Сын епископа

Пролог И облекся в ризу мщения, как в одежду, и покрыл себя ревностью, как плащом.[1]

Эдмунд Лорис, некогда архиепископ Валоретский и примас всего Гвиннеда, взглянул на море сквозь запятнанные солью стекла окна своей башни-тюрьмы и не удержался от кривой улыбки. Редкостное выражение снисходительности к себе ничем и никак не умерило ярость ветра, воющего за плохо пригнанными стеклами, но письмо, спрятанное в требнике под рукой узника, давало ему особое, мрачное удовлетворение. Предложение было королевским, даже если учесть, какое высокое положение он занимал до своего падения.

Осторожно выдыхая давно копившуюся горечь, Лорис наклонил голову и передвинул книгу, чтобы взять ее в обе руки, опасаясь, как бы это движение не позволило тюремщикам, которые могли подглядывать за ним в любое время, заподозрить, что книга ему явно слишком дорога.

Вот уже два года, как его держали в заточении. Вот уже два года, как его мир ограничивался стенами этой монашеской кельи и весьма условным участием в жизни остального аббатства, когда это дозволялось: ежедневным присутствием на мессе и вечерне, всегда в обществе двух молчаливых и чересчур бдительных монахов, а также посещением исповедника — редко одного и того же два раза подряд, и уж всяко, нового каждые два месяца. Если бы не один из послушников, который приносил ему еду и был преизрядным пройдохой, что Лорис обнаружил довольно скоро, у бывшего архиепископа не оказалось никакой связи с внешним миром.

Окружающий мир! Как он жаждал туда вернуться! Два года, проведенные в аббатстве Святого Айвига, были всего лишь продолжением тех гонений, которые начались ровно за год до того, по смерти короля Бриона. В точно такой же прохладный ноябрьский день, как нынешний, Брион Халдейн встретил свой жребий — его вырвала из жизни порожденная адом магия одной из деринийских волшебниц, но его сыну и преемнику, четырнадцатилетнему Келсону, досталось неожиданное наследство: запретные силы. И юный Келсон без колебания вцепился в это нечестивое достояние и воспользовался им, дабы перевернуть вверх тормашками все, что было для Лориса свято, не говоря уже о том, что церковь всегда осуждала применение магии в каком бы то ни было виде. И все это совершалось под прикрытием его «Божественного Права» властвовать и его священного долга защищать свой народ — хотя, как король может оправдать свои сношения с силами зла, и как при этом осуществляется защита, было выше понимания Лориса. К концу ближайшего лета с помощью деринийских еретиков Моргана и Мак-Лайна, Келсону даже удалось настроить против Лориса большую часть его собратьев-епископов. Лишь недужный Корриган остался верен ему, и его чистое сердце отказало, прежде чем его успели подвергнуть унижению, которое впоследствии выпало на долю Лориса. Мятежные епископы искренно верили, что проявили большую доброту, дозволив Лорису присутствовать на так называемом суде, где он был лишен своего сана и осужден на пожизненное суровое покаяние.

Все еще скорбя, но воодушевленный хрупкой надеждой, что все удастся поставить с головы на ноги, бывший архиепископ легонько постучал корешком книги по губам и подумал о тайне, которую она теперь хранила — и все же новая весточка от людей, бывших его сторонниками, вызвала тревогу по поводу того, что творит новый король. Ветер, стонавший у шиферных кровель башен, опоясывавших аббатство с моря, пел о свободе открытых морей, откуда он прилетел, он принес привкус соли и крики чаек, паривших кругами, и приближавшихся к аббатству во всякий час, кроме самой глубокой ночи — и впервые за все время заточения Лорис позволил себе надеяться, что он тоже скоро, быть может, окажется на свободе. Многие и многие месяцы он боялся, что никогда больше не вкусит свободы, разве что — со смертью. О, не настолько он был глупцом, чтобы не подумать, что придется платить — но сейчас он вправе обещать все, что угодно. Действуя осторожно и ловко, он сможет играть то против одних, то против других в свою пользу, и, возможно, станет даже куда могущественней, чем был до своего падения. И тогда он сделается орудием Божьего воздаяния и раз и навсегда изгонит из страны проклятых Дерини.

А деринийская зараза была в самой крови короля, и, возможно, во всем роду Халдейна, не только в одном Келсоне. В самом начале Лорис считал запретные чары Келсона исключительно наследием его матери-Дерини, несчастной женщины, терзаемой угрызениями совести, которая и поныне жила в строгом затворничестве в другом отдаленном аббатстве, молясь за душу своего сына-Дерини, равно как и за свою, и посвятив жизнь искуплению зла, которое несла в себе. Она покаялась в своем грехе перед всеми в тот торжественный день коронации Келсона, готовая отдать жизнь, а то и душу, чтобы охранить юношу от чародейки, виновной в смерти его отца.

Но королева Джехана, какова бы ни была ее воля, не могла вершить за Келсона его бой; и, в конечном счете, юному королю пришлось встретить вызов, рассчитывая на собственные силы, неисчерпаемые силы, как выяснилось, вполне под стать вызову, но страшащие своей истинной природой. Признавая, что деринийская кровь матери могла здесь кое-что прибавить, Келсон во всеуслышание провозгласил священное право короля источником своих вновь обретенных способностей. Лорис страшился и другого, даже тогда, ибо помнил все, что рассказывали об отце мальчика.

В сущности, чем больше Лорис думал об этом — а у него было предостаточно времени, чтобы думать последние два года — тем больше приходил к убеждению, что Бриона и, соответственно, его предков, доселе не вызывавших подозрений, следовало винить в происходящем с Келсоном не меньше, чем Джехану. О том, насколько давно в этот род проникла зараза, можно было лишь догадываться. Разумеется, и Брион, и его отец, и предшественники время от времени привечали Дерини у себя при дворе. Ненавистные Морган и Мак-Лайн были всего-навсего самыми последними и самыми крикливыми из многих им подобных — а второй, между прочим, священник — лицемер до мозга костей; им обоим Лорис желал самой скверной участи, ибо эти двое во многом отвечали за нынешнее положение.

А касательно Бриона, кто мог отрицать, что король однажды схватился один на один со злокозненным Дерини и убил его? Лорис, тогда всего-навсего приходской священник с большими надеждами на продвижение, узнал о случившемся лишь через вторые и третьи руки, но даже при первых всплесках народного ликования по случаю победы короля у епископа вызвало холодок настойчивое предположение, что противник Бриона, отец женщины, виновной, в конечном счете, в его смерти, пал не только от меча Бриона, но и от загадочной мощи, которой владел сам король. Месяц спустя в тавернах смятенные очевидцы, которым развязывал языки эль, с опаской шептали о магии, которой воздействовал на короля Морган накануне судьбоносной схватки — и, благодаря ей, вырвались на свободу грозные силы, которые, как утверждал Брион, были благими, унаследованными им от отца-государя; но даже это допущение бросало на короля мрачную тень, насколько это касалось Лориса. Этот честный, пусть несколько суровый по своим верованиям человек, не был настолько наивен, чтобы согласиться, будто чистота помыслов и священное рвение — или Божественная милость к помазанному королю — послужили к спасению Бриона, хотя он держал свои предчувствия при себе, пока был жив Брион.

Теперь Лорис точно знал, что лишь такая мощь, какой обладал самый Враг, могла принести Бриону победу над таким противником, столь его превосходившим. И если эта мощь была дарована или даже просто высвобождена одним из проклятых Дерини, источник ее был очевиден: недоброе наследие из тьмы долгих лет союза с нечестивым племенем. Двойной опасный дар — от Бриона и Джеханы — падал двойным проклятием на их отпрыска. Для Келсона не оставалось надежды на избавление, и его надлежало уничтожить.

В силу тех же доводов не должно было щадить и Нигеля, брата Бриона, с его птенчиками — ибо, хотя в их жилах не текла кровь Джеханы, они, как и Келсон, происходили из рода Халдейнов, от королей, которые поколение за поколением несли в себе деринийское проклятие со времен Реставрации.

Страну надлежит избавить от этого зла, очистить от темной деринийской заразы — следовало возвести на престол Гвиннеда новую королевскую династию — а кто лучше подходил и кто имел больше законных прав, нежели древний королевский род Меары, человеческий до мозга костей, один из сторонников которого ныне предлагал помощь законному примасу Гвиннеда, если только этот примас поддержит их в борьбе за независимость.

Ощутив дрожь, Лорис опустил свой требник на грудь под домотканую шерстяную рясу и укутал плечи прохудившимся плащом — он, который нашивал тонкое полотно и шелк и меха, прежде чем лишился должности! Два года простой и скудной жизни у Безмолвных Братьев убавили на пядь и без того тонкую талию и обточили до еще большей резкости соколиные черты, но голод, который ныне терзал епископа, был отнюдь не плотским. Как только он положил ладонь плашмя на оконное стекло, на глаза ему попался аметист его перстня — единственное, что осталось от его прежнего титула — и он с блаженством вспомнил слова из письма, лежавшего у самого сердца:

«Меара не станет больше склоняться перед деринийским королем, — гласило послание, вторя его собственному решению. — Если вы одобряете этот замысел, просите, чтобы вам отпустил грехи монах по имени Джеробоам, который явится в течение недели проповедовать, и руководствуйтесь его советами. Пока Лаас…»

Лаас. Одно это название вызывало в мыслях образы древней славы. То была столица независимой Меары за сто лет до того, как первые Халдейны явились в Гвиннед. Из Лааса суверенные властители Меары правили своими землями столь же горделиво, сколь и любой Халдейн, и земли их были ничуть не хуже. Но у Джолиона, последнего меарского государя, были только дочери к тому времени, когда он лежал на смертном одре сто лет назад, и старшей, Ройзиан, исполнилось всего двенадцать. Не желая, чтобы его земли достались жадным опекунам, регентам и проходимцам-женихам, Джолион завещал свою корону и руку Ройзиан самому сильному человеку, которого смог найти — Малкольму Халдейну, недавно возведенному на гвиннедский престол, своему былому противнику, снискавшему немалое уважение. Но последнее деяние Джолиона не нашло горячего отклика в сердцах сынов Меары; властитель плохо изучил свою знать. Прежде чем Малкольм успел взойти на брачное ложе со своей нареченной, мятежные меарские рыцари похитили обеих сестер и провозгласили младшую из них, близнеца Ройзиан, суверенной правительницей Меары. Малкольм подавил последовавший бунт менее чем за месяц, захватил и повесил нескольких из главарей, но так и не напал на след похищенных принцесс, хотя позднее не раз и не два сталкивался с их наследниками. Он перенес столицу Меары из Лааса в расположенный ближе к центру Ратаркин на следующее же лето — одновременно чтобы облегчить управление и уменьшить значимость Лааса, символа прежней меарской самостоятельности; но древний город с тех пор то и дело становился ядром смут, которые затевали младшие ветви старинного королевского дома, с каждым новым поколением беспокойство вспыхивало и столь же быстро угасало после того, как войска Халдейнов проносились по княжеству, подавляя мятеж в зародыше, и после казни очередного претендента. Малкольм и его сын Донал с величайшим тщанием занимались периодическим «наведением порядка в Меаре», как называл это Донал, но король Брион только один раз предпринял подобный поход за время своего правления — вскоре после того, как у него родился сын. Подобное предприятие, сколь угодно необходимое, вызывало у него такое отвращение, что он избегал даже помышлять о повторении карательного похода поколение спустя.

Похоже теперь мягкость Бриона могла стоить престола его сыну. У нынешнего меарского претендента не было причин любить короля Келсона — то была женщина, потерявшая мужа и ребенка, когда Халдейны в последний раз направили свои силы в Меару. По Меаре даже гуляли слухи, будто Брион бесстрастно наблюдал, как царственного младенца предали мечу, — ложь, распространявшаяся меарскими бунтовщиками, хотя правдой было то, что дитя погибло. Вскоре после того самозваная княгиня Кэйтрин Меарская, потомок двойняшки славной королевы Ройзиан, взяла себе в мужья и спутники честолюбивого младшего брата одного из гвиннедских вассалов и скрылась в горах, дабы порождать мятежи и новых претендентов — пока смерть Бриона не побудила их покинуть убежище. И как раз один из посланцев Кэйтрин был человеком, который связался с Лорисом.

Вздыхая, Лорис подошел к окну своей тюрьмы, глядя, как пелена осеннего шквала подбирается к берегу с северо-запада, отлично понимая, что многие сочтут то, что он намеревается совершить, изменой. Он так не думал. Это было действенным средством. Если он чему-то научился за более чем полвека служения истинной вере — так это тому, что целостность Святой Матери Церкви зависит от мирских дел не меньше, чем от духовных.

Более высокая присяга, нежели та, что связывала его с любым мирским правителем, определяла его будущие действия, ибо как епископ и как духовный пастырь он обязан был, прежде всего, искоренить зло и развращенность. А источник развращенности, таился в дьявольском племени, именуемом Дерини.

Всех Дерини надлежало извести, вплоть до самых последних. Прошло время, когда можно было миндальничать, пытаясь спасти их души. Хотя Лориса ужасала одна мысль о том, чтобы поднять руку на помазанного короля — Келсона, которого короновал он сам, мысль о том, чтобы на престоле восседал слуга тьмы, вызывала куда большее отвращение.

Мальчик затеял дерзкую игру. Но, в конце концов, королевской крови дано будет очиститься. Ради спасения каждой души в Гвиннеде, деринийская ересь должна быть вытравлена — и Эдмунд Лорис прибегнет к любым средствам, которые будут содействовать его цели.

Глава I Поставил его господином над домом своим и правителем надо всем владением своим, чтобы он наставлял вельмож его по своей душе, и старейшин его учил мудрости.[2]

Епископ Меары был мертв. В более спокойные времена это событие вызвало бы лишь самое отвлеченное любопытство у герцога Аларика Моргана, ибо Корвин, его герцогство, располагалось на другом краю Гвиннеда, вне пределов досягаемости любого меарского прелата. Существовали епископы, кончина которых обернулась бы для Моргана личной потерей, но Карстен Меарский к их числу не относился.

Не то чтобы Морган считал Карстена своим врагом. Напротив, несмотря даже на то, что старый епископ принадлежал к совершенно иному поколению и был взращен в эпоху, когда страх перед магией доводил до бешенства нетерпимых людей, весьма превосходивших могуществом деринийского герцога Корвина, Карстен никогда не поддавался соблазну скатиться до открытой войны, как некоторые другие. Когда по восшествии на гвиннедский престол несовершеннолетнего Келсона Халдейна стало ясно — и чем дальше, тем делалось яснее — что юный король унаследовал от кого-то магические способности, которые Церковь вот уже много лет осуждала как ересь, а Келсон намеревался использовать свою мощь для защиты королевства — Карстен мирно удалился в свои епископские владения в Меаре, не желая выбирать между своим фанатиком-архиепископом, гонителем Дерини, и своими более умеренными собратьями, которые поддержали короля, несмотря на все сомнения, которые вызывала его деринийская душа. В конечном счете, взяли верх сторонники короля, и низложенный архиепископ Лорис томится и поныне за надежными стенами Аббатства Святого Айвига на высоких морских скалах к северу от Кэрбери. Сам Морган счел приговор слишком мягким по сравнению с тем, какой вред принес Лорис отношениям Дерини и людей своими кознями, но таково было предложение мудрого Брадена Грекотского, сменившего Лориса, и его пылко поддержало большинство епископов Гвиннеда.

Никакого подобного большинства не обнаружилось на собрании, за которым теперь наблюдал Морган, созванном в Кулди с тем, чтобы избрать преемника старому Карстену.

Когда неожиданно опустел Престол Меары, это всколыхнуло старые-престарые споры о том, кому его занять. Поборники меарской независимости призывали избрать прелата, рожденного в Меаре, с тех пор, как Морган что-либо помнил, и эти призывы тщетно гремели при, по меньшей мере, трех королях из рода Халдейнов. То был первый случай, когда юному Келсону пришлось столкнуться с непрекращающимся спором, но учитывая, что король менее двух недель назад отпраздновал свое семнадцатилетие, похоже, далеко не последний. Он и теперь обращался к епископам, собравшимся в палате, оговаривая обстоятельства, которые им бы следовало учесть, решая дело в пользу кого-либо из множества кандидатов.

Подавив кашель, Морган подвинулся вперед на твердом каменном сиденье на галерее для слушателей и устроился поудобнее близ тяжкого занавеса, глядя вниз. С его места была видна лишь спина Келсона, холодного и чопорного, в долгополом алом церемониальном платье, но Конал, старший сын принца Нигеля, второй по праву престолонаследник после своего отца, виднелся в профиль справа от Келсона, и выглядел откровенно скучающим. Сами епископы казались достаточно внимательными, но у многих из тех, кто взирал на них со скамей на ярусах вдоль стен, были встревоженные лица. Морган смог определить нескольких из главных соперников в борьбе за Меарский епископат.

— Таким образом, мы желаем заверить вас, что Корона не вмешается сколько-нибудь неподобающе в ваши выборы, господа, — говорил король, — но мы призываем вас тщательно рассмотреть кандидатуры, которые предстанут перед вами в ближайшие дни. Имя того, кого, в конечном счете, изберут, не так важно для нас, но мир в Меаре значит неизмеримо много. Вот почему мы в эти последние месяцы объезжали наши меарские владения. Мы признаем, что главная обязанность епископа — это обеспечить духовное руководство, и все же мы были бы до крайности наивны, если бы не признавали, что также и мирская власть входит в обязанности занимающих этот пост. Все вы прекрасно осознаете, насколько весомы ваши мнения для наших светских замыслов.

Он продолжал свою речь, но Морган опустил занавес с томительным вздохом и сложил руки на балюстраде, позволив своему вниманию рассеяться, и тут же уронил голову на руки и закрыл глаза.

Они уже через все это проходили. Морган не участвовал в королевской поездке, ибо у него случилось срочное дело в Корвине, но он явился к королю, как только услыхал весть о смерти старого Карстена. Во время первого же его вечера при дворе архиепископ Кардиель коротко ознакомил его с тонкостями обстановки и приемлемыми кандидатами, а Келсон между тем прислушивался, Дункан же время от времени вставлял кое-что насчет своих собственных наблюдений. Теперь Дункан сидит там, внизу, подле Кардиеля, уравновешенный и сосредоточенный, в черном церковном платье — ему тридцать один, он молод даже для того, чтобы служить секретарем епископа, и тем более для самого епископского сана, хотя он проявил себя достаточно многообещающим целых пять лет назад, чтобы его назначили духовником Келсона, тогда еще принца, и дали ему подобающее звание.

Не то чтобы Дункану предстояло стать преемником Карстена, хотя многие могли такого опасаться, если бы знали о близящемся изменении его статуса. К счастью, большинство не знало. Епископам, разумеется, было известно, что Кардиель решил сделать Дункана своим помощником еще до смерти Карстена и усердно продвигал его избрание как одну из первоочередных задач несколько дней назад, когда был созван собор.

Но отчасти из-за того, что светский статус Дункана уже представлял собой затруднения для этих замыслов, а отчасти из-за того, что он желал отложить церемонию посвящения до ближайшей Пасхи, до сих пор никто и ничего не провозгласил во всеуслышание. Само присутствие Дункана на соборе под предлогом исполнения секретарских обязанностей оказалось достаточным, чтобы подняли брови представители меарского духовенства и наблюдатели-миряне из их свиты.

Озабоченность меарцев вызывало отнюдь не то, что Дункан, как и Морган, был Дерини — хотя деринийский вопрос, разумеется, представлял особую сложность с самого начала и, несомненно, его еще долго нельзя будет сбросить со счетов. Почти два столетия никому, известному как Дерини, не дозволяли принимать духовный сан. Открытие, что Дункан — Дерини, и все-таки оказался рукоположен, словно кипятком ошпарило духовенство, принявшееся судить да рядить, а сколько других Дерини могло тайно служить священниками, к возможной погибели бессчетных людских душ, кои они могли наставлять — и сколько их теперь? Как узнать, насколько опасна зараза, если неопознанные Дерини живут бок о бок с добрыми христианами. Сама эта мысль доводила фанатиков вроде Эдмунда Лориса едва ли не до апоплексического удара.

К счастью, в итоге все-таки возобладали более трезвые суждения, нежели Лориса. Находясь под защитой короля-полукровки, Дункан с Морганом сумели убедить большинство церковных иерархов, что они оба, по меньшей мере, не соответствуют образу врага, столь долго приписывавшемуся Дерини, ибо, разумеется, недруги рода людского не стали бы столь основательно подвергать себя опасности, дабы спасти своего короля и королевство от кого-либо другого из своего племени.

Но, в то время как Морган мог быстро вернуть себе положение, не столь отличное от того, каким наслаждался до смерти Бриона — его знали и порой боялись за то, чем он был, но, тем не менее, волей-неволей уважали, пусть лишь вследствие угрозы того, что он мог бы натворить, если его вывести из себя — то с Дунканом обстояло несколько сложнее. После того, как он и Морган заключили мир с епископами, священник-Дерини потратил немало мучительных недель, примиряя свою совесть с тем, что он принял священство, которое, как он знал, было запретно для Дерини. Он вновь приступил к своим обязанностям священнослужителя только после победы Келсона на Ллиндрутском поле.

В пользу Дункана, по меньшей мере, было хотя бы то, что лишь немногие за пределами консистории и двора знали, что он Дерини. И, какие бы слухи да намеки не разносились шепотом вне круга посвященных, привычка Дункана тщательно избегать любых прилюдных проявлений волшебной силы не дала подкрепить подозрения доказательствами. Большинство не знало, что он сам Дерини, известно было только, что он с ними якшается — в особенности, с Морганом и королем. Арилан, ныне епископ Дхасский, тоже был Дерини, но из епископов это знал один Кардиель — да плюс жалкая горсточка тех, кто был саном пониже епископа — ибо ни Арилану, ни Дункану не пришлось явить свою мощь в бою против Венцита при на Ллиндрутском поле два года назад. Морган не полностью доверял Арилану, но был уверен, что он и Кардиель во многом ответственны за то, что Дункана, пусть настороженно, но принимали в среде духовенства. Разумеется, Дункана не изберут епископом без их поддержки.

Причины же, по которым меарцы недолюбливали Дункана, были связаны исключительно с его мирскими делами; ибо по смерти отца, не оставившего другого наследника, Дункан принял титул герцога Кассана и графа Кирни, а оба некогда принадлежали Старой Меаре. Для поборников меарской независимости, не покладая рук трудившихся во имя грядущей Возрожденной Меары, герцог Кассан, верный Гвиннедской короне, был лишь докукой у северной границ: знай, ходи да не спускай с него глаз, как многие годы не спускали глаз с отца Дункана. Но если такой герцог — еще и высокопоставленный служитель Церкви, а единственный в Меаре епископат неожиданно оказывается свободен, дела принимают совершенно иной оборот. Верный королю герцог Кассанский, который станет еще и епископом Меарским, получит одновременно духовную и светскую власть над двумя обширными областями. Более того, избрание Дункана в епископы любой епархии возбудило бы в Меаре подозрения. Ибо даже если бы у него самого не было подобных устремлений, его настрой существенно повлияет на подбор того, кто в итоге займет Меарский престол. Преподобный герцог Кассан, таким образом, представлял собой угрозу, хотя он пока что и казался безобидным секретарем-священником, мирно сидящим подле архиепископа Ремутского.

Вновь подавив кашель, Морган опять взглянул вниз в палату — там Келсон все еще продолжал свою речь — затем взгляд Моргана лениво скользнул по его собственному телу — да, ему немалых усилий стоило сделать свой образ менее устрашающим за последние два года. Исчез мрачный черный наряд, который более молодой и дерзкий Морган с удовольствием нашивал, будучи тенью и конфидентом Бриона. Кардиель начистоту заявил ему, что подобные пристрастия лишь способствуют укреплению того предубежденного взгляда на Дерини, который еще присущ большинству.

— Зачем одеваться, точно Враг Рода Людского? — спросил его Кардиель. — Ты показал своими многочисленными действиями, что служишь Свету, а не Тьме. Послушай, ты со своими светлыми волосами и этим тонким лицом, словно сошел с росписей купола моей часовни: один из посланцев Господа, возможно даже, сам благословенный Михаил!

И лорд Рэтолд, его гардеробщик в Короте, не менее безжалостно допекал его по поводу его герцогского облика.

— Вы просто обязаны думать о вашем народе, ваша светлость! — упрямо твердил ему Рэтолд. — Вы одеваетесь, точно простой солдат, чуть вам дашь волю. Никому нет радости думать, что он служит обнищавшему господину — или если прочие так думают! Это вопрос чести.

И вот, если только не требовалось пробираться где-то незамеченным, черная кожа откладывалась в сторону и заменялась цветными тканями: сперва винно-красным плащом — добровольная уступка требованиям к его званию Королевского Защитника; но заставить себя снизойти до малинового, который предпочитал король, он не смог; и носил этот плащ поверх привычного и неброского серого платья, очень мало украшенного. Затем последовали темно-синие тона, а далее — зеленое, золотое и даже многоцветное — богатые оттенки самоцветов, а не жемчужные переливы. Наконец, они даже стали ему нравиться.

Сегодня его доверенный служитель подобрал для него растительные тона: сине-зеленый плащ, подбитый и отороченный по вороту серебристым лисьим мехом поверх шерстяного с узелочками одеяния чуть посветлее, длиной до щиколоток с разрезами сзади и спереди, чтобы удобнее было ездить верхом. Полы и манжеты были жесткими из-за множества вышитых золотом изображений корвинских грифонов; горловина закалывалась серебряной пряжкой в виде полумесяца, принадлежавшей некогда его матери.

Под платьем он и сегодня, как всегда, облачился в тонкую кольчугу: легкая, почти невесомая, она защищала от чего угодно, кроме целенаправленного удара кинжалом. Но там, где когда-то металл в открытую блестел у запястий и горла, грозно, воинственно, в ожидании постоянных бед, он был теперь скрыт рубахой из роскошного плотного шелка, а между металлом и кожей Морган носил рубашку из мягкой шерсти. Ножны у левого бедра украшали оправленные в серебро кристаллы кассанского дымчатого кварца размером с ноготь большого пальца — Дункан подарил ему эти ножны на день рождения два месяца назад: вполне мирное роскошество, даже если клинок в ножнах столь же годен для дела, сколь и всегда.

Клинок покороче находился за правым голенищем, так что облеченная в перчатку рука всегда могла легко достать до рукоятки, и при этом Морган еще носил узкий стилет, покоившийся у левого предплечья и присоединенный ремнем к запястью — там, под кольчугой. На шее у него висела позолоченная цепь Главнокомандующего, которую вручил ему Келсон на последнем Рождественском Приеме, и на каждом ее звене были выгравированы львы Халдейнов и грифоны Корвинов, ловившие друг друга за хвост. Прежде Морган не понял бы такой шутки.

Он вздохнул, подвинулся, и звяканье цепи, задевшей каменную балюстраду, опять вернуло его к действительности. Пока Морган витал в облаках, внизу вместо голоса Келсона зазвучал какой-то другой голос — быстрый взгляд в просвет меж занавесей помог удостовериться, что это — архиепископ Браден. За несколько секунд до того, как поднялся дверной засов, Морган почуял приближение короля, несмотря на то, что ум его был направлен на другое. И он уже поднимался, чтобы слегка наклонить голову, когда внутрь вошел Келсон.

— Не стоит и пытаться застичь тебя врасплох, — заметил юноша с улыбкой. — Ты, кажется, всегда знаешь, что я иду. Ну, как я справился?

Морган пожал плечами и улыбнулся в ответ.

— То, что я слышал, было превосходно, мой повелитель. Должен признаться, что я сегодня рассеян, и в конце ничего не уловил. Мы столько раз проходили через это в Дрогере.

— Знаю. Я и сам чуть не умер от скуки, — на лице Келсона вспыхнула еще более печальная улыбка, когда он подался вперед, чтобы поглядеть из-за занавеса, как только что делал Морган. — И все-таки, это надо было сказать.

— Ну да.

Король стоял рядом, сосредоточенно прислушиваясь, а Морган тем временем снова подумал, как много изменилось за последние три года. Келсон вырос более чем на пядь с того дня, как Морган явился помочь сокрушенному горем четырнадцатилетнему мальчику удержать престол. Теперь этот мальчик был мужчиной — пусть не таким высоким, как Морган, но уже выше, чем его покойный отец, хотя не столь основательно сложенным. В других отношениях он также явно превзошел своего отца Бриона. Он уже теперь знал больше о своем магическом наследии, нежели когда-либо знал Брион, и куда больше — о том, что свойственно людям.

А глаза-то у него те же: серые глаза Халдейнов, которые способны проникнуть в любую загадку и читать в людских душах, даже если эта чисто человеческая сила не подкреплена халдейнской магией. Шелковистые черные волосы тоже как у Бриона, хотя Келсон в последнее время отпустил их куда длиннее, нежели у отца — надо лбом короткая челка, а по бокам — почти касаются плеч. Золотой обруч с орнаментом из хитро переплетенных линий не позволял им падать на лицо. Но сзади, у высокого стоячего ворота его парадного одеяния, они были взъерошены. Келсон провел по ним пятерней, искоса поглядев на Моргана и лукаво улыбнувшись, и одновременно опустил занавес, который тут же упал на место.

— Я решил сделать кое-что, что наверняка придется тебе не по вкусу, — сказал король и принялся сбрасывать с себя тяжелое верхнее одеяние. — Ты ведь, наверное, ужасно рассердишься, если я уеду и оставлю тебя здесь на несколько дней, чтобы ты присмотрел за епископами?

Придав лицу непроницаемое выражение и приняв стойку лакея, Морган поймал келсоново одеяние, прежде чем оно успело упасть на пол, и положил его на край скамьи, а затем взял в руки подбитый мехом алый плащ, в котором король ходил нынче утром.

— Не стану отрицать, что слушать, как свора епископов лается меж собой — одно из наименее любимых мною занятий — или что я предпочел бы, чтобы ты не уезжал слишком далеко в одиночку, — бесстрастно заметил он. — С другой стороны, у тебя обычно имеются веские причины, если ты хочешь что-то сделать. Куда, собственно, ты задумал податься?

Все еще улыбаясь, король снял свой венец и потер лоб там, где на него давил обруч, прежде чем, развернувшись, подставить спину под плащ, который протягивал ему Морган. Одна из его длинных прядей зацепилась за проволоку в мочке правого уха, на которой покачивался крупный рубин, и он взмахнул рукой, чтобы высвободить волосы, возвращая одновременно на голову свой венец.

— Ну, Морган, ты заговорил, как настоящий придворный, — сказал он, расправляя плащ на плечах и защелкивая застежку, в то время как Морган выпустил его волосы поверх собольего воротника. — Вообще-то мне нужно в Трурилл. Я намеревался включить его в свою поездку этим летом, но, сам знаешь, смерть Карстена мне помешала. И мне представляется, что сейчас у меня последняя возможность отправиться туда, пока не зарядили дожди.

— А почему именно в Трурилл? — спросил Морган. — У тебя есть причина подозревать, что там что-то неладно?

— Нет. Но, если в Меаре будут еще более недовольны, чем теперь, мне бы хотелось быть уверенным в баронах из пограничья. Брайс Труриллский говорит, что он мне предан — все они так говорят, когда я рядом, а они — так далеко от Ремута, — но еще несколько недель, и он окажется для меня вне пределов досягаемости до весны.

Морган скорчил гримасу. Простое личное неудовольствие по поводу заботы, которую свалил на него Келсон, сменилось нешуточной тревогой за королевскую безопасность.

— А ты уверен, что это — не просто повод увильнуть от тягомотины? — пробормотал он. — Поспешу напомнить тебе, что войска, которые мы привели из Ремута, не привыкли к замашкам жителей пограничья. Они здесь совершенно по-иному затевают стычки, когда доходит до оружия. Если Брайс не предан тебе…

— Если это так, мне нужно знать наверняка, — перебил его Келсон. — Я беру с собой проводником Джодрелла. Он знает эти края. — Помедлил и опять ухмыльнулся. — И, разумеется, это повод увильнуть от тягомотины. Ведь ты не думаешь, будто я настолько глуп, чтобы отправиться в пограничье без тебя, если бы я действительно думал, что Брайс ненадежен, верно? Ты меня не этому учил.

— Хотелось бы верить, — парировал Морган, слегка успокоившись. — Надеюсь, что ты столь же здраво способен судить о людях, сколь тебе представляется. Я знавал этого Брайса. Преизрядный пройдоха.

— Достаточно пройдоха, чтобы наврать мне с три короба, и чтобы я это проглотил?

— Вряд ли. Но он может и не сказать тебе всей правды. А полуправда иногда куда опасней, чем откровенная ложь — и ясновидение здесь не больно-то помогает.

Келсон пожал плечами.

— Верно. Но мне представляется, что я знаю достаточно, чтобы задать правильные вопросы.

Морган ничего не ответил, но подумал, что Келсон порой знает не так много, как ему кажется. Мальчик был куда опытнее, чем многие другие, молодые, и даже куда более старшие, и казался вполне зрелым. Видит Бог, иначе он не уцелел бы за эти три года, но порой он склонен был принимать свою недавно обретенную зрелость за нечто само собой разумеющееся и переоценивать свои силы. Со временем годы и новый опыт поправят дело, но пока что король иногда доставлял Моргану изрядное беспокойство.

И все же Морган полагал, что Келсон не может попасть в слишком большую беду так близко от Кулди, притом что местные бароны осведомлены: защитник короля не так уж далеко и ожидает его скорого возвращения.

Во все эпохи птенцам надлежит позволять испытать свои крылышки, даже если это порой оборачивается преждевременной сединой для их наставников. Морган внезапно преисполнился благодарности за то, что его волосы еще не тронуты сединой, так что Келсон вовек не узнает, сколько причиняет ему хлопот.

— Ведь ты на самом деле не беспокоишься, правда? — спросил Келсон через несколько секунд, в течение которых Морган молчал, очевидно, почуяв, что тот держит что-то при себе. — Да ничего не случится. Эван умирает от желания выбраться в горы на несколько дней, думаю, ему торчать взаперти при дворе совсем не нравится — и я подумал, что возьму с собой также Конала. Возможно, небольшой дозорный объезд научит его терпению. Визит вежливости, Аларик, — и все. Я хочу поглядеть, как ведет себя Брайс, когда не ожидает моего приезда.

— Поступай, как знаешь, — пробурчал Морган. — Все равно ведь сделаешь по-своему. Не знаю, почему я, вообще, беспокоюсь.

Келсон ухмыльнулся, порывисто и дерзко, по-мальчишески, и эта улыбка разительно не соответствовала его царственному облачению и осанке.

— Да, знаю, почему ты беспокоишься. И в тот самый день, когда ты перестанешь тревожиться, тогда уже встревожусь я сам. — Он легко коснулся плеча Моргана. — Просто не позволяй распускаться этим непутевым епископам, Аларик. Я вернусь через несколько дней.

На другой день после полудня Келсон начал задаваться вопросом, а не просчитался ли он в чем-нибудь. Он ожидал, что ясная погода продержится еще хотя бы недельку; но когда он со своим отрядом поскакал к западу в Трурилл вдоль реки — с двумя дюжинами рыцарей и тяжеловооруженной стражей, не считая оруженосцев и слуг — воздух вдруг сделался неподвижным и гнетущим. Вскоре после полудня забрызгала неприятная морось, мочившая людей, их оружие и снаряжение. Конал, ехавший рядом со своим царственным кузеном, в течение всего их короткого привала не переставал жаловаться на погоду, но, в основном, если кто и ворчал, то добродушно. Дорога по-прежнему была хорошей, дождь только избавил ее от пыли, когда они возобновили путешествие. Ближе к вечеру они въехали в редкий лес, где морось сменилась крупными каплями, время от времени слетающими с деревьев, и куда меньше раздражавшими путников.

Они услыхали шум боя задолго до того, как приблизились. Сперва пронзительное ржание встревоженных коней заставило их насторожиться, а породистых боевых скакунов — загарцевать и зафыркать в предвкушении схватки. Как только до них начали доноситься крики и лязг стали, герцог Эван сделал знак остановиться и послал двух наиболее умелых всадников на разведку. Они умчались во всю прыть. Келсон, который болтал кое с кем из рыцарей помоложе, немедленно пустил своего скакуна вперед, раздосадовано подергивая отворот перчатки.

— Джодрелл, как тебе кажется, где у них там идет дело? — негромко спросил король, поравнявшись с проводником и осаживая коня.

Юный барон Кирни только покачал головой, все еще настороженно прислушиваясь. Когда прошло несколько минут, а разведчики не вернулись, Келсон молча подал Сигеру де Трегерну знак снять водонепроницаемый чехол с боевого знамени Халдейнов.

— Чего мы ждем, Эван? — досадливо поморщился Конал, привстав на стременах и вглядываясь вперед, в лесной полумрак. — Если там что-то неладно, мы должны попытаться это прекратить!

Старый Эван, сидя на коне впереди двух Халдейнов, со значением скосил сощуренные глаза в их сторону, касаясь пальцами рукояти меча. Его кустистая рыжая борода, против которой были бессильны и ножницы, и бритва, торчала из-под шлема.

— Эта заварушка нас не касается, ваше величество, если, конечно, мы не жаждем ввязаться сами не знаем во что. А теперь потише, дайте послушать.

Теперь тишину нарушало только непрекращающееся эхо дальнего боя и более близкие звуки: фырканье и потоптывание сдерживаемых коней, позвякиванье удил и цепочек, скрип кожи, шелест кольчуг на рыцарях, подавшихся вперед, чтобы лучше слышать. Келсон окинул взглядом две дюжины конников, надевших на головы шлемы и перекидывавших вперед щиты, а затем опять вернулся к Эвану.

— Что ты думаешь? — прошептал он.

Эван медленно покачал головой.

— Пока не знаю, государь. Мы у границы владений Трурилла, да, Джодрелл? А это значит, что, наверняка, одна из сторон, что поднимают пыль — труриллское ополчение.

Пограничный барон кивнул.

— Так, ваша светлость… Хотя, одному богу ведомо, кто на другой стороне. На вашем месте, Государь, я дождался бы Макэйра и Робарда.

— Что я и собираюсь сделать.

— Но разве мы не можем… — начал было Конал.

— Нет, — пробурчал Келсон, бросая на кузена предупреждающий взгляд и одновременно поворачиваясь в седле, чтобы принять щит, который подавал ему оруженосец. — Джодрелл, будь добр, проверь, все ли готовы.

Конал принялся было вновь возражать, когда Джодрелл вывел своего коня из строя и спокойно двинулся назад вдоль колонны, но второй резкий взгляд Келсона заставил его умолкнуть.

Принц, всего на несколько месяцев моложе Келсона, участвовал два лета тому назад в кардосском походе, но ему все еще надлежало многому научиться касательно полководческого искусства и стратегии. То была общая беда, а не вина одного Конала, ибо, хотя, по законам Гвиннеда, юноша считался взрослым мужчиной с четырнадцати лет, в сущности, лишь немногие еще в течение нескольких лет могли исполнять обязанности взрослых.

Рыцарский обычай признавал это, в отличие от общего закона, запрещая посвящение в рыцари до восемнадцати лет, за исключением особых случаев. Даже Келсон, который мог добиться для себя исключения как король, отказался принять рыцарское звание до своего восемнадцатилетия.

Если Конал наберется достаточного опыта в нынешнем году, его посвящение можно устроить на несколько месяцев раньше срока, одновременно с келсоновым; но пока что он оставался в более низком звании оруженосца, хотя и был принцем крови.

Сейчас это было слабым утешением для Келсона, взвешивавшего неопытность Конала по отношению к возможным опасностям предстоящей схватки. Он не мог не вспомнить предостережение Моргана касательно разницы в повадках воителей, и призадумался, а что, если деринийский лорд знал, что предсказывает будущее.

Для пограничных драк больше всего годились легко вооруженные летучие отряды, а не тяжелые кони и броня, к которым привык Конал и которыми они нынче располагали. Если только местность впереди предоставит им чуть меньше пространства для маневра, нежели та, что непосредственно вокруг, самые малоопытные из воинов Келсона могут оказаться в невыгодном положении, несмотря на превосходство в численности, оружии и броне.

И все же Келсон полагал, что сможет позволить своему кузену хотя бы думать, будто тот выполняет важную обязанность, а сам будет держать его в относительной безопасности и под надежным присмотром.

Как только он приладил шлем и затянул ремень, он опять бросил суровый взгляд на изнывающего Конала, затем смягчился и кивнул Трегерну. Конал немедленно подвел своего скакуна между ними двумя и потянулся за королевским знаменем, тесно сжав челюсти, но торжествуя, в то время как его рука в перчатке сомкнулась вокруг отполированного древка.

— Только без игры в героев, — предупредил Келсон.

— Не беспокойся.

Алое полотнище растворилось в мрачной зелени окружающего леса, но золотой лев Халдейнов засиял и шевельнулся, как живой, когда Конал встряхнул шелк и упер нижний конец древка в свое стремя.

Усмешка принца была радостной, и Эван с Трегерном, равно как и Келсон, обнаружили, что улыбаются в ответ, как только стал приближаться приглушенный стук копыт. Келсон попытался уловить неявную опасность, пока возвращающийся разведчик прорывался сквозь деревья и постепенно замедлял коня до полной остановки, но не учуял ничего, кроме горстки людей впереди.

— Воины в ливреях, легко вооруженные, верхом — против людей, смахивающих на разбойничью шайку, государь, — доложил он.

— Чьи ливреи? — спросил Келсон.

— Трурилловы, государь. Два меча Андреевским крестом над третьим стоймя, и все — на голубом фоне.

Келсон взглянул на Эвана, который кивнул в знак подтверждения.

— Да, это и впрямь ребята Брайса. У нас есть пространство для маневра, сынок?

— Ну, уж всяко не хуже, чем здесь, ваша светлость. Часть местности — открытая поляна. Робард остался следить, а не то вдруг они сдвинутся, пока мы решаем.

— Молодцы, — Келсон обнажил меч и оглянулся на ожидающих воинов. — Превосходно, господа, думаю, для нас настала пора показать себя. Если удастся обойтись без кровопролития, тем лучше. Трегерн, поедете по другую сторону от Конала. Джодрелл — справа от меня. Эван, разворачивайте отряд.

Молча, с помощью скупых жестов, Эван отдал необходимые приказы. И Келсон, как всегда, восхитился про себя его ловкостью и быстротой, которые проистекали из его более чем тридцатилетнего опыта командования в бою.

Бряканье сбруи и влажные, чавкающие звуки, которые извлекали копыта из лесных мхов, на время перекрыли отголоски боя, в то время как всадники рассыпались в обе стороны и выстроились веером — безупречно, прямо как на параде. Эван и один из старших рыцарей приняли командование флангами. Келсон поторопил своего гнедого вперед рысью, держа меч наготове.

Он и его ближайшие спутники образовали центр все углубляющегося полумесяца, который должен был равно поглотить нападавших и оборонявшихся. Вот уже впереди за деревьями стали различимы признаки боя. Келсон услыхал крик Эвана:

— Сдавайтесь, во имя короля! — в то время, как королевские рыцари рванулись в схватку. А затем: — Остановитесь, во имя Келсона Гвиннедского!

Глава II Все они держат по мечу, опытны в бою; у каждого меч при бедре его ради страха ночного.[3]

Первое, что поразило Келсона, когда он со своими спутниками вырвался на поляну — это то, что происходившее смахивало, скорее, на свалку, нежели на битву. Хотя большинство труриллцев были вооружены мечами или короткими копьями, любимыми в пограничье, противники их, казалось, удовольствовались дубинами, палками с железными наконечниками, да порой — кинжалами. Да и труриллцы явно не были склонны сколько-нибудь пользоваться своим преимуществом. Даже когда кольцо сомкнулось, Келсон увидел, как один из труриллских воинов ухватил противника за плед, сдернул с пони и треснул по спине рукоятью меча, хотя запросто мог бы его прикончить. По нескольку с обеих сторон лежали на земле, кто тихо, кто — слабо стеная, но лишь немногие казались по-настоящему ранеными. Труриллские ливреи и перья хаотически проносились и взмывали вокруг тартанов, чужих и знакомых, пони, лишившийся седока, и отбившаяся от стада перепуганная овечка еще больше осложняли положение тех немногих, которые продолжали биться на земле. Ржание коней да исступленное блеяние овец звучали как музыкальное сопровождение крикам и возгласам противников.

Драка быстро прекратилась. С криками «За Халдейна!» королевские рыцари сомкнулись, ловко втолкнув своих здоровенных коняг между невеличками-лошаденками здешних краев, дабы остановить последних, кто еще не унялся, лупя упрямцев клинками плашмя, а порой расталкивая лошаденок изумленных всадников с обеих сторон. Келсон и прочие рядом с ним держались поодаль, готовые вмешаться, но их помощь так и не потребовалась. Единственным, что внес Келсон в происходящее, был испуганный прыжок его коня после того, как одна из овец внезапно сиганула между передними копытами коня.

Вскоре разбойники принялись бросать оружие и поднимать руки в знак того, что сдаются. Труриллцы с воплем сплотились, чтобы их окружить. Когда отряд Келсона подался назад к краю поляны, дабы успокоить лошадей, все еще окружая кольцом и победителей, и пленников, труриллцы стали помогать разбойникам спешиваться и связывать их, а некоторые — осматривать раненых. Эван, поглядев, нет ли раненых у него в отряде, и не увидев их, направил своего скакуна к Келсону и отдал ему честь, подняв перчатку.

— Забавная вышла стычка, государь, — заметил он негромко, кивнув в сторону пограничного сброда. — А вы… Кто тут старший от Трурилла! — воззвал он зычно. — Немедленно к нам!

По его команде один из труриллцев, постарше и получше вооруженный, оглянулся, затем отделился от остальных и медленно поехал к ним, посматривая на знамя Халдейнов не без некоторого подозрения. Он небрежно отдал честь мечом, встав перед ними, и бросил взгляд сперва на Келсона и Конала, а затем на Эвана.

— Добро пожаловать, сударь, — сказал он, убирая меч в ножны. — Судя по вашему пледу, вы горец. Вы, случайно, не Клейборн?

Но, прежде чем Эван успел ответить, тот с не меньшей уверенностью перевел взгляд с Келсона на Конала и обратно.

— И вам того же, высокочтимые. И благодарю за помощь. Мы редко видим Халдейнов так далеко на западе.

«И, несомненно, не больно-то желаете видеть», — угрюмо подумал Келсон, также убирая в ножны свой меч и снимая шлем.

Вряд ли, разумеется, ему следовало досадовать, что этот человек его не признал. Если не считать его собственного краткого налета на Кулди два года назад по случаю плачевно обернувшейся свадьбы Кевина Мак-Лайна и Бронвин, сестры Моргана, никто из Халдейнов, скорее всего, не проникал так далеко в западные земли многие годы до смерти его отца. Его поездка нынешним летом свелась к посещению самой Меары, а также равнин Кирни и Кассана.

И даже если бы местные жители не славились своим безразличием к титулам знати с равнин, следовало ли ожидать, что заурядный сержант с границы непременно узнает короля в лицо?

— Я Келсон, — терпеливо сказал он, срывая пропитанный потом подшлемник с мокрых черных волос и вручая шлем ожидающему оруженосцу. — Похоже, присутствие здесь Халдейна оказалось своевременным. А вы…

Тот наклонил голову с подобающим, пусть и холодным уважением.

— Гендон, мой король. На службе барона Трурилла.

Келсон удостоил его такого же холодного безличного кивка, который получил сам, а затем смахнул с лица мокрые пряди тыльной стороной ладони в кольчужной перчатке, оглядывая пленников, которыми были заняты люди Гендона. Как расположить к себе этого сержанта?

— Значит, Гендон? — бесстрастно переспросил он. — Скажите мне, мастер Гендон, что привело к этой маленькой заварушке? Я, признаться, не уверен, что вам вообще требовалась наша помощь. Они были не больно-то хорошо вооружены.

— Они разбойники, сударь, — ответил тот с недоумением, как если бы в это все упиралось. — Они пересекают границу, чтобы угонять скот — а иногда даже уводят женщин и детей.

— Да?

— Ну, мы, разумеется, пытаемся это прекратить, сударь, — продолжал сержант как бы оправдываясь. — Барон выставляет постоянный дозор, как требует его долг, но кто угодно может проскользнуть отсюда в горы с полудюжиной овец — и с концами. Юный лорд Мак-Ардри говорит, что именно вот этот сброд не давал им покоя еще в Транше.

— Юный лорд… Речь идет о Дугале, сыне вождя? — спросил Келсон, внезапно весь оживившись.

Гендон в изумлении приподнял одну бровь.

— Вы знаете молодого Дугала, сударь?

— Можно так сказать, — отвечал Келсон с улыбкой. — Я полагаю, вы с ним часто видитесь, да?

— Часто? Конечно, сударь, каждый божий день.

Но в то время как Гендон указывал рукой на своих людей и поворачивался в седле, явно ошарашенный тем, насколько этот король с равнин осведомлен, кто кем кому приходится среди горцев, Келсон уже отыскал взглядом объект своего любопытства: легкого, стройного, наездника, закутанного в серо-черно-желтый плед, который только частично прикрывал его изящный коннаитский доспех из вываренной рыжей кожи. Беседуя с одним из труриллцев, он балансировал на одной ноге близ своей лошади, знаком подзывая кого-то другого, чтобы подошел и помог. Кольчужный капюшон почти не давал разглядеть его волосы, которые помогали распознать его лучше, чем что-либо еще, но косматая пегая пограничная лошадка, на которой он разъезжал, была хорошо известна Келсону, хотя и недостаточно отличалась от прочих, чтобы обратить на нее внимание в пылу схватки, — несомненно, по этой причине Келсон и не заметил их раньше.

Наследник Мак-Ардри почувствовал, что король пристально смотрит на него, почти в тот же миг, когда Келсон его увидел. Одного взгляда на всадников позади королевского знамени оказалось достаточно, чтобы он отделился от своих и направил коня рысью к королю, улыбаясь во весь рот.

— Дугал Мак-Ардри, нет, ну, подумать только?! — вскричал Келсон, указывая пальцем на коня Дугала и улыбаясь столь же щедро, сколь и Дугал. — А лошадка-то выглядит довольно знакомой!

Юный Мак-Ардри натянул поводья и почти что вылетел из седла, сбросив капюшон с ярких, медного оттенка волос, торопливо упал на оба колена перед королевской лошадью.

— Ну да, это та самая паршивка, что сбросила вашу светлость из седла те первые раз десять, когда вы пытались на ней кататься! — ответил Дугал. Его меч свисал с перевязи, перекинутой через правое плечо, чтобы его можно было обнажать слева направо. И теперь он полуобнажил клинок правой рукой и подал рукоятью вперед, отдавая честь, и лицо его сияло от гордости.

— Добро пожаловать на границу, мой король! Прошло так много лет…

— Послушай, я выдеру тебя, как слугу, если ты немедленно не встанешь с колен! — со смехом произнес Келсон, знаком приказывая подняться. — Я был твоим братом до того, как стал твоим королем. Конал, погляди, как он вырос! Эван, ведь ты помнишь моего названного брата, верно?

— Угу, государь… и помню, какими проказниками были вы оба, и как ставили на уши всю мою школу пажей! Рад вас видеть, мастер Дугал.

— А я — вас, ваша светлость.

В то время как Дугал позволил своему мечу скользнуть обратно в ножны и встал, а Келсон спрыгнул со своего высокого р'кассанского скакуна, Конал также кивнул, поджав губы, в ответ на небрежный поклон Дугала в его направлении; эти двое соперничали между собой в былые дни. Почти столь же рослый, сколь Келсон, юный лорд с границы, тем не менее, едва ли выглядел старше, чем когда покинул двор четыре года назад, россыпь веснушек на его носу и щеках только добавляла к впечатлению детскости, возникавшему при первом взгляде на него. Ярко блеснули крупные передние зубы, а лицо озарилось радостной открытой улыбкой. Рыжеватый намек на усы над верхней губой едва ли отличался от полумальчишеского пушка. Но глаза, встретившиеся с глазами Келсона, больше не были ребяческими.

Два юноши пылко обнялись, шлепая друг друга по спине, а затем отстранились друг от дружки, чтобы более трезво друг дружку рассмотреть. Келсон не воспротивился, когда его приятель взял его руку и приложил пылающие губы к тыльной стороне ладони в перчатке в знак почтения, прежде чем взглянул на него опять.

— Ну как ты, Дугал? — пробормотал он.

— Хорошо, мой принц, особенно — оттого, что ты здесь, — негромко ответил Дугал с изысканными придворными интонациями, которым обучился много лет тому назад. — Разумеется, мы здесь, на западе, много всякого слышали, но… — он передернул плечами, и опять заулыбался. — Ну, честно говоря, я и не чаял увидеть вашу светлость до того самого дня, когда явлюсь вступать в права наследства. Пограничье. И горы от веку не были любимыми местами королей Халдейнов.

— Но нынешний Халдейн любит пограничье, — возразил Келсон, просияв от теплого воспоминания о пожилом отце Дугала, который привез сына ко двору, когда тому стукнуло семь, а Келсону девять. — И, хвала Всевышнему, твоему отцу не потребовалось умирать, чтобы мы, в конце концов, все же вновь встретились. А как старый Каулай?

— Настолько хорошо, насколько можно надеяться, — отозвался Дугал чуть более сдержанно. — Впрочем, он никуда не выезжал после твоей коронации. Я, кстати, провел при нем последние три года, учась ремеслу пограничного вояки. И я… не думаю, что мое ученичество еще продлится сколько-нибудь долго.

— Значит, его болезнь обострилась. Дугал, прости, — пробормотал Келсон.

Но прежде, чем он успел продолжить, Гендон, труриллский сержант, прочистил горло.

— Прошу прощения, мой король, но у юного Мак-Ардри есть обязанности. Дугал, у нас — раненые.

— Есть, сержант. Сейчас я на них взгляну, — и Дугал, коротко кивнув, извинился перед Келсоном. — С вашего дозволения, государь.

— Разумеется. Мои люди помогут.

Большинство ранений было легкими — мелкие порезы и синяки, обычные для любой бурной свары, но у нескольких — как у труриллцев, так и у пленных, обнаружились более значительные повреждения. Один был убит, несмотря на то, что все явно себя жестко обуздывали. Келсон отрядил своего военного хирурга и оруженосцев, чтобы пособили труриллцам, а когда стало ясно, что Гендон не намеревается возвращаться в Трурилл к ночи, отдал приказ разбить лагерь. Конала он предоставил в распоряжение Эвана, чтобы заодно понаблюдал, как старый герцог сработается с Гендоном. А сам Келсон пошел в возникающий на глазах лагерь труриллцев, взяв с собой только Джодрелла, мало говоря, но наблюдая за всем с любопытством. Вспомнив слова Дугала о том, что они здесь, на западе, «много всякого слышали» за последние три года, он задался вопросом, а какое же представление сложилось о нем в итоге у этих горцев. В глазах подобных людей, то, что Келсон — Халдейн, достаточная причина для настороженности. А какие новые подозрения могли породить россказни о его волшебстве?

Но как только он попытался поболтать кое с кем из них, сразу почувствовал, что их сдержанность столько же связана с его равнинным происхождением, сколько с титулом или любым смутным беспокойством, которое могло у них возникнуть из-за того, что он частично Дерини. Они были достаточно почтительны на свой грубый пограничный лад, но предлагали не больше того, о чем их просили, и не жаждали поделиться сведениями. Пленники тоже не склонны были выдавать сведения. Хотя это едва ли казалось неожиданным. Да и сведения, которые он добыл, порой не без давления, касались одних лишь местных дел. Келсон вчитался в умы нескольких из них, в то время как другие задавали вопросы, но не увидел большого смысла выставлять напоказ свои деринийские способности, поскольку те, кто вел допрос, получили в точности такие же ответы, какие и он. Расстояние между ним и горцами имело мало отношения к магии, но его одиночество этим не смягчалось. В конце концов он обнаружил, что украдкой наблюдает за Дугалом, и подал Джодреллу знак не разговаривать.

Дугал стоял на коленях подле наиболее опасно раненого из своих людей. Оруженосец Келсона, Джетэм, помогал ему, не догадываясь, что король не сводит с них глаз. Сброшенный плед юного Мак-Ардри лежал рядом, меч и перевязь — поверх пледа. И Келсон видел, что он расстегнул свой кожаный панцирь, чтобы удобнее было двигаться, когда приступил к своим обязанностям хирурга. Пациентом Дугала был здоровяк-горец, едва ли старше его самого, но раза в полтора покрупнее, от запястья до локтя у него тянулся кровоточащий разрез, который, вероятно, помешает ему в будущем рубить мечом, если, вообще, удастся спасти руку. Его другая загорелая рука закрывала глаза, безбородое лицо под ней побледнело. Когда оруженосец промыл рану водой, а Дугал ослабил повязку, из глубины бурно забила яркая кровь. Даже со своего места Келсон видел, что порез рассек глубокие мышцы и, явно, артерию.

— Проклятие! — прорычал Дугал, шумно дыша, снова закрепил жгут и пробормотал что-то успокаивающее, когда его пациент с шумом втянул воздух меж зубами. Ни Дугал, ни его помощник, ни раненый, казалось, не заметили присутствия Келсона, когда он подхватил иглу, за которой волочилась нить из кишечной оболочки.

— Постарайся не двигаться, Берти, если хочешь, чтобы мы спасли твою руку, — сказал Дугал, его придворное произношение сменилось бойким местным говорком, в то время как он придавал раненой руке нужное положение и перемещал хватку Джетэма. — Держи его как можно крепче, парень.

Когда Берти собрался с духом, а юный Джетэм вцепился в его запястье и бицепс, король тронул оруженосца за плечо и кивнул в ответ на оторопелый взгляд Джетэма. Дугал часто заморгал, обнаружив внезапно, что король рядом.

— Не позволишь ли ты мне тебя сменить, Джетэм? — сказал он мальчику, улыбаясь и подавая ему знак отойти. — Он великоват для тебя. Ступай-ка с бароном Джодреллом.

Как только Джодрелл и мальчик удалились, Келсон упал на колени наискось от Дугала и ополоснул руки в миске с чистой водой, стоявшей близ головы раненого, позволив себе слабо улыбаться, в то время как Дугал уставился на него в изумлении.

— Я начал было чувствовать себя бесполезным, — пояснил Келсон. — Кроме того, похоже, что этот юный Берти почти что перевешивает вас обоих. Привет, Берти, — добавил он, видя, что страдалец открыл глаза и недоверчиво покосился на него.

— Ну что же, — Дугал ухмыльнулся, его приграничный говорок снова почти перестал чувствоваться, возобладали придворные интонации. — Я что-то не слышал, чтобы ты был военным хирургом.

— Я о тебе тоже, — отозвался Келсон. — Полагаю, мы оба кое-чему научились за минувшие несколько лет. Что мне делать?

Дугал попытался мрачно рассмеяться.

— Если так, держи его руку — и покрепче. Вот так, — сказал он, перемещая руку и ставя на нужные места ладони Келсона, между тем как раненый не переставал на них пялиться.

— К несчастью, — продолжал Дугал, — полевая хирургия — одно из тех дел, которому у меня хватило времени поучиться настолько, насколько мне хотелось бы — больше из сострадания к нашему другу Берти. Лишь из-за того, что я снискал добрую славу, леча лошадей, он убежден, что я могу поправить его, верно, Берти? — добавил он, опять переходя на горское наречие.

— Э, ну ты смотри, кого сравниваешь с лошадью, юный Мак-Ардри, — добродушно буркнул Берти, хотя и шипел сквозь зубы от боли, а затем попытался повернуться набок, как только Дугал коснулся раны.

Ловко двигаясь, Дугал помог Келсону удержать в покое руку и снова попытался заняться швом, то и дело с легкостью перескакивая с придворного наречия на приграничное и обратно, хотя лицо его было не менее напряженным, чем у Берти.

— Берти Мак-Ардри, ты напоминаешь лошадь если не мускулами, то запахом, — провозгласил он, — но если не хочешь гулять с пустым рукавом, лежи спокойно. Келсон, постарайся, чтобы он не двигал рукой, иначе все без толку. Я не смогу ему помочь, если он станет дергаться.

Келсон старался, как мог, с радостью вспоминая старую дружбу, которая так долго связывала его с Дугалом в детстве, и которая была нужна и теперь, когда оба выросли. Но, в то время как Дугал продолжал свою работу, а Берти хватал ртом воздух и напрягался, король бросил вдруг взгляд через плечо, в один миг принял решение, положил тыльную сторону одной из запачканных кровью ладоней на лоб раненого и обратился к своему деринийскому дару.

— Спи, Берти, — прошептал он, скользнув запястьем по глазам пострадавшего и почувствовав, как размякает напряженное тело. — Усни и все забудь. Когда проснешься, боли не будет.

Рука Дугала дрогнула и замерла на середине стежка, когда он ощутил произошедшую с раненым перемену, но когда он взглянул наискось в сторону Келсона, в его глазах было одно удивление, но не страх, которого король уже привык ожидать за последние несколько лет. Несколько секунд спустя, Дугал вернулся к своему делу и теперь работал быстрее, а на губах его блуждала робкая улыбка.

— Вы действительно кое-чего поднабрались за четыре года, не так ли, государь? — спросил он чуть слышно, закончив последний из внутренних швов и перерезав кишечную нить у самого узла.

— Ты не обзывал меня государем или кем там еще, когда мы были детьми, Дугал, и я хочу, чтобы все оставалось, как прежде, хотя бы наедине, — пробормотал Келсон. — И я тоже должен сказать, что ты кое-чего поднабрался.

Дугал пожал плечами и принялся вдевать в иглу новую нить: ярко-зеленого шелка.

— Вероятно, ты помнишь, как я всегда возился с животными. Ну, после того, как умер Майкл, и мне пришлось оставить двор, одним из дел, которое меня заставили изучать, была хирургия. Она входит в образование лорда, как мне сказали. Чтобы он мог штопать своих животных и людей.

Частично зашитая рана снова закровоточила, Берти застонал и заворочался, и Дугал замер, тогда Келсону опять пришлось потянуться к нему мыслью. Затем Дугал припудрил кровящуюся плоть синевато-серым порошком и велел Келсону сжать вместе края раны. Осторожно и тщательно он начал сшивать их изящными зелеными шелковыми стежочками.

— А правда, что герцог Аларик сам себя исцелил на твоей коронации? — спросил Дугал миг спустя, не отвлекаясь от работы.

Келсон поднял бровь.

— Это из тех россказней, которые до вас дошли?

— Ну, да. И много прочего.

— Это правда, — подтвердил Келсон не без некоторой неловкости. — Ему помог отец Дункан. Я не видел, как это случилось. Но видел итог. И видел, как позднее он исцелил Дункана — от раны, которая погубила бы любого другого.

— Действительно — видел? — спросил Дугал и, перестав на миг шить, воззрился на Келсона.

Келсон слегка задрожал и вынужден был отвести взгляд от крови на своих руках, чтобы освежить память.

— Они пошли на это, — прошептал он. Нам понадобилось убеждать Варина де Грея, что Дерини — это не всегда зло. Варин утверждал, что его собственная целительная сила — от Бога, и Дункан решил показать ему, что Дерини тоже умеют целить. Он позволил Барину ранить себя в плечо, но рана оказалась слишком скверной. Мне и думать жутко, чем это обернулось бы, если бы ничего не вышло.

— Что ты имеешь в виду под «если бы ничего не вышло»? — тихо спросил Дугал, почти забыв об игле в пальцах. — Мне показалось, ты говорил, что они с Морганом умеют исцелять.

— Умеют, — ответил Келсон. — Только они по-настоящему не знают, как они это делают, и дар этот не всегда надежен. Может, из-за того, что они лишь полу-Дерини. После исследований отца Дункана мы предположили, что некоторые Дерини способны были на такое постоянно во время Междуцарствия, но, очевидно, с тех пор их искусство утрачено. Но лишь у немногих Дерини был дар исцеления, даже тогда.

— Но и этот Варин что-то может.

— Да.

— А он не Дерини?

Келсон покачал головой.

— Нет, насколько мы способны утверждать. Он по-прежнему настаивает, что его дар исходит от Бога, возможно, это правда. Возможно, он истинный чудотворец. Кто мы такие, чтобы судить?

Дугал фыркнул и вернулся к работе.

— Это звучит еще более загадочно, чем то, что кто-то — Дерини. Творить чудеса! Что до меня, думаю, я был бы доволен, если бы у меня получался твой фокус.

— Мой фокус?

— Да, так вот, без боли усыпить пациента, прежде чем приступать к делу. С точки зрения полевого хирурга, это благословение. И неважно, откуда исходит такая способность, хотя, подозреваю, служители церкви это оспорили бы. Не стоит сомневаться в мужестве нашего друга Берти, но если бы ты этого не сделал — что бы это ни было, — он не смог бы продержаться спокойно, пока я не закончу. Полагаю, то было что-то из твоей… деринийской магии?

Почти как в трансе Келсон следил, как движутся туда-сюда окровавленные руки, зашивающие рану, — Дугал и сам проявлял почти что магический дар, и Келсону пришлось слегка встряхнуть головой, чтобы разрушить чары.

— Думаю, и у тебя есть какая-то своя магия, — пробормотал он, глядя на Дугала в восхищении. — И, слава Богу, не кажется, будто тебя страшит моя. Ты и понятия не имеешь, какое облегчение — быть способным использовать свой дар на что-нибудь вроде этого — то есть, для того, для чего он изначально и был предназначен, как я уверен… И тебе не стоит ничего бояться.

С улыбкой Дугал закончил последний шов и перерезал нить, затем поглядел на Келсона прямым, проницательным и оценивающим взглядом жителя Пограничья.

— Я еще не забыл, что мы когда-то поклялись на крови, что на всю жизнь останемся братьями, — тихо сказал он, — и станем делать любое добро, какое сможем. С чего мне, в таком случае, бояться моего брата, просто потому, что у него больше способностей творить добро, чем считалось? Я знаю, ты никогда ничем не повредишь мне, брат.

Келсон в изумлении задержал дыхание, а Дугал наклонил голову и вернулся к своему занятию, промывая рану поверх шва чистой водой, а затем пригоршнями накладывая сверху сухой мох.

Тут наконец Келсон что-то начал понимать, моя руки и вытирая их краем рубахи пациента. Он не был уверен, что полностью понял этого юношу, стоящего на коленях против него, но и не думал сомневаться в том, что только что произошло между ними. Он и забыл уже, каким утешением может быть полагаться на друга из своего поколения. Конал был близок к нему по возрасту, а Пэйн и Рори — лишь чуть моложе, но это далеко не то же самое. На них никогда не возлагалась ответственность взрослых, как на него и на Дугала. Морган и Дункан, конечно, его понимали, а, возможно, и его дядя Нигель, но их от него отделял их возраст и опыт. И они не всегда оказывались рядом. Он невольно испустил вздох облегчения, когда Дугал, наконец, ополоснул руки и насухо вытер их запятнанным кровью серым полотенцем.

— Вот что, — сказал Дугал, внимательно поглядев раненого, а затем устремив вопросительный взгляд на Келсона. — Думаю, я совершил одну из своих лучших починок, но лишь время покажет, что это так наверняка. Он все-таки потерял много крови. И лучше, чтобы он спал, не просыпаясь, всю ночь.

— Тогда мы об этом позаботимся, — откликнулся Келсон, коснувшись лба спящего и производя необходимые ментальные воздействия.

— Я бы предпочел, чтобы кто-то будил его каждые несколько часов и давал ему немного вина. Дункан говорит, что это помогает быстрее восполнить потерю крови. Но в целом ему не стоит шевелиться до утра.

Когда они оба встали, и Дугал подобрал свой меч и плащ, Келсон дал знак одному из своих подойти. Дугал коротко отдал ему указания, после чего два старых друга медленно двинулись к окраине лагеря, который вырос вокруг них, пока они занимались раненым. Не говоря ни слова, Келсон взял меч и плед, пока Дугал приводил себя в порядок.

Теперь, стоя бок о бок, они заметили, что оба почти одного роста, может, Келсон на несколько пальцев повыше и чуть тяжелее, хотя ни один из них еще не возмужал окончательно.

До того Келсону почему-то казалось, будто Дугал коротко остриг свои медные волосы, но теперь, когда Дугал стащил капюшон и пробежал пальцами по шее под воротом кожаного панциря, чтобы освободить волосы, обнаружилось, что они еще длиннее, чем у Келсона, стянуты на затылке на местный манер и заплетены в небольшую косицу, перевязанную кожаным шнуром.

Он взял капюшон, в то время как молодой житель границы стал щелкать застежками панциря, и, опершись о дерево, снисходительно наблюдал за ним, пока Дугал с озорной усмешкой не потянулся и не подцепил пальцами прядь Келсоновых волос.

— Вот к чему приводит отсутствие войн в течение двух лет, — заметил Дугал, уронив длинную прядь, опять взяв меч и перекидывая перевязь через плечо. — Неприлично длинные волосы, словно у простого мужлана с границы. Любопытно, как бы ты выглядел с нашей косицей.

— А ты бы пригласил меня к себе, дал бы поприветствовать твоего отца и предложил бы щедрое горское гостеприимство, тогда, возможно, и увидел бы, — парировал Келсон с улыбкой, возвращая плед и капюшон. — Если бы я уже не ошеломил своих людей просто тем, что я — Дерини, то игра в необузданного вождя из пограничья, разумеется, произвела бы эффект. Ты переменился, Дугал.

— Ты тоже.

— Потому что… обрел волшебную силу?

— Нет, потому что обрел корону. — Дугал опустил глаза и затеребил в пальцах подбитый кожей кольчужный капюшон. — Несмотря на то, что ты говорил прежде, ты все-таки теперь король.

— А что, большая разница?

— Сам знаешь, что да.

— Тогда пусть это будет перемена в лучшую сторону, — сказал Келсон. — Ты сам признал, что с силой, которая мне дана, — и в смысле житейских дел, и… в другом… я теперь способен делать больше добра. Возможно, что-нибудь такое, о чем мы только мечтали в детстве. Видит Бог, я любил своего отца, и мне его страшно недостает, но есть кое-что, что я делал бы иначе, если бы столкнулся с чем-нибудь из того, с чем довелось иметь дело ему. Теперь у меня появилась возможность.

— А здесь что, тоже большая разница? — спросил Дугал.

Келсон передернул плечами.

— Я жив, а мой отец мертв. Я хранил мир два года.

— И этому миру угрожают в Меаре. И это имеет отношение к тому, что здесь случилось, знаешь ли. — Дугал обвел рукой отдыхающих вокруг воинов и часовых, окружавших пленных через поляну от них. — Мы здесь в горах постоянно страдаем от набегов — это часть нашей жизни. Но кое-кто с обеих сторон, похоже, сочувствует делу госпожи Кэйтрин. — И скорчил рожу. — Представь себе, она моя тетка.

Келсон приподнял бровь.

— Правда?

— Угу. Жена моего дяди Сикарда. Сикард и мой отец не разговаривали много лет, но кровь людская не водица, сам понимаешь. И они удивляются, почему мы их не поддерживаем, хотя живем так далеко от центрального Гвиннеда, и прочее. Странно, что ты не уловил никаких намеков, пока разъезжал по стране нынче летом. И это то, чем ты был бы способен заняться сейчас, со своей вновь обретенной силой?

Вопрос отнюдь не прозвучал враждебно, но ясно было, что Дугал пытается на ощупь найти опору, ибо, как и кто угодно другой, не был уверен, что может или не может сделать король-Дерини.

— Я не всемогущ, Дугал, — отвечал Келсон, спокойно глядя ему в глаза. — Я могу с очень небольшим усилием определить, лжет человек или нет, это называется чарами истины, но, чтобы по-настоящему узнать правду, мне требуется задавать правильные вопросы.

— А я… я думал, что Дерини угадывают мысли, — прошептал Дугал.

И хотя он не отвел взгляда, Келсону не потребовалось деринийского чутья, чтобы понять, какой это потребовало храбрости, исходя из невежества, в котором пребывал Дугал. То, что Дугал доверяет ему — вне сомнений. Но, несмотря на его недавние уверения, что он не боится того, чем стал Келсон, определенные страхи может ослабить только опыт. А у Дугала его не было.

— Это можно, — пробормотал Келсон. — Но мы не поступаем так с друзьями, если они против. А в первый раз, даже между Дерини, это требует непременного телесного соприкосновения.

— Наподобие того, как ты коснулся лба Берти?

— Да.

Дугал издал отчетливый вздох и опустил глаза, подчеркнуто завернувшись в плед, словно в плащ, и возясь с пряжкой, дабы его скрепить. Когда он, наконец, устроил все, как ему было удобнее, Келсону вновь досталась его скорая и яркая улыбка.

— Ну что же. Пожалуй, нам стоит выяснить, почерпнул ли кто-нибудь что-нибудь еще у пленников. Ты не забудешь, что я сказал насчет пристрастий горцев, верно?

Келсон улыбнулся.

— Я уже открыл тебе, как узнаю, лжет кто-нибудь или нет. Ну, а ты как это делаешь?

— А так, что у нас, горцев, есть Второе Зрение, или не слыхал? — отшутился Дугал. — Спроси кого-нибудь в доме моего отца о Меаре и об этой алчной Самозванке.

— А, ну раз вся закавыка в Меаре, полагаю, мне лучше опять наведаться туда весной, — отозвался Келсон. — И бок о бок с теми, кто понимает, что творится. Возможно, даже и с теми, у которых есть это самое Второе Зрение. Как ты думаешь, твой отец позволил бы тебе явиться ко двору?

— Если бы ты попросил его как король, у него не осталось бы выбора.

— А каков твой выбор? — спросил Келсон.

Дугал ухмыльнулся.

— Когда-то мы были как братья, Келсон. И мы все еще заодно. — Он бросил взгляд через плечо на спящего Берти и опять посмотрел на короля. — А что ты думаешь?

— Я думаю, — ответил тот, — что стоит завтра с утра поехать к Транше и послушать, что он скажет.

Глава III И возложи ему на голову кидар.[4]

Дождь, который прежде лишь докучал Келсону в Транше, обернулся бурей ко времени, когда тучи добежали до Кулди на следующий день после полудня. Потопав, чтобы очистить подошвы высоких, до бедра, сапог для езды верхом, Морган немного выждал в дверях гостиницы Кулдского Аббатства и стряхнул воду с длинного и легкого кожаного плаща. Они с Дунканом намеревались съездить в окрестные горы, как только было отложено послеполуденное заседание консистории. Но внезапная буря сорвала их планы. Теперь серо-стальному р'кассанскому скакуну, приунывшему в епископском стойле, придется ждать погоды до завтра, если не дольше, и оба они, он и его хозяин, будут становиться все мрачнее и тревожнее от вынужденного бездействия. Едва ли это казалось справедливым, особенно, учитывая, что Келсон наслаждается свободой.

Подув на пальцы поверх перчатки, чтобы согреть их, Морган побрел по длинной галерее к временному обиталищу Дункана, и на короткое время представил себе, как такая же буря свирепствует и в Транше. Мысль об этом вызвала у него улыбку. Никого из слуг не оказалось поблизости, когда он вступил в зальчик, который Дункан делил с хозяином, архиепископом Кардиелем, так что он сам развел огонь, поставил вино подогреться, разложил свой промокший плащ на табурете, чтобы просох, и уронил шапку и перчатки. Полчаса спустя Дункан застал своего друга уютно устроившимся на скамье в глубоком проеме окна, выходившего в монастырский садик. Морган неподобающе уперся сапогами в каминную скамью напротив и позабыл о дымящейся в руке чаше. Нос его был прижат к стеклу, по которому снаружи сбегал дождь, свободная рука прикрывала глаза.

— Выходит, я был прав, — заметил Дункан, сбрасывая плащ и торопливо потирая ладони перед огнем. — Как только я увидел, какой дождище разразился, сразу понял, что даже ты не решился бы выехать в такую непогоду. На что ты смотришь?

— На тщеславного отца Джедаила, — ответил Морган, не сдвигаясь с наиболее удобного места. — Подойди и посмотри сам.

Дункану не требовалось второго приглашения, ибо Джедаил Меарский был единственным спорным кандидатом, которого пытались оценить все епископы. Хотя он был безупречен с церковной точки зрения и достаточно привлекателен лично, его родственные связи возбуждали больше подозрений, нежели вызывали доверия среди тех, кто ясно видел подоплеку возни вокруг Меарского епископата, ибо Джедаил приходился племянником Кэйтрин. И как раз теперь он стоял перед дверью Зала Собраний, поглощенный разговором со старым Креодой из Кэрбери, епископом нового Кулдского епископата с минувшей зимы, хозяином на нынешнем соборе. Только когда эти двое двинулись по галерее и пропали из виду, Дункан оторвался от окна.

— Не нравится мне это, — негромко заметил священник, глядя на Моргана с неодобрительно поджатыми губами. — Старый Креода — сущий флюгер. Помнишь, как он стоял за Лориса почти до конца два года назад? Когда епископы решили упразднить его бывшую епархию, я так понял, что ему дадут отставку. Кто бы мог догадаться, что вместо этого они отправят его в Кулди?

— Гм. Не стану спорить, — согласился с ним Морган. — Разумеется, я не выбрал бы его для престола, столь тесно связанного со святым-Дерини. Но, возможно, они полагали, что Карстен его уравновесит, учитывая, что Кулди так близко от Меары. Вряд ли кто-либо ожидал, что Карстен не протянет и года.

Дункан поднял бровь.

— Вряд ли? Но меня, между прочим, никто не спрашивал. Здоровье подводило Карстена в последнее время. И это знали все в Кирни и Кассане. И все же в Меаре не было серьезных осложнений при его жизни. А теперь, когда он скончался, большинство меарского духовенства вдруг засудачили насчет того, чтобы его сменил Джедаил. А это как раз тот, кого я отнюдь не жажду видеть епископом Меарским.

— Джедаил? — Морган принялся поигрывать одним из звенышек своей цепи главнокомандующего, постучав гравированным золотом по передним зубам, и кивнул. — Я тоже. Этот престол и так слишком похож на королевский. Даже по мерке сторонников независимости, Джедаил — слишком дальний наследник, чтобы требовать для себя Меарскую корону, но как епископ Меары, он смог бы воспользоваться своим влиянием во благо своей тетушки и ее сыновей.

— Ох уж эти сыновья, — фыркнул Дункан. — Я думаю порой, что лучше бы старый Малкольм убил всех прочих меарских наследников, когда принял корону и женился на Ройзиан. Возможно, это звучит жестоко, и так не подобает говорить священнику, но это в дальнейшем избавило бы нас от новых кровопролитий.

— Ага. И эти меарские юнцы лишь немногим моложе нашего Келсона. В самый раз, чтобы им вскружили головы честолюбивые мечтания их матушки. А Джедаил на епископском месте — это для них большой шаг вперед. Меня от одной этой мысли трясет.

— Здесь я с тобой спорить не стану, — отозвался Дункан. — Самое печальное, что он отменно пригоден для такой должности. Его послужной список священника безупречен, и он обладает всеми нужными управленческими способностями, чтобы из него получился хороший епископ.

— Или ядро мятежа, — вздохнул Морган. — Хотя, с такими данными, как у него, трудно было бы отмести его кандидатуру. И давай смотреть правде в глаза: говорить о том, что он принадлежит к младшей ветви королевского дома, стоит не больше, чем о том, что мы с тобой — урожденные Дерини.

— А жаль.

Со вздохом Дункан отвернулся от окна и сел в кресло с высокой спинкой, тени которого почти поглотили его черную сутану, и протянул ноги к огню. Морган последовал за другом, поднял подогретое вино с безмолвным вопросом и вновь наполнил свою чашу, когда Дункан покачал головой. Когда Морган устроился в другом кресле близ него, Дункан повернул голову в сторону друга и поглядел на него испытующе, сложив руки и постучав соединенными пальцами по щеке, опершись локтями о подлокотники.

— Я начинаю не на шутку волноваться, Аларик, — вполголоса признался священник. — Мы проводили собеседования с тьмой кандидатов, но ни один из них не под стать Джедаилу. О, кое-кто получше в том или в этом, но в среднем, никто из них не перетягивает.

— А как насчет того, с которым беседовали нынче утром? — спросил Морган. — Как бишь его? Отец Бенойт? Он мне показался вполне подготовленным.

Дункан покачал головой.

— Прекрасный священник, но слишком наивен, ему не справиться с положением дел в Меаре. Он — тот, кого следует держать в уме на будущее, и можно назначить его на какой-нибудь вспомогательный пост в епископстве, но нам сейчас от этого мало проку. Нет, что нам нужно — так это хороший кандидат, который устроит всех, а я не уверен, что такой имеется. Он должен быть человеком короля, но также хоть немного разбираться в меарских делишках. Те, кто, кажется, удовлетворяют обоим требованиям, либо слишком молоды, либо чересчур неопытны. Полагаю, они и не могут быть такими, как Арилан: помощник епископа в тридцать пять и собственный епископат до сорока.

— Я тоже полагаю, что нет, — сказал Морган. Он задумчиво потянул вино, затем наклонил голову к Дункану. — А тебе не приходило в голову, что епископы, пожалуй, чересчур быстро расширили число епархий? Восстановили три старых престола, а упразднили только один. Не для того ли, чтобы вы исчерпали запас тех, кто годен к продвижению? Вдобавок, вы потеряли — сколько? — четырех епископов за последние два года. Пятерых, считая Лориса.

Дункан поморщился.

— Это благословение, а не потеря, кузен. В любом случае, он надежно заточен в Святом Айвиге, так что думаю, нам не стоит беспокоиться.

— Будем надеяться. А сильно ли он замутит воду, если он выберется?

— И не думай о таком. Говорят, он ни на йоту не переменился, — продолжал Дункан более доверительным тоном. — Я слышал, у него чуть не случился удар, когда он услыхал, что Арилан назначен епископом Дхассы.

— В самом деле?

— О, не прикидывайся удивленным, — ответил Дункан игриво. — В конце концов, кто из так называемых мятежных епископов главный виновник его падения? Даже если Лорис не знает наверняка, что Арилан — Дерини. Подумай только: подозреваемый на одном из старейших в Гвиннеде престолов. Для Лориса было бы достаточно скверно, если бы тот просто остался помощником епископа в Ремуте.

И словно одно упоминание имени Арилана призвало его, в этот же миг отворилась дверь, и через порог шагнул епископ Денис Арилан, за которым следовал Кардиель. Эти двое выглядели необычайно довольными собой, в то время как Дункан и Морган освобождали их от намокших плащей. Кардиель, стряхнув капли с серо-стальных волос и пригладив короткие прядки над ушами обеими ладонями, сел в кресло, которое пододвинул ему Морган. Когда темноволосый Арилан тоже сел, подавшись вперед и принявшись лениво пошевеливать в огне кочергой, Кардиель взглянул на Дункана, который ставил новые чаши на горячие камни близ кувшина с подогретым вином.

— Дункан, к тебе только что прибыл гонец. Он во внутреннем дворике, — сказал он. — Парнишка в твоей герцогской ливрее. На его вьючной лошади поразительное число свертков.

Усмехнувшись, Дункан передоверил свои обязанности хозяина Моргану и поднялся.

— Что же, полагаю, они меня нашли. Недаром я боялся, что вся почта свалится на меня, если я слишком надолго застряну в Кулди. Нельзя ли мне на минутку выйти, сударь? Похоже, мне действительно нужно взглянуть, что он привез.

Кардиель ничего не сказал, дав разрешение одним взмахом руки, но, когда Дункан покинул помещение, Моргана снова поразило ощущение чего-то, бурлящего в глубине, второй намек, который он уловил после того, как эти двое вошли, такие довольные собой.

Он размышлял об этом, вручая Кардиелю дымящуюся чашу, убежденный, что Кардиель — главный источник сигнала, но он даже и помыслить не посмел, не копнуть ли глубже, ибо рядом сидел Арилан. Епископ-Дерини мигом догадался бы, если бы он или Дункан применили свою мощь на такой лад, какого бы он не одобрил — а порой, казалось, — вообще, на любой лад. В последнее время Моргану часто становилось не по себе далее находиться поблизости от Арилана.

— Что же, я рад, что гонец прибыл к Дункану именно теперь, — сказал Кардиель, пока Морган передавал Арилану вторую полную до краев чашу. — Нам нужно кое-что обсудить с тобой наедине очень быстро, пока он не вернулся. Что ты думаешь насчет посвящения Дункана в епископы чуть раньше, чем мы намечали?

Морган едва не уронил чашу, которую наполнял для себя.

— Но ведь не думаете же вы сделать его епископом Меары?

— Нет, нет. Не Меары, — быстро уверил его Кардиель. — Просто моим помощником, как мы уже решили. Однако мы нашли кандидата для Меары. И если его предлагать, помощь Дункана понадобится мне еще больше прежнего.

Морган и не пытался утаить вздох облегчения. Все еще легко качая головой, он подтолкнул трехногий табурет поближе к собеседникам и сел спиной к огню.

— Иисусе милосердный, признаюсь, я на миг подумал, что вы не в себе. Вы действительно собираетесь обойти Джедаила?

— Не совсем, — отозвался Кардиель. — То есть, мы не собираемся посвящать кого-либо в епископы вместо него. Нам с самого начала было ясно, что у любого епископа, который не по нраву меарцам, будет хлопот полон рот, когда он примется изучать свои обязанности и пытаться совладать с меарской недружелюбностью одновременно. Но, положим, мы назначим в Меару того, кто уже имеет опыт? Это с самого начала разрешит половину задачи.

— Значит, вы переведете туда человека, уже служившего епископом, — догадался Морган, быстро прокручивая в уме список прелатов.

Арилан опустил чашу и кивнул.

— Верно. И Джедаилу не на что обижаться, если мы поставим на это место человека, который уже знает, как управлять епархией.

— Однако все епископы диоцезов уже при деле, — сказал Морган, еще больше озадаченный. — Где вы собираетесь взять этот образец совершенства?

Кардиель улыбнулся.

— Это Генри Истелин, помощник Брадена.

— А-а.

— Он уже потихоньку делает уйму работы за Брадена последние два года, — сказал Арилан. — Более того, когда его еще только сделали разъездным епископом несколько лет назад, он проводил немало времени в Кирни и пограничных землях. Вероятно, он знает тамошний народ лучше, чем кто-либо, не считая самого Джедаила… Или, разумеется, Дункана. Но мы уже договорились, что его надо занять чем-то другим.

Морган задумчиво кивнул. Для гвиннедцев выбор Истелина имел огромный смысл… но просто избрание теоретически пригодного кандидата не уничтожало весьма вероятных житейских последствий, которые не замедлили бы сказаться, как только в Меару направили бы кого-нибудь, кроме Джедаила.

— Вы взваливаете на Истелина тяжкую ношу, — сказал Морган. — Что побуждает вас думать, что меарцы его примут? Они спят и видят во сне Джедаила.

— Это верно, — согласился Арилан. — Однако, даже несмотря на их возражения…

— Которые, как вы знаете, посыплются градом, если кто-то другой…

— Даже несмотря на их возражения, — продолжал Арилан, — слишком поздно в такую пору предпринимать сколько-нибудь крупный военный поход с тем, чтобы его изгнать. Ратаркин будет достаточно надежен всю зиму, если мы оставим ему подразделение епископской стражи для поддержания порядка. А если король предпримет поход на Меару в ближайшем году…

Видя, что у Моргана по-прежнему сомневающийся вид, Кардиель сокрушенно развел руками.

— Нет и не предвидится совершенного кандидата, Аларик… Такого, который удовлетворит все группировки. И мы бы, конечно, могли найти немало таких, кто похуже, чем Истелин. Да, кстати, когда должен вернуться король? Естественно, нам хотелось бы договориться с ним, прежде чем мы вздумаем что-либо провозглашать.

Морган поднял бровь, все еще не убежденный.

— Я слышал нынче утром, что его следует ожидать через несколько дней. Он направляется на север, чтобы повидать графа Траншийского.

— Траншийского… То есть — Мак-Ардри? — спросил Кардиель.

Арилан понимающе кивнул.

— Я помню, как его младший сын воспитывался при дворе несколько лет назад: смышленый паренек, примерно, одних с Келсоном лет. Как его звали?

— Дугал, — ответил Морган. — Келсон явно натолкнулся на него где-то у Трурилла и решил поскакать с ним обратно в Траншу, дабы нанести визит вежливости старику.

— Ну, полагаю, несколько дней не составят большой разницы, так или иначе, — сказал Кардиель. — Еще нужно уточнить всякие мелочи касательно Истелина… Например, выяснить, а желает ли он, вообще, ехать в Меару. Предполагается, конечно, что у Келсона нет возражений.

Прежде чем Морган успел ответить, из галереи снаружи ворвались резкий крик и шум драк, а затем он услышал мысленный призыв о помощи. Дункан!

Морган вскочил на ноги и бросился туда, прежде чем другие успели даже взглянуть в направлении шума. Очутившись в галерее, он сразу увидел, что Дункан борется с кем-то в дальнем ее конце, но, пока он туда бежал, Дункан уже отпустил тело своего противника, и оно скользнуло на пол. Повсюду виднелась кровь.

— Надеюсь, ты…

— Не касайся меня, — выдохнул Дункан, прижимая окровавленную правую руку к окровавленной сутане и оседая на колени. — На клинке была мераша. — Он бросил затуманенный взгляд на неподвижного противника. — Господи, боюсь, я его убил.

Мераша. Само это слово побудило Моргана отпрянуть и вспомнить на миг часовню, которой больше нет, колючку на вратах алтарной преграды и ужас, от того что он — во власти дурмана, что его сила его не слушается, что он отдан на милость тех, кто убьет его за то, что он таков, каков есть. Дункан вытащил его оттуда и ухаживал за ним неустанно весь самый жуткий период его болезни, но из памяти тот случай полностью не изгладился, особенно последний неотступный образ столба, обернутого цепями, который они миновали, когда уходили. Столб предназначался для него.

— Тем хуже для него! — воскликнул Морган, перешагивая через труп, чтобы осторожно присесть на корточки близ раненого священника. — Куда он тебя ранил? Это твоя кровь?

Привлеченные шумом, в коридоре начали скапливаться зеваки: слуги, священники и даже несколько стражей со двора, так что Кардиелю и Арилану пришлось проталкиваться к Дункану. А тот, белый, как простыня, лишь качал головой и втягивал воздух сквозь стиснутые зубы, осторожно раскрывая правую ладонь. Она была разрублена почти до кости в миг, когда он попытался защититься ею от ножа противника, но куда более жуткой была волна едва уловимого темного смятения, которое он излучал, — Морган наткнулся на нее, непроизвольно начав мыслепроникновение, и быстро остановился.

— Осторожней с клинком, — предостерег Морган, хотя Арилан уже остановился: он тоже почувствовал присутствие недоброго зелья.

Стараясь не касаться крови, в которой вполне могло оказаться зелье, способное их одурманить, двое Дерини склонились над мертвым убийцей.

Ярко-алое пятно запачкало спереди синюю ливрею Кассанов, и такая же алая лужа растекалась, дымясь, по холодному камню под телом — алый поток бежал из-под безбородой нижней челюсти. Парнишке с окровавленным лицом было на вид не больше четырнадцати.

— Мальчик, — пробормотал Кардиель.

— Бог свидетель, мне ничего другого не оставалось, — прошептал Дункан, вновь сомкнув ладонь и обвалившись назад, на пятки. — До самого момента, когда он меня ударил, я думал, что все обойдется.

— Ты не знаешь его? — спросил Арилан.

— Нет, но я вряд ли признал бы каждого пажа или оруженосца, который мне служит. И еще… еще поскольку во мне — мераша, я боялся, что если не убью его, пока еще в состоянии, он сможет одолеть меня, когда зелье меня вконец одурманит. Зачем он это сделал?

Морган покачал головой, осторожно потянувшись к мальчику разумом, и одновременно приложив ладонь к его затылку, где было куда меньше крови. Иногда оказывалось возможно кое-что прочесть в мозгу умершего, если он только мертв не слишком давно, но Морган не отыскал ничего, кроме нескольких зыбких образов из детских воспоминаний, угасших, пока он их читал. В то время как Арилан и какой-то монах собирали рассеянные депеши, он тщательно обыскал труп на случай, не попадется ли что-то, что помогло бы определить, что это за мальчик и откуда, но нет, ничего не нашлось. Дункан начал покачиваться, когда Морган снова взглянул на него, голубые глаза жутко остекленели, и Дункан напряг всю свою волю, чтобы не дать им закрыться. Кардиель обвил рукой его плечи, чтобы поддержать, но было очевидно, что Дункан стремительно уносится в бездну, разверзнутую мерашей. Кто бы ни был убийца, он знал, что идет охотиться на Дерини.

— Томас, почему бы тебе не забрать Дункана к себе и не осмотреть его рану? — негромко предложил Арилан, коснувшись ладонью плеча Кардиеля и объяв взглядом их всех, включая и Моргана. — Я присмотрю, чтобы здесь убрали, и попытаюсь что-нибудь узнать об этом юном убийце.

Кардиель кивнул, и они с Морганом помогли Дункану встать.

— Отлично. Можешь выяснить вместе со стражниками, кто впустил мальчика в монастырь. Возможно, кто-то узнал его. Любопытно было бы также установить, был ли он тем гонцом, которому вручили депеши, или настоящий посланец лежит убитый где-нибудь в канаве… или с него, по меньшей мере, стащили ливрею.

Дункан полностью обмяк ко времени, когда Кардиель замолчал, и Морган с архиепископом вдвоем понесли его назад в епископские покои. Час спустя, умытый и перевязанный, Дункан крепко спал в своей постели, а изнуренный Морган быстро наложил на себя чары, снимающие усталость.

— Я попытаюсь исцелить его утром, когда самое худшее будет позади, — прошептал Морган, отворачиваясь, наконец, от кровати Дункана. — Скверная рана, но не думаю, что было бы удачной мыслью сейчас совать пальцы в мерашу.

Его руки дрожали, когда он принимал чашу воды, поданную ему Кардиелем, ибо проникновение в одурманенный разум Дункана было тяжким испытанием, как духовно, так и телесно, ибо вынудило его основательно вспомнить свой собственный ужасный опыт. И ему еще грозили приступы страдания, если только он как следует не обуздает свой разум. Он знал, что в течение нескольких ночей ему еще предстоят кошмарные видения.

Но прикосновение Кардиеля к его плечу выражало искреннее сочувствие и даже понимание, пока архиепископ вел Моргана к одному из кресел с подушками у очага. Морган догадался, что Кардиель вспоминает свое собственное участие в той старой истории, в самом ее конце, когда Морган с Дунканом явились к нему и Арилану в Дхассе и открыли все в страстной исповеди, стремясь заключить мир с церковью, от которой их отлучили за то, что они совершили, чтобы спастись.

Морган сидел и молча потягивал вино в течение нескольких минут, невидящим взглядом вперившись в огонь и чувствуя, как внутри постепенно распрямляется пружина, затем откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза и думал, пока не вернулся Арилан. Чары, изгоняющие усталость, казалось, не подействовали должным образом, хотя он и повторил их несколько раз.

— Я порасспросил кое-кого из стражи, — сказал епископ-Дерини, присаживаясь рядом с Морганом после того, как зашел в спальню и взглянул на пациента. — Очевидно, мальчик прибыл из Баллимара, что на северном побережье. Он воспитывался в доме герцога Джареда, затем некоторое время служил пажом у одного из местных баронов, но его уволили. Один из моих осведомителей, кажется, полагает, что это связано с его сочувствием Меаре.

— С его сочувствием Меаре? — пробормотал Кардиель. — И сколько же ему лет?

— Больше, чем на вид, — ответил Арилан. — И достаточно много, чтобы он был готов заплатить жизнью за свои действия. Но вот чего я не понимаю, это почему он пытался убить Дункана. Здесь дело не в Меарском епископате. Всем известно, что Дункан не выдвигался кандидатом.

Дункан и Меара. Внезапно Морган выпрямился в кресле, вспомнив, как они с Дунканом наблюдали беседу между Джедаилом и старым Креодой. Они предположили, что Джедаил закидывает удочки насчет вожделенного диоцеза. И теперь Моргану пришло в голову нечто, косвенно связанное с желанным для Джедаила постом, но такое, мысль о чем еще больше пробирала холодом.

— Нет, речь не об епископстве. Во всяком случае, не напрямую, — тихо произнес он, воскрешая в памяти для надежности генеалогическое дерево. — Но Дункан — герцог Кассан и граф Кирни. То есть, почти суверенный властитель на своих землях. А земли-то эти не всегда назывались по-нынешнему.

Темно-фиалковые глаза Арилана засветились внезапным пониманием.

— Другая половина древней Меары, — сказал он, кивая. — А что, это послужило бы мощным основанием, если бы кто-то хотел отколоться от прежнего властителя и провозгласить себя независимым государем. Воссоединение двух Меар!

— А у Дункана нет прямого наследника, — добавил Кардиель, уловив, к чему они клонят. — Кто наследует ему по закону, Аларик? Ты? Вы ведь кузены, не так ли?

Морган скорчил рожу.

— Боюсь, у нас недостаточно близкая степень родства… И это скверно не из-за того, что я жажду приобрести больше титулов и земель, но из-за того, что кое-кто, небезопасный для нас, имеет больше прав, чем я. Их, собственно, трое, хотя я до нынешнего часа думал только о двух. Ни у отца Дункана, ни у его деда не было братьев, но у его деда было две сестры. Младшая, моя бабушка по отцу, родила одного сына — моего отца. Однако у старшей тоже родился сын. И он женился на принцессе Анналинде Меарской.

— На двойняшке славной королевы Ройзиан, — прошептал Кардиель. — То есть, старший сын Кэйтрин — наследник Дункана!

Морган кивнул.

— Ител; а за ним его брат Ллюэл. Дочь не считается, хотя, роди она сына, он бы шел в счет, если бы не оказалось наследников у ее братьев. — Он умолк, чтобы увлажнить губы, а между тем оба епископа выжидающе глядели на него. — Итак, вам все еще неясно, кто же третий наследник. — Он вновь помедлил. — У Кэйтрин тоже была сестра, а у этой сестры — сын. И кто же это, если не наш добрый отец Джедаил из Меары?

У Кардиеля недоумевающе отвисла челюсть. Арилан шлепнул раскрытой ладонью по своему креслу и негромко выругался.

— Обратите внимание, я не говорю, что он имеет какое-то отношение к нападению на Дункана, — продолжал Морган. — Я просто указываю, что если бы убийство удалось, Джедаил и его родня, разумеется, выиграли бы. Все, что мы действительно знаем о его устремлениях, — это то, что он страсть как хочет стать епископом Меары. Если бы один из его меарских родичей был герцогом Кассаном и графом Кирни, это им пришлось более чем кстати. Епископу Баллимара ничего не осталось бы, кроме как поддержать кандидата, предпочитаемого его новым герцогом: кузена Джедаила. А если Джедаил станет епископом, это прибавит его тетушке рычагов для восстановления престола Меары — объединенной Меары, после того, как она умрет, и ее сын получит ее наследство на юге. Действительно, ловко.

— Дьявольски хитро, если вы спросите меня, — пробурчал Кардиель, — не говоря уже о том, что пахнет изменой. Денис, мы ведь наверняка можем что-то сделать. Не стоит ли нам позвать сюда Джедаила и порасспросить его?

Арилан рассмотрел это предложение, рассеянно покачивая взад-вперед свой нагрудный крест на цепочке, затем опустил взгляд.

— На каком основании, Томас? Мы проводили собеседования с этим человеком битую неделю. Если только не считать его самолюбия, он так чист, что буквально сияет. То, что сейчас обрисовал герцог Аларик — только теория — неправдоподобно блистательная, если бы мы были меарцами — но у нас нет доказательств, что такое пришло в голову Джедаилу.

— А, ну тогда используй свою магию, чтобы установить, что и как! — взорвался Кардиель. — На что она тебе, если ты ее не применяешь?

Арилан кротко вздохнул, готовясь развернуть доводы, которые так часто служили ему, когда он пытался объяснить Кардиелю насчет Дерини.

Морган с трудом подавил зашевелившееся искушение. Ему и прежде приходилось бороться с собой из-за подобных соблазнов, и не всегда успешно.

— В конце концов, это вопрос этики, — произнес вдруг Арилан, словно откликаясь на мысли Моргана. — Я использовал свою силу всю неделю, Томас, чтобы поймать тех кандидатов, которые лгут касательно своей подготовки. И это я мог проделывать незаметно для них, не разоблачая себя как Дерини. — Он улыбнулся. — Кроме того, они подозревали Дункана, что он Дерини, и это заставляло их вести себя честно: они все думали, а не читает ли он их мысли, чего он, конечно, не мог в тех условиях — но они-то не знали.

— Тогда пусть присутствует Дункан, если ты считаешь, что нужна приманка, — не уступил Кардиель. — Или Аларик, поскольку Дункан временно вышел из игры. Уж вдвоем-то вы сможете добраться до истины.

— А если он, действительно, просто набожный человек со священническим честолюбием, но далекий от мирских дел? — спросил Арилан. — Тогда мы наживем еще одного врага для Дерини.

— Тогда, если окажется, что он невиновен, заставь его потом обо всем забыть!

— А здесь мы уже действительно вступаем на зыбкую почву, — откликнулся Арилан. — Правдочтение — это одно. Использовать нашу магию, чтобы определить, не лжет ли человек, вполне правомерно, поскольку здесь нет насилия над чужой волей. А вот заставить кого-то сказать правду… Гм. Думаю, здесь требуется больше, чем смутное подозрение, что кто-то может что-то скрывать. Равно как и повелеть ему все забыть. Иногда такие меры оправданы, если речь идет о жизни и смерти, или когда кто-то сам этого хочет, но где проходит граница?

— И ты, выходит, настолько не уверен насчет границы? — заметил Кардиель.

— Разумеется. По меньшей мере, я молю Бога, чтобы мне не узнать искушения перейти ее и злоупотребить своей силой. Но как раз недостойное применение силы определило картину последних двух сотен лет. И Камберианский Совет был образован, чтобы этому воспрепятствовать.

Тут Морган пристально воззрился на него, ибо Арилан тщательно избегал разговоров о загадочном Камберианском Совете последние два года. Его взгляд явно напомнил Арилану, что он коснулся того, о чем лучше не говорить людям, даже таким близким, как Кардиель. Епископ-Дерини умолк, чтобы собраться с мыслями, и покачал головой, положив ладонь на плечо Кардиелю.

— Послушай меня, Томас. Я польщен твоим доверием, но не стоит думать, будто все Дерини — вроде меня, Аларика или Дункана, а не то ты однажды попадешь в беду. Мы всегда вели себя очень осторожно, дабы не совершить ничего, что могло бы тебя слишком напугать, но ты должен признать, что мы не раз и не два заставили тебя побеспокоиться — а ты знаешь нас и доверяешь нам. Подумай о тех, кто не руководствуется строгими правилами, вроде наших. Сколько раз нужно злоупотребить силой, чтобы породить Кариссу? Или Венцита Торентского? Или Междуцарствие? Аларик знает, о чем я говорю. Правда, Аларик?

Морган нехотя согласился, хотя порой щепетильность Арилана казалась ему такой окостенелой, что того гляди — сломается. Но не стоило при Кардиеле возвращаться к старому спору. Конечно, Кардиеля еще требовалось основательно убеждать, но, в конечном счете, он тоже вынужден будет признать, что привлекать Джедаила к допросу преждевременно.

— Думаю, Келсону нужно будет сообщить о случившемся, — упрямо заметил Кардиель. — И не думаю, что это стоит откладывать дня на три-четыре, пока он не вернется. Все было прекрасно, пока мы просто беседовали об Истелине, но теперь…

Здесь хотя бы Морган мог решить вопрос по-деринийски.

— Не вся наша мощь под запретом, ваше преосвященство, — спокойно вставил он. — Возможно, что мне удастся дотянуться до Келсона, когда он будет спать нынче ночью. Для него это будет неожиданностью, но я попытаюсь. — Кардиель радостно кивнул, и Морган продолжал. — Если не выйдет, я отправлюсь в Траншу с утра, после того как осмотрю Дункана… Или вы можете предложить что-то получше, сударь? — осведомился он, покосившись на Арилана.

Епископ-Дерини покачал головой.

— Нет. Не могу. Учитывая, насколько тесно вы с Келсоном связаны, я отнюдь не удивлюсь, если твоя затея удастся. Однако я также знаю, насколько трудно образовать зацепку на подобном расстоянии и без подготовки с обеих сторон. Если не получится, мы дадим тебе время, которое потребуется, чтобы попасть туда физически.

Вера Арилана в его способности помогла Моргану притушить негодование по поводу необходимости отказаться от допроса Джедаила, но теперь, когда на ближайшие несколько часов определилось, чем ему заниматься, Моргану требовалось немного побыть одному.

Как только он удостоверился, что Дункан спит поспокойнее, и на миг проник в сон священника, чтобы сделать его еще крепче, он простился с обоими прелатами и направился к себе. Он старался не думать о том, как близко оказался Дункан от смерти, и о той беспомощности, которая одолела Дункана под действием мераши, сосредоточившись вместо этого на спокойствии, какое требовалось, если он рассчитывал добраться до короля.

Но помеха сосредоточению в виде Джедаила Меарского подстерегала его, когда он проходил мимо открытой двери часовни в крыле для гостей. При виде его Морган весь напрягся, мысленно кляня себя за то, что вообще заглянул внутрь. Джедаил и другой священник, смутно знакомый на вид, как раз выходили в коридор. Искушение хотя бы проверить, слышал ли Джедаил о нападении на Дункана, оказалось слишком велико.

— Ваша светлость, — пробормотал Джедаил, когда Морган показался в дверях и преградил ему выход — само почтение и придворная услужливость перед Королевским Защитником.

— Отец Джедаил, — обратился к нему Морган, — я хотел бы спросить, могу ли перекинуться с вами словечком-другим наедине, — и бросил пристальный взгляд на спутника Джедаила. — Полагаю, мы могли бы вернуться в часовню.

Джедаил был озадачен и несколько встревожен, но достаточно охотно согласился. Когда стремишься к высокой должности, на которую утверждает король, не стоит отклонять приглашение его близкого друга. Он бесстрастно наблюдал, как Морган закрывает за ними дверь часовни, а затем наклонил голову и пошел впереди Моргана по короткому нефу, когда Аларик указал рукой в тот конец часовни. Оба преклонили колени и осенили себя крестным знамением, когда приблизились к алтарной преграде и расположились на скамье для коленопреклонения, тянувшейся вдоль преграды. Морган склонил на миг голову, как бы в молитве, дабы возбудить у Джедаила любопытство и заставить теряться в догадках, затем поглядел на священника искоса.

— Полагаю, вы знакомы с моим кузеном, отцом Дунканом Мак-Лайном, — негромко заметил он.

Джедаил вскинул голову и посмотрел на Моргана.

— Ну, я знаю, что он секретарь архиепископа Ремутского, ваша светлость. Он ведет записи собеседований на этой неделе.

— Именно так, — пробормотал Морган, раскрывая свой разум для правдочтения. — А вам известно, что нынче вечером, совсем недавно, на него набросился мальчик с ножом?

При этой новости у Джедаила округлились глаза, затем он быстро укрылся за маской озабоченности.

— Отец Мак-Лайн священник, как и я, ваша светлость, — сказал он полушепотом и почти без выражения. — Печально слышать, что кто-то совершил такое святотатственное посягательство, но куда больше меня огорчает мысль, что вы можете считать, будто я к этому так или иначе причастен.

— Так значит, вы даже ни о чем не знали? — спросил Морган, несколько ошарашенный — ибо убедился, что собеседник говорит правду.

— Нет, ваша светлость.

— Понятно.

Абсолютно никакого понятия. Джедаил действительно не знал ни о чем. В течение нескольких секунд Морган испытующе глядел в глаза священника, ничего не делал, просто глядел, хотя Джедаил мог истолковать это как ему угодно, и неплохо бы, чтобы он достаточно перепугался, дабы ненамеренно выдать какие-нибудь новые сведения… Но Джедаил встретил его взгляд не более напряженно, чем любой другой, на кого воззрится Дерини, и кто не представляет себе, насколько далеко простираются возможности собеседника.

— Тогда еще один вопрос, — сказал Морган, тщательно подбирая слова. — Когда вы в последний раз получали вести от вашей тети?

Джедаил даже не моргнул.

— На прошлое Рождество, ваша светлость. А почему вы спрашиваете?

На Рождество, задолго до того, как освободилось место епископа Меарского, отметил про себя Морган. И Джедаил не хитрил и не увиливал. Он не только ничего не знал о покушении на Дункана, но, кажется, вообще, не был вовлечен ни в какие махинации, которые могла затеять его тетка с тем, чтобы обеспечить ему епископство, хотя, разумеется, у Джедаила имелись и свои честолюбивые мечты. Однако Морган не дерзнул продолжать поиски. Джедаил выглядел все более встревоженным, и единственным способом идти дальше было бы произвести глубокое принудительное чтение мыслей… За что Арилан, вполне вероятно, спустил бы с него шкуру, и даже не за само чтение, за один намек — после той лекции, которую он прочел Кардиелю.

— Очень хорошо, отче. Тогда я вас покидаю. Благодарю, что уделили мне время. Если у вас есть желание спасти чью-то душу, можете помолиться за мальчика с ножом. Боюсь, он умер без отпущения грехов.

Он медленно и нарочито перекрестился, не отводя глаз от Джедаила, затем поднялся и двинулся обратно вдоль нефа. Джедаил все еще стоял на коленях, спрятав лицо в ладони, когда Морган обернулся в дверях.

Затем он некоторое время гулял, проигрывая в уме то, что узнал, после чего спросил у стражи, что сделали с трупом убийцы, покушавшегося на Дункана. Тело лежало в лечебнице, покрытое одеялом, и Морган некоторое время глядел в лицо мертвому мальчику, ломая голову, кто подослал его.

Глава IV …напоил нас вином изумления.[5]

Дальше на северо-восток от Кулди, недалеко от побережья, начали сгущаться ранние сумерки, когда Келсон и его спутники понукали своих усталых коней на последнем участке пути в замок Транша, поплотнее завернувшись в плащи от все учащающейся колючей мороси. Дугал, ехавший рядом с королем, задал им проворную рысь после того, как они нынче утром расстались с труриллским дозором, дабы они очутились в замке его отца до темноты. Но скачка замедлилась, когда подъем стал круче. Дугал напряженно вглядывался в серую морось впереди, пока неясная громада не обозначилась, а затем постепенно не обрела четкие очертания каменного замка, почти черного на фоне темнеющего неба. Юный лорд из пограничья ухмыльнулся, искоса поглядев на короля.

— Считай, уже приехали, — радостно произнес он. — Управляющий моего отца, наверняка, уже все приготовил. Видишь ли, весь последний час за нами наблюдали.

— Вот как?

Несколько ошеломленный и растерянный, Келсон повернулся и вопрошающе поглядел на Дугала, ибо он прочесывал окрестные горы и скалы своим деринийским чутьем примерно около часа и ничего не обнаружил.

— Не тревожься, — усмехаясь, продолжил Дугал. — Я тоже никого не видел. Но понимаешь ли, я еще не так опытен, как Кьярд. Он дал мне знак, когда мы в последний раз остановились отдохнуть.

Кьярд. Разумеется. Кроме Дугала, это — единственный из людей Мак-Ардри, который разъезжает с труриллским дозором, так что, конечно, он где-то здесь. Келсон хорошо помнил его со времени, когда юный Дугал воспитывался при дворе. Задумчиво оглянувшись на горца средних лет, ехавшего за несколько человек от них, он вспомнил, как ему говорили, что Кьярд О'Руан был вскоре после рождения Дугала назначен его личным спутником и телохранителем по приказу самого вождя Мак-Ардри. И Келсон не помнил, чтобы тот когда-либо оказывался далеко от своего подопечного. Почти сверхъестественные способности этого человека и в былые времена озадачивали Келсона; а деринийское сверхчувство, обретенное со времени их последней встречи, не проливало света на загадку.

— А, Кьярд, так я и думал, — пробормотал Келсон в сторону Дугала, когда тот опять сосредоточился на сужающейся дороге впереди. — Полагаю, дальше ты мне скажешь, что в этом ему помогает Второе Зрение жителей Пограничья, о котором ты давеча упоминал.

— Да, ты все правильно понял, — отозвался Дугал, снова прыснув. — Впрочем, тебе и впрямь не стоит беспокоиться. Я лично ручаюсь за верность моих людей — хотя, должен предупредить тебя: не нужно удивляться, если прием сперва покажется тебе несколько прохладным. Даже если бы ты не был королем: ты — с равнин. И то, и другое усложняет дело здесь, на крайнем западе.

«А то, что я Дерини, еще больше усложняет», — мысленно добавил Келсон, хотя Дугал этого и не сказал. Несмотря на заверения Дугала, он не мог избавиться от слабого зуда между лопаток.

Воздух все больше отдавал солью по мере того, как они приближались к наружным укреплениям замка, а чайки, вопящие над головой, словно пытались противопоставить свою песнь глухому постукиванию облепленных грязью копыт и приглушенному позвякиванию сбруи. Эван и Конал следовали непосредственно за намокшим от дождя знаменем Халдейнов, звонко шлепавшим по перчатке Конала, и порой взлетающим по ветру достаточно, чтобы рассмотреть изображение на нем.

Дугал посоветовал им не сворачивать знамя, чтобы их не приняли за кого-нибудь другого. Остальные в отряде также ехали парами: Кьярд с одним из слуг Эвана, а затем Джодрелл, Трегерн и все прочие: рыцари, оруженосцы и слуги.

Они подъехали на расстояние верного выстрела из лука к наружной куртине, прежде чем Келсон наконец заметил часовых наверху, едва виднеющихся на фоне серого неба. Отблески факелов мелькали в нескольких бойницах, прорубавших камень навесной башни, где явно присутствовали и люди — это подозрение подтвердило деринийское чутье Келсона — но никто не обнаруживался поблизости. Отряд замедлил движение, почти остановившись, когда подъехал к воротам.

— Они знают, кто вы, но не понимают, почему вы здесь, — пробормотал Дугал, когда тяжелые створки распахнулись наружу, а цепи залязгали, скользя по вращающимся барабанам лебедок. — Не стоит упрекать их за осторожность.

— Согласен.

Как только спускная решетка поднялась чуть выше головы, Кьярд направил своего пони мимо прочих, тот застучал неподкованными копытами и нырнул в проем ворот. По пути всадник выхватил факел из кольца в стене и с ним поскакал по мостику, опустившемуся надо рвом. На другой стороне рва Кьярд придержал пони и оглянулся на остальных, взмахом руки приглашая последовать за ним, и Дугал тут же ударил пятками в бока своего пони. Келсон поглядел наверх, когда вместе с другими ехал за Дугалом через передние ворота, и был вознагражден зрелищем краснощекой физиономии, наблюдавшей за ними в потайное отверстие в потолке. Обладатель физиономии кивнул и прикоснулся двумя пальцами к своей горской шапочке, прежде чем исчезнуть, но Келсон почувствовал, что приветствие равно относится к нему и к Дугалу.

Приглушенный цокот копыт по мостику сменился более гулким постукиванием железа о кремень, когда они очутились по ту сторону рва, за которым располагались новые укрепления, и стали подниматься, Келсон подумал, что если какой-либо замок возводился с расчетом полностью использовать все преимущества местности для обороны, то это Транша.

Дорога, вившаяся серпантином налево, быстро стала крутой, узкой и небезопасной, со стороны моря холм так круто обрывался навстречу гремящему внизу приливу, что дух захватывало. С правой стороны, где ничто бы не защитило их, на сорок футов над их головами вздымалась главная башня, промежутки между зубцами стены обеспечивали все удобства для обстрела подступающего врага. Ширина дороги только-только позволяла проехать бок о бок двум местным пони, но огромные скакуны Халдейнов вынуждены были выстроиться цепочкой.

Чайки вылетали из-под туч, чтобы получше рассмотреть пришельцев, и поворачивали прочь с рассерженными криками, чуть фыркнет лошадь или хлопнет по ветру плащ. Запах моря был крепок далее после того, как они миновали вторые, внутренние, ворота.

— Дайте огня для молодого хозяина и его гостей! — вскричал Кьярд, развернув пони по кругу и размахивая факелом, пока вновь прибывшие въезжали во двор. — Это я, Кьярд О'Руан. Молодой хозяин дома! Где Кэболл Мак-Ардри? Эй, дайте огня, говорю вам!

Его призыв удостоился незамедлительного отклика. Как только по всему периметру двора заполыхали факелы и везде заслышались голоса, прибежал, едва дыша, помощник конюха и поспешил принять у него пони. Келсон сидел на своем коне-великане рядом с пегим пони Дугала, глядя, как к ним шагает Кьярд.

Позади останавливались, подъезжая, все остальные члены отряда, но Келсон дал им знак оставаться в седле, пока не соскочит наземь он сам. Дугал уже готов был принять у него поводья и передать обоих животных Кьярду перед тем, как взял Келсона под локоть, чтобы проводить к лестнице, ведущей в главный зал.

— Эй, Кэболл! — воззвал Дугал, когда отворилась дверь зала, и по ступеням начали спускаться тесной кучкой одетые в тартан мужчины. Кое-кто из них накинул край пледа на голову от дождя, некоторые несли факелы. На шапочке идущего впереди красовалось два пера: знак вождя клана, Довольная улыбка озарила его бородатое лицо, когда он торопливо сбегал вниз навстречу неожиданным гостям.

— А, молодой Дугал!

— Управляющий моего отца, — вполголоса пояснил Дугал Келсону, пока встречающие спускались на лестничную площадку. — Кэболл, все приготовлено, чтобы оказать подобающее гостеприимство его королевскому величеству? Государь, я хочу представить вам Кэболла Мак-Ардри, моего родича, который говорит от имени клана и от имени Мак-Ардри. Как мой отец, Кэболл?

— Мак-Ардри сердечно приветствуют вас, государь, — произнес Кэболл, касаясь рукой шапочки в знак приветствия и наклоняя голову не только в сторону монарха, но и в сторону молодого хозяина. — Дугал, твой отец будет счастлив видеть, что ты столь неожиданно воротился домой. — И опять устремил свое внимание на Келсона. — Мы не можем предложить больше, чем то, что обычно у нас принято: времени было мало. Но Мак-Ардри с удовольствием явится приветствовать вас, когда вы отдохнете, и гостеприимно приглашает вас и ваших людей нынче вечером отужинать с ним в парадном зале.

— Прошу передать Мак-Ардри, что я тоже с удовольствием встречусь с ним, — ответил Келсон, любезно склонив голову. — Мне недоставало его общества с тех пор, как он приезжал на мою коронацию, а Дугал поведал мне, что в последнее время он был нездоров. Я был огорчен, услышав это.

Управляющий скоро и небрежно поклонился, с его бороды стекала дождевая вода.

— Что до удобств, — продолжал Келсон с обезоруживающей улыбкой, — то мы несколько дней провели под открытым небом, и нас обрадует любая крыша над головой и любая горячая снедь.

Кэболл словно немного расслабился, когда опять взглянул на Дугала.

— Думаю, это мы в силах предоставить вам, государь, а, может быть, и немного больше. Дугал, мы постелем его королевскому величеству и другим, кому положено быть при нем, в твоих покоях. А прочие могут ночевать в зале с нашими воинами, когда кончится ужин.

— Тогда мы берем с собой принца Конала, — отозвался Дугал, взглядом ища одобрения у Келсона, — и, возможно, Джодрелла и Трегерна… или герцога Эвана — разумеется, если только они не предпочтут спать с воинами. Как, государь?

— Эван из Клейборна? — пробурчал Кэболл, дернув головой, чтобы обозреть людей короля. — С вашего позволения, государь, я обо всем остальном договорюсь с ним. Дугал, введи его величество под крышу, чтобы не мокнуть.

Он и его помощники промелькнули мимо Келсона, едва тот успел кивнуть; управляющего, как горца к горцу, чуть только он завидел тартан Эванова плаща, потянуло к Эвану, и при этом он, словно спохватившись, небрежно отдал честь Келсону. Короля это лишь позабавило: он привык к грубым манерам пограничного люда еще мальчиком, когда познакомился с Дугалом и теми, кто при нем состоял, но оскорбленный принц Конал остановил своего коня-великана близ короля, не на шутку потрясенный.

— И ты что, намерен позволять ему так с собой обращаться? — вопросил он громким шепотом, склоняя роняющее дождевые капли знамя Халдейнов к голове Келсона. — Он словно слугу отпустил!

— Он спросил моего дозволения. Не устраивай сцену, — отрезал Келсон, положив руку на поводья кузена. — Он по горло занят.

— Да. Слишком занят, чтобы выказать подобающее уважение к правителю всей страны!

— Здесь нет умышленного неуважения, — возразил Келсон, — а когда стоишь под дождем, не до поклонов и речей. Я не оскорблен.

Но Конал злился и продолжал пыхтеть и что-то бурчать себе под нос во время всего подъема по винтовой лестнице за спиной у Дугала и Келсона, не прекратив жалоб, даже когда все трое добрались до небольшого уютного помещенья на вершине башни. Явился оруженосец Келсона, чтобы помочь им разуться, а Конал все еще выражал свое неудовольствие по поводу местного пренебрежения чинами и званиями и закончил ядовитым замечанием касательно обстановки.

Келсон отослал оруженосца, прежде чем преподать кузену урок, после чего извинился перед приунывшим Дугалом. Атмосфера была несколько накалена, когда эти трое начали избавляться от намокшей одежды, чтобы умыться перед ужином.

В гнетущем молчании нескольких последующих минут Келсон не мог не подметить контраста между искренним стремлением Дугала забыть о происшествии и надменной церемонностью Конала.

Поведение кузена немало смутило короля. Вскоре возвратился оруженосец с их скудными пожитками и помог Коналу облачиться в сухой и чистый придворный костюм, слишком нарядный для обычного горского ужина, но когда Келсон попытался тактично указать на это кузену, тот возобновил свои выпады против спесивых горцев, провозгласил, что покажет им всем, что такое настоящий принц крови, и вышел, надевая на ходу серебряный венец, положенный ему по званию. Келсон послал вдогонку оруженосца, надеясь, что удастся помешать Коналу оскорбить кого-либо еще из местных, на которых он наткнется, и в молчании вытащил из своего тюка чистую шерстяную рубаху.

— Конал — ужасный зануда, не сердись на него, если можешь, — сказал он миг спустя, как только голова Дугала высунулась из горловины шафранового цвета рубахи. — Надеюсь, он просто глупит по молодости.

— По молодости? — Дугал фыркнул, его придворный лоск вмиг сменился приграничной откровенностью. — Келсон, он на год старше меня. Как бы он ни жаждал уважения, он не добьется его, продолжая в том же духе. К тому же, он второй по праву престолонаследия.

Келсон присел, чтобы помочь названному брату собрать складками большой килт на полу, не в силах что-либо возразить.

— Вроде бы, это верно, — сказал он, следя, как Дугал ложится на килт, чтобы обернуть его вокруг своей узкой талии. — Слава Богу, до него есть еще один наследник, его отец. А я ни разу не слышал, чтобы кто-то не по-доброму отозвался о Нигеле. Возможно, к концу будущего года, вообще, появится новый наследник. И все же ты прав: молодость не извиняет грубого поведения. Конал способен порой на дикие выходки.

Дугал, сев, чтобы заколоть плед на плече аметистом размером с яйцо ржанки, внезапно поднял глаза от драгоценной пряжки и воззрился на короля.

— Что еще за новый наследник? Келсон, ведь ты даже не помолвлен, верно?

— Нет, нет, не в этом дело, — ответил Келсон, хмыкнув. — Но не делай такое жуткое лицо. Мне семнадцать, и я король. Мне положено найти жену. Нигель и тетя Мерауд говорят мне об этом больше года, и примерно столько же времени — Морган.

— И Морган?

Келсон задумчиво пожал плечами.

— Ну, все они, конечно, правы. Нужно обеспечить себе преемника. Я потерял счет принцессам, графиням и прочим подходящим для меня невестам, смотрины которых устраивали весь год. Любой дворянчик в Гвиннеде с созревшей для брака дочерью или сестрой от двенадцати до тридцати лет под тем или иным предлогом представлял ее ко двору. Даже Морган угрожает привезти на Крещенье какую-то р'кассанскую принцессу, родственницу его жены.

— Его жены? — Дугал еще сильнее вперился в него, хотя теперь тоже улыбаясь. — Так вот из-за чего весь сыр-бор! Морган женился и теперь считает, что все должны последовать его примеру. И кто она?

Келсон, усмехаясь, покачал головой. Он все еще забывал, что в Транше никто слыхом не слыхивал обо всем, что творится в столице.

— Так ты ничего не знаешь? Но ведь ты слышал, что я сделал его своим наместником на юге, верно?

— Нет.

— А ты знаешь, что в Торенте — опять регентство? — рискнул спросить Келсон.

— Регентство? Что случилось с принцем Алроем?

— Упал с лошади. И сломал шею. Из всего, что мне удалось услышать, ясно, что это несчастный случай. Но он только-только достиг совершеннолетия. И некоторые болтают, будто я это подстроил… Точно так же, как Карисса подстроила смерть моего отца.

— То есть, с помощью волшебства? — прошептал Дугал.

Келсон кивнул.

— Они не очень хорошо меня знают, правда?

— Но с чего бы это могло тебе понадобиться, если бы ты даже был… если ты даже способен извести кого-то волшебством, Келсон?

— Если ты хочешь спросить, есть ли у меня способность убивать волшебством, ответ — да. Есть и сама способность, и знания, как это делают, — спокойно произнес Келсон. — Я… Мне уже приходилось однажды на такое пускаться. Именно так я убил отца Алроя, его дядю… И еще графа Марли. Гордиться здесь нечем, но не было другого выхода. И я бы снова прибег к чарам, чтобы защитить мое королевство. — Он неловко поперхнулся. — Теперь о подоплеке. Боюсь, она тоже есть. Если на торентском престоле будет сидеть несовершеннолетний, это снизит вероятность более серьезных столкновений, кроме обычных пограничных стычек с Торентом, хотя бы пока новый король не подрастет. Это дает мне около пяти лет, чтобы все уладить в Меаре, прежде чем опять придется отвлекаться на Торент, а то и больше. Но брата Лайема я не убивал.

— Я тебе верю, — сказал Дугал.

Эти три слова были произнесены спокойно, почти без выражения, но Келсон знал, что они правдивы. Четыре года прошло с тех пор, как они с Дугалом последний раз виделись, но он чувствовал, что прежняя близость не ослабела с годами, несмотря на все, что за это время произошло. Он взглянул на свои руки, в которых держал жизнь и смерть столь многих людей, затем тряхнул головой, понимая, что ему никогда не удастся хоть на миг мысленно отвлечься от своей колдовской силы.

— Но довольно об этом, — продолжал Келсон более воодушевленно. — Ты спросил о Моргане и его жене. Он женился на Риченде Марлийской полтора года назад, весной. У них маленькая дочка, ей скоро исполнится год. Ее зовут Бриони.

— В честь твоего отца, — пробормотал Дугал и одобрительно кивнул. — Это мне по нраву. Но Риченда Марлийская… Это не графиня Марли? Разве ты не сказал только что, что убил ее мужа?

— Да. Но она не в ответе за измену графа, — тихо ответил он. — И сын их тоже. Я утвердил юного Брендана как графа Марли нынче летом, когда ему стукнуло шесть. Пока он несовершеннолетний, его опекает Морган, а Риченда — его регент.

— А что он скажет, когда станет старше и узнает, кто сгубил его отца? — прошептал Дугал. — Что если он тебя за это возненавидит?

— Здорово надеюсь, что к тому времени он поймет, почему мне пришлось на это пойти, — отвечал Келсон со вздохом. — Брэн Корис был одним из первых, кого я вынужден был лишить жизни. К несчастью, он не стал последним. Но с тех пор я, хотя бы, кое-чему научился… не то, чтобы была какая-то разница, если опять придется кого убивать, — он снова вздохнул с обреченным видом. — Но что сделано, то сделано. Нет смысла ворошить то, что я не могу изменить. А вот что я могу изменить — так это отношение к себе, которое встретил, когда прискакал сюда час назад.

Дугал рассмеялся, и торжественность последних нескольких минут развеялась.

— Да, если тебе это удастся, то ты и впрямь волшебник. Ты их видел, Келсон. Они — жители пограничья. Большинство из них отродясь не бывали при дворе, и не побывают. Ты не вправе ожидать, что завтра же заслужишь их уважение.

— Не завтра, что ты. Но, кажется, я догадываюсь, с чего начать.

Полчаса спустя два молодых горца покинули каморку на башне. Келсону придало вдохновения давешнее замечание Дугала насчет его длинных волос.

Он решил не замахиваться на большой килт, вроде того, который носил Дугал, ибо не больно был склонен полагаться на одежду, которая удерживалась только поясом, да еще имела столько сложных складок, — и он выбрал рыжеватый кожаный костюм Дугала: облегающие короткие штаны и куртку поверх шафрановой шерстяной рубашки, вроде той, что на Дугале. Плед Мак-Ардри: серое, черное и желтое, был брошен наискось через его грудь, наподобие перевязи и укреплен на левом плече пряжкой в оправе из серебряного кольца. Мягкие домашние сапожки из оленьей кожи приятно облегали ноги. Вместо золотого обруча, который красовался у него на голове во время обычного появления на людях, он нацепил шапочку, вроде той, что у Дугала. Черные волосы, заплетенные в местную косицу, оказались на добрую ладонь короче дугаловых медных, но косица эта, вдобавок к одежде, превратила изысканного юного аристократа с равнин в темноволосого двойника сына вождя. Если только им подыграет старый Каулай…

Он услышал повизгиванье настраиваемых волынок, когда последовал за Дугалом вниз по винтовой лестнице и вдоль прохода к большому залу: сперва звук этот показался ему резким и сумбурным, но вскоре из хаоса выплыл старинный приграничный напев, один из немногих, которые Келсон знал. Музыка придала резвости его шагам, когда они с Дугалом приближались к залу, и король слышал, как Дугал еле слышно насвистывает в лад. Здешние оруженосцы, слуги и несколько из людей Халдейнов кружили вперемешку перед открытыми дверьми зала, но на Келсона, явившегося в обществе Дугала и переодетого, никто не обратил особого внимания. Выхватив факел из потемневшей от огня подставки, Дугал повел друга через толпу, и они быстро нырнули в малоприметную деревянную дверь рядом с главным входом, при этом Дугал знаком велел ему молчать, и тут же зашагал по крутому и узкому ходу вдоль стены, за которой был большой зал. Когда они, как показалось Келсону, одолели примерно половину длины зала, Дугал остановился и отыскал две узких косых прорези, проделанных в камне под различным углом, осторожно опустил факел и придвинул его поближе к стене, чтобы в зале не заметили свет. Заглядывая то в одну щель, то в другую, Келсон смог увидеть почти весь зал, хотя вход и помост в противоположном конце оставались за пределами видимости.

— Похоже, большинство твоих людей, которые не на посту, уже уселись, — пробормотал Дугал, глядя в зал вместе с Келсоном. — Впрочем, заметно, насколько они предоставлены самим себе. Явно, многое зависит от того, как тебя примут.

Келсон кивнул, изучая зал. Так как, по местному обычаю, все сородичи были более или менее равны положением, не существовало большой разницы между местами для знати и для простых воинов. Он увидел, как герцог Эван движется по залу с раздосадованным на вид Коналом, чтобы занять места за столом на помосте, — но если не считать этих двоих, почти все спутники короля сгрудились по обе стороны длинного стола, тянувшегося вдоль боковой стены, тщательно отделенные, как заметил Келсон, от членов клана и их жен. Гостеприимство, судя по всему, имело свои пределы.

В большой задумчивости он последовал за Дугалом дальше по тайному ходу и вокруг угла; наигрыш волынщиков едва ли вторгался в его мысли теперь, когда он глядел через другую косую прорезь на стол на помосте. Отсюда он был в состоянии разглядеть все у этого стола, включая и графа Траншийского.

Каулай Мак-Ардри состарился за те три года, что Келсон не видел его, но, хотя время заметно убавило подвижности у старого приграничного вождя, оно явно не затронуло прочих его качеств. Слуге приходилось помочь ему добраться до кресла за столом, ибо ходить без поддержки он больше не мог, но руки, выступавшие из рукавов тонкой шафрановой рубашки, были по-прежнему жилисты и дотемна выдублены жарким солнцем и ветрами Траншийских гор. Келсон видел, как заиграли мышцы, когда старик поднял полный бурдюк вина и подставил рот под красную струйку, так, что не пролилось ни капли. Его жесткие седые волосы были стянуты сзади на местный лад и перевязаны лентой цвета его клана. В бороде, спускавшейся на грудь, все еще угадывался каштановый отлив. Карие глаза были ясными и зоркими, в то время как вождь беседовал с герцогом Эваном, сидящим по другую сторону от Конала, по его левую руку; но вождь все поглядывал в дальний конец зала, словно чего-то ждал.

— Не нас ли он высматривает? — вполголоса спросил Келсон, бросив искоса взгляд на Дугала. — Не лучше ли нам войти?

— Да, но не так, как ты думаешь, — откликнулся Дугал. Он лукаво улыбнулся, ухватив складку рукава Келсона, и потянул друга назад по проходу. — Идем. Следуй за мной и делай как я.

Вскоре они уже вступали в большой зал из-за перегородок, которые отделяли кухню от помоста, Дугал подтолкнул короля, и они двинулись мимо слуг, подававших на главный стол. Те выразили почтение сыну вождя, но едва ли удостоили взглядом Келсона, разве что постарались не наткнуться на него, идущего вплотную за Дугалом. Они были слишком поглощены зрелищем, которое являли собой Конал, сидящий слева от вождя, и Джодрелл, который пододвинул табурет к краю стола, чтобы потолковать с Эваном, и вклинился между ним и вождем. Старый герцог Клейборнский был легко принят ими, так как тоже был плоть от плоти кланового общества и понимал их обычаи, а прочие были жители равнин, вроде рыцарей и простых вояк, сидевших внизу в зале. Конал, вызывающе надменный в своем придворном платье и серебряной короне, выглядел особенно не на месте.

Теперь до Келсона дошло, что затеял Дугал. Когда тот подобрался поближе к главному столу и указал рукой на почетное место справа от старого Каулая, после чего опустился на скамью еще чуть правее, Келсон удержался от улыбки и последовал за другом. С небрежным безразличием Келсон скользнул на место меж Дугалом и стариком и оперся о стол локтем, едва ли поведя бровью в сторону прислужника, который нырнул между ним и Дугалом, чтобы налить обоим вина, и начал о чем-то спрашивать.

Однако тут кое-кто из людей короля узнавал его, и, по мере того, как все больше их вскакивало на ноги, из-за чего застучали и заскрипели о каменный пол деревянные скамьи, это движение привлекло внимание старого Каулая.

Оборачиваясь, дабы осведомиться о причине, он с удивлением заметил незнакомого юного горца, сидящего по его правую руку. Гудение волынок оборвалось, все взгляды устремились на вождя Мак-Ардри.

— Халдейн горячо приветствует Мак-Ардри из Транши, — весомо произнес Келсон, почтительно наклонив голову, в то время как у старика отвисла челюсть. — Мой брат Дугал предложил мне сесть от вас по правую руку, сударь, и для меня это действительно большая честь, ибо его отец должен быть отцом и мне, поскольку моего уже нет в живых.

Утратив дар речи, Каулай уставился в серые глаза Халдейна, а между тем в зале поднялся шум: его люди бурно расспрашивали друг дружку, увидев, как нечто чужое и загадочное смешалось с привычным. Когда старик последний раз видел Халдейна, то был четырнадцатилетний мальчик, на которого возлагали отцовскую корону. Тот, кто сидел с ним рядом, был молод, но в нем угадывался мужчина, его честный прямой взгляд был таким же, как у местных вождей. Когда Каулай посмотрел мимо незнакомца на своего сына, Дугал поднялся, подошел и с ухмылкой поцеловал отца в щеку.

— Я привел моего брата домой, чтобы он поужинал с нами, отец, — сказал он на приграничном наречии. — И он сочтет великой милостью, если ты до завтра забудешь о прочих его званиях, ибо он прибавит чести нашему дому, и согласился бы пролить кровь ради союза, который связывает его со мной. Ты не хочешь поприветствовать его как родича и сына?

Бесконечно долгий миг Келсон страшился, что Каулай не поддастся, что прочные узы приграничного родства вынудят его опять играть роль монарха, которую так часто приходится исполнять. Но тут лицо старика озарила довольная улыбка, карие глаза потеплели, и он протянул огромную лапищу Келсону.

— Гм, я рад видеть тебя, сынок, — тихо сказал он. — Я покинул тебя мальчиком, а ты явился сюда мужчиной. Не хочешь ли поцеловать своего старого отца в знак мира?

Келсон торжественно вложил свою ладонь в его лапу и поднялся, наклонив голову в подобающем приветствии. Когда он склонился, чтобы поцеловать старика в щеку, нестройный шум одобрения пронесся среди присутствующих, и волынки издали приветственный возглас, пронизанный на этот раз барабанной дробью. То было не самое непринужденное приветствие, но все же какое-то начало…

Прикидываясь, будто он не замечает осуждающего взгляда Конала и растерянных лиц большинства своих спутников, Келсон, улыбаясь, сел на свое место. Брион никогда так не поступил бы, но ведь он, Келсон, не Брион. Придется им всем привыкнуть, что новый король станет вести себя иначе, как ему присуще. Он рассмеялся шутке, которую пробормотал ему на ухо Дугал, а когда явился Кьярд, чтобы подать им жареную птицу и говядину на крепкой горской лепешке-подносе, он схватился за еду пальцами, как здесь и подобало.

Они с Каулаем время от времени беседовали о том, о сем за едой: Келсон коснулся кое-какого своего опыта последних трех лет, а старый вождь с гордостью сообщил, что теперь умеет Дугал, как его приемник. И лишь мимоходом было упомянуто об ухудшающемся здоровье вождя.

Из уважения к хозяину Келсон избегал политики и прочих щекотливых тем, намереваясь подождать с такими разговорами до того, как им удастся потолковать с глазу на глаз. Но как раз перед тем, как подали сладкое — липкое миндальное печенье, бисквиты и мед, Каулай между прочим произнес имя Сикарда, своего брата, жена которого была Меарской Самозванкой.

— А что из себя представляет госпожа Кэйтрин? — спросил Келсон, стараясь, чтобы в голосе прозвучало поменьше нетерпения. К его облегчению, это не оскорбило Каулая и не побудило к сдержанности, вино сделало его словоохотливым и дружелюбным.

— А, она лелеет старую мечту, время для которой давно миновало, — ответил вождь. — Она мне всегда не нравилась. Между прочим, моя ровесница, а не пушистый цыпленок, но… Но дети у нее — горячие головы, а муженек — пуще того. Она и мой брат… Брр! — он с презрением сплюнул, и Келсон приподнял бровь, прикидываясь изумленным.

— Между тобой и Сикардом нет согласия?

— Можно так сказать, — согласился старик. — По правде говоря, мы не ладили ни с ним, ни с его сыновьями — Ителом и Ллюэлом. А вот девочка…

— Опять — дочь-невеста, — почти себе под нос уронил Келсон.

Однако старый Каулай тут же понял намек и громогласно расхохотался, хлопая Келсона по плечу.

— А, я вижу, тебя подталкивают, чтоб выбирал невесту? Что ж, можно найти кого-нибудь куда хуже, чем малышка Сидана. Ее имя означает «шелк» на древнем языке, и в ней есть все, чего не хватает ее братцам и мамаше. Она хорошенькая, равно как и наследница славного имени, с чудными шелковистыми волосами до колен, цвета орехов — а глаза, как у олененка. Крепкие белые зубы. И такие бедра, что ясно: принесет немало замечательных сыновей, хотя ей вряд ли больше пятнадцати.

— Ты говоришь так, словно пытаешься нас сосватать, — заметил Келсон с улыбкой, — что ты хочешь мне сказать?

Плечи Каулая поднялись и шевельнулись не без смущения, хотя он при этом и помотал головой.

— Ну, я не стал бы предлагать невесту моему королю, сынок, — сказал он. — Но если кто-то хочет поправить старую-старую беду и принести мир своему народу, может, ему и стоило бы жениться на Сидане. Если бы я видел в этом хоть какую-то пользу, я бы женил на ней Дугала или, да смилуется надо мной Господь, будь я сам помоложе и найди сговорчивого священника, сам бы на ней женился, хоть она мне и приходится племянницей.

Келсон невесело улыбнулся, вспомнив, что читал однажды о кровосмешении еще более близких родичей, из-за которого рухнул престол два столетия назад — хотя, в случае с Имре и Эриеллой, вопрос стоял еще и о Дерини.

Однако предложение Каулая не могло повлечь за собой столь катастрофических результатов, а напротив, помочь решению проблемы. И даже если они с Сиданой — родичи (Келсон попытался подсчитать в уме, но сбился), то не настолько близкие, чтобы вызвать негодование Церкви.

— Не думаю, что тебе понадобится жертвовать своим благом, — уверил он вождя с лукавой едва заметной усмешкой.

— А, ну конечно, конечно. Ей ведь нужен супруг-Халдейн, а не очередной горец, чтобы прекратились эти грязные интриги. Если не ваше величество, то, может, этот ваш юный кузен… — И старик поглядел вдоль стола туда, где Конал шевельнулся, сидя между Эваном и Джодреллом, ссутулившись над винным кубком.

— Нет, если хорошо подумать, Конал не годится, — более трезво продолжал старый вождь. — Не будет она с эдаким счастлива, хотя, думается, у твоего двоюродного братца хватает своих лихих замыслов. Власть порой — большое искушение, сынок. Но не мне тебе об это напоминать, верно?

Пораженный, Келсон бросил взгляд на Конала, а затем вернулся к старику.

— А что такое?

— Да ну, не хотел я очернять твоего двоюродного брата, парень. Но Сидана — завидная невеста, и может дать своему супругу все права на Меару. И если какой-нибудь умник с толком примется за дело, он даже сможет убедить ее братцев уступить дорогу.

Келсон мрачно покачал головой.

— Как раз чего-то подобного я и пытаюсь избежать, Каулай, — тихо сказал он. — Я не хочу, чтобы мне пришлось идти на Меару так, как ходили мой отец и дед, и разрешать дело мечом. Но я не намерен отдавать то, что мое по праву.

Каулай уронил взгляд в глубины своего кубка.

— Может быть, это единственный выход, сынок, — мрачно прошептал он. — Юный Ител жаждет престола. Он не удовольствуется тем, что станет править двором изгнанников в Лаасе после того, как скончается его мать.

— Ты говоришь об этом, словно о неизбежном, — выдохнул Келсон, осторожно попытавшись применить чары истины. — А что, Ител с кем-то о чем-то сговаривается?

— Ну, толком я ничего не слыхал. И не хочу слышать. — Каулай сделал большой и неторопливый глоток вина и покачал головой. — Так, сплетни всякие. А у какого юнца нет честолюбия? Не стоит, право, об этом говорить.

Ощутив холодок, Келсон оттолкнул в сторону кубок и воззрился на вождя. Тот говорил правду, насколько мог определить Дерини, но какие именно сплетни до него долетели? Если Ител Меарский вовсю готовит мятеж…

— Мне нужно знать, Каулай, — промолвил он, коснувшись запястья старика и попытавшись проникнуть в его мысли. — Если ты что-то знаешь…

— Я ничего не знаю, — прошептал тот, глаза его вспыхнули, и он высвободил руку. — И если ты будешь слишком назойлив, то…

Но тут за дверьми опять раздался вопль волынок, Каулай умолк на полуслове, как бы извиняясь, покачал головой, и вновь медленно и основательно отпил из своего кубка. Келсон соображал, как бы поделикатнее вернуться к предмету разговора, а между тем в зал с дальнего конца вступили двое с волынками, вышагивавшие впереди старика в белом одеянии, потрясавшего, точно мечами, двумя зелеными ветками. Все разговоры стихли, едва они показались, даже самые буйные из Мак-Ардри отставили кубки и посрывали с голов шапки, приветствуя проходившего мимо старика. Женщины вставали и приседали, даже челядинцы, подававшие на стол, встали, как вкопанные, воздавая старику положенное уважение.

— Кинкеллиан, главный бард, — прошептал Дугал на ухо королю, когда старик поравнялся с волынщиками и пошел дальше уже между ними. — Это может оказаться очень важно. Сиди пока, но будь начеку.

Когда бард дошагал до нижней ступени помоста и остановился, скрестив свои ветви над головой и отвесив поклон, музыка умолкла, и Дугал встал, подняв кубок, отвечая приветствием на приветствие человека в белом.

— Пусть луна и звезды ярко светят над твоей тропой, благородный бард. Мак-Ардри и все его родичи приветствуют Кинкеллиана в Траншийском зале.

Старик наклонил голову и что-то произнес. Ветви в старческих руках прошелестели, широко разойдясь в стороны, словно руки раскрылись для объятия. Келсону почудилось, будто он слышит свое имя, но он не был уверен, Дугал что-то ответил на местном наречии, затем поклонился и бросил взгляд на отца. Кажется, старый Каулай напрочь забыл о своем недавнем возбуждении и низко поклонился, поднявшись с места, а затем тоже вознес кубок в знак приветствия.

— Кинкеллиан предлагает тебе свое бардовское благословение и просит, чтобы наш клан удостоил тебя вечной дружбы, — прошептал Дугал краешком рта Келсону на ухо. — Мак-Ардри ответил согласием. Встань, поклонись, а затем, после того как мы с Кинкеллианом все закончим, сделай, что сочтешь подобающим.

Келсон последовал совету, и тогда юный Дугал поклонился отцу и вышел из-за стола. Он спустился с помоста под бурный стук кулаков по столешницам, производимый всеми его родичами. У людей Келсона вид был озадаченный. У всех, кроме старого Эвана.

Медленно и торжественно, почти священнодействуя, Дугал принял ветви у старого барда и вновь поклонился, затем образовал из них над головой косой крест, медленно повернулся на носках, пока не очутился лицом к лицу с Келсоном, и тогда склонился, положив этот косой крест на пол, а волынщики издали несколько вступительных тактов нового напева. Темп изменился, когда Дугал выпрямился и положил руки на бедра, вновь поднявшись на носки. И тут наследник Мак-Ардри пустился в пляс.

Келсон почувствовал, что и его самого тянет плясать, наблюдая за Дугалом, — волынки поистине зачаровывали. В какой-то миг, когда Дугал переместился в другую четверть креста, его взгляд и взгляд Келсона столь глубоко проникли друг в друга, что воспоминания хлынули по вознесшемуся мосту, все равно как если бы Дугал тоже был Дерини, и вполне сознательно плеснул своей мыслью в мозг Келсона. Воспоминание говорило, что оба они полжизни тому назад глядели друг на друга поверх не вечнозеленых веток, но скрещенных мечей, и ступали в ритме танца, который ныне исполнял Дугал, и в который ему, Келсон полагалось включиться. В один миг Келсон понял слова Дугала: «Сделай, что сочтешь подобающим» — и вдруг обнаружил, что выбирается из-за стола с помоста туда, где кружил и подскакивал Дугал.

Музыканты ни на миг не запнулись, когда король покинул помост. Келсон чувствовал всеобщее ожидание: у одних — радостное, у других — полное изумления, но старый бард держался, как ни в чем ни бывало, разве что приподнял седую бровь. Дугал заканчивал размеренное кружение вокруг концов веток, вращаясь и покачиваясь, и подняв над головой сперва одну руку, а затем и другую.

Увидев, что Келсон направляется к месту напротив него, он ухмыльнулся и кивнул, положив сжатые кулаки на бедра, и готовясь повторить по новой все уже проделанные движения танца. Келсон сразу же уловил нужный шаг, позволив ногам нести себя, как бывало много лет назад, повторяя движения Дугала: сперва несколько деревянно, но затем все с нарастающей раскованностью, и зрители — родичи Мак-Ардри и рыцари с равнин — глядели на него в удивлении.

Когда они перешли к следующей части танца, и в более страстном ритме заплясали — каждый в своей четверти косого креста, а не вокруг концов веток, не касаясь веток стопами, Келсон опять ощутил, как пульсирует то, что их связало, и его движения ничем не отличались от движений Дугала. С поразительной самоотреченностью он позволил миру сжаться до порхающих стоп, вечнозеленых ветвей и радостной улыбки Дугала. Он лишь смутно догадался в какой-то миг, что мужчины и женщины вокруг хлопают и притоптывают в такт, поощряя танцоров, участвуя в волшебстве, которое не имело никакого отношения к Дерини.

Келсон едва не выдохся ко времени, когда они приступили к заключительной части танца, но не споткнулся, а легко перепрыгивал из четверти в четверть — на пятку, на носок, пока, наконец, ритм не переменился, и музыка не стала отступать и не завершилась одной долгой-долгой нотой — и тогда они с Дугалом поклонились друг другу с противоположных сторон зеленого креста и опустили ладони на бедра. Зал разразился неистовством.

Воины клана и их жены не унимались, а два юных широко улыбающихся танцора едва не падали друг на дружку, хватая ртом воздух. Почти все из свиты Келсона, не считая Эвана, выглядели ошеломленными. Кое-кто, правда, достаточно проникся обстановкой, чтобы добродушно присоединиться к ликованию, и не последним из них был барон Джодрелл. Конал сидел, нахохлившись, между ним и Эваном, сложив на груди руки и скривив губы, но во главе стола расплывался в улыбке вождь Мак-Ардри, явно забыв о прежней досаде. Как только Дугал и Келсон — рука в руке — спотыкаясь, взошли на помост, он протянул обоим вновь наполненный кубок.

— Айр до слайнте! — вскричал он, и остальные подхватили этот возглас, в то время как два названных брата отпили из одного кубка. — Ваше здоровье!

Ликующие вопли поутихли после того, как Дугал, подняв руку, призвал к молчанию, а он все еще не очень ровно дышал, когда поворачивал Келсона лицом к своей родне, обвивая одной рукой плечи короля.

— Родичи, это мой названный брат Келсон, — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Как вы убедились, он — наш по крови, равно как и по моему выбору. То, что он также мой король — большая радость для меня, и я по своей воле обещаю хранить верность ему как государю, равно как брату и родичу. Не окажете ли вы ему подобную честь?

Возобновившиеся восклицания и шум были тем ответом, который и требовался Дугалу. Келсон отступил на шаг, довольный, все еще не восстановивший дыхание после пляски и пораженный, как здорово удалось их всех к себе расположить — этих суровых обитателей гор, которые обычно не спешат признать своим уроженца равнин. Дугал между тем вдруг обернулся и преклонил колена у его ног, скользнув сложенными ладонями в пространство меж ладоней Келсона и приложив их к своему лбу в знак вассальной верности.

Прочие один за другим попадали на одно колено, кто где стоял, без строгой последовательности. Некоторые даже улыбнулись, как улыбнется любой горец, когда обязан последовать чуждому обычаю. Лишь немногие сохранили хмурый и настороженный вид, но и они преклонили колена. Исключительность такой уступки не ускользнула от Келсона.

— Брат мой, благодарю тебя, — сказал Келсон, бережно поднимая Дугала и давая остальным знак подняться. — И тебе, мой родич, также моя глубокая благодарность. Прошу тебя поверить, я понимаю, какой чести удостоился. А если среди вас есть такие, у кого еще остались сомнения насчет спесивого выскочки с равнин, который вторгся к вам, я не могу вас корить. И не стану пытаться изменить ваше мнение словами. Мои действия, как я надеюсь, достаточно скажут за меня, и в них я всегда буду стремиться проявить себя как ваш истинный и великодушный повелитель.

Его люди заколотили по столам, выражая одобрение, но он опять вознес руку, требуя тишины.

— Но, хотя я и уроженец равнин, я все-таки житель границы, как вы, по праву выбора и крови, что уже сказал мой брат Дугал. И поэтому, уверяю вас, что когда только возможно, буду ставить выгоду клана выше моей собственной, если только это не окажется в ущерб другим, кого я поклялся оберегать и защищать. И в знак этого прошу вас принимать меня сегодня не как короля, но как родича, и вместе со мной поднять кубки во славу нашего благородного вождя. Пусть Мак-Ардри еще долго ведет своих детей к миру и процветанию. Айр до слайнте.

Это выражение Келсон помнил еще по прежним временам, и он был благодарен старому Каулаю за то, что тот сегодня освежил его память — оно вызвало желаемый отклик. На этот раз никто из траншийцев не остался в стороне.

Зал взорвался эхом древнего приграничного тоста, даже самые непреклонные из сородичей вознесли кубки, — с лицами уже более задумчивыми. Вскоре волынщики завели новую плясовую, и на середину повыскакивали один за другим лихие танцоры, жаждущие сплясать с новым обретенным родичем. Некоторые из девушек были прехорошенькие. Келсон откликнулся на несколько первых приглашений весело и добродушно, и честно попытался не подвести, но танец с Дугалом изнурил его, как телесно, так и душевно. И вскоре ему пришлось поклониться и удалиться под крылышко вождя. А Дугал остался среди танцующих.

Беседа с Каулаем была отличным способом закончить вечер, но он осушал три кубка вина в то время, как Келсон — один, и последствия не замедлили сказаться.

Возвращение к их прерванной беседе было в подобных обстоятельствах неуместным, и вскоре разговор свелся к шумным возгласам по поводу танцующих, да на рассказы о выходках Дугала или его планах на будущее, а Каулай чем дальше, тем больше ворчал и сетовал на здоровье. Ко времени, когда народ в зале начал засыпать у столов или стелить постели, Келсону с помощью магии удалось уменьшить степень своего опьянения до того, чтобы немного соображать, но Каулай вот-вот готов был рухнуть на стол. Дугал держался на ногах хуже Келсона, но по-настоящему пьян не был, как и он сам.

— Думаю, с него уже хватит, согласен? — промолвил Келсон, когда Дугал вернулся к столу, чтобы по новой наполнить кубок под медленный и жалобный наигрыш волынщика.

Дугал поглядел на отца, ухватившись за край стола: старый Каулай что-то бормотал и ухмылялся, и тогда его сын подал знак слуге, который головы на полторы возвышался над ним и над Келсоном. Этот парень сгреб своего вождя в охапку с не большим усилием, чем Келсон поднял бы трехлетнего малыша, и бережно понес его из зала и дальше по винтовой лестнице, а два юноши следовали за ними, и Дугал, чтобы не упасть, крепко держался за Келсона. Когда они уложили старика в постель, а слуга удалился, Дугал упал на скамью под окном и вздохнул, глядя на Келсона с усталой улыбкой.

— Ну, ты, безусловно, оставил след в жизни Транши нынче вечером. Клан будет судачить о тебе всю зиму… И с отменным красноречием!

Келсон улыбнулся и оперся об оконную раму, бросив шапочку на сиденье рядом с Дугалом. Пока они взбирались на башню, у него окончательно прояснилось в голове, и теперь в память опять хлынули заботы, которые занимали его нынче вечером. То, что он завоевал доверие клана, — прекрасно, часть стоявшей перед ним задачи выполнена, но он до сих пор не знает всего, что требовалось выяснить о меарской родне Каулая. А если Ител Меарский занят кознями…

— Хотел бы я знать, что они станут говорить обо мне, когда вспомнят, что я — отчасти Дерини, — протянул он, ломая голову, как бы вернее подойти к тому, о чем он хотел повыспросить. Но как бы он этого ни коснулся, Дугал, чего доброго, либо испугается, либо обидится.

Тот нахмурился.

— А какая разница? И с чего ты об этом вдруг подумал?

— Это, знаешь ли, вовсе не скверно — быть Дерини, — продолжал Келсон, прощупывая собеседника. — Ты сам это увидел, когда я усыпил ополченца, чтобы тебе проще было зашить ему руку. Это можно использовать на благо людям.

Дугал шумно прочистил горло, он выглядел куда трезвее, чем каких-то несколько секунд назад, и вся его веселость испарилась.

— У меня появилось внезапное предчувствие, будто вот-вот случится нечто жуткое. Ты предостерегаешь меня, это так?

— Не совсем… — Келсон поглядел сверху на запрокинутое лицо Дугала, а затем мимо него — на спящего Каулая.

— Дугал, я никогда прежде даже искушения не испытывал как-либо злоупотребить дружбой, — сказал он негромко. — Но — проклятье! — он не сказал мне всего, что знает.

— Это ты о чем?

Келсон покачал головой.

— О, не о том, что за этим может стоять умышленный обман. Думаю, он просто не хочет, чтобы его впутывали, и едва ли можно его осуждать. В конце концов, Сикард ему брат. К несчастью, Сикард также отец мальчика, который может попытаться отнять у меня престол… А Каулай за обедом намекнул на заговор — как раз перед тем, как замолчал.

— Но надеюсь, ты не считаешь, что он мог бы скрывать подобные сведения от тебя, если действительно существует опасность? — спросил Дугал.

— Не знаю, — ответил Келсон. — Знаю только, что у твоего отца имеются сведения, которые мне нужны… а я располагаю средствами добыть их — без его ведома, и ничем ему не повредив.

— С помощью волшебства, — дополнил Дугал. Его лицо одеревенело и превратилось в маску, пока Келсон говорил, и теперь в янтарных глазах сквозило холодное негодование и некоторый страх. — Келсон, я не могу тебя остановить, — продолжал он, испустив долгий медленный вздох. — Если ты решился это предпринять, я никак и ничем не в состоянии тебе воспрепятствовать.

— Знаю. Поэтому и спрашиваю твоего позволения. Он не вспомнит ни о чем, — добавил Келсон. — И не вспомнит даже о том, что я говорил с ним нынче вечером.

— А если тебе придется использовать то, что ты узнаешь, против него? — спросил Дугал.

Келсон вздохнул.

— Избави нас Боже дожить до такого, — промолвил он, опустив глаза. — Сам знаешь, я бы никогда умышленно не совершил ничего такого, что повредило бы твоей семье. Но если сведения, которые я получу, потребуется использовать, чтобы предотвратить войну, чтобы спасти невинные жизни… ну, а ты бы как поступил?

Лишь после долгого промедления прозвучал ответ Дугала: неохотный, запинающийся и мрачный.

— Полагаю, что я… сделал бы то, что должен, — прошептал он.

Глава V Поставили царей сами, без Меня; ставили князей, но без моего ведома.[6]

— Я сделал бы то, что должен.

Слова Дугала вновь облекли Келсона ответственностью, той, которая всегда была на нем, наряду с прочими обязанностями того, кто носит корону — но это совершенно особый род ответственности, такой, что присущ королю с магическим даром. Келсон обнаружил, что вновь и вновь спрашивает себя, а приходилось ли когда-либо его отцу обращаться с подобной просьбой к другу. Почему-то он едва ли мог себе представить Бриона, применяющего свою мощь для чего-то подобного, хотя и знал, что его отец чародейством убил Марлука и, очевидно, принял необходимые меры, чтобы обеспечить престолонаследие для Келсона.

Но магия Халдейнов и волшебство, унаследованное им от матери-Дерини — не одно и то же. Возможно, это различие и оказалось теперь источником тревоги для Келсона, ведь и то, и другое имело свои ограничения, равно как и преимущества. Наследие Халдейнов переходило полностью к каждому наследнику мужского пола по старшей линии королевского рода, эта чудесная сила запечатывалась королем-предшественником и пробуждалась в наследнике с помощью обряда, основные части которого явно мало изменились почти за две сотни лет. Он был деринийского происхождения, разумеется, но в него было привнесено много искусственного, насколько удалось установить Келсону — в нынешнем виде его утвердил Святой Камбер для защиты Синхила Халдейна от безумца Имре в конце Междуцарствия, и с тех пор он сохранялся у синхиловых потомков. Это волшебство, в первую очередь, имело отношение к защите, к сохранению всего, что есть достояние Халдейнов. Но эту мощь можно было пробудить без подготовки и без подлинного понимания: набор отработанных чар, применение, да и само существование которых, как правило, становилось очевидным, лишь когда возникала нужда — их трудно было вызвать в уме по своей прихоти. Несколько случайных умений были по происхождению халдейнскими, такие, как чары истины и усиление телесной выносливости, повторявшие кое-какие деринийские возможности — но более хитрое и полное применение магии, а заодно и такое, каким легко злоупотребить, принадлежало исключительно Дерини.

В самом деле, большая часть волшебных умений, уже доступных Келсону, исходила из его деринийского, а не халдейнского наследия. Главным образом то, чему оказались в состоянии научить его Морган и Дункан, знавшие, как обращаться с этой частью его дарований, и о многом таком, что по-прежнему лишь дремало в нем. Теперь же ему предстояло соединить свой скудный опыт, почерпнутый у этих двоих, и безличное знание, имевшееся в его распоряжении, а также воззвать к своим халдейнским корням и выбрать действия, пригодные для той особой задачи, что стояла перед ним сейчас. Несколько раз за минувшие два года он наблюдал, как подобные вещи проделывает Морган, и сам раз-другой проделывал их под его руководством. Но теперь — совсем другое: он один-одинешенек станет допрашивать человека, который ему дорог, не пленного врага, от которого любой ценой можно добиться правды. Учитывая, что присущую Каулаю осторожность уже ослабило вино, Келсон не слишком беспокоился, насколько легко пойдет дело, но его беспокоило, что он может вызвать отчуждение Дугала. Друзей, которым он мог доверять, которые не боялись его, нашлось бы немного, и он их ценил.

— Если так, то полагаю, мне придется сделать то, что надлежит, — прошептал он наконец, горестно встретив взгляд Дугала. — Это одна из самых неприятных сторон жизни короля. И между тем, я здорово боюсь, что как раз этим мне часто придется заниматься. — Он помедлил немного. — Тебе вовсе не нужно наблюдать за мной, если не хочется. Можешь уйти, или я мог бы погрузить тебя в сон, избавить от воспоминаний. И ты тоже обо всем забудешь.

У Дугала заметно напряглись челюсти, сияющие янтарные глаза стали испуганными и немного отчаянными.

— Если ты этого хочешь, то я… склоняюсь перед твоей волей, разумеется… но, черт побери, Келсон, уж я-то никогда не стану тебя бояться! Видит Бог, я не понимаю, чем ты стал, и если ты предпочитаешь, чтобы я не смотрел, то я… я разрешаю тебе усыпить меня или что еще ты считаешь нужным. Но уходить все-таки не хочу.

Отвага и слепое доверие, озарившее лицо Дугала, когда он взглянул на короля, сделало ненужным дальнейший разговор. Благодарное: «Тогда останься» скорее прошелестело, чем прозвучало членораздельно, но Дугал понял. Его дрожащая улыбка и быстрая ответная улыбка Келсона — и больше никаких обсуждений. Они вернулись вдвоем в каморку, где спал Каулай, Келсон больше не тревожился.

Старик невозмутимо храпел, когда Келсон подошел и присел на постель справа. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы собраться, как учил его Морган. Он не касался спящего, ибо не желал встревожить Дугала на этой первой ступени. Дугал, настроившийся несколько игриво, поставил табурет у противоположной стороны постели и уселся, чтобы наблюдать; но мало-помалу даже ему передалось твердое спокойствие, излучаемое королем.

Как и у Келсона, его дыхание вскоре замедлилось и стало почти неощутимо, ловкие пальцы хирурга безвольно опустились на колени, прикрытые килтом.

Теперь Келсон мог переключить внимание со своего плавного дыхания на Каулая, осторожно простер правую руку надо лбом старика и на несколько секунд легонечко коснулся большим пальцем и мизинцем сомкнутых век. Он ощутил хмельной дурман, когда ненавязчиво вплыл в сознание Каулая, но быстро миновал эту преграду и принялся образовывать все необходимые для него связи, закрыв глаза и все дальше бредя на ощупь через пьяные грезы.

— Слушай только меня, Каулай, — прошептал он.

Слабый всплеск изумления Дугала побудил Келсона на миг поднять веки и непроизвольно послать тонкий, словно усик растения, успокаивающий импульс в направлении друга. Вряд ли Дугал ощутил его на сознательном уровне, но, похоже, вновь почти мгновенно расслабился, испустив сдержанный вздох, и подался вперед, чтобы взглянуть на безмятежное лицо отца.

— Продолжай крепко спать и слушай только мой голос, — продолжал Келсон, возвращаясь к старику. — Тебе слышно каждое слово, которое я произношу, хотя ты и спишь, и ты будешь охотно и, насколько сможешь, полно отвечать на мои вопросы. Ты понимаешь?

— Да, — нечетко ответил голос старого горца.

Дугал воззрился на Келсона в изумлении, тот откинулся назад и ответил слабой улыбкой, небрежно скрестив руки на груди.

— Похоже, все пойдет как по маслу, — бросил он в сторону Дугала. — Очень хорошо, Каулай. Давай поговорим, прежде всего, о твоем брате. Ты знаешь, где Сикард сейчас?

Каулай скорчил гримасу во сне.

— Да.

Точный ответ, но данный без особой охоты. Немного ослабив хватку, Келсон задал новый вопрос.

— Хорошо. И где же он?

— А, полагаю, он в этой свой башне в Лаасе — он и его заговорщица-жена, — сказал Каулай. — Она мне сразу не понравилась, как только я ее впервые увидел, но он хотел жениться именно на ней.

Его голос зазвучал оживленно, стал доверительным и бодрым, как если бы он опять сидел за столом, делясь своим мнением о происходящем за чашей доброго эля, разве что глаза оставались закрытыми.

— Госпожа Кэйтрин? — спросил Келсон.

— Она самая. Кэйт Кинелл, она себя еще принцессой величает, — с презрением продолжал старик. — Они совсем стыд потеряли, это уж наверняка… великие и могущественные для всякого, кто мог бы их невзначай увидеть. Говорят, у них там прямо настоящий двор, как если бы она была королевой, а не выскочкой.

Келсон кивнул и еще немного ослабил хватку. Ему не нравилось то, что стояло за словами старика, но, в остальном, все шло поистине превосходно.

— Как если бы она была королевой? — негромко повторил Келсон.

— Ну, разумеется, для тебя это не новость, паренек. И зря ты это терпишь. Говорят, она позволяет себе вольности, подобающие только сюзерену. Она крадет у тебя вассалов, крадет заодно и честь.

Келсон ощутил, как Дугал взорвался негодованием, но знаком руки остановил его. Сейчас было не время для праведного гнева. Если Каулай называет вещи своими именами, положение в Меаре еще опаснее, чем у него был повод считать. Вассалам даруется земля взамен на их верную службу, и в первую очередь — службу рыцарскую, военную. Если Кэйтрин Меарская принимает у вассалов присягу, как сюзерен Меары…

— Каулай, что за вольности она себя позволяет? — спросил Келсон, глядя в оцепенелое лицо Дугала.

— Она берет с рыцарей присягу и обещает им земли, когда Меара опять будет свободной, — охотно ответил Каулай. — И несколько новичков посвящено в рыцари. Среди них — даже два мальчика, и оба помоложе тебя.

Келсон почувствовал, что в нем нарастает гнев, не слабее, чем у Дугала, и ему пришлось немалым усилием охладить себя.

— Кто посвятил их в рыцари?

— Мой брат, — последовал ответ Каулая, на этот раз не столь охотный. — Я бы не поверил, что такое возможно: моя кровь, да еще он и клялся в верности твоему отцу, да смилуется над ним Бог. Я подумал, что ослышался, когда мне принесли вести. Теперь юный Ител задирает нос: он, мол, рыцарь, а однажды станет принцем Меарским, если ему заблагорассудится. Жаль, он младенцем не умер. В нем нет ничего от настоящих Мак-Ардри, уж это наверняка.

— Понятно, — Келсон осторожно поискал зримый образ выскочки Итела. — А теперь расскажи мне об Ителе. Я хочу знать все, что ты можешь вспомнить.

А в Кулди Аларик Морган приготовился к другому проникновению в неведомое, открыв красный кожаный футлярчик размером с половину его кулака и высыпав оттуда пригоршню полированных кубиков из слоновой кости и черного дерева.

Они застучали друг о дружку и о столешницу, он поправил их, и их грани отразили свет, когда Морган поднес поближе к столу, что перед ним, одну-единственную свечу. Он быстро выстроил из них положенный рисунок: четыре белых посередке большим белым квадратом, четыре черных — у каждого угла, не соприкасаясь. Перстень-печатка на правой руке тоже засветился, когда он потянул кончики пальцев к середине белого квадрата, но с мгновение он не обращал внимания на кольцо, приводя в порядок мысли.

Эти загадочные черные и белые кости назывались Сторожевыми Башнями на языке тех, кто в них разбирался, подобно тем, что входят в оборонительные сооружения замков — ибо назначением их было — охранять и защищать. К ним прибегали, чтобы создать сферу магической защиты для места, ограниченного четырьмя точками, в которые ставились Башни, удерживающие внутри энергию и не допускающие вторжение разрушительных сил.

Подобная защита была жизненно важна, когда замышлялось магическое действие вроде того, которое желал совершить Морган — ибо, чтобы дотянуться до Келсона на таком расстоянии и без предварительной подготовки, требовалось погрузить себя в глубокий транс и, значит, утратить чувствительность к окружающему и оказаться беззащитным, пока его разум будет искать короля.

— Prime.

Произнеся nomen кубика в верхнем левом углу белого квадрата, Морган коснулся его кончиком пальца и послал энергию в матрицу. Кубик тут же засветился изнутри: матово, молочно и ровно.

— Seconde.

Все повторилось с кубиком наверху справа — и с тем же итогом.

— Tierce. Quarte.

Он уже наполовину подготовился. Четыре белых кубика образовали квадрат загадочного белого света. Он чувствовал, как движутся потоки силы. Медленно и тщательно Морган набрал в легкие воздуха: именно так изменяется полярность: от белого к черному, от позитивного к негативному, от мужского к женскому, и становится доступна обратная сторона вещей. На этот раз потребуется чуть иное усилие, несколько большее, но вполне в пределах его способностей. Осторожно и плавно вдыхая, он потянулся кончиками пальца к первому из черных кубиков — тому, что слева и сверху от белого квадрата.

— Quinte.

Крохотная искорка пробежала между пальцем и кубиком перед тем, как они соприкоснулись, внутри засветился зелено-черный огонек. Быстро, прежде чем палец запнулся бы, Морган переключил внимание на верхний правый черный кубик, поднеся к нему палец.

— Sixte.

И вновь неземное свечение.

Когда он повторил то же самое с Septime и Octave, все восемь кубиков стали испускать свет: четыре — белый, четыре — черный. Теперь надо соединить противоположности и уравновесить силовые потоки, чтобы выстроить Башню.

Потерев рукой глаза, Морган вздохнул и подхватил Prime, вновь сместив равновесие и возобновив гармонию, когда кубик очутился близ своей черной пары — Quinte. Он почувствовал, как потянулись друг к другу потоки, когда сократилось расстояние, черный кубик едва ли не взлетел над последним участком пространства между ними навстречу белому, когда чародей провозгласил:

— Primus.

Два кубика слились в один: продолговатый и серебристый. Готово. Глубоко дыша, Морган легонько подтолкнул первую башню к краю и отделил Seconde от ей подобных, дабы сочетать с Sixte.

— Secundus.

Новый серебристо светящийся параллелепипед.

Когда он завершил Tertius и Quartus, он расставил все четыре башни на полу вокруг своего кресла — крохотные, ровно-серебристые — и вновь сел, в последний раз ища в уме точку равновесия перед тем, как привести все в движение. Собравшись с силами, он поочередно указал на каждую из Башен и произнес, чувствуя, как нарастает прибой пробужденных и воссоединившихся четырех стихий:

— Primus, Secundus, Tertius, Quartus, fiat lux!

И словно очутился вдруг внутри полной бледно-серебристого света палатки. Казалось, светится самый воздух вокруг него. Опустив руку и опять усевшись в кресло, он почувствовал, что башни испускают нити, из которых свился надежный кокон, защищающий его и оберегающий.

Удовлетворенный, он вновь переставил свечу и положил руки на подлокотники, повернув печатку на пальце правой руки так, чтобы она поймала свет. Вот он, осязаемый символ веры, связавший Защитника с его сюзереном; золотой халдейнский лев, выгравированный на поверхности овального оникса, оправленного в золото, казалось, воззрился на него в полумраке. Морган уставился на него, не мигая и не отводя взгляда, пытаясь увидеть поверх львиной фигурки лицо короля.

Он чувствовал, как замедляется его дыхание, как становится реже пульс; постепенно поле его зрения уменьшилось до этого камня со львом на кольце. Он упорно удерживал в сознании образ Келсона, а между тем, веки его все опускались и опускались, пока глаза не сомкнулись — и только образ юного короля и остался. Он все меньше ощущал свое тело по мере того, как мысленный образ делался все резче, а дух его потянулась на север, и он не ослаблял сосредоточенности на кольце, на лице и на разуме.

Много позже, дойдя почти до пределов возможного, он наконец уловил поблизости то, что искал.

А Келсон в Транше, погруженный в допрос Каулая, сосредоточившийся, чтобы не упустить из своей власти его сознание, машинально отбил первую попытку медленного соприкосновения. Они с Дугалом в ужасе, как зачарованные, вслушивались в повесть об измене, простиравшейся куда дальше, чем кто-либо из них подозревал.

Но когда Каулай принялся повторять слухи, которые до него дошли — о рыцарях, переметнувшихся к Самозванке, о растущей популярности Итела Кинелла — Келсон начал осознавать, что к нему взывают в связи с чем-то срочным, хотя и не понял сперва, кто и откуда. Король вздрогнул, когда зов впервые плеснул на уровне сознания, мгновенно заглушив болтовню Каулая, которую Келсон все еще пытался слушать. Когда оказалось, что речь его уже слишком сумбурна, король положил руку на запястье старика и покачал головой.

— Достаточно, Каулай. Помолчи минутку, — прошептал он и закрыл глаза, чтобы лучше слышать.

Ничего. Затем — словно перышком повело. Он догадался, что это, наверное, Морган, но даже теперь, когда собрал все свое внимание, ожидая следующего прикосновения, не мог быть уверен, что оно произойдет.

— Что это? — прошептал Дугал, пододвигая поближе свой табурет. — Что-нибудь не так?

Келсон сдержанно покачал головой, стараясь не потерять связь, совсем слабую, трепещущую на пределе восприятия.

— Погоди, — пробормотал он. — Кто-то пытается до меня добраться. Откуда-то издалека. Зов очень слабый. И дело срочное.

Дугал ненадолго затаил дыхание. От него плеснуло смесью благоговения и тревоги. Затем:

— Ты знаешь, кто это?

Келсон медленно кивнул, все еще пытаясь лучше разобрать мысленный зов.

— Морган. Кажется… мне не уловить… не разобрать.

— Морган? Но ты говорил, что он в Кулди.

— Да, насколько мне известно. А на таком расстоянии странно уже то, что я, вообще, его узнал.

Он медленно открыл глаза, чтобы взглянуть на Дугала, хотя продолжал вслушиваться в непрекращающийся зов. Не пропадало ощущение, что это срочно, а убеждение, что источник зова — Морган — непрерывно росло. Келсон понимал, что после всего, что он уже проделал, он не в состоянии поддерживать усилия зовущего, но должен быть какой-то другой путь. Однако это требовалось выяснить.

— Что такое? — поразился Дугал. — Почему ты на меня так смотришь?

— Помнишь, как ты сказал, что ни за что и никогда меня не испугаешься? — произнес Келсон.

Дугал повернулся к нему и Келсон угадал тревожное предчувствие, всколыхнувшееся в груди юного горца.

— Что ты собираешься делать? — прошептал Дугал. — Нет, я не то спросил. Что ты собираешься делать со мной? Я тебе для чего-то нужен, верно? А, чтобы помочь тебе дотянуться до Моргана?!

— Да. — Келсон окинул мгновенным взглядом спящего вождя. — Мне нужен кто-то из вас или вы оба, чтобы умножить мои силы. Его могло бы хватить, но мне хотелось бы, чтобы и ты помог.

Дугал с шумом проглотил комок, не пытаясь скрыть свой испуг.

— Я?..

Келсон вздохнул и не слишком терпеливо кивнул головой. Чем дальше, тем труднее становилось успокаивать Дугала и одновременно поддерживать связь с тем, кто пытался до него дозваться, но в его сознании уже начал обретать форму слегка иной подход.

— Незнание — это самое скверное, так? — заметил он. — Сам видишь, Каулай еще не пришел в себя, а ты боишься того, что может случиться с тобой, и что ты даже ничего не узнаешь. Потеря контроля над собой.

— Д-да, наверное.

Снова кивнув, Келсон встал и обошел изножье постели, знаком удержав Дугала, который поднялся было с места, готовый отпрянуть.

— Тогда давай попробуем поступить чуть по-другому, чем я намеревался с самого начала, — сказал он, сев на табурет и движением руки предложив Дугалу встать сзади. — Это будет совсем не так пугающе. Мне нужно телесное соприкосновение с тобой, чтобы образовалась связь, но нет причин, по которым ты не мог бы управлять вместо меня. Для меня будет чуточку сложнее, если ты окажешься в полном сознании, но я хочу попробовать, если ты согласен.

— Что я должен делать? — настороженно полюбопытствовал Дугал.

— Просто встать позади меня и положить ладони мне на плечи. И чтобы твои большие пальцы лежали у меня на затылке…

— Так? — спросил Дугал, выполнив распоряжение.

— Да. Прекрасно.

Келсон взял левую ладонь Каулая, вялую и безжизненную, и приложил лодочкой к своему колену, затем, выпрямляясь, бросил взгляд через плечо.

— Теперь подойди чуть ближе, чтобы я мог опереться о тебя для поддержки. Это будет похоже на то, как если бы я вдруг уснул, а не на то, что я вчера проделывал с Берти. И я не хочу свалиться с табурета. Не смейся, — добавил он, ощутив изумление Дугала. — Я, действительно, буду вроде как отдан на твою милость.

Он почувствовал, как Дугал позади него напрягся всем телом. Затем раздался слабый голос:

— Келсон, я не уверен, что справлюсь.

— Справишься, — терпеливо возразил он. — Дугал, здесь нет никакой опасности. Если ты вдруг лишишься чувств, что совершенно маловероятно, самое худшее — это я потеряю контакт. А теперь доверься мне, ладно? — и потянулся назад, чтобы наскоро, для подъема духа, коснуться предплечья Дугала. — Вдохни несколько раз поглубже, чтобы расслабиться, и попытайся ни о чем не думать. — Он тут же сам последовал своим наставлениям и уловил отклик Дугала. — Молодец. Теперь еще один глубокий вдох, и медленно выпусти воздух. Закрой глаза. Представь себе, будто все напряжение покидает твое тело при выдохе. И ты паришь, — продолжал он, в то время как Дугал осторожно подключился к нему. — У тебя просто прекрасно выходит. Скоро я поведу тебя дальше, на глубину, но если он не сможет дать мне достаточно сил, мне понадобится черпать и у тебя. Ты этого можешь даже и не почувствовать. В крайнем случае, возникнет нечто вроде легкой щекотки в голове. А теперь опять дыши глубоко…

Предоставив Дугалу продолжать, он ненадолго переключил внимание на Каулая, протянув к нему мысленный щуп, как его учили Морган и Дункан, и присоединившись к источнику силы. Он не ожидал, что мощи окажется достаточно, и потому не был разочарован. По крайней мере, он сумел убедиться, что ищет действительно не кого-то, а именно Моргана, и что Морган ощутил ответное усилие по установлению связи. Он осязал непочатую силу Дугала у себя за спиной, пылко поддерживающую его, но, пожалуй, слишком неуверенную, чтобы стать реальной опорой, и понял, что ему придется зайти чуточку дальше, чем он намеревался.

Он мягко потянулся и скользнул к краю сознания Дугала, подбираясь к точкам, с помощью которых ему удастся погрузить Дугала в легкий управляемый транс, вопреки тому, о чем говорил — ибо он не мог позволить, чтобы Дугал заколебался в решающий миг. Мало-помалу голова Дугала клонилась все ниже, пока наконец его подбородок не уперся Келсону в макушку, хотя по-настоящему он не уснул, а лишь парил в безмятежных сумерках. Еще несколько биений сердца спустя, Келсон вновь переключил внимание на ожидающего собеседника, раскрыв свой ум для послания Моргана.

«Отлично, мой повелитель, — зашептал голос Моргана в его мозгу. — Я и впрямь не был уверен, дотянусь ли до тебя. Кто еще в соединении?»

«Каулай и Дугал, — ответил Келсон. — И Дугал отчасти в сознании, так что постарайся, чтобы ничего не прорвалось, а не то он почувствует, перепугается до смерти и все сорвет».

До него долетело некое подобие смеха, вроде звона серебряных колокольцев, затем — более спокойный звук.

«Храбрый парень и верный друг, — отозвался Морган. — Почему ты не привезешь его в Кулди?»

«Мне уже пора обратно?» — осведомился Келсон.

«Да. Кардиель попросил меня с тобой связаться. Они с Ариланом надумали добиться назначения Истелина епископом Меарским, им хотелось бы узнать твое монаршее мнение. Я сказал им, что ты их, скорее всего, одобришь, но сделать это ты должен лично».

Разумность предложения была очевидной, и важность дела — вне вопроса, но Келсон почувствовал, что в глубине таится нечто большее, малопонятное и, вероятно, скверное. Дугал завозился: похоже, и ему передалось это беспокойство, так что Келсону пришлось усилить контроль.

«Что стряслось? — спросил он. — Чего ты мне еще не сказал?»

«Кто-то пытался убить Дункана сегодня вечером… Мераша на кинжале».

«Что?»

«Один из его же людей. Почти мальчик. К несчастью, он мертв».

«А Дункан?»

Его собственное потрясение дало резонанс, он тут же почувствовал, как Дугал сжался и попытался высвободиться. И тогда нехотя перехватил управление, дабы еще ненадолго удержать связь, даже если это нагонит страху на беднягу Дугала.

«Он вне опасности, — пронизало короля спокойствие Моргана. — Глубокий порез на руке, который я, вероятно, смогу вылечить утром, и вполне предсказуемые последствия действия зелья, но больше ничего. Вернись как можно скорее — и все».

Морган прекрасно владел собой, но его переполняли невероятно сильные эмоции. Несмотря на попытки Келсона ослабить натиск, Дугал содрогнулся, и связь начала колебаться. Отказавшись от роскоши словесного общения, Келсон передал свое согласие и призыв поскорее прекратить связь ради Дугала — и вышел из соединения, столь же вынужденно, сколь и добровольно. Резко разворачиваясь, чтобы ухватить запястья содрогающегося Дугала, он по-прежнему улавливал смутные отголоски боли Дункана, которая проникла в душу Моргана — только теперь они исходили от Дугала.

— Прекрати! — хрипло прошептал он, как следует встряхивая друга и пытаясь воззвать к его отчаявшемуся разуму. — Взгляни на меня, Дугал! Вздохни глубоко и послушай! Не обращай внимания. С тобой все в порядке. И с Дунканом… Ты не…

Его разум поплыл к Дугалу, и тут слепящая боль словно взорвалась в глубине его взгляда, ударив по быстро выставленным щитам, отразившись и почему-то вновь задев Дугала, с еще большей силой.

Дугал завопил, сложился вдвое и осел на пол, глухо рыдая, бесслезно, с сухим треском, хватая воздух ртом и сотрясаясь в объятиях Келсона.

Келсон был ошеломлен. Обнимая исступленного Дугала и пытаясь его утешить, он искал и не мог найти причину подобного состояния. После того, как прервалась связь с Морганом, Дугал не должен был больше ничего чувствовать.

Но когда Келсон попытался, наконец, совершить новое прощупывание, ему все стало исчерпывающе ясно.

— Щиты, — прошептал он, отступая как можно скорее, отодвигая от себя Дугала и взирая на него в изумлении. — Матерь Божья, Дугал, да откуда у тебя щиты? Ты меня слышишь, Дугал? У тебя щиты! Дугал, ты цел?

Тот нескладно выпрямился и кое-как сел, поддерживая голову одной рукой и опираясь на колено короля. Келсон больше не требовал от него немедленного ответа, а лишь ждал, пока Дугал опять придет в себя. Наконец, тот медленно поднял голову, утер рукавом заплаканное лицо и посмотрел на короля несколько остекленелым взором.

— Дугал, что случилось? — еле слышно прошелестел Келсон.

Тот попытался бодро улыбнуться.

— Я собирался спросить у тебя то же самое. Боже, сердце так и ноет!

— Тебе каким-то образом удалось перехватить кое-что из того, что Морган посылал мне, — прошептал Келсон. — А затем ты выставил щиты. Как ты это сделал?

— Что?

— Щитами загородился. Это мало кто из людей умеет делать. Все шло превосходно, пока Морган не сообщил мне о нападении на Дункана и о мераше.

— Это еще что такое? — бесстрастно спросил Дугал.

— О, Иисусе Милосердный, ты, конечно, не знаешь. Это зелье. Понятия не имею, откуда оно взялось. Но оно убивает деринийскую магию. И мы… короче, не можем тогда пользоваться магией. На мне его никогда не пробовали, но с Морганом такое было. А теперь — и с Дунканом. И я знаю, как его применили, чтобы сделать моего отца беспомощным перед колдовством Кариссы, так что она смогла его убить.

Дугал содрогнулся.

— Послушать, так просто жуть…

— Вот именно. И ты попытался выйти из соединения! О, Господи, у тебя, оказывается, есть щиты! А у него нет, — и Келсон раздосадованно махнул рукой в сторону спящего Каулая. — И насчет тебя такое трудно было представить. Но тут мы получили этот отголосок от Дункана. Так что это еще за чертовщина? Ты можешь хоть что-нибудь вспомнить?

Дугал потер виски и болезненно поморщился.

— Я не могу думать, когда на меня орут.

— Я не ору. Я просто должен знать, что стряслось, — сказал Келсон чуть с меньшим напором. — Ты меня дьявольски напугал.

— Я и сам себя дьявольски напугал.

Дугал осторожно сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, не глядя на Келсона и пытаясь вернуться к воспоминанию о внезапной боли.

— У меня в голове полная каша, — наконец заговорил Дугал, запинаясь, — но помню, что как только ты перестал говорить, у меня… Меня вроде как дремота охватила.

— Здесь моя вина, — пробормотал Келсон. — Признаюсь, я сделал чуть больше, чем то, о чем сказал тебе. Но это не должно было так на тебе отразиться. Что-нибудь еще помнишь?

— Я… да, было смутное ощущение, будто Морган смеется… И что-то о епископах… и… а затем — жуткая боль у меня в голове.

— Таково должно быть Дункану от мераши, — произнес Келсон, кивая. — Каким-то образом ты вошел в соединение глубже, чем я полагал… достаточно, чтобы передалось ощущение. Но щитов я никак не ожидал. У Каулая их точно нет.

— У него и с животными так не ладится, как у меня, — сообщил Дугал не без некоторого раздражения. — А он в свое время был охотником не хуже Кьярда. — Он помедлил. — Может быть, это имеет какое-то отношение ко Второму Зрению. Может… Может, оно связано со щитами.

— Наверное, — согласился Келсон.

Но упоминание Дугалом животных заставило отозваться какую-то струну в душе Келсона, так что он едва ли обратил внимание на все, что касалось Второго Зрения. Он вспомнил рассказы отца о том, как Морган мог чарами довести оленя до самых городских ворот, если пожелает, и какие-то мимолетные разговоры о сестре Моргана, Бронвин, способной призывать с неба птиц. Если их дар исходил от Дерини, то кто такой Дугал? Он тоже всегда хорошо ладил с животными… А теперь еще и щиты…

— Давай-ка попробуем разобраться, — сказал он, опустив ладони на виски другу, прежде чем тот успел возразить. — Постарайся не противиться мне. Это — единственный способ узнать больше о том, с чем мы столкнулись.

Но Дугал схватил ртом воздух и попытался вырваться, едва только первое прощупывание ударилось о вновь выставленные щиты.

— Боже мой, что ты со мной делаешь?

— Я не хочу причинить тебе вред, — ответил Келсон. — Постарайся расслабиться. Тогда мне станет куда легче. Но ты должен мне помочь. Да не противься мне, глупец! Чем больше противодействие, тем больнее!

Но страдания, вызванные этими поисками, вновь помешали Дугалу вести себя разумно, он сжался в клубочек и задрожал. Келсон совершил несколько попыток, но щиты все равно поднимались. При этом он чувствовал, что у Дугласа опасно учащается сердцебиение. Пришлось прекратить.

— Прости, — пробормотал он, оставив свою затею. — Боже мой, хотел бы я знать, откуда они у тебя взялись!

Он сомневался, что Дугал его слышит, но снова и снова повторял свои извинения, разминая оцепеневшие плечи друга и дожидаясь, когда тот оклемается, пока, наконец, Дугал не пошевелился и не разогнулся достаточно, чтобы обратить к Келсону лицо с испуганными, ошеломленными глазами.

— Прости, — снова повторил Келсон, — я не хотел сделать тебе больно. Мне действительно очень жаль. Ты как? Ничего?

Дугал кивнул, словно пьяный, и с помощью короля сел, успокаивающе подняв руку.

— Это не твоя вина. Это все я. Я старался вести себя так, как ты просил, но это так трудно…

— Знаю, — Келсон отвел взгляд, вновь перебрав в памяти все мелочи, затем покачал головой и вздохнул.

— Ладно, немного нам пользы в том, чтобы вот так вот сидеть и просить прощения друг у друга. Никто не виноват. Эх, вот только жаль, что мне придется завтра с утра выехать в Кулди. — Он в надежде поднял бровь. — Ты ведь вряд ли подумываешь о том, чтобы отправиться со мной, а?

— Из-за… из-за того, что случилось?

Келсон кивнул.

— Я не могу, — Дугал проглотил комок и полуобернулся, теребя пальцами складку своего килта. — Дело в моем отце, Келсон. Сам видишь, каков он нынче. Зима еще только начинается. Я не могу оставить его здесь одного.

— А он и не будет один, — осмелился вставить Келсон. — Здесь твои сестры и весь ваш клан. Это истинная причина?

Дугал глубоко вдохнул и медленно выдохнул, стараясь не глядеть королю в глаза.

— Почти что. Если он умрет… Нет, когда он умрет… Я стану вождем клана Мак-Ардри, да еще и графом Траншийским. У меня есть обязанность перед родными. И… дела всегда осложняются, если нового вождя нет поблизости, когда проходит время старого.

Келсон, похолодев, бросил взгляд на постель, возвышавшуюся рядом с ними, хотя отсюда и не было видно спящего.

— Каулай близок к смерти?

— Я здорово сомневаюсь, что он протянет до конца зимы, — спокойно произнес Дугал. — На вид-то он крепок, но сердце… Ладно, скажем так: будь он лошадью, я бы усыпил ее месяц назад. И еще… С головой тоже кое-что неладно. Он даже говорить не мог некоторое время после того, как ему отказали ноги, хотя речь восстановилась несколько месяцев спустя.

— Мне искренне жаль.

— Мне тоже, — Дугал издал обреченный вздох. — К несчастью, это ничего не меняет. Я сомневаюсь даже в том, что твои деринийские целители могут много для него сделать. А я могу хотя бы оставаться с ним до конца, если это возможно. Конечно, если он переживет эту зиму, у меня будут другие сложности, А весной моё место будет подле тебя, во главе ополчения Мак-Ардри. Но об этом мы станем беспокоиться не раньше, чем что-то случиться, — с воодушевлением заключил он. — Что до остального, давай тоже не беспокоиться до поры. Ладно?

Неуверенно пожав плечами, Келсон поднялся и помог Дугалу встать на ноги.

— Если ты желаешь. Как бы мне ни хотелось, чтобы ты находился при дворе нынешней зимой, я, безусловно, не могу оспаривать причин, которые удерживают тебя здесь. Я не считаю, что требуется по-настоящему спешить из-за… из-за того, что недавно случилось. Что бы ни происходило у тебя в голове, это, вероятно, уже некоторое время шло, как идет, и я сомневаюсь, что многое переменится, если мы подождем до весны, чтобы узнать больше.

Они с Дугалом молча вернулись обратно, к сиденью в нише под окном. Там Келсон раскрыл ставни и стал глядеть на море, глубоко вдыхая соленый воздух. Дугал молча стоял рядом с ним.

— Если рассуждать стратегически, вряд ли что-то важное случится до весны, — продолжал король несколько секунд спустя. — Посмотри-ка. Вот уже назревают бури. Еще месяц — и дожди вдвое увеличат время поездок к этой части королевства. А два месяца спустя, снега увеличат его еще вдвое. Даже твой кузен Ител, как бы он ни жаждал престола, не сможет передвигать сколько-нибудь боеспособные войска в таких условиях. Нет, у нас — целая зима, чтобы решить, как с этим справиться. Возможны кое-какие незначительные местные беспорядки, но — никакой сильной угрозы еще самое меньшее — пять месяцев.

Хмуро поджав губы, Дугал бросил взгляд назад, на большую постель и человека, храпевшего под меховыми одеялами.

— Если где возникнет угроза, я там буду, мой брат, — негромко сказал Дугал и поднял правую ладонь, которую пересекал старый бледный шрам.

Это движение тронуло Келсона больше, чем почти все, что случилось нынче вечером. А у него и многое другое вызывало подобное чувство. Он в задумчивости поднял и свою правую руку и соединил белый шрам, пересекавший его ладонь с тем, что у Дугала. Воспоминание о том, как появились оба шрама, хлынуло в один миг, как если бы они вновь стояли вдвоем у священного источника, высоко на горе, обточенной ветрами, на краю Кэндор Ри. Келсону тогда было десять. Дугалу — почти девять.

— Ты уверен, что действительно этого хочешь? — спросил тогда Дугал, когда они вымыли свои грязные руки водой из источника. — Мои родные считают клятву нерушимой, если пролилась кровь. И что скажет твой отец?

— Мне безразлично, что он скажет, когда дело будет сделано, — отозвался Келсон. — Ведь он не сможет ничего изменить, верно?

— Нет. Ничто не сможет отменить клятву, пока один из нас не умрет.

— Тогда нам не о чем беспокоиться, — заметил Келсон с улыбкой. — Потому что мы с тобой будем жить вечно. Правда? — Он помолчал секунду-другую. — А что, очень больно бывает, не знаешь?

Кожа Дугала под веснушками стала чуть бледной.

— Не знаю, — признался он. — Мой брат Майкл обменялся клятвой крови со своим другом Фалком, когда им было меньше, чем нам теперь, и он говорил, что ужасно болит. Но, думаю, иногда Майкл меня нарочно пугает. — Он проглотил комок. — В конце концов, это лишь небольшой порез. Если мы хотим стать рыцарями, мы должны приучиться не бояться ран, верно?

— Я не боюсь, — парировал Келсон, вручая другу свой отделанный серебром кинжал. — Вот. Давай.

На самом деле, он здорово боялся, и Дугал тоже, но он не позволил себе даже дрогнуть, когда неумелая рука Дугала полоснула клинком по его ладони. Келсон сжал свое запястье и, словно зачарованный, следил, как наполняется кровью порез на его ладони, и отвел глаза лишь, когда его друг вложил черную резную рукоять своего кинжала в окровавленные пальцы Келсона. В шарик на конце рукояти был вправлен бледный аметист, и Келсон помнил, как кровь запятнала камень, когда он провел клинком по ладони Дугала и нанес ему рану, такую же, как у него самого.

— Повторяй за мной, — прошептал Дугал, прижав свою окровавленную ладонь к руке Келсона и обвязав их сверху платком. — Отныне ты станешь моим братом по крови до конца жизни.

— Отныне ты станешь моим братом по крови до конца жизни, — повторил Келсон.

— Призываю в свидетели все четыре Стихии, — добавил Дугал.

— Призываю в свидетели все четыре Стихии, — подхватил Келсон.

— Что, пока я дышу, я не покину моего брата во имя моей жизни и чести…

Слегка улыбнувшись, Келсон обхватил своей свободной рукой их соединенные ладони и кивнул.

— Тогда буду ждать тебя весной, брат мой, — тихо произнес он. — Исполняй свой сыновний долг нынешней зимой и храни мир здесь, в Транше, ради меня, а затем явись ко мне в Кулди, как только расчистятся перевалы.

— Приду, мой государь, — прошептал Дугал. — И пусть хранит нас Бог до той поры.

Глава VI Они задумали свергнуть его с высоты, прибегли ко лжи; устами благословят, а в сердце своем клянут.[7]

Вняв особому призыву архиепископа Ремутского, епископы в Кулди собрались на совещание на другой день с самого утра. Истелина позвали, чтобы исполнял обязанности секретаря. Никто не был изумлен больше него, когда Кардиель предложил его на пост епископа Меарского.

К облегчению Кардиеля и Арилана, Истелин быстро встретил поддержку. После того, как хвалы ошарашенному Истелину пропел архиепископ Браден, который лучше, нежели кто-либо другой, знал Истелина как священнослужителя, едва ли нашелся прелат, которые не присоединился к его сторонникам, ибо назначение Истелина предлагало гибкое решение Меарского вопроса. К полудню, когда все съехавшиеся в Кулди собрались на мессе, архиепископ Браден уже смог провозгласить их единодушное решение с кафедры. За несколькими исключениями, новость приняли с одобрением.

Одним из тех, кому не понравилось решение, был Джедаил из Меары, хотя на публике он не выказал какого-либо недовольства. Однако вскоре после того, как месса закончилась, он почтительно постучал в дверь своего покровителя, Креоды Кэрберийского. Секретарь епископа немедленно впустил его.

— Вы могли бы меня предупредить, — сказал он, когда секретарь препроводил его в присутствие Креоды, и были соблюдены все формальности.

Вздохнув, Креода указал ему на место против своего, и вторым знаком руки попросил священника-секретаря остаться. Джедаил сел. Он был моложав на вид, держался прямо, как палка, волосы его преждевременно поседели и резко контрастировали с черным облачением.

Бледно-голубые, как море, глаза мерили Креоду обвиняющим взглядом, руки также выдавали его возбуждение: он все время играл своим кольцом.

— Такое порой случается, — пробормотал Креода. — Если и есть утешение, то вы вели себя в точности так, как следовало. Кардиель выступил с этой рекомендацией на собрании сегодня утром. Не было возможности предупредить вас между собранием и мессой. Весьма сожалею.

— Я тоже, — Джедаил еще несколько мгновений теребил свое кольцо, затем устремил взгляд в сторону, на огонь в каминном очаге. Серебряная печатка у него на пальце куда больше подошла бы светскому вельможе, нежели духовному лицу.

— Что же будет дальше? — спросил Джедаил. — Это конец? Король утвердит назначение Истелина?

— Я не могу ответить ни на один из трех вопросов, — откликнулся Креода. — Истелин был в чести у короля много лет, и я сомневаюсь, что будут какие-либо возражения со стороны его величества. Однако это не означает неизбежного конца делу.

— Не означает?

Креода щелкнул пальцами в направлении секретаря и протянул руку, в которой тут же очутился свернутый лист пергамента. Джедаил в ожидании подался вперед, но Креода разворачивать документ не спешил.

— Вот что я получил вчера вечером, — сказал епископ, держа письмо в вытянутой руке и пробегая глазами, прежде чем вручить его Джедаилу. — Суть в том, что наш брат в Святом Айвиге готов поддержать вас и ожидает посланца, который выведет его на свободу.

— А много ли стоит его поддержка теперь, когда другой избран на епископский престол Меары? — с горечью заметил Джедаил, разбирая густо покрывающие лист письмена.

— Она стоит столько, сколько нам потребуется, — ответил Креода. — Он хотя бы может объединить служителей во имя возрождения Старой Меары.

— Вы действительно думаете, что он все еще обладает достаточным влиянием?

— Вы о нем многого не знаете, — заявил Креода. — Безусловно, он фанатик, но я всегда считал его праведным и набожным человеком. То, как поступил с ним король, оскорбило многих, в том числе, и меня. В конце концов, он был примасом, и выбрали его мы.

— И он — фанатик, — напомнил своему покровителю Джедаил, возвращая послание священнику, стоящему рядом, — вы сами это признали.

Креода передернул узкими плечами и улыбнулся, надменно и хитро.

— Прошу вас, святой отец, не отрицайте, что у меня есть толика здравого смысла. Если кто-то отзывается о нашем бывшем примасе как о набожном человеке, это не означает неизбежно, что он думает, будто того нужно возвратить на прежнюю должность.

— Не означает?.. — Джедаил в немом изумлении воззрился на епископа. — Но я думал…

— А вы не думайте, отец, — тихо ответил Креода. — Предоставьте думать мне. На кон поставлено многое, и помимо вашего Меарского епископата. Чем меньше вы знаете, тем лучше.

— Но…

— Говорят, что король может вынудить любого говорить правду, отче, — продолжал Креода. — И одному Богу ведомо, какие нечестивые дела способны творить его деринийские друзья. Но никто не может говорить о том, чего не знает, разве не так? Мое молчание — ваша защита, равно как и моя, сын мой.

Лицо Джедаила стало белее его волос. Он обхватил грудь руками, словно подавляя дрожь.

— Господь Всемогущий и Всеблагой, вы правы! Морган остановил меня на пороге часовни вчера вечером. Я не смог увернуться. Он хотел знать, известно ли мне что-нибудь о попытке убийства Мак-Лайна.

— О попытке убийства?

— Так значит, вы за этим стояли?

— Конечно, нет. А что случилось?

У Джедаила был смущенный вид, и он покачал головой.

— Не знаю наверняка. Как я понял, был какой-то мальчик с ножом. Хотя рана не должна быть опасной. Сегодня утром Мак-Лайн присутствовал на мессе. Я видел, как он сидит рядом с Морганом.

— Присутствовал… — Креода в течение нескольких минут глядел в пространство, затем покачал головой. — Неважно. Это не наша забота. Очень много кому могла бы понадобиться смерть священника-Дерини.

— Или герцога-Дерини, — добавил Джедаил. — А он еще и герцог, не забывайте. Моя тетушка и кузены сочли бы, что его смерть им на руку.

Креода оторопело уставился на него, и Джедаил с некоторым пренебрежением продолжал:

— Разве такое можно забывать, ваше преосвященство? Пусть это не имеет прямого значения для церковных дел, но это нельзя сбрасывать со счетов. Как герцог Кассан и граф Кирни, Дункан Мак-Лайн не имеет прямого наследника. По праву наследования, его земли должны перейти к Ителу после его смерти… хотя, король такое вряд ли позволит.

— А, стало быть, Морган нашел, что у вас есть мотивы, — произнес Креода. — Что, в сущности, верно. И поэтому пожелал вас допросить. И разве вы не рады, что ничего не знали, и что вам было нечего ему сказать?

— Признаюсь, что да. Он хотел знать, как давно я получал вести от моей тетушки. И он должен был понимать, что, если меня возведут на престол Меары, это могло бы содействовать их делу.

— Едва ли это для кого-нибудь тайна, — кисло заметил Креода. — Ну, ладно. Стоит предположить, что в будущем он станет еще наблюдательней — что еще раз подтверждает: вы должны знать о наших планах как можно меньше, пока дело не будет сделано. Согласны?

— Судя по всему, мне выбирать не приходится.

— Именно так. Поэтому пока что я посоветую вам ждать погоды, доброжелательно поддержать Истелина и сторониться как можно больше Моргана или любого другого Дерини. Увы, они кругом так и кишат.

Джедаил наклонил голову в знак согласия.

— Вот и славно. А сейчас, думаю, вам лучше бы вернуться в вашу келью, — продолжал Креода. — И оставайтесь там как можно дольше. Никто не сочтет странным, если вы пожелаете находиться в одиночестве несколько дней. Как я понял, короля ожидают завтра или послезавтра, и я предвкушаю вскоре после того великий исход в Ратаркин на введение в должность Истелина. Надеюсь, вскоре после того мы будем готовы сделать новый ход.

— Я преклоняюсь перед вашей мудростью, ваше преосвященство, — пробормотал Джедаил, преклонив колена в церемониальном прощании, чтобы поцеловать кольцо епископа и получить его благословение.

Когда Джедаил ушел, Креода скосил глаза на своего секретаря.

— Посланец Горони все еще ждет за стеной? — спросил он.

— Да, ваше преосвященство.

— Отлично. Тогда пригласите его и приготовьте чернила и пергамент. Нам предстоит кое-какая работа.

Два дня спустя король вернулся в Кулди. Делегация епископов встретила его снаружи у городских ворот и провела с подобающим церемониалом в зал собраний, где Истелин был формально представлен как избранный епископ Меары. По нескольким различным дорогам были посланы вестники, чтобы отыскать короля и сообщить ему о намерениях епископов, так что Келсон был способен незамедлительно дать свое монаршье одобрение. Он отобедал с Истелином и несколькими другими приглашенными в тот вечер, затем удалился с Морганом и почти оправившимся Дунканом; они обменялись подробностями всего, что произошло за дни отсутствия Келсона. На следующее утро весь королевский двор выехал в Ратаркин и добирался туда весь день, чтобы еще день спустя присутствовать при введении в должность Истелина.

Ночью, когда король и двор отдыхали в Ратаркине, а вновь избранный епископ бодрствовал с несколькими своими братьями в монастырской часовне поблизости, некто, одетый, как монах, прошел по тихим галереям другого монастыря, далеко на северо-востоке, у самого моря. Узник Святого Айвига нетерпеливо расхаживал туда-сюда, пока по другую сторону двери скрежетал замок, при каждом новом шуме опасаясь, как бы не поднялась тревога. Когда же, наконец, дверь распахнулась, его приветствовал монах, который исповедал его ранее на неделе: проповедник Джеробоам, которого ему велено было ожидать. Джеробоам склонил голову, чтобы получить благословение, затем знаком показал, что следует снять сандалии. Две пары босых ног не производили шума, пока эти двое спускались с башни по винтовой лестнице навстречу свободе.

Было время между повечерием и заутреней, когда все аббатство спало. Только сейчас можно было надеяться проделать весь путь через монастырь, не опасаясь кого-нибудь встретить. Когда они считали пятками ступени близ монашеской спальни, Лорис едва ли смел дышать. Миновав ее, вздохнул во всю грудь, но тут их дорога стала лабиринтом непредсказуемых поворотов, подъемов и спусков. Он понятия не имел, где они. Новая ведущая вниз лестница сменилась скользящим вниз проходом, затем — туннелем, вырубленным в скале, а далее — пещера над самым морем и отчаянный спуск по веревке с крутой скалы к ожидающей внизу плетеной, обшитой колеей лодочке. Лорис приник к бортам крохотного суденышка, когда оно покинуло бухту и направилось вперед по мощным валам, и успокоился не раньше, чем из тумана вдруг возник корабль, рангоут и такелаж которого четко вырисовывались во тьме. Едва Лорис вскарабкался на борт, корабельщик, не мешкая, подал молчаливый знак гребцам, и те взялись за весла.

— Да пособит Бог вашему преосвященству в вашем деле, — сказал приглушенный голос, и смутная тень преклонила колена, чтобы взять руку вновь прибывшего и поцеловать ее.

— Горони? — прошептал Лорис, поднимая этого человека, как равного, а затем обнимая. — Горони! Горони! Я боялся, что больше не увижу ни тебя, ни свободы! О, я поистине благословлен такой услугой!

Горони отстранился, насколько требовалось, чтобы с благодарностью наклонить голову, и довольно улыбнулся:

— У меня нашлись могущественные союзники, мой господин. Но, боюсь, недостаточно могущественные, чтобы помешать вашим врагам чинить нам все новые и новые препятствия. Отец Джедаил не был избран на престол Меары. Завтра утром Браден и Кардиель возведут в эту должность Генри Истелина в Ратаркине перед королем и большей частью двора.

— Истелина? Ах, проклятие! — Лорис ударил кулаком по ладони, затем отвернулся от Горони и двинулся дальше в сторону носа.

Ветер бодрил его, корабль скользил все дальше из своего укрытия среди скал, парусина шуршала и хлопала, пока матросы поднимали парус и разворачивали его по ветру.

— Ты знаешь, как это случилось? — спросил Лорис после того, как справился со своим гневом.

Горони пожал плечами.

— Не во всех подробностях, ваше преосвященство, но нетрудно понять, что сюда приложил руку Дерини Мак-Лайн. Кстати, вынужден сообщить, что наша затея окончилась неудачей. Мак-Лайн жив и будет возведен в епископы на Пасху, чтобы служить Кардиелю.

— Гадюка в епископской митре! — Лорис в ярости сплюнул за борт. — А как наш человек? Он что-нибудь сказал?

— Судя по всему, нет. Мак-Лайн убил его в ходе схватки. К счастью, мертвеца не может заставить говорить даже Дерини… Особенно, если применить мерашу.

— А, значит, мальчику удалось его ранить.

— Да. Хотя — неопасно; насколько до меня дошло — порез на ладони. Очевидно, Морган оказался способен его исцелить, хотя не прямо на месте, и мераша попала в кровь. Мак-Лайн достаточно оправился, чтобы посетить мессу наутро в полдень, и, вроде, не было даже следа раны.

— Ах, чтобы его разорвало, еретика деринийского! Обоих! И этот будет епископом! — он оглушительно вздохнул, затем более мягко посмотрел на Горони. — Тогда как это меняет наши намерения, друг мой? Ты сотворил достаточно чудес, чтобы вытащить меня из Святого Айвига, но мы никоим образом не сможем вовремя попасть в Ратаркин, чтобы сорвать введение в должность Истелина.

— Что правда, то правда, сударь. Однако когда мы все-таки попадем в Ратаркин, король и двор будут на пути в Ремут. И всю зиму нового Меарского епископа будет охранять только его гарнизон — а большинство стражей многим обязаны епископу Кулдскому или даже Джедаилу.

— В самом деле? — прошелестел Лорис.

— Именно так, мой господин, — с улыбкой ответил Горони. — И епископ Креода не перестанет поддерживать нас после того, как вы освободились. Он предлагает помочь вам низложить Истелина, а затем возвести на его место Джедаила. Король даже не узнает ничего несколько дней, если все пойдет своим чередом — а снегопады не позволят ему что-либо предпринять до весны. К тому времени вы с принцессой Кэйтрин будете надежными союзниками.

Лорис переварил все новости и наконец кивнул.

— Да, и Креода хорошо мне послужил. В нашем распоряжении есть третий епископ, чтобы действительность посвящения Джедаила была вне вопроса?

— Мы надеемся… да… убедить Истелина, чтобы он нам помог, — осторожно произнес Горони. — Его сотрудничество прибавит нам доверия сторонников короля в городе, а, возможно, еще и облегчит наше положение на всю зиму. Если же нет, то Мир Кирнийский и еще несколько странствующих епископов остаются в пределах досягаемости от Ратаркина. Когда город будет наш, у вас не окажется недостатка в покорных епископах.

— Сколько их сейчас? — спросил Лорис.

— Пока что семеро, не считая Джедаила и вас. У трех — важные епархии. — Горони помедлил. — Мне бы следовало добавить: никто из них не знает, что вы участвуете в деле, наряду с Креодой и Джедаилом, хотя всех их связывает борьба за независимость Меары. Однако, думаю, их достаточно легко можно будет убедить поддержать вас, как только всплывет, что вы намереваетесь примкнуть к принцессе Кэйтрин.

Лорис едва слышно фыркнул, затем огляделся, прежде чем остановить взгляд на Горони.

— Вы думаете, мне, вообще, есть до нее дело, Горони? Я хочу получить обратно свой престол. И добраться до Дерини, которые его у меня отняли. Во что бы то ни стало — добраться до них.

— Полагаю, вы вполне можете получить желаемое, сударь, — и Горони улыбнулся. — Вы увидите, что епископы теперь куда более послушны, чем в прошлый раз… А если поднять знамя воссоединенной Меары, ничто не помешает создать новые епархии, и уж эти-то епископы сделают все, чего вы ни пожелаете. Меара — это лишь первый шаг.

— Ах, Горони, вы все превосходно понимаете, — с одобрением пробормотал Лорис. — Не забуду о своем обещании. — Он вздохнул и посмотрел на бесконечное море впереди. — Сколько еще до высадки? Страсть как хочется поскорее приняться за дело.

— Завтра чуть свет. Оттуда два-три дня конного пути до Ратаркина. Мы не ожидаем сопротивления. Почему вы не ложитесь, мой господин?

— Спасибо. Полагаю, и впрямь стоило бы. Возможно, мне даже удастся заснуть.

Никто не спал в монастыре святого Айвига, незадолго до того как аббат, впервые за тридцать лет, отменил заутреню. Старый монах, дрожа преклонивший колена перед аббатом и братьями, поспешно собравшимися в пустой келье Лориса, чуть ли не рыдал, его голос был едва слышен, хотя аббат уже освободил присутствующих от орденского предписания говорить только шепотом, за исключением Божественной Службы.

— Я не могу этого объяснить, отец аббат. Он просто исчез. Он испросил разрешения посетить вечерню, чтобы послушать проповедь брата Джеробоама, и я сам запер за ним дверь, когда он вернулся. Вот ключ. — Он не глядя протянул ключ обеими руками. — Я поклянусь на любых святых реликвиях, на каких вы ни потребуете, что он все это время был при мне.

Вышел вперед другой монах и встал на колени рядом с обескураженным стариком.

— Это правда, отец аббат. У брата Венцеслава был при себе ключ, когда он вернулся, препроводив отца Лориса в его келью. Мы вдвоем бдели в часовне Богоматери до поздней вечерни. И оба заглянули к отцу Лорису перед отходом ко сну, нам показалось, что он спит. А раннюю заутреню он часто пропускает. И не было причины проверять, как он, пока мы не явились будить его к заутрене.

Аббат, весь мятый и всклокоченный, в поспешно надетой сутане, устало сел на табурет и вздохнул.

— Тогда он может отсутствовать уже многие часы, — пробормотал аббат. — Как это могло случиться? Брат Венцеслав, прошу, поверь, я ни в чем не обвиняю лично тебя, но не могло ли случайно быть второго ключа?

Третий брат, склонившийся, чтобы осмотреть дверной замок при свете свечи, которую держал четвертый, что-то пробубнил себе под нос, а затем, подняв глаза на аббата, покачал головой.

— Сомневаюсь, что был еще один ключ, отец аббат. Имеются явные признаки, что замок взломали. Это мог быть один из лудильщиков, которые забредали к нам в последние несколько дней. — Он немного помолчал. — Или какой-то другой посетитель. Вряд ли кто-то уже расспрашивал брата Джеробоама, а?

Аббат сокрушенно покачал головой.

— К несчастью, как мне уже сообщили, брат Джеробоам тоже отсутствует. Увы, он казался хорошим проповедником, а в действительности был чем-то другим. То, что мы не распознали его — не вина кого-либо из нашего Ордена, но суть такова, что заключенный, которого нам доверили охранять, сбежал. Мы не исполнили свой долг. — Он снова вздохнул, и собравшиеся братья покаянно склонили головы. — Нам ничего не остается, кроме как сообщить королю, братья мои, и мы это сделаем, хотя я готов плакать от стыда.

— Это наш общий позор, отец аббат, — пробормотал один из монахов.

— Да-да, — аббат покачал головой и в третий раз вздохнул. — Поищем-ка в последний раз, братья мои. Возможно, мы найдем еще что-нибудь, что прояснит, как это было осуществлено. Между тем я набросаю письмо королю. Брат келарь, мне понадобится гонец, который с рассветом отбудет в Ремут. Позаботьтесь, чтобы его снарядили в путь.

— Да, отец аббат.

В полдень на мессе в тот же день ремутский священник Генри Истелин был официально провозглашен епископом Меарским и получил знаки своего нового достоинства. Возведенный на престол в своем соборе Святого Уриила и Всех Ангелов, окруженный архиепископами и своими собратьями-прелатами в присутствии короля Келсона, он получил присягу и выражения почтения от всех присутствующих духовных лиц в Меаре, и никто не проявил более благостного смирения, нежели отец Джедаил. Сам король просил нового епископа одарить его первым благословением, ибо сохранил теплые воспоминания о верности, которую проявил Истелин во время войны против Торента. Он и его доверенные приближенные стояли на коленях со склоненными головами, пока звучали проверенные веками слова. В тот вечер был пир в епископском зале.

Казалось, что горожане более или менее довольны своим новым прелатом, но на всякий случай Келсон дал Истелину на зиму двадцать воинов из своей стражи. Кардиель выделил столько же из епископских войск. Ими был умножен гарнизон, оставшийся после покойного епископа Карстена, который и прежде разросся, приняв два десятка человек из ополчения епископа Креоды. Сам Креода предложил, что останется в Ратаркине на несколько недель, дабы помочь Истелину мирно добиться для себя подлинной власти. То был братский жест, в котором ни у кого не было причин сомневаться.

Однако все ухудшающаяся погода не позволяла королю слишком медлить с отъездом. Раз уж Истелин, судя по всему, утвердился на новом посту, Келсону надлежало вернуться в Ремут и возобновить правление всем своим королевством. В течение долгой зимы наверняка возникнут нелады, но король чувствовал, что его новый епископ неплохо защищен. Он был весел, когда выехал из ворот Ратаркина на следующее утро, да и сопровождающие его ехали в радужном настроении, несмотря на брызжущий с неба дождик. Некоторые из епископов, которые прибыли на церемонию из Кулди, намеревались двигаться вместе с королевским кортежем, пока не настанет пора сворачивать по домам, — так что путешествие вышло почти праздничным. Когда кавалькада двигалась на юг, чтобы пройти горными перевалами близ Куилтейна, прежде чем погода вынудит выбирать более долгую дорогу, никто в королевском кортеже — ни Дерини, ни люди, ведать не ведали о предательстве, зреющем в городе, который они покинули, а тем более — о предательстве, которое совершится всего несколько дней спустя, дальше к северу.

Глава VII Уста их мягче масла, а в сердцах их вражда; слова их нежнее елея, но они суть обнаженные мечи.[8]

В предрассветной тишине следующего утра лодчонка из ивняка и кожи с бывшим и будущим примасом Гвиннеда отошла от корабля, бросившего якорь у Траншийского побережья, и бесшумно заскользила в закрытой бухточке. Утлое суденышко качалось и подпрыгивало, пробиваясь к берегу через буруны, и двое, сидевших в нем не без тревоги хватались за кожаные борта, скукожившись под тяжелыми плащами, защищавшими их от ледяных брызг. Когда песок заскрипел под днищем, двое гребцов спрыгнули в воды прибоя, чтобы доволочь лодчонку до самого берега. Из утреннего тумана выплыли факелы, а затем постепенно стали видны одетые в темное вооруженные мужчины. Поодаль, еле слышно сквозь рев набегающих волн, топали и фыркали лошади, и бряцала сбруя.

— Эй, в лодке, — воззвал к ним низкий голос.

Лорис неуклюже встал, лодчонка угрожающе закачалась.

— Брайс?

Предводитель отряда и один из факелоносцев немедленно отделились от остальных и вышли вперед.

— Добро пожаловать, ваше преосвященство, — сказал Брайс Труриллский. Он помог Лорису выбраться из лодки и склонился над его рукой. — Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным.

Лорис поспотыкался на влажном песке: его ноги не сразу привыкли к суше, но Брайс поддержал его под локоть, и они потащились вдвоем вверх по крутому откосу. Его спутник помог покинуть лодку Горони. Как только оба прибывших оказались на берегу, гребцы стали толкать лодочку обратно к бурунам. На ожидающем в отдалении корабле на миг вспыхнул огонек.

— Благодарю за помощь, сын мой, — пробормотал Лорис, немного пыхтя, ибо его утомил подъем. — Твоя услуга не останется без награды. Все в порядке?

— В порядке, ваше преосвященство. Мы умышленно подобрали для вас маленькую свиту, чтобы не возбуждать лишнего любопытства, но Гендону удалось установить местонахождение нескольких из ваших бывших валоретских стражей. Все мы поклялись верно служить вам.

Он указал рукой в сторону товарищей, темных и безликих, ожидающих у беспокойных лошадей, и все, как один, почтительно склонили головы. Удовлетворенно кивнув, Лорис вознес правую руку, благословляя их, и проговорил подобающие слова. Брайс и Гендон также склонили головы, принимая благословение. Затем один из встречавших вывел вперед двух коней. Брайс, надев шлем с баронским венцом вокруг макушки, сам придержал стремя бывшему архиепископу, пока тот забирался в седло.

— Куда мы направляемся? — спросил Лорис, едва очутился в седле и собрал в руках поводья.

Барон Брайс Труриллский улыбнулся, вскакивая на собственного коня.

— Мы едем в Ратаркин, ваше преосвященство, где нас ждут наши сторонники.

Лорис мрачно усмехнулся, и то был единственный ответ, который он позволил себе, пока взбирались в седло остальные. По мере того, как они, один за другим, швыряли факелы в воды прибоя, их темные фигуры вновь расплывались в набегающем тумане. Побрякивающая сбруя негромко отвечала рокоту волн, когда всадники, покинув берег, двинулись на юг. Корабль задержался ненадолго, взмыв над покатой водяной горой, точно нездешняя морская птица, а затем исчез в тумане. Вскоре о предрассветном свидании напоминали только остатки догоревших факелов, покачивающиеся на приливной волне.

Однако их поездка не прошла незамеченной. Двое бородатых разведчиков, лежавших на животе на скале над бухтой, приметили отряд воинов в черном еще до полуночи. Появление любых вооруженных людей на траншийской земле всегда было поводом для подозрений; а эти, казалось, из кожи вон лезли, чтобы скрыть, кто они, и, разумеется, находились здесь без дозволения вождя Мак-Ардри. Прибытие корабля еще усилило подозрения наблюдателей. Один из них изучал высаживавшихся в длинную подзорную трубу, едва слышно зашипев сквозь усы, когда увидел, что более высокий из высадившихся поднимает руку в благословении.

— Знать не знаю, кто это, но он мне здорово не нравится, — прошептал он, передавая подзорную трубу напарнику. — Как ты думаешь, что им надо?

Второй крякнул и поднес трубу к глазам, несколько секунд он молча наблюдал, затем ответил:

— Здесь что-то неладно, это уж точно. Надо сказать лорду.

— Угу.

Они продолжали наблюдать, пока подозрительные люди не сели верхом и не уехали, подсчитав их, определив направление и запомнив все прочие подробности, которые были им доступны с их наблюдательного поста. Вскоре они тоже растворились в утреннем тумане, едучи проворной и легкой рысью по направлению к Траншийскому Замку.

— Нет, мне не показалось, будто на них были ливреи или какие-нибудь знаки, сударь. Но отряд, хорошо вооруженный, да еще и без знамени или чего-то такого — это попахивает изменой, — докладывал старший из двоих час спустя в зале, где Мак-Ардри и его наследник завтракали с еще несколькими родичами. — Готов спорить, это Меарская зараза.

— Зараза. С этим я согласен, — пробурчал старый вождь. — Но почему меарская? Александр, у тебя есть доказательства?

Александр покачал головой.

— Нет. Просто я чувствую. И еще кое-что: один из тех, которые высадились, он точно священник. Он благословил прочих перед тем, как все уехали. Ну, а с чего бы священнику устраивать тайное свидание с какими-то разбойниками?

Дугал Мак-Ардри протер затуманенные спросонья глаза и посмотрел на отца. У старика выдалась скверная ночка. О том, чтобы недужный Каулай возглавлял какую-либо поездку, на некоторое время и вопроса быть не могло. Нынче утром старик едва ли оказался в состоянии поддерживать разговор — и понимал это. Отец с сыном обменялись почти неуловимыми кивками, после чего Дугал встал, опрокинув себе в рот остатки эля из чаши.

— Думаю, нам стоить выяснить, что к чему, — заявил он, вытирая рот краем рукава. — Ты говоришь, они подались в сторону Каркашейла?

— Ага… если только не свернут к востоку у Колбейна, в чем я сомневаюсь.

— Значит, нам надо в Каркашейл. Кэболл, сколько человек мы можем собрать, чтобы немедленно выехать?

— Наверное, дюжину, — ответил управляющий его отца. — Я бы хотел дать тебе больше, но два дозора уже отправились… И многие разъехались по домам на зиму. Неудачное время, паренек.

— Ага. Но нам-то что остается? Надо ехать с тем, чем располагаем, — вздохнул Дугал. — Томэйс и Александр, поедете с нами. И Кьярд. Кэболл, поможешь собраться?

— Да, Дугал.

Когда все вышли, чтобы подготовиться к отъезду, и в зале со старым вождем и его наследником остались только волынщик и бард Кинкеллиан, Дугал повернулся к отцу спиной. Во взгляде старика, помимо телесной боли, была еще и тревога, когда он протянул руку, чтобы ухватить за плечо Дугала.

— Скверно это пахнет, мой мальчик, и что-то мне не по себе. Священники и епископы торчали в Кулди весь последний месяц. С чего бы еще одному появляться здесь тайно подобным образом? И морем — в такую-то пору…

Дугал кивнул, сжав губы, срывая с себя килт и полотняную рубашку, чтобы переодеться для поездки в кожу и легкую броню, которые уже принес слуга.

— Гм. Мне все это тоже не по вкусу, отец. А король сказал бы мне, если бы что-то знал. Наверняка, здесь измена. Но нам надо все разведать.

— Это так. Но будь осторожен, парень. Нашему клану нужен вождь.

— Хватит об этом, отец. У клана есть вождь. И будет много лет, если Господь пожелает. Кроме того, я еще не всему научился.

Старик кивнул и улыбнулся, когда его сын отстранился, чтобы позволить Кьярду его облачить, однако оба знали, что лишь напускают на себя равнодушный вид. Дугал прикинулся, будто ему надо поправить завязку кожаного панциря, в то время как Кьярд набрасывал ему через голову перевязь меча и закалывал у горла тяжелый, подбитый мехом плащ.

Натягивая на ходу перчатки, Дугал покинул зал, подняв руку в дверях в знак прощания. Несколько минут спустя траншийское воинство выехало из ворот замка к Каркашейлу. Еще через два часа Дугал и его люди поставили своих косматых горных пони — шпора к шпоре — поперек входа в Каркашейлский перевал — здесь подъезжающие чужаки могли бы приблизиться к траншийцам на дюжину ярдов, прежде чем, вообще, догадались бы, что они не одни. Дугал держал центр построения, Кьярд находился слева от него его личным штандартом, а Кэболл — поодаль справа со знаменем Транши. Шелка празднично реяли на фоне серого декабрьского неба.

Сверху прозвучал сигнал. Как только Дугал обнажил и поднял меч, сталь вылетела еще из двенадцати ножен. Он вскинул на плечо обшитый кожей щит и присобрал поводья своего пони. Когда первый из закутанных в черное пришельцев выехал из-за поворота и заколебался, наткнувшись вдруг на ожидавшее его построение, Дугал вывел своего коня на несколько шагов вперед.

— Стойте, во имя короля, и отвечайте, куда и зачем едете! — приказал он, легонько прикоснувшись своим мечом к левому плечу. — Вы на землях графа Траншийского.

Но те, кто ехали им навстречу, не были склонны к переговорам. Поняв это, Дугал стал разворачивать своего пони для временного отступления, а они уже пришпоривали своих здоровенных скакунов, переводя их с рыси в галоп, обступая двух безоружных, ехавших посередине, и обнажая оружие на скаку.

Дугал подал знак своим людям рассеяться, полагая, что быстрота их горных пони и знание местности помогут им оторваться. Однако атакующие не развернулись для общего преследования.

К изумлению и ужасу Дугала, те, что возглавляли отряд, устремились прямо за ними, а их сопровождающие смели с пути легко вооруженных всадников на маленьких пони, с ошеломляющим итогом, предводители же упорно преследовали Дугала.

— Мак-Ардри, ко мне! — вскричал он.

Его люди попытались сплотиться. Кьярда оторвал от него человек на особенно большом и злобном гнедом, который лягался и все норовил укусить, и Томэйс отчаянно рванул назад, чтобы его прикрыть. Но чужаки отрезали разведчика почти что без усилий, а затем наехали своими конями на Дугала, сбив животное с ног. Падая, Дугал здорово стукнулся. Шлем он потерял, но меч все-таки удалось удержать в руке к моменту, когда он кое-как поднялся на ноги. Он стремительно огляделся и обнаружил, что плотно окружен врагами.

Дугал отбросил щит. Ухватив свободной рукой поводья одного из нападавших, он рванул их, и животное упало на колени, сбросив седока, а Дугал одновременно отбивал удар меча другого противника. Но изумление при виде герба Трурилла на рыцарской накидке, надетой под упавшим плащом, на миг сбило его с толку; и прежде чем он собрался с мыслями, подкованное сталью копыто второго ударило ему по бедру, да так, что чуть не треснули кости. Он еще стоял с разинутым ртом, обездвиженный болью, стараясь не рухнуть под копыта, но тут новый враг двинул ему в грудь коленом, ребра захрустели, дыхание иссякло; он смутно признал в нападавшем труриллского сержанта, с которым они скакали бок о бок всего две недели назад.

— Гендон, — вырвалось у него.

Отчаянно хрипя, сокрушенный неслыханным предательством, он пошатнулся; ему удалось все же нанести кровоточащую, хотя и неглубокую рану еще одному противнику, но он двигался слишком медленно, чтобы уклониться от копыт новой лошади, которые опрокинули его наземь… или от рукояти меча, которая ударила его в висок мощно и глухо, когда сам барон Трурилл схватил его за кожаный шиворот и швырнул через плечо. Он пытался сопротивляться, хотя взгляд и затуманило болью, и он почти ничего не видел, но пальцы, сжимавшие рукоять меча, разогнулись, меч выпал, а боль разрасталась с каждым биением сердца.

— Назад, или я убью мальчишку! — провыл барон, рывком выпрямляя пленника в седле перед собой и прикладывая меч плашмя к горлу Дугала. — Вождь не отблагодарит вас за труп наследника. Клянусь, я его убью!

Зрение окончательно отказало Дугалу, горькая желчь жгла глотку, поднимаясь волнами вместе с болью и тошнотой. Грудь обжигало при малейшей попытке вздохнуть, а его неловкое сопротивление лишь побудило врага теснее сдавить сломанные ребра, прибавив ему страданий. Он смутно слышал, как затихает шум боя. А затем раздался задыхающийся и отчаянный голос Кэболла:

— Отпустите его, во имя короля Келсона Гвиннедского! Вы напали на законного представителя короля без причины!

— Короля-еретика! — прорычал позади Дугала гневный голос. — Король, впавший в ересь, теряет свои права, делая еретиками своих сторонников. Расступитесь и пропустите нас, или мальчишка умрет!

Дугал вновь попытался бороться, несмотря на боль, которой это стоило. Он не в состоянии был ясно мыслить, но чувствовал, что любой ценой нужно помешать этим людям бежать, даже ценой его жизни.

— Нет, — удалось ему выкрикнуть, — не позволяйте…

Но рукоять меча вновь стукнула его по голове, прежде чем он договорил, мир вокруг стал уплывать во тьму, тело полностью отказалось ему повиноваться. Стало еще больнее, когда барон поднял его выше, просунув руку в перчатке ему за пояс за спиной — и он услыхал боевой клич клана Мак-Ардри: они отвечали на его призыв. Но сознание покидало его, в то время как барон опять устремился в атаку, и больше он ничего не помнил.

Кэболл Мак-Ардри и то, что осталось от их отряда, доплелись к сумеркам до замковых ворот. Они привезли с собой двух убитых, и ни один из живых не остался невредимым. Им удалось захватить одного пленного, которого привязали к седлу негодующего пони Дугала — но лишь потому, что человек этот из-за ранений не смог ускакать со своими. И если бы не надежда его допросить, Кэболл с радостью перерезал бы ему горло без церемоний.

В течение всей этой медленной и мучительной поездки обратно от Каркашейла сокрушенный Кэболл прикидывал, как надлежит сообщить старому Каулаю, что его сын в плену. Наконец, он решил, что отсутствие Дугала само об этом скажет. Он старался не встречаться взглядом со стариком, когда вместе с пятью другими, еще способными передвигаться, преклонил колени перед креслом вождя в большом зале. Каулай оцепенел, когда его воспаленные глаза осмотрели все шесть лиц и не нашли Дугала.

— Мы встретились с ними у Каркашейла, вождь, — глухо сказал Кэболл, и кровь выступила между его пальцами, стискивавшими рану у правого плеча. — Их вел Брайс Труриллский. Он изменник.

— А мой сын? — проскрежетал старик.

— Захвачен, — и это все, что смог прошептать Кэболл.

Он пытался сказать Каулаю, что они уверены: Дугал жив, хотя и ранен, и что он, Кэболл, пошлет огненный крест, сзывая весь клан, дабы выслать погоню… Но дурная весть нанесла решающий удар по слабому здоровью Каулая. Не издав ни звука, старик схватился за грудь и тут же обмяк в кресле, глаза его закатились и замерли. Он умер в течение нескольких секунд в объятиях барда Кинкеллиана, и родные ничем не смогли ему помочь.

Ослабевший от ран и почти онемевший от горя, Кэболл все же объявил тревогу и призвал оставшихся в замке родичей в большой зал: большей частью, мальчишек и стариков, впрочем, пришел и кое-кто из женщин, чтобы позаботиться о раненых. Раздетый до пояса, ибо он тоже нуждался в помощи, Кэболл сидел на табурете рядом с распростертым телом покойного вождя, крепко схватившись одной рукой за край стола, дабы справиться с болью, в то время как другие собрались перед ними. Как управляющий замком и следующий наследник после Дугала, он обязан был принять на себя предводительство кланом, пока не выясниться, что с Дугалом.

Он передернулся, когда его жена и Кинкеллиан начали промывать его рану, и попытался не слушать тревожного бормотания старого барда.

— Теперь наш вождь — юный Дугал, — сказал он собравшимся, — если он жив. Не знаю, что с ним сделают те, кто его захватили, но поскольку они не убили его после первой угрозы, мы должны надеяться, что он еще жив.

— Нам нужно поехать следом, — прогремел один из мужчин.

— Если юный Дугал еще жив, его надо вызволить… а если мертв — отомстить за него.

— А где наш пленник? — спросил другой. — Прежде чем мы поскачем за этими мятежными рыцарями, нам нужно сперва разузнать, с кем мы имеем дело.

— Кьярд, приведи его, — распорядился Кэболл, взмахом руки велев отойти тем, кто возился с его раной, как только Кьярд и еще один из клана отправились выполнять его приказ.

Лицо пленного было белым, как сыворотка, правая рука — в лубках и подвязана к груди, но он удерживался на ногах, пока его вели к помосту.

Хотя ему оставили только шерстяную куртку, сапоги и штаны под черным плащом, он все еще был в своем побитом ржавчиной шлеме. Он прикусил губу, чтобы не застонать, когда его толкнули на колени перед Кэболлом, и оперся для поддержки здоровой рукой.

— На колени, и шлем долой! — рявкнул Кьярд, сбивая с того головной убор и пригибая его голову к полу.

Прямые волосы пленника были подстрижены в кружок, как обычно предпочитают воины, но на макушке блестела тонзура. Едва заметив это, Кэболл ухватил прядь волос и дернул голову чужака вверх, чтобы поглядеть ему в лицо, не обращая внимания на кровь, бегущую из раненой руки.

— Ей-Богу, он — из духовных, а сюда явился с оружием! — поразился Кэболл. — Взгляните-ка на его башку! Как тебя звать, монах? Кому ты служишь? Кто это посылает монахов вооруженными во владения короля?

Тот лишь скривил лицо и закрыл глаза, когда Кэболл чуть сильнее потянул его за волосы.

— Говори, монах! Я сегодня не больно-то терпелив.

— Мне нечего сказать, — прошептал тот.

— Не трать время на этого слизняка, — прорычал один из родичей. — Он изменник. Пусть получит, что ему причитается!

— Ага, повесим его, Кэболл!

— Только троньте меня, и ваши земли попадут под интердикт, едва мой господин об этом услышит! — ответил пленный, с вызовом открывая голубые глаза. — Всю вашу землю отлучат от церкви. Я требую почтения к духовенству и права церковного суда. Вы не полномочны меня судить.

— Интердикт? — переспросил кто-то. Несколько других перекрестились.

Кэболл еще разок основательно дернул пленника за волосы.

— Думай, что болтаешь! Твой изменник-хозяин тебя здесь не спасет. Говори! Кто ты?

На миг тот вроде бы заколебался, но тут же упрямо покачал головой.

— Я не обязан вам отвечать.

— Нет, но ты еще можешь об этом пожалеть, — ответил Кэболл, выпуская того с таким толчком, что пленник со стоном опрокинулся на пол. — И есть кто-то, кому ты ответишь. — Кэболл нетвердо отступил и оперся лопатками о край стола, поймав взглядом Кьярда, в то время как жена Кэболла и Кинкеллиан, получив дозволение, вернулись к своим обязанностям.

— Кьярд О'Руан, тебе, слуге нашего юного господина, я поручаю сообщить королю о том, что случилось. Не жалей ни себя, ни коня, пока не доскачешь до Ремута. Если короля там нет, значит, скоро прибудет, подождешь.

— Да, Кэболл.

— Теперь о пленном, — и он с угрозой улыбнулся, опять возвращаясь взглядом к нахальному монаху-вояке, — подобающий эскорт поедет с тобой в Ремут завтра с утра. Только поэтому мы тебя пощадим. И знай, что король — брат по крови нашему юному лорду и будет в великом гневе, если с ним что-нибудь случится. Молись, чтобы твой хозяин не поступил опрометчиво. Уберите его.

Когда пленного рывком подняли и не слишком учтиво повели прочь из зала, а хмурый Кьярд подался следом, Кэболл уселся, опершись о край стола. Позади него слуга вручил Кинкеллиану раскаленную докрасна полосу железа с обернутым полотном концом.

— Девлин, пошли огненный крест, чтобы призвать семь вождей, — сказал Кэболл клановому музыканту, который вышел вперед, услыхав свое имя. — И пусть волынка сыграет похоронную пень, дабы проводить старого Мак-Ардри в последний путь. — Он собрался с духом, когда Девлин и еще один человек подошли, чтобы держать его, пока Кинкеллиан выполняет свою работу. — И пусть женщины приготовят тело Мак-Ардри для вечного отдыха, — продолжал он. — Пока не придет дурная весть, Дугал — наш новый вождь, и я возглавляю клан только в его…

Шипение раскаленного металла, прижигающего рану, оборвало его слова, его тело дугой выгнулось от боли, но он не издал ни звука. Прежде чем все кончилось, он провалился в блаженное беспамятство, и поэтому не слышал, как одинокий волынщик начал свой плач по усопшему вождю, и как запричитали женщины, сомкнувшись вокруг тела, чтобы его унести.

Однако те, кто скакали с новым вождем, услыхали; и Кьярд О'Руан, в то время как седлал скорого коня, чтобы ехать в Ремут, отчаянно надеялся, что горестная песнь звучит только по старому вождю, но не по новому.

Дугал Мак-Ардри счел бы жалобу волынки вполне уместной в те дни, что последовали, хотя упорно не желал умирать. Судя по всему, и те, кто его увез, не желали его смерти. Он смутно припоминал угрозы, которые прогремели, когда его только-только схватили, но чувствовал, что враги считают его достаточно ценным заложником. Когда сознание впервые вернулось к нему, они перевязывали ему голову, хотя с переломанными ребрами никто ничего не сделал. И он опять сомлел, когда его заставили встать, чтобы посадить на коня, а затем, в последующие дни, постоянно то лишался чувств, то приходил в себя. Даже когда он был в сознании и, как пьяный, покачивался в седле неровно бежавшего скакуна, которого ему выделили, в голове у него ухало, а сломанные ребра жгли при каждом вздохе или толчке. Иногда сама попытка сосредоточиться вызывала обморок. Сперва забытье было своего рода благословением, ибо на нем живого места не осталось. Свалиться с коня он не мог: его ноги прикрутили к стременам и связали под конским брюхом, но когда он проваливался в беспамятство, увы, слишком часто, его и без того изрядно помятое тело, оседая, натягивало веревки, и вновь напрягались измученные мышцы. Но хуже всего обстояло с головой. Нередко, как только его поднимали после очередной случайной передышки, он, встав, тут же падал в обморок. Что бы там ни оказалось, а это означало нешуточное сотрясение, и единственным средством против него был покой. А покуда похитители спешили вперед к своей загадочной цели, ему только и оставалось, что терпеть.

Так прошло несколько дней, насколько ему удалось прикинуть — четыре. Ему удалось узнать тех двоих, которых сопровождали солдаты, и это встревожило еще сильнее, чем его собственное состояние. Поняв, что печально известный архиепископ Лорис каким-то образом удрал из своей тюрьмы посреди моря, он весь похолодел. И задался вопросом, а знает ли Келсон. Дугал подозревал, что бегство Лориса так или иначе связано с меарскими делами, которые тревожили Келсона, но он не мог выстроить всю картину. Всякий раз, когда он пытался об этом думать, у него вновь начинала ныть голова.

Он беспокоился из-за головы и насчет Лориса, когда они ехали по снегам на четвертый день. Первая в эту зиму метель обрушилась на них с лучами раннего солнца, и он дрожал от холода, несмотря на лишний плащ, в который его завернули.

Изнуренный, на грани бреда, с запястьями, натертыми до крови, после нескольких дней скачки со связанными руками, он погружал пальцы в гриву своего коня и старался оставаться в сознании, в то время как отряд, казалось, парил в безмолвии мерного и непрерывного снегопада. Когда шаг лошадей наконец замедлился, он приподнял голову с трудом, но достаточно, чтобы видеть, что они приближались к призрачно-черным городским воротам.

Сперва он решил, что это Кулди, ибо на стражах, которые их пропустили, были ливреи епископа Кулдского. Но еще в воротах он понял, что это не может быть Кулди: в Кулди все верны Келсону; Лорис туда не сунулся бы. Они скакали на юго-запад. Вероятно, это Ратаркин.

Они ехали по безмолвным улицам, и наконец остановились в темном дворе, где его бесцеремонно вытащили из седла и полувволокли-полувнесли в жуткое на вид каменное здание. Его держали подмышки, и это вызывало невыносимое давление на сломанные ребра, но куда хуже было то, что не удавалось уберечь от толчков голову. Он опять лишился чувств, когда его тащили вниз по узкой, плохо освещенной лестнице.

Следующее, что он ощутил — тепло от огня неподалеку, и отблески пламени, играющие на его сомкнутых веках. Он лежал, свернувшись калачиком, на левом боку, его связанные руки частично прикрывали лицо.

Внизу был какой-то мех, помимо мехового подбоя плаща. Где-то поодаль гудели голоса, порой становились различимо отдельные слова и фразы, сопровождавшиеся приглушенным полязгиванием брони, которую кто-то снимал, и щелканьем застежек скидываемых плащей. Его ноздри уловили запах подогретого вина, но звуки, свидетельствующие о прибытии кого-то еще, побуждали его притворяться по-прежнему лежащим без чувств. Осторожно приподняв веки, он увидел сквозь ресницы двоих в церковном облачении, входящих в зал. В том, что постарше, он узнал Креоду, епископа Кулди.

— Ваше преосвященство, — пробормотал Креода, склонившись, чтобы поцеловать кольцо Лориса, — добро пожаловать в Ратаркин. Позвольте представить вам Джедаила Меарского, семья которого устроила ваш побег.

Как только Креода отошел в сторону, молодой человек с серебряными волосами вышел вперед и почтительно склонился перед бывшим архиепископом, а затем, подняв голову, остался на коленях, и Лорис не выпустил его руки.

— Итак, отец, — сказал Лорис, — как я понял, я обязан поблагодарить вас за освобождение.

— По правде говоря, не я лично заслуживаю благодарности, ваше преосвященство, — ответил Джедаил, с восхищением глядя на него. — Мой повелитель Креода счел разумным, чтобы я ничего не знал о действиях моих родных. Очевидно, то была необходимая предосторожность. Когда на прошлой неделе Морган допрашивал меня о покушении на жизнь Дункана Мак-Лайна, я мог чистосердечно признаться, что ничего не знаю. Говорят, что Дерини могут заставить любого говорить правду, хочет он этого или нет.

— Дерини. Да. — Глаза Лориса недобро блеснули. — Говорят также, что изменники-архиепископы замышляют сделать Мак-Лайна епископом на Пасху. Епископ-Дерини! Богохульство! Богохульство!

— Да, ваше преосвященство, — кротко пробормотал Джедаил.

Его тон, похоже, напомнил Лорису, где они, и лицо архиепископа разгладилось, когда он вновь взглянул на Джедаила и, улыбаясь, поднял его на ноги.

— Но об этом проклятом племени мы поговорим позже. Говорят также, что епископство дали не вам, а другому, сын мой. Вы намерены бороться за эту должность?

Джедаил был несколько застигнут врасплох.

— Не уверен, что мне есть что сказать, ваше преосвященство. Разумеется, я жажду служить, как епископ, но Генри Истелин уже поставлен в Меаре непосредственно архиепископом Браденом и королем. Что с ним делать?

— С ним? — отозвался Лорис. — Примас Гвиннеда я, а не Браден. Желаете ли вы принять звание, на вид чуть более скромное, чем епископ Меарский, дабы разрушить козни этих епископов-отступников, которые узурпировали мою и вашу власть?

Брови Креоды вопросительно сдвинулись.

— Какое звание вы предлагаете, ваше преосвященство?

— Епископа Ратаркина, — сказал Лорис. — Ибо Меара, которую мы знаем сегодня — не та Меара, какой она станет, когда мы уйдем. Мы вернем древние меарские земли, когда я предам анафеме еретика Дункана Мак-Лайна… который не вступит в свои земли, как властитель или прелат, пока я дышу… и вы, Креода, будете Патриархом новой Меары, — подчеркнуто закончил он. — Это привлекает вас?

Креода вспыхнул от удовольствия.

— Продвижение для нас всех, мой господин. Разумеется, меня это привлекает. И верность законной королеве на Меарском престоле?

— Возможно, королеве куда большей державы, чем Меара, — кротко произнес Лорис. — Ибо не только церковные дела пострадали от деринийской порчи.

— Король? — Креода весь побелел.

— Он Дерини, не так ли?

Дугал, следивший за беседой с нарастающим ужасом, едва не ахнул вслух, когда дошло до этого. Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы закрыть глаза и не позволить телу напрячься или содрогнуться.

Три клирика продолжали обсуждать мелкие подробности бегства в Ратаркин еще несколько минут, в то время как Дугал лежал неподвижно и думал, что можно сделать, чтобы их остановить. Звон кубков прорвался сквозь гул разговора, раздавшись почти что у него за спиной, и он вдруг понял, что они смотрят на него.

— Кто это? — спросил Джедаил.

— Заложник, — небрежно обронил Лорис. — Барон Трурилл сказал мне, что он — сын владетеля Транши, наследник клана Мак-Ардри. Вам не помешает его поддержка, когда Транша воссоединится с Меарой.

Дугал почувствовал, как чьи-то руки переворачивают его лицом вверх, боль в ребрах вынудила его застонать, и он опять на несколько секунд лишился сознания.

— …нужен, чтобы засвидетельствовать посвящение Джедаила, — говорил Креода, когда Дугал очнулся. — Он основательно пострадал?

— Брайс! — позвал Лорис.

Барон Трурилл бросил возиться с застежками панциря, подошел и, встав на колени, приподнял Дугалу веко.

— Ему не хуже, чем было, ваше преосвященство, — сказал изменник-барон, тронув пальцем на пульсирующую жилку на горле юноши. — У него сломаны ребра, но мы ничего не могли с этим сделать, пока скакали, и, вероятно, сотрясение мозга, но нехороший вид у него, прежде всего, вследствие изнурения. Он крепкий парень, оклемается.

— Ну, если он крепкий парень, нам лучше запереть его в надежном месте, верно? — спросил Креода. — Гендон, забери его куда-нибудь вниз, и пусть кто-нибудь заглянет к нему утром. А уж до утра-то он вряд ли причинит нам хлопоты. Затем можешь идти к своим людям. Ваше преосвященство, если вы и отец Горони соблаговолите последовать за мной, я проведу вас в покои, где вы не попадетесь на глаза любопытным, пока мы не будем готовы утром бросить вызов епископу Истелину. Полагаю, вам нужно выспаться.

— Нескольких часов для нас вполне достаточно, — сказал Лорис, когда они направились прочь. — Мне нужна небольшая отсрочка прежде, чем я предостерегу Истелина, что он на ложном пути. Возможно, мы…

Дугал потерял нить слов, вновь застонав от боли, когда Гендон и один из рыцарей подняли его и медленно повели к двери. Единственной его мыслью, пока он пытался передвигать ноги, сквозь туман боли и уханье сердца, было, что Келсон должен узнать о том, что здесь происходит. Но он понятия не имел, как это осуществить.

Глава VIII Ты утомлен множеством советов твоих.[9]

Келсон и его спутники въехали в Ремут наутро, до полудня, когда начиналась буря; полузамерзшие и промокшие до костей, несмотря на одежду из смазанной маслом кожи и подбитые мехом плащи. Принц Нигель встретил их во дворе замка, с непокрытой головой, не обращающий внимания на проливной дождь, и торопливо схватился рукой за королевскую уздечку. Дурные вести, которые он сообщил, обдали Келсона холодом, не имевшим никакого отношения к погоде.

— Лорис? Но это невозможно!

Эти слова, несмотря на ливень, долетели до других из его окружения: Моргана, Дункана, Кардиеля и Арилана. Юный барон Джодрелл первым соскочил с коня, другие так и сидели бы молча под дождем, оцепеневшие от потрясения. Его пример привел их в себя. Келсон поманил самых близких и доверенных людей, чтобы следовали за ним, как только спешился, и взбежал по ступеням под крышу большого зала. Его гнев боролся с отчаянием.

— Полагаю, вы сами пожелаете расспросить посланца, — сказал Нигель и вручил намокшую шапку и перчатки Келсона пажу, стараясь держаться бодро.

— Да, но прямо сейчас передайте мне коротко его слова, чтобы я подготовился.

И выслушал их со сжатыми губами, расхаживая по залу и одной рукой избавляясь от мокрого плаща, в то время как другая теребила пряжку на ремне. Морган подобрал плащ и меч, как только юный Келсон их сбросил, и передал другому пажу в обмен на полотенце, которым Келсон тут же вытер лицо и волосы. Нигель оставил короля и других в небольшом укромном покое, а сам пошел за гонцом.

Пока они ждали, они сполна воспользовались теплом неяркого огня, бросив кучей в углу сырую верхнюю одежду и обмениваясь настороженными взглядами; ни один из них не решался первым нарушить молчание. Джодрелл исполнил обязанности оруженосца по отношению к стиснувшему челюсти Келсону, сняв с него наручни и шпоры, а затем помог стянуть кольчугу, в то время как Пэйн и Рори, младшие сыновья Нигеля, сновали вокруг с чашами подогретого вина.

Король одеревенел, заслышав приближающиеся шаги снаружи, затем поспешно надел сухое платье поверх липкой исподней рубашки.

— Это отец Бевис, государь, — сказал Нигель, вводя внутрь беспокойного на вид молодого священника в синей рясе Святоайвигских Братьев Молчальников. — Ему дано разрешение аббата говорить в полный голос.

Посланцу хватило храбрости шагнуть вперед одному, но он не мог заставить себя встретиться взглядом с Келсоном, когда преклонил колени у его ног.

Взглянув на остальных, Келсон поплотнее закутался в накидку и сел спиной к огню, протянув ногу в сторону, чтобы Джодрелл стащил с нее мокрый сапог.

— Добро пожаловать ко двору, отец Бевис, — торжественно произнес он, — хотя боюсь, не могу сказать, что нас порадовали новости. Простите, но дозвольте барону Джодреллу продолжать переодевать меня, пока мы беседуем. Я не хотел бы простудиться… особенно если, как представляется, мой старый враг опять на воле.

Голова с тонзурой склонилась еще ниже.

— Если кто-то должен просить прощения, то это я, государь… Я и мои братья. Мы вас подвели. — Голос его едва ли поднимался выше шепота, несмотря на разрешение. — Мы не жалели усилий, чтобы надежно охранять Лориса, как вы повелели, но он… он сбежал. — И в страхе огляделся. — Прошу не винить в этом одних нас, государь. Отец аббат утверждает, что он должен был получить помощь извне.

Морган, гревший спину справа от Келсона, презрительно фыркнул, но король лишь покачал головой и вздохнул, пересев так, чтобы Джодрелл мог стянуть с него второй сапог.

— Прошу вас, отче, встаньте, — терпеливо произнес он. — Мой дядя уже изложил мне суть послания. Мы уверены, что ваш святой Орден сделал все, что было в его власти, дабы этот бывший архиепископ оставался взаперти. Вы не нашли следов?

— Нет, государь. И бродячий проповедник, назвавшийся братом Джеробоамом, также исчез. Мы думаем, он мог быть к этому причастен. Архиепи… То есть, отец Лорис просил разрешения исповедаться этому человеку за несколько дней до побега. Мы решили, что его просто тронула проповедь.

— Тронула и вынесла из Святого Айвига, — пробурчал Кардиель.

Но король не обратил внимания на эту остроту.

— Понятно. И когда произошел побег?

— Шесть дней назад, государь… В канун дня Святого Андрея… Как мы думаем, вскоре после поздней вечерни.

— Канун дня Святого Андрея, — пробормотал Келсон. — Пока мы были в Ратаркине. Да, шесть дней прошло, — добавил он, глядя вбок на Моргана. — Теперь он может быть где угодно.

— Лучше бы — в преисподней! — желчно бросил Морган.

Король снова вздохнул и обернулся было к Кардиелю и Арилану, затем вспомнил, что посланец все еще стоит перед ним.

— Благодарю вас за труды, отец Бевис. Возможно, нам понадобится расспросить вас подробнее, но пока вам придется подождать снаружи. Пажи вас проводят.

Пока его кузены выводили священника из покоев, явно разочарованные, ибо не желали ничего пропустить, Келсон развернулся на табурете и сел лицом к огню, ожидая, пока займут места остальные. Нигель и епископы разобрали свободные табуретки, и тогда Джодрелл притулился у края высокого очага. Дункан предпочел остаться стоять, скрестив руки на груди и опершись о стену слева от огня. Морган, слишком взволнованный, чтобы сидеть или стоять, разгуливал короткими шажками между королем и Дунканом.

— Отлично, господа. Как вы думаете, куда мог направиться Лорис? — спросил король.

Кардиель нахмурился и обменялся взглядами с собратом-епископом, который пока не проронил ни слова.

— К тем, кто ему помогает, разумеется, государь. Действовать в одиночку ему не по зубам… а весь Гвиннед знает и понимает, почему его низложили и сослали в Святой Айвиг. Стало быть, помочь ему должны были из-за пределов Гвиннеда. И здесь первое, что приходит в голову: либо из Меары, либо из Торента.

— Торент отпадает, — заметил Арилан. — Пока Дерини сидит на престоле в Торенте — никоим образом.

— Значит, Меара, — сказал Кардиель, видя, что Арилан не продолжает. — Однако, хотя подоплека тут была бы совсем иная, едва ли это утешительно.

— А именно? — спросил Келсон.

— Мирские и церковные дела тесно переплетены в Меаре, государь. Лорис немало озабочен этой бренной жизнью. Он всегда находил поддержку у самого косного духовенства, а такое духовенство всегда оказывалось изрядно вовлечено в спор, кому сидеть епископом в Меаре. Он также умеет обеспечить себе поддержку тех, кто готовит мятеж. Два года назад то был Варин де Грей; нынче… ну, а почему бы и не Меарская Самозванка? Насколько это согласно с его стремлением вернуть себе свой пост, думаю, Эдмунд Лорис поладит с кем угодно.

— И до этого докатился человек, который был некогда Примасом Всего Гвиннеда, — вставил Дункан.

— Тогда давайте поговорим о Меаре, — предложил король. — Кто в Меаре может выиграть от освобождения Лориса?

— Да уж куда проще, — ответил Нигель. — Самозванка и ее родня.

— Особенно ее родня среди духовенства, — подхватил Кардиель, бросив взгляд на Арилана, до сих пор почему-то хранившего молчание. — Вроде Джедаила. Мы с Денисом немало толковали о нем после покушения на Дункана, государь. Мой брат во Христе пренебрег моим замечанием, что Джедаил мог действовать в пользу своей тетушки.

Морган, видя, как омрачилось лицо Арилана, решил, что пора открыть то, что он узнал.

— Уж в этом-то он невиновен, ваше преосвященство, — тихо произнес он. — Или, если он и втянут, то не понимает этого до конца, и уж всяко, не связан с тетушкой. Он также ничего не слыхал о покушении на Дункана. Я… я допросил его в тот же вечер…

Арилан выразил одновременно изумление и гнев.

— Допрашивали после того, как я запретил?

— Я не хотел поступать вопреки вашей воле, — возразил Морган, прежде чем собеседник осудит его за что-то более определенное в присутствии кроткого Джодрелла. — Кроме того, я не пошел дальше чар истины. Его не опечалила новость, что вряд ли неожиданно, учитывая, как относится Дункан к Меарскому дому… Но он был потрясен. Когда я спросил его, как давно он слышал что-либо от своей тетушки, он сказал — никаких вестей после Рождества. И тогда мы закончили разговор.

— Разговор, который, прежде всего, не стоило начинать.

— Но который вовсе не исключает, что и Джедаил может кое-что выдать, — вставил Кардиель. — Денис, вы, разумеется, все равно не верите, что он полностью невиновен.

Губы Арилана вытянулись в надменную тонкую линию.

— Я никогда не утверждал, что он полностью невиновен.

— Давайте не отклоняться от сути дела, — терпеливо напомнил им Келсон. — Сейчас меня куда больше заботит, что Лорис мог, да и наверняка отправился в Меару. Дядя, вы сказали, что монахи и следа его не нашли в окрестных землях, это правда? — Нигель кивнул. — Это может означать, что он бежал морем. Джодрелл, мог он обогнуть мыс Баллимар в эту пору?

Джодрелл, отпрыск старинной семьи мореходов, помахал открытой ладонью.

— Это небезопасно, государь, но не более рискованно, чем плыть вдоль берегов Келдиша, чтобы попасть морем в Торент. Однако если он держит путь в Меару, полагаю, ему до Баллимара идти и не нужно. Будь я Лорисом, я бы высадился где-нибудь дальше к востоку, вероятно, в Кирни, и двинулся бы сушей в Ратаркин.

— Почему в Ратаркин? — спросил Морган. — Самозванка-то в Лаасе.

— Да, но епископский престол — в Ратаркине, — возразил Кардиель, мельком взглянув на Арилана и почти что вызывая его на спор, — и там — добрый отец Джедаил, который спит и видит себя епископом. Вдобавок, Ратаркин — лишь в двух-трех днях езды от Лааса со всеми его смутьянами, даже в разгар зимы. А нам туда скакать больше недели. О, он сделал мудрый выбор, если направился в Ратаркин, — желчно закончил Кардиель. — Хоть бы дьявол прибрал этого лжеца и негодяя!

Келсон, набычившись, упер кулаки в бедра и вздохнул. Ему, безусловно, не нравилось, что между двумя епископами нарастает открытая вражда. Не понимал он, и в чем причина.

— Это нас никуда не приведет, господа, — поспешил сказать он. — Видит Бог, я боюсь затей Лориса не меньше вашего, но пока мы не определимся с направлением, любые наши действия будут лишь тратой сил. Если он попытается обогнуть Кассан, сама стихия может все решить за нас. То же самое, если вдруг он все-таки подастся в Торент.

— Сомневаюсь в этом, — сказал Нигель. — Мое чутье подсказывает мне, что в Меару. Однако мы не знаем наверняка, отправился ли он морем. Но морем ли, сушей ли — кто-то где-то увидит его и в конце концов доложит нам. Лорис слишком горд, чтобы долго скрываться.

— А как насчет епископа Истелина? — спросил Дункан. — Следует ли его предупредить? Если Лорис направился в Меару, Истелин может быть в великой опасности.

— Вы, разумеется, правы, — согласился Келсон. — Дядя, позаботьтесь об этом. Думаю, было бы также неглупо посвятить в наши заботы архиепископа Брадена… и любого другого из верных нам епископов, кого, как вы думаете, стоило бы, уважаемый Кардиель. Как только намерения Лориса прояснятся, жизненно важно, чтобы мы действовали заодно — и духовенство, и миряне. Мне не нужна неразбериха, которой отличалось начало наших действий против него.

Кардиель наклонил голову в знак согласия.

— Будет исполнено, государь.

Келсон вздохнул и поднялся.

— Отлично. Рано или поздно Лорис всплывет… И мы о нем услышим, полагаю. Дядя, будьте добры, дайте мне знать, как только до вас дойдет что-то еще. А пока что я не против горячей ванны и сухой одежды. Морган, отец Дункан, не угодно ли вам присоединиться ко мне?

Король мало что сказал, пока принимал ванну, и это побудило Дункана теряться в догадках, для чего он их, вообще, пригласил, но Морган заподозрил нечто определенное. И его подозрения подтвердились, когда они, все трое, уселись у очага в опочивальне Келсона. Келсон зевнул и потянулся, пододвинув ноги в шлепанцах поближе к теплу огня, и принялся потягивать горячую смесь молока, вина и меда с пряностями, которую оставил оруженосец.

— Так что творится с Ариланом? — спросил он миг спустя. — Он выглядел хмурым, как школьник, которого уличили во лжи. И не говорите мне, будто дело только в том, что вы ему не повиновались.

Морган улыбнулся.

— Он сердит на меня за то, что я допрашивал Джедаила вопреки его воле, да. Но злится он также и на себя, ибо отстаивал невиновность Джедаила… Во всяком случае, разыграл адвоката дьявола, объясняя нам с Кардиелем, почему мы не должны подозревать Джедаила в причастности к покушению на Дункана. И, возможно, он прав. Но если нет, то получается, что могущественный, уверенный в своем превосходстве над другими член Камберианского Совета существенно ошибся, оценивая человека, а он особенно не выносит, когда на такое указывает какой-то там полу-Дерини.

— И ты думаешь, он прав? — спросил Келсон. — Или Джедаил нас провел? Клянусь, я его в порошок сотру, если да. Еще не хватало мне, чтобы кто-то играл с огнем, когда Лорис на свободе. И если он помог Лорису, то да поможет ему Бог.

— Аминь, — отозвался Дункан. — Если он виновен. Но если он непричастен к покушению на меня, Аларик, и не был связан с Кэйтрин…

— Его бы все-таки порадовала твоя смерть, — перебил его Морган, подавшись вперед, чтобы подбросить в огонь полено. — И лишь то, что он ничего не знал о нападении и лично не имел вестей от своей тетушки, отнюдь не означает, что он не втянут в заговор по самые уши. Таково одно из ограничений чар истины: надо задавать правильные вопросы.

Келсон поджал губы.

— То есть, ты думаешь, что Джедаил — в заговоре?

— Не знаю. Хотя, кто-то, разумеется, мог действовать в его пользу. И Лорис…

— К черту Лориса, — пробормотал Келсон едва слышно. — И к черту все то, что помогло ему бежать. Здесь все одно за другое цепляется, Аларик, я уверен! Он замышляет нечто ужасное. У меня тяжесть на душе! Полдень в разгаре, а я трясусь, словно мальчишка в полночь, наслушавшись баек о призраках. Зря я его тогда не казнил!

Когда он осушил свой кубок и отставил прочь, выпрямившись и угрюмо глядя в огонь, беспокойно барабаня кончиками пальцев по твердому подлокотнику, Морган обменялся озабоченным взглядом с Дунканом. Его кузен непринужденно поднялся и, обойдя короля со спины, принялся разминать ему плечи. Келсон с признательностью вздохнул и закрыл глаза, пытаясь расслабиться.

— Просто чудесно, — произнес он миг спустя. — Я и не знал, насколько устал. Еще немножко.

— Мы все намаялись, — непринужденно сказал Дункан, слегка потянувшись к нему мыслью, в то время как умелые пальцы продолжали массировать твердые, точно сталь, мускулы. — Но не позволяй своему праведному гневу скручивать тебя узлом.

— Если бы я покончил с Лорисом, когда он был у меня в руках, меня бы это теперь так не тревожило, — полусонно пробормотал Келсон.

— Ну, так дай волю воображению, если тебе от этого легче. Согласен: покончи ты с ним тогда, теперь многое было бы проще.

Келсон зевнул во весь рот и еще основательней расслабился в ответ на прикосновение Дункана, как ментальное, так и физическое, откинув голову так, что та уперлась в грудь священника, и открыл глаза.

— Что-то ты слишком легко со мной соглашаешься, — пробурчал он. — Я сижу и помышляю об убийстве. У тебя, вообще, совесть есть? Если Лорис вроде тебя, неудивительно, что он сбился с пути. — Келсон обратил взгляд к Моргану. — Как ты думаешь, что сбило его с пути?

— Гордыня, — ответил Морган. — Убежденность, что истина ведома ему больше, нежели кому-то другому.

— И он продал свою честь, дабы утолить гордыню.

— Говорят, что у каждого человека есть своя цена, мой повелитель, — сказал Морган. — Просто у некоторых она слишком высока.

— И твоя настолько высока, что никому не доступна?

Руки Дункана дрогнули и замерли на миг над королевскими плечами, но Морган лишь улыбнулся.

— Достаточно высока, и недоступна никому, кроме тебя, мой повелитель, — ответил он без колебания. — Я принадлежу тебе, как прежде — твоему отцу. Ты купил меня любовью. И меня больше невозможно перепродать.

Радостно засмеявшись, Келсон зевнул и вновь закрыл глаза, понимая, что Дункан погружает его в сон, и не сопротивляясь.

— Ты всегда знаешь, что сказать, верно? Держи, — Келсон вручил Моргану пустой кубок. — И, Дункан, не нужно повторять; я все это время подумываю, что хорошо бы вздремнуть.

— Это самое толковое, что ты сказал сегодня за весь день, — отозвался Дункан. — Однако тебе надо лечь в постель. Ты растянешь себе шейные мышцы, если уснешь здесь.

— Не нужно, не нужно, — прошептал Келсон, снова зевнув. Но с улыбкой покорно поднялся. И уснул, едва только его голова коснулась подушки. Дункан более основательно укутал его меховым одеялом и задвинул полог, затем вернулся к только что освободившемуся креслу.

— Он здорово приуныл, — заметил Морган. — Нам есть о чем беспокоиться?

— Не думаю. Он просто переутомился. И потрясен куда больше, чем желает признать, бегством Лориса. А ты как думаешь, Аларик, что он вытворит?

— Лорис? — Морган покачал головой и поглядел в угасающее пламя. — А кто его знает. Впрочем, как недавно сказал Келсон, наверняка, нечто ужасное.

— А Джедаил?

— Боюсь, то же самое.

В то самое время, когда Морган с Дунканом беседовали, Лорис оправдывал их подозрения в Ратаркине. Епископ Истелин, едва отслужив полуденную мессу, был схвачен вооруженными людьми в ливреях епископа Кулди и прямо в облачении препровожден в часовню, примыкающую к его покоям. У алтаря ждали Креода и Джедаил. Некто третий в таком же епископском пурпуре, что и Креода, преклонил колена у самых алтарных ступеней спиной к Истелину, так что лица его не было видно. В линии его плеч и склоненной голове угадывалось нечто давно знакомое и одновременно — опасное.

— Что это означает? — спросил Истелин, приближаясь к этим троим, после того, как стража отпустила его и удалилась.

Креода и Джедаил почтительно отступили, каждый — в свою сторону, а неизвестный поднялся и обернулся. И сказал:

— Здравствуй, Генри.

Истелин замер посреди нефа и побелел, как его стихарь.

— Лорис!

Низложенный архиепископ с удовлетворением скрестил руки на узкой груди и надменно улыбнулся.

— Похоже, ты удивлен, Генри, — мягко сказал он. — Но мне-то казалось, что после стольких лет церковного служения тебе надлежало бы знать, как приветствовать твоего примаса.

— Примаса? — У Истелина отвисла челюсть. — Да вы с ума сошли! Как вы сюда попали? Вы были в Святом Айвиге, как я слышал.

— Очевидно, я больше не там, — сказал Лорис, зловеще понизив голос. — И мне не понравилось, как меня там устроили. К чему, кстати, приложил руку и ты.

Тут Истелин до конца впервые понял, в какой он великой опасности. Звать стражу нет смысла: те самые люди, которых «одолжил» ему его предполагаемый благодетель Креода, его сюда и доставили. Мало радовало и присутствие Джедаила. Священник-меарец, искавший должности, которую получил Истелин, вряд ли станет поддерживать бывшего соперника.

Он был полностью в их власти и не имел возможности позвать на помощь или хотя бы понять, на чью сторону стоит положиться. Он рассчитывал, что люди, оставленные Браденом, все еще верны ему, но они, вероятно, тоже теперь под стражей. Он надеялся, что они не пострадали. А то, что Лорис называет себя примасом, указывало на государственную измену. Нет, дело не просто в бегстве из заточения бывшего архиепископа и его жажде мести тому, кто помог лишить его прежней славы…

— Чего ты от меня хочешь? — сдержанно спросил Истелин. — Твои слова отдают изменой, и само твое присутствие в Ратаркине незаконно. А Креода… — он переместил взгляд на епископа-предателя. — Вы с отцом Джедаилом ступили на весьма опасную почву, приняв этого человека. Или ваше предложение помочь было лишь притворством, дабы снискать мое доверие, пока этот беглец не сможет присоединиться к вам, изменившим Матери Церкви?

Джедаил ничего не сказал, лишь его челюсти напряглись в негодовании. Креода же блаженно улыбнулся и наклонил голову.

— Мы не считаем, что изменили Матери Церкви, — дружелюбно ответил он. — Скорее мы считаем действия консистории и короля предательством меарского народа. Епископом здесь должен был стать отец Джедаил, а не ты. Только и всего. И архиепископа Лориса не нужно было лишать должности и заточать, словно преступника. Мы чувствуем, что настало время исправить ошибку, Генри.

— Какую ошибку? — спросил Истелин. — Собратья-епископы осудили его, Креода. Ты там был. И я не припоминаю никаких взрывов праведного гнева с твоей стороны.

Креода невозмутимо приподнял бровь.

— Меня ввели в заблуждение.

— Ты хочешь сказать, что впоследствии тебя подкупили? Что он тебе предложил, Креода? Помилуй Боже, ты был епископом Кулди! Что лучшее мог предложить тебе этот низложенный архиепископ?

— Неплохо бы тебе вспомнить, кто ты и где ты, епископ, — подчеркнуто произнес Лорис. — И ты либо станешь нам содействовать, либо заплатишь цену, которую берут с отступников. Мы начнем с Меары: с возведения меарского священника на епископский престол Меары, с восстановления меарского царствующего дома и возвращения Меаре ее прежних границ. Меара опять станет независимым королевством со своей собственной церковной иерархией.

— Возглавляемой, несомненно, тобой, — добавил Истелин.

— Да, мной. А затем мы искореним ересь в землях Меары, а далее в Гвиннеде и в остальных из Одиннадцати Королевств. Деринийская ересь развратила даже власть имущих. С этим надлежит покончить. И на этот раз мы не промахнемся.

— Но король отчасти Дерини, — пробормотал Истелин.

— Корона никого не защитит и не спасет от священного гнева, если оскорблен Бог! — прогремел Лорис, упиваясь своей праведностью. — Король согрешил. Короля надлежит покарать. Если бы это изменило прошлое, я бы отсек свою руку — ту, что возлила священный елей на его голову! Его грех следует выжечь, а если потребуется — пусть умрет и он сам ради спасения его бессмертной души! Предано доверие Господне. И Господь отплатит!

— Он обезумел, — еле слышно проговорил Истелин и покачал головой, наполовину отвернувшись. — Все они вконец помешались.

Он услышал все приближающийся шелест епископских шелков и, оглянувшись, увидел Лориса почти на расстоянии вытянутой руки, а по обеим сторонам от него — Креоду и Джедаила.

— Я даю тебе шанс, и только из милосердия, — сказал Лорис, подняв палец, дабы подчеркнуть важность момента. — Если ты согласен вместе со мной и отцом Креодой возвести отца Джедаила в епископы, ты будешь удостоен такой же почетной отставки, которую великодушно предложил для меня на минувшие два года. Это куда больше, чем ты заслуживаешь.

— И все, что от меня требуется, дабы снискать твою великую милость — предать моего архиепископа и моего короля, поставив изменника на мое место, — сказал Истелин. — Я отклоняю предложение.

— Я бы не слишком спешил на твоем месте, — предупредил Лорис. — неправильное толкование понятия «верность» может привести к твоей смерти.

— Не угрожай мне! — рявкнул Истелин. — Я не стану изменником ради должностей, богатства и даже ради спасения своей жизни. Я и пальцем не шевельну для соучастия в незаконном возведении в епископы этого человека.

— Умоляю тебя, Генри, будь разумен, — сказал Креода.

— О, я разумен. Совершенно разумен. И, чудится мне, это единственная причина, по которой вы добиваетесь моего содействия в вашей противозаконной затее. Вам нужен еще один епископ, чтобы посвящение стало действительным, не так ли?

Угрожающе прищурившись, Лорис покачал головой.

— Вы мне совершенно не нужны, Истелин. Джедаил получит епископство, хотите вы того или нет.

— Не при моем содействии.

— Если для вас в этом есть утешение, да будет так, — парировал Лорис. — Но ошибочно было бы думать, будто ваш отказ сделает невозможным посвящение Джедаила. Ведь вы, конечно, не думаете, что я пустился бы в мой священный поход, если бы не имел поддержки среди епископов будущей воссоединенной Меары? Епископ Кашиенский и два странствующих епископа — сейчас в стенах Ратаркина, Лэхленский и Колдерский прибудут с другими сторонниками госпожи Кэйтрин в считанные дни, так что нас будет вдвое больше, чем нужно, чтобы посвящение Джедаила стало действительным.

— Вдвое больше изменников, — подхватил Истелин.

Лорис вновь сощурился.

— Вы все такой же упрямец, Истелин. Боюсь, мне наскучила болтовня. Джедаил, будьте добры пригласить стражу. Отец Истелин перебирается в новое обиталище.

— В темницу? — спросил Истелин, как только Джедаил поклонился и прошел мимо него, чтобы выполнить приказ.

Лорис ответил чопорной улыбкой.

— Я не из тех, у кого полностью отсутствует представление о приличиях, Генри. Из уважения к посту, который ты пока еще формально занимаешь, тебя будут содержать в неплохих условиях до посвящения Джедаила в епископы. — Он сделал знак явившейся страже подождать у дверей. — Однако из чувства приличия я требую, чтобы ты снял свое облачение, прежде чем последуешь в новое жилище. Не хотелось бы пачкать священное одеяние в случае, если ты вздумаешь сопротивляться.

Само предположение, что стражи могут прикоснуться к нему, пока он все еще облачен для торжественной службы, вызвало у него холодную дрожь, но он знал, что это не пустая угроза. Суровый взгляд Лориса ясно говорил, что пощады не будет, даже если он согласится на их условия. Он медленно снял лиловую ризу с грозными символами Пришествия и передал ее в руки ожидавшего Джедаил, за ней последовали паллий, пояс, епитрахиль, орарь и стихарь. Наконец, он остался лишь в лиловом подряснике, туфлях и маленькой шапочке и стоял, прижимая к груди крест, усыпанный драгоценными камнями, по-прежнему бросая им безмолвный вызов. Страж подошел к нему сзади и набросил ему на плечи подбитый мехом плащ. Истелин не без изумления кивнул в знак благодарности, поплотнее закутываясь от холода.

— Епископ Истелин будет временно помещен вместе с юным владетелем Транши, — сказал Лорис начальнику стражи. — Прошу препроводить его туда с тем уважением, которое позволит его поведение. Посетителей не допускать. Мы дозволяем ему служить мессу и ухаживать за мальчиком, пусть он получает все, что понадобится для того и другого. Теперь ступайте.

Стражи двинулись к нему, но Истелин, не замечая их, прошел мимо Лориса и Креоды, дабы почтительно склониться перед алтарем. Достоинство облекло его, словно мантия, когда он поднялся и направился к воинам, хотя он при этом умирал от страха, но те в ответ на благородство его осанки тут же приняли вид скорее почетного эскорта, нежели тюремных конвоиров. Ему удалось не задрожать до тех пор, пока они не заперли за ним дверь тюремной камеры. Он не помнил, как долго стоял, привалившись спиной к двери, дрожа и борясь с дурнотой и стыдом поражения, пока постепенно не осознал, что чьи-то глаза смотрят на него из тени с покрытого мехами ложа у теплого огня.

— Кто здесь? — негромко спросил он.

— Простите меня, что не встаю перед вами, ваше преосвященство, — ответил юношеский голос, — но мои ребра болят, едва я шевельнусь. Вы, должно быть, епископ Истелин.

— Я самый.

Истелин осторожно подошел поближе. Мальчишечье лицо, возникшее перед ним в свете пламени, было куда моложе, нежели он ожидал увидеть.

Ореховые глаза из-под сероватой повязки на лбу взирали на него с обескураживающей прямотой, рыжеватый пушок над верхней губой свидетельствовал, что мальчик все же немного старше, чем решил сперва Истелин — лет четырнадцати-пятнадцати. Темные круги, прорезавшие нежную кожу под глазами, указывали на страдания, которые в последнее время переносил этот юноша.

— Вы, должно быть, юный владетель Транши, — сказал Истелин, присев у его постели.

— Едва не ставший покойным владетель Транши, благодаря эскорту Лориса, — ответил мальчик, протягивая руку из-под мехового покрова и пытаясь улыбнуться. — Друзья называют меня Дугал. Едва ли здесь место для лишних церемоний.

Истелин наспех пожал протянутую руку и ответил на улыбку.

— Тогда я так и буду звать тебя, юный лорд, раз уж мы с тобой стали товарищами по несчастью. Тебе здорово от них досталось?

— От лошадей не меньше, чем от людей, как я полагаю, — признал Дугал, опираясь о гору подушек с едва уловимой болезненной гримасой. — После того, как меня сбили с моего пони, их скакуны лягнули меня разок-другой и едва не затоптали. А люди только огрели по голове. У меня кое-где сломаны ребра, но, похоже, хотя бы головная боль отступает. Какой сегодня день?

— Пятое декабря, — ответил Истелин. — Сейчас Рождественский пост. Можно я осмотрю твои раны? Не больно-то я в этом искусен, но, пожалуй, кое-что сделать смогу.

Дугал на миг прикрыл глаза и легонько кивнул.

— Спасибо. Я могу сказать, что надо делать, Я учился полевой хирургии, но не больно-то могу здесь и сейчас применить свои навыки. Взгляните. Самое скверное — это ребра.

Он лежал нагой под меховым одеялом, его изящный торс и конечности украшали старые шрамы, которых и должно ожидать у мальчика, обучавшегося воинским искусствам. Но Истелин лишь процедил что-то сквозь зубы при виде здоровенного синяка на грудной клетке слева. Еще один синяк багровел у правого бедра, он имел точные очертания подковы. Истелин разглядел даже отпечатки гвоздей на положенных местах.

— Это выглядит страшнее, чем на самом деле, — пояснил Дугал, осторожно погладив синяк правой ладонью. — Не то чтобы он не болел. И не то чтобы я не хромал из-за него. Но я хотя бы ногу не сломал. Если дадут, чем перевязать, или вы сами что-то подберете, надо наложить повязку на грудь. Без поддержки даже дыхание мучительно, стоит мне не так двинуться. И кашель…

Дугал обхватил обеими руками грудную клетку, чтобы тщательно и глубоко вздохнуть.

Истелин встревожился.

— А легкое у тебя не продырявлено, а, парень?

Дугал покачал головой и содрогнулся, опять закрываясь мехами до пояса.

— Не думаю. Кровохарканья нет. Хотя все отдал бы за хороший ночной сон.

— Лорис сказал, что я смогу получить все для ухода за тобой, — заметил Истелин. — Возможно, у них есть и что-нибудь, что даст тебе поспать. А что с твоей головой? Раны есть?

Дугал дернулся, когда епископ стянул с его головы повязку и начал осторожно ощупывать череп под рыжими волосами.

— Нет, и не думаю, что там есть какие-то трещины. Только головные боли, но они отступают.

— Отлично, — Истелин кое-как заставил себя улыбнуться, когда поднялся и с сомнением поглядел на дверь. — Посмотрим-ка, что имел в виду Лорис, говоря: «все необходимое».

Час спустя, закутанный в плащ от холода, Дугал робко сидел в кресле у огня и впервые чувствовал себя сколько-нибудь сносно с тех пор, как попал в плен. Если только не дышать глубоко, повязка, наложенная Истелином на его грудь, поддерживала ребра достаточно, чтобы они не болели, а лишь глухо ныли. И даже это проходило, пока он потягивал питье, которое Истелин приготовил по его указаниям.

— Благодаря этому, я спокойно просплю до утра, — сказал он епископу, еще раз глотнув из чаши и почувствовав, как горьковатый привкус прокатывается до корня языка. — Если они дадут еще, я попрошу поить меня успокаивающим хотя бы еще сутки. Мне не нравится, что я так беспомощен, но, к несчастью, сон и отдых все же лучшее известное мне средство против травм головы, вроде моей. — Он горестно вздохнул. — До чего скверно, что здесь нет Келсона. Он бы…

Он резко умолк и с опаской взглянул на Истелина, осознавая, что чуть не проговорился, и боясь, что даже туманный намек на обретенное королем могущество заденет Истелина, простого смертного. К его ужасу, Истелин, похоже, в точности понял, что он вот-вот сказал бы.

— Он бы — что? — спросил епископ. — Как-нибудь помог бы тебе своей магией?

Дугал шумно прочистил горло, пытаясь не терять бдительности. Лекарство не только смягчало боль, но и развязывало язык. Истелин казался заслуживающим доверия, но едва ли было подходящее время затевать непростой разговор с человеком, позиция которого неясна.

— Я… Не хочу оскорбить вас, ваше преосвященство… Но большинство служителей церкви… не вполне терпимо… гм… к магии. Прошу забыть то, что у меня сорвалось.

— А, значит, его волшебство тебя страшит.

— Я… Я предпочел бы не говорить об этом, — прошептал Дугал, поняв, что угодил в ловушку.

Истелин наклонил голову набок, а затем оглянулся на запертую дверь, прежде чем придвинуться теснее к мальчику.

— А почему бы и нет? — спросил он. — Ты упомянул о короле пылко и непринужденно, как о близком друге. Думаешь, что-то не в порядке с его… м-да, назовем это «дарованиями», если тебе не нравятся слова «магия» и «волшебство», а?

— Дело не в этом, — пролепетал Дугал.

— Тогда, выходит, ты сомневаешься во мне? — не отступал Истелин. — Ты уже доверил мне свою жизнь.

— Свою. Но Келсон — дело другое.

— Понимаю.

Епископ не отводил взгляда от Дугала, пока потягивал вино, что побуждало юношу все больше тревожиться… Но несколько секунд спустя Истелин вздохнул и слабо улыбнулся, подняв чашу в почтительном приветствии.

— Я не осуждаю тебя за попытку выгородить короля, сын мой, но почему бы тебе не позволить мне сказать, как я к нему отношусь. Я не смогу доказать, что говорю правду, но ты достаточно проницателен, чтобы судить сам. Я не присутствовал в Дхассе, когда Лорис и другие мятежные епископы откололись от курии, но примкнул к сторонникам короля, как только узнал об этом. Я был с его войском в Дол Шайа. Именно мне довелось принести ему весть, что Лорис отлучил его и наложил интердикт на все королевство. — Он опять вздохнул и продолжал. — Я и теперь готов отстаивать его величество везде, где потребуется. Лорис желает, чтобы я участвовал в посвящении Джедаила Меарского в епископы. Я отказался и, вероятно, меня за это ждет смерть. Клянусь всем, что для меня свято, я не лгу, Дугал. Мне нет дела до того, что король — Дерини, в любом случае, на тот лад, на который этим озабочен Лорис. Мне кажется, что Келсон с помощью своей силы творил только добро. Или у тебя иное мнение?

— Конечно, нет.

Дугал отвернулся и поглядел в трепещущее пламя, после чего отпил еще глоток вина с успокаивающим лекарством, хотя и знал, что оно сделает его еще уязвимей. Но он поверил Истелину. И даже если бы епископ был не лучше, чем прочие, засевшие здесь, в Ратаркине, доброй славе Келсона мало мог повредить рассказ его друга о том, как король усыпил раненого с помощью волшебства.

Минувшие два года изобиловали намеками на кое-что похуже, исходившими от персон поважнее, чем пятнадцатилетний лорд из пограничья.

— Около двух недель назад Келсон выехал из Кулди, чтобы внезапно заявиться к одному из окрестных баронов, — осторожно начал Дугал. — А именно — к Брайсу Труриллскому. Трурилл граничит с Траншей, и я разъезжал в ту пору с дозором труриллцев. — Он скорчил гримасу. — Это другая история. Те же самые люди, включая и барона, встретили Лориса, когда он высадился на берегу близ замка моего отца, едва ли неделю спустя. Вероятно, они все еще здесь, в Ратаркине.

— Брайс Труриллский поддерживает Лориса?

В голосе Истелина прозвучало неподдельное изумление и потрясение, прибавившее ему доверия собеседника.

— Ага. И меня схватил никто иной, как сам Брайс. Он до того обнаглел, что приставил клинок к моему горлу.

Истелин чуть слышно присвистнул, а Дугал отпил еще чуть-чуть вина, поморщившись, ибо по мере того, как меньше оставалось до дна, вкус делался все горше. Он чувствовал, что становится все разговорчивей под действием лекарства.

— В любом случае, когда король доехал до нас две недели назад, мы как раз обратили в бегство шайку ворья, пытавшуюся стащить овец. — Он помедлил и зевнул. — После этого я приступил к своим обязанностям и стал штопать раненых. У одного из наших ребят была паршивая рана. Келсон… погрузил его в сон, и мне было куда проще наложить шов. Прямо чудеса.

Глаза Истелина округлились, точно две полных луны.

— Значит, он исцелил раненого?

— Нет. Только положил руку ему на лоб и заставил его уснуть. Впрочем, он говорит, что Морган и отец Дункан иногда могут исцелять. — Дугал побудит себя посмотреть в глаза отцу Истелину. — Ведь и в этом не может быть ничего дурного, верно, ваше преосвященство?

— Нет, — прошептал Истелин. — Нет, сын мой. Никоим образом.

Однако епископ казался встревоженным и вскоре поднялся, чтобы искать утешения в молитве. Преклонив колена на низкой скамейке в одной из оконных ниш, он осенил себя крестом, затем уронил голову в ладони и замер. Дугал следил за ним несколько минут, повторяя в уме молитву, которую, судя по всему, читал Истелин, но, поймав себя на том, что клюет носом, юноша допил то, что оставалось на дне чаши, и опять осторожно забрался в постель, морщась от горького вкуса. Сосредоточиться становилось все труднее — он теперь принял полную дозу, но, устроившись поудобнее под мехами, пытался думать, как улучшить свое положение, когда проснется. И смутно спросил себя, а знает ли уже Келсон о том, что его друг в плену.

Не то чтобы стоило надеяться, что Келсон может его выручить. Участь одного юного горца мало весит против судьбы целой страны. Но, возможно, Дугалу самому удастся как-то справиться после того, как немного восстановит силы. То, что его рассматривают как ценного заложника, очевидно — они не только вели бой так, чтобы непременно захватить и увезти его, их отношение к нему с самого прибытия в Ратаркин было достаточно красноречиво. Отпади надобность в нем после того, как они благополучно выбрались из Траншийских владений, ему бы давно перерезали горло. Он также помнил обмолвку о том, что понадобится его поддержка, когда они воссоединят Траншу с древней Меарой: немыслимое отступничество для того, кто верен королю — но, возможно, это означало, что никто и не догадывается о его возобновившейся дружбе с Келсоном. Да и, похоже, никто не вспоминал, что юный владетель Транши и есть второй сын траншийского вождя, который некогда служил пажом при дворе короля Бриона.

Небесполезна для Дугала была также его ребяческая внешность. Он подумал, что, дожидаясь благоприятного случая, имеет смысл играть на ней, представляясь невинным и податливым, и укреплять их в заблуждении, в которое сперва чуть не впал Истелин. Это опасная игра, но он может неплохо справиться и достаточно одурачить их, чтобы притупить бдительность. И тогда бежать и предостеречь Келсона.

Он обдумывал, как можно достичь своей цели, когда, наконец, его одолел сон. И, как ни странно, ему снился не Келсон, но его отец и одинокий волынщик Мак-Ардри, наигрывавший скорбную песнь с вершины занесенного снегом холма.

Глава IX Но, обладая силою, Ты судишь снисходительно, и управляешь нами с великой милостью; ибо могущество Твое всегда в твоей воле.[10]

Кьярд О'Руан, первый вестник клана Мак-Ардри, прибыл в Ремут на другой день ближе к вечеру и ошеломил двор своими вдвойне скорбными новостями.

— Юный лорд еще ничего не знает об отце, — закончил он, утомленно кивнув в знак благодарности юному пажу, который вручил ему полную доверху огромную кружку. — Если, разумеется, он все еще жив.

Само представление, что Дугала уже может и не быть в живых, обрушилось на Келсона, точно удар. До этого мгновения он не смел о таком и помыслить. Изгоняя страх, который нетрудно было прочесть в глубине его глаз, король поглядел на Моргана и Дункана, ища поддержки. Его пальцы стиснули намертво подлокотники трона.

— Он должен быть жив, — пробормотал король себе под нос. — Я знаю, он жив! Кьярд, ты уверен, что его схватили именно люди Трурилла?

Тот с неодобрением взмахнул рукой, основательно прикладываясь к своему элю. Окажись в плену его собственный сын, он не мог бы испытывать большего отчаяния.

— Мы все лето разъезжали с этими людьми, государь. Неужто я бы их не признал. Лорд Брайс, а не кто-то другой, перебросил через седло моего молодого хозяина.

— А ваш пленник, которого привезут — действительно из духовного сословия?

— Да, мой король. И наглец преизрядный, скажу я вам. Но Кэболл предупредил его, что тут, у вас, он запоет по-иному.

— И бьюсь об заклад, что могу назвать хотя бы одну песенку, которую он пропоет, — произнес Морган так, что один Келсон его расслышал, когда по палате пронесся смех, в котором угадывалась угроза.

— И какую?

— Что Лорис был одним из тех, кого сопровождал Трурилл. Помните, Джодрелл сказал нам, что Лорис высадится на побережье.

— Это не забавно, Морган. Это скверная шутка, — прошептал Келсон.

— Ты и впрямь думаешь, что я шучу такими вещами? — парировал Морган. — Увидишь, монах подтвердит, что это Лорис. А кто еще посмел бы обозвать тебя, короля, еретиком? И если тебе нужны мои догадки, они отправляются в Ратаркин, как мы и подозревали. Туда прямая дорога от Каркашейла — и от места на берегу, где они высадились, а само место высадки в полутора днях плавания от Святого Айвига.

Только знание, что пленник в пути и непременно прибудет в ближайшие двадцать четыре часа, удержало Келсона от приказа немедленно выезжать в Ратаркин. Весь обед он был то раздражителен, то крайне задумчив, горько скорбел о старом Каулае — не меньше, чем тревожился за его сына, — и дал пробудиться гневу на Лориса.

— Ты прав, это должен быть Лорис, — сказал он Моргану позднее в тот вечер после того, как Дункан, извинившись, ушел совещаться с епископами, а Нигель отправился спать, в чем крайне нуждался. — И он лично ответит мне за смерть Каулая. А если Дугал…

Он не смог закончить, покачал головой, негодующе отрицая саму эту мысль, уперся локтями о каминную полку и воззрился на трещавший внизу огонь. Морган, выглянув из узкого окна на блестящие под дождем ремутские крыши, бросил, обернувшись, пристальный взгляд на короля, а затем вернулся к наружной тьме. От его дыхания на тускло-сером стекле возникло туманное пятно, и он коником пальца расчистил кружочек, чтобы видеть как следует. Если Гвиннедскую равнину так заливает дождем, то на Меару, вероятно, обрушился тяжелый снегопад.

— А тут еще и отступничество Брайса Труриллского, — миг спустя произнес Келсон, ворвавшись в более приземленные размышления Моргана. — Я собирался к нему нагрянуть… И наверняка что-нибудь заподозрил бы, если бы добрался до него… Но позволил себе ради удовольствия забыть о долге. Не следовало мне ехать с Дугалом в Траншу. Теперь его захватили, и я виноват.

— Ты не виноват, и если будешь вновь и вновь себя корить, это лишь помешает тебе действовать. А что могло бы изменить твое посещение?

— И все-таки, мне следовало поехать в Трурилл, — упрямо сказал Келсон. — Если бы я…

— Если бы ты туда и явился, нет гарантии, что ты хоть что-то неладное заметил бы, — перебил его Морган. — Может, ты и Дерини, но ты не всеведущ.

— Я распознаю измену, когда вижу ее.

— Да, когда ты смотришь издали, уже отойдя. С другой стороны, осмелюсь предположить, что меарцы глядят на все иначе. Не забывай, они считают себя угнетенным народом. С тех самых пор, как твой прадед женился на дочери последнего меарского суверена. Если Лорис нашел сторонников в Меаре, подозреваю, это потому, что он объявил их совершающими угодное Богу дело освобождения Меары.

— Освобождения Меары? — Келсон яростно ударил ногой по ближайшему горящему полену, которое неистово брызнуло искрами. — Вот уж в самом деле — освобождения! Да Меара никогда и не была свободной! До того, как мой прадед женился на их глупышке-наследнице, в Меаре столетиями заправляли мелкие вояки и деспоты. А до того она была не менее дикой, чем Коннаит.

— Тот самый Коннаит, выходцы из которого — лучшие воины-наездники во всем мире? — уточнил Морган.

Келсон, нахмурившись, отступил от огня и прошел через зал, чтобы присоединиться к Моргану у окна.

— Ты знаешь, о чем я. И не сбивай меня своими тонкими намеками.

— В мои намерения не входит чем бы то ни было сбить тебя, мой повелитель, — терпеливо ответил Морган. — Главное, это…

— Главное — это то, что Лорис в Меаре и возбуждает недовольство, возможно, даже разжигает мятеж, насколько мы знаем… а тут началась зима, и я не так уж много могу с этим сделать до весны.

— Существенно еще и то, что Лорис заполучил в заложники одного из твоих лучших друзей, — негромко напомнил Морган. — И ты был бы куда меньше тот Келсон, которого я привык любить и уважать, если бы тебя мало беспокоила его участь.

Келсон опустил взгляд, как следует приняв этот мягкий упрек.

— Он мне действительно, как брат, Аларик, — тихо ответил он. — Куда роднее мне, чем мои кузены. Он… ну, почти, как был бы ты, окажись помоложе… Или Дункан. И даже…

После того, как он запнулся и осторожно вздохнул, переместив рассеянный взгляд на затуманенное окно между ними, Морган поднял бровь.

— И даже что, мой повелитель?

— Дугал, — пробормотал король. — Иисусе Милосердный, я чуть не забыл тебе об этом сказать. — Он с робостью воззрился на Моргана. — Помнишь ночь, когда ты связался со мной в Транше, и как я вдруг прервал связь из-за того, что Дугалу стало не по себе?

— Конечно.

— Так вот, я разорвал связь не полностью по своей воле. Дугал разъединил нас. Щитами.

— Щитами? Это невозможно. Он не Дерини?

— Тогда кто он? — парировал Келсон. — Щиты-то у него явно вроде наших. Правда, убирать их он не умеет.

— Не умеет… — вырвалось у Моргана, и он заставил себя глубоко и мерно вздохнуть, выбрасывая из головы, насколько возрастает опасность для Дугала, если он все-таки Дерини, и если Лорис, у которого мальчик в руках, это обнаружит. — Итак, у него есть щиты, но он не умеет их убирать, — повторил Морган более спокойно, опять поглядев на короля. — Ты уверен?

— Я пытался читать. И не смог прорваться. Только устроил ему жуткую головную боль. И ему от них было плохо, Аларик. А такого не должно происходить.

— Не должно, — согласился Морган.

Несколько секунд спустя он покачал головой и положил ладони на плечи Келсона.

— Нужно, чтобы ты в точности показал мне, что видел и чувствовал, — сказал он. — Не таи ничего. Даже боли. Это может быть очень важно.

Испустив мощный вздох, Келсон уронил руки вдоль туловища и закрыл глаза, пожелав, чтобы отворились знакомые каналы. Он и помыслить не смел бы о том, чтобы возражать. Прикосновение Моргана к его лбу в один миг дало ему нужный настрой, тем более что мысленной связи не мешали ни мили расстояния, ни разница в намерениях. Он буквально последовал просьбе Моргана, позволив неразбавленным воспоминаниям хлынуть по возникшему руслу в течение нескольких ударов сердца, не придерживая их даже, когда Морган задохнулся и зашатался под их тяжестью. Морган выглядел несколько оторопелым, даже когда они кончили.

— Не думаю, что я когда-либо испытывал нечто подобное, — промолвил Морган, с усилием сосредотачиваясь. — И все-таки я не понимаю, как это ты умудрился ничего не прочесть в его сознании.

— Возможно, у него есть какие-то дарования, вроде моих, — предположил Келсон. — Некое неразвитое подобие деринийских способностей. Или, может, он вроде Варина де Грея.

Морган покачал головой и, прогуливаясь к камину и обратно, принялся размышлять вслух.

— Нет. У его щитов… привкус, за неимением лучшего слова, чего-то совсем иного, нежели как у Варина. У того есть щиты, и он даже исцелять умеет, но определенно, он не один из нас.

— Тогда, возможно, он не от мира сего, — изрек Келсон, с трудом сдерживая смех. — Он мне кое-что выдал — в смысле, Дугал. Он говорит, что у них, горцев, есть Второе Зрение, или что-то такое. — Он помедлил с минуту. — А почему он не может быть Дерини, Аларик? Если наша кровь попала в его семью несколько поколений назад, возможно, в пору самых беспощадных преследований, разве не могли у них родиться потомки, понятия не имеющие, кто они, случайные и загадочные проявления дара которых были объяснены как какое-то там Второе Зрение или «не от мира сего». В конце концов, моя мать ничего не знала.

— Она так говорила, — уточнил Морган. — Я уверен, она хотя бы что-то подозревала. И, разумеется, в моем разуме не возникло сомнений на ее счет, когда я пригрозил ей чарами истины, и она шарахнулась. Но ничто в твоем контакте с Дугалом не указывает на что-либо, кроме щитов. — Он вздохнул. — Я бы хотел ответить тебе что-нибудь посущественней. Полагаю, это один из недостатков того обучения, что выпало мне и Дункану. Арилан, наверное, сказал бы, что делать, но…

— Но вы ему не вполне доверяете, — закончил Келсон.

Морган передернул плечами.

— Ты видел, каков он. А сам ты доверяешь ему? Несмотря на все, что нас связывает, он никогда не упускает из виду, что мы с Дунканом только полу-Дерини. Возможно, его драгоценный Камберианский Совет не позволяет ему об этом забыть. Хотя, кажется, в твоем случае, он закрыл на это глаза.

— Меня они видят в ином свете, — спокойно заметил король. — Я… Мне не положено говорить об этом.

— Ты хочешь сказать, что связан с ними? — в изумлении спросил Морган.

— Не с Советом в целом, но так, отдельные личности выходили на переговоры. — Король опустил глаза. — А больше мне нельзя ничего говорить. Прошу, не требуй подробностей.

А Морган как раз этого и жаждал, ибо впервые услыхал о подобных делах, но принудил себя не давать воли любопытству, и вместо этого бросился в кресло у огня. Если Совет все-таки пытался затеять переговоры, пусть только с Келсоном, это уже какой-то сдвиг с мертвой точки. Не следует встревать, а то как бы все не испортить.

— Очень хорошо. Не стану тебе надоедать. В любом случае, рад слышать, что кое-что в таком роде происходит.

Келсон безразлично кивнул, опершись обеими ладонями об один из высоких выступов на спинке кресла. Увидев, какое у юноши лицо, Морган подумал, а слышал ли он хоть слово из только что прозвучавшего.

— Морган, а ты когда-нибудь в кристалл глядел? — спросил король несколько секунд спустя.

— Что тебе нужно там высмотреть?

— Дугала, конечно. Ну, так ты можешь?

— Некоторым образом. Я добивался визуализации, применяя кристалл ширала, хотя сомневаюсь, что это одно и то же. Обычно требуется что-нибудь, принадлежащее человеку, которого хочешь увидеть. У тебя есть какая-нибудь вещь Дугала?

— Вообще-то нет. Хотя, погоди… Да.

Он подошел к ящичку, стоявшему на столе у его постели, и несколько секунд шарил внутри. Наконец, вернулся с коротким обрывком черной шелковой ленты.

— Я заполучил это, когда был в Транше, — сказал король, усаживаясь на подлокотник кресла и протягивая ленточку. — Подойдет?

— Пожалуй. — Морган провел лентой по ладони, сосредоточенно пощупал ее, не обнаружил ничего особенного. — Но ведь у тебя вряд ли есть ширал?

Келсон поник.

— Нет, а разве он нужен? У тебя нет?

— Не в Ремуте, — вздохнул Морган. — Однако, говорят, это и без него не столь уж невозможно. — Он склонил голову набок. — Ты уверен, что это необходимо?

— Морган…

— Отлично. Хотя не могу ничего обещать наверняка. Для тебя это вполне может кончиться лишь дикой головной болью.

— Все же попытаемся.

— А если он мертв?

Келсон пригнул голову, поджав губы, с трудом сдерживая слезы, и Морган тут же пожалел о своей грубости.

— Простите, мой повелитель, — прошептал он, неловко похлопывая короля по руке и одновременно глубоко вдыхая и вскакивая на ноги. — Мне не хватило такта. Поменяемся-ка местами и попробуем. Я не хотел нагонять на вас страху.

Келсон повиновался, не взглянув на него и ничего не ответив. Он почуял смущение Моргана и то, что Дерини понимает, насколько он, Келсон, по-настоящему боится за друга. Морган осторожно пристроился на правом подлокотнике лицом к юноше, взял его запястье, как только оба сели поудобнее, и обвил концом туго натянутой ленты свои пальцы.

— Давай воспользуемся пламенем, чтобы сосредоточить взгляд, — тихо предложил Морган, прикрыв ладонями глаза короля. — Погрузись в транс и смотри в огонь. Я не увижу того, что и ты, но бери у меня силы, не стесняясь, когда начнешь угадывать образ Дугала в смещающихся пятнах света и тени. Приникни к тому, что осталось от него в этой ленте, а затем преодолей расстояние и узри его. Расслабь взгляд. Правильно. Пламя должно стать фоном для твоего видения, но помни, что не оно — твоя цель. Представь себе Дугала таким, каким видел в последний раз, а затем перенеси этот образ вперед во времени. И плыви с ним вместе. Хорошо…

Келсон старался, как мог, следовать указаниям Моргана, распространив свой разум по всей длине черного шелка между пальцами, пока его глаза взирали на ленту, и по всплескам пламени, но сосредоточению мешали его же страхи. Он чувствовал, как сила Моргана поддерживает его, как растут его силы, в то время как он искал Дугала, но он так и не убедился, что контакт состоялся. Когда он выплыл из транса, голова у него нестерпимо болела, а дыхание обжигало легкие.

— Ничего, — догадался Морган, вынимая ленту из его пальцев, пока юный король приводил себя в равновесие.

Келсон уныло покачал головой.

— Не уверен. Но думаю, я бы понял, будь он мертв… Просто я не мог отделить все остальное от того, что было Дугалом. Может, нам все-таки нужен ширал.

— Не исключено.

Несмотря на неудачу и на то, что они не заполучили хотя бы зацепки для поисков Дугала, Келсон в течение часа проникся убеждением, что Дугал не где-нибудь, а в Ратаркине, у Лориса.

— А если все именно так, Истелин тоже в опасности, — заметил король. — Морган, мы должны им помочь.

— То есть, отправиться в Ратаркин?

— Ну да, мы вполне можем нагрянуть внезапно. Какие силы у Лориса, не знаешь?

Но разум возобладал там, где мог взять верх душевный порыв, ибо Морган напомнил королю о пленнике, которого везут из Транши, и который, возможно, прольет куда больше света на происходящее.

А что если Лорис не направился в Ратаркин? Келсон нехотя согласился отложить решение, пока не привезут пленника и не допросят, но весь остаток ночи то засыпал, то вновь просыпался, хотя дождь ровно барабанил по окнам.

Дождь не прекратился и утром, из-за чего пленник был доставлен в Ремут лишь после полудня. По приказу Келсона, промокшие и дрожащие горцы, которые его привезли, тут же уволокли свою добычу в небольшой отдаленный покой, прежде чем кто-либо при дворе смог как следует его увидеть.

Сопровождать короля были приглашены только Морган, Дункан и Нигель.

— Кто-нибудь, дайте ему сухой плащ, — распорядился Келсон, когда парни из пограничья подволокли этого человека к креслу у огня, на которое указал Келсон. — И осторожней с его рукой.

В каждом движении пленника, рухнувшего в кресло, прижав к груди перевязанную руку, чувствовалось утомление от поездки из Транши. Он не протестовал, когда Дункан, сняв собственный плащ, накинул его на дрожащие плечи — возможно, пленного успокоило священническое одеяние жертвователя, но лицо его мгновенно выразило ужас, когда Келсон отпустил стражу, а Нигель закрыл дверь. Глаза под взъерошенными, по-воински остриженными волосами свидетельствовали не только о телесной усталости, в них сквозили подозрительность и настороженность.

— Я требую привилегий духовенства, — хрипло прошептал он, и его взгляд тревожно заметался по четырем лицам. — У вас нет права меня пытать.

Келсон вытянул руку вдоль края мантии и воззрился на пленного со смешением любопытства и странного предчувствия.

— Мы не намерены вас пытать, — сказал он. — Я просто намерен задать вам несколько вопросов. Отец Дункан, вы и Морган могли бы что-нибудь сделать с его раной?

Эти два имени вызвали предсказуемый отклик — подтвердилась уверенность Келсона, что пленный не знал в лицо ни того, ни другого.

Как только Дункан шевельнулся, чтобы осмотреть перевязанную руку, а Морган стал приближаться с другой стороны, бедняга шарахнулся в своем кресле.

— Не подходите! — Он постарался следить за обоими одновременно и оттолкнул Дункана здоровой рукой. — Не касайтесь меня! Чародеи проклятые!

Прежде чем он успел решить, кто из них более опасен для него, Морган легко скользнул сзади и сжал отчаянно крутящуюся голову между ладонями, обездвижив ее.

— Не противьтесь мне, — приказал он почти досадливо, в то время как его руки и мозг призывали к повиновению. — Из этого ничего хорошего не выйдет. А если вы расслабитесь и откликнетесь, то, возможно, нам удастся облегчить ваши страдания.

Сопротивление пленника ослабевало рывками, во многом — вопреки его воле, и наконец, здоровая рука свободно упала, в то время как Дункан начал разматывать сломанную. Бедолагу передернуло, когда чувствительные пальцы священника погладили растерзанные мускулы над сломанным предплечьем, тело выгнулось дугой от новой боли, чуть только Дункан обхватил поврежденное место обеими руками.

— Что ты делаешь?! Без колдовства! О, нет, только не это!

В ответ на кивок Дункана Морган еще больше подчинил раненого своей власти и отключил его сознание, затем переместил одну ладонь, накрыв ею обе дункановы, настраиваясь на целительный импульс, который они с его кузеном вдвоем излучали куда верней и надежней. Достигнув четкого взаимодействия с Дунканом, он вновь испытал это дивное нездешнее чувство, которое привык связывать с даром Целительства — и тут же возникло знакомое нарастающее давление рук другого поверх его руки, как только связь образовалась, и кости начали сдвигаться под их прикосновением. Он отступил, когда рука срослась, моргая и частично ослабив свою власть над раненым, дабы тот пришел в сознание.

— Нет, — слабо пробормотал тот, едва его веки затрепетали. — Только не это! Без колдовства!

— Запоздалая просьба, — ответил Морган, усаживаясь на табурет, который Нигель пододвинул поближе, дабы Морган мог не отрывать руку от плеча страдальца и не отпустить его. — Не хотите ли назвать себя?

Тот оторопело пошевелил пальцами правой руки и потер там, где недавно был перелом, украдкой поглядывая на Дункана, на Моргана вовсе не смея смотреть и стараясь не обращать внимания на руку Дерини, покоящуюся у него на плече.

— Вы исцелили меня, — прошептал он с укором.

— Да, они вас исцелили, — ответил Келсон. — Вы ведь не чумной, знаете ли. Ответьте на вопрос. Кто вы?

Тот тяжко сглотнул комок.

— Я требую привилегий, как духовное лицо, — вяло произнес он. — Я…

— Единственная из них, которую вы получите прямо сейчас, — подчеркнуто заметил Нигель, — это та, что преподобный Мак-Лайн здесь, дабы присутствовать при допросе. А теперь ответьте на вопрос вашего короля.

Когда тот вытянул губы в тонкую, полную вызова линию и замотал головой, Морган переглянулся с королем и усилил мысленную хватку, вынуждая упрямца говорить правду.

— Ваше имя, — терпеливо произнес он.

— Неван д'Эстрельдас, — ответил тот. Глаза его вытаращились, как только имя сорвалось с губ, вопреки его решению молчать.

— Д'Эстрельдас? — повторил Келсон, с изумлением и вопросом взглянув на Дункана, который тоже был поражен. — Необычное имя. Бремагна, не так ли?

Дункан кивнул, с мрачным видом поджав губы.

— Так же зовут одного из странствующих епископов в Кирни, не правда ли, Неван?

Неван кивнул, снова почти против воли, и Дункан еще основательней нахмурился. Келсон был ошеломлен.

— Ты имеешь в виду, что этот — один из наших епископов?

— Увы, боюсь, что так, государь, — ответил Дункан. — То-то я подумал, что у него знакомое лицо. Хотел бы я знать, сколько еще епископов удалось заморочить Лорису.

— Проверим, знает ли он, — сказал Морган, оборотив светлые глаза на пленного и завладев его вниманием. — Вы — епископ Неван, так?

— Да.

— И только? — не отступал Морган, идя еще глубже.

Неван облизал губы и нехотя наклонил голову в знак почтения.

— Да, ваша милость.

— Так-то лучше. И кому вы обязаны повиноваться, епископ?

— Епископу Кулди.

— Кулди? — вырвалось у Келсона, который в тревоге перевел взгляд с Невана на Дункана. — Так что же. Выходит, кулдийцы были с труриллцами? И помогали бегству Лориса?

— Не больше одного вопроса за один раз, мой повелитель, — напомнил Морган, вновь сосредотачиваясь на затравленном Неване. — Помните, он в таком состоянии слишком примитивно мыслит. Епископ Неван, вы говорите, что епископ Кулди знал о плане бегства архиепископа Лориса?

— Да, ваша милость.

— Понятно. Он подстрекал кого-то?

— Нет, сударь.

— Кто-то другой явился к нему с этим предложением?

— Да, сударь.

— И кто же?

— Не уверен, ваша светлость.

— Но, как вы думаете, кто это?

Неван опять попытался бороться, но имя, тем не менее, прозвучало.

— Преподобный Горони, ваша светлость.

— Горони!!! — ахнул король.

Морган взглядом велел ему молчать и опять сосредоточил внимание на допрашиваемом.

— И преподобный Горони был среди вас? — спросил он.

Неван кивнул.

— А Брайс Труриллский?

Новый кивок.

— Сколько человек всего?

Неван с мгновение подумал.

— Теперь четырнадцать.

— Потому что вас взяли?

— Да, ваша светлость.

— И куда вы держали путь? — спросил Келсон.

— В Ратаркин, ваше величество.

— С какой целью?

— Посвятить в епископы господина Джедаила.

— Не в Меарские епископы? — вмешался Дункан.

— Нет, сударь.

— А почему?

— Меара станет патриаршеством под началом епископа Креоды.

— Креоды, — повторил Морган, обменявшись взглядом с ошеломленными Келсоном и Дунканом. — А Лорис?

— Он, конечно, опять станет примасом.

— Пока я жив и дышу — нет, — процедил сквозь зубы Келсон. — Теперь скажите мне вот что, Неван: епископ Креода повинуется Лорису или Брадену?

— Архиепископу Лорису, ваше величество.

— И есть другие епископы, которые верны Лорису?

Неван кивнул, соглашаясь.

— Сколько их?

Неван с минуту подумал.

— Шесть, ваше величество.

— Шесть, не считая вас и Креоды?

— Да, ваше величество.

— Назовите их.

— Бел… — Хватка у Дерини была цепкой, но Неван запнулся на полуслове, вновь пытаясь сопротивляться. Морган в нетерпении надавил на него, еще больше овладевая сознанием Невана.

— Назовите остальных епископов, Неван, — вежливо попросил он. — Не тратьте времени.

Глаза Невана закрылись, но губы вновь разомкнулись.

— Белден, епископ Кешиена; Лэхлен, епископ Баллимара, и четыре странствующих епископа: Мир из Кирни, Колдер из Шиила, Гилберт Десмонд и Реймер де Баланс.

— И он посвящает Джедаила — да у него целая соперничающая иерархия. Совсем стыд потерял, мерзавец!

— Отсутствие у него стыда беспокоит меня куда меньше, чем то, что он действует успешно, — хмуро заметил король. — Он думает, что с лихвой опередил нас, что я ничего не смогу сделать до весны, чтобы его остановить. Что ж. Может быть, как раз здесь он совершил роковой просчет. Стража!

Сперва Совет счел, что роковой просчет совершает как раз король.

— Это чистейшее безумие, государь, — возразил ему Эван со своего места, неподалеку от короля за столом Совета. — Не стоит и надеяться провести успешную кампанию в такую пору. На дворе декабрь, спаси Господи!

— Именно поэтому я отправляюсь туда сейчас, — парировал Келсон. — Они меня не ждут. Ратаркин хорошо укреплен, но я не верю, что все горожане уже признали права Лориса. В лучшем случае, он располагает видимостью власти в городе. Появление королевских войск, особенно в декабре, когда я, по его мнению, не могу сюда прийти, может само по себе сломить его.

— Не исключено, что он даже не поехал в Ратаркин, — вставил Сигер де Трегерн, сидевший против Эвана. — Если он заручился поддержкой Самозванки, он может ехать к ней в Лаас.

Келсон покачал головой.

— Нет. Пленный сказал, что в Ратаркин. Лорису нужно решить вопрос с епископством, прежде чем он займется мирскими вопросами. А у меня в Ратаркине епископ, которого я поклялся защищать.

— А кроме того, вашего друга держат там в заложниках, государь, если Лорис действительно в Ратаркине, — заметил архиепископ Браден. — Не это ли затуманивает ваш ум?

— Мой долг защищать их обоих, архиепископ, — отозвался Келсон. — И не следует позволять Лорису встать чуточку тверже, чем он уже стоит. Уж вам-то меньше, чем прочим, нужно объяснять, что такое Лорис.

— И все же не нравится мне это, государь, — сказал Арилан, который уже ясно дал понять, что ему и кое-что другое не нравится, когда услышал о том, как допрашивали Невана. — Лорис хитер и…

— Даже если на его стороне все силы в Ратаркине, в чем я сомневаюсь, — резко прервал его Келсон, — их недостаточно, чтобы выйти за городские стены и разбить войско, которое я собираюсь туда вести. А о любом большом сосредоточении военных отрядов мы бы услышали. Даже в Лаасе имеется только их обычная личная охрана, других сообщений не было. Самое худшее, никто не сможет взять верх, и мы подадимся домой.

— Я опасаюсь кое-чего похуже, государь, — вздохнул Кардиель. — Но пусть будет, что будет. Возможно, вы правы. Буду молиться, чтобы так и вышло. А вдруг нет? Если вас возьмут в плен или убьют…

— Если вам будет от этого спокойней, архиепископ, обещаю, что мой дядя останется здесь, как регент, — ответил король. — Случись что со мной, быть ему вашим королем. А у него три сына, которые наследуют ему.

— И вам нужны сыновья, чтобы наследовали вам, — не без раздражения напомнил Эван, — прежде чем вы ввяжетесь в столь безрассудную затею.

Келсон ухмыльнулся, почти довольный возвращению к старому спору.

— Но не понадобится ли мне для этого жена, Эван? — съязвил он.

— Так останься дома и женись, парень! — парировал тот. — Проведи зиму в постели с прелестной королевой, делая малышей, вместо того, чтобы пробиваться сквозь снега, бросая вызов мятежным архиепископам и Бог знает чему еще! Весной будет достаточно времени для войны.

Келсон подал знак Дункану взять перо и пергамент и пылко тряхнул головой.

— Хотелось бы, чтобы я мог остаться дома, Эван. Ничто не пришлось бы мне больше по нраву. Теперь мне понадобятся все наши постоянные отряды, Нигель… и, господа, именно потому, что сейчас зима, мне надо взять у каждого из вас подразделение, которые у вас на службе, чтобы увеличить мое войско. Мне нужна сотня рыцарей, легковооруженных для большей подвижности, и самые малые силы для поддержки. Я, конечно, беру Моргана, Джодрелла и Трегерна, остальных оставлю, чтобы готовились объявить большой призыв весной, в случае, если до весны ничего не решится. Дункан, как герцога Кассана я тоже взял бы и вас, но Нигелю вполне могут понадобиться ваши услуги здесь, в Ремуте.

Он не сказал, что Дункан также может стать звеном для связи со столицей, но Арилан, казалось, почувствовал это.

— А не следует ли вам взять епископа, который представлял бы законную епископскую иерархию, государь? — спросил он, явно намереваясь попасть в число участников похода.

— В таких делах лучше предоставить все светским властям, ваше преосвященство, — ответил за короля Морган, прежде чем Келсон придумал довод, почему Арилану не стоит идти с ними. — Если только у его величества нет особого желания рискнуть жизнью одного из самых верных ему епископов…

Он бросил взгляд на Келсона, готовый отступить, если у короля окажутся веские основания желать участия в походе Арилана, но, к его облегчению, Келсон покачал головой.

— Этого не нужно. Если кто-то сидит в Ратаркине, кроме Истелина, присягнувшего мне, это вне церковной юрисдикции. Итак, есть у кого-то существенные возражения, которые до сих пор не прозвучали?

Таковых не нашлось ни у кого.

— Тогда предлагаю заняться необходимыми приготовлениями. Я подозреваю, что здесь, в Ремуте, есть люди Лориса, и поэтому хочу выступить нынче же вечером под покровом темноты, прежде чем кому-то из них удастся послать ему вести и предупредить его. Морган, за мной.

Он поднялся и направился к большим двойным дверям, остальные встали и принялись кланяться, Морган обменялся коротким взглядом с Дунканом, прежде чем мерным шагом двинуться за королем.

Глава X Поэтому разумный безмолвствует в это время; ибо злое это время.[11]

Два дня спустя, когда Келсон и его воинство ехали к Ратаркину под ледяным дождем, Меарская Самозванка вступила в город со своим супругом и детьми. С самого утра валил снег, удерживая дома праздно любопытствующих, и она со своими спутниками последовала по почти пустынным улицам, мало кем замеченная. Только стража у ворот епископского дворца опознала полотнище цветов старой Меары на древке и приветствовала процессию.

Госпожа Кэйтрин Кинелл Меарская приняла их выражение почтения как должное. Она никогда не была красавицей, да и годы ее не пощадили. Ей был шестьдесят один. Но она сохраняла холодную уверенность, что рано или поздно получит предназначенную ей власть, и упорно ждала, когда, наконец, грянет пора возмездия за лишения столь долгих лет. Белый скакун, на котором она гарцевала, был невелик, но верхушка безукоризненной прически Кэйтрин едва достигала его плеча, когда барон Трурилл помог ей сойти на покрытый снегом епископский двор. Он поцеловал ей руку, и Кэйтрин приняла его, подобно законной королеве, любезно, но свысока, и стала ждать, когда спешатся остальные.

— Добро пожаловать в Ратаркин, ваше королевское высочество, — промолвил Трурилл. — Или, возможно, мне скоро будет дана честь приветствовать вас как королевское величество. Я Брайс, барон Трурилл, ваш смиреннейший слуга. Те, кто вас принимает, ждут в доме.

Она удостоила его беглой улыбки, рассеянной и далекой, осторожно постучав кнутовищем по своей перчатке и кивнув бородатому человеку в городском тартане, который приближался к ней сзади. Он был несколько приземист, с простецким лицом, но здоров и крепок, его дорогой кожаный костюм для верховой езды подчеркивал мускулистость ног.

— Мой супруг, лорд Сикард Мак-Ардри, — сказала она, как на большом приеме. — А вот мои дети: принц Ител, принц Ллюэл и принцесса Сидана.

Брайс от удивления распахнул глаза, когда приблизились эти трое, они оказались не только много моложе, но и необычайно хороши собой. Он понятия не имел, откуда у них такой аристократический вид: ни мать, ни отец ничем таким не славились даже в юности — но, судя по всему, эта парочка произвела на свет трех самых очаровательных отпрысков, которых Брайс когда-либо видел. Два мальчика, лишь чуть моложе короля Келсона, вполне сравнимые с ним своей осанкой, повадкой и тонкостью черт; а юная принцесса…

Брайсу пришлось сделать усилие и напомнить себе, что он благополучно женат, и такая девушка в любом случае не для него. Невысокая, но стройная, как молодое деревце, с тугими каштановыми локонами, выбивающимися из-под капюшона, Сидана показалась Брайсу самим воплощением его идеала женственности, в ее темных глазах таилась загадка, они наводили на мысль о феях, созданиях иного мира, бойкого и все же невинного, мудрого, однако, простодушного. Она учтиво наклонила голову, заметив его страстное любопытство, но не проявила ни смущения, ни снисходительности, которые столь часто охватывают других высокопоставленных девиц в подобных обстоятельствах. Ее доброта помогла ему стряхнуть чары, прежде чем кто-то заметил его неподобающий интерес к этой красотке.

— Вы находите мою дочь привлекательной, барон? — услышал он вопрос Сикарда, и лицо лорда из пограничья лукаво оживилось, когда он протянул руку, приветствуя Трурилла.

Брайс поглядел прямо в глаза отцу девушки и выпалил:

— Честное слово, сударь, она великолепна. Немыслимо великолепна. И счастлив будет тот, кому удастся добиться ее руки.

— Это верно, — с некоторым нетерпением заметила Кэйтрин, — хотя, она не просто для любого встречного, и я уверена, вам это понятно. — Она взяла под руку своего старшего сына и устремила взгляд к дверям мимо Брайса. — Но нельзя ли нам войти? Наши спутники присмотрят за лошадьми и вьюками. Немало часов прошло с тех пор, как мы в последний раз согрелись и подкрепились.

Немного погодя, когда смущенный Брайс препроводил высоких гостей в приемную епископа, и все обменялись положенными приветствиями и подкрепились, заговорщики с обеих сторон приступили к ответственному совещанию. Сидана принесла извинения и удалилась отдохнуть со своими девицами и дамами, но оба ее брата с удовольствием уселись справа и слева от родителей, страстно желая, чтобы им тоже дозволили высказаться в свой черед.

— Мне не нравятся эти новости о герцоге Кассане, — хмуро заявила Кэйтрин, едва только Лорис уселся прямо напротив нее, а рядом с ним — Креода, Джедаил и Брайс. — Кассан должен достаться Ителу, когда умрет Мак-Лайн. А если Мак-Лайн будет епископом, нетрудно догадаться, что он попытается оставить его церкви.

— А заодно и Кирни, — подал голос Ител справа от матери.

Брайс подумал, что этот юнец с темными глазами немного смахивает на коршуна.

Тихонечко потягивая подогретое вино, Креода покачал головой.

— Не Церкви, моя повелительница. Короне. Мак-Лайн человек короля. Мы, правда, пытались его убрать.

Кэйтрин передернула плечами.

— И весьма бездарно, как я слышала. Наутро он достаточно оправился, чтобы посетить мессу.

— Ему на выручку явился исчадье преисподней Морган, — пробурчал Лорис. — И он исцелил Мак-Лайна с помощью деринийского чародейства.

— Но это случилось позднее, — вставил Сикард, с пренебрежением махнув рукой. — Говорят, Мак-Лайн сам защитился при нападении. Вы поручили ребенку работу мужчины?

Лицо Лориса на миг запылало от гнева, но, отвечая, он следил за собой и не повышал голоса.

— Да, наш человек был молод. Но он воспитывался в доме самого Мак-Лайна. И знал, что делает. Взрослый так легко не получил бы доступа к Мак-Лайну. И Мак-Лайн все-таки был ранен.

— Но кажется, никакой пользы…

— Ваша милость, отрава на клинке должна была сделать любого, в ком есть деринийская кровь, совершенно неспособным обороняться, — терпеливо пояснил Лорис. — А для священника, который не вправе убивать, если только может избежать этого, любое колебание должно было оказаться роковым.

— Теперь это неважно, — пробурчала Кэйтрин, поигрывая своим кубком. — Оно не оказалось роковым, и мы должны убрать Мак-Лайна каким-то другим способом. Однако, до того, обсудим положение моего племянника. — Она удостоила Джедаила теплой улыбки, на которую он ответил. — Как скоро вы готовы осуществить его посвящение в епископы, господин Лорис?

Лорис наклонил голову.

— Завтра, если вам угодно, ваше высочество. Достойно сожаления, что епископ Истелин продолжает противиться неизбежному, но епископ Креода и несколько других будут иметь честь участвовать в этом счастливом событии.

— Вы так сказали в вашем письме, — произнесла Кэйтрин, окинув взглядом супруга. — И также сказали, что держите здесь юного владетеля Транши. Не потрудитесь ли дать объяснения?

Ошеломленно заморгав, Лорис стал переводить взгляд то на Сикарда, то на Кэйтрин, затем поглядел на Креоду, пожавшего плечами.

— Я высадился близ Транши, ваше высочество, о чем я вас, разумеется, известил, — осторожно начал Лорис. — Мальчик возглавил отряд, который пытался меня перехватить. Барон Брайс взял его в заложники, дабы обеспечить наш отход, и мы оставили его у себя, ибо поддержка Транши пригодится нам в будущем. Он молод, его легко можно будет склонить на нашу сторону. Если вы не согласны, его еще не поздно убить.

— Убить? — Сикард широко распахнул рот и полупривстал с кресла.

Лорис вздрогнул в изумлении, а Брайс и Креода попытались вмешаться. Кэйтрин схватила мужа за руку.

— Спокойно, дорогой. Он явно не знает. Спокойно, друг мой, спокойно.

Когда все затихли, Кэйтрин опять устремила свое внимание на Лориса, одновременно ласково поглаживая руку своего благоверного.

— В пылу вашего нелегкого бегства, вы, очевидно, забыли, из какого клана мой муж, архиепископ, — отчетливо произнесла она. — Юный владетель Транши — племянник моего мужа. Господин Сикард не разговаривал со своим братом, отцом мальчика, много лет, но вы должны понимать, что кровные узы крайне важны для людей с границы. И то, что у Сикарда вышла размолвка с Каулаем, не охлаждает привязанности моего мужа к его единственному уцелевшему племяннику.

Лорис улыбнулся и расслабился.

— О, здесь мы не поссоримся, сиятельная госпожа, ибо юный Дугал в добром здравии, и вы можете посетить его, когда угодно. Вы хотели бы видеть его?

— Немедленно, — рявкнул Сикард.

— Но, конечно… Хотя, уверяю вас, он содержится в почетном заключении. Сейчас он делит покои с епископом Истелином, который помогает залечить раны, полученные мальчиком при пленении. Уверяю вас, ничего опасного. Идемте, я проведу вас к нему.

Дугал Мак-Ардри основательно потянулся, затем передвинул одну из фигурок на доске, расставленной между ним и Истелином, и поднял взгляд, дабы увидеть лицо епископа. Истелин приподнял бровь и провел рукой по нижней челюсти, изучая вновь создавшееся положение и глубоко задумавшись.

Прошло больше недели с пленения Дугала, его раны исцелялись с быстротой, часто даруемой юным и здоровым. В голове еще слегка подергивало, если слишком резко двинуться или слишком долго не спать, но постоянное нытье в ребрах отступило, и возникало разве что случайно и слабо. И дышать стало много легче. Последние день-два он даже приступил к простым упражнениям, дабы поскорее вернуть форму.

Он пошевелил пальцами правой руки и собрал их в кулак, радуясь, что сил мало-помалу прибывает, потом замер и вскинул голову, прислушиваясь к приближающимся к их двери шагам. Истелин с неудовольствием поджал губы, но поднялся, когда дверь стала отворяться, побуждая встать и Дугала. Дугал повиновался, понимая, что не стоит восстанавливать после себя тех, кто их держит в плену.

— К вам посетители, лорд Дугал, — сказал Лорис, проходя в дверь мимо отступившего стража. — Я уверил их, что с вами обращались со всем уважением, какого требует ваш ранг.

Глаза Дугала метнулись к тем, кто вошел следом за Лорисом, и сердце у него упало. Эту простоватую на вид пожилую женщину он не знал, но мог догадаться, кто она, по ее спутнику. Даже если бы сопровождавший ее мужчина не носил пледа из тартана Мак-Ардри, Дугал распознал бы его по верному отпечатку, который накладывает родство. То могла быть только паршивая овца, его дядя Сикард Мак-Ардри, и с ним — его жена, Самозванка Кэйтрин.

— Родич, — бесстрастно пробормотал Дугал, на случай ошибки, отдавая учтивый поклон.

Между густой бородой и усами сверкнули белые зубы, их обладатель от души рассмеялся.

— Я вижу, сын моего брата вырос и стал мужчиной, а? Мы слышали, что ты заставил попотеть эскорт его преосвященства, паренек.

Дугал вновь наклонил голову.

— Я всего лишь исполнял свой долг перед отцом, сударь. Как его наследник, я не мог поступить иначе.

Женщина подняла бровь и сверху вниз поглядела на супруга, явно довольная ответом.

— Мальчик хорошо говорит, Сикард, и, кажется, умеет не болтать лишнего. Возможно, он также неплохо проявит себя и в новых обстоятельствах. Ты не представишь мне нашего племянника?

Сикард слегка поклонился ей и жестом подозвал Дугала поближе. Тот медленно подошел, отлично понимая, что им от него требуется.

— Как будет угодно моей владычице, — пробормотал Сикард. — С вашего дозволения хочу представить вам сына своего брата, лорда Дугала Мак-Ардри, наследника графа Траншийского. Дугал, ее королевское высочество, принцесса Кэйтрин Меарская. Если ты мудрее твоего отца, надеюсь, ты признаешь ее своим будущим сюзереном. Транша была некогда частью Древней Меары и станет ею вновь, если судьба к нам благосклонна.

У Дугала от его намеков заледенело сердце, но только этого он и мог ожидать. Придав своему лицу самое наивное и оторопелое выражение, он принял протянутую руку Кэйтрин и учтиво коснулся губами костяшек пальцев. И почувствовал, как у него за спиной осуждающе напрягся Истелин.

— Для меня честь познакомиться с вами, сударыня, — сказал он, робко поднимая на нее взгляд. — Пока я рос, меня нередко огорчало, что, поссорившись с братом, мой отец лишил меня дяди, тети и кузенов. Надеюсь, вы не в обиде на меня из-за него.

— Разумный мальчик, — ответила она, беря его за плечи, чтобы церемонно расцеловать в обе щеки. — Мы еще поговорим об этом после завтрашнего посвящения в епископы нашего родственника Джедаила, если подтвердится, что ты и впрямь такой славный юноша, каким кажешься.

Она отстранилась, чтобы взглянуть на Истелина, который встретил ее взгляд с каменным лицом, затем кивнула Лорису.

— Я желаю, чтобы лорд Дугал получил почетное место на завтрашней церемонии, господин архиепископ. Он из нашей семьи. И я желаю, чтобы с ним обращались соответственно.

Лорис поклонился.

— Если ваш племянник даст слово не вмешиваться в происходящее, уверен, это можно устроить, ваше высочество.

— Итак, Дугал? — Она в упор поглядела на юношу. — Мы можем положиться на тебя, как на своего по крови?

Упав на одно колено, Дугал склонил голову и сказал, что согласен от всей души.

Если это и было требуемым обещанием, он мог дать его со спокойной совестью, ибо кровь и честь привязывали его, прежде всего, к королю. А добившись их доверия, он еще сможет сбежать, чтобы предостеречь Келсона.

— Тогда поклянись на кресте, — сказал Лорис, не столь уж неожиданно, и начал протягивать Дугалу свой нагрудный крест для целования. — Нет, поступим иначе. Ты поклянешься на кресте Истелина, а то у тебя могут быть сомнения насчет того распятия, которое ношу я. Истелин, подойди.

Когда Лорис щелкнул пальцами в сторону Истелина и поднял руку, Дугал подумал сперва, что епископ откажется: Истелин всем своим видом осуждал то, что явно выглядело, как отступничество со стороны Дугала. Но приказ Лориса не оставил места неповиновению. Вызов означал бы только, что крест отберут силой. Сняв с шеи цепь, Истелин отвел глаза и протянул Лорису реликвию. Тот взглянул на коленопреклоненного Дугала и пошел еще дальше.

— Думаю, присягу следовало бы принять епископу Истелину, — вкрадчиво промолвил он, схватив запястье Истелина и поднеся руку с крестом к Дугалу на уровне его глаз. — Возложи длань на этот святой символ и принеси присягу Истелину, юный Дугал. И знай, если ты преступишь клятву, будешь гореть в аду за свой грех!

У Дугала отвисла челюсть, дело и впрямь пахло скверно, но он уже знал, каково его решение, когда возлагал руку на крест в руке Истелина: его первый долг — перед Богом и королем, и он отменяет любые клятвы, которые могут быть потребованы от него принуждением.

— Поклянись, что не предпримешь ничего, чтобы сорвать завтрашнюю церемонию, — тихо произнес Истелин, когда Лорис в нетерпении стиснул его запястье. Слова были в точности те, которые одобрила Кэйтрин, и Дугал решил, что еще в состоянии с чистой совестью дать такую клятву. Возможно, Истелин даже считал, что здесь есть простор для толкований. Но прежде, чем Дугал успел склониться и поцеловать крест, свободная рука Лориса хлопнула по их соединенным, безжалостно вдавив металл креста в их плоть.

— Поклянись также, что не попытаешься бежать, — потребовал Лорис. — Дай мне слово чести и получишь все, что подобает твоему званию.

— Клянусь, — пролепетал Дугал, с силой выдавив это слово из глубины души и подняв испуганные глаза на архиепископа-бунтовщика.

— Повтори каждое слово клятвы, — настаивал Лорис.

Дугала чуть не вывернуло, но ему ничего не оставалось, кроме как повиноваться.

— Даю слово чести, что не попытаюсь бежать, — твердо проговорил он.

— И что никак и ничем не сорву церемонию, — подсказал Лорис.

— И что никак и ничем не сорву церемонию, — повторил Дугал.

— Да поможет мне Бог…

— Да поможет мне Бог.

— И пусть душа моя горит в аду, если я не сдержу эту торжественную клятву! Говори! — не унимался Лорис.

Весь похолодев, Дугал поднял полные искреннего страха глаза на Кэйтрин в немой мольбе, но она лишь улыбнулась и кивнула.

— И… и пусть душа моя горит в аду, если я не сдержу эту торжественную клятву, — и он едва не задохнулся.

— Теперь целуй крест, — произнес Лорис, ослабляя чудовищную хватку.

Дугал слепо повиновался, добавил горячую молитву, чтобы Господь простил ему ложную клятву. Когда он встал, он дрожал от изнурения, которого стоило ему свершившееся, но Кэйтрин выглядела довольной, и даже Лорис казался удовлетворенным. Лицо Истелина не выразило ничего, когда он вновь надел крест себе на шею, с вызовом встретив взгляд архиепископа — и тут Самозванка обратила на него самое пристальное внимание.

— А как насчет вас, епископ? — вкрадчиво спросила Кэйтрин. — Я не настолько наивна, чтобы думать, будто вашу верность можно заполучить столь же легко, сколь и верность нашего племянника, но вы будете присутствовать завтра на посвящении Джедаила. А явитесь ли вы на нее с почестями, подобающими вашему сану, решать вам.

Истелин наклонил голову.

— Я не стану ни в чем таком участвовать, сударыня. Я не признаю полномочий этого человека, бегство которого, очевидно, устроили вы. И глупо с вашей стороны думать, будто король бездельничает, пока вы узурпируете власть в его землях.

— Меара моя, а не Келсона, — ответила Кэйтрин.

— Меара — часть Гвиннеда и была законно присоединена к нему несколько поколений назад, — упрямо промолвил Истелин. — Если вы заодно с этим низложенным служителем церкви, тогда вы все — изменники.

— История рассудит, что есть измена, — парировал Лорис, — точно так же, как она рассудит, было ли мудрым ваше решение. У вас ночь, чтобы как следует подумать. Но завтра вы станете свидетелем посвящения отца Джедаила, даже если вас придется приволочь туда полуживого и привязать к вашему престолу. Не совершите ошибки, сочтя это пустой угрозой. Это вполне можно устроить.

— Итак, законность того, что вы творите, все же имеет значение, не так ли, Лорис? — Истелин перевел взгляд на Кэйтрин. — Сударыня, я прошу вас основательней обдумать ваши действия. Еще не слишком поздно отказаться от того, что вы затеяли, и молить короля о прощении. Лорис бежал из монастыря и ответит за это, но вы пока не совершили тяжких преступлений, так остановитесь.

Разъярившись, Лорис взметнул руку, чтобы ударить его, но Сикард, по мгновенному знаку жены, удержал его.

— Мы благоразумно последуем вашему совету, епископ, — ласково промурлыкала Кэйтрин, — а вы, надеюсь, последуете нашему. Архиепископ Лорис, нам нужно кое-что обсудить наедине. — Она взглянула на молчаливого, стоящего с расширенными глазами Дугала, в то время как Сикард двинулся к открытой двери. — Племянник, если ты ценишь жизнь этого глупого священника, ты хорошо поступишь, попробовав убедить его в ошибочности такого решения. Вечером ты будешь обедать с нами и сообщишь, что тебе удалось.

Она повернулась и скользнула в открытую дверь за мужем, изумленный Дугал едва успел отдать поспешный поклон. Лорис бросил на Истелина ядовитый взгляд, несколько задержался на нем, затем более сдержанно оглядел Дугала и скрылся. Дугал испустил долгий негромкий вздох, как только снаружи отгремели засовы, и с горечью взглянул на потрясенного Истелина.

— Так вот какова моя тетя Кэйтрин, — пробормотал он.

Истелин обжег его взглядом, полным страстного отвращения, и отвернулся, затем вслепую зашагал к молитвенной скамеечке и рухнул на нее коленями, уткнувшись лицом в сложенные руки. Миг спустя Дугал последовал за ним и неловко преклонил колена на голом камне рядом.

— Прошу вас, не гневайтесь на меня, ваше преосвященство, — прошептал он, желая, чтобы епископ поднял голову. — Неужели вы думаете, что я действительно сделаю хоть что-то, что помогло бы Лорису?

Шепот Истелина едва ли был слышен сквозь его руки.

— Ты дал клятву, Дугал. Страшную клятву. Неужели ты собираешься ее преступить?

— Я… Мне не приходилось выбирать.

Истелин холодно поглядел на него.

— Ты мог выбирать. Ты мог поступить, как я. А ты дал ему свое слово!

Дугал болезненно проглотил комок. У него опять заболели ребра, так заколотилось о них сердце.

— Я дал свое слово королю, — промолвил он. — И если даже это будет стоить мне спасения души, я сдержу слово, данное ему. — Он тщательно сложил руки, переплетя пальцы, и с силой придавил их к подбородку. — Но я не смогу бежать и предупредить его, если меня будут слишком бдительно охранять, — очень тихо продолжал он. — Возможно, я все равно не смогу бежать, но надо хотя бы попытаться. А если так, то ради него мне нужна хоть какая-то надежда на успех.

— Даже ценой нарушения священной клятвы? — спросил Истелин.

— Любой ценой, — прошептал Дугал.

Он не смог убедить Истелина, что самое мудрое — это прикинуться, будто они согласны помогать мятежникам. Он пытался сделать это, пока не явился слуга, чтобы вести его на обед, но епископ стоял на своем: даже прикидываться послушным столь же гибельно, сколь и по-настоящему сдаться врагу. И никаких разговоров.

— Но они намерены доставить вас туда, ваше преосвященство… И чего доброго, если даже им придется водрузить на престол ваш труп! — сказал, наконец, мальчик. — Вы ничем не поможете королю, если станете трупом.

— Возможно. Но я умру, зная, что был верен моему долгу и Господу. Лорис не получит удовлетворения.

Дугал думал над словами Истелина, пока шел за слугой в большой епископский зал, и ощущал неслыханную тяжесть, навалившуюся на душу, но сделал все возможное, чтобы яснее соображать, как только сел за стол. Его поместили на дальний конец главного стола, где воины обслуживали его, а заодно и наблюдали за ним, и он знал, что с него не спускают глаз и многие другие.

Все больше осознавая, какую опасную игру он затеял, мальчик вел себя тихо и старался неизменно таращить глаза и благоговеть в присутствии Меарского Двора.

Казалось, никто не вспомнил, что он воспитывался при дворе поизысканней, в Ремуте, и Дугал надеялся, что они сочтут, будто он отвык от подобной роскоши, живя дома в горах. В сущности, он уже несколько лет, как покинул Ремут, и ему не стоило больших усилий перейти к более небрежному поведению, обычному в доме его отца: шумному и неистовому, с откровенным вниманием к еде и всяким штучкам, немыслимым в столице.

Как только он вошел в образ, поддерживать его оказалось легко. Вскоре его представили кузенам: Ителу и Ллюэлу, юнцам примерно его лет, и ошеломляюще красивой Сидане.

— Не думаю, что ты видел в своей Транше много девиц, вроде этой, — с гордостью произнес принц Ител, наливая сестре чашу эля. — Меара будет сердцем обновленного мира, когда мы победим. Увидишь.

Он был достаточно пьян, чтобы принять неловкий смешок Дугала за признак восторга. Сидана тоже присоединилась к веселью.

Один Ллюэл держался особняком, украдкой поглядывая на Дугала, когда ему казалось, что тот не замечает, и угрюмо задумавшись над чашей. Дугал попытался во что бы то ни стало завоевать их доверие, вызывая на разговор молчальника Ллюэла, выслушивая рассказы о военных подвигах кузенов с притворным благоговением, и, наконец, присоединившись к добродушным подначкам, которые неизменно выносила Сидана от старших братцев. Ко времени, когда обед закончился, он почти что стал одним из них.

Однако, одним из детей, но не из взрослых. После того, как дамы удалились, и подали вино покрепче, Сикард пододвинул свой табурет поближе к племяннику и стал выспрашивать его о взглядах старого Каулая с намеком, что после смерти старика Меара в состоянии существенно улучшить жребий Дугала.

Дугал заподозрил, что его дядя на самом деле куда трезвее, чем кажется. Он умел скрыть свои подлинные чувства, даже прикинулся оживившимся, когда Сикард предложил ему герцогский титул после того, как Меара отделится от Гвиннеда. И, судя по всему, давал правильные ответы.

Он пил с дядей и его сыновьями еще час, умудрившись каким-то образом набраться гораздо меньше, нежели они полагали. Ител, подвыпивший Ллюэл и бдительные, до сих пор трезвые воины проводили его обратно, когда завершилась пирушка, два принца пропели ему шумное величание как будущему герцогу Траншийскому, прежде чем играючи хлопнуть его по спине через дверной проем.

Однако Истелин все еще был с ним холоден. Дугал застал его на коленях за молитвой, и епископ не стал глядеть на него после того, как один раз с презрением смерил с головы до пят и резко повернулся к нему спиной. Не смог Дугал и добиться от него хоть каких-то слов. Он заполз под свое меховое одеяло, чувствуя себя последней змеей, и слезы бесшумно струились по его щекам, пока он, наконец, не погрузился в тревожный сон. И почти немедленно сны оборотились кошмарами:

Судный День. Нагой и перепуганный, он съежился у подножия огромного золотого Престола Небесного, а разгневанный Истелин возносит руку к Свету в немой мольбе, с осуждением указывая другой рукой на Дугала. Сонм плачущих ангелов несет к Престолу неподвижно распростертого Келсона, и на его теле кровоточит дюжина ран.

Дугал пытается сбивчиво объяснить, что Келсон не может быть мертв, и что не в чем винить его, Дугала. Но внезапно король поднимает голову и протягивает окровавленную руку, которая также указывает в направлении Дугала, плоть исчезает с костей, в то время как Дугал в ужасе следит за этим, и глаза становятся пустыми провалами в похожем на маску черепе.

Кошмар выбросил Дугала из мира сновидений. Хватая ртом воздух, он очнулся в холодном поту, ужасаясь, а вдруг это случилось на самом деле, и он уже погубил своего брата и своего короля.

Но кругом было темно, Истелин больше не преклонял колена в маленькой молельне, но лежал, завернувшись в меха спиной к Дугалу, расплывшись темным пятном в неверном свете угасающего огня. Это был только сон.

Однако у Дугала шумело в голове от вина, и даже после того, как ужас видения отступил, он не мог больше спать. Весь остаток ночи он был наедине со своими мрачными опасениями и своим похмельем и тщательно вопрошал свою совесть, прижав ладони к губам и то и дело молясь. Время, казалось, еле ползло, пока у края неба наконец не задрожала серая полоска рассвета, и он не встал, чтобы умыться и одеться, теперь, значительно протрезвевший.

Предмет его молитв также наблюдал, как светает в то утро, в дне быстрой езды к югу от Ратаркина. Вылетев на коне на вершину крутого перевала, Келсон скукожился в своем подбитом мехом плаще, жуя кусок грубого черного дорожного хлеба, и увидел, как сбоку от него придерживает поводья Морган. Они скакали во весь опор с полуночи и не собирались больше нигде останавливаться, пока не доберутся до Ратаркина. За ночь дождь сменился легким снегопадом и больше явно не собирался возобновляться.

Позади них, растянувшись парами по тропе, сотня их рыцарей поправляла подпруги и уздечки, а кое-кто воспользовался короткой остановкой, чтобы поесть, поспать или облегчиться. Конал дремал на коне сзади и слева от кузена, мерно клюя носом.

— Он должен быть жив, — повторил Келсон так тихо, что даже Морган едва ли расслышал его. — Должен. Если бы он был мертв, я бы узнал. Верно?

— Если честно, то я не знаю, мой повелитель.

— Но мы теперь куда ближе! — взорвался Келсон. — Если он все еще жив, разве не мог я прикоснуться к чему-то этой ночью? Мы были так близки в ту ночь в Транше!

— Пока ты не побудил его сомкнуть щиты, — деликатно напомнил Морган. — К тому же, в тот раз вы прикасались друг к другу физически… сам знаешь, насколько без этого труднее установить связь. Умышленное перекрывание щитами…

— Не умышленное. Не с моей стороны.

— Отлично. Не с твоей. Но если он закрылся…

— А не ты ли только что говорил, что нет?

Морган терпеливо вздохнул.

— Ты очень дерганый сегодня утром… Келсон, я не видел мальчика с тех пор, как ему было… да, сколько лет? Девять? Десять? Откуда мне знать?

Келсон покачал головой, затем снова сокрушенно передернул плечами.

— Да откуда было знать хоть одному из нас? Столько времени прошло. А теперь у него есть щиты.

— Отлично. И в этом, несомненно, причина, по которой тебе не удалось до него дотянуться. — Морган поднял руку, чтобы успокаивающе хлопнуть короля по плечу. — В любом случае, мы скоро что-то узнаем. Мы будем в Ратаркине до темноты.

— До темноты. Да… Но не окажется ли это поздно? — усомнился Келсон.

Глава XI Они пускаются во множество действий и занятий, и утрачивают разум, а когда они думают о вещах, относящихся к Богу, то вовсе ничего не понимают.[12]

Неяркое полуденное солнышко превратило витражи Собора Святого Уриила в мрачно светящиеся самоцветы, но великолепие собора принесло мало утешения Дугалу, кротко преклонившему колени в ряду скамей вместе с меарской королевской семьей. Вот-вот должно было начаться посвящение Джедаила в епископы Ратаркинские, и Дугал ничего не мог сделать, чтобы это остановить.

Не мог и Генри Истелин. Он не слова не произнес по пробуждении, ни наедине с Дугалом, ни когда явился священник спросить в последний раз, будет ли он участвовать в посвящении Джедаила. Позднее он безучастно стоял, когда два дьякона облачали его, не противясь их действиям и не отклонив чашу, которую велел ему выпить хладноглазый Горони после того, как они закончили. Дугал ясно увидел по глазам Истелина, что начало действовать какое-то снадобье, когда оба дьякона отвели его прочь под руки, а Горони пошел следом, и догадался, что дали Истелину. Если так, то нельзя рассчитывать на помощь Истелина еще много часов.

Итак, он один. И ему не на кого полагаться, кроме как на себя. Те, что стоят на коленях вокруг, прикидываются, будто приняли его, как родного, и много чего обещают в обмен на его поддержку, но он-то понимает, что пока что никто из них не доверяет ему; он не дал им никаких поводов для доверия, кроме видимого согласия держать их сторону. Само то, что его поместили между Сикардом и Ллюэлом, младшим из принцев, означало: он должен находиться там, где можно легко и быстро пресечь любые его попытки сорвать церемонию, несмотря на его клятву. Наряженный, как и подобает принцу, в то, что принесли ему нынче утром — судя по длине богато вышитого плаща, это вещи Итела — он не выглядел как один из них. Но дело тут не в его косице жителя пограничья: у Сикарда и кое-кого из его свиты они тоже есть, пусть и не у принцев.

Где-то далеко позади них хор завел вводный антифон. Собор был набит битком. Большие литургии всегда привлекали внимание простонародья, в том числе, и возможностью мельком взглянуть на богатых и высокородных, а жажду зрелищ у ратаркинцев менее двух недель назад возбудило введение в должность Истелина. Дугал задался вопросом, а повалили бы они сюда в таких количествах ради своего законного повелителя, как сейчас из-за семейки узурпаторов. Но, возможно, они и сами не знали.

Когда процессия вступила в храм и двинулась вдоль среднего нефа, молящиеся вокруг Дугала поднялись, и он тоже. К ним медленно приближалась голова шествия: кадильщик, и за ним — второй, помоложе, а следом — причетчики со свечами, и далее несли крест, и шагал хор.

За хором двигался еще один кадильщик, после него — несколько епископов, участвующих в церемонии; перед каждым плыл его епископский посох, и за каждым следовало два мальчика со свечами. Дугал не смог опознать ни одного из епископов, предшествовавших Джедаилу, но ему уже говорили, что один из них — епископ Колдер, брат его матери и, таким образом, еще один его дядя. Такого он не ожидал.

Однако прелатов, эскортирующих нового без пяти минут епископа, он узнал без труда: вероломный Креода, на которого Келсон полагался, и Белден из Эрне, моложавый епископ Кешиенский, уроженец юга. Его легко было отличить по гербу на спине белого одеяния. Вряд ли Келсон ожидал от него предательства больше, чем от Креоды и прочих.

И сам Джедаил, недавно — просто один из меарских кузенов Дугала, о котором тот знал лишь понаслышке. Будущий епископ не смотрел ни направо, ни налево, приближаясь к главному алтарю, но чуть заметная самодовольная улыбка блуждала на его губах. Дугал подумал, что так улыбаться не подобает даже тому, кто заслуженно принимает посвящение. Епископский пурпур лишь чуть виднелся у горла и на подоле, но он был облачен в стихарь и епитрахиль священника под надетой сверху белой ризой, а руки благочестиво сложил на груди. Дугал поразился, как у него хватило дерзости подобным образом шагать к алтарю, зная, что его возводят в епископы вопреки воле законного примаса и короля.

Но, быть может, Бог еще сокрушит его за подобное нечестие. Дугал страстно желал этого. А если не Джедаила, то, несомненно, бесстыдного Лориса, шествующего следом в полном облачении, на которое он не имеет права, в драгоценной митре, сверкающей, словно корона, над роскошной ризой из драгоценной парчи. Ему предшествовали служки, несущие свечи и его посох, а по пятам брел Истелин, тяжко опирающийся о плечи двух дьяконов, которых Дугал сегодня уже видел. Похоже, Истелин еще кое-как шел сам, но его полуприкрытые глаза были пусты; Дугал заподозрил, что он погрузится в дремоту, несмотря на любые свои намерения, как только его усадят на место… И, наконец, позади всех шел коварный Горони.

Дугал никогда прежде не видал подобного обряда, поэтому не определил наверняка, когда простая месса, которую он знал, перешла в церемонию посвящения. Трудно было следить за действиями дюжины священников, ибо юный горец привык наблюдать только за одним; а еще недавно знакомые слова звучали странно и непривычно, когда их выводил полный хор. С помощью намеков окружающих, он вставал и преклонял колена, когда требовалось, глотая отвращение и гнев, когда вероломные епископы собрались перед престолом, который Лорис не имел никакого права занимать, и вот этот главный изменник прочел краткое наставление касательно обязанностей епископа. Затем Джедаила поставили перед Лорисом, чтобы он ответил на положенные вопросы.

— Дорогой возлюбленный брат, — торжественно протянул Лорис, — древний обычай предписывает, чтобы посвящаемого в епископы вопрошали перед народом об их решимости держаться истинной веры и неуклонно выполнять свой долг. Поэтому я вопрошаю тебя, Джедаил из Меары, решился ли ты милостию Святого Духа исполнять до конца своих дней должность, препорученную нам апостолами, которая перейдет к тебе возложением наших рук?

— Да, решился, — отвечал Джедаил.

Ритуальный диалог шел дальше, но Дугал не в состоянии был слушать внимательно. Какие бы обещания ни дал Джедаил в подобных обстоятельствах, и сколь ни был бы он благочестив до начала заговора Лориса, Дугал не сомневался, как не сомневался и в своей простой вере, что Джедаил Меарский будет осужден за участие в этой насмешке над священным обрядом. Почему Бог не поражает его насмерть? Или нет правосудия даже в самом Доме Господнем?

Он немало боялся и за Истелина, хотя в этом случае его куда больше заботило тело, нежели душа. Он не мог не восхищаться отвагой этого человека, принужденного телесно присутствовать при этом святотатстве, но неколебимом в своей решимости не поддерживать его сердцем… а вот он, Дугал, из другого теста, погрубее. Он призадумался, а не выбрал ли он более легкий путь, прикинувшись, будто он заодно с теми, кто заведомо не прав, и нет ли истины в словах Истелина, что Дугал покрыл себя позором, уже теперь зайдя достаточно далеко. И докуда он намерен идти впредь, если представится возможность…

— Возлюбленные братья и сестры, — пропел Лорис, стоя лицом к конгрегации, — давайте помолимся за этого человека, избранного утолять нужды Святой Церкви Господней. Помолимся, дабы Господь всемогущий в доброте своей исполнил его беспредельной благодати.

Дугал преклонил колена вместе с прочими, наблюдая, как клятвопреступник Джедаил простирается перед алтарем, в то время как остальные епископы стоят вокруг коленопреклоненные, и даже Истелина подтолкнули на колени близ его епископского сиденья. Хор запел Kyrie, гимн, который Дугал узнал даже в этой приукрашенной форме, затем ловко перешел на литанию ангелам и святым, призываемым благословить посвящаемого.

Литания все продолжалась, каденции притупляли чувства, и Дугал вернулся мыслями к своей дилемме. Хотя он и пообещал, что не попытается бежать, его долг перед Келсоном повелевал иначе, несмотря на страшные слова, которые заставил его произнести Лорис перед святой реликвией. Он понимал, почему Истелин осуждает его и считает клятву клятвой, независимо от обстоятельств, при которых она дана… Возможно, он прав. Возможно, любые уступки злу немыслимы. Но все же Дугалу казалось, что куда большее зло будет, если Келсон не узнает о том, что происходило здесь нынче, и это перевешивает тонкость любых соображений. Если можно бежать, это его долг, невзирая на страшную клятву. Если все удастся, будет предостаточно времени добиться отпущения грехов. Но он не предаст брата.

Все более раздраженный и негодующий, он наблюдал, как изменники-епископы совершают обряд посвящения Джедаила: возложение рук, помазание священным елеем, вручение кольца, митры и посоха, принесение в дар евхаристического хлеба и вина его семьей: Кэйтрин, Сикардом и их отпрысками. Хотя бы Дугала не пригласили в этом участвовать.

Но ожидалось все-таки, что он подойдет и примет причастие в числе прочих после того, как новый епископ посвятит дьякона и вместе с новыми собратьями отслужит мессу. Он был избавлен от получения святого причастия от Джедаила только для того, чтобы сам Лорис положил освященную облатку ему на язык. Дугал изо всех сил старался не подавиться, когда возвращался на свое место, сложив ладони и опустив глаза, проклиная лицемерие, свое и чужое, в этой игре, в которую другие играли всерьез, а он притворно. Он молился, как не молился никогда прежде, чтобы Господь простил ему принятие причастия с таким грузом на сердце, ожесточенном против вероломного Лориса.

Последние отголоски торжественного Те Deum выплеснулись за ними на паперть, когда все кончилось.

Окруженный старшим духовенством и своими родными, новый епископ задержался на ступенях собора, чтобы даровать свое первое епископское благословение. Дугал также двигался близ епископа, по причине своего родства с Сикардом, но, кажется, бдительность надзирателей ослабела среди всеобщего воодушевления, и он воспользовался возможностью отступить и раствориться среди наименее значительных спутников этой семьи. В ветре угадывался привкус близящейся бури, и он натянул отороченный мехом капюшон плаща, принявшись небрежно оглядывать соборную площадь и прикидываясь, будто вовсю наслаждается свежим воздухом. Не считая прогулки до собора, состоявшейся несколько ранее, он не бывал на улице с самого прибытия в город.

Насколько ему удалось понять, исчезновение отсюда было не столь уж невозможно. Он совсем не знал города, но движению на площадь и с нее, похоже, ничто не препятствовало, и никто за ним не следил. Южные ворота города находились менее чем в полумили от устья узкой улочки на западном краю площади. Он хорошо запомнил дорогу, когда они ехали сюда утром, и прикинул, как можно двигаться иным путем по другим улочкам. Более важной заботой было для него сейчас, помощью или помехой окажутся снующие кругом горожане, многие из которых пробивались поближе, дабы, прислонив колена, получить благословение нового епископа. Судя по всему, что он слышал, никто, похоже, не счел возведение Джедаила в епископы Ратаркинские каким-либо поползновением на власть недавно введенного в должность Истелина, ведь Истелин — это епископ Меарский. Кроме того, разве не сам епископ Истелин стоял близ нового епископа, подтверждая законность появления нового епископа одним своим присутствием? Ясное дело, Джедаил должен будет помогать епископу, введенному в должность архиепископами и королем две недели назад — а кто бы сказал им об этом что иное?

Присутствие Кэйтрин и ее семьи под королевским знаменем Меары лишь возбуждало лишнее любопытство, ибо кто из простонародья знал, кто за кем стоит в верхах? Если глава Меарского дома здесь, и явилась в открытую на церемонию посвящения своего племянника, где также присутствовал должным образом назначенный и возведенный на свой престол представитель короля епископ Истелин, кто упрекнул бы ее в самозванстве? А прелат меарской королевской крови мог только согреть души большинства обитателей этого древнего меарского города, несмотря на все словоизлияния в адрес Гвиннедской Короны.

Итак, Дугал не вправе ожидать поддержки от ратаркинцев. Но хотя бы всенародное ликование вокруг Джедаила, как бы ни было оно противно Дугалу, возможно, способно послужить удобным прикрытием для побега; ибо, поскольку внимание толпы поглощено Джедаилом и всей остальной Меарской королевской семьей, на него, Дугала, мало кто смотрит. С кучками народу на площади смешались пехотинцы, немало их топталось и на ступенях собора, но вплотную к Дугалу — ни одного. Менее двадцати конных рыцарей и оруженосцев разъезжало дозором. Двое всадников непринужденно встали близ ворот соборной ограды, небрежно озирая толпу, но ближайшие верховые находились почти через площадь. Если только Дугал умудрится подойти достаточно близко, чтобы застичь их врасплох и завладеть конем…

Дуя на перчатки, чтобы согреть руки, он рискнул сойти на несколько ступеней по левому краю паперти, подбираясь к двум стражам и небрежно поглядывая на ближайшую лошадку: крепкую и скорую на вид гнедую. Животное почти тут же мотнуло головой и фыркнуло, вскидывая зад в направлении своего каурого соседа и приплясывая, пока всадник резко не осадил ее. Второй всадник с недовольным видом обронил в сторону напарника что-то неразборчивое, взнуздывая собственного скакуна. Но когда оба опять встали спокойно, они были в несколько раз ближе друг к дружке, чем прежде. У Дугала заскреблась мысль, а вдруг кони каким-то образом разгадали его замыслы, но он почти немедленно выкинул ее из головы. Он всегда хорошо понимал лошадей, но не настолько. На паперти продолжалось представление в честь Джедаила, но теперь многие меарцы приветствовали также и Кэйтрин. Дугал наблюдал из-под капюшона, как она упивается своим торжеством, и думал, отдают ли они себе отчет, что это измена, или им все равно. Опять начал идти снег. Скоро, как бы они ни таяли от счастья, Кэйтрин и семья сплотятся и уйдут под крышу — и все пропало.

Он скользнул чуть ближе к лошадям, стараясь выглядеть как можно безразличней, и чуть не выпрыгнул из собственной шкуры, когда его вдруг потянули за плащ справа.

— Ител, холодает. Думаю, надо бы… О, прошу прощения.

Голос Сиданы. Он подавил мгновенное побуждение круто развернуться, и проделал поворот неторопливо. По ее лицу он все тут же понял. Ведь на нем одежда Итела. И немедленно сообразил, как можно этим воспользоваться… если только у него достаточно времени.

— Не нужно просить у меня прощения, прелестная кузина, — протянул он, с отменным придворным выговором, поймав ее руку и прижав к своим губам. — Вы — единственная, кто сказал мне доброе слово за все это утро… даже если оно предназначалось кому-то другому.

Она растерянно заморгала, слишком смущенная, чтобы убрать руку.

— По правде говоря, кузен, я не знала, что вы тоскуете по доброте. Вы были довольно веселы вчера вечером, но вино даже самым лживым людям придает бодрый и задушевный вид. Мой отец не был уверен, что вы ощущаете узы крови столь же остро, сколь и мы.

Передернув плечами, Дугал отпустил ее руку и поплотнее завернулся в плащ, притоптывая, чтобы меньше донимал холод, и укрываясь, как черепаха под панцирем, под своим капюшоном.

— По правде говоря, кузина, здесь снаружи достаточно холодно и без ледяных родственных упреков. То, как меня увезли из земель моего отца, прибавило мне немного житейского опыта. Если мой дядя и ваш отец сможет обеспечить мне положение в новых условиях, мне подобает прислушаться к голосу крови, особенно исходящему от столь прелестной родственницы.

В ответ на это ее щеки порозовели, но она осмелилась слабо улыбнуться, обмениваясь с ним взглядом.

— Вы заигрываете со мной, родич? — спросила она, чуть дразня его темными глазами. — В конце концов, мы ведь двоюродные брат и сестра.

Дугал решил оставить эту тему, хотя и позволил своим глазам окинуть ее лицо с откровенным одобрением. Затем сам сдержанно улыбнулся, передернул плечами и легонько смахнул несколько снежинок с оторочки ее капюшона. Она чуть побледнела и неловко хихикнула.

— Что вы делаете? — прошептала она.

— Как что? Проявляю братскую заботу о вашем благополучии, моя дорогая, — небрежно ответил он. — Разве вы не жаловались на холод всего минуту назад?

— Да. Становится все холоднее.

— Тогда позвольте мне поступить, как положено брату, — сказал он, беря ее под руку и с изяществом указывая на боковые ворота, что еще больше приблизило его к ничего не подозревающим стражам. — Я не допущу, дабы такой прекрасный цветок, как моя кузина, поник от холода. Мы можем погреться у огня в епископском зале и выпить кое-чего горячительного…

Пока они шагали, он отворачивал полускрытое капюшоном лицо, якобы от ветра; и когда он взялся пальцами за большой засов, умышленно неловко, оба конных стража подъехали ближе, тот, что был на каурой, проворно спешился, готовый помочь, ибо узнал Сидану и принял ее спутника в богатом плаще за ее брата.

Этот парень подставился под удар с дюжину раз, когда с важностью встал между принцессой и предполагаемым принцем и склонился над засовом… Похоже, он так и не почувствовал удар кинжала, который Дугал выхватил из-за его же голенища и всадил точнехонько под ребра.

Пораженный страж покачнулся с остекленелыми глазами и оборвавшимся в горле хрипом, Дугал вырвал из его ножен меч и, бросившись к перепуганной гнедой, поймал поводья, перехватил поближе и дернул, ловко поставив лошадь на колени и выбив из седла незадачливого всадника. От напряжения его грудную клетку пронзили огненные вспышки, но он не обратил внимания на боль и вскочил в опустевшее седло, крякнув, когда животное поднялось на ноги. Он ударил скакуна пятками, приводя в движение, и принялся нащупывать стремена. Лошадь заржала и лягнула, как ей нередко доводилось в бою, подступавших сзади пехотинцев. Только теперь Сидана завопила. Он не обратил внимания на ее крик, ибо все вокруг разбегались с воплями, еле успевая убраться с дороги громадного боевого коня. Его бывший наездник схватился было за поводья, но Дугал развернул скакуна на задних ногах и отбросил зашатавшегося вояку в направлении фыркавшей каурой. И тут же безжалостно пошел на парня конем и сбил его с ног, прежде чем тот успел поймать болтающиеся поводья каурой. Гнедая попыталась укусить его, пока он валялся на земле, он поднялся, ругая обоих противников и размахивая кинжалом, пытаясь перерезать поджилки коню или всаднику. Теперь он вопил, зовя на помощь, по-прежнему пытаясь поймать каурую.

Дугалу нужно было остановить его, или — прощай свобода! Устремившись корпусом круто вниз и рубанув, он пресек попытку стража взобраться в седло, одновременно молясь, чтобы животное встало на дыбы. И, к его изумлению, молитва исполнилась. Взметнувшиеся передние копыта толкнули противника прямо под меч Дугала. Кровь брызнула из раны на шее парня и окрасила истоптанный снег, в то время как тело рухнуло под неистовые копыта каурой.

Сидана, съежившаяся у все еще закрытых ворот, взирала на бойню в немом ужасе. Дугал как следует присобрал в кулаке поводья и быстро огляделся, высматривая ближайший путь к бегству — между тем со всех сторон спешили пехотинцы и подтягивались конные, проталкиваясь через толпу. Он надеялся, что большинство из них еще не узнали его. Пространство непосредственно вокруг было теперь свободно, если не считать окровавленного тела стражника. Но перепуганные горожане, бежавшие от копыт его коня, лишь ненадолго задержат погоню. Не следует медлить. На том конце площади он заметил приближающихся стрелков с луками. Если он сейчас же не умчится, то угодит в западню. Направив с помощью коленей скакуна поближе к воротам и к оцепеневшей Сидане, он схватил ее подмышки и втащил на седло впереди себя, под отчаянные возгласы приближающихся солдат.

— Прости, сестренка, но тебе придется сопровождать меня, — выдохнул он, лихо подняв коня на дыбы, и не без труда удерживая девушку и меч, а сам стараясь не вылететь из седла. — Прочь с дороги, или даме грозит беда! — проорал Дугал.

Она извивалась, точно кошка, и пихнула его локтем по ребрам достаточно жестко, чтобы он ее чуть не выронил, но он только простонал проклятие и еще крепче обхватил ее, ударяя коня пятками и не веря своим глазам, когда стражи поспешили убраться с дороги, и он рванул. Сикард и его сыновья в отчаянии требовали лошадей, Кэйтрин была в полуобмороке, а Лорис отдавал какие-то приказы, когда Дугал пронесся мимо них. Скачка по городским улицам была полна смятенных воплей, метаний пешеходов и криков преследователей, неразбериху усиливала освободившаяся каурая, которая неслась впереди них, помогая расчищать путь. Сперва их преследовала лишь горстка верховых. Городские ворота стояли нараспашку, как обычно в дневное время, и Дугал со своей все еще вырывающейся спутницей пронеслись, накренясь, мимо стражи и дальше, по снежной целине, прежде чем кто-либо пришел в себя и попытался что-то предпринять.

Преследователи в полной броне были тяжелее, чем он, и Дугалу удавалось медленно, но верно отрываться в течение первых нескольких миль — правда, лишь благодаря коню, который не жалел для него сил. Но конь с двумя наездниками не мог бы долго выдерживать такую скачку. Впрочем, преследователи тоже. Дугал на время потерял их из виду, когда внезапно велел ошалевшему коню остановиться и соскользнул с его спины, всадив меч в снег. Конь заспотыкался, когда его ноша вдруг столь заметно уменьшилась, и чуть не упал. Сидана с побелевшим лицом вцепилась в седло.

— Спокойней, дружок, — пробормотал Дугал, положив ладони на тяжко вздымающуюся конскую грудь, и ласково продолжал. — Никто и просить не мог бы о лучшей службе, но ты заработал отдых. А дальше нас понесет твой товарищ.

Все еще поглаживая измотанное животное одной рукой, он обернулся и протянул другую в сторону каурого, негромко просвистев. Второй конь тоже был в мыле и тяжело дышал, пар поднимался от него на холоде, но шаг его все еще был упруг, ибо он пробежал эти мили без груза. Мягко попыхивая, он навострил уши, подошел и ткнул Дугала губами в грудь, требуя, чтобы тот вытер его вспотевшую морду.

— Ах ты, умница, — сказал Дугал с привычной в таких случаях улыбкой и, продолжая поглаживать обеих лошадей, взглянул мельком на Сидану. У нее было такое лицо, что он немедленно подошел, снял с коня и опустил в снег, скорчившуюся под теплым плащом и горестно рыдающую девушку.

— Прости, что я обошелся с тобой так грубо, — сказал он, присев с ней рядом на корточки, — но мне надо было оттуда удрать любой ценой.

— Зачем? — всхлипнула она. — Разве мой отец недостаточно предложил тебе? И ты мог так легко предать родную кровь?

— Если бы я остался, я бы предал нечто куда более важное, — ответил он и обеспокоено глянул туда, откуда они примчались. — То, что делает твой отец, дурно. Он узурпирует права короля Келсона.

— Келсона? — икнула Сидана и попыталась перестать всхлипывать. — А ему-то ты чем обязан?

— Я Траншийский наследник, — отозвался Дугал. — Мой отец — вассал короля Келсона.

— Твой отец. А ты ему никаких клятв не давал.

— Ты думаешь?

— Что же, ты волен отдавать свою верность, кому пожелаешь, — заметила она, глядя на него огромными, полными укора глазами. — Но как ты мог, если кровь твоей родни слилась с меарской? Твой дядя — мой отец и отец будущих королей. Когда-нибудь мой брат станет править воссоединенной Меарой. И ты мог бы… ты бы был ее частью. Ведь отец пообещал тебе титул герцога?

Дугал печально покачал головой.

— Лишь мой король может даровать мне титулы, сударыня, — сказал он, положив ладонь на узду гнедого. — И не ваш брат станет править воссоединенной Меарой, но мой.

— Но… Я думала, у тебя нет братьев.

Он пожал плечами и улыбнулся.

— Нет в живых ни одного из рожденных моей матерью… Но у меня есть брат, прекрасная кузина; названный брат, которому я обязан хранить верность; тот, ради которого стоит погубить душу, лишь бы защищать его и служить ему — возможно, я уже это сделал, нарушив слово и бежав, а заодно и прихватив вас, — он вздохнул. — Но, бросив такое сокровище на весы, я не желаю, чтобы это вышло впустую, и чтобы меня опять взяли, — добавил он и предложил ей руку, помогая подняться. — Пожалуйста, вашу руку, сударыня, — попросил он, когда Сидана негодующе попятилась. — Не вынуждайте меня добавлять новую грубость к перечню моих преступлений. Что бы вы ни думали, меня учили уважать женщин.

В ее темных глазах вновь вспыхнули непокорство и негодование, но Сидана не была бы дочерью высокопоставленных родителей, если бы не понимала, что ей ничего больше не остается. С презрением отвергнув его руку, она облачилась в отрепья своей гордости поверх теплого плаща и кое-как поднялась сама. Впрочем, она позволила похитителю подсадить ее в седло и сидела, как деревянная, пока он устраивался сзади и, стараясь не прикоснуться к ней, протягивал руку к поводьям. Еще момент ушел на то, чтобы поднять торчащий из снега меч — и вот Дугал сжал конские бока пяткам, поглядев через плечо на темные точки — их преследователей. Гнедой некоторое время бежал за каурым, но постепенно отстал и пропал из виду, в то время как их скакун мчался уверенным и твердым шагом. Так им удалось проехать еще час, пока длинные бледные тени не упали на девственный снег Куилтейнской дороги; но их конь выбился из сил ко времени, когда Дугал придержал поводья на вершине подъемы и оглянулся. Отсюда были хорошо заметны всадники, неотвратимо подъезжавшие все ближе и ближе. Сидана завозилась в его руках и тоже обернулась, ветер трепал темную прядь, упавшую ей на лицо.

— Мой отец тебя убьет, — тихо сказала она, не поворачивая головы. — После того, как тебя отделают мои братья.

Боль прокатилась под его ноющими ребрами. Дугал устремил взгляд туда, куда они бежали — к безопасному Гвиннеду. Им туда не добраться. Им еще повезет, если их лошадь спустится с косогора, а дальше она вряд ли сможет их нести. И хватит ли у Дугала бессердечия грозить расправиться с Сиданой, когда те подъедут — неважно, ведь далее если он осуществит угрозу, он все равно пропал. Быстро он умрет или в долгих мучениях, едва ли что-то значит. Мертвец, он и есть мертвец.

Неожиданно, когда его глаза опять в отчаянии метнулись к востоку, он уловил нечто движущееся; да, оттуда ехали всадники, и их было немало, возможно, даже больше, чем тех, которые его преследовали. Он резко втянул ноздрями воздух, напряженно всматриваясь. Может, это люди Сикарда опередили его и взяли в кольцо? Но нет, они не могли успеть так быстро!

И больше он не раздумывал. Ткнув пятками дрожащего скакуна, он погнал его с косогора, покрепче прижимая к себе девушку всякий раз, когда животное спотыкалось и пошатывалось, готовое рухнуть.

Смерть все еще рядом. Он вполне может сломать шею, свалившись с лошади, если не будет смотреть, куда та ступает. Или те, что впереди, окажутся не более милосердны, нежели те, что позади.

Но он не собирался ждать, пока его настигнут меарцы.

Глава XII И все, что были с тобой в союзе, подвели тебя к самой границе: те, что жили с тобой в мире, обманули тебя и стали тебя одолевать.[13]

— О, мы не одни, — пробормотал Келсон. Он перевел коня на шаг и привстал на стременах, чтобы лучше видеть, указывая на заснеженный хребет далеко впереди, где только что возник конь, несущий седока, хорошо заметный на фоне сумерек.

— Ты видишь его?

Морган, знаком велев остановиться колонне рыцарей, ехавших позади них по четыре в ряд, также придержал коня и воззрился вдаль, дабы выяснить, точно ли всадник один.

— Вижу. И он, несомненно, уже увидел нас, — ответил Морган. — Равно, как и подъезжающие ратарки… э, что такое? — он умолк в изумлении, ибо конь внезапно сорвался с возвышенности и ринулся вниз по снежному склону, шарахаясь и спотыкаясь, грозя на каждом шагу опрокинуться и сбросить всадников из седла.

— Он что, шею хочет сломать? — ахнул Келсон.

В этот самый миг лошадь чуть не упала, затем Келсон с Морганом внезапно увидели одну из причин, по которой животное так устало.

— Он несет двоих! — воскликнул удивленный Келсон.

— Ага. А чтобы ехать вдвоем с такой скоростью и на почти загнанном коне, нужно, чтобы за ним гнался сам дьявол, — подхватил Морган. — Не угодно ли бросить вызов дьяволу, государь?

Келсон приподнял бровь, уж больно крепко выразился его друг, но второго приглашения ему не потребовалось. Ведь именно стычки он и жаждал весь этот день. С ухмылкой, в которой было мало веселья, он извлек из ножен меч и вскинул его над головой, оглянувшись на миг туда, где Конал уже встряхивал складки боевого знамени Халдейнов.

— Вперед в галоп! Развернуться веером! — скомандовал он, привстав на стременах и указывая вперед мечом. — Кто бы ни преследовал этого беднягу, их ждет неожиданность!

Конал и Сигер де Трегерн немедленно пришпорили коней, и слева от Келсона заколыхалось на ветру, разворачиваясь, полотнище алого шелка. Джодрелл возглавлял правое крыло. Гибельное шипение стали, вылетающей из ножен, добавилось к звяканью удил и шпор, заскрипела кожа, рыцари рассыпались все шире, крайние всадники выдвинулись вперед. Они уже приближались к косогору, лошадь беглецов была совсем рядом, достаточно близко, чтобы Морган увидел: первый из всадников — девушка с мечущимися по ветру темными волосами. А второй…

— Это Дугал! — вскричал Келсон, и тут же рука горца взмыла в воздух в пылком приветствии.

И вот уже Дугал среди них, громко смеющийся, несмотря на усталость. Келсон и Морган схватили с боков спотыкающегося коня, в то время как все остальные хлынули вверх по косогору. Морган поймал ближайший повод каурого и подтянул его голову к себе, его собственный конь чуть не утратил опору, когда каурый закачался и почти что упал.

— Спокойно!

— Эй, возьмите ее! — выдохнул Дугал, подталкивая свою отбивающуюся спутницу навстречу Моргану, уже готовому ее пересадить. — Это Сидана, дочь Самозванки. Люди ее отца мчатся за мной по пятам.

— Сколько их? — спросил Келсон, поддерживая Дугала сзади чуть ниже плеча.

Дугал вцепился пальцами в пояс Келсона за спиной для большей надежности и радостно затряс головой.

— Недостаточно, чтобы твоим людям пришлось туго, мой государь. Как я рад тебя видеть!

— А я тебя, — Келсон развернул скакуна, приподняв на дыбы, и взглянул вслед рыцарям, приближающимся к гребню. — Но давай убедимся, что ты хорошо считаешь. Морган, не ввязывайся в бой, пока не понадобится. Держись рядом со мной. О, а вам добро пожаловать в Гвиннед, сударыня!

Морган почувствовал, как девушка, услыхав его имя, оцепенела в его руках, но только переместил ее поудобней в сгиб сжимающей щит руки, направляя коня вверх по склону за королем и держа наготове обнаженный меч. Впереди них воинство рассеялось по гребню гряды, испуская торжествующие крики.

Тут же послышались тревожные крики с другой стороны: это преследователи Дугала увидели над головами нападающих знамя Халдейнов.

Все решилось ко времени, когда Морган остановил коня на вершине косогора рядом с Келсоном. Вдалеке на равнине горстка халдейнских рыцарей преследовала нескольких отставших, а прочие меарцы уже во весь дух мчались домой. По ту сторону гряды несколько человек, спешенных в стычке, дрожа, поднимались на ноги, но ни на одном из них не было королевской ливреи. И над каждым стояли с оружием рыцари Халдейна. Трегерн и Конал вели к остальным еще одного, в то время как оруженосцы ловили и заворачивали освободившихся коней. Дружное «ура» грянуло кругом, как только Келсон начал спускаться с гряды, и по его знаку пропел боевой рог, зовя обратно тех, кто увлекся погоней. Ухмыляясь, Морган направил свою лошадь следом за королевской.

— Нам здорово повезло, государь, — промолвил он, когда они седло к седлу съехали по дальнему склону и остановились, весело поглядывая на девушку, принявшуюся извиваться, как только он стал убирать меч в ножны. — Вдобавок, Дугал принес богатую добычу. Не стоит так биться, сударыня. Поберегите лучше силы для обратной дороги в Ремут.

— Отец отомстит за меня! — выкрикнула Сидана. — Вы захватили его врасплох.

— Но разве принято поступать иначе, моя госпожа? — смеясь, спросил ее Келсон. — Любой старается захватить врага врасплох. Плохим бы я был предводителем, если бы послал своих людей против мятежников, не воспользовавшись сполна всеми преимуществами. Ваш отец сделал бы то же самое.

— Мой отец не мятежник, — возразила девушка. — Он хочет вернуть моей матери престол, который принадлежит ей по праву, и снова сделать Меару свободной. Нами не будет править… еретик-Дерини!

Эта кличка, бывшая для Моргана лишь чем-то, приевшимся с детства, и давно вызывала не более чем легкую досаду, но Келсон взвился, словно его ужалили, ибо явно не ожидал такого от прелестной юной девушки. Дугал, находившийся позади короля, не видел, как угрожающе вспыхнули серые глаза, но, безусловно, уловил внезапное напряжение, прежде чем Келсон обуздал свой гнев. Даже Сидана широко раскрыла рот, когда поняла, что сказала, кому, и в чьих руках пребывая. Морган заставил себя не вмешиваться, выжидая, как справится юный король.

— В будущем, моя госпожа, я бы тщательней выбирал выражения, — произнес наконец король, после того, как озабоченно вздохнул. — Если то, что мы — Дерини, для вас отвратительно, то вам следовало бы догадываться, что хотя бы часть того, что говорится о Дерини — правда. А мы не каменные. Не испытывайте слишком настойчиво наше терпение.

И несколько секунд целеустремленно глядел на своих возвращающихся рыцарей, временно избавив Сидану от своего жгучего взора, но эта краткая передышка ничуть не помогла девушке успокоиться, и она дрожала в руках Моргана, точно воробей в когтях хищной птицы. Неестественно прямая осанка Дугала свидетельствовала, что он все еще оглушен хлестнувшей по нему силой, исторгшейся из человека, в седле впереди, и внезапно ставшего чужим. Даже если Морган и не почуял бы страха за щитами, которым неоткуда взяться у Дугала, он догадался бы о его чувствах. Лицо Келсона стало много мягче, когда он, наконец, оглянулся, но Сидана все же отпрянула.

— Вам не причинят вреда, сударыня, — проговорил Келсон. — Клянусь честью и короной. Если мои недавние слова показались вам суровыми, простите меня, но у нас за плечами долгая тяжелая дорога, а столь высокородная пленница — полная неожиданность для меня. Я враждую не с вами, но отпустить вас не могу. А теперь вы должны извинить меня, я взгляну, что там у моих людей.

Он пустил своего скакуна в галоп вниз по склону к месту недавней стычки, не дожидаясь ответа, белый конь отчетливо виднелся на истоптанном снегу. Дугал, державшийся теперь не за пояс короля, а за круп его коня, последовал за ним на своем спотыкающемся животном.

Морган с утихомирившейся девушкой ехал совсем медленно, думая о Келсоне.

Как понял Морган, меарцы, гнавшиеся за Дугалом, еще не сочли дело безнадежным, прочесывая темнеющую равнину впереди. Они сбились тесной кучкой в нескольких сотнях ярдов отсюда, явно пытаясь решить, что делать дальше. Между ними и местом первой стычки выстроились в одну долгую линию почти все королевские рыцари, готовые отбить любое повторное нападение.

Позади их строя оставшиеся всадники стерегли пленных. Тех было шестеро: четверо стояли вместе перед Трегерном и Коналом со связанными за спиной руками, еще двоим, получившим легкие раны, оказывали помощь. Никто из них не был в тяжелых доспехах, а часть и вовсе без брони, лишь в придворной одежде.

— Ты случайно не испортил им праздник? — спросил Келсон через плечо, когда они приблизились к Трегерну и Коналу.

Дугал скорчил мину и наклонился вперед мимо короля, чтобы осмотреть пленных.

— Они бы сочли, что да, государь. Архиепископ Лорис нынче утром посвятил Джедаила Меарского в епископы Ратаркинские. И, полагаю, ты догадался, что епископ Истелин взят под стражу. — Его лицо вспыхнуло изумлением, а затем радостью, когда он как следует рассмотрел мрачного на вид юношу, стоявшего ближе других к лошади Конала, у него были не только связаны руки, но и веревка на шее, конец которой держал Конал.

— Вот так чудеса!

— Кто-нибудь знакомый? — спросил Морган, чувствуя охвативший Сидану безмолвный ужас.

Дугал расхохотался и хлопнул Келсона по плечу, его скверное настроение развеялось окончательно.

— Знакомый? О, еще как, ваша светлость. Редкая удача. Государь, не кому-то, а мне выпала честь представить вам принца Ллюэла Меарского, младшего из братьев этой особы. — Он широко взмахнул рукой в сторону Сиданы. — Отлично, Конал. Это ты его пленил?

Конал весь подобрался, неуверенный — то ли торжествовать по поводу такой ценной добычи, то ли сердиться, что Дугал пренебрег его титулом.

— Я, а кто же еще? Так ты говоришь, это Ллюэл Меарский? — повторил он, с презрением толкая Ллюэла носком сапога.

Ллюэл вынес оскорбление, не сопротивляясь, но его карие глаза полыхали, когда он обернулся, чтобы взглянуть снизу вверх на Конала.

— Черта с два ты бы меня взял, если бы не сбилась подпруга, — горячо заявил он. — Отец еще вернется за нами!

— Да, под флагом переговоров, — парировал Келсон, привлекая их внимание к направляющейся к их строю кучке всадников. — Думаю, это едва ли ошеломляющий налет спасителей, но послушаем, что они скажут.

Пав духом, Ллюэл повернулся в другую сторону и до отказа вытянул шею.

— Мы с сестрой не сделали ничего дурного, — в отчаянии произнес он. — Вы не имеете права нас удерживать.

— Разве? — Келсон небрежно опустил руки на край седла. — А что мне следует делать с подданными, которые бросают вызов моим законам и узурпируют мою власть в моих землях?

— У нас больше прав на них, — начал Ллюэл. — Наша ветвь берет начало…

— Да знаю я все про вашу ветвь, и где вы на ней выросли, — перебил его Келсон. — Дело было решено почти сто лет назад. — Он поглядел на оруженосца, едущего от халдейнского строя, и на горстку меарских всадников, медленно приближающихся под белым флагом, затем привстал на стременах и прикрыл глаза рукой, чтобы высмотреть что-то дальше на погружающейся во тьму равнине.

— Вижу, — сказал Морган, заметив факелы, которые нес другой приближающийся отряд, возможно, бывший в получасе лихой скачки. — Подкрепления Сикарда. Нам лучше поторопиться, государь.

— Я точно так и думаю, — Келсон повел лошадь коленями вокруг свежего скакуна, которого второй оруженосец подводил для Дугала, и помог другу пересесть. — Ллюэл, я уделю вашему отцу несколько минут, но, думаю, вы и сами понимаете, почему я не могу болтать с ним долго. Джодрелл, приготовьте всех, чтобы выехать, как только мы переговорим. Конал, нам понадобится еще одна лошадь для вашего пленника. А вы, Морган, подвезите девушку чуть поближе. Возможно, им легче будет рассуждать здраво, если они увидят, что она цела и невредима.

Поспешно зажигались факелы, трещавшие и шипевшие из-за падающего снега. Они поехали вперед. Келсон и Дугал — во главе, Сидана, все еще оцепеневшая и перепуганная, — в седле перед молчаливым Морганом чуть поодаль. Конал и Трегерн — по бокам от усаженного на коня Ллюэла, и вплотную за ними — четыре рыцаря. Среди дюжины всадников, приближавшихся с меарской стороны, Дугал с ходу узнал двух первых — Сикарда Мак-Ардри и его сына Итела. Все, кроме четверых главных участников переговоров, осадили коней в пределах слышимости от разделявшей их незримой черты. Келсон и Дугал поехали дальше навстречу Сикарду с Ителом. И остановились на расстоянии пары шагов друг от друга.

— Я никогда не причинял тебе ущерба, Сикард Мак-Ардри, — спокойно заговорил Келсон. — Почему ты изменил мне?

Сикард бросил холодный и надменный взгляд на Дугала, державшего факел близ короля, затем опять посмотрел на Келсона.

— Я никогда не приносил тебе присягу, Келсон Гвиннедский. А вот мой юный родич предал свою кровь и преступил клятву, принесенную на святой реликвии перед многими свидетелями. Тебе ли упрекать меня в измене, когда клятвопреступник сидит подле тебя, и ты к нему прислушиваешься.

— Он верен куда более давнему слову, чем любая клятва, исторгнутая принуждением, — ответил Келсон. — Но, думаю, ты явился не обсуждать проступки Дугала Траншийского, каковы бы они ни были. Я полагаю, что ты желал бы удостовериться в том, что твои дети целы и невредимы. Как видишь, с ними ничего не случилось.

Взгляд прикусившего губу Сикарда устремился на сына, беспокойного, но полного надежды, связанного и охраняемого Коналом и Трегерном, затем еще короче, но мучительней упал на Сидану.

— Верни мне их, Халдейн, — проговорил он, стараясь больше на них не смотреть.

Келсон учтиво наклонил голову:

— Отец не может об этом не просить, мой господин. И этого нетрудно добиться. Я не враждую с детьми.

— А какова цена? — спросил Сикард.

— Для начала — пусть мне вернут моего епископа Генри Истелина.

— Он не у меня.

— Не у тебя. Но ты можешь отдать его мне.

Сикард покачал головой.

— Его удерживает Лорис, а не я.

— Измена Лориса — давнее дело. Я не считаю, будто ты за нее отвечаешь. Твоя измена еще свежа и может быть прощена, если я получу надежное доказательство твоей будущей верности. Как только Истелин, живой и здоровый, вернется ко мне, и ты передашь в мои руки Лориса, я соглашусь обсудить полное помилование для всей вашей семьи.

— Ты не посмеешь.

— Я сказал, что посмею.

— А что, если я откажусь?

— Тогда ты больше не увидишь своих детей. А весной я поведу в Меару большое войско и переворошу все, пока не отыщу тебя, твою жену и всех, кто жив из Меарского королевского дома, и предам вас мечу.

— Не бывать этому, — прошипел Сикард.

— Если хочешь — проверим, — отрезал Келсон. — С другой стороны, если ты сам, твоя достойная супруга и все прочие из вашей семьи явятся к моему двору на Рождество, передадут в мои руки изменника Лориса и его сообщников и принесут мне присягу, как подобает вассалам моей короны, наша размолвка может завершиться наиболее счастливо для всех, кто в нее втянут.

— Это немыслимые условия! — воскликнул Сикард, с презрением плюнув на снег. — Ты меня не иначе как за дурака считаешь! Никто не пойдет на такое, если он в здравом уме.

— Тогда, возможно, тебе лучше немного спятить, Сикард, — парировал Келсон, поглядев на факелы, уже наполовину догоревшие. — И я вряд ли в своем уме, если останусь продолжать этот спор.

— Но что будет с моими детьми?

— У тебя две недели, чтобы сказать мне, что с ними будет, — ответил Келсон, собирая поводья и готовясь поворачивать. — Я должен узнать твое решение к Рождеству. А пока что даю тебе слово, им никто не причинит ущерба… Надеюсь, ты заверишь меня в том же самом касательно епископа Истелина.

— Я уже сказал тебе: это не в моей власти…

— Тогда изыщи способ этого добиться!

— Не могу!

— Две недели, — повторил Келсон.

Они с Дугалом поворотили коней и двинулись обратно, а строй подался немного вперед, предостерегая Сикарда от самой мысли о преследовании. Бросив взгляд назад на подходящие подкрепления, все еще в четверти часа езды, то есть не способные мгновенно изменить соотношение сил, Сикард в последний раз с тоской посмотрел на сына и дочь, которых увлекали с собой враги, затем дернул поводья и галопом поскакал обратно вместе с оставшимся сыном. Ллюэл достаточно твердо перенес совершившееся, лишь пригнул голову и закусил губу, чтобы не всхлипнуть, когда отец и брат уносились в сумерки, и двинулись прочь факелы, но его сестра разразилась бурными рыданиями.

— Нет! Не может быть… Бросить нас! Вот так! — выкрикивала она, извиваясь в руках Моргана и пытаясь вырваться. — Отец, отец, вернись!

Конечно, ее усилия были тщетны, но Моргану было совершенно ни к чему, чтобы она вопила и вырывалась всю дорогу. Стянув зубами правую перчатку и покрепче удерживая девушку левой рукой, Морган переглянулся с Келсоном и передал ему свое предложение.

Келсон согласился.

Притиснув сопротивляющуюся девушку к своей облеченной в броню груди, Морган наложил ладонь ей на глаза и велел уснуть. И она немедленно расслабилась и обмякла в его руках, уронив голову на его плечо.

— Что вы сделали? — ахнул ее брат. И дернулся так, что веревка впилась ему в запястья, пытаясь подогнать коня поближе, чтобы лучше видеть. — О, Боже, что вы с ней сделали?

— Ничего страшного, он просто погрузил ее в сон, — резко ответил Келсон, вклинив своего коня между Ллюэлом и Морганом и хватая Ллюэла за плечо. — И если ты постараешься не глупить, мне не придется поступать с тобой, как он с ней.

— Это волшебство? — с трудом прошептал Ллюэл, у которого сперло дыхание.

— Нет, но нет времени прямо сейчас объяснять, в чем разница. Будь покладистым, и я прикажу, чтобы тебе поудобнее связали руки. До Ремута еще далеко, намаешься с руками, скрученными сзади.

— Ты за это заплатишь! — буркнул Ллюэл, стиснув зубы. — Твою деринийскую душу ждут ад и проклятие!

— Ты не считаешься с тем, что у моего терпения есть пределы, — предостерег его Келсон. — Не стоит. Если ты веришь, что я уже проклят, из этого следует, что я ничего не выиграю, стараясь сдерживаться… Хотя, что бы ты ни вбил себе в голову, я намерен обращаться с тобой настолько благородно, насколько возможно. Легко это будет для меня или трудно?

Ллюэл со слезами и отчаянием в глазах несколько секунд выдерживал его спокойный и бесстрастный взгляд, затем отвел глаза и уронил голову, удрученно поникнув.

— Мне не выстоять против демона, — прошептал он. — Я не настолько глуп, чтобы умышленно искать смерти.

— Я тоже, — ответил Келсон. — Конал, свяжешь ему руки спереди, и глаз с него не спускать. — Он бросил новый взгляд на приближающиеся меарские силы, развернул коня и поднял над головой руку.

— Начинаем тактическое отступление, господа! — прокричал он, и его люди ответили криками одобрения. — Мы осуществили хотя бы часть того, для чего явились. А теперь возвращаемся в Ремут!

И они ускакали с Ратаркинской равнины с приобретением в виде двух царственных пленников и спасенного графа Дугала, еще не ведающего о своей потере: кончине отца. Темнота и все усиливающийся снегопад вскоре помогли им скрыться от преследовавшего их войска меарцев; и когда обычные и магические чувства подтвердили, что они вне опасности, Келсон позволил своему войску короткий отдых. Лишь тогда он отозвал Дугала немного в сторону и сообщил ему о старом Каулае, постаравшись утешить друга, как мог, так как разделял его горе о смерти старика.

Скорбь и слабое утешение в полной мере были явлены в тот вечер и в Ратаркине, когда сокрушенный Сикард вернулся без дочери, без племянника-клятвопреступника, да еще и без второго сына. Кэйтрин и Джедаил в гробовом молчании выслушали его сбивчивый рассказ, и Джедаил неловко держал тетушкину руку, но был неспособен сказать хоть что-то обнадеживающее.

— Откуда Халдейн мог знать? Как он там вдруг оказался? — прошептала Кэйтрин, когда ее муж умолк. — О, это гнусное колдовство! И мои дети — у него в заложниках…

— Мы ошиблись, доверяя юному Дугалу, — пробормотал Джедаил. — Предать своих родных… Но кто бы мог предположить, что он изменит слову, да еще когда поклялся на святынях! Он проклят, проклят…

— Я должен был собственноручно убить его, когда только увидел, — простонал Сикард. — Должен был догадаться, что за все эти годы мой брат настроит его против нас. А теперь мой сын… моя девочка… в руках Дерини!

Немного погодя, когда они несколько пришли в себя и обдумали требования Келсона, они послали за Лорисом и Креодой. Ко времени, когда Сикард закончил свой повторный рассказ для вновь явившихся, Лорис вскочил с пеной у рта.

— Он предложил вам помилование, если вы бросите меня? — взъярился он. — И посмел требовать освобождения Истелина? Какая наглость! Полное бесстыдство! Как он смеет думать, будто вправе нам угрожать!

— Но он так думает, — с раздражением ответила Кэйтрин. — Более того, он чувствует себя вполне уверенно. Я была бы до крайности наивна, если бы считала, будто он ждет, что мы примем его предложение, но он прикидывается, будто так и есть. И все же мы не беспомощны. Племянник, пусть сюда приведут епископа Истелина.

— Он пока что мой пленник, а не ваш, сударыня, — предостерег Лорис.

— Я об этом еще не забыла. Я желаю допросить его. Джедаил, прикажи им.

Лорис позволил ему выйти, чтобы выполнить ее требование, но продолжал ворчать и брюзжать все время отсутствия Джедаила, едва ли притронувшись к вину, которое налил Ител, чтобы все хоть как-то взбодрились.

— Да проклянет Бог Дерини! — прошипел Лорис, когда немного спустя Джедаил привел Истелина. — И да проклянет деринийского короля, который прикидывается благочестивым и кротким, а сам продолжает возиться с магией. И да проклянет Бог вдвойне любого епископа, который станет с ним разговаривать! — добавил он, вперив горящий взгляд в Истелина. — Ты не лучше, чем Халдейн, которому ты служишь, Истелин. Мне бы следовало казнить тебя как изменника.

— В этом городе не будет казней без моего дозволения, архиепископ, — кротко произнесла Кэйтрин, подав знак, чтобы для Истелина принесли табурет. — Мертвый епископ едва ли может нам пригодиться. Халдейн желает получить его обратно живым и здоровым. Точно так же, как и он не тронет моих детей, пока верит, что мы согласны на переговоры. А переговоры можно затянуть до весны.

— Вы слишком полагаетесь на его честь, сударыня, — сказал Лорис. — Дерини — воплощенное коварство. И Келсон — самый коварный из них.

— И все же он еще мальчик, — с презрением изрек Сикард. — Дети детей не убивают.

— Не стоит недооценивать его, господин мой, — возразил Лорис. — Со мной такое было, но я больше не повторю свою ошибку. Он уже мужчина со всем присущим взрослому мужчине коварством и вероломством, особенно учитывая, что он Дерини. — Он немного помолчал. — А уж коли он мужчина, разве вам не приходило в голову, что у него могут быть вполне мужские влечения? А в его власти сейчас ваша дочь…

Кэйтрин крепко сжала губы, не издав ни звука, костяшки пальцев Сикарда побелели на подлокотниках кресла.

— Если он только тронет ее…

— Конечно, он может и жениться на ней, — продолжал Лорис, особо следя за Сикардом и тщательно подбирая слова. — Это подтвердило бы его претензии на меарский престол после того, как он уничтожит всех вас. Союз двух корон… Так же рассуждал его прадед, когда брал в жены сестру вашей прабабки, ваше высочество. Но опять же, он может просто позабавиться с ней и бросить… Или предложить ее своим людям после того, как она ему наскучит. Такие вещи…

— Я не желаю об этом слышать! — взорвался Сикард.

— А там еще и Ллюэл, — безжалостно продолжал Лорис. — Прехорошенький мальчик. У вояк иногда…

— Молчать!

С трудом разогнув пальцы, намертво обхватившие подлокотник, Сикард машинально взял руку жены в свою, а другой рукой поднял чашу и осушил ее одни духом. Кэйтрин вздрогнула, когда он сжал ее ладонь, но хранила глухое молчание. Когда чаша опустела, Сикард отставил ее и сделал глубокий вдох, прежде чем с укором взглянуть на Лориса.

— Последний удар был ниже пояса, архиепископ.

Лорис передернул плечами.

— Тогда приношу извинения. Однако опасность для Сиданы…

— Я ее отец, архиепископ! — огрызнулся Сикард. — Неужели вы полагаете, что все это время я не боялся и мог думать о чем-то еще? Когда я увидел проклятого Халдейна на его огромном белом коне, молодого, горячего, гордого, и его подручного-Дерини, обхватившего лапами…

— Сикард, перестань! — взмолилась Кэйтрин. — Пожалей себя. Сидана будет в безопасности, увидишь… Мы добьемся.

— Тогда мы должны показать халдейнскому щенку, что с нами шутки плохи, ваше высочество, и что мы не позволим себя запугать, — промурлыкал Лорис.

Сикард рывком снова поднял свою чашу и протянул Ителу, чтобы тот налил еще вина, позволив Кэйтрин успокоить себя нежным поглаживанием по плечу. Однако смотрела она не столько на мужа, сколько на Истелина. Епископ старался как мог не попадаться никому на глаза, пока они спорили, но теперь ему было никуда от нее не деться. Темные круги под глазами резко выделялись на его нежно-белой коже, но, судя по всему, он оправился от действия снадобья, которое давали ему утром. Когда Сикард выпил половину содержимого чаши, внимание Кэйтрин вернулось к Лорису. Ее грубоватое лицо вновь выразило решимость.

— Нас, действительно, не запугаешь, архиепископ, — спокойно сказала она. — Я люблю детей не меньше, чем мужа, но суровая истина такова, что они уже не маленькие, и полностью осознавали возможные последствия поддержки нашей борьбы за престол. Если Богу угодно, чтобы они пали от руки тирана, мне остается только молиться, чтобы им даровано было вынести это со всем достоинством, какое дает королевская кровь. Эти горькие слова произносит не только королева, но и мать. С помощью Божией, пусть никому из нас не потребуется приносить жертвы!

Она поднялась и стала медленно мерить шагами пространство между креслом и очагом, поигрывая кольцами на изящных руках.

— Как королеве, мне приходит, однако, в голову, что наш юный король-Дерини мог совершить большую тактическую ошибку, давая нам понять, что ему нужен епископ Истелин. Он угрожает страшными карами, если мы не покоримся к Рождеству, но пока он считает, что мы обдумываем его условия, он вряд ли причинит нашим детям какой-либо ущерб. При всем при том, что он Дерини, он предпочитает не проливать кровь, если без этого можно обойтись. Переговоры могут отнять много времени — целую зиму, как я сказала. Это достаточно долго, чтобы удостовериться, что мы располагаем всецело той поддержкой, в которой нуждаемся, дабы весной встретить и разгромить его.

— Сама зима даст нам время, которое необходимо, чтобы собрать силы для весенних боев, — упрямо продолжил Лорис. — И нет надобности в переговорах с Дерини, сударыня.

— Матушка, можно мне кое-что сказать? — вмешался Ител.

Кэйтрин царственно наклонила голову.

— Спасибо. — Ител подошел и встал возле пустого кресла матери, положив руку на его спинку, и устремил взгляд на Лориса. — Архиепископ, как наследник моей матери, я немало приобрету, если мы одолеем Халдейнов, но, надеюсь, вы поймете, что я бы предпочел, чтобы мои брат и сестра были еще живы, когда мы победим его окончательно, и разделили бы нашу радость. С этой целью я хотел бы высказать несколько практических соображений по части тактики и политики, которые могли ускользнуть от вашего внимания.

— Не поучай меня, дитя.

— Я не дитя, архиепископ. Не более, чем Келсон, — парировал Ител, холодно и не повышая голоса. — Я принц и буду благодарен, если вы обратитесь ко мне как к таковому. Вам не приходило в голову, что даже если для Келсона невозможно вести настоящую войну зимой, он способен все-таки достаточно тревожить равнинные местности, чтобы помешать сбору нашего ополчения? Но он не предпримет решительных шагов, пока мы с ним договариваемся.

— Тебе предстоит еще немало узнать о политике, дитя, — холодно ответил Лорис. — И о Дерини. Как ты можешь даже думать о том, чтобы дать ему удовлетворение…

Сикард с угрозой откашлялся.

— Мой сын мыслит здраво, архиепископ. Так мы с матерью его воспитали. И я, тоже привыкший смотреть на вещи трезво, понимаю: мы не сможем защитить Сидану и Ллюэла, если Халдейн не станет держать слово. К началу года, когда пройдет лишь немного после Рождества — срока, назначенного Халдейном, даже наши равнины будут совершенно недоступны для больших воинств, собранных вне Меары. Пока мы делаем вид, будто согласны рассмотреть его условия, будут в безопасности и наши дети, и наши пограничные земли.

— Ни дети, ни земли не могут быть в безопасности, пока жив Келсон, — упрямо заявил Лорис. — Он считает вашу землю своей, и должен в конце концов убить вас и ваших наследников или же держать вас в пожизненном заточении, как попытался поступить со мной. Не такой он дурак, чтобы оставить вас в покое и позволить, чтобы над ним всегда висела угроза мятежа. Он использует детей, как наживку, дабы заманить вас в ловушку и уничтожить.

— Так пусть думает, будто все идет как надо, — отрезала Кэйтрин. — Болтовня ничего не стоит. Возможно, нам удастся сыграть на его надежде на освобождение Истелина, ибо его, кажется, тревожит безопасность этого человека. Теперь, когда Джедаил посвящен, нам здесь от Истелина пользы мало.

Лорис высокомерно поднял бровь в направлении Истелина.

— Да. Любой достойный священнослужитель известил бы вышестоящих, что кто-то из его подопечных намерен нарушить священную клятву. Истелин, вот кто лично в ответе за побег юного Дугала.

Истелин, доселе угрюмо молчавший, тряхнул головой.

— Искренне сожалею, но не могу признать за собой эту заслугу, — вымолвил он негромко. — Что же до греха клятвопреступления, полагаю, есть куда более противные Богу деяния, чем попрание обета, принесенного по принуждению. Возможно, кое о каких из них вам известно.

У Лориса недобро засветились глаза.

— Что до того, чего я стою как священнослужитель, — продолжал Истелин, — вы не полномочны об этом судить, вы лишены такого права с тех пор, как епископы низложили вас и отправили в заточение.

Столь же внезапно, сколь и сознательно, Лорис вскочил и занес руку, чтобы ударить непокорного Истелина. Нечленораздельный рык вырвался из его гортани, он не заметил, как его кубок свалился с подлокотника и разбился о каменные плиты.

— Стойте! — выдохнула Кэйтрин, одновременно Сикард кинулся между этими двумя, чтобы предотвратить удар.

Возглас принцессы и звон разбитого кубка умерили слепую ярость Лориса, и он с негодованием остановился, прежде чем Сикард успел коснуться его, подчеркнуто уронив руки по сторонам и склонив голову перед Кэйтрин, и опять уселся. Сикард шумно и резко вздохнув, поправил рубашку и тоже сел. Ител, который намеревался поддержать отца, осторожно вернулся на прежнее место за креслом матери. Джедаил стиснул руки перед собой и попытался, чтобы по его лицу не поняли, насколько он разрывается между верностью тетушке и повиновением человеку, который сделал его епископом. И за все это время Истелин даже не дрогнул.

— Прошу принять мои извинения, ваше высочество, — покаянно проворчал Лорис. — Не знаю, что на меня нашло. Его дерзость… несовместима с духовным саном.

— Согласна, — холодно отозвалась Кэйтрин. — Однако сомневаюсь, что он именно так видит свое поведение. И тем не менее нужно, чтобы Халдейн получил доказательство того, что Истелин жив и здоров. Его кольцо, я думаю, и письмо, написанное его рукой, которое продиктуете вы, архиепископ…

— Я не стану его писать, — спокойно сказал Истелин.

— А если он будет упрямиться, — продолжала Кэйтрин с суровым лицом, — оставляю на ваше усмотрение, архиепископ, что надлежит предпринять, дабы уверить короля, что епископ у нас, и что с ним будет то же, что и с моими детьми, если нам не удастся достичь соглашения. — Она мрачно улыбнулась Лорису. — Я прошу моего племянника содействовать вам и положусь на ваши объединенные усилия, дабы осуществились наши намерения.

Лорис медленно кивнул, на его лице возникла недобрая улыбка.

— Отлично, сударыня. Я с большим удовольствием выполню ваши пожелания. Думаю, вы не будете разочарованы.

Глава XIII Но и он переселен, пошел в плен.[14]

Усталый, но довольный, Келсон ввел свое воинство обратно в ворота Ремута через неделю после описанных событий, и ни у одного из его людей не появилось и царапины. Присутствие Дугала подле короля свидетельствовало хотя бы о частичном успехе предприятия. Когда колонна прогремела через мост и вступила во двор замка, несколько посланцев из Транши бросились вперед, дабы приветствовать своего нового вождя хриплыми горскими воплями. Прежние раны Дугала стали болеть сильнее вследствие его побега и напряженной скачки трех минувших дней, но он смог улыбнуться и сказать несколько добрых слов каждому, прежде чем со страдальческим видом сполз с коня.

Дугал был не единственным, кто добавился к вернувшимся. С отрядом ехали шесть угрюмых пленников; самый юный, темноволосый, аристократического вида мальчик, старался, как мог, выглядеть бодрым, запястья его были связаны спереди, а поводья его коня укреплены на луке седла Конала. Его щеки рдели от смущения под любопытными взглядами, но он твердо глядел поверх голов и с презрением отверг помощь, когда настала пора спешиться. Но особое любопытство возбудила спящая женщина, укутанная в тяжелый плащ с выбившимися из-под капюшона спутанными каштановыми волосами, которую Морган бережно нес на руках.

— Это младшие дети Самозванки, — сообщил Келсон Нигелю, как только спешился на заснеженном дворе и помог Моргану передать спящую девушку с рук на руки Дункану. — Теперь нам нужны только сама Кэйтрин, Сикард и их старший. И, конечно, Лорис. Девочку зовут Сидана. Дугал выкрал ее у них из-под носа.

— Она невредима? — встревожился Нигель.

Морган, избавленный от своего бремени, переметнул ногу через шею коня и слетел наземь, покачав головой.

— Утром с ней будет все в порядке. Я… Да, мне пришлось ее усыпить. Она принялась вопить и биться, когда поняла, что ее не вызволят. Сомневаюсь, что она хотя бы вспомнит большую часть поездки.

Нигель медленно кивнул, глазом не моргнув при подобном признании в использовании волшебства.

— Да, вероятно, это было оправдано. Дункан, ты не отнесешь ее к моей жене? Если только ты и, конечно, Келсон, не решили иначе. Ей будет кстати общество другой женщины, когда она пробудится. А женские покои более подходящее место для этой меарской розы, чем темница.

— Я бы сказал, не розы, а шиповника, — улыбаясь, заметил Келсон. — И предупреждаю, шипы у нее острые. Но неважно. Тетушка Мерауд — хорошее общество для нее, спору нет. Отец Дункан, вы ее туда не отнесете?

— Разумеется.

— А что до нашего второго неожиданного гостя, — продолжал Келсон, бросив взгляд на хмурого Ллюэла, когда Дункан удалился, — вам приятно будет узнать, что захватил его не кто-нибудь, а ваш сын Конал, дядюшка. Его зовут Ллюэл. Он с самого начала вел себя несколько воинственно, и думаю, его нужно тщательно охранять. Но не в подземелье. Он благородный заложник, а не преступник.

Еще несколько минут у Келсона заняли распоряжения касательно остальных пленных и обеспечения его людей и коней, после чего он вместе с Дугалом и Морганом вступил в зал. Когда все трое запили остатки жаркого из оленины подогретым элем, он с ходу отчитался наспех созванному совету о своем предприятии. Ко времени, когда все кончилось, Дугал уже клевал носом над угощением, и даже Морган сделался вялым после того, как голодные желудки наполнились, а эль убаюкал ноющие мышцы. В течение часа, наметив на следующий день собрание полного совета, Келсон отпустил двор и удалился в опочивальню. В ту ночь факелы в Ремутском замке горели допоздна, пока Нигель и прочие пытались переварить то, о чем поведал им король.

Однако на заре Келсон пробудился, еще не вполне выспавшийся, но чувствующий, что валяться дальше смысла нет. Его снедала потребность что-то делать, но делать он ничего не мог, пока Кэйтрин не ответит на его требования. Он сел у окна и некоторое время глядел, как падает снег, надеясь, что на него опять накатит дремота, но лишь стал беспокойнее. Немного погодя он окончательно оставил мысль о сне и оделся в простые серые облегающие штаны, сапоги, рубаху и верхнее платье, подбитое мехом.

Точно безмолвный призрак, он бродил по всему замку, проверил, хорошо ли устроили людей, вернувшихся с ним из Ратаркина, взглянул на своих пленников и заложников и наскоро позавтракал с Морганом, которому тоже не спалось с утра пораньше. Когда несколько часов спустя он вернулся к себе, все еще встревоженный, он застал там Дугала, также бодрого и одетого, недоумевающего, куда пропал король.

— Я не мог спать, — ответил Келсон. — Поговорил с Морганом, но это, кажется, плохо помогло. Думаю, я бы мог посетить могилу отца до того, как начнется совет. Иногда у меня от этого проясняется в голове, почти, как если бы я мог по-прежнему спросить у него совета. Пойдешь со мной?

Они выбрали самого неприметного вида лошадок, какие отыскались в королевских конюшнях, ибо Келсон не хотел, чтобы поездка стала предметом внимания. Завернувшись в плащи и низко надвинув капюшоны, как ради анонимности, так и для тепла, они проскакали полмили до собора по тихим, почти безлюдным улицам и дорожкам. Погода стояла холодная и ясная; снег еще почти везде лежал белый, неутоптанный с предыдущей ночи. У собора они спешились. Белый пар поднимался в воздух от их ноздрей, когда они шагали по крытому проходу, обходя с северной стороны монастырский участок. Келсон направился к боковой двери. Дугал ковылял за ним, ему все еще мешал ноющий синяк на бедре.

— В свое время я ненавидел это место, — признался Келсон, ведя друга по южному нефу. — Я имею в виду королевскую усыпальницу. Архиепископ Кардиель много сделал за те два года, что распоряжается в соборе, чтобы она стала более сносной. Но все же там еще немного жутковато. Я когда-нибудь раньше водил тебя туда?

— Если и да, я не помню.

— Помнил бы, если бы водил. — Келсон задержался, открывая высокие позолоченные медные ворота — ровно настолько, чтобы им с Дугалом проскользнуть внутрь. — Полагаю, она хороша, прежде всего тем, что это единственное место, где меня почти наверняка никто не побеспокоит, — продолжал он. — Таких мест всегда мало, если ты — король.

Дугал позволил себе сдержанно хмыкнуть, пока они шли прямо, сворачивали налево и спускались вниз по мраморным ступеням. Он чуть отставал, чтобы меньше болела нога. Ко времени, когда он очутился внизу, Келсон уже стоял на коленях около украшенного резьбой надгробья, склонив голову в молитве; Дугал устроился поудобнее на нижней ступеньке и прошептал молитву за душу своего отца. Дойдя до конца, он оглянулся, обратив внимание на ряды каменных саркофагов вдоль мраморной стены. Каменное изваяние над той гробницей, у которой молился Келсон, было совсем новым и мало напоминало короля Бриона, каким тот запомнился Дугалу.

— Я полагаю, именно таким он остался для большинства людей, — заметил Келсон после того, как перекрестился и встал, оглянувшись на Дугала, задержавшись одной рукой на руке изваянного короля. — Суровый Блюститель Справедливости, который хранил мир почти пятнадцать лет. — Он вздохнул и опустил взгляд к своим ногам. — Хотя я вовсе не таким люблю его себе представлять. Мой отец много смеялся, а король Брион… что же, он делал то, что должен был делать как король. У королей много меньше поводов смеяться, чем у простого люда. Это — одна из вещей, которым я научился за три года, что ношу корону.

Дугал кивнул и вновь оглядел подземный склеп не без праздного любопытства, вспоминая доброту старого короля к смущенному восьмилетнему пажу, еще не отвыкшему от куда более бесхитростных нравов в доме своего отца. Как это часто случается в таком возрасте, Дугалу не всегда удавалось совладать со своим быстро растущим телом, что привело к гибельным последствиям, когда ему впервые повелели прислуживать за главным столом. Один только король и удержался от смеха, когда новый паж споткнулся, и поднос с дымящимися фазанами и подливкой запрыгал и зашлепал вниз по ступеням королевского помоста.

Это воспоминание вызвало в мыслях старого Каулая, восседающего в своем зале в Транше и обучающего своих собственных воспитанников столь же твердо, но любяще, сколь наставляли Дугала при дворе Бриона — и юный горец заулыбался. Улыбка угасла, когда он снова поглядел на изваяние короля Бриона — ибо тот, что в Транше, был мертв лишь недавно, и годы еще не заглушили потрясения от его ухода. Дугал чувствовал, что слезы вот-вот хлынут из его глаз, несмотря на то, что каким-то образом он еще не мог поверить в смерть старого Каулая.

— Да, знаешь ли, его и должно не хватать, — тихо сказал Келсон, уловив его состояние, если не мысли. — Мне до сих пор не хватает моего отца, хотя столько прошло. И я тоже плакал, когда это случилось. А иногда поздно ночью, когда я чувствую себя особенно одиноким и обремененным заботами, я снова плачу.

Дугал постарался, как мог, удержаться от рыданий, не смея взглянуть на Келсона, из опасения излить мощным паводком несвоевременную скорбь. Вместо этого он сосредоточил взгляд на одном из факелов, пылавших на медных подставках, затем принудил себя поднять глаза к сводчатому потолку.

— Не такое уж и жуткое местечко, — выговорил он, неловко пытаясь переменить тему. — Здесь, пожалуй, даже мило.

Келсон одарил его сочувствующей улыбкой, прекрасно понимая, что происходит с его названным братом, и едва ли осуждая его.

— Здесь так стало лишь последний год или около того. Вся каменная облицовка стен — новая. — Он небрежно повел рукой в сторону ближайшей плиты полированного мрамора и двинулся к ней. Его открытая ладонь шлепнула по камню, и Дугал вздрогнул.

— За этими плитами в скале вырублены гробницы, — пояснил он. — Лишь королей и королев полагалось хоронить под такими надгробьями, как у моего отца. Прочих членов королевской семьи просто заворачивали в саван и укладывали в углубления внутри стен. По какой-то причине они не разлагались. Они просто высыхали и наконец начинали крошиться… Мне сказали, здесь дело в воздухе. Я крепко хватался за руку матери и закрывал глаза, когда в памятные дни меня приводили сюда молиться. Тот, что здесь, за стеной, пугал меня больше других — до полусмерти.

Готовый отвлечься на что угодно от своей скорби, Дугал поднялся и приблизился к доске, которой касался Келсон.

— «Dolonus Haldanus, Princeps Gwyneddis, 675–699», — прочел Дугал, немного спотыкаясь на изысканных старинных письменах. — «Filius Llarici, Rigonus Gwyneddis. Requiem in pacem». — Он с вопросом поглядел на друга. — Принц Долон… Это не его казнил родной отец?

Келсон кивнул.

— А заодно и его младшего брата. В то время считалось, будто они плетут измену.

— А на самом деле?

— Кто знает? — Келсон оглядел следующий ряд стенных надписей. — Его брат вот тут. Помню, в какой ужас меня привели два безголовых скелета. Моя няня сказала мне тогда, что их отец отрубил им головы за то, что они его не слушались.

— Нечего сказать, воспитывали тебя!

Келсон усмехнулся.

— Думаю, в тот день со мной особенно сладу не было. Прошло много лет, прежде чем я смог более здраво взглянуть на вещи. — Он задумчиво оглянулся на могилу отца. — Хотя это было не самое страшное, что я когда-либо здесь видел, — негромко продолжал он, неуверенный, стоит ли рассказывать о давнем ужасе, который может здорово пробрать еще и Дугала. — Это случилось за ночь до моей коронации…

— До моего отца докатились слухи, — вставил Дугал.

Келсон улыбнулся и вновь подошел к гробнице Бриона, опершись обеими руками о край.

— Ну, еще бы. Ладно, не стану вдаваться в подробности, которые могут показаться тебе слишком жуткими, но как ты, наверное, знаешь, Моргана не было здесь, когда умер мой отец. Он был в Кардосе.

— И вернулся за день до коронации, — подхватил Дугал.

— Правильно. Мой отец был уже неделю, как погребен, к тому времени. Об этом позаботилась моя мать: она ненавидит Моргана за то, что он Дерини. В любом случае, когда я говорил с ним и с отцом Дунканом в тот день, вскоре стало очевидно, что… короче, нам недоставало кое-чего, что окончательно утвердило бы меня на престоле, и это было погребено вместе с моим отцом.

— И тогда ты открыл гробницу?! — ахнул Дугал, в ужасе расширив глаза. — Мой отец говорил, ходили слухи о вандалах…

— За это мы не отвечаем, — парировал Келсон. — Мы думаем, что Карисса или ее подручные распускали сплетни, пытаясь опорочить Моргана и отца Дункана. Мы искали Глаз Цыгана.

Он отбросил прядь волос за правым ухом, явив ярко-красный камень.

Дугал кивнул.

— Я помню, он его носил.

— Ну да, я его без серьги никогда не видел. Но когда мы подняли вот эту крышку, — Келсон одной рукой постучал по камню, — внутри лежал не мой отец… или, если и он, выглядел он совершенно непохоже. Сперва мы подумали, что кто-то подменил тело, и мы стали обыскивать весь склеп. Я был недостаточно силен, чтобы самому сдвигать эти каменные плиты, вот ими и занялись Морган с отцом Дунканом, а я должен был заглядывать внутрь. Это… приятного было мало.

— Я… не думаю, что я понял, — еле слышно признался Дугал. — Ты хочешь сказать, что в гробу все-таки лежало тело твоего отца?

Келсон кивнул.

— Я до сих пор все еще не понимаю, но, очевидно, Карисса что-то сделала с телом путем колдовства, и это, помимо прочего, изменило его вид. Отец Дункан его расколдовал, но сказал, что… — он заколебался, а Дугал глядел ему в лицо странно и напряженно. — Он сказал, что душа отца тоже была связана каким-то заклятием… что он… был не полностью свободен. Я опять тебя напугал, да? Прости. Тебя все еще смущает, когда я так запросто говорю о магии, верно?

Дугал, кое-как откашлялся и постарался не уклоняться от взгляда Келсона, но то была правда.

— Да, — прошептал он. — Я понимаю, что бояться здесь нечего, но, полагаю, это сила привычки. А когда ты говоришь о душах, которые лишены свободы…

— Но это не обычная деринийская магия, — полушепотом произнес Келсон, положив ладонь на плечо Дугалу. — Это черная магия, и у тебя есть все причины ее бояться, как и у меня. Но то, что делаю я, то, что делают Морган и отец Дункан — оно от Света. Я знаю, в этом нет зла. Разве я поставил бы под угрозу свою душу? Или твою? Если бы считал, что это зло?

— Нет. Если бы ты знал. А что, если ты ошибаешься?

— А разве мой отец ошибался? — спросил Келсон. — Ты его знал, Дугал. Был ли Брион скверным человеком?

— Нет.

— А Морган? А отец Дункан?

— Не думаю.

— Хорошо, а епископ Арилан?

— Арилан? Разве он Дерини?

У Дугала даже отвисла челюсть, Келсон медленно кивнул.

— Да, он Дерини. И ты — один из менее чем дюжины, которые это знают, — ответил он. — Мне говорили, что он происходит из очень-очень древнего деринийского рода, давно таившегося… вероятно, он знает о магии больше, чем Морган, отец Дункан и я, вместе взятые. Я трепещу перед ним, но знаю, что в нем нет зла. А Лорис — самое зло, хотя он даже не Дерини.

— Я… на этот счет я не стану с тобой спорить, — пробормотал Дугал. — Так и есть… — Он провел рукой по глазам, тщетно пытаясь избавиться от нарастающего мельтешения перед глазами и подозревая, что низложенный архиепископ причинил ему куда больший ущерб, чем он думал прежде. — Прости. Боюсь, я не очень ясно говорю.

— Не нужно извиняться, — ответил Келсон. — Ты уйму всего передумал за последнюю неделю, а при этом еще окончательно не поправился. Мне бы следовало попросить Моргана и Дункана на тебя взглянуть, а не тащить тебя сюда.

На смену нарастающей подавленности в один миг хлынула дремучая жуть, и Дугал с тревогой взглянул на Келсона.

— То есть, чтобы они лечили меня?

— Да.

— Но… — Он болезненно сглотнул комок. — Келсон, я… я не уверен, что уже готов к этому.

— Из-за того, что случилось в Транше?

— Да, — признался горец. Он потер глаза обеими ладонями. — Боже, у меня дергает в голову. Я не могу думать.

— Вот почему я хотел бы, чтобы они на тебя взглянули, — заметил Келсон. — Они бы могли исцелить тебя, не трогая щитов, знаешь ли. И возможно, ты бы почувствовал вообще что-то иное, чем тогда со мной.

— Может быть. Однако сейчас… Думаю, я предпочел бы, чтобы совершила свое природа, если ты не против. Я выкарабкаюсь.

— Если тебе так хочется. Хотя они могут попросить тебя и сами. Я еще не рассказывал Дункану о Транше, но Морган может спросить. Он знает.

Дугал посмотрел на свои тесно сжатые кулаки и с трудом расслабил их, сделав глубокий вдох.

— Ну, тогда я подожду, пока они что-нибудь не скажут. Но только я не могу… сам их спросить, Келсон. И не хочу, чтобы ты с ними говорил. Может быть… я не испугаюсь, если они заговорят об этом первыми. — Он содрогнулся и снова потер виски. — Увы, от твоих прощупываний куда больнее, чем все, что у меня когда-либо случалось с головой… Хотя, я не против, чтобы мне долечили ребра, это наверняка. Мне уже несколько дней как следует вдохнуть без боли не удается. А езда верхом мало улучшила положение.

— Значит, лучше тебе как следует отдохнуть, — сказал король тоном, в котором не слышалось разочарования. — В любом случае, скоро совет, и я не прочь перекусить, прежде чем мы приступим к говорильне.

— Что-что, а такое предложение мне более чем по душе, — ответил горец с улыбкой.

Их шпоры забренчали о полированный мрамор ступеней, пока они поднимались в собор, ворота из позолоченной меди громко проскрипели, когда Келсон плотно прикрыл их снаружи.

— Надо попросить ризничего смазать их, — обронил он, стараясь не особенно повышать голос, пока они двигались вдоль трансепта, направляясь к среднему нефу. — Напомни мне как-нибудь, чтобы я рассказал тебе о том, какую долю он внес в смятение в ночь перед моей коронацией. Эх, жаль тебя тогда не было… Такой день!

Дугал тревожно ответил на сияющую улыбку друга.

— Отец рассказывал мне немного о том, что видел. Он говорил, что ты бился на каком-то магическом поединке, прямо здесь, в соборе.

Келсон обвел широким жестом перекрестье трансепта, пытаясь рассеять тяжелое чувство, связанное с тем событием, и одновременно все еще неся в себе его чудо.

— Прямо здесь, у алтарных ступеней, — ответил он. — Хотя, что действительно меня спасло, это одна из печатей в полу. Без нее я бы просто не догадался, что делать. — Он подвел Дугала почти что к центру трансепта и снял правую перчатку, преклоняя колена.

— Все вот это — печати и символы разных святых, покровителей собора, — объяснил он, обводя кончиками пальцев весь круг мозаичных изображений под крестом. — Среди того, что я унаследовал от отца, как будущий король — дар взывать к Знаку Защитника. Мы предположили, и не без причины, что мой Знак Защитника — это печатка на моргановом перстне, поскольку он с самого начала готов был биться за меня. — Он благоговейно провел пальцами по полустертому изображению близ его колен. — Хотя это был не он, а другой: печать Святого Камбера.

— Того деринийского еретика и святого?

— Его имя не появляется на ней, но все-таки я понял, что это оно — и не спрашивай, каким образом. Возможно, способность распознать истинный символ, когда настанет час — это из области знаний, которые перешли ко мне от моего отца. Вот стоит кто-то в плаще и капюшоне, и держит корону: видишь? Ибо Святой Камбер вернул корону Гвиннеда Халдейнам. А в этот узор вплетены буквы из его имени, и если знать, как смотреть, можно их разобрать: К-М-Б-Р. Может быть, как раз хитрость, с которой это спрятано, и спасла печать от уничтожения, когда культ Камбера искоренялся два столетия назад.

Дугал рассеянно кивнул, упираясь костяшками пальцев в пол и воззрившись на завитки цветной мозаики, и его глаза проследили на печати буквы: Sanctus Camberus, благодаря Келсону, показывавшему кончиком пальца, куда смотреть.

— Значит, ты не веришь, что Святой Камбер был исчадьем ада? — наконец спросил он.

Келсон покачал головой и встал, протягивая Дугалу руку.

— Ничуть. И не хочу показаться легковерным, но либо Святой Камбер, либо какой-то его нынешний последователь, который желает, чтобы мы думали, будто он Святой Камбер, пришел нам на помощь, и не один раз. Моргану и Дункану, а также мне. Думаю, что я попробую когда-нибудь восстановить его почитание, — задумчиво добавил он. — Многие не согласились бы, но я считаю, что он был и великим человеком, и могущественным святым. Я хотел бы узнать о нем побольше. Каким он был в действительности? Да и хорошо бы пуститься в странствие, дабы отыскать какие-нибудь его реликвии, и выстроить для них подобающее святилище. Он этого заслуживает.

— Подозреваю, что Церковь стала бы возражать, — промолвил Дугал.

— Подозреваю, что ты прав, — произнес голос у них за спиной, — если судить о церкви по ее наиболее твердолобым иерархам. При таком подходе Церковь возражает против множества начинаний куда менее противоречивого характера. Я лично могу за это ручаться.

— Отец Дункан! — воскликнул Келсон, когда оба они развернулись и увидели стоящего позади них отца Дункана с грудой рукописных свитков под мышкой. — Ох, надо же, я вовсе не хотел, чтобы вы услышали все, что касается Камбера. Вероятно, глупо об этом даже думать.

— Не глупо, мой повелитель, — кротко сказал Дункан. — Ни одно искреннее деяние благочестия и веры не может быть глупым. Это не означает, что твои мечты непременно осуществимы, — добавил он. — В любом случае, не сейчас. Но кто знает, что нам сулит будущее? В конце концов, кто бы подумал, что епископы одобрят назначение известного Дерини в их ряды?

Келсон оглядел трансепт, чтобы удостовериться, что никого, кроме них, нет в пределах слышимости, слегка обеспокоенный, что Дункану удалось подобраться к ним незамеченным.

— Тссс, — прошипел он едва слышно. — Епископы много чего знают, но не все и каждый. Не следует делать все сложнее, чем оно есть.

Дункан поднял бровь.

— Я то, что я есть, государь, как и все мы. В отрицании немного пользы.

— А кто же тогда я? — прошептал Дугал, обращая угасшие, полные страха глаза на Келсона. — Давай, Келсон, спроси его! Он прав. Мне нужно знать. Иначе я не смогу как следует служить тебе, пока все не пойму.

Келсон воззрился на Дункана и обнаружил, что священник-Дерини неправдоподобно спокоен, тих и поглядывает то на него, то на Дугала со жгучим вопросом в голубых глазах.

— У Дугала есть щиты, — проговорил Келсон, одновременно касаясь кончиками пальцев ладоней Дункана и передавая кратко общее впечатление о том, что пережили тогда они с Дугалом. — Я сказал о них Аларику до отъезда, но не было времени сказать тебе. Теперь его нужно долечить, но я немного боюсь, если кто-либо из вас попытается заняться этим в одиночку. Я подозреваю, вам понадобится обойти щиты, а это — дело хитрое. Он закрылся от жуткой боли, когда я пробовал прочесть его мысли в Транше.

Глаза Дункана не выдали никаких чувств, пока он вбирал слова и мысли Келсона; но когда король договорил, Дункан медленно перевел глаза на Дугала, насторожившегося и слегка призадумавшегося.

— Щиты, говоришь? Щиты, которые даже ты, Келсон, не смог пробить?

Король покачал головой.

— Я не хочу сделать ему еще больнее, чем тогда, грубо ломясь вперед. Я знаю, что и как делать, но у вас с Алариком куда больше опыта. Если необходимо, думаю, можно привлечь… еще чью-то мудрость, — добавил он, подумав об Арилане и заметив, что та же мысль посетила и Дункана, хотя внезапно ему захотелось, чтобы Дункан не знал, что он проговорился Дугалу.

— Нет, — мягко заметил Дункан, — я предпочел бы больше никого не впутывать, если мы можем справиться сами. — Он опять переключил внимание на Дугала, переложив свою гору свитков, чтобы освободилась одна рука. — Ты не против, если я тебя слегка прощупаю, Дугал? — спросил он, как бы между прочим потянув руку ко лбу мальчика, прежде чем тот успел отпрянуть. — Я тут же прекращу, если тебе станет плохо.

Коснувшись Дугала, он осторожно попробовал установить ментальный контакт, но немедленно отпрянул, как только сомкнулись мощные щиты, и мальчик испуганно заморгал.

— Больно было? — спросил Дункан, не убирая ладонь. Дугал осторожно качнул головой, слишком изумленный, чтобы даже подумать об отступлении.

— Нет, не больно. Нет. Просто я что-то почувствовал.

— Ну, можно вообразить, каково тебе было — с такими щитами. — Дункан снова осторожно коснулся его мыслей. — А это чувствуешь?

На лице Дугала возникло странное выражение.

— Не то чтобы чувствую. Это вообще не телесное ощущение. Похоже… ну, как бы на зуд в голове.

— Прекратить?

Дугал кашлянул.

— Ну, по-настоящему-то не болит. И не то, чтобы даже неприятно, просто…

— Давайте я помогу, — сказал Келсон, положив руку рядом с дункановой и попытавшись подсоединиться.

Но при первом же его телесном прикосновении Дугал раскрыл рот и отпрянул, стиснув ладонями виски и скорчившись от боли. Келсон и Дункан немедленно отпустили его, и при этом Дункан уронил на пол свои свитки, помогая Келсону поддержать его дрожащего названного брата. Дугал хватал ртом воздух, но позволил священнику усадить себя на корточки и зажать свою голову между колен, стараясь не задеть его больные ребра и не тронуть синяк на бедре. В голове у него опять болезненно подрагивало.

— Точь-в-точь как тогда в Транше, — пробормотал Келсон, предоставив священнику заботу о Дугале, а сам между тем стал неловко собирать упавшие свитки. — Это случилось не сразу же, но с тех пор только так и было. Хотел бы я знать, почему у тебя по-другому.

Дункан пожал плечами, осторожно разминая шею Дугала, и опять прикоснулся к нему мыслями.

— Не знаю. Но он все еще за щитами. И чем сильнее я напираю, тем они крепче.

— Но мне совсем не больно, когда это делаешь ты, — пролепетал горец.

— И будь я проклят, если понимаю, почему, — откликнулся священник, помогая мальчику встать. — Признаюсь, мне это не по силам. Нам скоро нужно идти на совет. Но почему бы, когда все кончится, не уединиться где-нибудь с Алариком и не добраться до сути? Я просто жажду посмотреть, Дугал, отзовешься ли ты на него так же, как на меня. Хотя, предупреждаю, с тем же успехом ты можешь отозваться на него, как на Келсона.

Дугал поморщился, но храбро последовал за ними, когда они двинулись обратно по главному нефу.

— Только предупредите, прежде чем кто-то еще меня коснется, отче. Если Морган…

Но у него не хватило времени завершить эту мысль. Как только все трое достигли притвора, накидывая капюшоны для защиты от снега, сыпавшегося за наружной дверью, Морган собственной персоной явился из узкого дверного проема в сопровождении встревоженного Нигеля. Он поприветствовал всех троих хмурой рассеянной улыбкой и небрежно поклонился Келсону, вытаскивая из-под рубахи какое-то письмо. Нигель стряхнул снег с плеч и потопал ногами, между тем как Морган вручил письмо королю.

— Прибыло около часа назад, мой повелитель, — сказал Морган, окидывая взглядом притвор и дав мимоходом знак Нигелю поплотнее закрыть за ними дверь. — Мне не очень легко было понять, куда вы подевались. Это ответ из Ратаркина, хотя, боюсь, не тот ответ, какого пожелал бы любой из нас.

Пергамент был тяжелым, с висящими на шнурах печатями, темным, покрытым мелким почерком кого-то, кто любил вставлять перо в широкий держатель. Келсон пробежал глазами по первым нескольким строкам, где содержались титулы, положенные и самовольно принятые. Суть послания излагалась лишь в нескольких сжатых фразах:

«…что Мы не намереваемся сдаваться; и далее, что если Вы немедленно не заявите о Вашем согласии вернуть Наших сына и дочь, епископ Генри Истелин за это поплатится. В доказательство Нашей решимости, Мы посылаем Вам это кольцо…»

Послание было подписано Кэйтрин и Сикардом, как соправителями Меары, и удостоверено принцем Ителом, архиепископом Лорисом и другими епископами, знакомыми и незнакомыми — всего восемью.

— Не могу сказать, что для меня это неожиданность, — заметил Келсон, изучая письмо во второй раз, — хотя никак не ожидал, что Лорису за столь короткое время удастся заполучить столько сторонников. Должно быть, он уже несколько лет как подкапывался под нас… все время, что был в заключении. Здесь имен почти достаточно, чтобы создать их собственный синод, как в прошлый раз. Думаешь, он так и сделает, Дункан?

— Я бы счел это почти неизбежным, государь, — отозвался священник, заглядывая через его плечо.

— Боюсь, что это еще не все, — и Морган вынул из-за пазухи крохотный деревянный ящичек. — Это было при письме. И, похоже, положение у нас скоро будет незавидное.

— Оно давно незавидное, — заметил король, беря ящичек, поворачивая его и возясь с задвижкой. — Хотя не возьму в толк, что способна придумать Кэйтрин, чтобы заставить меня договориться о скорейшем обмене Сиданы и Ллюэла на Истелина.

— Полагаю, за это дополнение мы должны благодарить Лориса, — спокойно заявил Морган, пока юный король открывал ящичек. Во всяком случае, записка его. А прочее — боюсь — Истелина. И больше, нежели просто кольцо.

У Келсона округлились глаза, и он так испуганно отпрянул, что чуть не выронил шкатулку.

— Иисусе Милосердный! — ахнул он, и взгляд его метнулся к остальным, как если бы он искал опровержения того, что увидел сам. — Посмотрите, что они сделали!

Там, внутри сверточка густо исписанного пергамента, лежало епископское кольцо Истелина, надетое на отрубленный палец.

— И Лорис угрожает прислать новые и более существенные кусочки нашего друга епископа, если ты не станешь сговорчивее, — тихо сказал Морган.

Глава XIV Сила наша да будет законом правды; ибо бессилие оказывается бесполезным.[15]

— Я уже начал подозревать, что у Лориса нет совести, но и представить себе не мог, что он настолько готов ни перед чем не останавливаться, — сказал архиепископ Браден немного погодя, когда король представил совету ультиматум Кэйтрин с грозным постскриптумом Лориса. — И, разумеется, не думал, что госпожа Кэйтрин станет соучаствовать в таком деянии.

— Вы недооцениваете желание этой дамы стать королевой, мой господин, — проворчал Эван.

Кардиель хмуро кивнул.

— Его светлость прав, мой господин. Не следует нам и забывать, насколько умеет Лорис добиваться своего, если ему это нужно. Видит Бог, он почти одурачил многих из нас два года назад. И, несомненно, одурачил многих епископов, которые присоединились к нему на это раз в Ратаркине.

— Как раз сейчас меня заботит участь епископа, который к нему не присоединился, — сказал Келсон, — и палец которого лежит в этом ящичке.

Его резкий взмах рукой в сторону ящичка, придавившего угол дерзкого письма, вновь пробудил гнев, который охватил их всех при первом сообщении о злодействе.

— К несчастью, боюсь, что это лишь начало того, что Лорис приготовил для Истелина, — продолжал Келсон после некоторого выжидания. — Как бы то ни было, я не могу согласиться на меарские условия. И не могу пожертвовать моим королевством ради спасения одного человека, как бы ни был он дорог любому из нас. Как мой совет, вы должны знать это с самого начала.

Собрался еще не весь совет: несколько важных членов совета еще не прибыли из своих имений, дабы присутствовать на общеобязательном Рождественском Королевском Приеме. А относились они к лучшим умам Гвиннеда. Несколько из этих умов были для Келсона в буквальном смысле открытой книгой, касательно же настроения других он мог лишь строить догадки, не прибегая к неправомерному использованию своей мощи.

Морган, разумеется, был ему ясен — по крайней мере, что он испытывает по этому поводу. Сидя, как обычно, по правую руку от короля, он был легко досягаем — как телесно, так и ментально. Аларик выплеснул всю свою ярость при первом ознакомлении с письмом и ящичком, так что теперь осталась лишь холодная целеустремленность: его давний противник не одержит окончательной победы.

Следующее кресло занимал Дункан, здесь когда-то сидели его отец и брат, как герцог Кассан и граф Кирни; далее шел Эван, старший из трех нецарственных герцогов Гвиннеда. Келсон чувствовал напряжение Дункана, — как итог их опыта с Дугалом и следствие тревоги за Истелина; что до Эвана, то тут не нужно быть Дерини: он и сам выскажет все, что думает, и стесняться не станет.

За Эваном сидели епископы Арилан и Хью де Берри. Дерини Арилан, которого Келсон не мог бы раскусить, даже если бы посмел попытаться, и собранный верный Хью, трогательно-человечный. Арилан оставил место в совете, дабы принять Дхасский престол, а Хью и вовсе никогда не состоял в совете. Но Хью служил секретарем у покойного коллеги Лориса, Патрика Корригана, что означало: он знает Лориса не хуже любого из присутствующих.

Дугал тоже знал Лориса: не столь основательно, но явно неплохо успел узнать, и он также знаком теперь с Меарской королевской семьей, в отличие от остальных присутствующих. Он также не являлся членом совета, хотя Келсон помышлял ввести его после того, как Дугал будет торжественно провозглашен графом Траншийским. Теперь, когда они вновь встретились, король желал никуда не отпускать от себя побратима, особенно из-за этих неожиданных и загадочных щитов. Недавнее их исследование, равно как и разбереженные раны привели к тому, что юный горец чувствовал себя неважно, но он и теперь был подле короля и, погруженный в свои мысли, угнездился на табурете между Келсоном и архиепископом Браденом.

С другой стороны от Брадена сидел архиепископ Кардиель, а за ними — Джодрелл и Сигер де Трегерн, все четверо появились в совете после восшествия на престол Келсона. Нигель занимал кресло на противоположном конце стола, как вероятный наследник престола, а справа от него на правах наблюдателя сидел Конал.

— Никто не оспаривает ваше мнение, государь, — спокойно заметил Браден, когда их начало тяготить затянувшееся молчание. — И менее всего его оспорил бы Истелин. В соответствии с тем, что нам рассказал юный Дугал, Истелин полностью смирился с последствиями своей верности долгу. — Он вздохнул. — Боюсь, что мы не можем сделать ничего, разве что вознести молитвы о его вызволении.

— Молитвы не избавят от мучений, которые замыслил для него Лорис, — пробормотал Арилан еле слышно. — Если бы я мог ударом кинжала спасти его от злобы Лориса, я бы на это пошел.

Открытое приятие Ариланом coup de grace, который Церковь запрещала как убийство, повергло в ужас Брадена и Хью, сравнительно недавно покинувших кров монастыря и академии. Но такая последняя услуга была признанной, пусть и через силу, оказываемой в обычной жизни на поле боя — проявлением милосердия к другу или врагу, когда лишь бессмысленные страдания оказывались между человеком и смертью. Помимо двух епископов, лишь Конал еще не был запятнан в этом отношении. Даже Дугал не избежал сурового посвящения. Большей частью его опыт сводился к приканчиванию больных или раненых животных, которых невозможно было исцелить. Но однажды случилось, что один из людей его клана разбился при падении с приречной скалы, и поблизости не оказалось никого другого, кто бы взял на себя ответственность. Несчастный уже не мог разговаривать, когда юноша добрался до него, в истерзанном теле едва ли осталась одна целая кость, но полные страдания глаза молили об избавлении, и мучения кончились, когда Дугал вонзил кинжал в пульсирующее горло. А ему едва стукнуло тринадцать.

Когда Нигель откашлялся и подался вперед на сиденье, Дугал стряхнул с себя воспоминание и подавил дрожь, радуясь, что не им принимать решение насчет бедолаги Истелина. Он знал: никто не осуждает его за то, что не привез епископа с собой из Ратаркина, и тем не менее, он немало из-за этого терзался. Епископ проявил себя как храбрый малый и настоящий друг за то короткое время, что Дугал знал его, хотя они и разошлись во мнениях о пределах дозволенного.

— Мы не принесем пользы ни Истелину, ни себе, если будем и дальше переливать из пустого в порожнее, — спокойно сказал Нигель, нарушив неловкое молчание. — Никто не скорбит о его участи больше меня, ибо он был добрым другом, равно как и истинным духовным пастырем, но думаю, мы должны перейти к более практическим вопросам. — Он в упор поглядел на Келсона. — Государь, Лорис может сейчас казаться более страшной угрозой, но его значение напрямую определяется влиянием и поддержкой госпожи Кэйтрин. Сокруши ее, тогда и ему не устоять.

Келсон наклонил голову, насмешливо соглашаясь.

— Я бы с удовольствием проучил обоих, дядюшка. Увы, боюсь, любое значительное предприятие против них придется отложить до весны.

— Хвала Небесам за столь мудрое суждение, — вздохнул Эван. — А я-то думал, он, чего доброго, вновь сорвется и поскачет в Меару нынче же ночью!

— При такой погоде? — оторопело спросил Браден.

Морган, почуяв неодобрение под внешней грубоватостью Эвана, метнул на Келсона предостерегающий взгляд.

— Думаю, его величество вполне осознает положение, Эван, — непринужденно произнес он. — В любом случае, будь даже погода отменной, мы уже не сможем нагрянуть внезапно. Наш первый набег на Меару не встретил отпора, так как никто не ожидал, что мы дерзнем заявиться в канун зимних бурь. Но ко второй встрече они подготовятся.

— Да, военного удара они будут ждать, — парировал Нигель. — Однако я подумываю об ударе, который не потребует никаких военных действий. И средства его нанесения уже в ваших руках, государь.

Келсон с непроницаемым лицом выпрямился в кресле и опустил глаза, ведя пальцем вдоль резьбы на подлокотнике. Он догадывался, о чем сейчас услышит. А он-то надеялся избежать чего-либо подобного.

— Если вы намекаете на наших заложников, дядя, то я не воюю с женщинами и детьми.

— Я вас об этом и не прошу, — ответил Нигель. — Однако я бы вам напомнил, что не все войны выигрываются на поле боя.

Прежде чем Келсон смог подобрать слова для ответа, бородатое лицо Эвана засветилось лукавством.

— Он намекает на брачную постель, парень. Самый подходящий способ провести зиму! Я уже говорил, тебе пора жениться. И разве это не ужаснет ее матушку?

— Эван, довольно!

Укор Келсона заставил старого герцога умолкнуть, но не прогнал ухмылку с его физиономии и не потушил блеск в глазах. Нигель изучал своего царственного племянника со смесью сострадания и решимости, предложение нравилось ему не больше, чем Келсону. Слева от Келсона Браден был в сомнении, а Кардиель задумчив. Когда Браден прокашлялся, все взгляды немедленно устремились на него.

— Государь, представляется так, что их светлости сочли уместным предложить вам брак с госпожой Сиданой, — тихо промолвил он.

— С принцессой Сиданой, как сказали бы меарцы, ваше преосвященство, — поправил его Нигель, — и наследницей того, что они считают законной королевской династией.

— Но это отнюдь не законная династия, — подчеркнул Келсон, — а будь далее так, перед Сиданой — мать и два брата.

— Мать уже немолода, — возразил Нигель. — Если далее она ускользнет от возмездия, время работает на нас. Нетрудно будет дождаться своего часа. Из двух братьев один уже у нас в руках, а другой рано или поздно будет схвачен или убит в бою. Устрани обоих и женись на Сидане — не обязательно в таком порядке, и меарское наследие станет бесспорно законным в поколении ваших детей, как следовало бы сделать еще во времена вашего прадедушки.

Судя по оживлению, которое последовало, быстро стало очевидно, что подобная мысль уже приходила в голову хотя бы некоторым из них, вероятно, с момента, когда Сидана въехала в городские ворота на руках у Моргана. Келсон больше слушал первые несколько минут, нет-нет да обмениваясь тревожными взглядами с Морганом, Дугалом или Дунканом, но когда он наконец воздел руки, призывая к молчанию, он закрыл свои подлинные чувства стеной, за которую было не проникнуть далее Моргану.

— Есть известный смысл в том, что предложил мой дядя, господа, — сдержанно начал король. — Я сразу же поставлю вас в известность, что отнюдь не впервые означенная особа предлагается как возможная королевская невеста. Когда я был в Транше несколько недель назад, покойный отец лорда Дугала также превозносил эту особу как отменную невесту — не как дядюшка, желающий повыгодней пристроить племянницу, но как верный вассал, предлагающий возможный способ умерить накал страстей, который нарастает вдоль меарской границы последние несколько лет.

— Старый Каулай предложил тебе ее руку, а ты нам не сказал? — выпалил Эван, и глаза заполыхали над его буйной бородой. — Ах, старый лис!

— Он не предлагал мне ее руку, Эван! — отрезал король, испустив раздосадованный вздох. — Он не был в состоянии что-либо мне предложить. Он просто указал на явные преимущества такого брака. В то время Сидана все еще была в Меаре.

— А как теперь, когда она в Гвиннеде? — спросил Нигель.

Келсон на миг закрыл глаза и набрал побольше воздуху в легкие, затем медленно выдохнул.

— Откровенно говоря, эта мысль повергает меня в ужас. Я даже не знаю девушку. Но я, в первую очередь, король, и лишь во вторую — мужчина. Если такой союз разрядит обстановку вдоль границы и поможет обеспечить мир, то я плохо сдержал бы свою коронационную клятву, если бы не поддержал предложение от всего сердца.

— Возможно, оно дельное, государь, — задумчиво произнес Джодрелл. — Я знаю меарцев. Мои дозоры постоянно ездят туда-сюда через границу. Сыновья Кэйтрин или сыновья Сиданы — для большинства в этом никакой разницы. Они посылали сыновей, мужей и братьев на войну с Гвиннедом в течение более сотни лет.

— Я сомневаюсь, что брак с Сиданой это прекратит, — вмешался Сигер де Трегерн. — Если только Кэйтрин не сдастся к Рождеству, что, как я думаю, весьма маловероятно, учитывая вот это, — и он коротко указал рукой на письмо и ящичек, — весной непременно будет война. По крайней мере, если мы не захватим Кэйтрин и Итела.

Епископ Хью, до сих пор молчавший, подался вперед и поднял руку, требуя внимания.

— Государь, простите, если я выскажусь, пока до меня не дошло, но нельзя ли использовать брак с Сиданой в переговорах по достижению прочного мира? А вдруг Кэйтрин согласится отречься от своих требований, если уверить ее, что ее дочь станет королевой объединенных Меары и Гвиннеда?

Дугал покачал головой.

— Это невозможно, ваше преосвященство. А если и согласится она, то Ител — ни в какую. Он полон замыслов, которые осуществит, когда получит корону. Ллюэл немного получше, и он хотя бы у нас в руках.

— Этот малый прав, государь, — согласился Джодрелл. — Брак с Сиданой может обеспечить окончательное разрешение дела, но мы все еще должны получить Кэйтрин и Итела. И любых других меарских наследников, пока идут раздоры, прежде чем это потеряет смысл. Особенно важен Джедаил. Приверженцы Кэйтрин могут перекинуться к Сидане, если убедить прочих наследников отступиться.

— Мы потолкуем с Джедаилом, сударь, — уверенно заявил Арилан. — Не нужно беспокоиться об изменнике — служителе церкви. Хотя и у брака есть преимущества. Государь, из того, что было сказано, я заключил, что вы желаете вступить в подобный союз. Это верное заключение?

Келсон передернул плечами и сделал жалкую попытку казаться равнодушным.

— Если я должен. Однако очень многое зависит от девушки. Она может отказаться за меня пойти.

Эван фыркнул.

— Она поступит, как ей велят, если понимает, что ей на благо.

— А если нет? — спросил Келсон.

Джодрелл пожал плечами.

— Она ваша заложница, государь. Если вы чего-то желаете, думаю, вряд ли ей особенно придется выбирать.

— О? Но если я поволоку ее к алтарю вопреки ее воле, как же тогда со святостью брачных обетов? — отрезал Келсон. — Что вы скажете, архиепископ?

Браден поежился под испытующим королевским взглядом, Арилан покачал головой.

— От невесты не требуется пылкого желания, государь, достаточно и разумной уступки. А если предложение сделано… с подобающей деликатностью, — он со значением выгнул бровь в сторону короля. — Думаю, она упрямиться не станет.

Его взгляд, брошенный на Келсона, напоминал об огромных возможностях короля-Дерини убеждать, даже не прибегая к прочим его магическим дарованиям.

Келсон в один миг прочел послание, ощутив досаду, и по мгновенной вспышке негодования понял, что и Морган его уловил.

С ледяной улыбкой Келсон откинулся на спинку своего кресла и позволил себе обреченный вздох.

— Я понял, к чему вы клоните, епископ, — спокойно изрек он, пытаясь выкинуть из головы искушение, на которое только что намекнул Арилан. — Однако если потребуется ее добиваться, я сделаю это по-своему. Ради блага моего королевства я даже готов заставить ее, если потребуется. Уверен, можно отыскать священника, который не стал бы слушать ее крики, — сухо добавил он. — Но если мир можно обеспечить каким-то другим способом, без потерь многих жизней, то я бы предпочел не жениться теперь. Время у нас еще есть.

— А у Истелина есть время? — вопросил Браден. — Как вы намерены ответить на это?

И раздраженно указал на ящичек через стол от себя и Келсона. Король в отчаянии ударил ладонью по столу.

— Ясное дело, я не могу на это ответить, архиепископ! Я уже сказал, что ничем не могу помочь Истелину! Я повторю наше требование, чтобы Кэйтрин и ее сын покорились мне к Рождеству.

— А если не покорятся?

Келсон тяжко вздохнул, и его мгновенный гнев испарился.

— Если не покорятся, то я возьму принцессу Сидану в жены на Крещение и кину клич о весеннем походе.

— Увы, боюсь, для Истелина это может быть равносильно гибели, — сказал Кардиель, когда вокруг зашумели разговоры.

— Мы должны считать Истелина уже мертвым, господа, — тихо сказал Морган. — А если он умрет, его смерть должна к чему-то привести. Знаю, он поддержал бы желание короля разрешить дело, насколько возможно, без крови, но, если потребуется, весной его убийц покарает меч.

— Отлично, — ответил Браден. — Я вижу, здесь нет смысла спорить. К счастью, Церковь располагает оружием, иным, нежели меч, дабы покарать Лориса и его самозванную королеву. И чтобы его применить, нет надобности ждать до весны.

Браден обвел своих собратьев-епископов суровым взглядом, и Келсон понял, что сейчас последует.

— Я предлагаю предать их всех анафеме, — продолжал Браден. — Нужно формально лишить Лориса его звания и священства — а это следовало сделать еще два года назад, — нужно приостановить полномочия епископов, которые приняли его сторону, а также отлучить от церкви многих и многих, включая и меарское семейство.

Другие епископы важно кивнули, переговариваясь меж собой; но у Келсона под ложечкой заныло медленно и тоскливо, хотя он наполовину ожидал, что кто-нибудь выскажет такое предложение. В свое время Келсон сам оказался отлучен, пусть лишь вследствие злобы Лориса, и мог испытывать только жалость к тем, на кого обрушится сходная участь. Он взглянул на Моргана и Дункана, которым при отлучении пришлось куда хуже, чем ему, и уловил внутреннее содрогание при одном упоминании об этом. Но требовалось на это пойти. Отлучение — это язык, который Лорис понимает, хотя это здорово разъярит его.

— Я согласен, — спокойно заявил Кардиель. — Он долго вынуждал нас к этому. Может, вы также рекомендуете общий интердикт Меары, ваше преосвященство?

Все в зале шумно ахнули: интердикт лишил бы каждого в Меаре всех таинств и утешения Церкви, далее невиновных. Браден покачал головой.

— Я бы не возлагал такое бремя на весь народ Меары на этот раз. Хотя подобное может оказаться необходимым в будущем, если отлучение зачинщиков не поставит их на колени. Нет, того, что я перечислил, пока достаточно, как я думаю. Если только у вас нет веских возражений, государь.

Келсон наклонил голову.

— Я не считаю себя вправе оказывать давление на моих епископов, ваше преосвященство, — промолвил он. — Если вы считаете какие-либо меры оправданными, да будет так.

— Тогда, нужно сделать это как можно скорее, — решительно заметил Браден. — Думаю, нынче же после вечерни, дабы наш ответ дошел до Лориса и госпожи Кэйтрин вместе с ответом его величества.

Кардиель кивнул.

— Требуемые грамоты можно составить к ночи. Мои монахи вам помогут. Государь, мы сочли бы особой милостью, если бы вы и прочие государственные мужи обеспечили нам поддержку своим присутствием.

— Мы явимся, — пообещал Келсон.

Браден кивнул с облегчением.

— Благодарю вас, государь. Я бы не отказался от вашей поддержки и в более приятном деле. У меня не было возможности посоветоваться с моим собратом Кардиелем, но я уверен, он согласится с тем, что я хотел бы предложить.

И когда он отыскал взглядом Дункана по ту сторону стола, его намерения стали всем ясны.

— Отец Мак-Лайн, вы знаете, что я полностью согласился с вашим желанием отложить ваше посвящение до весны, чтобы вы могли лучше подготовиться к исполнению более значительных обязанностей, но наши изменившиеся обстоятельства таковы, что я чувствую: вы нужны нам как епископ сейчас. Кроме того, утверждение решения епископов, избравших вас, поднимет их авторитет и укрепит нашу позицию касательно устремлений Лориса. Не согласитесь ли вы принять посвящение немедленно? Или как только это можно будет должным образом устроить?

Кардиель знаком выразил согласие, и тогда Арилан и Хью также с ожиданием обратили взоры на Дункана, а Келсон позволил себе немного расслабиться. Это-то он мог поддержать без внутренних мучений. Он чувствовал также и поддержку Моргана, когда обращал свой проницательный взгляд на Дункана. Священник-Дерини сложил перед собой на столешнице руки и со смирением вздохнул, прежде чем взглянуть на своего покровителя.

— Я соглашусь, ваше преосвященство, но я попросил бы вас об одном одолжении: я бы хотел, чтобы мне вручили кольцо епископа Истелина. — Он оглядел их всех в поисках понимания. — Это бы очень много значило для меня. Возможно, мы не в силах спасти его бренное тело, но я хотел бы, по меньшей мере, отдать должное его отваге и твердости духа.

— Неплохо сказано, — пробормотал Келсон, а Браден с Кардиелем обменялись одобряющими взглядами.

— Ваша просьба будет исполнена, — сказал Браден. — Стало быть, мы назначаем ваше рукоположение через три дня. А пока что, государь, с вашего дозволения, думаю, мы все должны удалиться, чтобы подготовить наш ответ Лорису и его сообщникам.

Ответ епископов получил воплощение позднее в тот же вечер. Келсону не доставило удовольствия при этом присутствовать, но он явился, как и обещал. Преклонив колена в первом ряду у южных скамей, с Дугалом и Морганом по обе стороны от себя и остальным своим советом позади, он слушал, как Браден выводит первое песнопение, на которое откликается хор монахов, священников и епископов вокруг него. Среди них стоял и Дункан.

— In nomine Patris et Filii, et Spiritus Sancti…

— Amen.

Собор был погружен во тьму, если не считать свечей в руках у духовенства и багрового сияния Неугасимой лампады над алтарем позади них. Сквозняк проносился по главному нефу и по хорам, отчего пляшущие огоньки бросали судорожные тени на одеяния, колонны и ряды скамей. Браден стоял рядом с Кардиелем на самой нижней алтарной ступени, оба — в черных ризах и митрах, и каждый — со свечой. Длинный пергаментный свиток ниспадал из рук Брадена, увешанный понизу тяжелыми печатями.

— Мои властители и братья, выполняя свой суровый долг, я произнесу следующий приговор, под которым вы все подписались, — начал он. — «Да будет надлежаще засвидетельствовано, здесь, пред алтарем Господним и в Присутствии Ангелов Небесных, что мы делаем то, что делаем, без злобы и на благо заблудших душ, в надежде, что они еще могут осознать ошибочность путей своих и раскаяться, возвратившись, наконец, в лоно любящей их Матери Церкви». — Несколько напряженно прокашлявшись, он вручил свою свечу Кардиелю и поднес пергамент поближе к свету, начав читать голосом, который разносился по всему собору. — «Принимая во внимание, что Эдмунд Лорис, священник и бывший архиепископ, бежал от справедливой епитимьи, наложенной, как подобает, правомочным синодом равных ему, и тем самым выказал неповиновение власти, над ним поставленной; и поскольку указанный Эдмунд Лорис спознался с мятежными поданными своего законного сюзерена и короля, поправ этим деянием свои священные обеты, и призвал их к изменническим действиям; и поскольку означенный Эдмунд Лорис вновь стал пользоваться звание, на которое не имеет больше прав, и, прикрываясь которым, незаконно посвятил епископа, не избранного подобающе составленным синодом и не одобренного королем; и поскольку упомянутый Эдмунд Лорис узурпировал власть нашего брата епископа в его собственном диоцезе, и принудил его быть свидетелем незаконного обряда, и причинил ему телесный ущерб, и посмел угрожать его жизни в попытке сбить других на путь измены,

Мы, Браден, Милостью Божией Архиепископ Валорета и Примас Всего Гвиннеда, провозглашаем указанного Эдмунда Лориса лишенным его епископского звания, а также изгнанным из рядов священнослужителей в этой стране. Более того, мы отлучаем от Церкви указанного Эдмунда Лориса, а также отстраняем от должности и отлучаем от Церкви всех епископов, согласившихся ему повиноваться, прежде всего — Креоду из Кэрбери и Джедаила из Меары. Подобно тому, отлучаем от Церкви Кэйтрин Меарскую, Сикарда Мак-Ардри и Итела Меарского, и лишаем их всякого утешения Матери Церкви. Да не будет ни одна церковь Божия открыта для них, но пусть любой храм и святилище перед ними закроются…»

Внутренне содрогаясь, Келсон уселся, в то время как обряд продолжался, и положил подбородок на сложенные руки, не в силах выкинуть из памяти свое собственное отлучение и слепой ужас, который его тогда охватил. Он чувствовал, что подобные воспоминания мучают и Моргана, неподвижно стоящего на коленях справа от него, но внешне высокопоставленный Дерини был, как всегда, собран. Он удержался от попыток проникнуть в разум Дугала.

Сзади он ощущал присутствие Нигеля и Конала, тихих и благоговеющих, слева от них — Джодрелл и Сигер де Трегерн, лишь слегка взволнованные, ибо никогда прежде напрямую не сталкивались с этой стороной могущества Церкви.

Эван сидел один позади всех, не следя за происходящим; он даже задремал, ибо никогда не отличался любовью к церемониям. Дункан, стоявший впереди, казалось, твердо держал себя в руках; но Келсон не сомневался, что Мак-Лайн тоже вспоминает не столь давнее время, когда они, а не Лорис, оказались преданы анафеме.

«…Мы не подадим им правой руки в знак приветствия, и не станем есть за одним столом с ними, и тем более не объединимся в священных обрядах с теми, кто предпочел принять сторону Эдмунда Лориса…»

Их было двадцать шесть, собравшихся у алтаря в тот вечер, черноризные архиепископы, точно черные изваяния, стояли в кольце мрачных епископов, священников и монахов. Дункан — смутное, почти неразличимое пятно между Ариланом и Хью де Берри, — был почти невидим в полумраке. Голос Брадена мощно взлетал к сводам, неся слова осуждения, и напряжение все нарастало по мере того, как обряд близился к решающей точке.

— «…И если они не поспешат образумиться и не пожелают мира с нами, мы осуждаем их на вечное проклятие и предаем бессрочной анафеме. Да будут они прокляты в доме, да будут прокляты в поле; да будут прокляты их пища и питье, и все, чем они владеют. Мы провозглашаем их отлученными и значащимися среди трижды осужденных. Пусть они разделят участь Дафана и Абирама, которых в один миг поглотил ад, а также Иуды и Пилата, которые предали Господа. Так мы вычеркиваем их имена из Книги Жизни. Да угаснет для них свет посреди тьмы. Аминь. Да будет так».

И с этими последними словами, на которые прочие откликнулись эхом: «Да будет так!», Браден опять взял свою свечу и вместе с Кардиелем сошел с нижней ступени и двинулся в середину круга, который сомкнулся позади них. В молчании оба архиепископа подняли ввысь свои свечи и держали несколько биений сердца, затем опрокинули: конец к концу — и погасили пламя об пол. Остальные последовали их примеру, гулкий стук роняемых свечей зловещим эхом прогремел под сводами в сгущающейся тьме.

Когда воцарилось молчание, нигде не виднелось ни огонька, кроме Неугасимой лампады над главным алтарем. Не произнося ни единого слова, участники и свидетели медленно потекли прочь из тяжелой тьмы.

Глава XV А теперь дошло до тебя, и ты изнемог; коснулось тебя, и ты упал духом.[16]

В последующие дни обстановка в стране все усложнялась, что требовало все больше времени и сил со стороны каждого при дворе, и вынудило Келсона отодвинуть его тревоги за Дугала на второй план. И все же он беспокоился. Но непрерывные требования участия монарха в тех или иных мероприятиях не оставляли возможности непринужденно переговорить наедине с Морганом и Дунканом, что удалось бы в менее суматошные времена — и казалось, Дугала это вполне устраивает. Юный горец избегал любых упоминаний о том, что произошло в соборе, но из его поведения явственно следовало, что он еще не готов решиться повторить подобный опыт. Хотя Келсон несколько раз пытался вернуться к этому вопросу, предполагая, что деринийские методы могут облегчить состояние Дугала и, возможно, далее ускорить его выздоровление, Дугалу неизменно удавалось уйти от разговора, ничего напрямую не отвечая.

Наверное, это было неплохо, ибо и Келсон и Морган почти каждый час, когда бодрствовали, отдавали того или иного рода совещаниям, сперва обсуждая текст высочайшего ответа Кэйтрин и Лорису, а затем в тесном кругу с Нигелем и другими военными предводителями готовили письменные призывы, которые предстояло разослать всем верным вассалам короля, если зачинщиков мятежа не удастся добром уговорить оставить опасную затею. Дункан, как и следовало ожидать, был по горло занят приготовлениями к своему скорому посвящению. Даже Морган почти не видел его в эти два дня.

Однако утро третьего дня ознаменовалось временной приостановкой приготовлений к войне, ибо в полдень должно было состояться посвящение Дункана. По такому случаю архиепископ Кардиель объявил о смягчении обычных ограничений, налагаемых постом, на что Келсон ответил обещанием праздничного пира на тот вечер. Возможность отойти от напряжения последних дней вызвало оживление при дворе, которое заразило даже Моргана, снявшего удобную и простую одежду из кожи и домотканого полотна и нарядившегося в богатое придворное платье и плащ из тонкой сапфирово-синей шерсти. Однако он совсем не думал, что до рукоположения у будущего епископа найдется для него время, и потому поспешил в покои Дункана с тревожным предчувствием, когда за ним явился слуга.

— Дункан? — окликнул он, едва удалил впустившего его дьякона, и оглядывая комнату.

— Я здесь, — раздался приглушенный ответ.

В теле, как и в голосе, угадывалась дрожь, когда хозяин показался из-за тяжкого занавеса, отгораживавшего небольшую молельню. Свежевыбритый и подстриженный, он был облачен в положенные священнику стихарь, паллий и епитрахиль с крестами поверх пурпурной ризы, не хватало только белой мантии, чтобы завершить его облачение для процессии, до которой оставалось менее часа, и она тоже была под рукой; но лицо Дункана выражало отнюдь не безмятежность и спокойствие, с которыми ему следовало бы ожидать возведения в епископы. Он отводил глаза, топчась спиной к занавесу и пытаясь чуть больше открыть его, и ощутимо содрогнулся, чуть только Морган скользнул внутрь мимо него.

— Что-то неладно? — прошептал ошеломленный Морган.

Дункан покачал головой, и голос его прозвучал почти неразличимо, когда он ответил:

— Не хотелось беспокоить тебя, Аларик. Боюсь… Я взял на себя больше, чем мне представлялось. Я думал, что сам справлюсь, но заблуждался. Далее молиться не могу.

— Да что ты несешь? — поразился Морган. Он положил руки на плечи кузену и попытался побудить его поднять глаза. — Взгляни на меня! Разве это не то, чего ты хочешь? Ты вот-вот станешь епископом, первым известным деринийским епископом за… за сколько? Двести лет, что ли? Да что с тобой?

Дункан не поднимал головы и отвернул ее в сторону.

— Не думаю, что я могу заплатить должную цену, Аларик, — прошептал он. — Именно потому, что я Дерини, это так сложно, понимаешь? Когда мне на палец наденут это кольцо, как я могу надеяться стать достойным его?

И лишь когда он невидяще махнул рукой в сторону алтаря позади себя, Морган увидел деревянный ящичек, стоящий у подножия распятия. Морган решил, что понимает, чем так встревожен Дункан.

— Боже правый, не говори мне, что у тебя все еще палец Истелина! — пробормотал он, торопливо пересекая пространство и подхватывая коробочку, прежде чем Дункан успел его остановить. — Какая дикая чепуха! Он бы отчитал тебя как следует, если бы знал, что ты себя так ведешь!

— Если он еще жив, — Дункан скрестил руки на груди и стал мрачно изучать носок своей туфли. — Может, мне не следовало бы становиться епископом, Аларик. Теперь, всякий раз, когда ко двору является гонец, я ломаю голову, а что еще пришлет нам Лорис. Руку? Глаз? Или, может, голову…

— А если ты не примешь посвящения, думаешь, это сохранит ему жизнь? — возразил Морган. — Сам знаешь, что нет. Что до гонцов, боюсь, я был бы даже рад, если бы нам вручили голову.

— Что?

— Это хотя бы означало, что Лорис уже ничего больше с ним не сделает. Ведь ты не думаешь, что Лорис согласится оставить его в живых, а? Он достаточно далеко зашел и не отступит.

Дункан закусил губу и тяжело вздохнул.

— Ты прав. Я знаю, что ты прав. Полагаю, именно поэтому я сразу попросил кольцо Истелина. Я знал, что он никогда больше его не наденет. Но три дня назад все было по-другому. И теперь взять кольцо с руки мученика кажется… ну, дерзостью, если не сказать больше.

— Никакой тут нет дерзости. Это дань уважения отважному человеку, который не покорился врагу.

Дункан не ответил, и тогда Морган открыл ящичек и достал кольцо, тщательно избегая соприкосновения со сморщившимся пальцем Истелина. Ему показалось, будто от золота покалывает, когда он сомкнул ладонь, и это подтвердило его догадки о причинах страха Дункана — и что со страхом этим следует справиться, прежде чем Дункан отправится в собор. Поджав губы, Морган закрыл ящичек и осторожно поставил его обратно на алтарь.

— Я знаю, что тебя гложет, как знаю и многое другое о тебе, — сказал он после недолгого молчания.

— Не знаешь.

— Дункан, я не могу не знать. И ты тоже. Мы Дерини. Я просто подержал его, и этого достаточно, чтобы я почувствовал: это не просто кольцо.

— Разумеется, нет. Это кольцо епископа.

— И это кольцо Истелина, взятое у него самым грубым образом, — добавил Морган. — И в нем осталась некая сила, связанная с этим. И тебе предстоит столкнуться с ней — если не сейчас, то немного позднее, перед всеми, кто явится в собор, когда ты будешь куда более уязвимым, чем теперь.

— Я подниму щиты, — прошептал Дункан.

— Ты именно так решил пройти посвящение в епископы? — спокойно спросил Морган. — Ты помнишь, как принимал священство… Уж я-то, видит Бог, никогда не забуду. И ты действительно хочешь напрочь отгородиться от этого рода магии, Дункан?

Он следил, как дернулась голова с тонзурой, как напряглись облаченные в белое плечи, хотя Дункан не повернулся к нему.

— Это как раз то, что тебе нужно сделать, сам знаешь, — продолжал Морган. — И не думаю, что ты действительно этого хочешь. Дай мне руку, и покончим с этим.

Дункан медленно и неуклюже повернулся, лицо его было таким же белым, как одеяние, все чувства загнаны вглубь, разве что по светлым голубым глазам видно было, как борются за первенство страх и благоразумие. Когда последнее, наконец, победило, Дункан испустил долго таимый вздох, и немедленно глаза, которые встретились со взглядом Моргана, стали подлинным зеркалом души, которую Дункан все-таки открыл человеку, ближе которого у него не было.

— Ты прав, — прошептал он. — Если я с этим не слажу, я не епископ и не истинный Дерини. Но побудь со мной.

— Я бы не подумал, что тебя даже просить понадобится, — негромко ответил Морган и улыбнулся. Взяв правую ладонь Дункана в свою, он держал в другой кольцо Истелина, прихватив его самым кончиком безымянного пальца и, подбадривая себя и Дункана, без дальнейших колебаний, надел ему на палец золотой обруч. Дрожь пробежала по телу Дункана, когда холодный металл скользнул по коже, но он только покачал головой и закрыл глаза при невнятном вопрошающем возгласе Моргана, поднеся стиснутый кулак к губам, дабы коснуться ими холодного аметиста в знак верности слову. Когда он вновь задрожал, Морган скользнул ладонями вверх по рукам кузена, вновь остановился на его плечах и быстро ввел себя в транс, ища связи. Он соединился с Дунканом, как раз когда с кольца и аметиста на нем всплесками полились воспоминания.

Огонь и лед, золотое и лиловое — тайные помыслы кузнеца, который придал форму кольцу и вправил в него камень, предназначив свое изделие для священной цели. Его сработали именно для Истелина, и никто другой его до сих пор не носил. Ожило воспоминание, как его освящали водой и фимиамом при возведении Истелина в епископы, слова благословения, произнесенные над ним, когда оно лежало на серебряном подносе: священный обряд связал его с саном слуги служителей, призвав самого служителя к служению верховному Владыке. И служитель не опозорил кольцо за все годы, что оно оказывало милость его руке.

Губы великих и малых касались его, приветствуя, большинство — с подобающим уважением, некоторые с небрежением, и немногие — с двуличием в сердце своем; но сам человек оставался верен верховному Владыке и не забывал о своем предназначении. Лишь в конце открыто было выказано презрение к слуге служителей. Открытый человеческий страх, смирение — и затем отзвук резкой жгучей боли, когда, вспыхнув, мелькнуло лезвие и разъединило кольцо и обладателя…

Даже хотя Морган был к этому готов, он стал хватать воздух ртом от потрясения, крепко держа Дункана, когда тот задрожал, еще более отчетливо прочтя последнее воспоминание, и негромко вскрикнул от чужой боли.

Но затем, весь дрожа, Дункан стал уходить еще глубже в транс, ибо кольцо еще не поведало всего, и Морган, поколебавшись, последовал за кузеном, вбирая еще более древние образы самого золота, предшествовавшие созданию кольца. Нечто таилось в нем с самого начала, когда пламя впервые очистило девственные самородки — ощущение неземного сияния и нетелесного тепла. Руки, совершающие обряд, подняли его к Высшей Славе — две пары рук; одни — обычного священника, другие — являли собой нечто большее. На миг явилось нечто давно знакомое — а затем ничего.

Морган резко вырвался из транса в обычное состояние, как только пропала связь, и зашатался, ибо Дункан обмяк на мгновение мертвым грузом в его руках. Но, прежде чем он что-либо предпринял, Дункан шевельнулся и обрел почву под ногами, помогая себе успокоиться слабой улыбкой и взмахом руки с кольцом.

— Что такое… — начал Морган.

Дункан покачал головой и улыбнулся более уверенно, опершись о край алтаря и стягивая кольцо с пальца, чтобы благоговейно положить его рядом с ящичком.

— Вот и скажи мне — что… — прошептал он, бегло взглянув на Моргана. — Полагаю, воспоминания, как его изготовили для Истелина, ты уловил?

Морган кивнул.

— И как он его утратил, тоже.

— Думаю, это наименее важно из того, что мы видели, — Дункан вновь воззрился на кольцо, продолжительно и с почтением. — А как насчет того, что было до того, как оно стало кольцом?

— Расплавили нечто иное, чтобы его сделать, — заметил Морган. — Ты знаешь, что это было?

Дункан задумчиво кивнул.

— Думаю, что-нибудь из алтарных принадлежностей: потир или дискос. — Он дрогнул. — Не уверен, хочется ли мне произнести вслух, о ком я подумал, как о владельце.

— Ну, если не ты, то я произнесу, — сдержанно отозвался Морган. — Я уловил две различных и определенных сущности. Один — простой священник, но другой… Да кто это мог быть, если не Святой Камбер?

Дункан кивнул, опершись ладонями о края алтаря, и снова опустил взгляд на кольцо.

— Однако на этот раз было не явление, просто воспоминание. — Его лицо озарила улыбка. — Но это может быть единственной истинной реликвией Святого Камбера, которой мы располагаем — то, чего он действительно касался. Хотелось бы знать, что это было.

— Ну, если кольцо Истелина действительно выковали из чего-то, стоявшего на алтаре, это, наверное, удастся проследить, — сказал Морган. — Говорят, сын Камбера был священником. Возможно, потир или дискос принадлежали ему. Возможно, это передал ему Камбер — как дар при рукоположении или чем-то таком. В любом случае, не столь уж невозможно выяснить, где было добыто золото для кольца.

— Пожалуй, — и Дункан вновь улыбнулся. — Кстати, не говорил ли я тебе, что Келсон жаждет восстановить культ Святого Камбера?

— Да? Он никогда мне об этом не упоминал.

— Мне тоже. Просто я случайно подслушал. Возможно, идея лишь начала складываться в его голове. Он говорил об этом Дугалу, когда я наткнулся на них в соборе, как раз перед тем, как ты нас нашел. А у Дугала… Да, об этом тебе Келсон сказал?

— О его щитах? О, да. Я был в контакте с ним, когда Дугал прервал нашу связь с Келсоном — в ту ночь, когда тебя чуть не убили. Не выдалось времени получше разобраться в этом с тех пор, как мы вернулись.

— Ну, а я уже подступился к нему, хотя лишь коротко, — сказал Дункан. — Как ни странно, он не шарахнулся от моих прощупываний, хотя Келсону по-прежнему не дает подступиться. Но и я не смог прорваться. Понятия не имею, откуда у него такие щиты. К несчастью, Келсон попытался подключиться ко мне после первых нескольких секунд — с поистине сокрушительным итогом для бедного Дугала. Если у тебя сложилось впечатление, что он пытается избегать нас последние два дня — дело, несомненно, в этом.

Морган кивнул.

— Не могу сказать, что осуждаю его. Хотя, нынче же вечером попытаюсь поговорить об этом с Келсоном. Подозреваю, ты будешь слишком занят в несколько ближайших дней, чтобы уделить этому много внимания.

— Если это важно, как-нибудь выкроим время. — Улыбаясь, Дункан подхватил кольцо и взвесил его на ладони. — А пока что, я вспомнил, что у меня встреча кое с кем из епископов, а у тебя, думаю, с королем.

— Когда мы в следующий раз увидимся, ты будешь епископом, — усмехнулся Морган, — а я, с другой стороны, королем никогда не буду. — И, непринужденно улыбаясь, взял правую руку Дункана и упал на одно колено. — Все-таки мне хотелось бы первым поприветствовать тебя как епископа, даже если пока еще слишком рано. Мы повторим это, как положено, чуть позднее, ваше преосвященство.

Невзирая на отчаянные протесты улыбающегося Дункана, он поцеловал руку будущего епископа и удалился, чтобы присоединиться к свите короля для поездки в собор. Встреча с Дунканом дала ему немало поводов к размышлению.

Как и три дня назад, место Моргана было по правую руку от Келсона, когда они чуть погодя преклонили колена в соборе, в том же самом ряду, который они занимали во время отлучения Лориса, хотя немного поближе к алтарю, и Морган оказался с краю.

Нигель, его жена и три сына стояли в этот раз на коленях позади них, но Дугал — опять слева от Келсона. Прочие королевские домочадцы занимали скамьи дальше к западу и северу, вместе с теми из сановников, для которых нашлось место.

Минута шла за минутой, собор наполнялся, а Морган тем временем молился за человека, которому предстояло посвящение, и ждали великие труды, прося милосердия и руководства как для Дункана, так и для себя в грядущие времена. За стойким и неугасимым пламенем, полным силы и самообладания, которым был Келсон слева от него, он ощущал глухо затемненное присутствие Дугала. Когда в собор вступила процессия, и все они встали, Морган решил непременно поговорить с Келсоном о его друге до конца дня.

Церемония продолжалась без особых происшествий, насколько мог определить Морган, хотя он охотно признавал свою неосведомленность в литургических тонкостях. Вроде бы, все оказывались на нужных местах в нужное время и давали правильные ответы, никто ничего не уронил, а Дункан выглядел глубоко тронутым, когда отвечал на положенные вопросы архиепископа Брадена.

— Возлюбленный брат, решился ли ты исполнять до конца дней своих обязанность, доверенную нам апостолами, которая перейдет к тебе наложением наших рук?

— Да.

— Готов ли ты хранить верность нашей Святой Матери Церкви, и хранить и наставлять ее детей, как своих собственных?

— Да.

Пока этот диалог еще продолжался, Морган отрешился от слов и осторожно потянулся мыслью к Келсону. Это было вовсе не для них — напрямую разделить то, что сейчас испытывает Дункан, но ему пришло в голову, что Келсону следует знать о том, что случилось, когда Дункан надел кольцо Истелина, просто на случай, если при повторении этого действия произойдет нечто непредвиденное.

Келсон почувствовал легкое мысленное касание и с вопросом оглянулся на него, но Морган только небрежно кивнул и двинулся глубже, когда все они преклонили колена, внимая литании благословения над простертым ниц Дунканом. О подобных вещах вслух говорить было слишком опасно, даже шепотом.

— Kyrie eleison.

— Kyrie eleison.

— Christe eleison…

«Что-то неладно?» — донеслась до него встревоженная мысль Келсона.

Морган опер локти о пюпитр впереди себя и наклонил голову, оперев лоб и выходя на более глубокую связь.

«Насколько мне известно, все в порядке, — ответил он. — Я подумал, тебе было бы любопытно узнать кое о чем, что случилось совсем недавно. Очевидно, кольцо Истелина — это нечто большее, чем оно кажется».

«Кольцо Истелина?»

Тогда он поделился видением кузнечной работы и всем, что смог вспомнить о том, что испытал Дункан, когда надел кольцо на палец. Когда все кончилось, он почувствовал рядом с собой легкую дрожь Келсона.

«Значит, Камбер?» — спросил Келсон.

«Может быть. От него определенно исходила великая мощь. Откуда получил Истелин это кольцо?»

«Не знаю. Может, Дункан сумеет разобраться».

«Наверное».

Литания закончилась, пока они беседовали, и когда оба подняли головы, посюсторонняя картина наложилась поверх Внутреннего Видения — и при этом мысленная связь сохранилась. Теперь Дункан стоял на коленях перед престолом архиепископа, склонив голову и сложив руки в молитве, а Браден, Кардиель и затем каждый из остальных епископов молча возлагали руки ему на голову, поручая ему полностью и в совершенстве выполнять свои пастырские обязанности, как положено епископу. Морган ощущал, как нарастает напор могучих волн, расходящихся кругами, когда Кардиель встал, принял у прислуживавшего ему дьякона открытое Евангелие и торжественно задержал его над склоненной головой Дункана, точно возвел крышу для защиты, приступив к молитве.

— Господь Бог, Господь Милосердный, несущий утешение всем, ныне излей на этого избранного силу, которая проистекает от Тебя, совершенный дух, который Ты даешь Твоему возлюбленному Сыну, Христу, Дух, который Он дал апостолам. Вдохнови сердце Твоего служителя, которого Ты избрал для епископства. И да пасет он Твоих овец, неся свою высокую службу без упрека, трудясь ради Тебя день и ночь, дабы примирить нас с Тобой, и предлагая дары Твоей Церкви. Духом этого священства да обретет он сил прощать грехи, как Ты повелел. И да определит он долг паствы, согласно воле Твоей, и разрешит любые узы властью, которую Ты даровал апостолам. И да станет кротость и целеустремленность его перед Тобой, как жертва через Твоего Сына Христа. Ибо Твои и слава, и сила и честь, во имя Сына и Святого Духа, ныне, и присно, и во веки веков!

— Аминь!

Даже на расстоянии Морган чувствовал, как нарастает волнение Дункана, когда Кардиель убрал Евангелие, а Браден приготовился помазать ему голову елеем. В один миг, хотя он к этому и не стремился, он очутился в сознании Дункана, стал ощущать его чувствами и видеть его глазами. Этому несколько мешало присутствие в контакте Келсона.

— Бог создал для тебя долю в священстве Христовом, — произнес Браден, возливая священный елей на макушку Дункана. — Да возольет он на тебя это масло таинственного помазания и сделает твой дух плодотворным и благословенным.

Пока Браден очищал руки, сперва белым хлебом, а затем льняной салфеточкой, Морган парил в потоке блаженства, хлынувшего от Дункана, даже телесно ощущая некоторое тепло.

— Прими Евангелие и проповедуй Слово Божие, — провозгласил Кардиель, вложив огромную книгу в руки Дункана, — уча всегда с величайшим терпением.

Книгу унесли, и тут же подали серебряный поднос с кольцом. Когда Браден перекрестил над ним воздух, Моргану почудилось, будто оно вспыхнуло ярче, нежели просто отблеском свечей, в нем полыхнул его собственный огонь, пока архиепископ держал его перед протянутой правой рукой Дункана.

— Возьми это кольцо, как печать веры; и, храня веру, оберегай и защищай Святую Церковь, Невесту Божию, — произнес Браден.

Морган был готов к тому, что когда Браден наденет кольцо на палец Дункану, вновь появятся образы, которые они с Дунканом выдели прежде: кольцо, надеваемое на иную руку в минувшие дни, — и смутный намек на присутствие другого, облаченного в темно-синие священнические одежды, преподносящего кольцо, нет — чашу — в ходе торжественной мессы.

Но было и нечто большее: туманный ореол серебристого мерцания вокруг головы Дункана возник на краткий миг, и почудилось касание призрачных рук, которое Моргану уже несколько раз доводилось ощущать на себе. Все исчезло, когда Браден и Кардиель возложили на голову Дункана митру, и Моргану осталось лишь моргать глазами, вопросительно косясь на Келсона, недоумевая, не померещилось ли ему то, что он на миг испытал.

Однако если и померещилось, то не ему одному, и даже не им двоим с Келсоном. Кто-то третий оказался вовлечен в контакт и сейчас испытывал потрясение, и даже ужас.

Дугал! В лице — ни кровинки, плечи одеревенели в слепом страхе. Келсон в тот же миг уловил этот отзвук его отчаяния, и поспешил обойти Дугала с другой стороны, чтобы тот оказался между ним и Морганом. Оба, как могли, попытались поддержать молодого горца.

Позади них в беспокойстве приподнялся Нигель, но Келсон покачал головой.

— Все в порядке, дядя, — неловко прошептал он. — Он немного болен, и все. Поправится.

Когда Нигель опять сел, утихомирив Конала и любопытных Пэйна и Рори, несомненно, подозревая, что здесь что-то неладно, рука Моргана скользнула вокруг плеч Дугала, и Дерини попытался укрыть юного горца от назойливых взглядов.

— Тебе нехорошо, Дугал? — прошептал он.

Содрогнувшись, Дугал отвел напряженный взгляд от обряда, все еще продолжавшегося перед алтарем, и нагнул голову.

— Что со мной происходит? — через силу выдавил он. — У меня такая голова, словно вот-вот лопнет.

— Вдохни поглубже и постарайся не придавать значения тому, что тебя пугает, — предложил ему Келсон. — Плыви по течению.

— О, Боже! Не могу! Ты это видел?

«Аларик, он уловил то же, что и мы! — передал Келсон Моргану. — Надо увести его отсюда, а я не могу выйти, пока все не кончится».

Его мысль смешалась с испугом, настороженностью и даже легкой радостью, но Нигель подталкивал Моргана сзади, указывая рукой на алтарь. Обряд как таковой завершился, и епископы построились по-иному, чтобы продолжать мессу — а Моргану предстояло участвовать в том, что произойдет дальше.

«Время для дароприношения», — передал Морган королю, взглянув искоса на него и на все еще дрожавшего Дугала и поднимаясь, между тем как хор монахов завел гимн — знак для него. «Если я не выйду, будет еще хуже. Удерживай его, пока я не вернусь».

Отведя глаза и сложив руки, как надлежало. Морган двинулся по боковому нефу и задержался перед небольшим накрытым белым столиком, учтиво ответив на торжественный поклон, который отдал ожидавший дьякон, вручая ему хрустальную бутыль вина и накрытый крышкой золотой потир. Хрусталь был холоден и скользок на ощупь, а дароносица казалась неестественно легкой, несмотря на свое содержимое — множество бледных неосвященных облаток.

Он чувствовал, что Дункан наблюдает за ним, пока медленно подходил к алтарным ступеням и преклонял колена перед новым епископом и двумя архиепископами, ясно осознавая: что-то не так. Весть, которую он намеревался сообщить, проскочила между ним и Дунканом, словно искра, когда он предлагал дары, и руки их соприкоснулись.

«Дугал что-то уловил. Я отведу его в твой прежний кабинет. Приходи туда с Келсоном, как только удастся», — передал Морган.

Он почувствовал легкое мысленное касание Дункана, выражавшее удивление и согласие, и поднялся, поклонившись присутствующим на прощание. Когда же он нагнулся, чтобы помочь подняться Дугалу, то пульсирующая боль вновь нахлынула на него с безудержной силой. Горец, похоже, готов был лишиться чувств…

«Скажи всем, что Дугалу стало хуже из-за его ран, — шепнул он Келсону. — Найдешь нас в старом кабинете Дункана. А пока я сделаю, что могу. Дункану я уже сказал».

Он не оглянулся, пока вел спотыкающегося Дугала по проходу. Слова молитвы архиепископа Брадена преследовали его протяжным эхом, ошеломляя глубиной значения, которого никто в то время не мог оценить.

— Господи, прими эти приношения, которые мы предлагаем за Твоего избранного служителя, Дункана, избранного Тебе священника. Обогати его дарами и добродетелями истинного апостола, ради блага Народа Твоего. Аминь.

Глава XVI …в долине видения.[17]

С прильнувшим к его руке полуобморочным Дугалом, таким бледным, что его веснушки казались пятнышками крови, Морган прошел в проход, огибавший собой сзади, не возбудив больше внимания, чем желал бы. Несколько монахов, не участвовавших в церемонии, воззрились на них с любопытством, но хмурое лицо Моргана удержало их от предложения помощи. Моргана знали и уважали в духовной среде после трех лет усердной службы новому королю, но у некоторых он до сих пор возбуждал изрядный страх.

А вот страх Дугала вызывал у Моргана куда больше опасений, чем испуг любого монаха, затаившегося в тени храма — и, похоже, предстояло ухудшение, пока не станет существенно лучше. Он ощущал мощный ужас, бившийся под поверхностью, словно полуразрушенная плотина лишь ненадолго сдерживает наводок, и не сомневался: ясное понимание Дугалом неустойчивости равновесия только ухудшает ситуацию. Единственным способом не дать ужасу прорваться — было смотреть себе под ноги, сосредоточив все внимание на простейших действиях: одна нога вперед, теперь — другая…

— Надо тебя отсюда увести, — пробормотал Морган, направляя юношу в двери в ризницу. — Я могу на тебя положиться? Ты меня послушаешься?

Тот споткнулся и чуть не упал, бросив на спутника странный измученный взгляд.

— Полагаешь… у меня есть выбор? — через силу прошептал он, когда Морган подхватил его понадежней и потянулся к засову. — Что со мной творится?

— Именно это я и хотел бы узнать.

Морган надеялся, что ризница окажется никем не занята во время церемонии, но присутствие старшего ризничего собора Святого Георгия оказалось неожиданностью. Старик клевал носом в скудном солнечном свете эркерного окна на том конце ризницы, когда они вошли, и, вздрогнув, пробудился, как только за ними закрылась дверь.

— Кто это?

— А, брат Джером, это вы? — спросил Морган, обхватывая пошатывающегося Дугала. — Мальчику стало нехорошо. Ему бы присесть.

Старый монах, хлипкий и слабо видящий, подтянулся поближе и посмотрел искоса на Моргана и на его явно недужного спутника.

— А, так это герцог Корвин… А с ним кто? — продребезжал старческий голос с некоторой настороженностью и немалым уважением. — Давай, парнишка, садись сюда. Вид у тебя неважный. Что с мальчиком, ваша светлость?

— Надеюсь, ничего страшного, — ответил Морган, позволив старику помочь ему усадить Дугала на низкую скамью-ларь близ шкафа для одежды. — Думаю, в соборе просто было душно. А может быть, слишком много фимиаму накурили. — Он отважился бросить косой взгляд на ризничного, щупая пульс на запястье. — Уверен, через несколько минут все будет в порядке. Как вы думаете, архиепископ не будет возражать, если хлебнуть глоточек его освященного вина?

— А, ну, конечно, нет, ваша светлость. Как раз то, что надо. Погодите.

Когда старик заковылял через ризницу, теребя связку ключей, привешенную к поясу, Морган наклонился поближе к мальчику. Дыхание юного горца стало поверхностным, голова его оперлась о стенку шкафа, глаза закрылись.

— Дугал, сиди тихо, и не удивляйся, что бы ни увидел, — прошептал он, прикладывая палец к губам, когда мальчик открыл глаза. — Думаю, брат Джером собирается вздремнуть.

Морган ощутил внезапный, точно всплеск, вопрос Дугала сквозь густой туман недомогания, но выкинул это из головы, шагнув к Джерому, пытавшемуся подобрать ключ к замку винной горки.

— Я знаю, он где-то здесь, где-то здесь… — бормотал старик.

— А почему бы не попробовать этот, — предложил Морган, ловко обвив рукой ссутуленные плечи, как бы указывая на ключ, а затем вдруг положив другую руку на лоб и глаза старика. — Не сердись, дружище. Просто усни и все забудь, — прошептал он. — Вот так…

Со стариком не возникло никаких сложностей. Когда у него, погрузившегося в глубокий сон, стали подгибаться колени, Морган ослабил мысленную хватку и помог ему достаточно выпрямиться, чтобы бережно проводить его обратно до кресла у окна в нише. Мягкий храп плыл вслед Моргану, когда он возвращался к ошеломленному полуобморочному Дугалу.

— Не трогайте меня, — прошептал мальчик, весь оцепенев, как только Морган взял его за руку и поднял на ноги. — Не надо. Что вы сделали со стариком? Куда мы идем?

— Я ничем не повредил брату Джерому, и ничем не поврежу тебе, — сказал Морган, еще крепче обхватив запястье мальчика.

— А ну-ка, встань здесь ярдом со мной. Станешь упрямиться — будет только труднее для нас обоих.

— Нет! Пустите меня!

С сочувствием покачав головой, ибо не было времени объяснять, Морган поволок упирающегося горца в центр ризницы, где был выложен плитками правильный крест — как раз такой, на какой могли бы рядом встать двое. Когда Морган опустил ладони на плечи Дугалу и отодвинул его от себя, поворачивая, тот опять попытался вырваться.

— Если тебе удастся расслабиться, все получится много легче, — пробормотал Морган, скользнув рукой вокруг шеи мальчика сзади, готовый сдавить, если тот не прекратит бороться. — Не мытьем так катаньем я собираюсь провести тебя через то, что мы называем Перемещающим Порталом. Так Дерини попадают куда-нибудь, если торопятся.

— Это магия? — выдохнул Дугал. Ужас полыхал вокруг него почти что с телесным напором. Морган чувствовал, что он вбирает воздух для крика. Менее всего им сейчас нужно было привлечь внимание. Сдержав раздражение, ибо едва ли Дугал был виноват в том, что испугался, Морган покрепче обхватил рукой горло мальчика и накрыл ладонью другой руки разинутый рот. И потянулся умом к той области сознания Дугала, которая лишила бы его сознания. Дугал стал сопротивляться еще сильнее, его страх и неистово бьющиеся щиты не давали возможности обездвижить его физическим образом, если только Морган не готов был действительно ему повредить. Ему почти что пришлось повалить Дугала на пол, прежде чем он почувствовал, что его удушающий захват оказывает действие.

— Прости, сынок, — пробормотал он, почувствовав, что темень начинает заволакивать сознание мальчика, и Дугал прекратил извиваться. — Но я тебе сказал: не мытьем так катаньем, ты пойдешь со мной. У меня нет времени нежничать. Ага, вот так, — закончил он, когда тот обмяк у него в руках.

Он почувствовал покалывание под ногами: Портал… Опять выпрямился и переместил руки, крепко обхватив Дугала. Вдохнув поглубже и закрыв глаза, он представил себе мысленно место назначения и раскрыл разум силовым потокам, связывающим оба места, после чего подался вперед, сдвигая равновесие. И вот уже он стоит неведомо где, в кромешной тьме, с тяжелым и бесчувственным Дугалом на руках…

Он осторожно пошарил в углу, ища штырь, отворяющий выход, не смог разыскать на ощупь, щелкнул пальцами, вызвав огонь, весь в нетерпении… и наконец в зеленоватом свете разглядел штырь — оказывается, он искал не в том углу. Надавил. Прилегающая стена повернулась вокруг своей оси с негромким шорохом, отступил также тяжелый цветной ковер, за которым скрывалась дверь.

Покой за дверью был пустынен. Мягкий дневной свет лился сквозь мелкие янтарные стеклышки окна справа от них. У стены по левую руку бросался в глаза очаг, каменный пол перед которым покрывал толстый ковер. Здесь Морган и уложил бесчувственного Дугала, уложив его голову, как на подушку, на свой свернутый плащ. Несколько негромких слов затворили дверь в комнату Портала и воспламенили факелы, установленные на стенных подставках. И только тут, спохватившись, уже стоя на коленях подле мальчика, Морган погасил зеленый огонек, паривший у его плеча; не стоит еще больше пугать Дугала, когда придет в себя. И без этого было достаточно переживаний. Даже сейчас, пока Дугал лежал без сознания, извержение, разразившееся в соборе, продолжалось — выброс за выбросом — вокруг вплотную сомкнутых щитов. Кроме того, у юного горца вновь заныли старые раны, из-за того, как не слишком бережно Моргану пришлось обойтись с ним в ризнице собора. Впрочем, это как раз было для Дерини поправимо….

— Поглядим-ка, могу ли я исцелить в обход щитов, — пробормотал он, проворно развязывая тесемки на верхней и нижней рубахе мальчика.

Разбитую грудь охватывала широкая повязка, но если Морган станет возиться и снимать ее, Дугал может прийти в сознание до того, как он закончит. Неважно. Можно и так. Положив ладони на грудь Дугала выше и ниже витков сероватого полотна, так что они стали вздыматься и падать в такт слабому дыханию мальчика, Морган скользнул кончиками пальцев как можно дальше под повязку с обоих краев, и потянулся мыслью к сознанию Дугала, оценивая ущерб, закрыв при этом глаза и сделав долгий медленный выдох. На этом уровне щиты Дугала делу не мешали — они ощущались, как нечто досадное и отвлекающее, но не более того. Без дальнейших колебаний Морган вошел в Целительский транс, что с каждым разом оказывалось для него все проще и привычнее за эти три года, и принялся, сосредоточив энергию в кончиках пальцев, мысленно исследовать тело больного.

Ущерб был невелик. Лечение отнимет у него немного целительной мощи, ибо самой жизни ничто не угрожает. Морган мягко начал движение, связывая разорванные хрящи и мышцы, сращивая кости, оживляя течение богатой и чистой крови, чтобы размыла кровоподтеки не только на груди Дугала, но и по всему телу. Он ощущал происходящее с мальчиком как пощипывание в собственной плоти и как эхо, проникавшее в отдаленные закоулки его сознания, пробуждавшее такой прилив радости, что доходило почти до боли. И тут промелькнул беглый, но знакомый образ: незримые руки, возложенные на его собственные — прикосновение Камбера, как он начал думать.

Затем поток стал замедляться, и он открыл глаза, чувствуя некоторое головокружение, пока не вспомнил, что нужно несколько раз глубоко вздохнуть; порой он забывал, как следует дышать, когда находился в исцеляющем трансе.

Он заморгал и вернулся в обычное состояние, сделав еще один глубокий вдох, затем начал медленно разматывать повязку, охватывавшую грудь мальчика. Когда он осторожно приподнял Дугала в полусидячее положение, подставив под его спину колено, чтобы удобнее было разматывать повязку, веки Дугала затрепетали, и он застонал.

— Ничего страшного, мой юный друг, — пробормотал Морган, обнимая мальчика одной рукой и продолжая одновременно разматывать повязку. — Через несколько секунд ты почувствуешь себя превосходно. Прости, что пришлось забрать тебя оттуда подобным образом, но оставалось либо это, либо ударить тебя. А мне казалось, что тебя уже достаточно лупили в последнее время. И было очевидно, что я не смогу воспользоваться средством, которое применил к брату Джерому.

— К брату Джерому, — заплетающимся языком. — Что ты с ним… Э, а что ты делаешь?

— Снимаю твою повязку.

— Но…

— Да не нужна она тебе больше, — уверил его Морган, вытягивая из под рубашки Дугала последний виток и откидываясь на пятки. Он начал сматывать полотняную ленту в плотный сверток; между тем, стало заметно, что Дугал уже способен сидеть без поддержки.

Дугал замигал и обалдело уставился на свою грудь под рубашкой, осторожно касаясь кончиками пальцев недавно поврежденных ребер, затем задрожал, вновь подняв взгляд, лицо его было неподвижным и недоверчивым.

— Ты меня… Ты меня вылечил? — прошептал он.

Морган закончил сматывать повязку, и бросил ее в кресло позади себя, не отводя взгляд от Дугала.

— Да. А ты бы предпочел, чтобы я предоставил тебе и дальше мучиться?

На миг на лице Дугала отразилось смятение, его давние страхи боролись с пробуждающимся любопытством, а затем мальчик осторожно улегся на свернутый плащ Моргана и умышленно перевел взгляд на очаг.

— Ты применил ко мне свое колдовство, верно? И к этому монаху.

— К брату Джерому? — Морган пожал плечами. — Не знаю, впрямь ли это называется колдовством. Это — одна из вещей, которые я умею творить как Дерини, но… — он опять пожал плечами и уклончиво улыбнулся. — Что до Целительства, не думаю, что это колдовство. Но, полагаю, тебе бы пришлось ко мне здорово приставать, чтобы я смог точно определить, что это такое, на мой взгляд. Насколько удалось понять нам с Дунканом, это редкий дар даже среди Дерини. И мы не обнаружили никого из не-Дерини, кто владел бы им… если не считать человека по имени Варин де Грей. А он думает, что его дар исходит от Бога. Возможно, и так. Возможно, это источник и нашей целительной силы.

— И только поэтому ты утверждаешь, что это не колдовство? — спросил Дугал. — Потому что кое-кто, хоть он и не Дерини, тоже это может?

Морган наклонил голову вбок и хитро улыбнулся.

— Не знаю, я как-то до сих пор особо об этом не думал. Я считаю большую часть того, что у меня получается, своим даром. И все. А колдовство, в основном… О, это нечто вроде того, что делала Карисса, чтобы погубить короля Бриона, или что делал Венцит Торентский. Уверен, до тебя какая-то молва об этом докатилась.

— Но то были дурные дела, — возразил Дугал. — Значит, ты говоришь, что если эта сила применяется на благо, она — дар, а если во зло — то колдовство?

Морган не мог не усмехнуться в ответ на это нехитрое суждение.

— Полагаю, я мог бы сказать, что именно это и имел в виду, — признал он, усаживаясь на ковре поудобнее и разгибая уставшие колени. — Полагаю, что скорее всего меня задел твой отрицательный взгляд на магию… Тот отрицательный взгляд, который присущ большинству людей. А магия просто имеет отношение к обузданию силы, которая для большинства людей недостижима. А сама эта сила… Попытаюсь объяснить тебе иначе. Сила существует. Верно?

— Конечно.

— Думаю, ты признаешь, что существует много видов этой силы… Что она может сходить из многих источников. Да?

Дугал кивнул.

— Хорошо. Давай возьмем один из примеров: огонь, — продолжал Морган, быстро потерев ладони одну о другую и протянув их к холодному очагу, одновременно оглянувшись на Дугала. — Огонь можно использовать для многих благих целей. Он может давать нам свет, как факелы на стенах, — и неопределенно мотнул подбородком. — И может согреть дом. — Усилие ума вызвало из воздуха над приготовленным топливом яркие искры, и топливо занялось. Дугал перебрался в сидячее положение, чтобы лучше видеть.

— Как ты это сделал?

— Думаю, пока что достаточно признать, что я это сделал, — ответил Морган, — и что обеспечивать холодное помещение светом и теплом — это благо. Но огонь может также быть разрушителен, когда выйдет из повиновения или будет обращен на дурные цели. Он может спалить дом… или докрасна раскалить железо, чтобы лишить человека зрения.

Его лицо посуровело, ибо на память ему пришел один знатный Дерини, который полстолетия назад позволил ослепить себя, чтобы выкупить пленных деринийских детей: Барет де Ланей, один из самых почтенных членов Камберианского Совета, того самого Совета, где Моргана и Дункана презирали за то, что они лишь наполовину Дерини, хотя оба «полукровки» умели исцелять.

Как только давняя боль Моргана хлынула наружу, Дугал внезапно притих и вперился в него, и жесткие щиты немного завибрировали, впервые за все это время дав слабину. Чистое, как солнечный свет, сострадание хлынуло в образовавшуюся щель: искреннее, доброе, не запятнанное страхом или недоверием.

— Ты видел, как кого-нибудь ослепляли раскаленным железом? — мягко спросил Дугал.

Как только Морган взглянул на него в изумлении, щиты немедленно наглухо сомкнулись, но Моргану показалось, будто нечто новое, некое приятие мелькнуло в карих глазах, которые по-прежнему храбро встречали его взгляд — возможно, то был отзвук дугаловой увлеченности Целительством, пусть связанной лишь с его скромной подготовкой полевого хирурга. Внезапно Морган задался мыслью, а не Дерини ли Дугал, и нет ли в нем, в связи с этим, задатков Целителя.

— Нет, я никогда такого не видел, — колеблясь, сказал он, — и слава Богу… Но это было достаточно обычным делом в течение столетий. Я… Мне довелось познакомиться кое с кем, кого именно так лишили зрения. — Он моргнул. — Но сейчас не время отвлекаться. Я описал кое-что, что может огонь. Так благ ли огонь или дурен?

— Ни то и ни другое, — осторожно ответил Дугал. — Смотря, как его использовать. То же самое раскаленное железо, которое отняло зрение у твоего друга, можно применить для того, чтобы прижечь рану.

Морган кивнул, довольный.

— Можно. И что это говорит тебе о мощи огня в целом?

— То, что не сама его мощь… Важно, как ее используют, для созидания или для разрушения. — Дугал помедлил всего один миг. — И ты хочешь сказать, что волшебство — то же самое?

— В точности.

— Но священники говорят…

— Священники говорят то, что их научили говорить вот уже две сотни лет, — мгновенно парировал собеседник. — Дерини не всегда преследовались, и отнюдь не всегда до недавних времен «магия» означала анафему. Черная магия — исключительная мощь, применяемая в разрушительных и корыстных целях — всегда осуждалась праведными. Но те, кто могли обуздать необычайную мощь на благо человеку, для Целительства и защиты против злоупотребления мощью, — издревле звались чудотворцами и святыми. Они также некогда звались Дерини.

— Но были и злые Дерини! — возразил Дугал. — И есть до сих пор. Кто такие Карисса и Венцит?

— Дерини, которые обратили свой дар во зло, — вздохнул Морган. — Как ты думаешь, я — злодей?

Лицо Дугала застыло.

— Нет, но говорят…

— Что говорят, Дугал? — прошептал Морган. — И кто? И отдают ли они себе отчет, что я сделал, или для них важно, что я есть?

— Я… Да как-то я не думал об этом прежде.

— Я и не предполагал, что ты думал. — Морган взглянул на знак Халдейнов на своей правой руке, перекликавшийся с Корвинским грифоном на левой. — Давай с тобой договоримся, Дугал. Я не могу отвечать за Дункана или Келсона, но если ты можешь привести хотя бы один пример, когда, как ты считаешь, я дурно применил свою силу, я покорюсь любому приговору, который ты сочтешь нужным вынести. Разве мне не следовало помочь Келсону победить женщину, которая сгубила его отца и сгубила бы и его, чтобы захватить престол? Следовало ли мне позволить бывшим архиепископам лгать дальше и нанести ущерб Гвиннеду, свергнув законного короля? Следовало ли мне отказаться лечить тебя?

Дугал покачал головой, не желая встречаться взглядом с Морганом.

— Дугал, у меня может быть доступ к большей магии, чем у многих людей, и к иным ее видам, — мягко продолжал Морган, — но я в ответе за использование этой силы перед тем же Богом и королем, что и ты, и что любой из священников и епископов… и также перед моей собственной совестью, возможно, куда более суровым наставником. В силу того, что мне дано больше способностей, мне приходится мириться и с немалой ответственностью. Я не просил ни о том, ни о другом, просто так уж оно есть. Все, что я могу — это служить людям, не жалея сил. Отец Келсона научил меня, что такое честь и рыцарственность, и я старался не предать его доверие. Я надеюсь, что не был столь уж безуспешен — несмотря на то, что я Дерини.

Но ему не довелось выслушать суждение Дугала, ибо в этот миг кто-то завозился с дверным засовом. Как только Морган вскочил на ноги, уже догадавшись, кто пришел, дверь отворилась, и Дункан, внимательно оглядевшись, переступил порог, а затем шагнул в сторону, чтобы впустить Келсона и епископа Арилана. Дугал медленно поднялся, когда Келсон подошел, чтобы подать ему руку и вопрошающе взглянул ему в лицо. Арилан двинулся прямо к Моргану, его худощавое лицо выражало сдержанное неодобрение.

— Почему мне не рассказали, что ты нашел еще одного Дерини? — процедил он сквозь зубы, отведя Моргана в сторону. — И какого дьявола он устроил в соборе?

Морган вздохнул и подобрал плащ, куда больше озабоченный насчет Дугала, шепчущегося с Келсоном и Дунканом, чем мнением Арилана.

— Прежде всего, епископ, мы не знаем, что он непременно Дерини… Только то, что у него есть щиты, что нам сквозь них не прорваться, а он ими не управляет, — пробормотал Морган, набрасывая плащ на плечи и закалывая пряжку. — Что до того, что он устроил в соборе, я полагаю, что он стремился отгородиться от того потока силы, который ощутил при посвящении Дункана. Вы, разумеется, догадываетесь, что подобный обряд вызывает могучее излучение, особенно, если главный участник — Дерини.

— Оставьте вашу дерзость, — осадил его Арилан. — И как вас понимать: вы не знали, что он Дерини?

— А так и понимать. В его семье не наблюдалось ничего, что проливало бы свет… разве что дар, который в Приграничье довольно туманно именуют Вторым Зрением. Правда, у него есть щиты, и он знать не знает, что с ними делать. Когда происходящее с Дунканом набрало силу, он ощутил, вероятно, мощный напор на щиты, о которых мальчик лишь недавно узнал, и опускать которые не умеет.

— Недавно, говорите?

И как недавно? Морган попытался обуздать свое раздражение.

— Три недели назад, мы тогда были на соборе в Кулди. Это случилось в ночь, когда вы попросили меня попытаться связаться с Келсоном и сообщить ему о нападении на Дункана. Келсон привлек Дугала, чтобы увеличить свои возможности, и тут Дугал уловил нечто, достаточно его напугавшее, чтобы немедленно выбить со связи их обоих. А затем с ним случился едва ли не припадок от того, Келсон попытался проникнуть в его сознание.

— А с тех пор кто-нибудь пытался? Кто-то другой, кроме Келсона? — спросил Арилан, несколько унявшись после отчета Моргана.

— Я, — вмешался в разговор Дункан. — И казалось, он не так противится моему прощупыванию, как Келсону, но я больших успехов тоже не добился. Все равно как если вдруг упрешься в обсидиановую стену. Чем сильнее я напирал, тем крепче она делалась. А когда к нам присоединился Келсон, думая, что поможет, Дугалу опять стало отчаянно худо.

— Понятно, — смиренно вздохнул Арилан. — А ты, Аларик?

— Мне не удалось пронести его через Портал, пока я не лишил его сознания, — признался Морган. — Похоже, мое прикосновение — где-то между Келсоном и Дунканом по степени воздействия. Я оказался способен достаточно обойти его щиты, чтобы залечить раны, но лишь пока он был без сознания. А по-иному и попробовать не дерзнул бы.

Арилан взглянул на Дугала, позволившего Келсону помочь ему сесть за стол по ту сторону от очага, затем, целенаправленно двинувшись к ним, повлек за собой Моргана и Дункана. Дугал попытался было подняться, учтивый, несмотря на смятение и настороженность, но Арилан знаком удержал его, пододвинул кресло для Келсона и лишь после этого устроился сам. По подсказке Дункана, Морган поставил оставшееся кресло справа от юного горца, через стол от короля.

— С вашего дозволения, государь, — кивнул Арилан Келсону, — я хотел бы перейти прямо у сути дела. Дугал, — он вызвал огонь в виде мягко светящейся бело-голубой сферы, которую поместил над серединой стола. — Думаю, это мой ответ на любой вопрос насчет того, кто я и почему вздумал вмешиваться. Ты мне доверяешь?

Дугал отпрянул, когда огонь возник из ничего, новые сполохи тревоги заметались вокруг все еще вздрагивающих щитов, но взгляд на Келсона придал ему достаточно храбрости, чтобы усмирить беспокойство.

Морган был изумлен. Дугал глубоко и неторопливо втянул в легкие воздух, а затем сложил дрожащие руки, тщательно подражая Келсону, расположил их всего на пядь от светлого шара, сияющего в центре стола и заставил себя глядеть в упор в глаза епископу-Дерини.

— Я бы солгал, если бы сказал, что не боюсь, ваше преосвященство, но мой… друг герцог Аларик много что объяснил мне за последние несколько минут. И Келсон мне о вас раньше рассказывал. Я попытаюсь сделать все, как вы попросите.

Арилан в немалом сомнении выпятил губы, но даже он не мог отрицать, что мальчику не занимать храбрости; однако Морган уловил, что он осуждает неблагоразумие Келсона, — и рад был, что недовольство направлено на короля, а не на него, Моргана.

— Отлично. Посмотрим, сколь многому ты научился, — заметил Арилан. — Полагаю, я не стану вдаваться в долгие подробные объяснения, что я хотел бы сделать.

— Н-нет, сударь…

Со вздохом и беглым взглядом на остальных, выражающим едва сдерживаемое нетерпение, Арилан шевельнул пальцами, протянув указательный ко лбу юного горца. Дугал, испугавшись, начал было невольно подаваться назад, но тут же вновь глубоко вдохнул и пододвинулся поближе, чтобы Арилан мог до него дотронуться. От прикосновения его передернуло, но он не отстранился, даже когда Арилан начал ментальное прощупыванье, хотя происходящее явно вызывало у него беспокойство. Миг спустя Арилан уронил руку, выпрямился и снова вздохнул.

— Что же, щиты — вне вопроса. Получив время и должную поддержку, я бы смог их пробить, но это могло бы вызвать непоправимый ущерб. Не вижу надобности рисковать. Дункан, ты сказал, что твое прикосновение ему не так уж и мешало. Хочешь попытаться еще раз?

Дункан, стоявший между Ариланом и Морганом, воззрился на Дугала с вопросом.

— Ну, как сказать. Ты согласен, Дугал? Я остановлюсь, как только ты пожелаешь, если будет слишком тяжело.

Облизывая губы, Дугал прокашлялся и кивнул. И тогда Дункан обошел стол, остановился за креслом и легко положил руки мальчику на плечи.

— Келсон научил тебя расслабляться с помощью глубокого дыхания? — спросил он, расправляя плечи Дугала и скользя по ним большими пальцами, пока те не уперлись в пульсирующие точки на горле.

— Немного.

— Хорошо. Это заметно облегчит дело для нас обоих. Глубоко вдохни, а затем выдохни, и попытайся сосредоточиться на сердцебиении. Ты должен чувствовать пульс там, где мои пальцы, чувствуешь?

— Да.

— Великолепно. Вдохни еще раз… хорошо… а теперь закрой глаза и постарайся, чтобы все мускулы обмякли… Хорошо.

Морган не посмел следовать за Дунканом, боясь нарушить равновесие и все испортить, но по внешним признакам видел, что мальчик прекращает сопротивление. Юный горец больше не был напряжен и, казалось, даже не заметил, как Дункан перенес кончики пальцев на виски и лоб. И даже еще больше расслабился, когда Дункан наклонил голову и приложился губами к рыжим волосам. В таком положении они оставались почти минуту, спокойные и уравновешенные, пока, наконец, Дункан медленно не поднял голову и не открыл глаза, после чего, моргнув, вернулся в обычное состояние. Дугал тоже открыл глаза и растерянно заморгал, когда Мак-Лайн вновь скользнул руками по его плечам.

— Итак? — спросил Арилан.

Дункан покачал головой.

— Никаких столкновений и никакой боли. Это так, Дугал?

Дугал покачал головой, обернувшись, дабы с благоговением воззриться на Дункана.

— Что ты сделал?

— Ну, за щиты я не прошел, — ответил тот. — Только кружил вокруг да около. У кого-нибудь есть предложения?

Арилан со смущенным видом откинулся на сиденье и сложил на груди руки.

— Захватывающе. Либо он один из нас, либо — еще один проклятый Варин де Грей. Полагаю, вряд ли у кого-то из вас есть под рукой ширал?

Дункан, кивнув, пересек зал и стал рыться в ящике стола.

Дугал прошептал:

— Что это — ширал?

— От него тебе зла не будет, — быстро уверил его Келсон. — Это — кусок чистого янтаря. Их находят в отложениях рек, а иногда — на морском побережье.

— Ну, и з-зач-чем он?

Морган улыбнулся.

— Он чувствителен к тому роду мощи, которая подвластна Дерини. И все. Вспомни наш недавний разговор о силе, которая не блага и не дурна сама по себе, но лишь может быть использована во зло или на благо.

Дугал кивнул, все еще весьма настороженно.

— Ну, так кристалл ширала собирает эти лучи, наподобие солнечных, — продолжал Морган. — Если у тебя есть способности, хотя бы зачаточные, управлять этой силой, кристалл засветится.

— Но я не Де…

— Дугал, ты не знаешь, кто ты, и знать не можешь, — чуть слышно проговорил Келсон. — Нам только одно известно наверняка — про твои треклятые щиты!

Дункан вернулся к столу, развязывая тесемки небольшого кожаного мешочка, а затем извлек оттуда сверточек пожелтевшего от времени шелка.

Пока он тщательно разматывал его, Дугал, вытянув шею, жадно следил за ним, желая скорее увидеть, что внутри. Вот петли тонкого кожаного ремня соскочили, и обнаружилось, что ремень пропущен через центр медового цвета камушка размером с миндалину.

— Он стал моим, когда я был моложе Дугала, — сказал Дункан, поднеся камушек к свету за ремешок, а мешочек и шелк бросив на стол. — Это не самый чистый кристалл, но для моих целей его всегда было достаточно.

Дугал смотрел на ширал, полуиспуганный, полуувлеченный, между тем, Арилан поймал камушек рукавом и попристальнее вгляделся в него, жестом погасив свою сияющую огненную сферу, а затем отпустил ширал и, опять выпрямившись, кивнул Дункану.

— Я надеялся на что-то получше, но сойдет. Продолжай поиск. А что и как искать — сам знаешь.

— Но я-то не знаю, — вознегодовал Дугал, когда Мак-Лайн опять встал позади его кресла и протянул кристалл над плечом мальчика.

— Уверяю тебя, вероятность, что тебе станет плохо, сейчас еще меньше, чем от того, чем мы уже занимались, — проговорил Дункан. — Просто подержи камушек в руке. В любой. На ощупь ты не испытаешь ничего, что отличало бы его от любого другого камня.

Дугал с колебаниями протянул руку и вздрогнул при первом соприкосновении с камнем. Но затем решительно сомкнул вокруг него ладонь и осмелился бросить еще один вопрошающий взгляд на Дункана.

— Что теперь?

— Закрой глаза и попытайся забыть о том, что у тебя что-то лежит в руке, — заметил Дункан с улыбкой, кладя на плечи мальчику ладони и снова отодвигая его к спинке кресла. — Я не собираюсь проделывать что-либо, отличное от того, что уже делал, так что беспокоиться не о чем. Вдохни поглубже и медленно выдохни. Это ненадолго.

Дугал повиновался с опасливым кивком, и Дункан ласково что-то забормотал, успокаивая его и помогая отрешиться.

Когда Арилан до предела вытянул руку над столом и коснулся сомкнутого кулака мальчика, кулак достаточно разжался, дабы все присутствующие увидели струящийся из глубины кристалла, льющийся меж пальцев золотой свет. Арилан, поджав губы, бегло оглядел Моргана с Келсоном, затем кивнул Дункану: мол, завершай испытание. Свет в руке Дугала полыхнул и угас, но Дугал еще успел приоткрыть трепещущие веки и заметить его.

— Он светился! Я видел!

Как только его рука резко и непроизвольно раскрылась, Дункан подался вперед и перехватил кристалл, прежде чем тот ударился о столешницу.

Келсон кивнул, и лицо его просияло.

— Мы тоже видели. Ты не свихнулся. Угадай, что это значит.

— Это значит, что, вероятно, вашего деринийского полку прибыло, безобразники, — проворчал Арилан, отталкивая свое кресло, резко проскрипевшее деревянными ножками по плитам пола, прежде чем Дугал успел ответить. — И откуда это только у него взялось?

Он встал, обратив лицо к огню, и Келсон покровительственно положил руку на плечо трепещущему Дугалу.

— На этот вопрос у меня нет ответа, Арилан, но не думаю, что это меня сейчас сколько-нибудь занимает, — подчеркнуто произнес король. — И не думаю, что нам следует прямо сейчас это выяснять. С него на сегодня достаточно.

— Я согласен, мой повелитель, — поддержал его Морган. — А помимо прочего, я, кажется, припоминаю, что мы собирались сегодня вечерком отметить возведение нашего друга Дункана в епископы.

— Думаю, пир не начнется раньше, чем стемнеет, — попытался возразить Арилан. — Времени еще достаточно, чтобы…

— Времени еще достаточно, чтобы Дугал отдохнул перед празднеством, если желает, — поднимаясь, заметил Келсон. — Для него сейчас нет ничего важнее.

— Но Совет пожелает…

— Чего может пожелать Совет — не наша забота, — резко возразил Келсон, ошарашив Арилана и заставив Моргана с Дунканом оторопело переглянуться. — Я не думаю, что стоит обсуждать это дальше. Верно?

Арилан не мог дать ему ответа при свидетелях. Когда король поднял Дугала с места, и они направились к двери, он отвесил поклон.

— Прошу прощения, если был слишком назойлив, государь.

Помедлив в дверях, Келсон обернулся и оглядел всех троих.

— Извинение принято. И, отец Дункан, подозреваю, вам бы отдых тоже не повредил. У вас выдался долгий день.

Дункан пожал плечами.

— Мне не на что жаловаться, государь.

— Согласен. Тем не менее, надеюсь, все мы еще встретимся на пиру. Морган, Арилан, вы идете?

Морган остался бы, ведь его любопытство насчет различных событий этого дня было куда сильнее, чем любая потребность в отдыхе. Но, останься он, того же мог бы пожелать и Арилан, а если бы остался Арилан, разговор непременно рано или поздно уперся бы в их старые разногласия насчет полу-Дерини и Камберианского Совета. Кроме того, тон короля придал вопросу значение почти приказа. Вышли оба — и Морган, и Арилан, причем епископ-Дерини что-то бормотал себе под нос.

Когда они удалились, Дункан сел в кресло, которое только что освободил Дугал, и сомкнул в руке кристалл, позволив своим мыслям вернуться к детству и к тому, кто подарил ему этот камень. Воспоминания были добрыми, и он сидел, грезя перед огнем, пока не удлинились тени, и золотой свет не угас в янтарных стеклах у него за спиной.

Глава XVII Оправдывающий нечестивого и обвиняющий праведного — оба мерзость перед Господом.[18]

Новости о посвящении в епископы Дункана не вызвали большого изумления при будущем Меарском дворе в Ратаркине. Креода уже предупреждал, что такое возможно. Это было лишь новое оправдание для войны, насколько дело касалось Кэйтрин и Сикарда, хотя Лорису и Джедаилу это досадило немало. Столь же предсказуемым оказалось повторное требование Келсона, чтобы Кэйтрин сдалась к Рождеству, с намеками о печальных последствиях для заложников, если их мать не образумится или если будет причинен новый вред Истелину.

Но решение архиепископа Брадена об отлучении, прочитанное вслух с нарастающим недоверием и ужасом ошеломленным Джедаилом, потрясло всех и каждого. Лорис настолько разъярился, что опрокинул кресло, спеша подбежать к Джедаилу и вырвать у него оскорбительную бумагу.

— Да как они смеют? — злобно возопил Лорис, пробегая глазами подписи и печати в самом низу, не замечая, как крохотные брызги слюны пятнают пергамент и пурпурную сутану. — Да кем они себя вообразили?

Размахивая посланием, как если бы это могло превратить его в клинок, Лорис побрел через зал туда, где у окна стояли Кэйтрин и Сикард, обняв друг друга за талию в попытке утешить, повергнутые во прах тройным ударом. В нескольких шагах позади Ител с бледным лицом наблюдал то за родителями, то за Лорисом, то за Джедаилом и суетливо крутил конец завязки плаща.

— Как они смеют? — повторил Лорис. — Боже правый, отлучение! Это они… Меня-то… Мои бывшие подчиненные… Наглость какая! Слов нет!

— Да уж, — пробормотал Сикард, хотя Лорис не слушал его, увлеченный своими страстными филиппиками в адрес епископов из Ремута и королевского дома Халдейнов.

А Сикард разделял тревогу своей закусившей губы жены и повелительницы и смятение сына. Когда Лорис, наконец, исчерпал запас брани, божбы и клятв, Сикард уронил занавес, который до того приподнял, чтобы поглядеть на утренний снегопад, и вернулся на середину зала, ведя жену под локоть к креслам у огня. По его знаку, Ител поспешил поднять стул, опрокинутый Лорисом.

— Хватит нам распускаться. Всем нам, — произнес Сикард, глядя в упор на Лориса и маня пальцем Джедаила, чтобы подошел поближе. — Мы выслушали ответ из Гвиннеда. Теперь давайте решим, как мы поступим. Сядь, моя дорогая.

Собравшись с духом, Кэйтрин села, тщательно расправив подбитые мехом полы вокруг ног, и расположила руки на колени. Когда она подняла глаза, муж стал подле нее на одно колено с одной рукой на ее подлокотнике, а Джедаил застыл в ожидании у него за спиной. Ител расположился справа от нее. Лорис, не скрывающий раздражения по поводу тона Сикарда, подошел и остановился перед креслом, которое только что поднял Ител. Что-то в семейной картине, которая ему предстала, предостерегало от намерения сесть, пока не попросят.

— Моя королева, — мягко произнес Сикард, прежде чем Лорис подыскал подходящее выражение, — мы в вашем распоряжении, как вы превосходно знаете, но боюсь, что на этот раз Халдейн попал не в бровь, а в глаз. Угодно ли вам продолжать то, что мы начали, зная, что Церковь отторгла нас?

— Какая такая Церковь? — огрызнулся Лорис. — Горстка схизматиков-епископов, которые нарушили присягу и не повинуются мне! — Он опомнился достаточно, чтобы легко поклониться, прося прощения. — Извините меня, повелительница, но не может быть и вопроса об отступлении только из-за куска пергамента с воском. Вот что я об этом думаю!

Основательно размахнувшись, он швырнул послание в огонь, но, в ответ на краткий возглас матери, Ител сунулся в очаг и спас пергамент, очистив успевшие обуглиться края и простонав проклятие, когда с одной из печатей ему на руку капнуло расплавленным воском.

— Это не ответ, — заметил Сикард, поднимаясь, чтобы пододвинуть кресло с прямой спинкой поближе к креслу жены. — И кусок пергамента с воском, как вы его назвали, кажется, дал вам причину тревожиться, архиепископ. И, к несчастью, непризнание этого отлучения не отменяет его.

Он взял руку жены в свою и сел, поглаживая ее в тщетной попытке утешить.

Лорис нахмурился.

— Это письмо — одна докука. Оно не имеет силы, — сказал он. — Его составили те, у кого не было полномочий.

— Да что означают полномочия? — прошептал Кэйтрин. — Не нужно полномочий, чтобы кого-то проклясть. А нас именно прокляли, несмотря на весь этот возвышенный язык. Мы, жители гор, кое-что в этом смыслим, архиепископ. Проклятие невозможно просто так, походя, отбросить.

— Тогда мы можем им отплатить, если вы считаете нужным, — сказал Лорис, опустившись все-таки в кресло и тщательно изучая обоих. — Не проклясть ли и мне их? Это дало бы мне огромное личное удовлетворение. Я могу отменить этот указ и отменю его, а сам провозглашу такую же анафему дому Халдейнов и епископам-схизматикам. Но и вы должны себя проявить, государыня. Крайняя нужда подталкивает вас к тому, чтобы дать королю ответ, которого он заслуживает. Нельзя позволить этому мальчишке запугать нас своими угрозами.

— Этот мальчишка хорошо научился угрожать, хотя у него еще молоко на губах не обсохло, — глухо ответила Кэйтрин, подняв в руке другое письмо, приложенное к указу об отлучении: ответ Келсона на ее последний вызов ему. — Он повторяет требования о сдаче, архиепископ. И мои Сидана с Ллюэлом — все еще его заложники.

— Вы сами заметили менее чем две недели назад, ваше величество, что они взрослые. И понимают, в какой оба опасности.

— Но они мои дети, — не уступала Кэйтрин. — Неужели я предоставлю их такой участи? Допущу, чтобы они пострадали от гнева узурпаторов-Халдейнов и погибли за то, чтобы я носила корону?

Хмурый и решительный, Лорис пал перед ней на колени, воздев руки в мольбе.

— Разве вы не знаете, что они охотно расстанутся с жизнью, чтобы трон Меары достался ее законной королеве? — возразил он. — Эта страна уже достаточно долго страждет под ярмом чужеземных властителей, благородная госпожа. Малкольм Халдейн отнял ее у законной наследницы сто лет назад, и с тех пор он и его последыши тяжко угнетают ваш народ, не слушая его стонов. Вы располагаете средствами положить конец тирании Халдейнов. И не вправе, во имя вашего народа, пренебрегать своим святым долгом.

Кэйтрин выслушала его слова с белым лицом, переплетя пальцы с пальцами мужа, а единственный оставшийся при них сын сидел рядом на корточках с опаленным свитком указа об отлучении в руках. Ее племянник стоял позади них, безмолвный и потрясенный в своем епископском пурпуре. Когда Лорис умолк, Кэйтрин наклонила голову. Миг спустя слезы брызнули на соединенные руки Кэйтрин и Сикарда.

— Это равносильно тому, чтобы возложить моих детей, как жертвы, на алтарь моих устремлений, — сказала она наконец, горестно качая головой. — Но вы правы. Долг — прежде всего.

Она потянулась рукой к руке Итела и, взяв ее, поднесла к своим губам, затем приложила к своей груди и задержала, и только тогда подняла глаза.

— Отлично. Эту писульку надлежит отменить, и вы предадите анафеме двор Халдейна и его епископов. Что еще?

Лорис наклонил голову в знак повиновения и сложил руки на груди.

— Вы должны дать Халдейну ответ в выражениях, которые не оставят сомнений в вашей решимости, повелительница, — сказал он. — И вам самой следует выполнить угрозы, которые от вас уже исходили.

— Какие угрозы? — выдохнула Кэйтрин.

Сдерживая торжествующую улыбку, Лорис поднялся и вернулся к своему креслу, расположившись в нем поуютней, с руками на подлокотниках.

— Я об Истелине, моя госпожа. Он должен быть казнен. Вы сказали, что не остановитесь перед этим. Так будьте последовательны. Истелин изменник.

Кэйтрин побледнела. Ител ахнул. Сикард явно был не в себе.

— Но он духовное лицо, епископ! — с не меньшим ужасом прошептал Джедаил.

— Он преступил обеты, и его отныне надлежит рассматривать как изменника, — отчеканил Лорис. — Если вы не против, я перед этим лишу его священства и отлучу от церкви.

— А с епископом так можно поступать? — усомнилась Кэйтрин.

— Я апостольский преемник Святого Петра, мне дано развязывать и связывать, — надменно изрек Лорис. — Я сделал Истелина епископом. А то, что я сотворил, я могу и уничтожить.

— Тогда он будет казнен как мирянин, — сказал Сикард.

— Как мирянин, к тому же отлученный, — Лорис выжидающе перевел взгляд на Кэйтрин. — Вам известно, чем карается измена, государыня?

Кэйтрин встала, полуотвернувшись, и заломила руки.

— Да мыслимое ли дело? — прошептала она.

— Он изменник, — повторил Лорис. — А кара за измену…

— Я знаю, чем карается измена, архиепископ, — твердо сказала она. — Его должно повесить, утопить и четвертовать… Знаю.

— И с ним так поступят?

Поникнув плечами, Кэйтрин Меарская нехотя наклонила голову в знак согласия.

— Да будет так, — тихо и грозно произнесла она. — И пусть Господь смилуется над его душой.

Приговор был приведен в исполнение на следующее утро, как только взошло солнце. Все Меарская королевская семья, которую Лорис убедил, насколько важно присутствовать на казни, дабы напомнить будущим изменникам, что их ждет, расположилась перед открытыми воротами, выходившими на заснеженный двор замка. Лорис и его епископы нетерпеливо ждали у подножия крыльца. Снаружи в неясном свете выстроились по обе стороны от места казни ряды воинов Кулди, Ратаркина и Лааса. Четыре конных упряжки с беспокойными сдерживаемыми лошадьми стояли наготове за оцеплением близ конюшни. Лошади трясли головами, топтались и фыркали в морозном утреннем воздухе, побрякивая сбруей. Посреди двора, где лежал густой снег, ждали у наскоро сколоченного эшафота одетые в черное палачи, неузнаваемые в плотных масках.

По двору прокатилась приглушенная барабанная дробь: осужденный вышел из дальних ворот, окруженный стражей, щурясь от солнца и ступая по снегу босыми ногами. Холодный декабрьский ветер вздыбил ему волосы и прилепил к телу жалкое рубище. Его руки были связаны за спиной. Он спотыкался, пока его вели к эшафоту.

Он шагал навстречу своей участи бледный, но собранный. Суровость приговора ошеломила его, но ничего по-настоящему неожиданного здесь не было, достаточно знать Лориса. Истелин и не надеялся выбраться из Ратаркина живым. Он испытал краткий, сокрушающий миг отчаяния, когда узнал, что лишен священства, ибо думал, что ему оставят хотя бы это; но отлучение, последовавшее за этим, лишь укрепило его в убеждении, что любое посягательство со стороны Лориса на епископские полномочия не имеет никакого основания. Он, Генри Истелин, оставался епископом и священнослужителем, что бы там ни сказал или ни сделал Лорис. Его мучители могли предать смерти его тело, но душа его отвечала только перед Богом.

Ненадолго его повергло в смятение, что они не дозволят, чтобы другой священник утешил его в эти последние предрассветные часы, приняв последнюю исповедь и причастив. Это было вполне естественно для него, как для любого благочестивого человека перед лицом смерти. Но тут он сурово напомнил себе, что ему отказано лишь в видимости святых таинств. Перед самой зарей, подробно вопросив обо всем свою совесть и покаявшись, он преклонил колена и поцеловал земляной пол своей темницы в память о Теле Господнем, а затем испил растаявшего снега в память в Крови Его. А после этого спокойно сидел и наблюдал, как светлеет небо, и, умиротворенный, ожидал конца своего земного пути.

Он не дрогнул, когда за ним явились. То были четыре бойких молодцеватых воина, и один из бывших капитанов его охраны, никто из них не посмел поднять на него глаза. Он безропотно вынес их грубость, когда они связывали ему руки, и лишь один раз вздрогнул, чуть кто-то из них сдернул с правой руки повязку — с места, где он прежде носил свой епископский перстень.

Ступени, ведущие вверх, были скользкими от слякоти и грязи, но стражи поддержали его, когда он едва не упал. Он едва ли чувствовал ступнями снег, поднявшись во двор, под открытое небо, или холодный режущий ветер, проникавший под рубище. И лишь мельком взглянул на эшафот, на палачей и на их сияющие орудия.

А вот Лориса удостоил внимания. Ледяной взгляд архиепископа встретился со взглядом, безмятежным и даже сочувствующим, и Лорис первым отвел глаза, резко взмахнув рукой страже. Кэйтрин и Сикард равно постарались не смотреть в лицо осужденному, и лишь юный Ител воззрился на него в смятении, а тот мягко улыбнулся самому себе и покачал головой.

Ступени эшафота тоже были мокрыми и склизкими. Взбираясь, он запнулся. Извинение, которое он пробормотал, выбило стражей из колеи, и они поспешно попятились, как только он очутился в центре помоста. Палач в маске, который подошел, чтобы накинуть ему веревку на шею, тоже старался не встретиться с ним взглядом и сам попросил прощения, чуть только плотный узел коснулся шеи осужденного.

— Делай, что тебе положено, сын мой, — произнес Истелин, одаряя того кроткой улыбкой. — Я от всего сердца прощаю тебя.

Тот отступил в смятении, вновь оставив приговоренного одного в центре помоста. Истелин устремил безмятежные глаза в зимнее небо, и так стоял, пока читали приговор, едва ли чувствуя, как режет запястья веревка потоньше, а другая, потолще, давит на шею.

— Генри Истелин, бывший епископ и священнослужитель, — прочел глашатай, когда барабаны выдали новую приглушенную дробь, — так как ты осужден за измену, по приговору Меарской Короны, ты будешь повешен за шею, и веревку перережут, пока ты еще жив, конечности твои отсекут, кишки выпустят наружу и спалят перед тобой, а затем тебя разорвут лошади, и твою голову и части твоего тела выставят на обозрение в тех местах, где повелит королева. И все узнают, какова участь изменников Меаре!

Никто не взывал к Господу, чтобы смилостивился над душой осужденного, ибо отлучение уничтожало всякую надежду на это, как они решили. Истелин это предвидел и разочарован не был. Когда барабаны ударили снова, стало ясно, что ему не предоставлено последнего слова, но, опять же, он на это и не рассчитывал. Он так и не отвел взгляда от небес, когда с него содрали рубище, проверили, крепка ли веревка — и лишь сдавленный вздох сорвался с его губ, когда его ноги заболтались в воздухе, и мир вокруг стал погружаться во тьму.

Он молился, пока был в состоянии. И только смутно почувствовал, как тряхнуло, когда веревку перерезали единым взмахом. Его распластали на снегу, и он охотно уступил холоду и немоте, плавно ускользнув прочь от своих мучителей, и для него уже не существовало ни ножей, ни, тем более, огня, ни фыркающих коней, обезумевших от запаха крови, которые разорвали то, что осталось от его окровавленного тела. Улыбка на его губах, даже после того, как его голову отделили от шеи, обожгла холодом сердце не одного и не двух свидетелей этого освященного законом убийства.

На следующей неделе все больше и больше вассалов Келсона прибывало в Ремут, дабы отпраздновать Рождество вместе со своим королем, как предписывал обычай, и никто в Ремуте еще не ведал о судьбе Истелина. Келсон каждый день давал приемы и приветствовал вновь прибывших, а после обеда всякий раз устраивал совещания. Между тем, Морган, Нигель и прочие из его приближенных продолжали приготовления к намеченному на весну большому походу. У епископов хватало своих забот, но каждый вечер они обменивались все новыми сообщениями с королем и его главными советниками. По мере приближения Рождества, напряжение нарастало, ибо все их будущее зависело от того, какой ответ придет из Меары.

Бурхард де Вариан, ставший графом Истмаркским после завершения войны с Торентом двумя годами ранее, прибыл, как и ожидалось, посреди недели с Глодрутом, Реми и Эласом, а также с полудюжиной баронов и множеством спутников рангом пониже. Немного позднее явился граф Дэнок еще с двумя полководцами — Годуином и Перрисом, а также юный граф Дженас, отец которого пал вместе с Джаредом Мак-Лайном при Кэндор Ри. Однако никто не ожидал увидеть во дворце человека, который поджидал Моргана близ его покоев, когда тот вернулся с мессы в сочельник.

— Эй… Кто здесь? — спросил Морган, на всякий случай коснувшись рукоятки меча.

Шон, лорд Дерри, который некогда был порученцем Моргана, а теперь стал его наместником в Корвине, отделился от стены, о которую только что опирался и протянул руки. Улыбка скользнула по его задумчивому лицу, когда он наклонил голову в приветствии.

— Счастливого вам Рождества, ваша светлость, надеюсь, вы не в обиде, что мы не встретились на мессе, но мы прибыли сюда только в полночь.

В его голубых глазах замерцали озорные огоньки, к изумлению Моргана, но также сохранилось и что-то мрачное. Он вздрогнул, когда Морган обхватил его за плечи, чтобы рассмотреть получше, но не отвел взгляда.

— Шон, да какими судьбами? — воскликнул Морган, хотя точный ответ на этот вопрос был ему известен. — И что означает «мы»? Боже правый, уж не прихватил ли ты с собой и Риченду, а?

Дерри приподнял бровь — эту привычку он перенял у своего господина.

— Ваша светлейшая супруга решила, что неплохо бы встретить Рождество вместе с мужем, ваша светлость. Если бы я не привез ее, она, чего доброго, явилась бы одна.

— Да уж, от нее такого можно ждать, — тихо промолвил Морган. — И все-таки зря ты ее не отговорил.

— Думаете, я не пытался? — с негодованием спросил Шон. — Я не забыл, что вы приказали. Но я не могу сказать, что это было мне по сердцу. Думаю, с нее на какое-то время хватило Кротона.

Морган вздохнул, и особенное положение его семейных дел снова встревожило совесть, чего не было уже несколько недель, ибо он находился так далеко от дома. При всем личном удовлетворении, которое принес ему брак с Ричендой, на карте их отношений имелись огромные области, где еще не все наладилось. И главным из них был вопрос, как много вправе брать на себя его жена во время его слишком частых отлучек из дому, и разрешался этот вопрос, к постоянной досаде Моргана, не целиком в его пользу, хоть он и был герцогом Корвином.

При обычном течении событий, к концу первого года их брака супруга Моргана стала бы полной хозяйкой в Коротском замке и правительницей Корвина в отсутствие герцога.

Но Морган не даровал Риченде таких прав. Получилось так, что ей не доверяли многие из его людей: не потому что она была Дерини, ибо, вероятно, никто в Короте этого даже не подозревал, а, заподозри, не придал бы значения, ведь сам герцог Корвин и так был Дерини — но потому, что первый ее муж предал Корону.

Вполне возможно, что и она запятнала себя изменой, как утверждали они, возможно, даже помышляла втайне о мести за своего первого мужа ради своего сына от него. Как вдовствующая графиня Марли она опекала юного Брендана совместно со своим новым мужем, располагая полной свободой в распоряжении землями и доходами шестилетнего графа. Если бы что-то случилось с Морганом, ее светлость, вдовствующая герцогиня Корвин и вдовствующая графиня Марли, получила бы доступ еще и к обширным богатствам Корвина, пока не достигла бы совершеннолетия маленькая герцогиня Бриони. А ради такой власти и положения на что бы не пошла бывшая жена известного изменника?

Ей не доверяли, ибо не знали ее. А не знали, ибо, когда Морган отсутствовал, что случалось куда чаще, чем ему хотелось бы, она жила замкнуто, не имея прав чем-либо распоряжаться в его отсутствие. И он ей таких прав дать не мог, поскольку ей не доверяли, а ей не доверяли, поскольку не имели возможности удостовериться, что она способна в чем-то проявить верность своему новому повелителю. Увы, образовался порочный круг, и Морган пока что не представлял себе, как его разорвать.

Итак, Риченда оставалась лишь обитательницей его замка в Короте, встречавшей достаточно любезное обращение герцогских домочадцев, но не обладавшая никакой ответственностью. Сперва это объяснялось достаточно легко, ибо в начале Риченда была новичком в Короте, а затем вынашивала их первого ребенка — две веские причины для герцога позволить сенешалю и командующему гарнизоном управлять делами в его отсутствие, как повелось и прежде; но теперь Бриони было одиннадцать месяцев, а Риченда уже почти два года как стала герцогиней Корвин. Старые оправдания никуда не годились, а Морган не мог заставить себя открыть жене истинные причины. Неудивительно, что разумная и предприимчивая Риченда чем дальше, тем больше тяготилась тем, что выглядело нелепыми ограничениями ее прав как супруги.

— Сам знаешь, в чем загвоздка, Дерри, — с тяжким вздохом заметил Морган. — Просто не было времени как следует этим заняться. Я ей зла не желаю.

Дерри отвел взгляд и зацепился большими пальцами за кожаный пояс, прикусив нижнюю губу.

— А вы думаете, это для нее не обида — не знать, почему вы отстраняете ее от своих дел? — спокойно спросил он, опять подняв глаза. — Простите, сударь, но за последний год я провел куда больше времени в обществе вашей жены, нежели вы. Она слишком хорошо воспитана, чтобы любопытствовать, хотя легко бы кое-что выяснила, но она чувствует недоверие ваших людей. И если вы не признаетесь ей, что не разделяете настроений… — он прочистил горло. — Сударь, я думал, что если уж вы Дерини, вам легче разбираться в таких делах.

— Иногда даже труднее, Дерри, — прошептал Морган. — Уж хоть ты-то меня не упрекай.

— Простите, ваша светлость.

— Ты ни в чем не виноват, — сказал Морган несколько секунд спустя. — Впрочем, возможно, к лучшему, что она здесь. Уж коли весенний поход почти неизбежен, я уже помышлял, а не велеть ли тебе доставить ее ко двору, как только снова наладится погода. Келсон ясно дал понять, что ее с радостью примут при дворе, как регента Брендана. И, подозреваю, ее присутствие было бы вдвойне желательно теперь, когда у нас в заложниках Сидана Меарская.

— Сидана? — поразился Дерри. — Здесь? Как это вам удалось? И он собирается на ней жениться?

Морган прыснул, несмотря на свою озабоченность новым оборотом дел.

— Странно, до чего очевидным представляется такое развитие событий каждому, кроме самого Келсона. Многое зависит от того, какой ответ получим мы завтра из Меары.

— А…

— Я расскажу тебе все подробности после завтрашнего утреннего приема, если ты к тому времени не раздобудешь их из других источников, — продолжал Морган. — Разумеется, будет совещание после того, как придет ответ меарцев. А пока что тебе, вероятно, не худо бы поспать. А я, несомненно, должен поспешить приветствовать мою благоверную. Полагаю, кстати, что Гамильтон и Хилари справляются с домашними делами?

— Да, сударь. А матушка присматривает за малышами.

— Превосходно. Сколько людей с вами?

— Полдюжины мужчин. И одна служанка ее светлости. Надеюсь, вы не в гневе, сударь.

— Нет. Ничуть, — вздохнул Морган. Затем хлопнул Дерри по плечу, положив другую руку на дверной засов. — Ну так пойди, поспи. Увидимся утром при дворе. И спасибо за то, что благополучно привез сюда мою жену, Шон.

— Счастлив вам служить, мой господин.

Как только Дерри отдал поспешный поклон, и повернулся, чтобы уйти, Морган поднял засов и проскользнул в свои апартаменты, осторожно закрыв за собой дверь.

Сперва его приветствовал только свет пламени очага. Близ занавешенного входа в гардеробную он различил гору сундуков и дорожных сумок, которых здесь раньше не было, подбитый мехом плащ, повешенный перед огнем для просушки — и никаких признаков служанки, которой полагалось присматривать за этим добром. Шагая через зал в сторону примыкающей к нему спальни, он приметил огонек свечи, горящей за пологом его кровати. Приближаясь, он мысленно прощупал пространство и убедился в присутствии там Риченды, а не какого-нибудь затаившегося убийцы, но решительно затворил в своем сознании все те мысли и темы, что, безусловно, не подлежали обсуждению в этот вечер после долгих месяцев разлуки.

— Я приехала слишком поздно, чтобы явиться к мессе, — прошептал мягкий нерешительный голос, как только Морган обеими руками раздвинул полог, — но я молилась. Ты присоединишься ко мне, мой повелитель?

Риченда занимала половину постели, меховое одеяло было надвинуто до подбородка, лицо ее озаряло пламя единственной свечи, поставленной в канделябр в изголовье. В ее глазах, что были синее любого горного озера, отразилась смесь печали и неуверенности, когда она взглянула на мужа, полыхающие золотые волосы полностью закрывали подушку. Золото обручального кольца на ее руке сверкнуло ярко и холодно, когда она поправила край одеяла у горла. Она тревожилась. Он знал, что она ожидает его недовольства.

— Так. Хотел бы я знать, что ты здесь делаешь? — спросил он, в его словах прозвучал холод, но в глазах было тепло, когда ее мысль протянулась к нему, полная ласки. — Перестань. Это мешает мне тебя отчитывать.

С притворной скромностью опустив глаза, она повиновалась, хотя почти тут же приподнялась на локте, чтобы вновь взглянуть на него, и меха, соскользнув, явили нагое плечо, что выбило его из колеи.

— Я прибыла, чтобы отметить Рождество с моим повелителем и супругом, — промурлыкала она, ласково касаясь сознания супруга. — Или мне не следовало приезжать?

Встреча после такой долгой разлуки были и сладка и мучительна. Шумно и коротко выдохнув, Морган опустил свои некрепкие щиты, забрался в постель, обнял жену и жадно приник к ней губами. Прикосновение плоти к плоти пустило пляшущий огонь по всем его жилам. Он простонал, когда она отодвинула его достаточно для того, чтобы расстегнуть его пояс, и оба дрожали, пока она одной рукой стягивала ремень с его талии и отбрасывала его, вместе с мечом на постель рядом, а другой рукой возилась с пряжкой его плаща, и при этом ее губы непрерывно чмокали его в шею то здесь, то там.

— Нужно снять все, мой любимый, — прошептала она между поцелуями, принявшись за шнурки его верхней рубахи. — Особенно — сапоги. Я привезла наши простыни из Корота и постелила их, и вовсе не хочу, чтобы ты их продырявил своими шпорами.

Тут, приподнявшись на локте, он разразился смехом, тут же передавшимся и ей, затем покачал головой и сел прямо, в открытую ухмыляясь; огонь в его чреслах лишь поник, но не угас, пока он, подтянув колени, избавлялся от низких домашних сапожек.

— К счастью для нас обоих, я сегодня никуда не ездил верхом, так что шпор у меня нет, и я могу справиться с сапогами сам, — сказал он, когда пряжки расстегнулись. — А то еще пришлось бы звать оруженосца.

— О, да, — согласилась она, покорная и не сводящая с него глаз.

Улыбаясь, он тряхнул обеими ногами в проеме полога и с блаженством услышал стук подошв о каменный пол. Верхняя рубаха немедленно последовала за сапогами. Она выпрямилась, чтобы помочь ему снять кольчугу, и тут одеяло соскользнуло до самой ее талии, а это было почти чересчур даже для самообладания Дерини; ему пришлось закрыть глаза и сделать несколько глубоких судорожных вдохов, пока они вместе очищали от стальной чешуи его спину, бока и грудь, а затем плечи. Причем часть пути вместе с кольчугой проделала и рубаха, зацепившаяся за нее у горловины, и он чувствовал переполняющее жену веселье, когда еще и его голова застряла при попытках Риченды сорвать и то и другое одновременно.

— Постарайся не двигаться, пока я не разберусь, — прошептала она.

Он чувствовал теплоту ее тела спиной, когда она приподнялась на коленях позади него, чтобы его освободить, каждый его нерв щекотало от того, что ее волосы скользили по его плечу. Она тянула рубаху, и когда ткань затрещала, что-то прошептала. Ему согнуло и сдавило ухо. Он вскрикнул.

Новая возня у нераспутывающейся горловины, довольное «ух» — это жена убрала с его плеч стальной груз, и он наконец был свободен. Глубоко вдохнув, он спихнул кольчугу и мятую рубаху с постели и снова обратил взгляд к Риченде, отчаянно стараясь подавить дурацкую улыбку.

— Спасибо, — тихо сказал он.

Ее улыбка была лишь слегка нерешительной, когда она кивнула в ответ, но взгляд не расстался со взглядом, когда она провела рукой по его боку и стала играть пальцами с верхней кромкой его штанов.

— Ты точно не сердишься, мой повелитель? — прошептала она.

— Сама знаешь, должен бы сердиться, — ответил он, заключая ее в объятия и бережно опрокидывая на постель вместе с собой. — Но я не сержусь. Гнев прошел, едва я увидел, как ты здесь лежишь. И теперь я только о том и могу думать, как долго не был с тобой в постели. Наверное, ты что-нибудь вроде ведьмы. Может быть, деринийская ведьма.

В ответ она звонко рассмеялась и потянула его к себе, чтобы поцеловать, сперва легко, а затем все более продолжительно, ибо их разговор велся уже не голосами.

«Так я ведьма? — Прошептал ее голос в его сознании. — И я околдовала тебя, любимый?»

«Полностью и всецело, — успел ответить он, прежде чем блаженно затерялся в ласковых касаниях ее рук, развязывающих пояс его штанов. — Боже, как мне тебя не хватало, Риченда!»

Но даже при том, что души слились, как и тела, он не был всецело околдован. Кое-чем он бы не мог поделиться, и она это знала, ибо он пользовался доверием многих людей и не вправе был открыть что-либо, связанное с ними, даже своей жене, без их дозволения.

Однако было и нечто еще, чем Морган делиться не желал, и это вызывало у Риченды глухую досаду. Особенно потому, что Морган упрямо отрицал, что проблема, вообще, существует.

Чтобы смягчить отказ, он посвятил ее в события, произошедшие с их последней встречи: обильный страстями и интригами синод в Кулди; бегство Лориса; посягательство на жизнь Дункана; прогулка короля в Приграничье — и Дугал с его щитами…

— Щиты? — прошептала Риченда, отодвигаясь, чтобы видеть его глаза, при том, что разум ее продолжал ловить то, что он передавал. — Он один из нас?

— Мы так думаем, — ответил муж. — Но не уверены. Никто не может пройти за его щиты, а он не умеет их убирать. Большинство попыток чтения были для него столь мучительны, что теперь он боится любых новых касаний, чьих угодно, не считая Дункана. Дункан не причиняет ему боли, но и Дункан не может одолеть эти щиты.

— А Дугал хочет, чтобы вы сделали это? — спросила Риченда.

Морган пожал плечами.

— Он говорит, что да… и при этом не отступает, чтобы мы попытались. Правда, ни у кого из нас не было времени для основательной работы. Может, у тебя есть какие-то предложения? Вообще-то сам Бог велел заниматься этим Дункану, но он все эти дни занят не меньше, чем все мы.

Ко времени, когда он сообщил ей все остальное, что знал о Дугале: пребывание мальчика в плену у Лориса, смертельная опасность для Истелина, дерзкий побег из Ратаркина, взятие в плен двух царственных заложников — и совершенно непредвиденный взрыв при посвящении Дункана — Риченда прониклась жаждой принять вызов, который бросал им, Дерини, юный горец.

— У меня уже есть кое-какие соображения, — задумчиво заметила она. — Не сомневайся, я постараюсь познакомиться с ним завтра на приеме.

— И тебе едва ли удалось бы этого избежать, — прыснул муж. — Его по всем правилам провозгласят графом Траншийским. А там начнется такое, что только держись.

— Ответ Кэйтрин на ультиматум Келсона, — догадалась Риченда.

Морган со вздохом кивнул.

— Он самый. А поскольку мы отнюдь не ожидаем, что она покорится, весной почти наверняка грянет война, а еще до того, на Крещенье, заключат брак Келсон и Сидана.

Тут Риченда оцепенела в его объятиях и отвернула лицо; он только и мог, что плотнее прижать ее к себе, пытаясь утешить и ждать, когда это пройдет, сожалея о последних словах, которые ляпнул, не подумав. Он никогда не докучал ей любопытством касательно обстоятельств ее первого брака, но знал, что ей пришлось тогда не легче, чем теперь Сидане. Для дочерей из знатных семей, если только они не удалялись в монастырь, браки по государственным соображениям были почти неизбежны. Риченде едва исполнилось шестнадцать, когда ее выдали за Брэна Кориса, и она ни разу не видела будущего супруга до дня свадьбы.

— О, я понимаю все династические доводы для такой женитьбы, — произнесла она наконец, вновь доверчиво прижавшись к нему в поисках тепла. — Гвиннед и Меара воюют поколение за поколением. И можно наконец прекратить эту старую-старую распрю. — Она испустила тяжкий вздох, прежде чем продолжать. — Но Келсон и Сидана — люди, Аларик, а не королевства. Я совсем не знаю девочку, но знаю Келсона. Он добрый и великодушный юноша, и знаю, он не пожалеет сил, чтобы сделать брак чем-то большим, нежели способ обзавестись законными наследниками, но… но…

— Но ни одному из них в действительности не приходится выбирать, — закончил Морган, отвечая на то, чего она не договорила. — Знаю. И меня это тоже мало радует. К несчастью, подобные обязанности неотделимы от короны.

— По-видимому. — Долгое время она хранила молчание, и ее мысли были затворены в столь сокровенных уголках, что Морган не дерзнул бы туда вторгнуться. Наконец она снова вздохнула.

— Что же, если свадьбы не миновать, тебе предстоит позаботиться о Келсоне, — сказала она. — Не знаю, как себя в таких случаях чувствует мужчина, но знаю, каково при этом женщине. Чего бы ни желала она сама, а, вероятно, быть Сидане Меарской нашей королевой. Она, безусловно, будет испугана, расстроена и несчастна, но нет причин, по которым все пошло бы действительно так уж скверно. Я в свое время испытала нечто подобное; возможно, мне удастся помочь ей увидеть светлые стороны. Если ты дозволишь, я попрошу, чтобы меня приставили к ней, и если она не будет против, мы подружимся. Мне так жаль девочку, Аларик.

— Моя прекрасная Риченда, — прошептал Морган, еще теснее охватывая ее кольцом своих рук. — Я так рад, так рад, что нашел тебя.

А заодно, подумал он, погружаясь в сон, он нашел и средство хотя бы на время отвлечь жену от мрачных мыслей — в любом случае, до тех пор, пока она в Ремуте.

Ранним рождественским утром разведчики Халдейна доложили о приближении меарского вестника и одного конного воина. Судя по быстроте передвижения, их следовало ждать через два часа. Паж принес эту новость Келсону в спальню Дугала, где король и его друг обсуждали как раз меарские дела, пока Дугал одевался для церемонии. Сам король был в парадном алом халдейнском одеянии длиной до щиколоток, отороченном горностаями по рукавам и подолу и вдоль глубоких разрезов спереди и сзади. Но он еще не надел корону и прочие знаки своего королевского звания.

— Что-то мне это не больно нравится, а тебе? — спросил Келсон, отпустив пажа и оруженосца, и наблюдая, как Дугал завязывает узкий кушак поверх серой шерстяной верхней рубахи. — Вестник и один конный воин. Даже не посольство. Как ты полагаешь, что это значит?

Фыркнув, Дугал встряхнул плащ из превосходного тартана Мак-Ардри и набросил на плечи, придерживая одной рукой, пока другая шарила в деревянной шкатулке, ища подходящую пряжку.

— Готов поручиться, это не сдача… Но ее мы, по правде говоря, и не ожидали, верно? Как я понимаю, ты их примешь?

— Приму… После того, как покончим с твоим возведением в графы. Им не будет вредно немного охладить пятки. Это одна из тех вещей, за которые вестникам платят.

— Согласен.

Пока Дугал протыкал иглой тяжелого серебряного кольца два слоя тартана, Келсон приподнял бровь и наклонился поближе, кончиками пальцев повернул к свету за край плетеное серебро.

— Замечательная работа. Это из Пограничья?

Дугал кивнул и возвратил кольцо на место, поглощенный собиранием тартана в складки на плечах.

— Да. Это один из узоров клана Мак-Ардри. Передается от поколения к поколению. Полагаю, мне по-настоящему следовало бы и торк носить как вождю. Кьярд сказал, что положил его на самое дно. Ты не попробуешь его найти?

Кивнув в ответ, Келсон склонился над деревянной шкатулкой. Он помнил этот торк. Старый Каулай носил его в тот день, когда вышел принести Келсону присягу на его коронации. И вскоре он увидел, что под пряжками и кольцами лежит что-то подходящего размера и формы, завернутое в белый кроличий мех.

Концевые шишечки, которым был искусно придан вид конских голов, выглянули из меха, как только Келсон вытащил эту вещицу из-под других, и он протянул ее другу, а сам продолжил рыться в шкатулке.

— Можно подумать, Кьярд привез тебе всю сокровищницу Транши, — сказал он, вытаскивая кольцо, инкрустированное гранулами золота. — Это траншийская печать?

— Это? О да, траншийская, но не Мак-Ардри, — Дугал протер торк рукавом, а затем накинул его себе на шею, высвободив свою косицу и поправляя плащ и ворот так, чтобы они не мешали. — Вероятно, это следовало бы добавить к прочим знакам моего титула. Наряду с графской короной. У кого-нибудь еще такое есть?

— Вероятно, у Кьярда, — отозвался Келсон. — Во всяком случае, у кого-то из твоих людей. — Он надел перстень себе на палец, чтобы наверняка не потерять и опять сунулся в шкатулку: а что там еще? — О, какая прелесть… Застежка для плаща с львиной головой. Почему ты не выбрал ее вместо этой круглой?

— Эта? — Дугал мельком взглянул на нее, взяв у Келсона, затем покачал головой и опустил обратно в ящик. — Думаю, на сегодня она не годится. Хотя, обещаю надеть ее на твою свадьбу, если ты все-таки женишься на Сидане. — Он с гулким звяканьем опустил крышку сундучка. — Мне говорили, что отец подарил это матери в день свадьбы… и стало быть, она куда больше подходит для празднования торжества любви, чем для провозглашения кого-то военачальником. Согласен?

— М-да… Пожалуй. И все-таки она мне нравится куда больше круглой.

Сунув за пояс кинжал в ножнах, Дугал осклабился и робко кивнул.

— Если честно, то мне тоже. Но если я не надену подобающие знаки моего достоинства как вождя, особенно по случаю, когда я впервые, как таковой принят при дворе, я могу оскорбить своих родичей. Они подумают, что для меня куда важнее быть твоим графом, чем их вождем. А сам знаешь, как у нас на это смотрят.

— О, еще бы, — сказал Келсон, подражая рыкающему приграничному говору Дугала, и с улыбкой попросил его повернуться для осмотра.

Он опять был сдержан к моменту, когда тот остановился, а в серых, как у всех Халдейнов, глазах даже угадывалась легкая настороженность.

— В чем дело? — спросил Дугал.

Келсон со вздохом воззрился на свои сапоги.

— Хотелось бы, чтобы нынче утром у нас только и было забот — возвести тебя в графы, — тихо признался он. — О прочем я стараюсь и не думать.

— Как и все мы, — ответил Дугал.

— Тогда почему мы об этом думаем?

— Наверное… Потому что так надо.

— Так надо, — повторил Келсон.

Вдохнув поглубже, он выдохнул и поднял глаза с улыбкой, которая была лишь слегка напряженной.

— Ну, если уж на то пошло, полагаю, что и мне пора нацепить все знаки моего достоинства, как ты думаешь? Без них я не могу присвоить тебе графский титул.

— Конечно, нет, — воскликнул Дугал, уловив намек.

И они продолжали в том же духе все время, пока Келсон завершал свой туалет, и даже по пути в тронный зал до самых дверей.

Глава XVIII И обручу тебя Мне в верности.[19]

Королевский Рождественский Прием: аромат ели и кедра и еще более пряный запах факелов из сосновых ветвей, напитанных смолой, освещающих ему путь через набитый до отказа, гудящий зал. Зов серебряных труб, рокот барабанов. Ослепительные наряды, обладатели которых почтительно раскланиваются, уступая дорогу; ряды придворных в праздничном платье, некоторые при оружии; дамы беспечны и легки, точно певчие пташки.

Как полагается в самые большие праздники, он надел украшенный самоцветами тяжелый венец, которым его короновали, а не скромный золотой обруч, в котором чувствовал себя куда привольней. Его черные волосы свободно падали на плечи. На позолоченном колоном поясе висел отцовский меч; инкрустированный скипетр покоился на сгибе левого локтя.

Прежде чем взойти на помост к высокому трону с балдахином, он двинулся налево, где ждали епископы, и ненадолго преклонил колени пред Браденом, чтобы получить рождественское благословение, и, стараясь не расплескать наполнивший душу мир, воссел на трон.

И отныне то был единственный островок спокойствия. Едва король занял свое место, ударили барабаны, привлекая внимание к глашатаю, который возвестил об открытии Рождественского приема.

Последовали приветствия верных вассалов — большинство их лишь мелькало перед глазами.

Голова его то и дело наклонялась в ответ на их низкие погоны, рука протягивалась, чтобы к ней в знак повиновения прикоснулись их губы, язык бормотал слова признательности, и даже что-то спрашивал о семьях и землях, и вот — перед ним кто-то новый, а за ним еще и еще…

Он просиял, когда к нему вдруг приблизился Дерри, ибо ведать не ведал, что тот собирается явиться ко двору на Рождество. Затем поднялся, чтобы поцеловать руку улыбающейся Риченде, которую подвел к нему Морган, и внезапно понял, почему Дерри здесь. И все-таки один сменялся другим слишком быстро, и мелькание замедлилось лишь тогда, когда выступил вперед Дугал, чтобы принять звание. И даже этот обряд прошел слишком скоро, чтобы доставить полное удовольствие.

Косички горцев, их пледы и оправленные в серебро кинжалы, вопли волынок. Опустившийся перед троном на колени Дугал. Слова сожаления о смерти старого графа, приветствие новому. Выражение повиновения и клятва верности, руки Дугала меж королевских рук. Взмах большим мечом плашмя — серебряная вспышка в воздухе между ними — и вот он опоясывает Дугала другим мечом с позолоченным графским поясом…

— …этим мечом обороняй беззащитных и наказывай зло, всегда помня, что у чести, как и у меча два острых края — правосудие и милосердие…

Внесены знамя и котел, ибо Дугал отныне правомочен предводительствовать на войне и обязан кормить и поддерживать своих вассалов… и вот он получает перстень и графскую корону.

— Хотя ценность этого благородного металла — знак твоего звания и достоинства, пусть вес этой короны напоминает тебе также о твоем долге и об ответственности, которую ты отныне разделяешь с нами. Поднимись, Дугал Мак-Ардри, граф Траншийский, и встань по нашу правую руку, среди других любимых нами доверенных советников.

Волынщики опять завели нечто бодрое и приподнятое, в то время как родичи Дугала торжественно несли его по залу на плечах, распевая славословие… Но, увы, слишком скоро пришлось вернуться к житейским бурям.

Вот он, вестник из Меары: выходит вперед, учтивый и смиренный, как приучен, но произносит дерзкие слова от имени своей госпожи, поправшей все предложения милосердия и предоставившей царственных заложников их участи. А вот — голова Истелина, окровавленная и точно вылепленная из воска, поднятая ввысь за прядь спутанных волос — грозное предостережение любому, кто изменит Меаре.

И даже этим не кончилось. Зал разразился воплями и громкими требованиями воздаяния. Нескольким женщинам сделалось дурно. Не одного и не двух вассалов Келсона пришлось силой удерживать, чтобы они не выместили гнев на вестнике, прежде чем того препроводили под замок, дабы защитить. Когда король и его главные советники удалились в палату совета, страсти накалились пуще прежнего. Слишком оглушенный и подавленный даже для того, чтобы думать, что делать дальше, Келсон сидел, уронив голову в ладони, и старался ничего не видеть и не слышать несколько минут, пока другие не выпустили пар. Он поднял лицо, лишь когда Браден, сидевший около него слева, повторно его окликнул:

— Государь! Государь! Умоляю! Я не мстителен, государь, но такое простить невозможно! — говорил Браден, возбужденно крутя в пальцах нагрудный крест. — Разумеется, больше и вопроса нет о браке с меаркой!

— Если я не женюсь на ней, единственное, что мне остается — это убить ее, — устало заметил Келсон. — И вы хотите, чтобы я обратил свое негодование против невинной заложницы?

— Невинной? — фыркнул Джодрелл. — С каких это пор вина или невиновность имеют отношение к их участи? Прошу прощения, государь, но Генри Истелин был куда невинней любой меарской принцессы. И кровь его вопиет об отмщении!

— Да, но если я позволю, чтобы мстительность властвовала надо мной, что я за король? — парировал Келсон. — Я дал клятву, Джодрелл… Клятву поддерживать закон, умерять правосудие милосердием, но не мстить!

— Я не вижу здесь правосудия, — едва слышно пробурчал тот, раздраженно передвигаясь в кресле.

— А что вы увидели, Джодрелл?

— То, что вы, кажется, намерены дозволить отродьям изменников выйти сухими из воды, государь! — сказал Джодрелл погромче, его красивое лицо недобро исказилось. — Да еще и преподнести одному из них ту самую корону, которую их матушка пытается вероломно захватить! В данном случае милосердие — это слабость, государь. Меарская сучка умертвила заложника, которого взяла; и наше право — прикончить тех, которых удерживаем здесь мы.

— Око за око? — спросил Келсон. — Не думаю. Да и вы сами признаете, что восстала против меня Кэйтрин, а не кто-то другой.

— О да, восстала, государь! — прогудел Браден, — и совершила святотатственное убийство! Или грехи отцов не падут на детей? Келсон, она казнила не кого-нибудь, а епископа! Помазанного Богом. И прежде, чем они отняли у него жизнь, у Эдмунда Лориса хватило дерзости не только отлучить его, но еще и лишить священства… Генри Истелина, одного из самых набожных людей, какого я когда-либо знал!

Келсон искал, чем бы его урезонить, ибо это уже превосходило всякие границы, а между тем Кардиель покачал головой и властно положил ладонь на рукав Брадена.

— Мир тебе, брат, — спокойно произнес он. — Никто не спорит, что Истелин был набожным человеком. Но, учитывая, что он был набожен, он, судя по всему, не дрогнул, принимая мученичество ради веры и короля. И преступление Лориса лишилось смысла.

— Безусловно, в нем не было смысла, — возразил Браден. — Не о том речь. Был в нем смысл или нет, а Истелину пришлось встретить несправедливый приговор — одному, лишенному утешения извне, лишенному всего. И такая страшная смерть, — нескладно закончил он, и гнев его растворила скорбь.

Кардиель вздохнул и опустил полные слез глаза.

— Мой дорогой брат. Умоляю тебя, не терзайся так. Во всем и всегда Генри Истелин был верным слугой Бога и короля. Мы не вправе сомневаться, что он умер, полный веры… что он проявил себя так, как каждому из нас надлежало бы себя проявить, будь нам только ниспослана такая милость в ответ на наши молитвы… и что вера его поддерживала его до самого…

— Нет, — прохрипел Браден, и гнев его вспыхнул вновь. — Пусть вера Меарских детенышей поддерживает их, когда они встретят заслуженную ими участь, как отродья изменницы! Государь, я не могу найти в моем сердце сострадания к ним. Змеенышей надлежит истребить, подобный брак немыслим!

Морган, сидящий по правую руку от короля вместе с Ричендой, не мог не уловить мощный напор отчаяния и скорби, хлынувший в какой-то краткий миг во время спора двух архиепископов.

Волна быстро спала, но он знал: Риченда тоже почувствовала. Он ощутил ее дрожь, а ее рука вцепилась в его руку. Он знал также, чего стоит Келсону не давать волю своему гневу и осознанию беспомощности. И неважно, как поступит король, кто-нибудь все равно его не одобрит.

Уязвленный болью Келсона, Морган обратил умоляющие глаза к двум архиепископам, не упуская из виду и всех остальных за столом.

— Довольно вам наконец, господа! — воззвал он к ним, обрывая новый виток страстного противостояния. — Или вы думаете, что ваша перебранка облегчает нам принятие решения? Чего вы пытаетесь добиться? Думаете, он не знает? Или корона не тяжела?

— А сколь же тяжко было бремя Истелина? — проговорил Браден.

Но любой новый взрыв пресек утомленный взгляд Арилана и покачиванье седой головы Кардиеля, полного муки и сострадания.

— Прошу вас, Браден, тише, — произнес Кардиель. — Герцог Аларик прав. Какой бы ужасной и незаслуженной ни была участь нашего брата Истелина, это уже в прошлом. Мы уже больше не в силах помочь ему или вернуть его. Мы не вправе позволить, чтобы гнев и скорбь затуманили наш разум и помешали принять мудрое решение.

— Архиепископ Кардиель говорит дело, — согласился Нигель. — Если мы расправимся с заложниками, мы утратим всякую надежду на мирный исход противостояния. Злоба может породить только злобу, и…

— Ну, вот именно, вот именно, — вмешался Эван. — Породить — отличное словечко. Пусть парень сватается, архиепископ. Ему надо породить наследника.

Гул одобрения, который издали другие миряне из присутствующих, вдохновил Эвана на продолжение его речи.

— Давай, не отступай, пока она не скажет «да», государь. А там — что есть духу под венец и смотри, молодец, чтоб понесла от тебя к весне. А там и в поход можно. Немало славных меарцев сбежится под твое знамя, если станет ясно, что на свет вот-вот появится наследник двух корон. Смотри же, не теряй времени!

Браден вздохнул и наклонил голову, подняв руку с кольцом, пусть нехотя, но давая согласие, и напряжение, пусть отчасти, но разрядилось.

Миг спустя Нигель взглянул вдоль стола на своего царственного племянника, через силу пытаясь улыбнуться.

— Мудрый совет, Келсон, — спокойно признал он, — хотя я бы выразился несколько сдержанней. Тебе нужен наследник — плоть от твоей плоти, и нужен союз с Меарой. А наследник от союза с меарской принцессой — лучше не придумаешь. Я знаю, этот брак — не то, что ты предпочел бы, выйди по-иному, но… — Он пожал плечами. — Что я еще могу, кроме как пожелать тебе счастья и предложить все, чем располагаю, чтобы легче все устроить и наладить?

Келсон равнодушно взглянул на дядю, неподвижный, сложивший перед собой руки.

— Благодарю вас, дядя. Пожалуйста, не сочтите мой недостаток воодушевления за недостаток благодарности. Все, что сказали вы и герцог Эван, совершенно верно. — Он вздохнул. — Теперь нужно молиться, чтобы принцесса Сидана смотрела на вещи столь же здраво, сколь и мы.

— А если нет… — лукаво заметил Арилан, и в его взгляде вновь появился намек на способы во что бы то ни стало добиться согласия. — Ты женишься на ней вопреки ее воле?

— Я уже сказал, что женюсь, — ответил Келсон несколько резко. — И вы совершите обряд, ваше преосвященство, если я потащу к алтарю упирающуюся невесту?

Арилан поджал губы, но решительно кивнул. Браден и Кардиель выглядели оторопелыми. Эван фыркнул.

— Поймай его на слове, государь. Особую канитель разводить недосуг. Если вздумает поначалу воротить от тебя нос, то придется сперва играться, а потом венчаться. Или хотя бы пригрозишь ей чем-то таким. Она живо образумится.

Это замечание в свой черед возбудило немало шуму, в том числе, и негодующего, в первую очередь, среди духовенства, но также со стороны Риченды и Дугала, пока, наконец, Келсон не прокашлялся и не обвел их всех серыми глазами, так что каждого обдало древним и жгучим огнем, как в дни его отца.

— Благодарю вас, господа, я справлюсь со сватовством, — произнес он, когда все умолкли. — Оно пройдет столь благородно, сколь возможно, но так или иначе, а быть на Крещенье королевской свадьбе.

— К чему медлить? — спросил Сигер де Трегерн. — Если одна из целей всей затеи — обзавестись наследником до весеннего похода, государь, вам следует начать сеять как можно раньше. Девица молода. Придется повозиться, пока не произойдет зачатия.

Келсон заполыхал гневом, не в силах найти ответ, и тут ему на выручку пришел Дугал.

— Если я правильно понимаю намерения его величества, сударь, он хочет короновать свою королеву в тот самый день, когда женится. А это предполагает иную подготовку, чем когда просто совершается оглашение, и пара в положенный срок предстает перед священником.

После того, как Келсон кивнул и пробормотал: «да», от души благодарный за помощь, Дугал продолжил:

— Ну, а если молодую супругу следует возвести на престол с великолепием, как предстало спутнице короля Гвиннеда, мы все окажемся заняты по горло, чтобы все подготовить за столь короткое время. И, не сомневаюсь, госпожа Риченда подтвердит, двенадцати дней едва ли хватит, чтобы обзавестись нарядами и драгоценностями, которые потребуются для столь краткого, но яркого мига.

— Это правда, господа, — согласилась Риченда. — И если бы только это. А ведь надо еще подумать и о самой бедной невесте. Ведь не слишком большая дерзость попросить хоть немного времени, чтобы она подготовилась к обязанностям, которые на нее возложат?

— Да вряд ли она из недогадливых, — вставил Эван. — И наверняка ее сызмальства приучили, что долг прежде всего. Не стоит с ней слишком нянчиться, государь.

— Нянчиться вообще ни к чему, — отрезала Риченда, прежде чем Келсон успел раскрыть рот. — Но я говорю как та, которая сама была просватана и обвенчана ради земель и прочих благ, и которую никто не спросил о ее желаниях. Дайте девушке несколько дней, чтобы привыкла к мысли, что так надо, и чтобы смогла убедить себя, что брак этот — на благо и ее земле. Когда-нибудь, годы спустя, ваша королева, быть может, выскажет вам благодарность.

— А я благодарю вас, моя госпожа, — отозвался Келсон. — Вы как нельзя более уместно напомнили нам об участии во всем этом Сиданы.

Она изящно склонила голову.

— Могу я также просить вас о том, чтобы служить ей, пока она при дворе? — продолжал он с напряженной, но полной надежды улыбкой. — И, возможно, взять на себя всю женскую сторону наших приготовлений? Я не настолько наивен, чтобы счесть, будто для нее этот брак окажется более заманчив, чем для меня, но, наверное, ваш опыт и сочувствие помогут ей принять неизбежное.

— Для меня было бы величайшей честью служить вашей будущей королеве, государь, и сейчас, и в дальнейшем, — ответила Риченда. — Мы с моим повелителем именно это обсуждали нынче утром.

— О, — сказал Келсон. — Это весьма кстати.

И окинул взглядом остальных, сделав глубокий вдох и отчетливо выдохнув, затем встал. И сразу встали все присутствующие.

— Очень хорошо, господа советники, и вы, сударыня, — сказал он. — Сейчас я иду беседовать в моей будущей королевой. Госпожа Риченда, буду рад, если вы согласны меня сопровождать… И вы, епископ Дункан. А всем остальным предлагаю начать обсуждать все, что требуется для предстоящего брака. Дядя, прошу вас вести совещание в мое отсутствие.

Уже немного спустя Келсон рад был, что попросил Риченду и Дункана пойти с ним, ибо обнаружил, что куда больше тревожится, нежели согласился бы признать, и тревога не покидала его на протяжении всего пути по едва освещенной галерее. Сразу же по прибытии Сиданы в Ремут он отвел для нее бывшие покои своей матери, решив, что это единственное подходящее место для принцессы, сколь бы сомнителен ни был ее титул; и теперь он задавался вопросом, а не предполагал ли с самого начала подобного посещения.

Во рту у него пересохло, как в пустыне, когда он подходил к наружной двери, он нервно откашлялся и дал Дункану знак пройти вперед, дабы возвестить о нем. Стражи встали навытяжку и ревностно отдали честь королю, когда они приблизились втроем, но он дал им знак встать вольно перед тем, как расправить складку тяжелого придворного одеяния. Большую корону он сменил на простой и легкий золотой обруч. Пока Дункан медлил перед дверью, он с беспокойством глядел на тень, которую отбрасывал в свете факелов. Риченда ждала чуть позади него.

— Вы уверены, что готовы через такое пройти, государь? — спросил Дункан, взглянув на него искоса и положив руку на парчовую тесьму колокольчика.

Неловко поежившись, Келсон кивнул, показывая, что хорошо осознает свой королевский долг, и рука Дункана, встрепенувшись, вызвала в ответ мелодичный звон колокольчика. Епископ-Дерини вновь окинул короля взглядом, полным участия и дружеской поддержки, и сам должным образом подобрался, когда дверь отворила служанка. Девушка обалдело уставилась на епископский пурпур.

— Король желает увидеться с госпожой Сиданой, дитя мое, — произнес Дункан, стараясь, чтобы это прозвучало как можно мягче и спокойнее, но все же властно. — Нам можно войти?

Несколько смущенная, как его званием, так и просто мужским присутствием, девушка почтительно присела и отошла в сторону, пропуская их, перед королем она вновь присела — медленно и глубже, а глазами с ним даже не решилась встретиться. Когда она затворила за ним дверь, в следующем дверном проеме появилась герцогиня Мерауд, улыбнувшаяся, едва увидев, кто это.

— Племянник, — произнесла она, шагнув вперед, чтобы почтительно и торжественно присесть, — тебе здесь как нельзя более рады. И епископу Дункану… И Риченде! Ах, Риченда, ты поистине рождественский подарок! Аларик даже не потрудился сообщить мне, что ты приехала.

Когда две женщины обнялись, даже Келсону удалось слабо улыбнуться, бормоча подобающее приветствие, пока госпожа Мерауд касалась его щеки обычным родственным поцелуем. Его всегда поражало, насколько она невелика ростом. Ее макушка едва достигала его подбородка. Догадавшись вдруг, что происходит нечто важное для женщины, он скользнул взглядом по ее темно-зеленому платью и, не конфузясь, задержался на слегка округлившемся животе.

— О, да, наша семья скоро снова прибавится, — небрежно обронила она. — Она родится в конце весны.

— Она? — улыбаясь, переспросила Риченда.

— Да, откуда ты знаешь, что это девочка? — спросил Келсон.

— Как откуда? У нас уже и так три мальчика. И мне дозволено надеяться, что теперь у них будет сестренка, — ответила герцогиня. — Не то чтобы я желала для нее участи некоторых принцесс. — И оценивающе оглядела всех троих. — Предстоит королевская свадьба? И вы пришли, чтобы сказать ей об этом?

Прикусив нижнюю губу, Келсон кивнул.

— Боясь, что так, тетя. И… я думаю, пусть лучше теперь меня сопровождает только отец Дункан.

— Разумеется, государь, — пробормотала герцогиня, внезапно стал чуть холоднее. — Она у себя.

И, высоко держа голову, повела короля и епископа через зал. Она и сама не уступила бы иной королеве. Длинные волосы, свернутые на затылке под тонким покрывалом, были черными, как у всех Халдейнов, лицо — светлым и гладким. Когда она задержалась у входа и обернулась, делая им знак проходить, она показалась лишь немногим старше своей царственной подопечной, которая обернулась и замерла у большой арки глубоко прорубленного в стене окна.

— Добрый день, моя госпожа, — ровным голосом произнес Келсон.

Сидана побелела в ответ на его слова и, немедленно отвернувшись, стала глядеть на падающий снег… Что она испытывала, было заметно даже оттуда, где стоял Келсон. Угасающее солнце бросало сквозь окно красноватые отсветы на ее длинные каштановые волосы и превратило ее светло-голубое платье в пурпурное.

— Господин Ллюэл в гостях у сестры, государь, — предупредила Мерауд, придержав Келсона рукой за предплечье, когда он двинулся было к девушке. — Что же, нынче Рождество, — добавила она, видя, что он остановился и смотрит на нее с нескрываемой досадой. — Никто не говорил, что им нельзя видеться… И он зашел только на час. Или я не имела права его впускать?

Вздохнув, Келсон покачал головой и двинулся вперед, к оконной нише; вскоре он и сам увидел Ллюэла, сидящего на дальнем конце, застывшего и негодующего. Король надеялся, что брат Сиданы при разговоре присутствовать не будет, но, возможно, к лучшему, что он здесь. Если удастся добиться поддержки Ллюэла, это легче пройдет для Сиданы. Но, когда их глаза встретились, Ллюэл встал и словно воздвиг между ними стену, а рука его непроизвольно потянулась к поясу за клинком, которого там не было. Сидана стала на какое-то мгновение похожа на попавшуюся в западню перепуганную пташку.

— Нет, все в порядке, тетушка, — непринужденно заметил Келсон. — То, что мне нужно сказать, касается господина Ллюэла не меньше, чем госпожи Сиданы. Хотя, должен вас предупредить, Ллюэл: я хочу, чтобы у нас получился разумный спокойный разговор. Любая ваша попытка его сорвать будет пресечена. Вам все понятно?

С мгновенье Ллюэл стоял неподвижно, весь пылая, пальцы правой руки сгибались и разгибались там, где привыкли отыскивать рукоять кинжала, и Келсон призадумался, а не придется ли им с Дунканом противостоять этому юнцу физически. Он почувствовал, как Дункан рядом весь напрягся, готовый к борьбе, и знал, что епископ-Дерини поглощен теми же мыслями. Но от безумных выходок Ллюэла удержала Сидана, поспешно коснувшись его руки и слегка покачав головой.

— Перестань, брат, — прошептала она. — Я бы не хотела, чтобы с тобой что-то случилось из-за меня. Если ему угодно, он будет со мной разговаривать. И ты ничем не сможешь ему воспрепятствовать.

— Твоя сестра весьма неглупа, Ллюэл, — признала Мерауд. — Прими все как есть. И не заставляй меня сожалеть, чтоб я тебя впустила.

Ллюэл оборотил жгучий, исполненный горечи взгляд на Келсона и уронил руки по швам, с заметным усилием изгоняя из тела изнуряющее напряжение. В ответ Келсон с холодной учтивостью наклонил голову. И еще несколько секунд Ллюэл не сводил с него немигающих глаз, после чего, прежде чем опустить голову, прошептал сестре два-три слова, которые никто, кроме нее, не расслышал. Затем принц повернулся спиной к царственному посетителю сестры и стал глядеть в окно. Даже Сидана смутилась при виде его грубости и в тревоге сжала руки, бросив украдкой взгляд на короля.

— Прошу вас, тетя, уделите внимание герцогине Риченде, — обратился Келсон к Мерауд, не отводя глаз от Сиданы, — мы с отцом Дунканом прекрасно справимся.

Мерауд присела и удалилась, затворив за собой дверь, и Келсон постарался ничем не дать понять, что заметил испуг и отчаяние на лице Сиданы, а лишь плавным движением попросил Дункана первым взойти по крутым ступенькам в оконную нишу. Ллюэл настороженно обернулся при их приближении, а его сестра попятилась, и в конце концов оба оказались в правом углу: она стояла, прижавшись спиной к боку своего брата, а он покровительственно обвил рукой ее плечи.

— Прошу вас, сядьте, — спокойно предложил им Келсон, указывая на подушки слева от него. — Нет надобности затруднять друг друга там, где и без того все непросто. Я не намерен ни одному из вас угрожать, но есть вещи, говорить о которых порой необходимо. Садитесь же! — повторил он, ибо ни один, ни другая не шевельнулись. — Я предпочел бы не выворачивать шею, глядя на вас.

Еще заметней побледнев, Сидана опустилась на подушку, со спиной, прямой, словно палка, и сжатыми кулачками, которые она пыталась скрыть в складках юбки.

Ллюэл, рухнувшись на сиденье рядом, был явно не меньше напуган, но не жалел сил, чтобы скрыть страх напускной бравадой.

Внезапно Келсон понял, каков он сейчас в их глазах — увенчанный короной, облаченный в парадное алое одеяние, отделанное горностаями, да еще и в обществе епископа-Дерини. Он попытался придать своему лицу более мягкое выражение, переводя взгляд с брата на сестру, но знал, что ему надлежит быть твердым. И радовался присутствию Дункана, способного охладить страсти.

— Пришли вести от вашей матушки, — начал он, обращаясь к обоим. — Ее посланец прибыл нынче утром.

На краткий миг Сидана распахнула рот, закрыв глаза. Ее брат залился краской.

— Она все еще бросает вызов Гвиннеду, верно? — прохрипел Ллюэл. — И готова стоять до последнего!

— Она казнила моего епископа, который был у нее в заложниках, — ровным голосом сказал Келсон, не поддаваясь на подначку. — Вам известно, что это означает?

Сидана в страхе глянула на брата, и тот напустил на себя еще более надменный вид.

— И вы, в свою очередь, намерены казнить нас? Мы не боимся умереть!

— Никто и не обвиняет вас в трусости, — осадил его Келсон. — И я хотел бы позаботиться о том, чтобы никому больше не пришлось умирать… Хотя, думаю, даже вы согласитесь, что теперь я бы мог с полным правом вас убить.

— Ублюдок деринийский! — бросил Ллюэл.

— Охотно признаю, что я Дерини, — мягко ответил Келсон, — а использование вами другого слова отношу за счет вашего гнева и юношеского нахальства. Но не прерывайте меня больше, а не то я попрошу епископа Мак-Лайна вас угомонить.

И почувствовал: они знают, что это не пустая угроза. Сидана опять едва не раскрыла рот, но сдержалась, и оба непроизвольно оглянулись на Дункана. Ллюэл сжал губы и, угрюмый, опять сел на место. Дункан был без оружия, и ни в его телосложении, ни во взгляде не угадывалось ничего грозного и воинственного, но они наверняка уже поняли: вот еще один «деринийский ублюдок». И если он еще не применил к ним свои умения, то оба уже отведали волшебства Моргана. И на миг оба присмирели.

— Очень хорошо. Надеюсь, здесь мы друг друга поняли, — вздохнул Келсон. — Прошу вас, поверьте, у меня нет желания кого бы то ни было казнить, особенно моих родственников, да еще женщин, но я бы не очень хорошо сдержал свои коронационные обеты, если бы дозволил измене остаться безнаказанной. Я законный помазанный король не только Гвиннеда, но и Меары. Ваша мать восстала против меня и лишила жизни невинного.

Сидана по-прежнему немо взирала на него, а Ллюэл, похоже, готов был снова взорваться; но вновь страх перед сидящим неподалеку Дунканом не дал ему нарушить молчание, и Келсон заговорил дальше.

— Но я не желаю новых жертв, — сказал он более умиротворяюще. — Искреннее мое желание, чтобы Меара и Гвиннед были едины, как мечтали наши прадеды. И если этого можно добиться мирным путем, то я его бы и предпочел. И вы можете мне в этом помочь.

— Мы? Помогать Халдейну? — усмехнулся Ллюэл.

Как только раздались эти слова, Келсон гневно полыхнул на него глазами и подал знак Дункану.

— Еще одно его слово… — недобро предостерег он.

Небрежно, но целенаправленно, Дункан передвинулся поближе к краю ниши, и теперь мог бы спокойно дотянуться до Ллюэла. Мальчик немедленно присмирел, и Келсон всецело сосредоточил внимание на его сестре. Он почти надеялся, что больше Ллюэл ничего не скажет, его постоянное вмешательство не облегчало этот непростой разговор.

— То, что я скажу дальше, касается, прежде всего вас, сударыня, — терпеливо произнес он. — Я не рассчитываю, что вы сделали бы что-нибудь ради меня, но, надеюсь, готовы сделать что угодно ради Меары. Я предлагаю вам способ покончить с распрей между нашими землями без дальнейшего пролития крови. И прошу вас заключить со мной союз, чтобы наши дети правили, как неоспоримые властители, объединенными Меарой и Гвиннедом.

Ллюэл с гневным воплем попытался подняться со скамьи, Сидана вскрикнула и вскинула руку, пытаясь остановить Дункана, осознав, что сейчас произойдет…

Но епископ оказался над Ллюэлом, прежде чем тот покинул свое место, и так быстро пустил в ход свое умение, что Ллюэл только и успел вскинуть ладонь в направлении Келсона. Веки принца затрепетали, а затем закрылись, и он рухнул на руки Дункану, уронив голову на епископский пурпур. Уснувший, с разгладившимся и безмятежным лицом, он теперь выглядел даже моложе своих пятнадцати лет.

— Его предупреждали, — пробормотал Дункан, поудобнее устраивая юношу на скамье и бросив взгляд на его сестру. — Я ничем ему не повредил. Он слышит, что происходит вокруг. Просто он не сможет ответить. Уверяю вас, боли он не ощутил. И сейчас не испытывает. Его величество обратился к вам с вопросом, сударыня. Полагаю, вы ему ответите.

Раскрыв в испуге рот, Сидана вырвала свое запястье из пальцев Келсона и встала, очевидно, только теперь заметив, что король ее удерживает. Она была слишком горда, чтобы разрыдаться, но Келсон чувствовал, с каким великим трудом она удерживалась от слез, когда отступила в угол ниши, как можно дальше от них. Обхватив свою грудь руками, она несколько секунд невидяще смотрела в окно.

Когда она наконец попыталась заговорить, ее голос запнулся. Смутившись, она обратила этот сдавленный звук в напряженный кашель.

— Если я… правильно поняла, это предложение брака? — удалось ей наконец спросить.

— Это так, — подтвердил Келсон.

— И король действительно просит или повелевает? — с горечью прошептала она. — Если я откажусь, он возьмет меня силой, верно?

Келсон безрадостно улыбнулся, предпочитая не замечать насмешки.

— Здесь, при свидетеле, сударыня? — небрежно переспросил он. — Да еще и при епископе?

— Епископе-Дерини, — уточнила она, с вызовом задрав подбородок. — Том, который уже подчинил моего брата вашей воле. Почему бы ему не проделать того же и со мной, если вы пожелаете? Или вы бы сами что-то такое совершили… О, мы слышали, как вы завоевали свою корону с помощью черной магии.

Дункан с негодованием взглянул на нее, затем вопросительно — на короля, но Келсон покачал головой, у него уже возникло удачное возражение.

— Вы действительно верите, что я готов принудить вас к браку? — тихо спросил он. — Или что служители церкви допустят такое и оправдают меня?

— Вы оба Дерини. Я не знаю, на что вы способны.

— Я бы не применил ничего из того, чем располагаю, ни обычную силу, ни магический дар, чтобы вынудить вас на что-либо, противное вашей совести, Сидана. Брак — святое таинство. А это кое-что значит для меня. Кое-что весьма важное. Но важно также и то, что наш брак означал бы для двух наших земель: конец кровопролитию, вызванному спором о наследовании; мир. Или для вас так ненавистна мысль о том, что вы станете королевой?

Она склонила голову, и с минуту ее плечи беззвучно вздрагивали.

— А что будет с моими родителями? — спросила она наконец. — И с братьями?

Келсон взглянул на неподвижного Ллюэла и вздохнул.

— Я бы предложил Ллюэлу отречься от его прав на меарские титулы, на которые претендует ваша семья. Как только я заручусь его словом чести, я предоставлю ему имение, какое подобает брату моей королевы.

— А Ител? А мать и отец?

— Я знаю, что вы желаете услышать, — ответил он, — но не могу обольщать вас ложными надеждами. Так или иначе, чтобы мир наступил надолго, я обязан не допустить никакого наследования перед вами, дабы никто не оспаривал права наших потомков править и Гвиннедом, и Меарой. Участь ваших родителей и братьев зависит от их дальнейших действий. Мне не нужна их смерть, но я без колебания лишу их жизни, если это спасет сотни, а, возможно, и тысячи других.

— Понятно.

Она медленно перевела взгляд на брата и безучастно двинулась к окну, положила на него плашмя обе ладони и стала смотреть на вольные холмистые просторы за Ремутом, бело-бронзовые в лучах угасающего солнца.

— Итак, мне не из чего выбирать, — произнесла она несколько секунд спустя. — Откажу я вам или нет, моя семья обречена, равно как и моя земля. Мы в своем праве, но мы — маленькая страна, по сравнению с Гвиннедом… и мы люди. Нам не выстоять перед могуществом деринийского властителя. Полагаю, я об этом всегда догадывалась. Наше дело было проиграно еще до начала борьбы, хотя моя матушка этого ни за что не признает. И, чтобы ни сделала я, знаю: они погибнут, ибо не покорятся.

— Тогда подумайте о вашем народе, — напомнил ей Келсон, медленно встав, чтобы посмотреть на нее, и жалея, что не может предложить ей настоящего утешения. — Разве так ужасно быть оружием мира? И не нашли бы вы хоть какого-то удовлетворения в титуле королевы?

— Королевы какой-либо страны, кроме моей…

— Королевы земли, в которую входит и ваша, — уточнил он. — И жены человека, который не пожалеет сил, чтобы сделать вас счастливой.

— В браке, заключенном по государственным соображениям с врагом моего народа, — отозвалась она, опустив глаза. — Мне суждено стать пешкой в династической игре, что всегда было участью знатных женщин.

— Равно как и участью королей, сударыня.

Дрожа, Келсон снял свой обруч и отложил в сторону, пав перед ней на одно колено. Он жаждал коснуться ее, ощутить пальцами хотя бы прядь ее блестящих волос, но был слишком взволнован и слишком ясно осознавал, что Дункан молча сидит рядом справа от них с Ллюэлом, неподвижно распростертом у него на коленях, но в полном сознании.

— Я… я не меньше пешка, чем вы, Сидана, — тихо продолжал он. — Отец Дункан подтвердит вам, что я всегда втайне надеялся на брак по любви или, хотя бы, по склонности, но при этом всегда знал, что династические соображения придется поставить выше моих личных желаний, когда я наконец женюсь. — Он напряженно прочистил горло. — И все-таки даже такой брак может оказаться хотя бы удовлетворительным. Я не могу обещать, что вы будете счастливы, если пойдете за меня. Но даю слово короля и мужчины, что буду поступать с вами честно, и попытаюсь, насколько смогу, вести себя как добрый участливый супруг. И молиться, чтобы со временем к нам пришла и любовь. Возможно, это не все, чего бы вы пожелали, и это не все, чего я бы пожелал… но это все, что я могу предложить. Вы хотя бы обдумаете мое предложение?

В течение долгого мига она не двигалась, и он был уверен, что она откажет. Вопреки благоразумию, он потянулся к ней мыслью и увидел смятение в ее душе: беспомощный гнев, чувство долга, честь и слабый намек на сострадание, давший ему повод надеяться.

Отстранившись, ибо ее чувства были слишком насыщены, чтобы слишком долго такое выносить, да еще когда он вторгся в ее мир украдкой и непрошеным, он поднял ладонь и пригладил каштановый локон, запутавшийся в складке ее платья, намереваясь продолжать уговоры. И от прикосновения словно ударила молния, так поразившая его, что он едва не распахнул рот.

Точно ужаленный, он отдернул руку и воззрился на ее профиль, отчетливый поверх темнеющего окна, испытывая некоторое головокружение. Он не посмел бы позволить этим теперешним мыслям воцариться в своем разуме, но не мог остановить их. Он знал, что если она будет упорствовать, возможность принуждения не полностью исключается, что бы он ни утверждал до того.

Однако Сидана сама спасла Келсона от сомнений. Несколько секунд спустя, так и не взглянув на него, она уронила правую ладонь и раскрыла ее.

— Я выйду за вас, — прошептала она, и наконец слеза скатилась по ее щеке.

Почтительно, не смея говорить из боязни, что она вдруг передумает, Келсон взял ее руку и поцеловал, тут же отбросив волну, которая поднялась в нем при этом прикосновении. И все-таки она что-то почувствовала. И когда он повернул ее ладонь, готовясь снова приложить к губам, он ощутил ее дрожь. Он поднялся со вновь обретенным спокойствием, держа ее ладонь в своей, и неловко повернулся к Дункану:

— Вы свидетельствуете о том, что дама согласилась, отче?

Кивнув, Дункан переместил Ллюэла в сидячее положение и встал, положив руки на их соединенные ладони. Ллюэл пошевелился и открыл глаза, но у него, похоже, не хватало духу на что-то большее.

— У вас намечен срок, государь?

— Через двенадцать дней на Благовещенье.

— Подходящий день для коронования королевы, — мягко заметил Дункан и одарил дрожащую принцессу сочувственной улыбкой. — Сидана Меарская, согласна ли ты и даешь ли обещание добровольно и по своему желанию заключить почетный брак с Келсоном Гвиннедским двенадцать дней спустя, по обряду нашей Святой Матери Церкви?

Ее глаза наполнились слезами, но она проглотила слезы и быстро уронила подбородок.

— Согласна и даю обещание, и да поможет мне Бог.

— Келсон Гвиннедский, даешь ли ты обещание и согласен добровольно и по своему желанию заключить почетный брак с Сиданой Меарской двенадцать дней спустя, по обряду нашей Святой Матери Церкви?

— Согласен и даю обещание, и да поможет мне Бог, — твердо произнес король.

— Тогда я свидетельствую и подтверждаю, что торжественно совершена помолвка между Сиданой Меарской и Келсоном Гвиннедским, дабы они соединились священными брачными узами двенадцать дней спустя, по обряду нашей Святой Матери Церкви. Оглашение состоится завтра. И эта договоренность столь же нерушима, сколь и брачные обеты, и не будет расторгнута. — Он осенил крестом их соединенные руки. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь.

Она немедленно вырвала руку, отвернулась и, зарыдав, упала на подушку у окна. Келсон попытался было утешить ее, но Дункан покачал головой и позвал вместо этого Мерауд и Риченду, коротко сообщив им, что произошло, прежде чем вывел за дверь Ллюэла и Келсона. Ошеломленного Ллюэла он передал с рук на руки стражу, чтобы тот проводил его обратно.

А Келсона опять повел в королевские покои, где ждали Морган, Дугал и Нигель. Там они оба рассказали, как и что решилось, и король распорядился продолжать приготовления.

Глава XIX Веселое сердце благородно, как врачевство, а унылый дух сушит кости.[20]

В течение последовавших полутора недель Келсон избегал любых встреч со своей нареченной, надеясь, что время, полное размышлений, поможет ей приучиться не лить слез в связи с предстоящим исполнением их обоюдного долга. Постоянное присутствие при ней Риченды оказалось благословенным, ибо вскоре Сидана стала предпочитать ее общество обществу любой другой дамы при дворе, несмотря на суровую истину, что Риченда была женой Дерини. Келсон не спрашивал, воспользовалась ли Риченда какими-то особыми способами, чтобы установить дружеские отношения с принцессой; для его совести было достаточно знания, что его собственное сватовство свершилось без применения деринийских дарований.

Однако Риченде это удалось; и бурные приступы с рыданиями постепенно уступили каменному терпению, безучастной покорности, и порой даже робкому волнению, когда, скажем, кроились и примерялись наряды, а Риченда начала участливо наставлять свою молоденькую подопечную касательно некоторых привилегий, равно как и обязанностей ее новой жизни. Единственный крупный срыв приключился посреди недели, когда после встречи наедине с братом она устроила припадок с криками и воплями. Услышав об этом, Келсон запретил им впредь видеться до самого дня свадьбы и попросил Риченду все это время находиться при девушке день и ночь. Морган тосковал в пустой постели, но дела с Сиданой отныне пошли настолько лучше, что он счел жертву оправданной. Однажды, проходя мимо покоев Сиданы, он даже услышал, как девушка поет вместе с Ричендой. Келсон, когда ему об этом рассказали, сиял весь вечер.

Церковные и военные приготовления также шли полным ходом все остающиеся до свадьбы дни. Наутро после Рождества архиепископы предприняли новый шаг для того, чтобы поставить Лориса на колени, распространив отлучение мятежных епископов и Меарской семьи на всю Меару, то есть, провозгласив общий интердикт. Келсон сомневался в оправданности этой меры, было мало похоже, что Лорис хотя бы ухом поведет, но позволил разослать это решение вместе со своим объявлением войны, которая начнется весной. Желая соблюсти приличия, он также послал в Ратаркин извещение о своем намерении жениться на Сидане: в письме воспроизводилось оглашение, сделанное в Ремуте в то утро и засвидетельствованное почти дюжиной епископов и государственных мужей.

Не приходилось опасаться, что меарцы сорвут свадьбу, ибо ни один посланец не смог бы домчаться в Ратаркин и вернуться в столицу до начала обряда; а все дальнейшее должно было решиться весной.

— Ее родители, вероятно, предпочли бы увидеть ее мертвой, — мрачно заметил Келсон, потягивая терпкое фианнское вино с ближайшими из друзей вечером накануне венчания. — Возможно, она тоже. Подозреваю, что Ллюэл — наверняка. Да, пожалуй, и меня.

Дугал, на которого непринужденность вечеринки произвела куда большее действие, чем на короля, покачал головой и прыснул, многозначительно переглянувшись с Морганом и Дунканом.

— Разумеется, Ллюэл вовсе не против твоей смерти, государь, — беспечно откликнулся он. — Ллюэл ее брат. А разве брат может счесть какого угодно мужчину достаточно хорошим для своей сестры?

— Был некогда один, достаточно хороший для моей сестры, — вставил Морган, глядя поверх своей чаши на Дугала с печальной задумчивой улыбкой.

Эти слова ошеломили обоих юношей: Дугал понятия не имел, о чем говорит Морган, а Келсон знал подоплеку слишком хорошо. Когда король, очевидно, опечаленный воспоминанием, опустил глаза, Дугал оборотил растерянный взгляд к Дункану, который вздохнул и слегка приподнял свою чашу.

— За Кевина и Бронвин: быть им вместе на веки вечные. — Нахмурился и выпил, не глядя ни на кого. Морган и Келсон присоединились к его тосту. Дугал, еще более озадаченный, обернулся к Келсону с немым вопросом.

— Они умерли или что-то еще? — прошептал он, изрядно протрезвев.

Келсон откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.

— Что-то еще.

— Что это означает?

Морган со вздохом подхватил винный кувшин и стал тщательно наполнять свою и дунканову чаши, стараясь избегать чьего-либо взгляда.

— Бронвин была Дерини. Она — моя единственная сестра. Кевин, сводный брат Дункана, был человеком. Был также юный зодчий, состоявший при герцоге Джареде, по имени Риммель, которому приглянулась Бронвин, хотя в то время никто этого не знал, и менее всех — она сама. Так или иначе, Риммель проникся безумной ревностью к Кевину. За два дня до того, как Бронвин и Кевину предстояло обвенчаться, Риммель, по-видимому, решил, что нужно уничтожить соперника.

— То есть, он убил Кевина? — ахнул Дугал.

Морган помедлил с винным кувшином в руке, невидяще глядя в огонь.

— Не совсем, — проговорил он после недолгого молчания. — Он получил приворотное зелье от ведьмы, которая жила в горах. Она сказала, что зелье заставит Бронвин полюбить его, охладев к Кевину. Зелье было скверно составлено. Случился взрыв. Бронвин пыталась защитить любимого, и оба погибли.

— Ужасно.

Снова вздохнув, Морган покачал головой и принялся наливать вино королю, стараясь вернуться обратно из прошлого.

— Прости меня. Я думал, все знают. И у тебя я прошу прощения, мой повелитель. — Он поставил кувшин в очаг и взглянул на Келсона. — Едва ли это подходящая беседа для вечера в канун твоей свадьбы. Следовало бы поговорить о более счастливых парах: твои дядя и тетя, твои родители…

— А может, и о твоем браке? — спросил Келсон со слабой улыбкой, губы его раскраснелись от вина, он выпил уже порядочно.

Морган заколебался, и на его лице стремительно отразились какие-то весьма сложные чувства. Дункан сдержанно усмехнулся, а Дугал пьяно хохотнул и нетвердой рукой поднял свою чашу.

— Да-да, ваша светлость. Вы — единственный женатый среди нас. Расскажите-ка моему девственному брату, чего он вправе ожидать в свою брачную ночь!

— Сомневаюсь… что нашему королю нужны какие-то основательные наставления насчет таких дел, — заметил Морган после краткого раздумья, подозревая, что они как раз нужны, но не желая слишком вдаваться в подробности в присутствии явно одного из весьма опытных сверстников, да еще и когда все постепенно напиваются.

— Как сложится брак, решается не в первую брачную ночь, — продолжал он, — а несколько позднее. Я полагаю, что у Келсона все выйдет более или менее, как у других. Независимо от того, насколько он с его невестой в конце концов начнут дорожить друг другом, — а если Богу угодно, любовь к ним придет — будут хорошие дни и не очень хорошие, — он пожал плечами и улыбнулся. — Ко всему можно привыкнуть.

Келсон как-то странно на него посмотрел.

— И это — голос опытности, Аларик? — тихо спросил он. — Почему-то мне и в голову ни разу не приходило, что вы с Ричендой не испытываете сплошное безумное счастье. Казалось, у вас была такая любовь…

— Была и есть, — сказал Морган, задумчиво приподнимая бровь. — Однако это не означает, что порой мы не сталкиваемся с трудностями. Она умная и своевольная женщина, Келсон, а я самый своевольный мужчина, которого ты когда-либо видел. Я бы не солгал тебе, сказав, что у нас выдавались скверные дни, но уверяю тебя, ночи наши почти всегда хороши.

— О, еще бы! — захихикал Дугал, опять поднимая чашу и вызвав недоумевающий взгляд Келсона. — Я слышал о вашей жене, ваша светлость.

— В самом деле?

Сухой вызывающий тон Моргана был просто шуткой, ибо он знал, что Дугал не имел в виду ничего дурного, но тревога, появившаяся на лице у юного горца, когда он понял, что ляпнул глупость, была не такой, чтобы просто от нее отмахнуться. Что же, пусть усвоит, каковы последствия слишком обильной выпивки, пока он среди друзей, а не с чужими, которые, пожалуй, не преминут смертельно оскорбиться.

— Ваша светлость, простите меня! — с трудом прошептал юноша и так вытаращил глаза, что Морган подумал, а видит ли он ими что-то. — Я только… только имел в виду…

— Что вы имели в виду, граф Траншийский? — мягко переспросил Морган. — Что она красива?

— Да. И это все!

Прямо у них на глазах Дугал аж весь позеленел, так быстро, что это ошеломило даже его самого.

— Я слишком много выпил! — прохрипел он, пошатываясь, поднялся и побежал, спотыкаясь, через зал. Едва он исчез за перегородкой, стало слышно, как его рвет. Келсон, едва ли менее пьяный, но куда лучше управляющий собой, подавил смущенный смешок и звучно икнул.

— Прошу прощения, мне не стоило смеяться. Думаю, я и сам забыл меру. Но кто-то должен посмотреть, все ли с ним в порядке.

— Я пойду, — вызвался Дункан, поднимаясь, чтобы поспешить на помощь Дугалу. Морган бросил взгляд через плечо на удаляющегося епископа, а затем опять посмотрел на неудержимо икающего короля.

— А ты уверен, что с тобой все в порядке? — спросил он у Келсона.

Тот покачал головой и прижал прохладный кубок к жаркому лбу, закрыв глаза.

— Нет. Просто я боюсь завтрашнего дня. У меня будет жена, Аларик! А я ей даже не нравлюсь. Что мне делать?

— Постарайся, чтобы все шло на лад, как во всем, с чем ты до сих пор сталкивался, — ответил Морган. — Ну а что до того, нравишься ты ей или нет, почему бы не попытаться понравиться ей, прежде чем решать, что дело безнадежно? Тебе предстоит заметить в ней большие перемены с тех пор, как ты видел ее в последний раз. И ты уже признал, что она для тебя притягательна. Потрудись немного себе на благо. Не так уж тяжело влюбиться. У меня это получалось раз двенадцать.

Келсон фыркнул и поднял веки.

— В счет идет только один раз. И как это с тобой случилось?

Не дождавшись ответа, он неожиданно спросил:

— Что-то неладно между тобой и Ричендой, Аларик? И я могу что-то… Фу, какую чушь я несу! — он опять торопливо глотнул из чаши и вернулся взглядом к изумленному Моргану. — Ну вот я, испуганный грядущим браком, спрашиваю бывалого женатого мужчину, не могу ли я что-то… чем-то ему помочь. Я пьян, как Дугал.

— Нет, если ты понимаешь, что говоришь, — ответил Морган, задумчиво посматривая на юного короля.

— Насчет того, что я пьян? Или, что хочу помочь? — переспросил Келсон.

— Да.

— Хорошо. И что?

— Что?

— Что я должен сделать, чтобы помочь? — спросил Келсон, подзывая Моргана поближе. — Скажи мне.

С коротким вздохом Морган подался чуть поближе, поигрывая кубком, который держал в обеих руках, и в упор поглядел на короля.

— Я бы хотел, чтобы Риченда осталась при дворе, когда мы отправимся в поход весной.

— То есть, здесь, в Ремуте?

— Да.

— А дети? Они еще в Короте?

— Я смогу взять их сюда, как только позволит погода. А пока стоит зима, пусть лучше поживут дома. Матушка Дерри — их гувернантка. И со всем прочим мои люди управляются.

Келсон задумчиво нахмурился, не в силах уловить ход мысли Моргана.

— Значит, дети прибудут сюда к матери весной и останутся здесь на время похода. И все же, я не понимаю, почему.

— Ну, во-первых, твоя будущая королева, как ты и сам знаешь, привязалась к моей жене, — ответил Морган. — Это само по себе веская причина. Риченда могла бы также помогать твоей тете. У Мерауд вот-вот появится малыш, и ей не следовало бы взваливать на себя все обязанности хозяйки замка. А пока ты не убедился, что Сидана — всецело на твоей стороне, ты ей ничего такого доверить не сможешь.

Келсон кивнул.

— Да, это чистая правда. И уверен, тете Мерауд пришлось бы по вкусу общество Риченды. Но разве Риченда не будет нужна в Короте, пока тебя там нет.

Морган опустил голову и стал поигрывать бокалом, отчаянно желая, чтобы так и было.

— Нет, — прошептал он.

— Нет? Но она твоя герцогиня. Кто лучше нее мог бы управлять твоими владениями, когда ты надолго их покидаешь?

— Только не бывшая жена изменника, — спокойно ответил Морган.

— Что?

— Они ей не доверяют. Келсон, думаю, они худого не хотят, но, похоже, боятся, а вдруг она меня предаст. Возможно, они думают, а не попытается ли она отомстить мне за мою причастность к смерти Брэна.

— Но Брэна убил я. И отчасти — по этой самой причине. Чтобы никто и никогда не смог сказать, что ты убил его, чтобы получить его жену.

Морган вздохнул.

— Знаю. Это не все. Хилари говорит, их тревожит, что она — опекун Брендана… и что если со мной что-нибудь случится, в ее распоряжении окажутся и Корвин и Марли, пока Брендан и Бриони не достигнут совершеннолетия. И потом, если бы она хотела предать тебя…

— Аларик, что за безумие! — взорвался Келсон. — Она нам всем верна! И никогда никого из нас не предаст! Должно быть какое-то другое объяснение. — Лицо его выразило досаду. — Вероятно, здесь виноваты Гамильтон и Хилари, не желающие уступать власть, которой пользовались все те годы, что ты не был женат. Едва ли можно укорять их за такую ревность.

Морган покачал головой.

— Если бы все было так просто, мой повелитель. В сущности, и Гамильтон, и Хилари очень ее любят. И очарованы не меньше нас с тобой. Но кое-кто из их подчиненных приходил к ним и говорил, что они не смогут отвечать за поведение людей, если я оставлю ее за старшую, и что-то пойдет не так… Даже если не по ее вине. — Он вздохнул. — И я не дал ей никакой власти, и далее не смог заставить себя объяснить ей, почему. Ей бы могло представиться, будто я с ними согласен.

Келсон быстро трезвел, слушая Моргана, и, когда тот кончил, с недовольной гримасой отставил свой кубок.

— Зря ты мне раньше не сказал.

— Не хотелось тебя беспокоить. Прежде чем умер Карстен Меарский, и все завертелось, я думал, что проведу дома целую зиму и все улажу. А теперь, похоже, мне не попасть домой до конца лета. Я не знал, что она приедет сюда на Рождество, видишь ли, но рад, что она здесь, учитывая обстоятельства. Ремут будет лучшим для нее местом, пока я не наведу порядок.

— И все-таки ты должен был рассказать мне раньше. Дункан знает?

— Нет. И никто другой. — Он резко умолк, чуть только Дункан появился в дверях, поддерживая слабого и расстроенного Дугала.

— Он скоро придет в себя, — объявил Дункан, широко улыбаясь, в то время, как помогал Дугалу пересечь зал и сесть на его прежнее место. — Он уже не так пьян, как несколько минут назад, верно, сынок? Думаю, он получил важный урок.

— Ага. Больше не повторится, — горестно кивнул Дугал. — Но что это было за вино такое? Никогда еще я так жутко себя не чувствовал просто от того, что пил.

Морган лениво приподнял чашу и принюхался к его содержимому.

— Фианнское красное. Совсем неплохое вино. Голова болит?

— У меня там, как в кузнице, где куют мечи, — пожаловался Дугал, проводя пятерней по глазам и откидывая голову к спинке своего кресла. — Того гляди, помру.

Дункан, непринужденно взгромоздившись на его подлокотник, пропустил руку под затылок мальчика и стал массировать у основания черепа, придерживая его другой рукой за плечо. Дугал вздохнул и немедленно начал расслабляться. Морган, догадавшись, что последует, и понимая, что мальчик не догадывается, поглядел на Келсона и приготовился отвлекать внимание Дугала. Если они все постараются, можно сегодня вечером кое-что сделать для Дугала.

— Ну, полагаю, нам всем знакомо это чувство, — сказал он с улыбкой, передав королю намек на их намерения. — Красное вино тоже порой скверно шутит с людьми. Помню один вечерок с Дерри в Дженнанской долине… задолго для того, как ты стал королем, Келсон… когда мы с ним напились вина из местного погреба, и я не сомневался, что нам обоим — конец. А вообще-то Дерри пить умеет. Он влез на стол, и как запоет…

И болтал о чем придется несколько минут, пока они с Келсоном наблюдали, как Дугал все больше и больше поддается усилиям Дункана, ни о чем не догадываясь, руки мальчика медленно упали ему на колени, складки исчезли с его лба, он успокоился и задремал. Еще через несколько минут Дункан быстро передвинул руку, чтобы положить ее на сомкнутые глаза Дугала. Подняв взгляд на Моргана и Келсона, он улыбнулся.

— Отлично. Я не полностью его подчинил, но он спит. Не хочу слишком испытывать удачу. Щиты все еще на месте. И если он сейчас подумал, что у него головная боль, подождите до утра!

— Я бы предпочел об этом не думать, — пробурчал Келсон.

— Ну, у тебя-то выбор есть, — заметил Морган, отодвигаясь в кресле и с ухмылкой ставя на стол чашу. — Одно из попутных преимуществ целительского дара — это способность облегчить утреннее похмелье. Вполне вероятно, мы бы могли помочь и Дугалу, но это куда труднее из-за того, что придется обходить его щиты. Может, это окажется побуждением для него учиться их убирать.

— Надеюсь, рано или поздно, что-то его к этому побудит, — согласился Келсон. Вздохнув, он встал и провел пятерней по взъерошенным волосам. — Но, полагаю, нам всем пора на боковую. Дункан, почему бы тебе не отнести Дугала ко мне в спальню; в моей постели полно места, по крайней мере, до завтрашней ночи… А там ты с Алариком сможете вытащить из беды и меня.

Несколько нетвердо, но отклонив предложение Моргана помочь, сбрасывая на ходу верхнее платье, он прошел в спальню.

— Сделай, чтобы все было в порядке, когда я проснусь, Аларик, — прошептал он, когда лег, а Морган присел с ним рядом. — Пожалуйста.

— Закрой глаза и усни, мой повелитель, — мягко сказал Морган.

Он ввел себя в транс и, как только Келсон послушался, протянул ладонь к его голове и, касаясь сомкнутых век большим и средним пальцами, с нежностью обволок своим сознанием сознание короля и повел его в глубины безмолвия. Несколько мгновений спустя подсоединился и Дункан. Постепенно два Дерини начали изливать в душу короля покой и блаженство, и следом за душой начало приходить в себя и тело.

Заря на Крещенье выдалась холодная, но ясная. Вскоре после восхода солнца Морган уже занимался последними мелочами, с которыми надо было покончить до выступления свадебной процессии, которая должна была проследовать витками из Ремутской Цитадели к собору под горой. Ему не тяжело было встать рано, поскольку он все равно скучал в постели один, хотя — ради благого дела. Риченда переночевала у беспокойной царственной невесты. За два часа до начала процессии, шагая по галерее мимо покоев Келсона, Морган встретил Дункана, как раз оттуда выходившего.

— Как он? — спросил Морган, когда они двинулись дальше вместе.

Дункан улыбнулся.

— Неплохо. Я только что принял его исповедь… он еще ни разу не был настолько на взводе, если только не грозила смертельная опасность… Но он в добром настроении. Вероятно, лучшее, что о нем можно сказать — это «полон надежд».

— Что же, это уже неплохо, — согласился Морган. — А как Дугал?

— Не знаю. Пошел переодеться до того, как явился я. Однако насколько я понимаю, шумные звуки и внезапные движения — не то, что ему сейчас по вкусу. Бедняга.

— Что же, все мы однажды получили этот суровый урок, не так ли? — отозвался Морган. — Да, а вот более приятное известие. Ты знаешь, что Ллюэл согласился сегодня утром вести коня своей сестры и быть свидетелем при обряде?

Дункан рассмеялся.

— Я ничуть не удивлен. Мне сказали, что вчера он пожелал исповедаться Брадену. Очевидно, он раскаивается.

— Более вероятно, что Нигель предложил ему присесть и потолковал с ним немного о том, какова действительность для принца-заложника, — фыркнул Морган. — Но… А ну, взгляни-ка, это кто еще жив, несмотря на ужасное похмелье! — с воодушевлением добавил он, когда Дугал показался из-за угла в дальнем конце прохода, направляясь в их сторону.

На мальчике была в то утро парадная приграничная одежда: яркий тартан Мак-Ардри, уложенный складками вокруг тела и скрепленный на плече серебряной пряжкой, волосы заплетены и скручены узлом по тамошней моде и перевязаны черным шелком. Он небрежно поклонился, когда подошел совсем близко, но движения, очевидно, давались ему нелегко. Морган по-товарищески положил ему руку на плечо и подался вперед, чтобы заглянуть в красные глаза, затем испытующе улыбнулся:

— Что неладно, Дугал?

— Ничего смешного, сударь, — прошептал тот, отчаянно сморщившись. — И никакой справедливости. Келсон встал — и словно ни капли вчера в рот не попало. А у меня словно вот-вот отвалится макушка.

Морган приподнял бровь и с сочувствием прищелкнул языком.

— Ну, когда ты научишься опускать эти твои щиты, мы и тебя сможем избавлять от похмелья, верно, Дункан? — подмигнул он.

Но лицо Дункана было неподвижно и лишено выражения, а разум внезапно наглухо закрылся от попыток Моргана туда заглянуть. Морган не успел определить из-за чего, он понял, что не все в порядке… была какая-то тень. Дункан замигал, когда почувствовал, что на него смотрят, как если бы пытался избавиться от некоей мрачной картины.

— Дункан?

— Просто… Я думал о чем-то другом. О чем ты спросил?

— Да я просто поддразнивал Дугала насчет его похмелья, — объяснил Морган, пытаясь понять, почему у Дункана так внезапно изменилось настроение. — Ты забыл что-то сделать?

— Да, — ответил Дункан, с благодарностью ухватившись за предложенное Морганом объяснение. — Мне надо на несколько минут вернуться к себе. Ты не дашь мне руку?

— Конечно. Думаешь, это надолго?

— Нет. Просто ты мне нужен в связи кое с чем. — И Дункан оглянулся на юного горца. — Мы, вероятно, и тебя отвлекаем от твоих обязанностей, Дугал. Однако, должен сказать, что приятно снова видеть при дворе приграничный наряд. Скажи, а эта застежка — образец, принятый у Мак-Ардри?

— Эта? — Дугал оттянул ее от пледа кончиком большого пальца и воззрился на нее. — Нет. Не думаю. Она у моего отца с детства. Я не знаю, где он ее взял. Он подарил ее моей матери в день свадьбы, а она оставила мне, когда умерла. Я ее не очень часто ношу, но Келсон счел ее подходящей для сегодняшнего случая. Впечатляющий вид, верно?

— Пожалуй, — Дункан еще более озабоченно посмотрел на Моргана. — Но мне действительно нужно позаботиться о моем деле. Аларик, ты идешь?

И епископ-Дерини не сказал ничего другого, пока вел кузена не к своим покоям, но к маленькому кабинету, где они собирались после его посвящения. И щитов не опускал. Лишь когда они были внутри, он немного расслабился, хотя он все еще был, словно тугая пружина, когда шел к своей маленькой молитвенной скамеечке у окна и преклонял колена. Морган с любопытством наблюдал за ним, стоя посреди комнаты, не пытаясь касаться его мыслей. Наконец, Дункан перекрестился и встал, оборотив мрачный профиль к янтарному окну.

— Тебе причитается объяснение, — негромко произнес он, поманив Моргана, чтобы подошел поближе. — Могу только сказать: случилось нечто такое, до чего бы я в самых бредовых грезах не досмотрелся. Это… Нужно время, чтобы к этому привыкнуть.

Морган нахмурился, остановившись на расстоянии вытянутой руки от кузена, боясь к нему прикоснуться.

— Будь так добр, объясни, о чем ты говоришь? Что стряслось? У тебя такой вид, словно ты встретил привидение.

— Некоторым образом так и есть, — Дункан прикусил нижнюю губу и вздохнул. — Аларик, я не из чистой придворной учтивости одобрил наряд юного Дугала и спросил насчет его застежки. А когда он мне сказал, откуда она у него…

Он снова вздохнул, уронив взгляд на лиловые туфли, выступавшие из-под пол его ризы.

— Когда-то эта вещица была моей, Аларик. Я подарил ее сестре Дугала много лет назад при тех самых обстоятельствах, которые он назвал. — Он помедлил, с трудом прочищая горло. — Только… теперь я думаю, что брат, родившийся немного погодя, мог вовсе и не быть ей братом. Я… я думаю, что Дугал — ее сын. И мой.

Глава XX Еще наследника приведу я к тебе.[21]

Когда Дункан поднял глаза на Моргана, ему не понадобилось никаких особых магических талантов, чтобы прочесть изумление и потрясение, которые того охватили. Дункан знал, что наверняка и сам излучает нечто подобное. Ему, так же как и Моргану, с трудом верилось в сегодняшнее открытие, но пряжка сама за себя говорила. А Дугалу было ровно столько лет, сколько полагалось.

На Дункана нахлынули воспоминания о давно прошедших годах, но он придержал их еще на миг и указал на два кресла перед очагом. Он старался держать щиты сомкнутыми и, вообще, как можно меньше думать, пока переставлял ноги, приближаясь к креслам, а Морган следовал на ним. Дункан не мог понять, душевный подъем или дикий ужас грозят захлестнуть его, как только он наконец выпустит на свободу воспоминания.

Он сидел, и пламя в очаге расплывалось перед его глазами, присутствие рядом Моргана лишь смутно угадывалось, тот придвинул свое кресло еще ближе и воззрился на него, едва ли не касаясь лбом лба и коленями колен.

— Так ты собирался мне об этом рассказать, — тихо напомнил Морган. — Я не священник, но ты сам знаешь, мое слово не менее твердо и нерушимо.

Дункан неловко улыбнулся.

— Если это правда, то сомневаюсь, что способен сколько-нибудь долго молчать об этом, — еле слышно произнес он. — Если бы я мог позволить себе сына, он был бы очень похож на Дугала, а если Дугал и есть мой сын, он имеет право знать.

— Иногда лучше чего-то не знать, — ненавязчиво намекнул Морган. — Если он незаконнорожденный…

— Мой сын — не дитя случая, — пылко произнес Дункан. — Мы с его матерью собирались пожениться в то время и обменялись обетами, которые считали нерасторжимыми. В наших глазах и перед Богом она была моей женой.

— А перед законом?

Дункан покачал головой и вздохнул.

— Этого я не знаю. Но есть, по крайней мере, одна хитрая оговорка в каноническом праве. Это называется… — он сосредоточился, усилием воли набираясь спокойствия. — Кажется, это называется per verba de presenti — клятва перед свидетелями, пусть не обряд, совершенный священником. И, хотя бы в теории, она столь же обязывает, сколь и помолвка, которая не менее прочна, чем самый брак.

— И ты можешь представить свидетелей? — спросил Морган.

Дункан уронил голову, вспоминая ту ночь много лет назад, уйдя в сумеречную страну воспоминаний о поре между детством и возмужанием… вот он и Мариза стоят на коленях в часовне в полночь, опасаясь, а вдруг кто-то войдет, и молясь перед единственным свидетелем, на которого можно положиться, а люди ее отца готовы выступить со двора, едва забрезжит заря.

— Перед Тобой, как Высшим Свидетелем, мой Господь и мой Бог, я приношу этот торжественный обет, — произнес Дункан, оборотив глаза к лампаде, ярко пылающей над алтарем. — Что я беру эту женщину, Маризу, как свою законную венчанную жену, отрекаясь от всех остальных, пока нас не разлучит смерть.

Игла пряжки у его горла оказалась неподатлива, и он повозился немного, пока не снял ее и не положил в ладонь Маризы, глядя на девушку со всем отчаянием влюбленного перед неизбежной разлукой.

— Я даю тебе это в залог моей любви и беру тебя в жены, и отныне я навсегда твой.

— Были свидетели? — донесся до него мягкий голос Моргана. — И ты можешь их представить?

Плечи Дункана обмякли, и он покачал головой.

— Мы произнесли наши обеты перед Святым Причастием, Аларик, — тихо сказал он. — Ибо никому больше не могли доверять. Как я уже говорил, закон на этот счет допускает толкования.

— Понятно, — Морган вздохнул. — Хорошо, давай пока об этом не думать. Откуда ты знаешь, что застежка, которую носит Дугал — та самая, которую ты дал… Как ее звали? Мариза?

— Да, — с болью отозвался Дункан. — Эта… застежка, которую я дал ей, как залог любви, была особенной. Мастер, который ее изготовил, сделал в ней маленький тайничок. И если только не знать, как его найти, ни за что не заметишь. Если это моя застежка, в тайничке должен лежать мой волос, перевитый с ее волосом. А волосы у нее были очень светлые, почти белые.

Морган снова вздохнул, еще тяжелее прежнего.

— Хорошо. И что ты намереваешься делать? Обрушить это на Дугала прямо сейчас или можно отложить на после свадьбы?

— Боюсь, я не могу ждать, Аларик, — ответил Дункан, впервые поглядев в лицо кузену с тех пор, как начал исповедь. — Я знаю, это может звучать странно после стольких лет, но я должен удостовериться. Не думаю, что я смогу стоять там, в двух шагах от него, и венчать Келсона и Сидану, не зная, принес ли плод мой краткий брак.

Морган неторопливо кивнул.

— Поскольку я и сам теперь отец, я могу это понять, — участливо заметил он, после чего на губах его мелькнула стремительная улыбка. — Впрочем, если Дугал — твой сын, и законный — разве это не внесет смятения в ряды меарцев? У тебя есть наследник, плоть от твоей плоти, который получит после тебя и Кассан, и Кирни… какой удар по их надеждам воссоединить эти земли с Меарой, когда та снова станет самостоятельным королевством.

Дункан фыркнул.

— Честно говоря, мне это пока не приходило в голову, но ты прав. Тем больше оснований все выяснить, а затем прикинуть, как добиться, чтобы его признали, и не возникло бы даже вопроса о его праве наследования. — Он опять поглядел в огонь. — Хотя, конечно, я мог бы просить о более удачном выборе времени. Немало вопросов поднимется из-за сына епископа.

— Но ведь тогда ты не был ни епископом, ни даже священником?

— Нет. Какая пощечина для заговорщиков.

— Не могу не согласиться. Ты не хочешь, чтобы я пошел и разыскал его? У нас не очень много времени, но я постараюсь успеть.

— Да, пожалуйста, — прошептал Дункан. — Но не говори пока, для чего мне нужно его видеть. Мне… Я должен сказать все сам.

— Поверь мне, это последнее, что я сделал бы, — пробормотал Морган, поднимаясь и покидая кабинет.

Дункан не двигался в течение нескольких секунд. Прикрыв лицо одной рукой, он пытался придержать свою надежду и волнение на случай, если все-таки ошибается. Он говорил себе, что существует много объяснений тому, как к Дугалу попала застежка… Если это вообще та самая. И пытался напомнить себе, что это может оказаться и другая. Но в глубине души знал: это она, и понимал, откуда она у Дугала.

Хотя ни он, ни Мариза не думали о возможных последствиях во время своего краткого, полного слез и тревоги союза двух невинных, он теперь ясно и отчетливо представил себе развитие событий.

Мариза, несколько месяцев спустя благополучно вернувшаяся на зиму в Траншу, ее отец и старшие братья — в походе с войском короля, и вдруг она догадывается, что у нее будет ребенок. Сперва она боится открыть это кому бы то ни было, но затем, когда скрывать уже становится невозможно, вся в слезах, признается матери, которая тоже должна родить.

И возникает замысел: пусть Мариза вынашивает своего ребенка в тайне, а, родив, отдаст матери, дабы та растила его, как близнеца своему, который должен появиться примерно на месяц раньше. В уединении среди гор, зимой, когда все их мужчины в Меаре, а их окружает лишь несколько служанок, кто хоть о чем-то догадается?

А затем, когда Мариза умерла, то ли в родах, то ли от лихорадки, как было объявлено, кто и о чем мог догадаться? Дункан, услыхав о ее смерти в то лето, разумеется, не сопоставил одно с другим. Весть о ее смерти лишь вернула его к прежнему намерению подготовиться и принять священство. И довольно скоро горячие насыщенные дни в Кулди сохранили только пряное воспоминание о необычайно яркой мечте, которой не суждено вовеки сбыться. Он не рассказывал об этом ни одной душе, не считая давно скончавшегося исповедника, и даже Моргану.

Смахнув слезы, Дункан поднялся и прошел к письменному столику под янтарным окном, достал из ящика ширал на тонком кожаном шнуре. То был ее дар — и он применил его, сам того не ведая, чтобы проверить, есть ли у их сына магический талант, который, безусловно, должен был существовать. Теперь в этом нет сомнений. Взяв ширал за ремешки, он вернулся к своему креслу и сел, держа его перед глазами, как святыню. Каковой тот и был.

Ширал.

Сомкнув его в кулаке, Дункан опять переместился в ту часовню, в миг, когда они приносили обеты.

— Я беру тебя, как моего венчанного супруга, — сказала она. — Я даю тебе это, как знак моей любви, и отныне я навсегда твоя.

Она сняла его с шеи, все еще хранящий тепло ее тела, и повесила на шею Дункану. Теперь, дрожа, он снова надел талисман на шею и поднес камешек к губам, вздрогнув оттого, что в его воспоминания вторгся стук в дверь.

— Входите, — откликнулся он, пряча кристалл под ризу.

И поднялся, когда они вошли: Морган и держащийся чуть позади, томящийся в ожидании Дугал.

— Вы хотите видеть меня, отец Дункан? — спросил мальчик.

Дункан едва ли был в состоянии говорить и лишь рукой указал Дугалу на сиденье. Морган явно колебался, не уйти ли, но Дункан кивнул ему, чтобы он тоже остался.

— Сядьте, пожалуйста. Оба, — сказал наконец Дункан и сам сел, как только Дугал послушался. — Я… да, я понимаю, время самое неподходящее, но мне показалось, что это ждать не может. Это… Потом будет еще труднее об этом говорить.

— Я что-то не совсем понимаю, — ответил Дугал, робко сдвинувшись на край кресла. — Речь о чем-то, что я сделал?

Несмотря на свою тревогу, Дункан улыбнулся:

— Нет, ты ничего не сделал. Не выполнишь ли ты одну мою просьбу?

— Если смогу.

— Отлично. Тогда я хотел бы, чтобы ты, не спрашивая меня, почему, снял свою застежку и повернул обратной стороной к себе.

Недоумевающе поглядев на Моргана, Дугал повиновался и без единого слова завозился с заколкой. Бегло окинул взглядом обратную сторону фибулы и поднял глаза на Дункана. Епископ смотрел в очаг, в его светлых глазах играли отблески пламени.

— Что я здесь должен увидеть? — прошептал Дугал после небольшого колебания.

Дункан весьма заметно сглотнул комок.

— Отыщи у верхнего края тонкую трещинку. Если подцепить ее ногтем, она откроется. Если внутри что-то есть, я предпочел бы, чтобы ты прямо сейчас не говорил мне, что это. Согласен?

Передернув плечами и озадаченно взглянув на сидящего с каменным лицом Моргана, Дугал кивнул и коснулся застежки ногтем. Подпрыгнул немного, когда та поддалась, затем наклонился, чтобы заглянуть в тайничок, который только что обнаружил.

— Что за… Откуда вы знали?..

Дункан обреченно вздохнул и отодвинулся к спинке кресла, прикрыв глаза, положив руку рядом с рукой Дугала и опершись на ее локоть.

— Можно я расскажу тебе небольшую историю, Дугал? — прошептал он.

Озадаченный, Дугал кивнул и опять уселся поудобнее, время от времени поглядывая на фибулу у себя в руке.

— Когда ты объяснил мне, как она к тебе попала, это был первый звоночек тревоги, — заговорил епископ. — Как твой отец подарил ее твоей матери, когда они поженились. Я никогда и никому не говорил этого прежде, но нечто похожее на то, о чем говорил ты, случилось со мной, когда я был лишь чуть моложе тебя. Я влюбился в прекрасную и нежную девушку, и у меня начисто пропало желание стать священником. Девушка была из твоего клана, и мы намеревались просить у наших родителей разрешения на брак, как только наши отцы вернутся из похода, куда они ушли с королем. Именно поэтому она со своей матерью и сестрами была в замке моего отца… Но, пока продолжался поход, был нарушен мир между нашими кланами. Его старшего брата убил в пьяной драке один из людей моего отца, и было очень возможно, что вот-вот начнется кровавая распря, хотя виновный был осужден и казнен. Ее отец и его люди вернулись в Кулди, чтобы поскорее собрать всех женщин и детей, и готовились выезжать на следующее утро с зарей… Короче говоря, мы поняли, что наши отцы ни за что не дозволят нам пожениться после того, что произошло — и мы обменялись обетами в темной часовне. Она дала мне свой знак любви, а я ей свой — застежку для плаща, очень похожую на ту, что у тебя в руке. В сущности, вполне может быть, что это она.

Дугал выслушал весь его рассказ с нарастающим изумлением, и теперь, когда он опять взглянул на фибулу, на краю его сознания зашевелилась смутная догадка.

— Можно… Можно мне узнать ее имя? — прошептал он.

— Мариза Мак-Ардри, — таким же шепотом ответил Дункан. — И пусть только в наших глазах и перед Богом, но она была моей женой в ту краткую ночь.

— Но… Мариза — это имя моей сестры. Она умерла в ту самую зиму, когда я родился.

— Да, об этом я услышал, когда настало лето, — сказал Дункан, — и еще о том, что примерно в это же время ее мать родила близнецов. Пока я не увидел твою пряжку, мне и в голову не пришло, что один из этих детей мог быть моим.

— Вы говорите обо мне? — спросил Дугал совсем тихо.

Дункан уронил ладонь, чтобы внимательней посмотреть в глаза Дугалу.

— Сказать тебе, что ты нашел в тайничке твоей пряжки? — спросил он.

Дугал кивнул в испуге.

— За несколько часов до того, как мы дали обеты, Мариза взяла по прядке наших волос и сплела из них колечко, на основу для которого пошли волоски из хвостов наших пони. Я знаю, что ты ее не помнишь, если даже и видел, но тебе могли попасться ее портреты. Ее волосы были почти серебряными, еще светлей, чем у Аларика. Конский волос был черным. Думаю, ты убедишься в этом, если вынешь то, что лежит внутри.

Почти что боясь дышать, Дугал приблизил кончики двух пальцев к тайничку и вытащил оттуда ни что иное, как волосяное колечко: овальное, оттого, что долго лежало стиснутым, почти что черное, но с вплетенными в узор нитями чистого серебра. В то время как он держал колечко большим и указательным пальцами, не решаясь произнести ни слова, Морган подался вперед и впервые заговорил:

— Если хотя бы один из волосков — Дункана, я смогу это определить, Дугал, — спокойно произнес он. — А если нет, я это тебе тоже скажу. Можно?

Дугал без слов опустил колечко на его простертую ладонь, в страхе поглядев при этом на Дункана. Морган закрыл глаза, сомкнув кулак вокруг колечка, затем передал его Дункану.

— Да, там есть твой волос, — тихо сказал он. Но это не доказывает, что Дугал твой сын… А вероятно, лишь то, что у тебя с Маризой были отношения, о которых ты рассказывал. Дугал вполне может быть сыном Каулая. У тебя есть сестра-близнец, верно, Дугал?

— Это… все равно, как если бы у меня вдруг появилась еще одна тетка или племянница… смотря, кто из нас был ребенком Маризы.

— Это верно, — пробормотал Дункан. — Но я бы поспорил на все, что мне дорого, включая и свою весьма зыбкую надежду на спасение, что ребенок Маризы — ты. И знаешь почему? Сказать?

Дугал торжественно кивнул.

— Потому что ее ребенок от меня был бы частично Дерини. А мне кажется, именно на это мы непрерывно получаем намеки с тех пор, как вы с Келсоном вернулись сюда вместе, — твердо сказал Дункан. — И думаю, в ту ночь в Транше, когда ты помогал Келсону связаться с Алариком, произошло следующее: впервые в жизни твой деринийский дар был пробужден, но это напугало тебя до оцепенения. Это также объясняет, почему позднее, когда мы пытались прочесть твои мысли и установить, что с тобой творится, тебе легче всего было со мной. Помнишь?

Глаза мальчика все расширялись и расширялись по мере того, как Дункан говорил; теперь и руки Дугала дрожали. Он поспешил стиснуть их, чтобы унять дрожь, не смея отвести глаз от Дункана.

— Я… Хочется верить… — удалось ему наконец прошептать. — Я не собираюсь проявить неуважение к моему от… лорду Каулаю, но если… если мой отец — ты, это многое объясняет.

Дункан медленно и глубоко вдохнул. Настал поистине решающий момент.

— Мне известен только один способ доказать это тебе, помимо того, что я уже сделал, Дугал, — мягко сказал он. — Если я твой отец, то ты тоже Дерини. А раз уж ты Дерини, тогда… если ты пожелаешь — я должен оказаться способен связаться с тобой мысленно и передать в точности все, что помню о нас с твоей матерью. Я очень любил ее, Дугал, и я немало заботился о тебе все эти годы, до того, как хотя бы заподозрил, что ты можешь оказаться моим сыном. Я не могу возместить тебе все годы, что ты жил в неведении… и в этом нет вины никого из ныне живущих… но я могу попытаться перебросить мост через пропасть, которая, увы, разверзлась. Ты доверяешь мне?

— Да, — выдохнул Дугал.

— Ты действительно доверяешь мне? — переспросил Дункан. — Ты доверял мне и прежде, но не мог меня впустить. Как ты думаешь, сейчас ты готов?

— Дункан, я не уверен, что у нас действительно есть время, — осторожно вставил Морган.

— Если все пойдет без сучка без задоринки, много времени не понадобится, — ответил Дункан, не отводя глаз от мальчика.

— Мы вполне успеем, если это то, чего Дугал действительно хочет.

Дугал сглотнул комок и кивнул.

— Он прав, Морган. Надо попытаться сейчас. Не пойдешь ли ты к Келсону и не передашь ли ему, что я прямо сейчас буду? Не рассказывай ему только, что случилось. У него сейчас и без того тьма забот.

— Дункан? — спросил Морган.

— Сделай, как он просит, — ответил епископ. — Мы справимся.

Глава XXI Я буду ему Отцом, и Он будет мне Сыном.[22]

Как только дверь за Морганом закрылась, Дункан поглядел на Дугала.

— Не стоит терять время, — мягко заметил он. — Если хочешь прямо сейчас получить доказательства, делай в точности, как я скажу, возможно, без полного объяснения, какого ни одному из нас и не понадобилось.

Дугал медленно покачал головой.

— Мне не хочется ждать, оте… — и опустил глаза. — Я только сейчас понял, что, может быть, все эти годы звал тебя, как полагается. — И продолжал уже ровнее. — Странно, но порой это даже выходит куда легче, чем когда я называл отцом старого Каулая.

— Он и был твоим отцом во всем том, что особенно важно для мальчика, который растет. Жаль, у меня не было возможности наблюдать, как ты рос. Конечно, я за тобой наблюдал, особенно, когда мы виделись при дворе. Но, думаю, испытывал бы нечто иное, если бы знал, что ты мой сын.

— Возможно, неспроста было так суждено, — застенчиво произнес Дугал. — Возможно, требовалось, чтобы я потерял одного отца, прежде чем обрету другого. Если бы я узнал о тебе, пока старый Каулай был еще жив, я бы не хотел его ранить.

— Я тоже. И надеюсь, ты всегда будешь чтить его память, — и Дункан улыбнулся, легко положив руку на предплечье мальчика. — Он дал тебе свое имя и свою защиту в годы, когда ты был наиболее уязвим. Теперь, когда его нет, а ты — мужчина, никого не ранит правда. — Улыбка стала шире — во все лицо. — Тебе следует знать, что будет, самое меньшее, одно затруднение… которое вызовет, в лучшем случае… неловкость. Если я захочу признать тебя, а мое намерение как раз таково, если и ты не против, то… непременно найдутся такие, которые назовут тебя ублюдком в дополнение, конечно, к Дерини.

Дугал улыбнулся.

— Тебя с Морганом они годами обзывают ублюдками. Каким-то образом, у меня до сих пор не создавалось впечатления, будто это имеет отношение к тому, кто были ваши отцы.

— Нет, — Дункан пододвинул табурет поближе к дугалову креслу спереди и одновременно извлек из-под ризы кристалл ширала на кожаном ремне. — Ты его помнишь, — спокойно заметил он, вложив камешек в руку мальчика. — Он принадлежал твоей матери. Она отдала его мне в ту ночь, когда я отдал ей пряжку.

Дугал пробежал пальцами по грубо отполированной поверхности и не спеша кивнул.

— И что я должен делать на этот раз?

— Большую часть того, что нужно делать, сделаю я. А тебя попрошу только раскрыться и не бояться. Попробуем воспользоваться кристаллом как связующим звеном. У тебя могут возникнуть необычные чувства, возможно, даже неприятные, но обещаю, вреда я тебе не причиню. Для начала попрошу тебя все время помнить о кристалле и попытаться внутренним зрением увидеть Маризу. Ты видел ее портреты?

Дугал сомкнул пальцы вокруг ширала и снова кивнул.

— Один, совсем маленький. Хотя это было давным-давно.

— Тогда позволь мне написать ее портрет словами в твоем уме, — предложил Дункан, сомкнув ладонь вокруг руки Дугала, которая держала кристалл, а другую возложил мальчику на голову, словно благословляя. — Закрой глаза и попытайся увидеть ее настолько отчетливо, насколько получится. Но не напрягайся, ищи ее, уговаривай явиться. Представь себе ее светлые волосы, словно расплавленное серебро, стекающие до талии, перетянутые у лба кружевной лентой из мельчайших цветов… Думаю, это были примулы…

Он чувствовал, как Дугал расслабляется под его прикосновением, и сам тоже закрыл глаза и увидел образ давно утраченной любимой…

— А в центре каждого цветка было по крохотному золотистому камешку, по цвету — в точности, как ее глаза — и почти как твои, — спокойно продолжал Дункан. — И она носила розовое платье, почти такое же, как ее румянец… кожа светлая… очень светлая…

Пока он говорил и одновременно передавал то же самое мысленно, образ, возникающий в мозгу Дугала, для него оказалось возможным читать не хуже, чем его собственный. Сперва этот образ обозначился лишь на поверхности, затем постепенно начал размывать задрожавшие щиты.

— Смех ее звенел, как серебряные колокольчики… и она была безмятежна и глубока, точно озеро на Шаннис Маир…

Голос Дункана постепенно угас, он решительней двинулся вперед, без труда миновав щиты Дугала, вступил в его разум и повел воспоминания из глубоких тайников в сознание мальчика, бдительно следя, чтобы канал не закрылся, даже когда, почувствовав, что происходит, Дугал в какой-то миг попытался в ужасе отпрянуть. Дункан чувствовал, как мальчик беззвучно раскрывает рот, чуть что-то особенно тревожно вспыхнет, и тут же снимал близящиеся приступы острой боли, одновременно прижимая Дугала к себе и утешая физически.

И вот в один миг все барьеры исчезли, и Дугал был вместе с ним, и видел те безмятежные дни, когда Дункан полюбил Маризу. Робкие встречи в галерее и замковом зале, скачка с ветром наперегонки по холмам вокруг замка, непринужденные завтраки на траве под густым пологом ближайшего к замку Алдуинского леса, нежные взгляды и чистые, полные смущения, поцелуи в теплом тенистом месте, где пахнет свежей землей, между их пони, закрывающими от любопытных глаз.

А затем оба клана оказались дома, и разлетелась ужасная новость: как Ардри Мак-Ардри, тан клана Маризы, поссорился с одним из Мак-Лайнов из-за девицы в трактире… Пролилась кровь Мак-Ардри… виселица для убийцы, мрачное безмолвное шествие, доставившее оба тела обратно в Кулди — ровно настолько, чтобы Мак-Ардри собрали всех своих и уехали, прежде чем распря вспыхнет вновь…

Отчаяние Маризы, когда они поняли, что это значит для них двоих… Горе Дункана… поспешное соглашение в зале, мимоходом, о встрече в часовне нынче же ночью… само свидание — полное тревоги и страха, и обеты, которые они принесли перед Богом…

А затем — их сближение в теплой и укромной каморке на чердаке над конюшней — суетливое и бестолковое, но все же радостное. И такая скорая разлука… разлука навсегда рано поутру… Дункан глядит, не отрываясь, как она вместе со своими уезжает из Кулди, уходит из его жизни, и ни один из них не подозревает, что в мир явится дитя их юной любви…

Могучая сила чувства, наполнявшая воспоминания Дункана, хлынула через мозг Дугала, не оставляя никакой возможности сопротивляться; но теперь, когда столь многое объединило их, Дугал не испытывал больше ни малейшего страха или настороженности. Дункан отчетливо ощутил тот краткий миг, когда мальчик добровольно сделал выбор, сохранил связь и раскрылся полностью — и прилив хлынул еще мощнее, теперь Дункан мог разделить с ним еще больше.

В стороне остались лишь те вещи, которые нельзя было делить с кем бы то ни было — его священнические тайны и обязанности, чужие исповеди… Дункан поведал мальчику обо всех годах, когда они жили врозь, и переплел эти воспоминания с воспоминаниями Дугала. Их было числом поменьше, но они представлялись столь же драгоценными.

И Дугал, как только уловил, как это делается, радостно пошел ему навстречу.

Ни один из них впоследствии так и не вспомнил, в какой миг Дугал, покачнувшись, еще теснее приник к епископу, обвив его руками и рыдая, и когда хлынули слезы радости из глаз самого Дункана — лишь когда разговор душ начал наконец затихать, и постепенно возвратилось обычное состояние сознания, обнаружилось, что они сидят, тесно прижавшись друг к другу, и Дугал — наполовину на коленях у отца, а Дункан бережно гладит его волосы и мягко успокаивает, чтобы не вернулись прежние барьеры.

— Ты как себя чувствуешь? — прошептал епископ.

Шмыгнув носом, Дугал отстранился достаточно, чтобы поглядеть на Дункана, кивнул, затем протер рукавом глаза.

— Немного ноет голова… Но это, вероятно, еще не кончилось похмелье. А так — совсем неплохо.

— Посмотрим-ка, не смогу ли я сделать из «совсем неплохо» «великолепно», — предложил Дункан, опустив руку на лоб Дугалу и прикоснувшись большим и средним пальцами к быстро закрывшимся глазам. — Сделай глубокий вдох, а затем выдохни… и почувствуй, как растворяется боль. Вот так.

Оказалось достаточно легчайших прикосновений, чтобы боль отступила. И Дункан прочитывал это по тонкой ниточке между ними так же легко, как состояние Моргана, когда они работали вместе.

Когда он убрал руку, Дугал раскрыл глаза и воззрился на него с благоговением. На этот раз всякая тень страдания исчезла из янтарных глаз.

— Это твоя целительная магия? — спросил мальчик.

— Некоторым образом, — улыбнулся Дункан. — Но если ты не отпустишь мою ногу, мне придется исцелять себя от мышечной судороги, — добавил он, перемещая Дугала и вздрогнув, как только возобновилось движение крови. — Боюсь, мы все не очень хорошо продумали. Мне бы следовало усадить тебя поудобнее.

Дугал смущенно поднялся на ноги, чуть покачиваясь, пока Дункан не поддержал его и не направил к креслу.

— Меня только чуть-чуть шатает, — замотал головой Дугал. — Сейчас станет лучше. Келсон нас, поди, заждался. Я не могу откладывать, надо ему рассказать.

— Думаю… Нам лучше подождать, пока не кончится венчание, — заметил Дункан, придерживая его за плечо. — Само по себе побуждение было благим. Но у него сейчас на уме немало всякого другого. А это можно и отложить.

— Но мы не опаздываем?

Епископ покачал головой.

— То, чем мы занимались, отняло куда меньше времени, чем ты думаешь. И еще вполне можно перевести дух.

— О, — застенчиво ухмыльнувшись, Дугал позволил себе немного расслабиться, затем вдруг порывисто схватил руку Дункана и прижал к губам.

— Отец, — благоговейно прошептал он. — Ты и в самом деле мой отец. А это означает, что я тоже Дерини. — Он помедлил. — А ты знаешь, я затосковал по магическому дару в тот самый миг, когда впервые увидел, как Келсон применяет свою силу. Он погрузил раненого в сон, и я смог зашить руку. Мне показалось, что я грежу, но я ведь уже тогда, наверное, начал что-то понимать?

— Возможно, — согласился Дункан. — И, полагаю, твое умение управляться с лошадьми — тоже отсюда. Бронвин, случалось, подзывала птиц. Глядишь и ты станешь целителем.

— Я? Целителем? О, боюсь, мне всего здесь не осилить. Понадобится много лет.

— У нас есть эти годы, — проговорил Дункан. — Мы найдем и время, и учителей. Тебя изумит, как скоро приходят некоторые навыки, если только знать, кто ты есть. Мы с Алариком можем поделиться с тобой всем, что умеем. И Риченда…

— Госпожа Риченда — Дерини?

— Да, и обучалась совсем в иной школе, чем мы двое. Тебе доставит большое удовольствие знакомство с ней.

Дугал зарделся.

— Если она вообще станет со мной разговаривать. Как ты думаешь, герцог Аларик передал ей, что я ляпнул вчера вечером? Я совсем не это хотел сказать… честно.

— Я все понимаю, сынок. А если Аларик что-то ей и передал, уверен, она не приняла это как оскорбление. Да, кстати об Аларике: думаю, самая пора присоединиться к нему и Келсону.

— Ага. И посмотреть, как наш король вступает в брак честь по чести, — согласился Дугал. Вставая, он вспомнил о ширале, и благоговейно поднес его к губам перед тем, как вручить Дункану.

— Вот. Ведь я должен вернуть его тебе.

— Нет. Возьми его на память о матери.

— Но… Тогда у тебя не останется ничего, что напомнит о ней, — начал было Дугал.

— У меня останется все, — ответил Дункан, касаясь кончиком пальца щеки Дугала. — Ведь у меня есть сын от нее.

А в другом покое, совсем неподалеку, другой его сын, духовный, готовился к брачному обряду, нетерпеливый и беспокойный, между тем, как в его свадебный наряд вносили последние усовершенствования. Длинный, до пят, плащ малинового бархата усеивали крохотные халдейнские львы, вышитые тончайшим золотом, верхняя рубаха состояла из четырех кусков: два — такие же, как плащ, и два — словно его изнанка: с малиновыми шелковыми львами по золоту. В знак уважения к приграничным предкам своей невесты, он стянул волосы на затылке золотым шнуром, хотя и не заплел на горский лад. Золотую корону Гвиннеда из крестов и переплетенных листьев достали и принесли из сокровищницы замка: говорили, что ее надевал Малкольм Халдейн, когда венчался с другой меарской принцессой почти сотню лет назад, и Келсон осторожно провел пальцем вдоль одного из листьев и поглядел на Моргана, когда служители собрали свои принадлежности и удалились. Кое-кто говорил даже, что корона эта принадлежала некогда Синхилу Халдейну, а, возможно, и Фестилам до него. Если да, то, пожалуй, ее видел и к ней прикасался сам Святой Камбер.

— Как ты думаешь, я правильно поступаю? — спросил Келсон Моргана, когда они наконец остались одни. — Бог свидетель, это совсем не то, о чем я мечтал: брак по государственным соображениям, с девушкой, которую я едва ли знаю, и уж всяко не люблю.

— Ты просишь, чтобы тебе повторили все обычные доводы, почему этот брак необходим? — парировал Морган.

— Нет, о, Боже! Мы столько раз к этому возвращались, что я могу рассказать все разговоры наизусть — и даже воспроизвести голоса тех, кто выступал. — Келсон вздохнул. — Полагаю, что я вообще-то хочу спросить, как ты думаешь, есть ли надежда, что меж всех этих государственных доводов все же проберется настоящая любовь. Я знаю, что ропот сердца нужно заставить отступить перед долгом, если ты король, но не могу не завидовать тебе и Риченде.

Морган улыбнулся, вспоминая собственные страхи утром перед их свадьбой, хотя они с Ричендой любили друг друга, как возможно только для Дерини, способных разделить любые мысли, мечты и страхи. Он сомневался, что Келсон когда-либо испытает столь совершенное слияние душ с простой смертной — Сиданой, но кто может сказать? Любовь часто приходит и после бракосочетания, супруги привязываются один к другому — порой — не на шутку. Если и Келсон, и Сидана постараются, их союз не будет слишком тягостен. А когда возможная награда — мир…

— Не стану уверять тебя, будто знаю, что вы будете счастливы до конца своих дней, как наплели бы барды, — заметил он миг спустя. — Вам придется нелегко. С другой стороны, Риченда говорит мне, что твоя принцесса нет-нет, да и задумывается о тебе. Конечно, Сидана ни за что не признается, что ее хоть чуточку волнует мысль о предстоящей свадьбе — она для этого слишком горда. Но она — красивая, здоровая, умная девица — а ты жених хоть куда: самый могущественный и привлекательный из властителей христианского мира. Может ли она не счесть тебя желанным?

Келсон покраснел от гнева.

— Аларик, прекрати! Ты обо всем этом… Словно мы животные! Если она когда-нибудь сможет меня полюбить, я бы хотел, чтобы наша любовь… чтобы она была не плотской, а духовной, как у вас с Ричендой.

— Духовной? — Морган фыркнул. — Келсон, или ты думаешь, будто мы с Ричендой наедине только и делаем, что обсуждаем духовную сторону наших отношений?

— Да нет же, я…

— Ну, и это само собой, — продолжал Морган. — Но, поверь мне, что и «плотское», как ты сказал, тоже довольно славно. Не презирай свое тело. Оно — часть того, кто ты и что ты. Небесная любовь хороша для монахов, и ее здоровая доля делает брак глубже и полнее, но с венчанной женой, особенно, когда она — только человек, и с ней нельзя полностью разделить душу — и сами телесные утехи, как ты скоро обнаружишь — это особое средство общения и единения. И, конечно, есть житейская сторона: это важно, чтобы обзавестись наследниками.

— Да, конечно, — Келсон повернулся и несколько раз прошелся взад-вперед, стискивая руки.

Когда он вновь остановился и бросил искоса взгляд на Моргана, он несколько побледнел, что подчеркивал его малиновый наряд.

— Аларик, у меня никогда никого не было. Сам знаешь.

— Знаю, — промолвил Морган с сочувствием, но Келсон продолжал, словно не слыша.

— У меня пока не было времени… или случая… чтобы произошло так, как я всегда мечтал, — зашептал король. — О, можно было порой побаловаться между прочим с какими угодно девицами или служанками и даже с дамами при дворе… и вряд ли можно пожить как следует в замке или сходить в поход — и не увидеть или не услышать достаточно, чтобы знать, что да как. Если мы только и говорим, что о телесном влечении, то любой паж или деревенский мальчишка быстро набирается нужных познаний. Властители не исключение. Но я-то больше, чем просто мое тело, Аларик. И, хотя я еще… ни разу не был с женщиной, я знаю, должно быть нечто большее, чем просто телесная услада.

Морган понимающе кивнул, не ощутив необходимости в словесном ответе. Келсон чуть помедлил, достаточно для того, чтобы перевести дух перед тем, как помчаться дальше. Его рассуждения то развивались, то сбивались под напором переживаний, естественных для юноши, которому вот-вот предстоит стать мужчиной.

— И есть еще кое-что, — зачастил он снова. — Я король. А что если были бы случайные дети? Меньше всего мне хотелось бы усложнить и без того запутанные семейные отношения в Гвиннеде, дав начало роду, а то и родам царственных байстрюков, чтобы мутили воду двадцать лет спустя… или стали однажды пешками для моих противников. А я-то Дерини, Аларик. И мои дети будут такими. Этого одного могло оказаться достаточно, чтобы обречь на верную гибель их, а также их матерей. Казалось просто… безопасней… воздерживаться, а не то мало ли что.

— Вероятно, ты прав, — согласился Морган.

— Вот я и оказался в неловком положении — дожил девственником до самой свадьбы, — заключил Келсон. — Это прекрасно для женщины; и это важно для той женщины, на которой женюсь я. Но… а вдруг я не пойму, что мне делать, Аларик? Что если она станет смеяться?

Морган изо всех сил постарался не улыбнуться. Разве не было среди живущих мужчины, который не испытал таких страхов, хотя бы в самом начале? А некоторые подобные опасения так и не утрачивают… Хотя, непохоже, чтобы Келсон с его тонкостью и неподдельным вниманием к другим, так и остался при этом затруднении.

И тогда Морган с пониманием, как старший родственник, положил королю руку на плечи и постарался его успокоить, напомнив, что и невеста в подобном положении, и предлагая, как определить деринийским чутьем, как ей больше понравится. Почему-то королю такая мысль еще не приходила в голову. Ко времени, когда в дверях появился Дугал вместе с прочими участниками свадебного шествия, Келсон расслабился и даже стал перебрасываться шуточками со своим словоохотливым побратимом, пока надевал корону и шагал навстречу невесте.

Кони и невеста с ее спутниками ждали во дворе замка под бледным-бледным зимним небом. Наряд Сиданы был лишь чуточку темнее, чем у короля, и восседала она на молочно-белом скакуне с бело-серебряной сбруей. Ее плащ из тонкой шерсти, лазурный, вышитый по краю золотыми гранатами, окутывал крестец ее скакуна и почти что касался земли сзади. Голову ее украшал венок из белых роз, длинные каштановые волосы свободно струились по спине, почти закрывая плащ.

Ллюэл стоял у головы ее коня, суетливо скручивая и раскручивая повод из белой кожи, — насупившаяся тень в голубом одеянии, чуть потемнее, чем на Сидане, не замечающая солнца. Чуть поодаль ждали Риченда и еще три дамы на бледно-серых лошадях, готовые сопровождать невесту. Все спутники короля уже тоже взобрались в седла, и Дерри держал поводья здоровенного черного красавца. Чуть в стороне четверо рыцарей уже приготовили небесно-голубой шелковый балдахин, чтобы нести его над невестой. Ни один из четверых не был ниже, чем графский сын.

— Нам ниспослана прекрасная погода по случаю нашего бракосочетания, моя госпожа, — произнес Келсон, наклонив голову в осторожном приветствии, когда они с Морганом и Дугалом пробрались между лошадей и кланяющихся придворных и остановились перед Сиданой. — Надеюсь, мои люди, занимавшиеся приготовлениями, сумели вам угодить?

— Угодить? — язвительно переспросил Ллюэл, прежде чем его сестра успела ответить. — Кто и чем может нам угодить, если мы пленники?

— Думаю, ваши узы не были тяжелыми, — пробормотал Келсон, отчаянно желая, чтобы Ллюэл не омрачил торжество дикой выходкой. — Никто не обращался с вами дурно.

— А ты не считаешь, что это дурное обращение с моей сестрой — вынуждать у нее согласие на брак? — вскинулся Ллюэл.

«А я думал, он с нами примирился, — передал Морган Келсону, когда Сидана с ужасом набрала в грудь воздуху, а у Келсона напряглись челюсти. — Хочешь, я погружу его в сон?»

«Нет, просто встряхни его чуток. Сидана хочет, чтобы он ее сопровождал».

«Как тебе угодно».

И без какого-либо предупреждения Морган вдруг стиснул руку Ллюэла у самой подмышки — с тем же приветливым выражением лица.

— Невеста согласилась на брак с королем, — мягко произнес он. — Не придержишь ли язык или наподдать тебе коленом за то, что ведешь себя как наглый испорченный мальчишка?

— Ты не посмеешь.

— Разве?

— Ллюэл, прошу…

— Не вмешивайся, Сидана!

— Мой повелитель, — проворчал Морган, — с вашего позволения, я препровожу этого юного дурня в место, где он никому не сможет навредить, в том числе и себе.

— Послушай, Ллюэл, — спокойно произнес Келсон. — Ты до сих пор знал меня, как человека необычайно терпеливого. Можешь судить об этом уже потому, что ты до сих пор жив, несмотря на то, что твоя мать предательски умертвила моего епископа, а ты, как сам заявлял, стоишь между своей сестрой и короной Меары. Щадя чувства моей невесты, я желаю на многое закрыть глаза. Но я не потерплю твоей наглости, если ты позволишь себе срывать свадьбу и коронацию твоей сестры. Ну что, ты и дальше будешь продолжать в том же духе?

Глаза Ллюэла вспыхнули неприкрытой ненавистью, но несколько секунд спустя он отвернул голову.

— Ты ведь сразу пустишь в ход свою черную магию, если я хоть что-то скажу, — проворчал он в гриву коня.

— Что ты сказал? — поразился Келсон.

Морган рывком развернул Ллюэла лицом к ним, тот оказался еще более разъяренным, чем до того, и Келсон с недоверием пододвинулся поближе.

— А то и сказал, что ты запросто применишь ко мне свою треклятую силу, если я не уступлю! — запинаясь ответил Ллюэл, все еще с вызовом, хотя вцепившиеся в его мышцы пальцы Моргана и заставляли его содрогаться. — Как до того твой деринийский священник.

— Ты, никак, задираешь меня, чтобы случилось что-нибудь, о чем потом мы оба будем сожалеть? — прошептал Келсон.

— Ллюэл, прошу тебя! — взмолилась Сидана. — Перестань, ради меня. Ты не можешь предотвратить этот брак. Ведь ты обещал, что будешь стоять рядом со мной. Если они тебя уведут, я останусь одна!

Тяжко и обреченно вздохнув, ее брат собрался с достоинством, какое только позволяло сохранить его нынешнее положение, хотя рука Моргана по-прежнему крепко держала его.

— Вижу, что я тоже один, — ровным голосом произнес он. — Но я не лишу мою сестру сопровождающего, которого требует ее звание. Я… исполню обязанности своего отца и передам жениху невесту, если ты желаешь, чтобы все прошло как положено! Но я не перестану ненавидеть тебя ни на миг!

— Ах, ненавидеть меня? — Келсон поднял бровь и с облегчением улыбнулся. — Что же, полагаю, я с этим могу примириться, если будешь вести себя, как полагается. Морган, можешь отпустить его. Моя госпожа, простите, что вам пришлось быть свидетелем этой ссоры.

— Прошу вас простить моего брата, мой господин, — прошептала Сидана. — Он лишь хотел защитить меня.

— Сидана, мне незачем прятаться за бабьими юбками.

— Может, ты все-таки закроешь рот? — проворчал Морган. Как только он угрожающе поднял руку, Ллюэл в тревоге попятился.

— Достаточно, Морган, — сказал Келсон. — Он молод, горд и обидчив. Постараемся не совершить роковой оплошности. Ллюэл Меарский, — продолжал он, со всей силой устремляя свой живой, как ртуть, взгляд на меарского принца. — Напомню тебе в первый и последний раз, что Морган и другие мои верные друзья и вассалы будут рядом со мной во время обряда. Если случится что-нибудь, чему происходить не положено — и по твоей вине — что бы то ни было — я даю им полную свободу действовать, как они сочтут нужным. Это предполагает, конечно, что я не трону тебя первым. Я достаточно ясно высказался?

— Достаточно ясно, — еле слышно проворчал тот.

— Я не расслышал.

— Ты выразился достаточно ясно. Исчерпывающе ясно, — угрюмо повторил принц.

— Хорошо. Значит, мы друг друга поняли. Да, моя госпожа?

Он снова оглянулся на невесту, испытующе протянув руку, и, к его изумлению, Сидана подала ему свою. Воодушевившись, он склонился и скользнул губами по костяшкам ее пальцев, у него прибавилось уверенности к моменту, когда он выпрямился и отпустил ее руку.

— Сударыня, еще раз извините меня. День свадьбы должен быть радостным для женщины и свободным от забот. Боюсь, я довольно неудачно его начал.

— Вы сделали только то, что должны были, мой повелитель, — прошептала она, — и я тоже вынуждена еще раз просить прощения за своего брата.

— Сидана!

Не обращая внимания на Ллюэла, Келсон покачал головой.

— Здесь не время и не место обсуждать случившееся, сударыня. Позднее, когда мы обвенчаемся, времени будет достаточно для чего угодно. А сейчас архиепископы — да и народ — все ждут, чтобы посмотреть, как пройдут свадьба и коронация новой королевы. Можно мне распорядиться, чтобы шествие началось?

— И вы просите моего разрешения, мой господин? — изумилась она.

— Конечно. Вы — моя госпожа и моя королева.

Одного взгляда на брата, вперившего в нее жгучие глаза, следящего за каждой малейшей переменой в ней, было, очевидно, достаточно, чтобы Сидана воздержалась от словесного ответа, и все же она робко наклонила голову. Келсону показалось, что это больше, чем повиновение долгу. Отойдя к голове шествия, где ждал его конь, он подал знак рыцарям подать балдахин — голубой, шелковый, часто усеянный звездочками и лунами. Он возликовал, как только благополучно повернулся спиной к Меарскому принцу и принцессе.

— Аларик. Ты видел? — прошептал он, пока Морган придерживал его стремя и помогал ему взобраться в седло, а Дугал расправлял малиновый плащ вокруг конского крупа. — Похоже, я ей по нраву. Как только мы оторвем ее от брата, кто знает, что может случиться! Может, в конце концов, все обернется к лучшему.

Как только они тронулись, Морган оглянулся на крохотную одинокую всадницу на белом коне, которую под шелковым балдахином вели навстречу ее жребию; все их надежды на мир воплотились в этой хрупкой девчушке. Он пылко надеялся, что Келсон не ошибается.

Глава XXII Ибо Господь благоволит к тебе, и земля твоя сочетается.[23]

Келсона, который и так уже испытывал немалый подъем, яркие образы, возникавшие по пути шествия, вызывали головокружение: ликующие толпы, знамена всех оттенков радуги, трепещущие над улицами, ливни подснежников и других зимних цветов, которыми усыпали его дорогу — и новые цветы, и новое ликование для следовавшей за ним темноволосой невесты. От многоцветья и многозвучья он словно взлетел на гребень волны-надежды, и во все лицо улыбался Моргану и Дункану, между которыми ехал. Улицы были узкими и петляющими, а между ним и его невестой — тьма-тьмущая участников шествия, но выдалось несколько мгновений — когда дорога становилась прямой или когда они пересекали площадь, в которые он мог оглянуться и увидеть ее венок из роз под шелковым балдахином. Однажды их глаза встретились, и ему почудилось, будто пробежала стремительная искра, соединив их, наполнив радостным смятением его мозг и добела накалив чресла. Он твердил себе, что слишком увлекся, что позволяет себе выдавать желаемое за действительное, цепляясь за что-либо — слово или взгляд — уловленные ранее при их встречах… Но его природа не давала ему отстраниться. Его тело уже сполна жаждало единения с ней, но он также решил непременно добиться союза сердец, наряду с союзом их земель, если сможет. Он старался не слишком много думать о предстоящей брачной ночи. И с немалым облегчением доехал, наконец, до собора и спешился, обратив разум, равно как и тело, к делам менее плотским.

Архиепископ Кардиель встретил его у высокой двери в золотой ризе и митре, почти ослепляющих под полуденным солнцем, роскошно контрастирующих с малиновым одеянием Келсона и золотом его короны из крестов и листьев. Когда они обменялись подобающими приветствиями, и архиепископ наклонил голову, а король нагнулся и поцеловал его кольцо, к ним присоединились Арилан с Дунканом, и общение стало более непринужденным: двое в стихарях, обильно отделанных кружевом, древних и незапятнанных, поверх пурпурных сутан, блеск золота на епитрахилях белоснежного шелка. Келсон принял их приветствия, мыслями будучи лишь наполовину здесь, и потянул к себе Моргана, о чем-то беседуя с епископами, черпая у Моргана спокойствие, дабы придать своим мыслям более подобающий вид для обетов, которыми вот-вот обменяется с Сиданой. Когда невеста и ее спутники начали вставать на площадку перед собором, король и его свита заняли место между тремя прелатами и скрылись внутри.

За самым соборным порталом ждали другие служители церкви: крестоносец с распятием Кардиеля, служки со свечами, хористы — мужчины и мальчики с дочиста отмытыми лицами, в белых с алым нарядах, два мальчика постарше, мерно покачивающие кадилами. Когда архиепископ и остальные, вступившие в собор с королем, присоединились к ним, и шествие двинулось по главному нефу, музыканты на хорах протрубили торжественное приветствие королю.

Шагая, Келсон высоко держал голову, не чувствуя, как пристально наблюдает за ним все собравшееся духовенство, не сводя глаз с круга на спине Кардиеля. Когда хор запел, он сразу узнал торжественное Те Deum. По сторонам от себя он ощущал уверенное и успокаивающее присутствие Моргана и Дугала. Морган — как всегда, столп мира, готовый в любой миг мысленно поддержать Келсона; но и Дугал казался более твердым, более надежным, почти Дерини в своей собранности, то ли не чувствующий, то ли не желающий замечать легких и скорых ментальных прикосновений Келсона.

Они пересекли трансепт, пройдя прямехонько над печатью Камбера, Келсон на миг призадумался, а что бы подумал деринийский святой о том, что решил совершить он, Келсон. Он хорошо помнил, что Камбер устроил брак между своей подопечной и Синхилом Халдейном еще до Реставрации Халдейнов. Имя королевы вылетело у него из головы, но его позабавила мысль, что та королева могла быть увенчана вот этой самой золотой короной, покоящейся перед ним на подушечке и сверкающей в пламени алтарных свечей. Он в задумчивости разглядывал венец, следуя за епископами мимо рядов скамей к алтарным ступеням и приветствуя тех, кто стоял меж рядов.

Нигель и Мерауд заняли почетные места справа от него, ближайшие к алтарю, а чуть дальше расположились их три сына. Другие — кто позади них, кто — с другой стороны от прохода: Эван и Дерри, Джодрелл и Сигер де Трегерн — все из его старших сановников — на их лицах отразилось ожидание и надежда. Как раз перед тем, как Келсон дошел до ступеней, он перехватил мгновенную, ободряющую улыбку Нигеля и щедрый благожелательный кивок Мерауд.

«Господи, прости меня, если я приближаюсь к Твоему алтарю с недостаточно чистым сердцем, — молился Келсон, вставая между епископами у подножия ступеней и преклоняя колено перед высшим Присутствием. — Дай мне полюбить женщину, на которой я вот-вот женюсь… и пусть она меня полюбит. И помоги мне стать мудрым и понимающим супругом для нее».

Тут епископы обратились к нему в ожидании, а он и его спутники отодвинулись чуть вправо и тоже повернулись, готовые пропустить невесту и тех, кто с ней.

На хорах над главным входом Келсон уловил блеск труб, которые опять поднялись… И вот полились серебряные звуки, на этот раз — величающие Сидану, нежные и протяжные. Хор завел псалом во славу королевы.

Когда она возникла в распахнувшихся дверях, на миг показалось, будто она плывет в облаке солнечного света, и будто запросто унеслась бы прочь, если бы не держалась на якоре: кистью руки за локоть своего брата. Когда балдахин медленно внесли внутрь, а она с Ллюэлом переступила порог под его роскошной сенью, казалось, что белые розы в ее волосах испускают собственный свет, наделяя ее почти деринийским нимбом в глазах Келсона.

«О, Боже, она окутана миром, словно плащом! — подумал он, наблюдая за приближением девушки со смиренно опущенными глазами. Едва ли он вообще видел поджавшего губы Ллюэла или Риченду и всех остальных, кто шел сзади. — Прошу тебя, Господи, да будет мир между нами двоими, равно как и между нашими землями. Я не хочу убивать ее близких. И никого другого не хочу убивать. Я желаю множить жизнь, не смерть. Прошу тебя, Господи…»

И вот она с Ллюэлом — коленопреклоненные у алтарных ступеней, вот — поднимаются, чтобы встать рядом с ним. Ллюэл хмурится между женихом и невестой. Кардиель ждет между Ариланом и Дунканом, когда балдахин очутится на положенном месте и обозначит пространство, где свершится брачный обет. Морган и Дункан остаются у самого внешнего края балдахина, Риченда и другие — с противоположной стороны. Кардиель, раскрыв требник, читает, обращаясь к бледному и внимательному королю:

— Kelsonus, Rex Gwyneddis, vis accipere Sidanam hic praesentem, in tuam legitimam uxorem juxta ritum sanctae Matris Ecclesiae?

Келсон, король Гвиннеда, желаешь ли ты взять Сидану, здесь присутствующую, как свою законную супругу, по обряду нашей Святой Матери Церкви?

— Volo, — выдохнул Келсон, не смея глядеть в ее направлении.

Желаю.

С важностью поклонившись, Кардиель обратился к невесте, задав ей тот же самый вопрос:

— Sidana, Princeressa Mearae, vis accipere Kelsonum hic praesentem, in tuam legitimum uxorem juxta ritum sanctae Matris Ecclesiae?

Затаив дыхание, Келсон позволил своему взгляду метнуться влево, мимо стиснувшего челюсти Ллюэла — к своей невесте. Ее шелковистые волосы падали, словно занавес, на ее правую щеку, и король не видел ее глаз, но после совсем недолгого колебания губы девушки раскрылись.

— Volo, — прошептала она.

Келсон почти что расслышал мысленный стон отчаяния, изданный Ллюэлом, но заставил себя воздержался от дальнейшего мысленного проникновения.

Этого мальчика с пеленок учили верности долгу, как и самого Келсона. Для чего Келсону возмущать спокойствие, которое он хочет обрести, когда обменяется брачными обетами со своей будущей королевой?

— Кто отдает эту женщину в жены? — спросил Кардиель.

Ллюэл неуклюже вложил руку сестры в ладонь архиепископа, бросив лишь беглый и холодный взгляд на жениха, и отступил на шаг.

Когда Кардиель соединил руки жениха и невесты, ладонь Сиданы показалась Келсону холодной и дрожащей, и он едва заметно с облегчением вздохнул.

— Повторяй на мной, — произнес Кардиель. — «Я, Келсон, беру тебя, Сидану…»

— Я, Келсон, беру тебя, Сидану, — твердо сказал король.

— В законные супруги…

— В законные супруги…

Его глаза были прикованы к ее лицу, пока он повторял древнюю формулу, не смея применить свои деринийские возможности из страха перед тем, что мог бы прочесть, но со все растущей надеждой, ибо ему казалось, что он ощущает тепло.

Лишь когда он умолк, девушка на какой-то миг подняла глаза — и между ними пронеслось нечто, подобное вспышке летней молнии, яркой и жаркой, хлынувшей в каждую жилу, сухожилие и мышцу.

Темные глаза быстро опустились… Она тоже почувствовала?.. Но необычное чувство держалось, пока она повторяла свою часть брачных обетов, голосом, холодным и спокойным, точно священный водоем в Кэндор Ри; рябь ее слов пробуждала надежду и что-то тепло обещала. Келсон не выпустил ее руку, когда она замолчала, и она не вырвала руку, вообще не попыталась убрать ее, когда они оба опять посмотрели на Кардиеля, чтобы тот благословил их.

Но кольцо поднес Дункан, а благословил Арилан, сперва окропив святой водой, а затем с особой молитвой окурив из кадильницы. Мастер, которого знал Арилан, выковал это кольцо из кассанского золота — он был Дерини, связанный с Камберианским Советом: епископ поведал это одному Келсону в редкий миг, когда начистоту говорил об этой особой стороне своей жизни. На плоской овальной поверхности, в которую переходил узкий обруч, мастер выгравировал изящного Гвиннедского льва и вставил в его глаза крохотные рубины — подходящий знак, чтобы скрепить союз новой королевы с ее королем и его землей. Рука Келсона чуть заметно дрожала, когда он повторял за Дунканом слова, а колечко быстро скользило вдоль кончиков ее большого, указательного и среднего пальцев, пока не дошло до безымянного.

— In nomine Patris et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

И вот Кардиель соединил их руки, связав их, как требовал обряд, епитрахилью, взятой у Дункана, все три епископа возложили ладони на их соединенные руки, и Кардиель провозгласил, что брачные обеты даны:

— Ego conjungo vos in matrimonium: In nomine Patris et Filii, et Spiritus Sancti…

В этот священный миг, когда разум Келсона убаюкало могучее «Аминь», подхваченное и разнесенное хором, в нем не возникло никаких предупреждений об опасности. Склонив голову и закрыв глаза, рука — в руке невесты, он был слишком переполнен новизной своего положения, чтобы уловить, как затаенный гнев Ллюэла переходит в готовность к действию.

Лишь, когда Сидана ахнула, и рука была наполовину вырвана из руки, он почуял беду — слишком поздно, чтобы ее предотвратить. Слишком поздно, чтобы кто угодно ее предотвратил. Рука его запуталась в епитрахили, связавшей его с Сиданой, и он не мог вовремя развернуться, чтобы остановить Ллюэла. Не мог перехватить смертоносный кинжал, который непонятно откуда извлек меарский принц. На этот раз молниеносную вспышку вызвала наточенная сталь, сверкнувшая в пламени свечей и угасшая в расплывающемся алом пятне — это Ллюэл одним отчаянным ударом полоснул сестру по горлу.

Келсону почудилось, будто все, кроме Ллюэла, угодили в липкий мед и двигаются слишком медленно, чтобы что-то сделать, охваченные ужасом при виде свершившегося зла. Даже кровь, хлынувшая из смертельной раны жертвы, словно повисла в воздухе. Губы Сиданы замерли в немом «О», свет в карих глазах уже угасал, когда вопль ее жениха — как слышимый, так и беззвучный — эхом полетел по собору.

— Не-е-е-е-ет!

И тут зашевелились все и каждый. Одновременно. Крики гнева и отчаяния разорвали немоту; Дугал и рыцари, державшие балдахин, накинулись на Ллюэла и бросили его на пол, стараясь не попасть под нож и не допустить, чтобы убийца поразил себя. Келсон, оглушенный почти до темного бесчувствия, подхватил падающую Сидану, прижал к груди и затем бережно уложил на пол, тщетно прикрывая рукой страшную рану на горле, в то время как глаза его искали Моргана и Дункана, а разум взывал к ним, моля спасти невесту.

Кровь хлынула из горла, когда они столпились вокруг нее, омочила голубой наряд, стала натекать лужей там, где рассыпались роскошные волосы, затем запятнала белые розы. Белый стихарь Дункана почти в мгновение стал красным, его руки и руки Моргана оказались все в крови, когда они попытались остановить кровотечение.

— Не убивайте его! — приказал Арилан, когда рыцари и Дугал наконец справились с Ллюэлом и подняли его, избитого и помятого. — Это сделает другой!

А Морган и Дункан все еще боролись за спасение смертельно раненой. Келсон немо глядел на кровь. Кардиель наконец взял на себя обязанность удалить со скамей охваченных ужасом свидетелей, и ему помогал Арилан. Два Дерини еще несколько минут лихорадочно продолжали хлопотать над невестой, пока в конце концов Морган не поглядел на Келсона и не покачал головой, подняв окровавленные ладони с видом побежденного. Он только и мог, что беспомощно смотреть на короля, неспособный предложить ему утешение.

— Келсон, мы пытались, — прошептал он. — Видит Бог, мы пытались. Но все совершилось так быстро. Она потеряла так много крови… Так скоро…

Прежде чем Келсон успел ответить, взгляд Моргана метнулся к тяжело дышащему, торжествующему Ллюэлу, тоже в крови, замершему, широко расставив ноги, среди суровых рыцарей. Дугал оказался тут же, с окровавленным кинжалом в руке. Одним движением Морган вскочил и, схватив убийцу за шиворот, принялся поворачивать вперед и вниз, с глазами, холодными и безжалостными, точно море, схваченное зимним льдом.

— На колени перед твоим королем, меарский бунтовщик! — процедил он сквозь зубы. — Каким зверем надо быть, чтобы умертвить родную сестру в день ее свадьбы?

— Морган, не тронь его! — рыкнул Келсон, оборачивая к ним лицо без единой кровинки и поднимая руку, чтобы не вмешался Кардиель. — Что он сделал — понятно. Я хочу знать, почему. — И в упор, взглядом, какой всегда отличал Халдейнов, посмотрел на схваченного убийцу, как и прежде неподвижно сидя на корточках около невесты. — Я жду ответа, Ллюэл. Почему Сидана? Почему ты не тронул меня? Это было нетрудно.

На шее Ллюэла выступили тугие узловатые жилы, но он не дрогнул под королевским взглядом.

— Убить Дерини? — он с презрением сплюнул и полыхнул глазами на Моргана и Дункана. — Они бы меня как-нибудь остановили. А если бы и нет, если бы я и порешил тебя, это не спасло бы Сидану от брака с каким-нибудь Халдейном. Вот он стал бы королем после тебя. — И дернул подбородком в сторону оторопелого Нигеля, стоявшего за спиной у Келсона. А у него три охочих до радостей жизни сыночка. Я не желаю, чтобы мою сестру лапали Халдейны.

Тут Келсон начал подниматься, захлестываемый яростью, которая одолела скорбь. Дункан удержал его за рукав.

— Келсон, стой!

— Если ты не станешь его убивать сам, доставь мне такое удовольствие, — воскликнул Морган, и в его руке появился стилет, в то время как он до предела скрутил ворот Ллюэла и умоляюще взглянул на короля.

— Нет! — вмешался Кардиель и решительней, чем когда-либо на памяти Келсона, схватил запястье Моргана, а сам встал между пленником и королем. — Да не свершится нового кровопролития в этом Доме Божием! Разве ты не мог примириться со свадьбой, Ллюэл? — добавил он, с жалостью покачав головой, между тем как Морган отпустил горло меарца и убрал свой клинок. — Твоя сестра стала бы королевой Гвиннеда и Меары. Удалось бы покончить почти со столетней распрей. Ты понимаешь, что натворил?

— Я вернул своему брату надежду получить корону, — упрямо возразил Ллюэл. — После нового союза Меары с Халдейнами его права навсегда оказались бы под сомнением. Пусть король Гвиннеда найдет себе другую королеву. Моя сестра стоила лучшей участи. Теперь она с ангелами.

— И ты никогда больше ее не увидишь, — спокойно заметил Арилан, встав рядом с Кардиелем. — В аду есть особое место для убийц, Ллюэл.

Юноша только покачал головой.

— Я с радостью отправлюсь в ад, ибо спас мою сестру от того, что готовили для нее вы, епископ. Ей лучше было умереть, чем стать королевой проклятого короля-Дерини.

— Что же, счастливого пути, — нарушил Келсон гробовое молчание. — Но проклят я или нет, я был готов любить и почитать Сидану… и, думаю, она готова была постараться любить и почитать меня.

Ллюэл сплюнул.

— Никогда бы она тебя не полюбила!

Келсон лишь печально покачал головой, когда Морган спокойно подхватил окровавленную епитрахиль, которая еще недавно опутывала руки венчавшихся, и предложил одному из рыцарей сделать из нее кляп для Ллюэла.

— Возможно, ты и прав, Ллюэл, — прошептал король. — Да, очень даже может быть, что ты прав. Но она была моей королевой, пусть всего миг — и ей окажут почести, как королеве, хотя бы провожая в последний путь. — Он взглянул на Моргана, смахивая слезы, затем опустил глаза.

— Пусть его отсюда уведут, Аларик. Я не желаю видеть его до тех пор, пока моя королева не обретет последнее пристанище. Тогда состоится суд. Не может быть сомнений насчет его исхода, но даже Ллюэл должен получить все преимущества, какие предоставляет закон.

— Будет сделано, мой повелитель, — проговорил Морган и дал знак рыцарям исполнить приказ.

— А теперь, если вы не против, — продолжал король упавшим голосом, — я бы хотел побыть с ней наедине несколько минут. Дядя, уведи, пожалуйста, отсюда всех.

Вскоре в оскверненном кровопролитием соборе с погруженным в скорбь королем остались только Морган, Дункан и Дугал. Нигель и его семья помедлили за пределами слышимости, не желая окончательно его покинуть. Мерауд и Риченда тихо всхлипывали в объятиях друг дружки, Конал непритворно горевал, а два мальчика помоложе стояли с расширенными глазами, перепуганные жутким зрелищем. Морган со вздохом присел на корточки рядом с безмолвным королем, возле которого опустился на колени и Дункан. Дугал с белым лицом стоял, онемев, за спиной отца, не зная, как утешить.

— Я бы мог сделать для тебя что-нибудь еще, мой повелитель? — спросил Морган, коснувшись оцепенелых плеч.

Келсон только наклонил голову и закрыл глаза, плотно затворив разум от любого вторжения.

— Иди к жене, Аларик, — прошептал он. — Пожалуйста. Ты ей сейчас нужен. А мне… необходимо побыть одному.

— Хорошо. Дугал, Дункан, вы идете?

— Сейчас, — ответил Дункан. — Встретимся в ризнице.

Вздохнув, Морган поднялся и присоединился к тем, кто ждал его, на несколько секунд обнял Риченду, а затем просто замер в ее объятиях, прежде чем проводить через боковую дверь Нигеля и его семью. Келсон открыл глаза, когда Дугал молча присел рядом с Дунканом, но не поглядел в их сторону.

— Келсон, нам нужно еще очень многому учиться, — тихо произнес Дункан. — Мы пытались, я и Аларик, но просто-напросто времени не хватило. Будь мы поискусней… Но кто умеет обучать искусству исцеления в наше время?

— Ее бы никто не спас, — прошептал Келсон. — Ей не суждено было жить. Выходило как-то слишком просто. Совершенное решение: король женится на прекрасной принцессе и объединяет две земли, даруя мир.

Слезы брызнули из глаз Дугала.

— Это я виноват, — сказал он. — Мне следовало бдительней наблюдать за Ллюэлом. Если бы я…

— Да брось ты, — возразил Келсон. — Никто не мог знать, что Ллюэл скорее прикончит родную сестру, чем увидит, как та стала женой его заклятого врага. Но когда мы произнесли наши обеты, я подумал, что он принял все как должное.

— Келсон прав, сынок, — тихо проговорил Дункан. — Ты не мог знать. Сомневаюсь, что это знал даже Ллюэл до последнего мгновения. Кто-нибудь из нас уловил бы хоть намек.

Келсон пожал плечами и тяжко вздохнул.

— Теперь это все равно неважно. Мы старались, как могли, с наилучшими намерениями — и этого оказалось недостаточно. Очевидно, судьба припасла для нас что-то другое.

— Возможно, — отозвался Дункан.

Воцарилось неловкое молчание. Миг спустя, Дункан подобрав запятнанную епитрахиль, подал знак Дугалу идти с ним.

— Мы оставим вас на несколько минут, государь, — тихо произнес он. — Я переоденусь и вернусь. Дугал, поможешь?

— Я сейчас, — ответил Дугал, не шевельнувшись.

— Хорошо.

Дункан медленно поднялся по алтарным ступеням и прошел в ризницу, оставив Дугала коленопреклоненным.

— Келсон, мне так жаль, — с усилием прошептал Дугал.

— Знаю. Мне тоже.

— Ты… Ты действительно в нее влюбился? — спросил Дугал.

— Влюбился? — Келсон удрученно пожал плечами. — Откуда мне знать? У меня не было времени это решить. Думаю, я был готов сделать все, чтобы стать ей хорошим мужем. Наверное король не имеет права рассчитывать на что-то большее.

— Но мужчина имеет такое право, — с негодованием бросил Дугал. — Короли, что — не такие как все?

— Да, черт побери! Не такие. Они… — Келсон опустил глаза, сдерживая слезы. — Я столь же мужчина, сколь и король. И сегодня оба они оплакивают свою невесту. И расстроенный союз наших двух земель, который мог принести мир. Я…

Его голос дрогнул, угрожая сорваться на рыдание, он снял корону, поставил рядом с собой и закрыл лицо окровавленной ладонью.

— Прошу, оставь меня, Дугал, — еле-еле выдавил он.

Ему даже удалось овладеть собой, пока Дугал не встал и не вышел; и лишь тогда он горестно уронил голову, чуть только его глаза снова обратились к неподвижному созданию, распростертому перед ним.

«О, Боже, у них были благие намерения, но как они могли понять? — подумал он. — Все кончилось прежде, чем успело даже начаться».

Видение расплылось в его глазах, дрожащими пальцами он легонько коснулся ее локона, на который не попала кровь, приложил его к губам, и слезы наполнили его глаза — но он все еще подавлял рыдания.

«Сидана, — прошептал он мысленно. — Сидана, моя шелковая принцесса. Я бы попытался сделать тебя счастливой. Ты могла бы…»

С нежностью он скользнул руками под ее плечи, приподнял ее и положил ее голову себе на грудь, не замечая крови, мерно покачивая ее и шепча ее имя, а между тем слезы наконец ослепили его, а рыдания заставили содрогаться оба тела — живое и мертвое.

«Сидана…»

И так, сокрушенный и своей кровью, и своей короной, как было ему навсегда суждено, Келсон Гвиннедский сидел на обломках своих разбитых мечтаний и плакал горькими слезами, держа мертвую надежду на мир в трепещущих руках.