Так берегись

– Иногда я испытываю опасное искушение, – сказал Нумминорих.

С этими словами он провалился в ад. И правильно. Чего тянуть.

По удачному совпадению, дело происходило в столице Соединённого Королевства, а здесь в ад не просто никто не верит, его даже умозрительно, как идею вообразить вряд ли кто-то способен, кроме редких представителей иных культурных традиций, вроде меня. Но моей способности вообразить что бы то ни было всё-таки недостаточно для его немедленного овеществления. Я не настолько крут.

Поэтому местному человечеству придётся и дальше обходиться без ада. Но это не страшно, жизнь и без ада вполне ничего. Достаточно сложная штука, чтобы не заскучать. Она полна сюрпризов, в частности ям и оврагов. Или канав. В общем, я точно не знаю, как следует классифицировать углубление в земной поверхности, в которое внезапно провалился мой собеседник. Я никудышный геодезист. Строго говоря, я вообще никакой не геодезист, а часть той силы, что в любой непредвиденной ситуации желает оказаться где-нибудь на другом краю Мира, но неизменно приходит на помощь пострадавшим – а куда деваться? Если уж твой спутник внезапно провалился в неподдающуюся классификации яму, надо его оттуда вытаскивать, иначе останешься один, как дурак.

– Я, в общем, подозревал, что дороги в этой части города находятся в довольно плачевном состоянии, но чтобы настолько… – удивлённо заметил Нумминорих после того, как я помог ему выкарабкаться из канавы.

К счастью, в результате падения пострадала только его одежда, а это вообще не проблема. Для быстрого приведения костюма в порядок в Мире существует Очевидная магия. Разнообразных магических способов почистить одежду так много, что иногда мне кажется, магию изобрели специально для этого, а все остальные трюки придумали позже – надо же было чем-то занять внезапно освободившиеся от стирки и глажки руки.

– А куда мы вообще забрели? – спросил я, оглядываясь по сторонам.

Я уже довольно давно живу в столице Соединённого Королевства, к тому же питаю слабость к пешим прогулкам, успешно заменяющим мне горькое пьянство, буйный разврат, и какие там ещё бывают нормальные человеческие пороки. Поэтому был уверен, что неплохо изучил город. Но бескрайний пустырь, посреди которого мы с Нумминорихом оказались, не вызывал у меня даже смутного узнавания. Ещё и ночь выдалась пасмурная, небо сплошь затянуто тучами; в результате, темно, хоть глаз выколи. Я неплохо вижу в темноте, но ночью всё выглядит настолько иначе, что даже исхоженный вдоль и поперёк соседний переулок можно не узнать.

– Это уже совсем рядом с Новым городом, – объяснил Нумминорих. – До моего дома отсюда примерно полчаса – если сможем достаточно быстро выйти на нормальную дорогу, что, честно говоря, совсем не факт. Я нарочно повёл тебя кружным путём: на ходу хорошо говорится…

– Да не то слово, – ухмыльнулся я.

– Ладно тебе, мы же не каждые пять минут в ямы падаем. За всю прогулку вообще в первый раз.

И ведь не возразишь. Но я всё равно возразил:

– Главное начать, дальше дело пойдёт веселее. В смысле, будет больше хороших, глубоких ям.

– Такое вполне возможно, – неохотно признал Нумминорих. – Я так увлёкся разговором, что сам немного заплутал.

Я не стал предлагать ему выбираться отсюда Тёмным Путём. И сам понимал, что это неспортивно. К тому же Нумминорих только начал рассказывать про интересное. В смысле, про опасные искушения. Такие разговоры я очень люблю.

– Так что за искушение ты испытываешь? – напомнил я после того, как Нумминорих неуверенно ткнул пальцем в каком-то сомнительном направлении, и мы наконец тронулись в путь. – Ты так и не договорил.

– Остаться в другой реальности, – объяснил Нумминорих. – Не навсегда, конечно, но хорошенько так задержаться, надолго. Хотя бы на год; лучше – больше. По-настоящему там пожить.

Теперь явно была моя очередь проваливаться в ад, или хотя бы в канаву – просто чтобы отвлечься от необходимости осознать услышанное. Но я не справился с этой задачей. Всё-таки слухи о силе моих желаний сильно преувеличены. Даже самую обычную умеренно глубокую яму под ногами в нужный момент не могу для себя сотворить.

– Хренассе у тебя искушения, – наконец сказал я.

– Сам удивляюсь, – легко согласился Нумминорих. – Совершенно на меня не похоже – испытывать желания, которым лучше бы не сбываться. Мне же там даже не особо нравится. Ну как, «нравится», «не нравится» – не разговор. Я пока просто не знаю, как там всё устроено, по моему вкусу или нет. Но чужие запахи почти невыносимы – понятно, что просто с непривычки, но пока оно так. И не только запахи, есть кое-что похуже. Такое, знаешь, явственно ощутимое сопротивление, моё собственное, внутреннее и одновременно внешнее, неведомо чьё, но скорее всего самого незнакомого, чужого мира – тебя здесь не должно быть. В этом вопросе мой организм и иная реальность на удивление единодушны. Понимаешь, о чём я?

Я молча кивнул. Ещё бы я не понимал.

– Поэтому всякий раз…

– «Всякий раз»? – перебил его я. – То есть погоди. Ты уже много раз в одиночку путешествовал между мирами?!

– Всего шесть, – признался Нумминорих.

– Ну ты даёшь, – вздохнул я.

Других комментариев у меня пока не было. Вернее, были, но в таких выражениях, которых не только Нумминорих, а вообще никто во Вселенной не заслужил.

– Это, наверное, самое захватывающее приключение из всех, что у меня были, – мечтательно сказал он. – В одиночку путешествовать через Хумгат, ни с кем не посоветовавшись, никого не предупредив, даже без формального разрешения, которое по-хорошему, наверное, надо было бы получить. Свинство, конечно, с моей стороны – ничего тебе не рассказывать. Но оказалось, это очень здорово – иметь такую тайну. Вдруг остаёшься с Миром один на один, без защитников и посредников. И чувствуешь, что Мир принимает тебя всерьёз, практически на равных. Удивительное ощущение!

– Твоя правда, – согласился я.

Очень неохотно согласился, поскольку ясно понимал, что, если этот красавец однажды заблудится в Коридоре между Мирами, или застрянет в чужой реальности, это будет моя проблема. В смысле, не кому-то, а именно мне придётся его искать. Как – отдельный вопрос, ответа на который я не получу, пока не сделаю. Честно говоря, я бы с удовольствием отложил эту интересную задачу на пару десятков тысяч лет.

С другой стороны, объективно за Нумминориха можно было только порадоваться: одинокие путешествия через Хумгат, о которых никто не знает, – отличное занятие для начинающего мага. То есть для Нумминориха, меня самого и ещё кучи народу, включая сэра Джуффина Халли и его всемогущих древних учителей. По большому счёту, в магии все всегда начинающие. Даже те, кто практикует её много тысяч лет.

Поэтому я не стал оглашать окрестности бескрайнего пустыря бессвязными бранными выкриками, а просто сказал:

– Ты очень крутой. Мне и в голову не приходило, что ты уже можешь вот так запросто в одиночку путешествовать между мирами…

– Так ты же сам меня научил, – напомнил Нумминорих. – Я, собственно, потому и решился на самостоятельные путешествия, надо же тренировать полученный навык. Было бы очень обидно его утратить и потом начинать всё сначала.

– …но круче всего, что ты только сейчас проболтался, – закончил я. – Вот это действительно великий подвиг. Тайны – дело хорошее, и ощущение, что Мир принимает тебя всерьёз, дорого стоит, ты прав. Но лично меня разорвало бы, если бы никому не растрепал.

– Ну, мне в этом смысле гораздо легче, – улыбнулся Нумминорих. – У меня есть жена.

– Брачные узы каким-то образом ослабляют желание хвастаться? – удивился я.

– Самым простым: когда становится совсем невмоготу, можно похвастаться жене. Благо Хенна не хуже сэра Джуффина умеет восхищаться, выспрашивать подробности и делать большие глаза в нужных местах. И молчать она тоже отлично умеет, если её об этом попросить.

– У твоей жены железные нервы, – заметил я. – Мне и то не по себе стало, когда узнал о твоих прогулках между мирами, а уж ей-то впору сразу сойти с ума. Или Хенна думает, это совершенно безопасно – всё равно, что в соседнюю лавку сходить?

– Хенна не настолько наивна, – улыбнулся Нумминорих. – То есть она вообще ни насколько не наивна, ни капельки, совсем! Просто точно знает, что со мной ничего ужасного не случится, я не погибну, не пропаду и не сгину, пока наши дети не вырастут. Я в своё время дал ей такое специальное твёрдое обещание, которое невозможно нарушить, даже если очень захочется. Но мне и не хочется. Зачем это вдруг погибать?

– Да, точно. Специальный древний обет, названный по имени кого-то доисторического[1], – вспомнил я. – Ты об этом как-то рассказывал, но у меня вылетело из головы, что ты настолько неуязвимый. Это, конечно, круто. Особенно меня радует, что твоим детям до совершеннолетия пока ещё далеко; пока они подрастут, глядишь, я успею научиться спасать всё, что шевелится, не вставая с дивана, одним мановением руки… Но твоё искушение мне всё равно не нравится.

– Оно мне самому не нравится, – кивнул Нумминорих. – Поэтому я и решил всё тебе рассказать. Когда так сильно хочется надолго задержаться в месте, где чувствуешь себя настолько чужим, что даже дышать трудно, – это здорово смахивает на безумие. А я предпочёл бы оставаться в здравом уме. В юности я, как многие, думал, что быть безумцем гораздо интересней, чем нормальным человеком, но с тех пор, как учился на знахаря и проходил практику в Приюте Безумных, точно знаю, что это не так.

– Всё-таки вряд ли ты сходишь с ума, – сказал я. – Просто все реальности разные, каждая со своим характером. И среди них встречаются жадины: любого пришельца норовят захапать себе навсегда. Ну или не любого, а только того, кто очень понравится. Но маги обычно всем сразу нравятся, вот в чём наша беда. Меня самого знаешь сколько раз пытались оставить в коллекции? У-у-у, даже вспоминать не хочу! Тебе, на самом деле, ещё крупно повезло отделаться всего лишь желанием задержаться подольше, которое даже тебе самому кажется странным. На фоне того, как обычно бывает, когда хищная реальность разевает пасть на вкусного и полезного юного мага, это вообще не проблема. Главное – память о себе не потерять.

– Не потеряю, – улыбнулся Нумминорих. – Тут мне крупно повезло, я же учился у Тубурских сновидцев. И с тех пор привык в любой ситуации, включая обыденные и привычные, первым делом вспоминать, кто я. «Я – Нумминорих Кута, нюхач из Ехо», – иногда пару сотен раз за день успеваю повторить, наяву, во сне, на Тёмной Стороне и в Хумгате… Кстати, в Хумгате это здорово помогает не растеряться и не забыть, куда собирался пойти. Потому что вообще-то ещё как можно! Я там всегда хочу сразу всего и одновременно ничего конкретного. Но стоит сказать себе: «Я – Нумминорих Кута», – и это почему-то очень отрезвляет. У меня есть обычное человеческое имя, значит, я – просто человек. А у людей всегда есть какие-то понятные дела, цели, желания, вот и у меня тоже…

– Ты очень крутой, – повторил я.

Хотя, наверное, лучше бы всё-таки начал ругаться. Потому что чёрт знает что творит этот псих, за которого я, по идее, несу ответственность. Или уже не несу, раз он и правда такой крутой? Сложный вопрос.

Ну или наоборот, гораздо более простой, чем мне хотелось бы. Потому что, по моим ощущениям, я несу ответственность вообще за всё происходящее во Вселенной, включая ритуальный танец пятисотлетней шаманки Беруди-Ай-Им-Пщутто из племени Кубарачей, обитающего в вечноснежных степях материка Улимхайя на планете Зузадда, что вращается вокруг красной звезды Юль-Камыс – так вот, если достопочтенная дама споткнётся во время своего ритуального танца, все претензии ко мне, это я не уследил. И тот факт, что ни её самой, ни племени Кубарачей, ни планеты Зузадда, ни даже красной звезды Юль-Камыс, скорее всего, не существует, не снимает с меня ответственности, данной мне исключительно в ощущениях, но этого совершенно достаточно. Всё равно кроме ощущений у меня ничего толком нет.

А Нумминорих как минимум ничем не хуже этой наскоро выдуманной шаманки. Поэтому шансы, что я однажды перестану чувствовать ответственность за его жизнь и рассудок откровенно невелики.

Но это исключительно мои проблемы. Нумминорих совершенно точно не должен от них страдать. Поэтому я не стал хмурить брови и изрекать мрачные пророчества с целью надолго отбить у него охоту самостоятельно путешествовать между мирами. А просто сказал:

– Хорошо, что у тебя есть такая подготовка. И это твоё магическое обещание не сгинуть, пока дети не подрастут. С такими козырными картами вполне можно позволить себе флиртовать с иными реальностями. Без них тоже можно, просто ставки будут повыше. Ну и не факт, что непременно повезёт. Впрочем, мне до сих пор везло, как видишь. А у тебя удачи побольше моего.

– Так и знал, что тебе можно всё рассказать! – обрадовался Нумминорих. – И ты не запретишь продолжать в том же духе. И не наложишь на меня какое-нибудь специальное заклятие, препятствующее путешествиям между Мирами, до тех пор, пока опыта не наберусь.

Отличная, между прочим, идея, мрачно подумал я. Но вслух сказал:

– Если запретить, как же ты этого грешного опыта наберёшься? С запретами вечно такая проблема.

– Многие так рассуждают, – улыбнулся Нумминорих. – Но как доходит до дела, сразу решают, что проще всё-таки запретить.

– Им, наверное, действительно проще. А для меня это и есть самое сложное – кому бы то ни было что-нибудь запретить, – признался я. – Сам знаешь, у меня довольно специфическая разновидность могущества: достаточно щёлкнуть пальцами, и мой Смертный Шар лишит воли любого, от королевской особы до воскрешённого мертвеца. С тех пор как я в первый раз проделал этот фокус, нет для меня ничего ужасней чужого повиновения. И ничего гаже отдающего приказы себя. Иногда всё равно приходится – и Смертные Шары метать, и просто командовать, потому что другого выхода нет. Но чем реже меня будет тошнить от себя, тем лучше. Причём сразу для всех.

– Я не знал, что ты так к этому относишься, – удивился Нумминорих. – Думал, тебе всё легко – могу колдовать, могу не колдовать. А Смертные Шары так редко пускаешь в ход, потому что это слишком просто и не особенно интересно – всё равно, что сейчас уйти отсюда Тёмным Путём прямо в мой сад.

Нарисованный им образ восхитительно могущественного балбеса, способного отказаться от магии только потому, что она чересчур упрощает жизнь, так мне понравился, что я поспешил согласиться:

– На самом деле, правильно думал. Примерно так и есть – пока я не начинаю, горестно заламывая руки, рассказывать о потаённых безднах своей непростой души. Видимо, у меня врождённый талант из всего делать драму. Должен же он как-то реализоваться. Пьес-то я не пишу.

– Может быть, зря, – совершенно серьёзно сказал Нумминорих. – У тебя отлично бы получилось. Возможно, твои пьесы даже помогли бы возродить пришедшее в упадок искусство театральных представлений. Энтузиасты сейчас очень стараются, но на старом классическом материале их шансы заинтересовать широкую публику, сам понимаешь, невелики.

Рассуждать о возрождении театральных традиций Нумминорих мог бы до утра, причём послезавтрашнего. Сразу видно человека, недавно обедавшего с леди Кенлех. В глубине души я уверен: Кенлех кусает всех, кто попадается на её пути, и несчастные со страшным воем превращаются в завзятых театралов. Только своего мужа она почему-то великодушно щадит, по крайней мере, сэр Мелифаро так до сих пор и не увлёкся старинным театром, даже толком не научился делать вид, будто ему интересно, хотя временами очень старается, чтобы не обижать жену.

Меня леди Кенлех тоже пока пощадила, поэтому смена темы не вызвала у меня особого энтузиазма. И я решительно вернул Нумминориха с неба на землю. Можно сказать, сверг с театральных подмостков обратно в Хумгат. Сказал, старательно имитируя фирменную преувеличенно спокойную интонацию сэра Шурфа Лонли-Локли, от которой даже самым безудержным оптимистам обычно становится не по себе:

– А что касается искушения, о котором ты говорил, не вздумай ему поддаваться. Самая большая засада не в том, что тебе там не особо уютно. И даже не в том, что тебе вряд ли понравятся правила, которые придётся соблюдать, полноценно включившись в чужую жизнь. Хуже другое: надолго задержавшись в чужой реальности, можно однажды проснуться человеком, физически не способным попасть в Хумгат…

Лицо Нумминориха явственно вытянулось.

– А что, и так бывает?

– К сожалению, да. Реальность, частью которой мы неизбежно становимся, включаясь в поток её повседневной жизни, постепенно изменяет нас. И далеко не всегда к лучшему. Когда мы совершаем короткие путешествия между Мирами, изменения не успевают даже начаться, поэтому, в общем, всё равно, куда нас занесло. Но места для длительных остановок надо выбирать с умом. Существуют миры, исполненные магии – настолько, что по сравнению с ними у нас, можно сказать, вообще никакой магии нет. Говорят, в древности находились безумцы, которые нарочно отправлялись в подобные места и старались задержаться там подольше. Не всем удавалось уцелеть, но те, кому удавалось, возвращались домой такими могущественными колдунами, что земля не могла их носить; кстати, я слышал, именно из-за них и возникла вернувшаяся сейчас мода ходить, не касаясь земли, чтобы наглядно продемонстрировать свою крутость…

– А когда надолго задерживаешься в реальности, где магии гораздо меньше, чем у нас, можно постепенно перестать быть магом? – перебил меня Нумминорих.

– Именно это я и хотел тебе сказать. Я сам в своё время несколько засиделся в подобном месте. Хвала магистрам, не настолько долго, чтобы совсем разучиться. Но знал бы ты, как мне было страшно в Коридоре между Мирами после долгого перерыва. Мне! Страшно! В Хумгате! Звучит, как полный абсурд.

– Да уж, – удивлённо согласился Нумминорих. – Всё равно как если бы я в собственном доме вдруг начал от ужаса орать.

– Тем не менее именно так и было. Но, хвала магистрам, прошло. Принято считать, будто всякий опыт драгоценен, но знаешь, по-моему, всё-таки нет. Есть вещи, без которых вполне можно обойтись. По крайней мере, добрую половину своего опыта я тебе совершенно точно не пожелаю. И вообще никому, начиная с себя.

По встревоженному выражению лица Нумминориха я понял, что снова перебрал с драматизмом и поспешно сменил тон:

– С другой стороны, без этого опыта был бы сейчас не я, а кто-то другой. И тоже говорил бы тебе ерунду, но какую-нибудь другую. С сослагательным наклонением вечно такая беда. Так что проще махнуть на него рукой и просто порадоваться, что ты такой шустрый, скачешь между Мирами без посторонней помощи, и всё тебе нипочём.

Сказал это и, что удивительно, действительно наконец-то обрадовался. По-настоящему, искренне, я имею в виду. Всё-таки привычка держать слово – отличная штука. При условии, что хотя бы иногда дельные вещи говоришь. И снова повторил:

– Нет, ты всё-таки правда очень крутой.

– Как же легко иметь с тобой дело! – просиял Нумминорих. – Узнал, что я тайком в Хумгате гуляю, и голову не оторвал. Хотя ясно же, что сразу подумал: «А ведь мне потом этого придурка, мать его за ногу, по всей Вселенной искать!»

– Ну уж нет, никакого «придурка» у меня в мыслях не было, – возразил я. – И мать, и нога там тоже отсутствовали. То есть я вообще ни разу не выругался, а очень вежливо и деликатно представил, как буду тебя, придурка, мать твою за ногу, искать по всей этой грешной, мать её за ногу, Вселенной. Оцени!

Я так его насмешил, что какое-то время мы шли, не разбирая дороги. Но больше никуда не проваливались. Наоборот, наконец-то благополучно вышли с пустыря в самом конце улицы Жареных Предков, уж её-то я хорошо знаю, такое название поди забудь. Она ведёт в Новый Город; когда едешь туда в амобилере, улицу Жареных Предков лучше объезжать стороной: мостовую тут ещё и не начинали приводить в порядок. Надеюсь, ещё долго не начнут, потому что мне нравятся цветущие кустарники, проросшие между вывороченными камнями. Ради такой красоты не жалко пару дюжин лишних раз споткнуться, когда идёшь по улице Жареных Предков пешком.

– Кстати, «предки» это просто такие маленькие квадратные пирожки, – заметил Нумминорих. – Старинная угуландская кухня. Драхховская то есть, без Очевидной магии, зато с кучей лесных трав и специальными рифмованными присказками, чтобы залепить каждый угол, теперь такие, наверное, только в самых глухих деревнях пекут. Давно собирался тебе это рассказать, а то даже страшно представить, что ты в связи с этим названием обо всех нас думаешь. Нравы у нас в старину и правда были те ещё, но всё-таки собственных предков на ужин не ели. А если и ели, то не массово. И не каждый день.

– А только по большим праздникам, – кивнул я. – Оно и понятно, количество предков в любом семействе строго ограничено. На каждый день точно не напасёшься. Не переживай, я уже свыкся с концепцией людоедства, до недавнего времени скрашивавшего суровые будни угуландских колдунов. Так что про пирожки можешь не заливать.

– Я и не заливаю, – совершенно серьёзно сказал Нумминорих. – Когда учился в Королевской Высокой Школе, писал курсовую об исторических и культурных причинах возникновения наиболее причудливых городских топонимов. Тогда про пирожки и узнал.

Я проводил Нумминориха до калитки и наотрез отказался от его гостеприимства, потому что сладкое домашнее вино в беседке среди цветущих йокти и груш – дело, безусловно, хорошее, но не настолько, чтобы жертвовать ради него ещё одной долгой пешей прогулкой – назад, в Старый Город, через пустынный центр, местами всё ещё настолько заброшенный, что похож не на один из районов столицы Соединённого Королевства, а на незнакомый необитаемый мир, исполненный какой-то неизвестной мне тёмной, причудливой магии, соблазнительной, как любая неразгаданная тайна.

На этом месте напрашивается закономерный вопрос: тебе что, незнакомых миров и магии мало? Правильный ответ – конечно мало. Мне всегда будет мало, сколько ни дай. Но одинокие прогулки по запутанным лабиринтам той части Ехо, которая когда-то была дальним пригородом, а после строительства Нового Города внезапно оказалась фактическим центром столицы, отчасти утоляют этот мой счастливый лютый голод по жизни, и ещё жизни, и ещё дополнительной порции жизни, вопреки здравому смыслу и вообще всему. Так что когда я шучу, будто эти прогулки заменяют мне горькое пьянство и прочую бездну пороков, на самом деле, не очень-то и шучу.

Предаваться греху продолжительной пешей ходьбы мне удаётся не сказать чтобы часто: имея все задатки беззаботного бездельника, я как-то незаметно ухитрился стать человеком, чей список обязательных дел может потрясти воображение любого трудяги. А ведь, кроме обязательных дел, существуют не обязательные, но такие приятные, что откладывать их на потом – ищи дурака.

Однако сегодня мне определённо везло: дело шло к полуночи, и никто до сих пор не прислал мне зов с предложением срочно куда-нибудь мчаться, потому что всё, как заведено в нашей жизни, пропало, или вот-вот пропадёт. Например, ядовитый арварохский заяц клец сбежал из Королевского зоопарка и в этот самый момент остервенело грызёт колесо новенького амобилера начальницы Столичной полиции. Поэтому амобилер мёртв, но непременно воскреснет, как только владелица сядет за его рычаг, и эту катастрофу следует предотвратить любой ценой: только оживших мёртвых амобилеров нам здесь для полного счастья не хватало… Так, всё, хватит, стоп!

Я шел по улице Жареных Предков и смеялся в голос, от избытка энтузиазма размахивая руками; со стороны наверняка выглядел, как натуральный псих. К счастью, смотреть на меня со стороны было некому. Эта часть городского центра как раз практически необитаема, бодрые Новые Древние застройщики во главе с моим другом Малдо сюда ещё не добрались.

Весна на меня до смешного предсказуемо действует: как на драного уличного кота. Только вместо вожделенной драной уличной кошки у меня весь этот восхитительный Мир – раньше я бы сказал: «этот город», – но алчность моя с тех пор изрядно возросла. Я даже понемногу начинаю заглядываться на драных кошек с соседних улиц, в смысле, на иные реальности, так что мне ли упрекать Нумминориха. Не то чтобы я собирался всё бросить и устроить себе бесконечно долгий загул по чужим мирам, но любить-то их можно прямо сейчас, авансом, бескорыстно, можно сказать, платонически, то есть не порываясь никуда удрать. Просто чтобы было, чем занять своё сердце, которое по весне становится настолько огромным, что сам удивляюсь: как это я ухитрился такое отрастить?

Впрочем, нынешняя буйная, стремительная весна, пришедшая после долгой, холодной по здешним меркам зимы, свела с ума не только меня. Все вокруг начали чудить, начиная с сэра Джуффина Халли, чей рабочий кабинет в последнее время слишком часто оказывается пустым, и даже нюхачом быть не надо, чтобы распознать в его дыхании явственный аромат Тёмной Стороны. А такое, говорят, случается только с теми, кто проводит на изнанке нашего Мира как минимум вдвое больше своего личного, субъективного времени, чем на его лицевой стороне.

Трикки Лая я самолично застукал в одном безымянном прибрежном трактире с леди Тайярой и до сих пор не решил, радоваться за них обоих или всё-таки заранее сострадать. Профессор Дримарондо почти перестал ночевать дома, и я с понятным содроганием предвкушаю, как в один прекрасный день нам под дверь подкинут лукошко с целым выводком говорящих щенков. Сэр Кофа Йох буквально третьего дня проспал утреннее совещание – я-то на него, разнообразия ради, как раз пришёл, потому что ещё не ложился, и получил счастливую возможность подробно обсудить с коллегами тонкие различия оттенков значения глаголов «удивился», «охренел» и «офонарел». Даже железная леди Кекки Туотли, великий мастер виртуозного ни к чему не обязывающего флирта с потенциальными поставщиками интересной информации, внезапно закрутила роман с музыкантом, от которого только и пользы, что доступ к расписанию ближайших секретных концертов для своих; как профессионал я фраппирован, а по-человечески очень за неё рад. И только Мелифаро, можно сказать, легко отделался – часами кружит над городом на дурацкой летающей доске собственного изготовления, поэтому на более традиционные весенние глупости ему не хватает ни времени, ни сил.

А несколько дней назад столичная полиция поймала мошенника, выдававшего горькие травяные леденцы необычной формы за любовное зелье, якобы изготовленное по тайному рецепту семьи шиншийского Халифа, гостившего в Ехо минувшей зимой. И, по моим прогнозам, будет вынуждена закрыть дело, потому что пока все жертвы беспринципного жулика единогласно твердят на допросах: «Средство отлично подействовало!» – и требуют его освободить.

Последствия одного из особо тяжёлых случаев весеннего безумия сейчас полыхали у меня над головой, натурально огненными буквами в небесах: друг мой сэр Шурф внезапно вспомнил, как мы с ним развлекались полтора года назад, окончательно переложил свои великие магистерские дела на плечи угнетённых секретарей и вплотную занялся начатым тогда просветительским гуманитарным проектом. В смысле, каждую ночь пишет в небе какой-нибудь очередной шедевр угуландской поэзии, древней, классической, или современной – это смотря какая вожжа под какой из хвостов попадёт. Счастье ещё, что врождённое чувство умеренности не позволяет ему сопровождать написанное литературоведческими комментариями, которым всё-таки место на бумаге, а не в небесах.

Днём ему на смену приходят орденские девчонки, которые внезапно увлеклись этой затеей чуть ли не больше, чем он сам. И это отлично, потому что буквы, написанные в небе, остаются видимыми максимум несколько часов, а благодаря добровольным помощницам, стихи сменяют друг друга круглосуточно, практически без перерывов, так что горожане уже привыкли спрашивать друг друга при встрече: «Ты сегодня небо читал?»

Сейчас в ночном небе сияли только две строчки: «Когда я умер в городе, где хрустальные лестницы». Я не великий знаток угуландской поэзии, но именно это стихотворение Айры Кори помнил. И точно знал, что там ещё писать и писать. То есть мой друг совсем недавно приступил к работе. Так что я, пожалуй, и правда успею дойти – не факт, что до самого дома, но хотя бы до границы Старого города – прежде, чем у Великого Магистра завершится плановый приступ гуманитарного весеннего безумия, и он условно деликатно осведомится, не желаю ли я выпить с ним кружку тоже очень условной камры перед совсем уж смехотворно условным сном.

Иными словами, ясно было, что раньше, чем через час, а то и все полтора я не получу возможности наябедничать ему на Нумминориха, одолеваемого опасными искушениями. Душераздирающий монолог с эффектным заламыванием рук стоял в моих планах на грядущую ночь под номером один. Не потому, что я думаю, будто сэр Шурф в последнее время как-то слишком уж хорошо живёт, и надо бы для равновесия пару раз ощутимо его огорчить. Просто для борьбы с опасными искушениями, поджидающими начинающих путешественников по далёким чужим мирам, наверняка есть рецепты, проверенные временем, в смысле, особо безбашенными магами древности. И может быть, пара-тройка этих рецептов даже записана неразборчивым почерком на каких-нибудь истёртых клочках пергамента, от которых в тайной сокровищнице библиотеки Иафаха сундуки ломятся. Ну или не сундуки. Чёрт их на самом деле знает, как они хранят особо древние рукописи, но главное, что как-то хранят, и сэр Шурф рад любому предлогу лишний раз в них порыться, так что, может, чего полезного и отыщет – вот о чём я думал, пока шёл, не разбирая дороги, мимо живописных руин загородной резиденции Ордена Дырявой Чаши. И одновременно о том, что ужасно хотел бы исследовать эти развалины, в идеале, предварительно превратившись в мальчишку, у которого даже при взгляде на мрачное наследие тяжёлого магического прошлого поджилки трясутся, но он всё равно лезет туда искать черепа погибших в последней битве магистров и припрятанные ими в заколдованных тайниках сокровища, такой молодец.

Впрочем, ладно, превращаться в храброго перепуганного мальчишку не обязательно, я и так – практически он, поэтому можно будет однажды исследовать руины Орденских резиденций просто так, по работе. Если, конечно, мне повезёт, и в тамошних подземельях заведётся какая-нибудь потусторонняя пакость, несовместимая с безмятежным течением общественной жизни. Потому что, будем честны, иначе у меня вряд ли найдётся время на это развлечение. Даже короткий романтический пикник на заросших весёлой весенней травой зловещих развалинах, пожалуй, не втиснется в график. Прискорбно, но нет.

Я так погрузился в размышления о спасительных древних рукописях и несбывшихся пикниках, что временно утратил связь с реальностью и опомнился только споткнувшись со всей дури о какой-то подлый неразличимый в темноте выступ, да так сильно, что не устоял на ногах. Рухнул на землю, коротко взвыл, даже толком не выругался поскольку так больно ушибся, что тут не ругаться надо, а срочно вспоминать простейшее знахарское заклинание, позволяющее быстро унять боль. Как это обычно бывает со знахарскими заклинаниями, применять его к себе гораздо трудней, чем к другим людям, поскольку сильная боль целиком захватывает внимание и отвлекает от собственно целительского процесса. Но всё-таки, хвала магистрам, возможно. И я его вполне успешно применил – с третьей попытки, но учитывая мою неопытность, и на этом спасибо. После чего разулся и уже всерьёз занялся стремительно распухающей ушибленной ногой; пока она болела, даже пытаться было бессмысленно: лечить по-настоящему гораздо трудней, чем просто ликвидировать боль.

Ногу я кое-как починил и, надо сказать, в процессе совершенно выдохся. Всё-таки знахарство – не моё сильное место. Счастье, что удалось научиться хотя бы азам, потому что довольно глупо себя чувствуешь, вынужденно обращаясь за помощью по любому пустяковому поводу, вроде хоттийской золотой лихорадки, от которой слегка поднимается температура, а окружающие предметы начинают казаться блестящими, или, как сегодня, ушибленной ноги.

Всё это пустяки, вряд ли заслуживающие внимания, однако возня с малознакомыми заклинаниями хотя бы отчасти объясняет глубочайшую растерянность, охватившую меня, когда издалека послышался шум, очень хорошо мне знакомый и одновременно совершенно невозможный, немыслимый в Ехо и вообще в этом Мире, потому что здесь нет поездов. А шум, несомненно, был звуком приближающегося поезда, такое ни с чем не перепутаешь. Даже если потерял память обо всех прежних жизнях сразу, всё равно встрепенёшься от этого постепенно нарастающего ритмичного гула. А я память, вроде бы, не терял.

Некоторое время я неподвижно сидел на земле, ничего не предпринимая, и вопросительно сверлил взглядом ночную тьму. Только когда упомянутая тьма озарилась сигнальными огнями приближающегося паровоза, до меня дошло, что я сижу практически на рельсах. То есть буквально в нескольких сантиметрах от них. Ясно теперь, обо что я так неудачно споткнулся. Бред собачий: в самом центре столицы Соединённого Королевства умудрился налететь на рельс!

Некоторое время я разглядывал и осторожно ощупывал рельсы и шпалы между ними – надо же, совершенно как настоящие! – наконец сообразил, что следует отойти от них хотя бы на пару шагов. Когда живёшь в Магическом Мире, быстро привыкаешь относиться к иллюзиям с не меньшим уважением, чем к плотным, увесистым материальным объектам. От иного наваждения вовремя не увернёшься – не жалуйся потом, если зашибёт.

Пока поезд приближался, я успел почти перестать ему удивляться. Вспомнил, что в Ехо, кроме невиданного разгула традиционной угуландской Очевидной магии, которой, будем честны, за глаза достаточно, чтобы свести с ума впечатлительного человека, существуют ещё чужие сновидения разной степени достоверности. Большинство из них подобны цветному туману из тюрбана ярмарочного фокусника и рассеиваются от первого же пристального взгляда, но некоторые реальнее самой нашей здешней жизни. Весомее и, я бы сказал, неумолимее: хоть отворачивайся, хоть глаза закрывай, а они никуда не денутся, пока их невольный, или наоборот, злонамеренный создатель не проснётся где-нибудь у себя дома, в одном из невообразимо далёких миров.

В этом смысле приближающийся состав не представлял собой ничего невероятного. Почему бы обитателю какой-нибудь реальности, в которой существуют железные дороги, не увидеть во сне, как он мчится через наш город в поезде? Или даже, что он сам и есть паровоз с вагонами. До сих пор на моей памяти ничего подобного не случалось, но «на моей памяти» означает – всего-то за полтора года. Невелик срок.

В общем, рациональная часть моего ума настойчиво твердила, что ничего необычного в появлении поезда в самом центре столицы Соединённого Королевства нет. Но это совершенно не мешало всем остальным составляющим моей сложно организованной личности натурально верещать от восторга на разные голоса: «Поезд! Самый настоящий поезд! С паровозом! Уже совсем близко! И рельсы гудят!»

Приободрённый моим восхищённым вниманием, паровоз и сам загудел, да так пронзительно, что его наверняка было слышно не только в модных новых кварталах вокруг Удивительной улицы, до которых отсюда ещё идти и идти, но и в Новом Городе. И в Старом за компанию. И, возможно, во всём Угуланде. Вообще везде. По крайней мере, мне сейчас так казалось – громкий паровозный гудок стал впечатлением такой силы, что заполнил меня целиком, временно отменив всю остальную реальность. То есть, конечно, не саму по себе реальность, а только мою способность её воспринимать.

Я стоял, натурально распахнув рот, вдыхал восхитительный запах паровозного дыма и во все глаза смотрел, как мимо меня неторопливо проплывают спальные вагоны, мелькают светящиеся окна купе, в одном пассажиры поднимают бокалы, в другом целуются, в третьем уткнулись в газеты – всё, как обычно бывает в поездах дальнего следования, и в жизни, и в кино.

В детстве я часто бегал к железной дороге, глазел на проезжающие поезда, жадным взором пожирал скучающих пассажиров, за краткий миг успевал придумать каждому целую жизнь, полную фантастических событий и удивительных приключений – ясно же, что в поездах ездят настоящие путешественники, у каждого из них должна быть удивительная судьба.

И теперь, когда выяснилось, что у меня самого настолько удивительная судьба, что впору отыскать у неё регулятор и немного убавить этой грешной удивительности, до, скажем так, совместимой с жизнью величины, в этом смысле ничего не изменилось. Я как завороженный смотрел на пассажиров поезда-наваждения и искренне думал: «Какая же у них чудесная жизнь!»

Теоретическое понимание, что никакой жизни, ни чудесной, ни заурядной, у этих людей нет вовсе, потому что они всего лишь снятся кому-то, а мне мерещатся просто так за компанию, ничего не меняло. С теоретическим пониманием у меня вечно такая беда – оно существует само по себе, как бы для галочки, чтобы, если понадобится, быть высказанным вслух и стать своего рода пропуском в мир разумных, адекватных людей, а на мои чувства оно не особо влияет. Да и на поступки, скажем так, через раз.

Я до сих пор не могу объяснить, что мною двигало в тот момент, когда я вскочил на подножку последнего вагона поезда-наваждения и обеими руками вцепился в поручень. Скорее всего, самая обычная дурь, которой у меня, положа руку на сердце, в избытке. Но радовался я в тот момент неописуемо – в основном, за того мальчишку, которым когда-то был, или не был, не важно, главное, помнил, что был. И как больше всего на свете хотел однажды запрыгнуть на проходящий поезд и уехать неизвестно куда, но так и не решился. Зато теперь – наконец-то да.

Стоял как дурак в одном сапоге, невольно морщился от прикосновения холодного металла к босой пятке – говорю же, некоторые наваждения бывают сокрушительно достоверны – смеялся, подставляя лицо тёплому весеннему ветру, и хотел только одного: чтобы эта поездка длилась и длилась, чтобы так было всегда.

Не знаю, сколько я на самом деле так ехал. Судя по тому, что руки, которыми я очень крепко держался за поручень, не начали ныть, не особенно долго, физически я не слишком выносливый человек. С другой стороны, наваждение есть наваждение. Возможно, способность в нём задержаться зависит не от мышечной силы, а только от силы желания, тогда рукам не от чего уставать.

Я восхищённо разглядывал неторопливо проплывающие мимо знакомые пустыри и развалины центра – вот уж не думал, что однажды доведётся полюбоваться ими с такого необычного ракурса. Потом поезд, не замедляя хода, пересёк Хурон – не по дну, но и не по самой поверхности, рельсы оказались проложены примерно на глубине полутора метров, так что я насквозь промок от поднявшихся брызг, но пока мы мчались через сонное Левобережье, высох, сам того не заметив, слишком быстро, на мой теперешний взгляд, но тогда мне это показалось нормальным – перестать быть мокрым, как только река осталась позади. Мне в тот момент вообще всё казалось нормальным – и мгновенно высохшая одежда, и необыкновенная протяжённость Левобережья, которое всё не кончалось и не кончалось, и причудливые очертания высоких зданий, каких отродясь не было в этом тихом сонном районе, застроенном утопающими в садах домами столичных богачей, и множество разноцветных маленьких лун, озарявших алое, как в Уандуке небо, и невесть откуда возникшую на горизонте горную гряду с заснеженными вершинами, и сам факт, что я повис на подножке поезда, приснившегося неведомо кому.

Впрочем, с какой-то точки зрения, это и правда было нормально. Вполне обычное сновидение, а что я оказался в нём наяву – так мне ли всерьёз полагать чем-то незыблемым границы между явью и сном. Леди Анна, однажды заполнившая наш город разноцветными ветрами, бесконечно сменяющими друг друга закатами и восхитительными наводнениями своих сновидений, раз и навсегда выбила из меня эту дурь. За одно это я перед нею в вечном долгу.

Однако во всём надо знать меру, даже в доверии к происходящим с тобой чудесам. Собственно, в первую очередь в доверии к чудесам: когда ты не их создатель, а только зритель, одна из второстепенных фигур на чужом игровом поле, следует помнить, что соблюдение твоих интересов не является непременным условием всякого чуда. Я имею в виду, в подавляющем большинстве случаев события будут развиваться, руководствуясь собственной внутренней логикой, а не твоими предпочтениями. Хотя это они, конечно, зря.

Я почему-то ждал, что поезд поведёт себя, как маршрутный трамвай: совершит положенный круг и, в конце концов, доставит меня обратно – туда, где я на него запрыгнул. После чего можно будет поблагодарить неизвестного сновидца за доставленное удовольствие и пойти домой. Но не тут-то было. Поезд есть поезд, его дело не кружить по городским окраинам, а мчаться вдаль. В такую невероятную даль, что звёздное небо осталось где-то внизу, под ногами, вернее, под колёсами паровоза, а над головой плещутся тёмные воды и носятся стаи призрачно-серых рыб, и звучит музыка, совсем простая танцевальная мелодия, фокстрот, или что-то вроде того, но об её звуки можно пораниться, как об осколки стекла, если не отвернуться, не спрятать лицо в прохладном пламени рук, недолго осталось терпеть, мы уже исчезаем – острая музыка, мои ледяные горящие руки, звёздное небо, серые рыбы, этот немыслимый поезд и всё, вообще всё.

Счастье, что исчезать мне совсем не нравится. Настолько не нравится, что иногда бывает трудно уснуть. Сейчас, хвала магистрам, такое случается редко, только когда я на взводе, а рядом, как назло, ни одного милосердного колдуна с запасом усыпляющих заклинаний, зато в юности это было серьёзной проблемой – как бы сильно я ни устал, всегда подолгу лежал в постели, ворочался с боку на бок, не закрывая глаз, почти бессознательно предпринимая усилие не исчезнуть, остаться, где есть, не утратить себя, не спать, не спать.

Никогда не знаешь, какой из твоих заскоков однажды окажется спасительным навыком, так что, наверное, лучше иметь их побольше, про запас. Вот и сейчас, почувствовав, что наваждение рассеивается – предположим, неизвестный сновидец неудачно перевернулся на другой бок и вот-вот проснётся от боли в неловко подвёрнутой руке, – я очнулся, мгновенно оценил ситуацию, собрался, сконцентрировался, приготовился открыть глаза в центре Ехо, неподалёку от разрушенных стен резиденции Ордена Дырявой Чаши и как ни в чём не бывало продолжить прогулку, но в самый последний момент передумал. Мне стало так жаль прекрасного поезда, его пассажиров с бокалами и газетами, весёлых паровозных гудков – как же это он возьмёт и бесследно исчезнет, не хочу, не позволю, не могу допустить! – что я покрепче вцепился в поручень и взял управление в свои руки: мысленно приказал поезду продолжать быть, паровозу гудеть, а шпалам и рельсам лежать там, где я их впервые увидел, среди синих и серебристых весенних трав одного из множества пустырей столицы Соединённого Королевства. Ага, есть, спасибо! Отлично, дорогой поезд, оставайся с нами, будь всегда. А теперь самое время замедлить ход, чтобы я не расшибся, когда буду прыгать, тише, ещё тише, пожалуйста; ладно, чёрт с тобой, не хочешь, не тормози, спрыгну и так.

Я довольно легко отделался. Когда спрыгиваешь с подножки стремительно мчащегося поезда, не имея необходимых спортивных навыков, зато твёрдо рассчитывая на магию, которая на этот раз почему-то не сработала, одно разбитое колено и две ободранные ладони – совсем неплохой результат. Впрочем, в первый момент я не заметил ни царапин, ни ссадин. Сидел в траве, смотрел вслед стремительно удаляющемуся последнему вагону, думал: интересно, а теперь, без меня, он всё-таки исчезнет? Или выполнит мою просьбу, останется здесь навсегда? Было бы здорово разжиться поездом-призраком, таких развлечений у нас до сих пор не водилось. Толку от него никакого, одна бескорыстная радость, примерно как от стихов на небе; с другой стороны, когда есть радость, зачем ещё какой-то дополнительный толк?

От лирических размышлений меня отвлекла саднящая боль в ладонях; попытавшись встать, я обнаружил, что и с коленом не всё в порядке. Попытался ликвидировать боль, но не преуспел. Меня это не особо встревожило: знахарские умения я приобрёл совсем недавно, и ещё не отвык от естественных для всякого новичка неудач. Подумал: ладно, значит, придётся вернуться домой Тёмным Путём, не хромать же через весь город. Но ни с первой, ни со второй, ни даже с третьей попытки домой так и не попал. Остался стоять, где стоял, и вот тогда, конечно, – нет, даже не испугался. Просто оцепенел от полной невозможности происходящего. Только рыба, внезапно разучившаяся плавать, могла бы меня понять.

У нас принято считать, что нет ничего ужасней, чем утратить магические способности; лучше уж умереть молодым, зато на пике могущества, чем прозябать долгие годы беспомощной никчемностью – в этом убеждены практически все. И больше всего на свете боятся, что их однажды настигнет так называемый «Бич магов», своего рода болезнь, внезапно, без каких бы то ни было внешних причин лишающая чудесной колдовской силы; лекарства от этой напасти не существует, можно только ждать и надеяться, что способность колдовать однажды вернётся, как исчезла, сама. Обычно рано или поздно так и случается, но гарантий нет; по крайней мере, мне рассказывали о нескольких стариках, которые до сих пор не дождались возвращения магической силы. Такая горькая им почему-то досталась судьба.

Однако Бич магов, этот главный страх всякого нормального угуландского колдуна, сейчас казался мне наилучшим из возможных вариантов. Магические способности я уже, было дело, утрачивал, и они вернулись прежде, чем я успел всерьёз затосковать. Если на этот раз всё-таки не вернутся, будет очень обидно, но руки на себя точно не наложу. Благо у нас тут и без умения колдовать вполне можно устроить себе крайне интересную жизнь.

Гораздо хуже, если всё, что меня сейчас окружает – пустырь, развалины загородной резиденции Ордена Дырявой Чаши, голубой свет далёких придорожных фонарей – всего лишь достоверная имитация знакомого фрагмента реальности, а на самом деле ни города Ехо, ни наполняющего его магией Сердца Мира, ни самого Мира, ни моих близких для меня больше нет. Вот о чём я, холодея от лютой тоски и отчаяния, думал после неведомо какой по счёту неудачной попытки послать зов Шурфу, Сотофе, Джуффину, Нумминориху, Кофе, Базилио, Мелифаро, а потом уже всем знакомым подряд, всё равно кому, лишь бы хоть до одной живой души докричаться. Но внутри моей головы была полная тишина. Снаружи, собственно, тоже, но это как раз нормально – с чего бы кому-то шуметь ночью на пустыре.

Подняв глаза к затянутому сизыми тучами ночному небу, я увидел, что на нём нет никаких стихов, ни единой строчки, и это меня окончательно подкосило. Скверный знак.

У меня есть один проверенный способ справляться если не с внешними обстоятельствами, то по крайней мере с попавшим в эти обстоятельства собой: в любой паршивой ситуации делай что можешь, даже если можешь так мало, что это – почти ничего. А сейчас я мог как минимум добраться до Мохнатого дома. Убедиться, что он на месте, и его обитатели тоже; ну или всё-таки нет. И уже исходя из этого обстоятельства думать, что делать дальше. Или не думать, а огласить иллюзорные окрестности скорбным воем начинающего безумца – но только по результатам расследования. Не прямо сейчас.

Поэтому я отыскал свой валявшийся неподалёку сапог, или его точную копию; заодно убедился, что пока предавался отчаянию, от шпал и рельсов не осталось и следа. Обулся и, невольно кривясь от боли в разбитом колене, потопал в сторону Ворот Трёх Мостов, за которыми начинается Старый Город, или что там у нас нынче вместо него.

– Ага, живой, – сказал сэр Шурф.

Выражение лица у моего друга было такое, словно он собирался собственноручно исправить этот досадный факт. В первый момент я ему даже почти поверил. В роли злодея, внезапно возникающего из тьмы на пути беззащитного странника, сэр Шурф Лонли-Локли чрезвычайно убедителен и по-своему неотразим.

Но чёрт бы с его выражением, видывал я и похуже. Какие только злодеи не возникали передо мной из тьмы. Главное, сейчас я не просто видел перед собой крайне недовольного сэра Шурфа, но и явственно ощущал его силу, как всегда ощущаю её рядом с могущественными людьми. Из чего следовало, что Шурф – настоящий; всё на свете можно сымитировать и подделать, но вот это живое присутствие мага – пожалуй, всё-таки нет.

Следовательно, самого худшего не случилось. А если даже случилось, я с этим худшим больше не один на один.

– Вот, получается, хорошо, что ты вечно всякую жуткую хренотень про меня выдумываешь, сам себе веришь и потом беспокоишься, – наконец сказал я. – Потому что иногда эта жуткая хренотень внезапно случается. И что бы я сейчас, интересно, делал, если бы ты ни о чём не беспокоился и не отправился меня искать? Хотя ясно, что – хромал бы дальше. Благо до Ворот Трёх Мостов отсюда уже совсем недалеко.

Сэр Шурф, надо отдать ему должное, мгновенно оценил ситуацию, убрал с лица угрожающее выражение, предназначенное то ли для пробуждения моей совести, то ли просто для собственного удовольствия. И человеческим, а не специальным великим магистерским голосом, призванным устрашать всё живое, спросил:

– А почему ты хромаешь?

– Потому что разбил колено и не могу его вылечить. Но это как раз ерунда. Гораздо хуже, что я больше не могу ходить Тёмным Путём. И послать зов тоже не могу. Раз сто, наверное, пытался – тебе и ещё куче народу, не преуспел, плюнул и пошёл домой пешком.

– То есть у тебя не получается использовать магию?

– Вот именно. Даже в пригоршню спрятать больше ничего не могу, а ведь фокус – проще не придумаешь. Специально несколько раз проверил – нет, даже эта ерунда не выходит. Из всего, что успел попробовать, вообще ни хрена.

– Ладно, ничего, с этим как-нибудь разберёмся, – с несвойственным ему оптимизмом пообещал Шурф. – Живой, и на том спасибо.

– А почему ты именно так ставишь вопрос? С чего бы мне внезапно перестать быть живым? – осторожно спросил я, заранее содрогаясь от перспективы услышать: «Ну так ты же двести лет назад сгинул, никто уже не верил, что вернёшься, один я как дурак до сих пор тебя ищу».

Теоретически, такое вполне возможно; собственно, возможно вообще всё, и это далеко не всегда хорошая новость. Примерно через раз. Но испугаться по-настоящему я не успел, потому что Шурф сказал:

– Тебя больше суток не было в Мире. И, похоже, вообще нигде. И ощущение от твоего следа нам не понравилось. Слишком зыбкое, ненадёжное – не знаю, как ещё можно объяснить. И сосредоточиться на нём даже с моей подготовкой было довольно трудно; сэр Джуффин примерно то же самое говорил. Как будто сама реальность никак не могла определиться, существуешь ты, или всё-таки нет. Пройти за тобой по этому следу не смогла даже леди Сотофа. Сказала, некуда идти. И Тёмный Путь никого из нас к тебе не привёл…

Что он ещё говорил, я толком не слушал, охваченный ликованием: всего какие-то несчастные сутки меня не было в Мире, а вовсе не двести лет! Впору разрыдаться от облегчения. Я, конечно, не разрыдался, но боюсь, не в силу какой-то особой душевной стойкости, а только потому, что просто заплакать – слишком мало для выражения настолько сильных чувств. Зато в обморок хлопнуться – в самый раз.

Впрочем, до настоящего обморока всё-таки не дошло, я только осел на землю, не в силах устоять на размякших ватных ногах.

– Ладно. Сутки это всего лишь сутки. Повезло, – наконец сказал я и только тогда обнаружил, что сижу не на земле, а на диване в башне Мохнатого дома. Запоздало удивился: – Как это ты так ловко меня сюда притащил? Я даже не заметил.

– Не беда, – сказал Шурф каким-то смутно знакомым и одновременно непривычным в его исполнении ласковым тоном. – Там и замечать-то было особо нечего. Я тебя одним мысленным шагом сюда привёл. Та же самая техника, которую мы используем, чтобы уйти Тёмным Путём, даже не приподнявшись со стула, просто надо вообразить, что идёшь не один, а вдвоём. Я рад, что у нас получилось: так легко провести Тёмным Путём можно только опытного колдуна. Значит, все твои способности и умения по-прежнему при тебе, по крайней мере, потенциально… А ты понимаешь, где мы сейчас находимся? Обстановку узнаёшь?

– Да было бы что узнавать. Это же мой кабинет.

– Очень хорошо.

До меня наконец дошло, что это за ласковый тон. Так обычно знахари разговаривают с особо тяжёлыми пациентами. Спросил прямо:

– Я что, пахну безумием?

– Хвала магистрам, не пахнешь, – ответил мой друг. – Но выглядишь, прямо скажем, не очень. Как будто все минувшие сутки при смерти пролежал.

– Да вроде бы не при смерти, а на поезде. И не лежал, а катался. Причём, по моим ощущениям, это продолжалось не сутки, а максимум полчаса.

– На чём ты катался?

– На поезде. Это такое транспортное средство… Даже не знаю, как его описать, чтобы было понятно, хоть рисуй. Но, кстати, ты вполне мог видеть поезда в кино, когда я притащил телевизор на улицу Старых Монеток. Такие… ну как бы невысокие длинные узкие домики, которые быстро едут по рельсам. То есть по специально проложенному для них пути. Может быть помнишь?

– Кажется, припоминаю нечто похожее, – нахмурился мой друг. – Но не уверен, что мы говорим об одном и том же. Столько лет с тех пор прошло, столько всего случилось. А после того, как все эти удивительные приборы исчезли из твоего бывшего дома, воспоминания о кино стали понемногу стираться из моей памяти, как с возрастом забываются детские сны; остальные, кстати, ещё меньше помнят, я специально расспрашивал. Впрочем, сейчас важно не это. Сможешь рассказать, что с тобой случилось? С самого начала, по порядку.

– Когда это я рассказывал по порядку? – невольно улыбнулся я. – Но ладно, попробую. Если выпить нальёшь. Причём тебе для этого даже никуда ходить не придётся. На ближайшей к окну полке за книгами стоит бутылка укумбийского бомборокки. При условии, что в моё отсутствие её никто не отыскал и не лишил сокровенного смысла. Я уже давно не проверял.

– Я отыскал, – честно признался мой друг. – Причём ещё зимой. Но сокровенного смысла, как ты выражаешься, не лишил. А просто внимательно наблюдал за её судьбой. Мне было интересно, вспомнишь ли ты о своих запасах, и если да, то при каких обстоятельствах. Теперь я знаю ответ.

– На самом деле я и не забывал. Специально хранил для какого-нибудь торжественного случая. Всё-таки редкость – тридцатилетнее капитанское бомборокки, не индюк чихнул. Но если я хоть что-нибудь понимаю в торжественных случаях, сейчас у нас именно он.

Шурф покачал головой – укоризненно и одновременно одобрительно. Как у него это получается, никогда не пойму. Достал припрятанную бутылку, жестом фокусника извлёк откуда-то – не то из-под стола, не то из собственного рукава, не то просто из окружающего космоса – небольшие глиняные стаканы. Почему-то целых три.

– Третий для сэра Джуффина, – объяснил он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Извини, что я пригласил его сюда, не спросив разрешения. Но не сообщить ему о твоём возвращении было бы как минимум неразумно с моей стороны. Сам знаешь, сэр Джуффин человек гораздо более опытный и сведущий, чем я. И тоже был, скажем так, недостаточно сильно обрадован твоим внезапным исчезновением.

«Недостаточно сильно обрадован» – это, конечно, вся правда про сэра Джуффина Халли. Подумаешь, исчез человек на какие-то несчастные сутки и тут же сам объявился. Ему бы задачу посложней.

Однако Джуффин выглядел вполне удовлетворённым сложностью текущей задачи. По крайней мере, когда он возник на пороге моего кабинета, глаза его полыхали азартным огнём, который обычно охватывает шефа Тайного Сыска в исключительно дрянных ситуациях. Причём за долгие годы совместной работы я наблюдал столь высокую интенсивность горения хорошо если дюжину раз.

С одной стороны, я порадовался за Джуффина: в нынешние спокойные времена ему нечасто выпадают достойные развлечения. А с другой – запоздало испугался за себя. Это что же за лютый ужас со мной приключился, если Джуффину до такой степени интересно? Неужели настолько полный трындец?

Не поздоровавшись, Джуффин шагнул ко мне, посмотрел в глаза так пытливо и яростно, словно намеревался вызнать тайные девичьи фамилии вселившихся в меня демонов, а потом испепелить всю компанию вместе с их новым жильём. Одним прикосновением, если не вовсе взглядом поднял меня с дивана, положил на затылок тяжёлую руку, раскалённую, будто он только что вытащил её из костра, другой стремительно ощупал остальное тело и только после этого приветливо улыбнулся. Усадил меня обратно, взял из рук Шурфа стакан с бомборокки, выпил залпом и наконец сказал:

– Хорошая ночь, сэр Макс. Рад, что с тобой всё в порядке. Извини за бесцеремонность. Мне было необходимо убедиться, что ты – это именно ты. И при этом в достаточной степени жив, чтобы продолжать вносить некоторое разнообразие в наше размеренное существование. Прими мои поздравления, ответ по обоим пунктам – «да».

– А что, были какие-то сомнения?

– Как видишь, были. Но больше их нет. Не принимай к сердцу. Давно мог бы привыкнуть, что я всегда допускаю любые варианты развития событий, включая самые нежелательные. Собственно, начиная с них. А ты ещё так красиво выступил. Знатно всем нам нервы потрепал! Даже Сотофа сразу же заявила, что ничего о тебе не знает, призвать или хотя бы указать направление поисков не может, и предчувствий на твой счёт у неё нет, ни дурных, ни добрых, а это вообще ни в какие ворота. Чтобы Сотофа всем сердцем хотела помочь, но не смогла, такого на моей памяти ещё не было. Твои следы то исчезали, то снова появлялись, но при этом не вели никуда. А пытаясь послать тебе зов, мы все явственно ощущали, что ты жив и даже вроде бы присутствуешь в Мире, просто то ли лежишь без сознания, то ли слишком крепко уснул в каком-то неведомом месте, куда нам не добраться. Была у нас рабочая версия, что ты, вдохновившись примером Древних, внезапно решил поспать на Тёмной Стороне и посмотреть, что из этого выйдет. Но на Тёмной Стороне тебя не было; по крайней мере, мы с Сотофой ничего даже отдалённо похожего на тебя там не нашли.

– Всё-таки вы все здорово меня переоцениваете, – вздохнул я. – Да я от одной мысли о том, что иногда случается с уснувшими на Тёмной Стороне, холодею. Не настолько мне жизнь надоела. Она мне вообще ни насколько не надоела, собственно говоря.

– Со стороны это не особо заметно, – язвительно вставил сэр Шурф.

– Да ладно тебе, – отмахнулся я. – Можно подумать, я нарочно всё это устроил. Вот прямо целыми днями хожу, ищу, где тут смертельные опасности всем желающим бесплатно раздают…

– А разве нет?

Джуффин прекратил бессмысленный спор, который мы с переменным успехом ведём чуть ли не с первого дня знакомства, потребовав:

– Давай, рассказывай, что случилось.

– По порядку, – с нескрываемым злорадством добавил Шурф и протянул мне стакан с бомборокки. Из чего я сделал вывод, что сердце у него всё-таки есть.

От бомборокки я предсказуемо расслабился и не то чтобы действительно развеселился, но обрёл былую способность более-менее убедительно это изображать. Улыбнулся своим дознавателям и сказал:

– Угодить на допрос к вам обоим одновременно – вершина карьеры для любого государственного преступника. А я всего-навсего без билета на поезде прокатился. Даже неловко как-то. Не заслужил.

Эти двое зыркнули на меня так, что я почти всерьёз испугался: сейчас поколотят. И принялся подробно рассказывать, как шёл мимо руин резиденции Ордена Дырявой Чаши, замечтался, споткнулся, ушибся, сел лечить ногу, услышал шум приближающегося поезда, и всё, что было потом.

На самом деле, совсем короткий вышел у меня рассказ. Всего-то событий – вскочил на подножку и ехал, восхищённо глазея по сторонам на всякое неописуемое, пока не пришла пора исчезать.

– Я сперва решил смыться подобру-поздорову, – заключил я. – Ну то есть перестать смотреть этот чужой сон и пойти по своим делам. Скорее всего, так бы и вышло, но в самый последний момент я передумал. Жалко стало, что такое отличное наваждение рассеется без следа, и больше никто никогда его не увидит. Поэтому я усилием воли вернул поезд на тот пустырь и попросил его остаться у нас навсегда. А уже потом спрыгнул, как с настоящего; он собственно и был в тот момент настоящим. Вряд ли я бы взаправду расшибся, прыгая с поезда, который просто кому-то снится. Причём даже не мне самому!

– Ну на самом деле ещё и не такое случается, – заметил Джуффин. – Смотря в чьё сновидение попадёшь. Помнишь, тебе самому однажды приснилось, что подрался с капитаном Фуфлосом, а бедняга проснулся в своей постели избитым до полусмерти, со сломанной ногой? А ведь наяву ты его пальцем не трогал. Так что знаешь, на твоём месте я бы давно перестал гадать, что настоящее, а что не очень. Всё, что с тобой происходит, и есть настоящее. Всё!

Я только горько вздохнул, потому что уже раз сто от него что-то подобное слышал. И столько же раз соглашался – что тут возразишь. Но одно дело разделять эту концепцию теоретически, и совсем другое – понять и принять её всем своим существом.

А Шурф спросил:

– Но зачем тебе понадобился этот поезд? Почему ты попросил его остаться навсегда? Какой в этом смысл?

В кои-то веки он выглядел совершенно растерянным. Как, страшно сказать, нормальный человеческий человек перед лицом непостижимой загадки. Что, на самом деле, довольно странно. Какая из меня, к лешим, загадка. Обычно Шурф понимает меня даже лучше, чем я сам себя.

– Да примерно затем же, зачем тебе однажды понадобилась салфетка, на которой весь вечер что-то писал и тут же зачёркивал подвыпивший Киба Кимар, – объяснил я. – Помнишь? Он её сжёг, а ты тайком собрал пепел, вернул его в прежнее состояние и даже каракули расшифровал. И сам потом говорил мне, что из уважения к воле автора следовало бы оставить всё как есть, но иногда бывает совершенно невыносимо смириться с тем, что нечто прекрасное исчезло навсегда. Мы тогда ещё договорились до того, что у некоторых людей есть инстинкт сохранения прекрасного, примерно такой же сильный, как инстинкт самосохранения, потому что для них прекрасное – это и есть сама жизнь.

Шурф нетерпеливо кивнул – дескать, помню, и что с того? Зато Джуффин уставился на меня с недоверчивым интересом. Видимо, попытался примерить образ возвышенного интеллектуала, самозабвенно рассуждающего о прекрасном, на того меня, которого знал все эти годы. И не преуспел.

– Так вот, – заключил я, – у меня, получается, тоже есть этот инстинкт. Просто представления о прекрасном – ну, вот такие. В тот момент поезд казался мне самой восхитительной штукой на свете. Сам толком не понимаю, чем он меня так приворожил.

В ответ на это чистосердечное признание Джуффин положил передо мной явно заранее заготовленный лист дорогой плотной бумаги с неровно обрезанными краями. А Шурф, порывшись в карманах своей магистерской мантии, выдал мне огрызок карандаша.

– Ты обмолвился, что можешь нарисовать, как выглядит очаровавшее тебя транспортное средство, – сказал он. – Вот и нарисуй. Трудно обсуждать предмет, о котором мы с сэром Джуффином пока не имеем никакого представления.

– Но я не говорил, что могу его нарисовать! – запротестовал я. – «Хоть рисуй» – это было не обещание, а просто выражение сожаления, что я не знаю, как описать поезд словами. На самом деле мой рисунок только ещё больше вас обоих запутает. Я уже хрен знает сколько не…

Но Шурф был неумолим.

– Постарайся, пожалуйста. Никто не ждёт от тебя шедевра. Любое мало-мальски правдоподобное изображение сойдёт.

– Это очень важно, – добавил Джуффин. – Мы должны знать, как выглядит наваждение. Как минимум, чтобы безошибочно опознать, когда оно снова появится в Ехо.

– А с чего ты взял, будто оно снова появится? – удивился я. – Думаешь, моей просьбы достаточно? Я, если что, ничего специально не делал. Не колдовал. Если и есть какие-то заклинания, позволяющие овеществить и закрепить наваждение, я их не знаю. Никто меня такому не учил.

– Ну а на что, как по-твоему, ушли все твои силы? – спросил Шурф. – Уж точно не на лечение ушибленной ноги.

– Ушли все силы, – повторил я. – То есть я поэтому больше не могу колдовать? Угрохал все силы разом на этот грешный призрачный поезд? И теперь он у нас есть? Будет всегда туда-сюда по пустырю мотаться? То есть, думаешь, у меня получилось? Класс.

– Получилось или нет, это нам ещё только предстоит выяснить, – заметил Джуффин. – Угрохать все силы далеко не всегда непременно означает добиться своего. Чаще как раз бывает наоборот: маг потому и теряет всю силу разом, что её оказалось недостаточно для осуществления задуманного. Но шанс, что твои усилия увенчались успехом, разумеется, есть.

– Было бы здорово.

– Возможно, – пожал плечами Джуффин. – Хотя лично я не в восторге от такой перспективы. Я сам люблю всякие интересные наваждения – пока они остаются где-нибудь в Красной пустыне Хмиро, или на сумрачных берегах Кирваори. А в Сердце Мира им, на мой взгляд, не место. Мы тут и без дополнительных наваждений совсем неплохо живём. Но если уж наваждение у нас всё равно завелось, не спросив моего разрешения, лучше заранее знать его в лицо. Так что давай рисуй. В награду я готов накормить тебя пирогом, или что там у меня сегодня на ужин. Сейчас, собственно, выясним.

С этими словами сэр Джуффин Халли исчез. И почти сразу же снова появился, я даже начать рисовать не успел. В одной руке у него было блюдо, на котором возлежал кеттарийский слоёный пирог, в другой – относительно небольшой котёл с какой-то густой жидкостью, благоухающей столь прельстительно, что я чуть ума не лишился.

– Всё-таки у Кимпы изумительное чутьё, – сказал Джуффин. – Вроде бы знал с моих же слов, что гостей я сегодня не жду, да и сам вернусь хорошо если под утро. А еды всё равно наготовил чуть ли не вчетверо больше, чем надо мне одному. И так всегда, сколько он у меня служит. На моей памяти ещё ни разу не было, чтобы он не угадал.

– Более того, судя по тому, что в котле не просто суп, а «Шайтохское дымное варево», ваш дворецкий предвидел, что вам придётся обойтись без надлежащей сервировки, – заметил Шурф. И объяснил мне: – «Шайтохское дымное варево» традиционно считается охотничьим блюдом, поэтому, согласно правилам этикета, его не едят ложками из тарелок, а поочерёдно отхлёбывают прямо из котла. Правда и готовить «Шайтохское дымное варево» следует не на кухонной плите, а на сложенном из слегка отсыревших дров костре, дым которого – один из важнейших ингредиентов. Поэтому в городских трактирах это блюдо обычно не подают. Но зная господина Кимпу, не сомневаюсь, что он не поленился развести костёр в саду.

– Да он его и так почти каждый вечер разводит, – пожал плечами Джуффин. – Не ради супа, а просто для удовольствия. Говорит, костёр напоминает ему о детстве, когда с отцом на охоту ходил. Собственно, правильно делает. Многие люди, сами того не осознавая, черпают силу в подобных вещах. Я имею в виду, когда человек достаточно глубоко погружается в счастливые воспоминания детства, он на короткое время становится весёлым, любопытным и энергичным, как в те времена. И потом возвращается в сегодняшний день обновлённым и посвежевшим. Настоящая магия, хоть и не считается таковой.

– Это «дымное варево» пахнет так, что душу за него продать можно, – вздохнул я, только сейчас ощутив, как сильно успел проголодаться. Буквально до темноты – не столько в глазах, сколько в животе.

– Так дёшево ты не отделаешься, – усмехнулся шеф Тайного Сыска. – Зачем мне какая-то подозрительная душа, о существовании которой я знаю исключительно с твоих слов? Я обещал тебе еду в обмен на рисунок, так что давай, работай. Не тяни, а то сами всё съедим.

– Утратив магические способности, я был вынужден рисовать за еду, – продекламировал я, уверенно начертив первую, безобразно кривую линию. – Это, если что, начало моих будущих мемуаров. В один прекрасный день я состарюсь и тогда обязательно их напишу. И выведу на чистую воду вас, злодеев, замучивших бедного сироту непосильным творческим трудом.

– Да выводи на здоровье, – отмахнулся Джуффин. И с неожиданной сердечностью добавил: – Ты главное как-нибудь доживи до этого дня.

– Если не надорвусь от работы и не помру на месте от стыда за её результат, обязательно доживу, – ухмыльнулся я, пририсовывая к вагонам колёса. – Всю жизнь мечтал написать мемуары, а для этого непременно нужна спокойная старость, раньше не стоит и начинать… Какой-то я всё-таки недостаточно гениальный художник, с такими задатками карьеру не сделаешь. Так что придётся, пожалуй, магические способности заново отрастить. Что, кстати, для этого надо делать? Только не говори, что просто сидеть и ждать.

– Тем не менее подождать придётся, – сказал Джуффин. – Строго говоря, сама по себе твоя способность колдовать никуда не делась. Просто сил ею воспользоваться у тебя сейчас нет.

– Странно. Без сил, по идее, пластом лежат. А я сейчас вполне неплохо себя чувствую. Только голова слегка кружится, но скорее приятно, как будто я наконец-то выздоровел после долгой болезни…

– Примерно так и есть, – усмехнулся Джуффин. – Только не выздоровел, а воскрес.

Хорошо всё-таки, что он решил меня не кормить, пока не нарисую поезд. Будь у меня сейчас во рту пирог, я бы непременно подавился. А так легко отделался – просто выронил карандаш. И спросил:

– Почему вдруг именно «воскрес»? Для этого сперва умереть надо. А я, вроде бы, не умирал.

– То-то и оно что «вроде бы»… Ладно, положим, умереть ты, хвала магистрам, не умер. Но между жизнью и смертью болтался довольно долго, это неопровержимый для меня факт. Был бы здесь Нумминорих, сказал бы, что ты пахнешь смертью; я не нюхач, но на некоторые запахи мой нос неплохо натренирован. Так что и без него то же самое могу тебе сказать.

– Я пахну, как труп?!

– Да, но только с точки зрения нюхача и хищного зверя. Кошки с собаками, возможно, первое время будут от тебя шарахаться, ты уж на них не серчай. Ничего, за пару дней этот запах окончательно выветрится, особенно если будешь спать с открытыми окнами. А ты в любом случае будешь, ты даже зимой вечно устраиваешь сквозняк. Не понимаю пока, чьей именно смертью ты пропах, своей, или того сновидца, которому пригрезился поезд. Скорее, конечно, второе. Но всё равно ты прогулялся по самому краю. Извини, если порчу тебе настроение, но такие вещи о себе лучше знать.

– То есть я пропах смертью человека, которому приснился поезд? Это вообще как? Ты сам говорил, что когда человек умирает, исчезают и его сновидения. А если он жив, какой может быть запах смерти? Рано ещё пахнуть.

– Сам знаешь, иногда люди умирают во сне. И это последнее сновидение может стать чем-то гораздо большим, чем просто сон. Я сам не раз становился свидетелем рождения недолговечных, но очень ярких, достоверных реальностей из таких вот снов. Так уж мне повезло: мой учитель Махи Аинти был большим любителем наблюдать рождение новых миров буквально из ничего – из человеческих грёз, не осуществившихся потаённых желаний, отчаяния умирающего тела и могущества последнего выдоха. И меня приохотил к этим фантастическим зрелищам. Иногда Махи успевал дотянуться до умирающего и продлить его жизнь, а вместе с ней – существование новорожденного Мира. Но такие удачи даже для выдающегося мастера вроде него огромная редкость. Обычно всё, что мы могли сделать, – вовремя унести свои задницы, чтобы не разделить судьбу реальности, исчезающей вместе со своим почти невольным творцом. Ты, кстати, тоже вполне мог так исчезнуть. К тому явно шло.

– Ты об этом когда-то рассказывал, – вспомнил я. – Реальность, где сидел в плену Лойсо Пондохва, вроде бы, родилась из подобного сна. Но мой поезд – это всего лишь поезд. Просто средство передвижения, не целый отдельный мир.

– А места, по которым он ехал? По твоему описанию как-то непохоже, что тебя прокатили по столичным окраинам и окрестным лесам.

– Да, пожалуй, – согласился я. И, подумав, добавил: – Но это было больше похоже на хаос обычного бесконтрольно протекающего сновидения, чем на какую-то иную реальность. Сумбурная каша из гор, небоскрёбов, звёзд и прозрачных сияющих рыб. С другой стороны, что я знаю о других реальностях? Весь мой опыт даже не капля в море, а часть этой капли. Несущественно малая часть.

– То-то и оно, – кивнул Джуффин. – Ну и потом, сны умирающих всё-таки довольно редко порождают целые миры. Махи говорил, что гораздо чаще они становятся просто видениями, миражами, наваждениями, которые только и могут – промелькнуть перед чьим-нибудь взором и исчезнуть прежде, чем случайный свидетель ущипнёт себя, чтобы привести в чувство. Но ты всегда был везучим. Вот и поймал чужую грёзу за хвост. И возможно, подарил новую жизнь – то ли самому сновидцу, то ли только его сновидению. А может, и не подарил. Растратить все силы далеко не всегда означает добиться успеха… впрочем, это я уже говорил. Чтобы разобраться, чем дело кончилось, мне надо увидеть этот поезд самому. Ну или наоборот, убедиться, что он больше не появляется. Поэтому давай сюда твой рисунок, должен же я хоть примерно представлять, что именно разыскивать. И не смотри на меня с таким отчаянием. Я не в Королевскую галерею картины отбираю. И вообще отродясь не был строгим критиком. Любую работу приму.

– Просто я ещё пассажиров в окнах не дорисовал, – объяснил я, подбирая с пола оброненный карандаш. – Люди – это очень важная деталь. Так отлично они там за окнами выпивали и целовались, что я захотел стать одним из них.

– А то тебе дома не наливают, – укоризненно сказал Джуффин.

– Наливают, – согласился я. – А вот целуют недостаточно активно. Но это, сам понимаешь, не к тебе лично претензии. А к мирозданию в целом.

– Не уверен, что ты обрадуешься, если мироздание полезет к тебе целоваться, – усмехнулся шеф. – Впрочем, может, тебе именно этого и не хватает для полного счастья? С тобой никогда не угадаешь.

– Головы оторванной ему не хватает для полного счастья, – заметил сэр Шурф, всё это время молча слушавший Джуффина и мрачневший с каждым его словом.

Ну, это обычное дело: Шурфу чрезвычайно не нравится, что такая ценная штука как моя жизнь находится в настолько ненадёжных руках. Мне, собственно, тоже не особенно это нравится. Но технически невозможно поручить кому-нибудь другому аккуратно и бережно за меня её проживать.

В общем, я его понимаю, поэтому даже не попытался прикинуться рассерженным, а с неприсущей мне обычно кротостью попросил:

– Давай не сегодня. Я уже утратил магические способности и последнюю надежду на карьеру художника, а ты предлагаешь ещё и без головы меня оставить. Слишком много потерь для одного дня.

– Ладно, как скажешь, – флегматично согласился мой друг. И помолчав, добавил: – Я осознаю, что довольно нелепо себя веду. Сержусь на тебя, словно ты нарочно всё это устроил. Хотя ясно, что нет. Просто регулярно влипать в опасные истории – твоё естественное свойство. Такой этап становления мага; иначе, кажется, и не бывает. Я, собственно, сам долгое время таким был…

– На твоём месте, сэр Шурф я бы не стал употреблять прошедшее время, – заметил Джуффин. – Преждевременный оптимизм! Если за последние четыре дюжины дней ты ни разу сдуру не влип в какую-нибудь опасную историю, это вовсе не означает, будто всё уже позади.

– Ну всё-таки я, как правило, сознательно и взвешенно принимаю решения, во что ввязываться, а во что нет, – сухо возразил тот.

– Да, случается с тобой и такое, – миролюбиво согласился Джуффин. – Примерно в одном случае из шести.

С этими словами он отобрал у меня рисунок, который я всё это время тщетно пытался довести до ума, и вручил мне благоухающий котёл.

– Уже, по-моему, не настолько горячий, чтобы без остужающего заклинания не удержать. Но ты всё равно будь осторожен. Причём не только сейчас, но и в ближайшем будущем. Когда меня в своё время настиг Бич Магов, самой большой опасностью оказались даже не многочисленные враги, которые были рады меня прикончить, а обычные бытовые травмы. Внезапно утратив способность колдовать, вдруг обнаруживаешь, что огонь обжигает, лезвие ранит, под водой невозможно дышать, а от зимнего ветра можно не просто озябнуть, но и свалиться с какой-нибудь лихорадкой. Первое время я вечно ходил весь в ссадинах и ожогах. И постоянно чихал. Не повторяй моих ошибок. И самое главное, не выйди однажды по привычке из окна. Рассеянность в твоём положении может слишком дорого обойтись.

На этом месте сэр Шурф натурально схватился за голову. То есть технически он, конечно, остался сидеть, как сидел, но мысленно за неё явно схватился. И теперь, можно спорить, спешно просчитывал варианты: что лучше – запереть меня в одном из подвалов Иафаха? Или просто уменьшить и носить в пригоршне, вытряхивая только чтобы покормить? Или сговориться с комендантом Холоми, чтобы снова взял меня под стражу до лучших времён? И самое главное, как убедить меня добровольно на всё это согласиться? Последний вопрос делал задачу заведомо нерешаемой. И он сам это понимал.

Я поспешил его успокоить.

– Привычки выходить в окна у меня, хвала магистрам, до сих пор нет. И холодным оружием я на досуге не особо размахиваю. Даже в кухню практически не захожу, а других опасных мест в доме вроде бы нет. Так что как-нибудь выживу, – пообещал я. И наконец отхлебнул вожделенного «дымного варева». И закусил пирогом.

Что плохо в устройстве моего организма: до меня довольно медленно доходит суть произошедшего. Что ещё хуже: рано или поздно до меня всё-таки доходит. То есть беспечным жизнерадостным идиотом не особо долго удаётся побыть.

Вот и сейчас, пока я истреблял принесённую Джуффином еду, мой ум продолжал обрабатывать полученную информацию в привычном ему неторопливом режиме. И когда он закончил, я содрогнулся. Положил на стол недоеденный кусок пирога и сказал:

– Какой ужас.

– Разве ужас? – удивился Джуффин. – По-моему, нормально пирог пропечён.

– Пирог отличный. Ужас – всё остальное.

– А, – обрадовался шеф. – Это ты наконец-то начал осознавать, что произошло? А я как раз сижу, гадаю, почему ты такой спокойный. То ли так рад, что всё остальное не имеет значения, то ли настолько ослаб, что не до переживаний, то ли просто удачно выпендриваешься, разыгрывая невозмутимость…

– Хотел бы я уметь так выпендриваться, – честно сказал я. – Но пока даже пробовать не возьмусь. Рад-то я рад, конечно. Особенно тому, что не двести лет тут у вас без меня прошло, а всего сутки. Не пропустил собственную жизнь! И вы оба мне, скорей всего, не мерещитесь. По крайней мере, ваше присутствие ощущается вполне убедительно, как я привык. А уж если вы настоящие, то и вся остальная реальность тоже, в этом смысле на любого из вас даже поодиночке можно положиться. А уж сразу на двоих…

– Погоди, а у тебя были сомнения в подлинности происходящего? – оживился Джуффин. – А что именно показалось тебе подозрительным? Что с реальностью стало не так?

Всё-таки привычка допускать любые варианты развития событий, включая самые нежелательные, – сущее спасение для шефа Тайного Сыска. Я имею в виду, помогает ему не свихнуться от скуки в невыносимой обстановке общественного благополучия и гражданского мира, когда на скорый апокалипсис даже у самых пессимистичных пророков не осталось ни малейшей надежды.

Но на этот раз мне пришлось его разочаровать.

– Да всё в порядке с реальностью. Просто когда я не смог никому послать зов, решил, что на самом деле никуда пока не вернулся, и знакомый пустырь только выглядит, как знакомый пустырь. Не сразу сообразил, что проблема во мне. С этим почему-то очень трудно внутренне согласиться. Умом понимаю, что это вполне обычное дело – лишиться магических способностей, чуть ли не с каждым такое хоть раз, да случалось, Но сомнения всё равно закрадываются, даже сейчас. Что это за реальность такая подозрительная, в которой я не могу колдовать? На моей памяти в Лабиринте Мёнина так было. И в Тихом Городе. В общем, нет у меня доверия к подобным местам.

– С таким опытом, как у тебя, и правда, впору спятить, утратив могущество, – неожиданно согласился Шурф. – На самом деле, с учётом обстоятельств, ты удивительно стойко держишься. Не уверен, что сам на твоём месте смог бы так.

– Это не стойкость, к сожалению, – вздохнул я. – Это называется: «нет сил заорать». И хвала магистрам, что нет. А то вы на своём веку истерик не видели. Зачем вам ещё одна? Потому что ужас кромешный, конечно. Что это вообще было? Куда меня занесло? Ещё и смертью чьей-то пропах, только этого не хватало для полного счастья. И как я теперь буду без магии? На хрена я тогда нужен? Вам обоим – ладно, допустим, в качестве сувенира. Но ни этому Миру, ни самому себе – точно нет.

– Ну, значит, какое-то время побудешь нужным только нам с сэром Шурфом. Это гораздо лучше, чем совсем никому, – пожал плечами Джуффин. И ехидно добавил: – У меня в гостиной как раз есть специальная полка для сувениров. Пока совершенно пустая. Затоскуешь без дела, приходи на ней посидеть.

А Шурф сказал:

– Ты вспомни, как в прошлый раз было. Вернулись твои магические способности меньше, чем за дюжину дней, ты и сам не заметил. Только не вздумай сейчас говорить, будто дюжина дней – это целая вечность. Нет, не вечность. Гораздо меньше, поверь, я неоднократно считал.

– Да не вечность, конечно, – неохотно согласился я. И ещё более неохотно признался: – На самом деле, меня сейчас другое волнует. Я тут с вами как-то незаметно наклюкался и наелся. И теперь зверски хочу спать. Но боюсь засыпать – а вдруг меня во сне унесёт туда… ну, обратно. В этот грешный погибельный поезд, который… Ну в общем, не важно. На самом деле туда, наверное, даже при большом желании невозможно вернуться. Но мне всё равно страшно засыпать.

– На этот счёт не беспокойся, – отмахнулся Джуффин. – Мы тебя сейчас одного не оставим, даже если будешь умолять. Мы с сэром Шурфом люди хозяйственные. Если уж обрели утраченное сокровище, будем его сторожить, как два злобных фэтана. Тем более бомборокки ещё почти полбутылки осталось. Грех уходить, не допив.

– То есть я буду спать, а вы – меня караулить? – изумился я. – Что, правда?

– Ну а почему нет? Мы даже в опере до конца спектакля способны высидеть, если для дела надо, а с тобой ещё проще, ты во сне не поёшь, – усмехнулся Джуффин. – А когда совсем заскучаем, посмотрим, что с тобой на самом деле случилось. Лично я сгораю от нетерпения. Но усыпить тебя, не накормив, было бы свинством, а этот фокус, сам знаешь, только со спящим человеком получается провернуть.

– Посмотрите, что на самом деле случилось? – растерянно переспросил я. Но уже и сам сообразил, что он имеет в виду.

Это и правда не то чтобы сложно, по крайней мере, для опытного колдуна. Сперва учишься узнавать прошлое вещей, то есть наблюдать события, случившиеся в помещении, где находился выбранный для допроса предмет, а потом оказывается, что ровно то же самое можно проделать с живым человеком. Дождись, пока он заснёт, и вперёд, выясняй, что душе угодно. Вернее, на что у тебя хватит могущества, всё-таки человек – активно сопротивляющийся материал. Но насчёт Джуффина можно особо не беспокоиться, он с кем угодно справится. В смысле, разговорит и увидит, что ему надо. И со мной у него этот номер уже получался неоднократно. Когда-то шеф тащил меня ночевать к себе домой после всякого мало-мальски значительного происшествия, а наутро неизменно оказывалось, что он осведомлён о моих похождениях куда лучше, чем я сам.

– Ну и чего ты смотришь зверем? – укоризненно спросил Джуффин. – Сам должен понимать, мы не из праздного любопытства собираемся вызнавать подробности. А только для того, чтобы защитить – тебя и весь город, если вдруг выяснится, что есть от чего.

– Да вызнавайте на здоровье, – вздохнул я. – Зверя, которым я на тебя смотрю, сейчас другое интересует: на кой было заставлять меня рисовать этот грешный поезд?

– Чтобы продать картину на аукционе и заработать кучу денег, – ухмыльнулся шеф. – На долгое и приятное лечение нервов в куманских притонах, мы с сэром Шурфом честно его заслужили… Эй, ты что поверил? Нет, правда поверил?

– Да кто ж тебя знает, – буркнул я. – Ты хитрый. Никогда не угадаешь, что у тебя на уме. Рисунок-то вы из меня действительно вытрясли. И теперь я не понимаю, зачем.

– Просто любая кропотливая работа отвлекает и успокаивает, – объяснил Шурф. – Особенно непривычная, которую делаешь не каждый день. С тем же успехом мы могли бы усадить тебя вышивать, но было бы довольно непросто придумать, зачем это нужно. А рисунок понятно, зачем.

– Ну и потом, твой рисунок действительно может понадобиться, – добавил Джуффин. – Если вдруг объявятся новые свидетели этого – как его?…

– Поезда.

– Да. В общем, если кто-нибудь увидит в городе нечто похожее и не сможет объяснить, что это было, лучше иметь под рукой хотя бы примерное изображение. Не беспокойся, я не выдам твоё авторство, если это тебя тревожит. Но хоть убей, не понимаю, почему ты считаешь свой рисунок настолько плохим.

– Просто поверь на слово, он ужасный. Не передаёт даже сотой доли впечатления. Так нельзя.

– Но на оригинал хоть немного похож?

– Похож, – неохотно согласился я. – То есть опознать поезд по этому изображению можно. А больше ничего от него и не требуется, ты совершенно прав.

– Если тебя так угнетает собственное несовершенство, ты можешь брать частные уроки рисования и повышать мастерство, – совершенно серьёзно заметил сэр Шурф.

В чьих угодно устах это сейчас прозвучало бы как издевательство. Но с Шурфом я знаком уже много лет. И совершенно точно знаю: когда он настолько не вовремя говорит такие абсурдные вещи, он не издевается. Он правда так думает. И сам на моём месте именно так бы и поступил.

Утром – ну то есть не факт, что именно утром, с уверенностью можно утверждать только, что было светло, – я проснулся у себя в спальне. Причём один. Из чего даже спросонок смог сделать вывод, что дела мои пошли на лад – если уж Джуффин с Шурфом бросили меня без присмотра. Ну или наоборот, всё настолько ужасно, что проще махнуть рукой и отправиться завтракать, нет смысла время терять.

Эй, ты чего? – спросил я себя. – Что значит – «нет смысла время терять»? Это же Шурф. И Джуффин. Не какие-то левые дяди. Я знаю их много лет. Будь что не так, они бы меня ни за что не бросили. Небось с того света волоком бы приволокли – хоть зомби, хоть призраком, хоть голодным духом, а оставайся с нами, шоу маст гоу он. Благо оба любят задачи повышенной сложности. И меня, как живое воплощение этих задач. И не умеют сдаваться. В общем, с такими друзьями врагов не надо – в смысле, хрен спокойно в своей постели помрёшь.

Однако факт остаётся фактом: эти любители сложных задач пресытились созерцанием моего спящего тела и смылись. И даже записки не оставили. Хотя, между прочим, могли бы сообразить, что человеку, лишённому возможности воспользоваться Безмолвной речью, будет приятно, проснувшись, прочитать: «С тобой всё в порядке, подробности позже, приходи туда-то в таком-то часу». Или наоборот: «Никуда не уходи, сиди дома, мы скоро вернёмся». Всё равно что, лишь бы не гадать, как теперь жить и где их искать.

Ай, ну да, – вспомнил я, – записки же считаются плохой приметой. Жители столицы Соединённого Королевства верят, что если один человек оставит другому записку, они больше не встретятся. Записка, что бы в ней ни было написано – это прощание навсегда. Причём даже мне очевидно, откуда эта примета взялась. В обществе, где все владеют Безмолвной речью и могут побеседовать друг с другом, когда пожелают, записка по умолчанию означает: «Я больше не хочу с тобой говорить». То есть записка – не мистическая причина расставания, а просто способ достаточно деликатно о нём объявить.

Ну молодцы ребята, – сердито подумал я. – Взрослые образованные люди, могущественные колдуны. Они что, получается, верят в приметы? Правильный ответ: охренеть.

С другой стороны, их можно понять. Я и без всяких плохих примет исчезаю несколько чаще, чем следовало бы, так что лучше уж переусердствовать с осторожностью. Кто со мной связался, тот спокойно не спит, – насмешливо думал я, засовывая руку под подушку, просто на всякий случай – а вдруг получится? Но никакого «вдруга» не вышло. В смысле, я не смог достать из щели между Мирами утренний кофе. Стыд и позор. Бедный я.

Буквально пары минут хватило убедиться, что я действительно бедный. То есть совершенно беспомощный. Кофе – ладно, невелико горе, обойдусь без него, но послать зов кому-нибудь из домашних и потребовать камры я тоже не мог. И мгновенно переместиться Тёмным Путём сперва в кухню за завтраком, а потом на крышу Мохнатого Дома, где люблю сидеть по утрам, теперь не получится. Только пешком, по лестнице. Ну или просто забить, – мрачно думал я, поднимаясь с постели. – Хорошо хоть до ванной недалеко. Вполне можно дойти ногами, даже такими ватными и негнущимися, которые зачем-то сейчас растут из меня.

Я уже забыл, что бывают такие тяжёлые утра. А ведь когда-то почти каждое пробуждение давалось мне нелегко. Хорошо, что эти времена давным-давно миновали, плохо, что они вернулись опять, – меланхолично думал я, лёжа в бассейне, наполненном тёплой ароматной водой, от которой, теоретически, следовало бы получать колоссальное удовольствие. Но я даже умеренного не получал. Где я, и где удовольствия. Что они такое вообще?

Больше всего меня сейчас бесила невозможность воспользоваться Безмолвной речью. Вроде бы всегда недолюбливал этот способ связи, потому что освоил его не в младенчестве, как все местные уроженцы, а уже взрослым, то есть Безмолвная речь для меня примерно как с горем пополам выученный иностранный язык. Но сейчас, утратив её, я заново осознал, какая же это прекрасная, удобная штука – в любой момент можно с кем угодно договориться о встрече, узнать, как дела, задать вопрос, или просто поболтать, если соскучился, а возможности встретиться вот прямо сейчас нет. А теперь, получается, придётся топать пешком в Дом у Моста в надежде, что Джуффин окажется на месте. А если нет, то сидеть и ждать.

А с Шурфом вообще никаких шансов, пока сам не придёт. Потому что пробиваться к нему через толпу вышколенных младших магистров Ордена Семилистника, охраняющих общественную приёмную, в смысле, Явный вход в Иафах, развлечение, скажем так, на любителя. А я сегодня – совершенно точно не он.

Чем больше я обо всём этом думал, тем сильнее портилось настроение. Ничего на свете так не бесит, как собственная беспомощность, особенно если давным-давно от неё отвык. Поэтому в гостиную я вошёл, как говорят, в таких случаях, мрачнее тучи. Хотя вряд ли тучи нагрешили на такое сравнение. Даже несущие град.

Хорошо, конечно, что Джуффин заранее предупредил меня о запахе смерти, который отпугивает зверей. Поэтому когда при моём появлении кошки пулей выскочили из гостиной, а Друппи вместо того, чтобы по заведённому обычаю лезть обниматься, испуганно попятился в самый дальний угол и уселся там, поскуливая, как побитый щенок, я, конечно, всё равно огорчился, но, по крайней мере, понимал причины их поведения. Настроения это, мягко говоря, не улучшило, зато я ни на кого не рассердился. Что в моём случае уже грандиозный успех.

Базилио, увлечённо малевавшая какие-то ужасающие чертежи на огромном обеденном столе, хвала магистрам, никуда не сбежала. И даже жалобно скулить не стала, очень мило с её стороны. Но так настороженно подобралась при моём появлении, что, честное слово, лучше бы уж выскочила в окно. Оно и понятно, всё-таки Базилио только с виду человек, симпатичная юная леди с рыжими косичками, а на самом деле – чудовище. Химера, одушевлённая иллюзия, неожиданный результат случайного колдовства. В каком-то смысле вполне себе зверь.

Но ладно, по крайней мере, с Базилио можно поговорить человеческим голосом. То есть поговорить-то можно с кем угодно, хоть с табуреткой, не вопрос, но когда разговариваешь с Базилио, есть все основания надеяться, что собеседник тебя поймёт. И даже внятно ответит что-то разумное, если, конечно, реветь в три ручья, как это у неё в обычае, не начнёт.

– Всё не так плохо, как можно подумать, – сказал я, усаживаясь за заваленный чертежами стол. – Если тебе показалось, будто я покойник, так это скоро пройдёт. Не веришь, спроси сэра Джуффина, он в подобных вопросах крупный эксперт. Причём я до такой степени не покойник, что хочу жрать. И камры. Лучше бы не домашней, но ладно, какая есть, такая и сойдёт. Попроси поваров что-нибудь принести, пожалуйста. Я быстро позавтракаю и уйду.

– А почему мне должно было показаться, будто ты покойник? – удивилась Базилио.

Значит, на её счёт я ошибся. Чудовище это всё-таки не зверь. По крайней мере, нос у Базилио вполне человеческий. И это ей крупно повезло.

– Попал в неприятную переделку, – объяснил я. – Чужой смертью пропах. Сам ничего такого не ощущаю, но Джуффин сказал, звери будут какое-то время от меня шарахаться. И, как видишь, был прав. А ты так на меня посмотрела, что я подумал, ты тоже этот запах почуяла. Хорошо, если нет.

Друппи, внимательно слушавший меня из своего угла, на словах «попал в переделку» коротко, но жалобно взвыл. Вроде много лет его знаю, а всё не привыкну, что этот лохматый балбес прекрасно понимает не только специальные собачьи команды, которые как раз обычно игнорирует, но и всю остальную человеческую речь.

– Спасибо за сочувствие, – поблагодарил я собаку. – И не переживай насчёт запаха, он быстро выветрится. Сэр Джуффин сказал, буквально за пару дней.

На этом месте Друппи взвыл ещё более жалобно. Для него «пара дней» – такая же вечность, как для меня сотня лет.

– Ничего такого я не учуяла, – наконец сказала Базилио. – Я без всякого запаха испугалась. Самой теперь стыдно, что такая трусиха. Просто ещё никогда в жизни не видела тебя таким.

– Каким – «таким»?

– Не знаю, как объяснить, – нахмурилась она. – Чужим? Неприятным? Нет, эти слова не подходят. Просто раньше, когда ты приходил, от этого становилось радостно, даже если ты сам в этот момент на кого-нибудь злился, или был усталый, или горевал. А сегодня – никакой радости. Наоборот, сразу такая тоска, что мне захотелось уйти. Всё равно куда, лишь бы тебя там не было… Ой. Извини, пожалуйста. Я как-то не сообразила, что это, наверное, очень обидно звучит.

– Да нормально звучит, – вздохнул я. – Хорошо, что ты честно сказала. Когда такая хренотень творится, полезно знать, как это выглядит со стороны. Почему радость ушла, как раз понятно – она же, строго говоря, была не столько от меня самого, сколько от магии. Сам люблю постоять возле какого-нибудь могущественного колдуна, это как зимой на солнце погреться. И рядом со мной всем было так же хорошо. А теперь я утратил способность колдовать.

Базилио тихо ахнула и хотела схватиться руками за голову, но промазала, получился нелепый хлопок в ладоши, как будто она решила встретить новость аплодисментами. Когда тело не своё, а наколдованное, сильное волнение это выдаёт.

– Не навсегда, – поспешно сказал я. – Скорее всего, через несколько дней всё наладится. Буду как новенький. Настроение у меня пока, сама понимаешь, не то чтобы замечательное. Но объективно, ничего страшного не произошло.

– Если наладится, тогда ладно, – обрадовалась Базилио. – И главное, теперь понятно, почему от твоего настроения хочется на край Мира сбежать. Я же, представляешь, сперва решила, это вообще кто-то другой тобой притворился. Например грабитель. Или какой-нибудь твой старинный враг. Говорят, изменить внешность довольно легко. Поэтому я испугалась. Подумала, вдруг этот враг нас с Друппи убьёт или превратит во что-нибудь жуткое, чтобы тебе отомстить? Сидела и думала: ну я и дура, надо было не математику первым делом учить, а магию. Смогла бы тогда нас всех защитить.

– Получается, даже хорошо, что ты пока боевой магии не научилась, – невольно улыбнулся я. – А то осталась бы от меня кучка пепла, сама бы потом небось весь день ревела…

– Я бы целую тысячу дней ревела, если бы с тобой такое случилось! – горячо заверила меня Базилио. И рассудительно добавила: – Но вообще-то магия бывает разная. Я имею в виду, не обязательно вот прямо сразу всех вокруг испепелять.

– Не обязательно, – согласился я. – Но поначалу часто именно так получается. Самую опасную боевую магию новички обычно осваивают в первую очередь, убивать почему-то легче всего. Тот же Смертный Шар – совсем простой фокус. Я когда-то чуть ли не с первой попытки научился. И до кучи нечаянно обзавёлся ядовитой слюной – убивай не хочу, ни в чём себе не отказывай. И кроме этого долгое время почти ничего не умел.

– Но ты же не убиваешь всех подряд, не разобравшись? – с надеждой спросила Базилио.

Похоже, она впервые всерьёз задалась вопросом, как я провожу время за порогом Мохнатого Дома. И чем таким интересным зарабатываю на нашу общую развесёлую жизнь. Что, на самом деле, понятно. Базилио, конечно, выглядит, как почти взрослая барышня и математические задачки повышенной сложности щёлкает как орехи, но не следует забывать, что на свет она появилась всего полтора года назад, причём не младенцем, а говорящим чудовищем с уже сложившимся добродушным характером и живым ненасытным умом. Когда рождаешься не обычным способом, а вследствие чужого колдовства, ещё и не такие парадоксы случаются. Но знаний об устройстве окружающего мира всё равно набираешься постепенно и поначалу мало что о нём понимаешь, будь ты хоть трижды волшебное существо.

Поэтому я не стал ни смеяться, ни тем более обижаться, а серьёзно ответил:

– Я обычно, даже разобравшись, никого не убиваю. Живые люди мне нравятся гораздо больше, чем мёртвые: они тёплые, шевелятся и рассказывают разные интересные вещи. А мёртвые просто уныло лежат.

Видимо, в награду за пропаганду гуманизма среди молодёжи жизнь моя незамедлительно начала налаживаться. Повар принёс кружку вполне сносной камры и творожные блины, до смешного похожие на сырники моего детства, только больше их раза в четыре, – ну так на то и Магический Мир, чтобы сбывались мечты. Друппи мужественно покинул укрытие, подошёл, умостил на моих коленях свою мохнатую башку, подождал, пока я его поглажу и даже после этого не убежал на край Мира, жалобно завывая, а неторопливо отступил. А Базилио объявила:

– Сэр Джуффин прислал мне зов. И велел передать тебе, что ещё часа два будет запугивать какого-то Тари Умхаллу; не знаю, кто этот человек, и зачем его надо запугивать, но сэру Джуффину, наверное, видней…

– О, этого красавца давным-давно пора запугать, – заверил её я. – Он шантажист, причём, можно сказать, бескорыстный. Кучу людей держит в страхе, не требуя ни денег, ни каких-то услуг, просто ради удовольствия иметь над ними тайную власть. Формально его и осудить-то не за что, но сэр Кофа давно за ним наблюдает и, видимо, наконец-то нашёл, к чему прикопаться. В общем, отличная новость, я этому рад.

– Ну тогда хорошо, – кивнула Базилио. – А ещё сэр Джуффин просил тебе передать, что примерно через два часа будет ждать тебя в Доме у Моста. Странно, конечно, что он сам тебе это не сказал. Вы же не поссорились, правда?

– Если бы мы поссорились, я бы здесь уже не сидел, – мрачно хмыкнул я. И сразу пожалел о сказанном: Базилио считает сэра Джуффина Халли добрейшей души человеком, и вряд ли следует вот так грубо лишать её этой приятной иллюзии. Поэтому я поспешно добавил: – Делать нам больше нечего – ссориться. Просто как бы, интересно, он мне сказал, если я утратил магические способности?

– А при чём тут ма… – начала было Базилио, но и сама уже сообразила. – Ой, так Безмолвная речь – тоже магия? – изумилась она.

– Ещё какая магия. Забыла уже, как сама ей училась?

– Почти забыла, – смущённо улыбнулась она. И, помолчав, добавила: – Я стараюсь не очень-то вспоминать, как всё было в самом начале, когда я выглядела… не как человек. Сразу начинает казаться, что я гораздо хуже всех остальных. Что бы ни делала и как бы ни старалась, а всё равно родилась чудовищем, и этого уже не исправишь. Жалко, что нельзя совсем об этом забыть.

– Так наоборот же! – воскликнул я. – Ты не хуже, а в сто раз круче. Люди – ну просто люди. Ничего выдающегося. Нас тут много таких. Все рождаются примерно одинаковыми, и надо очень здорово постараться, чтобы кем-нибудь необыкновенным стать. А тебе и стараться не надо, ты – с самого начала удивительное волшебное существо. Хвастаться этим на всех углах, конечно, не стоит, потому что остальным станет завидно и обидно, а тебе среди нас ещё жить. Но самой-то лучше понимать, что чудовище, которое выглядит как девчонка, – это ужасно круто. Ты – волшебное существо с удивительной судьбой.

– Ну надо же! – просияла Базилио. – Умеешь ты всё перевернуть с ног на голову! Тебе для этого, получается, даже не обязательно колдовать.

В этот момент дверь распахнулась, и в гостиную вошёл молодой человек в бело-голубом лоохи Ордена Семилистника. Вид у него был такой потерянный, что Базилио сразу спросила:

– У вас что-то случилось? Надо помочь?

Она – добрая душа.

Друппи, в общем, тоже добрая душа, но сейчас он внезапно вспомнил, что собакам положено охранять свою территорию и условно грозно сказал: «Гав».

Молодой человек в орденской униформе явственно побледнел, но не дрогнул. То есть дрогнуть-то он, конечно, дрогнул, но, по крайней мере, не сбежал. Даже шагу назад не сделал. Что, по моим меркам, приравнивается к настоящему подвигу: когда видишь Друппи впервые, он производит довольно сильное впечатление. Всё-таки овчарки Пустых Земель очень крупные собаки. И встречаются, мягко говоря, не на каждом углу. Строго говоря, Друппи пока вообще единственный представитель этой породы в столице Соединённого Королевства. То есть привыкнуть заранее – никаких шансов. Поэтому, когда мохнатая гора размером примерно в полтора человека начинает на тебя лаять, сохранять безмятежность довольно непросто. Я бы сам, пожалуй, в штаны наложил.

– Ты нас всех натурально спас, дружище. Спасибо, – сказал я собаке. – А теперь оставь человека в покое, очень тебя прошу.

Друппи, который явно намеревался развлечься по полной программе, включая пылкие объятия с незнакомцем на полу, разочарованно взмахнул ушами и снова улёгся на ковёр, всем своим видом показывая: «день не задался».

Наш гость наконец-то собрался с духом, придал лицу настолько суровое выражение, насколько это возможно в присутствии разъярённого пса-людоеда, и объявил:

– Я – Реди Талла, Младший магистр Ордена Семилистника, Благостного и Единственного. Имею честь передать вам распоряжение Великого Магистра незамедлительно прибыть в Иафах для конфиденциального разбирательства по делу государственной важности. Мне велено вас туда сопроводить… – на этом месте он явственно втянул голову в плечи, вероятно, приготовившись к тому, что сейчас в него полетит как минимум табуретка, но скорее всё-таки Смертный Шар, и поспешно добавил: – Разумеется, не для контроля за вашим передвижением, а исключительно ради вашего удобства.

Что сэр Шурф Лонли-Локли умеет лучше всех в Мире, так это поднять мне настроение. Превратить приглашение выпить с ним камры в захватывающую общественно-политическую драму – это действительно надо уметь.

– Ради моего удобства – это, что ли, в амобилере до ворот резиденции подвезти? – уточнил я.

– Именно так, – трагическим голосом подтвердил Младший магистр Реди Шталла.

Бедняге, конечно, не позавидуешь. Могу представить, какой лютый армагеддон бушевал сейчас в его голове. Начальство, мать его за ногу, окончательно разругалось с Тайным Сыском и затеяло какое-то разбирательство, наверняка у него ещё со старых времён мешки компромата на сэра Халли и всех остальных, страшно подумать, что теперь будет, так и до гражданской войны недалеко; интересно, этот сэр Макс понимает, что я – всего лишь скромный посыльный, с которым нет смысла сражаться, можно просто прогнать, если что-то не нравится? Или он всё-таки оторвёт мне голову, чтобы наглядно продемонстрировать своё отношение к распоряжению Великого Магистра? Он же, говорят, бешеный. И собака не лучше. А девчонка, рассказывают, умеет превращаться в страшное чудище, вдруг она сейчас каааак… – примерно такие мысли отображались на бледном челе орденского посланца. Но, справедливости ради, держался он очень неплохо. Боялся, но делал, что должно. Наш человек.

– Ну раз так, поехали, – кивнул я. – Чего тянуть.

О единственной реально нависшей над ним опасности орденский посланец так и не узнал. Я имею в виду, что когда я по воле судьбы-затейницы оказываюсь на пассажирском сиденье амобилера, передвигающегося по городу со скоростью, вряд ли превышающей двадцать миль в час, во мне просыпается жестокий маньяк-убийца, всё остальное время мирно дремлющий на самых дальних задворках моего сложносочинённого существа. И начинает изобретать страшные пытки и казни, которым следовало бы подвергнуть возницу, потому что – ну а чего он первый? В смысле, зачем истязает меня?

Я, конечно, не даю воли внутреннему маньяку, а просто беру рычаг амобилера в свои руки и еду, по моим меркам, довольно медленно и осторожно; никогда не пойму, почему некоторые с непривычки вопят. И сейчас, собственно, мог бы: амобилер, хвала Магистрам, работает на специальных магических кристаллах, которые у него вместо топлива, так что вознице не обязательно быть колдуном. Но я пожалел своего конвоира. Хватит с него на сегодня потрясений. Пусть едет спокойно, не отбиваясь от разбушевавшегося меня.

Поэтому до Иафаха мы добирались чуть ли не полчаса. Я бы за это время, пожалуй, пешком дошёл. Но ладно, – думал я, озирая окрестности, – будем считать, это у меня обзорная экскурсия по Старому Городу. Самое время, весна, сады зацветают. Когда, если не сейчас.

Однако как я ни старался получить удовольствие, вышло наоборот: от медленной езды у меня снова испортилось настроение. Хуже того, мне стало скучно, а это уже ни в какие ворота. С момента возвращения в Ехо я скучал только несколько дней в тюрьме Холоми, когда меня там заперли, чтобы выспался. Но на то и тюрьма, чтобы испытывать невыносимые страдания. А сейчас-то чего?

Тем не менее факт остаётся фактом – я смотрел на знакомые улицы и вместо того, чтобы сладко погибать от любви к этому прекрасному городу, как у меня заведено, думал сердито: ещё и поехали самой неинтересной дорогой, я почти каждый день здесь хожу. Налюбовался на тысячу лет вперёд, спасибо, можете унести. Сам, конечно, дурак, сижу сиднем в Ехо, как будто кроме этого города в Мире ничего нет. Съездить куда-нибудь, что ли? Всё равно толку от меня сейчас никакого, так хоть на новые места погляжу. Правда путешествовать без магии то ещё удовольствие. Ни тебе утреннего кофе из Щели между Мирами, ни удобной кровати, даже новостей не узнать. И домой Тёмным Путём не прыгнешь обратно на пару часов повидаться с друзьями, чтобы после этого снова продолжить путь. А если какие-нибудь лесные разбойники вылезут из пещеры, чтобы показать мне кузькину мать, придётся очень внимательно эту мать разглядывать за неимением других вариантов. Без колдовства мне в дороге точно трындец.

Ну, по крайней мере, душераздирающие сцены последней битвы с лесными разбойниками, услужливо нарисованные моим буйным воображением, скрасили мне остаток дороги. Развлекли, но настроения не улучшили. Всё-таки хуже самой беспомощности может быть только ясное понимание, до какой степени ты беспомощен. А до меня как раз окончательно дошло.

Мне ещё пришлось минут десять просидеть в пустом кабинете Шурфа наедине всё с теми же унылыми мыслями. Поэтому, когда он не просто вошёл, а ворвался, как ветер, в распахнутое окно, с виду спокойный и строгий, но переполненный бесшабашной весёлой силой, которая ещё недавно казалась мне просто нормой – а как иначе-то? – я чуть не помер на месте от зависти, чувства, настолько мне прежде не свойственного, что легче поверить, будто сошёл с ума, чем признать, что действительно его испытываешь. Но у меня такие номера не проходят, я привык быть честным с собой.

– Ну и настроение у тебя! – изумлённо сказал мой друг, поставив передо мной кружку лучшей в мире камры, которую можно получить только у его личного повара и больше нигде во Вселенной. – Я был уверен, что мой посланец с распоряжением тебя насмешит. Но получается, ошибался. Ты что, рассердился? Всерьёз?

– Да, это было бы круто, – невольно улыбнулся я. – Но нет. Не настолько я псих. Я, к сожалению, вообще ни насколько не псих. Совершенно нормальный человек, скучный и неприятный, как все нормальные люди. Представляешь, смотрю на тебя, и мне завидно, что ты – великий колдун, а я – больше нет.

– Вот такая страшная тебе досталась судьба. Обречён прозябать в ничтожестве бесконечно долгие пару дней, – флегматично согласилось это чудовище, по какому-то недоразумению родившееся человеком. Сэр Шурф Лонли-Локли – такая же вопиющая ошибка природы, как Базилио. Только наоборот.

– На самом деле ты совершенно напрасно преувеличиваешь масштабы своих временных затруднений, – добавил он. – Если не из уважения к здравому смыслу, с которым у тебя сложные отношения, то хотя бы просто ради моего удовольствия поверь: эта проблема – вообще не проблема по сравнению с тем, чего ты, по словам сэра Джуффина, избежал.

– Ещё какая проблема, – упрямо сказал я. – Всего пару часов назад проснулся, а уже сам себе до смерти надоел. Ты бы от полной неспособности даже зов кому-то послать тоже на стенку полез, спорим на что угодно… хотя нет, не надо нам спорить. Давай мы лучше просто никогда не узнаем, как ты поведёшь себя в подобной ситуации. Не будем ставить такие зверские эксперименты ещё и на тебе.

– Настоящего злобного завистника из тебя не получилось, – заметил мой друг. – Полный провал, сэр Макс.

– Ещё и тут полный провал, – усмехнулся я. – День явно не задался. Но твой посланец меня утешил. Насильственное препровождение в Иафах для конфиденциального разбирательства по делу государственной важности способно украсить самый неудачный день. А как он на Друппи смотрел, когда тот залаял! И явно прикидывал, испепелю я его прямо сейчас, или уже в амобилере, чтобы дома зря не сорить. Но всё равно стойко держался, такой молодец. Небось напьётся сегодня до беспамятства – собственно именно ради беспамятства и напьётся. И его можно понять.

– Это не называется «стойко держался», если ты заметил его волнение, – строго сказал сэр Шурф, и глаза его полыхнули адским педагогическим огнём, сулящим горемычному Младшему магистру дополнительные часы дыхательных упражнений. Многие сотни дополнительных часов.

– Ну так просто меня этой вашей хвалёной стойкостью не проведёшь. Я даже твоё волнение всегда замечаю, – напомнил я. – Так что не особо придирайся к человеку. Программу-минимум он точно выполнил: от собаки не убежал. И со мной говорил вежливо, но не заискивал, хотя добра от этого разговора явно не ждал. И амобилером управлял нормально… то есть, конечно, совершенно ужасно он управлял, ехали со скоростью нетрезвого пешехода, я чуть не рехнулся от скуки, но неторопливость обычно свидетельствует о самообладании. И в рычагах парень не путался. И руки у него не тряслись.