Свободная территория России

Глава 16

O схороне с оружием Пилипенко рассказал своему земляку из Винницы, такому же бандеровцу, как и он, тоже осужденным на 25 лет каторжных работ. После отбоя, лежа на нарах голова к голове, он прошептал корешу в ухо об увиденном. «Давно зачекалися,» ответил тот с сильной надеждой. «Скоріше б,» и повернувшись на бок тут же уснул. В бригаде вообще мало разговаривали и от усталости не интересовались друг другом. Немногие получали письма, а посылки — никто. Глядя на других заключенных, Пилипенко считал, что ему повезло, он попал не на самую тяжелую работу и не опустился на лагерное дно. Отдыха никогда не хватало. Забывались тяжелым, каменным сном и, казалось, только закрывали глаза как наступало утро и зычный голос дневального орал, «Подъем!» Вскакивали и выбегали из бараков, получая пинки и тумаки от вохровцев, поджидающих работяг на крыльце. В столовой, длинном и смрадном помещении с закопченным потолком, выстояв очередь, они получали хлебную пайку, вываливали себе в рот через борт алюминиевой миски черпак каши без масла (ложек на всех не хватало) и съедали с костями кусок селедки. Выстояв развод, они строем шли на место работы. По дороге узники не должны были нарушать порядок и приближаться к конвоирам ближе, чем на десять метров. Месторождение, к которому они были прикреплены, разрабатывалось подземным способом. Грунт насыпали в тачки и вывозили наверх. Потолок в золотом забое был высотой около полутора метров, касок заключенным не выдавали и только ватные шапки на их головах могли смягчить удары о камни, торчавшие из кровли. Рабочий день в светлое время продолжался 12 часов и потом под нетемнеющим, белесым арктическим небом колонны рабов, понурившись и спотыкаясь, возвращались в лагерь. Им было не до пейзажей или красот колымского лета: ни загадочные горные хребты, вздымавшиеся на горизонте, ни безмолвные, сказочные долины, заросшие тальниками и ольхой, ни быстрые речки, полные плотвы и окуней, не привлекали их внимания. Каторжный труд, побои начальства, полуголодное существование — вот, что ждало их впереди. Они озверели. У них отобрали все. Они были готовы восстать.

«Гнев народа закипает и массы готовы выступить по малейшему знаку,» писал Глебов в своей шифровке. «В наши планы в целях конспирации, и то лишь частично, посвящены командиры боевых пятерок. Одна пятерка на сто заключенных. По сигналу каждая пятерка следует к своему схорону, вооружается и раздает винтовки народу. После этого присоединение к восставшим станет личным делом каждого лагерника. Возможное сопротивление блатных пресекать беспощадно вплоть до расстрела на месте. Не исключается необходимость изолирования их в ШИЗО, чтобы не мешали. Немедленно после захвата лагеря штаб восстания вводит строгую дисциплину. Никаких изнасилований и грабежей. Продовольствие на складе поступает под контроль штаба. Столовая продолжает работу и снабжает восставших ежедневным трехразовым питанием. Посредством радиосвязи обмениваемся информацией о происходящем с нашими братьями в соседних лагпунктах. Координируем действия и объединяем наши отряды для освобождения Колымского края и его столицы. От вас, как от моего заместителя, требуется установление и поддержание связи с воркутинцами и карагандинцами. Мы заодно делаем общее дело — бьем коммунистов! Наши лучшие кадры — это бывшие военнослужащие Cоветской армии. Они брали Берлин, они рвутся в бой! Серьезного сопротивления со стороны лагерной охраны не предвижу. Эти трусы и гиены геройствуют лишь против безоружных доходяг. Увидев наши отряды, они рассеются и сдадутся.» Несмотря на поздний час Сергей не включал лампочку. Под потолком собралось облачко табачного дыма, оно висело над тумбочкой и двумя кроватями; на одной из них сидел он. Стояли безветренные белые ночи, холодное небо сумеречно светилось и подойдя к окну Сергей в тусклом свете еще раз перечитал сообщение, прежде чем сжечь его в пепельнице. В кабинке было тепло и тихо. Веретенников пропадал у своей знакомой из финансовой части и ожидался только к утру. В ответной депеше Сергей начертал, что он готов принять на себя любые задания командования, но через неделю приезжает его жена и он должен встретить ее в морском порту в Магадане. Он не сомневается, что по прибытии Маша выполнит важную роль в борьбе с тиранией. Он надеется, что до начала решительных действий у него достаточно времени, чтобы подготовить вновь прибывшую к выполнению ее обязанностей.

Корабль был маленький, ему нашлось место лишь в конце причала рядом с американским сухогрузом, береговые матросы сноровисто привязали его к кнехтам и по сходням Маша сошла на берег. С тихим плеском волны разбивались о деревянную пристань, заглушая крики чаек. Над бухтой Золотой Рог сияло голубое небо и плыли облачка. Россыпи ветхих деревянных домишек покрывали облысевшие сопки и сбегали к старой набережной, где вдоль кромки залива тянулась пустая дорога и стояли многоэтажные добротные кирпичные здания, уцелевшие от дореволюционных времен. Из окна рубки желтолицый, узкоглазый капитан в конической соломенной шляпе равнодушно смотрел пассажирке вслед. С маленьким дорожным чемоданчиком она направлялась в дебри извилистых улочек портового города. Капитан знал эту игру назубок. К концу дня на борт его корабля ступит другая женщина, очень похожая на первую, под тем же именем и с теми же документами и до прибытия в Йокогаму будет выполнять те же обязанности буфетчицы, как и сейчас сошедшая. Каждый раз по возвращении в Японию ему щедро платили и переправка таких пассажиров стала его обычной статьей дохода, наряду с грузом сельскохозяйственных удобрений, который он сегодня доставил во Владивосток. Одетая в неброское коричневое пальто, скромную велюровую шляпку и черные баретки, Маша медленно шла по грязной дороге к наспех сколоченной будке пограничного контроля. Там ярко горел свет и у окошка сидел насупившийся молчун в зеленой форме лейтенанта пограничных войск. Маша предъявила паспорт и визу на имя гражданки ГДР Хельги Бауэр и после коротких формальностей ей было позволено пройти через калитку. Она оказалась на длинной асфальтированной улице, образованной с обеих сторон глухими заборами, за которыми кипела портовая жизнь. Оттуда доносились энергичные восклицания рабочих, грохот лебедок, натужное рычанье грузовиков и гудки маневрового паровоза. После недолгого ожидания подошел городской автобус и Маша отправилась в центр. Час был неурочный и мест в салоне всем хватало; усевшись у окна, Маша разглядывала разношерстных попутчиков; за год проживания в Западной Германии она отвыкла от бедности. Лица пассажиров были напряжены, каждый был сам в себе, в руках они держали кошелки или авоськи на случай неожиданной распродажи. Тем не менее, ей показалось, что встретившиеся ей люди, даже обремененные житейскими тревогами, были здоровы, сыты и опрятны. Народная мудрость и смекалка помогали им приспособиться даже к социализму. Наметанный Машин глаз заметил «хвост» — рыжую, со сжатым ртом и прищуренными глазами женщину лет тридцати — одетую, как и большинство, в синий пиджак и черную мятую юбку, из-под которой высовывались кирзовые сапоги. С напускным безразличием она заняла место на скамье слева. Маша не расстроилась и не испугалась; cлежка ожидалась и входила в план игры. Искусство заключалось не в том, чтобы отделаться от «хвоста», но убедить агента, что ведомая всегда находилась перед ее глазами и о никакой подмене и речи не могло быть. Маша вышла на набережной, «хвост» последовал за ней. В дополнение к «хвосту» Маша заметила серую Победу, которая все время кралась за их автобусом по пятам, а сейчас круто объехав его, устремилась вдаль. Кузов машины был покрыт засохшей грязью, двигатель тарахтел и выхлопная труба густо чадила. Двое черноволосых мужчин сидели в ней. Победа свернула в первый попавшийся переулок и пропала из виду. Улица опустела, за исключением нескольких тяжело груженных самосвалов, тянувшихся друг за другом. Маша первый раз в жизни попавшая в знаменитый Владивосток с интересом осматривалась. День был солнечный и ветреный. На правительственных зданиях развевались красные флаги, трепыхались плакаты и лозунги, по неровной изрытой мостовой летел мусор и океанские волны с шумом разбивались о гранитные глыбы. В бухте стояли на якорях корабли военно-морского флота. Ей было видно, что на ближайшем из них краснозвездные матросы драили палубу и красили щит носового орудия, в то время как на берегу их жены, сестры, матери и невесты осматривали каждый магазин на набережной, рыская в поисках съестного и импортного ассортимента. Вдоль бухты вытянулся ряд кирпичных зданий, в первых этажах которых разместились всевозможные магазины. Толпы народу, как пчелы, клубились в их тесных и душных пределах, надеясь на удачу, но выбор был всегда скуден и ограничен, а стὁящих товаров еще меньше. Но иногда что-то «выбрасывали». Рядом в переулке продавцы сгрузили прямо на тротуар большую деревянную бочку до краев наполненную соленой горбушей. Моментально образовалась очередь озабоченных, мрачных женщин. Соблюдая неписанный этикет, каждая из них стоически, молча и терпеливо ждала своего шанса приобрести тушку рыбы и вечером накормить свою семью. Присев на лавочку, Маша исподволь наблюдала, как через короткое время горбуша была распродана и опоздавшие покупательницы заглядывали внутрь бочки, грустно взирая на ее пустое и липкое дно. Маша была рада, что находится временно в этой стране и чувствовала сострадание к ее обитателям. Между тем Кравцова была здесь по долгу сердца и выполняла важное задание. Неспеша прошлась она по набережной взад и вперед, заглянула в киоск Союзпечать, где купила газету Правда, значок с профилем Сталина и маленький красный флажок, украшенный серпом и молотом. Прошло полчаса. «Вероятно моя партнерша уже на месте и заняла исходную позицию,» решила Маша и двинулась к автобусной остановке. Развернув газету, она стала ждать своего номера, пропуская вперед всех пришедших позже ее и повергая в отчаяние агентшу, которая не знала куда себя деть. Когда подошел нужный Маше автобус, она не изменила тактику, продолжая внимательно изучать заметку «Стройки коммунизма — всенародное дело!» опубликованную на первой странице. В последний момент, когда складные двери стали закрываться, она боком умудрилась вскочить на подножку, оставив сотрудницу МГБ в отчаянии с заломленными к небу руками. Но радоваться было нечему; следом за ними почти впритык катился бежевый Москвич-401. Знакомая ей парочка черноволосых типов занимала в нем передние места. «Тем лучше,» подумала Маша. Стиснутой в давке, ей было трудно дышать. Нос к носу она была прижата к солидной интеллигентной даме в коричневом костюме, в правое ухо ей лезло сопение какого-то закопченного шахтера, в левое ухо жалобно хныкал высокий подросток, в спину врезался угол чьего-то ящика, сзади ее постоянно толкали и над всем довлел запах пота, чеснока и лука. Скосив глаза Маша сумела разглядеть своего двойника. Движением век, полуулыбкой они признали присутствие друг друга. Кто была эта женщина? Какова была ее миссия? Маша не имела право этого знать. Они протолкались поближе и обменялись ручной кладью. Вблизи Маша рассмотрела ее. Конечно, точной Машиной копией она не была, но сходство, усиленное гримом, несомненно было. С расстояния, да еще в похожей одежде, они были неотличимы. Не проронив ни слова, ее двойник сошел на следующей остановке, приняв на себя слежку. Вместе с ней вышел десяток пассажиров и в салоне стало чуть посвободнее. Маша стянула с себя пальто и шляпку и распустила волосы. Автобус поднимался по извилистой дороге в сопки. На подпорках стояли дощатые домики, в их окнах зажигались огни, из печных труб валил дым, оттуда тянуло запахом пищи. Люди постепенно выходили, автобус подъезжал к конечной остановке. Маша накинула пальто на себя. Оно было двухсторонним и теперь она была одета в серый плащ с повязанной на голове клетчатой косынкой. Ее сердце сильно забилось, начинался последний этап ее путешествия к Сергею в Магадан. Она очень соскучилась по своему мужу.

В Магадан можно было попасть только морем. Флагман флота Дальстроя пароход Феликс Дзержинский отвалил от причала вечером того же дня. Маша предпочла не появляться на палубе, а наблюдать отход в иллюминатор. До захода солнца она находилась в своей шестикоечной каюте, пока судно не вышло в Японское море и повернуло на север. Она была одна, ее попутчицы, молоденькие выпускницы Красноярского горного института, ехавшие на Колыму за романтикой, убежали наверх, восхищаясь процедурой отплытия, слаженными действиями экипажа и видом исчезающей земли. Волны и ветер раскачивали корабль, деревянные конструкции скрипели, стаканы для зубных щеток позвякивали в своих гнездах на умывальниках и взвивающиеся фонтаны брызг заливали стекло, к которому прильнула Маша. Скоро вернулись и девушки — все в вымокших платьях — шторм усилился и волны перекатывались через палубу. Быстро познакомились и поставили чай. Оказалось, что милые девушки были коренными сибирячками; у половины из них родители работали в управленченском аппарате на производстве, в учреждениях и организациях, а у самой молоденькой и худенькой по имени Дуся дедушка занимал высокий пост начальника ИТЛ в Оракутане и от этого она немного важничала. Она рассказала, что в своих письмах гебист звал ее к себе, описывая девственную природу края, красоту полярных сияний, изобилие природных богатств и самоотверженный труд советских людей, добывающих драгметаллы на благо социалистической родины. «Дедушка говорит, что у меня на Колыме будет хорошая должность,» хвасталась Дуся, отпивая маленькими глоточками горячий напиток. «Когда я училась в школе, я приезжала к нему в пионерлагерь Северный Артек. Все было здорово, у нас были отличные пионервожатые, но за нами ухаживали фашистки. Они похожи на людей, но они моральные уроды и не имеют права дышать с нами одним воздухом.» От гнева ее прелестное личико нахмурилось и кулачки сжались; вскоре она погрузилась в воспоминания. «Ой, что я вам по секрету расскажу,» внезапно оживилась она, «пока я там была одна очень представительная тетенька мне по вечерам в тазу ноги мыла. Я не давалась и нарочно шлепала по воде, на полу получалась порядочная пенистая лужа, и ей приходилось долго тряпкой вытирать. Вот умора! Дедушка потом сказал, что эта заключенная раньше была генеральшей и должна радоваться, что у нее такая легкая работа. В забое она загнулась бы через месяц. Пусть ценит!» Ее подруги захихикали и от веселья хлопнули в ладошки, ввернула одна из них и остальные в согласии закивали. На этом разговор закончился. Качка усиливалась, не все могли ее хорошо переносить и пытаясь найти облегчение, улеглись по своим койкам. Наутро пароход вошел в пролив Лаперуза, ветер стих, море заметно успокоилось и к концу дня они ошвартовались в гавани Южно-Сахалинска, обменявшись там несколькими тюками и десятком пассажиров. Основной груз, состоявший из стройматериалов, машин, медикаментов, продовольственного и вещевого снабжения и, конечно, пополнения рабсилы взамен умершей, предназначался для Колымы. Осужденные были заперты в трюме, их не выпускали на палубу, но их безмолвное присутствие ощущалось в беготне встревоженных конвоиров с автоматами наизготовку, в свирепых овчарках, рвущихся с коротких поводков, и печальном пароходном гудке, возвещающим время от времени о смерти еще одного зэка. Переход через Охотское море занял четыре дня и к вечеру пятого они прибыли к месту назначения. С высоты верхней палубы Маше открылся весь город. Стоял теплый июньский вечер, начинало темнеть и в сумерках кое-где зажглись огни. Магадан был виден весь — от края и до края. Заходящее солнце вычертило контуры сопок, обрамлявших жилые кварталы, и косыми лучами светило на судоверфи на восточном берегу бухты Нагаева. Маше бросилось в глаза множество новостроек, формирующиеся улицы и проспекты, городу явно не хватало места — даже на вершинах холмов возводились здания. «Это материальное процветание основано на ежегодной добыче десятков тонн золота, олова и урана,» подумала oна, «но какой ценой!» Перегнувшись через борт, Маша глядела, как буксиры медленно подтягивают Феликса Дзержинского к пристани. На берегу стояла толпа встречающих, некоторые из них с букетами полевых цветов, все в праздничной одежде, но мужа среди них не было. Она начала волноваться, лица собравшихся стали сливаться в неясные пятна, лоб ее покрылся потом, руки похолодели. Стиснутая с обеих сторон другими пассажирами, раздираемая сомнениями и тревогой, она сошла на берег. Маше казалось, что после плавания по морю на твердой земле ее слегка покачивает. Стараясь сохранить равновесие, она застыла посреди радостных людей. «Где Сергей?» металось в ее голове. «Он арестован или у него появилась другая женщина? Не могу поверить. Куда мне теперь?» Зрачки ее сузились, руки вцепились в чемодан, невольно она закусила нижнюю губу. Все давно сошли с парохода, толпа рассеивалась, со смехом и шутками прибывшие родственники и друзья расходились по домам. Она стояла одна как перст, покинутая, грустная и одинокая. На причале, чуть поодаль от редеющей толпы расположились два милиционера. Внимательно вглядывались они в лица прибывших пассажиров. Представители власти явно заинтересовались Машей. Перекинувшись между собой парой слов, они подошли к ней и предложили предъявить документы. «Обухова, Аграфена Петровна,» прочитал вслух один из них в ее паспорте. «Что вы здесь делаете?» «Я приехала на работу на прииск им. Тимошенко. Муж должен встретить меня. Он, наверное, задерживается.» Стражи закона задумались. «Сегодня в 16 часов на Колымском шосе была большая авария с жертвами,» сообщил первый милиционер. «Это как раз по дороге в город.» «Возможно ваш муж в числе пострадавших,» добавил второй. «Как его зовут?» «Обухов, Геннадий Гаврилович.» «Хорошо,» первый милиционер черкнул в своем планшете. «Мы проверим его в сводке.» Маша сильно вздрогнула. Плач, вой и стон разорвали тишину. То началась погрузка заключенных, выведенных из трюма парохода. Многие из них от слабости спотыкались. От избытка свежего воздуха и скудной кормежки у них кружились головы. Сноровисто и умело охранники построили оцепление, собаки рычали, солдаты покрикивали, измученные мужчины и женщины, согнувшись, с прижатыми к телу руками торопливо бежали и рассаживались в просторных, добротных грузовиках с большими и широкими колесами, только что прибывшими на берег. Автомашин было около двадцати, все они были марки Dodge, полученные из США по ленд-лизу. Из кабины одной из них выскочил человек и помчался по направлению к Маше. Он улыбался, кричал непонятное и в руке его был зажат букетик фиалок. Маша не могла оторвать от него глаз. Этот человек был ей так знаком, но она не узнавала его. Он подбежал ближе и протянул ей цветы. Маша не могла поверить в свое счастье. Мир поплыл вокруг нее, она покачнулась и потеряла сознание. Это был Сергей…

Маша очнулась на скамейке в его объятиях. Свернутой газетой Сергей обмахивал ее лицо. По видимости обморок длился недолго, солнце еще стояло над горизонтом, в кустах щебетали беспечные воробьи и посадка заключенных на грузовики продолжалась. «Откуда в тундре фиалки?» она поднесла букет к своему изящному носику и вдохнула его аромат. «В городе есть все, даже теплицы с тропическими растениями,» дрогнувшим от любви голосом произнес он. «Ты прекраснее, чем прежде. Как я жил без тебя?» «Tы изменился,» она потянулась к мужу. «Ты много страдал,» у Маши навернулись слезы. «Зато ты похорошела,» Сергей любовался ее лицом. «В Германии хорошие косметологи. Берегись, меня могут украсть,» засмеялась она. «Ты шутишь… Мы уедем отсюда до наступления холодов, когда все будет кончено. Штаб восстания возложил на тебя много надежд.» «Опять о делах,» она положила пальчик на его губы. «Вспомни о своей семье. У тебя растет замечательный сын.» «Как он?» «С ним все хорошо, но он тебя не помнит.» «Ничего, управимся здесь, вернемся домой, появится время и для детей. Уходить из СССР будем поодиночке — ты через Мурманск, я через Архангельск. Все, что возможно, давно скоординировано.» «Как ты скажешь, дорогой. Что у нас дальше?» «Завтра утром мы уезжаем на прииск на место нашей работы. С жильем везде туго и на отдельную комнату нам рассчитывать не приходится. Будем жить порознь в общежитиях. Сегодняшнюю ночь проведем в гостинице. Но уединения и там не получится. Квартиры только для начальства. Для нас, простых смертных, общие комнаты на десять коек. Отвыкла от социализма?» Oна вздохнула. «Еще не поздно. Идем лучше в театр.» «Здесь есть театр?» «Да и очень хороший. Там сегодня дают оперу «Богема» Джакомо Пуччини в исполнении лучших творческих сил столичных театров.» «Как мило, что профессиональные советские музыканты приехали в вашу глухомань развлекать местных ценителей искусств.» «Да нет. Они приехали на Колыму не по своей воле. Все они арестанты осужденные на длительные сроки каторжных работ за контрреволюционную деятельность, международный авантюризм и пресмыкательство перед западом.» Маша закатила глаза и фыркнула. «Как ты себя чувствуешь? Ты просидишь в кресле два-три часа? Если проголодалась, то там есть хороший буфет.» «Со мной все в порядке. Пойдем.» Она подала ему руку, нежно пожала его пальцы и легко встала. Обнявшись, они направились к остановке, ветер толкал их в спины. Перед уходом Маша в последний раз взлянула на шеренги заключенных на сходнях. «Отвратительное зрелище. Рабство социализма.» «Мы боремся за их освобождение, но это случится не скоро. Интересно, кто-нибудь, когда-нибудь ответит за эти преступления?» Лицо Сергея исказилось в гримасе отвращения. «Кстати, я не думаю, что органы забыли о нас. Слишком много вреда мы им причинили. Hас ищут. Мы должны быть осторожны. Если поймают, то пощады не жди — расстреляют.»

Сергей Павлович был совершенно прав. Органы не забыли о них. Оперативно-следственная группа по их розыску усердно работала десятый месяц. Агентов разведки вражеских спецслужб и диверсантов, как их величали в МГБ, искали сотни сотрудников. Работа эта была нелегкой и требовала к себе внимания в любое время суток. Подчас по нескольку недель подряд трудились без выходных, просматривая тысячи дел, проверяя фотографии и сличая отпечатки пальцев. У сотрудников были причины роптать на неудовлетворительное качество исходных данных — фотографии были частенько выцветшими и нерезкими, а дактилоскопическая картотека слишком куцей, она в те годы в СССР только создавалась. Тем не менее гигантское усилие по обобщению всех материалов по этому делу дало плоды — круг подозреваемых значительно сузился. Нельзя было сказать, что преступники были найдены, изобличены и их местонахождение установлено, но личности, похожие на Глебова и Кравцова, были выявлены — их оказалось около сотни во всех концах необъятной родины. Фотографии же их пособницы женского пола у следствия не имелось, кроме словесного описания окаянницы; по картотеке отобрали дюжину подобных лиц — кто-то в Ставрополье, кто-то в на Урале и кто-то в Одессе. После проверки на местах все персонажи оказались непричастными и были освобождены из-под стражи. Однако с Глебовым и Кравцовым следствию улыбнулась удача. Нинель Полторацкая дала дельный совет. «Посмотрите как много вы нашли совпадений. Их сотни, но они рассеяны по всей стране, как горох на городской площади. У наших сотрудников уйдет полжизни проверять всех. Не теряйте времени. Вы разве не понимаете, что эта двоица всегда вместе? Это ключ. Обращайте внимание только на подозреваемых с одинаковыми или географически близкими адресами. Тут-то мы их и сграбастаем.» Она вытянула перед собой свою сушеную лапку, служившую ей рукой, и хищно помахала в воздухе. Начальство одобрило и дало ход ее предложению; как результат данные Глебова и Кравцова хорошо совпали со сведениями на неких Торчинского и Обухова, проживающиx в Колымском крае. Безотлагательно Нинель Полторацкая и Ленинид Никодимов вместе с группой захвата скорым поездом выехали во Владивосток. Что касается муровского сыщика Шраги, то ответственность, возложенную на него тов. Берия, он не оправдал. Взлом сейфа в министерстве вооружения не был раскрыт. После трепки, которую ему задал Лаврентий Палыч, Шрага впал в депрессию, запил, устроил дебош с битьем посуды в ресторане Арагви и попал в милицейскую кутузку. Этот неприятный факт окончательно подмочил репутацию легендарного пинкертона; Берия разжаловал его и бросил на низовку. Таким-то образом дальнейшее расследование легло на широкие плечи МГБ.