Сын менестреля

© Т. Черезова, перевод, 2014

© А. Ларионова, иллюстрации, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

1

– Морил, хватит грезить наяву! – воскликнула Линайна.

– Пора наряжаться, – потрясла брата за плечо Брид. – Мы уже почти в Деренте.

Морил укоризненно вздохнул. Он вовсе не замечтался, мать зря его упрекает. Он просто смотрел на белую дорогу, уводившую их на Север, и радовался, что уезжает с Юга. Весна только наступила, а тут уже слишком жарко. Но это на Юге еще не самое плохое. Необходимость все время держаться настороже – вот что хуже всего. Тут нельзя сказать лишнего слова – ни в прямом смысле, ни в переносном, – иначе того и гляди окажешься в тюрьме. Все за всеми следят и чуть что бегут с доносом. Даже отец некоторые песни на Юге исполнять не решался, чтобы их не сочли подстрекательством к мятежу. А Морилу как раз эти песни больше всего нравились. Они родились на Севере, в графстве Ханнарт, как, впрочем, и сам Морил. А его любимый герой, Адон, в давние времена был правителем Ханнарта.

– Опять замечтался! – резко одернула его Линайна.

– А вот и нет, – заявил Морил.

Он слез со своего места позади козел и поспешно перебрался в заднюю, крытую часть повозки. Его мать и сестра уже переодевались в ярмарочные костюмы, расшитые блестками и мишурой. Линайна, белокожая, светловолосая и все еще необычайно красивая, была в серебре и светлом золоте. Брид, более смуглая и темноволосая, нарядилась в платье, переливающееся всеми цветами павлиньих перьев. Линайна развесила костюм Морила на подставке для инструментов, и Морил протиснулся в дальний конец повозки, чтобы переодеться. Двигаться приходилось осторожно, чтобы ненароком не ударить квиддеру и не поцарапать ручной орган. Все инструменты блестели от множества прикосновений рук, но были в отличном состоянии. Каждому было отведено свое место. В повозке для всего были свои места. На этом настаивал Кленнен. Он говорил, что иначе жить в маленькой повозке попросту невозможно.

Переодевшись, Морил спрыгнул с повозки и пошел рядом, чтобы размять ноги. Теперь на нем был такой же цветастый наряд, как у Брид. Солнечный зайчик прыгнул Морилу на волосы, и они вспыхнули маленьким костром. Ослепительно-рыжий, Морил унаследовал белую кожу матери, и каждую весну его щеки и нос обсыпало тысячью веселых веснушек.

– Знаешь, мама, – сказала Брид, – по-моему, Морилу этот цвет не идет.

Она твердила это перед каждым выступлением с самого Холанда.

– Зато привлекает внимание, – ответила Линайна и села править, чтобы Кленнен и Дагнер тоже смогли переодеться.

Морил сошел с дороги на влажную молодую траву, которая щекотала и чуть царапала ему ступни. Отсюда, со стороны, ему была хорошо видна повозка, их дом на колесах. Она была раскрашена в несколько броских цветов, преимущественно в розовый и золотой. Золотыми и небесно-голубыми буквами на боках повозки были написаны слова «Кленнен-менестрель». Выглядело аляповато, конечно, но Морил все равно ее любил. Повозка ехала бесшумно, потому что была хорошо подвешена и тщательно смазана. Олоб, ухоженный гнедой конек, тащил ее легко, не напрягаясь. Кленнен часто повторял, что не отдаст Олоба даже за целое графство. Упряжь Олоба (на самом деле его звали Барангаролоб – Кленнену нравились длинные имена) была алой и золотой, с большими медными побрякушками, и выглядела так же великолепно, как и все остальное. Морил как раз думал о том, что его мать и Брид, сидящие на козлах, похожи на двух королев или на королеву и принцессу, когда Кленнен выглянул из завешенного парусиной задка повозки.

– Любуешься нами, да? – жизнерадостно спросил он.

Морил с улыбкой кивнул.

– Это как жизнь, – провозгласил Кленнен. – Что внутри – никто не знает, важно лишь то, как мы выглядим и что за представление показываем. Запомни это.

Его голова снова исчезла.

Морил продолжал улыбаться. Отец постоянно велел ему запоминать всякие странные измышления. Скорее всего, через день-другой он велит Морилу повторить то, что сейчас изрек. Морил попытался обдумать слова отца – отстраненно-мечтательно, как думал обо всем, – но так и не смог понять, почему их наряды похожи на жизнь. Жизнь вовсе не розово-золотая. Ну, разве что местами. Но тогда правильнее сказать, что жизнь – это повозка.

Он все еще размышлял над этим, когда дорога нырнула под своды высоких деревьев, покрытых бледными бутонами, и верх повозки с шумом опустился, открыв Кленнена и Дагнера, облаченных в алые костюмы и готовых к выступлению. Морил бросился догонять и вскарабкался на повозку. Кленнен жизнерадостно улыбнулся. Дагнер с напряженным осунувшимся лицом – как обычно перед выступлениями – молча сунул Морилу в руки его квиддеру и отпихнул брата на нужное место. Потом он вручил большую квиддеру Кленнену, а Брид – пангорн, сам взял трубу и длинный узкий барабан. К тому времени, когда все были готовы, копыта Олоба уже цокали по булыжнику главной площади Дерента.

– Приготовились! – скомандовал Кленнен. – Два, три!

И они заиграли.

Дерент был небольшим городком. Не так уж много народу вышло на площадь при звуках их первой песни: несколько ребятишек и не больше десяти взрослых. Правда, люди, сидевшие перед таверной, развернули свои стулья так, чтобы лучше видеть музыкантов, но Морилу все равно подумалось, что в Деренте они понапрасну тратят время. Он так и сказал Брид, когда Линайна потянулась взять ручной орган у Дагнера.

Мать рассердилась, услышав его слова.

– Ах так, ты, значит, уже слишком великий музыкант для маленького города? Играй себе, а где и когда выступать, пусть отец думает. У него это лучше получается.

Не смущаясь малочисленностью зрителей, Кленнен начал обычное вступление.

– Дамы и господа, подходите и слушайте! Я – Кленнен-менестрель, еду из Холанда на Север. Я привез вам вести и впечатления, песни и истории, старое и новое. Подъезжайте, придвигайте стулья, подходите ближе и слушайте!

У Кленнена был великолепный голос, говорил отец ничуть не менее звучно, чем пел.

Голос разнесся по площади. Все взгляды устремились на Кленнена, потому что его внешность соответствовала голосу. Он был высокий, с пышной рыжей бородой, которая вилась крутыми кольцами, словно пытаясь возместить зарождающуюся лысину на макушке, скрытую под алой шляпой. Но главное, что притягивало к нему людей, – его небывалая, заразительная, всеохватывающая жизнерадостность. Это из-за нее слушатели будто по волшебству появлялись на пустом месте, и толпа быстро росла. Не успел Кленнен закончить свою речь, как вокруг собралось уже сорок или пятьдесят человек.

– Вот видишь! – сказала Морилу Брид.

Однако прежде, чем они успели начать представление, кто-то протиснулся к повозке и крикнул:

– У тебя есть новости из Холанда, Кленнен?

Пришлось песням подождать. Дело было обычное, Морил уже привык к такому и считал новости частью представления и даже обязанностью менестрелей. Особенно на Юге, где у жителей почти не было других возможностей узнать, что происходит в соседней деревне, а уж тем более в соседнем графстве.

– Дайте-ка подумать, – отозвался Кленнен. – В Южном Дейле теперь правит новый граф, внук старого. И говорят, что Хадд снова поссорился с Хендой.

Эта новость никого не удивила: оба графа отличались вспыльчивостью.

– И я слышал… – Кленнен подчеркнул слово «слышал», показывая, что он не хочет вносить смуту. – Я слышал, что это как-то связано с кораблем северян, который в прошлом месяце вошел в гавань Холанда.

Это вызвало взволнованное и осторожное перешептывание: никто не знал, как относиться к тому, что корабль с Севера зашел в Холанд. Люди опасались, не нарушают ли они закон уже тем, что осмеливаются думать об этом событии. Кленнен перешел к другим новостям.

– Граф Уэйволда чеканит новые монеты из меди и бог знает чего еще, которые ничего не стоят. За один золотой получаете больше двух тысяч. Да, вознаграждение за Вестника… – полагаю, вы все слышали о Вестнике?..

Все, конечно, слышали. Вестник был знаменитым шпионом, которого графы Юга очень хотели поймать и казнить за распространение запрещенных слухов и разжигание недовольства. Вот только пока это никому из них не удалось.

– За голову Вестника назначено уже две тысячи золотых, – объявил Кленнен. – Остается надеяться, что его захватят не в Уэйволде, иначе понадобится целый фургон, чтобы довезти вознаграждение. – Это вызвало нерешительный смех. – А ураган, который был в прошлом месяце, унес крышу у барона Брэдбрука, не говоря уже о моем навесе.

К этому времени Линайна успела разобрать полоски бумаги с посланиями, которые просили передать жителям Дерента их друзья и родственники из других мест.

Она начала вызывать адресатов:

– Есть здесь кто-нибудь по имени Корен? У меня для него записка от его дяди из Пеннета.

К ней пробился краснолицый молодой человек, почему-то смущенно признался, что умеет читать, – и получил записку.

– А бабушка Бен здесь?

– Она больна, но я ей передам, – откликнулся кто-то.

Передача вестей продолжалась. Линайна вручала записки тем, кто умел читать, и зачитывала тем, кто читать не умел. На площадь поспешно стекались люди, желавшие услышать новости. Вскоре собралась порядочная толпа. Все были в прекрасном настроении и пересказывали опоздавшим последние вести из Холанда.

Потом Кленнен объявил:

– А теперь я кладу свою шляпу вот здесь, на земле. Если вы хотите, чтобы мы вам еще и спели, сделайте нам одолжение – наполните ее серебром.

Алая шляпа, кружась, приземлилась на булыжник и стала ждать, пустая и нетерпеливая. Кленнен тоже ждал – и почти с таким же видом. И через секунду краснолицый Корен, благодарный за полученную записку, бросил в шляпу серебряную монетку. За ней последовала вторая, потом еще одна. Линайна, пристально наблюдавшая за шляпой, прошептала Брид, что, похоже, заработок будет хороший.

И вот началось настоящее представление.

У Морила не осталось времени на посторонние мысли. Хотя он почти не пел, но должен был вести дискантовую партию, аккомпанируя сладкозвучной большой квиддере отца. Стараться приходилось изо всех сил. Пальцы у Морила начало покалывать, и он подался вперед и подул на них, не переставая играть. Кленнен, как и обещал, исполнял для людей на площади старые любимые песни – баллады, серенады и смешные куплеты – и кое-какие совсем новые. Многие из них были написаны им самим. Кленнен сочинял прекрасные песни. Некоторым из них Брид и Дагнер подпевали, некоторым – аккомпанировали на пангорне, барабане и третьей квиддере, а Линайна все время играла на ручном органе. Она играла хорошо – ведь ее учителем был Кленнен, – но немного механически, словно ее мысли были где-то далеко. А Морил старался изо всех сил, его левая рука скользила по длинному инкрустированному грифу, а правая ударяла по струнам так, что даже кончики пальцев покраснели.

Время от времени Кленнен замолкал и бросал на свою шляпу укоризненно-веселый взгляд. Тогда из толпы обычно появлялась чья-нибудь рука и пристыженно бросала еще одну мелкую монетку к выручке музыкантов. Кленнен посылал всем широкую улыбку и продолжал дальше.

Когда шляпа наполовину заполнилась, он сказал:

– А теперь мне кажется, что пришло время песням из нашего прошлого. Как вы, наверное, знаете, в истории Дейлмарка было множество прекрасных менестрелей, но я считаю, что никому из них не дано превзойти Адона и Осфамерона. Им не было равных. Но Осфамерон – мой предок. Я имею честь происходить от него по прямой линии, от отца к сыну. И говорили, что Осфамерон мог призвать камни с гор, пробудить мертвых ото сна и добыть золото из кошелей мужчин… – В этом месте Кленнен выгнул белесые брови в направлении шляпы, добившись виноватого грошика и взрыва смеха у всех слушателей. – Итак, дамы и господа, теперь я спою четыре песни Осфамерона.

Морил вздохнул и бережно прислонил свою квиддеру к борту повозки. Для старых песен нужна была только большая квиддера, так что он мог передохнуть. И все же он не любил, когда отец их пел. Морилу куда больше была по душе новая, полнокровная музыка. Старая требовала аппликатуры, при которой даже большая квиддера с ее мягкими тонами звучала пронзительно и надтреснуто, и Кленнен почему-то считал необходимым изменить свой низкий певческий голос так, чтобы он тоже стал пронзительным, высоким и странным.

А что до слов… Морил прислушался к первой песне – ну о чем, скажите на милость, пел этот Осфамерон:

Но слушателям это нравилось. Морил слышал, как кто-то сказал:

– Как же я люблю, когда старые песни поют как положено!

А когда песни отзвучали, толпа захлопала и бросила новые монетки.

Потом Дагнер, еще более напряженный и осунувшийся, чем всегда, взял свою квиддеру.

Кленнен сказал:

– А теперь я представляю вам моего старшего сына, Дастгандлена Хандагнера…

Это было полное имя Дагнера: Кленнен очень любил длинные имена.

– Он споет вам несколько своих собственных песен.

Кленнен махнул рукой, приглашая Дагнера выйти на середину повозки. Дагнер, явно нервничая, поклонился толпе и запел. Морил никогда не мог понять, почему эта часть представления так терзает Дагнера. Он знал, что брат скорее умер бы, чем отказался от своего участия в представлении, – и в то же время он никогда не чувствовал себя счастливым, пока его сольное выступление не оставалось позади. Может быть, все дело было в том, что Дагнер исполнял песни собственного сочинения.

Это были странные, сумрачные песенки с необычными ритмами. А Дагнер делал их еще более необычными, принимаясь петь то громко, то тихо – без всякой причины или, может, от волнения. И было в этих песнях что-то неотвязное. Мелодии застревали в голове, и люди часто ловили себя на том, что напевают их, хотя, казалось, уже давно забыли. Морил слушал, смотрел – и завидовал сочинительскому дару Дагнера. Он отдал бы свою… нет, ну палец на ноге… чтобы что-то придумывать.

пел Дагнер, и постепенно толпе начинало нравиться его пение. Внешность у Дагнера была неинтересная: худой и белобрысый, с большим кадыком, – и всем казалось, что песни у него тоже будут неинтересные. Но когда он закончил выступление, ему захлопали и бросили еще монеты. Дагнер стал аж сиреневым от удовольствия и до конца представления чувствовал себя почти непринужденно.

Представление подходило к концу. Вся семья исполнила еще несколько песен вместе и закончила «Веселыми холандцами». На Юге они всегда заканчивали этой песней, и зрители ее подхватывали. А потом пришло время укладывать инструменты и отвечать людям, которые подходили к ним, чтобы поговорить.

Так бывало после каждого выступления. Всегда находились несколько человек, которые хорошо знали Кленнена. Всегда Дагнера осаждала стайка смешливых девушек, упрашивая рассказать, как он сочиняет песни, что Дагнер никогда не мог объяснить, хоть неизменно и пытался. Всегда какие-то добрые души говорили Морилу, что он хороший музыкант для столь юного возраста, а вокруг Линайны и Брид собирались господа, норовившие нашептывать им глупые нежности. Кленнен неизменно подмечал этих господ зорким оком, особенно тех, которые подходили к Брид. Бедняжка Брид в своем костюме для выступлений казалась взрослее, чем на самом деле (а ей было всего тринадцать), и совершенно не знала, как быть с шепчущими господами.

– Ну, меня ведь учил мой отец, – объяснял Морил.

– Они просто приходят мне в голову, как… э-э… мысли, – объяснял Дагнер.

– Вы же Линайна, правда? – негромко спрашивал господин у передка повозки.

– Правда, – отвечала мать.

– Я не расслышала, что вы сказали, – довольно испуганно говорила Брид другому господину.

– Я не езжу в Ханнарт. У меня были небольшие разногласия с графом, – сказал Кленнен. Он обернулся и одним взглядом отправил восвояси и того господина, которого Брид не расслышала, и того, который признал Линайну. – Но я проеду до Водяной Горы и чуть дальше, – добавил он, снова поворачиваясь к своим приятелям.

Линайна уже собрала деньги и теперь начала их пересчитывать.

– Хорошо, – сказала она. – Мы можем остановиться здесь на постоялом дворе. Так хочется немного пожить под крышей…

Морил и Брид обрадовались. Это было верхом роскоши. На постоялом дворе будут мягкие перины, настоящая ванна и настоящая еда, приготовленная на кухне. Брид облизнулась и радостно улыбнулась Морилу. Морил ответил своей обычной сонной, младенческой улыбкой.

– Нет. Некогда, – заявил Кленнен, когда он наконец освободился и его смогли спросить насчет постоялого двора. – Нам надо торопиться. По дороге мы возьмем пассажира.

Линайна ничего не сказала. Пока Брид, Морил и даже Дагнер пытались спорить, она молча взяла вожжи и тряхнула ими, погоняя Олоба.