Таинственный свет луны

Глава 2

— Красивая, черт возьми, леди, — сказал Джек, когда они с Шоном вышли из особняка, принадлежавшего семейству Монтгомери.

Шон пробурчал в ответ что-то неразборчивое.

По его мнению, Мэгги была больше чем просто красивая женщина. Она была необычайно эффектна и к тому же обаятельна. Кроме того, что-то в ней не поддавалось определению, вероятно, то, от чего мужчины теряют голову и…

— Прямо-таки красавица.

Шон снова буркнул в ответ нечто невразумительное.

— Она до того хороша, что дух захватывает. Кинозвезда и фотомодель в одном лице. Впрочем, нет — куда до нее худосочным фотомоделям! Это же настоящая королева — самая шикарная женщина из всех, что я видел. А как одевается!

— Не забывай, Джек, что капли крови привели нас прямо к ее порогу.

— У нее свое дело, и очень хорошо поставленное. Должно быть, она богата, как царь Мидас. Видел, какие наряды выставлены в витрине ее магазина?

— Это все старые деньги, Джек. Семейство Монтгомери живет в этом городе с незапамятных времен.

— Старые деньги… Ха! Я вот все думаю: сколько ей лет? То мне казалось, что она моя ровесница, то, напротив, что твоя. Впрочем, все это не важно. Интересно, она встречалась когда-нибудь с полицейским? Со мной, конечно, такая не пойдет. Кто я для нее? Сопляк паршивый — вот кто! Она все время на тебя смотрела. Сколько бы лет ей ни было, ясно, что она предпочитает мужиков постарше.

Шон остановился и посмотрел на напарника в упор.

— Только не думай, будто я намекаю на то, что твои сорок — это глубокая старость, — торопливо проговорил Джек. — Я это к тому, что мною она, судя по всему, ничуть не заинтересовалась.

— Между прочим, Джек, эта женщина легко может стать подозреваемой номер один.

— Да ладно тебе, Шон. Лучше вспомни, какая она! Рост у нее примерно пять футов восемь дюймов, а вес — сто тридцать фунтов максимум… Стройная… да. Но какие при этом формы! А ноги… Закачаешься! Короче, все у нее тип-топ — складненько. Интересно, она работает над своим телом? Шлифует, так сказать, свои формы упражнениями? Если ходит в гимнастический зал, то хотелось бы знать: в какой? Вот бы посмотреть на нее в трико, а?

— Повторяю, Джек, у меня насчет этой особы есть серьезные подозрения.

— Ты только подумай, о чем говоришь! Неужели этот чистейший образец грации и женственности может разрезать человека на куски и разбросать их по поверхности надгробья?

— На свете еще и не такое случается. Не забывай, что капли крови ведут чуть ли не к ее дверям.

— В этом здании, Шон, работает довольно много народу. К тому же, когда мы направили по кровавому следу экспертов, их присутствие и деятельность по обработке следа ничуть не взволновали мисс Монтгомери. И что с того, что мы нашли в здании кровь? Это не доказывает, что она убийца. Хотя я не такой эксперт в области криминалистики, как ты, но даже мне известно, что для того, чтобы отрезать у человека голову, нужна недюжинная сила. Но даже если закрыть глаза на этот факт, у нас есть другой — то, что парня, возможно, убили где-то в другом месте, а потом перетащили на улицу Вье-Карре. Это тоже свидетельствует о немалой физической силе убийцы. Выпустили из трупа кровь или нет, он в любом случае был тяжеленек.

— Хорошо, пусть она и не убивала этого сутенера, но что ей мешает покрывать убийцу?

— Психопат, прикончивший этого парня, вполне мог вбежать в одну из дверей дома мисс Монтгомери, а выйти через другую — использовать, так сказать, ее дом как проходной двор.

— И такое возможно. Нам придется проверять все версии. Два убийства, совершенные с особой жестокостью в течение недели, не пустяк. Если у нас не появится никаких ниточек, пресса с нас шкуру снимет.

— Верно. Обезглавленные трупы — это уж слишком. Даже для Нового Орлеана. Но Мэгги здесь ни при чем — это точно.

— Мэгги? — удивленно выгнув дугой бровь, спросил Шон.

— Ну, мисс Монтгомери. Просто имя Мэгги очень ей подходит.

— Это почему же? Потому что она вся такая мяконькая, миленькая и модненькая — короче, прелесть, а не женщина, да?

Джим ухмыльнулся и пожал плечами:

— Старый циник — вот ты кто.

— Пусть. Но ты на себя посмотри. Представляю, как ты входишь к шефу и рапортуешь: так, мол, и так, сэр, эта женщина невиновна. Взгляните только, какие у нее золотистые глаза, красивое платьице и длинные стройные ноги, и вы сразу же убедитесь в этом сами.

— Брось выпендриваться, Шон. Ты сам смотрел на нее, как кот на сливки.

— Смотрел. И даже успел заметить, что у нее отличные сиськи, хотя разглядеть их как следует под ее деловым костюмом было не так-то просто.

— Ах ты, старый курощуп!

— А что? Может, я такой и есть. Просто у меня никогда не было времени, чтобы это проверить.

— Ладно, Шон, кончаем трепаться. Давай решать, как быть дальше.

— Что тут решать? Соберем оперативную группу и проведем совещание. Возможно, парни из уличного патруля расскажуг что-нибудь интересное. После этого навестим Пьера — узнаем, до чего он докопался. Ну а потом… потом нас ждет кое-что не слишком приятное — пресс конференция.

— Вот черт! Совсем о ней забыл, — вздохнул Джек. — Эти журналюги дадут нам прикурить.

Шон хотел было что-то сказать, но передумал. К чему слова? И без того ясно, что представители прессы потребуют от них с Джеком решительных действий, а если это дело не будет быстро раскрыто, то газетчики потребуют у начальства их головы — как компенсацию за те две, что отрезал неизвестный убийца.

Кое-кто из служащих Мэгги, узнав про обнаруженный на их улице труп, не на шутку перепугался.

Но некоторые, как ни странно, хранили абсолютное спокойствие. Мэгги лично оповестила о случившемся всех своих служащих, собрав их в магазине на первом этаже в конце рабочего дня. Тогда же она предложила всем, кто жил на Вье-Карре, расходиться по домам парами. Тех же, кто жил за пределами старой части города, предложила проводить до автомобильной стоянки. Когда инструктаж закончился, Мэгги обнаружила, что в магазине осталось еще несколько девушек, на которых убийство на улице не произвело, казалось, ни малейшего впечатления.

— Знаешь, дорогуша, — сообщила ей Сисси, — я не боюсь этого шизика по той простой причине, что не имею никакого отношения ни к проституткам, ни к сутенерам. Кроме того, я никогда не забываю, что живу в Новом Орлеане, а потому веду себя предусмотрительно — хожу по тем улицам, по которым надо, и нос в чужие дела не сую. Что же до этого случая, скажу так: если все проститутки, сутенеры и торговцы наркотиками начнут рубить друг другу головы, то я и глазом не моргну — по мне, чем меньше на улицах этой мрази, тем лучше. Кстати, ты пойдешь с нами на концерт джаз-оркестра Дина, или у тебя сегодня другие планы?

Дни, двадцатипятилетний сын Чанса Лебро, одного из немногих служащих Мэгги мужского пола, вернувшись из Нью-Йорка, где изучал архитектуру, по вечерам играл на тромбоне в джаз-оркестре популярного местного клуба на Бурбон-стрит.

— Даже не знаю, — ответила Мэгги. — Сегодня у меня нет настроения идти на вечеринку.

— Да брось ты, неужели смерть какого-то сутенера так выбила тебя из колеи?

— Меня выбила из колеи не смерть сутенера, а то, что его убили чуть ли не у меня под окнами. А еще то, что он каким-то образом ухитрился окропить своей кровью дверь моего дома.

— Не волнуйся, дорогуша, — успокоила ее Сисси, — полицейские, которые исследовали эти капли крови, сказали мне, что ничего криминального внутри здания не обнаружили.

— Правда-правда, — вступила в разговор Энджи, тоже оставшаяся в магазине. — Если бы что — Сисси узнала бы. Она весь день флиртовала с одним из этих парней — красивым, как Адонис.

— Сисси, ты флиртовала с полицейским? — удивилась Мэгги.

— Ты что-то имеешь против полиции?

— Да так, от случая к случаю…

Сисси ухмыльнулась:

— Но он и вправду хорош, как Адонис. Крепкий, сильный, а главное — высокий. Женщине, когда она под шесть футов, не так-то просто найти себе пару под стать. А в этом парне добрых шесть футов три дюйма. Я могу, встречаясь с ним, надевать еще и туфли на каблуках!

— Выходи за него замуж и строгай баскетболистов, — посоветовала ей Энджи.

— А этот самый Адонис черный или белый? — спросила Мэгги.

— Черный, дорогуша, успокойся, — заверила ее Сисси. — На твоего лейтенанта никто не покушается.

— «Мой» лейтенант?

— Самый красивый белый мужчина, какого я только видела, — усмехнулась Сисси.

— Лейтенант из отдела убийств, который меня допрашивал и излазил мой дом вдоль и поперек, не может быть ни «моим», ни красивым. Он головная боль — вот что я о нем думаю. — Мэгги неожиданно расплылась в улыбке. — Я рада, Сисси, что ты познакомилась с Адонисом. Это приятное известие, а значит, сегодняшний день прожит не зря. Он уже назначил тебе свидание?

Энджи громко фыркнула:

— Да это она назначила ему свидание — еще до того, как выяснила, понимает ли он по-английски!

Мэгги снова удивленно посмотрела на Сисси.

— Я просто сказала ему, что будь я на его месте, то ни за что не отказалась бы после поисков несуществующих улик сходить на концерт и послушать хорошую джазовую музыку. Так что если ты, Мэгги, хочешь увидеть моего Адониса, то отправляйся на концерт вместе с нами!

Мэгги все еще колебалась.

Весь день она провела в окружении людей и устала от шума и разговоров. Визит полицейских тоже не прибавил ей бодрости, а известие о том, что на двери ее дома обнаружили капли крови преступника, произвело на Мэгги удручающее впечатление. Ей хотелось посидеть в тишине, успокоиться и собраться с мыслями.

— Мы будем тебя доставать, пока ты не согласишься, — продолжала давить на нее Энджи. — По этой причине мы отправимся на концерт прямо отсюда, даже домой заходить не будем.

— Ну, не знаю… К тому же я не так одета, как полагается для вечеринки в клубе…

— Ха! Сейчас, между прочим, лето, и туристы на улицах ходят в футболках и в майках с вырезом до пупа, а она волнуется, что не так одета! — с иронией заметила Сисси.

— У Мэгги полно расфуфыренных манекенов, и ей ничего не стоит снять платье с одного из них и надеть на себя, — сказала Энджи. — По мне, в клубы сейчас можно и голой ходить: все равно никто ие обратит внимания — все заняты только собой.

— Это на голую-то Мэгги никто не обратит внимания! — воскликнула Сисси. — Сильно в этом сомневаюсь.

— Ладно, уговорили, я иду с вами, — согласилась Мэгги. — Игру Дина и вправду стоит послушать. Кроме того, одежда, которую я придумываю, мне, в общем, нравится.

Когда Мэгги переоделась и вышла к подругам, они нашли, что выглядит она восхитительно.

— Мы так хороши собой, что нам просто необходимо прогуляться перед концертом — показать туристам, какие в Новом Орлеане красивые женщины, — заявила Энджи. — А потому идемте обедать в какое-нибудь приличное заведение.

— Вы идите, а я позвоню в ресторан и закажу столик, — предложила Сисси.

Обедать!

Услышав это слово, Мэгги вдруг почувствовала, как у нее болезненным спазмом свело желудок.

С чего это, спрашивается, ее затошнило? Ну, убили какого-то сутенера, мелкого уголовника — пусть даже и рядом с ее домом, — ей-то что за дело? Тем не менее…

Мэгги решила не поддаваться слабости.

— Обед — это здорово, — твердо сказала она. — Как я погляжу, у нас наклевывается веселый вечерок. Оно и к лучшему: пройдет час, другой, и мы полностью забудем о…

— Об обезглавленном трупе! — выпалила Энджи.

— Верно. Мы забудем об обезглавленном трупе и обо всем, что с ним связано.

Пьер ле Понт работал судмедэкспертом уже двадцать лет. Шон знал множество судмедэкспертов, а также экспертов в других областях криминалистики — и мужчин, и женщин, отличавшихся цинизмом и любивших черный юмор, но Пьер к их числу не относился. Шон также не видел, чтобы Пьер что-нибудь жевал в непосредственной близости от лежавшего на анатомическом столе трупа. К смерти Пьер относился уважительно и того же требовал от своих сотрудников.

Тем не менее смерть человека — явление не только трагическое, но во многом еще и унизительное.

Взять хотя бы того же Энтони Бейли. Прежде он носил костюмы от Армани и занимался сутенерством — продавал женщин, от которых имел доход и которых при случае поколачивал. Так или иначе, он жил, действовал и был человеком, хотя дурным и испорченным. Теперь же его нагое, белое, без кровинки, тело лежало неподвижно на анатомическом столе, словно какая-нибудь вещь, а его отрезанная голова покоилась в большом сосуде из нержавеющей стали на кафельной подставке рядом с ним.

В каждом морге, независимо от антисептика, которым обрабатывают помещение, есть особый устойчивый запах, который не спутаешь ни с каким другим. Это запах смерти.

— Ну как, обнаружилось что-нибудь интересное? — спросил Шон, разглядывая пергаментно-белое тело убитого.

— Очень мало крови, — ответил Пьер. Он стоял рядом со столом, скрестив на груди руки. Проведя вскрытие и зашив труп, Пьер теперь отдыхал.

— Значит, его могли убить где угодно, а потом перевезти.

— Я этого не говорил.

— Что же ты сказал?

— Я сказал только, что в нем осталось чертовски мало крови. Вот почему он такой белый.

— В общем, все ясно: ему ведь отрубили голову. Кровь фонтаном хлынула из разрезанных артерий… Но если его сначала убили, а обезглавили потом, то картина, конечно, меняется… Черт! Но кровь не может вот так взять и исчезнуть! Насколько я знаю, она не испаряется…

— Полагаю, смерть наступила в результате удара в горло. Поначалу я думал, что он умер от сердечного приступа, а обезглавлен был уже после смерти, но потом отказался от этой мысли.

— Все-таки, Пьер, наверное, его убили не на Вье-Карре. По-моему, его даже не убили, а забили — как, к примеру, забивают скот. Потом подвесили за ноги, чтобы дать стечь крови, а уж после этого отвезли на Вье-Карре и швырнули на тротуар, где мы его и нашли.

Пьер пожал плечами.

— Ну и как прикажешь толковать это твое пожатие плечами? — с раздражением спросил Шон.

— А так, что и такое может быть. Я тут снова взглянул на Джейн Доу — вернее, на то, что от нее осталось. — Пьер указал на закрытое простыней тело, лежавшее на другом анатомическом столе. — Так вот, у Джейн, которой точно так же отрезали голову, но, помимо этого, отрубили еще руки и ноги, вспороли живот, а потом разбросали внутренности по надгробию, тоже почти не было в сосудах крови.

Шон вздохнул и взъерошил рукой волосы.

— Похоже, мы столкнулись с ритуальными убийствами — в духе культов вуду или сантериас. С убийствами ради получения человеческой крови.

— Если это так, кровь они умеют спускать отлично, — констатировал Пьер.

— Что тебе еще удалось узнать? — спросил Шон.

— Боюсь, не слишком много. Как я уже говорил, убийца — левша и очень силен физически.

— Следует ли из этого, что убийца — мужчина?

— Шон, в наши дни, когда женщины стремятся уподобиться мужчинам, такой вопрос попросту некорректен.

— Брось ты эти шуточки, отвечай по существу.

— Можно и по существу. Убийца, не важно, мужчина это или женщина, обладает огромной физической силой. Двадцать лет назад я бы к этому добавил, что такой силой обычно обладают мужчины, но сейчас лучше промолчу.

— Таким образом, убийца — физически сильный человек, левша, возможно, имеет отношение к отправлению жестоких религиозных обрядов, — подытожил Шон, после чего добавил: — Ты прав, информации, скажем прямо, кот наплакал.

— Извини, чем богаты. Когда получу результаты анализа на ДНК, тогда, возможно, скажу больше.

— Эти результаты, Пьер, мы получим через месяц, не раньше.

— Похоже на то…

Шон подошел к телу сутенера и еще раз осмотрел срез на шее — в том месте, где должна была находиться голова.

— А это еще что?

— Что именно?

— Да вот — прокол какой-то. Вон там.

Пьер приблизился к анатомическому столу и склонился над трупом. Сразу же под срезом на коже шеи имелось небольшое повреждение, которое с некоторой натяжкой можно было принять за ранку, нанесенную колющим предметом.

— Ах это… Черт! Не хотел об этом говорить… Дело в том, что я ни в чем не уверен.

— Пьер, прошу тебя… — начал Шон.

— Ты только не принимай это близко к сердцу. Когда отрезают голову, ткани вокруг так травмируются, что судить о происхождении мелких травм вокруг среза очень трудно. Если это прокол, то…

— Да говори же скорее, не тяни!

Пьер замялся. Сообщать непроверенные сведения было не в его правилах.

— Так и быть, скажу. Возможно, Энтони Бейли кто-то укусил — до того, как его убили, или сразу же после этого.

— И кто же, интересно знать, укусил его? Существо с одним зубом?

— Давай пока остановимся на этом, ладно? У нас есть только одна эта ранка — и ничего больше.

— А это могла быть собака?

— Ничего нельзя сказать точно, поскольку у этого человека отрезана голова, а мелкие травмы на тканях не позволяют нам получить чистую картину. Если же мы начнем строить догадки, то не кончим до утра. Представь, к примеру, что его укусил убийца: кто знает, может это тоже ритуал какого-нибудь примитивного культа? С другой стороны, его вполне мог укусить и маньяк — в том случае, если убийца шизик, а не апологет культа. Обещаю, я еще поколдую над этим проколом и проведу дополнительные лабораторные исследования, тогда и поставлю тебя в известность, кто его укусил — человек или собака.

— Сейчас каждый бит информации на вес золота, — напомнил приятелю Шон. — На меня так насели, что я готов рассмотреть любую версию, даже самую невероятную.

— Знаю, — сказал Пьер, а потом предложил: — Может, пойдем, взглянем еще раз на Джейн Доу?

Шон Кеннеди не хотел смотреть на Джейн Доу даже за миллион долларов. Однако, обдумав предложение Пьера, пришел к выводу, что обязан это сделать.

Он кивнул.

— Хорошо еще, что здесь нет твоего молодого напарника, — заметил Пьер. — Кстати, где он? Видимо, ты решил избавить его от печальной необходимости созерцать трупы.

— Я дал ему задание, которое тоже ке сахар.

— Какое же?

— Подготовить заявление для прессы и начинать пресс-конференцию, — ответил Шон.

— Да, это занятие еще почище нашего, — согласился Пьер.

Когда они подошли к столу, на котором лежали прикрытые простыней останки Джейн, Шон быстро проговорил:

— Только шею и голову, Пьер, очень тебя прошу.

То, что раньше носило имя Джейн Доу, было в прямом смысле собрано из кусков и сшито черными нитками. По сравнению с ней невесту Франкенштейна можно было смело назвать королевой красоты.

Когда Пьер откинул простыню, Шон, стараясь не приближаться к уже начинавшему разлагаться телу, ткнул пальцем в шею, где повреждение, сходное с повреждением на шее Энтони Бейли, было почти неотличимо от проколотых кривой хирургической иглой многочисленных отверстий.

— Возможно, у нее такой же след от укуса, как и у Бейли, — вздохнул Пьер. — Не придавал раньше этому значения, каюсь.

— Раньше мы не имели второго трупа со следом укуса, так что и сравнивать было не с чем, — напомнил ему Шон. — К тому же женщину разрезали на части и выпотрошили. Где уж тебе было думать о небольшой ранке на шее, когда все ее тело представляло собой сплошное месиво. Более того, я и сейчас не уверен, что Джейн кто-то кусал: вдруг у убийцы сорвалась рука и он случайно ткнул ее острием ножа в шею?

— Едва ли. Джейн резали клинком с широким лезвием — у таких заостренного конца обычно не бывает. Клинок имел в длину примерно девять дюймов и был шириной с ладонь. Ничего более сенсационного сообщить не могу.

— Этого довольно. Ты дал мне в руки одну многообещающую ниточку.

— Правда? Хотелось бы знать какую.

— Уверен, в городе орудует серийный убийца, — заявил Шон. — Теперь надо решать, сообщать об этом газетчикам или нет.

— Рад, что не мне придется держать перед ними ответ. Кстати, тебе надо поторапливаться — спасать из их лап своего юнца.

— Между прочим, у них еще и клыки есть. Должно быть, в эту минуту они уже вцепились бедняге в глотку, — заметил Шон.

— Клыки, клыки, клыки… — рассеянно пробормотал Пьер. — У собак тоже есть клыки — да. И многие собаки в наши дни натренированы на человека. Но вдруг это кошка? Вряд ли… Что еще? Летучая мышь? Крыса? Нет, здесь все истыкано иголкой — ни черта не разберешь! Картина практически уничтожена. Ты уж иди, Шон, а я еще раз основательно над всем этим поразмыслю. Если что надумаю — дам тебе знать.

— Спасибо, док.

С этими словами Шон вышел из морга.

Приехав в участок, Шон доложил о результатах вскрытия капитану Джо Дэниэлсу — начальнику отдела убийств. Подчиненные обычно называли его шефом. Дэниэлс был рослый, сильный мужчина, о каких принято говорить: неладно скроен, да крепко сшит. Должность начальника отдела он получил благодаря упорному труду и свою карьеру начал с самых низов, чем немало гордился. Задницу Джо никому не лизал и в политику не лез — вот почему Шон с удовольствием служил под его началом.

К сотрудникам Джо не придирался, и уж если вызывал кого-нибудь на ковер, то за дело. Коррумпированных полицейских Джо люто ненавидел и не успокаивался, пока ему не удавалось засадить их за решетку.

Короче говоря, Джо Дэниэлс, прирожденный полицейский и крутой парень, как нельзя лучше подходил такому «крутому» в смысле преступности городу, как Новый Орлеан.

— Ну, выкладывай, — сказал Джо, увидев Шона. — С чем пришел, что имеешь и чего у тебя нет.

— Не имеешь, а имеем, — с ухмылкой уточнил Шон, усаживаясь в кресло напротив капитана. — А имеем мы, насколько я понимаю, кошмарного серийного убийцу. Но вот чего у нас нет, так это улик. Судя по повреждениям, обнаруженным на трупах, орудует приверженец какого-то культа или человек с серьезными психическими отклонениями.

— Ясно. О трупе на кладбище я уже наслышан. Скажи лучше, что новенького.

Шон рассказал о втором убийстве и поделился впечатлениями от посещения морга. Джо слушал его нахмурившись и изредка делал пометки в блокноте. Узнав о появлении очередного серийного убийцы, Джо всякий раз впадал в мрачное расположение духа, поскольку считал эту разновидность преступников худшей болью в заднице, какая только может быть у полицейского. Наконец он предложил Шону возглавить оперативную группу по поимке убийцы.

— Ты не говоришь «серийный убийца», и я тоже держу рот на замке, — заметил Джо, когда Шон поднялся. — А теперь беги, выручай своего напарника. Похоже, журналюги его уже доедают.

Шон устремился в зал для конференций, где Джек храбро отбивался от нападок представителей городской прессы. Он вошел в зал в тот самый момент, когда Джек под воздействием обрушившейся на полицию критики уже начал сдавать и выказывал признаки нервного срыва.

Шон, заметив, что напарнику приходится туго, сразу же взял инициативу в свои руки.

— Леди и джентльмены, — возгласил он, — пока конкретных подозреваемых у полиции нет, но отдел у нас отличный, а эксперты первоклассные. Поэтому мы не сомневаемся, что скоро задержим убийцу. Джек уже рассказал вам обо всем, что нам известно по этому делу, и добавить мне нечего. Если у нас появится новая информация, мы обязательно сообщим ее вам. Между тем…

— Что предпринимает полиция, чтобы защитить нас? — крикнула молодая женщина-репортер.

— Все, что в ее силах, мадам, абсолютно все. Мы удвоили количество патрулей и запросили себе в помощь национальную гвардию. При всем том, леди и джентльмены, следует иметь в виду, что Новый Орлеан — город большой и возлагать надежды только на полицию неразумно. Соблюдайте и сами меры предосторожности: не ходите по темным аллеям, не возвращайтесь поздно домой, не гуляйте в одиночестве. Главное же — избегайте общения с незнакомыми людьми.

— Отлично сказано: избегайте общения с незнакомцами! И это в городе, где полно туристов! — гаркнул пожилой репортер из «Нью-Орлеан таймс». — Но как быть обслуживающему персоналу ресторанов и гостиниц? Как им прикажете избегать общения с незнакомцами?

— Я порекомендовал бы им шевелить мозгами и подключить к делу профессиональное чутье и знание человеческой природы. Если кто-то из них заметит подозрительного человека, пусть держится от него подальше и сразу же вызывает полицейский патруль. Это, кстати, относится ко всем. На этом мы заканчиваем, леди и джентльмены, и спасибо за то, что пришли.

Шон подхватил Джека под локоть и вывел его из зала. У них за спиной сразу же появился полицейский в форме и стал сдерживать толпу, давая детективам возможность улизнуть.

Пока Шон и Джек шли по коридору, Шон сказал, что журналисты напоминают ему стаю львов, которых напустили на первых христиан. Христианами в данном случае были, разумеется, они с Джеком.

— Оказывается, быть твоим напарником небезопасно. — Джек привалился спиной к двери отдела по расследованию убийств. — Ну-с, что нас ждет дальше?

— Дальше? — ухмыльнулся Шон. — Да ничего особенного. Сейчас я проинструктирую ребят, которые выходят в ночь, где-нибудь перекушу, а потом поеду домой.

— Рад слышать, что у тебя есть обыкновенные человеческие слабости. Оказывается, вечером ты обедаешь, а ночью — сладко спишь.

— Ну, я бы не сказал, что обедаю — в том смысле, как ты это понимаешь. Что же до сна, то выспаться мне удается редко. В темное время суток надо держать ухо востро — особенно сейчас. Черт, я бы на все согласился, лишь бы продвинуться в этом деле хоть на шаг!

Джек широко улыбнулся.

— В таком случае я знаю, как тебе надо поступить.

— И как же?

— Ты знаешь офицера Майка Остина?

Шон кивнул. Кто не знал Остина, здоровенного детину в шесть футов четыре дюйма ростом? В прошлом он был довольно известным футболистом, но из-за травмы ноги ему пришлось уйти из большого спорта. По счастью, Остину всегда хотелось стать полицейским. Он поступил в академию, окончил ее и пришел служить к капитану Дэниэлсу.

— Ясное дело, знаю.

— Отлично. Нам необходимо встретиться с ним в джаз-клубе.

— В джаз-клубе?

— Ну да. Есть такое заведение. Люди ходят туда, чтобы немного выпить и послушать хорошую музыку.

— Джек, меньше всего мне хотелось бы…

— У Остина назначена там встреча с потрясающе красивой приемщицей, которая работает в «Монтгомери энтерпрайзис». Разве нам не надо досконально все разузнать о служащих этой фирмы?

Шон расхохотался.

— Между прочим, я люблю джаз. Но с тех пор как я в последний раз слушал хорошую музыку, прошло черт знает сколько времени.

Джек был доволен напарником.

Шон весь день прикрывал его. Даже спас его на пресс-конференции, когда вопли в зале достигли апогея и на Джека один за другим посыпались саркастические и желчные вопросы.

Джек понял, что у него появился шанс отплатить Шону добром за добро.

— Сейчас я поеду домой и переоденусь, — сказал он. — А ты проводи пока инструктаж, но помни: мы с Майком будем тебя ждать. Договорились?

— Договорились! Через час буду на Бурбон-стрит, — бросил Шон и направился в комнату оперативников.

Джек проследил за ним взглядом и ухмыльнулся.

Вечер обещал компенсировать не слишком удачно сложившийся день.

Это произошло в Париже. Вскоре после того, как она впервые вкусила крови, судьба свела ее с Люсьеном.

Он представил ей свод правил.

Магдалена так и не поняла, что произошло в ту ночь. Она думала, что это сон. Это и в самом деле был сон — кошмарное видение, страшнее которого ничего нельзя было представить.

Магдалена приехала в Париж по воле отца. После того, что случилось с ней и Аленом, Джейсону оставалось одно: поскорее отослать дочь во Францию.

Поскольку Магдалена впервые оказалась одна в незнакомом большом городе, она спала неспокойно и к ней приходили видения.

В том числе кошмарные.

Ей вдруг показалось, что пол в ее спальне содрогнулся, ставни распахнулись и в окно ворвался порыв ветра. Вслед за тем тьма вокруг нее сгустилась, а потом ветер подхватил ее с постели и куда-то понес. Магдалена летела среди ночной тьмы вне времени и пространства.

Потом неожиданно пришло ощущение покоя. Тьма постепенно рассеялась, и Магдалена почувствовала, как неведомая сила оставила ее. Она медленно опустилась на что-то мягкое и пушистое.

Открыв глаза, Магдалена поняла, что находится в просторной полутемной комнате и лежит на ковре рядом с огромным камином, в котором жарко пылает огонь. У стены стояла громадная резная кровать, затянутая черным атласным пологом, и маленький умывальный столик с тазиком, кувшином и другими туалетными принадлежностями.

Прямо перед пылающим камином располагалось большое деревянное кресло, к спинке которого были прикреплены черные, вырезанные из эбонита крылья. В кресле сидел высокий широкоплечий человек с королевской осанкой и гордо вздернутым подбородком. У него были длинные, до плеч, темные волосы и продолговатое лицо с резкими и правильными чертами. Алый отблеск пламени ложился на лицо этого человека, придавая ему мрачный, даже устрашающий вид.

Поначалу, поскольку в комнате царил полумрак, Магдалене показалось, что глаза у него темно-карие, почти черные — как у креола.

Но это было не так.

Они были того же цвета, что и алые языки пламени, полыхавшего в камине.

Магдалена уселась на ковре и устремила глаза на незнакомца, стараясь достойно ответить на его немигающий взгляд.

При этом она убеждала себя, что бояться нечего и это всего лишь сон.

Но нет, это был не сон, а ночной кошмар, в котором Магдалена перенеслась в ад и предстала чуть ли не перед самим дьяволом!

Человек поднялся, и она увидела, что он облачен в черную, распахнутую на груди рубаху, черные узкие штаны и в сапоги с отворотами. У него не было ни бороды, ни усов, и Магдалена явственно видела его полные чувственные губы, изогнутые в насмешливой улыбке.

Незнакомец в черном медленно обошел вокруг ковра, на котором она сидела. Магдалена явно интересовала его.

— Вы очень хороши, мадемуазель, — сказал он низким, рокочущим голосом, — прямо-таки писаная красавица. Я знал, что вы красивы — Ален прожужжал мне об этом все уши, — но действительность превзошла ожидания. Увы, теперь Ален мертв, а вы стали одной из нас и, кроме того, вынашиваете дитя. И это безмерно радует меня. Ваш отец правильно сделал, отослав вас в Париж. Он умный человек. Да и вы, кажется, неглупая женщина. Как видите, — добавил он, — я многое знаю и о вас, и о вашей семье. Ну а вы? Известно ли вам, кто я?

— Неужто сам дьявол? — содрогнувшись всем телом, спросила Магдалена.

Он от души рассмеялся — ее предположение сильно позабавило его.

— Меня зовут Люсьен.

— Дьявол!

Он покачал головой и самодовольно улыбнулся:

— Мое полное имя — Люсьен де Во.

— Это одно из имен дьявола?

Люсьен остановился перед Магдаленой, схватил ез за плечи и заставил подняться. Она попыталась оказать ему сопротивление, но тщетно. Ей еще никогда не приходилось сталкиваться с такой невероятной силой.

— Ну что вы заладили — дьявол, дьявол?.. — иронически осведомился он. — Я царь. Ваш и всех существ вроде вас, которые предпочитают темноту дневному свету.

Магдалена покачала головой:

— Никакой вы не царь. Вы призрак из кошмарного сна. И потом — что значит «существа вроде вас»? Прежде всего я человек!

Люсьен снова расхохотался — да так громко, что от раскатов его смеха содрогнулись стены мрачной, полутемной комнаты. Почувствовав безмерную силу этого человека, она задрожала от ужаса.

— Конечно, вы отрицаете свою принадлежность к силам тьмы. Ведь вы смиренны и невинны — не так ли? Но что я говорю! Совсем забыл, что вы не так уж невинны. Был один глупец, в которого вы влюбились. Бедняга Ален! Он верил в старинную легенду, утверждавшую, что любовь поможет грешнику спасти свою душу! Увы! Ваш папаша убил его. И тоже во имя любви. Так что Алену не удалось довести эксперимент до конца, — продолжал Люсьен, и Магдалена чувствовала, что он безмерно доволен собой. — Но оставим эту щекотливую тему. Главное, что вы теперь с нами и одна из нас. Вы моя новая подданная.

— Я считаю нашу встречу и этот разговор ночным кошмаром, который закончится, как только я проснусь.

— Э нет, моя милая, — произнес Люсьен с жесткой улыбкой. — Это не ночной кошмар — это новая действительность, в которой вам отныне предстоит существовать. Вы будете подчиняться мне и учиться у меня, потому что я ваш повелитель. Более того, скоро вам придется обращаться ко мне за советом и помощью. Потому что я, как это ни покажется вам сейчас странным, повелитель справедливый.

— Отпустите меня! — крикнула Магдалена и снова попыталась высвободиться.

— Нет у вас сейчас силы, так что не вырывайтесь — не поможет! Силу вы обретете со временем, в процессе новой жизни. Поскольку души у вас сейчас как бы нет, уповайте на разум, ибо мы апеллируем к разуму. И все время учитесь. Так как вы мне приглянулись, я сам буду обучать вас. Прежде всего положитесь на меня и не верьте досужей болтовне глупцов. К примеру, считается, что дневной свет убивает, но это не так, хотя, конечно, день не наше время суток. Пища и напитки по-прежнему будут иметь для вас вкус, но не будут насыщать. Вас могут поранить, и сильно, но вы выздоровеете, даже если процесс выздоровления затянется на годы. Вас могут убить, но лишь в том случае, если вам отрубят голову или пронзят насквозь сердце.

— Вы говорите странные и страшные вещи. Я не желаю вас слушать!

— Вам придется слушать меня, поскольку в противном случае вы не выживете. Я приказываю — вы подчиняетесь. Мое слово — закон. Таковы правила.

— Ничего не понимаю. Когда я проснусь…

— Можете и не проснуться, если не будете меня слушаться. Помните, самое главное — питание. При приеме пищи необходимо проявлять особую осторожность.

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

— Не валяйте дурака. Все вы отлично понимаете. Так вот, существам вроде нас в основном достаточно для пропитания убивать одного человека в ночь полнолуния. Если хотите жить, спокойно — так, чтобы за вами не гонялась целая толпа охотников с кольями, выбирайте, по возможности, жертву из тех, кто живет вне общества. Для этой цели лучше всего подходят бродяги, бездомные, преступники и проститутки… Только не пяльте на меня глаза! Такова действительность. Конечно, попадаются среди нас и моралисты — они по принципиальным соображениям выбирают себе жертвы в тюрьмах. Да-да, не удивляйтесь — у нас тоже есть понятие о морали. Если муки голода становятся нестерпимыми, но нравственное чувство не позволяет вам убить безвинного, стоит обратить внимание на приговоренных к казни — им все равно умирать. Хороши также в этом смысле и убийцы, которые годами гниют в камерах, но это дело вкуса.

Теперь о методе. Метод — это все. Главное — уметь распорядиться содержимым и ничего в сосуде не оставлять. Жертву необходимо обезглавить, в крайнем случае перерезать ей на шее артерии. Не забывайте, что если жертва выживет, вы предстанете перед нашим судом. Да-да, существует закон против тех, кто оставил жертву в живых. А расправа у нас короткая. Поэтому проявите в этом вопросе особую щепетильность. И еще: вы имеете право создавать себе подобных, но не более двух в течение столетия.

— Создавать себе подобных? Двух в течение столетия? Но это же какое-то безумие! Я сию минуту ухожу отсюда!

— Никуда вы не уйдете!

— Я уйду, а вы будете гореть в аду!

— Нет, вы не уйдете!

Вдруг Магдалена почувствовала, как ее снова подхватило вихрем. Она поднялась в воздух, но на этот раз лишь на долю секунды, и опустилась на черные атласные простыни огромной постели Люсьена. В следующее мгновение хозяин мрачной комнаты оказался над ней. Он уже снял одежду, и его тело было гладким, как шелк, и горячим, как расплавленный металл. Люсьен прожигал ее взглядом, в котором отражалась железная воля и, словно жидкий огонь, плескалось желание.

Магдалена кричала, вырывалась и царапалась, но ее сопротивление мгновенно было подавлено. Люсьен смеялся и, легко избегая кулаков и ногтей Магдалены, срывал с нее одежду. В сущности, ему и не пришлось ничего делать: он отдавал глазами ей приказание, а она вопреки желанию подчинялась. Не прошло и минуты, как Магдалена, нагая, лежала на постели раздвинув ноги и была готова принять его в себя.

Хотя тело ее подчинялось Люсьену, сознание продолжало бороться. Магдаленой овладела такая ярость, что в эту минуту она была готова даже на убийство, лишь бы освободиться.

Но потом Люсьен вошел в нее, и Магдалену охватила страсть. Она впервые по-настоящему осознала, что у Люсьена достаточно внутренней силы, чтобы подчинить себе не только ее тело, но мысли и чувства.

Он заставил Магдалену желать близости с ним.

Когда все закончилось, Люсьен лежал рядом с ней, гладил ее волосы и говорил:

— Ты просто чудо. Мне очень жаль твоего возлюбленного, который создал тебя, а потом отошел в вечность, не успев насладиться тобой. Бедный Ален! Он так верил в то, что любовь избавит его от царства тьмы. Удивительно: Ален верил в любовь, в жизнь, в свет, обожал поэзию и созданные народной фантазией легенды. Подумать только, он вообразил, будто затаившийся в нем зверь под воздействием подлинного чувства способен переродиться. Да я и сам благодаря твоему обаянию чувствую, что могу полюбить тебя и переродиться. Может, мне рискнуть — научиться у тебя любви и полюбить самому?

— Я никогда не полюблю тебя!

— Тогда, значит, хорошо, что я в прежней жизни не испытал этого чувства. Властью над тобой я обладаю — и этого с меня довольно. К тому же я существо непостоянное и часто меняю любовниц. Но если мне придет в голову блажь увидеть тебя снова, я позову тебя — и ты придешь.

— Я тоже научусь властвовать! — сказала она.

Люсьен засмеялся, а потом снова коснулся ее.

— Власть и сила моя велики, — прошептал он Магдалене на ухо, и ее глаза вновь потемнели от страсти…

Она открыла глаза и поняла, что находится у себя в спальне. Из окна доносился звон колоколов парижских церквей, созывавший прихожан на утреннюю мессу.

Магдалена вспомнила кошмар, привидевшийся ей ночью.

«Ужасное сновидение», — подумала она, потягиваясь. Все ее тело ныло от усталости.

Потом Магдалена поднялась с постели.

И тут она обнаружила, что ее ночная рубашка и пеньюар превратились в лохмотья. Руки у нее задрожали, а из глаз потекли слезы. Неужели то, что ей приснилось, случилось на самом деле? Не может быть!

Лукавить перед собой не имело смысла: это действительно произошло.

Магдалена снова откинулась на подушки и дала волю слезам. Выплакавшись, она встала, подошла к окну и выглянула на улицу.

Больше она плакать не будет.

У Люсьена огромная власть.

Пусть так.

Она тоже обретет власть и силу — большую, чем у Люсьена.