Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05

Кэролин Ив Гилмэн
МЕДОВАРЫ

Семья Мэгвин Гар процветала вот уже девять кочевий, когда в один прекрасный день с запада явилась Рената Облин.

Ватага пчелиных пастухов подошла к самому краю Рассвета, чтобы оттуда начать поиски нектара. Они возводили свои куполообразные шатры на широком лугу подле быстрой речки, в которой текла голубоватая от известняка талая вода. Неподвижное солнце повисло на востоке, над самым горизонтом; на западе его свет едва тронул пики ледяных гор, что белели над черным валом туч — извечной тьмы края извечной ночи. Люди оказались здесь у начала вещей, где изо льда и ночи рождался мир. Все вокруг было юным.

Дети забавлялись со своими огромными тенями, когда вдруг увидали незнакомку — она спускалась к ним по бездорожью каменистой осыпи. Притихнув, ребята воззрились на нее. Одежда ее была, как у варваров, из кожи, и сама она явилась с запада, где царствовали только метели и ледники. Шепоток разбегался по лагерю, люди выходили из шатров, чтобы поглядеть, как приближается незваная гостья. И когда она подошла ближе, все увидели то, чего опасались и ждали больше всего на свете: глиняный кувшин для переноски пчел в мешке, привязанном ремнями к ее груди.

Незнакомка приветственно вскинула руку и окликнула чистым ясным голосом:

— Чья это Семья?

— Мэгвин Гар, — ответил кто-то.

Она опустилась на одно колено, чтобы благодарственно коснуться земли. Затем выпрямилась и взглядом обежала собравшихся.

— Я — Рената из Семьи Облин. Давным-давно отправилась я в Рассветные Земли, чтобы отыскать свое будущее — и нашла его. Я принесла вам новую матку!

Она коснулась кувшина, прикрепленного к груди, и весело огляделась, точно ждала, что все тотчас же начнут восхвалять ее геройский поступок. Однако во взглядах людей была хмурая неуверенность. Появление нежданной гостьи несло им неведомую перемену.

Дубич Руд всегда знал, что этот день когда-нибудь придет. Уже в том самый миг, когда он и Мэгвин Гар рука об руку прошли в брачном ряду, начал созревать в грядущем этот день — день, когда будет брошен вызов власти Мэгвин в Семье, когда Мэгвин должна будет встретить свой смертный час. Дубич не знал только, какой бессильный гнев овладеет им в этот день.

Голос его был неестественно спокоен, когда он сообщил Мэгвин эту весть. Они сидели в шатре Мэгвин, сдвинув поближе свои любимые подушки. Пламя восковых свечей мягко освещало замысловатые узоры ковриков на стенах и податливую поверхность ковра, выстилавшего помост.

— Я еще не готова умереть, — угрюмо проговорила Мэгвин.

У нее был все тот же вид борца, что и в молодости — сильная шея, плотное мускулистое тело, крепкие ноги. Однако коротко остриженные волосы были уже цвета серого гранита, а лицо иссечено морщинами после долгих лет труда под жарким солнцем.

— Не может быть двух правительниц в одной Семье, — сказал Дубич, пропуская меж пальцев заплетенную в седые косички бороду. — Кто-то должен умереть. Если только ты не уступишь.

— Ха! — только и ответила Мэгвин. Затем подняла руку и, стиснув кулак, пристально поглядела на вздувшиеся бицепсы. Кожа на руке была дряблая, вся в старушечьих коричневых пятнах — но в глазах Мэгвин горел все тот же молодой огонь.

— Почему же не уступить, Мэгвин? — тихо проговорил Дубич. — Таков закон жизни. Юность приходит на место старости.

— Да, — согласилась Мэгвин, — когда старости ничего Другого больше не остается. Я создала эту Семью; я, и только я знаю, как ею управлять.

Совсем другое говорила она девять кочевий назад, когда она бросила вызов старой Борсун Гар и стала правительницей Семьи. Мэгвин была тогда сущий вихрь — скорый гнев и громкий смех, самоуверенность и отвага, и лишь немногим, в том числе и Дубичу, была открыта затаенная нежность ее души. Боги, как же он гордился ею!

— Так ты сразишься с ней? — нехотя выдавил он вслух.

Мэгвин сжала его руку. Дразнящий огонек плясал в ее глазах.

— Не тревожься, дружок. Мои мозги, знаешь ли, ничуть не хуже молодых.

Вызов, стычка — о да, это всегда было ей по душе. Когда-то Дубич наслаждался этим и лишь любовался ею, незаметно подавая советы. С годами, однако, он остыл к сражениям. Таким мирным и спокойным выдалось последнее кочевье, после того, как их взрослые дети разбрелись в поисках судьбы по другим Семьям!.. Он привык уже к зрелому браку и медлительному ритму преклонных лет, он вовсе не хотел все это терять. Ставки в нынешнем бою были чересчур высоки.

Кто-то погремел трещоткой у входа, и Мэгвин крикнула;

— Войдите.

В шатер вошли двое из старших искусников меда — спешили занять наилучшие места, чтобы поглазеть на неизбежный поединок. Мэгвин приветствовала их, не подымаясь с подушки, а Дубич встал, чтобы наполнить медвяником витые кубки-рога. Гости все прибывали, пока места в шатре не осталось, и тогда любопытные стали скапливаться снаружи, чтобы ловить обрывки разговора из-за стен шатра.

Когда явилась Рената Облин, Дубич был изумлен тем, какой она оказалась юной — моложе их собственной дочери. Однако эта девочка остановилась у входа с беспечным и самоуверенным видом. Она была высока и гибка, с длинной каштановой косой. Лучница, подумал Дубич, лучника или скалолазка.

— Добро пожаловать в мой шатер, странница, — официальным тоном произнесла Мэгвин.

Дубич протянул кубок с медвяником. Рената отрицательно качнула головой и одним гибким движением смуглого тела опустилась на помост, скрестив ноги. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений. Рената не могла пользоваться гостеприимством той, которую намеревалась убить.

— Что это у тебя на груди? — осведомилась Мэгвин.

Вместо ответа Рената поставила кувшин на мягкий ковер и раскрыла его.

Все разом подались вперед, чтобы лучше видеть. Из кувшина неспешно выползло крупное насекомое, слишком молодое еще, чтобы взлететь. Кое у кого перехватило дыхание, потому что эта матка была гораздо крупнее обитавших в ульях Мэгвин Гар, и что еще более удивительно, отличалась глянцевито-черным цветом.

— Она хороша, — сказала Мэгвин. Голос ее был вежлив, но Дубич уловил в нем зависть. Давно уже их ульи не получали притока свежей крови. Семья не продержится долго с вырождающимися от кровосмешения пчелами. — Как ты отыскала ее?

— Я покинула Семью Облин целое кочевье назад, — сказала Рената. — У меня было пять спутниц, как и я, молодых девушек, что достигли возраста скитаний. Они нашли себе новый дом в других семьях, но мне этого было недостаточно. Я отправилась в земли Рассвета. Я решила отыскать новую матку и без нее не возвращаться.

Рассветные Земли стылы и бескрайни, и вечные бури бушуют на границе, где зарождается ночь. Я шла по землям, которых нет ни на одной карте, по краю ледников, Я спасалась от камнепадов, кормилась жуками и лишайником; и солнце было лишь оранжевым шаром на горизонте. Я все время искала выводок, где матка только-только пробудилась от зимней спячки. Однажды я нашла такое гнездо, но матка улетела на восток всего за час с небольшим до того, как я туда добралась. Я уж думала, что надо мной тяготеет проклятье.

Но я не собиралась сдаваться. Наконец настало время, когда я рухнула наземь, потому что ноги уже не держали меня — и вдруг земля подо мной затряслась. Раздался такой грохот, что, казалось, обрушится небо, и неподалеку от меня горный склон сполз в долину. Едва ковыляя, я добралась до свежего бурого среза — и там увидела матку, которая выбиралась из своего гнезда. Лавина унесла прочь толстый слой гравия, который нанесли ледники, а иначе матка погибла бы, похороненная под камнями, и мне тоже пришел бы конец.

Рената оглядела своих зачарованных слушателей, и голос ее окреп.

— Тогда я отправилась искать свою Семью, ибо знала, что достойна стать правительницей. — Она перевела взгляд на Мэгвин.

— Может быть, — голос Мэгвин был спокоен и холоден, — только не в моей Семье.

— Об этом мы еще поспорим, — отозвалась Рената. — Взгляни на мою пчелу. Есть у тебя равная ей?

Все промолчали, потому что заранее знали — нет.

— Я могла бы заполучить твою пчелу, — сказала Мэгвин.

— Ты бросаешь мне вызов?

Дубич задержал дыхание, надеясь, что Мэгвин не поддастся порыву. Вызов не должен исходить от нее — ей нужна возможность выбрать оружие.

Мэгвин промолчала.

— Я чую дряхлую кровь, — бросила Рената ритуальное оскорбление. — Боишься?

Молчание.

— Хорошо, — нетерпеливо сказала Рената, тогда я вызываю тебя. Докажи, что можешь управлять этой Семьей.

— Все здесь — свидетели, что ты бросила мне вызов, — Мэгвин улыбнулась с видом хищника, изловившего добычу. — За мной выбор оружия.

Рената изумленно выпрямилась, ощутив в голосе соперницы неожиданный прилив силы. Она как будто подозревала обман.

— Что ж, — сказала она наконец. — Выбирай.

— Прошли те времена, когда правительнице Семьи нужна была только грубая сила. Сейчас главное — искусство управлять. Я вызываю тебя на поединок. Каждая из нас возьмет рой и достаточно людей, чтобы о нем заботиться. Будем состязаться в течение одного кочевья, и та, что в конце его изготовит лучший мед, — победит.

— Кто будет судьей? — спросила Рената, сузив глаза. Предложение Мэгвин было более чем необычно.

— Тоговцы медом из Эрдрума, — отвечала Мэгвин.

— И ты дашь мне право выбрать пчел из вашего роя?

— У нас все пчелы хороши. Выбирай, если хочется.

— А как насчет людей — пасечников, смесителей, перегонщиков?

— Возьмешь всех, кого сможешь убедить пойти за тобой.

Улыбка скользнула по губам Ренаты, словно такой поединок пришелся ей по вкусу.

— Снаряжение?

— Поделим поровну. По справедливости.

— Неплохое предложение, старушка, сказала Рената. — В нем есть здравый смысл.

— Так ты согласна, малышка?

— Согласна.

Слушатели пришли в волнение, понимая, что тяжесть решения ляжет, в некотором смысле, и на их плечи. Каждому из них предстояло выбирать, чью сторону принять. Никогда еще Семье не предстояло такое странное кочевье.

Рената поднялась, но прежде чем протянуть руку к пологу шатра, замерла.

— А что будет с проигравшей? — спросила она.

Мэгвин Гар помедлила. Ответ мог быть только один.

— Почетная смерть.

Ничего не могло быть почетнее, чем умереть от яда собственных пчел. Мучительная, но естественная гибель.

Впервые за весь вечер уверенность Ренаты поколебалась.

— Хорошо, — сказала она с подчеркнутой самонадеянностью. — Пусть будет так.

Когда все свидетели вызова покинули шатер, Мэгвин обернулась к Дубичу.

— Ах, она сильна и отважна, Дубич, но в уме ей со мной не тягаться.

Дубич поспешно обходил шатер, собирая опустошенные кубки. Замысел Мэгвин вызвал у него тяжелые предчувствия.

— Дубич? — окликнула она. — Ты меня осуждаешь?

— Я ведь и слова не сказал, — отозвался он.

— Нет, но твое молчание замораживает воздух. Чем тебе не по нраву мой замысел?

— Этот поединок обратит молодых против стариков, — сказал Дубич. — Наши юнцы захотят присоединиться к ней.

— Вот как? Что ж, на моей стороне будет мудрость, опыт, искусность.

— А на ее стороне — энергия и творчество. И новая матка. Мэгвин, она может победить.

Мэгвин усмехнулась.

— Если бы не так, это был бы не поединок.

Дубичу захотелось взреветь и вдребезги расколошматить кубки. С трудом он заставил себя сдержаться Так нельзя. Если он хочет помочь Мэгвин, он должен сохранить ясный рассудок, быть тихим и мудрым. Она ничего не должна знать. Дубич потянулся к плащу.

— Ты куда? — спросила Мэгвин.

— В перегонный шатер, — сказал Дубич.

Он солгал. Он шел начинать борьбу за нее, Мэгвин.

На краю лагеря, вдалеке от протоптанных троп, стоял ульевой шатер. Там в начале каждого кочевья держали пчел, покуда они не привыкнут к климату Рассвета, не изменят свои биологические ритмы и не начнут новый жизненный цикл. Здесь царил гудящий полумрак. Рядами стояли высокие глиняные цилиндры, угрюмо и тесно, оставляя свободным лишь небольшой круг в центре шатра. Там, одна, как всегда, стояла пасечница Яннас Безымянная, вернее — металась в замкнутом кругу своих мучительных мыслей.

Обыкновенно тихое пение пчел успокаивало ее, отвлекало от тягостных размышлений. Она прижала к глиняному боку улья ладони, затем щеку — и ощутила едва заметную дрожь гудения пчел. В лучшие свои дни она даже могла почувствовать, как пчелы излучают тепло любви, омывая ее от грязи прошлого Но не сегодня. Губы Яннас шевельнулись — она беззвучно проклинала самое себя. Жизнь ее — всего лишь гнилой зуб, источник вечной боли. Круг ульев, ее последнее прибежище, ее кокон, изловил ее в бесплодном кругу привычных самообманов.

Яннас откинула задвижку и приподняла крышку ближайшего улья. Внутри, в темноте жужжали и шевелились деловитые тени — точь-в-точь воспоминания в ее бедной голове. Мурашки пробежали по коже, возбужденные нервы взывали к осторожности. Яннас наугад выхватила из ячейки пчелу и отнесла к столу, где горела свеча.

Это была рабочая пчела, здоровая, лоснящаяся, золотисто-желтая, длиной в половину ее большого пальца — и у Яннас замерло сердце при мысли, что пчела окажется чересчур крупной для ее цели. Она беспечно пожала плечами, отгоняя эту мысль, закатала рукав и посадила пчелу на выпуклую голубую вену близ локтя. Ее предплечье уже было усыпано красными точками прежних уколов.

Из пряди седых волос, заправленных за ухо, Яннас выудила щепочку и, наклонившись, принялась дразнить пчелу. Сначала та была вялой и малоподвижной от холода, но наконец предостерегающе подняло жало, и тогда Яннас ударила ее по голове. Пчела погрузила жало в ее руку по самые зазубринки. Яннас стиснула зубы, наслаждаясь болью. Пальцы ее дергались, повинуясь спазматическому сокращению мышц. Лицо стало липким от пота. Пчела пыталась выдернуть жало, но' зазубринки мешали ей, она билась, в последних судорогах выталкивая в вену остатки яда. Наконец жало оторвалось, и мертвая пчела, все еще подергиваясь, скатилась на пол.

Вена еще выпуклее проступила вдоль руки, наливаясь синевой. Яннас судорожно хватала ртом воздух, сердце ее бешено билось. У других после такого укуса уже начались бы судороги. Яннас сильнее сцепила зубы, не давая вырваться крику и чувствуя, как яд расходится по телу. Если не будет приступа, то острейшая боль скоро притупится и сгинет, а тогда исчезнет сосущая пустота внутри. И опять она сможет слышать, как поют для нее пчелы.

Снаружи послышались шаги — кто-то приближался к шатру Яннас поспешно опустила рукав и забросила мертвое тельце пчелы в темноту. Она отвернулась от входа, чтобы выглядеть занятой, а заодно и скрыть дрожание рук.

Мгновение Дубин Руд стоял на пороге, придерживая полог шатра, чтобы туда проник свет восходящего солнца. Он смотрел, как беспокойно мечется в полумраке высокая худощавая фигура Яннас.

— Ты слыхала? — спросил он.

Яннас обернулась. Ее хмурое изможденное лицо было залито краской, и странно выдавались на нем угловатые брови, нос и скулы.

— Что слыхала? — как-то уж чересчур живо переспросила она.

Нахмурясь от подозрений, Дубич вошел в шатер и, схватив пасечницу за руку, рывком закатал рукав и подтянул руку к свету свечи. Жало все еще торчало в коже. Дубич выругался, снял застежку с плаща и, пользуясь ею как щипцами, выдернул жало, стараясь при этом не коснуться его. Только после этого он заглянул в глаза Яннас. Они были блестящие, остекленевшие, лишенные боли. Весь долго сдерживаемый гнев Дубич прорвался наконец наружу, и он наотмашь хлестнул Яннас по губам.

— Разрази тебя гром! Мне-то наплевать, что ты с собой творишь, но сейчас ты играешь жизнью Мэгвин. Она доверилась твоей преданности. Боже, что за самообман! Ее гений, ее тайное оружие — всего лишь жалкая наркоманка. Знай это Рената, она лопнула бы со смеху.

Пасечница ошеломленно попятилась, ощупывая лицо. Краска исчезла с ее щек; она снова обрела прежнее холодное спокойствие.

Как будто ты не знал этого!

— Ты обещала бросить.

— Я и бросила, — сказала Яннас, но Дубич хорошо знал, что она лжет, как всегда. За эти годы они с Мэгвин уже привыкли к ее лжи.

Семь кочевий назад, проходя по Летним Землям, они наткнулись на обтянутый кожей скелет в канаве у обочины — это и была Яннас. Она почти умирала от жажды, но когда пришла в себя, попросила не воды, а синнома. Тогда они и поняли, что на какой-то Семье лежит страшная вина. Синном был разновидностью меда — наркотического меда, запрещенного, смертельно опасного и сказочно ценного. Кто-то, поддавшись алчности, превратил своих пчел в создательниц жидкой смерти.

Мэгвин тогда совсем еще недавно стала правительницей. Частью из-за обостренного чувства чести, частью из обыкновенной доброты она приняла Яннас под свою опеку и поклялась обернуть к добру злое дело неведомого пчеловода. До сих пор никто еще не выжил, отказавшись от синнома, но Яннас, ведомая Мэгвин, сумела сделать это. Ключом к успеху оказался пчелиный яд: он утолял жажду, хотя и не приносил наслаждения — только боль. Прошло семь кочевий, и каждое стоило Яннас двух, но цепкая хватка старого порока так и не разжалась.

Дубич уже сожалел, что не смог сдержаться — он всего лишь дал Яннас основание лгать. Глубоко вздохнув, он попытался призвать запасы терпения, которые помогали ему справляться с воспитанием детей. Впрочем, ни один ребенок не причинял им столько хлопот, сколько Яннас.

— Тебе нужно бросить это, Яннас. Если не ради себя, то хотя бы ради всех нас. Ты — лучшая пасечница, которая была когда-либо в нашей Семье. Может быть, ты — лучшая пасечница среди всех живущих. И Мэгвин имела глупость заключить уговор, доверяя тебе свою жизнь.

Тогда наконец он рассказал Яннас о Ренате. Пасечница, не двигаясь, глядела на него, и лицо ее было искажено игрой теней, как вся жизнь — ложью.

— Без твоей помощи она не победит в этом поединке, — заключил Дубич.

Яннас отвела взгляд от лица Дубича и долго молчала.

— Зря она так доверилась мне, — наконец сказала она.

— У нее на то была своя причина. Она спасла тебе жизнь. Она никогда не просила твоей благодарности, но ты должна быть ей благодарна.

— Вероятно. — Тихий голос Яннас был полон иронии.

Дубич изучал ее лицо, ища хоть каких-то проблесков любви или преданности. Монотонное гудящее пение заполняло тишину — голос великолепного роя, который создала Яннас, когда была еще ученицей, затем помощницей пасечника и наконец главной пасечницей.

И Дубич отступил, признавая свое поражение.

— Как поживает рой? — спросил он.

— Пчелы хорошо перезимовали, — ответила Яннас. — Один улей растит новую матку. Скоро мы сможем основать новый улей.

В голосе ее была теплота, которой никогда не доставалось людям. Даже тем, кто вправе был рассчитывать на ее благодарность. Если бы, с отчаянием подумал Дубич, если бы только она могла относиться к нам. как к пчелам!

— Так или иначе, а скоро у нас будет новая матка, — сказал он, и эти слова причиняли ему нестерпимую боль. — Придется тебе выбирать, на чьей ты стороне. Я надеюсь, ты выберешь Мэгвин.

Он ждал, но Яннас ничего не сказала, и пришлось Дубичу уйти, так и не добившись ответа.

Когда Яннас сообщила, что пчелы готовы покинуть ульи, лагерь пришел в движение. Настроение у всех было приподнятое — для людей, как и для пчел, наступало новое кочевье Скоро процессия с плетеными носилками потянулись вверх по извилистой тропе к ульевому шатру. Толпа рабочих поднимала тяжелые ульи на носилки и расходилась с ними по заранее выбранным местам на равнине. Посреди суеты стояла Яннас, отдавая распоряжения. Вокруг нее было тихо, точно само ее присутствие усмиряло жизнерадостную сумятицу этого дня.

Она заранее пометила каждый улей, и теперь носильщики парами расходились по неровной земле, унося с собой запечатанные ульи. Скоро эти ульи рассыплются в укромных местечках горных лугов, среди ледниковых речек и каменных осыпей. Нектар цветов Рассвета, с точки зрения людей, обладал грубоватым вкусом, но пчелы подкреплялись им, копя силы для долгого паломничества на восток.

Ульевый шатер лишь наполовину опустел, когда Яннас велела остановиться — остальные ульи предназначались Ренате Когда толпа рассеялась, Яннас забросила на плечо мешок со снаряжением и пошла открывать ульи. Она всегда занималась этим в одиночку.

Выше речной долины далеко, насколько хватало глаз, тянулась бескрайняя, изъеденная ледниками равнина. Ледяной ветер с западных гор свистел над ней, лишь изредка запинаясь об одинокие валуны. Это было не то место, куда они пришли, чтобы начать прошлое кочевье. Там уже давно настало утро. А здесь был новый край, лишь недавно освободившийся из цепких объятий ночи. Всю свою жизнь дети в лагере будут видеть, как эта земля цветет, рождает плоды и ждет урожая; но никогда они не увидят ее возрожденной. Это будет дано только их потомкам.

Угрюмым призраком брела Яннас по миру воды и камня. Ее искаженная большая тень металась от камня к камню, точно была намного моложе своей хозяйки. На Яннас был цельно-кроенный костюм, штанины заправлены в высокие сапоги, ворот и зарукавники тесно прилегают к телу, чтобы вовнутрь не проникли пчелы. Черная сетка была откинута на плечи, словно платок, но даже подойдя к первым ульям, Яннас не стала опускать ее на лицо.

Ульи стояли в долине, прикрытые от ветра извилистой грядой мелких камней. Яннас убедилась, что каждый леток смотрит на низкое солнце и что глиняные цилиндры прочно стоят на земле, накренясь чуть вперед, чтобы в улей не попадал дождь. Там, где крен казался ей недостаточным, она исправляла положение с помощью плоского куска сланца. Затем она по очереди приоткрывала верхушки ульев, желая убедиться, что у пчел в достатке меда для еды, и отмечая ульи, где запас был явно мал. Наконец она сняла сетку, опутывавшую первый улей, открыла леток и села неподалеку на камень, чтобы посмотреть, как будут вылетать пчелы.

Вначале они медлили, не уверенные в новом мире, который ждал их снаружи. Наконец вылетели несколько пчел и принялись кружить вокруг улья на отвыкших от полетов крыльях. Когда Яннас увидела, что одна пчела направилась к ближайшему кусту вечнослезки, улыбка тронула ее губы — точно солнце проглянуло над свинцово-угрюмыми водами озера.

Она никогда и не верила, что это люди спасли ее из-под обломков прошлого Ее спасли пчелы. Они научили Яннас по-своему смотреть на мир и не видеть в нем, везде и всюду только себя.

Яннас смотрела на землю под ногами, мысленно перевоплощаясь в пчелу. Безжизненность этого края была лишь иллюзией. Люди ничего не видели вокруг — и ошибались, потому что смотрели не туда. В этом мире все было тонко и мелко. В каждой расселине, в каждом укромном уголке царила жизнь: лишайники, мхи, которые цвели мелкими белыми цветочками, цветы и травы, предпочитавшие расти не вверх, а вдоль земли. Яннас почти слышала, как в тонком слое почвы прокладывают себе путь жуки, как шевелятся корни, втягивая воду, как дышит освобожденная от зимних тягот земля.

Когда Яннас двинулась к следующей группе ульев, она уже не смотрела хмуро перед собой, но, откинув голову, всей грудью вдыхала свежий воздух. Она сошла с дороги, чтобы поглядеть на порожденное весной озерцо, у которого цвело несколько «девичьих слезок». Все цветы Рассвета носили грустные названия, и Яннас, давая им новые имена, следовала традиции.

Вторая группа ульев была установлена небрежно, видимо, неумелыми юнцами. Яннас исправила, что могла. На сей раз ей пришлось разжечь дымарь, чтобы успокоить пчел в одном улье, где сместились соты.

Она добралась уже до третьей группы ульев, когда поняла, что кто-то идет за ней по пятам. Оторвавшись от работы, Яннас успела заметить, как за дальним камнем мелькнула чья-то тень. Владелец ее оставался невидим, но не он один совершал в этих краях обычную ошибку — прячась сам, забывал о тени.

Яннас присела неподалеку от ульев, чтобы подкрепиться и поразмыслить, кто же это за ней следит. Она уже доволно далеко отошла от лагеря. Если это бродячий варвар, ульи послужат ей надежной защитой, потому что варвары хорошо знали и опасались пчел. А впрочем, Яннас догадывалась, что здесь не обошлось без смятения в Семье Мэгвин Гар.

Слева от нее со стуком осыпался гравий. Яннас подняла голову. Рената Облин стояла, одной ногой опираясь на валун, локтем уткнувшись в согнутое колено, руку положив на бедро.

Она походила на готовую к подвигам воинственную героиню древних сказаний.

— Ты сидишь так близко от ульев из беспечности или из бравады? — Спрашивая это, он перебирала в ладони горсть камешков, и они громко щелкали.

— Ни то, ни другое, — ответила Яннас и снова принялась за ржаной хлеб с орехами.

— Ты в трех футах от ульев, а на тебе ни перчаток, ни сетки. Ты даже не надела сетку, когда открывала улей.

— Пчелы знают меня. И их укусы для меня нет так болезненны, как для всех прочих.

— Тебе повезло. Если бы здесь на кого-нибудь другого налетел рой, человек погиб бы, не добравшись до лагеря.

Она двинулась вперед, но остановилась шагах в пяти от Яннас.

— Я — Рената Облин. Прости, что не стану пожимать тебе руку.

— Яннас. — Она едва кивнула в сторону Ренаты.

— Яннас Безымянная, — сказала Рената. — Я знаю. Я слыхала о тебе даже в Семье Облин. Наших пасечников приводили в трепет твои сорта «Резкая сладость» и «Утренняя Зелень». Говорили, что ты одержимая.

Яннас стиснула зубы, подумав о тайном смысле подобного утверждения.

— Ты бы лучше вернулась и позаботилась о пчелах, — сказала она, складывая в мешок остатки обеда. — Они начнут чахнуть, если ты передержишь их в ульевом шатре. Им нужна свобода.

Усмешка исказила красивое лицо Ренаты.

— Советуешь врагу? А что скажет Мэгвин Гар?

— Я говорю это не ради тебя, а ради твоих пчел. Не хочешь — не слушай. — Собственный голос казался Яннас угрюмым и старым.

— О, я слушаю, — уже серьезно проговорила Рената. — Я не пропущу ни единого твоего слова.

Яннас подняла на нее проницательный, скептический взгляд.

— К чему ты клонишь?

— Я полагала, это и так ясно. Я хочу, чтобы ты была на моей стороне.

Воцарилось долгое молчание. В зябком воздухе не слышно было птиц, лишь гудели пчелы да звенела где-то вездесущая вода.

Рената заговорила первой.

— В лагере мне сказали, что лучше и нс пытаться тебя уговаривать. Говорят, что ты слишком многим обязана Мэгвин Гар. Однако у тебя есть еще одна обязанность: перед твоим ремеслом. А со мной ты сможешь сделать такое, что и не снилось Мэгвин Гар.

Она отшвырнула прочь горсть камушков и нетерпеливо зашагала меж камней, слишком энергичная, чтобы стоять на месте.

— Эта Семья страдает расхлябанностью, ее уровень мог бы быть повыше. Она не производит и половины того меда, что могла бы производить, не говоря уже о его низком качестве. Не то чтобы не хватало талантов — нет, недостает предводительницы. Я хочу устроить все прибыльнее и бережливей. Я дам тебе помощников, чтобы занимались рутинной работой, а на твою долю останется только творчество. Я улучшу производство и очистку меда, чтобы он был достоин твоего искусства пасечницы.

Она повернулась, пристально и жадно вглядываясь в лицо Яннас.

— Я хочу дать тебе возможность получить почет, который ты заслужила. Мы поднимем здешний уровень. Ты — редкостный художник с плохими орудиями. Я дам тебе новые — и получше.

Словно кто-то разрезал ножницами поток времени и вынул из него кусок — Яннас смотрела в лицо себя прежней. О, она хорошо помнила волшебное звучание этих слов — честолюбие, почести, успех. И она когда-то стремилась стать лучшей — только вот не пасечннцей. Пчелы стали для нее прибежищем — концом всего, а не началом.

— Ты наверно судишь обо мне, — сказала она вслух. — Я — не стремлюсь. Давным-давно я поняла, что мир за каждый успех платит черной неблагодарностью. Стоит поднять голову выше прочих, как получишь пинок в лицо.

— Это неправда! — твердо сказала Рената. — Без цели жить невозможно. Надо разглядеть что-то впереди, а потом положить все силы и все умение, чтобы достичь цели. Успех каждого — в его руках.

— В самом деле? — отозвалась Яннас. — А почем ты знаешь?

— Если бы я не верила в это, жизнь была бы, как здешние края…

— Да, — сказала Яннас, оглядывая равнину, где живое, несмотря ни на что, пробивало себе дорогу, — жизнь была бы именно такова…

— … пустынной и бесплодной равниной. Ни гор, ни долин, ничего достойного и полезного. Моя жизнь не будет такой.

Яннас помнила, как сама мечтала о пропастях и утесах, опасных водопадах и радугах. То были годы чудесных сумасбродств. Теперь же пчелы научили ее видеть тончайшую ткань мироздания, восхищаться малым.

— У меня тоже была цель, — сказала она. — Такая же дерзкая и возвышенная, как твоя.

— И что же случилось?

— Миру было на нее наплевать.

— Не надо винить мир. Ты сама сдалась и отступила.

Сдалась и отступила. Эти слова ударили по кровоточащей ране, которая так и не затянулась за все эти годы.

— Да, я сдалась! — Яннас точно откусила и сплюнула эти слова. — Потому что не смогла сделать себя тем, чем хотела.

— Я этому не верю.

— Разумеется! С какой стати верить мне только потому, что я прожила на свете вдвое больше твоего и вдвое больше видела?

Она выпрямилась, забросила мешок за плечо и зашагала прочь. За спиной зазвучали шаги — Рената не отставала. Яннас рывком обернулась к ней, вне себя от гнева и горечи.

— Доказать, доказать, доказать! — почти прокричала она. Вам, юнцам, только бы все доказывать, словно без этого невозможно твердо стоять двумя ногами на земле! Все вы стремитесь возвести себя на пьедестал, очертить круг и сказать: «Вот здесь начинаюсь я, а весь мир прекращает существовать. Это мой успех. Я — настоящий». А чертову миру нет до этого никакого чертова дела!

Она развернулась и пошла прочь, а мелкие камни хрустели под ее ногами. «Я просто циничная старуха, — подумала она. — Сухая и корявая, точно прошлогодний корень. Я — пугало на ее пути, и табличка на моей шее гласит: «Не иди этой дорогой».

Она не замечала, как цветы гнутся под ее стопами, но тут же выпрямляются, стоит ей пройти.

Когда облет пчел завершился благополучно, главные искусники меда собрались в шатре Мэгвин Гар, чтобы обсудить грядущее кочевье. Впервые на памяти Семьи Мэгвин поставила у шатра часовых, чтобы разговор не стал достоянием чужих ушей.

Все шестеро гостей были опытнейшими мастерами и представляли все сто три вещи, которые получаются из продукта пчелиных трудов: здесь был Брахм, изготовитель вин и ликеров, Богдан, отливавший свечи из сладко пахнущего воска, Забра, смешивавшая мыло, помады и лосьоны, а также Рима — она создавал снадобья и мази из целебных медов, собранных на растениях, которые усмиряют сердцебиение, разжижают густую кровь или очищают желудок. Был здесь и перегонщик Дубич Руд — он очищал, выделял и хранил сырой мед в своем обширном шатре, который пока еще почти пустовал, но скоро должен был стать вместилищем разнообразных видов меда, собранных на разных сортах цветов. Самой последней пришла Яннас и села в полумраке у самого полога.

Как то было в обычае, Мэгвин Гар подала гостям великолепный хмельной мед из добычи предыдущего кочевья. Гости расселись поудобнее, пригубили жидкое солнце в кубках и вспомнили мирные дни, когда был собран этот мед. Это было доброе кочевье, и когда они возвращались на запад, от дня к рассвету, то везли с собой большие фургоны, доверху загруженные медом и прочими продуктами. Теперь меда почти не было в фургонах — его заменили зерно, ткани и инструменты, которые Семья покупала по дороге в городах и усадьбах.

— Ах, видели бы вы мед, который мы собрали в моем третьем кочевье! — проговорил старый Брахм, точно опережая чье-то неуместное заявление, что, мол, прошлое кочевье было для Семьи наилучшим. — У нас его было полсотни фургонов, и каждая кадка — в два моих роста. Эх, и сладко же мы тогда жили!

Богдан, не желая, чтобы его опередили, начал вспоминать о своем любимом кочевье — рассказ, который все остальные слышали не меньше ста раз и знали наизусть все паузы и смешные места. Так что все смеялись, когда нужно, кроме Мэгвин, у которой был слишком озабоченный вид, и Яннас, которая вообще никогда не смеялась.

Воспоминания озаряли шатер куда ярче, чем свечи, и все ожидали, что Мэгвин снова наполнит их кубки, но вместо этого она сказала:

— Друзья мои, настроимся на серьезные размышления. Нам нужен такой мед, чтобы посрамить Ренату Облин и завладеть ее королевой.

— Негодная выскочка! — проворчала Забра. — Она знает о меде меньше, чем мой локоть.

— Может быть, и так, — отозвался Брахм, — но лучший мой подмастерье ушел с ней.

Это вызвало нескончаемую вереницу жалоб и обвинений. Похоже, лихорадка по имени Рената Облин заразила добрую половину молодых людей Семьи; другая половина все порывалась предлагать новые идеи, одну безумнее другой. Три девушки, достигшие возраста скитаний, по примеру Ренаты, отправились на поиски маток, как ни отговаривали их матери. У юношей в голове было одно — как бы отличиться и привлечь внимание Ренаты. Наконец Мэгвин нетерпеливо воздела руки:

— С этим ничего не поделаешь. Мы ведь знали, что можем ожидать.

— В жизни не слыхала о подобном поединке, — едва слышно пробормотала Забра. — Втянуть всю Семью…

Мэгвин повысила голос, чтобы заглушить ее:

— Я хотела использовать нашу «Хрустальную Росу». Вот уже три кочевья этот мед выходит у нас отменно, да и в Эрдруме он всем по нраву.

— Мой сбор целебных медов не будет полон, если мы не двинемся дальше на юг, — объявила Рима. — Прошло уже два кочевья, как мы собрали мед с кровохлебки или седоглава, не говоря уже о других лесных цветах. Мои запасы почти иссякли.

Тотчас же зазвучал хор возражений. Обсуждение маршрута кочевья всегда выливалось в раздоры, и окончательное решение представляло собой компромисс, рожденный в тяжкой борьбе противоположных нужд.

После долгих пререканий Мэгвин искоса взглянула в тень у входа в шатер.

— Ты еще ни слова не сказала, Яннас. Какое твое мнение?

Яннас как раз думала о том, как все эти люди напоминают моллюсков: они заключены в непробиваемвую оболочку раковин своего опыта. Каждый осуществленный ими опыт, каждая воплощенная идея прибавляли новый слой к этой раковине. Сейчас искусники меда Мэгвин Гар почти не способны ошибаться, но груз пережитого, нарастающий с годами, мешает им двигаться вперед. Яннас ощущала на своих плечах мертвую тяжесть собственного опыта. И ей не хотелось прибавлять к нему еще что-то.

— Я против «Хрустальной Росы», — сказала она наконец.

— Но это же твой собственный состав! — запротестовала Мэгвин.

— Этот сорт уже слишком хорошо знаком. Как мы можем победить со старым медом, если Рената создаст что-то истинно новое?

— Ей не хватит опыта, — сказала Забра, как будто эти слова все ставили по местам.

Мэгвин вскинула руку, веля ей помолчать, и не отрывала от Яннас любопытных глаз.

— Так ты думаешь, нам следует применить новую формулу?

— Я думаю, что нам нужен новый мед, какого еще никто и никогда не пробовал. Мед такой силы, чтобы одна его капля сводила с ума. Это должна быть эссенция дождя, времени, солнца и души цветов.

Судя по лицам гостей, каждый из них в свое время мечтал создать такой мед. Быть может, в ранней юности они даже верили, что это возможно.

— Какую формулу ты задумала? — негромко спросила Мэгвин.

— Если я скажу, вы мне не поверите.

— А ты попробуй.

И Яннас начала перечислять цветы, чей нектар она хотела смешать посредством пчелиных трудов. Все напряженно слушали. Еще детьми они научились запоминать наизусть составы медов и расшифровывать их, наиболее трудные даже перекладывая в песни. Каждый ребенок в Семье хранил в своей голове составы основных медов, но лишь искусники знали назубок сотни особых рецептов, которые передавались из поколения в поколение.

Когда Яннас умолкла, стало совсем тихо; давно уже медоведам не приводилось обсуждать всерьез новую формулу меда, если не считать нестойкие и неуклюжие изобретения учеников. Неуклюжей эта формула не была, но в ней заключалось безрассудство.

— Ты во многом полагаешься на цветы приграничья, те, что растут на грани дня и ночи, — наконец проговорила Мэгвин.

— У них глубокий вкус, — сказала Яннас, — они много и долго страдали.

— Луговая соломка? — отозвался Брахм. — Это же стимулянт, а не пищевой нектар. Он жжется во рту, как крапива.

— В смеси с первоцветом и чашелистником его резкий вкус почти сгладится. Вы его едва почувствуете, но он будет слегка пощипывать рот и омоет небо, как вода.

Возражения сыпались одно за другим. Вначале Яннас обосновывала свой выбор, но натиск критики нарастал, она стала раздражаться, огрызаться и наконец погрузилась в гневное молчание.

Когда медоведы окончательно разгромили предложение Яннас и выдали с дюжину других, Мэгвин наконец вмешалась в разговор:

— Итак, что же вы предлагаете? Дубич?

— Формула может оказаться удачной, — медленно ответил он, — но эта удача висит на волоске, и все мы смертельно рискуем…

— Брахм?

— С некоторыми изменениями.

— Забра?

— Это безрассудство. Мы не можем позволить себе так рисковать.

— Рима?

— Маршрут кочевья будет на редкость тяжел.

— Ну что ж, — Мэгвин огляделась. Яннас, стиснув зубы, бесстрастно смотрела в дымовое отверстие.

— Яннас, — мягко позвала Мэгвин. — Рената говорила с тобой?

Все, как один, уставились на Яннас. Этот вопрос в лоб вывел ее из созерцательного состояния, и она воззрилась на Мэгвин.

— Да, — сказала она наконец.

— Сука! — прошипела Забра, со свистом втягивая воздух.

Все прочие молчали, хотя на языке у каждого вертелся вполне естественный вопрос: что же ответила Яннас.

Мэгвин этого вопроса не задала. Напротив, она откинулась на подушки и сказала:

— Я приняла решение. Мы пойдем по маршруту, которого тре-бует формула Яннас, и без всяких изменений. Нам придется трудно, и вряд ли мы сможем собрать все ингредиенты для основных наших медов. Этим придется пожертвовать — ради доброй цели.

Ее тон отсек всякую возможность дальнейшего обсуждения. Забра резко поднялась и двинулась к пологу, едва удостоив Яннас подозрительным взглядом. За ней потянулись остальные. Яннас оцепенело смотрела на Мэгвин Гар, не двигаясь с места. Наконец последней она поднялась, чтобы уйти.

— Яннас, — позвала Мэгвин.

Яннас обернулась. В шатре они были одни.

— Думаешь получить от меня отпущение грехов, чтобы ты могла с чистой совестью присоединиться к Ренате? — спросила Мэгвин.

Это было и так, и не так. Яннас испытала приступ гнева от того, что Мэгвин так хорошо знает ее.

— Рената? — презрительно отозвалась она. — Пустая, безрассудная мечтательница. Дитя. Работать для нее — все равно что…

— Что именно?

Все равно что гоняться за ушедшей юностью? Яннас промолчала.

— Что ж, — серьезно сказала Мэгвин, — надеюсь, что ты будешь работать для меня. Я отдала свою жизнь в твои руки.

Яннас хмуро опустила глаза. Между ними было так много прошлого, что их раковины стали проницаемы друг для друга. Они срослись и не могли разъединиться.

— Не тревожься, — проговорила Мэгвин. — Я люблю рисковать. Просто сделай, все что в твоих силах.

Когда Яннас ушла, в шатер вернулся Дубич. Он задул свечи, затем сел и смотрел, как Мэгвин прихлебывает из рога хмельной мед.

— Ты сильно рискуешь, — сказал он. — Забра всем твердит, что Яннас — двурушница и задумала свою формулу, чтобы мы проиграли. Она говорит, что ты попалась на наживку Ренаты.

— Завистливая старая ворчунья. Надо остановить ее, Дубин. Все должны безоговорочно доверять Яннас.

— А ты? — спросил Дубич. — Ты сама веришь в эту формулу?

— Именно об этом я и хотела спросить тебя.

— Я уже говорил: рискованно. Это заблуждение или самовнушение. Теперь твоя очередь.

— Не знаю, Дубич. Но за годы кочевий я поняла, что когда в твоем распоряжении оказывается гений, нельзя пытаться его направлять. Надо дать ему свободу действий. Именно это я и собираюсь сделать.

— Рад, что не моя жизнь поставлена на кон.

Лицо Мэгвин расплылось в улыбке.

— И я тоже рада. Иди ко мне.

Дубин пристроился на подушке рядом с ней. Мэгвин провела пальцем по его щеке, затем шутливо поцеловала в нос. Дубин был в неподходящем для шуток настроении — он просто привлек Мэгвин к себе, чувствуя как ладно приспособились друг к другу все выступы и впадины их немолодых тел. Все то, что еще недавно он принимал как должное — нежность ее кожи там, где ее не коснулось солнце, короткий довольный смешок — все это стало вдруг неизъяснимо драгоценным. Они, не размыкая объятий, перекатывались на подушках, и каждое прикосновение ощущалось острее при мысли, что. быть может, ничего подобного им уже не суждено пережить.

Вскоре после того отряд Ренаты собрал в дорогу свои ульи, шатры, снаряжение и вышел из лагеря, направляясь к месту своей первой стоянки в избранном ими маршруте кочевья. Люди вышли посмотреть на уходящих, ожидая увидеть неразбериху, неумелость — но не увидели. Отряд двигался споро и сноровисто, и никто даже ни разу не повысил голоса.

Яннас стояла у входа в ульевой шатер и хмуро глядела, как полуголые юноши грузят на носилки последние ульи. Она пыталась было дать им несколько советов, как надлежит поступать, чтобы. ie раздражить попусту пчел, но юнцы отвечали, что сами знают, как им действовать. Самое удивительное, что так оно и было. Яннас знала, что ее собственные ульи не увезут отсюда с такой ловкостью и сноровкой.

— Ты уверена, что не передумаешь?

Яннас обернулась — это была Рената. Она была одета в кожаный костюм, высокие сапоги и перчатки до локтей, сверкавшие при каждом ее движении.

— Чьей формуле вы намерены следовать? — спросила Яннас. Она гадала, кто же из этой компании способен на большее, чем простое подражание.

— Кое у кого из нас есть кое-какие идеи, — отвечала Рената. — Мэгвин Гар, полагаю, пользуется твоей формулой?

Яннас кивнула.

— Стало быть, ты — мой смертельный враг, — сказала Рената. Голос ее звучал легко, но глаза были серьезны.

Яннас лишь сейчас осознала, что если она победит, Рената обречена. Вся эта безграничная отвага, дерзость, надежда, эти дурацкие блестящие перчатки, наконец, — все сгинет бесследно, канет в ничто. Рената исчезнет совершенно и никогда больше не станет терзать ее мучительными воспоминаниями. Она умрет так же верно, как умерла девушка, бывшая когда-то ею, Яннас.

— Уходи, — хрипло выдавила Яннас.

Рената стояла, озадаченно глядя на нее.

— Уходи! Ступай к своим юным героям и силачам! Оставь меня со старыми ворчунами и брюзгами.

Усмешка сверкнула на смуглом лице Ренаты. Девушка отвернулась и легко, точно игривый жеребенок, сбежала вниз по склону за юношами, которые несли носилки. Подбежав к последнему носильщику, она дружески хлопнула его по плечу. Яннас долго еще слышала, как в воздухе разносится их затихающий смех.

С тех пор они долго не видели отряд Ренаты. Даже на всем известных лугах, где зачастую встречались разные Семьи, с Ренатой Семья Гар так и столкнулась.

— Далеко же она их увела, — сказала Мэгвин Гар Дубичу. — Жаль. Я рассчитывала, что кое-кто сбежит к нам.

— Должно быть, она это предвидела, — отозвался Дубич.

Мэгвин качнула головой.

— Умна, черт бы ее побрал.

Для отряда Мэгвин кочевье началось не слишком удачно. Не хватало сильных молодых работников, и Мэгвин пришлось всю черную работу переложить на плечи стариков. Деды, которые с радостью занимались легкой работой по лагерю, снова принуждены были таскать носилки с ульями и ходить на разведку. Чтобы освободить молодых матерей от забот о детях, Мэгвин завела детский фургон и уговорила кое-кого из старух заботиться о его зареванном грузе.

Чем дольше длилось кочевье, тем громче становился ропот. Все трудились не покладая рук, а кадки с медом в смесительных шатрах наполнялись куда медленнее, чем бывало. Семье давно уже следовало бы двинуться к востоку на приветливые равнины Утра, а они все еще выискивали редкие сорта цветов в негостеприимном и неизведанном краю на границе Рассвета.

Холод прохватывал Дубина до костей. Пятнадцать долгих переходов брели они под проливным дождем, прежде чем добрались до места четвертой стоянки, и в конце концов люди поставили шатры где попало, нестройным грязным рядом. Проследив за установкой смесительного шатра, Дубич отправился к себе и обнаружил, что их с Мэгвин шатер так и валяется на земле грудой сырого холста. Бормоча проклятия, он кое-как натянул пропитанный водой холст на колышки и забрался внутрь, чтобы развести огонь. Впереди их ждал обычный ужин из гороховой похлебки — в этом краю не было хуторов, где можно было бы купить лучшую еду.

Вскоре появилась Мэгвин.

— Черт бы побрал эту искусницу, — сказала она, и Дубич понял, что она разговаривала с Яннас. — Ты же знаешь, был маршрут полегче. Но ей непременно понадобилась незабудка с голубыми прожилками, хотя никто, кроме нее, не мог бы отличить эту редкость от обычной.

— Затяни поплотнее полог, — раздраженно попросил Дубич.

Мэгвин стянула с сбея пропитанный водой плащ и повесила его, хотя все вокруг было одинаково промокшим.

— Разведчики говорят, что река, у которой мы стали лагерем, выходит на плодородную равнину, — угрюмо сказала она. — Там полным-полно венчальниц и луговика. Обилие птиц и зверей. Солнце.

Дубич промолчал. Именно с этого всегда начинались их ссоры — с его холодного молчания. Мэгвин оно доводило до бешенства.

На сей раз она не поддалась искушению.

— Что говорят люди, Дубич? — устало спросила она.

— А чего ты ждешь? Они мерзнут, они злые и усталые, и во всем винят формулу Яннас.

Мэгвин помолчала, затем наконец решилась:

— Мы уйдем отсюда. Я не могу думать только о ее формуле.

Испугавшись вдруг тому, что так легко переубедил ее, Дубич проговорил:

— Мэгвин, формула — это твоя жизнь.

— Знаю. Но я все еще правительница.

Дорога вниз по течению реки оказалась крутой каменистой тропой. Фургоны с трудом могли пройти по ней. Мэгвин расхаживала вперед и назад вдоль медленно ползущего под непрерывным дождем отряда, шутила, чтобы подбодрить людей. Сидя в фургоне с медом, Дубич гадал, как удается ей так хорошо скрывать свое собственное уныние.

Тропа впереди тонула в рваных клочьях тумана. Когда носилки с ульями миновали скользкий участок, один изможденный носильщик споткнулся. Керамический цилиндр накренился, ударился о землю и, упав, покатился вниз по склону.

Дубич, похолодевший от ужаса, все еще не мог двинуться с мест, когда ниоткуда возник и помчался вниз по склону стремительный лоскут серого дождевика. То была Яннас. Выскочив из фургона, Дубич заковылял вслед за ней. Когда он подошел к месту происшествия, там уже собралась толпа. С упавшим сердцем Дубич увидал, что улей раскололся и исправить его уже не удастся. Пасечница стояла перед ним на коленях; над ней растерянно кружили пчелы. Яннас подняла к Дубичу совершенно мокрое лицо, и он подумал, что дождь здесь ни при чем.

— Нам придется пожертвовать маткой, — сдавленным голосом проговорила она. — У нас нет свободных ульев.

Мэгвин потемнела. Маток и без того было слишком мало, чтобы лишаться здоровой особи.

— Делай как знаешь, — сказала она.

— Уходите все, — с яростью процедила Яннас. — Оставьте меня одну.

Мэгвин жестом велела людям отойти. С безопасного расстояния они смотрели, как Яннас извлекла матку из разбитого улья. На мгновенье она склонила голову над большим беспомощным насекомым, затем сокрушила его ударом камня.

Долго пришлось им повозиться, прежде чем бездомный рой загнали в другой улей. Многие пчелы не хотели покидать свой дом, где в разбитых сотах лежали отложенные маткой яйца. Ничего не оставалось, как только бросить их на погибель.

Этой ночью в лагере царило тягостное молчание. Они потеряли улей. За десять предыдущих кочевий не случалось такого. Лишь неряшливая, недобросовестная Семья могла быть так неосторожна. Стыд сочился из шатра в шатер, и люди начали шептаться, что их преследует злой рок.

Они двигались на восток, часто останавливаясь, чтобы покормить пчел, и солнце все выше поднималось над горизонтом, а перед отрядом простирались бескрайние равнины. Край Утра был обжитым и приветливым и все чаще отряд встречал усадьбы, селения и даже медленно движущиеся города — Шар вращался, и все, что существовало на его поверхности, вращалось вместе с ним. Все приветливо встречали пчеловодов — в особенности ребятишки, видевшие лишь фургон со сладостями, но выходили навстречу отряду и хлебопеки, повара, изготовители консервов, которым требовались особые сорта меда. Мед был нужен всем. Порой распространялись слухи о растениях, чей сок достаточно сладок, чтобы выпарить из него сахар, но люди большей частью только посмеивались над такими бреднями. Как будто что-то могло заменить мед!..

Но в это кочевье Семья не могла долго мешкать в Утреннем Краю. Формула Яннас требовала совсем немного здешнего нектара, щедрого и жизнерадостного.

Отряд быстро миновал время первоцвета и осиновых рощ, затем обогнул по краю плодородные винно-ягодные низины. Они направлялись к проливам Кэрривелл, узкому перешейку меж двумя морями, где лежал их путь в Летние Земли. Там часто встречались разные Семьи и вместе праздновали середину кочевья. Празднество цветов. Все уже предвкушали веселье.

Когда отряд приблизился к последней стоянке в Утреннем Краю, Яннас вышла вперед, чтобы наметить, где расставить ульи по берегу реки Ветровии. С Рассветных Земель остался в ней леденящий след холодного дыхания ледников. Она ушла вперед, чтобы согреть душу — не солнцем, а видом цветущей земли. Яннас остановилась на краю болота, давая свежему целительному ветру омывать ее всю. Неподалеку исполняла брачный танец пара глупышей. Самец выпорхнул из камышей, сверкнув радужной зеленью оперения. Самка в полете столкнулась с ним, и они вместе закувыркались в воздухе, единые в безумном полете, как искусные акробаты. Яннас усмехнулась, и лицо ее пошло морщинами, точно у каменной статуи, которая пытается смеяться.

Она бродила почти по колено в огненных зарослях венчаль-ниц и обрывала увядшие цветы, чтобы дать распуститься новым бутонам. Эти цветы на длинных стебельках походили на застенчивых подростков, хрупкие, но пылкие, как и сам этот край. Яннас потянулась к очередному цветку и задержала руку — здесь уже трудилась пчела. Трудно объяснить, почему, но Яннас почувствовала — это одна из ее пчел. Бывших ее пчел.

Оглядевшись, она увидала и улей — он был надежно скрыт под каменным карнизом. Это был улей Семьи Гар, а значит, здесь Рената. На миг Яннас заколебалась, потому что осматривать улей чужой Семьи считалось дурным тоном; однако желание убедиться, что с ее пчелами не обращаются дурно, преодолело остатки хорошего воспитания.

Пчелы деловито сновали взад-вперед, нося в улей груз пыльцы и нектара. Однако когда Яннас вгляделась пристальнее, то поняла, что движутся они чересчур быстро. Едкий запах плыл над ульем. Мучимая подозрениями, Яннас достала свой пчеловодный нож и вогнала лезвие в расщелину крышки улья. Она приподняла крышку и едва не задохнулась от сильного запаха.

— Прочь отсюда! — повелительно крикнул мужской голос.

Яннас оглянулась и увидела Гудина, сына Забры — он с распахнутым на груди воротом стоял в нескольких ярдах от нее, на гребне утеса. В руках он держал натянутый лук, и стрела целилась в Яннас.

— Опусти лук! — гневно велела она. — Или твоя мать ничему тебя не учила?

Гудин, не спеша подчиняться, громко свистнул. Рядом возникли еще двое и, пробираясь через заросли цветов, двинулись к ним.

— Отойди от улья! — приказал Гудиу угрожающе качнув луком. Голос у него был грубый, дерзкий. Яннас опустила крышку улья и отошла прочь. Гудин подошел к ней и взял у нее посох и нож.

— Я поймал шпионку, — сказал он подошедшим сотоварищам.

— Брось паясничать, — сказала ему Яннас. — Смотреть на тебя смешно.

Гудин грубо толкнул ее:

— Пошли!

Под охраной троих юношей Яннас пошла к северу.

Лагерь Ренаты был расположен там, где река расширялась в небольшое озеро, затопив свое устье. В этом небольшом и слаженном лагерое явно царила дисциплина, и Яннас с горечью вспомнила о неразберихе, в последнее время завладевшей лагерем Мэгвин Гар. Гудин оставил их побежал вперед с известием.

— Итак, вот и Мэгвин Гар прибыла, — сказала Рената, подходя к ним через лагерь. Она шагала рядом с Гудином, то и дело задевая его бедром, и эта мелочь вдруг напомнила Яннас о любовной игре глупышей.

— Мы вас заждались, — продолжала Рената. — Вы замешкались в Рассветных Землях. Празднество Цветов закончилось; все прочие Семьи давно ушли отсюда.

— Мы следовали плану, — угрюмо отозвалась Яннас.

— Пока вы морозили своих пчел, мы здесь наслаждались жизнью, — легкомысленно заметила Рената. — Мы многому научились и кое-что испытали на практике.

— Например, опаивали своих пчел, — сказала Яннас.

Рената глянула на Гудина.

— Мы поймали ее, когда она совала нос в наш улей, — сообщил он.

Воцарилось молчание.

— Экстракт луговой соломки, — наконец сказала Рената. — Совсем чуть-чуть в лоток на дно улья. Стимулирует работоспособность пчел. За тот же срок они собирают меда на треть больше.

— А тебе никто не говорил, что это вредно для пчел?

— Подумаешь, бабушкины сказки. Мы попробовали, и с пчелами ничего не стряслось. — Она запнулась. — Или еще стрясется?

Она жаждала знаний. Гнев охватил Яннас: эти сосунки ставят опыты на пчелах, даже не понимая, чем рискуют.

— Бабушкины сказки тоже иногда говорят правду. В это кочевье твои пчелы будут благополучны, но ты измотаешь их вконец. В новом кочевье проку от них не будет.

Рената лишь пожала плечами:

— Пока меня заботит это кочевье.

— Хорошая правительница должна думать и о новых кочевьях.

— Напомни это мне, когда я стану правительницей.

Яннас до смерти хотелось влепить ей пощечину. Безответственная, самоуверенная девчонка, думает, что все на свете в ее власти. Она даже не подозревает, как быстро любая случайность может отнять у нее эту власть. Да и откуда ей это знать? Она ведь еще ни разу не ошибалась.

Гудин что-то шептал на ухо Ренате. Вид у него был встревоженный. Рената кивнула:

— Да, лучше нам задержать ее. Без своей пасечницы Мэгвин Гар обречена.

От этих слов сердце Яннас тревожно забилось. Однако она хорошо — слишком хорошо — знала Ренату. Высокомерным, слегка презрительным тоном она проговорила:

— Это бесчестный путь к победе. Всякий скажет, что ты выиграла обманом.

Именно это и следовало сказать.

— Она права, — проговорила Рената. — Не надо бесчестных уловок, Гудин. У меня идея получше. — Она что-то прошептала юноше. Тот нахмурился, но ушел прочь. — Иди со мной, сказала Рената. — Ты не можешь уйти, не испробовав нашего гостеприимства.

Шатер Ренаты был обставлен скромно и строго — точь-в-точь обиталище военного вождя в походе. Стол, однако, она накрыла обильный, щедрый — Яннас уже много кочевий не видала такого изобилия. Она старалась не показать, какое удовольствие доставила ей эта трапеза.

Когда они покончили с едой, вошел Гудвин, неся кувшинчик с медом. Рената распечатала его и намазала на рисовую лепешку тонкий слой бледного, почти прозрачного меда.

— Мы недавно сделали этот сорт, — сказала, она протягивая галету Яннас.

Яннас с нескрываемым любопытством откусила кусок лепешки. У меда был тонкий аромат.

— Незабудки, — сказала она.

— Да, нам попалось множество незабудок.

Яннас уронила каплю меда на язык, втягивая ноздрями медвяный запах. Затем вгрызлась в лепешку.

Мед был каким-то удивительно своеобразным, хотя формула оказалась довольно простой. Вкус зари и ранних цветов наполнил рот Яннас, эссенция из юных цветов на длинноногих стебельках и земли, которая не знала ошибок и поражений. Воспоминания нахлынули на нее. Никогда ей не сделать такой мед. Теперь уже никогда.

— Нравится? — спросила Рената.

Янная отвернулась, чтобы спрятать лицо. Впервые за все это время она поняла, что может и не выиграть состязание. Ренате недостает опыта, но она может победить одной только жизненной силой юности.

— Я не судья, — сказала вслух Яннас. — Это молодой мед. Для меня — даже слишком молодой.

Она шла обратно, продираясь через высокую траву, а память о вкусе этого меда неотвязно преследовала ее.

Когда отряд Мэгвин пришел в выжженные солнцем, поросшие низкой травой степи, началось поветрие. Оно охватило детей. Совсем недавно они купались в реке и бегали полуголые по солнышку, бронзовея от загара; и вот уже тряслись в лихорадке, мучились сухим тяжелым кашлем, покрывались сыпью.

Фармацевт Рима пришла в шатер Мэгвин Гар, чтобы сообщить диагноз. Семья стояла лагерем у широкой мутной реки, которая рукавами прорезала равнину и исчезала в синей дали у горизонта. Дубич откинул полог шатра, чтобы внутри веял прохладный восточный ветерок, и сидел сейчас с поджатыми ногами, починяя какую-то кожаную одежку. Жаркое солнце неподвижно висело в небе.

— Пятнистая лихорадка, — сказала Рима. — А у меня сегодня пришел к концу запас меда из седоглава. Мы решили не идти на юг, чтобы пополнить запас целебных медов, а сегодня наши внуки могут дорого заплатить за нашу ошибку.

Мэгвин Гар ничего не возразила на этот упрек, но Дубич-то знал, как она мучается. У каждого в эти дни было в чем обвинить ее.

— Еще не поздно повернуть на юг, — сказала она.

— Поздно, если мы хотим еще собрать мед с пустынных цветов.

— Это можно совместить.

У Дубича заныли кости при одной этой мысли.

— К лесам, где растет седоглав, путь долгий, — тихо сказал он. — Мы не сможем дойти туда и вернуться вовремя.

— Придется, — упрямо бросила Мэгвин Гар. — Я не хочу, чтобы умерли мои внуки.

Это было адски трудное путешествие. Половина Семьи болела, другая половина сбилась с ног, ухаживая за больными, а Мэгвин все время неустанно подгоняла отряд. Когда они добрались до леса, двое детей умерло, и кое-кто говорил, что это из-за тягот пути.

— Не только они погибли бы, если бы мы не поспешили, — с отчаянием говорила Мэгвин Дубичу. — Что же им еще-то от меня нужно?

Мед с седоглава собирали только до тех пор, пока болезнь не прекратилась. Когда изможденный отряд повернул назад к пустыням, навстречу ему уже спешили на Эрдрумскую ярмарку другие Семьи, везя на продажу фургоны, полные кадками с медом. А им оставалось еще собрать треть формулы Яннас.

Последний лагерь разбили в пыльном ущелье под палящим утренним солнцем. Никогда еще так трудно не было разыскивать пустынные цветы — они словно разбегались. Яннас трудилась ожесточеннее прочих, неустанно искала цветы и осматривала ульи. Она подолгу бродила в одиночестве вдалеке от лагеря, ее брови и волосы побелели от пустынной пыли, лицо и руки покрывал почти черный загар. Вернувшись, она без устали трудилась с Дубичем в душном смесительном шатре, пробуя новые сочетания, ингредиенты которых она отказывалась называть.

Мальчишки, которых отправляли вынимать соты, рассказывали, что из ульев доносится дурманящий запах — от лотков, которые Яннас сама поставила на дно. Бабки шикали на них: «Чтоб никто больше не слышал от вас эти бредни!» Когда Ду-бич рассказал о сплетнях Мэгвин, она коротко ответила: «Не верю». Однако в глазах ее читалось другое: «Верю, но мне на это наплевать».

Была у Яннас и другая тайна, которую она хранила куда тщательнее. Был один улей, чье местонахождение не было известно никому, кроме нее. На краю продуваемого ветром оврага она обнаружила заросли остролистных растений с вьющимися стеблями и одиноким белым цветком на макушке. Увидев их впервые, Яннас долго смотрела на цветы. Звались они синном, и это название не входило ни в одну разрешенную законом формулу. Несколько капель меда с этих цветов могли даровать такое наслаждение, что все счастье жизни, сосредоточенное в единой минуте, не могло с ним сравниться.

Запах меда из синнома вдруг так живо вспомнился Яннас, будто этих лет и не бывало. Когда-то она хранила синном в узкогорлой зеленой бутыли. Вначале она принимала синном лишь во время отдыха, предпочитая сну наркотическую дремоту.

Потом Яннас стала принимать синном и во время бодрствования, и все мелкие невзгоды и неприятности таяли в его колдовском блеске. Мед был ее удачей, ее свершением. Даже сейчас Яннас видела его цвет — цвет золота, которое было ничем рядом с этим бесцветным лекарством ото всех на свете бед.

Яннас повернула прочь, ощущая в душе болезненную пустоту, которую всегда оставлял синном. Спотыкаясь, ничего не видя, она спустилась по тропе к ближайшему улью. Там Яннас схватила с летка одну пчелу-стражницу. Та в ярости тотчас вонзила в ладонь жало, и Яннас рухнула на колени, судорожно вцепившись в запястье, а боль прожигала ее насквозь, покуда не выжгла все чувства. Тогда она закрыла улей, пристроила его к себе на спину и, кляня себя последними словами, перенесла его в овраг, где рос синном.

С тех пор пчелы понемногу наполняли свои соты бесценным и смертоносным медом. Каждый раз, когда Яннас приходила взглянуть на улей, она обмакивала тряпку в сироп и обматывала ею свое лицо, чтобы не вдохнуть случайно убийственный аромат.

Себя она убеждала в том, что этот мед нужен ей на всякий случай, если не останется иных средств. Никогда больше она не станет рабыней синнома.

Время шло быстро, а соты наполнялись медленно. Пришлось наконец смириться с тем, что больше меда им уже не набрать. Принесли в лагерь ульи, извлекли и пометили наполовину наполненные соты; затем в деловитом гудении перегонного шатра работники загружали соты в сепаратор. Каждый по очереди нажимал на педаль, которая приводила в движение сепаратор, и работа шла безостановочно днем и ночью, покуда все соты не опустели.

Семья прибыла в Эрдрум последней. Обширная равнина к югу от города была усыпана белыми куполами шатров — точно кто-то забрызгал ее мыльной пеной. Все тенистые места для лагеря были уже заняты, и Семье Мэгвин Гар пришлось стать лагерем на самом солнцепеке, вдалеке от колодца. Люди Мэгвин принялись устанавливать шатры; иссохшие, запыленные, покрытые морщинами, они походили на листья, принесенные ветром из пустыни; в толпе гостей и покупателей они казались живыми мощами.

Работа их еще отнюдь не была завершена. Едва установили смесительный шатер, как началась новая стадия. Кувшины с медом, снабженные ярлыками, были рассортированы, мед процежен, а затем Дубич прогнал всех, кроме Яннас, и принялся отмеривать и смешивать. Его рабочий стол был в беспорядке заставлен стеклянными сосудами, в которых томилось плененное золото солнца. Каждый мед имел свое приметное свойство: чистый, как вода, молочный, как воск, алмазный, золотой, гранатовый, янтарный. Были меды, густые, как сироп, а иные лились, как вино. Были меды сладкие, пряные, пьянящие. Дубич помнил их все наизусть.

Скоро каждая Семья в стойбище знала о странном состязании. Дубич, который, не смыкая глаз бок о бок с Яннас трудился в шатре, знал, что другие медовары сидят сейчас у своих костров и толкуют о замыслах соперников. Рискнут ли использовать какой-нибудь новый, пряный мед — «Янтарный Лист», к примеру, или «Киноварь»? Станут ли улучшать крепкие меды подогреванием или откажутся от этого? Будут ли стремиться получить необычный цвет, или же уделят все внимание вкусовому букету и аромату? Сквозь марево смертельной усталости Дубич все же находил силы усмехаться при мысли, какой их всех ждет сюрприз.

Ибо такого меда еще не было на свете. Пробуя его, Дубич метался от безмерной самоуверенности к безмерному ужасу. Порой мед казался ему божественным. Или безумным.

Шел слух, что Рената посетила шатер Мэгвин, чтобы обсудить время и место поединка, состав и количество судей.

— Она держалась весьма хитроумно, — сказала Мэгвин, когда Дубич, выбившись из сил, пришел в шатер отдохнуть. — Куда только девалась легкомысленная девчонка, спустившаяся с гор!

Дубич задремал, и последнее, что он видел, была Мэгвин, свернувшаяся на подушках, точно хитрая старая ящерица. С тех пор, как началось кочевье, волосы ее совершенно побелели.

Яннас не могла спать. Долгое время она трудилась рядом с Дубичем, а сейчас сидела одна в строго охраняемом перегонном шатре. Ее шедевр был почти завершен. Она погрузила стеклянную палочку для дегустации в стеклянную чашу и уронила каплю меда на язык. Непримиримо враждебные ароматы столкнулись у нее во рту. Мрачные, задумчивые пряности, сопровождаемые легким жжением чашелистника точно знаменовали близость смерти; однако легчайшее послевкусие словно бы сулило, что на свет родятся новые цветы — быть может, родятся. Этот мед был шедевром, но одна лишь добавка могла окончательно превратить его в совершенство. Во внутреннем потайном кармане Яннас хранила небольшую фляжку синнома. Она сама перегнала этот мед, пока Дубич спал в своем шатре. Уронить в кувшин одну каплю — и никто не заметит ее вкуса. Но тогда этот мед вызовет у судей немыслимую жажду, и они будут стремиться вновь обрести вкус меда, точно утраченную юность.

Твердая фляжка прижата к ребрам. Яннас встала и вышла под жаркое солнце; глаза покраснели, воспаленные от пыли и тягот непомерной работы. Она бесцельно бродила меж шатров, прошла мимо мальчика, стиравшего белье, мимо шумной свадьбы, мимо ювелира из города, который торговал золотыми фигурками пчел.

— Яннас Безымянная, — произнесли рядом с ней. Яннас обернулась и увидела Босну, дочь Римы, которая в начале кочевья ушла с отрядом Ренаты.

— Твой мед готов? — спросила девушка. Впрочем, выглядела она совсем не так уж беспечно-молодо. Морщины прорезали ее лоб, и губы были по-взрослому поджаты.

— Почти, — сказала Яннас, не спеша доверять этой женщине.

— А мед Ренаты готов, — сказала Босна. Помедлила, точно ожидая вопроса, и когда Яннас промолчала, девушка продолжила:

— Знаешь, он хорош.

— Не сомневаюсь, — сухо отозвалась Яннас.

Босна настороженно огляделась.

— Хочешь попробовать?

Она расстегнула карман и достала стеклянную фляжку.

— Мне удалось вынести немного из смесительного шатра. Я хочу, чтобы у Мэгвин Гар было преимущество. Я и не понимала, какая она хорошая правительница, пока не столкнулась с Ренатой. Она просто наглая, бесстыдная сука, эта Рената.

А ты — ядовитая предательница-змея, подумала Яннас. Она взяла фляжку, намереваясь швырнуть ее об землю, но цвет меда привлек ее внимание: золотистый, точно волоски ребенка. Яннас стиснула фляжку в кулаке, побежденная желанием попробовать мед.

— Ты ведь никому не скажешь, правда? — прошептала Босна.

— Нет, — ответила Яннас, чувствуя себя уже соучастницей преступления. Она повернулась и зашагала прочь. Ничего не видя и не слыша вокруг, она шла через многолюдный лагерь, покуда не нашла глухой тупик и там присела, разглядывая краденую фляжку. Она распечатала сосуд и позволила аромату неспешно вплыть в ее ноздри. Мед не пах пряностями — Рената делала ставку на простоту. Яннас встряхнула фляжку и капнула мед на язык.

Вначале вкус был слабым, и Яннас едва различала его; но когда мед согрелся на языке и растаял, вкус заметно усилился. Острая тоска по прошлому болью пронзила Яннас. Ее окружили давно ушедшие годы, шорох травы, рябь озерной воды под ветром, птицы играют в салочки, радуясь силе своих крыльев… Это был бальзам юности, бьющей через край жизни. Мед был прост и все же на редкость необычен. В нем был даже привкус древесного сока. Яннас никогда не приходило в голову кормить пчел соком деревьев.

Она вдруг осознала, что на глазах проступили слезы. Ни один в мире мед, даже в прошлые времена, не мог так тронуть ее. Она чувствовала себя побежденной. Перед этим дивом ее мед был слезами замученных до смерти цветов, медом боли и утрат. Сможет ли он победить очарование юности Ренаты? Яннас потрогала фляжку в потайном кармане, мечтая позволить синному облегчить тяжесть стоящего перед ней выбора.

Суд проходил под стенами Эрдрума, на широкой площади, по такому случаю освобожденной от шатров. Когда появилась Мэгвин Гар, сопровождаемая своими медоведами, толпа собралась уже немалая; люди влезали на крыши и бочки, чтобы лучше видеть. Трое судей в ожидании начала восседали в фургоне на походных стульях. Мэгвин Гар села рядом с Ренатой. За ними стояли их пасечники, и у каждого в руках был запечатанный кувшин с гудящими пчелами, которые сулили смерть одной из них.

Рената вышла первой. Когда появился ее перегонщик с фляжкой, она стояла с уверенным видом, скрестив на груди руки и высоко подняв голову. Судьи передавали фляжку из рук в руки, любовались цветом меда и смотрели на просвет, чтобы определить его. чистоту. Затем они распечатали горлышко и поочередно вдохнули аромат. Наконец они взялись за стеклянные палочки и погрузили их в мед.

Дубич напряженно следил за выражением лиц судей. Один улыбался с отсутствующим видом, второй медленно кивал, третий был потрясен. Мед Ренаты явно не был наспех сляпанной любительской поделкой, на что втайне надеялся Дубич. Судьи снова попробовали мед, затем посовещались. Наконец они водой ополоснули рты, смывая вкус предыдущего меда.

Тогда вышел Дубич. Прозрачная фляжка была завернута в покрывало. Он подошел к судьям и лишь тогда сдернул шелк, и все увидели гранатовый оттенок меда. По толпе прошел одобрительный шепот. Судьи взяли мед, понюхали, попробовали. Один сосредоточенно нахмурился, затем ощутил послевкусие, и хмурая гримаса сменилась изумленной. Судьи сняли еще одну пробу. На сей раз их обсуждение было куда оживленнее. Наконец один из судей встал. Все затаили дыхание.

— Оба меда великолепны, — объявил судья. — Каждый из них прокладывает новый путь, по которому, мы надеемся, последуют и другие Семьи. Но наш выбор ясен. За искусность, тонкость, трагизм победа присуждается Мэгвин Гар.

Толпа загудела, точно растревоженный улей. Вспотев от облегчения, Дубич одной рукой обнял Мэгвин и незаметно толкнул ее. Они победили. Рената с непроницаемым видом обернулась к сопернице, протянула руку. Мэгвин пожала ее и быстро отвернулась.

Двое мужчин встали по обе стороны от Ренаты. Она встретила их с совершенным бесстрашием. Ее подвели к расчищенной площадке и принесли кувшин с пчелами, которые предназначались для нее. Со сдержанным видом Рената закатала рукава и ворот, сняла перчатки. К ней подошла женщина, чтобы натереть руки и шею снадобьем, которое неминуемо привлечет и раздразнит пчел. Толпа расступилась, и вокруг Ренаты образовалась пустота.

Вдруг от судейского фургона послышались громкие голоса. Жаркий спор завязался среди искусниц меда, подошедших попробовать меды соперниц. Один из судей громко прокричал:

— Стойте! Это был смертельный вызов!

Перегонщица из Семьи Борг пробилась через толпу, сжимая в руке винно-красную фляжку.

— В этом меде синном! — воскликнула она.

Мэгвин Гар рывком обернулась к Яннас. Лицо пасечницы было восково-бледным от изумления.

— Нет! — пробормотала она. — Этого не может быть!

— Лгунья! — прорычала Мэгвин. — Проклятая наркоманка! И ты думала, что тебе это сойдет с рук? Теперь они отнимут у меня жизнь!

— Там нет синнома! — Яннас бросилась к фургону судей. Толпа поспешно расступалась перед ней. Она схватила фляжку и повернулась к судьям.

— Я докажу это. Если бы я положила синном в мед, я не осмелилась бы его попробовать. — И Яннас сделала большой глоток.

Мед скользнул в желудок, и она оцепенела, лицо застыло, фляжка выскользнула из ее ослабевших пальцев и со звоном разбилась. Глаза Яннас загорелись, что было несомненным признаком наркотического действия синнома.

— Будь ты проклята, проклята, — бормотала Мэгвин, стискивая кулаки.

— Какой позор! — из толпы выступила правительница Альфра Борг, рядом с ней шли правительницы прочих Семей. — Это преступление запятнает все Семьи, если мы тотчас не накажем преступников! Нельзя допустить синном в наши шатры. — Голос ее срывался, но в нем был металл. — Мэгвин, не ждала от тебя такого. Ты знаешь, что тебя ждет. Ты и твоя пасечница умрете вместе.

Мэгвин стиснула челюсти. Неподалеку от нее, неподвижная, как изваяние, стояла Яннас. Слезы текли ручьями по ее лицу.

— Нет! — Дубич шагнул вперед, и его усталый голос мгновенно заставил всех умолкнуть. — Мэгвин ничего не знала. Это я добавил в мед синном. Я украл его у Яннас, она и понятия об этом не имела.

Мэгвин, не веря, воззрилась на него:

— Дубич! Ты?..

Он повернулся к ней, не смея глядеть в ее глаза. Игра была проиграна; он превратил победу Мэгвин в немыслимое позорище.

— Прости, Мэгвин. Мне невыносима была мысль, что ты можешь проиграть.

Если б Мэгвин сейчас отреклась от него, Дубич признал бы ее правоту. Он предал ее, растворил всю ее безупречную репутацию в одной-единственной капле синнома. Но Мэгвин взяла руку и стиснула ее своими сильными пальцами.

— Я слишком сильно надавила на тебя, — тихо произнесла она, — вот ты и сломался, Дубин. Сломался на любви и преданности. Ты слишком хорош для меня, старина. Я тебя недостойна.

— Это и есть твое оправдание? — спросила Альфа Борг. — За все ответит Дубин Руд?

Мэгвин помедлила с ответом. Она взглянула на горизонт и глубоко вдохнула, точно наслаждаясь тем, что еще живет и дышит. Затем перевела взгляд на Ренату, которая стояла поодаль. Ренату, которая приняла неизбежное и хладнокровно готовилась еще мгновенье назад к встрече со смертью.

— Нет, — сказал Мэгвин, — я отвечу за все. Весь этот безумный поединок был придуман мной — мне хотелось обмануть природу. Но я не могла победить, не сломив тех, кто любит меня и кого я люблю. — Она поглядела на Дубича, и глаза ее вдруг налились слезами. Но она продолжала говорить, не сводя глаз с Ренаты; голос ее зазвучал громче: — Утешает меня лишь одно. Я создала себе достойную замену.

— Тогда, — медленно проговорила Альфа Борг, — ты и Дубич Руд заплатите за преступление.

Мэгвин с болью посмотрела на Дубича.

— Я согласен, — тихо сказал он.

Мэгвин протянула руку и с нежностью коснулась его волос. Казалось, она только сейчас впервые за несколько месяцев хорошенько разглядела его.

— Дубич, твои волосы совсем побелели. Ты совсем состарился. Стар, изможден — а все такой же романтичный глупец.

Они обнялись, тесно прильнув друг к другу перед подступающей тьмой. А затем, взявшись за руки так крепко, точно только что стали любовниками, повернулись к ожидавшему их кувшину с пчелами.

Действие наркотика понемногу проходило. Яннас знала это, хотя сладкий полузабытый вкус все еще оставался на языке. Она падала, стремительно возвращаясь в мир бесплодных стремлений и невозвратимых потерь. Она пыталась не вернуться, но кто-то держал ее за руку и тащил назад. Это была Мэгвин Гар. Сколько уже раз в минувшие кочевья она возвращала Яннас против ее воли в мир людей, принуждая ее сносить пустоту земли под солнцем.

— Уходи, — пробормотала она.

— Нет, — ответил голос.

Это не была Мэгвин Гар. Яннас опустила взгляд и увидела, что и за руку держит ее не Мэгвин. Перед ней была Рената.

— Что ты делаешь? — тихо сказала Яннас.

Они сидели на походных стульях на равнине под стенами Эрдрума. Толпа рассеялась; последние зеваки уходили прочь или, сбившись в кучки, толковали о чем-то.

— Забочусь о моей пасечнице, — отвечала Рената.

— О твоей… что? — Яннас запнулась, поняв наконец, что же произошло. Горе, острое и сильное, как укус пчелы, стиснуло ее сердце, заглушив даже тягу к наркотику. Яннас согнулась от боли.

— Она умерла? — наконец проговорила Яннас.

— Да, — сказала Рената. — И Дубич тоже.

Слеза скатилась на ладонь Ренаты.

— Я любила ее, — прошептала Яннас.

— Многие любили ее, — мягко проговорила Рената. — Надеюсь, когда-нибудь и я смогу так сказать. — Она сильнее сжала пальцы, охватившие руку Яннас. — Ты должна помочь мне. Я должна многому научиться. Ты нужна мне, Яннас.

Яннас захотелось взвыть: «Нет! Не могу! Я слишком устала! Я не могу начинать все сначала…»

— Ты нужна всем нам, — сказала Рената.

А у нее не осталось силы бороться с голодом, старостью и пустотой, начать жизнь заново…

Залитая солнцем равнина поплыла перед глазами. Яннас встала, стискивая зубы.

— Я хочу взглянуть на моих пчел, — сказала она.