Сын Чернобога

Глава 1 ЗАГОВОР

Великий князь киевский Дир ушел из жизни в холодный зимний день столь незаметно, что его не сразу хватились. Нельзя сказать, что великий князь не хворал, но ведь хворал он последние лет двадцать. Откуда же ближникам и челядинам знать, что обычный полуденный сон князя Дира обернется сном вечным.

Боярин Казимир, рискнувший потревожить правителя по неотложной надобности, нашел его на ложе недвижимым и бездыханным. На крик, поднятый боярином, сбежались едва ли не все, кто в этот печальный день находились в тереме. Увы, великий князь уже не нуждался в их помощи. Он отошел к пращурам в возрасте семидесяти семи лет, и в стольном граде Киеве не нашлось человека, бросившего ему вслед плохое слово. Добрым человеком был князь Дир, своей беспорочной жизнью он угодил и людям, и богам. А если и числил кто за ним что-либо нехорошее, тот помалкивал в этот день всеобщей скорби. И правильно делал. Горячие киевляне никогда не простили бы ему хулы в адрес князя, ушедшего в страну света.

Боярин Казимир горевал по поводу смерти Дира больше всех. И о своей ушедшей молодости он тоже горевал. Да что там молодость, когда жизнь, почитай, на исходе. Боярин был всего лишь двумя годами моложе князя и уже успел похоронить двух старших сыновей, а ныне хлопотал о внуках и внучках, коих следовало удачно женить и выдать замуж, дабы со спокойной душой уходить в иной мир.

Но пока боярину Казимиру выпал не вечный покой, а большие хлопоты. Не успел он прилечь на лавку после сытного обеда, как злой ветер с юга занес на его подворье гостей. Пришлось Казимиру кряхтя подниматься и встречать заздравной чашей дорогого братана гана Кончака, который не в добрый час приехал в Киев с сыном и сестричадом.

– Слышал уже, – печально вздохнул гость в ответ на причитания хозяина. – Какая потеря для славянского мира!

Садясь за стол, Кончак перекрестился, его примеру последовал и сын, носящий христианское имя Аристарх. А вот сестричад скифа Борислав всего лишь поклонился четырем углам. Для боярина Казимира ромейская вера не была в диковинку, ибо крещение принял и его младший сын Вратислав, и многие киевские бояре, желавшие угодить старому Аскольду, еще недавно – соправителю Дира, а теперь – великому князю.

Увы, у Аскольда не было наследника, что не могло не волновать бояр и простолюдинов. В будущем это могло обернуться великой смутой для Полянской земли. Пока что наследницей Аскольда считалась его внучка Добромила, дочь покойного Герлава, которая в крещении приняла имя Анастасия. В мужья ей прочили то Мечидрага Кривицког, то Богдана Радимицкого, но дальше разговоров дело не шло. Великий князь Богдан уже успел жениться, взяв за себя дочку русаланского князя Листяны, а князь Мечидраг в силу возраста и сомнительности своего положения шагу не мог ступить без разрешения новгородского князя Олега, чтоб ему пусто было.

– Люди говорят, что Олег доводится Мечидрагу родным отцом и совершенно открыто путается с вдовой князя Градимира, – поделился своей печалью с гостями боярин Казимир. – А ведь Милораду я сосватал великому князю кривичей.

– Кому ты это рассказываешь, братан, – усмехнулся в черные усы ган Кончак.

Боярин Казимир хлопнул себя ладонью по лбу. Старость не в радость. Как же он мог забыть, что именно Кончак сопровождал его в том многотрудном путешествии в Псков, когда они впервые познакомились с воеводой Олегом. Впрочем, нет, Кончак столкнулся с хитрым франком раньше, и эта встреча стала роковой для берестянского князя Стояна. Именно от Кончака Казимир узнал, что залетный Олег тесно связан с волхвами Волосатого.

– А ныне на киевском торгу говорят, что князь Олег – сын Велеса, посланный отцом, чтобы прищемить хвост хазарскому дракону.

– Положим, родился он не от Велеса, а от боготура Драгутина, – криво усмехнулся Кончак. – И тому во франкских землях есть свидетели.

– Разница-то невелика, – развел руками Казимир. – Ныне Драгутин стал кудесником Чернобога вместо опочившего Осташа.

Кончак поморщился. Весть, что и говорить, была неприятной. Влияние волхвов в землях славян по-прежнему велико, и если они объединятся вокруг новгородских князей Олега и Ингера, то Аскольду в Киеве солоно придется.

– А я что говорю, – вздохнул Казимир. – Рано великий князь в чужую веру переметнулся. Уж на что кудесник Даджбога Солох косо посматривал на варягов, а ныне и он заявил во всеуслышанье что враг-де у нас с ними общий. О кудесниках иных славянских богов и говорить нечего, они смотрят на Олега как на своего спасителя.

– Неспокойно, значит, в Киеве, – сделал правильный вывод из всего случившегося ган Кончак.

– Наследника нет у князя Аскольда, – закручинился Казимир. – Отсюда все наши беды.

После смерти Дира многие бояре как с цепи сорвались, в открытую стали кричать за новгородского князя Ингера. Мол, окрутим Добромилу с сыном Рерика, и будет у нас один великий князь на все славянские земли.

– А что Аскольд?

– Молчит пока. Отправил, правда, послов в Византию, к Василию Македонянину, но помощи от ромейского императора мы так и не дождались. Ромеи обещать горазды, а как до дела доходит, так они сразу в кусты.

– Я ведь не случайно в Киев приехал, – поделился с хозяином своей заботой ган Кончак.

– Догадался уже, – косо посмотрел на Аристарха Казимир. – Никак сына женить собрался?

Бедный Аристарх от такого предположения киевского боярина даже вином поперхнулся, пришлось гану Бориславу стучать братану кулачищем по спине. Этот Борислав был как две капли воды похож на своего отца покойного бека Богумила. Вот ведь Рюрикова порода, ничем ее не вытравишь!

– Сосватать я хочу вашу княжну Анастасию за княжича Андриана, младшего сына великого князя Биллуга.

Теперь уже пришла очередь перхать горлом боярину Казимиру, потому как ган Кончак не просто девку сватал за тмутараканского княжича, а предлагал союз между Матархой и Киевом с далеко идущими последствиями. Великий князь Биллуг принял христианство еще тридцать лет тому назад и с тех пор не скрывал своих симпатий к Византии. Вот только как этот союз воспримут в Итиле, где до сей поры косо посматривали на великого князя Аскольда? И не сочтет ли каган-бек Вениамин сближение Киева с Тмутараканью угрозой для Хазарии.

– Я говорил об этом с каган-беком, – спокойно отвел опасения боярина ган Кончак. – Вениамин благосклонно отнесся к предполагаемому браку. Более того, он готов оказать великому князю Аскольду поддержку в его борьбе с варяжским нашествием.

Вот ведь взрастил бек Карочей сына – из налимов налим! Боярин Казимир даже языком от восхищения цокнул. И веру поменял, и из Итиля в Матарху перебрался, а все одно ходит в доверенных лицах у каган-бека и его рахдонитов. Мать гана Кончака принадлежала к одному из самых знатных сефардских родов, и Вениамину о том, конечно, было ведомо. Да и дядья по матери, наверное, помогли Кончаку вернуть утерянное было доверие каган-бека, коего в Итиле ныне иначе как царем не именуют. А тот царь вчистую проиграл войну Воиславу Рерику, который, правда, заплатил за эту победу жизнью. Говорят, что после этого срама Вениамин изменил свое отношение к тюркским и асским ганам, вновь стал назначать их беками, чего прежде не делал. Что ж, иное поражение полезнее победы, ибо позволяет взглянуть на окружающий мир более трезвыми глазами.

– Если хочешь знать мое мнение, ган Кончак, то я за этот брак и разумом, и сердцем. Да и нет у князя. Аскольда иного выхода, как идти на союз с Тмутараканью, Византией и Хазарией, иначе собьет его со стола злобный франк, помяни мое слово. А сколько годков княжичу Андриану?

– Двадцать пять, – тряхнул седеющими кудрями Кончак.

– Значит, не сопливый мальчишка, а муж в силе и славе.

– А зачем нам на великом киевском столе слабый человек? – усмехнулся Кончак. – Аскольд ведь годами уже далеко не молод, и уход его не за горами.

Последнее замечание гостя Казимиру не понравилось, хотя Кончак сказал чистую правду. Аскольду минуло семьдесят лет, и пусть он пока не жалуется на здоровье, но о вечном наверняка уже задумывается. Земные дела все более становятся ему в тягость. А ведь противостоит-то великому киевскому князю человек в самом расцвете сил, готовый на все ради власти над славянским миром.

Весть о грядущей свадьбе тмутараканского княжича Андриана и княжны Анастасии в один день облетела Киев. И хотя сговор был предварительный, позволяющий сторонам в случае крайней нужды отказаться от данного слова, все, имеющие разум, понимали, что брак этот выгоден и Аскольду, и Биллугу. Не говоря уже о том, что намечающийся союз окончательно привязывал Киев к Царьграду при благожелательном отношении Итиля. Ведь недаром же сватом тмутараканского княжича выступил ган Кончак, сын небезызвестного бека Карочея, убитого в Итиле при темных обстоятельствах. Впрочем, самого гана Кончака этот факт, похоже, не смущал, так с какой же стати киевлянам по этому поводу головы ломать.

Воеводе Олемиру весть о предстоящей свадьбе принес Доброгаст, ладожский боярин, бежавший в Киев после неудачной замятии Вадимира против Воислава Рерика. За двадцать лет, минувших с той поры, Доброгаст обжился на Полянских землях, но покоя, похоже, так и не обрел. Покойный князь Дир привечал беглецов, а вот князь Аскольд в последнее время косо посматривал и на Доброгаста, и на иных выходцев из земель ильменских словен. Ладожане все как один были печальниками Перуна, а ныне среди крещеных ближников великого князя Ударяющий бог оказался не в почете.

В боярине Доброгасте многие христиане из окружения Аскольда видели тайного пособника князя Олега и Пересвета, кудесника Перуна, переметнувшегося на его сторону. Да что там ладожане, коли сам воевода Олемир, принадлежавший к одному из самых знатных Полянских родов, тоже был обойден расположением великого князя. Он не принял ромейской веры и остался печальником славянских богов, коим кланялись от сотворения мира его пращуры.

– Помяни мое слово, воевода Олемир, добром для Киева этот союз не кончится. Матарха платит дань Итилю, и нас хитрые беки заставят трясти мощной для своей пользы. А начнем людей на рать сзывать, так чьим именем прикажешь на вече клясться? Именем Яхве? Но разве тот бог чужой иудеям? А приносить жертвы славянским кумирам князь Аскольд ныне не велит. Его богу это, видите ли, противно. Мол, ладожане в Киеве пришлые, а ромеи, которыми он себя окружил, выходит, местные уроженцы? Князь Ингер, говорят, варяжской крови, а сам Аскольд откуда родом? А боярин Гвидон давно ли стал киевлянином? А княжич Андриан Киеву родной, что ли? У него мать из ромеев, он язык славянский уже забыл. Что для него наша правда, коли он чужое имя носит и чужому богу кланяется?

– А что ж ты тогда против Рерика восстал? – не удержался от едкого замечания Олемир, хотя, наверное, не стоило бы обижать и без того расстроенного гостя.

– Так потому и восстал, воевода, что он ряд, заведенный испокон веку, начал ломать, – горячо отозвался Доброгаст. – А ведь Рерик из славян, а нам, ладожанам, те варяги – братья родные. Но и обид между нами не мерено, как и между другими славянскими племенами. Ведь и вы с древлянами да северцами не всегда по-братски живете. А тут придут люди иной правды, иной веры и начнут вас по своему почину строить. Поверь мне на слово, Олемир, такое стерпеть трудно.

– И что ты предлагаешь, боярин Доброгаст? – нахмурился Олемир.

– Выдать княжну Анастасию за князя Ингера. Он хоть и моложе годами, но в возраст скоро войдет. И будет у нас один великий князь на все славянские земли, и не будет никто пальцем тыкать, вопрошая – киевлянин ты или ладожанин? Свой боги будут у нас и своя правда. Кто к нам тогда сунется? Своим умом будем жить, воевода Олемир.

– А как же князь Олег?

– Так ведь сильный человек при малолетнем князе не помешает, воевода, – понизил голос почти до шепота Доброгаст. – А как только Ингер войдет в возраст, мы того Олега в сторону отодвинем. Его власть на варяжских и фряжских мечниках держится. Ну и волхвы Велеса его подпирают. А у Ингера иного выхода нет, как на местных бояр опереться. Кудесник Перуна Пересвет к Ингеру вхож, княжич уже и жертвы Ударяющему богу приносит. Белые Волки за него встанут стеной. Да и средь варягов далеко не все в рот Олегу смотрят. Они ведь ротарии и клятву давали не Велесу, а Световиду.

– Аскольд не согласится отдать внучку за Ингера Рерика, – задумчиво произнес Олемир. – Она ведь христианка.

– А какое нам дело, какому богу эта девка кланяется? – удивился Доброгаст. – Тут важно, что в ней течет кровь Кия, внука Даджбога. Она сольется с кровью Меровеев, ведущих свой род от царей Трои, призванных богами править всем миром. Если есть империя ромейская, есть империя франкская, то почему бы не быть империи славянской, воевода Олемир?

– Ты не ответил, боярин Доброгаст, что нам делать с князем Аскольдом, – пристально глянул в глаза разгорячившегося гостя хозяин.

– Надо решать, – криво усмехнулся ладожанин. – Времени у нас в обрез, Олемир. Месяца через два княжич Андриан ступит на киевскую землю, а еще через седмицу он сядет рядом с Аскольдом на великий стол под восторженные крики ромеев и хазар. И тогда не только мне, но и тебе, воевода, придется испить горькую чашу изгойства.

Олемир нахмурился – слишком много правды было в словах ладожского боярина. Конечно, у Доброгаста в этом деле есть свой корыстный интерес. Помогая князьям Олегасту и Ингеру, он торит себе дорогу в родные места. Горек хлеб чужбины, что там ни говори, но еще горше, когда ты становишься чужим на родной земле, а воеводе Олемиру крещеные ближники Аскольда уже дали понять, что он в их кругу лишний. Словно это не Олемир ходил с Аскольдом на Царьград, словно это не он стоял насмерть под Смоленском, словно и не было той битвы с печенегами, где он спас великого князя от неминуемой смерти. Теперь любой молокосос, нацепивший на ворот чужую цацку, норовит сесть за стол выше старого заслуженного воеводы. А Олемира уже не на всякий пир зовут и норовят обнести княжьими дарами, ибо он человек чужой веры. Вот как ныне в Киеве.

Но ведь это не воевода отрекся от веры предков, а князь Аскольд и его расторопные ближники, возомнившие себя избранными на божьем пиру. Может, их новый бог и сильнее богов славянских, но это еще доказать надо. И доказать не только Киеву, но и воеводе Олемиру.

– Где сейчас находится князь Олег? – спросил у Доброгаста воевода.

– В Смоленске.

– Ну что ж, посылай к нему гонцов. И пусть свершится то, что задумали славянские боги.

Князь Аскольд едва ли не впервые за последние годы вышел из храма с просветленной душой. Хотя нет, был в его жизни еще один светлый день. Это случилось три года назад, когда он узнал о смерти своего заклятого врага Воислава Рерика. Радость была двойная, ибо в сражении, где пал Черный Ворон, были вдребезги разбиты хазары каган-бека Вениамина, еще одного недруга великого киевского князя. Аскольд получил передышку в несколько лет и сумел ею воспользоваться для укрепления истинной веры в Полянских землях.

Но в последнее время над Киевом вновь начали сгущаться тучи. Смерть князя Дира поставила Аскольда перед мучительным выбором. Пока в Киеве было два князя, вопрос веры мало кого волновал. Хочешь кланяться Христу – иди к Аскольду, хочешь сохранить веру пращуров – иди к Диру. А ныне многие бояре застыли в растерянности. Конечно, к Христовой вере их никто не собирается принуждать силой, но ведь любому дурню ясно, что, держась за старину, в ближники великого князя Аскольда не выйдешь.

Леонидас уговаривал Аскольда действовать увещеваниями и не гнать от себя бояр-язычников, ибо рано или поздно и на них найдет просветление, они отрекутся от ложных идолов и вознесут молитвы к истинному богу. Но Аскольду, ставшему единоличным правителем полянской земли, нужен был не совет умного ближника, а знак свыше, и неожиданно он этот знак получил.

Впервые на славянских землях княжич-христанин сватался к княжне-единоверке. Брак их будет заключен по христианскому обряду, а не по языческому, этот союз будет не земным, а небесным. Так как же не радоваться князю Аскольду, долгое время пребывавшему во тьме язычества, столь благодетельному решению всех проблем. Не пройдет и года, как он обретет наследника, рожденного во Христе. И это будет оправданием всему, что совершил Аскольд на этой земле, в том числе и его отступничества, когда ради власти он отрекся от бога. Выходит, все было не зря, в том числе и смерть сына Герлава. Так было угодно богу, возложившего на князя Аскольда высокую миссию крестителя Киева, ибо князь-христианин должен встать во главе крещеного народа.

– Я бы на твоем месте не торопился, – остудил пыл князя Аскольда боярин Гвидон.

– С чем не торопился?

– С крещением киевлян. Бояре и мечники – это другое дело, они должны составлять с князем единое целое, и как достичь такого единства как не в вере. А на народ должно сойти просветление ибо смена веры не сулит простолюдинам немедленных благ. Их доля не зависит от расположения князя, христианин он или язычник.

– Ты что же, советуешь мне пойти дорогой каганов, которые, поменяв веру, стали чужими народу? – нахмурился Аскольд.

– Время у нас есть, великий князь. Твой наследник еще не родился. А принуждение всегда порождает отпор.

Великий князь промолчал. Гвидону легко рассуждать, а Аскольд и без того ждал слишком долго. Да и возраст у него далеко уже не тот, чтобы откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. С народом можно, конечно, подождать, но бояр и мечников он непременно поставит перед выбором, а кудесника Солоха прогонит из Киева. Нельзя дальше терпеть, чтобы деревянные идолы преграждали путь людям к истиной вере.

Решение великого князя изгнать волхвов из стольного града вызвало глухой ропот среди киевлян, однако замятии, которой так опасались близкники Аскольда, не случилось. Кудесник Солох в сопровождении старцев, одетых в белое, торжественно прошествовал через торговую площадь мимо притихших киевлян, не сронив с посиневших от гнева губ ни единого слова. Лишь у самых ворот он остановился, развернулся в сторону детинца и начертил в воздухе тяжелым посохом знак, непонятный многим. Однако сведущие люди очень скоро объяснили всем, что Солох проклял и великого князя киевского, и всех его ближников, поменявших веру.

Чем обернется для Киева это проклятие, не знали даже дрогнувшие сердцем бояре. Иные, бросившиеся было в христианский храм, дабы угодить великому князю, остановились в раздумье. Среди них был и боярин Казимир, совсем уже было решивший поменять веру.

По Киеву прошелестел слух, что обиженные волхвы обратились за поддержкой к новгородским князьям Олегу и Ингеру. Малого сына Рерика киевляне вряд ли испугались бы, но князь Олег, коего многие называли Вещим, мог нагнать страх на кого угодно. Поговаривали, что этот человек, рожденный невесть в каких землях, и не человек вовсе, а сын самого Велеса, присланный отцом, дабы чинить спрос с отступников. Среди этих отступников первым называлось имя Аскольда. Возможно, киевляне и не спустили бы великому князю поношение славянской веры, но уж коли за волхвов вступился сам Чернобог, то, видимо, простым смертным не следует мешаться в спор между богами.

К немалому удивлению Аскольда, многие бояре и мечники не пожелали менять веру, а на гневные слова великого князя отозвались угрюмым молчанием. Гнать из Киева вслед за волхвами еще и упрямых бояр было бы слишком опасно. Многие их них принадлежали к родам, обосновавшимся здесь еще со времен Кия. Вряд ли их родовичи, составлявшие едва ли не половину населения стольного града, спокойно отнеслись бы к изгнанию своих старейшин.

Боярин Казимир попытался утихомирить расходившегося великого князя, но не нашел понимания ни у Аскольда, ни у его горделивых ближников. Даже сын Вратислав не захотел слушать родного отца, что же тут говорить обо всех прочих.

Между тем тревожные слухи катились по Киеву черным комом, и уже трудно было разобрать, что в них правда, а что выдумка встревоженных людей. Иные договорились уже до того, что стали пророчить конец света. Не пройдет-де и седмицы, как оскорбленный Даджбог остановит белых коней, влекущих сияющую колесницу, и вся земля погрузится во тьму.

Встревоженные киевляне нет-нет да поглядывали на солнце, но ничего необычного за ним не примечали. Как и положено от сотворения мира, колесо Даджбога выкатывалось из-за холма в свой срок, чтобы после долгого путешествия по небесному своду вновь скатиться в темные глубины. Сияло оно так, как и положено ему сиять в летнюю пору. Правда, над городом появилась стая ворон, предвестниц беды, но, во-первых, она была небольшая, а во-вторых, расторопные киевляне не позволили навьим птицам сесть на торговую площадь, отпугнув их криками и ударами в било. Более ничего существенного вроде бы не случилось, но напряжение в городе нарастало. А потом у известного в городе купца Гюряты пала белая кобыла. В другой раз никто бы на это внимания не обратил, но ныне любое лыко было в строку. И гибель белой кобылы, не сумевшей разродиться жеребенком, люди сочли дурным предзнаменованием как для Киева, так и для княжны Добромилы, которая, к слову сказать, ещё ходила безмужней.

– А при чем тут кобыла? – резонно возразил Казимиру Гвидон.

– Бес его знает, – вздохнул старый боярин. – Но сегодня ждали дождя, а он, видишь, не случился. Походили тучи по небу, а ни единой капли на землю не упало. Иные засуху пророчат. Воля твоя, боярин, но я бы принес жертвы Перуну и Велесу во избежание недорода.

– Ты что, боярин Казимир, княжьего гнева не боишься? – нахмурился Гвидон.

– Божий гнев пострашнее княжьего, – возразил Казимир. – Жертвы я в своей усадьбе принесу, а Аскольду знать об этом не обязательно.

– С огнем играешь, боярин, – попробовал урезонить упрямца Гвидон.

– Стар я уже, чтобы играть, – обиделся Казимир. – А князю скажи, что многие бояре им недовольны, а иные смотрят в сторону Новгорода и Смоленска. Как бы они нам беду не накликали.

– Обойдется, – махнул рукой Гвидон. – Никто их силком в христианские храмы не гонит.

– Силком не гонит, но и заздравной чаркой не чествует. Нельзя так, боярин. На пустом месте учинили раздор. Зачем вы волхвов прогнали из Киева?

– Волхвы заговор устроили против князя, – попробовал возразить Гвидон.

– Заговорщиков, боярин, судят и казнят, а гнать без вины не только волхвов, но и псов никто не вправе.

Гвидон не нашел, что сказать Казимиру. Как ни крути, а боярин был кругом прав. Кудесник Солох не любил князя Аскольда, но власть его признавал. Да и к ромеям он относился терпимо, не чинил им препятствий в исполнении христианских обрядов. Слишком уж круто Аскольд взялся за укрепление новой веры. Так круто, что пошатнул собственную власть, которую прежде никто даже не пытался оспаривать.

Глава 2 ПЕРЕВОРОТ

Князя Олега удивил приезд в Смоленск беглого боярина Доброгаста. Прежде этот верный сподвижник Вадимира числился едва ли не самым яростным противником Воислава Рерика, но, видимо, времена меняются, коли даже самые отъявленные враги начинают набиваться в друзья. Возможно, Олегаст отмахнулся бы от Доброгаста как от назойливой мухи, но за него хлопотал старый боярин Стемир, которому князь был многим обязан.

– Ладно, – махнул рукой Олег. – Зови. Коли не договоримся, то хоть узнаем последние новости из Киева.

За столом собрались только самые близкие к новгородскому князю люди. Кроме боярина Стемира, здесь были боготур Лихарь, сын кудесника Драгутина, воеводы Рулав и Фрелав, а также юный смоленский князь Мечидраг, до того похожий на благородного Олегаста, что кривичи, глядя на него, только руками разводили.

Конечно, такое сходство шло Мечидрагу больше во вред, чем на пользу, ибо порождало волну слухов и сомнений по поводу участия покойного князя Градимира в его зачатии. Однако пятнадцатилетнему парню все эти слухи были безразличны. Более легкомысленного отрока боярину Стемиру видеть еще не доводилось. Мечидраг не проявлял никакого интереса к управлению княжеством, зато воинскую науку схватывал на лету, и уже сейчас в смоленской дружине не было бойца, способного управляться с мечом лучше юного князя.

Под стать ему были и другие бражники, собравшиеся за столом. Годами те же Рулав и Лихарь были постарше Мечидрага, но в советники тоже не годились. Иное дело – воевода Фрелав, этот и возрастом был равен князю Олегу, и разумением ему не уступал. Именно на его поддержку и рассчитывал боярин Стемир в предстоящем серьезном разговоре.

Боярин Доброгаст был немало удивлен тем, что его пригласили к столу, да еще и вместе с людьми, самыми близкими к князю Олегу. Такой жест со стороны хитрого франка мог означать как безграничное доверие, так и пренебрежение к человеку, пусть и даровитому, но не имеющему веса в славянских землях.

– Значит, прогнал князь Аскольд кудесника Солоха из Киева? – спросил гостя Олег.

– Не то плохо, что он волхвов прогнал, а то, что он отрекся от правды славянских богов и смотрит в рот хитрым ромеям. А брак его внучки Добромилы и вовсе сулит неисчислимые беды славянским землям.

– Дело не в девках, боярин, а в высокомудрых мужах, которые рушат славянское единство в угоду своим страстям, – спокойно отозвался Олег. – А. хазары и ромеи, пользуясь нашими раздорами, надевают хомут на шею вятичам, радимичам, северцам и уличам.

– Так и я о том же толкую, князь.

Доброгаст, разумеется, понял, в чей огород метнул камешек франк, заговорив о высокомудрых мужах, но сделал вид, что этот выпад его не касается. Боярин не видел Олега двадцать лет, с той самой замятии в Ладоге, когда пали на родную землю многие благородные словенские мужи. Доблестный франк был далеко не последним среди тех кто рубил им головы. С тех пор Олег заматерел раздался в плечах, но ликом почти не изменился, да и глаза остались прежними, насмешливыми и цепкими. В слухи о его божественном происхождении Доброгаст не верил, но достаточно и того, что этот человек был сыном кудесника Драгутина и племянником кудесницы Милицы, влияние которой в славянских землях росло с каждым днем.

– А что думают киевские бояре?

– Иные смотрят в рот Аскольду, но большинство считает, что Киеву нужен новый князь.

– Князь Ингер?

– Да.

– А что с Аскольдом?

– Ты и без меня знаешь, князь, как должно поступать с человеком, отрекшимся от славянских богов и завещанной ими правды.

– Я знаю, боярин, но, возможно, об этом забыли киевские старейшины.

– Они помнят, князь.

Олег пристально глянул в глаза гостю. Редкий человек мог выдержать этот взгляд, но Доброгаст выдержал. Ни один мускул не дрогнул на его иссеченном морщинами лице.

– Когда? – спросил князь.

– В Перуновы дни. Обычно Аскольд в это время переселяется в свой терем, стоящий в Угорском предместье, чтобы переждать жару. С собой он берет лишь ближников и малую дружину.

– Терем обнесен стеной?

– Да.

– А сколько мечников в малой дружине?

– Иногда три, иногда четыре сотни. Но ты можешь рассчитывать на помощь воеводы Олемира и других бояр. Полтысячи мечников мы тебе в помощь выставим. Вам важно подойти незаметно. Если вы большой ратью пойдете, то дозорные засекут вас еще на подходе.

– Ворота Киева нам откроют?

– В этом можешь не сомневаться, князь. Но нужно сразу показать киевлянам Ингера Рерика. Народ должен видеть нового великого князя. И с его женитьбой на Добромиле тоже тянуть нельзя.

– Ну что же, боярин, ждите, – спокойно сказал Олег. – А твоей услуги я не забуду. Доброй тебе дороги.

Воевода Фрелав заговорил, когда за боярином закрылась дверь. По мнению осторожного франка, верить Доброгасту не стоило. Человек, изменивший однажды, изменит и во второй раз. Слишком уж все это похоже на западню, расставленную опытными ловцами на опасного зверя.

– Случай уж больно удобный, – прокашлялся боярин Стемир. – Если идти войной на Аскольда, то много крови прольется. За киевского князя вступятся и хазары, и ромеи – этим только повод дай. Сами не рады будем, что в такую распрю ввязались.

– Ждать нельзя, – поддержал Стемира боготур Лихарь. – Если Аскольд успеет выдать внучку за тмутараканца, то мы останемся и без девки, и без Киева.

– А для тебя что важнее – Киев или девка? – засмеялся Мечидраг.

– О молодость, молодость, – притворно вздохнул Лихарь. – Кабы та Добромила мне досталась, то я бы еще подумал. А так говорю без обиняков – Киев важнее.

– Учись, Мечидраг, – ухмыльнулся Рулав. – Вот слово умудренного жизнью мужа.

– Так, может, мы спроворим напуск с Рулавом, – предложил Олегу Лихарь. – Пойдем ночью на трех ладьях. А там будь что будет.

– Успеешь еще голову потерять, – хмуро бросил младшему брату Олегаст. – Дружину поведу я. А князь Ингер двинется вслед за нами с новгородской ратью. Ты, Фрелав, останешься при Ингере.

– Опасная затея, князь, – поморщился воевода.

– Сам знаю, что опасная, – усмехнулся Олег. – Зато какой куш!

Возбуждение в Киеве с наступлением жары спало, как на то и рассчитывал Аскольд. По всему было видно, что старания волхвов довести недовольство обывателей до точки кипения оказались безуспешными. Киевляне ворчали на князя, но браться за оружие явно не собирались. Ближники Аскольда, сильно встревожившиеся поначалу, вздохнули с облегчением – кажется, пронесло.

Боярин Гвидон выразил надежду на то, что до приезда княжича Андриана в Киев никаких происшествий здесь больше не будет, и при этом вопросительно взглянул на Аскольда. Великий князь усмехнулся в седые усы и приказал седлать коней. Аскольд с возрастом стал плохо переносить жару и летом предпочитал пыльному и шумному Киеву Угорское предместье. Он засиделся в стольном граде, но теперь решил предаться отдохновению накануне предстоящих важных событий.

– Пришли ко мне в усадьбу боярина Казимира, – кивнул Гвидону князь. – И посматривай тут за торгом. В случае нужды шли гонца ко мне.

– А зачем тебе Казимир понадобился? – удивился боярин.

– Поговорить хочу с умным человеком, – усмехнулся князь.

Боярин Казимир, слегка встревоженный предстоящим разговором и возможными претензиями великого князя по поводу веры пращуров, все-таки отправился в Угорское предместье, прихватив с собой лишь пятерых мечников. По нынешним мирным временам и в такой охране особой надобности не было, но не станет же киевский боярин в одиночку разъезжать по предместьям. Честь надо было соблюсти.

До предместья путь был недалекий, но пыли при этом старый боярин нахватался с избытком. Все-таки не зря в народе говорили о засухе, и хотя недорода, скорее всего, в этом году не будет, но и хорошего урожая ожидать не след. Такое случается чуть ли не через два года на третий, и вряд ли волхвам удастся связать нынешнюю скудость Велесовых даров с обидой бога на князя Аскольда.

В усадьбе князя старого боярина встретили с почетом. Казимир при поддержке услужливых челядинов кряхтя слез с коня – не тот уже возраст, чтобы порхать птицей. А ведь боярин, можно сказать, родился в седле. Во всяком случае, ездить на коне он научился едва ли не раньше, чем говорить. Хорошо еще, что спину не прихватило, а то пришлось бы на крыльцо восходить на четвереньках. Раньше Казимир этого крыльца вовсе не замечал, взлетал одним махом, не пользуясь ступеньками. И вроде совсем недавно это было, глазом моргнуть не успел, а борода уже белым-бела. До чего же коротка земная жизнь, и еще неясно, что ждет его там, в стране света. Боги ведь далеко не всегда бывают справедливы к людям.

Великий князь, перебравшись в загородную усадьбу, подобрел и ликом, и сердцем. Боярина Казимира он принял с честью, поднеся заздравную чарку собственными руками.

Честь старому боярину была оказана немалая, а потому он с легким сердцем приступил к важному разговору.

– Не то плохо, великий князь, что ты ромейскому богу поклонился, а то, что других силой к тому нудишь.

– Мой бог не ромейский, не славянский и не иудейский – он един для всех, – спокойно отозвался Аскольд, присаживаясь на лавку и взмахом руки приглашая гостя последовать его примеру.

– Един, но в трех ликах, – блеснул знаниями Казимир. – Может, славянские боги и отжили свое, князь, но люди к ним привыкли. Эта привычка выражается в обрядах и обычаях, а вовсе не в таинствах, о которых ведают только волхвы. Вот ты мне заздравную чарку поднес, а я твоим щурам поклонился – разве в этом есть обида для твоего бога? Нельзя в один миг отменить то, что складывалось веками.

– Так ты ведь языческим духам поклонился, боярин, а по вере христианской – это грех.

– Родителям я твоим поклонился, князь, дедам и прадедам. А разве твоя религия не велит почитать умерших? Разве в твоей религии не сказано – чти отца своего и мать свою? Нет такой веры Аскольд, которая учила бы обратному. Вот приедет к нам князь Андриан из далекой Тмутаракани. Киевлянам он чужой, а ведь ему здесь не только жить, но и править. Был бы он славянской веры, так принес бы жертвы богам и тем доказал бы свою близость к киевлянам. Вот и думай, князь, что тут делать. Мы с тобой на этом свете не вечны, и годы наши немалые. Мы уйдем, а он останется вместе с внучкой твоей и правнуком. И как прикажешь им, праведникам, жить среди печальников других богов?

– За нашей спиной Византия, – надменно вскинул голову Аскольд. – И почти вся Европа, принявшая христианскую веру.

– Может, и принявшая, но своим рядом, отличным от византийского. Слышал я, что нет мира между папой и патриархом.

– Понимаю, куда ты клонишь, Казимир, – задумчиво проговорил Аскольд. – Но есть канон веры.

– А ты его не переступай, великий князь, но там, где можно, потакай обычаю. Венчание в церкви для вас свято, сам сына-христианина женил, потому и знаю. Но по улице, князя с княгиней провести, за стол гостей усадить можно ведь славянским рядом. И хороводы свадебному пиру не помеха. В чем здесь твоему богу обида? Зато никто потом не скажет, что сочетались князь с княгиней не славянским рядом и что ребенок их не в браке рожден, а значит, на великий стол прав не имеет. Надо, чтобы всем киевлянам свадьба Андриана и Добромилы запала в память, и тогда никакой навет князю и княгине не будет страшен.

Умно рассудил боярин Казимир, так умно, что заставил Аскольда всерьез призадуматься. А подумать никому не вредно, даже великим князьям. Это простой человек может печалиться только о своей душе, а правитель еще и о своей земле должен заботиться. Ведь, спасая свою душу, можно много чужих жизней погубить и накликать большую беду на землю, вверенную тебе небом. А это такой грех, который князю прощаться не должен, какой бы веры он при этом ни придерживался и каким бы богам ни кланялся.

– Ладно, боярин, я посоветуюсь со сведущими людьми, а потом мы к этому разговору еще вернемся. Может, и не во всем ты прав, но во многом.

Аскольд был склонен к своеволию, но самодуром не был никогда, потому, наверное, и возвысился на чужой стороне не по величию рода, а по личным заслугам, которые в цене во всех землях, а не только в славянских.

Боярин Казимир, довольный разговором с великим князем, хлопнул чарку на сон грядущий и отправился почивать в ложницу, отведенную ему тивуном Кудрей. Это были едва ли не лучшие покои в тереме, верный признак расположения князя к гостю. Уж кто-кто, а тивун Кудря нюхом чует настроение хозяина. Если бы не угодил боярин великому князю, то провел бы эту ночь отнюдь не на пуховиках.

Проснулся боярин Казимир от великого шума. Деревянные стены старого терема, построенного еще при князе Яромире, ходили ходуном. Привычным к битвам ухом Казимир сразу же уловил звон мечей, но понять, кто и зачем рвется в княжий терем, он спросонья так и не смог. А дрались уже не только во дворе, но и на крыльце. В панике Казимир не сразу нашел одежду, брошенную вечером на резной сундук, попробовал открыть оконце, забранное слюдой, но оно не поддалось его усилиям.

А со двора вдруг донесся полный ужаса вопль:

– Спасайте князя!

Этот крик подхлестнул боярина, который никак не мог справиться с сапогами и бросился из ложницы в чем был, шлепая по половицам босыми ступнями. В коридоре горели светильники, но тьму, сгустившуюся под утро, они так и не рассеяли. Казимир метнулся к лестнице, но там уже бились княжеские мечники, поливавшие отборной бранью своих врагов, невесть откуда взявшихся.

Боярин не был робким человеком, но почувствовал вдруг, как волосы шевелятся на голове. И хотя тех волос было всего ничего, но и они встали дыбом, когда Казимир увидел рогатое чудище, вооруженное длинным каролингским мечом. Боярин метнулся назад и уткнулся во что-то мягкое, но, безусловно, живое. Судя по испуганному воплю, это был все-таки человек, возможно, не простого звания, поскольку Казимир почувствовал твердость его сапога даже не руками, а животом. Хорошо еще, что удар прошел вскользь и боярин не потерял равновесия и не свалился прямо под ноги неведомым врагам, которые уже бежали по коридору.

– Где князь Аскольд, собачий сын?! – услышал грубый рык боярин прямо над своим ухом.

Такого поношения Казимир снести не смог, а потому и крикнул прямо в лицо рогатому охальнику:

– Боярин пред тобой, а не пес.

– А почто босиком ходишь? – хмыкнул незнакомец и ринулся дальше.

И только тут до Казимира дошло, что не рогатое чудище перед ним было, а всего лишь боготур, и что по лестнице навстречу ему сейчас поднимаются не навьи, вампиры и бесы, а ротарии Световида, пришедшие чинить спрос с князя-отступника. После этого вывода боярин не то чтобы успокоился, но в Разум вошел и даже сумел связно ответить на вопрос, заданный рослым воином с зелеными пронзительными глазами. По этим глазам он хоть и не сразу, но опознал князя Олега.

– Я здесь только гость и Аскольда не видел с вечера.

– Не трогать боярина, – небрежно бросил через плечо франк и решительно последовал дальше.

Казимира вывели во двор и прислонили к стене амбара, где стояли испуганные княжьи челядины и обезоруженные мечники. Воины были в одних рубахах, а иные и просто в исподнем, видимо, напуск лихих варягов застал их врасплох. Впрочем, эти хотя бы остались живы, а вот их товарищам повезло куда меньше. Казимир оглядел двор и ужаснулся. Не менее сотни человек, изрубленных мечами, лежали на земле, где их застала смерть, в лужах собственной крови. А в тереме продолжали драться, шум доносился как раз с той стороны, где находились покои великого князя.

Судя по всему, князь Аскольд был захвачен врасплох. Загородная усадьба была окружена тыном, но выдержать осаду решительных людей не смогла. Одного Казимир пока не мог сообразить – каким же это образом варяжская рать оказалась под Киевом, коли, по словам дозорных, она еще не двинулась из Новгорода и Смоленска?

Но, увидев воеводу Олемира, въезжающего на рослом коне в княжескую усадьбу, старый боярин понял все. Враги Аскольда обитали не только в Новгороде, но и в Киеве, а Казимир опоздал со своими советами. Нет, ни волхвы, ни родовые старейшины не простили великому князю киевскому и его ближникам пренебрежения к своим богам и щурам, и, похоже, эта усадьба станет для всех них братской могилой.

– Ты бы обул сапоги, боярин, – шепотом посоветовал Казимиру тивун Кудря, стоящий рядом. – А то простудишься, не ровен час. Годы твои немолодые.

– Какие еще сапоги? – удивился боярин.

– Ты их в руках держишь.

Казимир при помощи тивуна натянул сапоги на опухшие ноги. Обувшись, он почувствовал себя увереннее. Убивать его, похоже, никто не собирался.

– Если крест на тебе, то лучше сними, – продолжал нашептывать Кудря.

– Нет на мне креста, – рассердился Казимир.

– Твое счастье, боярин, – криво усмехнулся Кудря.

От многочисленных факелов во дворе стало светло как днем. Уцелевших мечников варяги сгоняли к амбару, впрочем, живых среди гридей Аскольда оказалось немного. Видимо, они едва ли не до последнего защищали великого князя. Казимир опознал среди полоненных ближнего боярина Прибыслава, одного из самых рьяных сторонников христианской веры, и ромея Леонидоса. Наверное, они были приглашены князем в Угорье для совета. А потом во двор вывели Аскольда Киевского.

Князь выглядел спокойным. Седые длинные волосы его свободно падали на плечи, прикрытые рубахой, забрызганной кровью. Сам он ранен не был, видимо, сопротивлялся нежданным гостям и успел загубить чью-то жизнь. Лихим витязем был когда-то варяг, но и его согнули прожитые годы. Где же семидесятилетнему старцу устоять против молодых да рьяных, бьющих в землю червлеными сапожками вокруг князя Олега, который тоже сошел с крыльца во двор и остановился напротив плененного князя.

– Ты Световиду присягал, Аскольд?

– Не мне отвечать, и не тебе спрашивать, франк, – презрительно скривил губы киевский князь. – Ты не ротарий, а тать ночной. Впрочем, ничего иного от сына дьявола я и не ждал.

– Кто отрекается от своих богов, тан Аскольд, тот отрекается от своей земли, от своего рода и своего племени. Ты не князь и не ротарий, ты самозванец. А самозванцу нечего делать на великом столе.

– Родной земли я не предавал, как и полянской, врученной мне богом. В том, что принес роту Световиду, действительно моя вина. Поклонился не Всевышнему, а деревянному идолу. За это и несу ответ, но перед Христом, а не перед тобой, Олег. Я узрел истину, франк, так пусть в конце пути она откроется и тебе.

– Если откроется, то я сообщу тебе об этом при встрече на небесах, – криво усмехнулся князь Олег. – Ты клятвопреступник, Аскольд, и потому заслуживаешь смерти. Нельзя ради торжества своего бога рушить веру других людей. А ты прогнал волхвов из Киева. Тех самых волхвов, которые не мешали тебе чтить Христа. Ведь это с их согласия ты воздвиг ему храм.

– Бог один на всех, франк, и ты это знаешь!

– Может, и один, Аскольд, но видят его люди по-разному. Почему ты решил, что твой глаз самый острый? Почему ты решил, что творца можно чтить только по ромейскому ряду? И почему ты решил, что наши голоса до него не дойдут? Ты виновен, Аскольд, но можешь спасти свою жизнь жертвой нашим богам.

– Я уже слишком стар, Олег, чтобы бояться. Я не отрекусь от истинной веры в угоду ложным кумирам и их глупым служкам.

– Значит, быть по сему.

Меч свистнул в воздухе столь неожиданно, что боярин Казимир не успел заметить, кто нанес роковой удар. Тело Аскольда еще продолжало стоять, а голова уже с глухим стуком ударилась о землю.

– Похороните тана, – небрежно бросил через плечо князь Олег и неспешным шагом направился к воротам.

Боярин Казимир ждал продолжения кровавого жертвоприношения, но его не последовало. Ни боярин Прибыслав, ни ромей Леонидас не понесли никакого ущерба. Варяги покинули чужую усадьбу вслед за князем, оставив уцелевших бояр, мечников и челядинов в недоумении.

– А как же Киев? – вскинул голову боярин Прибыслав.

– Киев уже открыл ворота перед великим князем Нигером, – небрежно бросил проходящий мимо боготур и усмехнулся в отрастающие усы.

За себя боярин Казимир не боялся, не до того было, но страх за сына Братислава и крещеных внуков не покидал его до самых ворот стольного града. Однако, въехав в Киев, Казимир успокоился.

Город жил своей обычной жизнью. Киевляне словно бы и не заметили, что в их город вошла чужая рать, а старого Аскольда на великом столе сменил юный Ингер. Молчали вечевые била, молчали растерянные старейшины. Никто не лез на лобное место с похвальным или злым словом. Никто не орал в исступлении «не люб!» и не грозил кулаком в сторону детинца. Могло создаться впечатление, что Ингер Рерик родился в Киеве, а не захватил его с помощью изменников-бояр.

Хотя никто, в том числе и старый Казимир, не мог бы с полной уверенностью, положа руку на сердце, обвинить тех бояр в измене. В конце концов, и Аскольд был в Киеве чужаком. Пока он приносил жертвы славянским богам и местным щурам, никто ему худого слова не говорил. В чужом доме нельзя распоряжаться как в своем собственном. Этот князь не лавку в сторону отодвинул, а попытался запретить веру отцов и дедов, вот и накликал на себя беду.

– И что же, все так и будут молчать?! – в сердцах воскликнул Прибыслав, ехавший рядом с Казимиром.

– Так все уже сказано, боярин, – криво усмехнулся ромей Леонидас.

Не прошло и тридцати дней, как юный князь Ингер повел под скрещенные мечи княжну Добромилу, кудесник Даджбога Солох благословил их караваем хлеба, а многочисленные гости осыпали зерном нового урожая. Боярин Казимир впервые увидел нового великого князя, под рукой которого теперь находилась едва не половина всех славянских земель. Князь Ингер был сосредоточен и хмур. Мальчишеское лицо его выражало такую решимость, словно он шел не к брачному ложу, а на поле битвы.

– Видел бы это князь Аскольд… – скрипнул зубами Прибыслав.

– Молчи, боярин, – цыкнул на соседа Казимир. – Скажи спасибо, что жив остался, а остальное приложится.

– Оно и видно, – буркнул Прибыслав, кося злым глазом на князя Олега, взмахом руки приветствующего молодых.

Глава 3 УГРЫ

В Итиль весть о смерти князя Аскольда привез ган Кончак. Каган-бек Вениамин окаменел лицом, когда гость из Матархи рассказал ему о бесчинствах, творимых варягами в столице Полянского княжества. Впрочем, перечень этих бесчинств был не слишком длинен, ибо киевляне практически без ропота приняли нового великого князя. Объяснялось это, по мнению Кончака, тем, что и Аскольд, и Ингер были полянам одинаково чужими, а устраивать мятеж по поводу варяжских раздоров киевляне посчитали неразумным. К тому же Аскольд был стар и уже поэтому не внушал им доверия, а Ингер был хорош если не умом, то хотя бы варяжской дружиной, способной отпугнуть от киевских стен любителей чужого добра, среди которых хазары каган-бека Вениамина занимали далеко не последнее место.

Огорчение Вениамина было понятно гану Кончаку, но выражать ему сочувствие он не собирался. Итиль стал гану почти что чужим после гибели отца бека Карочея. Сейчас интересы Матархи и князя Биллуга были ему куда ближе, чем устремления рахдонитов.

– Древлянский князь Никсиня уже признал власть Ингера и согласился быть просто его удельником.

– С чего бы такая покладистость? – вскинул левую бровь Вениамин.

– Вещий Олег постучался мечом в ворота Овруча, стольного града древлян, – охотно пояснил Кончак. – А за спиной у франка стояла тридцатитысячная рать. Никсиня почел за благо согласиться с требованиями киевлян.

Вениамин поднялся с кресла и прошелся по выложенному плитами полу дворца своего деда Ицхака Жучина, в котором Кончак был когда-то частым гостем, но, увы, в этом мире перемены случаются довольно часто, и далеко не всегда они ведут к лучшему. Внук Жучина уже пятнадцать лет находился на вершине власти, но назвать эти годы удачными для Хазарии мог разве что самый отчаянный льстец. Беки утратили влияние в верховьях Волги, а теперь, со смертью Аскольда, и Днепр стал для них недоступен. Варяги очень ловко теснили рахдонитов на торговых путях. Рахдониты потеряли прямой выход в Северную Европу и вынуждены были пользоваться посредническими услугами варяжских и новгородских купцов. Подобные услуги стоят ох как недешево, это ган Кончак ощущал и на собственной мошне.

Пока что у рахдонитов оставался южный путь, но если Олег дотянется до Матархи и приберет к рукам Тмутаракань, то для Итиля наступят скорбные времена. Вениамин это отлично понимал, а потому» укротив собственную спесь, пытался угрозами и лестью удержать под своей рукой князя Биллуга. В этом ему активно помогала Византия, никак не заинтересованная в появлении славянской империи на своих северных границах.

– Думаю, что примеру Никсини вынужден будет последовать радимицкий князь Богдан, а вслед за этим от Хазарии отпадут и вятичи.

– Ты, кажется, рад этому, ган Кончак? – нахмурился Вениамин.

– С какой же стати? – удивился скиф. – Я несу убытки никак не меньшие, чем уважаемые итильские рабби.

– Хочешь сказать, что убытки они несут по моей вине?

Одной из самых неприятных черт внука Ицхака Жучина было непомерное самомнение, привитое ему рабби Иегудой. Ган очень хорошо знал отца Вениамина, рано ушедшего из жизни. Это был покладистый и добродушный человек, умевший ладить как с соплеменниками, так и с чужаками. А вот нынешний каган-бек, при всем его несомненном уме, очень часто наживает врагов там, где вполне можно было бы приобрести союзников.

– Если ты ждешь от меня льстивых заверений в своем величии, каган-бек, то я готов рассыпать цветы своего красноречия, – насмешливо заметил Кончак. – Боюсь только, что нас здесь некому слушать, а мое мнение о себе ты знаешь.

– Дерзко, – кивнул Вениамин. – Но, видимо, ты действительно не нуждаешься в моем покровительстве, ган.

– Я нуждаюсь в твоем покровительстве, каган-бек, иначе не приехал бы в Итиль. Более того, я надеюсь, что ты станешь самым великим правителем каганата со времени его возникновения. Я готов приложить все свои скромные усилия, чтобы воплотить в жизнь эту свою надежду.

– Все-таки ты варвар, Кончак, – вздохнул Вениамин. – Куда тебе до моих беков.

– Я просто не был учеником рабби Иегуды, – пожал плечами скиф. – Зато ты можешь не сомневаться в моей искренности.

– Возможно, – не стал спорить каган-бек. – Так чего боится князь Матархи Биллуг?

– Он боится союза Олега с русаланами. В этом случае участь Тмутаракани будет решена. Впрочем, Итилю тоже не поздоровится. Варяги возьмут крепость Саркел, и господству беков в Приазовье будет положен конец.

– Князь Биллуг далеко не дурак, надо признать.

– Я придерживаюсь того же мнения, уважаемый каган-бек.

– И что ты предлагаешь?

– Я предлагаю рассорить Олега с русаланами и тем самым разорвать намечающийся союз, который будет смертельно опасным не только для Матархи, но и для Итиля.

– Насколько мне известно, князь Листяна Урс находится в дружеских отношениях с варяжскими вождями. А вот нас он не любит, и это еще мягко сказано.

– Князь Листяна далеко не молод, ему уже под семьдесят. В конце концов, он может умереть.

– Все мы смертны, – подтвердил со вздохом Вениамин. – И кто наследует Листяне?

– У него есть братичад Ратмир, сын Всеслава, младшего брата Листяны, погибшего в битве с хазарами у Саркела. Он полон сил и вряд ли за здорово живешь уступит первенство Данбору, сыну Листяны.

– Любопытно, – задумчиво проговорил Вениамин. – Так ты считаешь, что с Ратмиром нам будет легче договориться, чем с Данбором?

– Это вряд ли, – усмехнулся Кончак. – Ратмир ненавидит беков не меньше сына Листяны.

– Я не понимаю, куда ты клонишь, ган? – нахмурился Вениамин.

– Ратибор не пойдет на союз с Итилем, но он вполне готов породниться со славянской Матархой. Я не успел сосватать для княжича Андриана киевлянку, так почему бы мне не похлопотать о русаланке? У Ратибора две дочери, одну из них зовут Зара, другую – Светлана.

– И которую из них ты собираешься просватать за Андриана?

– Светлану, поскольку младшая Зара очень понравилась моему новому другу гану Арпаду.

– Арпад – вождь угров?

– Да. Мы заезжали с ним в крепость Луку, где сейчас заправляет Ратмир, и ган Арпад был очарован его дочерью.

– Все это очень хорошо, Кончак, но что мы получим в результате этих браков? – в раздражении воскликнул Вениамин, который никак не мог постичь ход мыслей коварного скифа.

– Мы – ничего, зато Ратмир приобретет могущественных союзников, способных помочь ему утвердиться на русаланском столе.

– Князь Биллуг готов воевать за чужие интересы?

– В данном случае мы очень рассчитываем на гана Арпада. Угры – достаточно многочисленное племя, чтобы попортить кровь не только Данбору сыну Листяны, но и князю Олегу.

– Племя действительно многочисленное, но, к сожалению, не обладающее достаточными ресурсами, чтобы захватить крепости русаланов.

– Зато эти ресурсы есть у хазар, – ласково улыбнулся каган-беку Кончак. – Почему бы Итилю не помочь своим союзникам? До сих пор, уважаемый Вениамин, тебе удавалось находить общий язык с их вождями.

Вениамин задумчиво провел ладонью по лицу, заросшему густой бородой. Возможно, он просто не поверил хитроумному гану, но, скорее всего, каган-бек прикидывал в уме, в какую сумму обойдется каганату затея скифа. Внук Жучина был человеком прижимистым и не любил бросать деньги на ветер, ища торговую выгоду даже там, где другие видят лишь политический интерес.

– Это потребует времени, – наконец произнес Вениамин.

– Думаю, два-три года у нас еще есть, пока князь Олег обживется в Киеве и подгребет под себя окрестные земли.

– Ты считаешь, что он старается для себя?

– Да уж, наверное, не для сестричада, – криво усмехнулся Кончак.

– Но ведь князь Ингер не всегда будет ребенком. Лет через пять-шесть он заявит о себе в полный голос.

– Именно поэтому я собираюсь отправить в Киев своего сестричада Борислава.

– А Борислав согласился служить нам?

– Нет. Но достаточно будет и того, что он подопрет сильным плечом своего малолетнего дядю в пику франку Олегу.

– Ты далеко заглядываешь, ган Кончак.

– Так ведь ты сам сказал, уважаемый Вениамин, что князь Ингер не всегда будет ребенком.

– А Борислав знает, кем ему доводится князь Ингер?

– Вряд ли. Сестра просила меня не рассказывать ему об этом. А что касается сплетен, то они утихли после смерти бека Богумила.

– Ты играешь с огнем, ган Кончак.

– Знаю. Так я могу обнадежить влюбленного гана Арпада?

– Вне всякого сомнения, Кончак. Я вряд ли смогу присутствовать на его свадьбе, но о дарах не забуду.

– Уграм нужно оружие, уважаемый Вениамин, – подсказал скиф. – И люди, способные научить их обращаться с ним. Думаю, тебе следует послать бека Баруха к гану Курсану, старшему брату Арпада. Пусть он объяснит уграм все выгоды тесного сотрудничества с каганатом.

– Ты меня разоришь, ган Кончак, – в сердцах воскликнул Вениамин.

– Победа стоит дорого, уважаемый каган-бек. Именно эти слова любил повторять твой великий дед Ицхак Жучин.

– Может быть, он говорил не о деньгах?

– Увы, Вениамин, именно о золоте и шла речь. А человеческая жизнь в наших краях всегда была дешева.

Крепость Лука занимала ключевое место в обороне не только Русалании, но и всех славянских земель, расположенных к северо-западу от Дона. Именно поэтому князь Листяна доверил ее оборону сначала брату Всеславу, а потом – его сыну Ратмиру. Братичаду Листяны Урса уже исполнилось тридцать семь лет, из них почти двадцать прошли в беспрестанных войнах с хазарами и в набегах на Византию. Кроме двух дочерей на выданье, у Ратмира был еще и десятилетний сын Златомир, весьма одаренный отрок, которого, по мнению гана Кончака, ожидало великое будущее.

– Поживем – увидим, – усмехнулся в светлые усы польщенный Ратмир.

Ган Кончак что-то зачастил в последнее время в эту русаланскую крепость. В этом году он появился здесь уже во второй раз, чем слегка удивил Ратмира. Однако эта настороженность не перешла в неприязнь, ибо Кончак, человек любезный, успел уже очаровать не только Ратмира, но и его дочерей. Ратмир знал, конечно, что ган был сыном хазарского бека Карочея, одного из самых близких к покойному каган-беку Жучину людей. Но Карочей был убит во время переворота в Итиле ближниками Вениамина, что заставило его сына перебраться в Матарху и стать доверенным человеком князя Биллуга. А тмутарканцы, не чужие русаланам по крови, особых опасений у Ратмира не вызывали.

– Теперь никто родством не считается, – вздохнул ган Кончак, принимая из рук хозяина заздравную чарку. – И скифы, и славяне, забыв о былом единстве, льют братскую кровь в угоду пришлым людям.

– Это ты верно сказал, ган, – кивнул Ратмир, жестом приглашая гостя садиться.

Посуду на стол он выставил только золотую и серебряную, наверное, желая показать гостю, что внук Искара Урса не лаптем щи хлебает. Впрочем, Кончак и раньше примечал за Ратмиром такую не слишком похвальную черту характера, как тщеславие. На нем он и строил свой расчет.

– Ты ведь слышал, как я опростоволосился, князь? – вздохнул тяжко Кончак.

– А что такое? – удивился Ратмир, подливая огорченному гостю вино в кубок.

– Сосватал я внучку Аскольда за нашего Адриана, а тут явились варяги, и все мои труды пошли прахом.

– Незадача вышла, – сочувственно цокнул языком Ратмир.

– Ты мне скажи, князь, можно ли по славянской правде уводить сговоренную девку из-под носа у жениха? Это славянские боги такое заповедали?

– Так ты ведь теперь христианин, ган Кончак, – смущенно пожал плечами Ратмир.

– И что с того? – удивился скиф. – Я данное слово держу. Хотя в данном случае вроде и спросить не с кого. Князь Аскольд, благословивший этот союз, ушел в мир иной без покаяния. Как по-твоему, уважаемый Ратмир, почему вдруг в наших землях всем распоряжается пришлый франк?

– Слух идет, что он сын Велеса, – нехотя отозвался Ратмир.

– И идет тот слух от кудесника Драгутина, который, как многие полагают, прижил Олега с одной франкской графиней, подарив ее мужу оленьи рога.

– Скажешь тоже, ган, – смущенно засмеялся Ратмир. – У него же знак Велеса на груди.

– У меня тоже есть знак, князь, – усмехнулся Кончак. – Правда, не на груди, а на седалище, но я ведь в великие князья не лезу. Уж если у нас начали знатность по Велесу считать, то пусть хотя бы старшинства придерживаются.

– Это ты кого имеешь в виду, ган? – удивленно вскинул брови Ратмир.

– Тебя и твоего дядьку Листяну, кого же еще. Вы же свой род ведете от Лесного бога урсов и скифов. А этот Лесной бог и есть Велес. Я уж молчу о твоей бабке, князь, которая была внучкой Яромира Киевского и Гостомысла Новгородского. А кто такой этот Ингер, не говоря уже о Вещем Олеге и кудеснике Драгутине? Отец того Драгутина с большим трудом в радимицкие удельники выбился, да и то через кровь берестянского князя. Вот и выходит, что выскочки, невесть откуда явившиеся, отодвинули в сторону лучшие славянские и скифские роды и уселись на великих столах самозванцами. Великий князь Никсиня Древлянский теперь простой удельник при варяжском князьке Ингере. Великий князь Градимир Кривицкий умер от огорчения, узнав что жена его Милорада прижила сына от залетного молодца.

– Подожди, – остановил расходившегося гана Ратмир. – Какого еще молодца?

– Все того же – Олега Вещего.

– Да быть того не может! – возмутился Ратмир. – Путаешь ты что-то, ган Кончак.

– Это ведь мы с братаном Казимиром сосватали Градимиру внучку Гостомысла, – покаянно ударил себя в грудь кулаком скиф. – А потом князь кривичей ругал нас последними словами. Тяжело мне вспоминать о своем сраме, князь Ратмир, но ведь вина моя невольная. Окрутил, охмурил заморский колдун несчастную Милораду, и теперь на столе в Смоленске вместо потомка князя Вандала сидит невесть кто. Сын безродного Олега. Помяни мое слово, приберет к своим грязным рукам этот выскочка не только земли радимичей и вятичей, но и твою Русалань.

– Ну, это вряд ли, – нахмурился Ратмир.

– Так ведь дядька твой Листяна далеко не молод, а после него, как я слышал, на стол сядет мальчишка Данбор, который хитрому франку на один зуб.

– Это еще как круг скажет, – процедил сквозь зубы Ратмир. – Я старший в роду.

– Кто бы спорил, – вздохнул ган. – У тебя права, князь, не только на русаланский стол, но и на киевский и новгородский, не говоря уже о столе радимицком. За тобой и славяне пойдут, и скифы, ибо кто же в наших краях не знает Ратмира Урса, но именно этим ты и опасен пришлым варягам. Ингер и его ротарии поддержат для виду Данбора. Ведь по обычаям русов они имеют право высказать свое слово на кругу, и ты останешься ни с чем. А потом Олег изведет и твоего братана.

– Даже если так, то тебе, ган, какая с того печаль? – почти зло проговорил Ратмир.

– А кто говорит о печали? – рассердился Кончак. – Я говорю о конце Матархи и о своем собственном. Много ты дашь за князя Биллуга и его Тмутаракань, если здесь в Русалании утвердится Олег со своими варягами? А мне даже бежать некуда, Ратмир, ибо с каган-беком я в ссоре, а франк мне лютый враг.

– С чего бы это?

– Другому бы не сказал, князь, а с тобой поделюсь. Числится за мной грешок. Охотились мы с берестянским князем Стояном за этим Олегом еще двадцать лет тому назад, но не выгорело дело. И он об этом догадывается.

О смерти князя Стояна Ратмир слышал. Дело это, конечно, давнее, но вряд ли Кончак стал бы наговаривать на себя напраслину. Пусть он говорлив не в меру, но далеко не глупец и откровенничает с Ратмиром сейчас не случайно. Ищет союзника не только для себя, но и для князя Биллуга. Себя Ратмир уже видел на русаланском столе, и соперников у него вроде бы не было.

Если круг и народное вече станут выбирать преемника умершему князю, то вряд ли они предпочтут двадцатилетнего юнца Данбора разумному и доблестному мужу, коим не без оснований числил себя Ратмир. Но это если никто не вмешается в чинный и веками освещенный ряд, заповеданный славянскими богами. А ведь может все обернуться и по-иному, как в Киеве, скажем. И хотя предводители русов – это вам не бояре, их варяжскими мечами не запугаешь, но рассудить они могут по-всякому. Найдутся и такие, которые предпочтут глупого Данбора мудрому Ратмиру, особенно если за него выскажутся ротарии и волхвы Перуна и Световида.

А такое вполне может случиться, тут ган Кончак прав. В любом случае союзники Ратмиру не помешают. С хазарами он и разговаривать не стал бы, но князь Биллуг – совсем другое дело. Он сам кланяется ромейскому Христу, но других к тому не нудит, и в Тмутаракани простолюдины до сих пор чтут славянских богов и их ближников.

– Так что ты предлагаешь, ган Кончак?

– Я не предлагаю, князь, я сватаю, – улыбнулся скиф. – Причем сразу обеих твоих дочерей. Светлану – за княжича Андриана, а Зару – за гана Арпада.

Ратмир так и замер с кубком у раскрытого рта. Ну, ган Кончак, ну, хват! Да с какой же стати Ратмир Урс должен отдавать свою младшую любимую дочь за нищего угра. Нечего сказать, рассудил хитроумный скиф.

– Ган Арпад хорошего рода, – попробовал уговорить высокомерного Урса Кончак. – Его племя – одно из самых сильных в Угорье. К тому же человек он далеко не бедный, несмотря на юные годы уже является соправителем своего старшего брата гана Курсана. О внешности я уже не говорю – молодец хоть куда.

– А на что мне его внешность? – возмутился Ратмир. – Знал бы, чем все это обернется, я бы его на порог своего дома не пустил.

– И напрасно, князь, – сокрушенно покачал головой Кончак. – Имея такого союзника, как ган Арпад, ты можешь не бояться происков ни хазар ни варягов.

– До Угорья за месяц не доскачешь, – возразил Ратмир. – Зачем мне такие союзники?

– А вот здесь ты ошибаешься, князь, причем жестоко. Часть угорских племен, возглавляемая как раз Курсаном и Арпадом, уже перекочевала на правый берег Волги, сильно утеснив печенегов, и если бекам удастся привлечь их на свою сторону, то у Русалании может появиться масса проблем. Это ведь кочевники, привыкшие к седлу и копью. Арпад мне сказал, что они с братом без труда могут собрать под свою руку пятьдесят тысяч лихих наездников.

– Быть того не может! – поразился Ратмир.

– А ты расспроси об уграх печенежских ганов, которые вынуждены были отойти в низовья Днепра под давлением своих давних недругов. Решать, конечно, тебе, князь, но таких людей лучше иметь в союзниках, чем во врагах. Конечно, если ты и дальше собираешься оставаться в своем теперешнем положении, то зятья вроде княжича Андриана и гана Арпада тебе ни к чему. Но мне почему-то кажется, что у Ратмира Урса есть обязательства перед скифскими и славянскими племенами, издавна обитающими в Приазовье и на Дону. Сама жизнь подталкивает нас друг к другу – либо мы объединим усилия для своего спасения, либо нам наденут ярмо на шею.

– Ты предлагаешь мне объединиться с уграми против моих братьев, ротариев Световида? – насупил брови Ратмир.

– С чего ты взял? – удивился Кончак. – Я отнюдь не призываю тебя идти войной на Киев и Новгород, но варягам пора и честь знать. Им следует твердо сказать, что ни в Русалании, ни в Приазовье их никто не ждет. Веками мы живем здесь своим умом и в непрошеных советчиках не нуждаемся. Не исключаю, что к нам присоединятся и радимичи с вятичами. Такой союз избавит нас от опеки не только варягов, но и итильских рахдонитов. В конце концов, почему бы Ратмиру Урсу не стать каганом, раз уж мужи из рода Ашинов не способны более выполнять многотрудные обязанности, доверенные им богами. В этом случае тебя, я думаю, поддержат тюркские и кавказские ганы, недовольные всевластием сефардов. Мы восстановим в прежних границах древнюю Аланию, разрушенную арабским нашествием. Вот задача для истинного руса, князь Ратмир, ибо именно русам боги вверили в управление эти земли. Пора уже напомнить самозванцам, что властвуют они здесь не по праву.

Ратмир не усидел за столом и широким шагом прошелся по горнице. Речи гана Кончака взволновали его не на шутку. Конечно, не скифу решать, кому быть каганом в этих краях, но нынешний ставленник рахдонитов ничего кроме насмешек у вождей окрестных племен не вызывает. Похоже, время Ашинов действительно закончилось, так почему бы не наступить времени Урсов?

Предводители русов смотрят сейчас в сторону расторопного Олега только потому, что не видят рядом человека, способного поставить великую цель и добиться ее осуществления. Почему бы такую цель не поставить Ратмиру Урсу, далеко не последнему человеку на славянских и скифских землях? Почему пришлый Олег, рожденный невесть где и невесть кем, не стесняется говорить о великой империи и уже мнит себя ее главой, а местные вожди растерянно молчат и не смеют даже заикнуться о возрождении Великой Алании? Конечно, грабеж ромейских, арабских и хазарских городов – дело благое, но в этом ли состоит предназначение истинного руса?

– Хорошо, ган. Но прежде чем сказать «да», я хочу поговорить с угром.

– Так за чем дело стало? – пожал плечами Кончак. – Я привез гана Арпада с собой, дабы у тебя была возможность принять решение с открытыми глазами. Прикажи челядинам позвать его.

Угорский ган произвел на Ратмира хорошее впечатление. Впрочем, Ратмир уже сидел с ним за одним столом, но тогда ему и в голову не приходило, что этот статный, ловкий в движениях и, видимо, очень сильный человек вознамерится стать его зятем.

Ратмир прежде близко не сталкивался с уграми, хотя они в немалом числе служили каганату. Каган-беки нанимали их для набегов целыми родами и племенами, подкупая старейшин и вождей. В последнее время угры почти вытеснили из вспомогательных отрядов каганата печенегов. Как теперь выясняется, вытеснили они их и с пастбищ на правом берегу Волги, занимаемых печенегами уже не один десяток лет.

Впрочем, печенеги тоже были в тех краях людьми пришлыми, и Ратмир понятия не имел, где находится их родина. Внешне печенеги почти ничем не отличались от славян, среди них было немало русых и синеглазых, но язык их был сходен с тюркским. Сами они считали себя потомками скифов и гуннов, смешавшихся языком и кровью где-то в далеких восточных землях. Очень может быть, что так оно и было.

Что же касается угров, то прежде они кочевали по левому берегу Волги, а в Приазовье и на Дону практически не появлялись. По языку и крови они были чужими как славянам, так и тюркам, но, кажется, роднились с мерей и муромой.

Впрочем, ган Арпад очень бойко говорил по-славянски. Это Ратмир заметил еще в прошлый раз, а потому и не стал искать толмача для серьезного разговора.

– Не знаю, как это происходит в ваших землях ган, но в наших родство обязывает. Я не могу отдать свою дочь человеку, который станет моим врагом, иначе моим внукам придется проливать родную кровь.

– Мы враждуем только с печенегами, – спокойно отозвался Арпад. – А со славянами мы до сих пор жили мирно.

– А разве вы не участвовали в походе каган-бека Вениамина в новгородские земли?

– До сих пор, князь, я полагал, что Ростов и Муром были поставлены не славянами. Наверное, есть и другое мнение на этот счет?

– Твоя правда, – усмехнулся Ратмир. – У Воислава Рерика оказались слишком длинные руки.

– Я слышал, что у его сына руки оказались еще длиннее, и он дотянулся ими до города Киева.

Судя по всему, угорские боги не обделили гана Арпада не только статью, но и умом. Во всяком случае, он был хорошо осведомлен о событиях, происходящих на славянских землях.

– Садись, ган. В ногах правды нет, – Ратмир широким жестом пригласил угра к столу. – Сговоримся мы с тобой или нет, но по нашим обычаям гость достоин уважения.

– Я был бы рад породниться с тобой, князь, ибо много слышал и о тебе, и о знатности твоего рода. Поверь мне на слово, мой род славен не менее твоего, и уграм известно слово «честь».

– Хорошо сказал, – с усмешкой отозвался на слова молодого угра умудренный жизнью ган Кончак. – Давайте выпьем за мир между славянами и уграми и за то, чтобы при наших встречах рекой лились только медовая брага да вино. Твое здоровье, князь Ратмир. Твое здоровье, ган Арпад.

Глава 4 ЕФАНДА

Боярина Казимира удивил приезд в Киев Борислава, а еще больше поразило его желание гана остаться здесь если не навсегда, то, во всяком случае, надолго. В письме, переданном Казимиру, Кончак просил братана поспособствовать сестричаду, сведя его с влиятельными людьми. В отличие от своего отца, бека Карочея, ган Кончак владел грамотой не только славянской, но и ромейской, однако писал он столь витиевато, что киевский боярин никак не мог взять в толк, чего хочет от него дорогой родственник. Тем более что Казимир ныне не в чести ни у великого князя юного Ингера, ни у его соправителя, многомудрого Олега. Это не говоря уже о сыне боярина Братиславе, который не пожелал отрекаться от христианской веры, подобно многим бывшим ближникам Аскольда, и уж хотя бы поэтому ничем не мог помочь родовичу.

– Теперь в Киеве не очень-то привечают христиан, даже славян по крови, – сокрушенно вздохнул боярин Казимир, глядя на гостя слезящимися от старости глазами.

– Я не христианин, – спокойно отозвался Борислав. – И не иудей.

– Это как же? – ахнул боярин Прибыслав, сидящий по правую руку от Казимира, тоже оттертый в сторону от великого стола по той же причине, что и Вратислав.

– Дядя хотел меня крестить, но мать была против, а после ее смерти я сам выбрал свой путь и вернулся к вере предков.

– Выходит, ты кланяешься славянским богам? – удивился Прибыслав.

– Выходит, так, – подтвердил гость.

Хоть в этом повезло боярину Казимиру. Иное родство в нынешние беспокойные времена хуже камня на шее, но за гана Борислава спроса с его родовича, похоже, не будет. Ныне в Киев кто только ни едет. И из Хазарии уносят ноги ганы, рассорившиеся с рахдонитами, и из Приазовья, и с Кубани. Так что желание гана из Матархи поселиться в Киеве вряд ли кого-то удивит. Тем более что Борислав, насколько знал Казимир, – человек богатый, кормить его за свой счет не придется.

Казимира смущало лишь родство Борислава с князем Нигером. Правда, об этом в Киеве практически никто не знал, а Кончак в письме просил не говорить об этом никому, включая самого Борислава. В данном случае ган был, конечно, прав. Ворошить эту давнюю историю значило губить понапрасну молодого человека. Вряд ли такой родственник обрадует юного князя Нигера, а уж о князе Олеге и говорить нечего. Наверняка расторопный франк постарается устранить конкурента, как только узнает, чьим внуком он является. Олег сделает это просто из предосторожности, дабы не будоражить незрелые умы, склонные к вечному бунту.

– Ты его с воеводой Олемиром сведи, – посоветовал боярин Прибыслав призадумавшемуся Казимиру. – А про дядю его, гана Кончака, даже не упоминай, мало ли кто кому родовичем доводится. Скажи, что он твой знакомец из Матархи, придерживающийся славянской веры. У тебя большая дружина, ган Борислав?

– Сто мечников-кубанцев.

– Вот видишь, боярин. Ган хочет послужить великому князю Нигеру, и твой долг ему в этом помочь.

– Мне нужен терем, бояре, лучше поближе к детинцу. А за ценой я не постою.

– С семьей, значит, приехал, ган? – полюбопытствовал Прибыслав.

– Я неженат, – отрицательно покачал головой Борислав. – Просто мечников надо разместить. Я бы и загородную усадьбу прикупил, если у вас такая есть на примете.

Казимир с Прибыславом переглянулись. Хват, однако, сестричад гана Кончака. Не успел в Киев приехать, а уже и терем, и усадьбу ему подавай.

– Леонидас, как я слышал, продает свой терем и усадьбу под Вышгородом, – задумчиво проговорил Прибыслав. – Опасается ромей за свою жизнь.

– Не терем у Леонидаса, а целый дворец, ставленный по византийскому образцу, – с сомнением покачал головой Казимир. – Все это стоит больших денег.

– Сколько? – спросил Борислав.

– Пятьдесят тысяч денариев, не меньше, – вздохнул Прибыслав.

– Я заплачу, – сказал ган.

Слух о тмутараканце, купившем дворец, построенный ромеем Леонидасом на зависть всему Киеву, дошел до ушей воеводы Олемира раньше, чем боярин Казимир представил ему своего молодого знакомца. Поэтому и смотрел воевода на приезжего гана с большим любопытством. Не каждый боярин способен выложить на стол умопомрачительную сумму в тридцать тысяч денариев.

– Пятьдесят тысяч, – поправил хозяина гость. – Я прикупил у ромея и усадьбу, жалованную ему князем Аскольдом.

Воевода крякнул удивленным селезнем и скосил глаза на Казимира, но старый боярин в ответ лишь руками развел.

– А что в Матархе тебе не жилось, ган? – спросил воевода, жестом приглашая гостей к столу.

– Торг в Киеве богаче, – спокойно отозвался Борислав.

– А ты торгуешь, значит?

– Не только торгую, но и в рост даю, – не задержался с ответом гость.

Воевода Олемир вздохнул, но вслух осуждать приезжего гана не стал. Ныне не только купцы, но и бояре пустились во все тяжкие, забыв заветы славянских богов. Конечно, и в этом можно было бы по привычке обвинить заезжих варягов, но надо заметить, что киевские мужи подхватили эту иноземную заразу уже давно, задолго до появления франка Олега на землях полян.

– Торговли без займов не бывает, – верно угадал причину смущения хозяина гость.

– Вам, молодым, виднее, – махнул рукой воевода Олемир.

А в остальном приезжий ган ему понравился. По всему видно, что человек он неглупый и хваткий. Такой может быть полезен и в делах торговых, и в делах воинских. Ган Борислав был высок ростом, худощав» широк в плечах и красив ликом. Не жених, а картинка. Жаль, что Олемир всех своих дочерей успел выдать замуж, а внучки еще не вошли в возраст.

– А как здоровье князя Биллуга? – спросил Олемир, чтобы поддержать увядший разговор.

– Князь Матархи здоров, – бодро отозвался Борислав. – Некогда ему болеть – сына женит.

– Это которого сына? – насторожился Казимир.

– Андриана. Того самого, который за внучку Аскольда сватался. Но в Матархе решили, что русаланская княжна стоит киевской.

– Погоди, Борислав, – удивился Казимир. – Так ведь Любава, дочь Листяны Урса, замужем за Богданом Радимицким. Зять мой, княжич Вузлев, был дружкой на их свадьбе. Это еще при Аскольде сладилось.

– Андриан женился на дочери Ратмира, который доводится братичадом Листяне Урсу.

– Вот оно что, – просветлел ликом Казимир. – Ну что же, славянские боги им в помощь.

– Ратмир выдал сразу двух своих дочерей. Светлану – за Андриана, а Зару – за угорского гана Арпада.

– А прежде мы с уграми вроде не роднились? – вопросительно глянул на воеводу Олемира боярин Казимир.

– Так ведь прежде угры не селились в наших краях, а теперь они вытеснили печенегов с их пастбищ и подошли едва ли не к самой Русалании.

– Неспроста, выходит, затеяны эти свадьбы, – задумчиво протянул Казимир.

– Конечно, неспроста, – отрезал Олемир и тут же перевел разговор на другое: – Значит, ты, ган, решил послужить великому князю?

– Да, воевода.

– Так ведь служить князю Олегу прибыльнее.

– А я за прибылью не гонюсь. В службе сыну Варяжского Сокола чести больше.

– Хорошо сказал, – кивнул головой Олемир. – Обещать за князя я тебе не могу, ган Борислав, но в детинец сведу. Коли поглянешься ты князю Нигеру, то быть тебе среди его ближников, а не поглянешься – не взыщи.

– Спасибо, воевода. Но и ты знай, что я твердо усвоил мудрость пращуров. Долг платежом красен.

На князя Ингера ган, прибывший из Матархи, не произвел особого впечатления, он скользнул по его лицу синими глазами и равнодушно кивнул головой. Княгиня Ефанда была куда более любезна, сама поднесла заздравную чашу сначала боярину Казимиру, потом – воеводе Олемиру, и наконец – гану Бориславу. Первым двум она еще и поклонилась, а гану просто улыбнулась.

Княжий терем, который во времена Дира и Аскольда буквально гудел от голосов ближников, мечников и челядинов, ныне был практически пуст. Уступив сестричаду детинец и терем, князь Олег выстроил для себя каменный дом, обнес его высокой оградой и жил теперь на особицу. Такое поведение можно было бы счесть скромным и похвальным, если бы не одно обстоятельство, прискорбное для великого князя Ингера. Состояло оно в том, что и бояре, и мечники теперь обходили детинец стороной, норовя попасть в ближники к князю Олегу, а потому его дом, отстроенный близ торговой площади, быстро стал местом притяжения для всех честолюбцев, как местных, так и пришлых.

Князь Ингер, несмотря на юные годы, хорошо понимал двусмысленность своего положения, но еще лучше это понимала княгиня Ефанда, женщина далеко не глупая, обладающая к тому же сильным характером. Вдове Воислава Рерика исполнилось тридцать три года. Красавицей боярин Казимир ее не назвал бы, но мужские взоры она, безусловно, притягивала.

Ефанда несла свое вдовство достойно, не опускаясь до случайных связей. Такая сдержанность в поведении княгини была, конечно же, похвальной в глазах боярина Казимира и воеводы Олемира, но большинство киевлян считали Ефанду холодной и даже бездушной. Таким же смурным и скучным выглядел в глазах многих ее пятнадцатилетний сын. Многие бояре и простолюдины вслух жалели княжну Добромилу, которой вместо блестящего, полного сил тмутараканского княжича достался унылый варяг, еще не достигший возраста мужа.

Зато князь Олег очаровал старейшин и простолюдинов прежде всего широтой натуры, природным умом, удачливостью и пирами, которые он задавал для бояр и мечников, не забывая при этом выставлять угощение и для киевских обывателей. Ну как не любить такого щедрого князя.

– Князю Ингеру нужна своя дружина, – осторожно начал разговор воевода Олемир.

– А разве нам грозит опасность? – нахмурилась Ефанда. – Князь Олег сказал, что даже волос не упадет с головы моего сына.

– Так ведь дружина нужна князю не только для безопасности, но и для чести, – возразил княгине Борислав. – Я, простой ган, имею дружину в сто мечников, а великому князю Полянскому, Кривицкому, Древлянскому и Словенскому нужна дружина в пять – десять тысяч.

– В моей дружине двадцать пять тысяч гридей, – сверкнул глазами Ингер, явно недовольный тем, что пришлые бояре ведут столь важный разговор не столько с ним, сколько с его матерью.

– Извини, великий князь, но эти гриди служат не тебе, а твоему дяде, – продолжал как ни в чем не бывало Борислав. – Пока ты был мал, по-иному и быть не могло, но сейчас ты вырос. Твое слово с каждым годом должно все более громко звучать на подвластных тебе землях.

– Князя Олега в соправители дал мне отец, – дрогнувшим от негодования голосом произнес Ингер.

– Я не сомневаюсь в мудрости великого князя Воислава Рерика, как и в расположении к тебе, князь, твоего дяди. В Киеве и раньше было два князя, но каждый из них имел свою дружину. Я правильно говорю, воевода Олемир?

– Вне всякого сомнения, – поддержал тот гана.

– Кроме того, у каждого князя был свой круг мудрых советников из лучших Полянских родов, ибо сила и влияние правителя во многом зависят от его ближников. Тебе следует всего лишь сказать «да», князь Ингер, и множество людей придут на твой зов.

– И ты будешь первым среди них, ган, – насмешливо прищурился в сторону красноречивого гостя Ингер.

– С твоего позволения, князь, я буду третьим, десятым или двадцатым, – широко улыбнулся Борислав. – А первенство я оставляю за воеводой Олемиром и боярином Казимиром, чьи пращуры издревле служили великим князьям и мечом, и мудрым советом.

Ингер выпрямился в кресле и строго глянул в сторону бояр, скромно сидящих на широкой лавке.

– Я буду рад, бояре, видеть вас у великого стола и во главе своей дружины. И быть по сему.

Произнеся, быть может, самые главные в своей жизни слова, великий князь Ингер поднялся и покинул зал, оставив в замешательстве бояр и княгиню Ефанду. Она очень хорошо понимала, что это решение великого князя может не понравиться ее старшему брату, который, конечно же, сумеет поставить на место и малолетнего Ингера и бояр, вздумавших настраивать его против дяди.

Сила была на стороне князя Олега, в котором ближники и дружина видели своего истинного вождя, уже приведшего их к победе. Не к князю Нигеру, а именно к Олегу Вещему стекались со всех славянских земель витязи, жаждущие добычи. Все понимали, что большая война не за горами, но никто пока еще не знал, куда повернет коня новый киевский князь. И уж конечно, не пятнадцатилетнему сестричаду оспаривать власть у сорокалетнего мужа, почитаемого многими за сына бога.

– Не рано ли мы это затеяли? – высказал осторожное сомнение боярин Казимир.

– Так ведь мы ничего особенного не собираемся делать, – пристально глянул в глаза Ефанде ган Борислав. – Дружина в две-три тысячи мечников – всего лишь забота о безопасности князя и не более того. Что же касается ближников, то князь вправе приглашать в свой детинец всякого, кто достоин его расположения. А нынешнее положение князя Ингера, по сути, забытого всеми, слишком Уж похоже на бесчестье. Князю Олегу должно быть стыдно за пренебрежение, выказываемое сыну Воислава Рерика его окружением. И княгиня Ефанда, и вы, бояре, вправе указать ему на это.

Боярин Казимир даже крякнул от удовольствия, выслушав разумную речь гана. Не просить надо Ефанде и не оправдываться, а требовать свое, по праву положенное и ей, и великому князю Ингеру А киевские бояре, утесненные пришлыми варягами должны поднять свой голос в ее поддержку. Ведь поляне звали в правители не Олега, а Ингера, так можно ли мириться с тем, чтобы князь, возведенный на великий стол вечевым приговором, в котором выражается воля богов, и далее влачил жизнь в забвении.

– Слово должно подкрепляться силой, – негромко сказал Олемир. – Князю Ингеру нужна дружина, преданная только ему, тогда он без боязни может требовать свое, принадлежащее ему по праву.

– Если на то будет согласие великого князя Ингера и княгини Ефанды, то я готов призвать в Киев тысячу кубанцев, – предложил ган Борислав. – Они и станут основой личной дружины князя Ингера.

– У меня нет денег, чтобы оплатить кубанские мечи, – смущенно сказала Ефанда. – А мой брат вряд ли согласится дать их мне.

– Я предоставлю тебе заем, княгиня, – сказал ган Борислав. – А после князь Ингер потребует свою долю податей и дани, из которой ты со мной и расплатишься.

Олемир с Казимиром переглянулись. Так вот куда метит тмутараканский ган, прямехонько в казначеи великого князя! С другой стороны – а почему бы нет? Человек он в денежных делах сведущий и, надо полагать, сумеет придать двору Ингера нужный блеск. Да и киевским боярам, пребывающим в забвении, будет к кому прислониться, они смогут создать на славянских землях еще один центр силы, далеко не во всем согласный с варяжским.

Конечно, многое на первых порах будет зависеть не столько от юного Ингера, сколько от его матери Ефанды, у которой должно хватить силы духа на то, чтобы заявить о правах сына во всеуслышание. Причем заявить не кому-нибудь, а старшему брату, к слову которого она привыкла прислушиваться с младенчества. Не всякая женщина на такое решится, тем более одинокая. Ефанде потребуется плечо, на которое она может опереться, и будет совсем не худо, если это плечо ей подставит приезжий ган.

Воевода Олемир и боярин Казимир были людьми, слишком опытными в сердечных делах, чтобы не заметить смущения княгини во время прощания с ганом. Конечно, делать далеко идущие выводы было пока преждевременно, но бояре нисколько не сомневались в том, что эта встреча Ефанды с Бориславом будет далеко не последней.

О появлении в окружении князя Ингера расторопного тмутараканца князю Олегу сообщил воевода Рулав. Ухмылка, игравшая на пухлых губах франкского бастарда, очень не понравилась сыну благородной Хирменгарды, о чем он не замедлил сообщить вслух.

На редкость красивое лицо Рулава слегка посмурнело, но он счел своим долгом высказать мысль до конца:

– Не то плохо, князь Олег, что у твоей сестры наконец появился любовник, а то, что этот ган настраивает против тебя Ингера. В этом ему помогают киевские бояре. А потом, откуда у этого собачьего сына столько денег? Он покупает дом и усадьбу Леонидаса за пятьдесят тысяч денариев, а потом широким жестом дарит усадьбу под Вышгородом княгине Ефанде.

– Он подарил ей усадьбу? – удивился чужой щедрости князь Олег. – А я думал, что ган набивается к ней в приблуды.

– Твоему сестричаду Ингеру он сделал еще более щедрый подарок – тысячу кубанцев, которые составили личную гвардию великого князя.

Рулав оказался незаменимым человеком для тайных и не всегда благовидных дел. И это при том что окружающие в подавляющем большинстве своем считали молодого франка легкомысленным человеком. Этот человек мог втереться в доверие к кому угодно, разыгрывая из себя простачка и гуляку. За десять лет, проведенных в славянских землях, сын Людовика Заики сумел не только прижиться здесь, но и овладел многими тайнами, хотя и не без помощи Велесовых волхвов, сразу же приметивших способного человека. Не достигнув и тридцати лет, Рулав, сын Людовика, стал боготуром и ведуном высокого ранга посвящения. Впрочем, его взлет Олега не удивил, ибо матерью Рулава была не просто язычница-славянка, а ведунья Макоши, которую премудрые волхвы подсунули на ложе Людовика с помощью его матери Тинберги. Вот почему Рулав, родившийся в краю, давно принявшем христианскую веру, был закоренелым язычником и на дух не переносил тех, кто отрекался от веры пращуров.

– Он христианин, этот Борислав?

– Нет, – покачал головой Рулав. – Он принес жертвы всем нашим богам, включая Велеса, и щедрыми дарами заслужил доверие волхвов.

– Тогда почему столь достойный человек вызывает у тебя недоверие? – насмешливо спросил Олег.

– Потому что за его спиной стоят такие люди, как воевода Олемир и боярин Казимир.

– Но ведь и эти двое придерживаются славянской веры.

– Что не мешает им поддерживать отношения с христианами, а через них – с ромеями и хазарами. Возможно, тебе будет интересно узнать, что Ратмир, братичад князя Листяны Урса, выдал замуж двух своих дочерей. Одну – за тмутараканского княжича Андриана, а вторую – за угорского князя Арпада. Сватом в обоих случаях выступал ган Кончак, про которого мне доподлинно известно, что он служит каган-беку Вениамину.

– Хочешь сказать, что это именно Вениамин руками Кончака подталкивает Ратмира к княжескому столу Русалании?

– В этом нет никакого сомнения, князь, – кивнул Рулав. – А Кончак, между прочим, не только доводится братаном старому мерину Казимиру, он еще и состоит в довольно близком родстве с великим князем Богданом Радимицким.

– Вряд ли Богдан решится выступить против нас, – пожал плечами Олег. – Тому порукой его дядя кудесник Драгутин и его мать кудесница Милица.

– Все это так, – поморщился Рулав. – Но есть одно обстоятельство, которое вполне способно повлиять на поведение радимицкого князя.

– Что еще за обстоятельство? – удивился Олег.

– Женщина, – развел руками Рулав. – Богдан – человек ревнивый, а его жена Любава, дочь Листяны Урса, склонна к некоторым вольностям, непростительным для обычной женщины, но почти обязательным для Макошиной ведуньи.

– Что-то ты слишком витиевато рассуждаешь, – засмеялся Олег.

– Речь идет о таинствах богини, в которые непосвященному лучше не соваться.

– Но мы-то с тобой посвященные, – нахмурился Олег.

– Мы – да, а князь Богдан – нет. Он не пожелал пройти всех испытаний, положенных боготуру, несмотря на настоятельные советы своей матери кудесницы Милицы. Поэтому в одном из таинств' посвященных бабьей богине, его вынужден был заменить ближайший родович, княжич Вузлев, а ложе богини, о котором тебе, Олег, должно быть известно, заняла княгиня Любава. Теперь тебе понятно, чем недоволен князь Богдан?

На ложе богини, хранящемся в городе Тарусине, Олег действительно побывал. По преданию, оно было похищено из древнего храма, стоящего в далеких землях, и перевезено по воле самой Макоши в более безопасное место. Именно на этом ложе богиня предавалась любви с избранными ею мужами, и уклониться от ее ласк не имел права никто из простых смертных.

Обычно Макошь воплощалась на этом ложе в свою кудесницу, но только в том случае, если та сохраняла способность к деторождению. Но кудеснице Милице было уже далеко за шестьдесят и олицетворением Макоши на радимицких землях стала княгиня Любава. Такое развитие событий было вполне ожидаемым, но оно поставило княгиню в довольно непростое положение из-за непонятного упрямства князя Богдана. Теперь она была женой сразу двух мужчин, причем каждый из них имел на нее равные права.

– И что теперь?

– По моим сведениям, Богдан в ярости. Он собирается отослать княгиню Любаву к отцу.

– Но ведь он сам во всем виноват, – пожал плечами Олег. – Если бы он стал боготуром, то Макошь наверняка выбрала бы его и брачный обряд богини и ее избранника закончился бы ко всеобщему удовлетворению. А теперь его развод с княгиней Любавой будет означать отказ от ряда, заведенного богами, следовательно, и от их правды.

– Об этом я толкую тебе, князь. Конечно, Богдан, скорее всего, возьмется за ум. Возможно, он обретет утешение еще в одном браке, ибо никто не может помешать князю завести и вторую, и третью жену, но не исключено и другое – обиженный князь захочет отомстить, что чревато для него и для нас большими неприятностями.

Олег поморщился. Все-таки любовные игры богов порой бывают весьма обременительны для простых смертных, понуждая их совершать поступки, влекущие за собой печальные последствия. Оставалось надеяться на то, что Богдан, человек далеко не глупый, сумеет совладать со своими страстями и подчинится воле богов, как это делали, делают и будут делать многие и многие достойные мужи.

– Так ты считаешь, что ган Борислав заслан к нам хитроумным Кончаком? – спросил князь.

– У нас есть все основания предположить именно это, – кивнул Рулав. – Я думаю, его следует устранить как можно скорее.

– А если он невиновен?

– И что с того? – пожал плечами Рулав. – С нашей стороны это будет всего лишь разумная предосторожность.

– Устранить гана Борислава мы всегда успеем. Мне не хотелось бы огорчать сестру и ссориться без нужды с Нигером. Я хочу повидаться с этим человеком, прежде чем ты отправишь его в страну Вырай.

– Как тебе будет угодно, князь. Сейчас Ефанда и Борислав находятся в загородной усадьбе.

– Тогда седлай коней.

В Угорском гостей среди ночи не ждали, но и остановить князя Олега, решившего навестить сестру, мечники и челядины не посмели. Князь, сопровождаемый только воеводой Рулавом, легко взбежал на второй ярус терема, ставленного еще великим князем Яромиром, и толкнул дверь в ложницу сестры. Служанки, бросившиеся было наперерез охальнику, испуганно отшатнулись.

На роскошном ложе лежали двое. Рулав вскинул над головой светильник, чтобы князь мог лучше видеть сердечного друга сестры. Испуганная Ефанда приподнялась на ложе и закрыла своим телом тмутараканского гана. Проснувшийся Борислав мягко отодвинул княгиню и сел на ложе. В глазах его не было испуга, а губы и вовсе кривились в усмешке.

– Прости, сестра, дело почти срочное, – спокойно сказал Олег и, обернувшись к Рулаву, приказал: – Выйди.

– Я удивлена, князь, – дрогнувшим от негодования голосом произнесла Ефанда.

– А уж как я удивлен, – засмеялся Олег. – Никак не ожидал увидеть на твоем ложе мужчину.

– А что же в этом странного, князь? – спокойно отозвался Борислав. – Княгиня Ефанда – вдовая женщина, она вправе сама определять, кто мил ее сердцу.

Князь Олег оборвал смех и зло глянул на залетного гана.

– Я считаю, Борислав, что ты в Киеве лишний.

– Ты не прав, Олегаст. Дело не во мне, а в великом князе Ингере. Отрок скоро станет мужчиной, и это не может тебя не беспокоить. Он твой соперник в борьбе за власть.

– И что с того, ган?

– Соблазн уж больно велик, князь. Можно решить все дело одним ударом. Это соблазн не только для тебя, но и для твоих ближников. Но кто бы ни убил Ингера, вина за его смерть все равно падет на тебя.

– Никто из ближников не посмеет выйти из моей воли, – нахмурился князь.

– Значит, это сделают твои враги. Одним ударом они устранят одного киевского князя и опорочат другого.

Олегаст в задумчивости провел рукой по бритому подбородку и скосил глаза на притихшую сестру.

– Выходит, Ефанда, ты веришь ему больше, чем мне?

Княгиня ответила не сразу, но все-таки ответила:

– Ты же знаешь, Олег, что он прав.

– Ну что же, – сказал князь. – Ты взял на себя большую ответственность, ган. И если с Нигером что-нибудь случится, я спрошу именно с тебя.

– Твое право, Олегаст. Я не бог, но сделаю все от меня зависящее, чтобы с головы великого князя не упал ни один волос.

Олег резко развернулся на пятках и покинул ложницу столь же стремительно, как и вошел в нее.

На лестнице он сказал Рулаву, не отстававшему от него ни на шаг:

– Не трогайте его. Во всяком случае, пока.

Глава 5 ВЫБОР

Князь Листяна Урс умер в самый разгар Ярилиных дней, оставив Русаланию без мудрого правителя в нелегкие времена. Большому кругу Русалании, куда входили русы-ротарии, ганы и старейшины славянских и скифских родов, предстояло сделать нелегкий выбор между сыном умершего князя Данбором и его братичадом Ратмиром.

Ратмир был старше, опытнее, но отнюдь не мудрее своего родовича. Многие отмечали его непомерное властолюбие и тщеславие. Данбор, коему уже исполнилось тридцать два года, тоже отличался крутым нравом, унаследованным от отца и деда, но его поддерживали ротарии из Вагрии, с которыми русаланам ссориться не хотелось. Споры на большом кругу предстояли нешуточные, но все-таки многие предводители русов рассчитывали на мирное разрешение всех накопившихся противоречий. А тут еще по Русалании пополз слух, что объявился третий претендент на великий стол, якобы это был внук старшего сына Искара Урса, сгинувшего много лет тому назад в чужих землях.

Ратмир, приехавший в Варуну в сопровождении большой свиты, только плечами пожимал по поводу этого Рулава, взявшегося невесть откуда. Однако, к удивлению многих, Данбор родовича признал и даже появился с ним несколько раз на людях. Если судить по внешнему виду, то Рулав был молодец хоть куда, к тому же сходный ликом и с тем же Данбором, и с Ратмиром. Более того, старые русы, помнившие юного Лихаря, в один голос утверждали, что варяг – вылитый дед, которому смерть, увы, помешала состариться.

Все сомнения по поводу Рулава снял кудесник Драгутин, прибывший в Варуну, чтобы проводить в страну света князя Листяну, тело которого, залитое медом, было вознесено на вершину холма в ожидании огненного погребения. Драгутин и поднес горящий факел к погребальному костру, дабы облегчить душе старого друга переход в вечность. Тризна по ушедшему князю продолжалась девять дней, участие в ней приняли не только русы, ганы и гости из соседних земель, но и простолюдины, населявшие город, настолько разросшийся за последние годы, что среди его теремов и домов терялась крепость, поставленная когда-то на берегу Донца князем Искаром Урсом.

Сам город, привольно раскинувшийся по равнине, не был обнесен даже палисадом. Воинственность жителей служила ему куда лучшей защитой, чем самые высокие и крепкие стены.

Ратмир не скрывал тревоги от близких людей, среди которых не последнее место занимал ган Арпад, приехавший в Варуну вместе с женой, красавицей Зарой, в свите своего тестя. Русаланы поглядывали на угра с видимым интересом, но с расспросами к нему не приставали, блюдя славянское гостеприимство. Конечно, ган Арпад не имел слова в большом русаланском кругу, но его присутствие должно было показать колеблющимся ганам и русам, что Ратмир отнюдь не сирота и что далеко не все в окрестных землях решается волей князя Олега Киевского.

Он опоздал на погребение Листяны, но обещал сказать свое слово в защиту одного из претендентов Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, кого именно поддержит на большом кругу хитроумный франк.

– Откуда взялся этот Рулав? – сердито спросил Ратмир у Голубца, одного из самых горячих своих сторонников.

– Мутный человек, – вздохнул Голубец. – Слышал я от киевских бояр, что этот Рулав много людей загубил по приказу Олега. Кудесник Драгутин ему покровительствует. Да и сам Рулав – далеко не последний из ведунов Волосатого.

– А зачем русам Велесов боготур в князьях? – рассердился невесть на кого Огнеяр.

– Вряд ли Рулав станет вмешиваться в спор за булаву и великий стол, – пояснил Голубец. – А вот в поддержку Данбора он непременно выскажется. Конечно, боготур русам не указ, но в данном случае каждое лыко будет в строку. Я бы на твоем месте, князь Ратмир, повидался с Богданом Радимицким, его слово на большом кругу может быть услышано. Радимичи – наши соседи. Многие наши старейшины и простолюдины связаны с ними кровным родством. Да и сам Искар Урс, первый князь Русалании, тоже вышел из радимицкой земли.

– Так ведь Богдан женат на родной сестре Данбора, – удивился столь нелепому совету Ратмир.

– Иная женка так способна досадить мужу, что он готов восстать не только на ее родовичей, но и на богов.

Князь Богдан встретил гостей так, словно ждал их появления целую вечность. Ратмиру не понравились лихорадочный блеск его глаз и излишняя порывистость в движениях. Богдан был явно чем-то взволнован и не сумел скрыть своего состояния от гостей. Тем не менее он выслушал все приветствия, положенные по ряду, поднес заздравную чашу и взмахом руки пригласил к столу.

– Наслышан я и о Рулаве, и о князе Олеге, – раздраженно бросил Богдан. – Хитрые франки и варяги прибирают к рукам наши земли, а мы только руками разводим да киваем. Прежде я платил дань хазарам и спал спокойно. Сегодня мне предлагают платить дань Киеву и не платить Итилю, а завтра вообще со стола сгонят. И тебе, Ратмир, не быть князем Русалании, ибо этого не хочет франк Олег.

– Это мы еще посмотрим, – побурел от гнева Ратмир.

– Не смотреть надо, князь, а действовать, – в свою очередь рассердился Богдан. – Иначе Олег нашими головами вымостит себе дорогу к Итилю и станет полновластным хозяином славянских земель. Недаром же разумные люди с самого начала говорили, что варяжский дракон ничем не лучше дракона хазарского, а многие ведь сомневались. Не скрою, я тоже был в их числе. Но теперь пелена спала с моих глаз, и я очень надеюсь на то, что скоро она спадет и с ваших.

– Ты правильно надеешься, князь, – негромко произнес Ратмир и оглянулся на двери.

– Можешь говорить без опаски, – усмехнулся Богдан в усы, слипшиеся от медовой браги. – Этот терем принадлежит радимицкому купчине, вернее его нет человека.

– Будем надеяться, – пожал плечами Ратмир и продолжил уже в полный голос: – Князь Тмутаракани Биллуг считает, что пришла пора подумать о воссоздании Аланского царства, где в едином союзе могли бы объединиться Приазовье, Русалания, Радимицкая и Вятская земли. Возможно к нам присоединятся и угры. Я уже разговаривал об этом и со своим зятем Арпадом, и с его старшим братом ганом Курсаном. Каждый будет князем на своей земле, но в случае опасности мы будем выступать единым целым. Убьем мы драконов или нет, но сожрать себя точно не позволим.

– Разумно, – кивнул головой Богдан. – Но боюсь, что мы опоздали с заключением союза. Вы слышали, что князь Олег уже прибыл в Варуну во главе варяжских ротариев. Их пять тысяч человек. По обычаям русов, все они имеют право голоса на большом кругу. Боюсь, что голоса твоих сторонников, Ратмир, просто утонут в варяжском реве. Кудесники всех славянских богов тоже выскажутся в пользу Данбора. Сын покойного князя Листяны будет вознесен на великий стол сторонниками Олега Вещего, они и будут распоряжаться всем в Русалании.

– А что ты предлагаешь, князь Богдан? – растерянно спросил Голубец.

– На силу надо отвечать силой, иного языка эти люди не понимают, – почти спокойно произнес Богдан. – Надо на словах принять давно предопределенное решение большого круга и готовиться к драке. А повод начать ее всегда найдется.

– Ты предлагаешь развязать междоусобицу на наших землях? – нахмурился Ратмир.

– Ее развязываем не мы, а те, кто, не считаясь ни с обычаями, ни со славянской правдой, навязывает нам свою волю, – горячо возразил Богдан. – разве вы топчете чужую землю, разве вы сажаете своих князей на варяжские столы?

– Князь Богдан прав, – поддержал радимича Огнеяр. – С незапамятных времен русы являются хозяевами этой земли, наши права не оспаривали даже рахдониты, а теперь люди, которых мы почитали как своих братьев, рушат заведенный богами и щурами ряд и предлагают нам смириться с их своеволием. Воля ваша, но я с такими порядками не согласен. На протяжении многих сотен лет мои предки служили только Световиду, Перуну и отцу их Роду, так с какой же стати я должен плясать под дудку чужака, кем бы он там ни был рожден?!

– Хорошо сказал, – горячо воскликнул Богдан. – Никто не вправе рушить ряд, установленный богами, даже их кудесники и волхвы. Правда на нашей стороне, значит, и боги тоже. Давайте же поклянемся в том, что никогда не бросим друг друга ни в беде, ни в счастье. Ваше здоровье.

Боготур Лихарь увидел красавицу Зару в тереме князя Данбора. Жена гана Арпада пришла засвидетельствовать свое почтение тетке Любаве и была слегка смущена тем, что княгиня проводит свой досуг в обществе мужчин. Впрочем, Лихарь смущения ганши не заметил, он вообще ничего в этот момент не видел кроме, сияния зеленых глаз в ореоле русых волос.

Княгиня Любава о чем-то спросила молодого боготура, но тот ответил невпопад, причем настолько, что все присутствующие рассмеялись. Не смеялась только ганша Зара, которая была взволнована нечаянной встречей и не расслышала не только вопрос Любавы, но и ответ Лихаря.

Заметив смущение гостьи, княгиня поспешила ей на помощь и представила всех мужчин, находящихся в комнате. Зара запомнила только одно имя «Лихарь» и поспешно села в кресло, предложенное хозяйкой. Разговор, кажется, шел о пустяках. Рослый мужчина с синими насмешливыми глазами рассказывал Любаве какую-то забавную историю, а та в ответ улыбалась, показывая присутствующим белые, как жемчуг, зубы. Княгине было уже за тридцать, но природной красоты она не утратила, а простая рубаха, выше талии перехваченная поясом, расшитым золотой нитью, подчеркивала достоинства ее безупречной фигуры.

Боготур Лихарь наконец пришел в себя и даже присел на сундук неподалеку от ганши. Однако его попытки включиться в оживленный разговор оказались не слишком удачными, о чем и сказал ему откровенно воевода Рулав, который блистал остроумием, пересказывая княгине забавные и не всегда приличные истории из жизни франкских королей и особенно королев.

Слушая чужака, Зара то и дело розовела щеками, но уйти не было повода. Кроме того, она боялась обидеть княгиню Любаву, которую вольные речи Рулава ничуть не смущали, а всего лишь забавляли, иногда просто до слез. Такое поведение тетки заставило Зару вспомнить слухи, ходившие по Русалании, о неладах между княгиней Любавой и князем Богданом. Его в комнате не было, зато здесь присутствовал человек, имя которого очень часто упоминалось рядом с именем княгини. Княжич Вузлев, сын Яромира, на редкость красивый мужчина, стоял за спиной Любавы и весело смеялся шуткам легкомысленного франка.

– Я слышал, ганша, много интересного о племени угров, – неожиданно обратился к Заре воевода Рулав. – Но, вероятно, в этих рассказах не все правда.

– Что ты имеешь в виду, воевода? – насторожилась ганша.

– В частности, то, что угры пьют кобылье молоко и хмелеют от него больше, чем от меда.

– Кобылье молоко пьют не только угры, но и печенеги, и кочевые тюрки, – блеснул знаниями боготур Лихарь. – Что же тут удивительного?

– Ты тоже так считаешь, благородная ганша? – склонился перед Зарой в поклоне Рулав.

– Я пила кобылье молоко и нахожу его приятным на вкус.

– Выходит, я прав, когда утверждаю, что только хмельной напиток способен сделать мужчину резвым жеребцом, а женщину – норовистой кобылой!

– Ты переходишь границы, Рулав, – покачала головой Любава. – Не надо смущать мою гостью.

– Прошу прощения у ганши, но я всегда полагал, что кочевая жизнь избавляет женщину от многих предрассудков и помогает ей более трезво смотреть на мир. Ведь ты живешь в шатре, благородная Зара?

– Я живу в тереме мужа, который он построил в крепости Лука, – нахмурилась Зара. – И смею тебя уверить, что мой супруг, ган Арпад, никогда не позволяет себе грубости в отношении чужих жен.

– Я уже попросил у тебя прощения, ганша, – покаянно развел руками Рулав. – Ты совершенно напрасно обиделась на мои вопросы. Я ведь чужак в ваших краях и пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы пополнить свои знания об окрестных племенах. А много ли угров сейчас живет в крепости Лука?

– Около тысячи человек. А в окрестностях и то го больше.

Боготур Лихарь вызвался проводить ганщу, и хотя путь им предстоял недалекий, со второго яруса княжьего терема до крыльца, они все-таки успели обменяться взглядами и переброситься несколькими словами. Эти слова были пустыми и ничего не значащими, но сердце Зары отчего-то забилось чаще. Лихарь попытался удержать ее руку в своих ладонях, но подошедший мечник довольно грубо отодвинул боготура в сторону. Вспыхнувшая ссора едва не закончилась кровопролитием, но вмешательство ганши утихомирило страсти. Лихарь обуздал свой гнев и даже улыбнулся на прощание Заре, которая направилась к воротам в сопровождении мечников своего отца.

От челядинов боготур узнал, что князь Ратмир остановился в доме, расположенном здесь же, в крепости, неподалеку от княжьего терема. Лихарь не поленился и отыскал этот дом, довольно вместительный, к слову сказать, где нашлось место не только для князя и его свиты, но и для ближних мечников.

К сожалению, ганшу боготур так и не увидел, зато в поле его зрения вновь появился мечник, с которым он уже успел поцапаться на княжьем дворе.

– Тебе, кажется, неймется, боярин?

– Ты на кого хвост поднимаешь, собачий сын! – вскипел Лихарь, хватаясь за рукоять меча.

– Плещей, охолонись, – прозвучал от ворот дома строгий голос, и мечник нехотя отступил, ворча себе что-то под нос.

– Еще раз встанешь мне поперек дороги – убью, – бросил ему в спину Лихарь.

Трудно сказать, чем бы завершилась эта ссора» если бы подоспевшие мечники Ратмира не увлекли разъяренного Плещея во двор. Ворота усадьбы закрылись наглухо, отделив боготура от женщины, которая, похоже, навечно запала в его сердце.

Наверное, боготур и дальше стоял бы у запертых ворот, если бы не проходивший мимо воевода Рулав.

– Я так и знал, что ты здесь, – засмеялся он, хлопнув друга по плечу. – Присушила добра молодца княжья дочка.

– Украду, – процедил сквозь зубы Лихарь.

– Ого, – нахмурился франк. – Ты только не забудь, что она не красна девица, а мужняя жена.

– И что с того?

– Князь Данбор не простит тебе бесчинства в отношении гостя, боготур. Потерпи, пока твоя зазноба покинет Варуну, иначе ты нам всю игру поломаешь на большом кругу.

Князь Олег остановился вне стен крепости. Он то ли не доверял Данбору, то ли не хотел стеснять его своим присутствием. Киевский князь прибыл в Русаланию со столь большой свитой, что у многих варунцев возникло сомнение – уж не войной ли на них идет хитрый франк? Впрочем, ротарии, сопровождающие князя, вели себя мирно, обид местным жителям не чинили, а потому и возникшее было подозрение угасло само собой.

Дом, выбранный князем для проживания, был далеко не лучшим в Варуне, но Вещий Олег, судя по всему, за роскошью не гнался. Зато этот дом окружала высокая ограда, перебраться через которую было не так-то просто. Покой князя берегли мечники личной дружины, сплошь состоящей из франков, преданных сеньору Олегасту душой и телом.

Воевода Рулав в этом ближнем кругу был своим. Никто не остановил его ни во дворе, ни в доме, даже телохранители, стоящие у личных покоев князя Олега, расступились без споров, давая проход первому ближнику.

– Есть новости? – оторвал глаза князь от листа бумаги, лежащего на столе.

Бумага в славянских землях была еще большей редкостью, чем во франкских, и потому Рулава она заинтересовала.

Олег заметил этот интерес и бросил небрежно:

– Молодой император Византии Лев, сын Василия, ищет с нами союза.

– А я слышал, что он сын не Василия, а Михаила, но этот вопрос, конечно, лучше задать его матери Евдокии.

– Это ты к чему? – нахмурился князь.

– К тому, что любовным страстям подвержены как великие мира сего, так и малые, – засмеялся Рулав. – Боготур Лихарь страстно влюбился в красавицу Зару, дочь князя Ратмира и жену гана Арпада.

– Что еще?

– Князь Богдан Радимицкий заключил союз с Ратмиром и частью предводителей русов, вставших на сторону братичада покойного Листяны.

– Этого следовало ожидать, – задумчиво проговорил Олег.

– Быть может, следовало осадить княжича Вузлева? – вопросительно глянул на князя Рулав. – Глядишь, Богдан и успокоился бы.

– Нет, – резко ответил Олег. – Такой союзник, как этот князь, мне не нужен.

– Понимаю, – кивнул головой Рулав. – А грядущая усобица тебя не пугает?

– К усобицам славянам не привыкать, а эта может снять все вопросы в случае нашей победы.

– Я обещал Лихарю помочь с ганшей.

– Раз обещал, то помоги, – строго глянул на ближника князь. – Не может же воевода бросать слово на ветер.

Рулав усмехнулся, но промолчал. Спорить с Олегом было бесполезно, похоже, князь уже решил, в чем его выгода, и теперь последовательно идет к поставленной цели. В сущности, ему все едино, кого выберут на большом кругу, Ратмира или Данбора, ибо киевскому князю мешают оба. Русаланы слишком сильны, чтобы смириться с всевластием пришлых варягов, однако слишком слабы, чтобы в одиночку противостоять хазарам. И пока здесь, в Варуне, будет сидеть сильный князь, независимый от Киева, все прочие славянские племена, включая радимичей и вятичей, будут посматривать в его сторону и в случае крайней нужды обращаться к нему за поддержкой. Князю Олегу для войны с каганатом нужны донские русы, но ему не нужны их предводители, а тем более князья.

– А этому Льву можно верить? – кивнул на письмо Рулав.

– Разумеется, нет, – усмехнулся Олег. – Ромеи – хитрое племя, данное слово они держат только тогда, когда ты целишь мечом в их горло. Пока что у нас руки коротки, чтобы дотянуться до Царь-града.

– Но ведь князь Аскольд едва не взял Константинополь.

– А если бы и взял, то что с того? Сделал бы город столицей киевского княжества? Разорил бы дотла? Мне не нужен разоренный Царьград, Рулав. Мне не нужна воинская добыча. Раз хапнул добра, а потом спустил все за горсть серебра. Мне нужна корова, которая будет доиться по меньшей мере целое столетие. Я хочу торговать с ромеями, а не воевать. И вовсе не потому, что я такой добрый, а потому, что торговать выгоднее. Но это возможно только в том случае, если силы сторон равны, в противном случае одна из них поглотит другую. Пока мы слабее ромеев, но так будет не всегда.

– Мне не нравится их вера, – почти с вызовом глянул на князя Рулав.

Однако князь Олег уклонился от спора, пожав плечами в ответ. Судя по всему, для него этот вопрос в данный момент не был важен, и воеводе Рулаву пришлось с этим смириться, отложив разговор о вере до лучших времен.

Большой круг, которого многие ожидали с большой опаской, прошел почти без споров. Похоже, сторонники Ратмира заранее смирились с поражением и холодно промолчали в ответ на дружное «люб!», прозвучавшее в сторону Данбора. Новый великий князь Русалании отвесил поклон племенному собранию и на виду у кудесников главных славянских богов принес торжественную клятву судить по правде, заповедованной небом. Она была подтверждена жертвою в сотню быков, мяса которых хватило для того, чтобы накормить не только русов, военачальников и ганов, но и простых варунских обывателей, которые громкими криками одобрили выбор, сделанный большим кругом.

Первым Варуну покинул князь Олег Киевский, тепло распрощавшийся с Данбором. Новый великий князь, похоже, ожидал от союзника какого-нибудь подвоха, но хитрый франк не выставил русаланам никаких требований и всего лишь выразил пожелание, что договор, заключенный киевлянами с Листяной Урсом, будет соблюдаться и его законным преемником. Данбор, приятно удивленный поведением грозного гостя, заверил Олега в том, что клятва, данная отцом, для сына свята.

– Князь Данбор, до меня дошли вести, что Ратмир привечает угров, селя их на русаланских землях и даже пуская в крепости, – тихо сказал напоследок князь Олег. – Это может обернуться большой бедой и для вас, и для нас. Угры – сильное и воинственное племя. Печенегов они уже согнали с их земель, а теперь, чего доброго, возьмутся за славян и скифов.

– Я поговорю с ним, – нахмурился русаланский князь. – В гостеприимстве тоже надо знать меру.

– Да помогут тебе в делах славянские боги, Данбор, – пожелал союзнику киевский князь, садясь в седло.

– И тебе того же, Олег. Да пребудут мир и спокойствие на наших землях.

Данбор сдержал слово, данное киевскому князю, и вечером того же дня пригласил братана Ратмира для серьезного разговора. Беседовали они с глазу на глаз, на трезвую голову и, возможно, поэтому не сразу пришли к взаимопониманию. Конечно, Ратмир был огорчен решением большого русаланского круга и даже не пытался это скрыть. Данбор его понимал и не осуждал за сухость и сдержанность в общении. Все-таки Ратмир нашел в себе силы, чтобы на глазах многих людей поздравить Данбора с избранием, тем самым подтвердив, что и для него решение круга свято.

– Я тебя не понимаю, великий князь, – обиделся на слова братана Ратмир. – Прикажешь гнать со двора мужа своей дочери и его родовичей? Так ведь угры ничего худого нам не сделали, и до сих пор все вопросы мы решаем миром. А коли мы начнем их гнать, так они пойдут на службу бекам. Кому от этого будет выгода, уж не князю ли Олегу?

– А при чем здесь киевский князь? – слегка смутился Данбор.

– Ему выгодна война русаланов с уграми. Пока мы будем истреблять друг друга, он приберет к рукам наши земли. Своим умом надо жить, Данбор, а то получится как с князем Богданом Радимицким.

– А что такое случилось с Богданом? – удивился князь.

– Так ведь дань с него требует Олег. Не плати-де Итилю, а плати Киеву.

– Но ведь он требует дань для общеславянского дела, – нахмурился Данбор. – Зачем нам беки и их хазары, коли ныне мы способны сами защитить свои земли?

– Ты что, тоже собрался ему дань платить? – насмешливо спросил Ратмир.

– С какой стати? – удивился Данбор. – Русы служат богу, а не беку.

– Хоть в этом мы с тобой согласны, – усмехнулся в пшеничные усы Ратмир. – А в отношении угров ты не прав, братан. Люди они в наших краях пришлые, надо же им к кому-то прислониться. А гану Арпаду я верю как самому себе.

– Ты в своих дочерях волен, Ратмир, – строго сказал Данбор. – Но крепостью ты рисковать не вправе. Она – ключ к нашим землям. Гостей принимай, но за стенами не сели. Иначе властью, данной мне славянскими богами и большим кругом, я буду вынужден согнать тебя с насиженного места.

– Спасибо тебе, братан, на добром слове, – склонил седеющую голову Ратмир.

– Зря ты обиделся, – вздохнул Данбор. – Ведь мной движет не пустая блажь, а разумная осторожность. Арпад – не единственный ган среди угров, и мы оба не знаем, какие мысли бродят в головах остальных.

– Ладно, князь, – не стал спорить далее Ратмир. – Возможно, ты прав в своих опасениях. Во всяком случае, в моем слове ты можешь не сомневаться. Обида обидой, но в наших с тобой жилах течет кровь Урсов, и мы оба в ответе за эту землю.

Глава 6 НАБЕГ

Ратмир покинул Варуну утром следующего дня, тепло распрощавшись с князем Богданом Радимицким. Богдан тоже седлал коней, ибо делать ему в Варуне было нечего, а кланяться на прощание новому русаланскому князю он не собирался. Радимицкий владетель сам предсказал избрание Данбора великим князем задолго до того, как оно состоялось, но все-таки решением большого круга был огорчен едва ли не больше Ратмира.

– Помяни мое слово, – сказал он на прощание своему союзнику. – В покое нас Олег не оставит. Если ядом не изведет, так стрелой достанет.

– Не такие уж мы беззащитные, – неуверенно возразил Ратмир.

– Я очень на это надеюсь, а потому буду ждать от тебя гонца и выступлю по первому твоему слову.

На этом они и расстались, не очень довольные ДРУГ другом. По мнению Ратмира, князь Богдан слишком уж торопился. Прежде чем бросаться в омут усобицы, следовало все хорошенько обдумать. А если действовать с наскока да в горячке, то легко можно голову потерять.

Огнеяр охотно поддакивал колеблющемуся Ратмиру. Путь от Варуны до Луки долог, времени хватало и на раздумья, и на разговоры. Степь, зеленеющая под горячими ласками Даджбога, раскинувшаяся на многие версты, вносила умиротворение в умы, разгоряченные неудачей.

Ган Арпад то и дело оглядывался на повозку, где пряталась от зноя, почти уже летнего, его жена, а потому, случалось, отвечал невпопад на вопросы тестя. Ратмира удивило поведение зятя. Не первый же год они с Зарой женаты, их дочери пошел четвертый годок, глазом моргнуть не успеешь, как выйдет в невесты, а этот крутится в седле, словно впервые женку увидел.

– Ты-то что по этому поводу думаешь, ган? – раздраженно спросил Ратмир.

– Стрелой надо сбить этого собачьего сына.

– Какого собачьего сына? – растерянно переспросил Огнеяр.

– Того, который следует за нами едва не от самой Варуны. – Арпад приподнялся на стременах и ткнул пальцем в полосу, где голубое небо сходилось с землей, покрытой зеленым ковром. – Вот он.

– Печенег, что ли? – прищурился Ратмир, стараясь разглядеть лихого наездника.

– Или хазар, если судить по бараньей шапке, – поправил его Огнеяр.

– Может, он по своим делам едет? – предположил Ратмир.

– А что тогда ему мешает пристать к нам? – задал резонный вопрос Арпад. – Третий день он уже за нами наблюдает.

Ратмир оглянулся назад. Две сотни русов, полсотни мечников из его личной дружины и столько же угров гана Арпада спокойно пылили по степи на сытых конях. Впереди всадников катились повозки, четыре из которых были нагружены припасами, а в пятой находилась Зара со служанками. При таком количестве вооруженных и ко всему привыкших людей бояться нападения шайки печенегов было бы глупо.

– Тогда почему он за нами едет? – не унимался упрямый Арпад.

– Пошли за ним своих телохранителей, – предложил гану Огнеяр. – Ваши кони резвее наших.

Однако наездник исчез с глаз заинтересованных наблюдателей раньше, чем угры успели сдвинуться с места. Ратмир беспечно махнул рукой – да и бес с ним. Не хватало еще, чтобы русы боялись бродячих печенегов.

На ночной привал Ратмир приказал остановиться у березового колка. Под его сенью мечники поставили небольшой шатер для ганши и ее служанок. Все остальные разместились вокруг костров, благо сухих веток в колке было с избытком. Коней расседлали, но ган Арпад настоял, чтобы дозорных ныне выставили вдвое больше, чем обычно. Спутники удивились такой осторожности отважного угра, но спорить с ним не стали. Что ни говори, а поведение этого то ли хазара, то ли печенега было действительно странным.

Зара, утомленная путешествием, ушла в шатер, ган Арпад остался у костра. Похлебка из баранины удалась на славу, Ратмир ел да нахваливал, время от времени подливая сотрапезникам в кубки красное колхидское вино. Ночь уже вступила в свои права, жара спала, ветерок, подувший с Дона, отогнал надоедливых мошек. Словом, ничто не мешало предаться отдохновению после трудного дня. Никак не мог успокоиться только ган Арпад, который то и дело вскакивал на ноги, отходил от костра и вслушивался в ночь.

– Да что с тобой сегодня, ган? – не выдержал Ратмир.

– Твой мечник Плещей сказал мне, что ближник Данбора положил глаз на мою жену, – хмуро пробурчал Арпад, вновь присаживаясь к огню.

– И что с того? – удивился Ратмир. – Смотреть на чужих жен ни вашим, ни нашим обычаем не возбраняется.

– Мне показалась, что Зара не осталась равнодушной к его ухаживаниям.

Ратмир засмеялся.

– Полноте, ган. Зара все эти дни была у нас на виду и отлучалась только единожды, когда навещала свою родственницу княгиню Любаву.

– Вот там она и познакомилась с этим странным боярином, – упрямо стоял на своем Арпад. – Мне Плещей сказал, что жена Богдана – колдунья, навести порчу на женку ей ничего не стоит.

– Княгиня Любава – Макошина ведунья высокого ранга посвящения, – наставительно заметил Огнеяр. – Напускать порчу она не будет.

– На собственного мужа ведь напустила, – возразил Арпад.

– Да с чего ты взял? – рассердился Ратмир.

– Все говорят, что Богдан Радимицкий сам не свой. А колдунья Любава присушила княжича Вузлева и живет с ним, как с собственным мужем.

Осведомленность Арпада Ратмира удивила и даже рассмешила. Похоже, ган в Варуне только тем и занимался, что собирал радимицкие сплетни. Нет слов, дочь покойного князя Листяны – женщина с норовом, но ничего колдовского Ратмир прежде за ней не примечал. Да и не станет Макошина ведунья заниматься чародейством просто так, забавы ради.

– А если не для забавы? – задал вдруг неожиданный вопрос Огнеяр.

– Это ты к чему клонишь? – нахмурился Ратмир. – Ты что забыл, кем приходится Богдану Милава, кудесница Макоши?

– Ничего я не забыл. Но Богдан вышел из воли матери, когда не пожелал стать Велесовым боготуром. За это своевольство волхвы с ним посчитались.

– А моя Зара здесь при чем? – насторожился Ратмир.

– Сам же сказал, что Данбор недоволен твоим сближением с уграми. Вот он и решил с помощью ближнего боярина рассорить тебя с ганом Арпадом.

Ратмир даже задохнулся от негодования. Ты посмотри, что делается! Все, конечно, бывает между братанами, особенно когда идет спор о власти, случается, что и до крови дело доходит. Но соблазнять замужнюю женку, чтобы досадить родовичу, – это уже верх бесстыдства.

– Мешаешь ты Данбору, Ратмир, – вздохнул Огнеяр. – Как ни крути, а ты в нынешнем раскладе лишний. Мало того что ты старший в роду, так еще и многими уважаем. С уграми и тмутараканцами породнился. Хоть ты и не великий князь, но твое слово по всей Русалании слышно.

Пораскинув умом, Ратмир вынужден был согласиться с Огнеяром. У Данбора, пожалуй, нет другого выхода, кроме как рассорить братана с его союзниками. Потому и завел он разговор об уграх, грозился даже из крепости Луки прогнать. А ведь в эту крепость еще князь Искар своего сына Всеслава сажал, а к Ратмиру она перешла уже по наследству от отца. Вот тебе и родович. А Ратмир все сомневается, возвышать свой голос против хитроумного братана или нет. Пока он будет так размышлять да мучиться сомнениями, Данбор решит все по-своему.

Крик служанки, донесшийся из шатра, заставил Ратмира вздрогнуть. Ган Арпад встревоженной птицей метнулся от костра. Мечники, русы и угры, вскочившие с земли, загомонили по всему стану. Переполох поднялся изрядный, хотя никто пока не знал, чем он вызван.

– Что случилось? – спросил Ратмир у гана Арпада, выскочившего из шатра с перекошенным лицом.

– Зару похитили, – крикнул тот и бросился к своему коню, мирно щипавшему сочную зеленую траву.

Коней заседлали в один миг. Ратмир лично возглавил погоню. Три сотни всадников метались под звездами по ровной, как стол, степи, но следов похитителей не обнаружили.

– Может, они водой ушли? – предположил Огнеяр, но, увы, запоздал с обнародованием этой своей догадки.

Угры, посланные в погоню по берегу реки, к рассвету возвратились ни с чем. Похитители словно растворились в ночи. Ган Арпад почернел от горя и гнева, душившего его. Ратмир выглядел не лучше. Служанки, допрошенные ганом с помощью плети, ничего путного так и не сказали, а только вопили дурными голосами. Судя по всему, они просто уснули, утомленные дорогой. Спала, видимо, и ганша Зара, что позволило похитителям незаметно вынести ее из шатра. Уходили они, скорее всего, колком, хоронясь за деревьями, а у берега их ждала ладья.

– Но ведь наши люди осмотрели реку на много верст вперед, – не поверил Арпад.

– Видимо, они уже успели к тому времени высадиться на берег и уйти в степь, – вздохнул Огнеяр.

Предполагать, конечно, можно было что угодно, но с уверенностью сказать – только одно. Люди похитившие ганшу Зару, нанесли страшное оскорбление ее мужу Арпаду и ее отцу Ратмиру. Такое в славянских землях не прощается никому. Даже близким родовичам.

– Плещея ко мне! – крикнул громовым голосом Ратмир.

Мечник предстал перед ним через мгновение, словно ждал этого зова. Зол он был не меньше Ратмира и Арпада, а потому и не удержался от ругательства. Но Ратмир не стал с него за это взыскивать, поскольку понимал, что дружинники оскорблены и обижены не меньше своих вождей.

– Как звали того боярина? – спросил Ратмир.

– Кто же его знает, – расстроенно вздохнул Плещей. – Рослый, с русыми кудрями, зеленоглазый. Все сучил вокруг ганши красными сапожками. Весь в парче, злате и серебре. Меч у него фряжский, в богатых ножнах не наглей работы. Иные великие князья так не ходят.

– Выходит, он из варягов?

– Нет, – покачал головой Плещей. – По выговору он либо радимич, либо русалан. Но не варяг он, это точно. Я варягов от наших за версту отличу. Да и в тереме князя Данбора он почитался своим. Нас мечники Данбора и впустили не сразу и выпустили с лаем, а этот в их сторону только рукой махнул. Потом он проводил нас до самого дома. Я было с ним и там сцепился, но Черкас меня отозвал. Негоже, мол, собачиться с ближниками Данбора.

– А ты, Черкас, что скажешь? – обернулся Ратмир к десятнику.

– А что говорить, – пожал тот плечами. – Видел я этого боярина среди ближников Данбора. Если бы он к нам в усадьбу полез, так мы бы его осадили. А он посреди улицы стоял да на наши ворота зыркал, и ничего более.

Спрашивать с десятника и мечника было не за что. Если они и виноваты в том, что проспали ганшу Зару, так не более других. В первую голову Ратмиру и Арпаду следовало спросить с себя. Ведь видели же они этого человека, а вот не хватило ума выяснить, что он за птица. Арпад в горячке хотел уже было поворачивать коней, чтобы предъявить счет Данбору, но Ратмир с Огнеяром его придержали. Если все это делалось с ведома, а то и по наущению великого князя Русалании, то угры до Варуны не доскачут. Налетит на них из-за холма ватажка да порубает мечами. Пойди потом докажи, что этот разбой они учинили по приказу Данбора.

– Спросим мы с Данбора за Зару, ган, но не раньше чем подойдем к стенам Варуны с большим войском. Иначе наши жалобы покажутся им комариным писком, – твердо сказал Ратмир.

– Это правильно, – поддержал старого друга Огнеяр. – Можешь рассчитывать на мою поддержку, Ратмир. Похитив ганшу Зару, Данбор оскорбил не только угров, но и русов. Он оскорбил славянских богов, ибо по заведенному ими ряду никто не вправе посягать на мужних жен – ни князь, ни боярин, ни мечник, ни простолюдин.

Поддержка Огнеяра в предстоящей нешуточной усобице могла быть весомой. Именно Огнеяр начальствовал в крепости Бусара, и его переход на сторону Ратмира открывал врагам князя Данбора практически беспрепятственный путь на Варуну. Для Ратмира слово Огнеяра оказалось решающим. Еще вчера вечером его мучили сомнения, но похищение дочери отрезало ему все иные пути, кроме самого главного, по которому он теперь и направит уверенной рукой своего разгорячившегося коня. А Данбору, столь опрометчиво оскорбившему сородича, еще не раз предстоит раскаяться в содеянном.

– Плещей, – вновь окликнул мечника Ратмир. – Поскачешь в Славутич к князю Богдану и передашь ему, что я выступаю через тридцать дней. Запомни, ровно через тридцать. К этому времени он должен подойти к границе Русалании. Возьми с собой десяток мечников. В ссоры ни с кем не ввязывайся, в Варуну не сворачивай.

– Я понял, – кивнул головой Плещей. – Все сделаю, как ты сказал.

В Луке их поджидал ган Кончак. Скиф появился как раз вовремя, словно заранее знал, чем обернется для Ратмира поездка в Варуну. В чем Кончаку нельзя было отказать, так это в уме и осведомленности во всем, что происходило в славянских землях. Но даже скифский ган был потрясен несчастьем, приключившимся с ганшей Зарой.

– Да быть того не может, – ахнул он, выслушав Ратмира.

– Вот тебе и не может, – раздраженно выдохнул Ратмир, опускаясь на лавку в родном тереме.

Все здесь вроде бы было как всегда, но он отлично понимал, что многое в его жизни переменилось. Даже родной терем, обжитый еще отцом Всеславом, не внес успокоения в его растревоженную душу.

– Что ты собираешься делать? – спросил Кончак.

– А что бы ты сделал на твоем месте?

– Отомстил бы, – пожал плечами ган. – Так у нас не только с родовичами не поступают, но и с чужими людьми.

– То-то и оно, – хмыкнул Ратмир. – Тогда о чем ты спрашиваешь?

– Назови день выступления.

– Через тридцать дней мы должны подойти к Варуне, там нас будет поджидать князь Богдан. Сколько людей ты сможешь выставить, ган Кончак?

– Я – не больше сотни, – вздохнул скиф. – Но князь Биллуг – пять тысяч. А ты не слишком торопишься, князь Ратмир? Ганы Арпад и Курсан не успеют поднять своих угров.

– Успеют, – твердо сказал Ратмир. – Если мы затянем с выступлением, то Данбор подготовится к встрече. Мы должны ударить внезапно, так, чтобы наше появление у стен Варуны стало для всех неожиданностью.

Ратмир был опытным воеводой, не раз водившим русов в самые отчаянные походы. Главным его союзником в чужих землях всегда была внезапность. Но сейчас ему предстояло воевать на своей земле, а это куда труднее. Далеко не все военачальники, сочувствующие Ратмиру, согласятся поддержать его в усобице, не говоря уже о простых русах. Все-таки вина Данбора не доказана, а потому никто не вправе чинить с него спрос. Это понимал ган Кончак, это понимал и Ратмир. Если великий князь Русалании почует неладное, то он обязательно созовет круг, который почти наверняка объявит Ратмира изменником, и тогда все рухнет, еще не начавшись. Вот почему так торопился Ратмир, вот почему он рассчитывал в своих устремлениях не столько на донских русов, сколько на тмутараканцев и угров.

– Сколько людей обещал привести ган Арпад? – спросил Кончак.

– Десять тысяч по меньшей мере.

– Помнится, он говорил о пятидесяти тысячах.

– Всех за такое короткое время не поднять, – покачал головой Ратмир. – Думаю, нам и десяти тысяч угров хватит с избытком. Пять тысяч мечников и русов соберем мы с Огнеяром. Двадцати тысяч конников нам хватит.

– А сколько мечников тебе обещал князь Богдан?

– Десять тысяч. Но если он приведет хотя бы половину, то и этими силами мы сомнем Данбора. Вряд ли он успеет собрать десять тысяч.

– Ты забываешь, что у него за плечами крепость Варуна, где он может запереться в случае неудачи.

– И тем самым бросить на произвол угров простых горожан и селян? – насмешливо спросил Ратмир. – Уграм нанесено оскорбление, и они вправе за него отомстить всем, кто подвернется под руку. Данбору не простят, если он будет отсиживаться в крепости в то время, когда кочевники разоряют русаланские города и веси.

– А тебе простят, князь Ратмир? – прищурился Кончак.

– Я остановлю погромы и тем самым заслужу расположение простолюдинов.

Ган Кончак далеко не был уверен в том, что расходившихся угров удастся так просто остановить, но спорить с Ратмиром не стал. Ни одна междоусобица не обходится без кровопролития и грабежей, и беды простолюдинов не должны беспокоить человека, нацелившегося на лакомый кусок. А Кончаку и его покровителям в сущности неважно, кому этот кусок достанется. Куда важнее ослабить, разорить Русаланию накануне неизбежного столкновения между варягами и рахдонитами.

Оскорбленный ган Арпад действовал быстро. Не прошло и десяти дней, как угры начали стягиваться к крепости Лука в больших количествах. Ган Кончак тоже не ударил в грязь лицом и привел пять тысяч конных тмутараканцев точно к оговоренному сроку. Предводители мятежа не могли, конечно, с уверенностью сказать, имел ли Данбор своих соглядатаев в крепостях Лука и Бусара, но разъезды обязательно должны были донести ему о появлении кочевников на землях русалан. А уж выводы он мог сделать и сам, особенно если действительно был причастен к похищению ганши.

Кончак, кстати говоря, в этом сильно сомневался. Уж слишком легкомысленным был бы этот шаг для умного Данбора. Что-то здесь было не так. Возможно, виною всему была глупость какого-нибудь разгорячившегося сердцем боярина, но не исключено, что кто-то затеял игру с очень дальним прицелом, а Данбору и Ратмиру отводилась в ней лишь роль пешек. В любом случае каша заваривалась крутая, и расхлебывать ее, по всей видимости, придется не один год.

В окрестностях Бусара и Луки угры вели себя тихо, однако у Кончака не было уверенности в том, что так же скромно они поведут себя в окрестностях Варуны. И скиф оказался прав, разбои начались сразу же, как только разношерстное войско ступило на землю Русалании. За то время, пока угры достигли этой крепости, они успели разорить десятки сел и городков. Их бесчинства вызвали ропот среди тмутараканцев, которые сочли поведение князя Ратмира жестоким и бесчестным по отношению к скифским и славянским племенам, населяющим Русаланию.

Ган Кончак вдрызг разругался с ганом Арпадом и пообещал увести своих людей, если угры не прекратят набеги на беззащитных селян. Кончака поддержали Огнеяр и Голубец, их люди уже не просто роптали, а хватались за мечи. Возникла серьезная опасность того, что союзники передерутся раньше, чем достигнут крепости Варуна. Ратмиру пришлось серьезно поговорить с зятем. Ведь война еще не выиграна, и если против незваных гостей поднимется вся Русалания, то уграм придется солоно.

Ган Арпад хмурил брови, кусал в бешенстве губы, но увещеваниям тестя внял. К сожалению, обуздать свое воинство ему удалось далеко не сразу. На грабежи и разбои ушло слишком много времени, и Ратмир всерьез опасался, что Данбор уже успел отправить гонцов к киевскому князю. И если Вещий Олег поторопится, то мстители за похищенную ганшу Зару умоются кровью.

– Ничего, – процедил сквозь зубы Арпад. – Мой брат Курсан обещал привести еще тридцать тысяч.

Последние слова зятя стали для Ратмира полной неожиданностью. Для захвата власти ему вполне было достаточно сил, имеющихся под рукой. А сорок пять тысяч угров – это слишком много для Русалании. Впервые Ратмиру пришло в голову, что его используют, но он отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи.

– Хотел бы я знать, кто снарядил угров, – задумчиво проговорил Огнеяр, оглядывая конное войско, проходящее мимо. – Прежде у них не было ни таких мечей, ни таких доспехов.

– Зато кони у них хороши, – отозвался ган Кончак, отводя в сторону глаза. – На таких конях можно доскакать до Последнего моря.

– А где оно находится? – удивился Голубец.

– В землях западных франков, – охотно пояснил ган Кончак. – Моему отцу, беку Карочею, привелось искупать в том море своего коня.

– А вот и Варуна, – ткнул пальцем в черную точку у горизонта Огнеяр. – Добрались.

Глава 7 КНЯЗЬ БОГДАН

Радимицкий князь едва успел смыть дорожную пыль с утомленного тела, как старый боярин Путимир доложил ему о прибытии гонца от Ратмира. А ведь не прошло еще десяти дней, как Богдан распрощался с ним в стольном граде Русалании. И нельзя сказать, что их расставание было теплым. Ратмир, потерпевший сокрушительное поражение в борьбе за власть, в ответ на прямые вопросы Богдана только вздыхал да мялся, не желая говорить ни «да», ни «нет». А тут словно жареный петух его в седалище клюнул.

Богдан вытер пот с лица белым как снег полотном, отставил в сторону ковш с квасом и кивнул боярину Путимиру.

– Зови, что ли.

Боярин махнул рукой мечнику, скромно стоящему у входа, а уж тот, громко стуча сапогами, отправился на красное крыльцо за гонцом, столь некстати потревожившим покой великого князя. Гонец показался Богдану знакомым, во всяком случае, он видел его среди мечников, окружавших Ратмира.

– Чарку поднеси, – попросил князь Путимира. Гонец, конечно, не велика птица, чтобы из-за него тревожить боярина, но тут ведь не ему честь оказывается, а человеку, его пославшему. Мечник Плещей поклонился четырем углам княжьего терема, плеснул малую толику щурам, одним махом осушил посудину, после чего громко и четко донес до ушей Богдана послание Ратмира.

– Через тридцать дней, говоришь? – нахмурился Богдан.

– Теперь уже меньше, – с готовностью отозвался Плещей. – Мы целую седмицу до Славутича добирались.

– А почему такая спешка? – удивился князь.

– Так ведь ганшу Зару украли прямо у нас из-под носа.

– Как украли?! – ахнул боярин Путимир, хватаясь руками за седую голову.

Плещей с большой охотой пересказал князю подробности происшествия, случившегося с Ратмиром и его свитой на пути из Варуны в Луку. Не скрыл он своих подозрений по поводу ближнего боярина князя Данбора, более того, подробно описал внешность охальника.

– Зеленоглазый, говоришь? – задумчиво проговорил Богдан.

– С усами и бородкой, – дополнил Плещей.

– Так ведь русы бороды не носят, – удивился Путимир.

– Вот я и говорю, что не рус он. Может быть, боярин из радимичей. Среди ваших старейшин немало бородатых.

– И наши не все бороды носят, – потер бритый подбородок Путимир. – Только те, кто смолоду пошел в боготуры.

– В боготуры, говоришь? – вдруг осенило Богдана. – Уж не Лихарь ли это учудил?

Боярин Путимир даже ахнул от такой догадки. А ведь действительно все сходится. Кого еще могла привечать в ближнем кругу горделивая княгиня Любава, как не братана столь любезного ей княжича Вузлева, не при князе Богдане будет сказано. Путимир даже рот прикрыл ладошкой, чтобы лишнее слово не сорвалось случайно с языка. Точно Лихарь, больше некому. И бородка у него, и усы, и зеленые бесовские глаза. А уж о своеволии сына кудесника Драгутина в отношении чужих жен по радимицкой земле слухи ходят давно.

– Вот ведь охальник, – вслух произнес боярин Путимир. – Мало ему девок, так он чужих жен красть вздумал.

– Так-то ныне боготуры блюдут правду богов на славянских землях! – Богдан не усидел на лавке и зашлепал босыми ногами по крашеным половицам.

В большом гневе, похоже, был радимицкий князь. Боярин Путимир знал Богдана чуть ли не с рождения и нисколько не сомневался в том, что тот не спустит Лихарю откровенного разбоя. Даром что тот ему братаном доводится. В последние годы князь все чаще впадал в ярость и по поводу, и без поводов. А причиной тому была княгиня Любава. Мало того что она рожала мужу только дочерей, так она еще и упрекала его в этом. Не люб-де Богдан Макоше и Велесу, оттого и не дают они ему наследника.

Может, и не во всем была не права княгиня. Великий радимицкий князь не баловал славянских богов жертвами, опять же и клятву боготурскую приносить не стал. Он сделал это в пику своей матери, кудеснице Милаве. Что не поделили мать с сыном, боярин Путимир мог только догадываться, но поссорились они крепко. Возможно, Богдан считал, что волхвы взяли слишком большую власть в земле радимичей, когда он был еще мал, и тем ущемили права великого князя, а княгиня Милипа не только этому не противилась, но и всячески потакала божьим ближникам.

Когда кудесником Велеса стал родной брат Милицы Драгутин, тут ведуны и ведуньи стали своевольничать еще больше. Запевалой средь них была княгиня Любава, которая, дабы ублажить Макошь, взошла на ее ложе вместе с боготуром Вузлевом вопреки воле мужа, заявив при этом во всеуслышание, что желание богини выше запрета великого князя и что упрямство Богдана может обернуться для радимичей большой бедой.

Справедливости ради следует заметить, что возлегла она на священное ложе не просто так, а по просьбе родовых старейшин, испугавшихся грядущего недорода, уже второго за минувшие три года. Недород, к счастью, так и не случился, более того, все последующие годы были урожайными, за что народ и старейшины кланялись не только Макоши и Велесу, но и княгине Любаве с боготуром Вузлевом.

Увы, князь Богдан поступок супруги счел недостойным и взревновал ее то ли к богу Велесу, то ли к боготуру Вузлеву. Сына, рожденного ею после той ночи, он своим не признал и едва не прогнал княгиню с чадом со двора. С большим трудом боярам удалось утихомирить тогда Богдана и примирить его с княгиней. Ребенка, появившегося по воле Макоши и Велеса, передали в род княжича Вузлева, а князь радимичей взял себе в утешение вторую жену, дочь боярина Путимира.

Тот выбором великого князя был польщен, хотя и понимал, что, пока жива Любава, его Зорине не быть великой княгиней. Но уже то хорошо, что Зорина наконец-то родила Богдану наследника и тем, вроде бы, сняла тяжесть с души великого князя.

– Где он ее, по-твоему, мог спрятать? – резко повернулся Богдан к призадумавшемуся Путимиру.

– Может, в Киев увез, а может, к дяде Яромиру в Торусин, – развел руками боярин. – Я бы на твоем месте, князь, обратился к кудеснику Драгутину. Пусть урезонит своего сына. Конечно, по обычаю кудесники должны порвать связи со своими родовичами, но кто ныне тот обычай соблюдает.

– Вот именно, – криво усмехнулся Богдан. – Сами волхвы и боготуры давно рукой махнули на ряд, заповеданный богами, а от великого князя требуют точного его соблюдения. Нет, боярин, я этого так не оставлю, я им покажу, кто истинный хозяин этой земли. В слове великого князя больше божьей правды, чем в слове волхва.

Случай, конечно, Богдану представился удобный, с этим боярин Путимир спорить не мог. Своеволие Лихаря могло дорого обойтись и его отцу кудеснику Драгутину, и прочим волхвам. Если ближники Велеса сами не блюдут правду своего бога, то по какому праву они с других спрашивают? Богдан будет круглым дураком, если не потребует наказания для боготура Лихаря, а оно в таких случаях одно – веревка.

Конечно, преступление боготура – случай особый, и судить его должны волхвы, но коли те волхвы молчат, то великий князь вправе потребовать с них ответа. В этом его поддержат все старейшины радимицких родов. Заварил кашу этот Лихарь, ничего не скажешь, многим теперь ее придется расхлебывать.

– Приветь гонца как полагается, боярин, и созови радимицких старейшин для совета, – строго распорядился Богдан. – Слишком важное дело нам предстоит, чтобы решать его только по воле великого князя.

Бояре, срочно приглашенные в детинец, возмущались и ахали, слушая Богдана. Случай, что ни говори, был из ряда вон. Бывало, конечно, что добры молодцы крали красных девиц вопреки воле отцов. Такое дело, конечно же, не делало им чести, и спрос с них порой за это чинили строгий, вплоть до смертоубийства, но чаще родичи жениха выплачивали обиженным положенную виру и дело так или иначе улаживалось. В данном случае речь шла не о девушке, а о замужней женщине, более того, ганше, жене угорского вождя и дочери предводителя русов. Здесь вирой не отделаешься. Чего доброго, русы и угры вздумают предъявить счет всему радимицкому племени, и его придется оплачивать кровью.

– А я вам о чем толкую, бояре, – гремел со своего места князь Богдан. – С какой стати радимичи должны платить за похоть Лихаря своими жизнями? Этот недостойный боготур доводится мне братаном, пусть и по матери. Я уже не говорю о том, кому он доводится сыном, вы все об этом и так знаете. Если мы не вернем ганшу Зару и не накажем ее похитителя, то ган Арпад и Ратмир сочтут нас пособниками Лихаря. Вам нужна война, бояре, причем сразу и с уграми, и с русами?

Протестующий гул радимицких старейшин стал ответом великому князю. Никто из бояр не рвался на поле брани из-за чужой глупости. Угров в Славутиче за серьезных противников не держали, но русы – совсем другое дело. А уж намеренно оскорблять братана великого князя Русалании, одного из самых уважаемых среди русов, и вовсе никто из радимичей не решился бы.

– Каков будет ваш приговор, бояре? – строго спросил князь Богдан.

– А приговор наш будет таким, – поднялся со своего места боярин Вячеслав. – Боготура Лихаря изловить и передать в руки Ратмира. Пусть его судят волхвы Перуна и Световида, коли волхвы Белеса не видят за ним никакой вины.

– Любо! – первым крикнул боярин Звенимир, и его крик подхватили все присутствующие.

– Будь по-вашему, бояре, – сказал князь Богдан, поднимая над головой кубок с вином. – За правду славянских богов. За мир на нашей земле.

Радимицкий князь действовал столь стремительно, что удивил даже первого своего ближника боярина Путимира, не говоря уже о прочих старейшинах. Не прошло и пяти дней, как под его рукой собралось войско в десять тысяч мечников. Для поимки одного провинившегося боготура этого было, пожалуй, слишком много. Боярину Путимиру впервые пришло в голову, что дело здесь вовсе не в Лихаре, что князь давно готовился к войне и искал только повода, чтобы выступить. Пока, правда, непонятно было, с кем собирается ратиться Богдан. Неужели он решил идти войной на своего дядьку по матери князя Яромира?

Старый князь Яромир жил в земле радимичей на особицу. Так уж получилось, что его удел, унаследованный от отца, оказался даже не на границе Радимицкого княжества, а за его пределами. История была давняя и запутанная, никто из радимицких бояр уже и не помнил, по какому такому праву город Торусин выпал из-под руки великих князей, но все давно смирились с тем, что тамошние князья сами судят и рядят на своих землях, не оглядываясь на Славутич.

Нельзя сказать, что всем нравилось такое положение вещей, но князь Яромир был слишком могущественным человеком, чтобы у князей, которых за эти годы немало сменилось на великом столе, возникла мысль силой выбить его из логова. Город Торусин, прикрывавший Радимицкое княжество с юга, был обнесен крепкой стеной, о которую не раз ломали зубы печенеги и хазары. Но все в этом мире рано или поздно заканчивается, закончилось и терпение великого князя радимичей, вот он и решил посчитаться с торусинцами за все мнимые и истинные обиды.

– Это ты хватил, боярин Путимир, – осудил старого знакомца боярин Вячеслав. – Не воевать мы идем к городу Торусину, а правду искать.

– А если князь Яромир откажется выдать своего братичада? – негромко предположил Путимир.

– То есть как это откажется? – вскинулся было Вячеслав. – Мы же не просто идем, а по приговору старейшин всех родов радимицкой земли.

– И что с того? – усмехнулся Путимир. – Город Торусин возник на ничейной земле, волею князей новгородских и киевских. Именно им всегда приносили клятву торусинские князья.

– Где тот Новгород и где тот Киев?! – возмутился Вячеслав.

– Но князь Яромир принес клятву верности Нигеру, а наш князь Богдан на это только руками развел.

– Выходит, мы не на Яромира даже хвост подняли, а на Ингера? – ужаснулся боярин Вячеслав. – А что ж ты раньше-то молчал? Ведь радимицкая рать уже сутки как в походе!

– Скажи спасибо, что хоть сейчас вспомнил, – огрызнулся Путимир. – А иные прочие до сих пор дуют в Богданову дуду.

– И что теперь делать? – растерялся Вячеслав.

– Скачи немедленно в город Торусин и останови князя.

– А почему я?

– Потому что ты на десять лет меня моложе. Мне-то уже шестьдесят стукнуло.

– А если князь Богдан воспротивится?

– Тогда обращайся к боярам и мечникам. Неужели ты не понимаешь, чем грозит нам разорение Торусина?

– Если ты такой умный, то объясни, – рассердился Вячеслав.

– Князю Олегу нужен только повод, чтобы вторгнуться в наши земли и согнать Богдана с великого стола.

– Хочешь сказать, что Лихарь затем и похитил ганшу, чтобы подтолкнуть радимицкого князя против дядьки Яромира?

– Его и подталкивать не надо, – зло процедил сквозь зубы Путимир. – Князь Богдан сам рвется в драку, и он в нее ввяжется на наши головы.

Старый князь Яромир с почетом принял сестричада, хотя и удивился многочисленности его войска, в одночасье прихлынувшего к городу Торусину. Богдан с интересом оглядел стены старого городка, ныне заменяющего Яромиру детинец. Город был поставлен в незапамятные времена, чуть ли не две сотни лет тому назад, но хорошо сохранился. Его стены, сложенные из огромных бревен, не каждый таран мог бы прошибить. А вот терем Яромир перестроил совсем недавно, и обновленное красное крыльцо еще пахло древесной стружкой.

На этом крыльце старый князь в окружении домочадцев и встречал гостя. По левую руку от Яромира стояли его сыновья, княжичи Вузлев и Гневомир.

– Гонец прискакал от великого князя Данбора, – объяснил Богдан свое появление близ чужого города. – Угры в большом числе вторглись в пределы Русалании.

– А почему же он меня не известил? – удивился Яромир.

– Так путь моей рати все равно лежит через твой город, – пожал плечами Богдан. – Вот я и принес тебе нерадостную весть, дядя. Если ты собираешься помочь князю Данбору в трудный час, то присоединяйся к моей рати.

– В кусты прятаться не стану, – усмехнулся в усы Яромир. – Когда ты выступаешь?

– Если ты разрешишь нам переночевать в твоем городе, то поутру мы и двинем в поход.

– Откройте городские ворота, – распорядился князь. – Впустите мечников.

Город Торусин был поменьше Славутича, а потому не мог предоставить ратникам, утомленным двухдневным переходом, больших удобств. Впрочем, воины на столь скудное гостеприимство не роптали, более того, они откровенно радовались, что не придется спать на голой земле в чистом поле. Яромир распорядился выдать лошадям овес из старых запасов. Ничего странного в поведении Богдана он не усмотрел. Город Торусин всегда использовался радимицкой ратью как последнее пристанище перед броском в степь, сюда свозились продукты для людей и корм для лошадей. Так что Яромир кормил радимичей их же припасами.

Сам князь Богдан с ближними мечниками по приглашению дяди расположился в городце, для этого им выделили нижний ярус и едва ли не все пристройки, предназначенные для челяди, которую частью и вовсе выставили из детинца, а частью разместили в конюшне. Не велики птицы, одну ночь перетопчутся.

– И сколько тех угров пришло в Русаланию? – спросил Яромир у великого князя, когда гости уселись за стол вперемешку с хозяевами.

– Гонец сказал, что их более пятидесяти тысяч, – соврал, не моргнув глазом, Богдан.

– Вот ведь напасть свалилась на наши головы, – вздохнул Яромир, поднимая круговую чашу. – За славянское единство, витязи, и за нашу победу.

Богдан принял чашу из рук хозяина, приложился к ней губами и передал соседу. Это был княжич Вузлев, самый ненавистный великому князю человек. Богдан уже знал, что княгиня Любава находится здесь, в детинце. Правда, навстречу мужу она не вышла, сослалась на нездоровье, но тем горше ему было сознавать, что женщина, страстно когда-то им любимая, предает его уже в который раз. Боги были тому виною или Вузлев, но жар-птица удачи стала медленно ускользать из рук Богдана. Великий князь становился посмешищем в глазах бояр и ближних мечников. Ярость вместе с выпитым хмелем ударила ему в голову, и он с трудом удержался от того, чтобы не выплеснуть остатки браги в ненавистное лицо.

– А ведь о тех уграх еще две седмицы назад не было ни слуху ни духу, – удивился чужой расторопности Вузлев. – Как же это Данбор их прозевал?

– Боюсь, что не Данбор их прозевал, а Ратмир, – с охотою отозвался на вопрос княжича воевода Звенимир. – И все мы знаем почему.

– Быть того не может, – удивился Гневомир, младший сын торусинского князя. – Они же с Данбором братаны!

– Когда речь идет о власти или мести, у многих людей отшибает память, – с горькой усмешкой произнес князь Яромир.

Богдан вздрогнул и пристально глянул на дядю – уж не почувствовал ли угрозу, исходящую от гостей, старый ворон? Сюда, в детинец, Богдан взял самых преданных своих мечников, только тех, кто обиду князя воспринимал как свою. Не должны они дрогнуть в последний момент и провалить дело, которое Богдан готовил многие месяцы. Именно о мести идет речь, тут Яромир прав. О мести ближникам Велеса, забывшим правду своего бога и возомнившим себя хозяевами земли радимичей. Они не взяли в расчет, что у радимичей есть князь, который не позволит самозванцам сбросить себя в грязь с великого стола.

– Пора! – крикнул Богдан мечникам и первым подхватился с лавки.

За стол все садились вроде без оружия, но после слова великого князя в руках радимичей засверкали клинки. Богдан лично нанес удар кинжалом в шею княжича Вузлева, так и не успевшего встать на ноги. Вузлев захрипел и упал лицом в стол. Кровь из раны хлынула на золотое блюдо, выставленное старым князем Яромиром для дорогих гостей.

– Бей! – страшным голосом закричал воевода Звенимир и вогнал свой нож в спину княжича Гневомира.

Яромир, потрясенный кровавым зрелищем, все-таки успел глянуть на Богдана и задать ему последний в своей жизни вопрос:

– За что, сестричад?

– Бей, – взвизгнул по-бабьи Богдан, и чей-то широкий меч снес голову гостеприимному князю.

Торусинцы, сидевшие за столом, были настолько потрясены внезапным нападением, что почти не оказали сопротивления. Один за другим они падали на окровавленные половицы под ударами озверевших радимичей. Однако захватить детинец совсем уж без потерь Богдану не удалось. Почуяв неладное и заслышав несущиеся из терема крики жертв, гриди Яромира, находившиеся в сторожевых вежах, ринулись с мечами в руках на помощь своему князю. К ним присоединились и челядины, вооружившиеся серпами и вилами. Схватка завязалась нешуточная, дрались как в самом тереме, так и во дворе. Похоже, Богдан допустил ошибку, прихватив с собой в детинец слишком мало мечников. Эта ошибка едва не стоила ему жизни, когда сулица, брошенная рукой холопа только что убитого князя Яромира, едва не пробила его грудь, прикрытую одной рубахой. Князь Богдан с трудом увернулся от летящей смерти и выскочил на красное крыльцо в душную летнюю ночь.

– Ворота откройте! – крикнул он своим мечникам.

К счастью для Богдана, его приказ не только услышали, но и выполнили. Крепкие ворота детинца распахнулись, впуская в его окровавленное нутро еще одну ватагу убийц. Численное превосходство радимичей сказалось очень быстро, торусинцы падали один за другим, и вскоре все защитники детинца были мертвы.

– Убей Любаву! – прохрипел Богдан прямо в лицо Звенимира.

Воевода побледнел, но ослушаться не посмел и метнулся обратно в терем с окровавленным засапожником в руках. Князь застыл на крыльце, напряженно вслушиваясь в ночь. Бабий вопль, оборвавшийся хрипом, заставил его вздрогнуть.

– Коня мне, – крикнул Богдан и рванул ворот рубахи, перехвативший горло.

Коня ему подвели, принесли и доспехи, оставленные в тереме. Князь с трудом взгромоздился в седло и огляделся. Во дворе детинца было светло как днем от факелов, чадящих черным дымом. Мечники, возбужденные резней, громко кричали. Богдан провел ладонью по лицу и почувствовал чужую кровь на губах. Его передернуло от отвращения.

Сердце вдруг защемило от страшной боли, а в ушах отчетливо прозвучал вопрос:

– За что, сестричад?

Еще днем Богдан знал на него ответ, но сейчас под черным небом, усыпанным светлячками, он вдруг осознал, что ему нечего сказать ни Яромиру, ушедшему в страну Вырай, ни обывателям Торусина, ни даже радимицким ратникам, разоряющим в кровавом угаре чужой город.

– Поджигай! – крикнул он мечникам и повернул к воротам разгорячившегося коня.

Исход радимичей из ограбленного города был похож на повальное бегство. Богдана едва не сшибли с седла его же собственные мечники, когда он вздумал обернуться на горящий детинец. Видимо, виноватым чувствовал себя не только великий князь, но и простые воины, сотворившие в эту жуткую ночь злое дело.

– За что, князь? – вдруг прозвучал из ночи все тот же страшный вопрос.

Богдан успел увидеть лицо, белым пятном проступившее сквозь сумрак, но не узнал спросившего. Рука опередила мысль. Глухой вскрик стал ответом на удар меча.

– Да это же боярин Вячеслав! – ахнул воевода Звенимир, склонившись над поверженным.

Богдан скрипнул зубами, хлестнул коня плетью и поскакал прочь из горящего Торусина, ставшего в эту ночь его проклятием и позором.

Глава 8 БИТВА ПРИ ВАРУНЕ

Известие о подходе радимичей достигло ушей Ратмира почти под стенами Варуны, куда он подошел с двадцатипятитысячной ратью на исходе лета, опоздав почти на седмицу против установленного срока. Впрочем, Богдан тоже задержался, так что некому было выражать протест по этому поводу. Теперь свое слово должен сказать Данбор. У великого князя Русалании был выбор. Он мог спрятаться за стены крепости, обрекая тем самым город, раскинувшийся у ее подножия, на разорение, либо выйти в чистое поле навстречу врагу, уже успевшему переправиться на другой берег через приток Северского Донца, обмелевший в эту пору.

– Где сейчас находятся радимичи? – спросил Ратмир у мечника Плещея.

– В пяти верстах от города. К полудню они подтянутся к его стенам.

– Передашь князю Богдану, пусть схоронится вон в том лесочке, за протокой, и не высовывается, пока я не пришлю к нему гонца. Почему вы задержались?

– Князь Богдан разорил город Торусин, убил князя Яромира и его сыновей.

Ган Кончак, сидевший в седле гнедого коня неподалеку от Ратмира, удивленно ахнул. Голубец и Огнеяр переглянулись. Весть, что ни говори, была из ряда вон. Похоже, князь Богдан сжег все мосты даже раньше, чем на это решился Ратмир и его союзники, которые до последнего момента надеялись, что все уладится само собой и, может быть, удастся избежать кровопролития. Ведь Данбор не настолько глуп, чтобы не понимать безнадежность своего положения. Так почему бы не вернуть братану Ратмиру похищенную ганшу Зару вместе с негодяем Лихарем, а заодно отказаться от великого стола. Только под стенами Варуны предводители вдруг осознали, что их надежды призрачны и что сражения не избежать.

– А вот и князь Данбор, – вдруг указал в сторону города ган Кончак.

Ратмир вздохнул с облегчением. Надо отдать должное сыну Листяны Урса, он не стал отсиживаться за стенами крепости, а вышел навстречу своим врагам во главе десятитысячной рати.

– Пеших у него больше, чем конных, – быстро определил Арпад.

– Я бы на твоем месте не слишком радовался, ган, – осадил его Кончак. – Лучше драться с конным печенегом или арабом, чем с пешим русом.

– Нас втрое больше, чего мы ждем? – рассердился угр.

– Мы ждем дозорных, – спокойно отозвался Ратмир. – Я хочу убедиться в том, что нам противостоит только Данбор.

– Но киевляне не успеют подойти, даже если Данбор просил их о помощи, – стоял на своем Арпад.

– Ты плохо знаешь Олега Вещего, ган, – усмехнулся Кончак. – Да и времени по милости твоих угров мы дали им вполне достаточно для того, чтобы перебросить мечников через северские земли на ладьях, а потом здесь, в Русалании, пересадить их в седла.

– Это вряд ли, – с сомнением покачал головой Огнеяр. – Но даже если им это удалось, то их рать не настолько велика, чтобы помешать нам одержать победу. На месте Данбора я бы сидел в крепости, не высовывая носа.

– Князь Данбор не дурнее нас с тобой, – возразил Кончак. – Если он вышел в поле, то, значит, уверен в том, что помощь на подходе.

Дозорные, прочесавшие округу, к большому облегчению Ратмира, следов киевской рати не обнаружили. Арпад насмешливо глянул на осторожного скифа и вскинул меч над головой, призывая своих угров изготовиться к атаке.

– Между прочим, радимичей князя Богдана наши дозорные тоже не обнаружили, – покосился на призадумавшегося Ратмира Кончак. – Местность вокруг лесистая, оврагов тоже хватает. Киевляне вполне могли просочиться хотя бы в тот лесок справа от нас.

– Справа нас прикроют радимичи Богдана, – не согласился со скифом Ратмир. – Они же ударят Данбору в левый бок. Твоя задача, ган Кончак, – обогнуть варунскую рать и не дать им отступить в крепость.

– Сделаю, – кивнул головой скиф, осознавший наконец, что время для споров прошло.

Варунцы выстроились в обычном для русов порядке. В центре – пешая фаланга, по бокам – конница. Честь начать битву Ратмир предоставил уграм Арпада. Лава лихих наездников в один миг рванулась с места и словно стая ворон обрушилась на врага. Численностью угры превосходили варунцев, однако уступали им в качестве оружия и доспехов. Туча стрел, вылетевшая навстречу лаве из плотных рядов варунцев, нанесла атакующим немалый урон, но не охладила их пыла. Угры на полном скаку врезались в фалангу, но не смогли ее смять или хотя бы разорвать надвое. Помочь в этом опрометчивым союзникам должен был ган Кончак, поведший своих конных тмутараканцев вдоль реки в обход варунской рати, чтобы зайти к ним в тыл. Помешать Кончаку могла конная дружина, стоявшая слева от фаланги, но, к счастью, уграм удалось сковать их действия.

Пока все складывалось так, как и рассчитывал Ратмир. Рано или поздно численное превосходство атакующих должно было сказаться, тогда русы и мечники Огнеяра и Голубца, пока недвижимо стоящие на холме, могли одним ударом решить исход битвы.

– Радимичи подошли, – крикнул подскакавший Плещей.

Ратмир вздохнул с облегчением. Все складывалось именно так, как задумывалось. Он выиграл свою очередную битву, быть может, самую важную в жизни. Жаль, конечно, что в этой битве ему противостоят близкие по крови люди, но ведь не Ратмир затеял эту свару. Если бы не похищение Зары, то он до сих пор сиднем сидел бы в крепости Лука, отдав Русаланию на откуп безумцу Данбору, не умеющему ни править, ни воевать.

– Передай князю Богдану, чтобы он атаковал сразу же, как только мы вступим в сечу, – приказал Плещею Ратмир и, обернувшись к соратникам, добавил: – Наш черед показать свою удаль.

Для великого князя Ингера это был первый серьезный поход. Князь Олег и в этот раз попробовал было отговорить сестричада от опасного дела, но Ингер, которому уже исполнилось двадцать, более не собирался отсиживаться за дядькиной спиной. Тем более что с просьбой о помощи князь Русалании обращался именно к Ингеру, а не к Олегу. Положение, сложившиеся в Русалании, требовало быстрых и немедленных действий.

Северцы, обычно весьма упрямые, на этот раз убоялись нашествия кочевников, взявшихся невесть откуда, и оказали полянам существенную помощь, снабдив их припасом и конями. Киевляне двинулись в Русаланию двумя потоками, один из которых, больший по численности, возглавили князь Олег и воевода Фрелав, второй, состоящий из великокняжеской дружины в пять тысяч человек, – сам Ингер и воевода Борислав. Этому человеку Ингер верил как самому себе.

Присутствие тмутараканского гана подле сына князя Воислава Рерика не нравилось ни князю Олегу, ни его окружению, зато Борислав нашел общий язык с киевскими и новгородскими боярами, которые плотным кольцом окружили юного Ингера в пику варяжским пришельцам. Положение молодого князя сильно укрепилось, что, конечно, не могло не тревожить Олега. Пока что до открытых столкновений между князьями дело не доходило, но многие бояре полагали, что рано или поздно это непременно случится.

Кое-кто уже начал подговаривать Ингера выступить против дядьки, слишком возомнившего о себе, но смутьянов резко одернул ган Борислав.

– Не время! – жестко и веско сказал он, заставив тем самым прикусить языки не в меру расходившихся сторонников Ингера.

Впрочем, тот и сам чувствовал, что бремя власти ему пока не под силу. Кабы речь шла только о Полянском княжестве, то он, пожалуй, справился бы, но под рукой сына Варяжского Сокола находились почти все северные славянские земли. Древлянские, кривицкие, дерговицкие, Полянские и ильменские князья и бояре уже признали его власть и смирились с наложенной на них данью. На очереди были земли радимицкие и вятские на востоке, тиверские и улицкие на юге.

Князь Олег, которого многие славяне почитали как сына Чернобога, шел к цели, не считаясь ни с кем и ни с чем. И этой своей цели он не скрывал ни от ближних, ни от дальних. Славянская империя – вот что нужно было этому человеку, возомнившему себя полубогом. В этом его поддерживали многие, включая гана Борислава, первого ближника князя Ингера, который робел перед грандиозностью задачи, поставленной богами. Возможно, причиной тому была молодость, но не исключено, что власть императора или кагана ему просто не по плечу. Этот поход в Русаланию должен был дать ответы на многие вопросы, прежде всего для самого Ингера, который, быть может, впервые в жизни столь остро почувствовал ответственность за людей, готовых по взмаху его руки вступить в кровавую сечу.

А сеча, разворачивающаяся на глазах Ингера, была действительно кровавой. Угры в конном строю атаковали варунцев, а в тыл князю Данбору заходили мечники, в которых ган Борислав без труда опознал тмутараканцев.

– А люди на холме? – спросил Ингер у воеводы.

– Это русы Ратмира.

Ратмир почему-то не спешил вводить в битву последний резерв, хотя, по мнению Ингера, удар конных русов мог решить исход дела. Возможно мятежный предводитель ждал подвоха от своих противников, и у него были для этого серьезные основания. Князь Олег вел на помощь варунцам пятнадцать тысяч конных и пеших киевлян. Если добавить к ним конных дружинников Ингера, то Ратмиру и его опрометчивым союзникам солоно придется. Однако Олег почему-то задерживался.

Ингер то и дело высылал дозорных навстречу киевской рати и получал ответ, что мечники уже на подходе, а положение князя Данбора становилось все более отчаянным. Получив твердые заверения от князей Ингера и Олега, он вывел свою рать за стены крепости, но обещанной поддержки так и не получил. Киевляне медлили, обрекая варунцев на поражение и гибель. Ратмир уже бросил в битву свой последний резерв, а князь Олег все никак не мог добраться до стен Варуны.

– Это же разгром! – обернулся Ингер к воеводе Бориславу. – Почему он медлит?

Борислав не успел ответить. Из соседнего леса в бок варунской рати покатилась лавина всадников, сверкая на солнце доспехами. Ингер поначалу было принял их за киевлян, но очень скоро осознал свою ошибку.

– Это радимичи князя Богдана, – спокойно сказал Борислав.

У Ингера теплилась надежда на то, что радимичи идут на помощь варунцам, но очень скоро выяснилось, что это не так. Удар дружины князя Богдана был страшен. Конные варунцы были отброшены назад и смешались в клубок с потерявшими строй пехотинцами. В это время с тыла фалангу атаковали тмутараканцы. Русы Данбора отбивались отчаянно, но слишком уж велико было численное превосходство их врагов.

– Где же князь Олег? – приподнялся на стременах Ингер.

– Он не придет, – тихо отозвался Борислав.

– Что?

Ответа не последовало. Ган Борислав кусал губы, пытаясь удержаться от проклятия человека, бессовестно бросившего на произвол врагу доверившихся ему людей.

Ингеру вдруг стало страшно. Он так и не понял пока, почему Олег предал Данбора, но ему хватило ума осознать, что тень этого предательства падет и на него, сына Варяжского Сокола, никогда не покидавшего в беде своих друзей. Осознание этого жуткого обстоятельства заставило его выхватить из ножен отцовский меч и высоко вскинуть его над головой.

– За нашу правду, славяне!

Конная дружина князя Ингера ударила в спину торжествующим радимичам. Для князя Богдана этот натиск киевлян, взявшихся невесть откуда, явился полной неожиданностью. Он не сумел сразу определить численность чужой дружины и первым повернул коня. В какой-то миг ему показалось, что разверзлись небеса и оттуда на поле брани хлынула рать самого Световида, решившего покарать человека, пролившего кровь родовичей. Увидел он и самого бога, юного и прекрасного даже в гневе, вознесшего над его головой сияющий меч.

Богдан не решился глянуть в глаза рассерженного бога, он только вскинул в испуге левую руку, пытаясь остановить летящую смерть, но удар его противника был столь силен, что разрубил не только щит, но и шлем. Богдан закачался в седле, но упасть ему не дали мечники. Окружив князя стеной из закованных в доспехи тел, они вытащили его из злой сечи.

Очнулся Богдан под деревом. Рана была неглубокой, но в голове у князя шумело, а ноги не слущались. Но он попросил гридей посадить его в седло.

Битва еще продолжалась. Киевляне Нигера, рассеявшие радимичей, теперь схлестнулись с уграми гана Арпада. Их натиск позволил пешей фаланге Данбора перестроить свои ряды и стремительно атаковать опешивших тмутараканцев гана Кончака. Однако для Ратмира и его союзников еще далеко не все было потеряно, ибо они по-прежнему превосходили численностью варунцев и киевлян.

– Соберите людей, – приказал воеводам Богдан.

– Поздно, – отозвался на его слова воевода Звенимир. – Олег на подходе.

Долгожданная киевская рать наконец-то появилась на поле битвы. Град стрел обрушился на угров и русов Ратмира с тыла. Дабы избежать окружения, русы стали отходить к реке, оставляя на растерзание киевлянам своих союзников угров. Ввязываться в битву, имея под рукой сильно поредевшую дружину, было бы большой глупостью, и Богдан, оглушенный поражением даже больше, чем мечом, это понял.

– Отходим, – негромко бросил он Звенимиру.

– Куда? – так же тихо спросил воевода.

Богдан вдруг с ужасом осознал, что отходить ему действительно некуда. Во всяком случае, путь домой для него закрыт надолго, если не навсегда. Победителю простили бы все, даже убийство собственного дяди, ибо победа, дарованная богами, стала бы подтверждением его правоты. Но князь, проигравший битву, виновен в глазах богов, следовательно, и в глазах народа. Ни у Богдана, ни у его воевод и мечников не было иного пути, как только присоединиться к бегущим от киевлян Олега Вещего русам Ратмира и тмутараканцам гана Кончака.

К счастью, им удалось оторваться от преследователей. Скорее всего, причиной тому была усталость ратников князя Олега, проделавших немалый путь до Варуны. Из почти тридцатитысячного войска союзников, пришедшего под стены крепости, уцелело не более трети. Особенно большой урон понесли угры и радимичи. Под рукой у гана Арпада осталось две тысячи наездников, а в дружине князя Богдана насчитали всего три тысячи мечников.

Впрочем, воевода Звенимир полагал, что радимичей уцелело гораздо больше, просто многие разбежались по лесам и оврагам, спасаясь от киевлян, а иные сознательно ушли от своего князя, ибо далеко не все бояре и мечники одобрили бесчинство, учиненное Богданом в Торусине. Князь лгал и изворачивался, уверяя бояр в том, что он стал жертвой заговора, подстроенного княжичем Вузлевом и княгиней Любавой, и вынужден был защищать свою жизнь, но ему поверили немногие, только те, с кем он готовил эту кровавую бойню. Остальные просто молчали до поры. Но теперь, после поражения у крепости Варуна, они заговорят в полный голос.

Ратмир в отличие от Богдана присутствия духа не потерял, хотя для него это поражение было не менее губительным, чем для радимицкого князя. Русы, менее всех пострадавшие в битве, были полны решимости отомстить киевлянам за пережитый позор. Об этом в полный голос заявили Огнеяр и Голубец, и их слова были встречены одобрительным молчанием. Никто не вправе запретить русу мстить за нанесенное оскорбление, даже боги, а оскорбленными во всей этой истории были Ратмир и ган Арпад.

Если великий князь Русалании решил защищать правду славянских богов, то почему он встал на сторону обидчиков, а не обиженных? Да не просто встал, а призвал на землю предков варягов, которых русы считали братьями, а нашли в них злейших врагов. Князь Данбор так и не понял того, что давно уразумели многие. Князь Олег – сын Вия, он прислан отцом, чтобы столкнуть лбами славянские племена, лишить их правды, завещанной Световидом, Перуном и отцом их Родом, и навязать им кривду хозяина навьего мира.

Но тьма не должна застить свет, дракон не должен и не будет править славянскими землями, и порукой тому – русы, честно выполняющие свой долг. Ратмир восстал не против Белеса, а против Вия и дракона, порожденного им. Славянская правда на его стороне.

Пылкая речь Огнеяра взбодрила не только русов, но и радимичей. Даже Богдан, совсем было сомлевший от раны и поражения, почувствовал прилив сил. Ему вдруг пришло в голову, что им тоже руководила воля Белобога, пусть и не столь явно выраженная, и что смерть Яромира и его сыновей была предопределена свыше, а он, Богдан, оказался всего лишь орудием в руках Световида и Перуна, недовольных действиями Велесовых волхвов, а может быть, и самого Чернобога.

Эти приятные мысли согревали князя до тех самых пор, пока отступающая рать не приблизилась к стенам крепости Бусара, точнее к ее руинам. У красноречивого Огнеяра отнялся дар речи. Это была его крепость, именно ее он поклялся защищать во имя славянских богов и для блага всего славянского мира. А сейчас он оторопело смотрел на стаю ворон, деловито пирующих на костях русов. Разрушена была не только крепость Бусара, но все окружающие ее цветущие селения. Удар был настолько силен, что в первые мгновения никто не смог вымолвить ни слова.

Только у гана Кончака достало духа, чтобы вслух назвать людей, в одночасье ставших лютыми врагами Огнеяра:

– Угры.

Но еще раньше это понял ган Арпад. Две тысячи его наездников сорвались с места и, нахлестывая коней, бросились в степь от карающих мечей обезумевших русов. Только в эту минуту Ратмир с ужасом осознал, какую страшную ошибку он совершил, доверившись даже не столько зятю, сколько его старшему брату гану Курсану.

– Выходит, не соврал Арпад, когда говорил о пятидесяти тысячах своих соплеменников, готовых сесть в седла, – процедил сквозь зубы Голубец.

Если судить по разбросанным среди дымящихся руин останкам, здесь, у крепости Бусара, полегло не менее десяти тысяч человек, среди которых лишь каждый десятый был воином. Между ними лежали женщины и дети тех русов, которые, забыв о долге перед своей землей и родовичами, пошли вслед за Огнеяром чинить спрос за чужую обиду. Князь Богдан с ужасом наблюдал, как седеет на его глазах прядь, свисающая с головы Огнеяра, как белеют его пышные рыжие усы и как чернеет лицо, разом состарившееся на десятки лет.

Весть о нашествии угров достигла Варуны в день, когда все население города сошлось на поле брани, чтобы проводить в страну света защитников города и крепости. Провожали только своих. Угров, пришедших с войной в чужую сторону, свезли в овраг и там зарыли в землю без тризны и слов напутствия. Русов Ратмира, радимичей князя Богдана и славян гана Кончака хоронили с соблюдением обычаев, но без чести. Тризну по ним не справляли. Погребальные костры воздвигли только для тех, кто ушел в страну света с именем славянских богов на устах и с их правдой в сердце.

Князь Данбор, раненный в битве, все-таки нашел в себе силы, чтобы поднести факел к бревнам, на которых лежали тела, омытые речной водой. Огонь рванулся в небеса, унося с собой души тех, кто выполнил свой долг перед родной землей.

– Какие еще угры? – нахмурился князь Олег, выслушав воеводу Рулава.

– Угры гана Курсана, брата Арпада, численностью в пятьдесят тысяч человек захватили обманом крепости Лука, Басара и Сарада, брошенные изменниками Ратмиром, Огнеяром и Голубцом, и, сжигая все городки и села на своем пути, двинулись в глубь Русалании.

– Что еще?

– Хазары скапливаются в Матархе для последующего броска в Крым и далее на Киев.

– Выходит, нападением на Варуну они всего лишь отвлекали наше внимание?

– Выходит, так, князь, – смущенно почесал переносицу Рулав.

Замысел князя Олега был хорош, но, к сожалению, далеко не все задумки удается претворить в жизнь. Битва при Варуне, которая могла бы укрепить власть киевских князей на Дону, закончилась совсем не так, как хотелось бы. Виной тому была горячность князя Ингера и попустительство воеводы Борислава, которые ввязались в сечу раньше, чем подошла киевская рать. В результате мятежные предводители и князь Богдан Радимицкий выскользнули в последний миг из рук киевлян, а потому одержанная победа оказалась неполной.

Князь Олег не постеснялся высказать свои мысли по этому поводу сестричаду и его преданному воеводе.

– Мне кажется, дядя, что полной эта победа для тебя была бы только в том случае, если бы в битве пал не только Ратмир, но и князь Данбор, – криво усмехнулся Ингер.

– И что с того? – холодно спросил Олег.

– Я не предаю своих союзников, князь, и впредь советую тебе поступать так же.

– Я действую не столько в своих, сколько в твоих интересах, Ингер, и тебе пора бы уже это понять.

– Я понял тебя слишком хорошо, Олег, поэтому ты сердишься. Не надо много ума, чтобы стравить между собой князей и воевод, но ты забываешь, что при этом льется славянская кровь. Разве не по твоему приказу боготур Лихарь похитил ганшу Зару и тем нанес оскорбление ее мужу гану Арпаду и ее отцу Ратмиру? А теперь мы пожинаем горькие плоды твоих неустанных трудов.

– Ратмир – изменник, а ган Арпад – наш лютый враг.

– И тем не менее я требую наказания для боготура Лихаря и воеводы Рулава, грубо поправших наши обычаи.

– Боготур Лихарь станет удельником в земле радимичей, подвластной отныне Киеву, а воевода Рулав поведет киевскую рать навстречу уграм.

– Каким еще уграм? – удивленно вскинул голову Ингер.

– Уграм гана Курсана, вторгшимся в Русаланию. По слухам, их более пятидесяти тысяч, Ингер.

– Их надо остановить!

– Согласен. Но не здесь. Мы с тобой возвращаемся в Киев, сестричад. Именно там, а не в Русалании решится исход этой войны.

Глава 9 ОТСТУПНИК

Угры, пресыщенные добычей, захваченной на землях Русалании, на крепость Варуну не пошли. Судя по всему, князь Олег верно разгадал замысел каган-бека Вениамина, который с помощью угров собирался обуздать Киев, превращающийся в центр огромной империи. Надо полагать, усиление славян встревожило и Константинополь, а тамошние патрикии обязательно найдут общий язык с рахдонитами.

Рулав с высокого холма наблюдал за продвижением войска, растянувшегося на несколько верст. Особенно поразило его обилие телег, а также присутствие среди угров женщин и детей. Это было мало похоже на обычный набег кочевников, скорее всего, с обжитых мест тронулось все племя. Знать бы еще, чьи земли пообещал своим новым союзникам каган-бек Вениамин. Уж не славянские ли? А может быть, печенежские? Один раз угры уже вытеснили печенегов с земель отцов, так почему бы им не сделать это еще раз? Тем более что пастбища в низовьях Днепра куда богаче травами, чем в низовьях Волги.

Возможно, угры заметили одинокого всадника на холме, но особенного беспокойства по этому поводу не выказали. Не испугались бы они, судя по всему, и сводной киево-русаланской дружины в пять тысяч всадников, которую выделили Рулаву князья Олегаст и Данбор. По прикидкам Рулава, войско угров было даже больше, чем предполагалось поначалу, – никак не меньше семидесяти-восьмидесяти тысяч лихих наездников. Вступать с ними в открытую битву было бы чистейшим безумием, да никто и не ставил перед Рулавом такой задачи. В его обязанности входило время от времени тревожить угров из засад, затрудняя их продвижение и тем самым давая Киеву возможность изготовиться к обороне.

Первая такая засада поджидала угров у переправы через реку, сильно усохшую в эту пору, названия которой Рулав не знал, а спросить было не у кого. Скифы и славяне, узнав о нашествии жестоких кочевников, бежали из родных мест, увозя имущество и угоняя скот. К сожалению, далеко не всем удавалось уйти от жадных угров, которые преследовали убегающих, рассыпавшись по степи небольшими ватажками. Этих разбойников, отбившихся от своих, дружинники Рулава истребляли без пощады, мстя им за разоренные городки.

Передовые угры уже подъезжали к реке, а хвост их войска утопал в пыли где-то у горизонта. Рулав очень хорошо видел, как кони, утомленные переходом, припадали к воде, а их беспечные наездники спрыгивали на землю, дабы размять затекшие ноги. Именно в этот момент на них из ближайшего лесочка, растущего на противоположном берегу речки, обрушился град стрел. Это постарались лучники Рулава, бившие зазевавшихся врагов на выбор. Не менее сотни угров распрощались с жизнью, а дальше случилось и вовсе нечто удивительное.

Всадники, взявшиеся невесть откуда, обрушились на угров столь стремительно, что те даже не успели развернуть им навстречу своих коней, Рулаву прежде не доводилось наблюдать такой рубки. Нападающих русов было чуть более двух тысяч, но они без труда обратили в бегство передовую ватагу угров, насчитывающую вдвое большее количество людей. Самое время русам было поворачивать коней, ибо угры уже пришли в себя и перестраивались в лаву для ответного удара, но они словно не замечали этого и продолжали преследовать бегущих, рубя их без пощады.

Так же на полном скаку русы врубились в угорскую лаву, превосходящую их по численности по меньшей мере в десять раз. Это было чистое безумие, добровольная жертва во славу Белобога, ибо возможности выйти из битвы живыми у русов не было. Они и не вышли, хотя и прорубили в рядах угров широкую просеку. К тем со всех сторон спешили подкрепления, и очень скоро русы исчезли в клубке людей, облаченных в бараньи шкуры.

Рулав скрипнул зубами и выругался на родном наречье. Помочь отчаянным русам он не мог. Его люди были слишком далеко от места их последней битвы. Но даже если дружинники стояли бы за его спиной, то он не стал бы посылать их на верную смерть хотя бы потому, что жертв славянским богам сегодня и без того было принесено достаточно.

Угры задержались у реки на целые сутки. Они похоронили своих убитых и лишь потом, выслав вперед многочисленные дозоры, двинулись с места. У Рулава наконец появилась возможность с почетом проводить в страну Света погибших русов, проявивших столько отваги и безрассудства.

– Зачем они это сделали? – спросил Рулав у Доброги.

– Видимо, были на то причины, – глухо отозвался тот, разглядывая убитых. – Это русы Ратмира. А вон и он сам.

Доброга опознал не только Ратмира, но и Огнеяра, и Голубца. Рулав снял с головы шлем и молча поклонился павшим. Наверное, князь Олег не одобрил бы задержки, но и уйти с поля битвы, не похоронив павших, воевода не мог. Его не поняли бы ни киевские мечники, ни русы Доброги.

– Похоронить их с честью, – распорядился Рулав. – Эти люди уже нашли свою дорогу в страну света.

Князь Богдан и ган Кончак от разоренной крепости Басара отправились в далекую Тмутаракань.

Кончак не оставил родовича в беде – помог и деньгами, и дельным советом:

– Все еще только начинается, князь, и для тебя, и для меня.

Добравшись после трудного и долгого пути до благословенной Матархи, князь Богдан очень скоро понял, что потеряно действительно далеко не все. Князь Биллуг принял беглого собрата как равного, крепко обнял на виду у ближников, троекратно расцеловал в уста и выделил для постоя столь роскошный дворец, что у ближников князя Богдана даже дух перехватило от восхищения. Прежде им таких дворцов видеть не доводилось, не говоря уже о том, чтобы в них жить. По преданиям, столь удивительный город вот уже много столетий стоял на этой благословенной земле, накопив за это время несметные богатства, часть из которых можно увидеть и даже потрогать, но остальное было надежно скрыто от чужих завидущих глаз. Кормили Богдана, его ближников и даже мечников с золота и серебра, да еще такими изысканными яствами, о которых радимичи прежде и не слыхивали. А о винах и разговора не было – пей не хочу.

– Интересно, – задумчиво проговорил воевода Звенимир. – Зачем мы им понадобились?

Ответ на этот вопрос Богдан узнал очень скоро, на роскошном пиру, заданном ганом Кончаком в честь дорогого родственника. Во дворце, где собрались едва ли не все старейшины и ганы Тмутаракани, князь Богдан воочию увидел, как хорошо в этом мире быть богатым. А Кончак был не просто богат, он буквально купался в золоте. Недаром же его отца бека Карочея называли едва ли не самым влиятельным человеком в Итиле. Перебравшись из Итиля в Матарху, ган Кончак не только сохранил богатство отца, но и значительно его приумножил.

– Торговля, – назвал источник своего благосостояния ган Кончак. – Она выгоднее войны. Чем быстрее вы это поймете, радимичи, тем богаче заживете.

– А зачем ты пошел в Варуну, ган, рискуя головой, если у тебя всего в избытке? – удивился воевода Звенимир.

– Под лежачий камень вода не течет, – усмехнулся Кончак. – Не Русалания наш главный враг и не князь Данбор. Варяги Олега Вещего – вот кто нам мешает. Пока они сидят в Киеве, Смоленске и Новгороде, все торговые пути в Европу у них в руках.

– А что, разве другой дороги нет? – удивился князь Богдан.

– Была, – вздохнул Кончак. – Но теперь Средиземное море контролируют арабы, беспощадно грабя торговые корабли.

– А что же византийский император?

– У императора Льва положение не из лучших, – вздохнул Кончак. – С севера на него наседают болгары, с юга – арабы. На западе он успел рассориться с италийскими франками и римским папой из-за Иллирии и Сицилии. Теперь для византийских купцов дорога в Западное и Восточное франкские королевства закрыта наглухо. Путь по Днепру и прочим славянским рекам в Варяжское море остается для ромеев единственным. Теперь понятно, зачем ты, князь Богдан, понадобился каган-беку Вениамину и князю Биллугу?

– Не совсем, – смутился Богдан.

– В великие киевские князья они тебя прочат, – понизил голос почти до шепота Кончак.

– Так ведь никто из моих предков на киевском столе не сидел, – удивился Богдан.

– А предки Рериков, выходит, сидели? – насмешливо полюбопытствовал Кончак. – Или, может, Олег Вещий родился на том столе?

– Они варяги, выскочки, – рассердился Богдан.

– А я тебе о чем толкую, князь. Выходит, выскочкам можно занимать великие столы, а тебе, потомку славного и древнего рода, чья кровь, между прочим, и в моих жилах течет, нельзя. Нет теперь на славянских землях князя более родовитого, чем ты, Богдан. Всех извели варяги.

– А как же Мечидраг Кривицкий? – припомнил радимич. – Его род подревнее моего будет.

– Ну, вспомнил, нечего сказать, – заржал стоялым жеребцом скиф. – Милорада, внучка Гостомысла, этого Мечидрага нагуляла с Олегом. Тому и я свидетель, и мой братан, престарелый боярин Казимир. Да все в Смоленске это знают, в том числе и сам Мечидраг, который смотрит в рот своему настоящему отцу. Это, безусловно, похвально, ибо почитать родителей своих велят все боги без исключения, но сажать на великий киевский стол байстрюка – покорнейше благодарю, князь Богдан.

– Я тоже слышал про Мечидрага, – встрял в разговор воевода Звенимир. – Мне об этой истории смоленский боярин Есень рассказывал. Да и лицом Мечидраг – вылитый князь Олег.

– А я что говорю, – обрадовался неожиданной поддержке Кончак. – Нет в славянских землях более подходящего человека для киевского стола, чем ты, князь.

– Куклой в чужих руках быть не хочу, – нахмурился Богдан.

– Иного ответа я от тебя и не ждал, – охотно поддакнул гостю Кончак. – Но куклой ты станешь только в том случае, если тебя на тот стол хазары подсадят. А вот если в твою защиту скажет свое слово византийский император, тогда будет совсем другой расклад.

– А я думал, что ты, ган, о хазарах хлопочешь.

– Не скрою, с каган-беком у меня ныне лад, но живу-то я в Матархе и интересы князя Биллуга мне ближе. Мы с ним оба христиане, а не иудеи, потому Тмутаракань теперь тяготеет не столько к Хазарин, сколько к Византии. А если еще и в Киеве сядет христианский князь, то мы вполне можем дать укорот рахдонитам.

– Я что же, веру должен поменять, ган? Отречься от своих богов?

– Так ведь ты, Богдан, извини на злом слове, уже отрекся, – печально вздохнул Кончак. – Смерти Яромира, Вузлева и Гневомира тебе не простят ни волхвы, ни боги. Самое время искать на небе защитника. Я тебя не принуждаю, князь. Хочешь остаться во мраке язычества – твоя воля. Наше предложение все равно останется в силе. Но как близкий родович хочу дать добрый совет – задумайся о своей душе, Богдан. Путь к истинной вере у каждого человека свой, тебе он выпал и вовсе кровавый, но если ты придешь к Христу с открытым сердцем, то истинный бог не отринет от себя раскаявшегося человека.

Богдан думал долго, глуша тоску, подступающую к сердцу, колхидским вином. Кончак, озаботившийся его здоровьем, привел однажды к радимицкому князю худого ромея в длинном темном платье и с серебряным крестом на груди. Звали ромея отцом Нестором, и на славянском языке он говорил чисто, без запинки. Поначалу Богдану гость не понравился, но с течением времени его отношение к служке Христа стало меняться, тем более что послушать красноречивого ромея приходили не только ближники князя, но и простые мечники. Нет, отец Нестор не оправдывал Богдана, он призывал его к раскаянию в содеянном кровавом преступлении. Однако и поведение княгини Любавы он безоговорочно осуждал. Не должна жена выходить из воли мужа и попадать под влияние бесовских сил.

– По-твоему выходит, Нестор, что Велес – враг рода человеческого. А кто же тогда позаботится о наших стадах и о новом урожае? – спросил воевода Звенимир.

– Истинный бог позаботится, – отрезал ромей. – И не нужны ему кровавые жертвы, которые вы приносите деревянным идолам, а нужны лишь чистые помыслы да молитвы о помощи.

– Просить все же надо? – уточнил мечник Дергач.

– И просить надо, и постничать надо, и иные обряды, предписанные Христом, соблюдать надо. Даром-то в этом мире ничего не дается.

И ведь убедил ромей князя. Вместе с Богданом крестились все его мечники и ближники, к большой радости князя Биллуга и гана Кончака. Во всех христианских храмах Матархи звонили колокола, но не все тмутараканцы ликовали по этому поводу. Иные хмурились и беззвучно шептали злые слова в спину человеку, отрекшемуся от веры предков.

До Царьграда путь из Матархи был неблизок. Князь Богдан, никогда не бывавший прежде в море, поначалу сильно захворал и поистрепался желудком. Но с течением дней он привык к качке и обрел спокойствие духа, столь необходимое ему после принятия новой веры. Плыли они с ганом Кончаком в Царьград на двух ладьях. За веслами в основном сидели тмутараканцы, привыкшие к большой воде.

Из своих Богдан взял с собой лишь воеводу Звенимира да с десяток мечников для представительства. Всех остальных радимичей князь Биллуг обещал перебросить морем в Крым к возвращению князя Богдана. Именно из Крыма тмутараканцы, хазары и ромеи собирались совершить решительный бросок к Киеву, дабы навсегда покончить с варягами, успевшими рассориться за короткий срок едва ли не со всеми окрестными племенами.

Царьград поразил Богдана еще больше, чем Матарха. Ему и в голову прежде не приходило, что в подлунном мире могут существовать столь огромные города. Такую уймищу народу прокормить не смогла бы даже самая урожайная земля.

Едва ступив на константинопольскую пристань, Богдан испытал горячее желание закрыть руками уши. Гомон, стоящий здесь, мог навеки оставить глухим даже ко всему привычного человека. А на местном торгу радимицкий князь едва не заблудился. Если бы не помощь гана Кончака, то он никогда бы не вырвался из цепких рук черного как сажа человека, вцепившегося в полу его алого кафтана.

– Бес, истинный бес, – вскричал мечник Дергач и принялся неумело отмахиваться крестом.

А ган Кончак только посмеивался и, похоже, чувствовал себя в чужом городе как рыба в воде. Во всяком случае, дом своего давнего знакомого патрикия Никифора он отыскал без труда.

– Если в Царьграде так живут простые бояре, – вздохнул Звенислав, глядя на огромное каменное здание. – То как же здесь живут императоры?

– Только не вздумай назвать патрикия Никифора простым, – усмехнулся Кончак. – Врага наживешь на всю оставшуюся жизнь.

Патрикий действительно был тонкой штучкой, это Богдан определил с первого взгляда. Такого налима голыми руками не возьмешь. И внешность у него примечательная – жуковатый, курчавый, как молодой барашек, накрашенный и надушенный так, что к Богдану едва не вернулась хвороба, которую ган Кончак называл морской болезнью. Впрочем, хозяин предпочитал держаться от гостей на удалении, за что радимичи ему были очень благодарны.

– Баня-то у него есть? – спросил шепотом у скифа Звенимир.

– В Царьграде есть все, – отозвался Кончак, довольный приемом.

– А что же от него так несет, словно он от рождения не мылся.

– Это благовония, – едва не подавился смехом Кончак. – Привыкайте, варвары.

Местные бани радимичам не понравились. И пару в них маловато, и жар не тот. Разве можно приличную баню соорудить из камня – здесь дерево нужно. Только дерево способно хранить в себе силу неба, чтобы в нужный момент напитать ею человека. Судя по всему, ромеи вовсе не понимали вкуса жизни, потому и селились они в каменных домах, пусть и в красивых.

– Воля твоя, – вздохнул князь Богдан. – Но я свой деревянный терем на их каменные хоромины не променяю.

– Станешь великим князем в Киеве – будешь жить, как душа пожелает, – усмехнулся скиф.

Патрикий Никифор поспособствовал своему давнему торговому партнеру гану Кончаку. Не прошло и седмицы, как гостей из Матархи позвали во дворец императора. Вот где роскоши было с избытком. Даже каменный пол здесь блистал, словно озерная гладь под солнечными лучами, а уж золота, серебра и драгоценных камней во дворце было столько, что в глазах рябило.

В тронный зал гостей ввели далеко не сразу, заставив довольно долго маяться в прихожей, в окружении ближников и челядинов императора, разодетых в золотую парчу. Особенно поразили Богдана рослые гвардейцы ромейского владыки, у которых позолочены были и нагрудники, и поручи, и поножи. Стояли они недвижимо, словно идолы. Любопытный воевода Звенимир даже потрогал одного, вроде бы ненароком, дабы лично убедиться, что перед ним все-таки живая душа и не менее живая плоть.

Император Лев оказался молодым человеком, не достигшим еще тридцатилетнего возраста. На вошедших варваров он смотрел с интересом, но навстречу им не поднялся и заздравной чарки не поднес. Богдана поразил не столько император, сколько трон, на котором тот сидел. Казалось, он был отлит из чистого золота. Рядом с этим троном стояли два странных хищника, похожих на гепардов, но явно превосходящих их размерами. При виде варваров хищники зарычали, но с места не сдвинулись. Присмотревшись повнимательнее, Богдан пришел к выводу, что эти странные звери неживые, они сделаны из дерева и металла. Будь император Лев ребенком, князь не удивился бы присутствию близ трона таких больших игрушек, но мужу в силе и славе не пристало тратить время на подобные забавы.

– Приветствую вас, патрикий Севера, – произнес император заранее заготовленные слова.

– И мы желаем тебе здравия, августейший, – ответил за всех ган Кончак.

– Ты ждешь от меня помощи, князь? – спросил все тем же бесцветным голосом Лев.

– Да, августейший, – не стал спорить с ромеем радимич.

– Ты получишь ее, – равнодушно кивнул император, после чего потерял к гостям всякий интерес.

Патрикий Никифор сделал знак Кончаку, ган подтолкнул князя, а тот, в свою очередь, дернул за полу кафтана зазевавшегося воеводу Звенимира, после чего все четверо, пятясь, покинули тронный зал.

Богдан был откровенно разочарован приемом. Что же это такое – чарку не поднесли, к столу не пригласили, даже сесть не предложили. А император был словно с похмелья – и говорил с трудом, и на гостей смотрел вполглаза.

– Скажи спасибо, что тебя пред его светлые очи допустили, – усмехнулся ган Кончак. – Честь оказали.

Оно, конечно, каждый в своем доме вправе жить привычным для него рядом, но гостей надо уметь принять и угостить, как положено обычаем.

– Император – особа священная, – попробовал просветить варвара патрикий Никифор, но понимания у радимичей не нашел.

– Как же священная, если он рожден не от бога, а от человека? – удивился Звенимир.

– Неважно, от кого он рожден, – наставительно заметил Никифор. – Во время помазания на царство на императора Льва снизошла благодать божья.

– Сам видел? – спросил недоверчивый Звенимир.

– Нет, мне патриарх сказал, – усмехнулся наивности варвара патрикий.

– Так даст он нам войско или нет?

– Уже дал, – пояснил радимичам Кончак. – Десять тысяч «бессмертных» двинулись из Херсонеса в Сугдею на соединения с ратью бека Песаха. Нам тоже следует поторопиться.

Переход из Царьграда в Сугдею князь Богдан перенес достаточно легко, хотя налетевший с востока ветер изрядно потрепал их ладьи. Богдан пожалел было, что не принес жертвы Стрибогу, перед тем как соваться в море, но вовремя спохватился и вознес к небу молитвы, которым научил его отец Нестор. К его немалому удивлению, молитвы помогли, ветер стих, и ладьи без происшествий достигли берегов Крыма.

В Крыму Богдану тоже не доводилось бывать прежде, но после того как он посетил Царьград, никакие красоты уже не могли взволновать его сердце. Тем более что Сугдея не шла ни в какое сравнение не только с Царьградом, но и с Матархой. Однако христианская церковь здесь была, и князь Богдан, ведомый ганом Кончаком, ее посетил, дабы поблагодарить господа за благополучное окончание далекого путешествия.

Ромейскую рать ждали со дня на день. Бек Песах с двадцатью тысячами хазар и тмутараканцев уже прибыл в город. Здесь же были и радимичи князя Богдана, вполне довольные и едой, и приемом, оказанным им в Сугдее. Высокомерный Песах радимицкому князю не понравился с первого взгляда, зато его первый помощник бек Моше оказался очень любезным человеком, к тому же родственником гана Кончака по матери.

В ожидании ромейской рати ганы и бояре собирались у разгульного княжича Андриана, сына тмутараканского правителя. Вот кто не упускал ни единого случая пропустить кубок-другой и поволочиться за женщинами. Пиры во дворце, отведенном княжичу для постоя, устраивались такие, что Богдана, несмотря на весь его жизненный опыт, порой бросало в краску. Видел бы отец Нестор, чем занимаются его духовные чада, наверняка сгорел бы со стыда.

– Так ведь не согрешишь – не покаешься, – успокаивал родовича ган Кончак. – Можно подумать, что ты никогда не тискал челядинок по углам.

– Голыми на столе я их танцевать не заставлял, – обиделся Богдан.

– Зато водил с ними хороводы у реки лунными ночами, – усмехнулся скиф.

– Это таинство, угодное богам, – попробовал возразить князь.

– Не богам, а идолам, – поправил его Кончак. – То есть нечистой силе. А у княжича Андриана всего лишь плоть бунтует, кровь в жилах бурлит. Грешит он, конечно, но ведь нечистой силе при этом не служит. А потому и грех его куда меньший, чем твой. Покается он завтра в церкви и снова будет чист душой как младенец.

– Выходит, блуд его простительный?

– Христос снисходителен к грешникам, но беспощаден к отступникам, князь Богдан. Вот и князя Олега он хочет покарать нашими руками за то, что, будучи крещеным, тот спутался с нечистой силой. С той самой, с которой путалась и его мать Хирменгарда, продавшая свою душу бесу. За это она и была убита по наущению христианских епископов в далеком городе Париже.

– А как тот бес выглядел? – полюбопытствовал воевода Звенимир.

– Откуда же мне знать, – пожал плечами Кончак. – Я над их ложем светильник не держал. Одно могу вам сказать, радимичи. В жилах князя Олега течет черная бесовская кровь, и каждый добрый христианин обязан противостоять его колдовской силе. В противном случае мир этот захлестнет волна нечисти.

– А ведь княжич Вузлев ликом был с Олегом схож, – задумчиво проговорил Звенимир. – Это все примечали.

– И что с того? – сверкнул глазами в его сторону князь Богдан, недовольный неуместным напоминанием ближника.

– Так ведь если Олег схож лицом со своим отцом-бесом, то выходит, что и Вузлев был не без греха. И в его жилах текла кровь дракона Велеса.

– Не пойму я, к чему ты клонишь.

– А к тому я клоню, князь Богдан, что княгиня Любава тоже своего байстрюка не от человека родила. Значит, прав я был, когда в горячке рубанул младенца.

Ган Кончак вином поперхнулся и глянул на Звенимира почти с ужасом.

– Не мне судить. Сходи в церковь и расскажи об этом на исповеди.

– Думаешь, бог простит? – с надеждой спросил Звенимир.

– Не знаю, – глухо сказал скиф. – Но вина твоя велика, воевода.

Богдан от признания Звенимира почернел ликом. Вина воеводы была его виною, хотя о том младенце он даже не заикался и уж тем более не просил ближника чинить над ним расправу. Но все случилось так, как случилось. Князь не знал, простит ли его Христос, зато он был уверен в другом – старые боги его не простят никогда. А их волхвы уже послали по следам Богдана убийцу. Нет, каяться в церковь радимицкий князь не пойдет, не та вина, чтобы искупить ее можно было одной молитвой. Деяние нужно в искупление всех грехов.

Богдан знал, что нужно сделать, чтобы заслужить милость нового бога, а потому, повернувшись к Кончаку, спросил почти спокойно:

– Когда выступаем, ган?

– Скоро, Богдан. И да поможет нам бог.

Глава 10 КУДЕСНИЦА

Больше всего Лихарь боялся встречи с кудесником Драгутином. Как ни крути, как ни оправдывайся, а вина его была всем видна. Он ведь похитил даже не красну девицу, а чужую жену, и эта блажь легкомысленного боготура обернулась большой кровью. Он ждал, конечно, что Ратмир с Арпадом будут мстить ему, но никак не мог предвидеть, что гнев обиженных им людей обрушится на ни в чем не повинных варунцев и князя Данбора.

Однако действительность оказалась еще горше, чем полагал Лихарь, опьяненный любовью. Об этом ему сказал воевода Рулав после кровопролитной битвы с уграми под стенами Варуны, в которой боготур бился плечом к плечу с князем Данбором.

– Беда пришла в твой род, Лихарь. Князь Богдан напал на город Торусин и убил твоего дядьку Яромира и твоих братанов Вузлева и Гневомира, а также их детей, жен и домочадцев. От детинца остались одни головешки, а сам город выгорел наполовину.

– Да быть того не может! – вскинулся Лихарь, но Рулав лишь похлопал его ободряюще по плечу и направился к выходу.

– Я с тобой, – крикнул было ему вслед боготур.

– Нет, – покачал головой от порога Рулав. – Тебе придется вернуться домой. Кудесник Драгутин объяснит, что нужно делать. Одно могу обещать тебе твердо, Лихарь. Если встречу Богдана, то постараюсь взять его живым. А там пусть волхвы решают, какой кары он достоин.

С князем Данбором Лихарю тоже предстоял непростой разговор, ведь именно он накликал беду на его город. Однако Данбора в этот день мучили совсем иные думы, и на боготура, пришедшего с повинной головой, он посмотрел с удивлением.

– Причем здесь ты, Лихарь?! Арпад и Курсан давно уже готовили удар по Русалании. Им самим хотелось пограбить чужие земли, да и беки их в спину толкали. Да не просто толкали, но и дали оружие. А Ратмиру обида глаза застила. Не хотел он власть мне уступать. А предлог у них всегда нашелся бы. Тебе, боготур, спасибо за то, что вырвал женщину моей крови из рук самого лютого моего врага. Коли она добром за тебя пойдет, то я заранее даю свое согласие. Ты мне другое скажи, Лихарь. Почему опоздал князь Олег?

– Да мало ли что с ним могло приключиться…

– Ингер пришел вовремя, – холодно прервал боготура Данбор. – А его путь до Варуны был длиннее.

– Так ведь у Ингера была конница, а у Олега – половина рати пешая.

– Нет, Лихарь, не в этом дело, – покачал головой Драгутин. – Я послал дозорных навстречу киевлянам, прежде чем вывести варунцев в поле. Олег был уже почти рядом с крепостью.

– Может, твои люди ошиблись?

– Я им верю, боготур. Да и мудрено перепутать киевлян с радимичами.

– Значит, князь Олег выжидал удобный случай.

– Вот именно, – усмехнулся Данбор. – Выжидал. Если бы не Ингер, то он дождался бы нашей гибели. Скверно, Лихарь, когда приходится опасаться не только врагов, но и союзников.

Данбор поморщился от боли в плече и, махнув в сторону боготура здоровой рукой, откинулся на ложе.

Лихарь вышел от русаланского князя встревоженным и потрясенным. Конечно, Данбор мог и заблуждаться, но так или иначе задержка князя Олега стоила многим варунцам жизни. Князь Русалании уцелел чудом. И этим чудом для него был Ингер Рерик. Выходит, мешал чем-то Данбор князю Олегу?

Ганша Зара смотрела на Лихаря заплаканными глазами – не хотела смиряться со своей участью. В боготуре со дня похищения она видела только своего врага, которому уже успела посулить все кары небесные. Своевольная дочка у Ратмира. Может быть, совесть замучила бы Лихаря за то, что, поддавшись страсти, поломал он чужую жизнь, но теперь об этом можно было уже не думать. Благо он сотворил для Зары, а не зло, ибо муж ее отныне не просто враг, а кровник всем русам и славянам от мала до велика.

– Не хотел бы я огорчать тебя, Зара, но сказать придется, – осторожно начал Лихарь, присаживаясь на сундук, расписанный красными петухами. – Угры вошли в крепости Лука, Басара и Сарада. Их приняли там как союзников. Ночью они перебили всех, а потом разрушили города и станицы в округе, истребив и старых и малых.

– Ты лжешь, Лихарь, – вскинулась Зара. – Ты… А как же моя мать? Мой брат? И где мой отец?

– Не знаю. Что знал, то сказал.

– И что же теперь?

– Теперь кудесники объявят угров нашими кровными врагами, и горе будет тем, кто поднесет им хотя бы каплю воды.

Зара плакала долго, а боготур сидел, смотрел на нее и молчал. Дочь Ратмира была далеко не глупой женщиной и, надо полагать, уже и без слов Лихаря поняла, что угр Арпад использовал ее, чтобы втереться в доверие к русам. Ему это удалось, а сам Ратмир, похоже, слишком поздно понял, какую змею пригрел на груди.

– Ты должен вернуть мне дочь, боготур!

– Она не только твоя дочь, она дочь врага всего славянского мира. Подумай о том, какая судьба ждет ее здесь. Русы женщинам не мстят, но и руку помощи ей никто не протянет.

– Я тебя прошу…

– Я сделаю все, что смогу, Зара, и обещаю, что эту горькую чашу мы будем пить вместе.

Отца Лихарь с первого взгляда не узнал. Кудеснику Драгутину шел семьдесят пятый год. Еще вчера стан его был прям, а синие насмешливые глаза молодо смотрели на мир. Казалось, ничто не сможет сломить старого викинга, сумевшего угадать волю богов. Но сейчас перед Лихарем сидел согбенный старик и тупо смотрел в стол.

– Не надо было этого делать, – вдруг глухо произнес он. – Ноша богов не под силу людям. А она не поняла этого.

– Кто она? – осмелился спросить Лихарь.

– Милица. Она считала, что ее Богдан рожден для великих дел, а он не прошел даже первого испытания, выпавшего на его долю. Слишком долго она его опекала.

– И что будет теперь? – глухо спросил Лихарь.

– Богдан осужден богами. Кудесница Милица сама приведет приговор в исполнение. Ты поедешь с ней.

– Но почему я?

– Потому что это дело нельзя доверить чужим, – твердо сказал Драгутин и впервые глянул на сына полными боли глазами.

Радимицкая земля словно бы притихла в ожидании гнева богов. В том, что он непременно последует, не сомневался почти никто. Преступление князя, поднявшего руку на кровных родовичей, потрясло всех. Конечно, и раньше случались ссоры между великими и удельными князьями, иной раз и до крови дело доходило. Но чтобы вот так прийти к людям гостем, а потом врасплох напасть на них – такого случая в радимицких землях никто не помнил.

Здесь строго блюли обычай, доставшийся от щуров, – гость от бога. Люб он тебе или не люб, а прими его с честью. За обиду, нанесенную гостю, карали жестоко, но и с гостей требовали уважения к хозяевам. Уж если идешь в чужую землю или в чужой дом, то иди с чистыми помыслами. И коли не люб тебе хозяин и его домочадцы, так ты им об этом скажи до порога.

А князь Богдан не только в дом вошел со змеиной ухмылкой на устах и злобой в сердце, но еще и чарку поднял во здравие людей, которым готовил погибель. Такое глумление над богами и людьми трудно было понять и простить не только простым радимичам, но и ближникам князя.

Видимо, поэтому боярин Путимир долго мялся на пороге терема кудесника Драгутина, не решаясь войти. Однако, узнав у челядинов, что самого кудесника в доме нет, он все-таки толкнул тяжелую дверь. У боярина Путимира не было другого выхода. Он ждал расправы со дня на день, а волхвы медлили, доводя тем самым тестя великого князя до умопомрачения. И не столько даже за себя боялся Путимир, сколько за дочь и внука, рожденного от Богдана.

Младший сын кудесника Драгутина славился среди радимичей легким и веселым нравом, а потому и говорить с ним Путимиру было проще. Да и годами Лихарь был вдвое моложе боярина, глядишь, и уважит чужие седины.

Заздравной чаши хозяин гостю не поднес, но к столу все-таки пригласил. Путимир осторожно присел на край лавки и сочувственно вздохнул.

– Зачем пришел, боярин? – спросил Лихарь.

– Вроде и вины на мне нет, а все одно виноват, – начал с главного Путимир. – Вот и пришел сказать об этом кудеснику Драгутину.

– Кудесник в отъезде.

– Тогда я у тебя спрошу, боготур, что будет с моей дочерью, внуком и всей нашей землей?

– С твоей дочери спрос невелик, – холодно отозвался Лихарь. – С младенца – тем более. Но радимицким князем ему не быть. Так приговорили все волхвы славянских богов. Что касается нашей земли, то отныне она под рукой великого князя Нигера, а удельником в Славутиче он посадил меня. Если не справлюсь, то он пришлет другого. Так-то вот, боярин. Скажи старейшинам, чтоб не держали камень за пазухой, – себе дороже обойдется. Раньше думать надо было о родной земле, когда подталкивали Богдана против князя Яромира.

– Не подталкивали мы его, – возразил Путимир. – О тебе, боготур Лихарь, шла речь на том совете. Врать не буду, я тоже против тебя говорил.

– Наслышан, – махнул рукой Лихарь. – Теперь это уже не важно. Но запомни, Путимир, и других предупреди, что хулы против великого князя Ингера я не потерплю. Неслухов буду карать твердой рукой. А о дочери твоей так скажу, боярин. Выдай ты ее замуж за хорошего человека, куда-нибудь подальше от радимицкой стороны. Пусть ее новый муж станет отцом твоему внуку. Так будет лучше и для тебя, и для дочери твоей, и для младенца.

Путимир вздохнул с облегчением и с готовностью кивнул. Все пока оборачивалось даже лучше, чем он рассчитывал. Похоже, князь Олег решил взять с радимичей за вину не кровью, а златом да серебром, что, конечно, накладно для мошны, но терпимо. Тут важно удержать горячие головы от немедленного бунта, а там жизнь покажет, насколько тверда рука великого киевского князя.

– А велик ли выход с нашей земли? – спросил на всякий случай Путимир.

– Сколько хазарам платили, столько будем и великому князю платить, – твердо сказал Лихарь.

– А что беки на это скажут?

– Забудь, – махнул рукой Лихарь. – Ныне наш каган в Киеве, а не в Итиле.

– Оно и правильно, – с готовностью поддакнул Путимир. – С Киевом мы одного корня и одной правды, а хазарские ганы нам по вере чужие.

– Здраво рассуждаешь, боярин, – усмехнулся Лихарь. – Что же ты с Богданом так оплошал, неужели не понимал, чем обернется для радимицкой земли его безумный поход в Торусин?

– Так ведь догадался я, – горячо зашипел Путимир. – Но уже в послед его рати. Послал было боярина Вячеслава, чтобы остановить безумца, так Богдан ему голову снес и даже не охнул. Оставил безутешной вдову и четырех чад.

– Ладно, боярин. Если и есть за тобой вина, то непреднамеренная, и спроса с тебя не будет. Так решили волхвы. Я покидаю Славутич на несколько месяцев. Вы с боярином Изяславом останетесь. За вами суд и сбор дани для киевского князя. Кроме того, мы должны выставить пять тысяч ратников, но это уже забота боготура Избора. Все, боярин Путимир, недосуг мне сейчас с тобой лясы точить. Я кудесницу Милицу жду.

Путимир с готовностью поднялся с лавки, быстро поклонился четырем углам и скользнул за порог. С души боярина словно огромная глыба упала, и если восходил он на это крыльцо столетним старцем, то сбегал с него едва ли не отроком. Вот ведь как все повернулось. Вчера еще он готовился к скорой смерти, а ныне впору жертву богам приносить на долгую и счастливую жизнь.

В воротах боярин Путимир едва не столкнулся с кудесницей Милицей, но вовремя успел метнуться за угол и припасть похолодевшей спиной к стене амбара. В первое мгновение он сам не понял, почему же так испугался, и лишь много позже до него дошло, что поразили его глаза Милицы, темные и страшные, почти мертвые, из которых рвался наружу навий мир.

Князь Богдан обжился в Сугдее, свыкся с местными порядками и уже без трепета душевного смотрел на безумства княжича Андриана, а порой и сам участвовал в них. Оно хоть и срамно, и не по чину, но телу приятно. Вот только голова стала побаливать с похмелья по утрам, а привычного в таких случаях огуречного рассола во всей хазарской Сугдее было не сыскать, хотя на местном торгу чего только не было.

Таких плодов князь прежде в глаза не видел, а про иные полагал, что растут они лишь в стране света, а уж никак не на нашей грешной земле. Подобными гроздьями славянские мазилки любили украшать стены княжьих и боярских палат. В детстве Богдан любил их разглядывать и даже пробовал отковырнуть одну ягодку пальцем, но вкусить сочный виноград ему довелось только здесь, в Сугдее. По словам гана Кончака, именно из этих ягод крымчане и делали свое на редкость вкусное и хмельное вино. Были здесь, к слову сказать, и огурцы, но засолить их почему-то никто не догадался, к великому сокрушению князя Богдана.

– Вставай, родович, – поднял с лавки Богдана ган Кончак. – Ромейская рать вошла в город. Бек Песах зовет нас для совета.

Ну наконец-то! Богдан, несмотря на тяжесть в голове, мигом подхватился на ноги. Поход на Киев, о котором столько говорили хазары и тмутараканцы, похоже, становился явью.

– А угры подошли? – спросил у скифа Богдан, натягивая с помощью челядинов кафтан на широкие плечи.

– Угры уже в низовьях Днепра, – пояснил Кончак. – Самое время и нам выступить им на помощь. Поздравляю, князь Богдан. Через месяц-другой ты станешь великим князем в Киеве.

Честь, конечно, немалая, но Богдана в Киев влекла вовсе не жажда власти. Киевский стол станет для него лишь знаком благоволения нового бога и полным прощением греха, совершенного на земле радимичей. Конечно, война – это кровь, но славянам она принесет избавление от тяжкого заблуждения, обрекающего их души на вечные муки в аду. Об этом Богдану сказал отец Нестор, совсем недавно прибывший в Сугдею, чтобы вдохнуть уверенность в новообращенного князя. По словам Нестора, ему выпало великое счастье стать крестителем всей Руси, всех славянских племен, пребывающих ныне во тьме язычества. За этот духовный подвиг Богдану простятся все прошлые большие и малые грехи.

– Готов ли ты взвалить на себя столь тяжкую ношу, сын мой? – спросил у князя Нестор.

– Готов, – твердо ответил князь, чувствуя, как нисходит на него просветление, и видя, как ободряюще смотрят на него с иконы глаза святого Власия, имя которого он принял при крещении.

– Быть по сему, – с облегчением вздохнул ромей.

В доме, где остановился бек Песах, Богдан встретил не только тмутараканских воевод, хазарских беков и ганов, но и самоуверенных ромейских полководцев, поглядывающих на варваров сверху вниз. Здесь же был и ган Арпад, старый знакомец радимицкого князя. Угр выглядел смурным и на любезное приветствие Богдана ответил лишь сухим кивком головы.

Радимичи решили, что, одержав ряд побед над русаланами, северцами и печенегами, угры слишком много о себе возомнили и пришла пора ставить их на место. Похоже, того же мнения придерживался и бек Песах, во всяком случае, место, которое он отвел гану Арпаду за столом, Богдан не назвал бы почетным. Зато сам князь был посажен одесную бека Песаха, княжич Андриан, страдающий с глубокого похмелья и еще окончательно не протрезвевший, сел ошую.

– Выступаем на рассвете тремя колоннами, – сказал Песах. – Первую поведет епарх Григориус, вторую – ган Кончак, третью – бек Моше. С уграми гана Курсана встречаемся у днепровских порогов. Цель похода – Киев. Далее – Смоленск и Новгород. Вопросы есть?

– У меня есть вопросы, – поднялся с места ган Арпад. – Что получат угры за пролитую кровь?

– Вам достанутся земли, ныне занятые печенегами.

– А печенегов куда денем? – удивился княжич Андриан, хлопая белесыми ресницами.

– Они уйдут.

– Куда?

– В землю, – твердо сказал бек Песах. – Такова воля каган-бека Вениамина.

Ган Кончак вопросительно глянул на князя Богдана, словно ждал, что тот выскажется в защиту племени, обреченного беками на истребление, но тот в ответ лишь плечами пожал. С какой же стати будущему киевскому князю хлопотать о печенегах, которые занозой засели близ славянских земель и успели досадить очень многим племенам? Кому нужны такие соседи, скажите на милость? Конечно, угры тоже не подарок, но не исключено, что придет и их черед. Особенно если ган Арпад будет столь же злобно косить глазами в сторону первого ближника всесильного каган-бека Вениамина.

– Напоминаю всем еще раз о законе кагана Обадии. Воин, бежавший с поля битвы, будет убит, несмотря на былые заслуги и высокое положение. У меня все.

Богдан выходил из дома, отведенного беку Песаху, умиротворенным. Кстати, этот дом принадлежал какому-то торговцу средний руки и не поражал взгляд ни внешним видом, ни внутренним убранством. Да и находился он не в самом удобном для проживания знатного лица месте. Неподалеку был шумный торг, а прямо от задворок начинался Рыбный конец, едва ли не самая дурно пахнущая улица в Сугдее.

Почему именно этот дом так поглянулся хазарскому воеводе, Богдан не понял и обратился за разъяснениями к всезнающему гану Кончаку.

– Не все золото, что блестит, – усмехнулся скиф. – Для бека Песаха безопасность дороже удобства. Дом этот принадлежит его соплеменнику и единоверцу, на чад и челядинов которого он может положиться.

– Так ведь Сугдея – спокойный город, – удивился Богдан.

– Это верно, – кивнул Кончак. – Но для того чтобы подсыпать яд в кубок, не надо устраивать мятеж.

Князь Богдан вдруг замер, словно парализованный, и лишь его глаза продолжали неотрывно смотреть на дорогу, по которой шла босая женщина в черном платье. Седые волосы старухи не были убраны под платок, как это предписывал обычай, а свободно развевались при ходьбе, почти закрывая ее лицо. Кончак увидел только глаза незнакомки, но и этого оказалось достаточно, чтобы у него язык прирос к нёбу. Скиф сумел только промычать нечто неразборчиво, пытаясь привлечь внимание отставших мечников.

Зато воевода Звенимир, застывший рядом, сумел задать старухе вопрос голосом, дрожащим от напряжения:

– Кого ты оплакиваешь, женщина?

– Я оплакиваю сына, воевода, – отозвалась старуха. – Он стоит ошую от тебя.

Звенимир отшатнулся и вцепился пальцами в плечо князя Богдана, словно пытался помешать князю сделать последний роковой шаг. Но тот все-таки качнулся вперед, чтобы принять из рук женщины серебряную чашу.

– Пей, Богдан, – глухо проговорила старуха. – Пей, мальчик. Ты заблудился в мире этом, и я сама найду для тебя дорогу в мире том.

Князь припал к чаше жадными губами и тут же рухнул на землю, словно дерево, подрубленное безжалостным топором, а следом на сугдейскую мостовую медленно опустилась старуха, схватив при этом за руку мертвого Богдана.

– Кто она такая? – спросил опомнившийся ган Кончак, с трудом шевеля непослушным языком.

– Кудесница Милица, – тихо отозвался Звенимир. – Вот оно, возмездие старых богов.

Подоспевшие мечники попытались было вырвать мертвого князя из рук матери, но, к ужасу Кончака и Звенимира, сделать это им не удалось. В горячке дружинник Дергач схватился было за меч, чтобы отрубить цепкие пальцы, но воевода Звенимир так страшно крикнул ему «не сметь!», что несчастный в ужасе отпрыгнул в сторону.

Богдана и Милицу погрузили в подвернувшуюся телегу, и печальная процессия медленно двинулась к роскошному дворцу, который несчастный князь выбрал для проживания. Ган Кончак, оглушенный происходящим, все-таки нашел в себе силы, чтобы позвать на помощь отца Нестора. Ромей был бледен, без конца осенял крестом и себя, и окруживших его мечников, но и он не сумел разжать руку матери и отделить ее тем самым от сына.

– Ведьма, – прошептал он посеревшими от страха губами.

– Оставьте их, – попросил воевода Звенимир дрогнувшим голосом. – Она не отдаст его вам.

Отец Нестор недолго постоял над умершим князем, шепча молитвы, а потом тихо удалился. Мечники рассыпались по углам, а ган с воеводой, потрясенные пережитым, припали к кувшину с вином, жадно глотая кисловатую жидкость, которая и привела их в чувство. Во всяком случае, ган Кончак обрел возможность рассуждать здраво.

– Яд, – сказал он почти с полной уверенностью.

– Наверное, – эхом отозвался Звенимир.

После чего они надолго замолчали, каждый по-своему переживая случившееся. Из пьяного полузабытья их вывел мечник Дергач, ночным видением возникший на пороге.

– Их нет, – тихо произнес он.

– Кого нет? – нахмурился очнувшийся Кончак.

– Князь Богдан и его мать Милица исчезли.

– Куда исчезли? – вскочил на ноги скиф. – Ты в своем уме?

Однако Дергач оказался прав, в чем ган и воевода смогли убедиться собственными глазами. Широкое ложе, на которое мечники уложили покойных, опустело. Лишь на покрывале четко угадывались отпечатки их тел. Звенимир страшно закричал, обхватив руками голову, затопал в беспамятстве ногами, а потом рухнул на половицы и застыл в неподвижности. Кончак в ужасе метнулся из страшной ложницы, а за его спиной стучали сапоги Дергача и слышались крики мечников, вконец обезумевших от страха.

Глава 11 ПЕЧЕНЕГИ

Угры вторглись в земли печенегов на исходе лета. Печенежская рать, собранная наспех, была разбита наголову в первом же сражении и рассеялась по степи. Ган Талак, поставленный родовыми старейшинами во главе племенного ополчения, потерял в этой кровопролитной битве не только добрую половину своего тридцатитысячного войска, но и надежду. Угры превосходили печенегов не только числом, но и качеством вооружения. На берегах Днепра повторилась трагедия, уже случившаяся однажды на берегах Волги. Разница была только в том, что печенегам теперь отступать было некуда. Их роды, вытесненные со своих кочевок, смешались в объятый ужасом клубок из человеческой плоти и блеющих животных.

Угры не щадили никого, убивая мужчин, женщин, детей и стариков. Скот они тоже резали без разбора, отлично зная, что без него кочевникам не выжить в этом негостеприимном мире. Люди и животные лежали вперемешку на земле, опозоренной чужим вторжением, на радость воронью, слетевшемуся на пир смерти.

Отдельные ватажки угров тревожили остатки печенежского ополчения, прикрывающего отход женщин и детей в славянские земли, где их ждала участь, быть может, еще более горькая, чем та, что постигла их убитых сородичей. Славянским земледельцам не за что было любить кочевников, не раз врывавшихся в их города и веси с громким боевым кличем. И ган Талак не только оглядывался назад на неотвратимо приближающихся угров, но и с тревогой посматривал вперед, где у реки, преграждающей путь отступающим печенегам, вырастала словно из-под земли чужая рать, скорее всего славянская.

Талак жестом подозвал к себе гана Буняка и ткнул пальцем в сторону реки.

– Попробуй договориться со славянами, ган. Пусть они пропустят на свои земли хотя бы наших детей и женщин.

На посеревшем от пыли лице Буняка промелькнула горькая усмешка.

– Ган Талак, ты уверен в том, что рабство лучше смерти?

– У нас нет выбора, – скрипнул зубами Талак. – Сделай хоть что-нибудь.

Буняк хлестнул коня плетью и поскакал мимо остановившихся телег навстречу людям, которых еще недавно считал своими главными врагами. Впрочем, со славянами он столкнулся раньше, чем достиг берега, похоже, они уже переправились через реку с непонятной пока гану целью. Неужели они решили ударить в тыл печенегам, изготовившимся для последней схватки?

– Воевода Рулав, – назвал себя голубоглазый всадник на черном как крыло ворона коне. – Мы ударим уграм в бок, а вы попытайтесь от них оторваться, чтобы перейти реку.

– А наши женщины, старики и дети?

– Их уже встречают на том берегу.

Переправа действительно началась, и славяне, похоже, не собирались мешать печенегам, вот только у Буняка не было полной уверенности в том, что этот голубоглазый воевода ему друг, а не враг. Но выхода у степняков не было. Они могли либо принять помощь чужих людей и надеяться на чудо, либо погибнуть здесь же, на берегу, под ударами озверевших угров.

– Ну?.. – обернулся Талак к подскакавшему Буняку.

– Переправа уже началась. Славяне и русы предлагают нам помощь. Как только они ударят на угров, у нас будет возможность прорваться к реке.

Ган Талак не поверил ни Буняку, ни воеводе, невесть откуда взявшемуся. Впрочем, сейчас это не имело уже никакого значения.

Лава угров с устрашающим ревом накатывалась на печенегов, и уже через мгновение враги сошлись лицом к лицу для последней и решающей битвы. Угры, похоже, не сомневались в своей победе, а печенегам надо было просто держаться, стоять до тех пор, пока последняя телега, забитая женщинами и детьми, не скатится с берега в спасительную реку.

Талак секирой сшиб с коня наседающего угра и оглянулся назад. Берег пустел буквально на глазах, и у гана появилась надежда на то, что среди людей, спасшихся от неминуемой смерти, находятся сейчас и его родные. Возможно, его малолетним сыновьям удастся со временем сесть в седло, чтобы отомстить уграм за убитого отца, а пока Талак сделает все от него зависящее, чтобы подороже продать свою жизнь.

Угры не просто теснили печенегов к реке, они пытались обойти их с боков, чтобы, замкнув в железных объятиях, раздавить без пощады. Пока что им это удавалось. Ган Буняк попытался ударить вправо, чтобы помешать уграм соединиться, но у печенегов просто не хватило сил на то, чтобы опрокинуть хорошо вооруженных противников.

Талак догадывался, кто снабдил угров мечами и доспехами, да и мудрено было не догадаться. Хазарские беки не раз предлагали печенегам свое покровительство в обмен на кровь, проливаемую в их интересах, однако родовые старейшины сказали бекам твердое «нет» и тем самым обрекли на смерть и себя, и свой народ. Нашествие угров было местью каган-бека Вениамина за строптивость, проявленную печенегами. Но даже в это мгновение, когда до смерти оставалось всего несколько шагов, ган Талак не пожалел о выборе, сделанном год назад. Лучше умереть свободным, чем стать цепным псом рахдонитов.

Угры решили иначе, но рано или поздно придет и их черед оплакивать своих близких. За все в этом мире приходится платить, в том числе и за чужую кровь, пролитую по приказу господ.

А ган Буняк обрубил, таки железную руку угров и разомкнул тем самым смертельные объятия, сдавившие печенежскую рать. Правда, помогли ему в этом славяне, неожиданно вылетевшие их соседнего леса на хорошо отдохнувших конях. Их было не более двух-трех тысяч, но удар оказался столь неожиданным, что угры растерялись и стали разворачивать коней.

– Уходим, – крикнул ган Талак, приподнимаясь на стременах. – Уходим к реке!

Уцелевшие печенеги с шумом влетели в воду, поднимая тысячи брызг. Обмелевшая в эту пору река закипела, приняв в себя почти пятнадцать тысяч разгоряченных тел, и, искупав людей и лошадей, выплеснула их на противоположный берег. Опомнившиеся угры кинулись было вслед за ускользнувшими врагами, но были встречены тучей стрел засевших здесь славян и отошли в степь с большим для себя уроном.

Ган Талак поверил в свое спасение только тогда, когда, спрыгнув с коня на землю, почувствовал под ногами твердь, гудящую победным набатом. Железная фаланга русов выдвинулась из соседнего леса и выстроилась на берегу грозным предостережением для опешивших угров.

Ган Буняк, тоже благополучно выскользнувший из-под удара, подвел к Талаку рослого руса с насмешливыми синими глазами. Судя по забрызганным кровью доспехам, рус только что вышел из сечи. Талак с любопытством глянул на меч в ножнах, висящий у незнакомца на поясе.

– Каролингский, – подтвердил тот. – Подарок отца.

– Так ты франк, – удивился печенег. – Далеко тебя занесло, однако.

– Воевода Рулав, – представил руса Буняк.

– Каролингских мечей я вам не обещаю ганы, но у варяжских и киевских закал не хуже.

– Ты предлагаешь нам союз?

– Ган Талак, союз печенегам предлагают киевские князья Олег и Ингер. Думаю, тебе будет что обсудить с ними.

Воевода Рулав указал на двух всадников, выехавших на берег реки в сопровождении многочисленной свиты.

Дабы не уронить себя перед князьями, Талак и Буняк поспешно вскочили на коней. Разговор предстоял серьезный, и ганам не хотелось подходить пешими к возможным союзникам.

Встреча состоялась на пригорке, с которого открывался вид на противоположный берег, только что в спешке оставленный печенегами. Надо признать, славяне удачно выбрали место для предстоящей битвы, если, конечно, она состоится. Прежде чем сойтись лицом к лицу с врагами, уграм придется под градом стрел переправляться через довольно широкий приток Днепра, а потом еще подниматься в гору, ломая строй и подставляясь под возможный удар чужой конной рати.

– Сколько у тебя людей, ган Талак? – спросил князь Олег после взаимных приветствий.

– Было тридцать тысяч, когда мы впервые столкнулись с уграми, сейчас осталось меньше половины. Но я могу увеличить количество всадников, если ты дашь мне оружие, князь.

– Оружие, ган, ты получишь только в том случае, если дашь мне и князю Ингеру слово никогда не поворачивать его против славян.

– Даже когда славяне придут на мою землю? – нахмурился Талак.

Князь Ингер засмеялся, князь Олег улыбнулся.

– Мы не станем требовать от тебя слишком многого, ган. По этой реке пройдет граница между нашими землями. На том берегу – твоя власть и воля, на этом – наша. С запада конец твоей земли у Днепра, с востока – у Северского Донца.

Киевляне предлагали союз, весьма выгодный для печенегов, если, конечно, не считать того, что земля, обозначенная Олегом, находилась сейчас под властью угров.

– В том, что вы ее потеряли, ганы, нашей вины нет, – спокойно продолжал князь. – Но коли мы ее вернем, то в этом будет не только ваша, но и наша заслуга. Мы не потребуем с вас дани, печенеги, но впредь вы не должны платить ее и Итилю. А если беки станут вас нудить, то пошлите их далеко… в Киев.

– А если хазары пойдут на нас войной? – спросил ган Талак.

– Мы остановим их общими усилиями, ганы. Думаю, что ждать беков нам придется недолго. Она уже идут на помощь уграм.

– Я согласен, – сказал Талак. – Но нужно, чтобы слово свое сказали и старейшины.

– Собирай круг, ган. Мы подождем.

Печенеги спорили недолго, не прошло и двух дней, как ган Талак объявил о решении старейшин киевским князьям:

– Мы принимаем ваши условия, русы. И да помогут нам наши боги.

Ган Кончак был потрясен смертью князя Богдана, однако на бека Песаха она не произвела большого впечатления, как, впрочем, и на ромеев. Этим, похоже, было все равно, кого сажать на чужой великий стол.

– Нет Богдана, есть Андриан, – равнодушно пожал плечами бек. – Проследи лучше, ган, чтобы радимичи не разбежались. Мне не хотелось бы терять две тысячи мечников еще до начала сражения.

– Но они присягали не мне, а князю Богдану, – попробовал возразить Кончак.

– Мне нет до этого дела, ган, я прикажу казнить всякого, кто попытается бежать. Так и передай своим радимичам.

Радимичи, оставшиеся без князя Богдана и воеводы Звенимира, взроптали было и схватились за мечи, но, узнав о страшных карах за измену и бегство, слегка поутихли. Ган Кончак пообещал им щедрую плату из казны каган-бека, если задача, поставленная властями Итиля, будет решена.

– А если побьют нас киевляне? – спросил за всех Дергач.

– В этом случае ни злато, ни серебро, мечник, тебе уже не понадобятся. Если побежите с поля боя, то вас растопчут гвардейцы бека Песаха, а если побросаете оружие, то спрос с вас учинит сын Чернобога. Неужели смерть Богдана и Звенимира вас ничему не научила? Если уж волхвы не пощадили самого родовитого в славянских землях князя, то вас и вовсе предадут мучительной казни. Благо есть за что.

– А за что, ган? – набычился Дергач.

– За убитого князя Яромира, за разоренный город Торусин, за предательство славянских богов, мечник.

– Мы шли за князем… – отозвалось сразу несколько голосов.

– А теперь вы пойдете за мной, радимичи, – твердо сказал ган Кончак. – За Христову веру и за нового киевского князя Андриана. Да падут под ударами наших мечей деревянные идолы, да воссияет на славянской земле свет истинной веры.

Мечники промолчали, а ган Кончак с грустью подумал, что свет истинной веры вряд ли слишком глубоко проник в эти души, отравленные ядом язычества. Радимичи – племя упрямое, и вряд ли угроза смерти остановит их на пути к измене. Да и что такое смерть для мечника, привыкшего из года в год рисковать своей жизнью. Вряд ли радимичи станут бунтовать на чужой земле, но и рассчитывать на них в землях славянских не приходится. Хорошо, если просто сбегут, а то еще решат посчитаться с ни в чем не повинным ганом.

– Если уж совсем станет вам невмоготу, – шепотом сказал Дергачу ган Кончак. – То вы меня известите. Я вас удерживать не стану. Но пока молчите, ибо бек Песах не бросает слов на ветер.

В отличие от высокомерного бека, возомнившего себя великим полководцем, ган Кончак очень хорошо видел разницу между князем Богданом и княжичем Андрианом. И дело было не в личных качествах того и другого. Богдан стоил Андриана, а Андриан стоил Богдана. Оба не годились в великие князья. Тем они, наверное, и приглянулись хазарским бекам. Однако Богдана хорошо знали в славянских землях, более того, чтили если не за личные заслуги, то за принадлежность к знатному роду, чьи представители сидели на великом Радимицком столе более сотни лет. А Андриан был для бояр не менее чужим, чем Ингер и Олег. И с какой же стати киевлянам менять варягов на тмутараканца, который хоть и принадлежит к славянскому корню по отцу, но плясать будет под дудку ромеев и рахдонитов? Славянские старейшины и купцы в последние десятилетия почувствовали вкус к злату и серебру и быстро сообразили, какие выгоды им сулит первенство в торговле. Нет, не согласится Киев добром ходить под Итилем, а принуждение обернется большой кровью.

Бек Песах был опытным человеком и очень хорошо понимал, что война выигрывается не только на поле битвы. А потому и подготовил он свой стремительный бросок в славянские земли с большим тщанием. Объединенное хазарско-ромейское войско ни в чем не испытывало нужды на землях, подвластных каганату. Продовольствие и корм для лошадей заранее были доставлены в села и городки, разбросанные там и сям. Сложности могли начаться в землях, принадлежащих печенегам, но бек Песах предусмотрел и это. Угры, опередившие хазар, так старательно зачистили печенежские кочевья, что ган Кончак за все время пути не встретил ни единой живой души. Зато костей и гнилой плоти здесь было в избытке. Похоже, печенеги действительно ушли в землю, как это и предрекал бек Песах.

– Я думал, он пошутил, – горестно вздохнул княжич Андриан, разглядывая чьи-то изуродованные останки. – Воля твоя, Кончак, но мне такая война не нравится.

– Об этом раньше надо было думать, – процедил сквозь зубы ган.

До славянских земель оставалось меньше одного дня пути. Бек Песах решил дать людям роздых после стремительного броска через печенежскую степь.

Пока хазары, тмутараканцы и ромеи предавались отдохновению, вожди похода собрались в шатре Песаха, дабы обсудить предстоящую битву. В том, что она состоится, не сомневался никто. Прискакавший ган Курсан сообщил союзникам, что русы собрали на границах своих земель пятидесятитысячное войско и не собираются отступать даже перед лицом неприятеля, превосходящего их по численности.

Ган Курсан был лет на пятнадцать старше Арпада. Если судить по иссеченному шрамами лицу, повоевал он в этой жизни немало. Курсан был умен, хитер и неразборчив в средствах. В этом ган Кончак уже имел возможность убедиться. Угорский вождь так ловко обвел всех вокруг пальца, что три самые мощные крепости русов, о стены которых хазары не раз расшибали лбы, достались ему без больших усилий. Пожалуй, самой неприятной чертой характера гана Курсана была жестокость. Не моргнув глазом он убивал не только захваченных в полон воинов, но и ни в чем неповинных стариков, женщин и детей. Так он действовал в Русалании, чем заслужил всеобщую ненависть, так же повел себя и в печенежской земле.

– Нас почти вдвое больше, ган, – поморщился в ответ на предостережения Курсана бек Песах.

– Зато сражаться нам придется на чужой земле, – возразил угр. – Славяне хорошо знают местность, а мы – нет. Кроме того, нам придется переправляться через реку на виду у лучников, а это обернется для нас большими потерями.

– Я удивлен, ган Курсан, – нахмурился Песах. – Или угры решили отказаться от союза с хазарами?

– С чего ты взял, бек Песах? – удивленно вскинул черную как сажа бровь Курсан. – Просто война в Русалании и в печенежской степи обошлась нам очень дорого. Мы потеряли двадцать тысяч лихих наездников. И я не хочу окончательно обескровить роды.

– Вам не следовало пускаться в набег вместе с женщинами и детьми, – раздраженно воскликнул Песах. – Каган-бек Вениамин обещал защиту угорским родам на своей земле.

– Наши старейшины привыкли полагаться только на мечи своих родовичей, – криво усмехнулся Курсан. – Увы, слово, данное чужими вождями, далеко не всегда бывает тверже камня.

– Сколько людей ты выставишь для битвы? – спросил Песах, которому, похоже, надоел спор с увертливым угром.

– Сорок тысяч, я думаю, будет достаточно.

– Мне нужно пятьдесят, – холодно возразил бек. – И ты мне их обещал накануне войны.

– Я не могу бросить свой стан без защиты. У меня там старики, женщины и дети, а недобитые печенеги все еще рыщут по степи в поисках добычи.

– Где находится твой стан?

– В трех верстах от реки.

– Я позабочусь о них, – пообещал Песах. – Кроме того, первыми на другой берег переправятся радимичи, а твои люди пойдут за ними следом.

– А если радимичи предадут нас или оробеют? – спросил Курсан.

– В таком случае я разрешаю тебе перебить их.

Кончаку предложение Песаха не понравилось. Радимичей подставляли под славянские стрелы и делали это совершенно намеренно. Видимо, бек Песах сомневался в их надежности, а потому и решил ими пожертвовать в самом начале битвы.

После долгих размышлений скиф все-таки решился и рассказал обо всем Дергачу.

– Скотина! – не удержался Дергач от красочного определения в сторону бека Песаха.

Кончак сочувственно промолчал. Выбор у радимичей был невелик: либо поднять бунт, заранее обреченный на неудачу, на виду у хазарско-ромейского войска, либо погибнуть в самом начале предстоящего сражения под стрелами киевлян или мечами угров.

Радимичи совещались долго. Кончак в это время раздраженно покусывал травинку, ругая себя последними словами за слабость, проявленную не к месту. Дергачу и его соратникам все равно не выжить в этой битве, но заодно с ними может лишиться головы и тмутараканский ган. Впрочем, убить его могут и после, битва-то предстояла нешуточная. И тогда Кончаку придется отвечать перед Христом за предательство людей, доверившихся ему.

– Ган, передай беку Песаху, что радимичи завтра первыми пойдут на общего врага, – передал Кончаку решение товарищей Дергач.

Судя по усмешке, игравшей на губах мечника, радимичи что-то придумали, но Кончак сделал вид, что поверил в их самоотверженность, и поспешил доложить беку Песаху о готовности радимичей жертвовать собой.

– С тебя спрошу, Кончак, если эти люди взбунтуются сегодня ночью, – предостерег гана недовольный чем-то бек.

– Так ведь я им не нянька, – возмутился скиф. – У меня и без того забот хватает.

– Я все сказал, ган.

Кончак хотел было выругаться вслед надменному беку, но передумал. С Песахом шутки были плохи. Безжалостностью он не уступал гану Курсану, и тмутараканский ган запросто может лишиться жизни раньше, чем над его головой засверкают мечи русов и киевлян.

К счастью, ночью ничего примечательного не случилось. Радимичи поутру как ни в чем не бывало сели в седла, и ган Кончак вздохнул с облегчением.

К полудню хазаро-ромейское войско, ведомое беком Песахом и патрикием Григориусом, достигло реки, где их уже поджидали угры Курсана и Арпада.

– Угорский стан находится справа от тебя, бек, – махнул рукой в сторону березового колка Курсан. – Надеюсь, ты сдержишь слово, данное мне.

– Можешь не сомневаться, ган, – мягко отозвался бек Песах, довольный, видимо, тем, что угр выставил именно столько людей, сколько он от него требовал.

Из-за бьющего в глаза солнца трудно пока было определить численность войска киевских князей Олега и Ингера. Оставалось надеяться на то, что лазутчики угров не оплошали и названная ими цифра соответствует истине.

Хазар и гвардейцев бек Песах поместил в центре своего многочисленного войска. Справа встали ромеи, слева – тмутараканцы бека Кончака. Угры, которым предстояло начать переправу, тоже выстроились на берегу. Самое время было радимичам проявить свою прыть.

Они первыми и вошли в воду, не обращая внимание на смерть, летящую в лицо. Угры, прячась за их спинами, двинулись следом. Радимичи пришпорили коней и выскочили на противоположный берег, а дальше произошло именно то, о чем Кончак догадался еще вчера вечером.

Мечники Дергача, вместо того чтобы атаковать киевлян, раскололись на две части и ринулись вдоль реки, припадая к гривам коней. Туча стрел, предназначенная для них, обрушилась на растерявшихся угров и замедлила их движение. Лихие наездники один за другим падали с седел, а ганы никак не могли развернуть их в лаву, чтобы атаковать фалангу неприятеля. Наконец угры опомнились и, не обращая внимания на стрелы, вырвались из реки на твердую землю.

Ган Кончак вздохнул с облегчением. Самое время беку Песаху двинуть на помощь уграм тмутараканцев, ромеев и хазар. Кончак даже приподнялся на стременах, чтобы лучше видеть взмах руки полководца, но Песах почему-то медлил, ставя тем самым в сложное положение своих союзников. Угры подверглись атакам не только киевлян, но и радимичей, которые жалили их с двух сторон. Видимо, успешные действия предателей вывели из себя уважаемого Песаха. Во всяком случае, он взмахнул-таки рукой, посылая на киевлян основную, хорошо обученную и снаряженную часть своего войска. Но десять тысяч гвардейцев продолжали стыть на холме в ожидании подходящего момента для решающего удара.

Кончак глубоко втянул ноздрями пряный степной воздух и поскакал к бурлящей реке.

Бек Песах не без удовольствия наблюдал, как угры теснят фалангу русов, а хазары, ромеи и тмутараканцы слаженно орудуют копьями, опрокидывая на землю киевских конников. Исход битвы еще не был ясен, но Песах уже в глубине души торжествовал победу. Десять тысяч его гвардейцев должны были склонить в нужную сторону колеблющуюся чашу весов.

– Печенеги атаковали стан угров! – крикнул, влетая на холм на взмыленном коне, бек Барух.

– Много их?

– Не менее десяти тысяч, они не щадят ни старых ни малых.

– Прискорбно, – вздохнул Песах. – Но пока мы ни чем не можем им помочь. Проследи, бек, чтобы ни один человек из гибнущего стана не доскакал до угров гана Курсана.

– Прикажешь сбивать их стрелами? – с вызовом спросил Барух.

– Да, бек, прикажу. Ты отвечаешь за это собственной головой.

Настроение Песаха испортилось, он уже почти готов был бросить гвардейцев в разгоревшуюся битву, но сейчас у него не было уверенности в том, что этот удар окажется решающим. Конечно, десять тысяч плохо обученных и плохо вооруженных печенегов – не бог весть что, но их удар в спину атакующим мог произвести впечатление даже на гвардейцев. Но печенеги, кажется, слишком увлеклись грабежом угорского стана, во всяком случае, в поле зрения Песаха они так и не появились.

Бек решил, что настало время показать русам истинную мощь Итиля. Гвардейцы, повинуясь взмаху его руки, не спеша двинулись с холма. До русов было еще далеко, и следовало поберечь силы коней.

Увы, разогнаться гвардейцам не дали. Слева, из березового колка, который хазарские дозорные изъездили вроде бы вдоль и поперек, на исламских гвардейцев обрушилась славянская конница, ведомая рогатыми всадниками. Натиск их был настолько неожиданным, что гвардейцы не успели ни развернуть коней им навстречу, ни набрать ход для успешной атаки. А тут еще в спину железным всадникам бека Песаха ударили конные печенеги. Гвардейцы потеряли строй и вынуждены были биться в самых невыгодных для себя условиях. Самое скверное состояло в том, что и помощи им пока ждать было не от кого. Основная масса хазаро-ромейского войска увязла на противоположном берегу.

Тмутараканцы гана Кончака поначалу вроде бы добились успеха, во всяком случае, они сумели продвинуться на несколько сот метров в глубь чужой земли. Увы, полной победы одержать им не удалось, ибо на помощь киевским ополченцам, противостоявшим поначалу тмутараканцам, подошла дружина великого князя Ингера.

Этих воинов Кончак без труда опознал по труверам на щитах. Ему даже показалось, что в одном из воевод дружины он узнал своего сестричада Борислава. Однако перемолвиться словом им не дали. Кончак с трудом отбивался от наседавших гридей Ингера, а для несчастного княжича Андриана пробил, похоже, последний час. Опрокинул его с седла сам великий князь, рубившийся в первых рядах подобно простому мечнику. Если судить по крикам, то добрая половина княжеской дружины состояла не из киевлян, а из кубанцев, которых Кончак и его тмутараканцы почитали за родных братьев. Таковы уж гримасы междоусобной войны.

– Угры выходят из битвы, – услышал вдруг ган вопль собственного мечника.

К сожалению, перетрусивший тмутараканец оказался прав. Исход битвы далеко еще не был решен, а угры вдруг дружно ринулись к реке, оставляя землю, обильно политую кровью, за неприятелем. Однако русы не бросились в погоню за уграми, а обрушились всей мощью на хазар, ромеев и тмутараканцев гана Кончака, положение которых и без того оказалось незавидным.

Кончак обернулся назад в поисках поддержки и с ужасом увидел, что отборная гвардия бека Песаха атакована с трех сторон и сама нуждается в помощи. Первыми дрогнули ромеи. Разворачивая коней, они ринулись вслед за уграми, но не на помощь беку Песаху, а подальше от кровавой сечи. Следом за ромеями побежали хазары, но эти, кажется, все-таки решили помочь своей гвардии, в чем Кончак от души пожелал им успеха. Что касается тмутараканцев, то бежать им было некуда, ибо с тыла к ним уже прорывались люди в волчьих шкурах.

Конечно, можно было бы погибнуть с честью, но Кончак решил сдаться и спасти тем самым жалкие остатки своей дружины.

– Борислав! – крикнул в полный голос ган Кончак. – Мы сдаемся.

К счастью, скифа услышали и свои, сразу побросавшие на землю оружие, и чужие, не ставшие рубить полоняников. В общем, тмутараканцы, по мнению Кончака, еще легко отделались. Гвардейцам бека повезло значительно меньше, склон холма был буквально усыпан их телами.

Среди убитых ган обнаружил тело Моше, своего родственника по матери, и попросил Борислава позаботиться о прахе несчастного бека.

– Тебе он, между прочим, тоже родственник, – сказал Кончак негромко.

– Хорошо, – не стал спорить воевода. – Я отправлю его в Итиль.

Меч у Кончака забрали, но в передвижении препятствий не чинили. Хитрый скиф умудрился сдаться ни кому-нибудь, а лично князю Ингеру, а у пленника великого князя совсем иной статус, чем у всех прочих полонян.

– Бека Песаха среди убитых нет, – сказал Кончак сестричаду.

– Ушел все-таки старый налим, – крякнул с досады Борислав. – Ну, дай срок, поймаем.

Скиф не видел сестричада вот уже почти десять лет и пришел к выводу, что Борислав сильно возмужал за эти годы, даже в плечах, кажется, раздался. Впрочем, внук бека Карочея и князя Воислава Рерика и в мальчишеские годы был хоть куда.

– Тебе лучше не говорить своим, что я довожусь тебе родным дядькой, – посоветовал сестричаду Кончак.

– А что с того, если и скажу? – удивился Борислав.

– Так мне будет проще откупиться, – соврал Кончак. – Зачем князю Ингеру захудалый тмутараканский ган?

– Так уж и захудалый? – усмехнулся Борислав. – Ладно, буду молчать.

– О князе Богдане ты слышал, сестричад?

– Слышал, – вздохнул Борислав.

– Несчастный умер у меня на руках в один миг со своей матерью кудесницей Милицей.

– Это ты к чему?

– Сомнение меня гложет. Пропали они оба прямо из ложницы, мечники решили, что здесь не обошлось без славянских богов.

– А ты сам что думаешь?

– Грешу на боготура Лихаря, который сегодня так отличился на поле битвы. Это его работа? – кивнул Кончак на убитых гвардейцев.

– Его, – подтвердил Борислав, глядя при этом на дядьку насмешливыми глазами. – Выходит, Христу кланяешься, а в сторону славянских богов косишься.

– Так ведь свое нутро в один миг не переделаешь, сестричад, – смутился Кончак.

– Боготур Лихарь выполнил волю кудесников. Князь Богдан и его мать были погребены с честью. А куда они дальше отправились, в страну забвения или страну света, знают одни боги. Милица сама так решила. Она сказала кудеснику Драгутину: «Раз я не смогла уберечь сына в мире этом, постараюсь спасти его в мире том».

Глава 12 РАЗГРОМ

Лихарь не забыл слова, данного Заре, но, кажется, запоздал с его осуществлением. Печенежский удар на кое-как укрепленный стан угров был воистину сокрушительным и безжалостным. Озлобленные печенеги, потерявшие в короткий срок и землю, обретенную совсем недавно, и родовичей, порубленных уграми, отплатили своим врагам той же монетой. Стан был завален трупами, у гана Курсана не было времени даже на то, чтобы похоронить убитых, но Лихарь не терял надежды найти дочь Зары среди угров, захваченных в полон.

Таких тоже было немало. В последний миг кто-то из печенежских ганов остановил бессмысленное побоище, рассудив, видимо, что на продаже угров в рабство можно неплохо заработать. В помощники Лихарь прихватил воеводу Рулава, который уже успел чем-то угодить печенегам и пользовался у них большим доверием. К сожалению, Лихарь никогда не видел девочку, а угры в ответ на его вопросы угрюмо отмалчивались. Возможно, действительно не знали, где сейчас находится дочь гана Арпада, но не исключено, что просто прятали ее от глаз слишком уж настойчивого радимича.

Помог Лихарю ган Буняк, хорошо знавший язык своих лютых врагов. Оставив в покое взрослых, он начал опрашивать детей и без особого труда отыскал пятилетнюю испуганную девочку, охотно откликавшуюся на имя Милица. Девочка ни в какую не хотела расставаться со своим товарищем по играм, шустрым мальчишкой лет шести, и старой няней. Пришлось Лихарю выкупать всех троих.

Почувствовав прибыль, плывущую прямо в руки, немолодой печенег с серебряной серьгой в ухе заломил непомерную, по мнению воеводы Рулава, цену. Даже вмешательство гана Буняка не помогло вразумить степного разбойника. Но Лихарь, довольный выпавшей на его долю удачей, заплатил все сполна, да еще и дружелюбно похлопал печенега по плечу, чем донельзя того удивил. Похоже, степняк решил, что запросил с щедрого боготура слишком мало. Все возможные сомнения по поводу девочки рассеяла няня Милицы, которая оказалась славянкой из Русалании. От нее же Лихарь узнал, что купленный им шестилетний мальчик – сын гана Курсана.

– Молчи пока, – прижал палец к губам боготур. – Если печенеги об этом узнают, они ребенка не пощадят.

Князь Олег решил воспользоваться одержанной победой и прибрать к рукам побережье Черного моря. Князь Ингер сомневался в том, что у киевлян хватит сил для столь решительных действий.

– Я не собираюсь брать Херсонес, – возразил Олег. – Но прижать хвост ромеям не помешает. Ромеи должны знать, что жить и торговать здесь они смогут только с нашего согласия. Что же касается беков, то мы обязательно когда-нибудь выгоним их из Крыма, а заодно закрепим за собой Тмутаракань.

– Ты слишком далеко заглядываешь, князь, – нахмурился Ингер. – Нам не хватит сил для затяжной войны.

Этот спор между князьями был далеко не первым и, скорее всего, не последним. Ближники князя Ингера, состоявшие в большинстве своем из славян, полагали, что хитроумный франк не столько хлопочет о процветании Киевского княжества, сколько торит их телами дорогу к ромеям и арабам для варяжских купцов. Торговля – дело, конечно, благое, но с какой стати славяне должны оплачивать своей кровью прибыли торгашей из далеких и почти что чужих земель?

– А разве славянские бояре и купцы не богатеют от этой торговли? – возразил Олег своему давнему недоброжелателю воеводе Олемиру, далеко не последнему человеку среди ближников Ингера. – Глупо отпускать ромеев восвояси, не выставив им условий. А что касается угров, то мы еще не рассчитались с ними сполна за разоренную Русаланию. Разъяренные поражением и гибелью родовичей, они теперь обрушатся на земли уличей и тиверцев, которые не простят великому князю бездействия.

– А разве тиверцы и уличи уже встали под руку Ингера? – возразил франку воевода Вратислав, сын боярина Казимира.

– Не встали, так встанут, – усмехнулся Олег. – Иного выхода у них нет.

– Князь прав, – поддержал Олега воевода Борислав. – Нельзя упускать плоды столь блестящей победы.

Воевода Борислав, не в обиду ему будет сказано, тоже был не последним в Киеве торгашом. В его верности Ингеру никто из бояр не сомневался, но стоило только зайти речи о прибыли, тмутараканец неизменно вставал на сторону Олега, рискуя при этом вызвать недовольство как самого великого князя, так и его ближников. Вот и сейчас своим непрошеным вмешательством он внес раскол в ряды сторонников Ингера и тем облегчил положение хитрого франка, тем более что у самого Ингера, судя по всему, не было на этот счет твердого мнения.

Сыну Варяжского Сокола уже шел двадцать второй год. Это, конечно, еще не тот возраст, когда можно безбоязненно бросать вызов могущественному дядьке. Однако ближники князя Ингера нисколько не сомневались в том, что их время уже не за горами. С каждым годом великий князь набирался сил и разумения, а Олегу Вещему все труднее было гнуть свою линию, не считаясь с мнением киевских старейшин.

– Хорошо, – не стал спорить с воеводой Бориславом князь Ингер. – Сколько тебе нужно мечников, дядя, для успешного завершения войны?

– Я возьму только конницу, – сказал Олег. – Думаю, этого будет достаточно. А тебе, великий князь, следует вернуться в Киев. Негоже надолго оставлять землю без верховного правителя.

Это предложение было разумным, а потому не вызвало возражений со стороны ближников Ингера. Разве что сам великий князь был слегка недоволен тем, что слава новой победы опять достанется Олегу.

– Какие твои годы, князь Ингер, – сказал ему воевода Борислав, когда они вышли из шатра. – Все твои победы еще впереди. Захватить проще, чем удержать. А удерживать придется тебе. И не только лаской, но и таской. Слишком уж много на славянских землях людей, склонных к своевольству.

Ефанда считала, что этого тмутараканца Нигеру послали боги. Впрочем, в данном случае княгиня была заинтересованным лицом, ибо ее связь с Бориславом длилась вот уже семь лет. Поначалу князь был недоволен поведением матери, но с течением времени смирился с тем, что молодой еще, в сущности, женщине нужен рядом мужчина.

Ингер ценил в своем ближнике силу и ум, а также редкостную способность договариваться с людьми, в том числе и с упрямым князем Олегом, поначалу откровенно пренебрегавшим своим юным соправителем. Борислав, не прибегая к оружию и заговорам, сумел укрепить положение юного князя настолько, что голос Ингера в Киеве теперь звучал нисколько не тише, чем голос Олега.

Не последнюю роль в этом сыграли деньги. Казна великого киевского князя всегда была полна, в отличие от казны князя Олега, который не слишком умело, по мнению ближников Ингера, тратил свою часть дани, поступающей с покоренных земель. Надо сказать, что число этих данников прирастало все-таки стараниями Олега, обладавшего полководческим даром, а не Ингера, пока не научившегося побеждать. Но так или иначе, а князь Олег не раз вынужден был обращаться за денежной поддержкой к своему юному соправителю, который охотно шел ему навстречу, уверенный в том, что казна, понесшая ущерб после набега расточительного франка, вновь наполнится содержимым стараниями воеводы Борислава. Злые языки утверждали, что умение обращаться с деньгами тмутараканец унаследовал от своей бабки-рахдонитки, но если это было действительно так, то князю дар Борислава пошел только на пользу.

Пока что Ингеру не везло только в одном. Княгиня Добромила родила ему дочь, а потом как обрезало. Не помогали ни щедрые жертвы богам, ни старания ведуний. Старый боярин Казимир настоятельно советовал Ингеру взять вторую жену, дабы не оказаться в положении Дира, но великий князь решил пока не торопиться. Ему нужен был не просто наследник, а сын от корня легендарного Кия, что заметно укрепило бы положение Рюриковичей на великом столе. В своих силах Ингер был уверен, ибо наложницы исправно рожали ему сыновей и дочерей, оставалась надежда и на то, что и княгиня Добромила в конце концов порадует мужа здоровым и крепким сыном, продолжателем дел, столь удачно начатых Варяжским Соколом. Славянская империя, о которой еще недавно говорили разве что с усмешкой, ныне приобретала свои очертания. Считаться с ней теперь придется не только Итилю, но и горделивым ромеям.

Магистр Григориус в поражении винил только бека Песаха. Этот старый дурак, возомнивший себя великим полководцем, погубил ни за что ни про что три тысячи доблестных ромеев! Хорошо еще, что у Григориуса хватило ума вовремя вывести с поля боя своих людей и тем сохранить для императора Льва почти шесть тысяч конников. Правда, сам Песах был иного мнения и об уме магистра Григориуса, и о доблести его ромеев, позорно бежавших с поля битвы.

Справедливости ради следует заметить, что первыми повернули коней вспять все-таки угры и тем самым превратили победу в жесточайшее поражение. Но когда Григориус увидел, что произошло в стане несчастных угров, он просто не смог обвинить гана Курсана в предательстве. Растерзанные тела женщин, детей и стариков долго еще преследовали его в ночных кошмарах.

Ган Курсан, впавший в ярость, едва не расправился самолично с беком Песахом, обещавшим ему охранять женщин и детей, но бросившим их на произвол судьбы. Претензии Курсана были вполне обоснованы, горе его понятно, но Григориус никак не мог допустить, чтобы недавние союзники перебили друг друга на потеху славянам. Магистр пустил в ход все свое красноречие, чтобы удержать ганов Курсана и Арпада, жаждавших мести, от опрометчивых действий. Своих родовичей они к жизни не вернули бы, но навсегда рассорились бы как с Хазарией, так и Византией.

После долгих увещеваний ган Курсан все-таки взял себя в руки и усмирил своих угров, рвущихся в драку. Их отрезвлению способствовали и славяне, которые неожиданным маневром отрезали войску, потерпевшему поражение, пути отхода в Крым. Численность славянской рати пока установить не удалось, но магистр Григориус не сомневался в том, что деморализованные угры, ромеи и хазары не способны оказать серьезное сопротивление столь грозному противнику.

Бек Песах по-прежнему считал себя главным в хазаро-ромейском войске, но доверие к нему простых воинов упало настолько, что все ответственные решения приходилось принимать магистру Григориусу. Ему с трудом удалось переправить через Днепр войско, окончательно упавшее духом, и тем самым хоть ненадолго оторваться от славян князя Олега. Именно этот франк, люто ненавидимый беком Песахом, преследовал сейчас беглецов.

Беглецов было не так уж мало, и Григориус даже полагал, что по численности они по-прежнему превосходят славян. К сожалению, в данном случае численное превосходство не могло стать залогом победы. Тридцать пять тысяч угров в любой момент готовы были вцепиться в горло не только беку Песаху, но и его хазарам, которых насчитывалось не более трех тысяч. Ромеям Григориуса приходилось буквально собственными телами прикрывать их от озлобленных степняков.

Многочисленному войску не хватало продовольствия и фуража, а местные жители не хотели кормить чужаков даже за деньги. Приходилось убивать лошадей, дабы накормить голодных людей. Угры были привычны к такой пище, но изнеженные ромеи роптали. Григориус и сам уже не знал, как ему вырваться из ада, в который он угодил не по собственной вине. С тыла на него напирали русы Олега, с севера грозили уличи, а с запада – тиверцы. Ему оставался один-единственный путь – к побережью Черного моря.

Но даже выход к морю не спасал его войско, окончательно павшее духом за время долгого пути, от полного и окончательного разгрома. Оно таяло с каждым днем, а силы его преследователей все увеличивались. Уличи уже соединились с князем Олегом, а тиверцы, скорее всего, должны были сделать это в самые ближайшие дни. Григориус уже бросил все обозы, имевшиеся в его распоряжении, но, к сожалению, движение войска от этого не ускорилось.

– Нас может спасти только император Лев, – сказал Григориусу бек Барух. – Я слышал, что ромейский флот сейчас находится у Херсонеса. Мы вполне можем ускользнуть от славян морем.

– Но это потребует много времени, – нахмурился Григориус.

– Нас почти сорок тысяч, – напомнил Барух. – Славян немногим больше. Если у наших людей появится надежда на спасение, это сильно укрепит их боевой дух. К тому же я не уверен в том, что Олегу удастся так просто договориться с тиверцами, которые вполне могут предпочесть договор с ромейским императором союзу с варягом.

– Но зачем императору тридцать тысяч нищих угров? – вздохнул Григориус.

– Пусть натравит их на болгар, – подсказал Барух. – Уграм сейчас терять нечего.

Эта мысль показалось Григориусу удачной. Он немедленно отправил гонцов в Херсонес и очень надеялся на то, что им удастся проскользнуть мимо дозоров славян.

Угры, ведомые ромеями, захватили приморский порт тиверцев, не ожидавших подобного нахальства от кочевников, нахлынувших невесть откуда. Магистр Григориус сам выбрал рыбацкое суденышко, на котором отправил сотника Фоку прямо в Константинополь.

– Обратишься к патрикию Никифору, – строго сказал он Фоке. – А уж патрикий сам отнесет мое письмо к императору.

Теперь оставалось только ждать, возможно, месяц, возможно, два. Конины должно было хватить надолго, так что голод осажденным вроде бы не грозил. Григориус боялся лишь штурма, который славяне Олега могли предпринять в любой момент. Правда, пока нападать они не спешили, видимо, решили взять ослабевших угров без большой крови. Григориус воспользовался удобным моментом и отправил бека Баруха договариваться с тиверцами. Ромей очень надеялся на то, что красноречивый иудей, прекрасно говоривший на славянском языке, сумеет убедить местного князька в невыгодности союза с Олегом.

У местных жителей Григориусу удалось узнать лишь имя князя тиверцев, а также название городка, в котором он сейчас находился. Но если имя Доброслав ромею удалось запомнить без труда, то название города он выговорить так и не смог.

Но бек Барух без труда добрался до князя Доброслава и даже сумел добиться у него немедленного приема. Ближние бояре и мечники князя смотрели на иудея с удивлением, но его общению с верховным правителем тиверцев не препятствовали. Сам Барух о тиверцах не знал практически ничего, слышал лишь краем уха, что единства среди местных вождей нет и что власть князя в этих землях чисто номинальная.

Князь Доброслав с порога выразил беку возмущение по поводу бесчинств, творимых ромеями на его землях. Бек Борух не был ромеем, но их вину признал полностью и предложил князю в возмещение убытков сто тысяч денариев, то есть все деньги, хранившиеся в казне бека Песаха.

– Только крайне стесненное положение заставило нас воспользоваться твоим гостеприимством, князь Доброслав. Не своей волей пришли мы в твои земли. Нужда заставила нас занять твой город, и мы очень надеемся на то, что тиверцы не станут разрывать союз с императором Львом и помогать безумному франку, нацелившемуся не только на наши, но и на ваши земли.

– Безумный франк – это Олег Киевский? – спросил Доброслав, проявив тем самым осведомленность.

– Да, – охотно подтвердил бек. – Он уже прибрал к рукам все славянские земли на севере, а теперь рвется на юг, к морю.

Князь тиверцев был далеко не молодым человеком, за пятьдесят ему наверняка перевалило. Скорее всего, он уже изрядно подустал от воинских утех. Предложенный беком Барухом мир вкупе со ста тысячами денариев настроил его на благодушный лад.

– До сих пор мы мирно уживались с императором ромеев, – сказал Доброслав. – Не вижу я причин для ссоры и сейчас. Что же касается киевлян, то потакать мы им не намерены и уж тем более не собираемся участвовать в их войнах. Но меня беспокоят степняки, которых вы привели с собой.

– Мы ждем флот, – сказал Барух. – Угры решили поступить на службу к императору Льву. Не пройдет и двух месяцев, князь, как они уйдут с твоей земли.

– Что ж, – вздохнул Доброслав. – Мы подождем. Но если твои угры начнут зорить наши городки – не взыщи. Я и без помощи Олега Киевского сумею утопить их в море.

Барух князю не поверил. Вряд ли тиверцы настолько сильны, чтобы остановить степняков без чужой помощи. Но Доброслав, видимо, знал о присутствии поблизости рати князя Олега, а потому и держался столь уверенно.

Появление тиверцев в славянском стане обрадовало князя Олега, однако его разговор с князем Доброславом сложился совсем не так, как он предполагал. Великий князь тиверцев щурил на пришельца насмешливые голубые глаза, кивал в ответ на его красноречивые призывы, но заключать союз не спешил. Ближники Доброслава тоже вели себя сдержанно, создавалось впечатление, что появление в Причерноморье киевской рати никого особенно не обрадовало.

– До сих пор мы жили с ромеями в мире и согласии, – спокойно ответил Доброслав на недоуменный вопрос Олега. – Хазары нам тоже не слишком докучали. Что же касается угров, то, по заверениям ромеев, они ждут только флот императора Льва, чтобы навсегда убраться с нашей земли.

– Выходит, союз с Киевом тиверцы считают невыгодным для себя? – надменно вскинул голову Олег.

– Не обижайся, князь, но пока тебе нечего нам предложить, кроме головной боли. У тебя нет флота, а у ромеев он есть, и в случае войны ты не сможешь защитить наши прибрежные города. У тебя нет крепостей на побережье, следовательно, ты не сможешь прикрыть нас от хазарских и печенежских набегов. Ты втянешь тиверцев в войну с двумя могущественными державами и уйдешь к себе в Киев, оставив нас расхлебывать заваренную кашу. Но я не говорю тебе «нет». Не торопись! Мы даже готовы помочь тебе в строительстве портов и крепостей на побережье Черного моря, но для этого нужно время.

– К сожалению, времени у меня нет, – криво усмехнулся Олег.

– Это правда, – бросил взгляд на его седеющую голову Доброслав. – Есть задачи, для решения которых не хватит человеческой жизни. А ты уверен, князь, что люди, стоящие у тебя за спиной, станут достойными продолжателями твоего дела? У тебя много сторонников, но немало и врагов. Ты объединил силой и хитростью многие славянские земли, но кто поручится, что империя, созданная тобой, не распадется на части после твоей смерти? У тебя есть преемник? И посильна ли для него та ноша, которую ты взваливаешь на его плечи?

В словах тиверца было слишком много правды, чтобы князь Олегаст мог просто так от них отмахнуться. Тем более что подобные мысли не раз посещали его самого. Он создал империю, столь же могущественную, как и держава Каролингов. Он пошел путем Карла Великого и добился успеха. Никто не станет этого отрицать. Но Олегаст Анжерский, рожденный в далекой Нейстрии, очень хорошо знал, чем закончилось начинание величайшего из франков. Империя рухнула сразу же после смерти Карла, у которого так и не нашлось достойного преемника.

Князь Олег не был уверен в том, что сын Варяжского Сокола способен удержать то, что он создавал тяжкими усилиями и большой кровью. И дело здесь было не столько в личных качествах Ингера, который отличался незаурядным умом и сильным характером, сколько в слабых связях между славянскими землями, привыкших жить на особицу, не считаясь с интересами соседей. Удельные князья и бояре обязательно попытаются разодрать на части тело нарождающейся империи, чтобы властвовать всласть на своем куске земли. Спасти новую империю от распада смогут только сильные враги, например Хазария и Византия, ибо только угроза со стороны сможет удержать своевольных удельников и бояр от мятежей против великого князя.

– И что ты предлагаешь, Доброслав?

– Я предлагаю тебе, Олег, отпустить угров, ромеев и хазар с миром. Их слишком много, чтобы наша победа оказалась бескровной. Глупо губить людей только ради славы, и ты знаешь это не хуже меня.

– Ты уверен в том, что угры уйдут без драки и напоследок не разорят твои земли?

– Если бы я был в этом уверен, князь Олег, то я не сидел бы сейчас в твоем шатре, – улыбнулся Доброслав.

– А зачем императору понадобились угры?

– Видишь ли, князь, болгары приняли от ромеев их веру, но перетолковали ее по-своему. Люди, называющие себя богомилами, приняв Христа, не отреклись и от своих богов. Это привело к великому смущению простого народа и к раздорам среди вождей. Однако и вожди, и простые люди наконец-то сошлись в одном – в ненависти к Византии.

– Так почему ты не хочешь помочь своим братьям-славянам, уничтожив угров здесь, на своей земле?

– Именно потому, что богомильская зараза уже проникла на земли тиверцев и подорвала основы веры наших отцов. Волхвы требуют от меня решительных действий, но нам не устоять в одиночку против болгар. Думаю, что и тебе, князь Олег, не следует помогать богомилам, дабы не нажить беды в Киеве. Пусть уж византийский император и константинопольский патриарх сами разбираются с вероотступниками.

Магистр Григориус был приятно удивлен тем, что его предложение о перемирии не встретило со стороны грозного киевского князя немедленного отпора. Князь Олег был настроен на редкость благодушно и даже угостил ромея отличным крымским вином. Впрочем, разговор этот нельзя было назвать слишком уж дружеским, и магистру Григориусу пришлось выслушать от воинственного руса немало неприятных и, по сути, справедливых упреков.

– Разве князь Аскольд не подписал с патрикием Вардой, соправителем императора Михаила, договор о торговле и вечном мире? – вкрадчиво спросил у смущенного ромея Олег.

– Но ведь князь Аскольд был некоторым образом отстранен от власти, да еще и с помощью насилия, – попробовал было оправдаться магистр Григориус, но сделал это крайне неудачно.

– А разве смерть императора Михаила была естественной? – немедленно прихватил его за язык хитроумный франк, проявивший редкостную осведомленность в византийской политике.

– Я вспомнил об этом только потому, что договор следовало бы подтвердить, – попробовал вывернуться ромей.

– Иными словами, ты приглашаешь меня в Царьград, магистр Григориус?

– Я не вправе решать такие вопросы, князь, но готов передать твои предложения императору Льву.

– Это меня устроит, магистр, – кивнул головой Олег. – Передай императору, что я буду ждать его послов в Киеве, но если они замедлят явиться, то мне самому придется наведаться в Царьград, дабы напомнить забывчивому Льву о существовании медведя.

– Быть может, ты изложишь свои предложения письменно, князь Олег? Мне не хотелось бы навлечь на свою голову гнев императора, передавая ему твои слова из уст в уста.

– Император читает по-латыни?

– Разумеется.

– В таком случае будем считать, что этот вопрос решен, – кивнул Олег. – Теперь об уграх. Когда прибудет ромейский флот?

– Через седмицу.

– Я буду ждать десять дней, магистр Григориус, и если за это время угры не уберутся с побережья, то я брошу на них печенегов. А мои дружинники довершат дело. Тебя такой расклад устраивает, ромей?

– Но флот может задержаться из-за погодных условий, – попытался возразить Григориус.

– Тем хуже для вас. В этом случае вам придется либо сдаться, либо умереть.

К счастью для угров, ромеев и хазар, флот прибыл вовремя. Григориус почувствовал прилив гордости, когда увидел мощные имперские галеры, горделиво входящие в славянский порт. Судов было так много, что славянам, высыпавшим на берег, трудно было их сосчитать. Имперский флот вместил в себя не только людей, но и часть лошадей, чем был весьма обрадован ган Курсан, наблюдавший вместе с Григориусом за погрузкой.

– Тебя спрашивает рогатый, – окликнул гана мечник.

– Какой еще рогатый? – удивился Курсан.

– Речь, видимо, идет о боготуре, – любезно пояснил ему магистр Григориус.

– А что ему надо от меня?

– Он сказал, что готов вернуть тебе нечто очень важное.

– Где он?

– Вон там, на холме.

– Дайте мне коня, – крикнул Курсан. – Держите холм под прицелом лучников.

Магистр Григориус очень хорошо видел одного-единственного рогатого всадника, однако это вовсе не означало, что где-то поблизости не прячется еще сотня-другая русов, готовых наброситься на угорского гана, как только он приблизится к боготуру.

– Я бы не стал так рисковать, – попробовал остановить Курсана магистр.

– А я попробую, – тряхнул седеющими волосами ган и, хлестнув коня плетью, поскакал навстречу неизвестности.

Боготур спокойно ждал, пока сильный гнедой конь Курсана вознесет своего знатного седока на крутой холм. Ган с удивлением глянул на ребенка, который спокойно сидел на коне впереди боготура. Сердце его дрогнуло и защемило, когда он узнал мальчика.

– Сколько ты хочешь за него, рус?

– Я не рус, а радимич, – спокойно отозвался боготур. – Забирай своего сына, ган, и помни, что сделал я это не ради тебя, а ради него. Негоже родовитому вождю расти вдали от своего племени. Надеюсь, что мы с тобой никогда больше не свидимся. Прощай, малыш, и пусть твой путь в этом мире будет легким.

Боготур развернул коня и поскакал с холма, а ган Курсан еще долго смотрел ему вслед, крепко сжимая в руках самое дорогое, что у него осталось в этой жизни.

Глава 13 ВИЗАНТИЯ

Весть о том, что князь Олег собрался в поход на Царьград, переполошила весь Киев. Боярин Вратислав, один из самых близких к великому князю людей, первым донес сведения, добытые на торгу, до ушей Ингера.

Сын покойного боярина Казимира так и остался приверженцем христианской веры, которую он принял еще во времена князя Аскольда. Ингер поначалу косо посматривал на упрямого боярина, но потом махнул на его причуду рукой. Хочется человеку ставить свечки пред странными ликами в храме чужого бога, так пусть себе ставит.

Сам Ингер был в христианском храме только один раз, но никаких чувств при этом не испытал. Чудно кланяются, чудно молятся, чудно обмахивают себя рукой – и только. Но требования волхвов Белеса разрушить ромейский храм он отклонил. Во-первых, Ингеру не хотелось ссориться с ромеями, а во-вторых, не следовало слишком уж потакать волхвам Чернобога, и без того взявшим большую власть в славянских землях, к неудовольствию ближников других богов.

Беспокойство Братислава Ингеру было понятно, как-никак ромеи были его единоверцами. Но и сам великий князь не мог взять в толк, зачем киевлянам идти войной на ромеев, которые после жестокого урока, преподнесенного им семнадцать лет назад, более в славянские земли не совались. Тихо вели себя и хазары старого каган-бека Вениамина, который лет десять назад заключил вечный мир с великим киевским князем.

Видимо, мир и спокойствие, воцарившиеся вокруг, пришлись не по нутру беспокойному князю Олегу, вечно жаждущему перемен. Быть может, правы те люди, которые за глаза называли его сыном Чернобога, хотя сам Ингер ничего чудесного в своем дядьке не замечал, если, конечно, не считать чрезмерной, бьющей через край энергии. Князю Олегу уже исполнилось шестьдесят шесть лет, а впечатление такое, что с каждым годом сил у него только прибавляется. Он и внешне мало изменился. И стан у него на удивление прям, и морщины не обезобразили его красивого лица, а на бойцовском кругу он по-прежнему способен одолеть любого самого искусного соперника. Ингер сам не раз был тому свидетелем. Немудрено, что люди идут за этим баловнем Чернобога и верят в то, что Макошь наделила его такой удачей, которую не способна одолеть ни одна земная сила.

– А пусть идет, – прошамкал беззубым ртом старый воевода Олемир. – Будем надеяться на то, что хоть ромеи сумеют проучить этого гордеца. Больше вроде бы некому это сделать.

Произнося эти слова, Олемир не смотрел на князя, но все ближники отлично поняли, в чей огород он бросил свой камень. Князю Ингеру исполнилось уже тридцать семь лет – возраст зрелости. Если он сейчас не заявит о своих правах в полный голос, то доживать ему придется в прихлебателях при родном дядьке, у которого, кстати, есть два сына, вполне способных стать наследниками его славных дел.

Мечидраг Кривицкий, старший из них, был якобы потомком покойного князя Градимира, но имеющий глаза да увидит. Боярин Олегаст, младший сын Олега, еще не достиг возраста зрелого мужа, но уже сейчас был способен попортить кровь и великому князю, и его верным ближникам.

До некоторых пор бояре полагали, что от окончательного разрыва с властолюбивым дядькой князя Ингера удерживает мать, но княгиня Ефанда уже два года как ушла в страну света, а воз и ныне там. Впрочем, подзуживая князя Ингера, многие его ближники отдавали себе отчет в том, что открытый разрыв с князем Олегом может привести к междоусобной войне, которая, чего доброго, обернется торжеством проклятого франка. Сторонников у вещего князя хватало как в Киеве, так и в других славянских землях, не говоря уже о том, что за сына Чернобога горой стояли Велесовы волхвы, весьма влиятельные среди простого люда. Прежде волхвы Скотьего бога появлялись в Киеве только с разрешения кудесника Даджбога, а теперь они здесь такую силу взяли, что голос ближников других славянских богов уже никто не слышит.

– Негоже так-то, – откашлялся воевода Олемир. – Слова волхвов Даджбога и Белобога всегда были самыми вескими на наших землях. Уж на что воевода Фрелав предан князю Олегу душой и телом, а и тот недавно заявил, что от ближников Волосатого продыху не стало.

– Среди варягов-ротариев, давших клятву Световиду, сейчас многие недовольны Велесовыми ведунами и боготурами, а мирить их после смерти кудесника Драгутина некому, – поддержал старого Олемира боярин Родегаст.

– Ну и что вы предлагаете? – спросил недовольный Ингер.

– Я уже сказал свое слово, – отозвался первым Олемир. – Пусть идет. Сложит он там голову или одержит победу, но назад мы его не пустим.

– Это как? – ахнул боярин Вратислав.

– А вот так, – твердо отозвался Родегаст. – Пусть идет куда угодно, хоть в Тмутаракань, но в Киеве ему больше не править. Таков-де приговор киевского вече. Люб нам князь Ингер и не люб князь Олег.

– А если он начнет силой к нам ломиться? – усомнился осторожный боярин Вратислав.

– Тогда мы здесь, в Киеве, учиним спрос с его сторонников – почему они вечевое слово не чтут? – стоял на своем молодой и горячий Родегаст. – И Олега о том же спросим. А Велесовых волхвов следует прогнать из Киева, дабы народ попусту не мутили. В этом нам помогут волхвы всех других славянских богов. Чернобога в Киеве чтили и чтить будут, но он никогда не будет первым среди богов. Это Велесовы ближники должны усвоить твердо.

После пылкой речи Родегаста взоры ближников обратились на Ингера. Похоже, для великого князя действительно наступила пора важных решений и громких дел, но он молчал столь долго, что у боярина Братислава даже дыхание перехватило.

– Хорошо, – наконец сказал князь. – Быть по сему.

Император Лев на удивление спокойно встретил весть о появлении близ Константинополя ладей русов. Его холеная рука, листающая богословский трактат, не дрогнула, а большие карие глаза лениво скользнули по лицу магистра Григориуса. Император слыл просвещенным человеком, придворные льстецы вслух называли его философом и, в общем, имели на это право. Лев действительно выделялся образованностью среди последних византийских императоров. Впрочем, сравнивать его приходилось с Михаилом Пьяницей и Василием Македонянином, людьми, конечно, достойными, коли им выпала честь управлять могущественной империей, но не обремененными излишком знаний.

Один из этих двух императоров и был отцом Льва. Кто именно – могла бы, наверное, сказать матушка Льва, Евдокия Ингерна, бывшая любовницей Михаила и женой Василия, но она предпочла унести эту тайну в могилу, к великому огорчению всех сплетников самого большого города ойкумены.

– Это те самые русы, от которых мне пришлось спасать тебя семнадцать лет назад? – лениво полюбопытствовал император.

– У тебя великолепная память, августейший, – восхищенно цокнул языком Григориус. – Вероятно, ты помнишь, что было написано в письме киевского князя, которое я тебе передал.

– А как же, – всплеснул руками Лев. – Меня тогда поразило, что варвар способен так грамотно излагать свои мысли на латыни. Кажется, он мне угрожал, Григориус?

– Это не совсем так, августейший. Речь шла о торговле, о продлении договора, который патриарх Фотий и патрикий Варда заключили с князем Аскольдом от имени императора Михаила.

– Но этот договор невыгоден для нас, Григориус, – нахмурился император.

– Я так не считаю, августейший. Для наших торговцев открывается практически безопасный путь в Северную Европу.

– Тогда почему этот варвар не прислал к нам послов с просьбой о продлении договора?

– У русов довольно своеобразные представления о дипломатии, августейший, – ласково улыбнулся Григориус.

– Их надо поставить на место, магистр, – отрезал император. – Варвары обнаглели в последнее время. Они требуют там, где должно просить.

– В Византии в последние годы права киевских и варяжских купцов действительно ущемлялись. Видимо, это и вызвало гнев киевского князя.

– Сколько у него людей?

– По нашим подсчетам получается, что более двадцати тысяч.

– Вы перекрыли вход в гавань?

– Да, августейший. Цепь поднята, и ни одна ладья русов не проникнет в константинопольский порт. Однако они могут высадиться на берег и разорить предместья, как это было в прошлый раз.

– В городе достаточно войск, чтобы дать им отпор, – пренебрежительно махнул рукой Лев.

– Не уверен, – поморщился Григориус. – Хотя, конечно, влезть на стены мы им не позволим.

– А разве этот безумец собирается штурмовать город?

– Трудно сказать, августейший, но я бы на твоем месте вызвал флот. Думаю, с его появлением исход войны будет решен в нашу пользу. Варвары бояться греческого огня.

– Флоту потребуется две недели, чтобы вернуться в Константинополь.

– Две недели мы продержимся, августейший. Слово патрикия.

Воевода Рулав был огорчен расторопностью ромеев. Расчет на внезапность себя не оправдал. Вход в гавань был перекрыт толстой железной цепью, разорвать которую могли разве что боги. Русам ничего другого не оставалось, как с ненавистью смотреть на огромный город да разорять его предместья.

Впрочем, князь Олег и с этим почему-то не спешил. Он приказал воинам высадиться на берег, а сам с небольшой свитой отправился осматривать укрепления царственного града.

Рулав был наслышан о походе, предпринятом князем Аскольдом сорок семь лет назад. Город Аскольд не взял, но шуму наделал много. Следует отметить, что тогда столица была практически беззащитна, поскольку император Михаил увел из Константинополя не только флот, но и войско. У нынешнего императора Льва «бессмертных» было с избытком, видимо, поэтому он чувствовал себя в полной безопасности. Ромеи насмешливо махали русам со стен, приглашая их подняться.

Город оказался куда более крепким орешком, чем это казалось в Киеве. Рулаву прежде не доводилось видеть столь высоких и крепких стен. Особенно высоки они были со стороны суши. А вот со стороны гавани город был укреплен слабо, и если бы киевлянам удалось проникнуть в порт, то судьба Константинополя, пожалуй, была бы решена.

К сожалению, ромеи предусмотрели такой поворот событий. Осада двух огромных башен, в которых размещались поворотные колеса, поднимающие и опускающие железную цепь, заняла бы слишком много времени. Император мог в любой момент прислать войска на помощь их защитникам, поскольку расстояние от города до башен было небольшим.

Воевода Рулав все больше склонялся к мысли, что киевлянам придется убраться от Царьграда не солоно хлебавши, ибо риск дождаться возвращения императорского флота возрастал с каждым днем. Легким ладьям русов не устоять в морском бою против тяжелых императорских галер, не говоря уже о греческом огне, который ромеи метали с большим искусством и потушить который подручными средствами еще никому не удавалось. Попав в ладью, такой огонь пожирал ее в течение нескольких мгновений, обрекая на смерть всех, кто в ней находился.

Князь Олег вернулся в стан, разбитый киевлянами на чужом берегу, в хорошем настроении, чем слегка удивил воеводу Рулава. Похоже, он придумал, как прищемить хвост горделивым ромеям, однако первое же указание князя поставило воеводу в тупик.

– Зачем тебе столько волов, князь? Что мы с ними будем делать?

– Мне нужны не только волы, Рулав, но и телеги. Большие телеги, способные вместить ладью. Ты что, никогда не бывал на волоках?

– Так ты хочешь поставить ладьи на колеса? – восхищенно ахнул Рулав.

– Вот именно, – усмехнулся Олег. – Здесь есть очень удобный спуск в гавань со стороны суши, но для этого нам придется обогнуть башню.

Затея князя Олега пришлась русам по душе и явно поставила в тупик ромеев, которые с удивлением наблюдали за их суетой. Русы в этот раз вообще вели себя странно. Вопреки своему обыкновению, они не стали грабить и поджигать предместья, а зачем-то пригнали к морю огромное количество волов. Здесь же суетились мастеровые, сооружая огромные неповоротливые телеги, причем в совершенно невероятных количествах. Создавалось впечатление, что русы просто сошли с ума, коли собирались на волах, впряженных в эти самые телеги, покорять великую империю.

– А почему бы им для этой цели не воспользоваться лошадьми? – насмешливо спросил у магистра Григориуса патрикий Никифор.

Оба знатных ромейских мужа в сопровождении блестящей свиты, состоящей из приживал и прихлебателей, поднялись на стену, чтобы посмотреть на глупых варваров.

– Вероятно, они не умеют на них ездить, – высказал предположение искусный наездник Феоктист, любимец константинопольской черни.

– Мы не на ипподроме, – бросил в его сторону Григориус, чем-то сильно недовольный.

– Я надеюсь, император не отменит скачки из-за появления варваров? – спросил у магистра патрикий Никифор.

– Я тоже на это надеюсь, – сухо отозвался тот.

Утром следующего дня посмотреть на варваров явился сам император. Гвардейцы оттеснили обывателей, освобождая для Льва и его свиты место на стене. Увы, старались они совершенно напрасно, поскольку ладьи руссов, стоявшие у входа в гавань, исчезли. Судя по всему, убедившись в тщетности своих усилий, варвары просто убрались восвояси. Эту простую мысль донес до императора, огорченного напрасной потерей времени, патрикий Никифор.

– Да вот же они! – не согласился с Никифором Феоктист.

– Где? – встрепенулся Григориус.

– Плывут по суше, – отозвался наездник, не блиставший умом.

– То есть как это плывут? – удивился император, глядя на Феоктиста осоловелыми глазами.

– Под парусами, – растерянно развел тот руками.

Глупец Феоктист был прав. Григориус мог бы, конечно, не поверить своим глазам, но в данном случае очевидцев было слишком много, чтобы усомниться в реальности происходящего. Флот русов двигался по суше, на их ладьях действительно были поставлены паруса, надуваемые попутным ветром. Плыл этот флот прямо в гавань, совершенно беззащитную с этой стороны.

Вопль ужаса вырвался из глоток константинопольских обывателей, потрясенных невиданным зрелищем. Все присутствующие, за исключением одного только человека – императора Льва, которого льстецы недаром называли философом, сочли происходящее колдовством, настоящим чудом.

– Они поставили ладьи на колеса и запрягли в телеги волов. А паруса подняли просто для красоты и устрашения, – спокойно сказал император.

– Но ведь они ворвутся в гавань! – встрепенулся Григориус.

– А я тебе о чем толкую, магистр.

К сожалению, помешать русам не смог уже никто. Их ладьи одна за другой соскальзывали в воду, и не успели ромеи глазом моргнуть, как русы уже захватили гавань и высадились на пристани.

– Григориус, – обернулся к магистру император. – Сказки этому варвару, знающему латынь, что я готов вести с ним переговоры.

Русы не поставили перед ромеями невыполнимых условий. Конечно, императорская казна сильно усохла после их неожиданного визита, но в остальном можно было считать, что Византия не просто легко отделалась, но даже и приобрела некоторые преимущества. Во всяком случае, у ромейских купцов появилась возможность вести выгодную торговлю со славянскими городами и Северной Европой. Договор был скреплен императором ромеев с одной стороны и князем Олегом и его воеводами – с другой, после чего они обменялись взаимными клятвами.

Церемония происходила в императорском дворце и была обставлена с подобающей пышностью. Августейший Лев мог по достоинству оценить как оружие русов, так и их доспехи, отделанные золотом и серебром. Судя по всему, славянская империя, которую он считал лишь плодом разгоряченного воображения безумного архиепископа Константина, действительно возникла на северных рубежах Византии, и с этим теперь придется считаться не только Константинополю.

Русы удалились, увозя с собой договор и три миллиона денариев. Для этого ромеям пришлось опустить цепь и выпустить из гавани неприятельский флот, который, как оказалось, мог передвигаться не только по воде, но и по суше.

– А ведь не поверят наши потомки, – задумчиво проговорил император.

– Во что не поверят? – насторожился Григориус.

– В то, что флот способен передвигаться по суше, как по воде. Они назовут это либо ложью, либо чудом. Хотя чудо в другом. В том, что славяне за столь короткий срок создали мощнейшую державу. Пригласи ко мне патриарха, Григориус, я хочу с ним поговорить.

Олег был удивлен, встретив в устье Днепра ладью воеводы Борислава. Ближник князя Ингера выглядел уставшим и сильно постаревшим. Он тяжело переживал смерть Ефанды, родившей ему сына и дочь, а потому в последнее время отдалился от великого князя и его ближников, предпочитая переживать горе в одиночку. Князь Олег подал ему руку, помогая перебраться в свою ладью. Бориславу осталось только подивиться медвежьей силе этого далеко уже не молодого человека, словно пушинку перебросившего через борт его тело, погрузневшее за последние годы.

– Что-то случилось в Киеве? – спросил Олег, жестом приглашая Борислава пройти на нос ладьи.

– Случилось, – подтвердил воевода. – Рать князя Ингера выдвинулась к порогам.

– Зачем? – удивился Олег.

– Затем, чтобы не пустить тебя и твоих людей в город. Вече, собранное боярами, приговорило, что отныне в Киеве и подвластных ему землях будет только один великий князь, имя которому Ингер. А воеводе Олегу отныне в городе делать нечего, и коли он силой попытается в него войти, то его надлежит объявить изменником и наказать для примера всем прочим.

– У меня за спиной двадцать пять тысяч мечников, – криво усмехнулся Олег.

– Знаю, – спокойно отозвался Борислав. – Потому и решил с тобой поговорить, прежде чем ты начнешь вершить суд и расправу.

– О чем же мы с тобой говорить будем, Борислав? – удивился Олег. – Эту державу создал я, вот этими руками.

– Ты создал, ты можешь и разрушить, – согласился воевода. – Но тогда окажется, что вся твоя жизнь прожита напрасно. Понимаешь, Олегаст? Напрасно была убита твоя мать, напрасно ты спасал свою сестру, унося ее от наемных убийц. Напрасно принес клятву Белобогу и Чернобогу. Напрасно лил свою и чужую кровь, объединяя славянские земли. Напрасно возвысил Киев над другими городами. Напрасно посадил на великий стол Ингера Рерика.

– Последнее похоже на правду, – вздохнул Олег. – Я действительно напрасно защищал этого щенка, которого без моей поддержки разорвали бы на части.

– Его защищал не только ты, но и я, – холодно произнес Борислав. – И все эти годы я был не только с ним, но и с тобой, князь Олег.

– Между нами есть только одна существенная разница, Борислав. В отличие от тебя, я – Меровинг, отмеченный богами. Во мне бурлит их кровь. Я ношу царский знак на груди.

– Я тоже Меровинг, Олег, более того, я Рюрикович. Знак у меня не на груди, а на спине, как у несчастного короля Драгобера. Могу показать.

– Так ты…

– Я сын бека Богумила и внук Воислава Рерика.

– Как же я не догадался? – покачал головой Олег. – Так это ты составил против меня заговор?

– Нет, князь, я не настолько глуп, чтобы гнать с русской земли посланца Чернобога. Просто Ингер Рерик вырос. Соколу надоело прятаться за спиной медведя, и он рвется в самостоятельный полет. Ему не нужны теперь ни ты, ни я. Именно поэтому воевода Борислав Рерик покинул Киев.

– Зачем?

– Затем, чтобы вместе с сыном Чернобога вновь поймать в паруса ветер перемен.

– А не слишком ли стары мы с тобой, чтобы начинать все заново? – усмехнулся князь.

– Мы начнем, а наши потомки продолжат. Такова воля неба, Олег.

– И куда мы теперь поплывем?

– В Тмутаракань. Туда, где кончается русская земля. Там открывается новый путь. Возможно, не только для нас.

Глава 14 ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД

Гану Кончаку в последние годы сильно не везло, жар-птица удачи то и дело выскальзывала из его рук и ловить становилось все труднее. Семьдесят лет – почтенный возраст, с какой стороны ни посмотри. В такие годы только безумец пытается поймать ветер в паруса, а человек разумный прячется в тихой гавани, дабы провести остаток дней в довольстве и покое.

После того как варяги князя Олега захватили Матарху, Кончаку пришлось перебраться в Итиль, под крылышко каган-бека Вениамина. Этот человек, тоже перешагнувший семидесятилетний рубеж, пока что крепко держал бразды правления в своих руках и пережил, по подсчетам скифа, уже трех каганов.

Потеря Тмутаракани сильно огорчила и каган-бека, и рахдонитов, ибо русы князя Олега перекрыли для них путь в Византию, с которой Хазарский каганат на протяжении нескольких столетий поддерживал тесные торговые и политические отношения. Лев Философ тоже был недоволен действиями русов и даже грозил разорвать договор, подписанный совсем недавно, но еще один визит флота князя Олега в Константинополь заставил гордых ромеев умолкнуть.

Оставив Киев на попечение сестричада Ингера, Вещий Олег отнюдь не утратил влияния в славянских землях, более того, с захватом Матархи он его расширил, подчинив своей власти не только приазовские, но кубанские земли, до сих пор находившиеся в зависимости от каганата и исправно платившие ему дань. Но Кубанью и Приазовьем устремления настырного сына Чернобога не ограничивались. Он настойчиво стремился в Закавказье, пытаясь оказать давление на арабов, дабы укрепить позиции славянских и варяжских купцов.

Этот человек пугал размахом своих действий не только гана Кончака, но каган-бека Вениамина, неизменно терпевшего поражения в столкновении с русами. Рахдониты мечтали о реванше, но отлично понимали, что пока жив Олег Вещий, им вряд ли удастся вернуть утерянное влияние в славянских землях. В Итиле всерьез опасались нашествия русов и вздохнули с облегчением, когда узнали, что беспокойный князь нацелился на Баку. Каган-бек Вениамин поспешил заключить союз с Олегом, попутно выторговав послабления для итильских купцов, и пропустил его ладьи в Каспий.

Теперь в Итиле с большим напряжением ждали, чем же закончится этот безумный поход. Бек Барух, давний приятель гана Кончака, уверял, что арабы сумеет дать русам отпор, но словам его не хватало уверенности. Среди хазарских рахдонитов росло недовольство действиями каган-бека Вениамина, который, вместо того чтобы обуздать варягов и отбросить их за Дон, пошел у них на поводу, поставив тем самым под сомнение существование Хазарского каганата. Если русы вернутся с победой из похода на Каспий, то господству Итиля на прилегающих землях придет конец, будут потеряны не только Приазовье, но и Поволжье.

Волнение перекинулось и на исламскую гвардию, опору власти каган-бека. Начальник гвардии бек Измаил прямо заявил Вениамину, что не сможет удержать своих людей, если те решат отомстить русам за гибель своих единоверцев. По словам бека Баруха, старый Вениамин в ответ лишь пожал плечами.

– Это плохо, – покачал головой ган Кончак. – Если гвардейцы решат, что они вправе диктовать свою волю каган-беку сегодня, то никто не поручится за то, что завтра эти убийцы сами не начнут выкликать каганов, не считаясь с волей рахдонитов.

– А что делать, – вздохнул Барух. – Каган-бек сам виноват в создавшейся ситуации. Ему не следовало ущемлять права тюркских, славянских и скифских ганов, ибо они становой хребет Хазарского каганата. Силами одних сефардов мы не сможем удержать власть в Итиле. Пока вожди окрестных племен поддерживали каган-бека, он мог не бояться диктата своих гвардейцев. Бек Измаил никогда не посмел бы дерзить Вениамину, если бы не чувствовал его слабость.

– А может быть, дело не в слабости? – пристально глянул на Баруха ган Кончак. – Может быть, каган-беку выгодно расправиться с русами руками взбунтовавшихся гвардейцев?

– Для каганата было бы лучше, если бы это было сделано по его приказу, – вздохнул Барух.

– Но в этом случае каган-беку пришлось бы держать ответ перед великим киевским князем Нигером, – нахмурился Кончак.

– А ты уверен в том, что Ингер Киевский станет оплакивать гибель своего дяди Олега Вещего? – насмешливо прищурился Барух. – Сдается мне, что в Киеве многих обрадует весть о том, что сын Чернобога пал в степях Хазарии.

– Выходит, каган действует наверняка?

– Вениамин твердо знает, что за смерть Олега мстить ему не будут, но, разумеется, только в том случае, если князь будет убит не по его прямому приказу. Иначе он сумел бы обуздать гвардейцев, можешь мне поверить, ган.

– Ты противоречишь сам себе, бек Барух, – покачал головой Кончак. – Ты только что говорил о слабости каган-бека, а теперь утверждаешь, что он еще достаточно силен, чтобы навязать гвардейцам свою волю.

– Верно и то и другое, ган. Пока Вениамин просто притворяется, что слаб, но очень скоро это притворство обернется для нас жестокой реальностью. Вот почему я говорю, что лучше бы каган-беку возглавить расправу над русами, а не прятаться за спинами гвардейцев. Иначе можно перехитрить самого себя. И гвардейцы, и хазарские ганы могут поверить в слабость Вениамина, и тогда нам просто не хватит сил, чтобы удержать их в повиновении. Пусть это случится не сегодня и не завтра, но это случится непременно.

Под рукой у каган-бека было пятьдесят тысяч гвардейцев, сила достаточная, чтобы расправиться с русами князя Олега, которых насчитывалось не более двадцати тысяч. В последние десятилетия сефарды настолько уверились в своем могуществе, что практически перестали считаться с ганами окрестных племен. Хазарское ополчение, прежде составлявшее основу вооруженных сил каганата, ныне было отодвинуто в тень и использовалось лишь как подсобная сила в бесконечных войнах, ведущихся Итилем. Не в этом ли была главная причина поражений, которые каганат терпел в последнее время как от славян, так и от арабов?

– Еще не все потеряно, ган Кончак, – понизил голос почти до шепота Барух. – Каган-бек Вениамин стар, он уже утратил жажду к власти, чего не скажешь о его сыне, беке Аароне. Если нам удастся извести колдуна Олега, то не только Тмутаракань, но и все причерноморские земли вернутся под власть Итиля.

– Твоими устами да мед бы пить, бек Барух, – вздохнул Кончак.

– Поживем – увидим, – самодовольно усмехнулся рахдонит.

Весть о возвращении русов князя Олега с богатой добычей взбудоражила Итиль. Арабы не оправдали надежд рахдонитов и позволили воинственным русам себя обобрать. Слухи об огромной добыче, захваченной князем Олегом в этом походе, будоражили умы не только итильских обывателей, но и жадных беков.

По условиям договора, заключенного Вениамином с русами, десятая часть добычи должна была осесть в казне каганата. Бек Барух почему-то волновался по этому поводу больше всех, а в ответ на вопросы Кончака он нервно пожимал плечами и отмалчивался. Из поведения бека скиф заключил, что заговор, видимо, вступил в решающую фазу. Скорее всего, русов в Итиле ждет сюрприз, о котором Вещий Олег даже не подозревает. Гордый франк уверен в том, что никто не посмеет напасть на его флот. Ему и в голову не приходит, что рахдониты способны не только просчитать ситуацию, но и заручиться поддержкой его врагов, живущих на славянских землях.

Ган Кончак был приглашен во дворец каган-бека, когда там появились наконец долгожданные русы. Князь Олег выглядел усталым, но держался бодро, а рядом с Вениамином, сильно сдавшим за последнее время, он смотрелся просто молодцом, хотя годами был никак не моложе каган-бека.

По прикидкам гана Кончака, здоровья отважному франку хватило бы еще лет на двадцать такой же беспокойной и полной опасностей жизни. Очень может быть, правы были те, кто считал князя Олега сыном Чернобога. Никому из простых смертных не дано совершить столько, сколько совершил этот витязь, занесенный божественным ветром так далеко от места своего рождения.

Кончак восхищался князем и почти жалел о том, что его блестящий путь завершится здесь, на земле Хазарии. Дракон одолеет медведя. Молодая кровь Ярилы прольется потоком по воле старика Вия. Выходит, не таким уж вещим оказался этот Олег, коли не смог предвидеть собственную смерть.

Десятая часть добычи, предназначенная для каган-бека Вениамина, была столь велика, что присутствующие при ее передаче беки восхищенно зацокали языками, прикидывая в уме, сколько добра находится сейчас в ладьях русов.

– Нам нужны подводы и лошади, каган-бек Вениамин, – спокойно сказал Олег.

– На торгу ты найдешь и то и другое, – пожал плечами владыка Итиля. – Там же ты можешь продать свои ладьи. Думаю, от покупателей отбоя не будет.

– Надеюсь, никто не помешает нам покинуть твой город? – спросил Олег, скосив глаза на бека Измаила, стоящего по левую руку от Вениамина.

Каган-бек замешкался с ответом лишь на миг:

– Я верен данному слову, князь, и удивлен тем, что ты в нем усомнился.

– Все бывает, каган-бек. Порою ближники считают себя умнее своих повелителей и совершают глупости, способные разрушить хрупкий мир.

– В разумности моих беков ты, князь, можешь не сомневаться, – надменно ответил Вениамин. – Счастливой тебе дороги.

Кончак насторожился. Выходит, он зря решил, что бекам удалось обвести русов вокруг пальца. Насмешливый взгляд, брошенный князем Олегом на побледневшего от гнева бека Измаила, яснее ясного говорил о том, что хитроумный франк не только догадался о грядущих неприятностях, но, похоже, знал, от кого они будут исходить.

Тем не менее ган Кончак выбрал время, чтобы незаметно для посторонних глаз повидаться со своим сестричадом воеводой Бориславом, который был в этом походе правой рукой князя Олега.

– Значит, вы знаете о готовящемся нападении гвардейцев? – прямо спросил Кончак.

– Мы догадались об этом еще до начало похода, – усмехнулся Борислав. – Вряд ли нас начнут убивать прямо в Итиле. Все-таки каган-бек Вениамин постарается сохранить лицо. А в степи у нас найдутся помощники.

– Ты в этом уверен, Борислав? – спросил Кончак, хмуря брови.

– Я сам договаривался об этом с князьями Нигером и Данбором. Они обещали прислать нам на подмогу двадцать тысяч конных мечников. Я буду тебе очень благодарен, дядя, если ты донесешь мои слова до ушей итильских беков. Наши люди устали, и мне не хотелось бы кровопролития.

– Я передам твои слова бекам, Борислав, но не уверен в том, что их это остановит.

– Почему? Неужели они думают, что одолеют в битве сорок тысяч русов?

– Сорок не одолеют, а двадцать уничтожат почти наверняка, – холодно бросил Кончак. – Помощь не придет, Борислав.

– Что? – вскинул голову Воевода. – Ты хочешь сказать, что нас предали?

– Я ничего не могу сказать тебе с уверенностью, сестричад, но сдается мне, что все произойдет именно так.

Борислав долго молчал, глядя поверх головы Кончака на беспечно сияющие звезды, потом глухо произнес:

– Одна ведунья напророчила Олегу смерть от коня. Точнее, от укуса змея, в пасть которого его сбросит споткнувшийся конь.

– Конь был белый? – спросил Кончак.

– Да, – нехотя подтвердил Борислав.

– Конь Световида, – вздохнул ган. – Русы Данбора и Нигера не придут к вам на помощь, Борислав. Конь Световида захромал на обе передние ноги, а воспрянувший хазарский змей не только одолеет Олега, но и принесет еще много горя славянской земле.

– Ты никогда не был хорошим провидцем, дядя, – усмехнулся в седеющие усы Борислав. – Будем надеяться на то, что ты ошибешься и в этот раз. Я верю Данбору, я верю Ингеру. Ротарии никогда не предают своих.

Исламская гвардия атаковала уходящих русов у реки Маныч, в том самом месте, где князя Олега должны были поджидать русы Данбора и мечники Ингера. Именно здесь сын Чернобога намеревался сломать хребет хазарскому дракону. Увидев пустой берег полноводного притока Дона, князь Олег не поверил своим глазам. Этого просто не могло быть. Люди, которым он верил как самому себе, обманули его в тот самый момент, когда его торжество было уже не за горами. Он все просчитал правильно, учел коварство врагов, но не сумел предвидеть, что коварными могут быть не только враги, но и союзники.

– Как же так? – резко повернулся он к Бориславу. – Кого мы взрастили с тобой себе на беду?

– Вспомни Варуну, князь, – глухо отозвался воевода. – Ты тоже медлил и выжидал, теперь настал черед выжидать Данбору.

– А Ингер?

– Он пожалеет, – сказал Борислав. – Наверное. Потом. Когда ничего уже нельзя будет поправить. А теперь нам с тобой остается только одно – умереть с честью.

– Надо же, как глупо попался, – покачал Олег седеющей головой. – Ну что же, русы, встретимся в стране света.

Удар гвардейцев был силен, но смять русов, твердо сидящих в седлах, им не удалось. Никто не хитрил в этой страшной битве, никто не пытался атаковать из засад. Рубились в открытую, грудь в грудь, с дикими вскриками опуская мечи на головы врагов. Гвардейцы попытались охватить русов Олега с боков и замкнуть кольцо, но, несмотря на более чем двойное превосходство в людях, сделать им это не удалось.

Бек Измаил неосторожно приблизился к князю Олегу, и этого оказалось достаточно для того, чтобы расстаться и с жизнью, и с честолюбивыми надеждами. Каролингский меч разрубил хазарские доспехи, словно скорлупу ореха. Бек, разваленный едва ли не пополам, рухнул с седла под ноги своему взбесившемуся коню, но его смерть только подзадорила гвардейцев, и они усилили свой натиск. Кроме того, к ним подоспела помощь. По меньшей мере десять тысяч гузов, союзных хазарам, ринулись добивать ослабевших русов.

Стрела, пущенная каким-то расторопным ганом, угодила в глаз князю Олегу, Борислав рванулся было ему на помощь, но сыну Чернобога помощь смертного уже была не нужна. Он ушел в страну Вырай столь стремительно, что не успел сказать последнее прости тем, кто любил и ценил его на этой земле.

– Рулав! – крикнул Борислав, поднимаясь на стременах. – Увози тело князя и уводи своих людей. Мы попытаемся их удержать.

Воевода Рулав подхватил под уздцы коня Олега. Мечники с двух сторон подперли мертвого князя плечами, и несколько тысяч русов, нахлестывая коней, ринулись с поля битвы, оставляя своих товарищей на верную смерть. Каждому в этой битве выпало свое. Одни должны были похоронить князя и отомстить за его смерть, другие – принести себя в жертву славянским богам, дабы небеса, напитавшиеся кровью русов, обрушили огненные стрелы на их заклятых врагов.

Бек Кончак отыскал тело своего сестричада на поле кровавой битвы, чтобы похоронить его на славянской земле близ Матархи по славянскому же обычаю. Тела князя Олега так и не нашли, хотя тщательно обыскали окрестности на много верст кругом. Если верить гвардейцам и помогавшим им гузам, то части русов все-таки удалось уйти из капкана, заботливо расставленного для них каган-беком Вениамином. Возможно, среди них был и вещий князь. Бек Барух рвал и метал по поводу приключившейся незадачи, ибо живой Олег мог принести каганату много бед.

– Мертвый он, – твердо сказал ему Кончак. – Вещий Олег никогда бы не бежал с поля битвы, не того закала был человек. Ищи не тело, а погребальный костер где-нибудь на высоком холме.

На свою беду бек Барух обнаружил этот холм в низовьях Дона и даже взошел на него, а потом приказал срыть его верхушку, чтобы даже пепел от погребального костра сына Чернобога не осквернял землю, принадлежащую каганату. Славянские боги не простили беку Баруху святотатства. Не успели заступы углубиться в землю, усыпанную золой, как разряд молнии ударил в холм. Несчастный Барух закричал страшным голосом и пал на землю обугленной головешкой. Перепуганные хазары и гузы ринулись с холма, прихватив с собой останки бека. Это место с тех пор люди стали называть то ли священным, то ли проклятым, но уже никто не сомневался в том, что именно с этого холма ушел в вечность сын Чернобога, создатель могучей империи, которой предстоял еще очень долгий путь сквозь века.