самый момент, когда капитан с изуродованным шрамом лицом тащил его по жаркой кухне, держа за руку и за шею, Джек сознательно представил себе ужасное: мать в похоронном бюро. Увидел ее в пышных складках белой органди: она лежала в гробу в свадебном платье, которое носила в фильме «Заварушка на Дрэг-стрип», вышедшем на экраны в 1953 году. Ее лицо все яснее и яснее проступало перед его мысленным взором, идеальная восковая копия, и Джек видел, что на матери миниатюрные золотые сережки-крестики, которые он подарил ей на Рождество два года назад. Потом лицо изменилось. Подбородок закруглился. Нос стал более прямым, более патрицианским. Волосы чуть посветлели, стали жестче. Теперь в гробу лежала Лаура Делессиан, и гроб этот не изготовили в каком-то безымянном похоронном бюро, а выдолбили из цельного ствола – гроб викингов, если такие существовали. Не составляло труда увидеть, как этот гроб пылает на штабеле сухих бревен. Он определенно не предназначался для того, чтобы его опустили в безмолвную землю. Это была Лаура Делессиан, королева Долин, и в своем воображении Джек видел ее ясно и отчетливо, но королева была в свадебном платье его матери из фильма «Заварушка на Дрэг-стрип», и в ее ушах блестели сережки-крестики, которые дядя Томми помог ему выбрать в магазине «Шарпс» в Беверли-Хиллз. Внезапно слезы хлынули горячим, обжигающим потоком – не притворные слезы, а настоящие; Джек оплакивал не только мать, а обеих женщин, умирающих в разных мирах, связанных невидимой нитью, которая может гнить, но никогда не разорвется, по крайней мере до их смерти.

Сквозь слезы он увидел гиганта в развевающихся белых одеждах, который спешил к ним. Белый поварской колпак заменяла красная бандана, но Джек подумал, что предназначение ее то же самое – показывать, кто на кухне хозяин. Повар размахивал деревянной вилкой с тремя зубцами, выглядевшей очень грозно.

– УБИР-РАЙТЕСЬ! – заорал на них шеф, но из гигантской груди вырвался до абсурда тонкий голосок тщедушного гея, выговаривающего продавцу обуви за качество обслуживания. А вот в вилке Джек ничего абсурдного не видел. Она тянула на смертоносное оружие.

– УБИР-РАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ КУХНИ, СЛИЗНЯКИ! ЧЕР-РЕЗ НЕЕ НИКТО ПУТЬ НЕ СР-РЕЗАЕТ! ЗДЕСЬ НЕ ПР-РОХОДНОЙ ДВОР-Р! И ЕСЛИ ВЫ ЭТОГО НЕ ЗАПОМНИТЕ, КЛЯНУСЬ БОГОМ ПЛОТНИКОМ, Я ВЫР-РЕЖУ ЭТО НА ВАШИХ ЗАДАХ!

Он ткнул в них вилкой, отвернувшись и прикрыв глаза, как будто, несмотря на грубую речь, ему претил вид льющейся крови. Капитан убрал руку с шеи Джека и, как тому показалось, небрежно вытянул перед собой. Мгновением позже все шесть с половиной футов шеф-повара лежали на полу. Мясная вилка составляла ему компанию, оказавшись в луже клубничной начинки среди ошметков белого теста, которые так и не стали пирогом. Шеф катался, прижимая к груди сломанную в запястье правую руку, и кричал высоким, напоминавшим звуки флейты голосом. Новости, которые он сообщал тем, кто его слышал, конечно же, не радовали: он мер-ртв, капитан его точно убил, как минимум покалечил, жестокий и бессер-рдечный капитан Внешней стр-ражи изувечил ему пр-равую р-руку и лишил его ср-редств к существованию, так что отныне ему уготована жизнь нищего; капитан пр-ричинил ему ужасную боль, невозможно даже пр-редставить себе, какую сильную боль, ни один человек на…

– Заткнись! – рявкнул капитан, и шеф заткнулся. Незамедлительно. Он лежал на полу, как огромный ребенок, прижимая правую руку к груди, красная бандана пьяно сползла набок, открыв одно ухо (по центру мочки поблескивала маленькая черная жемчужина), толстые щеки дрожали. Работавшие на кухне женщины ахнули и зашептались, когда капитан наклонился над перепуганным властелином этой заполненной клубами пара пещеры, где они проводили дни и ночи. Джек, по-прежнему плача, заметил чернокожего мальчика (смуглого мальчика, поправил его внутренний голос), стоявшего у самой большой жаровни. Рот мальчика раскрылся, лицо выражало удивление, как у персонажа менестрель-шоу[14], но он не забывал поворачивать ручку, и баранья нога продолжала вертеться.

– А теперь послушай, и этого совета тебе не найти в «Книге доброго земледелия», – начал капитан, когда его нос едва не соприкоснулся с носом шефа (парализующая хватка – к счастью, рука Джека уже онемела, и боли не чувствовалось – при этом не ослабла ни на йоту). – Никогда… никогда не подходи к мужчине с ножом… или с вилкой… или с копьем… или даже, прости Господи, со щепкой в руке, если не собираешься его убить. Всем известно, какие повара вспыльчивые, но вспыльчивость не подразумевает нападения на капитана Внешней стражи. Ты меня понимаешь?

Шеф простонал что-то слезливое и воинственное. Джек не разобрал, что именно – акцент повара заметно усилился, – но сказанное имело какое-то отношение к матери капитана и помоечным псам, рыщущим у павильона.

– Это возможно, – ответил капитан. – Никогда не знал эту даму. Но я не получил ответа на мой вопрос. – И он ткнул шефа в бок пыльным ободранным сапогом. Пнул достаточно мягко, но шеф взвыл так, будто капитан врезал ему со всей силы. Женщины вновь зашептались.

– Удалось ли нам достичь понимания в вопросе шеф-поваров, оружия и капитанов? В противном случае потребуются дополнительные разъяснения.

– Удалось! – выдохнул шеф. – Удалось! Удалось! Уда…

– Отлично. Потому что сегодня мне уже надоело разъяснять непонятливым. – Капитан вновь схватил Джека за шею. – Так ведь, парень? – И снова тряхнул мальчика, вызвав вопль, лишь отчасти наигранный. – Что ж… полагаю, это все, что он может сказать. Ума у парня не много, как и у его матери.

Капитан мрачно оглядел кухню.

– Доброго вам дня, дамы. Да пребудет с вами благословение королевы.

– И с вами, добрый сэр, – решилась ответить самая старая из них и сделала неуклюжий реверанс. Остальные последовали ее примеру.

Капитан потащил Джека через кухню. Джек сильно ударился бедром об угол корыта для мойки и вновь взвыл. Выплеснулась горячая вода. Дымящиеся капли, шипя, побежали по доскам и исчезли между ними. У этих женщин руки постоянно в такой воде, подумал Джек. Как они это выдерживают? Тут капитан, который уже почти нес его, вытолкнул Джека через еще один полог из мешковины в коридор, который находился за ним.

– Фу! – выдохнул капитан. – Мне это не нравится, совершенно не нравится, от этого мутит.

Налево, направо, снова направо. Джек чувствовал, что они приближаются к наружной стене павильона, и ему хватило времени, чтобы задаться вопросом, почему внутри павильон гораздо больше, чем можно себе представить, глядя на него снаружи. Потом капитан протолкнул его в щель между полотнищами, и они оказались под открытым небом, вышли в яркий дневной свет, который после сумрака павильона с такой силой ударил Джека по глазам, что ему пришлось зажмуриться.

Капитан не терял ни секунды. Грязь чавкала и хлюпала под ногами. Пахло сеном, и лошадьми, и навозом. Джек вновь открыл глаза и увидел, что они пересекают то ли огороженный пятачок для выгула лошадей, то ли загон, то ли двор у амбара. Он увидел парусиновую изгородь, за которой кудахтали куры. Тощий мужчина, голый, если не считать грязного килта и веревочных сандалий, деревянными вилами бросал сено в открытое стойло, из которого печально смотрела лошадь, размером чуть больше шетландского пони. Они уже миновали стойло, когда разум Джека смог переварить увиденное: у лошади было две головы.

– Эй! – крикнул он. – Могу я заглянуть в стойло? Там…

– Нет времени.

– Но у лошади…

– Я сказал, нет времени. – Тут капитан возвысил голос: – И если я еще раз увижу, как ты лежишь на боку, когда работа еще не сделана, то всыплю тебе дважды!

– Нет, это больше не повторится! – крикнул Джек (по правде говоря, повторы начали ему надоедать). – Клянусь, не повторится! Я же говорил, я буду хорошим!

Впереди уже виднелись деревянные ворота в стене из неотесанных бревен. Джек видел такие – они огораживали поселения в старых вестернах (его мать снялась в нескольких). К воротам были прибиты тяжелые скобы, но Джек отметил, что запорного бруса в них нет. Он стоял у стены слева от ворот, толстый, как железнодорожный шлагбаум. Створки разошлись на несколько дюймов. Джек вконец запутался, петляя по коридорам, но здравый смысл подсказал ему, что они на задворках павильона.

– Слава Богу, – проговорил капитан уже более нормальным голосом. – Теперь…

– Капитан, – раздалось позади них. Мужской голос, тихий, но внятный, звучащий нарочито небрежно. Капитан остановился как вкопанный. Голос раздался в тот самый момент, когда обезображенный шрамом спутник Джека протягивал руку к левой створке, чтобы толкнуть ее. Не вызывало сомнений, что обладатель голоса наблюдал за ними и дожидался именно этого момента.

– Быть может, ты представишь мне твоего… э-э-э… сына?

Капитан повернулся, Джек вместе с ним. Посреди загона – инородное тело среди всей этой грязи – стоял худющий придворный, которого боялся капитан. Осмонд. Он разглядывал их меланхоличными темно-серыми глазами. Джек увидел, как что-то шевелится в этих глазах, в самой глубине. Страх вдруг усилился, обрел острие. Да он чокнутый, осознал Джек. Безумней не бывает.

Осмонд приблизился на два аккуратных шага. В левой руке он держал обтянутую кожей рукоятку кнута. Кнутовище чуть сужалось, переходя в сам кнут, трижды обмотанный вокруг плеча Осмонда, толстый, как гремучая змея. Ближе к свободному концу кнут разделялся на дюжину более тонких кнутиков из переплетенных полосок сыромятной кожи, а каждый кнутик оканчивался грубым блестящим металлическим наконечником.

Осмонд дернул рукоятку, и кольца кнута с сухим шипением сползли с его плеча. Покачал рукой, и косички из сыромятной кожи заерзали в перемешанной с соломой грязи.

– Твоего сына? – повторил Осмонд и приблизился еще на шаг. И внезапно Джек понял, почему этот человек показался ему знакомым. В тот день, когда его чуть не похитили… Белый костюм!

Джек подумал, что скорее да, чем нет.

Капитан сжал пальцы в кулак, поднес ко лбу, поклонился. После короткого колебания Джек последовал его примеру.

– Мой сын, Льюис, – сдавленно произнес капитан, не распрямляясь. Джек увидел это, скосив глаза влево. Он тоже не стал распрямляться, его сердце бешено колотилось.

– Спасибо, капитан. Спасибо, Льюис. Да благословит вас королева. – Когда Осмонд коснулся Джека кнутовищем, тот чуть не вскрикнул. Он выпрямился, подавляя вопль.

Осмонд стоял уже в двух шагах, не отрывая от Джека безумного, меланхоличного взгляда. На нем был кожаный жилет с вроде бы бриллиантовыми застежками, пенящаяся кружевами рубашка, на запястье правой руки поблескивал браслет-цепочка (судя по тому, как Осмонд держал кнут, Джек догадался, что он левша). Волосы забраны назад и перевязаны широкой лентой, похоже, из белого атласа. От Осмонда исходили два запаха. Один его мать называла «мужским ароматом», подразумевая лосьон после бритья, одеколон, что-то такое. В случае Осмонда это был запах сухости и пудры. Джеку он напомнил старые черно-белые английские фильмы с судами на Олд-Бейли[15]. Судьи и адвокаты в этих фильмах носили парики, и Джек подумал, что коробки из-под париков пахли, как Осмонд: сушью и рыхлой сладостью, словно самый старый в мире пончик с сахарной пудрой. А под этим запахом проступал другой, более естественный и менее приятный, принадлежащий непосредственно Осмонду. Запах слоев пота и грязи, запах человека, который мылся редко, если мылся вообще.

Да. Осмонд был одним из существ, которые пытались похитить его в тот день.

Желудок Джека завязался узлом и дернулся.

– Я не знал, что у тебя есть сын, капитан Фаррен. – Хотя обращался Осмонд к капитану, смотрел он по-прежнему на Джека.

Льюис, думал тот. Ты Льюис, не забывай…

– Лучше бы его у меня не было, – ответил капитан, глянув на Джека со злобой и презрением. – Я оказал ему честь, приведя в большой павильон, а он сбежал от меня, как пес. Я поймал его за…

– Да, да, – оборвал его Осмонд и рассеянно улыбнулся.

Он не верит ни единому слову, в отчаянии подумал Джек и почувствовал, как его разум еще на шаг придвинулся к панике. Ни единому слову!

– Мальчишки плохие. Все мальчишки плохие. Это аксиома.

Он постучал кнутовищем по запястью Джека. Тот нервно вскрикнул… и его лицо тут же залила краска стыда.

Осмонд хихикнул.

– Плохие, да, это аксиома. Все мальчишки плохие. Я был плохим, и, готов спорить, ты тоже, капитан Фаррен. Да? Да? Ты был плохим?

– Да, Осмонд, – ответил Фаррен.

– Очень плохим? – спросил Осмонд. Невероятно, но он начал пританцовывать в грязи. Однако ничего женоподобного Джек в этом не видел. В худощавом, чуть ли не хрупком Осмонде не чувствовалось ничего гомосексуального. А если в его словах и улавливался какой-то намек, Джек интуитивно понимал, что дело в другом. Нет, куда явственнее проступали злоба и… безумие. – Очень плохим? На редкость плохим?

– Да, Осмонд, – деревянным голосом ответил Фаррен. Его шрам блестел в послеполуденном свете, теперь уже не розовый, а красный.

Осмонд прекратил импровизированный танец так же резко, как и начал. Холодно посмотрел на капитана.

– Никто не знал, что у тебя есть сын, капитан.

– Он незаконнорожденный, – ответил капитан. – И слабоумный. Как теперь выясняется, еще и ленивый. – Он вдруг повернулся и ударил Джека в ухо. Несильно, но рука у капитана Фаррена была тяжелая, как кирпич. Джек взвыл и упал в грязь, держась за ухо.

– Очень плохой, по большей части на редкость плохой, – повторил Осмонд, но теперь его худое лицо превратилось в бесстрастную маску, скрывающую все чувства. – Вставай, плохой мальчик. Плохих мальчиков, которые не слушаются отцов, должно наказывать. И плохих мальчиков должно допрашивать. – Он взмахнул кнутом. Раздался сухой щелчок. Охваченный паникой разум Джека попытался уйти в воспоминания о родном ему мире. Любым способом. Щелчок хлыста Осмонда напомнил ему выстрел из духовушки «Дейзи», которую ему подарили в восемь лет. Ему и Ричарду Слоуту.

Осмонд потянулся и схватил Джека за измазанное грязью предплечье белой, похожей на паучью лапку рукой. Привлек мальчика к себе, в эти запахи – старой сладкой пудры и старой затхлой грязи. Странные серые глаза впились в синие глаза Джека. Тот ощущал, как тяжелеет мочевой пузырь, и прилагал все силы к тому, чтобы не надуть в штаны.

– Ты кто? – спросил Осмонд.

Слова повисли в воздухе между ними.

Джек чувствовал, что капитан смотрит на него: лицо сурово, но глаза полны отчаяния. Слышал кудахтанье кур, лай собаки, скрип приближающейся большой телеги.

Скажи мне правду, ложь я отличу сразу, требовал взгляд Осмонда. Ты очень похож на одного плохого мальчика, с которым я однажды повстречался в Калифорнии… Ты тот самый мальчик?

И на мгновение на губах Джека задрожало признание:

Джек, я Джек Сойер, да, я тот мальчик из Калифорнии, королева этого мира была моей матерью, только я умер, и я знаю вашего босса, я знаю Моргана – дядю Моргана, – и я скажу вам все, что вы захотите узнать, если только вы перестанете буравить меня вашими ужасными безумными глазами, да, я все скажу, потому что я всего лишь ребенок, а именно это делают дети, они говорят, они рассказывают все…

Но тут он услышал голос матери, ее насмешливые интонации:

Ты собираешься все рассказать этому парню, Джеки? ЭТОМУ парню? От него воняет, как на распродаже в отделе мужских одеколонов, и он похож на средневекового Чарлза Мэнсона… но поступай как знаешь. Ты сможешь обвести его вокруг пальца – и без труда, – но поступай как знаешь.

– Кто ты? – повторил Осмонд, прижимаясь еще плотнее, и на его лице Джек прочитал полнейшую уверенность – он привык получать у людей интересующие его ответы… и не только у двенадцатилетних мальчишек.

Джек глубоко, со всхлипом, вдохнул (Когда хочешь добиться максимальной громкости, когда хочешь, чтобы тебя услышали на последнем ряду балкона, ты должен задействовать диафрагму, Джеки. Тогда голосовые связки выдадут максимум) и завопил:

– Я СОБИРАЛСЯ ВЕРНУТЬСЯ! КЛЯНУСЬ БОГОМ!

Осмонд, который наклонился вперед, рассчитывая на едва слышный слезливый шепот, отпрянул, словно Джек внезапно ударил его. Наступил одной ногой на хвосты-косички своего кнута и едва не упал.

– Ты, чертов маленький…

– Я СОБИРАЛСЯ ВЕРНУТЬСЯ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ПОРИТЕ МЕНЯ, ОС-МОНД! Я СОБИРАЛСЯ ВЕРНУТЬСЯ! Я НИКОГДА НЕ ХОТЕЛ ПРИХОДИТЬ СЮДА НИКОГДА Я НИКОГДА Я НИКОГДА…

Капитан Фаррен подскочил к нему и ударил в спину. Джек распластался в грязи, по-прежнему крича.

– Он слабоумный, как я вам и говорил, – услышал он голос капитана. – Я приношу извинения, Осмонд. Можете быть уверены, я выпорю его так, что не останется и клочка целой кожи. Он…

– Что он вообще здесь делает? – взвизгнул Осмонд, тонко и пронзительно, совсем как торговка рыбой. – Что этот сопливый ублюдок здесь делает? Не предлагай мне показать его пропуск! Я знаю, нет у него пропуска! Насколько мне известно, ты мог притащить его сюда, чтобы накормить со стола королевы… чтобы он украл столовое серебро… одного взгляда достаточно, чтобы понять, что он очень плохой, невыносимо плохой, абсолютно плохой!

Вновь щелкнул кнут, но уже не тихим щелчком духовушки «Дейзи» – на этот раз словно грохнул выстрел из винтовки двадцать второго калибра, и Джек успел подумать: Я знаю, к чему все идет, – а потом большая жестокая рука вцепилась ему в спину. Боль ввинтилась в его плоть и начала разрастаться, жаркая и сводящая с ума. Он закричал, извиваясь в грязи.

– Плохой! Ужасно плохой! Абсолютно плохой!

Каждый «плохой» сопровождался щелчком кнута Осмонда, пятерней, впивающейся в спину, криком Джека. Его спина горела. Он понятия не имел, как долго это продолжалось – с каждым ударом ярость Осмонда пылала все ярче, – но тут раздался новый голос:

– Осмонд! Осмонд! Вы здесь! Слава Богу!

И топот бегущих ног.

– Ну? Ну? Что такое? – резко спросил Осмонд, его дыхание чуть сбилось.

Рука схватила Джека за локоть, помогла подняться. Когда он покачнулся, она обхватила его за талию и удержала на ногах. Не верилось, что капитан, который так жестко и грубо тащил его по павильону, мог проявить подобную нежность.

Джек вновь пошатнулся. Мир стремился расплыться перед глазами. Струйки теплой крови текли по спине. Он смотрел на Осмонда с быстро набирающей силу яростью, и ему нравилось ощущать эту ярость. Она служила отличным противоядием страху и замешательству.

Ты это сделал… ты причинил мне боль, ты поранил меня. А теперь слушай, обезьяна. Если у меня появится шанс поквитаться с тобой…

– Ты в порядке? – прошептал капитан.

– Да.

– Что? – прокричал Осмонд двум мужчинам, появление которых прервало наказание Джека.

Первого Джек уже видел: один из денди, мимо которых они с капитаном прошли, направляясь к потайному коридору. Второй чем-то напоминал возницу, с которым Джек столкнулся, едва появившись в Долинах. Этот человек выглядел крайне испуганным, и ему изрядно досталось: кровь из рваной раны на левой стороне головы запеклась, залив практически всю левую щеку. Он поцарапал левую руку, порвал камзол.

– Что ты говоришь, шакал?

– Мой фургон перевернулся на повороте в дальнем конце деревни Мастеровых, – ответил возница. Он говорил медленно, растягивая слова, как человек, еще не отошедший от шока. – Мой сын погиб, господин. Его раздавило бочками. В день майского сева ему только исполнилось шестнадцать. Его мать…

– Что? – вновь взвизгнул Осмонд. – Бочки? С элем? Не из Кингсленда? Ты же не хочешь мне сказать, что перевернул фургон, полный бочек «Кингслендского эля», безмозглый осел? Ты же не хочешь мне этого сказать, да-а-а-а-а?

На последнем слове голос Осмонда взлетел до невообразимых высот, словно он передразнивал оперную диву. Звук вибрировал и переливался. И одновременно Осмонд вновь начал приплясывать… но на этот раз от ярости. Сочетание получилось таким странным, что Джеку пришлось поднять обе руки ко рту, чтобы заглушить непроизвольный смех. От этого движения рубашка заскользила по растерзанной спине, мгновенно отрезвив мальчика еще до того, как капитан шепотом предупредил, что смеяться никак нельзя.

Терпеливо, словно Осмонд упустил самое важное (в чем возница, должно быть, не сомневался), мужчина начал вновь:

– Ему только исполнилось шестнадцать на день майского сева. Его мать не хотела, чтобы он ехал со мной. Я и подумать не мог…

Осмонд поднял хлыст и нанес удар с невероятной, неуловимой для глаза скоростью. Только что он держал кнутовище в опущенной руке, и хвосты-косички из сыромятной кожи месили грязь, а в следующее мгновение уже раздался хлопок – вновь как от выстрела из детской духовушки. Возница, закричав, отшатнулся, закрыл лицо руками. Свежая кровь сочилась сквозь грязные пальцы. Он упал, бормоча сдавленным, булькающим голосом:

– Мой господин! Мой господин! Мой господин!

– Пойдемте отсюда, – простонал Джек. – Быстрее!

– Подожди! – ответил капитан. Его суровое лицо чуть смягчилось. В глазах затеплилась надежда.

Осмонд повернулся к денди, который отступил на шаг, безмолвно шевеля полными алыми губами.

– Это был «Кингсленд»? – тяжело дыша, спросил он.

– Осмонд, вам нельзя так волноваться…

Осмонд чуть приподнял левую руку. Металлические наконечники косичек заскребли по сапогам денди. Тот отступил еще на шаг.

– Не смей указывать, что мне можно, а что – нет. Только отвечай на мои вопросы. Я рассержен, Стивен, я невероятно, страшно рассержен. Это был «Кингсленд»?

– Да, – кивнул Стивен. – Я очень сожалею, но…

– На Сторожевой дороге?

– Осмонд…

– На Сторожевой дороге, осел?

– Да. – Стивен шумно сглотнул.

– Разумеется. – Тощее лицо Осмонда рассекла отвратительная усмешка. – Где находится деревня Мастеровых, как не на Сторожевой дороге? Может ли деревня летать? А? Стивен, может деревня перелететь с одной дороги на другую? Может? Может?

– Нет, Осмонд, конечно же, нет.

– Нет. Значит, эти бочки раскатились по Сторожевой дороге, правильно? И я могу предположить, что перевернувшийся фургон перегораживает Сторожевую дорогу, тогда как лучший в Долинах эль пропитывает землю, чтобы дождевые черви могли уйти в запой? Это правильно?

– Да… да. Но…

– Морган едет по Сторожевой дороге! – взвизгнул Осмонд. – Морган едет, и ты знаешь, как мчатся его лошади! Если дилижанс обогнет поворот и наткнется на этот завал, кучер не успеет остановить лошадей! Дилижанс может перевернуться! Морган может погибнуть!

– Святойбоже, – прошептал Стивен в одно слово. Его бледное лицо побледнело еще сильнее.

Осмонд кивнул.

– Думаю, если дилижанс Моргана опрокинется, нам следует молиться за его смерть, а не выздоровление.

– Но… но…

Осмонд отвернулся и почти побежал к тому месту, где стоял капитан Внешней стражи со своим «сыном». За его спиной несчастный возница все еще копошился в грязи, повторяя: «Мой господин».

Взгляд Осмонда коснулся Джека, а потом сместился, словно мальчика и не существовало.

– Капитан Фаррен! Ты следил за тем, что происходило здесь в последние пять минут?

– Да, Осмонд.

– Следил внимательно? Ничего не упустил? Ты ничего не упустил?

– Думаю, что нет.

– Думаешь, значит? Какой ты прекрасный капитан! Полагаю, мы еще поговорим о том, каким образом такой прекрасный капитан мог стать отцом этой лягушачьей мошонки.

Холодный взгляд вновь коснулся Джека.

– Но сейчас времени для этого нет, правильно? Нет. Я предлагаю тебе взять с десяток твоих самых крепких людей и быстро… нет, очень быстро… отправить их на Сторожевую дорогу. Ты ведь сможешь определить место происшествия по запаху?

– Да, Осмонд.

Осмонд глянул на небо.

– Моргана ждут к шести часам… может, чуть раньше. Сейчас два. Я бы сказал, что два. По-твоему, два, капитан?

– Да, Осмонд.

– А что скажешь ты, маленький говнюк? Тринадцать? Двадцать три? Восемьдесят один? Который час?

Джек таращился на него. Осмонд пренебрежительно усмехнулся, и Джек почувствовал, как вновь закипает ярость.

Ты причинил мне боль, и если у меня появится шанс…

Осмонд вновь смотрел на капитана.

– Я предлагаю до пяти часов попытаться спасти те бочки, которые остались целыми. После пяти надо как можно быстрее очистить дорогу. Это понятно?

– Да, Осмонд.

– Тогда пошел отсюда.

Капитан Фаррен поднес кулак ко лбу и поклонился. Тупо таращась на Осмонда, ненавидя его так яростно, что стучало в висках, Джек последовал примеру капитана. Осмонд отвернулся от них еще до того, как кулак Фаррена поднялся ко лбу, и направился к вознице, пощелкивая кнутом, наполняя двор звуками выстрелов из духовушки «Дейзи».

Возница услышал шаги Осмонда и начал кричать.

– Пошли. – Капитан в последний раз потянул Джека за руку. – Ты не захочешь это видеть.

– Нет, – пробормотал Джек, – Господи, нет.

Но когда капитан Фаррен толкнул правую створку ворот и они наконец-то покинули павильон, Джек это услышал – и слышал той ночью во сне: один выстрел карабина следовал за другим, и каждый сопровождался криком обреченного возницы. А Осмонд издавал какие-то звуки. От напряжения у него перехватывало дыхание, и определить, что это за звуки, не представлялось возможным, не посмотрев на его лицо… а этого Джеку как раз и не хотелось.

Впрочем, он и так практически не сомневался.

Он знал, что Осмонд смеется.

Они вернулись к главным воротам дворца, где толпился народ. Люди бросали короткие взгляды на капитана Фаррена и расступались перед ним. Капитан шел быстро, мрачный, погруженный в свои мысли, и Джек почти бежал, чтобы не отставать.

– Нам повезло, – внезапно нарушил молчание капитан. – Нам чертовски повезло. Я думаю, он собирался тебя убить. – Джек уставился на капитана, во рту у него пересохло. – Он безумен, ты знаешь, безумен, как человек, который гонялся за пирогом. – Джек понятия не имел, о чем речь, но согласился, что Осмонд безумен.

– Что…

– Подожди. – Капитан подвел Джека к маленькой нише, куда они зашли после того, как Джек показал капитану акулий зуб. – Стой здесь и жди меня. Ни с кем не разговаривай.

Он скрылся за пологом. Джек стоял, смотрел и ждал. Мимо прошел жонглер, глянул на Джека, не сбиваясь с ритма, продолжая подкидывать с полдесятка шаров. Стайка грязных детей следовала за ним, как за крысоловом из Гамельна. Молодая женщина с младенцем, который сосал огромную грудь, сказала, что может кое-чему научить его, если у него есть пара монет, показать, что маленький стручок нужен не только для того, чтобы писать. Засмущавшись, Джек отвернулся, его лицо горело.

Молодая женщина залилась каркающим смехом.

– О-о-о-о, этот симпатичный молодой человек СТЕСНЯЕТСЯ! Иди сюда, красавчик! Иди…

– Отвали, шлюха, а не то закончишь этот день в подземелье.

Капитан вернулся в сопровождении другого мужчины, старого и толстого, но в чем-то схожего с Фарреном: он тоже выглядел как настоящий солдат, а не персонаж комической оперы Гилберта и Салливана. Толстяк пытался застегнуть форменную куртку на большом животе, не выпуская из руки инструмента, напоминавшего валторну.

Молодая женщина с грязным младенцем убежала, даже не взглянув на Джека. Капитан взял у толстяка валторну, чтобы тот мог застегнуться, и что-то ему сказал. Толстяк кивнул, привел форму в порядок, забрал инструмент, отошел и поднес его к губам. Это был не тот звук, который услышал Джек, впервые попав в Долины. Тогда трубили несколько горнов, словно сообщая о чем-то важном: у Джека возникла аналогия с герольдами. Сигнал валторны напоминал фабричный гудок: предстояла какая-то работа.

Капитан подошел к Джеку.

– Пошли со мной.

– Куда?

– На Сторожевую дорогу, – ответил капитан Фаррен и с удивлением, а отчасти и со страхом взглянул на Джека Сойера. – Которую мой дед называл Западной дорогой. Она тянется на запад через все более мелкие деревни, до самого Пограничья. За Пограничьем она ведет в никуда… или в ад. Если ты пойдешь на запад, тебе в сопровождающие понадобится Господь, парень. Но я слышал, Он сам никогда не бывал дальше Пограничья. Пошли.

Вопросы теснились в голове Джека – целый миллион, – однако капитан шагал так быстро, что на слова просто не хватало дыхания. От большого павильона они двинулись на юг, спустились с холма, миновали то место, где Джек впервые появился в Долинах. Сельская ярмарка шумела теперь совсем близко. Джек слышал зазывалу, приглашавшего всех желающих попытать удачу с Ослом дьявола. Удержавшийся на его спине две минуты получит приз, кричал зазывала. Дующий с моря ветерок далеко разносил его голос, как и запах горячей еды – поджаренной кукурузы и все того же мяса. Желудок Джека урчал. Теперь, спасшись от Осмонда, Великого и Ужасного, он ощущал жуткий голод.

Не доходя до ярмарки, они свернули направо, на дорогу, гораздо более широкую, чем та, что вела к большому павильону. Сторожевая дорога, подумал Джек и тут же, ощутив внутри холодок страха, поправился: Нет… Западная дорога. Путь к Талисману.

И вновь поспешил за капитаном Фарреном.

Осмонд не ошибся: при необходимости они могли положиться на свой нюх. Еще за милю до деревни со странным названием ветер донес до них кислый запах разлитого эля.

Практически весь транспортный поток двигался в одну сторону – на восток. По большей части фургоны, которые тащили взмыленные лошади (впрочем, Джек не увидел ни одной с двумя головами). Он предположил, что в этом мире фургоны заменяли грузовые фуры, «даймонд-рео» и «питербилты». Некоторые были доверху загружены сумками, баулами и мешками, другие – сырым мясом, третьи – клетками с кудахчущими курами. На окраине деревни Мастеровых мимо них на огромной скорости пронеслась телега с женщинами. Все они смеялись и кричали. Одна поднялась, задрала юбку, открыв волосатую промежность, пьяно рыгнула и завертела бедрами. Она свалилась бы через край телеги в кювет – и, вероятно, сломала бы себе шею, – если бы другая женщина не схватила ее сзади за юбку и не дернула на себя.

Джек снова покраснел, как и в тот раз, когда увидел белую грудь молодой женщины, сосок в губах грязного младенца. О-о-о-о, этот симпатичный молодой человек СТЕСНЯЕТСЯ!

– Господи! – пробормотал капитан, прибавляя шагу. – Они все пьяные! Напились разлитого эля! И шлюхи, и возница! Они разобьются на дороге или свалятся с обрыва… невелика потеря! Заразные шлюхи!

– По крайней мере, – пропыхтел Джек, – дорога, наверное, не перегорожена, раз по ней такое движение. Ведь так?

Они уже вошли в деревню Мастеровых. Широкую Западную дорогу здесь поливали маслом, чтобы прибить пыль. Мимо проезжали все новые фургоны, люди группами переходили улицу, и все разговаривали слишком громко. Джек увидел, как двое мужчин заспорили у здания, напоминавшего ресторан. Внезапно один врезал другому. Через мгновение оба катались по земле. «Кингслендским элем» накачались не только шлюхи, подумал Джек. Я думаю, здесь его отведали все.

– Эти большие фургоны, что мы видели, едут отсюда, – пояснил капитан Фаррен. – Некоторые, поменьше, могли проскочить, но дилижанс Моргана совсем не маленький.

– Морган…

– Давай пока забудем про Моргана.

Запах эля усиливался, становясь все резче, по мере того как они миновали центр деревни, приближаясь к дальней окраине. Ноги Джека болели, но он пытался не отстать от капитана. По его прикидкам, они отшагали мили три. Сколько же это в моем мире? – подумал он и тут вспомнил о волшебном соке Спиди. Лихорадочно ощупал камзол, убежденный, что бутылки нет… но нашел ее, надежно закрепленную в той части одежды, которая в Долинах заменяла нижнее белье.

Когда они добрались до западной окраины деревни, фургонный поток заметно обмелел, зато резко возросло число пешеходов, направлявшихся на восток. Большинство покачивалось, смеялось, у многих заплетались ноги. Ото всех разило элем. У некоторых он капал с одежды, словно они плюхались в лужу эля и лакали его, как собаки. Джек полагал, что так оно и было. Он увидел смеющегося мужчину, который вел за руку смеющегося мальчика лет восьми. Пугающее сходство мужчины с отвратительным дневным портье из «Альгамбры» бросалось в глаза, и Джек понял, что видит его здешнего двойника. Оба – и мужчина, и мальчик – были пьяны, и когда Джек обернулся, чтобы посмотреть им вслед, мальчишку начало тошнить. Его отец – Джек предположил, что это его отец – грубо дернул мальчика за руку, когда тот попытался отойти за растущие у дороги кусты, чтобы проблеваться в относительном уединении. Мальчишку качнуло к отцу, как собаку на коротком поводке, и вырвало на какого-то пожилого мужчину, который лежал на обочине и храпел.

Лицо капитана Фаррена мрачнело больше и больше.

– Бог поколотит их всех, – прорычал он.

Даже те, кто крепко принял на грудь, по широкой дуге обходили капитана со шрамом на щеке. Теперь у него на ремне висели кожаные ножны, из которых торчала рукоять, как предполагал Джек, короткого, но острого меча (ножны и меч появились, когда капитан вернулся с толстяком). Если кто-то приближался, капитан брался за рукоять, и этого хватало, чтобы пьяный быстро освобождал дорогу.

Десятью минутами позже (Джек уже точно знал, что скоро свалится без сил) они прибыли к месту происшествия. Судя по всему, фургон накренился и перевернулся на повороте. В результате бочки раскатились по дороге. Многие разбились, и двадцать футов дороги превратились в болото. Одна мертвая лошадь лежала под фургоном, виднелись только ее задние ноги. Вторая валялась в кювете, из ее уха торчал обломок бочковой планки. Джек не думал, что он попал туда сам по себе. Вероятно, лошадь переломала ноги, и кто-то избавил ее от мучений подручными средствами.

Между лошадьми на дороге распростерся сын возницы. Половина его лица с тупым изумлением смотрела в синеющее над Долинами небо. Вторая половина превратилась в красную пульпу, в которой, словно хлопья штукатурки, белели осколки кости.

Джек увидел, что карманы мертвеца вывернуты.

По месту происшествия бродили человек десять. Они медленно передвигались, часто наклоняясь, чтобы, сложив ладони лодочкой, зачерпнуть эля из следа лошадиного копыта или смочить в луже носовой платок либо кусок материи, оторванный от одежды. Большинство пошатывалось. Многие смеялись и что-то сварливо кричали. Как-то раз после долгих уговоров мать разрешила Джеку пойти с Ричардом Слоутом на сдвоенный вечерний сеанс в один из кинотеатров Уэствуда, где показывали «Ночь живых мертвецов» и «Рассвет мертвецов». Волочащие ноги пьяные люди напомнили ему зомби из тех фильмов.

Капитан Фаррен вытащил меч, короткий и предназначенный для боя, как и предполагал Джек, совсем не похожий на мечи в романтических фильмах. Чуть длиннее мясницкого тесака, в пятнах и вмятинах, с рукоятью, обтянутой старой кожей, потемневшей от пота. С темным лезвием… за исключением режущей кромки. Она сверкала, очень острая и без всяких зазубрин.

– Пошли прочь! – проревел капитан. – Держитесь подальше от королевского эля, безбожники! Пошли прочь и не смейте пить то, что вам не принадлежит!

Ему ответило недовольное ворчание, но они отошли от капитана Фаррена… за исключением одного здоровенного мужчины, на черепе которого волосы росли случайно разбросанными в океане лысины островками. Джек прикинул, что при росте под семь футов здоровяк весит фунтов триста.

– Ты хочешь потягаться со всеми нами, солдат? – спросил громила и махнул грязной рукой в сторону деревенских, которые отошли от болота эля и обломков бочек.

– Конечно. – Фаррен улыбнулся здоровяку. – Именно этого я и хочу, а прежде всего с тобой, пьяный кусок дерьма. – Улыбка Фаррена стала шире, и здоровяк подался назад. – Подойди ко мне, если хватит духа. С удовольствием порублю тебя в капусту. Хоть чем-то скрашу этот отвратительный день.

Что-то бормоча себе под нос, здоровяк поплелся в деревню.

– Эй, вы все! – крикнул Фаррен. – Валите отсюда. Сейчас от королевского павильона придут мои люди. Они недовольны тем, что получили такой приказ, и я не могу их за это винить и отвечать за их действия! Я думаю, у вас хватит времени, чтобы дойти до деревни и попрятаться по подвалам до их прихода! Настоятельно советую вам так поступить! Пошли прочь!

Они уже шли к деревне Мастеровых, и впереди всех – здоровяк, который попытался возражать капитану. Фаррен что-то буркнул и вновь оглядел место происшествия. Снял форменную куртку и накрыл лицо сына возницы.

– Интересно, кто из них вывернул карманы парня, умирающего на дороге. – Фаррен, похоже, размышлял вслух. – Если б узнал, повесил бы на кресте еще до заката.

Джек промолчал.

Капитан долго стоял, глядя на мертвого юношу, одной рукой потирая бугристый шрам на щеке. Потом повернулся к Джеку, словно вспомнил, где находится.

– Ты должен уйти, парень. Немедленно. Пока Осмонд не решил, что хочет продолжить допрос моего сына-идиота.

– А что будет с вами? – спросил Джек.

Капитан улыбнулся.

– Если ты уйдешь, никаких проблем не возникнет. Я скажу, что отослал тебя к матери или что в приступе ярости ударил тебя поленом по голове и убил. Осмонд поверит. Ему не до того. Им всем не до того. Они ждут, когда она умрет. Это случится скоро. Если только…

Он не закончил.

– Иди, – после паузы продолжил Фаррен. – Не теряй времени. А когда услышишь приближение дилижанса Моргана, убегай с дороги в лес. Глубоко в лес. Иначе он учует тебя, как кошка – крысу. Он мгновенно узнает о малейших отклонениях от порядка. От установленного им порядка. Он дьявол.

– Я услышу его приближение? Дилижанса? – тихо спросил Джек. Он смотрел на дорогу за разбитыми бочками. Она чуть поднималась к опушке соснового леса. Там будет темно, думал Джек, и если Морган поедет с другой стороны… Страх и одиночество слились воедино и поднялись волной отчаяния, которая обрушилась на него. Спиди, я не смогу этого сделать! Или ты этого не знаешь? Я всего лишь ребенок.

– Дилижанс Моргана запряжен шестью парами лошадей, а тринадцатая бежит спереди, – ответил Фаррен. – Когда они мчатся галопом, кажется, что гром катится по земле. Ты его услышишь, будь уверен. И тебе хватит времени, чтобы спрятаться. Только сразу уходи с дороги.

Джек что-то прошептал.

– Что? – резко переспросил Фаррен.

– Я сказал, что не хочу идти, – чуть громче ответил Джек. Слезы подступили к глазам, и он понимал: если они польются, ему их не остановить. Он разрыдается и начнет упрашивать капитана Фаррена увести его отсюда, защитить, сделать что-то…

– Думаю, уже поздно говорить о твоих желаниях, – покачал головой капитан Фаррен. – Я не знаю твоей истории, парень, да и не хочу знать. Я даже не хочу знать твоего имени.

Джек стоял, глядя на него снизу вверх, ссутулившись, со жгучими слезами в глазах и дрожащими губами.

– Расправь плечи! – с внезапной яростью взревел капитан. – Кого ты сможешь спасти? Куда ты сможешь дойти? В таком виде ты не пройдешь и десяти шагов! Ты слишком молод, чтобы быть мужчиной, но ты хотя бы можешь им притвориться, верно? Ты похож на побитую собаку!

Обидевшись, Джек расправил плечи и вскинул голову. Его взгляд упал на останки сына возницы, и он подумал: По крайней мере я жив, пока жив. Он прав. Жалеть себя – это роскошь, которую я не могу себе позволить. Что правда, то правда. Но при этом Джек все равно злился на капитана со шрамом на лице, с такой легкостью заглянувшего ему в голову и нажавшего нужные кнопки.

– Так лучше, – сухо прокомментировал Фаррен. – Не намного, но лучше.

– Спасибо, – с издевкой ответил Джек.

– Тебе нельзя отступать, парень. Осмонд у тебя на хвосте. Скоро к нему присоединится Морган. И наверное… наверное, там, откуда ты пришел, тоже не все в порядке. Но возьми это. Если Паркус прислал тебя ко мне, значит, он хотел, чтобы я дал тебе это. Бери и уходи.

Капитан протягивал Джеку монету. Замявшись, мальчик взял ее. Размером монета была с полдоллара времен Кеннеди, но гораздо тяжелее… тяжелая, как золото, догадался он, однако цвета тусклого серебра. Джек смотрел на профиль Лауры Делессиан… и его снова поразило – на миг, но в самое сердце – сходство с матерью. Нет, не просто сходство: несмотря на мелкие отличия, скажем, более тонкий нос и чуть сильнее закругленный подбородок, это была его мать. Джек это знал. Он перевернул монету и увидел животное с головой и крыльями орла и телом льва. Зверь словно смотрел на Джека. Слегка занервничав, мальчик сунул монету под камзол, где она составила компанию бутылке с волшебным соком Спиди.

– Зачем она мне? – спросил Джек.

– Узнаешь. Когда придет время, – ответил капитан. – Может, и не узнаешь. В любом случае я выполнил свой долг перед тобой. Скажи это Паркусу, когда увидишь его.

Джек вновь почувствовал, как по нему прокатилась волна нереальности.

– Иди, сынок, – добавил Фаррен тише, но не намного мягче. – Делай свою работу… или то, что сможешь сделать.

В итоге именно ощущение нереальности – настойчиво убеждающее, что он часть чьей-то галлюцинации – и заставило Джека сдвинуться с места. Левая нога, правая, сено, солома. Пинком отбросил в сторону деревянный обломок, пропитанный элем. Переступил через искореженное колесо. Обошел край фургона, не обращая внимания ни на засыхавшую там кровь, ни на вьющихся над ней мух. Что Джеку кровь и жужжащие мухи, если ему все это грезится?

Он добрался до конца залитого элем и усеянного обломками бочек участка дороги и оглянулся… но капитан Фаррен стоял к нему спиной, вероятно, высматривая своих людей, а может, чтобы не смотреть на Джека. В любом случае причина значения не имела. Спина – она и есть спина. Чего на нее смотреть?

Он сунул руку под камзол, потрогал монету, которую дал ему Фаррен, потом стиснул ее в кулаке. Немного приободрился. Сжимая монету, как ребенок сжимает четвертак, который ему дали, чтобы купить в кондитерской сласти, Джек зашагал по дороге.

Прошло, наверное, часа два, когда Джек услышал звук, который капитан Фаррен назвал «громом, катящимся по земле»… а может, и все четыре. Как только солнце скрылось за западным краем леса (а произошло это вскоре после того, как Джек вошел в лес), он потерял счет времени.

Несколько раз экипажи проезжали на восток, вероятно, направляясь к павильону королевы. Всякий раз, слыша приближение одного из них (издалека – чистый воздух далеко разносил каждый звук, напоминая Джеку слова Спиди о том, как один мужчина выдергивал редиску, а второй, находясь в полумиле, узнавал об этом), он думал о Моргане и спешно перебирался через кювет, чтобы укрыться в лесу. Ему не нравилось, пусть даже ненадолго, заходить под эти темные деревья, откуда было видно дорогу; приятного в лесу было мало, но еще меньше Джеку хотелось, чтобы дядя Морган (мальчик по-прежнему верил: именно он – начальник Осмонда, что бы ни говорил капитан Фаррен) поймал его на дороге.

Поэтому всякий раз, заслышав приближающийся фургон или карету, он уходил с дороги, а как только она пустела, возвращался на нее. Однажды, когда Джек пересекал сырой, заросший сорняками кювет по правую руку, что-то пробежало – или проползло – по его ноге, и он вскрикнул.

Конечно, все эти фургоны и кареты доставляли немало хлопот, замедляли его продвижение, но при этом и подбадривали: по крайней мере в этом мире он был не один.

Однако ему все равно чертовски хотелось выбраться из Долин.

Более противного лекарства, чем волшебный сок Спиди, Джеку пробовать не доводилось, но он с радостью сделал бы большой глоток, если бы знал, что кто-нибудь – к примеру, сам Спиди – появится перед ним и заверит, что, открыв глаза, он первым делом увидит золотистые арки «Макдоналдса», которые его мать называла великими американскими сиськами. Внутри у Джека нарастало ощущение давящей тревоги, чувство, что лес этот опасен сам по себе, что в нем есть существа, знающие о его присутствии, что, возможно, и сам лес знает о его присутствии. Ведь деревья приблизились к дороге, верно? Да. Раньше их останавливали кюветы. Теперь – нет. Прежде лес целиком состоял из сосен и елей. Теперь добавились и незнакомые виды деревьев; черные стволы некоторых переплетались друг с другом, прочие казались странными хвойно-папоротниковыми гибридами. Отвратительного вида серые корни последних хватались за землю, как одутловатые пальцы. Наш мальчик? – словно шептала вся эта мерзость в голове Джека. НАШ мальчик?

Это только у тебя в голове, Джеки. Ты просто немного напуган.

Да, наверное, – но он в это не верил.

Деревья действительно менялись. Ощущение, что лес давит на него, становилось все более реальным. Как и чувство, что за ним наблюдают. И он начал думать, что ужасные мысли, крутившиеся у него в голове, – это послание леса… словно деревья что-то сообщали ему на коротких волнах.

Но бутылка Спиди с волшебным соком уже наполовину опустела, а ведь нужно, чтобы содержимого хватило на весь путь через Соединенные Штаты. А ведь сок может закончиться еще в Новой Англии, если он будет прикладываться к бутылке всякий раз, когда его охватит страх.

Мыслями он вернулся к тому огромному расстоянию, которое преодолел в своем мире, когда первый раз вернулся из Долин. Сто пятьдесят футов здесь равнялись половине мили там. При таком соотношении – если только оно не варьировало, чего исключить было нельзя, – он мог, пройдя десять миль, оставить за спиной Нью-Хэмпшир, словно надел сапоги-скороходы.

Но деревья… эти серые рыхлые корни…

Когда действительно начнет темнеть, когда небо из синего станет фиолетовым, я прыгну назад. Это точно. Двух мнений быть не может. Я не собираюсь шагать по этому лесу в темноте. Если волшебный сок закончится в Индиане или чуть раньше, старина Спиди сможет отправить мне бутылку через «Ю-пи-эс».

Все еще думая об этом – а также о том, что хорошо бы иметь план (пусть лишь на несколько ближайших часов), – Джек внезапно осознал, что приближается еще один экипаж, запряженный большим числом лошадей.

Вскинув голову, он замер посреди дороги. Его глаза широко раскрылись, и в голове с невероятной скоростью прокрутились два эпизода: сначала возник большой автомобиль – не «мерседес» – с двумя мужчинами в салоне, а потом – автофургон «ДИКОЕ ДИТЯ» с залитой кровью радиаторной решеткой, на огромной скорости мчащийся по улице от трупа дяди Томми. Он видел руки на рулевом колесе фургона… только это были не руки. Странные, сочлененные копыта.

Когда они мчатся галопом, кажется, что гром катится по земле.

И теперь, слыша этот звук – еще далекий, но совершенно отчетливый, спасибо чистому воздуху, – Джек задавался вопросом, как он мог принимать приближающиеся фургоны или кареты за дилижанс Моргана? Конечно же, никогда больше он такой ошибки не совершит. Звук, доносившийся до его ушей, зловещий, предвещающий беду… такой мог издавать только катафалк, да, катафалк, которым правил сам дьявол.

Джек застыл на дороге, словно кролик, выхваченный из темноты лучами фар. А звук нарастал – гремели колеса и копыта, скрипела кожаная упряжь. Теперь он слышал и голос кучера: Хи-и-йя! Хи-и-йя! ХИ-И-ЙЯ!

Джек стоял на дороге, стоял, и его голова гудела от ужаса. Не могу шевельнуться, ох дорогой Боже ох дорогой Христос я не могу шевельнуться мама мама ма-а-а-а-а…

Он застыл, представляя, как что-то огромное и черное, напоминающее почтовую карету, несется по дороге, запряженное черными животными, больше похожими на пум, чем на лошадей. Видел черные занавески, колышущиеся на окнах кареты, видел стоящего на козлах кучера, с развевающимися волосами и дикими, как у маньяка, глазами.

Видел, как они приближаются к нему, не сбавляя скорости.

Видел, как они размазывают его по дороге.

Только последнее и вырвало Джека из ступора. Он побежал направо, к обочине, зацепился ногой за один из шишковатых корней, упал, покатился по земле. Его спина, практически не дававшая о себе знать последние пару часов, вспыхнула болью, лицо мальчика искривила гримаса.

Он поднялся и, согнувшись, нырнул в лес.

Встал за одним из черных деревьев, бугристая кора которого – ствол напомнил Джеку баньяны, которые он в позапрошлом году видел на Гавайях, – была словно смазана каким-то маслом, и прикосновение к ней вызывало отвращение. Джек перешел к другому дереву, сосне, растущей чуть левее.

Грохот дилижанса и его сопровождения нарастал. Каждую секунду Джек ожидал, что они проскочат мимо, к деревне Мастеровых. Его пальцы то сжимались, то расслаблялись на смолистой коре сосны. Он кусал губы.

Прямо перед ним оказался узкий просвет между листьями, папоротниками и сосновыми иголками, через который он отчетливо видел дорогу. И когда Джек уже начал думать, что отряд Моргана так и не покажется, мимо галопом проскакал десяток, а то и больше всадников, направлявшихся на восток. Первый держал в руке флаг, но разглядеть его Джек не сумел… да, пожалуй, и не хотел. А потом мимо проскочил дилижанс.

В поле зрения он находился короткое время – не больше секунды, может, меньше, – но Джек рассмотрел его во всех подробностях. Огромный, высотой не меньше двенадцати футов. Еще три фута добавляли чемоданы и баулы, крепко привязанные к крыше. Голову каждой лошади украшал черный плюмаж. От ветра, возникавшего при такой скорости, плюмажи стелились по спинам лошадей. Джек потом подумал, что Моргану для каждой поездки требовались новые лошади, потому что те, которых он видел, бежали из последних сил. Пена и кровь пузырились на мордах, глаза безумно выкатывались из орбит, сверкая белками.

В его воображении – а может, у него на глазах – черные креповые занавески колыхнулись за незастекленными окнами. Внезапно в одном из этих черных продолговатых окон возникло бледное лицо, вроде бы обрамленное париком. Его появление шокировало ничуть не меньше, чем призрак в оконном проеме дома с привидениями. Это лицо не принадлежало Моргану Слоуту… но при этом и принадлежало.

И обладатель этого лица знал, что Джек – или другая опасность, столь же ненавистная и личная – затаился у дороги. Джек это понял, увидел по широко раскрывшимся глазам и злобно искривившемуся рту.

Капитан Фаррен говорил: «Он учует тебя, как кошка – крысу», – и теперь Джек в страхе подумал: Он меня учуял, это точно. Он знает, что я здесь, и что теперь? Готов спорить, он остановит дилижанс и отправит солдат в лес, чтобы они отыскали меня.

Еще один отряд всадников, охранявших Моргана с тыла, промчался мимо. Джек ждал, вжимая пальцы в сосновую кору, уверенный, что Морган даст команду остановиться. Но никто не остановился, скоро грохот дилижанса и сопровождавших его солдат начал затихать.

Его глаза, вот в чем сходство. Темные глаза на бледном лице. И…

Наш мальчик? ДА-С-С-С!

Что-то поползло по его стопе… вверх по лодыжке. Джек вскрикнул и отпрянул, думая, что это змея. Но, посмотрев вниз, увидел, что это один из серых корней поднимается по его голени.

Это невозможно, тупо подумал он. Корни не двигаются…

Он отступил назад, вырвал ногу из грозящих сжаться серых тисков. Почувствовал боль в голени, как от ожога. Поднял глаза, и страх змеей заполз в его сердце. Он понял, почему Морган, почуяв его, все равно уехал. Морган знал: войти в этот лес – все равно что войти в тропическую реку, кишащую пираньями. Почему капитан Фаррен не предупредил его? Джек нашел только одно объяснение: капитан со шрамом на лице не знал, никогда не заходил так далеко на запад.

Теперь пришли в движение все серые корни хвойно-папоротниковых гибридов. Они приподнимались, падали, ползли по мягкой земле к Джеку. Энты и их жены, мелькнула в голове Джека безумная мысль. ПЛОХИЕ энты и их жены. Один особенно толстый корень, шесть нижних дюймов которого были темными и сырыми от земли, поднялся и закачался перед ним, как кобра, вылезшая из корзинки факира. НАШ мальчик! ДА-С-С-С!

Корень наклонился к нему. Джек отпрыгнул, отдавая себе отчет, что корни уже сформировали живой барьер между ним и дорогой. Он прижался спиной к дереву… потом с криком подался вперед, потому что кора зашевелилась… как спазматически сокращающиеся мышцы. Джек оглянулся и увидел одно из деревьев с черными стволами. Теперь ствол двигался, извивался. На его бугристой поверхности сформировалось жуткое лицо, один глаз широко раскрылся, второй мерзко подмигивал. Раздался отвратительный скрежет: кора под глазами разорвалась, из щели закапала желтовато-белая жижа. НАШ! О да-с-с-с!

Корни, как пальцы, пролезли между руками Джека и грудной клеткой, словно собираясь пощекотать его.

Он вырвался, невероятным усилием воли уцепившись за остатки здравомыслия, принялся шарить под камзолом в поисках бутылки Спиди. Слышал – краем уха, – как что-то вспарывалось или рвалось. Наверное, деревья вырывали себя из земли. Толкин такого не писал.

Джек ухватил бутылку за горлышко и вытащил ее. Взялся за крышку, и тут один из серых корней мягко обвил ему шею, а мгновением позже затянулся удавкой палача.

У Джека перехватило дыхание. Бутылка выскользнула из его руки, он целиком и полностью сосредоточился на корне-душителе. Джеку удалось подсунуть под него пальцы. На ощупь корень был не холодный и жесткий, как дерево, а теплый и гибкий, как плоть. Джек боролся, отдавая себе отчет, что хрипит, задыхаясь, и на подбородок летит слюна.

С невероятным усилием ему удалось оторвать корень от шеи. Тот попытался обвить запястье, но Джек с криком отдернул руку. Посмотрел вниз и увидел, что бутылка ускользает от него: другой корень ухватил ее за горлышко и тащил куда-то. Джек потянулся к ней. Корни цепляли его за ноги, обвивали их. Он тяжело упал на землю, пытаясь дотянуться до бутылки. Пальцы скребли мягкую лесную почву, чтобы выиграть дюйм-другой.

Он коснулся зеленого стекла… и схватил бутылку. Потянул на себя со всей силы, понимая, что корни накрепко прихватили его ноги и ему не вырваться. Снял крышку. Еще один корень опустился вниз, легкий, как паутина, попытался отбросить бутылку в сторону. Джек оттолкнул корень и поднес горлышко к губам. Внезапно его окутал запах гниющих фруктов.

Спиди, пожалуйста, пусть твой сок сработает.

Новые корни ползли по его спине, обвивали талию, поворачивая из стороны в сторону, но Джек уже жадно пил, дешевое вино текло по щекам. Он проглотил мерзкую жидкость, со стонами и мольбами, но ничего не менялось, волшебство не срабатывало, Джек не открывал глаз, но чувствовал, как корни оплетают руки и ноги, чувствовал…

…как вода пропитывает джинсы и рубашку, ощущал запахи

Вода?

грязи и сырости, слышал

Джинсы? Рубашку?

кваканье лягушек и

Джек открыл глаза и увидел оранжевый свет заходящего солнца, отражавшийся от широкой реки. На восточном берегу стеной стоял густой лес, на западном, где он находился, к кромке воды спускалось длинное поле, кое-где подернутое вечерним туманом. Земля хлюпала от влаги. Джек лежал у самой воды, в заболоченном месте, среди высокой травы. До морозов оставалось не меньше месяца, и Джек запутался в растительности, как человек, просыпающийся от кошмара, путается в простынях.

Окончательно вывалявшись в грязи, он с трудом поднялся, лямки рюкзака резали подмышки. Еще не придя в себя от пережитого ужаса, Джек стряхнул с рук и лица ошметки травы. Отступил от воды, оглянулся и увидел бутылку Спиди, лежавшую в грязи рядом с пробкой. Часть волшебного сока вылилась или расплескалась при борьбе со злобными деревьями Долин. Теперь бутылка опустела уже на две трети.

Он немного постоял, глядя на реку, его заляпанные грязью кроссовки наполовину погрузились во влажную землю. Он вернулся в свой мир, в старые добрые Соединенные Штаты Америки. Джек не видел ни золотых арок, хотя и надеялся, что увидит, ни небоскребов, ни спутника, поблескивающего в темнеющем небе, но знал, где находится и как его зовут. Вопрос состоял в следующем: а побывал ли он в другом мире?

Он всматривался в незнакомую реку, в незнакомую местность, вслушивался в далекое спокойное мычание коров. Подумал: Это точно не Аркадия-Бич, Джеки.

Нет, не Аркадия-Бич, но он недостаточно хорошо знал окрестности города, чтобы сказать, что находится от него дальше, чем в четырех или пяти милях. Однако в воздухе не ощущалось запаха Атлантического океана, и Джек точно знал, что он в глубине материка. Он вернулся назад, словно проснувшись от кошмара… ничего такого просто не могло быть, начиная с возницы и его телеги, на которой лежало облепленное мухами мясо, и заканчивая живыми деревьями. Какой-то кошмар с хождением во сне? Логично. Его мать умирала, и теперь он понимал, что знал об этом достаточно давно: все признаки были налицо, и подсознание сделало правильный вывод, хотя разум отрицал очевидное. Все это создавало подходящие условия для самогипноза, а безумный алкаш Спиди Паркер внес свою лепту. Конечно. Все складывалось.

Дяде Моргану это бы понравилось.

По телу Джека пробежала дрожь, он судорожно сглотнул. Ощутил боль. Не такую, как при воспалившемся горле, а как при мышечной травме.

Поднял левую руку – в правой была бутылка – и легонько погладил ладонью шею, словно женщина, проверяющая, нет ли морщинок. Нащупал вспухшую ссадину повыше кадыка. Кровоточила она не сильно, но прикосновение к ней вызывало болезненные ощущения. Ее оставил корень, который едва не задушил Джека.

– Явь, – прошептал он, глядя на оранжевую воду, слушая кваканье лягушек-быков и далекое мычание коров. – Все явь.

Джек начал подниматься по склону к дальнему краю поля, оставляя реку – и восток – позади. Прошел, наверное, с полмили, когда ритмичное ерзанье рюкзака по ноющей спине (последствия порки Осмонда никуда не делись, о чем ему не позволял забыть смещавшийся из стороны в сторону рюкзак) напомнило кое о чем. Он отказался съесть огромный сандвич Спиди, но разве Спиди не сунул то, что от него осталось, в рюкзак, пока он разглядывал медиатор?

Желудок от этой мысли радостно подпрыгнул.

Джек снял рюкзак, стоя по колено в тумане под вечерней звездой. Отстегнул один из клапанов – и да, там лежал сандвич, не кусочек и не половина, а целый, завернутый в газету. Глаза Джека наполнились теплыми слезами. Ему хотелось, чтобы Спиди оказался рядом и он смог обнять старика.

Десять минут назад ты называл его безумным старым алкоголиком.

Лицо Джека вспыхнуло, но стыд не помешал ему расправиться с сандвичем в пять укусов. Он застегнул клапан, закинул рюкзак на плечи и двинулся дальше. Настроение улучшилось: урчащую дыру в животе на какое-то время удалось заткнуть. Джек снова стал самим собой.

Вскоре в сгущающейся темноте замерцали огни. Фермерский дом. Залаяла собака – хриплым басом крупного пса, – и Джек замер.

В доме, подумал он. Или на привязи. Я надеюсь.

Он взял правее, и через какое-то время пес перестал лаять. Ориентируясь по огням фермерского дома, Джек скоро вышел на узкую дорогу с гудронным покрытием. Посмотрел направо, налево, не зная, в какую сторону идти.

Что ж, друзья, а вот и Джек Сойер, на полпути из ниоткуда в никуда, мокрый до костей и в грязных кроссовках. Добро пожаловать, Джек!

Чувство одиночества и тоска по дому вновь навалились на него. Джек попытался их отогнать. Плюнул на указательный палец левой руки, потом резко ударил по левой ладони правой рукой. Большая часть слюны отлетела вправо – или так ему показалось, – и он повернулся и зашагал в выбранном направлении. Сорок минут спустя, когда его уже шатало от усталости (и, хуже того, снова мутило от голода), он увидел гравийный карьер, а рядом с ним – какую-то лачугу, к которой вела перегороженная цепью дорога.

Джек нырнул под цепь и пошел к лачуге. На двери висел замок, но из-под одной стены маленького домишки вымыло землю. Потребовалась лишь минута, чтобы снять рюкзак, подлезть под стену лачуги и затащить рюкзак за собой. Теперь благодаря замку на двери мальчик чувствовал себя в безопасности.

Он огляделся и увидел, что вокруг полно очень старых инструментов – карьер, судя по всему, давно забросили, и Джека это более чем устраивало. Он разделся догола, чтобы избавиться наконец от влажной грязной одежды. В одном из карманов джинсов нащупал монету, которую дал ему капитан Фаррен: в компании обычной мелочи она казалась гигантом. Джек вытащил ее и увидел, что монета с профилем королевы на одной стороне и крылатым львом на другой превратилась в серебряный доллар 1921 года. Какое-то время он смотрел на профиль леди Свободы, а потом убрал монету в карман.

Достал чистую одежду, подумав, что грязную сложит в рюкзак утром – она к тому времени высохнет, – а может, выстирает ее, либо в прачечной, либо в подвернувшейся реке.

В поисках носков его рука наткнулась на что-то узкое и твердое. Джек вытащил сей предмет и увидел, что это зубная щетка. Мгновенно возникли образы: дом, безопасность, здравомыслие. Щетка символизировала все это. И не представлялось возможным подавить эти чувства или хотя бы заставить их отстать от него. Зубную щетку положено видеть в ярко освещенной ванной, когда на тебе хлопчатобумажная пижама, а на ногах теплые шлепанцы. Ей не место на дне рюкзака в холодном и темном сарае для инструмента, на краю гравийного карьера в захолустном безымянном поселке.

Одиночество бушевало внутри, ощущение, будто он стал изгоем. Джек заплакал. Не истерично, как иной раз плачут люди, пытаясь замаскировать ярость слезами, а тихо и безысходно – так плачет человек, осознавший, что он совсем один и это надолго. Он плакал, потому что в его мире не осталось безопасности и здравомыслия. Одиночество стало реальностью, и до безумия был, возможно, всего один шаг.

Джек заснул до того, как слезы полностью иссякли. Заснул, свернувшись вокруг рюкзака, голый, если не считать чистого нижнего белья и носков. Слезы проложили чистые полоски в грязи, покрывавшей его щеки, а в одной руке он сжимал зубную щетку.

Глава 8 Тоннель Оутли

Шестью днями позже Джек практически полностью выбрался из грозившего поглотить его отчаяния. По прошествии этих первых дней на дороге он словно шагнул из детства во взрослую жизнь, миновав отрочество. Действительно, он не возвращался в Долины с того момента, как очнулся на западном берегу реки, но оправдывал свое решение, пусть продвигался на запад медленнее, желанием сохранить сок Спиди на крайний случай.

И потом, разве Спиди не говорил ему, что путешествовать лучше по дорогам этого мира? Просто следуй указателям, дружок.

Когда ярко светило солнце, автомобили подвозили его на тридцать – сорок миль к западу, а набитый желудок ни на что не жаловался, Долины казались невероятно далекими и призрачными; напоминали фильм, который он уже начал забывать, чистую фантазию. Иногда, если Джек откидывался на спинку пассажирского сиденья автомобиля какого-нибудь учителя и отвечал на обычные вопросы по своей Истории, он действительно о них забывал. Долины уходили от него, и он становился – почти становился – обычным мальчиком, каким был в начале этого лета.

Особенно на больших автострадах, где его обычно высаживали у съезда, а буквально через десять или пятнадцать минут рядом останавливалась следующая машина. Теперь он находился где-то рядом с Батавией, в западной части штата Нью-Йорк, шел спиной вперед по резервной полосе автострады 90, подняв руку с оттопыренным большим пальцем, чтобы добраться до Буффало. После Буффало он намеревался взять южнее. Важно, думал Джек, продумать лучший способ что-то сделать, а потом следовать намеченному плану. «Рэнд Макнэлли» и История позволили ему преодолеть часть пути, уже оставшуюся позади. Теперь требовался водитель, который подвез бы его до Чикаго или Денвера (или Лос-Анджелеса, если уж грезить об удаче, Джеки-бой), и тогда он смог бы отправиться в обратный путь еще до середины октября.

Он загорел, в кармане лежали пятнадцать долларов, полученные на последнем месте работы – посудомойщиком в придорожном ресторане «Золотая ложка» в Обурне, – мышцы окрепли. Иногда ему хотелось плакать, но после той первой ночи в сарае он не давал воли слезам. Держал все под контролем, и это имело значение. Теперь он знал, что надо делать, дошел до этого методом проб и ошибок, ничего не пускал на самотек и думал, что уже видит перед собой конец путешествия, хотя путь предстоял неблизкий. Оставаясь главным образом в этом мире, как и говорил ему Спиди, он мог продвигаться к цели достаточно быстро и вернуться в Нью-Хэмпшир с Талисманом, затратив не так уж много времени. Джек уже чувствовал, что все получится и проблем возникнет гораздо меньше, чем он поначалу ожидал.

Об этом, во всяком случае, думал Джек Сойер, щурясь от бившего в глаза послеполуденного солнца, когда запыленный синий «форд-фарлейн» свернул на обочину и остановился, ожидая, пока мальчик подбежит к нему. Тридцать или сорок миль, думал он. Представил себе страницу «Макнэлли», которую изучил этим утром, и решил: Оутли. Похоже, скучное, маленькое и безопасное местечко. Он двигался по намеченному пути, и теперь ничто не могло ему помешать.

Прежде чем открыть дверцу «фарлейна», Джек наклонился и заглянул в окно. Заднее сиденье было завалено каталогами и флаерами. Переднее пассажирское занимали два больших чемодана. Черноволосый мужчина с брюшком практически скопировал позу Джека, наклонившись над рулевым колесом, чтобы посмотреть в окно на подростка. Коммивояжер. Пиджак синего костюма висел на плечиках за спиной водителя. Узел галстука приспущен, рукава закатаны. Коммивояжер лет тридцати пяти, неспешно объезжающий свою территорию. И наверняка любящий поговорить, как и все его коллеги. Мужчина улыбнулся Джеку, взял один из чемоданов и перенес через спинку на заваленное заднее сиденье. За первым последовал второй.

– Освободим тебе местечко.

И Джек знал, что первым делом мужчина спросит его, почему он не в школе.

Он открыл дверцу.

– Спасибо. – И сел.

– Далеко едешь? – спросил коммивояжер, посмотрев в зеркало заднего вида, перед тем как включить передачу и вырулить обратно на проезжую часть.

– В Оутли, – ответил Джек. – Думаю, миль тридцать.

– Ты только что провалил географию, – сообщил ему коммивояжер. – До Оутли больше сорока пяти миль. – Он повернулся к Джеку и удивил мальчика, подмигнув ему. – Не обижайся, но мне не нравится, когда я вижу детей, голосующих на дороге. Поэтому всегда их подвожу. По крайней мере знаю, что со мной они в безопасности. Никаких пощупываний-поглаживаний, понимаешь, о чем я? Здесь слишком много чокнутых, малыш. Ты читаешь газеты? Я говорю о хищниках. А ты можешь оказаться дичью.

– Конечно, вы правы, – ответил Джек. – Но я стараюсь быть осторожным.

– Как я понимаю, ты живешь где-то неподалеку?

Мужчина по-прежнему смотрел на него, бросая короткие взгляды на дорогу, а Джек лихорадочно рылся в памяти, вспоминая название какого-нибудь города, который остался позади.

– В Пальмире. Я из Пальмиры.

Коммивояжер кивнул.

– Приятный городок. – Он наконец-то повернулся лицом к дороге, и Джек чуть расслабился, привалившись к удобной плюшевой спинке. А потом мужчина наконец-то спросил:

– Надеюсь, ты не удрал из дому? – И подошло время Истории.

Джек рассказывал ее так часто, изменяя только названия городов по мере продвижения на запад, что она уже сама монологом слетала с языка.

– Нет, сэр. Мне просто надо попасть в Оутли, чтобы какое-то время пожить у тети Элен. Элен Воэн. Она сестра моей мамы. Учительница. Видите ли, прошлой зимой умер мой папа, и жить нам стало тяжелее… а две недели назад у мамы усилился кашель, и она едва могла подняться по лестнице, и доктор сказал, что ей хорошо бы какое-то время провести в постели, вот она и спросила сестру, не возьмет ли она меня к себе. Она учительница и все такое, так что в Оутли я смогу ходить в школу. Тетя Элен никому не позволит бездельничать, будьте уверены.

– Ты хочешь сказать, что твоя мать разрешила тебе добираться из Пальмиры в Оутли на попутках? – спросил мужчина.

– Нет, конечно же, нет… она бы никогда этого не сделала. Нет, она дала мне деньги на автобус, но я решил их сэкономить. У нас дома давно уже не так много денег, да и у тети Элен с ними напряженка. Моя мама разозлилась бы, узнав, что я голосую на дороге. Но мне кажется, это пустая трата денег. Я считаю, что пять баксов – это пять баксов, так чего отдавать их водителю автобуса?

Мужчина искоса глянул на него.

– И как долго ты собираешься пробыть в Оутли?

– Трудно сказать. Я надеюсь, мама скоро поправится.

– Только обратно не добирайся на попутках, хорошо?

– У нас больше нет машины, – ответил Джек, расширяя Историю. Ему это нравилось. – Можете поверить? Они пришли глубокой ночью и забрали ее. Жалкие трусы. Знали, что все будут крепко спать. Пришли глубокой ночью и забрали машину прямо из гаража. Мистер, я бы дрался за нашу машину, и тогда мама отвезла бы меня к тете. А теперь, когда маме надо к доктору, ей приходится спускаться вниз по холму и идти еще примерно пять кварталов до автобусной остановки. Как они могли это сделать? Просто пришли и украли нашу машину! Как только у нас появилась бы такая возможность, мы бы снова начали выплаты. Я хочу сказать, разве это не воровство?

– Случись такое со мной, я бы сказал, что воровство, – кивнул мужчина. – Что ж, я надеюсь, твоя мать быстро поправится.

– Мы оба на это надеемся, – искренне ответил Джек.

Разговор продолжался в том же духе, пока на щитах-указателях не начала мелькать информация о съезде в Оутли. Коммивояжер свернул на резервную полосу сразу за съездом, улыбнулся Джеку.

– Удачи тебе, малыш.

Джек кивнул и открыл дверцу.

– Надеюсь, тебе не придется провести в Оутли много времени.

Джек вопросительно посмотрел на него.

– Ты же знаешь, что это за место?

– Немного. Не так чтобы очень.

– Настоящая дыра. Из тех, где едят то, что раздавят на дороге. Гориллавилл. Ешь пиво, потом пьешь стакан. Что-то вроде этого.

– Спасибо за предупреждение. – Джек вылез из машины. Коммивояжер помахал рукой, и «фарлайн» уехал, быстро превратившись в темную точку, мчащуюся к низкому оранжевому солнцу.

Примерно милю или чуть дольше дорога тянулась по скучной равнине. Далеко впереди Джек видел маленькие щитовые двухэтажные дома, притулившиеся на краю полей, бурых и пустых, и дома эти не выглядели фермерскими. Унылые и редкие, они смотрели на пустынные поля, застыв в серой неподвижной тишине, нарушаемой только далеким гулом, который доносился с автострады 90. Не мычали коровы, не ржали лошади – Джек не видел ни животных, ни сельскохозяйственной техники. Около одного из домов стояло несколько старых ржавых автомобилей. В этих домах могли жить только люди, которые настолько не терпели себе подобных, что даже Оутли казался им излишне густонаселенным городом. Пустующие поля служили им рвом, отгораживавшим их щитовые облупившиеся замки.

Потом Джек вышел на перекресток, прямо-таки срисованный из комикса: две узкие пустынные дороги, перекрещивающиеся в абсолютной пустоте и уходящие в точно такую же пустоту. У Джека уже возникли сомнения в правильности выбранного пути, поэтому он поправил рюкзак и подошел к ржавому черному столбу, на котором крепились два указателя, такие же черные и ржавые, с названиями дорог. Может, сойдя с автострады по съезду, ему следовало пойти налево, а не направо? Согласно указателю, дорога, проложенная параллельно автостраде, называлась Догтаун-роуд. Догтаун[16]? Джек прошелся по ней взглядом. Черная полоска асфальта среди бескрайних, ровных как стол, заросших бурьяном полей. Полоска асфальта, по которой шел он, согласно другому указателю, называлась Милл-роуд. Примерно через милю дорога ныряла в тоннель, почти скрытый кронами деревьев и ковром плюща, издали напоминавшего лобковые волосы. Среди плюща виднелся белый указатель, вероятно, на нем и державшийся. С такого расстояния надпись Джек разобрать не мог. Он сунул руку в карман и сжал монету, подаренную ему капитаном Фарреном.

Желудок уже подавал голос. Пора и пообедать, так что надо двигать отсюда и найти город, где он сможет отработать свою еду. Он решил не сворачивать с Милл-роуд, во всяком случае, пока не минует тоннель и не посмотрит, что на другой стороне. Джек продолжил путь, и черная дыра в зеленой стене деревьев росла с каждым шагом.

Холодный и сырой, пахнущий кирпичной пылью и вспаханной землей тоннель, казалось, всосал его в себя, а потом начал сжиматься. Джек даже испугался, что тоннель уводит под землю – просвета впереди не наблюдалось, – но потом понял, что асфальт идет ровно. «ВКЛЮЧИТЕ ФАРЫ» – предупреждал щит-указатель на въезде в тоннель. Джек наткнулся на кирпичную стену и почувствовал, как на руки посыпалась мелкая крошка.

– Фары, – сказал он себе, сожалея о том, что у него нет даже фонарика. Тоннель, по-видимому, немного изгибался. Джек медленно и осторожно, как слепой, уперся вытянутыми руками в стену и пошел вдоль нее, касаясь шероховатой поверхности пальцами. Когда такое происходило с Койотом в мультфильмах про Дорожного бегуна, тот обычно оказывался на капоте грузовика.

Послышалось суетливое поскребывание по асфальту, и Джек замер.

Крыса, подумал он. Может, кролик, срезающий путь между полями. Нет, судя по звукам, животное было более крупное.

Звук повторился, удаляясь. Джек сделал еще шаг вперед. В глубине тоннеля кто-то вдохнул. Один раз. Мальчик остановился, гадая: Это животное? Он касался пальцами влажной стены, дожидаясь выдоха. На животное не похоже: ни крыса, ни кролик не могли так глубоко вдохнуть. Джек продвинулся еще на несколько дюймов, не желая признаваться себе, что боится того, кто мог затаиться в тоннеле.

Он вновь замер, услышав донесшийся из черноты звук, очень похожий на тихий смешок. В следующую секунду из глубин тоннеля разлился запах, знакомый, пусть пока Джек и не мог определить, где с ним сталкивался, резкий, сильный и мускусный.

Мальчик оглянулся. Вход в тоннель уже наполовину скрывшийся благодаря повороту стены, находился далеко-далеко и размером не превышал кроличью норку.

– Кто здесь? – спросил он. – Эй? Есть здесь кто-нибудь? Кто-нибудь?

Кажется, дальше по тоннелю зашептались.

Он не в Долинах, напомнил Джек себе, в самом худшем случае он мог спугнуть какого-то глупого пса, зашедшего в тоннель, чтобы вздремнуть в прохладной темноте. И тогда он просто спас псу жизнь, разбудив до того, как его раздавит автомобиль.

– Эй, песик! – крикнул он. – Песик!

И тут же его вознаградили звуки лап, бегущих по тоннелю. Но… они приближались или удалялись? Прислушиваясь к мягкому постукиванию, он не мог определить, бежит ли животное к нему или от него. Потом подумал, что источник этих звуков, возможно, не впереди, а сзади, повернул голову и обнаружил, что входа в тоннель уже не видно.

Что-то заскреблось в футе или двух позади, Джек рванулся вперед и сильно ударился плечом об изгибающуюся стену.

Разглядел в темноте силуэт – вроде бы собачий. Джек шагнул и снова остановился – он настолько потерял ориентацию, что решил, будто перенесся в Долины. Тоннель наполнял резкий мускусный, животный запах, и приближался к нему точно не пес.

Дуновение холодного воздуха принесло новые запахи: машинного масла и перегара. Джек чувствовал, что силуэт все ближе.

Лишь на мгновение перед ним возникло зависшее в темноте лицо, словно подсвеченное изнутри слабенькой, едва тлеющей лампочкой: длинное, обиженное, только кажущееся молодым. Ему сопутствовали запахи пота, машинного масла, перегара. Джек вжимался в стену, подняв кулаки, и стоял так даже после того, как лицо растворилось в темноте.

Охваченный ужасом, он подумал, что слышит шаги, легкие и быстрые, удаляющиеся к входу в тоннель, и, оторвав взгляд от квадратного фута черноты, оглянулся. Темнота, тишина. Тоннель опустел. Джек сунул руки под мышки и откинулся на кирпичную стену, прижавшись к ней рюкзаком. Через минуту продолжил путь.

Выйдя из тоннеля, он обернулся, чтобы посмотреть в него. Никаких звуков, никаких странных существ, спешащих к нему. Он приблизился к тоннелю на три шага, всмотрелся в его жерло. А потом сердце его чуть не остановилось, потому что к нему летели два огромных оранжевых глаза. Половину расстояния, разделявшего их и Джека, они преодолели в считанные секунды. Он не мог сдвинуться с места: его ноги по лодыжки ушли в асфальт. Наконец он сумел вытянуть перед собой руки, ладонями вперед, словно пытаясь оттолкнуть опасность. Глаза надвигались на него, загудел клаксон. За секунду до того, как автомобиль вырвался из тоннеля – за рулем сидел краснорожий мужчина, размахивая кулаком, – Джек успел отпрыгнуть в сторону.

– ГО-О-ОВ-НЮ-Ю-Ю… – донеслось из перекошенного рта. Еще не придя в себя, Джек повернулся и смотрел, как автомобиль мчится вниз по склону к городку, судя по всему, Оутли.

Расположенный среди заброшенных полей Оутли расползался от двух основных улиц. Первая, продолжение Милл-роуд, начиналась от огромного обшарпанного здания, возвышавшегося посреди большущей автостоянки. Фабрика, подумал Джек. Далее тянулись салоны подержанных автомобилей (с обвисшими флагами), рестораны быстрого обслуживания (великие американские сиськи), боулинг с гигантской неоновой вывеской («БОУЛ-А-РАМА!»), продовольственные магазины, заправочные станции. После них Милл-роуд превращалась в пять или шесть кварталов делового района, со старыми двухэтажными домами, перед которыми автомобили парковались капотом к тротуару. На другой основной улице, понятное дело, находились дома самых важных жителей города – большие, с верандами и широкими лужайками. На пересечении этих улиц в свете предвечернего солнца мигал красным светофор. Еще один светофор, кварталах в восьми, загорелся зеленым. Неподалеку находилось большое здание с множеством окон, которое выглядело как больница для душевнобольных, хотя, вероятнее всего, было школой. Эти улицы окружали маленькие домики, среди которых встречались постройки непонятного предназначения, огороженные высоким сетчатым забором.

Многие окна фабрики были выбиты, а часть окон в центре города закрывали листы фанеры. В обнесенных сетчатым забором бетонированных дворах лежали груды мусора. Даже дома важных горожан казались запущенными, с просевшими половицами веранд, облупленной краской. Принадлежали они, похоже, владельцам автосалонов, стоянки которых заполняли непродаваемые автомобили.

Джек уже собрался было развернуться и отправиться в Догтаун, несмотря на название, но в этом случае ему вновь пришлось бы пройти по тоннелю на Милл-роуд. В торговом районе кто-то нажал клаксон, и от этого звука Джека охватили невыносимое чувство одиночества и ностальгия.

Он не мог расслабиться, пока не поравнялся с воротами фабрики. Тоннель на Милл-роуд остался далеко позади. Примерно треть окон на грязно-кирпичном фасаде отсутствовала, многие другие таращились на Джека большими квадратами коричневого картона. Даже на дороге ощущались запахи машинного масла, закопченных конвейерных лент, лязгающих шестерен. Джек сунул руки в карманы и быстрым шагом направился к центру города.

Вблизи Оутли выглядел еще более унылым, чем с вершины холма. В салонах подержанных автомобилей продавцы стояли у окон своих офисов, даже не выходя на улицу. Флаги обвисли, потрепанные и безрадостные; оптимистические плакаты, вывешенные вдоль потрескавшегося тротуара перед рядами автомобилей – «ОДИН ВЛАДЕЛЕЦ! ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОКУПКА! АВТОМОБИЛЬ НЕДЕЛИ!», – пожелтели. Чернила расползлись и стекали с некоторых букв, словно их смыло дождем. Очень мало людей ходило по этим улицам. Направляясь к центру города, Джек увидел старика с запавшими щеками и серой кожей, который пытался закатить пустую тележку для продуктов на бордюрный камень. Когда мальчик приблизился, старик что-то проскрипел, враждебно и испуганно, оскалив черные, как у барсука, десны. Он подумал, что Джек хочет отнять у него тележку.

– Извините. – Сердце Джека вновь гулко забилось. Старик всем телом прикрывал тележку, защищая ее, демонстрируя врагу черные десны. – Извините, – повторил Джек. – Я только хотел помочь…

– Пайшивый вой! Пайшивый ВО-О-ОЙ! – взвизгнул старик, слезы покатились по его морщинистым щекам.

Джек поспешил уйти.

Двадцать лет назад, в шестидесятых, Оутли, должно быть, процветал. Часть Милл-роуд в городской черте напоминала о тех временах, когда акции росли, бензин стоил дешево и никто не слышал слов «дискреционный доход»[17], потому что денег всем хватало. Люди вкладывали их во франшизы и маленькие магазинчики, и если не процветали, то хотя бы держались на плаву. Эти короткие кварталы все еще вселяли призрачную надежду, но во франшизных ресторанчиках сидели лишь немногочисленные подростки, потягивавшие колу, а в стеклянных витринах множества магазинов висели плакаты – старые, как и в автосалонах, – с надписями: «ПОСЛЕДНЯЯ РАСПРОДАЖА! ПОЛНАЯ ЛИКВИДАЦИЯ!». Джек не увидел ни одного объявления о найме на работу.

В центре Оутли реальность проглядывала сквозь радостные клоунские цвета, оставшиеся от шестидесятых. Джек тащился вдоль понурых кирпичных домов, рюкзак становился все тяжелее, а ноги болели все сильнее. Он бы пошел в Догтаун, если бы не ноги и необходимость вновь пройти по тоннелю на Милл-роуд. Разумеется, в темноте не прятался скалящийся человек-волк – в этом он уже себя убедил. И никто не заговаривал с ним в тоннеле. Просто Долины очень его потрясли. Сначала королева, потом убитый парнишка у перевернувшейся телеги, половина лица которого превратилась в кровавую пульпу. Наконец, Морган и деревья. Но это произошло там, где подобное могло случиться… даже, вероятно, считалось нормальным. Здесь этим вещам не место.

Он оказался перед длинным грязным окном, над которым едва читалась облупившаяся надпись на кирпичной стене: «МЕБЕЛЬНЫЙ СКЛАД». Джек приложил руки к глазам, всмотрелся в стекло. Увидел деревянный пол, а на нем – диван и стул, покрытые белыми чехлами, на расстоянии пятнадцати футов друг от друга. Двинулся дальше, гадая, не придется ли ему выпрашивать еду.

Чуть впереди четверо мужчин сидели в автомобиле перед магазином с забитыми досками окнами. Джек посмотрел на автомобиль, древний черный «десото», который выглядел так, словно из него сейчас выскочит Бродерик Кроуфорд, отметил отсутствие покрышек. На лобовом стекле красовался приклеенный скотчем прямоугольник желтой бумаги пять на восемь дюймов, гласивший: «КЛУБ ХОРОШЕЙ ПОГОДЫ». Мужчины – двое на переднем сиденье, двое на заднем – играли в карты. Джек подошел к переднему пассажирскому окну.

– Извините, – обратился он к мужчинам, и сидевший ближе других картежник глянул на него рыбьим серым глазом. – Вы не знаете, где…

– Отвали, – сипло, словно с набитым ртом, ответил мужчина. Половину лица, обращенную к Джеку, испещряли старые шрамы от угрей, а само лицо выглядело на удивление плоским, словно кто-то наступил на него еще в младенчестве.

– Я просто хотел узнать, нет ли тут места, где я мог бы поработать пару дней.

– Попробуй Техас, – предложил мужчина, сидевший на водительском кресле, и пара на заднем сиденье загоготала, расплескав пиво на свои карты.

– Я сказал тебе, парень, отвали. – Плосколицый рыбьеглазый мужчина посмотрел на Джека. – Или я самолично выбью из тебя все дерьмо.

И Джек понимал, что тот говорит правду: задержись он еще на секунду, и мужчина вылезет и изобьет его в кровь. Потом вернется в машину и откроет новую банку пива. Пол был усеян банками «Роллинг рок»: выпитые валялись на боку, полные стояли в пластиковых упаковках. Джек отступил на шаг; «рыбий глаз» уже отвернулся от него.

– Наверное, действительно попробую поискать работу в Техасе. – Он двинулся дальше, ожидая услышать, как за спиной откроется дверца «десото», но услышал только, как вскрыли очередную банку пива.

Сначала треск, потом шипение.

Джек ушел не оглядываясь.

Он добрался до конца квартала и оказался на перекрестке с другой главной улицей. На засыхающей лужайке с желтыми сорняками стояли фибергласовые фигурки, отдаленно напоминавшие диснеевских оленят. Бесформенная старуха с мухобойкой в руке смотрела на него с дивана-качелей, стоящего на веранде.

Джек отвернулся от ее подозрительного взгляда и увидел перед собой последний из унылых кирпичных домов на Милл-роуд. Три бетонные ступени вели к раскрытой сетчатой двери. В длинном темном окне светилась рекламная надпись «БУДВАЙЗЕР». На фут правее красовалась вывеска: «БАР АПДАЙКА В ОУТЛИ», – а несколькими дюймами ниже к стеклу был приклеен желтый бумажный прямоугольник, такой же, как на ветровом стекле «десото», только с желанными словами «ТРЕБУЮТСЯ ПОМОЩНИКИ». Джек снял рюкзак с плеч, сунул под мышку и поднялся по ступеням. И когда он переходил из утомленного солнечного света в темноту бара, ему вдруг вспомнился густой плющ на въезде в тоннель на Милл-роуд.

Глава 9 Джек в «Ловчем кувшине»

Менее чем через шестьдесят часов Джек Сойер, пребывавший в совсем ином состоянии духа, чем тот Джек Сойер, который решился войти в тоннель Оутли в среду, находился в холодной кладовой «Бара Апдайка», прятал рюкзак за бочонками «Буша», стоявшими в дальнем углу, как алюминиевые кегли на боулинговой дорожке великана. Джек собирался убежать через два часа, после закрытия бара. Слово это – не уйти, не покинуть, а убежать – свидетельствовало о том, в какой отчаянной, по его мнению, ситуации он оказался.

Мне было шесть, Джону Б. Сойеру было шесть, Джеки было шесть. Шесть.

Мысль эта, несомненно, абсурдная, в тот вечер возникла у него в голове и принялась повторяться. Он счел ее очередным свидетельством того, как он напуган, насколько уверен, что попал в ловушку, которая вот-вот захлопнется. Он понятия не имел, что означает эта мысль, она просто кружилась и кружилась в голове, как деревянная лошадка, закрепленная на поворотном круге карусели.

Шесть. Мне было шесть. Джеки Сойеру было шесть.

Снова и снова, по кругу и по кругу несется она.

Кладовая примыкала к общему залу бара, и сегодня разделявшая их стена вибрировала от шума, пульсировала, как кожа на барабане. Всего лишь двадцатью минутами раньше это был пятничный вечер, а по пятницам текстильная фабрика Оутли и завод резинотехнических изделий Догтауна выплачивали зарплату. И теперь народу в баре набилось под завязку… и даже больше. Слева от барной стойки висело большое объявление: «ОДНОВРЕМЕННОЕ ПРЕБЫВАНИЕ В ЗАЛЕ БОЛЕЕ 220 ЧЕЛОВЕК ЯВЛЯЕТСЯ НАРУШЕНИЕМ ПУНКТА 331 ПРАВИЛ ПРОТИВОПОЖАРНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ, ДЕЙСТВУЮЩИХ НА ТЕРРИТОРИИ ОКРУГА ДЖЕНЕСИ». Вероятно, пункт 331 временно прекращал свое действие по завершении рабочей недели, потому что, по прикидкам Джека, в баре собралось больше трехсот человек, отрывавшихся под музыку кантри-вестерн-группы, именовавшей себя «Парни из Дженни-Вэлли». Играли они ужасно, но у них была педальная стил-гитара. «Здешние парни любят педал-стил, Джек», – объяснил ему Смоуки.

– Джек! – проорала Лори, перекрывая стену звука.

Лори, женщина Смоуки. Джек не знал ее фамилии. Он едва слышал голос Лори за грохотом музыкального автомата, вопящего на полную мощность, потому что группа ушла на перерыв. Все пятеро музыкантов стояли у дальнего конца барной стойки и накачивались «Черным русским», который отпускался им за полцены. Лори сунула голову в кладовую. Тусклые светлые волосы удерживали детские белые заколки, поблескивавшие под флуоресцентным светом.

– Джек, если ты сейчас же не прикатишь этот бочонок, боюсь, он сломает тебе руку.

– Хорошо, – ответил Джек. – Скажи ему, что сейчас буду.

У него по коже побежали мурашки, и не от холода. У Смоуки Апдайка не забалуешь. Смоуки, который то и дело менял бумажные поварские колпаки, нахлобучивая их на узкую голову, Смоуки с большими пластмассовыми вставными челюстями, купленными по почтовому каталогу, наводящими ужас и чересчур красивыми в своей идеальной ровности, Смоуки с яростными карими глазами и грязно-желтыми склерами старика. Смоуки Апдайк, который каким-то образом, по-прежнему непонятным для Джека – и оттого еще более пугающим, – сумел превратить мальчика в узника.

Музыкальный автомат временно смолк, остался рев толпы, который даже чуть усилился, чтобы компенсировать музыкальную паузу. Какой-то ковбой с озера Онтарио затянул грубым пьяным голосом: «Йи-и-и-ХО-О!» Вскрикнула женщина. Разбилось что-то стеклянное. Вновь включился музыкальный автомат, взревел, как двигатели ракеты «Сатурн» при взлете.

Из тех мест, где едят то, что раздавят на дороге.

Сырым.

Джек наклонился над алюминиевым бочонком, перетащил его примерно на три фута, скривив рот от боли. Несмотря на холод, на лбу выступил пот, спина запротестовала. Бочонок скрежетал, продвигаясь по неровному бетону. Джек остановился, тяжело дыша, в ушах у него звенело.

Он подвез ручную тележку к бочонку. Поставил его на обод, покатил вперед, к тележке, и когда уже опускал, потерял над ним контроль – тот весил лишь на несколько фунтов меньше Джека. Бочонок тяжело плюхнулся на переднюю часть тележки, где лежал кусок ковра, чтобы смягчать подобные удары. Джек попытался закатить бочонок на тележку, одновременно убрав руки, чтобы их не раздавило между бочонком и бортом тележки. Не успел. Тем не менее руки остались целы. Джек сунул пульсирующие болью пальцы левой руки в рот и пососал, в его глазах стояли слезы.

Ладно, пальцы он лишь слегка прищемил, но слышал шипение газа, выходящего из дренажного клапана на крышке бочонка. Если Смоуки подключит бочонок и пойдет пена… или, хуже того, если откроет крышку и пиво гейзером ударит ему в лицо…

Лучше о таком не думать.

Прошлым вечером, в четверг, когда он попытался прикатить Смоуки бочонок, тот упал на бок. Дренажный клапан сорвало. Пиво, пенясь, потекло по полу к сливному отверстию. Джек стоял, перепуганный и застывший, не слыша криков Смоуки. Из бочонка вытекал не «Буш» – «Кингсленд». Не пиво, а эль… королевский эль.

Тогда Смоуки ударил его первый раз, отбросив мальчика на занозистую стену кладовой.

– Это твое жалованье за сегодня, – прорычал Смоуки. – И больше так не делай, Джек.

В этой фразе, «больше так не делай», сильнее всего Джека напугало предположение, что у него будет еще много возможностей сделать это. То есть Смоуки Апдайк ожидал, что он пробудет здесь долгое, долгое время.

– Джек, поторопись!

– Уже иду, – тяжело дыша, ответил Джек. Спиной вперед покатил тележку к двери, нащупал сзади ручку, повернул, распахнул дверь. Она ударилась обо что-то большое, мягкое и податливое.

– Господи, смотри, куда прешь!

– Ой, извините.

– Я тебе сейчас ойкну, говнюк, – ответил голос.

Джек подождал, пока не стихнут тяжелые шаги в коридоре, вновь попытался открыть дверь.

Узкий коридор был выкрашен ядовито-зеленой краской. В нем воняло говном, и мочой, и чистящим средством «Тайди Боул». Стены покрывали граффити – творчество скучающих пьяниц, дожидавшихся возможности использовать по назначению «ПОЙНТЕРОВ» или «СЕТТЕРОВ». Самая большая надпись, сделанная черным маркером, растянулась почти во всю зеленую стену и казалась апофеозом тупой, бесцельной ярости, накопившейся в Оутли: «ОТПРАВИТЬ В ИРАН ВСЕХ АМЕРИКАНСКИХ НИГГЕРОВ И ЕВРЕЕВ».

Шум общего зала проникал и в кладовую. В коридоре он уже гремел. Джек бросил взгляд поверх бочонка на тележке, чтобы убедиться, что его рюкзак не виден от двери.

Он понимал, что должен уйти. Должен. Молчащий телефон наконец-то заговорил и, казалось, заковал его в капсулу темного льда… это было плохо. Но Рэндолф Скотт был еще хуже. Конечно, этот парень не был Рэндолфом Скоттом, просто он выглядел как Рэндолф Скотт в фильмах пятидесятых. Смоуки Апдайк, возможно, был еще хуже… хотя Джек в этом уже сомневался. С того момента, как увидел (или подумал, что увидел), что глаза человека, похожего на Рэндолфа Скотта, меняют цвет.

Но хуже всего был сам Оутли… это Джек знал наверняка.

Оутли, штат Нью-Йорк, в самом сердце округа Дженеси, теперь казался ужасной западней, которую поставили на Джека… прямо-таки муниципальным «ловчим кувшином». Одно из чудес природы, «ловчий кувшин». Попасть в него легко. Выбраться – практически невозможно.

Высокий мужчина с большущим, покачивающимся животом стоял, ожидая, когда освободится мужской туалет. Он перекатывал из одного уголка рта в другой пластиковую зубочистку и пристально смотрел на Джека. Подросток решил, что угодил дверью в этого пузатого.

– Говнюк, – сообщил пузатый, и тут дверь туалета открылась. Из него вышел мужчина. На мгновение глаза Джека встретились с его глазами. Тот самый мужчина, похожий на Рэндолфа Скотта. Но не кинозвезда – обычный рабочий из Оутли, пропивающий недельное жалованье. Потом он уедет на наполовину оплаченном «мустанге» с дребезжащими дверцами или на оплаченном на три четверти мотоцикле – большом старом добром «харлее», возможно, с наклейкой «ПОКУПАЙ АМЕРИКАНСКОЕ» на боку.

Его глаза стали желтыми.

Нет, это твое воображение, Джек, всего лишь твое воображение. Он всего лишь…

…всего лишь рабочий, который приглядывается к нему, потому что он – новенький. Сам-то, наверное, учился здесь в старшей школе, играл в футбол, накачал девчонку-католичку из группы поддержки и женился на ней, девчонка растолстела на шоколаде и готовых обедах «Штоуффера». Обычный неудачник из Оутли, всего лишь…

Но его глаза стали желтыми.

Прекрати! Не стали!

И все-таки что-то в нем заставило Джека подумать о случившемся по пути в город… случившемся в темноте тоннеля.

Толстяк, обозвавший его говнюком, отпрянул от сухощавого мужчины в джинсах «Левайс» и чистой белой футболке. Рэндолф Скотт двинулся к Джеку, размахивая большими жилистыми руками.

Его глаза блеснули ледяной синевой… и начали изменяться, мутнеть и светлеть.

– Малыш, – произнес он, и Джек торопливо удрал, открыв задом дверь, не волнуясь о том, кого она могла ударить.

Шум обрушился на него. Кенни Роджерс ревел хвалебную песнь некоему Рубену Джеймсу. Ты подставлял всегда другую щеку, – вдалбливал Кенни набившимся в зал пьяницам, – ведь кротких ждет прекрасный лучший мир. Кротких в зале Джек не видел. «Парни из Дженни-Вэлли» возвращались на эстраду и разбирали инструменты. Все выглядели пьяными и потерянными… возможно, не понимали, где находятся, за исключением игравшего на педальной стил-гитаре. На лице этого парня читалась скука.

Слева от Джека женщина что-то жарко говорила в трубку телефона-автомата. Сам Джек, будь его воля, больше никогда не прикоснулся бы к трубке, даже за тысячу долларов. Пока она говорила, пьяный спутник лапал ее, засунув руку под ковбойку. На большой танцплощадке не меньше семидесяти пар топтались и обнимались независимо от того, какая звучала музыка, быстрая или медленная. Просто обнимались, вжимаясь друг в друга, руки мяли ягодицы, губы сливались с губами, пот тек по щекам и проступал большими кругами под мышками.

– Слава тебе, Господи! – воскликнула Лори и открыла калитку, чтобы Джек мог вкатить бочонок за стойку. Смоуки стоял в середине, наполнял поднос Глории джин-тоником, водкой с лимонным соком и коктейлем «Черный русский», который действительно составлял конкуренцию пиву в борьбе за право называться самым популярным напитком Оутли.

Джек увидел Рэндолфа Скотта, выходящего в зал из коридора. Он смотрел в сторону Джека, его синие глаза тут же поймали взгляд мальчика. Рэндолф легонько кивнул, как бы говоря: Мы поговорим. Да, сэр. Может, мы поговорим о том, что могло, а чего не могло быть в тоннеле Оутли. Или о кнутах. Или о больных матерях. Может, поговорим о том, что ты проведешь в округе Дженеси много-много времени, пока не станешь стариком, плачущим над тележкой для продуктов. Что думаешь насчет этого, Джеки?

По телу Джека пробежала дрожь.

Рэндолф Скотт улыбнулся, словно увидел эту дрожь… или почувствовал. Потом нырнул в толпу.

Мгновением позже сильные тонкие пальцы Смоуки впились в плечо Джека – искали самое болезненное место и, как всегда, нашли. Умные пальцы, знающие, где проходят нервы.

– Джек, ты должен шевелиться быстрее. – В голосе Смоуки почти слышалось сочувствие, но пальцы давили, двигались, искали. От него пахло розовыми пастилками «Канада минт», которые он то и дело кидал в рот. Купленные по почте вставные челюсти клацали и щелкали. Иногда слышалось мерзкое чавканье, когда они сползали, а он засасывал их на положенное место. – Ты должен шевелиться быстрее, а не то мне придется смазать тебе зад скипидаром. Ты понимаешь, что я говорю?

– Д-да, – ответил Джек, стараясь не застонать.

– Ладно. Это хорошо. – На мгновение пальцы Смоуки вжались сильнее, надавили на нервный узел. Джек застонал. Смоуки это вполне устроило. Он убрал руку.

– Помоги мне подсоединить бочонок, Джек. И давай сделаем это быстро. Вечер пятницы, люди хотят пить.

– Утро субботы, – тупо поправил его Джек.

– И тогда тоже хотят. За дело.

Джеку как-то удалось помочь Смоуки поднять бочонок на квадратную подставку под стойкой. Тонкие, похожие на веревки мышцы Смоуки бугрились и извивались под футболкой с надписью «БАР АПДАЙКА В ОУТЛИ». Бумажный колпак на узкой голове этого хорька оставался на месте, край всегда касался левой брови, вопреки закону всемирного тяготения. Джек наблюдал, затаив дыхание, как Смоуки отворачивает красный дренажный клапан-пробку. Бочонок задышал более шумно, но не вспенился. Тихий вздох облегчения сорвался с губ Джека.

Смоуки уже катил к нему пустой бочонок.

– Отвези его в кладовую, а потом приберись в туалете. Помнишь, что я говорил тебе сегодня днем?

Джек помнил. В три часа дня взвыла сирена, словно оповещая о воздушном налете, и Джек чуть не выпрыгнул из штанов. Лори засмеялась и повернулась к Смоуки: «Глянь на Джека, Смоуки. Думаю, он только что обмочился». Смоуки мрачно, без тени улыбки глянул на Джека и подозвал его взмахом руки. Объяснил, что эта сирена сообщает о начале выплаты недельного жалованья на текстильной фабрике Оутли. Сказал, что такая же сирена оповещает о начале выплаты на заводе резинотехнических изделий Догтауна. Там изготавливали пляжные игрушки, надувных кукол и презервативы с такими названиями, как «Ребрышки удовольствия». Скоро, сказал Смоуки, в бар потянется народ.

– И ты, и я, и Лори, и Глория должны стать быстрыми как молния, – наставлял его Смоуки, – потому что в пятницу после крика орла мы должны заработать все те деньги, которые недополучаем каждое воскресенье, понедельник, вторник, среду и четверг. Когда я крикну тебе, что надо привезти бочонок пива, ты должен сделать это, прежде чем смолкнет мой крик. И каждые полчаса заходи в туалет со своей шваброй. В пятницу вечером каждый посетитель облегчается раз в четверть часа, а то и чаще.

– Женский я беру на себя, – добавила подошедшая Лори. Ее тонкие волосы вились золотом, белизна кожи соперничала с вампирами из комиксов. Она то ли простудилась, то ли сидела на кокаине, потому что постоянно шмыгала носом. Джек полагал, что это простуда. Он сомневался, что в такой дыре, как Оутли, кто-то мог позволить себе кокаин: слишком дорогое удовольствие. – Женщины получше мужчин. Не намного, но все-таки получше.

– Заткнись, Лори.

– Сам заткнись, – огрызнулась она, и рука Смоуки сверкнула молнией. Прогремел гром, и внезапно на бледной щеке Лори возник отпечаток пятерни Смоуки, как переводная татуировка. Лори заплакала… но Джек, к своему полному недоумению, увидел, что ее глаза светятся счастьем. Она относилась к женщинам, верившим в принцип «бьет – значит, любит».

– Не сиди сложа руки, и у тебя не возникнет проблем, – продолжил Смоуки. – Помни, что должен пошевеливаться, если я крикну, что надо привезти бочонок. И помни, что надо каждые полчаса заходить со шваброй в мужской туалет и подтирать блевоту.

Тут он снова сказал Смоуки, что хочет уйти, а Смоуки повторил свое лживое обещание насчет второй половины воскресенья… Но какой смысл думать об этом?

Крики стали громче, к ним добавился грубый смех. Раздался треск ломающегося стула и пронзительный крик боли. Кулачный бой – третий за вечер – завязался на танцплощадке. Смоуки выругался и протиснулся мимо Джека.

– Убери этот бочонок.

Джек положил пустой бочонок на тележку и повез к двери в коридор, опасаясь вновь наткнуться на Рэндолфа Скотта. Но увидел, что тот стоит в толпе вокруг дерущихся, и чуть расслабился.

В кладовой он поставил пустой бочонок на погрузочную платформу – за этот вечер в «Баре Апдайка в Оутли» опустошили уже шесть бочек. Покончив с этим, вновь проверил, на месте ли рюкзак. Его охватила паника – рюкзак украли, – и сердце застучало паровым молотом. В рюкзаке лежала и бутылка с волшебным соком, и монета из Долин, ставшая в этом мире серебряным долларом. Вспотев от ужаса, Джек сместился правее, сунул руку между двух следующих бочонков. Нащупал через зеленый нейлон рюкзака округлость бутылки Спиди. Сердцебиение начало выравниваться, но Джека трясло, а ноги подгибались – так бывает, когда едва не случилась беда.

Мужской туалет вызывал отвращение. Раньше Джека могло вырвать от одного вида блевотины, но за этот вечер привык к вони… и полагал, что это не самое худшее. Он налил горячей воды, добавил порошка «Комет» и принялся сгребать все это месиво к сливному отверстию, мыслями вернувшись к событиям последних двух дней, волнуясь, как волнуется животное, попавшее лапой в капкан.

Когда Джек впервые вошел в «Бар Апдайка в Оутли», его встретили темнота и пустота. Музыкальный автомат и еще два, для игры в пинбол и «Космических захватчиков», были выключены. Светилась только реклама пива «Буш» над барной стойкой: цифровые часы меж двух горных пиков, напоминавшие невиданную летающую тарелку.

Чуть улыбаясь, Джек направился к стойке. И почти подошел к ней, когда за спиной раздался бесстрастный голос:

– Это бар. Несовершеннолетних здесь не обслуживают. Ты что, тупой? Пошел вон.

Джек чуть не выпрыгнул из штанов. Он как раз нащупал в кармане деньги, думая, что все будет как в «Золотой ложке»: он сядет на высокий стул, что-то закажет, потом спросит о работе. Разумеется, нанимать на работу такого, как он, незаконно, во всяком случае, без разрешения, подписанного родителями или опекуном, но зато ему можно платить меньше установленного законом минимума. Намного меньше. И переговоры о жалованье обычно начинались с Истории № 2 – «Джек и злой отчим».

Он развернулся и увидел мужчину, сидевшего в одиночестве в одной из кабинок и смотревшего на него с холодной, презрительной настороженностью. Мужчину тощего, но крепкого – веревки мышц ходили под белой футболкой и на шее. Футболке составляли компанию мешковатые белые поварские штаны и бумажный поварской колпак, сдвинутый на левую бровь. Узкой головой мужчина напоминал хорька. Короткие волосы серебрились на висках. Между большими руками лежала стопка счетов и калькулятор «Тексас инструментс».

– Я увидел ваше объявление о работе, – ответил Джек, не питая особых надежд. Этот мужчина не собирался его нанимать, да он и сам не знал, хочет ли здесь работать. Мужчина выглядел злым и прижимистым.

– Увидел, значит? – хмыкнул тот. – Должно быть, научился читать в один из перерывов между прогулами. – На столе лежала пачка «Филлис черутс». Мужчина достал одну.

– Я не знал, что это бар. – Джек отступил на шаг к двери. Солнечный свет пробивался сквозь грязное стекло, а потом, казалось, замертво падал на пол, словно «Бар Апдайка в Оутли» находился в другом измерении. – Наверное, я подумал, что это… вы понимаете, бар и гриль. Что-то такое. Я уже ухожу.

– Подойди сюда. – Карие глаза мужчины пристально смотрели на него.

– Нет, все хорошо, – нервно ответил Джек. – Я уже…

– Подойди сюда. Сядь. – Мужчина зажег деревянную спичку, чиркнув о ноготь большого пальца, раскурил сигару. Муха, сидевшая на поварском колпаке, жужжа, улетела в темноту. Его взгляд не отрывался от Джека. – Я тебя не укушу.

Джек медленно подошел к кабинке, после короткого колебания скользнул за столик напротив мужчины, чинно сложил руки перед собой. Шестьдесят часов спустя, с падающими на глаза влажными от пота волосами, подтирая мочу и блевоту в мужском туалете в половине первого ночи, Джек думал – нет, знал, – что его глупая самоуверенность позволила ловушке захлопнуться (и она захлопнулась в тот момент, когда он сел напротив Смоуки Апдайка, пусть тогда он об этом не догадывался). Венерина мухоловка закрывается, если внутрь залетает несчастное насекомое. «Ловчий кувшин» с его тонким ароматом и гладкими как стекло стенками ждет, пока какой-нибудь крылатый идиот не окажется внутри, где и утонет в скопившейся на дне дождевой воде. В Оутли кувшин наполняла не вода, а пиво – других отличий не наблюдалось.

Если бы он тогда убежал…

Но он не убежал. И еще подумал, стараясь выдержать холодный карий взгляд, а вдруг он все-таки получит работу. Майнетт Банберри, женщина, которой принадлежала «Золотая ложка» в Обурне, отнеслась к Джеку по-доброму, обняла на прощание, чмокнула в щеку и даже дала три больших сандвича в дорогу, но он прекрасно понимал, что к чему. Мягкость и даже некое подобие доброты не скрывали хладнокровной нацеленности на получение прибыли, то есть, откровенно говоря, жадности.

В штате Нью-Йорк минимальная часовая заработная плата составляла три доллара сорок центов. Как и требовал закон, эта информация висела на кухне «Золотой ложки»: ярко-розовый лист, размерами почти не уступавший киношному постеру. Но поваром здесь работал гаитянин, который едва говорил по-английски и наверняка въехал в страну нелегально. Так, во всяком случае, думал Джек. Готовил он как бог, ломтики картофеля и моллюски не проводили в кипящем масле ни секунды дольше положенного. Девушка, помогавшая миссис Банберри обслуживать клиентов, очень миленькая, но с пустыми глазами, попала к ней по программе обеспечения работой умственно отсталых. В таких случаях закон о минимальной часовой заработной плате не применялся, и шепелявая слабоумная красотка с неподдельным восторгом сообщила Джеку, что зарабатывает доллар двадцать пять центов каждый час, и все эти деньги – ее.

Сам Джек получал полтора доллара. Он выторговал себе такую оплату и знал: если бы миссис Банберри не оказалась в бедственном положении – ее посудомойщик смылся, ушел выпить чашечку кофе и не вернулся, – она бы торговаться не стала. Или соглашайся на доллар двадцать пять центов, сынок, или скатертью дорога. Это свободная страна.

И теперь, думал он с незнакомым ему прежде цинизмом, который являлся частью его новой самоуверенности, перед ним другая миссис Банберри. Мужчина, а не женщина, крепкий и худой, а не толстый и приветливый, кислый, а не улыбчивый, но в принципе – все та же миссис Банберри.

– Значит, ищешь работу? – Мужчина в белых штанах и бумажном колпаке положил сигару в пепельницу со словом «КЭМЕЛС» на дне. Муха перестала мыть ножки и улетела.

– Да, сэр, но вы говорите, что это бар и все такое…

Предчувствие беды вновь шевельнулось в нем. Эти карие глаза и желтые склеры его тревожили – глаза старого кота-охотника, который расправился со многими и многими мышками.

– Да, это мой бар. Смоуки Апдайк. – Он протянул руку. Джек в изумлении протянул свою. Мужчина сжал ее один раз, почти до боли. Потом ослабил хватку… но руки Джека не выпустил. – Ну?

– Что? – Джек понимал, что выглядит глупо и даже испуганно… но он чувствовал себя глупо и немного испугался. И потом, он хотел, чтобы Апдайк отпустил его руку.

– Разве родители не научили тебя представляться?

Вопрос прозвучал столь неожиданно, что Джек едва не назвал свои настоящие имя и фамилию, а не те, которыми воспользовался в «Золотой ложке». Их он называл и подвозившим его людям, если они хотели знать, кого посадили в свой автомобиль. Он уже свыкся с тем, что Льюис Фаррен – его «дорожное имя».

– Джек Со… э… Сотель, – ответил он.

Апдайк еще секунду сжимал его руку, карие глаза не мигая смотрели на мальчика. Потом разжал пальцы.

– Джек Со-э-Сотель. Наверное, самая длинная гребаная фамилия во всем телефонном справочнике, да, малыш?

Джек покраснел, но промолчал.

– Ты не такой уж здоровый. Думаешь, сможешь поставить на обод девяностофунтовый бочонок с пивом и закатить его на ручную тележку?

– Думаю, смогу, сэр, – ответил Джек, не зная, сможет или нет. Впрочем, особой проблемы он не видел: в таком пустующем баре бочонки, похоже, приходилось менять только по большим праздникам.

Апдайк словно прочитал его мысли.

– Да, сейчас никого нет. В четыре-пять часов мы начинаем вертеться. А по выходным здесь действительно полно народу. Именно тогда тебе придется отрабатывать свои деньги, Джек.

– Ну, я не знаю. А сколько вы будете платить?

– Доллар в час, – ответил Апдайк. – Хотел бы платить больше, но… – Он пожал плечами и постучал пальцем по пачке счетов. Даже улыбнулся одними губами, как бы говоря: Сам видишь, как обстоят дела, малыш, все в Оутли замедляется, как дешевые карманные часы, которые забыли завести… все замедляется с семьдесят первого года. Его глаза по-прежнему неотрывно наблюдали за лицом Джека, пристальные, как у кота.

– Не так чтобы много. – Джек говорил медленно, но думать старался очень быстро.

«Бар Апдайка в Оутли» – могила… за стойкой не было даже несчастного алкоголика, посасывающего пиво и не отрывающего глаз от телевизора. Если в Оутли и пьют, так это в том автомобиле-«клубе». Полтора доллара в час – тяжело заработанные деньги, если пахать, не разгибая спины. В таком месте доллар в час – легкая работенка.

– Да, – согласился Апдайк, возвращаясь к калькулятору, – не много. – Его голос говорил, что Джек может согласиться или уйти. Обсуждение закончилось.

– Может, мне и подойдет.

– Что ж, это хорошо, – кивнул Апдайк. – Теперь мы должны выяснить еще один момент. От кого ты бежишь и кто тебя ищет? – Карие глаза вернулись к лицу Джека и теперь буравили его. – Если кто-то идет по твоему следу, я не хочу, чтобы он портил мне жизнь.

Этот вопрос не поколебал самоуверенности Джека. Он не считал себя семи пядей во лбу, но ему хватало ума, чтобы понять: в пути потребуется еще одна легенда, предназначенная для потенциальных работодателей. История № 2 – «Злобный отчим».

– Я из маленького городка в Вермонте. Фендервилла. Мои мать и отец развелись два года назад. Отец пытался получить опеку надо мной, но судья отдал меня матери. Так они поступают практически всегда.

– Именно так они и поступают. – Апдайк снова занялся счетами и так низко склонился над калькулятором, что едва не касался носом клавиш, но Джек чувствовал, что он все равно слушает.

– Мой отец поехал в Чикаго и там нашел работу. Он пишет мне примерно раз в неделю, но перестал приезжать в прошлом году, после того как Обри избил его. Обри…

– Твой отчим, – вставил Апдайк, и Джек сощурился: к нему вернулось недавнее недоверие. В голосе Апдайка не было сочувствия. Тот будто смеялся над ним, зная, что история Джека – выдумка чистой воды.

– Да, – кивнул Джек. – Моя мама вышла замуж полтора года назад. Он часто меня бьет.

– Грустно, Джек. Очень грустно. – Апдайк поднял голову, сардонические недоверчивые глаза вновь смотрели на Джека. – И ты удрал в Чикаго, где вы с отцом будете счастливо жить до скончания веков.

– Я на это надеюсь, – ответил Джек, и тут его осенило. – Я точно знаю, что мой настоящий отец не будет подвешивать меня за шею в стенном шкафу. – Он оттянул ворот футболки, показав отметину. Она уже поблекла, но пока он работал в «Золотой ложке», оставалась яркой и отвратительно лилово-красной. Как клеймо. Однако в «Золотой ложке» у него не было повода демонстрировать ее. Разумеется, оставил эту отметину корень, который едва не оборвал жизнь Джека в другом мире.

Экспромт удался: он увидел, как глаза Апдайка широко раскрылись от удивления, а может, и шока. Мужчина наклонился вперед, сдвинув несколько желтых и розовых листков.

– Господи Иисусе, малыш. Это сделал твой отчим?

– Тогда я и решил убежать.

– Он может появиться здесь в поисках своего автомобиля, или мотоцикла, или бумажника, или гребаной заначки травки?

Джек покачал головой.

Смоуки еще несколько секунд смотрел на Джека, потом выключил калькулятор.

– Пойдем в кладовую, малыш.

– Зачем?

– Хочу посмотреть, сможешь ли ты поставить один из этих бочонков на ребро. Если сможешь привезти бочонок, когда он мне потребуется, работа твоя.

Джек, к полной удовлетворенности Апдайка, продемонстрировал, что может поставить большой алюминиевый бочонок на ребро, а потом, перекатывая, поставить на тележку. Он справился без особых проблем – только днем позже он уронит бочонок и получит в нос.

– Что ж, неплохо, – кивнул Апдайк. – Ты, конечно, маловат для такой работы и, возможно, наживешь гребаную грыжу, но тебя никто не неволил.

Он сказал Джеку, что начинать тот будет в полдень и работать до часа ночи («Во всяком случае, пока сможешь»), а платить ему будут каждый вечер при закрытии. Наличными.

Они вернулись в зал и там увидели Лори, в темно-синих баскетбольных шортах, таких коротких, что из-под них виднелись края вискозных трусиков, и блузке без рукавов, которую она наверняка приобрела в «Маммот-марте» в Батавии. Ее жидкие светлые волосы удерживали пластмассовые заколки, и она курила «Пэлл-Мэлл», густо измазав фильтр помадой. Большой серебряный крест болтался между грудями.

– Это Джек, – представил своего нового работника Апдайк. – Можешь убрать объявление.

– Беги, малыш, – посоветовала ему Лори. – Еще есть время.

– Закрой хлебало.

– Заставь меня.

Апдайк шлепнул ее по заду, достаточно сильно, чтобы она отлетела к стойке. Джек моргнул, вспомнив, как щелкал кнут Осмонда.

– Мужлан. – Глаза Лори заблестели от слез… но выглядела она очень довольной, словно считала, что так и должно быть.

Тревога Джека теперь ощущалась отчетливее, резче… перешла в страх.

– Не обращай на нас внимания, малыш. – Лори направилась к желтому прямоугольнику объявления. – Все будет хорошо.

– Его зовут Джек – не малыш. – Смоуки вернулся в кабинку, где проводил «собеседование» с Джеком, и начал собирать счета. – Малыш – это гребаный козленок. Или тебя не учили этому в школе? Приготовь парню пару бургеров. Он будет начинать работу в полдень.

Лори сняла с окна объявление и положила за музыкальный автомат с таким видом, будто проделывала это многократно. Проходя мимо Джека, подмигнула ему.

Зазвонил телефон.

Все трое посмотрели на него, вздрогнув от резкого звука. Джеку показалось, что к стене прилип большой черный слизняк. Мальчик словно выпал из времени. Успел заметить бледность Лори – цветом выделялись только поблекшие пятнышки прыщей. Успел всмотреться в жесткое, скрытное лицо Апдайка, увидеть выпирающие вены на его длинных кистях. И прочесть пожелтевшее объявление над телефонным аппаратом: «ПОЖАЛУЙСТА, ОГРАНИЧЬТЕ РАЗГОВОР ТРЕМЯ МИНУТАМИ».

В повисшей тишине телефон звонил и звонил.

Джек, охваченный внезапным ужасом, подумал: Это меня. Издалека… из далекого, ОЧЕНЬ далекого далека.

– Ответь, Лори, – бросил Апдайк, – чего стоишь?

Лори пошла к телефону.

– «Бар Апдайка в Оутли». – Ее тихий голос дрожал. Она послушала. – «Бар Апдайка в Оутли». Алло? Алло?.. Твою мать.

И с треском повесила трубку.

– Никого. Мальчишки, наверное. Иногда хотят знать, есть ли у нас «Принц Альберт» в жестянке. Какие ты любишь бургеры, малыш?

– Джек! – взревел Апдайк.

– Джек, хорошо, хорошо, Джек. Какие ты любишь бургеры, Джек?

Джек ответил, что не сильно прожаренными, с коричневой горчицей и бермудским луком. Он расправился с едой в мгновение ока и выпил стакан молока. Тревога ушла вместе с голодом. Мальчишки, сказала она. Но его глаза то и дело возвращались к телефону, и он задавался вопросом, действительно ли это были мальчишки?

Ровно в четыре пополудни дверь открылась, словно пустота бара служила хитро расставленной западней, призванной привлечь его (как «ловчий кувшин» привлекает невинным видом и сладким запахом), и в зал вошли мужчины в рабочей одежде. Лори включила музыкальный автомат и автоматы для игры в пинбол и «Космических захватчиков». Несколько человек громко поприветствовали Смоуки, который сухо улыбнулся в ответ, продемонстрировав купленные по почте вставные челюсти. Большинство заказало пиво. Двое или трое – «Черного русского». Один – член «Клуба хорошей погоды», Джек в этом практически не сомневался – бросал в музыкальный автомат четвертаки, вызывая голоса Микки Джилли, Эдди Рэббита, Уэйлона Дженнингса и других. Смоуки велел Джеку взять в кладовой ведро и швабру и вымыть танцплощадку перед эстрадой, которая пустовала в ожидании пятницы и «Парней из Дженни-Вэлли». А после того как площадка просохнет, сказал Смоуки, надо взять «Пледж» и натереть ее. «Ты поймешь, что все сделано по правилам, когда увидишь в ней свою улыбающуюся физиономию», – объяснил он.

Так Джек начал работать в «Баре Апдайка в Оутли».

В четыре-пять часов мы начинаем вертеться.

Что ж, Смоуки ему не солгал. До того момента, как Джек отодвинул тарелку и начал зарабатывать деньги, бар практически пустовал. К шести часам собралось человек пятьдесят, и на работу пришла официантка Глория, девушка крепкого сложения. Некоторые посетители встретили ее радостными воплями и криками «Ур-р-ра». Глория присоединилась к Лори, разнося вино, множество «Черных русских» и океаны пива.

Помимо бочонков «Буша», Джек таскал из кладовой бутылочное пиво – «Будвайзер», само собой, а также местных фаворитов – «Дженеси», «Утика-клаб» и «Роллинг рок». На руках появились волдыри, заболела спина.

Между походами в кладовую за ящиками с пивом и походами в кладовую после команды: «Привези мне бочонок, Джек» (эта фраза уже вызывала у него дрожь ужаса), – он возвращался на танцплощадку со шваброй и большой бутылкой «Пледж». Один раз пустая пивная бутылка пролетела мимо его головы, разминувшись с ней на несколько дюймов. Он пригнулся, с гулко забившимся сердцем, и бутылка разбилась о стену. Смоуки выгнал пьяного хулигана вон, его вставные челюсти обнажились в крокодильей улыбке. Выглянув в окно, Джек увидел, как хулиган ударил парковочный счетчик с такой силой, что выскочила красная табличка «НАРУШЕНИЕ».

– Иди сюда, Джек, – нетерпеливо позвал его Смоуки, вернувшийся за стойку. – Она пролетела мимо, так? Убери осколки.

Полчаса спустя Смоуки отправил его в мужской туалет. Мужчина средних лет с прической а-ля Джо Пайн стоял, покачиваясь, у одного из писсуаров. Одной рукой он держался за стену, другой тряс огромный необрезанный член. Между его стоптанными рабочими ботинками дымилась лужа блевоты.

– Приберись здесь, малыш. – Мужчина, покачиваясь, двинулся к двери, по пути так хлопнув Джека по спине, что едва не свалил мальчика с ног. – Нужно освобождать место любым доступным способом, верно?

Джек сумел дождаться, пока за мужчиной закроется дверь, а потом его вырвало.

Ему удалось воспользоваться единственной кабинкой, где в унитазе плавала несмытая зловонная рвота предыдущего посетителя. Джек выблевал остатки обеда и пару раз судорожно вдохнул, после чего его вырвало вновь. Трясущейся рукой он нащупал кнопку слива, нажал. Через стену доносились приглушенные голоса Уэйлона и Вилли, поющих о Лакенбахе, штат Техас.

Внезапно перед Джеком возникло лицо матери, более прекрасное, чем на экране, с огромными глазами, потемневшими и печальными. Он увидел ее одну, сидящую в их номере в «Альгамбре», забытая сигарета дымилась в пепельнице. Она плакала. Плакала о нем. Его сердце заболело очень сильно, и он подумал, что сейчас умрет от любви к ней и желания быть рядом… от стремления к жизни, где нет тварей, затаившихся в тоннелях, нет женщин, радующихся отвешенным им оплеухам, после которых они могли поплакать, нет мужчин, которые блюют между ног, пока отливают. Ему хотелось вернуться в «Альгамбру», и он ненавидел Спиди Паркера черной ненавистью за то, что тот убедил его пойти этой ужасной дорогой на запад.

В этот самый момент последние остатки самоуверенности исчезли, окончательно и бесповоротно. Здравомыслие сменил идущий изнутри первобытный детский крик: Я хочу к маме пожалуйста Господи я хочу к МАМЕ…

Из кабинки он выходил на ватных ногах, думая: Ладно с меня хватит пошел ты Спиди этот мальчик отправляется домой, где бы он ни находился. В этот момент его не тревожила умирающая мать. В этот момент невыносимой боли он думал только о себе, его волновало только самосохранение, будто он превратился в преследуемое хищником животное – оленя, кролика, белку, бурундука. В этот момент он соглашался на смерть матери от рака с расползающимися по всему телу метастазами, если только перед смертью она сможет обнять его и поцеловать. Пожелать ему спокойной ночи и сказать, чтобы он не слушал в кровати чертов транзисторный приемник и полночи не читал под одеялом при свете карманного фонарика.

Он оперся рукой о стену и мало-помалу пришел в себя. Сознательным этот процесс Джек бы не назвал, просто он медленно, но верно брал себя в руки. Это он унаследовал от Фила Сойера и Лили Кавано. Он допустил ошибку, да, но назад не пойдет. Долины существовали, и Талисман скорее всего тоже. Он не собирался убить мать своей слабохарактерностью.

Джек наполнил ведро горячей водой из крана в кладовой и смыл блевоту.

Когда он вернулся в зал, часы показывали половину одиннадцатого, и толпа начала редеть: Оутли был рабочим городком, и выпивохи-трудяги по будням расходились рано.

Смоуки отослал его в кладовую за бочонком пива.

– Ты бледный как тесто, Джек, – заметила Лори. – Все нормально?

– Как думаешь, могу я выпить имбирного эля? – спросил он.

Она принесла ему стакан, и он выпил эль, заканчивая натирать танцевальную площадку. Без четверти двенадцать Смоуки велел ему привезти бочонок пива. Джек справился – но на пределе. В четверть первого Смоуки начал кричать на оставшихся посетителей, предлагая им разойтись. Лори отключила музыкальный автомат – Дик Керлесс с протяжным стоном замолк под вялые крики протеста. Глория отключила игровые автоматы, надела свитер (розовый, как пастилки «Канада минт», которые постоянно сосал Смоуки, как десны его вставных челюстей) и ушла. Смоуки начал выключать лампы и подталкивать к двери оставшихся четверых или пятерых клиентов.

– Молодец, Джек, – похвалил он мальчика, когда зал окончательно опустел. – Ты поработал хорошо. Еще есть к чему стремиться, но начало достойное. Ты можешь лечь спать в кладовой.

Вместо того чтобы попросить заработанные деньги (Смоуки их ему не предложил), Джек поплелся к кладовой. Он так устал, что шатался, словно уменьшенная копия пьяниц, которых недавно попросили за дверь.

В кладовой он увидел Лори, сидевшую в углу на корточках – баскетбольные шорты задрались до неприличия высоко, – и с притупленной тревогой подумал, что она роется в его рюкзаке. Потом понял, что она расстилает пару одеял на джутовых мешках из-под яблок. Лори положила с одного конца маленькую атласную подушку с надписью «НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ВСЕМИРНАЯ ВЫСТАВКА».

– Я подумала, что устрою тебе уютное гнездышко, малыш.

– Спасибо. – Это доброе дело не представляло собой ничего особенного, но Джек едва не разрыдался. Он сдержал слезы и сумел улыбнуться. – Огромное спасибо, Лори.

– Пустяки. Все будет хорошо, Джек. Смоуки не такой уж плохой. Как только ты узнаешь его, поймешь, что он совсем неплохой. – В голосе Лори слышалась подсознательная тоска, будто ей хотелось, чтобы так оно и было.

– Наверное, неплохой, – ответил Джек, а потом импульсивно добавил: – Но завтра я уйду. Пожалуй, Оутли не для меня.

– Может, и уйдешь, Джек… а может, решишь немного задержаться. Почему не отложить решение до утра? – В ее маленькой речи звучало что-то натужное и неестественное, и ничего не осталось от искренней улыбки, с которой она сказала: «Я подумала, что устрою тебе маленькое гнездышко, малыш». Джек это заметил, но слишком устал, чтобы делать какие-то выводы.

– Ладно, посмотрим.

– Конечно, – согласилась Лори, направившись к двери. Послала ему воздушный поцелуй с грязной ладони. – Спокойной ночи, Джек.

– Спокойной ночи.

Он начал снимать рубашку… оставил ее, решив, что снимет лишь кроссовки: в кладовой было очень холодно и промозгло. Сел на мешки, развязал узлы, снял одну кроссовку, потом вторую. И уже собрался улечься на принесенную Лори подушку-сувенир с «НЬЮ-ЙОРКСКОЙ ВСЕМИРНОЙ ЯРМАРКИ» – и заснул бы, еще прежде чем голова коснулась ее, – когда в баре зазвонил телефон, пронзая тишину, ввинчиваясь в нее, заставляя подумать о колышущихся серых корнях, и кнутах с косичками из сыромятной кожи, и двухголовых пони.

Дзы-ынь, дзы-ынь, дзы-ынь – в тишину, в мертвую тишину.

Звонок, звонок, звонок, в час, когда мальчишки, интересующиеся «Принцем Альбертом» в жестянке, давно уже спят. Дзы-ынь, дзы-ынь, дзы-ынь. Привет, Джеки, это Морган, и я почувствовал твое присутствие в моих лесах, маленький шустрый говнюк, я УЧУЯЛ тебя в моих лесах, и с чего ты взял, что в своем мире ты будешь в безопасности? Там тоже мои леса. Это твой последний шанс, Джеки. Возвращайся домой, а не то я вышлю войска. Против них тебе не устоять. Ты не…

Джек поднялся и в носках пересек кладовую. Холодный пот, от которого бросало в дрожь, казалось, покрывал все его тело.

Он приоткрыл дверь.

Звонок, звонок, звонок, звонок.

И наконец:

– Алло. «Бар Апдайка в Оутли». И лучше бы вам звонить по делу. – Голос Смоуки. Пауза. – Алло? – Еще пауза. – Твою мать! – Смоуки с грохотом повесил трубку, и Джек услышал, как тот идет к двери, а потом поднимается по лестнице в маленькую квартирку на втором этаже, которую он занимал с Лори.

Джек, не веря своим глазам, переводил взгляд с листка зеленой бумаги в левой руке на несколько банкнот – по одному доллару – и мелочь в правой. Пришло утро четверга, и он попросил с ним расплатиться.

– Это что? – спросил он, по-прежнему не в силах поверить увиденному.

– Читать ты умеешь, – ответил Смоуки, – и считать тоже. На работе ты, конечно, еще тормозишь, Джек, во всяком случае, пока, но ума тебе хватает.

Теперь он сидел с зеленым листком в одной руке и деньгами в другой. Тупая злость начала пульсировать по центру лба, как вена. «ЧЕК ГОСТЯ» – значилось на зеленом листке. Точно такие же миссис Банберри выдавала клиентам «Золотой ложки». Далее шел заказ:

Внизу крупными цифрами – общая сумма, $4.10, обведенная ручкой. Джек заработал девять долларов, начав работу в четыре часа дня и закончив в час ночи. Смоуки вычел почти половину. У него осталось четыре доллара девяносто центов. Он поднял голову, охваченный яростью. Посмотрел сначала на Лори, которая вроде бы смутилась, потом на Смоуки, который невозмутимо встретил его взгляд.

– Это обман, – пискнул Джек.

– Джек, это неправда. Посмотри на цены в меню…

– Я про другое, и вы это знаете!

Лори поморщилась, словно ожидала, что Смоуки ударит Джека… но Смоуки лишь терпеливо смотрел на мальчика.

– Я не взял с тебя за постель, правда?

– Постель! – крикнул Джек, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Та еще постель! Мешки из-под яблок на бетонном полу! Та еще постель! Не хватало брать с меня и за это, грязный обманщик!

Лори испуганно ахнула и бросила взгляд на Смоуки… но тот спокойно сидел в кабинке напротив Джека, а между ними вился густой синеватый сигарный дым. На узкой голове Смоуки красовался новый бумажный поварской колпак, как обычно, сдвинутый на левую бровь.

– Вчера мы говорили о твоем ночлеге, – напомнил Смоуки. – Ты спросил, получишь ли его вместе с оплатой. Я ответил, что да. О твоей еде речи не было. Если бы ты задал этот вопрос, думаю, мы бы что-нибудь придумали. Может, и нет. Но ты этого не коснулся, так что пока получаешь только то, о чем мы договаривались.

Джека трясло, слезы беспомощной злости стояли в глазах. Он попытался что-то сказать, но с губ сорвался только сдавленный стон. От ярости он лишился дара речи.

– Разумеется, если ты хочешь сейчас обсудить скидку на еду и питье для сотрудников…

– Идите к черту! – наконец выдавил он из себя, поднял руку с четырьмя долларами и мелочью. – Хотелось бы, чтобы это стало хорошим уроком следующему мальчишке, который придет сюда наниматься на работу. Я ухожу!

Он направился к двери, но, несмотря на злость, знал – не просто думал, а знал наверняка, – что до тротуара ему не дойти.

– Джек.

Он взялся за дверную ручку, собираясь повернуть ее и выйти… но голос, наполненный скрытой угрозой, не допускал возражений. Джек разжал пальцы и обернулся, злость уходила. Внезапно он почувствовал себя ссохшимся и старым. Лори ушла за стойку и, напевая, подметала пол. Судя по всему, она решила, что Смоуки не пустит в ход кулаки, а поскольку остальное значения не имело, получалось, что все хорошо.

– Ты же не хочешь оставить меня в сложном положении накануне уик-энда.

– Я хочу отсюда уйти. Вы меня обманули.

– Нет, сэр, – ответил Смоуки. – Я все объяснил. Если кто и обсчитал тебя, так это ты сам. Теперь мы можем обсудить твой стол – пятидесятипроцентная скидка на еду, пожалуй, и бесплатная газировка. Раньше я не шел на такие уступки молодым работникам, которых время от времени нанимаю, но в этот уик-энд народу будет особенно много, учитывая сезонных рабочих, которые появляются здесь при сборе яблок. И ты мне нравишься, Джек, поэтому я и не врезал тебе, когда ты поднял на меня голос, хотя, наверное, и следовало. Но на этот уик-энд ты мне нужен.

Джек почувствовал, как ярость вспыхнула вновь, но тут же угасла.

– А если я уйду? – спросил он. – Я все равно заработал пять долларов, а уход из этого маленького говняного городка вполне можно считать премией.

Глядя на Джека, Смоуки сухо улыбнулся.

– Ты помнишь, как вчера вечером пошел в туалет, чтобы прибраться за парнем, который похвалился харчишками?

Джек кивнул.

– Помнишь, как он выглядел?

– Короткие волосы. Хаки. И что?

– Это Землекоп Этуэлл. Вообще-то его имя Карлтон, но он десять лет проработал на городских кладбищах, и все называют его Землекопом. Это было… да, двадцать или тридцать лет назад. Он пошел в городскую полицию примерно в то время, когда Никсона избрали президентом. Теперь он начальник полиции.

Смоуки поднял сигару, затянулся, посмотрел на Джека.

– Мы с Землекопом давнишние друзья, – продолжил он. – И если ты просто уйдешь отсюда, Джек, я не могу гарантировать, что у тебя не возникнет проблем с Землекопом. Все может закончиться тем, что он отправит тебя домой. А может, тебе придется собирать яблоки в садах, принадлежащих городу… у нас, если не ошибаюсь, их сорок акров. А может, тебя изобьют. Или… я слышал, старине Землекопу нравятся бродячие детки. Особенно мальчики.

Джек подумал о пенисе размером с дубинку. Его замутило. Внутри все похолодело.

– Здесь ты, как говорится, под моим крылышком. А как только шагнешь за порог… как знать? Землекоп часто кружит по улицам. Ты можешь уйти из города без проблем, но, с другой стороны, рядом с тобой в любой момент может остановиться большой «плимут», на котором он ездит. Землекоп не так уж и умен, но нюх у него есть, а иногда… кто-то может ему и позвонить.

За стойкой бара Лори расставила вымытые тарелки, вытерла руки, включила радио и начала подпевать старой песне «Степпенволф».

– Вот что я тебе скажу. Задержись здесь, Джек. Поработай выходные. Потом я посажу тебя в свой пикап и сам вывезу из города. Ты уедешь отсюда в полдень воскресенья с тридцатью баксами в кармане, которых у тебя не было, когда ты сюда пришел. И после этого ты не будешь думать, что Оутли такое уж плохое место. Что скажешь?

Джек посмотрел в эти карие глаза с желтыми склерами и маленькими красными точками. Отметил широкую, искреннюю улыбку Смоуки, открывшую вставные челюсти. Даже испытал странное, пугающее чувство дежавю, увидев, что муха вернулась на бумажный поварской колпак и моет тонкие лапки.

В том, что Смоуки лжет, он не сомневался. И подозревал, что Смоуки об этом знает. Закончив работу далеко за полночь, в воскресенье Джек вполне мог проспать до двух часов дня. И Смоуки откажется везти его, потому что Джек проспал, а он, Смоуки, теперь хочет посмотреть футбольный матч «Кольтов» и «Патриотов». А Джек не пойдет пешком не только потому, что все тело будет болеть от усталости, но и из страха, что Смоуки сможет оторваться от игры на минуту-другую, чтобы позвонить своему хорошему другу Землекопу Этуэллу и сказать: «Землекоп, старина, он сейчас идет по Милл-роуд, почему бы тебе не забрать его? А на вторую половину игры приезжай сюда. Пиво бесплатно, но, пожалуйста, не блюй в писсуар, пока не вернешь мне парня».

Таким представлялся ему один сценарий. Он мог придумать и другие, отличающиеся в мелочах, но с одинаковым исходом.

Улыбка Смоуки Апдайка стала шире.

Глава 10 Элрой

Когда мне было шесть…

Два предыдущих вечера «Бар Апдайка» к этому времени начинал затихать, но нынче гулянка только набирала ход, словно посетители рассчитывали встретить здесь зарю. Джек увидел, что два стола исчезли – пали жертвами кулачного боя, который начался перед его походом в сортир. Теперь на том месте, где они стояли, танцевали люди.

– Самое время, – пробурчал Смоуки, когда Джек протащил вдоль стойки ящик с бутылками и поставил у холодильника. – Поставь их на полку и возвращайся с гребаным «Бадом». Тебе следовало принести его первым.

– Лори не сказала…

Обжигающая, нестерпимая боль пронзила ногу Джека, когда Смоуки опустил на нее тяжелый ботинок. Подросток сдавленно вскрикнул и почувствовал, как от слез защипало в глазах.

– Заткнись. Лори не отличит говна от гуталина, а ты достаточно умен, чтобы это знать. Бегом в кладовую и притащи мне ящик «Бада».

Он пошел, прихрамывая, морщась от боли в ноге, которую отдавил Смоуки, гадая, не сломаны ли пальцы. Вполне возможно. Голова трещала от дыма, и шума, и бьющего по ушам визга «Парней из Дженни-Вэлли», двое из которых едва держались на ногах. Только одна мысль четко просматривалась в застилающем разум тумане: нельзя ждать до закрытия. Он просто не выдержит так долго. Если Оутли был тюрьмой, а «Бар Апдайка» – камерой в ней, то усталость являлась не менее суровым надзирателем, чем Смоуки Апдайк.

Несмотря на все тревоги, связанные с Долинами и тем, что могло его там поджидать, волшебный сок начал казаться единственным способом вырваться. Он мог сделать глоток и прыгнуть… а потом, если бы ему удалось пройти милю, максимум две на запад, он бы глотнул еще и вернулся бы в США, далеко-далеко к западу от административной границы этого жуткого маленького городка, быть может, возле Бушвилла или даже Пемброука.