Священная охота

Глава 3

Когда они добрались туда, где на берегу ожидал кортеж, солнце уже скрылось за вершинами деревьев. К тому времени, когда Ингри и его пленница сменили промокшую одежду и сели на своих вновь пойманных коней, сквозь спутанные ветви только кое-где прорывались оранжевые лучи заката. Голова Ингри под наскоро сооружённой повязкой болела, ушибленное плечо задеревенело, но он прогнал даже мысль о том, чтобы ехать на повозке, сидя на гробу Болесо. В сгущающихся сумерках путники двинулись дальше по лесистой долине. Из канав поползли холодные щупальца тумана. Ингри как раз собрался отдать приказание зажечь факелы, когда далеко впереди на дороге показался свет, вскоре превратившийся в цепочку раскачивающихся фонарей. Ещё несколько минут, и стук копыт был заглушён приветственными криками. Гвардеец, которого Ингри отправил утром вперёд, чтобы подготовить в Ридмере встречу траурной процессии, привёл с собой не только жрецов из храма, но и упряжку свежих коней, а также кузнеца со всеми его инструментами. Ингри от всей души похвалил расторопного солдата, лошади были перепряжены, и кортеж двинулся дальше более быстрым шагом. Через несколько миль огни над стенами Ридмера указали дорогу к открытым, несмотря на ночное время, воротам города.

Ридмер был довольно крупным поселением с несколькими тысячами жителей, и в нём располагалось местное церковное управление. Тем не менее храм на центральной площади выглядел совсем по-деревенски: стены пятиугольного деревянного здания покрывала резьба, изображающая переплетающиеся растения, животных, сцены из мифов, а дранка на крыше явно только недавно сменила солому. Как бы то ни было, храм был вполне подходящим местом для того, чтобы оставить в нём на ночь тело Болесо. Взволнованный настоятель с помощью членов городского совета принялся распоряжаться церемонией; из толпы любопытных горожан удалось составить вполне приличный хор, и все знатные и богатые жители потянулись в храм, чтобы выразить свою верноподданническую скорбь. То обстоятельство, что гроб был закрыт, вызвало, как заметил Ингри, некоторое разочарование. Ингри воспользовался своими ранами как предлогом уклониться от участия в церемонии.

Окружающие храм дома, по-видимому, были довольно спешно приспособлены для выполнения новых функций. Резиденция настоятеля располагалась в одном здании с конторой храмового нотариуса; библиотека и скрипторий оказались под одной крышей со школой леди Весны для городских детишек; госпиталь Матери Лета занимал помещение позади местной аптеки. Ингри проследил, как леди Йяду передали под надзор суровой храмовой служительнице, расплатился с кузнецом за новые колёса к телеге, а с возницей и его женой — за их труды, велел лейтенанту Геске разместить коней в конюшне, а солдатам и вознице найти ночлег, после чего наконец отправился в госпиталь, чтобы наложить швы на рану на голове.

К своему облегчению, Ингри обнаружил, что местная служительница Матери была не просто знахаркой или повитухой: на плече её зелёного одеяния виднелся шнур дедиката. Быстро и умело женщина зажгла восковые свечи, обмыла голову Ингри едким мылом и принялась зашивать рану.

Сидя перед ней на скамье, глядя на собственные колени и стараясь не морщиться при каждом уколе иглы, Ингри поинтересовался:

— Скажите, есть ли в храме Ридмера волшебники? Или святые? Или младшие святые? Или… или хотя бы учёные?

Женщина рассмеялась.

— Да откуда им тут взяться, милорд? Три года назад настоятель из ордена Отца привозил волшебника для расследования обвинения в магии против местной жительницы, только тот ничего не обнаружил. Настоятель как следует отчитал доносчиков и велел им оплатить свои дорожные расходы. Этот волшебник, скажу я вам, оказался совсем не таким, как я ожидала, — брюзгливым стариком в белых одеждах Бастарда, не слишком-то довольным, что его вытащили в такую даль посреди зимы. Вот в школе при храме, где я училась, был младший святой, — женщина вздохнула при воспоминании о тех временах, — и хотела бы я обладать хоть половиной его здравого смысла, не говоря уже о дарованных богами проницательности и искусстве. Что касается учёных, то, кроме матери Марайи, ведающей школой леди Весны, и самого настоятеля, никого не найдётся.

Ингри был разочарован, но не удивлён. И всё равно волшебника или святого… хоть кого-нибудь, способного подтвердить или опровергнуть тревожащие утверждения леди Йяды, найти нужно. И поскорее.

— Ну вот, — с удовлетворением кивнула служительница-дедикат, завязывая последний узелок. Когда она дёрнула нитку, Ингри чуть не вскрикнул и притворился, будто закашлялся. Ножницы щёлкнули, и это сказало ему, что пытка закончена. Ингри с трудом выпрямился.

У задней двери раздались голоса и шаги, и служительница Матери обернулась. В госпиталь вошли две жрицы, один из членов городского совета, леди Йяда и рыцарь Геска. Слуги несли следом постельные принадлежности.

— Это ещё что такое? — спросила целительница, бросая на леди Йяду подозрительный взгляд.

— С вашего позволения, дедикат, — поклонился член городского совета, — эта женщина переночует здесь, поскольку больных сейчас под вашим надзором нет. Сопровождающие её женщины будут спать в одной с ней комнате, а я — снаружи у двери. Этот человек, — он кивнул в сторону лейтенанта гвардейцев, — обещал выставить у дома часового.

Служительницу Матери такая перспектива явно не порадовала; сопровождающие леди Йяду женщины тоже смотрели мрачно.

Ингри обвёл взглядом помещение. Здесь было чисто, но уж очень голо…

— Здесь?..

Леди Йяда с иронией подняла брови.

— Согласно вашему приказу, меня не отвели в городскую тюрьму, за что я благодарна. Единственная свободная комната в доме настоятеля предназначена для вас. Гостиница забита вашими гвардейцами, а зал в храме — свитой Болесо. Во время предписанного бдения, мне кажется, большая часть будет спать, а кое-кто — пить. Почему-то ни одна добропорядочная жительница Ридмера не пожелала пригласить меня в свой дом. Так что мне ничего другого не остаётся, как воспользоваться гостеприимством богини. — Улыбка леди Йяды была ледяной.

— Ох… — после паузы пробормотал Ингри, — понятно.

Горожанам, которые знали Болесо только по слухам, убийца золотого принца должна казаться… ну, едва ли не героиней. Она не только представлялась опасной преступницей, но на любого, кто был бы замечен в сочувствии ей, легла бы тень измены.

«Чем ближе к Истхому, тем ситуация будет становиться хуже».

Ингри, который не мог предложить более приемлемого решения, только неловко поклонился и позволил служительнице Матери проводить себя до двери.

— Отправляйтесь-ка вы теперь в постель, милорд, — посоветовала та, поднимаясь на цыпочки, чтобы ещё раз осмотреть наложенный ею шов; доброе расположение духа быстро вернулось к целительнице. — После такого удара по голове вам бы лучше полежать день или два.

— Мои обязанности, к сожалению, этого не позволят, — вздохнул Ингри. Довольно неуклюже поклонившись служительнице Матери, он пересёк площадь, направляясь к дому настоятеля с намерением выполнить хотя бы первую часть предписания.

Священнослужитель, закончив чтение молитв над телом Болесо, ждал Ингри. Ему не терпелось обсудить дальнейшие церемонии, а главное, услышать новости из столицы. Настоятель выразил беспокойство по поводу ухудшающегося здоровья священного короля, и Ингри, который сам уже четыре дня не получал никаких известий, предпочёл ответить обнадёживающе, но уклончиво. Настоятель произвёл на него впечатление искреннего, добродетельного пастыря душ и истинной опоры своего провинциального храма, но человека, далёкого от учёности и тонкостей теологии. Это был не тот церковник, у которого можно было бы искать разрешения духовных проблем леди Йяды.

«Или моих собственных…»

Ингри решительно перевёл разговор на практические надобности для предстоящего путешествия в столицу, потом сослался на боль от ран и улизнул в свою комнату.

Это оказалась тесная, но благословенно уединённая каморка на втором этаже. Ингри на минуту распахнул окно, взглянул на тусклые масляные лампы у входа в храм и гораздо более яркие звёзды на небе, натянул одолженную настоятелем ночную рубашку и осторожно опустился на постель. Он попытался, несмотря на ноющее плечо и шум в голове, обдумать свалившиеся на него трудности, но скоро уснул.

Снились Ингри волки.

Он предполагал, что временем для совершения обряда должна была бы быть глухая полночь, но отец позвал его в зал замка в середине дня. В узкие щели окон, выходивших на бурный Бирчбек в шестидесяти футах под стенами замка, лился прохладный, лишённый теней свет, в подсвечниках на стенах горели восковые свечи, и их тёплое медовое сияние мешалось с сумраком пасмурного дня.

Лорд Ингалеф кин Волфклиф был спокоен, хотя напряжение последних дней оставалось заметно; сына он встретил обнадёживающей улыбкой. У юного Ингри от волнения и страха перехватило горло. Храмовый волшебник, Камрил, с которым Ингри познакомился только накануне вечером, стоял в готовности; на его обнажённом теле, прикрытом лишь набедренной повязкой, виднелись нанесённые краской древние символы. Ингри-подростку он казался старым, но теперь, во сне, Ингри понял, что на самом деле Камрил был совсем молод. Знание последующих событий заставляло Ингри высматривать в лице жреца признаки замысленного им предательства. А может быть, Камрил просто переоценил свои силы, и к несчастью привели невезение и некомпетентность? Тревога в его бегающих глазах могла говорить и о том, и о другом — или обо всём сразу.

Потом взгляд юного Ингри остановился на волках — прекрасных и опасных, и отвести от них глаза он больше не мог. Седой охотник, присматривавший за животными, должен был умереть от бешенства за три дня до отца Ингри.

Старый волк был огромен и силён, и верёвки приводили его в ярость. Под густым серым мехом перекатывались могучие мышцы; на шкуре виднелись старые шрамы и новые порезы, так что мех покрывали пятна свежей крови. Зверь рвался с привязи и скулил. Его мучила болезнь, хотя тогда этого ещё никто не знал. Через несколько дней из пасти волка должна была хлынуть пена, открыв страшную истину, но сейчас волк просто пытался вылизываться, чему мешали кожаные ремни, стягивавшие его пасть. Волк глухо рычал.

Молодой волк, только что достигший зрелости, пятился от своего старшего товарища, явно испытывая страх; его когти отчаянно скребли по камням пола. Егерь считал это проявлением трусости, но потом Ингри пришёл к заключению, что зверь знал о заразе. В остальном же его поведение было поразительно покладистым: молодой волк вёл себя, как хорошо выдрессированная собака. Волк сразу обратил внимание на Ингри, потянулся к нему, принялся принюхиваться, проявляя несомненное обожание. Ингри влюбился в него с первого взгляда; ему ужасно захотелось погладить тёмный с металлическим отливом удивительно густой мех.

Волшебник велел Ингри и его отцу раздеться до пояса и встать на колени на холодном полу на расстоянии нескольких шагов, лицом друг к другу. Он пропел несколько фраз на древнем языке Вилда, старательно выговаривая слова и постоянно заглядывая в мятую бумажку, засунутую за пояс. Заклинание казалось Ингри почти понятным, но смысл его всё время мучительно ускользал…

По знаку Камрила старый егерь подтащил большего волка к лорду Ингалефу; при этом он выпустил из рук поводок молодого зверя, и тот сразу же подполз к Ингри. Ингри прижал его к себе; волк извернулся и лизнул его в лицо. Руки мальчика зарылись в густой мех, лаская зверя, который с тихим радостным повизгиванием принялся вылизывать его ухо. Шершавый язык щекотал кожу, и Ингри с трудом сдерживал неподобающий смех.

Пробормотав что-то над клинком, Камрил вложил жертвенный нож в руку лорда Ингалефа, потом поспешно отскочил: старый волк щёлкнул на него зубами. Лорд Ингалеф теснее обхватил начавшего вырываться зверя. При попытке запрокинуть голову волка ремни на морде соскользнули, и страшные клыки вонзились в левую руку лорда Ингалефа; волк затряс головой, терзая плоть. Выдохнув проклятие, лорд Ингалеф сумел навалиться на волка и своим сильным телом прижать к полу. Блеснул клинок, рассекая шкуру и мышцы. Хлынула алая кровь. Рычание смолкло, челюсти разжались, мохнатое тело безвольно обмякло и осталось неподвижным.

Лорд Ингалеф выпрямился, отшвырнув от себя нож и тело волка. Клинок зазвенел по камням пола.

— Ох… — выдохнул лорд Ингалеф; выражение его широко раскрытых глаз было загадочным. — Сработало! Как… как странно это ощущается…

Камрил бросил на него встревоженный взгляд, а егерь поспешил наложить повязку на искалеченную руку.

— Милорд, не следует ли… — начал Камрил.

Лорд Ингалеф резко мотнул головой и здоровой рукой показал на Ингри.

— Сработало! Продолжайте!

Волшебник взял второй нож, сверкающий недавно наточенным лезвием, с подушки, на которой он лежал, и снова начал что-то бормотать, потом вложил нож в руку Ингри и отступил в сторону.

Ингри неохотно стиснул рукоять, глядя в блестящие глаза своего волка.

«Я не хочу тебя убивать, ты слишком красив. Я хочу, чтобы ты остался со мной».

Могучие челюсти распахнулись, Ингри увидел сверкающие белые клыки, и сердце мальчика замерло; однако волк только лизнул его руку. Холодный чёрный нос ткнулся в сжимающий нож кулак, и Ингри сморгнул слёзы. Волк уселся прямо перед Ингри и запрокинул голову, глядя в лицо своего убийцы с полным доверием.

Нельзя опозориться, нельзя причинить ненужные страдания, снова и снова нанося удары… Рука Ингри скользнула по шее волка, нащупывая твёрдые мускулы и мягкое биение артерии. Зал погрузился в серебристый туман. Ингри размахнулся, ударил, рванул нож изо всех сил. Он ощутил, как плоть подалась и горячая кровь хлынула из раны, окропляя густой мех. Тело волка в его объятиях обмякло.

Тёмная волна затопила рассудок Ингри, как поток крови. Волк проживал одну жизнь за другой, охотился, выслеживал добычу… замки и битвы, конюшни и скакуны, сталь и пламя… охота за охотой, добыча за добычей, но всегда вместе с людьми, а не с волчьей стаей; память уходила всё глубже, туда, где ещё не было огня, а заснеженные леса, освещённые луной, тянулись бесконечно. Много, слишком много лет… глаза Ингри закатились.

Испуганные крики, голос отца: «Что-то пошло не так! Проклятие, Камрил, держите его!»

— У него судороги, он прикусил язык, милорд…

Потом он оказался в другом месте, в другом времени, и его волк был связан… нет, связан был он сам, и красный шёлковый шнур шелестел, прорастая сквозь него, как лоза. Его волк рвал красные щупальца клыками, но побеги снова вырастали с пугающей быстротой. Они опутали голову Ингри, мучительно сжали её…

Кошмар наполнили незнакомые голоса. Волк убежал. Воспоминание о сновидении поблекли и утекли как вода.

— Да он не может спать — глаза полуоткрыты, видите?

— Нет, не нужно его будить! Я знаю, что полагается делать в таких случаях: отвести обратно и уложить, иначе начнутся судороги или ещё что-нибудь.

— Тогда я не стану его трогать — у него же в руке меч!

— А как иначе его отведёшь?

— Принеси ещё свечу, женщина! Ох, да будут благословенны пять богов — вот его собственный человек!

Молчание, потом неуверенное:

— Лорд Ингри… лорд Ингри…

Пламя свечи раздвоилось, заколебалось… Ингри моргнул, охнул, попытался вырваться из плена сна. Голова у него раскалывалась. Он стоял на ногах. Шок от этого открытия заставил его наконец полностью проснуться.

Он стоял, и стоял в храмовом госпитале, если комнату за аптекой можно было так назвать. Он был одет в ночную рубашку настоятеля, выбивавшуюся из штанов, ноги его были босы, а правая рука сжимала обнажённый меч.

Вокруг Ингри толпились член городского совета, женщины, присматривавшие за леди Йядой, и гвардеец, стоявший на часах у дома. Впрочем, сказать, что они толпились вокруг, было бы неверно: ночевавшие в доме жались к стенам, а гвардеец заглядывал в дверь.

— Я… — Ингри пришлось сглотнуть и облизнуть сухие губы, прежде чем он смог выдавить: — Я проснулся.

«Что я здесь делаю? Как я здесь оказался?»

По-видимому, он ходил во сне. Ему приходилось слышать о таком, хотя раньше с ним ничего подобного не случалось. И дело было не просто в том, что он блуждал в темноте: он сумел частично одеться, найти своё оружие, каким-то образом незаметно спуститься по лестнице, выйти в дверь — которая, несомненно, на ночь запиралась, так что требовалось нащупать и повернуть ключ, — пересечь площадь и войти в другое здание.

«Именно туда, где спит леди Йяда. Милосердные боги, пусть она спит дальше!»

Дверь в спальню была закрыта… Ингри с внезапным ужасом взглянул на меч, однако клинок был сух и чист. С него не капала кровь… пока.

Гвардеец, с опаской косясь на меч Ингри, подошёл и подхватил его под левую руку.

— С вами всё в порядке, милорд?

— Я вчера ударился головой, — пробормотал Ингри. — Снадобья, полученные от дедиката, вызвали странные сновидения. Простите меня…

— Не проводить ли мне вас… э-э… обратно в постель?

— Да, — с благодарностью ответил Ингри. — Да, будьте так добры. — Его язык с трудом выговорил редко произносимую фразу. Ингри бил озноб, и винить за это следовало не только ночной холод.

Он терпеливо вынес помощь гвардейца, когда тот вывел его из здания и провёл через тёмную безмолвную площадь к дому настоятеля. Слуга, который не слышал, как уходил Ингри, теперь проснулся и спросонья перепугался. Ингри снова пробормотал что-то о выпитом на ночь снадобье, к чему сонный привратник отнёсся с полным пониманием, и позволил гвардейцу отвести его в комнату, уложить и даже с сержантской заботливостью укутать одеялом. Потом воин на цыпочках удалился, прикрыв за собой дверь.

Ингри дождался, пока шаги часового стихли, выбрался из постели, нащупал огниво и с трудом трясущимися руками зажёг свечу. Посидев несколько минут на краю постели, чтобы прийти в себя, он обследовал каморку. На двери имелся замок, но его можно было открыть изнутри, а значит, воспрепятствовать своей попытке снова выйти Ингри мог, только выбросив ключ из окна или подсунув его под дверь. Утром это вызвало бы нежелательные объяснения. Ингри пожалел, что гвардеец, уходя, не запер его снаружи, но и это тоже привело бы утром к неловкости. Пришлось бы придумывать правдоподобные оправдания, а Ингри чувствовал себя совершенно неспособным к мыслительным усилиям. В конце концов он засунул меч и кинжал в сундук, расставил на крышке предметы, которые при падении произвели бы шум, и увенчал это неустойчивое сооружение жестяным умывальным тазом.

Задув свечу, Ингри улёгся, но, полежав некоторое время, снова поднялся, достал из седельной сумы моток верёвки, обвязал себе лодыжку, а другой конец затянул вокруг ножки кровати. Только после этого он снова неуклюже залез под одеяло.

Голова его болела, ушибленное плечо жгло как огнём. Ингри вертелся в постели, верёвка всё время мешала ему найти удобное положение. Ну, по крайней мере свою функцию она выполняла. От полного изнеможения Ингри начал засыпать, но тут же вздрогнул и проснулся. Так он и лежал, глядя в темноту и стиснув зубы. На веки его, казалось, налип песок.

«Лучше так, чем видеть сны».

Его снова посетило волчье сновидение — в первый раз за многие месяцы, хотя теперь он мог вспомнить лишь бессвязные обрывки. К тому же, похоже, сна ему следовало бояться не только по этой причине.

«Как я оказался в таком положении?»

Всего неделю назад он был счастливым человеком, по крайней мере достаточно довольным жизнью. В его распоряжении имелись удобные покои во дворце хранителя печати Хетвара, слуга, конь и оружие, пожалованные господином, жалованье, достаточное для удовлетворения его потребностей. Вокруг него кипела жизнь столицы. К тому же его положение в свите хранителя печати было хоть и необычным, но достаточно высоким. Он пользовался репутацией доверенного помощника — не совсем телохранителя, не совсем секретаря, но человека, которому поручались важные миссии, не нуждавшиеся в огласке. Как курьер Хетвара он доставлял тайные послания и завуалированные угрозы. Ингри не мог, подобно некоторым придворным, хвастаться своими подвигами, но он слишком многое уже потерял, чтобы слава представляла для него соблазн. Безразличие служило ему ничуть не хуже известности, а его господину служило даже лучше. Самой большой наградой для Ингри оказывалось обычно удовлетворённое любопытство.

Бастард и его ад, всего три дня назад он был спокоен! Он полагал, что доставка в столицу тела Болесо и его убийцы окажется безрадостным, но достаточно простым делом, ничуть не выходящим за пределы возможностей опытного, жёсткого, ловкого слуги короля, которого не тревожит ни волк-у-него-внутри, ни другие сверхъестественные явления.

Верёвка снова помешала ему вытянуть ногу. Правая рука Ингри стиснула воображаемую рукоять меча. Будь проклята эта девчонка с её леопардом! Ну что ей стоило покорно лечь под Болесо, как любой соблюдающей собственные интересы шлюхе, раздвинуть ноги и не думать ни о чём, кроме драгоценностей и нарядов, которые она таким образом, несомненно, заработает! Скольких неприятностей можно было бы избежать! Ингри не пришлось бы лежать привязанным к собственной кровати, с кровавой вышивкой на голове, с мучительной болью в мышцах, дожидаясь свинцового рассвета.

Не пришлось бы гадать, не лишился ли он рассудка.