Сюжетный поворот

3

Миновал момент какого-то вихря, после чего вселенная утихомирилась. Свободной рукой Джонни вцепился в сиденье. Самолет и все пассажиры исчезли. Они вдвоем со смуглым сидели под лучами солнца на скамейке в парке. Два голубя всполошились и тяжело замахали крыльями, улетая прочь.

На лице у смуглого застыла недовольная гримаса.

— Ну вот, ты все-таки своего добился! Да сколько же в самом деле времени? — Он вытянул из жилетного кармана сразу две пары часов и по очереди с ними сверился. — Среда, приятель, никак не позднее! О Боже, ведь они… — Дальше рот его беззвучно задвигался.

— Среда? — выдавил из себя Джонни.

Он огляделся. Сидят они в парке Юнион-сквер, и кроме них там ни души. На улицах полно людей, в основном женщин, все куда-то спешат. Да, похоже на среду.

Джонни открыл было рот и снова осторожно его закрыл. Затем опустил взгляд на вялый комок кожи и металла у себя в ладони. Начнем сначала. Что же ему известно?

Монетка, служившая, по всей видимости, сигнальным устройством или радиомаяком, после того как Джонни ее повредил, неким образом соединилась с другим приспособлением, которое принадлежало смуглому, — по-видимому, с устройством, позволявшим ему управлять вероятностью событий и перемещаться из одного времени в другое, а также решать другие подобные задачи.

В их теперешнем смешанном состоянии оба устройства стали неуправляемы, а по мнению смуглого, кажется, опасны — и бесполезны для кого бы то ни было.

Вот и все, что ему известно.

Джонни не знал, откуда прибыли смуглый со своей напарницей, чего они добивались, — он не знал множество полезных вещей и нисколько не приближался к этому знанию. Если не считать того, что был какой-то способ развязать смуглому язык. Таблетки, о которых вообще не могло быть и речи… спиртное…

Что ж, подумал он, немного приободряясь, попытка не пытка. Могло и не сработать, но это была самая умная и приятная мысль за весь день.

Джонни сказал: «Вперед» — и осторожно встал; но движение, видно, оказалось слишком резким, так как вся сцена вокруг него растаяла и потекла на мостовую — и стояли они уже не в парке, а на транспортном островке у Шеридан-сквер. Была, похоже, самая середина дня, а в газетах на лотке рядом с Джонни стояло сегодняшнее число.

Джонни почувствовал легкое головокружение. Если допустить, что теперь около часа, значит, он еще не выбрался из аэропорта; теперь они с Герцогом только еще туда добирались, и если бы ему удалось быстро поймать такси, он успел бы остановить самого себя и уговорить не отправляться…

Джонни с трудом утихомирил свою фантазию. У него, сказал он себе, уже есть под рукой одна-единственная несложная задача, и заключается она в том, чтобы добраться до бара. Джонни осторожно шагнул к краю островка. Штуковина у него в руке качнулась; мир вокруг покружился и успокоился.

Теперь Джонни вместе со смуглым стоял на галерее зала рептилий Музея естественной истории. Подвешенные внизу фигуры гигантских ящеров выглядели совсем вымершими и сухими-сухими.

Джонни понемногу стал пускать пар и хлопать крышкой. Стало очевидно, что такими темпами он вообще никуда не доберется, потому что каждый шаг менял правила игры. Ну ладно, если Магомет не идет к горе…

Смуглый, внимательно следивший за ним, испустил сдавленный протестующий возглас.

Джонни не обратил на него внимания. Он резко махнул рукой вниз. И вверх. И вниз. И раз. И два.

Весь мир раскачивался вокруг них, будто маятник, искажаясь и поворачиваясь. Слишком далеко! Они оказались на уличном перекрестке в Париже. Затем в каком-то темном месте, прислу-

шиваясь к грохоту механизмов. Затем в самом центре песчаной бури — задыхающиеся, ослепшие…

Они сидели в гребной лодке на тихой речушке. На смуглом был спортивный костюм и соломенная шляпа.

Джонни попытался поаккуратнее шевельнуть устройством: оно словно жило собственной жизнью; художнику приходилось сдерживать проклятую штуковину.

Вжик!

Они сидели на высоких табуретах у мраморной стойки. Джонни заметил «банановый сплит» и сидящую на нем муху.

Вжик!

Библиотека, совершенно незнакомый Джонни громадный зал под низким потолком.

Вжик!

Фойе Художественного театра; один из зрителей наткнулся на Джонни и расплескал черный кофе. Вжик!

Они сидели друг напротив друга— смуглый и Джонни — за столиком в укромном уголке бара Дорри. В предвечернем солнце искрились пылинки. Перед каждым стояло по хайболу.

Скрипя зубами, Джонни отчаянно старался держать руку строго вертикально, опуская ее мучительно медленно, пока она наконец не коснулась истертой столешницы. Тогда он с облегчением вздохнул.

— Выпьем, — предложил он.

Не сводя настороженного взгляда с предмета в руке у Джонни, смуглый выпил. Джонни подал знак бармену, который подошел к ним с удивленным выражением на лице.

— Вы давно здесь, ребята?

— Я как раз собирался вас подозвать, — наобум сказал Джонни. — Еще парочку.

Бармен удалился, а затем с настороженным видом вернулся, неся два бокала, после чего прошел в дальний конец бара, повернулся к ним спиной и стал вытирать бокалы.

Джонни потянул хайбол.

— Выпьем, — сказал юн смуглому. Смуглый выпил.

После третьего хайбола в темпе вальса смуглый заметно окосел.

— Как, себя чувствуешь? — осведомился Джонни.

— Превосходно, — нетвердо ответил смуглый. — Просто превосходно. — Он сунул два пальца в жилетный карман, вытащил гладкую коробочку, извлек оттуда крошечную пилюльку, швырнул ее в рот и проглотил.

— Это еще что? — подозрительно спросил Джонни.

— Просто пилюлька.

Джонни посмотрел на соседа пристальнее. Глаза у смуглого так прояснились, будто он вовсе не пил никаких хайболов.

— А ну-ка скажи: «Карл у Клары украл кораллы», — предложил Джонни.

Смуглый повторил.

— Всегда так получается, когда выпьешь? — спросил Джонни.

— Не знаю, приятель. Никогда не пробовал.

Джонни вздохнул. Что ни говори, смуглый был по меньшей мере под мухой, пока не проглотил ту крошечную пилюльку. А теперь — трезв как стеклышко. После секундного раздумья Джонни стал недовольно стучать по бокалу соломинкой, пока бармен не подошел и не принял заказ еще на два хайбола.

— Двойных, — чуть не забыл Джонни. Когда бокалы прибыли, смуглый выпил свой до дна и снова заметно окосел. Затем опять вынул свою коробочку.

Джонни наклонился к нему.

— А кто это там снаружи? — хрипло прошептал он. Смуглый крутанулся, как волчок.

— Где?

— Уже спрятался, — сказал Джонни. — Не спускай оттуда глаз. — Он вынул свободную руку из кармана брюк, где та была занята извлечением содержимого из пузырька с антигистаминными таблетками, который он носил с собой с февраля. Таблетки были раз в шесть больше пилюлек смуглого, но ничего другого Джонни не оставалось. Он вытянул у смуглого коробочку, быстро опорожнил ее в ладонь, напихал туда своих таблеток и положил на место.

— Я никого не вижу, приятель, — озабоченно сообщил смуглый. — А там был мужчина или… — Он взял одну из подложенных Джонни таблеток, проглотил ее и явно удивился.

— Выпьем еще, — с надеждой предложил Джонни. Смуглый, по-прежнему с удивленным видом, жадно глотнул.

Глаза его медленно закрылись и снова открылись. Они определенно осоловели.

— А как теперь себя чувствуешь? — спросил Джонни.

— Спасибо, первый сорт. Vad heter denna ort? — Физиономия смуглого расплылась, и на ней засияла широченная идиотская улыбка.

Джонни показалось, что он перестарался.

— Что ты говоришь? — Тирада смуглого напоминала шведский или другой скандинавский язык…

— Voss hot ir gezugt? — с интересом спросил смуглый. Он несколько раз хлопнул себя по лбу. — Favour de desconectar la radio.

— Радио не… — начал было Джонни, но смуглый не дал ему продолжить. Внезапно подскочив, он взобрался на скамейку, распростер руки и принялся распевать громким оперным баритоном. Мелодия была из арии тореадора в «Кармен», но смуглый выводил в ней свои слова, без конца повторяя: «Dove е il gabinetto?»

Бармен с недовольной физиономией уже направлялся к ним.

— Прекрати! — немедленно зашипел Джонни. — Слышишь? Сядь, или я снова двину этой штуковиной!

Смуглый глянул на кошелек в руке у Джонни.

— А меня не колышет, братан. Валяй, двигай. Me cago en su хайбол. — Он снова затянул песню.

Джонни нашарил в бумажнике три пятидолларовые банкноты — всю свою наличность — и потряс ими перед носом у бармена, когда тот подошел. Бармен тут же убрался.

— А почему раньше колыхало? — гневно спросил Джонни.

— Проще простого, — ответил смуглый. — Vänta ett ögenblick, оно ко мне вернется. Факт. — Он снова хлопнул себя по лбу. — Herr Gott im Himmel! — воскликнул полиглот и резко сел. — Не шевелись, — сказал он, побледнев и покрывшись капельками пота.

— А почему?

— Нет управления, — прошептал смуглый. — Прибор настроен на тебя — рано или поздно ты встретишься с самим собой. А два тела, приятель, не могут занимать одно и то же положение во времени-пространстве. — Он вздрогнул. — Бррр!

Рука Джонни мало-помалу начинала дрожать от усталости. Он прижал ее к вазе с сухими крендельками, но и это уже не очень помогало. Джонни был близок к отчаянью. Основной эффект выпивки, похоже, выразился в том, что смуглый принялся болтать на шести-семи иностранных языках. Пилюли от опьянения Джонни спрятал от греха в карман; тут ему, несомненно, повезло — есть хоть Какая-то прибыль от этой истории, если удастся выпутаться из нее живым. Это-то, впрочем, и казалось сомнительным.

Опять двадцать пять — Джонни с внезапным остервенением заметил, что смуглый снова по-тихому тянется к его руке. Голос художника задрожал.

— Говори немедленно, или я буду махать этой штуковиной, пока не случится какая-нибудь пакость. Мое терпение лопнуло! Чего ты добиваешься? Что все это значит?

— Un autre plat des pets de nonne, s'il vous plait, garçon, — пробормотал смуглый.

— И прекрати молоть белиберду, — рявкнул Джонни. — Я серьезно! — Намеренно или нет, но рука его дернулась, и столик под ними дрогнул.

Вжик!

Они сидели за узким столиком в кафе на Шестой авеню, полном стука фаянсовых чашек.

— Ну? — выговорил Джонни, близкий к истерике. Бокалы на столике между ними были полны молока, а не виски. Теперь Джонни не возражал и против молока. Либо он расколет смуглого раньше, чем тот протрезвеет, либо, что было бы крайне неприятно, им придется наудачу искать другой бар…

— Мне это по вкусу, приятель, — сказал смуглый. — Я, знаешь ли, последний представитель расы лемурцев, и мне нравится досаждать людям. Меня выводит из себя то, что Вы, проклятые выскочки, завладели миром. Вы недостойны…

— А кто та леди, с которой я тебя видел? — кисло спросил Джонни.

— Леди? Она последняя из атлантов, У нас с ней рабочее соглашение, но друг друга мы ненавидим даже больше, чем…

Пальцы Джонни, сжимавшие кошелек, стали липкими от пота. Он позволил руке дрогнуть, но только чуть-чуть. Вжик!

Они сидели друг напротив друга на жестких плетеных сиденьях пустого поезда метро, шумно громыхавшего вперед по темному тоннелю, будто груз, отправляемый в ад.

— Попробуй еще разок, — процедил Джонни сквозь зубы.

— Тут вот какое дело, — начал смуглый. — Я скажу тебе правду. Вся эта вселенная нереальна, понимаешь? Она лишь плод твоего воображения, но ты наделен силами, управлять которыми не умеешь, и мы, видишь ли, старались держать тебя в неведении, потому что в противном случае…

— Тогда тебя не должно беспокоить, что я сделаю вот так! — выкрикнул Джонни, сжал кожаный кошелек в кулаке и треснул им по колену.

Вжик!

Ветер загромыхал у него в ушах, сбил дыхание. В облаке бешено летящего дождя со снегом Джонни едва мог разглядеть смуглого, который, как и он сам, сидел на корточках на каком-то карнизе, обрывающемся над бездной.

Мы — наблюдатели из Галактического Союза! — проорал смуглый. — Наш контингент размещен здесь, чтобы не спускать глаз с вас, людей, из-за всех этих взрывов атомных бомб, потому что…

— Или вот так! — завопил Джонни и снова махнул кулаком. Вжик!

Они лежали, распростершись, на мерзлой равнине, глядя друг на друга в ледяном сверкании звездного света.

— Я скажу тебе! — заявил смуглый. — Мы — путешественники во времени, и нам необходимо проследить, чтобы ты никогда не женился на Пайпер Лори, потому что…

Полегче, напомнил себе Джонни. Вжик!

Они скользили бок о бок вниз по гигантскому желобу в павильоне смеха на Янцен-Бич в Портленде, штат Орегон.

— Слушай! — сказал смуглый. — Ты мутант-супермен, понимаешь? Не обижайся — нам необходимо было тебя испытать, прежде чем мы могли бы передать тебе твое славное наследство, состоящее из…

Только Джонни начал вставать на ноги, как устройство у него в руке дрогнуло, и… Вжик!

Они стояли на наблюдательной площадке на вершине Эмпайр-Стейт-Билдинг. День был холодный и промозглый. Смуглый трясся — то ли замерз, то ли напугался достаточно, чтобы разговориться, то ли протрезвел с испугу. Голос его дрожал.

— Ладно, вот в чем дело, приятель. Ты не человек — ты андроид, но имитация так хороша, что ты об этом даже не догадываешься. А мы — твои создатели, понимаешь…

Полегче — опасность таится именно в небольших скачках, напомнил себе Джонни.

Вжик! Они оказались во вращающихся дверях, и — вжик! — Джонни стоял на лестнице своего дома с меблированными комнатами, глядя на смуглого, который таращил на него глаза, пытаясь что-то сказать, и — вжик! — они стояли у развороченной тележки с бананами, пока у Джонни по спине бежал холодный озноб, и…

— Ладно! — выкрикнул смуглый. В голосе его прозвучала неподдельная искренность. — Я скажу тебе правду, только не надо, пожалуйста…

Сам того не желая, Джонни наклонил руку. Вжик!

Они оказались на верхней площадке автобуса с Пятой авеню, остановившегося у края тротуара в ожидании посадки. С бесконечной осторожностью Джонни опустил руку к сверкающему поручню на переднем сиденье.

— Рассказывай, — выговорил он. Смуглый сглотнул.

— Пощади, — произнес он вполголоса. — Я не могу тебе сказать. Если я это сделаю, меня вышвырнут, я никогда больше не получу должность…

— Даю последнюю возможность, — процедил Джонни, глядя прямо перед собой. — Раз… Два…

— Это живучка, — сказал смуглый, протянув звук «у». В голосе у него звучало смирение и тупость.

— Что-что?

— Живучка. Вроде кино. Ты — актер.

— Это еще что? — тревожно выговорил Джонни. — Я художник. Почему это я ак…

— Ты актер, играющий художника! — воскликнул смуглый. — Вы актеры! Бессловесные твари! Ты актер! Понимаешь? Это живучка!

— И о чем эта живучка? — осторожно спросил Джонни.

— Музыкальная трагедия. Про бедняков, живущих в трущобах.

— Но я живу не в трущобах, — возмущенно заметил Джонни.

— В трущобах. Ты сам хочешь рассказать, или я должен тебе рассказывать? Это большое драматическое представление. Ты обеспечиваешь в нем «разрядку смехом». Скоро ты умрешь. — Смуглый вдруг умолк, и показалось, что он хотел бы умолкнуть раньше. — Одна деталь, — затем добавил он. — Незначительная. На следующем совещании по сценарию мы ее согласуем. — Смуглый вдруг приложил ладони к вискам. — Черт, и зачем меня только высадили? — пробормотал он. — Глорм меня в порошок сотрет. Уничтожит. Загонит меня обратно в…

— Ты серьезно? — спросил Джонни. Голос его дрожал. — Что ты сказал — я скоро умру? Как я умру? — Он нечаянно дернул рукой.

Вжик!

Автобус с Пятой авеню исчез. Они сидели во втором ряду кинотеатра. Свет в зале только что загорелся; публика вытряхивалась наружу. Джонни схватил смуглого за грудки.

— Забыл, — угрюмо пробормотал смуглый. — По-моему, ты откуда-то выпал. Как раз в самом конце живучки, когда герой отправляется в постель с девушкой. Хочешь знать, кто герой? Один твой знакомый. Герцог…

— Откуда выпал? — спросил Джонни, усиливая хватку.

— Из какого-то здания. Прямо в мусорный бак. Полупустой.

— Значит, «разрядка смехом»? — с усилием выговорил Джонни.

— Точно. Посмешище! Ты оживишь всю живучку! Зрители животы надорвут!

Шарканье удалявшейся публики вдруг затихло. Стены и потолок тревожно замерцали; когда все успокоилось, Джонни в полном изумлении обнаружил, что они оказались уже совсем в другом помещении. Никогда раньше он здесь не бывал — и вдруг художник с колотящимся сердцем понял, что никогда раньше он здесь бывать и не мог.

По всей громадной серебристой чаше, под заоблачно-высоким потолком, люди плавали в воздухе, будто комары, — кто-то просто дрейфовал, а кто-то торопливо двигался возле округлой металлической глыбы, что висела над самым центром огромного зала. Внизу, футах в двенадцати от балкона, где они сидели, вдруг в краткой вспышке что-то стало распускаться — произошло красочное развертывание, которое длилось лишь мгновение и оставило безумное воспоминание о движущихся деревьях и зданиях. Вскоре то же самое повторилось.

Джонни заметил, что сидевший рядом с ним смуглый съежился и застыл.

Художник обернулся. Позади к ним среди зловещей неподвижности шагал серебристый мужчина.

— Glorm, — задыхаясь, выговорил смуглый, — ne estit mia kulpo. Li…

— Fermi vian truon, — сказал Глорм. Он был строен и мускулист, а одежда его напоминала фольгу. Выпученные глаза Глорма под широкой полоской бровей обратились на Джонни. — А теперь твой отдаст мне инщтрумент, — сказал он.

Джонни обрел дыхание. Он обнаружил, что кошелек у него в руке вдруг так уплотнился, будто стал частью невидимого столба; но Джонни все же изо всех сил его держал.

— Почему это я должен его отдать? — вопросил художник. Глорм нетерпеливо махнул рукой:

— Погоди. — Он повернулся, чтобы оглядеть всю необъятную впалую чашу, и голос его вдруг раздался отовсюду, причем в сотни раз усиленный: — Gispinu!

Снова началось то же цветение красок и движение под висящей в воздухе грудой металла, но на сей раз все раскочегарилось в полный рост и уже не свернулось.

Завороженный, художник так и уставился вниз из-за ограждения балкона. Пол чаши теперь исчез, спрятавшись под сверкающей мраморной улицей. По обеим сторонам возвышались белые здания, все с портиками и колоннами, а в дальнем конце возвышалось что-то похожее на Парфенон, но по размеру никак не уступавшее главному зданию ООН в Нью-Йорке.

Улица бурлила людьми, которые издали казались карликами. Они рассыпались по сторонам, когда по улице стремительно пролетела четырехконная колесница, а затем опять стеклись вместе. Джонни слышно было, как они злобно гудят — будто пчелиный рой. В воздухе витал странный едкий запах.

Джонни озадаченно глянул на Глорма, затем на смуглого.

— Что это? — спросил он, указывая вниз. Глорм подтолкнул смуглого.

— Рим, — начал смуглый, трясясь, словно от озноба. — Здесь играется представление — в сорок четвертом году до нашей эры.

Сейчас перед тобой сцена, в которой Юлий Цезарь сожжет весь город дотла, потому что его не сделают императором.

Едкий запах стал еще резче; снизу начала подниматься тонкая пелена серо-черного дыма…

— Но он не жег Рим, — обиженно запротестовал Джонни. — И вообще это не Рим — Парфенон расположен в Афинах.

— Так было раньше, — стуча зубами, ответил смуглый. — А мы все изменили. Последняя группа, которая делала здесь живучки, сносно играла небольшие сценки, но не тянула до цельного представления. Вот Глорм… — он бросил вороватый взгляд на серебристого мужчину и слегка возвысил голос, — понимает, что такое настоящее представление.

— Погоди-ка, погоди, — с трудом шевеля языком, пробормотал Джонни. — Значит, вы пустились во все тяжкие, понастроили тут фальшивых декораций — с этим безумным Парфеноном и всем прочим, когда можно просто вернуться в прошлое и снять то, что было на самом деле?

— Bona! — прокричал усиленный голос Глорма. — Gi estu presata!

Сцена под ними бешено закружилась вокруг своей оси и погасла.

Глорм нетерпеливо повернулся к Джонни.

— Ну вот, — произнес он. — Ты не по-ни-май. Который ты тут видишь, и есть, как твой говоришь, «на самом деле». Мы не строй декораций… строй не декораций… не строй… Kiel oni gi diras?

— Мы не строили никаких декораций, — перевел смуглый.

— Putra lingvo! Мы не строили никаких декораций. Наш заставил во-он тех римлян все тут построить. Они тоже не строй никаких декораций — они строй Рим, другой. Твоя понимает? Никто не строй никаких декораций! Настоящий Рим! Настоящий огонь! Настоящий трупы! Настоящий ис-то-ри-я!

Джонни уставился на него, разинув рот.

— Вы хотите сказать, что изменяете историю — только чтобы делать фильмы?

— Живучки, — поправил смуглый.

— Ну да, живучки. Вы все тут, похоже, чокнутые. А что из-за этого делается с людьми там, в будущем? Слушайте… а где мы сейчас? В каком времени?

— По вашему календарю… мм… 4400 с чем-то. Примерно в двадцати пяти столетиях от твоего времени.

— В двадцати пяти столетиях… Ну ладно, так что же происходит с вами, когда вы изменяете римлян, как вам вздумается?

— Никаких, — выразительно ответил Глорм.

— Никаких? — тупо переспросил Джонни.

— Вообще никаких. Что бывает с собакой, когда твой отрубает хвост ее матери?

Джонни немного подумал.

— Да, действительно «никаких».

— Правильно. Что, большой дело? Джонни кивнул.

— А вот эта и правда ба-альшой дело. Но нам его делай по двадцать, по сорок раз каждый год. Твоя знай, сколько теперь людей жить на планета? — Не сделав ни малейшей паузы, Глорм сам же и ответил на свой вопрос: — Тридцать миллиард. Знай, сколько народу ходит живучка? Половина. Пятнадцать миллиард. В семь раз больше, чем на планета в твой время. Старый, молодой. Глупый, умный. Живучка должен всех развлекать. Не как твоя Голливуд. Там не искусство, не представление. Когда народ думай, там, глубоко… — он похлопал себя по лбу, — какой-то есть правда, тогда я делай этот правда — и этот получается и правда правда! Это есть искусство! Вот это есть представление!

— Нью-Йорк вы по крайней мере не очень-то изменили, — заметил Джонни себе в защиту.

Выпученные глаза Глорма, казалось, вот-вот вывалятся.

— Не изменили! — Он фыркнул и повернулся. Его усиленный голос снова зазвенел в ушах: — Donu al mi frugantan kvieton de Nov-Jorko natura!

Произошло какое-то коловращение плывущих фигур вокруг висящей металлической груды. Глорм в нетерпении сжал кулаки. Довольно долгое время спустя пол чаши снова расцвел.

Джонни затаил дыхание.

Иллюзия была столь безупречной, что пол, казалось, куда-то выпал: в тысяче футов под ними, освещенный утренним солнцем, лежал остров Манхэттен; Джонни видел стоящие на якоре в заливе суда и ясные отблески Гудзона и Ист-Ривер, убегающие на север в туманы над Бронксом.

Первое, что бросилось ему в глаза, была беспорядочная шахматная доска заполнявших весь остров низеньких строений; густое скопление небоскребов в южной части и разрозненное в средней отсутствовали.

— Угадай, в который год, — послышался голос Глорма. Джонни нахмурился.

— Около 1900-го? — Нет, не может быть, тут же с тревогой подумал он. Слишком много было мостов — даже больше, чем в его время.

Глорм от души рассмеялся.

— То, что твой смотрит, есть Нов-Йорк 1956 года — до тех, как мы его изменить. Твой думай, это ваши изобресть небоскреб? О нет. Это наши их изобресть.

— Для «Рабов бродвейской зарплаты», — почтительно вставил смуглый. — Первая живучка Глорма. Какое представление!

— Теперь ты понимать? — снисходительно спросил Глорм, — Давным-давным мне хотелось рассказать о том актеру, увидеть его морда. Ну вот — теперь твой понял. — Его тощая физиономия сияла. — Твой есть актер; мой есть продюсер, режиссер. Продюсер, режиссер есть все Актер есть дерьмо! Значит, твой отдаст мне инштрумент.

— Дудки, — вяло ответил Джонни.

— Отдаст, — заверил Глорм. — Твой очень скоро его отпустит.

Тут Джонни потрясение обнаружил, что рука его заметно немеет. Так вот зачем понадобились эти объяснения! А теперь они дождались, чего хотели. Он действительно готов был отпустить кошелек — уже вот-вот. Значит…

— Послушай! — отчаянно выговорил художник. — А как насчет людей в будущем — я имею в виду ваше будущее? Они тоже делают живучки? А если так, то разве ты для них не актер?

Физиономия Глорма вытянулась от ярости..

— Kracajo! — сказал он. — Ну погоди… — Он взглянул на устройство в руке у Джонни и сжал кулаки.

Хватка Джонни ослабла. Скоро ему придется отпустить кошелек — и что тогда? Обратно в свое время? Опять быть посмешищем, неотвратимо приближаясь к…

Рука страшно устала. Вот-вот кулак разожмется.

…И ничего тут поделать Джонни не мог. Ему предвиделась бесконечная цепочка халтурщиков, где на плечах у каждого стояли Глормы — на всем пути в неведомое будущее, которое было слишком велико, чтобы измениться: Все это, подумалось ему, не более пугало и ужасало, чем другие формы вселенской тирании, уже явленные человеческому разуму; с этим можно было бы жить, не будь его роль столь неприятной… Кулак разжался.

Улыбаясь, Глорм протянул руку к повисшему в воздухе кошельку. Пальцы его сделали что-то такое, за чем Джонни уследить не сумел, — и вдруг кошелек опустился прямо Глорму на ладонь.

Там он еще некоторое время трясся и мерцал, будто замедляющийся волчок. Затем внезапно разошелся на коричневую монетку и пенсне. Снова началось мерцание, в какой-то яркой кляксе последовательно появлялись авторучка, записная книжка, часы, зажигалка. Затем оба предмета стабилизировались — металлические, неживые.

Глорм сунул их куда-то в складки своего одеяния.

— Bona, — безразлично бросил он через плечо, — Resendution al Nov-Jorkon.

Отчаяние развязало Джонни язык. Он заговорил, еще сам толком не понимая, что же, собственно, хочет сказать.

— А что, если я не останусь в Нью-Йорке?

Глорм помедлил и раздраженно повернулся к художнику:

— Kio?

— Вы вернули себе устройство, — начал Джонни, когда идея обрела очертания у него в голове. — Хорошо. Но что вы собираетесь делать, если я решу переехать в Чикаго или еще куда-нибудь? Или если меня арестуют и посадят в тюрьму? Я вот о чем. Вы можете перетасовать все вероятности, но если я хорошенько постараюсь, то могу поставить себя в такое положение, где невозможно будет случиться тому, чего бы вам хотелось. — Он перевел дух. — Понимаете, о чем я говорю?

— Plejmalpuro, — сказал Глорм. Судя по выражению его лица, он понял.

— Вот что, — продолжил Джонни. — Мне надо бы уяснить всю картину. Герцог, о котором вы говорили как о главном герое, — это тот Герцог, которого я знаю? — Он получил в подтверждение кивок от Глорма. — И когда он помогал мне убраться из города, это была часть сценария?

— Генеральная репетиция, — сказал смуглый. — Ты плюхаешься в болото во Флориде — и выбираешься оттуда по уши в дерьме и в пиявках. Потрясающая хохма.

Джонни вздрогнул и постарался выбросить из головы пиявок и падения из высотных зданий.

— Я хочу знать вот что: в чем здесь интересы Герцога. Почему он хотел, чтобы я убрался из города?

И ему объяснили. Ответ был дьявольски прост, и Джонни даже показалось, что он знал его заранее.

Художник подождал, пока ногти выйдут у него из ладоней, а затем почувствовал, что снова может говорить разумно. Но тут он вдруг понял, что ему нечего сказать. О чем можно разговаривать с людьми, способными вытворить такое, а потом назвать это искусством или увеселением? Логично было предположить, что культура, чьими вкусами диктовались безжалостные представления Глорма, должна иметь именно такое понятие о «герое». И это ужасало.

Снова время поджимало. Но и ключ ко всему был уже у Джонни в руках.

Что на его месте сказал бы Герцог?

— Ладно, послушайте, — быстро начал Джонни, — мне тут, конечно, только жеваной бумагой харкать, а перед вами я бы и крышку со своего чайника снял, но вот какое дело…

Глорм со смуглым подались вперед с заинтересованными, настороженными выражениями на лицах.

— …Но вот как я все это себе представляю. Вместо того клоунского типа для вашей «разрядки смехом» мы вводим обходительный тип «гражданина мира». Такой сюжетный поворот. Вот это смог бы провернуть, гм, по-настоящему великий продюсер-режиссер. Вот это я понимаю. Возьмем, к примеру… да, покажите-ка мне, где там в сценарии говорится о…

Джонни материализовался на тихой улочке в нескольких шагах от двери своего дома. Чувствовал он только тяжесть и усталость. Солнце все еще висело высоко над крышами старых зданий; около 2.30 — через полтора часа после того, как Герцог покинул его в аэропорту.

Джонни прислонился к перилам и стал ждать. Ну конечно — вот улицу переходит Мэри Финиган; волосы ее распущены, а под глазами темные крути.

— Иди домой, Мэри, — сказал ей Джонни.

Девушка изумилась:

— А что случилось — разве его здесь нет? То есть Герцог звонил мне — сказал, что он у тебя.

— Да, и у него там топорик, — заметил Джонни. — Я правду говорю. Он собирался убить тебя в моей квартире моим же туристским топориком. На нем отпечатки моих пальцев.

Когда она ушла, Джонни завернул за угол и вошел в вестибюль. Герцог стоял там, запустив руку в почтовый ящик Джонни. Обернувшись, он выругался, а рука его машинально выдернула из ящика пухлый конверт.

— Джонни, какого черта ты тут делаешь?

— Я раздумал ехать.

Герцог прислонился к стене, ухмыляясь.

— Что ж, каждая новая встреча дает маленькое представление о воскресении. Вот так так! — Он взглянул на конверт у себя в руке, будто только что его заметил. — Так, интересно, и что же тут такое?

— Сам знаешь что, — беззлобно проговорил Джонни. — Пятьдесят баксов, которые мне должен Тед Эдвардc. Именно они и навели тебя на мысль, когда Тед сказал тебе, что отправит долг по почте. Затем подкатило то дельце с Мэри, и ты, наверное, подумал, что сам Бог дает тебе такую возможность.

Глаза Герцога сузились, а взгляд его стал жестким.

— Так ты и про это знаешь? Да? И что же ты собирался тут делать? Не скажешь ли старому приятелю?

— Ничего, — ответил Джонни. — Просто отдай мне расписку, и будем считать, что все улажено.

Герцог выудил из кармана сложенный листок бумаги и отдал его Джонни. Явно не в своей тарелке, он все заглядывал Джонни в глаза.

— Ну-ну. Порядок, да?

Джонни кивнул и направился к лестнице.

— Значит, порядок, — сказал Герцог. Он стоял, подбоченясь, и качал головой. — Да, Джонни, мальчик мой, ну ты и артист!

Джонни бросил на него быстрый взгляд.

— Ты тоже, — заверил он.