Сюзанна, с тобой всё в порядке?

2

За столиком в кафе сидели двое: крепкий темноволосый мужчина лет тридцати пяти и белокурая женщина – примерно того же возраста.

На мужчине была светлая рубашка с короткими рукавами и темный галстук с золотым зажимом; браслет дорогих часов время от времени скользил у него по руке, и мужчина с заметным удовольствием поправлял их; весь его вид – включая аккуратные ногти и тоненькую полоску усиков, а также манеры его – говорил о чрезмерном самоуважении и самолюбии. Но его глаза, когда он смотрел на сидевшую напротив женщину, сияли тем светом, который позволял ей не видеть его самовлюблённости или же просто не обращать на это внимания.

– Вы с дочерью должны переехать ко мне, – отчеканил мужчина и обхватил руками протянутую к нему ладошку. – Сама же видишь, Марин: у меня и места больше, и вид из окна лучше. Что там – заброшенная стройка? А у меня – река. Только представь: Волга – с высоты птичьего полёта!

Марина наконец-то оторвала взгляд от стола и подняла голову:

– Д-да, но… не сейчас.

Она замолчала и, прикусив нижнюю губу, улыбнулась. От этого у неё на щеках появились маленькие ямочки, придававшие её лицу с чуть широкими скулами непременное очарование – и она знала об этом. Но также она знала и то, что её «сапфировые» глаза, как говорил ещё в прошлой жизни Вадим – отец Сюзанны, оттенялись печалью – печалью остаточной, но словно въевшейся в неё навсегда. Наверняка это понимал сейчас и Олег, потому как, нахмурив брови, он тоже молчал. Но оба они понимали и другое: всё равно будет так, как хочет он.

Наконец, пузырь тишины лопнул.

– Сюзи странно ведёт себя, дорогой. В последнее время она… другая. И я боюсь…боюсь, как бы не стало хуже – с этим переездом.

Олег улыбнулся и снова взял её ладошку в руки.

– Хуже? Ей всего восемь лет, моё солнце! После смерти отца прошло уже два года, образ его стирается. А я… обещаю тебе, солнце, и прошу тебя поверить мне… я постараюсь ей стать новым отцом. Постараюсь изо всех сил! Я сам этого хочу, Марин.

Глаза Марины заблестели, и она снова прикусила губу.

– Олег… я и сама… но… Дело, может, не в том…

– В этом возрасте все дети странные, солнце.

– Да… но она… Кажется, она мне не доверяет.

И тут Марина всё ему рассказала. Она рассказала ему, что уже несколько месяцев дочь будто чурается её.

– Кажется, это случилось сразу, как она упала с велосипеда. Она сильно ударилась головой, и её положили с сотрясением… – Марина подняла глаза на Олега. – А ведь мы тогда с тобой и познакомились… этот платок…

Олег улыбнулся:

– Да, я помню: возле регистратуры лежал платок, я поднял его и спросил, что за красавица его обронила.

– Это было будто вчера! А потом ты проводил меня до нашей с Сюзанной палаты…

Ещё в больнице Сюзанна стала другой. Конечно же, Марина связывала это только с травмой и верила, что со временем дочь станет прежней. Но становилась ещё хуже – из месяца в месяц. Дошло уже до того, что общение их сводилось теперь к расспросам Марины и к преимущественно односложным ответам Сюзанны. О разговоре по душам, как это должно быть у дочерей с мамами, и как это было раньше, теперь не было и речи. И ещё этот смех: такой редкий и такой тихий – словно Сюзанна чего-то боялась!

– Она постоянно запирается у себя в комнате. И… и… она иногда там… смеётся. Понимаешь?! Она делает это, только если находится одна! А мне так хочется понять, так хочется увидеть, что же её так веселит?! Если бы… о, если бы я только могла узнать это! Но как? Она ведь ничего не говорит мне!

– Камера! – сказал, усмехнувшись, Олег.

– Что?

– Мы установим ей камеру, солнце. Ма-а-аленькую такую, незаметную. Вот тогда всё и увидишь!

Через несколько дней Марина с Сюзанной переехала к Олегу в его четырёхкомнатную квартиру, где в одной из комнат он установил скрытую камеру.