Сын

Немногие, наверное, помнят, как потрясло общественность сообщение о неожиданной смерти сына графа Чёрчстона во время их путешествия на Балканы тринадцать лет назад. Однако я полагаю, что имею весьма веские основания, чтобы напомнить об этом событии. По данным, которыми располагали газеты (каковые, собственно, и принято считать достоверными), во время горной прогулки, юный Чёрчстон, которому было четырнадцать лет, сорвался в пропасть, поиски же его тела не увенчались успехом в силу определённых обстоятельств. Думаю, что имею право утверждать, что мне известны эти "определённые обстоятельства". Не стану приводить здесь длинный рассказ, о том, как я получил дневник графа, который он вёл во время поездки, скажу лишь то, что я был душеприказчиком человека, которому был отдан на сохранение данный документ. Не думаю, что есть смысл приводить этот дневник в полном виде, так как множество информации не имеет для нас никакого значения. Я умышленно выпускаю географические названия, дабы места, в которых это произошло, не стали прибежищем безумствующих паломников, как слишком часто случается в наше время, когда сверхъестественное становится чуть ли не нормой хорошего тона.

То, о чём я собираюсь поведать, несколько не укладывается в современное видение человеком мира, и надежды, что мне поверят, немного, скорее, меня сочтут сумасшедшим, или просто бездарным мистификатором. Тем не менее, замалчивание подобных событий один раз, привело к тем самым трагическим последствиям, о которых я и намерен рассказать. То, что я публикую эту историю через полтора года после смерти старого графа, ни в коем случае не связано с тем, что я хочу очернить память о нём, напротив, ни к кому, в особенности после прочтения дневника, я не испытываю чувства большего почтения и благодарности, чем к графу Чёрчстону. Такая задержка объясняется тем, что документ попал ко мне лишь три месяца назад. Долго сомневался я, стоит ли посвящать общественность в подробности данной истории, но в итоге, я всё-таки пришёл к выводу, что ошибка не должна повториться ещё раз. Правда, признаюсь, если бы граф был жив, я бы вряд ли осмелился придать историю огласке, зная, как непредсказуемо может измениться общественное мнение, порой, вопреки логике и здравому смыслу, направляя гнев свой против своих же защитников и спасителей. Нелегко приступать мне к описанию, доказательств у меня нет, ибо дневник, по завещанию, мне пришлось сжечь, но то, о чём там говорится, запомнилось мне навсегда, хотя порой я и рад об этом забыть.

Чудовищно представлять, каково было графу жить со знанием правды всё это время, и, честно говоря, я полагаю, смерть стала избавлением от страданий для него, ибо поистине, нужно быть сверхчеловеком, чтобы пережитое не оставило бы после себя никаких последствий. Первая запись дневника датирована 14 апреля, тогда ещё ничего не предвещало трагедии. Мне известно, что идея путешествия принадлежала сыну графа, сам же он относился к этой поездке с некоторой долей неприязни, по-видимому, предчувствуя недоброе, однако безумно любя мальчика, граф ни в чём не мог ему отказать. Мать Артура умерла при родах, сама же история его рождения если и не была окутана мраком, то, по крайней мере, содержала в себе таинственные подробности. Дело в том, что за свою жизнь граф был на Балканах дважды, и первый раз он там провёл больше двух лет. Практически ничего неизвестно о его жизни в Восточной Европе, неизвестна и цель поездки, известно лишь то, что там он полюбил девушку, дочь местного богача, которая дала ему ребёнка и умерла. Вернулся домой он уже с маленьким сыном, и с тех пор, сердце его не принадлежало никому, кроме Артура. Граф больше не женился, хотя претенденток на его огромное состояние было немало.

Принимая же во внимание, тот факт, что женитьба его не была нигде засвидетельствована, и никаких юридических препятствий против повторного брака не существовало, Чёрчстон приобрёл далеко не лучшую репутацию в свете. Постепенно он всё больше и больше отдалялся от своих старых друзей, и поэтому, его повторный отъезд на Балканы остался незамеченным, снова о графе заговорили лишь тогда, когда пришло известие о гибели его сына. И, надо отметить, что разговоры эти, основываясь на различных домыслах, которые подчас имели характер весьма фантастический, а подчас и прямо обвиняли графа в убийстве сына. Причиной тому стал, по-видимому, тот факт, что версия, предложенная газетами, была столь туманна и пространна, при этом подчас обнаруживая, если не полное, то, по крайней мере, весьма очевидное отсутствие логики. Что, в свою очередь, позволило людям считать, что от них скрывают некую загадку, а когда у публики складывается мнение, что от них что-либо утаивают, они, как правило, изливают чашу негодования на виновника. В данном случае ситуация повторилась: налицо было исчезновение Артура, была какая-то тайна, было известие о смерти, но при каких обстоятельствах эта смерть произошла? Ответить на этот вопрос мог бы только граф, а он упорно молчал. Теперь же, когда я кратко изложил причины, по которым нашёл целесообразным предложить вашему вниманию историю гибели Артура Чёрчстона, я позволю себе начать рассказ.

Итак, бумаги графа свидетельствуют о том, что путешествие протекало вполне спокойно, до тех пор, пока не появилась Книга. Этот древний документ представлял собой рукопись пятнадцатого века, сделанную, по-видимому, каким-то монахом на неизвестном графу, по-видимому, венгерском языке. Что удивительно, так это то, что, судя по всему, ребёнок прекрасно понимал написанное, хотя никогда не изучал венгерского. Откуда взялся этот древний манускрипт, неизвестно, ибо граф ничего не упоминал в дневнике о том, как его сын заполучил её. В двадцатых числах месяца, Чёрчстон с беспокойством замечает, что сын всё меньше и меньше общается с ним, в чём он винит в первую очередь, книгу, с которой мальчик к тому времени уже не расставался ни на минуту. Чёрчстон не без грусти говорит, что Артур взрослеет буквально на глазах, его взгляд становится не по детски серьёзным, а любой разговор, который он начинает, касается тем, затрагивающих проблемы куда более важные, чем те, о которых принято рассуждать мальчикам в четырнадцатилетнем возрасте. У ребёнка появились какие-то знакомые среди местных бродяг. А когда граф предложил Артуру покинуть город, сын выслушал предложение отца в недоумении, и ничего не ответил. В тот вечер он снова отправился к своим новым друзьям.

Стоит ли говорить, насколько отцу не нравилась эта дружба, мало того, что она затрагивала его титул: сын графа, пусть сам и не в полной мере дворянин, но взращенный и воспитанный дворянином, общается с нищими, но и, кроме того, видел Чёрчстон в этой дружбе и какую-то иную опасность, передать словами которую было нелегко, которая даже заключалась не в том, что после того, как Артур приходил от своих друзей, он был замкнут и не разговорчив, а ночами кричал от страха, на утро, отказываясь рассказать отцу о своих снах, не в том, что Артур постоянно находился в подавленном состоянии, как будто душа его отчаянно сопротивлялась чему-то, нет, граф сам не мог понять, на чём же основывались его страхи, но то, что с каждым днём его опасения становились серьёзней, было очевидно. Чёрчстон всё больше и больше осознавал, что он уже больше не является отцом мальчика, и что его новые друзья уже имеют на ребёнка куда большее влияние. Каково же было удивление графа, когда на следующий день, сын сам уже заговорил об отъезде. Казалось, что какой-то груз свалился с его плеч, и на некоторое время он снова стал тем старым Артуром, которого граф знал, просто четырнадцатилетним мальчиком, от сомнений, которые жили в его душе последнее время, не осталось и следа, по крайней мере, впечатление было именно таким.

К несчастью, этот период продлился очень недолго, и вскоре граф понял, что сын его уже никогда не станет таким, как прежде. А временное улучшение состояния было ни чем иным, как затишьем перед бурей. Как это часто бывает с умирающими: накануне смерти человек вдруг начинает чувствовать себя совершенно здоровым, но не проходит и дня, как священник приходит в дом, дабы принять немую исповедь. Двадцать первого апреля Артур показал отцу Книгу. Когда мальчик принёс её в комнату отца, казалось, он чего-то стеснялся, он был одновременно смущён и как-то странно возбуждён. Его, обычно бледное лицо, сейчас было покрыто румянцем, руки мальчика дрожали, и вначале граф подумал, что сын его болен. Когда Артур заговорил, голос его не был похож на себя: в нём появились интонации, которые раньше отец не замечал, и среди них наиболее ярко выделялась та жёсткость, с которой говорил мальчик, чей тон обычно был мягок. "Я бы хотел, чтобы ты взглянул на это", – сказал Артур, протягивая отцу открытую книгу. Тот был сильно удивлён, ибо раньше сын никогда не позволял ему даже притрагиваться к книге. Она была открыта на рисунке, который изображал двух людей, рост одного из них превосходил рост другого примерно в полтора раза, показывая соотношение роста ребёнка и взрослого, однако в каждой фигуре была заключена ещё одна, причём человек в теле взрослого был в два раз меньше человека вписанного в фигуру ребёнка. Под фигурами была какая-то надпись, разобрать которую граф не смог. "И что это значит? – спросил он, – я не могу разобрать, что здесь написано". "Мне нелегко говорить об этом, – так начал Артур, – но ты всё равно рано или поздно всё узнаешь. Эта книга принадлежит мне по наследству, не по наследству крови, но по наследству духа. Дело в том, что она уже принадлежала… принадлежала одному человеку…" Артуру было очень трудно говорить, то ли он сомневался, поверит ли ему отец, то ли он не знал, как тот отреагирует на его слова. Наконец он как будто нашёл выход, так как лицо его просветлело, и он заговорил быстрее: "Эта книга принадлежала одному родственнику моей матери. Люди, которые его знали, посчитали своим долгом передать эту книгу мне. Они научили меня читать шифр, и теперь я знаю, что здесь написано".

– Этот рисунок символически изображает взаимоотношения людей. Один из них сильнее другого, но ему необходима его помощь, чтобы достигнуть той силы, которая ему предписана, с другой стороны, и второй не может существовать без первого, ибо тогда его существование теряет всякий смысл, а для человека трудно придумать наказание страшней, чем жизнь наполненная лишь одним – отсутствием смысла".

– Сын мой, ты говоришь о том, что отец должен сделать всё, чтобы сын достиг того, чего он должен достигнуть? Но я и так делаю всё, чтобы ты не испытывал ни в чём нужды".

– И да, и нет, – сказал Артур, – ты забыл о внутреннем рисунке. Я рад, что ты так быстро понял, что подразумевает под собой часть схемы, однако у меня сложилось впечатление, что мы говорим о разных вещах. Ты никогда не задумывался о том, как связаны души людей, о том, что никто и никогда не жил одного раза, но проходил через миллионы и миллионы перерождений, что всё, что мы сейчас переживаем, раньше уже случалось, но несколько по-другому, со своими отличиями, иначе в творении не было бы смысла? Тебя никогда не беспокоила неудержимая тоска по мирам, которые ты видишь во сне, которые все некогда существовали, и ты жил в них, потому что в мире ничего и никогда не берётся из ниоткуда, и значит, всё, что мы ощущаем, действительно существует или когда-то существовало? Но судьбы связаны, и поэтому, в прошлом ты никогда не был один…

Сказав это, Артур закрыл книгу и оставил ошеломлённого отца обдумывать, откуда у его сына появились такие идеи, да ещё и в таком возрасте, в одиночестве. Сказать, что Чёрчстон был напуган, значило бы погрешить против истины: он был просто в ужасе. Самое страшное заключалось в том, что он понятия не имел, что ему следовало делать, да, по правде сказать, он и не знал, что мог он сделать. В средние века, сына его за такие мысли наверняка сожгли бы на костре (да и графа, пожалуй, вместе с ним), и впрямь, в этом было нечто демоническое. В самом деле, откуда у ребёнка, воспитанного в лучших традициях христианства может возникнуть подобное мировосприятие. Предстояло решить, как поступить. Мысль о врачах показалась ещё большим безумием, чем мысли мальчика, ибо единственное, на что можно было рассчитывать, была высылка в родную страну до последующего там разбирательства, которое, наиболее вероятно, закончилось бы тем, что Артура поместили в клинику, откуда, как показывает практика, выходят очень немногие. К служителям церкви обратиться также не было возможности, ибо вряд ли кто-то смог бы найти англиканского священника в той глуши, в которой они находились. А других идей у Чёрчстона не было, поэтому он предпочёл выбрать единственный, пожалуй, вариант – ждать, что произойдёт дальше. Оставалась ещё надежда, что через некоторое время всё пройдёт само собой. Граф ещё надеялся, что смена обстановки благотворно повлияет на мальчика. И естественно, нужно было избавиться от этой проклятой книги. Однако Чёрчстон побоялся сделать это сразу, так как не знал, как отреагирует мальчик на подобный шаг. Не буду осуждать Чёрчстона за подобное решение, но уверен, что знай он, чем всё кончится, он поступил бы иначе.

Двадцать второго Артур снова пришёл к отцу с книгой. На этот раз она была открыта на странице, испещрённой какими-то непонятными знаками.

– Отец, – начал он, – я надеюсь, ты помнишь наш вчерашний разговор. Я уверен, ты много думал над моими словами. Уверяю тебя, я не сумасшедший, по крайней мере, я не более безумен, чем ты или кто бы то ни было другой, из тех, кого принято считать нормальными людьми. То, о чём я заговорил с тобой действительно связано с Книгой, как ты уже наверняка понял, и без неё я не смог бы узнать о том, что мне назначено судьбой. То, что ты узнаешь от меня – лишь малая часть того, что написано в Книге – ужаснёт тебя, и я буду сильно рад, если это не повредит твой рассудок настолько, что ты не сможешь выполнить то, для чего появился на свет. Страх твой мне понятен, ибо сам я пережил нечто подобное, когда впервые услышал о Роке, который уже решил за нас, как мы будем существовать.

– Я не понимаю… – медленно произнёс граф, – я не понимаю смысла этих значков, может быть ты меня научишь, как их читать, и я сам смогу разобраться во всём. Сын мой, ты говоришь о таких вещах, которые я не могу понять, не имея достаточной информации. Я так понимаю, что в книге эта информация есть…

– Как жаль, – перебил сын отца, – что ты ничего не понял. Ты думаешь, что так легко перехитрить меня. Отец, ты ошибаешься, думая, что я всё тот же четырнадцатилетний мальчик, всё изменилось, и мне кажется, что я достаточно ясно дал понять, что такое отношение ко мне неприемлемо. Уже сейчас я в силах разговаривать с тобой о таких вещах, о которых ты знаешь лишь понаслышке, а то и вообще не знаешь, уже сейчас я посвящён в такие тайны мироздания, существование которых люди смогут лишь предположить через тысячи лет. Я знаю, что было раньше, и я знаю, что грядёт. Мне не четырнадцать лет, пойми ты это, и даже если в этой жизни я прожил столь краткий срок, то это не значит, что тысячи лет назад я не жил.

Артур подошёл к отцу почти вплотную, и прошептал:

– И ты жил со мной, наши судьбы связаны. Восемнадцать тысяч лет назад мы были вместе. Тогда я не смог завершить начатого, и я ждал все эти долгие годы, чтобы воплотиться. И ты мне нужен, чтобы снова не случилось то, что помешало мне тогда. Ты, мой отец, должен будешь стать мне отцом снова… Ты ещё не готов услышать, в чём заключается твоя миссия.

Артур продолжал, уже нормальным тоном, чуть отойдя от насмерть перепуганного отца:

– Я тебе доверяю. Но почему же ты считаешь меня глупым недоумком?! Где я не был убедителен, какую ошибку я допустил, что дало тебе право расценивать мои слова, как очередную детскую игру или дурацкий розыгрыш? Ты решил забрать Книгу и не давать мне её, пока у меня не выветрится из головы эта "блажь", так? Хотя нет, пожалуй, ты бы уничтожил эту книгу! Надеюсь, скоро ты поймёшь, как сильно ты ошибаешься, и что бы это для тебя значило, исполни ты задуманное. Книга эта содержит всё о Метаморфозе, подобных книг на земле нет. В течение ста восьмидесяти веков разные люди переписывали её, чтобы она досталась мне сейчас, когда я сказал, что книга принадлежала родственнику моей матери, я лишь немного исказил правду: книга принадлежала мне, и я всё помню, и я хочу заставить тебя вспомнить твою жизнь. Как жаль, что ты не готов.

С этими словами Артур покинул комнату. После подобного разговора надеяться на то, что всё пройдёт само собой, уже было глупо. Граф был несколько обескуражен неудачной попыткой забрать книгу и тем, как легко Артур понял, зачем он хочет получить её, хотя, обдумав положение, он пришёл к выводу, что, вероятно, попытка была обречена на неудачу с самого начала. Ибо, принимая во внимание состояние Артура, которое, пожалуй, нельзя было объяснить возрастом, когда психика претерпевает определённые изменения, нетрудно было предположить подобный исход. Что-то необыкновенное происходило с мальчиком. То, что позволяло ему видеть и чувствовать, а главное, понимать больше, чем положено видеть и чувствовать детям. Что послужило причиной этому феномену? Поездка на родину? Но графа такое объяснение не устраивало: он не мог поверить, что путешествие могло всколыхнуть какие-то воспоминания, которые в итоге привели к подобному, весьма плачевному результату. По сути, их и быть то не могло, так как когда они покинули страну, Артуру не было ещё и года. Да и какие воспоминания могли бы оказать столь сильное влияние? Поверить в то, что сын говорил правду, Чёрчстон не мог и не хотел: тогда ему пришлось бы пересмотреть свои взгляды на мир, ему бы пришлось признать такие факты, о которых его разум боялся и помыслить. Нужно было допускать миллионы миров, существовавших ещё до появления человеческой расы, а также верить, в то, что бесконечное число цивилизаций будет жить в мире и после того, как человека не станет. Однако также тяжело для отца было предположить, что Артур сошёл с ума, в это он тоже верить не мог. А если сын был совершенно нормален, как он сам утверждал, то оставалось предположить то, что он говорит правду. И им придётся пройти через какую-то метаморфозу, смысла которой граф хотя и не понимал, однако как-то смутно чувствовал, что она может как раз приблизить то время, когда человеку придётся уступить место другим существам. Сама мысль о том, что всё сказанное может быть правдой, вызывала омерзение, хотя он не вполне понимал, на чём это чувство основывалось. Граф буквально разрывался, не зная, во что легче поверить, в безумие своего единственного сына или в его безумные слова.

Хотя, следует сказать, что неделю спустя, слова Артура уже менее походили на бред сумасшедшего, и Чёрчстон уже беседовал со своим сыном, которому лишь предстояло стать его сыном, о вещах, за которые на его родине легко было отправиться в лечебницу для душевнобольных. Я не буду писать о том, что было темами их разговоров, как и не буду подробно описывать метаморфозу. Причина тому та же, по которой я был обязан сжечь дневник графа: превращение описано там настолько детально, что дневник мог бы заменить книгу, я бы не хотел, чтобы моё изложение событий стало шагом к пробуждению сил, которые уже дважды едва не получили власть над Землёй. Помня весь дневник слово в слово, я боюсь своих знаний и надеюсь, что в полном объёме они никогда не станут известными кому бы то ни было. Не устану проклинать себя за то, что вопреки воле умершего, перед сожжением заглянул в записи графа.

Тридцатого сын, посчитав, что тот готов, рассказал отцу о метаморфозе. Книга была открыта на изображении странного существа, которое, по описаниям Чёрчстона, смутно напоминало некое насекомое: членистые ноги, на которых едва удерживалось массивное, мешковатое бесформенное тело; голова этого животного (хотя можно ли назвать животным то, по сравнению с чем ископаемый трилобит выглядит куда более современным и земным) составляла одно неразделимое целое с туловищем, ротовое отверстие поражало своей пустотой, не имеющее зубов, оно казалось ещё более отвратительным, немо свидетельствуя о том, что этот зверь был способен только поглощать. Как говорит об этом граф: "При виде подобной твари всё человеческое восстало во мне против существования такой мерзости. Оно одновременно было скоплением наших кошмаров, чудовищных сновидений и страхов всего человечества, причём заметно было, что оно было намного древнее этих ужасов, которые по сравнению с ним казались чудачеством. Существо это было не столько страшным само по себе, хотя смотреть на него было, мягко говоря, неприятно, нет, оно несло в себе нечто такое, что описать нельзя, бесконечный ужас, нечто худшее, чем смерть было в этом существе, глядя на него, невольно начинаешь задумываться над тем, что детская боязнь темноты имеет под собой куда больше оснований, чем мы привыкли считать…

Возможно, поэтому Артур никогда не боялся оставаться один в тёмной комнате". И вместе с тем, Чёрчстон не может отказать Зверю в какой-то притягательности. Да, он не мог смотреть на него без отвращения, но в то же время от существа было чрезвычайно трудно отвести взгляд. Когда отец рассмотрел рисунок, Артур начал говорить. Так происходило уже чуть больше недели: сначала сын рассказывал, а потом они с отцом разбирали те места, которые тот не мог понять. Артур пытался пробудить память отца, ибо воспоминания об их прошлых воплощениях были одним из основных элементов метаморфозы. Мальчик сказал:

– Вот Этим мне предстоит стать с твоей помощью, ты, мой отец, должен породить меня, вскормить и ввести в жизнь. Мой срок пришёл, очередь за тобой…

Удивление графа было меньшим, чем того можно было ожидать. Возможно, он не стал писать в дневнике, насколько шокировали его слова Артура, а может быть он уже был в достаточной мере подготовлен к подобному повороту событий. Вероятнее всего, он не совсем понимал, что сын хочет от него. Память его упорно сопротивлялась тому, что было скрыто глубоко в подсознании, тому, что было призвано высвободить силу, равной которой нет, не было и не будет. Силу, способную уничтожать цивилизации, сметать с лица земли страны, сеять вражду и ненависть, ибо созидать она может только во имя себя самой, а сама она есть разрушение.

– Что я должен делать? – спросил граф Артура, – Как мне понимать тебя?

– Не нужно понимать, нужно верить… Метаморфоза протекает в несколько этапов, на каждом из которых от тебя будет требоваться всё больше и больше веры, потому что в конце тебе придётся принести жертву, которая потребует от тебя всех твоих сил, ибо пожертвовать придётся собой, однако ради того, кем стану я – твой Сын, часть тебя, эта жертва не так уж и велика. Пойми, как я доверяю тебе, я ничего не скрываю от тебя, я не пытаюсь уверить тебя, что после Метаморфозы всё будет по-прежнему. Нет, прошлое умерло, не только для меня или тебя, но и для всех тех, кто живёт на этой планете. Как жаль, что ты не увидишь грядущих времён.

– Значит, ты говоришь, что шансов остаться в живых у меня нет, я должен отдать всё, что у меня есть, тебе…

– Отец, ты даже сам не подозреваешь насколько ты прав, а это, увы, значит, что мы ещё даже не приблизились к первому этапу. Да, ты должен будешь отдать всё, и не только жизнь. После смерти мы оставляем определённую бестелесную оболочку, душу, если тебе так больше нравится, способную воплощаться вновь и вновь. От тебя не останется ничего, ибо сам ты должен будешь переродиться… но об этом позже.

– Хорошо, но пока мы говорим только о том, что я должен, что если я откажусь?

– Откажешься?! – похоже, подобная идея никогда не приходила в голову Артуру. Он был так удивлён, что в течение нескольких минут не мог вымолвить ни слова. Наконец, он собрался с мыслями, и вновь заговорил, хотя его голос всё ещё хранил следы недоумения, – Но ты ведь не можешь отказаться. Ты – мой ОТЕЦ! Ты ведь не откажешься, Папа?

Это был первый за всё путешествие раз, когда Артур назвал отца так; и впрямь, в голосе его вновь зазвучали давно забытые нотки, как будто тот, прежний, Артур, которому было всего четырнадцать лет, пытался прорваться сквозь это существо, которое уже начало свою Метаморфозу. И хотя позднее граф напишет, что его не смогли обмануть подобные речи, он всё-таки не смог тогда отказать сыну. Что бы произошло, если бы превращение не началось, знать мне не дано, в дневнике нет ничего, что могло бы пролить свет на этот вопрос, и хоть я и предполагаю, что граф знал ответ на него, просто не решаясь признаться себе в этом, я не могу утверждать этого наверняка. Факт заключается в том, что оно началось.

И ещё раз скажу я, что описание событий, составивших Метаморфозу, не входит в мои планы. Могу лишь в общих чертах описать, что же происходило. Граф предельно чётко даёт понять, в чём заключался смысл перерождения. Он не даёт нам шанса надеяться на то, что всё происходившее было игрой воображения, бредом безумца. Известно, что люди с больной психикой не могут чётко излагать свои мысли. Записки же графа отличает последовательность и логичность. Слог его очень прост, но вместе с тем эта простота вселяет веру в каждое слово этого страшного дневника. Если бы вы видели эти строки! Они бы могли убедить любого, даже самого скептически настроенного читателя, несмотря на факт, что то, о чём там говорится, современные учёные не только не могут объяснить, но и само предположение о том, что всё происходило в действительности, могло бы быть расценено как грубое надругательство над наукой. Чёрчстон правдив от первого до последнего слова, он ничего не утаивал от себя, хотя этого можно было ожидать от человека, попавшего в столь непростую ситуацию. Самое главное, он не оставляет никаких сомнений в том, что метаморфоза протекала не только на уровне чисто психических изменений, и поверьте, ему было бы намного легче если бы это было именно так, нет, ужас и боль его дополнялись тем, что Артур изменялся и внешне. Эти перемены становились всё более и более очевидны, и одиннадцатого мая сын попросил отца купить клетку. Я не буду указывать её точных размеров, но для того, чтобы читатель смог понять, как далеко они уже зашли к тому времени в своём превращении, я скажу, что этой клетки едва бы хватило для средних размеров овцы. Сын дал понять отцу, что эта клетка необходима ему для того, чтобы не поранить графа, ибо к тому времени начала проявляться необычайная агрессивность этого существа. Тем не менее, сын щадил отца, по крайней мере, как тому казалось, хотя я бы мог дать иное объяснение тому, что Артур попросил его накинуть занавес на клетку: возможно, он просто не хотел, чтобы Чёрчстон проник во все тайны Метаморфозы.

Теперь я приступаю к описанию тех событий, которые, собственно, и явились развязкой этой чудовищной истории. Седьмого июня, как пишет граф, Метаморфоза вступила в решающую стадию. К тому времени Сын с Отцом уже не могли общаться так, как это делают люди. Существо, которое ещё недавно было четырнадцатилетним мальчиком, уже утратило органы речи, по крайней мере, то, что приобрело оно взамен не могло служить для образования членораздельных звуков. Теперь общение происходило на уровне куда более высоком – уровне мысли. Что рассказывало это существо своему отцу о прошлом и будущем, какие тайны мироздания оно поведало, того не узнает никто, ибо печать молчания лежит на моих устах, а дневник Чёрчстона предан огню, и вернуть его нельзя. Что же касается превращения, внешне Артур начал походить на ту мерзкую тварь, которая была изображена на страницах книги. Семья (ибо так Артур велел отцу называть их чудовищную пару) обращалась к Книге всё чаще, и понемногу Чёрчстон даже начал понимать, о чём говорят её страницы, но знаний его всё равно было недостаточно. Он всё равно не знал наверняка, каков же будет результат – казалось, граф уже смирился с участью быть принесённым в жертву этому отродью, но тогда он ещё не знал, Кому именно он отдаст свою жизнь. Тому, имя которого не называемо, чьё имя было, есть и будет, тому, чья воля способна разрушить вселенную, тому, кто жаждет власти над всем, что существовало, существует и будет существовать. Отец породил существо, являющееся бесконечностью и хаосом, любящее никого, кроме себя, и теперь он должен был стать небытием, чтобы Сын мог жить. Но знал ли Чёрчстон, как должна быть принесена эта жертва? Могу утверждать, что до седьмого июня это было ему не известно. Разумеется, его пугали слова сына о том, что он должен умереть, при этом даже не оставив душу для следующего перерождения (а то, что он верил сыну, как минимум, в этом, не вызывает сомнений), но он понятия не имел как должен потерять он эту душу. Правда оказалась страшнее любых самых смелых предположений. Их последний разговор оказался решающим, причём исход этого разговора оказал влияние на всю историю человечества, не смотря даже на тот факт, что в полной мере оценить то, что сделал для них граф Чёрчстон, люди не смогут никогда.

Итак, седьмого числа отец почувствовал, как сын зовёт его. Он уже немного привык к новому облику своего отпрыска, по крайней мере, уже не было того отвращения, которое он неминуемо испытывал, когда передавал тому пищу, поэтому занавесь была откинута. Сын заговорил первый:

– Отец, хорошо, что моя внешность больше не пугает тебя. Это очень важно. Сегодня великий день, мы почти пришли к цели, твоя миссия подходит к концу, в то время как моя только начинается. От тебя теперь требуется совсем небольшое усилие, прежде чем ты сможешь отдохнуть, и я уверяю тебя, что это будет самый спокойный сон, ибо за ним не последует пробуждения. Я думаю, что теперь ты теперь понимаешь то, что происходит и насколько это важно для грядущих времён, поэтому я ещё раз спрашиваю, готов ли ты принести себя в жертву? Найдёшь ли ты в себе силы, чтобы не отступить в последний момент, что уничтожит все наши труды, и что станет причиной моей гибели? Сможешь ли ты доказать то, чему меня всегда учил: что готов отдать свою жизнь для того, чтобы я мог существовать? Ещё один шаг, и пути назад не будет. После того, как ты дашь мне согласие, мы не сможем остановиться. Я не прошу пойти тебя на жертву ради того, что придёт на землю благодаря мне, но ради меня – твоего сына. Ещё раз спрашиваю тебя: готов ли ты?

Никогда граф не смог понять было ли его решение актом чистой воли. С одной стороны, сын дал ему полную свободу выбора, однако слова Артура, казалось, не давали ему права на отказ, к тому же сама речь Сына обладала каким-то гипнотическим эффектом, одновременно подавляя волю и усыпляя сознание. Всё очень напоминало хорошо продуманный и поставленный спектакль, единственной целью которого было не дать Чёрчстону отказаться от продолжения Метаморфозы… Но эта мысль пришла в голову графу уже позднее, когда всё было уже кончено, тогда же он дрожащим, не своим голосом еле-еле пробормотал:

– Нет, я не откажусь…

– Очень хорошо, что ты не сомневаешься. Запомни свои слова.

Сказано это было столь холодным и расчётливым тоном (конечно под "тоном" граф разумел нечто другое, чем просто интонации, ибо при разговоре с помощью мысли подобные категории, перестают существовать), что Чёрчстон невольно поддался сомнениям. От прежней решительности, а смею заверить вас, решительность была, не осталось и следа. Нет, он не перестал сомневаться в реальности происходящего, как сделал бы человек с менее крепкими нервами, он не испугался внезапно за свою жизнь, за что его никто не мог бы осудить. Со всем этим он уже давно смирился: он стал свидетелем чудовищной метаморфозы, и многие события, о которых упоминать здесь не время и не место, не позволяли считать её галлюцинацией; он уже был готов встретить смерть, которая, так или иначе, освободила бы его из того кошмара, в который он помимо своей воли, но, что парадоксально, именно по своей воле был втянут. Но эти слова, а точнее, то, как эти слова были переданы в мозг Чёрчстона, заставили его задать себе вопрос, который, было ли это оттого, что он находился под влиянием Артура, или существовали некие иные причины, за время превращения ни разу не приходил ему в голову: а была ли оправдана эта жертва? Тем временем сын продолжал:

– Тогда открой книгу на сорок восьмой странице. Ты там найдёшь один рисунок…

– Что это такое? – перебил его отец. Иллюстрация изображала ещё одно существо, отдалённо напоминающее первое, то есть то, чем к тому времени уже являлся Артур. Оно также имело жирное бесцветное тело, членистые ноги и тот же безжизненный взгляд. Единственное, что отличало его от Артура, был хобот, или какое-то его подобие, скорее, это было непропорционально вытянутое рыло, подобия которому не найти ни в одном из животных, населяющих эту планету. Передать отвращение, которое испытал граф, невозможно; и хотя тот мир, который открылся ему за столь краткий срок, и который, возможно, свёл бы с ума не одного из достойнейших представителей рода сего, узнай они о его существовании, и перестал вызывать у него ужас и отвращение, ибо он жил в этом мире, и каждая минута его существования подтверждала реальность слов Артура, он, словно предчувствуя развязку, почувствовал, как холод своими цепкими когтями сжимает его душу, поэтому он сорвавшимся голосом повторил:

– Что это такое? Зачем этот рисунок…

Чёрчстон сам признаётся, что едва ли слышал свои слова, ибо его разум был поглощён видением, которое я никогда не решусь пересказать. Образ, представший перед его взором, был ликом далёкого прошлого, о котором помнят лишь ветра с незапамятных времён странствовавшие по Земле, и бывшие свидетелями тех чудовищных творений, которые она неосторожно создала в пору своей юности, и которым она опрометчиво позволила возродиться. И там, в этом богомерзком прошлом, Чёрчстон кормил своего сына. Его хобот, перекачивающий некую субстанцию в то, что разум не позволяет назвать ртом, извивался в чудовищных конвульсиях…

– Да, Отец, это ты. Мы были многие годы назад, и мы существуем сейчас. Мы должны завершить Метаморфозу. Ты должен стать тем, что предназначено тебе…

…Никто не в силах постичь того, что бы было сейчас со всем человечеством, если бы Чёрчстон не сделал того, что он совершил. То, какой нежной и беспомощной оказалась бледно-серая плоть существа под безжалостными ударами молотка, не поколебало воли графа, даже предсмертный крик сына, который был очень, почти похож на голос Артура, ещё не познавшего Метаморфозу, не остановил его…

Здесь мне нужно было бы прекратить повествование, но, решив ни в чём не отступать от истины, я вынужден продолжить, и хотя бы вкратце описать то, что последовало за Уничтожением. Граф и близкий ему человек, чьего имени я назвать не могу, похоронили тело в горах, надёжно засыпав его камнями. Сделали они это под покровом ночи, опасаясь вызвать подозрение у местных жителей, и я полностью не уверен, знал ли друг графа всю истину о том, что содержал мешок, который они закопали тогда. В любом случае, теперь никто не сможет найти этого места, так как когда на следующее утро, Чёрчстон, движимый необъяснимым порывом, отыскал груду камней, напоминавшую ему то надгробие, которое они соорудили над могилой накануне, и раскопал её, тела он не обнаружил. По-видимому, он и сам весьма смутно представлял, где теперь покоятся останки его Сына.

Артур был объявлен пропавшим, а поиски, как того и следовало ожидать ни к чему не привели. Поэтому, следователи решили, что мальчик свалился в пропасть, и оставили все надежды на то, что он, может быть, всё ещё жив.

Закончить рассказ мне хотелось бы фразой из дневника графа Эммануила Чёрчстона. Словами, которые, вероятно многих ужаснут, но которые, на мой взгляд, лишь свидетельствуют о том, какой сильной была любовь графа к Артуру, не важно, в каком обличье он находился:

"Да, я убил Сына. Да, я предал существо, которое мне доверилось. Сделал ли я это ради того, во что я верил всю жизнь? Нет, от этого уже ничего не осталось. Ради Бога, который страдал за нас на Голгофе? Тогда я думал о нём меньше всего. Сделал ли я это ради человечества? Боюсь, что нет… Просто я любил себя больше, чем его: моего сына. Я просто не хотел умирать".

14 ноября 1998