Сын палача

Но чтобы удача настигла так быстро, такого он никак не ожидал!

Какой то забулдыга сказал другому:

– Слыхал, что Лёшка Кораблев из девяносто шестой квартиры вчера отчубучил? Ему Раиска его пить не дает, так он с ней поквитаться решил!.. После его шуточки бабу прямо в больницу с сердцем увезли.

– А что он?

– А то! Подогнал к дому, понимаешь, машину с подъемником…

Больше Васильцев слушать не стал, вышел на воздух. Все сходилось, даже фамилия (и тут не соврал Колька) была вполне военно морская: Кораблев.

И означать это могло только одно: Викентий младший тут был ни при чем, тот ни за что не стал бы светить подлинным паспортом да еще размениваться на подобные шуточки. Значит, этот день был потерян – с утра он, Васильцев, шел по ложному следу.

* *

Все замки на входной двери были целы, но едва Юрий переступил порог квартиры и был встречен лишь котом Прохором, он сразу понял – беда! Полины нигде не было. Уйти из дому она не могла, не такой она человечек, чтобы решиться на ослушание. Значит…

Собственно, достаточно было прочесть письмо, оставленное на виду, на обеденном столе в гостиной. Конверт лежал поверх какой то пухлой папки.

Первым делом Юрий распечатал конверт и прочел:

Дорогой Юрий Андреевич.

Можете пока не беспокоиться, Полина Ваша жива и здорова; даю слово заботиться о ее целости и здоровье и впредь.

Теперь – что касается наших с Вами дел.

Вам уже частично известно, на что способен я (о, клянусь, это только малая толика моих умений!), но неплохо бы и мне проверить, на что способны Вы, а то как то больно односторонне все у нас пока получается.

Однако перейду к делу. На столе перед Вами лежит папка со всеми документами, касающимися некоего комиссара государственной безопасности 3 го ранга Палисадникова. Вкратце скажу – зверина тот еще! О том, что творит с заключенными в Сухановской спецтюрьме, даже тошно рассказывать; впрочем, сами все в этой папке найдете. Увидите: истинный садист, из тех, кому не место на земле. (Как я достал папку, пускай останется моим маленьким секретом.)

Вы, правда, насколько я знаю, с некоторых пор являетесь противником убийств, не так ли? Посему предлагаю комиссара этого как то навсегда нейтрализовать, оставив его тем не менее в живых. Я, со своей стороны, попытаюсь сделать то же. Вопрос в том, кто из нас двоих окажется проворней.

Условие мое таково. Если Вы меня опередите, – что ж, получите назад свою Полину; мало того, обещаю, что навсегда исчезну из вашей жизни.

Если же первым окажусь я – тогда…

Впрочем, не будем опережать события.

Чтобы условия были равными, даю слово, что я начну осуществление своего плана не ранее чем завтра в 10 часов утра, так что у Вас, надеюсь, хватит времени подготовиться.

Итак, все в Ваших руках.

Уважающий Вас (пока) и желающий Вам всех успехов

В. В.

Подпись, надо полагать, означала Викентий второй.

Васильцев скомкал письмо. Состязание – вот что, оказывается, предлагал ему этот наглец!

Про комиссара Палисадникова Юрий и без этого досье был наслышан. Прослыть зверем и садистом не где нибудь, а в НКВД – это надо было постараться.

Удивляло вот что: все это было совсем не в духе Тайного Суда – по уставу, Суд не имел права вмешиваться в политическую жизнь государств, так что покушение на Палисадникова, пускай садиста и палача, но садиста и палача политического, никак не вписывалось в этот самый устав. Но, поскольку к Тайному Суду он, Юрий, себя давно уже не причислял, то мог бы, конечно, и сделать предложенное этим вторым Викентием. Иное дело – сам этот, черт бы его побрал, В. В.: он то метил в палачи Суда, стало быть, уставу должен был оставаться как раз верен.

После некоторых размышлений Юрий пришел вот к какому выводу. Главное для палачонка было втянуть его, Васильцева, в свои дела, а дальше уже можно будет им манипулировать, ради чего можно было на какое то время и пренебречь уставом. Вероятно, таков был его замысел.

Бесило, конечно, что этот юный негодяй навязывал ему состязание, но, с другой стороны, он, Юрий, и безо всяких состязаний был не прочь подстроить для подонка комиссара что нибудь эдакое…

Не приняв пока никакого решения, Юрий вышел в прихожую, поставил стремянку и полез к замаскированной дверце в стене. Эту ловушку для нежданного пришельца он приготовил еще вчера, работал над ней полночи.

В сущности, устройство было не такое уж хитрое. За этой дверцей с едва заметным отверстием для объектива находился фотоаппарат «лейка». Все было сделано так, что фотоаппарат реагировал на любое открытие входной двери, и гость неминуемо попадал в кадр.

Достав фотоаппарат, Юрий отправился в ванную проявлять пленку. Когда, однако, вышел с пленкой и посмотрел на просвет запечатленный кадр, ему оставалось только в сердцах выругаться.

С кадра ему улыбался популярный артист Марк Бернес.

И тут, выходит, сын Викентия его обошел. Да, шустер был, тут ничего не скажешь!

Самым отвратительным было то, что его снова втягивали в тот мир, из которого он вырвался с таким трудом, – в мир, которого не должно было быть.

Но, говоря по правде, даже этот весьма паскудный мир станет без садиста Палисадникова хоть на крохотную толику, но все таки чище.

«Что ж, – решил Васильцев, – состязание так состязание. Ты у меня еще посмотришь!» Вернуть Полю и добиться, чтобы этот сукин сын навсегда оставил их в покое, – ради этого стоило принять вызов наглеца.

Наконец он открыл оставленную на столе папку. С фотографии на первом листе на него смотрел отвратительный альбинос в совершенно не уставных темных очках. За эти самые очки почему то сразу и уцепился Васильцев, ведь что то же они должны были означать.

Чтоб не узнали? Ерунда! Такого не узнать трудно. Фотография к тому же делалась для сверхсекретного личного дела, а он там – как на пляже. Ох, неспроста, неспроста!..

Листая бумаги в папке, Васильцев пропускал все подвиги этого комиссара и все представления к наградам как вещи в данном случае несущественные. А вот некоторые казалось бы незначащие мелочи вдруг приобретали далеко идущий смысл. Например, это: прошение комиссара о покупке для него за границей неких особых очков.

В конце папки были всякие медицинские документы. Юрий внимательно их изучил и лишь благодаря им наконец начал понимать, что ему делать.

Катя вернулась к вечеру, новые документы были при ней: и на них двоих, и на их «дочь» Полину. С этими документами могли бы уже завтра убраться из Москвы и найти себе новое пристанище.

Но теперь, узнав обо всем, Катя сказала твердо:

– Без Полины – никуда.

Юрий был того же мнения.

А ночью Катя застала его за странным занятием: он плавил стекло в консервной банке, помешивая и подсыпая туда какой то порошок.

Она посмотрела на него, как на психа. Потом спросила:

– Это ты такой ужин готовишь??

– Нет, – усмехнулся Юрий, – готовлю подарочек для одного комиссара.

Не погружаясь в долгие объяснения, Васильцев снова окунулся в свое занятие.

Глава 8

Очки комиссара и волкодав старшего майора

В медицинской карте комиссара Палисадникова Юрий вычитал вот что. Комиссару со временем грозила полная слепота – глаза этого альбиноса не переносили ультрафиолета.

В сущности, любое стекло почти не пропускает ультрафиолет, но даже те крохи его, которые все таки проходили через обычные очки, были для этого комиссара совершенно губительны. Вот почему до поры он носил только затемненные очки, не предусмотренные уставом (приходилось каждый год особое разрешение испрашивать), пока откуда то он не узнал, что в Америке начали выпуск особых очков, стекла которых не пропускают ультрафиолетовые лучи вовсе.

Для него такие очки дорогого стоили, даже от очередного ордена отказался, если взамен ему купят за валюту вот такие вот очки.

Комиссар в своем ведомстве находился на особом счету, и в виде исключения для него это сделали: через посольство в Вашингтоне приобрели для комиссара заветные очки, которые он с тех пор и носил не снимая.

И еще одну привычку комиссара узнал Юрий (благо, от бдительных чекистов ни одна деталь не ускользает, и все немедленно подшивается к личному делу). С некоторых пор комиссару не нравилось его надувшееся пивное пузцо, поэтому по утрам он делал обязательную физзарядку – каждый день минут по сорок бегал трусцой по Сокольническому парку, вблизи которого жил.

Теперь, сведя вместе эти детали – очки и утренние пробежки, Юрий был уверен, что комиссар наконец получит то, чего заслуживал…

Утром Юрий, слегка изменив внешность, был уже в Сокольниках, неподалеку от дома, в котором жил комиссар. В кармане у него лежали изготовленные им за ночь очки, с виду точно такие же, как те знаменитые комиссарские, купленные в Америке, но только со стеклами, имеющими прямо противоположные свойства: они не отсекали ультрафиолетовые лучи, а, наоборот, усиливали их многократно. Для такого, как комиссар Палисадников, достаточно было в солнечный день минуты две посмотреть на мир через эти очки – и печальная участь слепца была ему обеспечена до конца дней.

Комиссар в спортивном наряде, в знаменитых своих очках вышел из подъезда в сопровождении охраны, как обычно, ровно в половине одиннадцатого и устремился к Сокольническому парку.

Васильцев, изображая праздношатающегося, не спеша двинулся за ним.

Охрану, предварительно прочесавшую парк, комиссар затем отправил назад, к входу, и, тряся своим бесформенным пузом, начал пробежку.

Юрий вслед за ним вышел на круговую дорожку. Из досье он знал, что Палисадников всегда делает по этой дорожке ровно десять кругов, и решил осуществить замысел на пятом круге, когда комиссар несколько подустанет, и охрана, оставленная снаружи, тоже притомится наблюдать за этим пузотрясением.

Первый круг… Второй…

По задумке, должно было быть так. Он, Васильцев, переходя дорожку парка, нечаянно столкнется с комиссаром. Это столкновение они с Катей отрабатывали долго, каждое движение было выверено и многократно отрепетировано. В результате очки с комиссарского носа должны слететь, но так, чтобы он, Юрий, сумел поймать их на лету и вернуть комиссару.

Вот только очки при этом будут уже, конечно, другие…

Четвертый круг…

Наконец, вот он, пятый!..

Юрий приготовился…

Но когда комиссар пробежал половину этого пятого круга и на какое то время оказался вне зоны видимости, там, вдали, произошло нечто, никак не вписывавшееся в план.

Что именно случилось, Юрий не понял – лишь услышал, как Палисадников вдруг дико заверещал. Слышны были только отдельные слова: «…Да я тебя!.. Что ж ты делаешь, сучонок?! Сотру в порошок!.. Очки! Мои очки!.. Очки отдай!.. Что это, что?! Убери!..» Дальше последовал только протяжный жалобный вой.

Три дюжих охранника уже мчались к месту происшествия. Юрий не слишком быстро, чтобы не привлечь к себе их внимание, двинулся следом…

На дорожке валялись очки, рядом, закрыв руками глаза, катался по земле комиссар и верещал:

– Мои очки!.. Он сыпанул мне что то в глаза, гад!.. Ну, дайте же мои очки!..

Чья то тощая фигура стремительно удалялась в сторону другого выходя из парка.

Один из охранников подал очки. Комиссар, не вставая, поспешно их надел, немного покрутил головой и вдруг заголосил на весь парк:

– Черт! Не вижу!.. Ничего не вижу!.. Ослеп!..

Дальше он уже только вопил протяжно, на одной ноте: «А а а!..»

Юрий бросился вдогонку за убегавшим. Больная нога заныла, но ему сейчас было не до того, чтобы обращать на это внимание.

Однако преследуемый явно превосходил его в беге. Когда Юрий добежал до забора, тот уже через этот забор лихо перескочил, впрыгнул в явно ожидавшее именно его такси, и машина рванула с места. Даже номера Юрий не успел разглядеть.

Исчез, гаденыш! Растворился! И – никаких зацепок…

Впадать в панику он, Юрий, просто не имел права. С трудом он собрался с мыслями.

Конечно, палачонок мог зайти в парк давным давно, но отчего то Юрий верил его записке, в которой тот обещал, что начнет действовать не раньше десяти утра. Вера была, конечно, хилая, но Юрий почему то чувствовал, что тот сдержит слово: таким типам доставляет почему то особое удовольствие обскакать противника без всякого видимого обмана.

Что ж, если положить это в основу, то он должен был появиться где то вблизи парка уже после Юрия…

Нет, такого не могло быть, Юрий его бы узнал.

Парк охрана прочесала основательно, значит, он прятался где то снаружи.

Где?..

Васильцев попытался поставить себя на его место. Скорее всего, он сам перелез бы через забор уже после начала пробежки комиссара.

А что делал бы перед тем?

Ясное дело, вел бы наблюдение. Вот только – откуда?

Да вон из того дома, из лестничного окна. Да, это удобнее всего.

Мало надеясь напасть на какой нибудь след, Юрий все таки вошел в подъезд этого дома, принадлежащего, как и дом Палисадникова, НКВД, – когда то покойный Викентий на всякий случай обрисовал ему, Юрию, дислокацию их гнезд по всей Москве.

Теоретически палачонок должен был оставить какую нибудь зацепку. Васильцев знал – невозможно не оставить вообще никаких следов. Конечно, было маловероятно, что он, Юрий, эти следы обнаружит, но что то же надо было делать.

Он вошел в подъезд.

И надо же! След действительно обнаружился!

Возле окна второго этажа, под двумя другими надписями, нацарапанными гвоздем на стене: «Валерка Сидоров – козел» и «Светка Терентьева простЕтутка», имелась третья надпись, совсем свежая: «Письмо – под подоконником. – В. В.»

Васильцев сунул руку под подоконник и действительно нащупал там конверт.

Письмо гласило:

Васильцев! Вы оказались нерасторопным, но только самую самую малость. Могли бы меня и опередить, если бы относились ко мне более серьезно.

Да и перемудрили небось, как все математики, лишний мудреж всегда только мешает. Проще надо, проще, Васильцев: повалить, да и порошочком в глаза – вот и вся недолга. Знал, что Вы, как всегда, перемудрите, оттого и не сомневался в успехе.

Что ж, пусть это послужит Вам уроком.

Значит, все предвидел заранее, ко всему подготовился! Даже записку оставил, не сомневаясь, что все будет именно так. Да, такого берегись!

Но на этом послание не заканчивалось, далее следовало:

И все же, думаю, наше состязание (полагаю, еще не последнее) можно считать закончившимся почти вничью, поэтому с девчонкой вашей в ближайшее время по прежнему ничего плохого не произойдет, а дальше время покажет.

Значит, опять собирался втянуть его, Юрия, в свои жестокие игрища. Этот мир, которого не должно было быть, все глубже засасывал.

На обороте было написано:

Кстати, если Вы сейчас читаете мое письмо, значит, стоите как раз напротив квартиры № 48. Там проживает (или уже – проживал) небезызвестный Вам, надеюсь, старший майор госбезопасности Недопашный, зам. этого полупокойника Палисадникова и такой же садюга.

Советую Вам прислушаться к звукам, доносящимся из этой квартиры. Происшедшее там к нашим с Вами спорам никак не относится – это просто еще один мой скромный вклад в дело очищения мира от всякой мрази.

С уважением,

ваш В. В.

Да, про старшего майора Недопашного Васильцев был наслышан, о его жестокости ходили легенды. И напротив действительно была 48 я квартира.

Юрий прислушался и понял, что это он уже слышал некоторое время, просто не придавал значения, – собачий лай, а также женский вой и причитания, из которых теперь можно было разобрать только два слова, одно – непонятное – «Ингусик», зато другое – куда более понятное: «Убили!»

А мгновение спустя входная дверь подъезда хлопнула и по лестнице загрохотали сапоги.

Юрий решил было, что это – за ним, и сунул руку в карман за пистолетом, но несколько человек в форме НКВД не обратили на него ни малейшего внимания и сразу ворвались в эту самую сорок восьмую.

Махнув удостоверением капитана Блинова, Юрий вмиг очутился там рядом с ними.

В прихожей на полу лежал старший майор Недопашный с перегрызенным горлом. В момент смерти он явно одевался к выходу: галифе и форменный мундир были уже на нем, а шинель валялась рядом. Все вещи были густо залиты кровью.

Здоровенный волкодав размером с теленка был привязан поводком к двери уборной, но все еще рвался к распластанному телу старшего майора, заходясь злобным лаем.

Толстая деваха, видимо дочка усопшего, уже малость придя в себя, сбивчиво объясняла:

– Он, папа, даже шинель не успел надеть… Ингусик! Он ведь всегда добрым был, а его теперь наверно…

Было не очень ясно, кого ей жальче, отца или этого самого Ингусика, безусловно, теперь обреченного на казнь.

– Он же, Ингусик, у нас – еще когда папа нач. лагеря служил! – всхлипывала она. – Я с ним – с детства. Добрый, ласковый… (Да уж, представлял себе Юрий этих «добрых» и «ласковых» лагерных псов людоедов!) А тут – как с цепи сорвался! И сразу – к папочке… Прямо за горло!.. – Опять запричитала: – Папочка!.. Ингусик!..

– Ясно, – заключил лейтенант, старший из пришедших, – сбесилась собачка ваша. Теперь ничего не поделаешь, надо ее…

– Не надо! – воскликнула дева. – Он стольких зэков изловил! Всех насмерть загрыз, гадов! Он – заслуженный, не надо его!

– Здесь кончать будем? – не слушая ее, спросил другой из пришедших, доставая из кобуры пистолет, но старший на него прикрикнул:

– А ну убери свою пушку! Еще чего – в доме пальбу устраивать! А вы, девушка, намордник бы на собачку свою надели, а то к ней и не подойдешь.

– Ингусик, Ингусик!.. – запричитала девица, надевая намордник на пса.

– А со старшим майором что? – спросил лейтенант.

Сержант, склонившись, пощупал пульс лежащего.

– Да что? Всё со старшим майором, – сказал он. – Пса бы надо – поскорей; где бы только?

– Ведите к нам, – подумав, скомандовал лейтенант. – Там, в расстрельном дворе, и – того.

Юрию нисколько не было жаль обоих – ни людоеда пса, ни его покойного хозяина, еще большего, судя по всему, людоеда.

Два сержанта отвязали пса и повели его к выходу. Ингус шел на казнь твердо, с чувством выполненного долга, как какой нибудь народоволец. Вслед за ним другие два сержанта вынесли труп старшего майора. На полу осталась только окровавленная шинель.

Эта шинель с самого начала показалась Юрию подозрительной. Точнее, не сама шинель, а запах, от нее исходивший. Еще раз принюхавшись, он наконец понял, что это: запах лагерной вошебойки. Там, в лагерях, робы зэков пропаривают от вшей в каком то снадобье. А тамошние псы с младенческого возраста обучены рвать в клочья любого, от кого исходит подобный запах. При этом сотрудники вне опасности: от их шинелей такого запаха нет.

Оставшись наедине с рыдающей (очевидно, все же по обреченному Ингусу) дочерью старшего майора, Юрий спросил у нее:

– Давно у вашего отца эта шинель?

– Только что справил, – отозвалась она сквозь слезы, – месяца не прошло. – И снова за свое: – Ингусик, Ингусик!.. Бедный Ингусик!..

Васильцев перебил ее:

– В доме с тех пор посторонних не было? Я имею в виду – с тех пор, как он эту шинель себе справил.

– Нет, у нас дома никогда никого не бывает.

– Ну, хотя бы родственники.

– Нет у нас никаких родственников… Один вот Ингусик был!..

– А выходил отец в этой шинели куда нибудь?

– Только один раз. В бильярдную… – и опять, опять про своего Ингусика.

Юрий слушать не стал – вышел из квартиры. Ему все уже было ясно.

Все было обставлено до гениальности просто. Некто (а уж Юрий то не сомневался – кто) пробрался в эту самую бильярдную и сделал свое дело – посыпал шинель вошебойным веществом. С этого момента старший майор был обречен. Васильцев даже начал проникаться некоторым уважением к изобретательности этого сына палача.

Но вот что было странно: тот всерьез ступил на путь войны не с простыми преступниками, а с преступниками от власти, то есть с самой системой, и это означало, что тех давних предписаний и традиций Тайного Суда для него больше не существует.

Теперь даже он, Юрий, не понимал истинных целей его действий, и тем труднее было представить, чего от него нынче можно ожидать.

Глава 9

Сов. секретно (Продолжение)

Старик Вяземский, вернувшись с балета «Красный мак» с несравненной Екатериной Гельцер в главной роли, уселся писать аналитическую записку:

Народному комиссару НКВД СССР

(Сов. секретно, в 1 экз.)

…а также подвергнув анализу все случаи смерти крупных работников НКВД за минувший год, я пришел к неожиданному выводу…

Писать было лень: перед глазами все еще танцевала китаяночка Тао Хоа в исполнении бесподобной Екатерины Васильевны. Отложив ручку, Вяземский задумался.

А ведь мог бы при желании и в больших чинах нынче ходить, уж никак не ниже какого нибудь старшего майора, а то и комиссара. При его то нужности ведомству, в котором служил все тем же аналитиком еще со времен Феликса Эдмундовича! А до того – тем же аналитиком – в царской охранке, в самом Третьем отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Но и при Советах никто этого ему не ставил в вину, потому что без хорошего аналитика любое подобное ведомство слепо и глухо.

Да и чины то предлагали, очень даже предлагали. Но он упорно отказывался. Вон сколько их, всяких чинов, перестреляли и при Менжинском, и при Ягоде, и при Ежове, и при нынешнем мегреле, а он, Вяземский, жив здоров, несмотря на свои восемьдесят, да еще с каким изрядным хвостищем!

Правда, сегодня слегка позавидовал, когда один старший майор, всех растолкав, прошагал с букетиком в грим уборную к Екатерине Васильевне и оставался там, сукин сын, довольно долго. А ведь он, Вяземский, при желании мог бы уже и ромбы комиссара 3 го ранга в петлицах иметь, а то, глядишь, и 2 го, – ну ка, обойди его тогда какой то майоришка, пускай даже старший!

Но это было так, минутное. Да и не тот возраст уже! О здоровье больше думать надо.

Вот опять засосало. Он знал – это диабет начинающийся, надо съесть что нибудь сладкое, да только, вот беда, вовремя не позаботился, теперь в доме ничего такого нет…

«Ан есть!» – вспомнил он. Сегодня в театральном буфете какой то юный хлыщ угостил пирожным, а он тогда сладкого не хотел, завернул пирожное, положил в карман. Вот оно! Сейчас то и пригодится.

Старик Вяземский откусил от пирожного небольшой кусочек (больше было нельзя), остальное спрятал до другого раза и принялся за дело, уже не отвлекаясь. Ему даже не надо было заглядывать в соответствующие справки – все подробности держал в памяти. Несмотря на возраст, память его никогда еще не подводила.

Итак:

Тем или иным путем ушли из жизни все, кто хоть в какой то мере занимался делом т. н. Тайного Суда, притом причины этих смертей совершенно различны и выглядят случайными. Так:

– капитан госбезопасности Сабонеев – застрелился якобы из за несчастной любви;

– комиссар 3 го ранга Палисадников внезапно ослеп. С горя в тот же день застрелился;

– майор Похмельных – убит сосулькой, упавшей с крыши;

– старший майор Недопашный – растерзан собственным взбесившимся псом;

– лейтенант Ройзман – отравился грибами;

– лейтенант Пуринш – убит электрическим током при вкручивании электролампочки;

– майор Гомельский – погиб при пожаре своей дачи;

– старший лейтенант Грамматикопполо – скончался от укуса самки скорпиона во время командировки в Туркмению;

– старший майор Мурманидзе – укушен домашней кошкой, в результате чего – мучительная смерть от бешенства;

– майор Любомудров – смерть от перегрева в бане у себя на даче;

– старший майор Висляков – умер, сорвавшись с крыши, на которую взобрался в припадке сомнамбулизма (как выяснилось, свойственного ему с детства);

– наконец, капитан Жумайло скончался от прямого попадания шаровой молнии (!!!).

Этот печальный мартиролог можно было бы и продолжить. Но главное то, что за смертью каждого просматривается некая длинная цепь. Прослеживание этих цепочек дает основание думать, что каждая смерть вовсе не была случайной.

Хочу упомянуть еще об одном обстоятельстве: все вышеперечисленные сотрудники НКВД были так или иначе связаны с проектом «Невидимка», нынче закрытым. Впрочем, вполне допускаю, что тут мы имеем дело лишь с совпадением, других объяснений лично я не нахожу.

Добавлю: при учете всего, что нам известно, ни троцкисты, ни замаскированные белогвардейцы, ни зарубежная разведка тут ни при чем.

Смею высказать предположение…

Диабетическое сосание под ложечкой после того, как укусил пирожное, прошло, но теперь боль вдруг началась сразу во многих местах – и в селезенке, и в почках, и в мошонке, и в печени. И ноги начали стынуть от колен до мизинцев, он уже их почти не чувствовал.

Может, и не стоило есть это пирожное? Беда с ними, с этими пирожными! Вон, Менжинский Вячеслав Рудольфович, какое то пирожное съев, вскорости в иной мир и отошел (ну, тут ясно: Генриха Ягоды проделки), и Надежда Крупская напрасно торт, присланный из Кремля, кушала на своих именинах, не говоря уж о профессоре Бехтереве, тоже в театре пирожное отведавшем. Ну, тут уж вообще все ясно, если вспомнить, что и о ком этот профессор болтал .

Вспомнил он наконец и того, кто его этим пирожным в театральном буфете угостил. С виду пацан пацаном, хотя с манерами. «Милостивый государь, позвольте вам предложить… Вам, вижу, сейчас для здоровья надо». Неужто откуда то знал про его диабет?

Откуда?

Почему тогда не насторожился?

А потому, видимо, что поддался на эти манеры, давно «милостивым государем» никто не величал.

А может, все это лишь пустая подозрительность – уж в таком ведомстве служишь, что каждого начинаешь подозревать. Да и боль вроде бы начинает униматься…

Только вот ноги, ноги… Настолько бесчувственные, что будто их вовсе нет. И пальцы от них будто отвалились…

Надо бы в постель лечь. Только вот записку эту аналитическую закончить – и лечь.

На чем бишь там остановился?..

Вот! «Смею высказать предположение…»

И в печенку опять стало отдавать, да и сердчишко что то запрыгало, ох как запрыгало!..

«Предположение…» Гм, а какое, собственно, предположение?..

Ах да…

…что в стране действует некая сила, неизвестная нам. Неизвестны также и ее конечные цели. Некая изощренная, хорошо законспирированная орга…

На этом месте рука почти полностью отнялась, и после букв «орга» перо само по себе поползло по бумаге куда то вбок.

Последняя мысль старика Вяземского перед тем, как он, бездыханный, свалился со стула на пол, была: «Какая глупость, и надо же было есть это пиро…»

* * *

Народному комиссару НКВД СССР

(Сов. секретно, в 1 экз.)

…сообщить, что выслеживаемый нашей группой объект, судя по многим признакам, действительно является сыном погибшего при странных обстоятельствах Викентия Непомнящего, причастного к некоему Тайному Суду, ныне ликвидированному.

До вчерашнего дня объект (17,5 лет от роду) ночевал на сеновале заброшенного дома. Когда же я дал приказ его брать, он, проявив неожиданную ловкость и свалив двух сержантов (один до сих пор лежит в больнице в бессознательном состоянии), ушел.

Его нынешнее местонахождение пока неизвестно, но на поиски брошены мои лучшие силы, и я уверен, что в ближайшее же время…

Ст. лейтенант госбезопасности Шепотков

– Уверен он! – Надвигавшееся на Шепоткова лицо в пенсне искажала лютая злоба, и это казалось старшему лейтенанту самым страшным из всего, что сейчас над ним творили. – Он, понимаешь ли, гад, – уверен!..

Опять из каких то неведомых бездн выплывал этот чертов Тайный Суд, с которым, казалось, было навсегда покончено; это приводило народного комиссара в особое неистовство. Тут еще и старика Вяземского кто то убрал, при вскрытии нашли яд. И последняя фраза его: «…изощренная, хорошо законспирированная орга…»

Уж наверно изощренная, если у них семнадцатилетний пацан выделывает эдакое!

Лаврентий Павлович, как и покойный Вяземский, слыл большим любителем балета, и эти двое, что крушили сейчас ногами ребра Шепоткову, тоже, видать, когда то танцевали в балете, больно ноги у них были сноровистые и крепкие. И так и сяк извивался Шепотков под ударами этих ног, но ускользнуть от них все равно не мог и получал то в печень, то в селезенку, то в самое что ни на есть причинное место. И когда мир померк в глазах, он, уже больше не изворачиваясь от балерунов, ибо не имел на то сил, снова услышал:

– А то – уверен, понимаете ли, он…

Один из ногастых пнул напоследок уже не шевелившееся тело, бывшее недавно старшим лейтенантом государственной безопасности Шепотковым, и спросил:

– Куда его?

Ответ народного комиссара принес даже некоторое облегчение, ибо Шепотков понял, что бить его, во всяком случае, больше не будут.

Поскольку ответ этот был:

– В расход.

* * *

Два сержанта госбезопасности сидели за столом и вели беседу.

– Нет, ты как хочешь, Сундуков, а что то нечистое в воздухе. Не считая старшего майора Недопашного, еще двоих из нашего подотдела за одну неделю похоронили.

– Ты мне давай ка, Ухов, без этих настроений! За что пьем? За Ленинский коммунистический субботник. Вот за него еще раз и выпьем. А все, о чем говоришь, – так сам знаешь: несчастные случаи.

– Да ладно, Сундуков! Мы же с тобой сейчас только вдвоем; так вот, скажу я тебе: знаю я эти «несчастные»…

– А что? С Сугубовым все чисто: самовозгорание. И с Матюговым ясно: шаровая молния – научно изученный феномен природы. Наши до такого ни шиша бы не додумались – кишка тонка. А Висляков – так он с детства лунатиком был, вот во время лунатизма с крыши и сверзился. Ну а капитана Чеснокова мы же сами с тобой проследили, что он с этой француженкой несанкционированно путался, вот он себе пулю в лоб и пустил, когда все узналось. Да и многие бы пустили на его месте.

– Оно пожалуй… Но Чесноков – опытный разведчик, так бы его и проследили с этой француженкой, если б ты наколку не получил. От кого, интересно?

– От Невидимки.

– От кого?!

– Ну, он так себя назвал: Невидимка я, говорит. Наколочку по телефону дал, и все, положил трубку.

– Видишь – получается, кто то подстроил. И с Висляковым – уж не знаю как, – но душой чую: тоже кем то подстроено. И с Недопашным. Такая лютая смерть. От собственной собаки! Просто мор какой то на наш подотдел. И все с тех пор, как мы занялись тем пацаненком.

– М да, пацаненок тот еще! Хрен знает, кто его такому научил, но ловкий как дьяволенок!

– Слушай, а может, он?..

– Что?..

– Ну, он самый Невидимка и есть?

– Может, и он… Только не нашего это ума, лучше в ту сторону не лезть. Вон, лейтенант Шепотков полез – и где он теперь, лейтенант Шепотков?

– Известно где. В расходе.

– То то!.. Ты лучше вон на горячее налегай, а то, смотрю, мы уже по третьей, а ты ни х… не закусываешь.

– Горячее – это можно… Только хочешь верь, хочешь не верь, а нечистое что то творится, точно леший поблизости колобродит.

– Ну ну! Ты мне эти поповские штучки брось! Ишь, лешие с чертями ему уже мерещатся! Давай ка мы с тобой лучше… Твое здоровье, друг Сундуков!

– И твое, друже Ухов!.. Грибочки, грибочки, вон еще. И селедочка… Пасха, кстати, недавно… Закусывай, закусывай, все лучше, чем всякую …ню пороть…

* * *

И.о. начальника 5 го подотдела

Капитану госбезопасности Огурцову

(Сов. секретно)

…что по Вашему заданию сразу после Ленинского коммунистического субботника вступил в разговор с сержантом Сундуковым на предмет установления его возможной причастности к смертям, постигшим подотдел.

Однако сержант Сундуков к разговору видимого интереса не проявил, хотя вполне допускаю, что просто умело маскировал свою заинтересованность.

Помимо сказанного сообщаю, что тот же сержант Сундуков неизвестно из каких средств приобрел себе дачу на Пахре, записав ее на имя двоюродной сестры, а также, имея законную жену, на прошлой неделе, используя служебное положение, вступал в интимные отношения с подавальщицей из 2 й спецстоловой НКВД Перепелкиной, о чем хвастался неоднократно среди сослуживцев.

А также в день Ленинского коммунистического субботника крестился, поминал чертей и пил за религиозную Пасху.

Сержант Ухов

И.о. начальника 5 го подотдела

Капитану госбезопасности Огурцову

(Сов. секретно)

…что в застольной беседе, происходившей вчера у меня на дому, сержантом Уховым высказывались всякие странные предположения и намеки в связи с недавней гибелью сотрудников нашего подотдела. Диктофонную запись разговора прилагаю. (Прошу простить за некоторые нецензурные выражения, использованные мной в целях конспирации.)

Не могу также не сообщить, что сержант Ухов дважды оставался на ночь у машинистки из 6 го управления Дарьи Водостоковой и один раз у машинистки из того же управления Феклы Щур.

(«А что еще и с тещей, кажись, сожительствует – это уж мы для следующего раза прибережем».)

…а третьего дня в ответ на заданный мною впрямую вопрос, скоро ли, по его мнению, наступит мировой коммунизм, будучи в сильно нетрезвом виде, сказал: “… с ним, все равно мы с тобой не доживем”.

Сержант Сундуков

* * *

По телефону спецсвязи.

– Товарищ народный комиссар!

– А, Огурцов? Ну, что тебе? Не ори только.

– Товарищ народный комиссар, я про этого, про Невидимку. Что, если создать спецгруппу по розыску?

– (После молчания.) Занимайся своими делами, Огурцов, для других дел тут другие найдутся.

– Понял, товарищ народный… – Но в трубке уже раздавались гудки.

«Еще чего! Невидимку ему, вишь, подавай! – подумал народный комиссар, положив трубку. – Невидимка не тебе одному, дураку, нужен. Эх, знать бы только, где этот Невидимка сейчас!..»

А про капитана Огурцова подумал: «Ну вот, и этот спекся. А все почему? Лезет не в свои дела. Говорили же ему, дуболому: меньше знаешь – дольше живешь. Теперь и с ним надо решать. Ну да ладно, это дело нетрудное…»

* * *

По телефону спецсвязи.

– Слушаю! Капитан Огурцов!

– Вольно, капитан.

– Молоды вы еще, чтобы так со мной! Кто вас допустил до спецсвязи?

– Не рычите так, капитан, я этого не люблю. И давайте ка без лишних вопросов. Предлагаю перейти к делу.

– А с кем, собственно, имею честь?

– Честь ты имеешь, капитан, – с тем, про кого только что говорил с наркомом госбезопасности.

(«Откуда он знает?!»)

– Гм… Товарищ… товарищ Невидимка?..

– Догадливый – это хорошо. Плохо только, что не сразу догадливый.

(«Однако же, у этого Невидимки и манеры!»)

– (Осторожно.) Все таки молоды вы, по моему, чтобы вот так вот со мной. Я, между прочим, капитан государственной безопасности.

– (Насмешливо.) Тогда за нашу госбезопасность можно не волноваться, когда у нее такие капитаны… Или все таки помощь нужна?

– Какого рода помощь вы, собственно, имеете в виду?

– Мало ли… Вы вон, например, звание майора получить желаете. А тут прибывает один хмырь из за границы. Нелегально, между прочим, прибывает. Люцифером зовут. Схватите – вот вам и ромбик майорский в петлицу.

– Вам известны какие то подробности?

– Глупые вопросы изволите задавать, капитан.

– (С трудом проглотив.) Гм… Как будем поддерживать связь?

– Это вы, капитан Огурцов, лучше с Эльвирой Семеновной связь поддерживайте, да поаккуратнее.

(«Вот же черт! Про все то этот засранец знает! Даже, оказывается, про его, Огурцова, интимную связь с женой старшего майора Бубихина, с Эльвирой, о чем и на самых верхах едва ли ведали!»)

– Гм… Однако вы как нибудь отчитываться думаете?

– Это перед кем, перед вами то?

– Ну… я ведь тоже должен быть в курсе… Тоже отчитываюсь перед вышестоящими…

– Не торопитесь, Огурцов, успеете еще, отчитаетесь. Перед очень вышестоящим.

– Вы имеете в виду – перед Петром Евгеньичем?

– Низко берете. Перед Петром – да только, боюсь, перед другим. Уж перед ним то – хе хе! – с отчетом не оплошайте!

Отбой.

…Потом уже, схваченный за несанкционированную связь с врагом и прошедший через многие муки, стоя перед изрытой пулями стеной в ожидании, когда эта стена выпустит сквозь себя и его простреленную душу, он, бывший капитан государственной безопасности, а нынче – теперь уже ненадолго – просто з/к Огурцов, вспомнит тот недавний разговор по телефону и тогда поймет про самого высокостоящего, про небесного привратника Петра, перед которым, похоже, очень скоро ему держать отчет и который тогда взвесит все его грехи, ведомые и неведомые…

* * *

Майор Н. Н. Николаев возвращался с рыбалки, погруженный в свои мысли.

Собственно, никакой рыбалки и не было, просто возникла острая необходимость поговорить с майором А. А. Антоновым и старшим майором П. П. Петровым вне лубянского здания, где, как и в их квартирах, каждый закуток прослушивался. Ну а рыбы на всю троицу наловил секретный сотрудник П. П. Петрова, мастер и любитель этого дела, так что все возвращались домой не без улова, и сейчас, сидя в машине, он, Н. Н. Николаев, еще и еще раз мысленно возвращался к тому пасьянсу, который они втроем вроде бы кое как сложили.

Итак, Викентий, сын палача, похитил у Кати и Васильцева какую то девчушку, дочь раскулаченных, которую они привезли с собой из за Урала, и теперь, шантажируя их, навязал какое то жесткое состязание. Жертвами именно этого состязания и стали комиссар 3 го ранга Палисадников и старший майор Недопашный, причем расправился с обоими, судя по всему, именно этот недоросль, палачонок.

Да как умело, с каким блеском все провернул!

Вот эта его умелость и была той дыркой в сложенном вроде бы пасьянсе, которая сейчас заботила майора Н. Н. Николаева: где мог получить такие навыки этот юнец? Работа подлинного профессионала! Пожалуй, даже им троим, собравшимся на эту рыбалку, не уступал в профессионализме.

Уж на что асы Антонов с Петровым! Это Антонов придумал и провернул в одиночку то устранение капитана Жумайло при помощи шаровой молнии. Тоже, конечно, работа настоящего мастера.

Но, пардон, Антонов шесть лет под крылом у самого Судоплатова работал, так что, можно сказать, прошел все мыслимые академии.

И Петров ловко тогда придумал: и с самкой скорпиона, и с бешеной кошкой все вышло настолько естественно, что никто даже расследования не начинал. Не говоря уж о «самовозгорании». Тут не только опыт, тут еще и остроумие: мол, сам сгорел, поганец. Считайте, кара небесная.

Но Петров – вообще человек легенда, у него столько всякого за плечами!.. Не зря на груди два ордена Красного Знамени – один за устранение в Париже японского военного атташе, другой за мадридские дела. А если все его подвиги посчитать, так мог бы всю грудь этими орденами завесить.

Да он и сам, Н. Н. Николаев, не лыком шит, через многое довелось пройти…

Но чтобы какой то желторотый юнец так чисто сработал!.. Нет, что то тут было явно не так…

Вдруг он подумал: а что, если этот юнец – из тех «невидимок»?..

Слухи о том, что якобы кто то уцелевший из «невидимок» и сейчас колобродит где то около, нет нет да и передавались на Лубянке тихим шепотом из уст в уста, но майор до сей поры считал все эти слухи беспочвенными. Он знал, что после закрытия того проекта всех «невидимок» ликвидировали, как и всех тех, кто этот проект вел.

Или, может, палач Викентий старший, наставник этого палачонка, был причастен к тому проекту и чему то обучил своего сынка?..

Нет, не могло такого быть! Проект был сверхсекретным, вели его люди сверхпроверенные, никакой Викентий Непомнящий просочиться туда не смог бы…

Вот эта самая дыра в пасьянсе и не давала покоя всю дорогу до дома майору Н. Н. Николаеву.

Впрочем, уже на подъезде к своему дому он, Н. Н. Николаев, эти мысли оставил, потому что надо было решать задачу более близкого плана, а ее решение вся троица поручила именно ему.

В Москву то ли уже прибыл, то ли должен был прибыть со дня на день сам Люцифер, террорист и убийца международного уровня, так что и Васильцеву, и этому Викентию в ближайшее время предстоит нешуточная схватка. Люцифер – это вам не комиссар Палисадников и не старший майор Недопашный. Совсем другой уровень!

Самому отследить и устранить Люцифера?..

Нет, не пойдет. Для отслеживания этого дьявола придется задействовать своих людей, и нет никаких гарантий, что кто нибудь из них не доложит обо всем лично наркому Берия. Даже наверняка кто то доложит. И тогда у наркома сразу возникнут вопросы – откуда, мол, майору Н. Н. Николаеву известна информация, переданная ему, и только ему, народному комиссару, лично?

Максимум, на что можно было пойти, это предупредить Васильцева о появлении Люцифера – пускай уж дальше действует сам.

Неплохо изучив Васильцева, он, Н. Н. Николаев, верил, что тому удастся сладить с этим сатаной. Пусть Васильцеву ангел с небес нашепчет, усмехнувшись, подумал майор. Благо, и Васильцев, и Катя с некоторых пор знают, что у них имеется свой собственный ангел хранитель.

Ангел Митенька!

– Рыбку то, рыбку забыли, товарищ майор! – крикнул водитель, когда он уже выходил из машины.

«Забывчивость – признак старости, – подумал Н. Н. Николаев, забирая у него садок с рыбой. – Ну да ничего, глядишь, повоюем еще!»

Глава 10

Стопами апостолов (Продолжение)

После исчезновения с Сухаревки Васильцева (будучи членом Тайного Суда, тот переехал на более комфортабельную квартиру в центре города) исчез оттуда и мазурик Федька Федуло: некого ему было теперь подстраховывать, следя из за своего котла.

Другие мазурики вернее всего решили, что помер Федуло. Вряд ли долго сокрушались…

Да он и вправду помер, Федька Федуло – в ухо надуло, не было такого больше на земле. А был теперь чистенько одетый Викентий Викентиевич Непомнящий, проживающий в четырехкомнатной квартире на Мясницкой, сходства с тем Федькой Федулой почти не имеющий. Этот Викентий Непомнящий трудился с утра до вечера, силясь постичь школьные премудрости, не доставшиеся ему в бытность тем самым чумазым Федькой Федулой. В особенности налегал на математику. Трудная была наука!

Теперь даже того очкастого Васильцева зауважал больше, чем прежде. Надо же! Настоящий математик! По собственному желанию эту математику превзошел! С головой, стало быть, мужик.

Викентий Иванович учил другому, многому – и как одному, без оружия отбиться от шестерых, и как от слежки уходить, и как самому осуществлять слежку. Ученик платил за то учителю апостольским терпением и за год осилил то, что иному и за пять лет не превозмочь.

Однажды вечером Викентий Иванович вернулся домой мрачнее тучи, таким его Викентий младший прежде не видел никогда.

Чай пили в полном безмолвии, младший Викентий чувствовал, что сейчас лучше не встревать. Наконец Викентий Иванович сам начал разговор. Оказывается, у Тайного Суда появился новый, по настоящему могущественный враг.

Спросил:

– Как по твоему, какая сила властвовала над людьми со времени возникновения человечества, что заставляло людей истреблять себе подобных, сметать с лица земли царства, империи, целые цивилизации?

– Жадность, наверное, – предположил Викентий младший.

Но Викентий Иванович покачал головой:

– Нет, жадность появилась позже. А предшественник ее – величайший из всех земных владык. И имя ему – Голод. Он сильнее всех полководцев и древнее всех земных царств.

Бывший Федуло вспомнил недавний голод в стране, когда всю солому с крыш объели, а потом и люди людей стали есть. В тот голод он и родителей схоронил, а сам – в Москву, мазуриком, чтобы тоже с голодухи не сдохнуть.

– Тогда, – сказал он, – большевики и НКВД – все равно самые сильные на земле: такой голодухи, как при них, наверно, давно уже не было.

– Потому они и смели огромную империю, – согласился Викентий Иванович. – Но только, уверен, эта победа недолгая, если мерить в исторических масштабах. Когда нибудь люди будут жить сытнее – и их тоже сметут. Царь Голод им неподвластен, это лишь временный союз. Да, временно у них общая армия, но подчиняется она, поверь мне, не Ворошилову и Тимошенке.

– Вы – про Красную армию? – спросил младший Викентий.

– Я – про куда более многочисленную армию, чем любая РККА , – ответил Викентий Иванович, – про армию, существующую повсеместно. Я – про армию нищих.

– Но что они могут, нищие, без пушек, без пулеметов, без аэропланов?

– О, если только пожелают – могут они очень многое! И никакие пушки с аэропланами им не нужны. Иное дело, что на это необходимо решение их земного владыки.

– У них и владыка есть?

– А как же! Династия их владык самая древняя, древнее Египта и Вавилона, поскольку нищие существовали на земле всегда. И сейчас ими правит очередной король нищих, имя его Лука, и могущество его почти безгранично… Я говорю «почти», ибо существует еще одна сила, столь же древняя, поскольку лишь она может утолить голод нищих.

Викентий младший посмотрел на него вопросительно.

– Я имею в виду помойки, – объяснил Викентий Иванович. – Да, да, помойки, которые, как и голод, существовали и существуют всегда и везде на земле. Порой они были единственным спасением нищих от голодной смерти… (уж кому кому, а бывшему Федуле то мог бы этого и не объяснять; без помоек все мазурики давно бы перемёрли). Но помойки тоже не всегда могли оставаться без хозяина, – продолжал Викентий Иванович, – поэтому с некоторых пор возникла династия, такая же, видимо, древняя, как династия королей нищих. Это династия императоров помоек, и нынче ее возглавляет некий Фома. Вместе они представляют силищу, равной которой не было и нет.

– А от Тайного то Суда что им нужно? – нахмурился Викентий.

– То то и оно – пока это не ясно. Но одно нападение уже было, так что имей в виду, отныне мы пребываем на чрезвычайном положении, нужна ежесекундная бдительность. Те, с кем мы столкнулись, намного сильнее нас.

Младший Викентий долго молчал, прежде чем решился спросить:

– А вы сами их видели? Ну, тех короля с императором?

– Не только видел, – вздохнул Викентий Иванович, – но даже один раз привелось побывать в их логове, и такого там насмотрелся!.. Не приведи господь оказаться там еще раз!