Свет глубоких недр

1

Кабинет — небольшой. Широкий письменный стол с мягким креслом. Темные стулья вдоль стен. Полумрак.

За окном идет обильный снег. Сквозь его пелену очертания деревьев кажутся расплывчатыми. Отдаленно шумит большой город.

Александр бездумно следит за легким покачиванием ветвей. В этом кабинете он второй раз. Первый — неделю назад приносил на анализ образцы «пещерных пород». Теперь — ждет результата. И человека, который войдет сейчас, он тоже увидит второй раз. А мог бы видеть часто. Лелька не раз говорила:

— Пойдем к нам. Папа будет рад.

Но сама смущалась, и Саша не шел.

Петр Петрович Логинцев резко распахнул дверь. Увидел Сашу у окна. Направился к нему, вытянув вперед руки с тоненькой пачкой бумаг.

— Поразительно! Поразительно!

Несмотря на предательскую полноту, он двигался так же бесшумно, как дочь. И интонации голоса напоминали Лелю.

— Уму непостижимо! Такое вещество люди пытаются, но еще не могут получить. Садитесь, пожалуйста…

Он указал Саше на стул, а сам опустился в кресло.

— Вы знаете, что такое полиины? А кремний-полиины?!!

— Весьма приблизительно.

Петр Петрович с явным удовольствием перебирал лежащие на столе малиновые чешуйки.

— Полиины — сравнительно недавно созданный класс органических соединений. В нем атомы углерода связываются друг с другом тройной связью. Простейшее вещество такого типа — ацетилен НС? СН. Здесь два атома углерода, а может быть, бесконечное множество. У этих соединений разнообразные свойства. Но для меня самое интересное то, что все они — полупроводники.

Профессор протянул Саше бланки с химическим составом и результатами механических, термических и электромагнитных испытаний.

— Но эти пластинки, — Петр Петрович подбросил их на ладони, — посильнее полиинов. Видите: десять процентов кремния. В цепи углерода равноправно стоит кремний. Отсюда особая термоустойчивость. Без всяких изменений выдерживает температуры более двух тысяч градусов! Вот это органика! И при давлении больше тысячи атмосфер! Но самое главное, полупроводниковые качества этих пластин даже при такой колоссальной температуре не меняются!

Профессор задумчиво улыбнулся, несколько мгновений смотрел в серое окно. Там медленно опускались хлопья снега.

И вдруг сразу вспыхнули городские огни.

Петр Петрович кивнул головой в сторону окна.

— И здесь не обошлось без полупроводников.

Он хотел и как будто не решался что-то сказать.

— Мне кажется, я догадываюсь… почему ток бежит по камню… Кстати, об этом камне… Вы не очень спешите…

— Я шел специально к вам… — Но сам искоса взглянул на часы: осталось сорок минут.

— Как вы и предполагали, этот камень — карбид кремния. Из него можно получать интереснейший источник тока — термоэлемент. Если один конец нагрет, а другой охлажден и соединить их проводником, то возникнет довольно значительный ток, в зависимости от перепада температур, конечно. Вот что вы замерили в пещере.

— А проводник…

— Надо все исследовать на месте. И еще эти радиально расходившиеся от гейзера полосы разных пород. Может быть, это фантастика. Но мне хочется верить, что это стены термобатареи, надетой на скважину горячей воды.

Петр Петрович внимательно посмотрел на Сашу.

— В Совете Министров я поставил вопрос об организации большой экспедиции.

Саша насторожился.

— К этому следует привлечь самые широкие научные круги. Профессора Воронина с его новой теорией растворов. Эдуард Шпак, кажется, его ученик?

— Профессор Воронин руководил его дипломом, — без особого удовольствия подтвердил Александр.

Петр Петрович, как будто не замечая Сашиного тона, продолжал:

— Свою лабораторию я полностью переведу на подготовительные работы. С математиками и программистами договорюсь. А вот геология, гидрология — дело ваше. Эта важнейшая часть работы целиком возлагается на вас…

Александр, волнуясь, крутил в руках бланки заключений.

— Осторожно — изомнете. Прошу почти все предусмотреть. Почти — потому что знаю: все невозможно. Снаряжение. Приборы. Люди. Заявки надо дать как можно быстрее. Десять дней — хватит?

— Постараюсь, — ответил Александр. Он все еще не мог прийти в себя, хотя об этом думал сам и страстно хотел.

— Почему вы не заходите к нам? — совсем иначе зазвучал голос профессора Логинцева. — Леля будет довольна.

Саша взглянул на часы: опоздал.

— Вы, я вижу, спешите. Ну что ж, задерживать не буду.

2

Петр Петрович с улыбкой смотрел, как Саша бежал и снег засыпал его влажными разбухшими хлопьями. Поскользнулся на широких ступенях подъезда. Но не упал. Удержался. А потом, расталкивая прохожих, пробирался к остановке метро.

«До Арбата пятнадцать минут. Не меньше. Уйдет! Не станет ждать…» И вдруг Саша поймал себя на мысли, что сейчас, когда вопрос об экспедиции поднят очень твердо, — это уже не так важно. Но он спешил. Он взволновав самим ожиданием предстоящей встречи.

Выскочил на бульвар, оглядывая прохожих. Нет! Ушла! Но вдали, едва различимая в тумане снега, идет девушка в оранжевом пальто. Так далеко смог ее узнать только он один…

И опять люди, все люди и люди на пути. Она уйдет… Она смешается с толпой у метро…

Девушка остановилась у последней пустой скамейки. Раскидистое дерево застыло под тяжестью снега… Черненькая сумочка в руках девушки.

— Леля!

Она холодно оглянулась. Лицо оскорбленное, независимо надменное.

— Твой отец задержал. Экспедиция будет!

Она немного смягчилась. Даже слегка улыбнулась.

— Ты понимаешь, ты понимаешь, что это значит!

Он взял ее за руки — и повел назад мимо беспокойно снующих людей.

— Под землю! Нырнем под землю! В глотку гейзера!

Он мечтательно улыбался. Его лицо казалось вдохновенным и очень красивым. И Лелька заулыбалась ему в ответ.

— Пути вулканических вод! Не предполагать, а воочию увидеть, что они несут с собой!

Он сейчас не мог сосредоточиться на деталях, хотелось сразу объять неведомое.

— Этот мир сказочно прекрасен, Леночка. Если там действительно сохранилось свечение, как говорит Вадим… Представляешь, бездна сияющей воды…

Тепло… Мутные огни города упорно пробиваются сквозь потоки чистейшего снега.

В кино? Нет! В театр? Не надо! Никуда! Вдвоем ходить, все ходить и ходить… Больше ничего не надо. Они никогда так много и так радостно не смеялись. А снег засыпал Сашину серую шапку-ушанку. Только черные глаза, блестят… А Леля — снегурочка, живая, смеющаяся снегурочка.

— Леля! Родная! — чуть задыхаясь от волнения, шепнул он. — Мы и там будем вместе! Всегда вместе!

Она улыбнулась вместо ответа.

— Я живу здесь, совсем близко… Зайдем к маме…,

И смущенно добавил:

— Правда, у нас теперь одна комната, отцу пришлось уехать из Москвы…

Леля ни о чем не спрашивала. Они остановились перед старинным особняком. Деревья вокруг тоже старые, не меньше, как столетние, раздавшиеся в ширину. Корявый, потрескавшийся от времени ствол, подняты ввысь негнущиеся черные ветви… В них нет гибкости. Они высохли, окостенели.

И пусть теперь дома строят более красивые, более высокие — просторные. Но в этих — частичка прожитого, начало века.

Сквозь легкие шторы из окон льется свет — желтый, розовый, зеленый… матово-белый.

Входная дверь скрипит, скрипят деревянные ступени, ведущие на второй этаж… На площадках, в нелепо широком, как комната, коридоре с большим окном на бульвар — никому не нужные старые вещи: диван с продавленными пружинами, комод, покрытый вязаной салфеткой…

— Мама! Можно? Я не один, — спросил Саша, заглядывая в комнату.

И низкий очень мелодичный женский голос ответил:

— Пожалуйста! Пожалуйста. Заходите.

Не без внутренней дрожи Леля переступила порог.

— Мама, познакомься. Это Леля.

Дородная моложавая женщина протянула Леле руку.

— Анна Александровна.

Леля почувствовала себя рядом с ней очень маленькой. Но все же подумала: если бы она эту женщину случайно встретила на улице, то все равно узнала бы — Сашина мама, у нее было то же полное, очень гладкое лицо, тщательно причесанные волосы, такие же темные выразительные глаза.

— Раздевайтесь. Саша! Ты что же стоишь? Извините: он такой неловкий. Садитесь, пожалуйста.

Леля села в удобное кресло, но было как-то не по себе. Анна Александровна явно изучала ее и, как показалось Леле, не совсем доброжелательно. Сверкающая назойливой чистотой обстановка комнат действовала удручающе, хотя все подобрано с большим вкусом — новейшая мебель, отполированная поверхность изящного стола. Черная с коричневым ваза на нем — безусловно, хорошо. Матовый свет от люстры бьет в потолок. Ни одной праздной безделушки. Дорогие чашечки в серванте.

У Лельки дома ничего подобного нет. Дочь профессора Логинцева не привыкла к изысканному комфорту, хотя квартира у них современная, большая, с отдельным кабинетом для отца. А мебель разная. Покупали при случае, без всякого плана. Впрочем, заниматься этим не оставалось времени. Петр Петрович всегда поглощен своими полиинами, а Ирина Ивановна тем, что было на Земле два миллиарда лет тому назад. Да и средств не хватало. Каждое лето отправлялись путешествовать. Петр Петрович любил говорить:

— Самое главное для человека, а особенно для ребенка, — как можно больше видеть!

Лелька ребенком изъездила всю страну. Разве когда-нибудь она сможет забыть, как шагала рядом с матерью и отцом по улице Декабристов в маленьком забайкальском городке?

Люди едут в Крым, к теплому морю, к фруктам… А они за семь тысяч километров — в Сибирь… И куда в Сибирь! Не в буйную пахучую тайгу с перелесками, полными краснеющей малины. А в сопки, почти без леса, в распадки.

Городок печальный. Темные бревенчатые избы. Лебеда вдоль заборов. Горизонт сжали пологие сопки. Их много… Цепи все идут и идут друг за другом без конца и без края…

Проехал грузовик — осталась туча пыли. Пусть где-то надрывается радиола… А эта улочка ведет к руднику. По ней ходила Мария Волконская…

Пыль наползает на лицо. Чем же веет от этих сопок? Горечью непривычной для Лельки природы или бескрайностью?

Лелька сжимает руку мамы, мельком взглядывает на отца. Он стоит с непокрытой головой. Сопки сливаются с синевою.

— Мысли людей, судьбы людей, если они чисты, идут сквозь века

Немного спустя отец добавляет:

— Все идет сквозь века. Но следы, как и пути, всегда разные.

Так почему же потом, три года спустя, когда она из восьмого класса уходила в геологоразведочный техникум, он так кричал? Разве он не приучил ее к простору?

— Откушайте чаю, — любезно улыбалась Сашина мама.

Какие изящные хрупкие чашечки. Варенье клубничное, вишневое… Лелька любит земляничное… Оно пахнет лесом… О чем можно говорить с этой женщиной? Всегда общительная Лелька не находит темы.

— У нас сейчас тоже была бы секция!.. — сетует Анна Александровна. — Но супруга перевели в Рязань. А я не в силах покинуть Москву… Ведь я здесь родилась. Не представляю жизни без этого бульвара, без этих деревьев. И приходится жить отдельно. А я так жалею…

Леля взглянула на Сашу. Он улыбается, он доволен, он видит одну Лелю.

— Ничего, мама. Мы получим когда-нибудь настоящую квартиру, с большим балконом… И зацветут на нем георгины и гладиолусы.

— О! Какой ты, право! Это уже не для меня! Для тебя и твоей супруги! А мне… Мне жизнь доживать в этом углу…

Снег все так же падал в темном воздухе. Талой водой, по-весеннему пахла Москва.

Лелька нарочно подставляла щеки легким хлопьям, слизывала холодную влагу с губ, и забывалось холеное лицо Анны Александровны.

— Я сейчас не хочу думать о том, как мы будем жить, — говорил Саша. — Конечно, все у нас будет… Я вижу одно: пещеру, гейзер, прозрачные лодки…

Леля не отвечала. Это его не беспокоило. Он знает теперь: она умеет молча слушать; когда ей хорошо, она всегда молчит.

— Папа и в Рязани неплохо устроился. Директор мебельной фабрики. Конечно, после начальника филиала военного завода это… Сама понимаешь!.. Но что делать!

«О чем это он? О чем?»

— Мама действительно никогда не выезжала из Москвы. Даже в войну…

«Зачем он это говорит? Зачем?» Саша поцеловал Лельку на прощанье в подъезде шестиэтажного дома. И она одна побежала вверх, не ожидая лифта. Только крикнула:

— Не забудь! Завтра к нам!

Дверь открыла мама.

— Ты где ходишь? Уже одиннадцать. Был Вадик, просил напомнить, что завтра тренировка. — Но Леля в тот вечер не могла думать ни о Вадике, ни о тренировках, хотя день открытия зимней олимпиады совсем близко.

С восьми лет Леля выступает в паре с Вадиком. Отработано и согласовано каждое движение.

В доме Вадика Лельке всегда хорошо. Раньше они жили рядом. Сарай во дворе. В сарае верстак с душистыми стружками и куча детей. Отец Вадика мастерил табуретки и столики. И однажды подарил Лельке настоящий буфет. Кажется, в третьем классе. Вадик пришел к ней на день рожденья такой гордый, такой счастливый, с большим пакетом. А буфет совсем как настоящий, полочки, зеркальные стекла.

Леля легла в постель. Свежие простыни приятно холодили тело. А на лице все еще чувствуется влага снега.

Вспомнила, как ехала на далекий Анадырь.

— Александр Каменских! О! Это талант! Романтик! — говорили все. И он на самом деле оказался таким: красивый, сильный среди полярной ночи, среди морозов…

«Надо быть снисходительной — это его мать!!!»

3

На следующий день хорошее настроение Саши пропало. Он и вчера знал, что сегодня ему предстоит разговор с профессором Ворониным. Но вчера радость предстоящей экспедиции, встреча с Лелькой отодвигали неприятное страшно далеко. А сегодня разговор подступил вплотную.

Саша тщательно брился, заглаживал и без того гладкие волосы, долго затягивал узел галстука.

— А все-таки я думаю, — безразлично начала Анна Александровна, медленно попивая кофе, — что эта девочка какая-то странная. Дикарка. Вот уж никак нельзя сказать, что дочь известного профессора!

— Мама, оставь, — поморщился Саша.

— Но почему оставь? Прежде всего: у тебя должна, быть достойная подруга жизни…

— Мама, достойную подругу я выберу себе сам, — уже с раздражением заметил он.

Она пожала полными плечами и, презрительно улыбаясь, продолжала пить кофе.

Саша пододвинул к себе кофейник, не попросил, как обычно: «Мама, налей, пожалуйста…»

Это Анну Александровну оскорбило. Она вызывающе молчала, наблюдая, как сын мажет хлеб маслом, разбивает яйцо.

Саша ничего не хотел замечать.

«Для тебя она дочь профессора. А для меня весенняя былинка… И никого мне не надо, кроме нее…» Он встал, холодно поблагодарил мать. В коридоре, уже в пальто, еще раз окинул себя критическим взглядом. Довольно улыбнулся. Мама права. Женщины оглядываются на него. А Лелька… Смешная, милая Лелька!..

После вчерашней тишины снегопада город оглушил его шумом, сверкающим солнцем, возгласами детей… Они умудрялись накатывать снежные комья выше своего роста…

Дворники скребли тротуары… Скрежетали машины…

А чем, собственно, так неприятен предстоящий разговор? Для себя он ничего не просит.

Анатолий Иванович Воронин много лет долбил ломом мерзлую землю в местах не столь отдаленных. Но, вернувшись, все равно остался прежним: резким и прямым.

Старик Воронин хам и грубиян. Ему ничего не стоит сказать хорошенькой девушке:

— Вы думаете тем местом, на котором сидите. А это для науки не совсем подходит.

Но однажды Саша видел… Лет шесть назад… Происходило ночью в пригороде Москвы… Пьяный верзила бежал с топором за окровавленной женщиной. Она дико кричала. Люди шарахались в стороны…

Но выскочил старик, грузный, неуклюжий. Топор обухом ударил ему в плечо. Старик комом осел под ноги хулигану… Тогда навалились люди,

Скорая помощь увезла одновременно бьющуюся в истерике женщину и Анатолия Ивановича.

С тех пор Воронин плохо владеет правой рукой. Недовольно бурчит:

— Стар стал… В старых костях трещины плохо срастаются…

Но голова оставалась ясной. Студенты же его не любили: принимая зачеты, он страшно придирался!

И Эдик попал к нему случайно. Только потому, что ребята не особенно хотели работать с «ядовитым» профессором. А Эдику безразлично. Он никогда не блистал особыми способностями, учился неровно, лекции посещал неаккуратно. Больше любил с девочками ходить по ресторанам. А вот с профессором Ворониным они сошлись. «Надо бы Эдика послать…» — даже подумал Саша. Но это больно било по самолюбию.

А самое главное, Сашу тянуло к профессору Воронину. Не только потому, что он крупнейший знаток растворов… Но в Старике сила, могучий темперамент исследователя, все подлинное, сердцем выстраданное.

Профессор не нуждался в отдельном кабинете. Он не выносил одиночества. Ему необходимо всегда чувствовать себя среди людей. Молодые голоса, легкий шум моторчиков, едучие запахи… И его угол. Большой широкий стол. Любой посторонний скажет — там сплошной хаос. Старик считает — нормальный рабочий порядок.

Хуже всего, что нет рабочего кабинета, и Саша боялся, что Воронин оборвет его при всех. Старик не любит его, считает его верхоглядом — и выскочкой — это Саша знает.

У лабораторных столов с колбами возились три женщины в темных халатах. Они вежливо ответили на приветствие Саши. И украдкой наблюдали, как он, неуверенно ступая, направился к Анатолию Ивановичу.

— Здравствуйте.

Воронин не ответил, только поднял лохматую голову и в упор смотрел на Александра. Не сказал: «Садитесь», не спросил: «Чем могу служить?» Смотрел как будто сквозь него.

— Я пришел, — начал Саша.

И увидел на столе графики Эдуарда. «Значит, уже был, а не сказал ни слова…»

— Вот как раз по этому поводу я и пришел, — указывая на график, закончил Саша.

— По этому поводу я буду говорить со Шпаком, — холодно заметил профессор и, отвернувшись, уткнулся в бумаги.

Разговор окончен. Неужели так и уйти ни с чем?

— Намечается экспедиция…

Старик никак не прореагировал. А Саше хотелось закричать. Зачем вы меня отталкиваете? Я бы работал с Вами так, как никто!

Но это невозможно.

Шли минуты. Воронин все так же упрямо подчеркивал что-то в рукописи.

Александр медленно направился к выходу,

— Минуточку!

Саша вернулся.

Старик поднес к лицу Саши журнал.

— Кто у вас делал эти определения?

— Техник Логинцева.

— Так вот, эта самая техник Логинцева чушь порет!

Старик красным карандашом перечеркнул Лелькины цифры. И уничтожающе посмотрел на Сашу: тоже мне — начальник!

Саша вспыхнул. Такое впечатление, что перечеркивается вся его работа. Но он был абсолютно не в курсе дела. Он не мог отстаивать ни один результат Лелькиных замеров. И понимал: теперь он окончательно и бесповоротно упал в глазах профессора Воронина.

— Передайте, чтобы она (он как будто подчеркнул: она, а не вы) зашла ко мне.

Саша покинул институт совершенно опустошенным.

Заметил: тучи затянули небо, опять начался снегопад.

«Что же там Лелька напутала?» И она вдруг стала странно чужой… «Может быть, мама права… Дикарка!.. Сегодня приглашала на каток. И к себе домой… Придется идти…» Ох! До чего паршиво бывает на душе!..

4

На каток пришли в сумерки… Вспыхнули огни вокруг стадиона, вдоль городских проспектов… Полной темноты еще нет. Свет ламп дневного света перемешан с сумраком…

— Люблю эти лампы, — тихо сказала Лелька, — они скромные, не режут глаза и не выделяются так, как электричество.

И остановилась, удивленная чем-то.

— Саша! Дима! Этот свет очень похож на свет пещеры!

На Лельке желто-розовый костюм для фигурного катания.

Лелька всегда выступает в паре с Вадимом. Они кажутся единым целым, потому что прекрасно дополняют друг друга. Она задорная и изящная. Он сильный, юношески порывистый.

В этот вечер обычная тренировка. Но вокруг фигуристов плотный кружок зрителей. Стоит и Александр.

«Как глупо, как глупо получилось с Ворониным! И что там Лелька напутала!..»

Падал снег не особенно обильный и очень медлительный.

Саше тяжело. Его бесит все. И почему они вдвоем?! После того, что произошло в. пещере, его раздражает присутствие Вадима. Как будто Вадим косвенно чем-то оскорбил его.

«Оказать ей: мне неприятно, что ты всегда с ним…» Сказать — по праву их любви. И не мог.

Зрители дружно аплодировали. Саша не заметил почему. Он видел только их вместе, совместный стремительный полет. Лелька гордо улыбается. Вадим влюбленно смотрит на нее.

Саша ругал себя: зачем он здесь, зачем поддался ее уговорам… А о разговоре у Воронина не хватало духу сказать.

Сегодня семейное торжество у Лели. Он приглашен. И, конечно, приглашен Вадим. После катка — туда…

Леля остановилась рядом.

— Тебе не холодно? Не надоело? Сейчас пойдем…

Снег усилился, засыпал лед. И фигуристам стало труднее. Включили прожектор, он вырезал среди падающего снега четкую полосу.

«Почему так трудно говорить с ней?»

В доме Лели их ждали.

Нарядная Ирина Ивановна казалась ненамного старше дочери. У нее довольно редкая профессия. Она тончайший знаток древнейших отложений Земли, того времени, когда живое едва вступало в свои права. Нет ни водорослей, ни бактерий… Формируется первичная клетка.

Ирина Ивановна проповедовала множественность путей развития органических соединений.

— Все равно где-то скрываются иные пути органики. Не может быть, чтобы они начисто исчезли с лица Земли! — Она не спешила приглашать гостей к столу: ждала Эдуарда.

— Где же ваш Шпак? — наконец с раздражением спросил Петр Петрович.

— Так мы его ждем? — недоуменно вмешалась Лелька. — Не стоит. Он не придет.

Она не стала распространяться о том, что перед вечером встретила Эдуарда. Он с двумя девицами поднимался в ресторан «Интурист». И не сразу заметил ее. А потом оглянулся, поднял руку.

— Приветик, Леля!

И уже из дверей крикнул:

— Мой шеф рвет и мечет. Требует тебя. Так что завтра в три к Воронину.

А барышни были накрашенные-перекрашенные, глупые-преглупые.

— Мы сегодня собрались, — начал Петр Петрович, разливая рюмки, — чтобы отметить день рождения чистейшего углерода-три. Новорожденному три года. Как сейчас помню. Достал из муфеля пробирку. Держу ее щипцами. Наклонил… Что тут было! Как смерч вырвался! Все рассеялось по комнате. Не собрал. Но знал: это «оно». Выпьем за углерод-три!

Петр Петрович пил и закусывал с явным удовольствием.

— В спектрах некоторых туманностей есть углерод-три. Спрашивается, почему он там устойчив? Почему он там возникает сам собою? А на Земле с таким трудом! Другие физические условия, конечно. Но только ли? А может быть, другой путь эволюции углерода? Нет конца и края органическим соединениям. И теоретически их невозможно ограничить. Ежедневно создают все новые и новые. Так будет всегда. Но у каждой органики своя собственная судьба.

— Есть планеты печальные и счастливые, — улыбаясь, вставила Ирина Ивановна.

— Вот и мы дошли до печальных планет, — подтвердил Петр Петрович. — Ты права, ты, как всегда, права, моя дорогая женушка. Печальные могут быть прекрасными. Соединения углерода дают удивительные формы, поражающие своим многообразием. Это бесконечность. Всегда можно получить новые производные. Представьте себе планету, застывшую, как сказочная царевна. Самые причудливые образования! Кристаллы розовые, зеленые, оранжевые — разные. Реки бензола, эфира… или спирта… Да! Да! Этого самого питьевого спирта…

Все рассмеялись.

— Массивы фенола с нежно-розовыми прожилками… А запахи…

— Не надо, папа, о запахах…

— А-а… Терпеть one можешь! Значит, не будет из тебя химика!

— Я и так гидрогеолог, папа. И останусь до конца своих дней гидрогеологом.

— Может быть, все застывшее. А возможно, и движение, поточные системы… Вещества взаимодействуют. Побеждают наиболее энергетически выигрышные реакции, потом системы… Вот вам и естественный отбор. Не так ли, Ира?

— Ты думаешь, обязательно возникнет жизнь?

— О! Нет! Далеко не обязательно, тем более в тех формах, в каких мы ее знаем. Но поточные системы могут быть! Раз возникнув, они обязательно станут соревноваться. И что из этого получится… Слишком много решений! Бесконечное множество ответов.

Вадим вспомнил виденное в гейзере и не мог не согласиться: тот мир незабываемо красив. Мертвый он? Застывший? Или есть движение, которое он не сумел уловить?

— Я понимаю, — продолжал профессор, — почему на Земле остался один путь развития органики — путь белка и нуклеотидов. Естественный отбор выделил наиболее устойчивые системы. Но, возможно, в глубинах Земли остались потерянные нити! Может быть, эти нити тоже устойчивые и тоже получили определенное развитие.

5

Без одной минуты три Леля открыла дверь лаборатории Воронина.

Она боялась, она очень боялась, но шла уверенно под любопытными взглядами женщин. Она никогда не видела Анатолия Ивановича, но безошибочно узнала его львиную гриву и массивные плечи.

— Здравствуйте.

Он ответил:

— Добрый день.

Указал рукой на стул и сразу же протянул ей ее записи, исчерканные красным карандашом.

— Ваша живопись?

— Моя…

Он захлопнул журнал и, постукивая пальцами по твердой обложке, категорически отрезал:

— Такого быть не может…

— Такое есть.

Он приподнял лохматые брови:

— Поймите, девушка, чудес не бывает. А это противоречит константам равновесия.

— Знаю.

— Как?!

— Мы с Эдуардом Шпаком знали, что эти данные противоречат термодинамике. Но при боры показывали именно это.

— Ах, так! — ехидно улыбнулся профессор. — Открытие, значит, сделали! Что-то вы слишком много наоткрывали! А не врут ли ваши приборы по вашей же вине?..

— Приборы были в полном порядке.

— «В полном порядке! В полном порядке!» Что толку, если в голове беспорядок! Где Шпак?

— Не знаю.

Резко нажал кнопку звонка. Подошла одна из женщин.

— Шпак здесь?

— Он не смог прийти: заболел.

— Ах, заболел! Я ему заболею! И зачем только шалопаев учат! Вы что кончали?

— Техникум.

— Техникум? — профессор этого не ожидал. — Почему только техникум?

Лелька покраснела..

— Вам сколько лет?

— Девятнадцать.

Профессор смягчился. И начал объяснять, как ребенку:

— Прибор без человека глуп. И нельзя механически записывать его показания.

Воронин так просто, так ясно объяснил ошибку, что она даже растерялась.

— Не огорчайтесь, девушка. — Он ласково улыбнулся.

И удивительно, что эта улыбка очень хорошо гармонировала с грубыми чертами его лица.

— Все дается опытом. Перед экспедицией (а вы наверняка поедете!) вам хорошо поработать здесь.

Лелька порозовела от волнения.

— В девять начинаем работу. Временный пропуск надо заказать. Ваша фамилия?

— Логинцева Елена Петровна.

— Елена Петровна, — повторил он. Лельке выделили лабораторный стол, посуду, спектрофотометр.

На второй день появился Эдуард Шпак. Щеголеватый, модный, старательно причесаны рыжеватые вихры.

Лелька со своего места видела, как разговаривал он с профессором. Анатолий Иванович побагровел. Эдик глаз не поднимал.

Потом встал и направился к Лельке.

— Ну, как ты тут? Нравится?

И как это ни странно, но Лельке стало очень жаль его. Он без цели вертел в руках карандаш… И смотрел на угол стола. И неожиданно сказал:

— Старик хороший… Щедрый… Всю душу отдает.

Эдик работал в комнате рядом.

Но встречаться было некогда. Лелька не знала еще таких заполненных до отказа дней.

Вечером в сквере перед домом ее всегда ждал Вадим. Она отрицательно качала головой.

— И сегодня не могу. Не до катка! Я должна еще столько прочитать!

Он уходил, так и не поднявшись к ним в квартиру… Большой и неловкий… Уходил с грустью, немного виновато улыбался.

— Прости, что побеспокоил.

И не добавлял: мне тяжело без тебя. А потом и у него стало мало времени: начал учиться управлять лодками, предназначенными для экспедиции.

Леля не уверена, что профессор Воронин доволен ее работой. Ни слова одобрения и все новые и новые задания. Леля работала очень быстро и точно. Конечно, сказались многие часы, проведенные в лаборатории отца.

Старик однажды спросил:

— Где вы проходили практику по химии?

Она справедливо оценила это как высочайшую похвалу и гордо улыбнулась.

— У папы в лаборатории.

— Вы дочь…

Он замялся.

— Ирины?..

И не добавил отчества.

— Вы знаете маму?!!

Он не ответил.

А потом Леля часто ловила его взгляд, не внимательный, не изучающий, а скорее полный страдания.

Вечером Леля спросила у мамы:

— Ты знаешь Анатолия Ивановича?

Ирина Ивановна отодвинула рукопись, заложила карандашом место, где читала.

— Да, Лена, знаю…

И Лельке показалось, что это сказано с грустью…

— Помнишь Елену Воронину?

Вспоминать не надо. Подвиги героев Леля не забывает. Тем более героиня — школьная подруга мамы.

— Она дочь профессора… Я его никогда не видела. В шестом классе Лена приехала к нам, уже после того, как Анатолия Ивановича арестовали.

— Она одна у него?

— Был сын…

— Тоже погиб?..

Ирина Ивановна не ответила. Она не стала рассказывать дочери, что старший сын Анатолия Ивановича, тогда многообещающий аспирант, публично заявил: «Враг народа мне не отец».

А сейчас работает где-то доцентом.

Ирина Ивановна достала дочери фотографии, старые вырезки газет. Ира и Лена на новогоднем маскараде, Лена и Ира варят уху у костра. Линейка в пионерском лагере, и Лена поднимает флаг…

И наконец слова из камеры смертников:

«Дорогой мой папа, дорогая мамочка! Пусть для вас будет утешением, что я ничем не запятнала чистое имя Ворониных. Умираю и верю в победу. Да здравствует жизнь! Да здравствует моя Великая Родина!»

Девятнадцатилетнюю Елену Воронину немцы повесили на рассвете.

На старом газетном снимке — поздний зимний рассвет. Деревушка в сугробах. Наспех сколоченная виселица. Скорбные и суровые лица белорусских женщин…

6

Лелька входила в лабораторию Воронина, как в храм. И часто украдкой смотрела на Старика. Он одиноко возвышался в углу, громоздкий и мрачноватый. Почти не говорил, ни во что не вмешивался.

Но на всем лежал отпечаток его мысли. Он незримо присутствовал везде. Даже дома Леля его чувствовала.

Как-то Старик, будучи явно в хорошем расположений духа, подошел к ней и впервые заговорил о светящихся гротах Уйсучана, о необычных повадках кремниевой кислоты.

И вдруг набросился на Лельку:

— Почему вы не захотели институт кончать?

И, не дав возможности ответить, продолжал:

— Молодость! Молодость! И я в девятнадцать лет — только и знал, что футбол… Старый голкипер. Улыбаетесь… Не верите?

Нельзя было не улыбнуться, представив себе в воротах могучую и несуразную фигуру Воронина.

Такой голкипер наверняка запросто доставал рукой штангу.

— Все забросил… Азарт! Упорство!

И задумался.

— А может быть, это и есть главное…

Улыбнулся Лельке.

— А у вас есть это самое: и азарт и упрямство.

И чуть подмигнул, заменив слово «упорство».

В этот день Лелька возвращалась с работы вместе с Эдиком.

Ей всегда с ним легко. Что хочешь — то и болтай, что вздумается — то и делай. Но сегодня чувствовалась какая-то неловкость.

Весна… Весна растопила дорожки. Здания серые, влажные от испарений… Почерневшие ветви деревьев. Звуки дрожат, звуки особенно долго висят в воздухе.

Лелька устала. Она очень уставала в лаборатории. Конечно, действовал воздух всегда с примесью аммиака, с удушающими испарениями кислот. Прогулка необходима, прогулка возвращает бодрость.

Но Эдик нервничал. Курил одну папиросу за другой и метко бросал окурки в урну.

— Иногда чувствуешь себя последним подлецом. Особенно рядом со Стариком. И пожалуй…

Он мельком взглянул на нее.

— …рядом с тобой…

И опять смотрел себе под ноги, в талый снег на асфальте.

— С тобой можно быть самим собою. Ты легкий человек. А я…

Он горько улыбнулся.

— …Только хочу казаться легким…

Бросил потухший окурок за штакетник.

— Тебе повезло. Ты в отца. А Петр Петрович всегда знает, чего хочет. А мой папан…

Теперь Эдик улыбался иронически.

— …сбитый с толку праведный коммунист. Верил в Сталина, как в бога. А теперь…

С досадой махнул рукой.

— Неудачник! И я такой же — из породы неудачников…

— Поэтому и ресторанчик…

— Да! И ресторанчик!

Он умолк, раздраженный ее словами.

— Сам знаю: дело во мне, а не в ресторанчике. Как будто все равно! Все прахом пойдет… Безыдейное мы поколение.

— И я?

— Ну, ты! Ты слишком правильная. А почему не спрашиваешь: что у меня общего с теми девицами?

— Не интересует!

— Такая мелочь, как я, тебя, конечно, не может заинтересовать.

— Я этого не сказала, — уже с досадой ответила Лелька.

— Думаю, что никогда не смог бы полюбить тебя; ты чересчур простая, вся на виду.

— Не нуждаюсь!

— Не сомневаюсь… Но я становлюсь пошлым… Меня все бесит, раздражает… Тяжело.

— Обратись к психиатру.

И все так же легко ступала, почти не замечая его. Усталость уже прошла. И Лелька отмечала все: и бурую тяжесть слежавшегося снега, влагу ветра… А главное, голоса детей.

— Слишком мало работаю. Вот откуда пустота…

— Работа не для того, чтобы забываться, — в свои девятнадцать лет это она уже прекрасно знала. Жалок тот, кто ищет в работе только забвенья.

— У тебя бывает такая беспросветная пустота?

Лелька не успела ответить: из оживленного многолюдья бульвара выросла одна фигура- девушка с перекошенным лицом.

— Ты? — изумился Эдик.

— Ее хочу посмотреть! — бросила она в лицо Лельке. Горькие слезы смывали краску с ресниц, размывая тушь по щекам.

Эдик подступил к ней вплотную.

— Убирайся вон!

Она не отшатнулась. Метнулась к Лельке.

— За чужими мужьями охотишься!

Тогда Эдик схватил ее руки, заломил…

А Лелька почти бежала, вдоль скамеек, вдоль почерневших кленов… И ей казалось, что сзади все несется и несется…

— Ни стыда! Ни совести! Из молодых, да ранняя!..

Эдик догнал ее в метро.

— Леля! Леля! Прости!

Он был жалок…

Саша… Как давно она даже не вспомнила о нем… Занят… Тоже занят…

Леля успокоилась.

Старик… Какой могучий Старик! Днем Лелька читала рукопись его статьи… Кремниевая кислота… Говорит Анатолий Иванович плохо, а пишет хорошо. Рукопись пестрит исправлениями автора, даже злыми замечаниями… Старик никого не щадит, в том числе и самого себя. А ведь это музыка земных недр, их дыханье, их биение… Нет земли без кремневки, как нет жизни без органики.

7

Экспедицию готовили около года. Труднее всего оказалось получить материал для корпуса подводной лодки — термоустойчивый, нетеплопроводный, выдерживающий давления до тысячи атмосфер, обладающий химической устойчивостью в щелочной и в кислой среде. И наконец — эластичность. Лодка должна по желанию людей менять свою форму: то вытягиваться, как веретено, чтобы пролезть в отверстие, диаметром полтора метра, то расширяться, принимая облик привычных подводных кораблей.

Помог недавно полученный кремний-пластик — силико-лизавирол.

К Октябрьским праздникам были готовы две лодки.

Экспедиция в полном составе отправилась. осматривать их. В доках эствальдской верфи стояли необычные сооружения — полупрозрачные, цвета морской воды, внутри темные перегородки, скорее похожие на тени, чем на плотное вещество.

Высота лодки чуть выше человеческого роста, длина около двадцати метров, ширина — четыре.

Лелька с усилием давит ладонью на гладкую и приятно теплую поверхность. Но стена не меняется, не туманится от прикосновения и даже от дыхания.

Ксения Михайловна задумчиво смотрит сквозь стены, как будто опечалена чем-то. Для такого торжественного случая она постаралась одеться очень нарядно. Но юбка слишком длинная, и рюшка старомодна. Лельке немного жаль ее.

— Должен признаться, — процедил Эдуард, — мне апартаменты больше, чем нравятся. В этакой голубой прозрачности можно пребывать вечно.

— Цвет подобран удачно, — заметил Вадим. — Эти стены сольются с водой. Нам будет казаться, что мы неотделимы от окружающего.

— Да? — живо повернулся к нему профессор Логинцев. — Я именно этого и хотел.

Александр молчал, о чем-то сосредоточенно думая.

— Абсолютный изолятор, — похлопывая по стенке рукой, продолжал Петр Петрович, — никакое напряжение не пробьет…

— Когда мы должны выехать? — спросил Александр.

— Поближе к весне.

— Зачем? Разве в подземном мире есть времена года?