Сумеречные Врата

4

Ренилл на мгновение перестал соображать. Этот тощий крысенок видит его насквозь, и отрицать бесполезно. Придется отдаться на ее милость. Придется купить ее молчание хлебными корками. Придется не откладывая бежать из ДжиПайндру. Придется…

Мозг снова заработал. Ренилл подавил безумный порыв признаться во всем. Если на его лице и отразилось что-то, темнота должна была это скрыть. Ни к чему давать девчонке понять, что ее случайный выстрел угодил в цель.

— Чара не спрашивает Попугая. — В голосе Ренилла звучало подобающее высокомерие. — Она выполняет обещание. Иначе не будет больше ни хлеба, ни физалий. Никаких. Понятно?

— Ах! — Чара оскалила зубки.

— Чара любит вареный рис? Сдобренный земляными спикки?

Оскал исчез. Девочка кивнула.

— Она получит рис. Но сперва она расскажет, как найти КриНаида-сына.

— Зачем Попугай ищет Первого Жреца? Зачем… — поймав взгляд Ренилла, она осеклась. — Обещание. Поняла. Днем КриНаида нигде не найти. Ночью он внизу. Я иногда слышала его голос в Святыне. Не только его.

— Кто с ним был?

Молчаливое пожатие плечами.

— А ты бывала в Святыне? Девочка покачала головой.

— А знаешь, что там внутри? Опять пожатие плеч. Долгое молчание. Этой темы она явно избегает. То ли не знает, то ли боится, то ли и то, и другое. Пора сворачивать в сторону.

— Расскажи мне еще про Обновление, — попросил Ренилл.

— Обновление — ритуал чистейшего и высочайшего поклонения, когда Блаженные Сосуды приносят отцу драгоценнейший…

— Да, ты уже говорила. Что это за дар?

— Дар Обновления.

— И что же это такое?

— Это… это…— Девочка нахмурилась. — Что есть, то и есть. Нельзя говорить.

— Ты не знаешь?

— Что я, глупая?

— Конечно, нет. Однако кое-что окутано тайной и скрыто даже от глаз мудрых.

— Скрыто, точно. Ты задаешь вопросы, на которые нельзя отвечать.

— На все вопросы можно ответить, так или иначе.

— Нельзя говорить.

— А писать?

— О чем ты?

— Чара говорила о Мудрости, которая хранится внизу. О свитках в ящиках. В таких свитках иногда скрыто знание.

Она пожала плечами.

— Я хотел бы на них посмотреть, — продолжал Ренилл, — но я боюсь, что мудрость недосягаема.

— Не… что?

— Что туда не пробраться. Ничтожный не знает дороги. Бесспорно, это место охраняется.

— Иногда там жрецы. Иногда нет. Я знаю, когда. Я знаю, где. Я хожу, куда хочу. Как тень, как призрак.

— Может Чара показать мне дорогу?

— Я проведу тебя прямо в Мудрость. Проведу мимо жрецов, я смеюсь над ними. Но только ты принеси еще хлеба. И риса со спикки. Ладно?

— Договорились.

— Тогда слушай. Когда те, что в плащах, уйдут наверх, тогда и пойдем. Это скоро. Пока мы ждем.

Ренилл поразмыслил. Уже поздно. К этому времени неофиты собираются в спальне. Если его отсутствие и заметили, то могли решить, что он так и остался перед статуей. Такая возможность исследовать ДжиПайндру может не повториться.

— Ждем. — Согласился он.

Некоторое время они сидели, притаившись, пока по коридору проходили жрецы. Даже шепот мог их выдать. Ренилл рассматривал свою новую приятельницу. Она достала из кармашка одну физалию и слопала ее с кожурой и косточками. Как видно, поверила, что он принесет еще. В некотором роде достижение.

Воздух был тяжелым и душным. Молчание давило. В великой тишине камень стен пульсировал присутствием чуждой жизни.

Чуждой жизни? Красиво звучит. У него от всех этих Великих Гимнов и Самоотречений начинается размягчение мозгов!

Минуты тянулись в тишине. Потом послышалась размеренная поступь, и к нише приблизилась безмолвная процессия. Из тайника Рениллу видны были широкие полы плащей. Шесть или восемь закутанных фигур. Шаги простучали по каменной лестнице, и снова все затихло.

— Пора, — еле слышно шепнула Чара. — Как тень, как призрак.

— Куда?

— За мной. Я поведу.

Она бесшумно скользнула мимо статуи и свернула в коридор. Ренилл последовал за ней. Девочка уже обогнала его на несколько шагов: тонкая неуловимая фигурка, скользящая в красноватом полумраке. Она провела его по проходу к узкой, скользкой от плесени лестнице, которую освещали своим призрачным светом хидри в тонких плетеных клеточках. Отсыревшие стены поросли грибами. Вниз по лестнице в низкую сумрачную галерею, совершенно незнакомую Рениллу. Здесь Чара вдруг застыла перед темным лестничным пролетом, прижалась к стене, жестом приказав ему сделать то же самое. Мгновенье спустя из бокового прохода выступили темные фигуры, пересекли галерею и исчезли под аркой на другой стороне.

В бок Рениллу воткнулся острый локоток. Он обернулся и встретил торжествующий взгляд Чары.

— Я знаю храм, — одними губами прошептала она.

При всем желании Ренилл не сумел скрыть улыбку — и опять выдал себя. Да все равно — она и так чувствовала фальшь.

Девочка, как видно, определила, что путь свободен, и пулей выскочила из-под лестницы. Ренилл вслед за ней пробежал по галерее за угол и свернул в короткий тупик, оканчивающийся огромной маской Аона-отца. Стилизованный каменный лик занимал всю стену. Глаза — пустые черные дыры. Огромный разинутый рот, вероятно, служил дверью. Длинный каменный язык изображал дорожку к отверстию рта.

Исключительно негостеприимный вход. Однако Чара, не задумываясь, взбежала по языку, и Рениллу оставалось либо довериться ей, либо поворачивать обратно. Девочка уже исчезла в темноте, заживо поглощенная Отцом.

Ренилл поднялся следом по каменной дорожке языка и, пригнувшись, нырнул в пасть Аона.

Он почти ожидал услышать чавканье сомкнувшихся губ.

Однако в тишине прозвучал только тончайший шепот:

— Сюда!

В пасти Аона оказалось не так уж темно. Пульсирующий тусклый хидриши. Ренилл стоял на маленькой площадке. Тонкий силуэт Чары темнел напротив следующего лестничного пролета. Поняв, что Ренилл увидел ее, девочка начала спускаться.

Вниз, в глубину, где воздух подземелья пропах грибницей и отягощен веками.

Ни звука. Ни вздоха. Неподвижный мертвый воздух. То, что Чара назвала «внизу».

Они оказались уже глубоко под землей, и проходы, по которым они шли, были высечены в толще скалы: какими орудиями, Ренилл не мог угадать. Стены переливались блестящими волнами, настолько натуральными, что проходя, он невольно коснулся гладкой поверхности, убеждая себя, что это камень, а не жидкость. Казалось, здесь мгновенно застыла жидкая лава, и он бы не сомневался, что тоннель создан природой, если бы природа могла создавать прямые, словно по линейке проложенные линии. Чудо строительного искусства, явно превосходящее возможности древних, да и современных авескийцев.

Разумного объяснения отыскать не удавалось.

Свет хидри был слабым и зыбким. Хрупкая тень Чары то и дело растворялась, теряясь в более глубоких тенях. Она дошла до поворота, проложенного под безупречно прямым углом, потом свернула еще раз. Слева в стене виднелась запертая на засов дверь. Чара с презрением ткнула в нее пальцем.

— Избранные, — объявила она.

Ренилл задержался, прислушиваясь, но не уловил ни шепота, ни звука. Должно быть, блаженные обитательницы спали.

— Некогда возиться с коровами-йахдини! Сюда! — Чара дернула его за рукав.

Он позволил девочке оттащить себя от двери. Жидкие стены текли дальше. Еще одна дверь и пояснение Чары:

— Собрание.

Вдоль по коридору, поворот точно на девяносто градусов, арка.

— Восславление.

Странный вход. Неровные плавные очертания; волнистая поверхность с намеком на свечение по краям. Если присматриваться, кружится голова. И чувствуется легкая тошнота.

— Некогда, — Чара теребила его за рукав. — Идем.

Новая лестница вниз, на этот раз всего несколько ступеней. Мутный застоявшийся воздух. Слабые мерцающие огоньки. И прямо перед ним глубоко врезанная в полированный камень низкая, тяжелая деревянная дверь, древняя и изъеденная червями.

— Мудрость, — сказала Чара. — Надписи. Картинки. Есть нечего.

Она застыла в странной позе. Вполоборота к нему, спиной к черным теням, окутывающим конец короткой галереи. Прямые плечи напряжены, руки туго сплетены.

За ее спиной, почти теряясь в темноте, таилась черное пятно — еще один проход?

— Что там? — указал Ренилл.

— Святыня. — Чара не обернулась.

— Для чего она? Что там внутри?

— Некогда. Забудь Святыню. — Ее пальчики впились ему в локоть. — Ты хотел свитки? Иди в Мудрость. Быстрей! У тебя пол времени молитвы, потом придут жрецы и посадят Попугая в клетку.

«Полвремени молитвы»… Минут сорок. Она права, надо поторапливаться. Ренилл, ожидая сопротивления, нажал на тяжелую дверь. Она подалась при первом прикосновении, распахнувшись с тихим скрипом. За порогом — ровный свет, ярче, чем хидриши.

— Я стукну в дверь — ты сразу выходи, — предупредила Чара. — Слыхал? Сразу!

Ренилл коротко кивнул и вошел в Мудрость, беззвучно закрыв за собой дверь.

Попытался окинуть помещение взглядом. Маленькая камера без окон, дышащая древностью. На гладких стенах теснятся яркие, почти сияющие изображения. Не мозаика, не глазурь и не эмаль. Он не мог понять, чем достигнуто это свечение, но картины действительно светились. Их приглушенный свет и освещал камеру. Подсвеченные сзади витражи? Ренилл присмотрелся. Нет, не стекло. Светящиеся краски, каких он ни разу не видел. А сами изображения? Чара назвала их гадкими, но в них была красота, только совершенно чуждая человеку. Может быть, это и вызвало испуг девочки. Картины широкой полосой охватывали все четыре стены. Искаженные, но несомненно человеческие фигуры перемежались сияющими неопределенными пятнами. Видимо, здесь изображалась какая-то легенда, но ее содержание для Ренилла осталось тайной.

Он принялся изучать стены. Некоторые из человеческих фигур явно были женщинами, причем беременными, с тяжелыми грудями и большими животами. Богини плодородия? Одна из таких богинь или женщин, отличающаяся пышными волосами, повторялась снова и снова. Сначала легкая, хотя и сладострастная фигурка. Дальше она же в желтом одеянии купается в неземном свете. Снова она, безмятежная, с изуродованной, отягощенной плодом фигурой. И в конце: она, окруженная прислужниками, огромное чрево разверзнуто, внутри видна крошечная фигурка, сияние, то ли озаряющее ее, то ли исходящее изнутри. Дальше мать исчезла, осталось только изображение младенца, купающегося в пламени. И наконец все теряется в великом сиянии. Несомненно, картины передают содержание некого мифа, но смысл его остается темен.

Чара была права. Несмотря на угрожающую красоту, в картинах было что-то, внушающее отвращение.

Лучше сосредоточиться на записях. В центре камеры поднималась массивная каменная колонна, вертикальная поверхность которой была испещрена глубокими нишами, заполненными свитками — множеством свитков. Слишком много, чтобы можно было просмотреть их за такое короткое время.

Ренилл наугад вынул один свиток. Толстая волокнистая бумага хрустела под пальцами. Четко выделялись чернильные буквы. Не такая уж древность. Развернув свиток, он пробежал глазами содержание. Современное кандерулезское письмо, отчетливый почерк писца. Дата в верхнем правом углу: три года назад. Короткие фразы, записанные столбцом.

Одна мера проса. Медная миска, — читал он. — Двадцать пять плодов мыльного дерева. Деревянный поднос. Три плетеных хлебца, каждый с запеченным в нем цинну, принесенные в дар Отцу.

Очевидно, жрецы Отца дотошно подсчитывали каждую миску зерна или орехов, оставленных верующими у подножия статуи во внешнем дворе. Неинтересно.

Возвратив свиток на место, Ренилл заметил, что несколько ниш окаймляет резной каменный поребрик. Что-то особо ценное? Склонившись почти к самому полу, Ренилл извлек темный пожелтевший документ, осторожно развернул его. Выведенные сепией буквы, причудливый размашистый почерк. Язык незнакомый. Близок к кандерулезскому, с первого взгляда определил Ренилл, но непонятный. Бесполезно. Он положил свиток на место и взял другой.

Кажется, еще более древний. Темный, ветхий, изорванный по краям. Бумага от времени стала настолько хрупкой, что он едва решился осторожно развернуть ее. Несмотря на все предосторожности, на пол посыпался дождь бумажных хлопьев. Вылинявшие корявые буквы. И язык, на сей раз древний кандерулезский, от которого произошел современный и несколько родственных ему диалектов. Ренилл кое-как читал на нем.

Описание событий, случившихся после возведения ДжиПайндру, Крепости Богов, в городе ЗуЛайса, записанные в Год Великого Пламени рукой Фаида, Сына Отца, писца в храме…

Дальше шел перечень невразумительных титулов или должностей. Пропустив несколько строк, Ренилл с трудом разобрал:

Следующий год принес Отцу утомление. Труд Его был тяжек, а дух нашего несовершенного мира не мог питать Его божественную мощь, и наконец Он взалкал… концентрата? эссенции? очищенного вещества? Не подобрать перевода… Ирруле, Страны богов.

Врата между… пространствами? мирами? вселенными? реальностями?.. были закрыты. Воля Аона-отца могла бы отверзнуть врата, и все же Он, в милосердии своем, удержал свою руку. Ибо мог ли Он покинуть уверовавших в Него? Без Его покровительства род людской обречен был на гибель, и Он ведал это, как ведает все. И тогда Он наконец решил. ..вырастить? ввести? возжечь? породить?… материю Ирруле во вселенной людей, ибо и это было Ему подвластно. Призвав своего Первенца, КриНаида-сына, Аон-отец объявил волю свою, и КриНаид впервые покинул храм.

Дальше шло беглое и довольно невнятное описание подвигов полубожественного юного КриИаида в мире Людей, завершающееся победным возвращением его в ДжиПайндру с дюжиной женщин. Те Избранные, вознесенные превыше всех женщин, кроме одной матери-Бадипраяд… Кого-кого?..

…Были первыми среди подобных себе, осененные благостью божества. Отец явил себя им, и в миг …славы? соития? перехода?.. возжег в них искру пламени Ирруле. И двенадцать блаженных сосудов ожидали… Большой пробел в тексте. Древние чернила вылиняли и исчезли. Через несколько строк можно было прочитать…

…Отдали свое бремя, принеся драгоценнейший из даров. Отец принял его, поглотил, и тем был обновлен в мощи и… божественном огне? сияющей силе? волшебном свете?

Следующий абзац совершенно непонятен, сплошные незнакомые архаизмы. Опять упоминается Ирруле, страна богов.

А дальше:

…свидетелей полноты Его победы, Он призвал к себе меньших богов, пришедших с ним из страны Ирруле, своих былых товарищей. Забывшие Долг не явились па Его зов, и потому во гневе Он отправился искать их. Они бежали в страхе перед ликом Его, и хотя Он называл имена их, ни один не отозвался. Тогда Он отверг их как робких и бессильных, лишив сияния Своей близости.

Изгнанные меньшие боги и богини: Хрушиики, Нуумни, Арратах, Абхиадеш и прочие — удалились в холмы за стенами ЗуЛайсы, где властитель и маг, человек, известный как Ширардир Великолепный, надзирал за строительством дворца, называемого УудПрай. Говорили, что Ширардир избрал это место, ибо…

Дальше прочитать не удалось. Вылинявшие буквы кое-как складывались в незнакомые слова. Насколько удалось понять, речь шла о том, что место было избрано по причине особого духа, или ауры, или силы, или чего-то в этом роде — которые каким-то образом способствовали человеческому волшебству. Одна фраза оказалась совершенно ясной.

Здесь, в сердце невидимого… вихря? возмущения? разрыва?.. барьер между реальностями был тонок и легко преодолим.

Несколько строк не читались, а потом:

…наконец выявил потребную им… течь? прореху? слабое место?.. и сумел расширить ее, проложив тем самым путь назад в Ирруле. И за то волшебство были меньшие боги воистину благодарны Ширардиру Великолепному и поклялись в дружбе магу-человеку и детям его. Хрушиики и Нуумани помогли ему возвести дворец УудПрай, создав чудо, каких не будет более на земле. Затем меньшие боги возвратились в свой мир, оставив Аона-отца единым во славе, и врата закрылись за ними.

И говорили, что врата между мирами сохранились и по сей день, но где они — известно лишь потомкам Ширардира из касты Лучезарных, к которым по-прежнему благоволят боги. И потому-то каста Лучезарных остается… верна? истинна? чиста?.. — сама по себе, и дети, рожденные в ней, не нуждаются в Свидетелях Рождений или в иных свидетелях. Избранные среди прочих, потомки Ширардира сохраняют силу открыть врата и воззвать, единожды в каждом поколении, к богам Ирруле.

Мифология. Фантазии. Легенда, позволяющая отчасти проникнуть в суть культа Аона, и тем весьма интересная для ученого. Но для дела бесполезная, ухватиться тут не за что… Ренилл вернул свиток на место в нише, задумался, выбирая следующий, но тут в дверь тихонько стукнули. Чара торопит. Пора уходить.

«Сразу!» — велела Чара. Он бросился к двери.

Увидев Ренилла, девочка безмолвно повернулась и заскользила прочь, бесшумнее тумана. Он поспешил за ней, пытаясь подражать ее легкой походке. Пройдя несколько шагов по темному проходу, Ренилл почувствовал на своей руке маленькие пальцы. Чара решительно оттянула его в тень, и оба замерли, прислушиваясь к шарканью ног жреца, проходившего на расстоянии вытянутой руки от их укрытия. Пропустив его, они прокрались дальше к лестнице, поднялись изнутри к разинутой пасти Аона и выбрались наружу, скатившись по длинному языку — пара черствых крошек, выплюнутых Отцом.

Здесь Чара замедлила шаги и, казалось, немного расслабилась. Ренилл направился было к знакомому коридору, но девочка удержала его и решилась даже шепнуть:

— Сюда! Лучше так…

Она уверенно вела его по залитым багровым сиянием лабиринтам ДжиПайндру и остановилась только перед устьем коридора, ведущего в спальню неофитов.

— Что обещала — выполнила! — Чара подняла к нему личико. — Дальше иди сам. Принеси риса со спикки. Заплати, не забудь. Ты должен.

— Верно. Но я не смогу подниматься снова к тебе, меня заметят.

— Лучше плати, Попугай. Не обмани меня! Ты должен!

— Я и не думал тебя обманывать. Слушай. Ты знаешь, что у основания стены в юго-западном углу двора есть камень, который можно вынуть?

— Найду. Думаешь, я глупая?

— Если я оставлю сверток с едой за этим камнем, сможешь его вытащить?

— Запросто!

— Отлично. Тогда завтра утром там будет рис.

— Смотри же, оставь.

— Не беспокойся. Но вот съешь ты этот рис, а дальше что? Как ты будешь жить? Она дернула плечиком:

— Как раньше.

— Мне это не нравится…

— Тебе-то какое дело?

— Есть дело. С завтрашнего дня почаще заглядывай за тот камень. Я, когда сумею, буду оставлять там еду.

— Поверю, когда увижу!

— Хорошо, хорошо. Только заглядывай туда.

Рениллу очень хотелось предложить этой отчаянной девчонке сбежать из ДжиПайндру. Он готов был пообещать взять ее с собой, когда уйдет сам. Но вряд ли она поймет и наверняка не поверит. Может и выдать его жрецам Аона, если решит, что ей так выгоднее. Ренилл промолчал.

— Может и загляну. Прощай, Попугай, — Чара ехидно ухмыльнулась. — Птица — не Сын Отца!

И растворилась среди теней.

Ренилл, чуть выждав, вернулся в общую спальню. Как видно, в его припадок благоговейного поклонения поверили, во всяком случае, вопросов никто не задавал. Если кто-то и приметил его возвращение — а уж наверное, тайные соглядатаи были начеку — они ничем не проявили себя. Верные, все до одного, казалось, крепко спали под бесстрастными сияющими очами Аона-отца.

Заснул и Ренилл. С утра он вернулся к размеренной скуке обычной жизни, только раз нарушив рутину, чтобы наведаться после утренней трапезы во внутренний двор и оставить влажный сверток в выемке за камнем, выдвинутым из стены. Он надеялся, что Чара не замедлит получить награду за свои старания. Даже в этот ранний час в тесном дворике было жарковато. В каменной печи еда быстро запеклась бы до твердости обожженной глины. Когда он ближе к вечеру снова проверил тайник, сверток исчез.

С тех пор Ренилл хотя бы раз в день умудрялся оставить подарок девочке: когда просто горстку риса, когда лепешку с физалисом и изюмом — хоть что-то. Он ни разу не заметил Чару, но тайник неизменно оказывался пустым уже через несколько часов, так что Ренилл догадывался, что девчонка жива, и если и не сыта, по крайней мере не умирает с голоду. Новых возможностей исследовать храм пока не представлялось. Все, что он узнал о КриНаиде-Сыне, сводилось к фантастическим легендам, найденным в свитке, С чужих слов он узнал о существовании Первого Жреца, о вивури и их причастности к убийству астромагов — но подтвердить свидетельство Чары сам не мог. Дни проходили впустую, и Ренилл начал подозревать, что напрасно теряет время. Он, в сущности, ничего не добился, и надежд на будущее было мало. Как ни унизительно признавать перед во Труниром свое поражение, но и тянуть дальше нет смысла.

Пора покинуть ДжиПайндру.

Надо только дождаться, когда его опять пошлют собирать подношения, оставленные у ног статуи Аона во внешнем дворе, и украдкой исчезнуть. Однако на следующее утро на пороге спальни появился жрец, возвестивший, что настал срок Обновления.

День, удушливо-знойный даже по авескийским меркам, прошел без происшествий. Ренилл трудился, молился и истекал потом — все как всегда. Его сотоварищи тоже жили обычной жизнью, и лица их по-прежнему оставались бесстрастными. Только легкие удары по бронзовым уштрам выдавали необычное воодушевление. Звук все усиливался, и к закату напоминал стук града по жестяной крыше.

Солнце уходило в варварской, кричащей роскоши красок. Расплескавшееся по небу сияние померкло, приняв более изысканные оттенки, и наконец исчезло совсем. Сверкание углей подернулось пеплом, который почернел, и на угольном небе показались первые звезды. Пока Сыны предавались вечерней трапезе, на небе появился узкий серп месяца. Трапеза завершилась. Обычно далее следовала вечерняя молитва и отход ко сну, но только не сегодня. Черный бархат ночи окутал мир, ослепил город и упал на храм Аона.

Сыны Отца тонкой цепочкой потянулись по освещенным адским сиянием коридорам ДжиПайндру. Ренилл покорно шагал следом за другими. По коридору к знакомой уже лестнице, вниз и вглубь, к маске Аона Отца, перекрывающей тупик.

Сыны входили в отверстый рот Отца, спускались к проходу, тянувшемуся в текучих на вид стенах. В мерцании хидриши каменные струи казались живыми и подвижными. Мимо жилища Избранных, из-за закрытой двери которого теперь доносилось щебетанье девичьих голосов, к следующей двери, которую Чара назвала: Собрание. В эту дверь он и вошел, оказавшись в зале среди множества Сынов.

Прямоугольное помещение со сводчатым потолком в первобытном сиянии факелов внушало образ гулкой бесконечности. Ренилл не сумел оценить его истинные размеры. Три стены смутно различались среди теней, но четвертая была невидима. Ее скрывал полукруг сверкающих черных колонн. За колоннадой царила непроницаемая тьма. За ее черным занавесом зал Собрания мог простираться в бесконечность.

Полукруг колоннады охватывал возвышение, на котором виднелся предмет, напоминавший помесь алтаря с постелью: высокая каменная плита, покрытая темными тканями и засыпанная подушечками и покрывалами.

В просторном зале осталось не слишком много свободного места. Должно быть, все жрецы Отца-Аона собрались здесь. Неофиты в потертых одеждах, закутанные в мантии старшие жрецы и вивури в черных плащах с капюшонами. Их легко было узнать: на плече у каждого сидела грациозная ящерка-убийца. Хоть что-то Ренилл увидел своими глазами, хоть что-то существенное доставит во Труниру. Может быть, предстоящая церемония откроет и другие тайны?

Ренилл с удивлением заметил расставленные вдоль стен пылающие жаровни. Света от горящих углей не много, а дышать и без того было нечем. Он украдкой утирал выступающие на лбу капли пота. Скрепленная восковой пленкой черная краска на бровях по идее могла противостоять влаге, но Ренилл как-то не рвался это испытывать. От жаровен медленно расходились клубы ароматного дыма. Благовония казались тошнотворно приторными. Ренилл поневоле вдыхал их.

Последняя тонкая цепочка закутанных в мантии жрецов втянулась в дверной проем, и дверь со звоном захлопнулась. То ли один из старших жрецов подал не замеченный Рениллом знак, то ли Сыны знали ритуал наизусть — как бы то ни было, Верные молча растянулись подковой перед возвышением. Ренилл не знал, полагается ли распределяться по рангам, и не вдаваясь в тонкости, просто занял место среди низших. Только сейчас ему бросилась в глаза огромная уштра, высеченная в каменном полу посреди зала.

Теперь он заметил знак: два служителя в капюшонах, стоявшие на концах подковы, одновременно взмахнули руками. Жрецы, словно мрачная балетная труппа, в едином порыве упали на колени, трижды коснулись лбами пола в знак безраздельной покорности и в унисон затянули бесконечные строки Великого Гимна.

Ну, это не трудно. Ренилл давно затвердил слова песнопения. По крайней мере, так он думал до сих пор. Однако сейчас слова почему-то ускользали из памяти. Фразы, строчки, целые строфы — пропали, как не бывало. Он перешел на невнятное бормотание. Голова кружилась. Вот уж не ко времени. Ренилл глубоко вдохнул, но горячий вязкий воздух только добавил мути в голове.

Бесконечные песнопения — одни знакомые, другие он слышал впервые. Ренилл старался подпевать в тон, надеясь, что огрехи останутся незамеченными. Вот вдоль рядов движется жрец в мантии (откуда он появился?), держа в руках плоское блюдо и то и дело останавливаясь, чтобы бросить щепотку порошка в запрокинутые лица Верных.

Ренилл поднял взгляд. Жрец стоял перед ним. Легкое движение кистью, и в воздухе разлетается темное облачко пыли. Какие-то споры? Растертые листья растений?

Ренилл не решился отвернуть лицо, только задержал дыхание, однако острый аромат уже проник в его ноздри. Невесомые пылинки облепили губы, и он едва совладал с искушением стереть их. Жрец перешел к следующему. Ренилл беззвучно выпустил воздух из легких. Сознание мутилось все сильнее. Он предпочитал не думать о том, что ему пришлось вдохнуть. Бросив быстрый взгляд по сторонам, он увидел, что его соседи тихо гудят, склонившись в ритуальной позе. Они не проявляли никаких признаков дурноты. Жрец с порошком на блюде уже добрался до последних в ряду. Другой жрец с таким же блюдом переходил от жаровни к жаровне, посыпая порошком угли. Дым стал гуще, тошнотворный аромат усилился, перед глазами все затуманилось, в ушах звенело.

Воздуха! Хоть глоток. Какое счастье дышать чистым воздухом!

Голоса Сынов, все еще тянувших песнопения, звучали словно издалека. Опять повторяют Великий Гимн? Нет, уже перешли на Самоотречение. Что ж, Ренилл и его помнил, более или менее. Он забормотал себе под нос.

Ренилл уже не мог понять, сколько прошло времени. Он стоял на коленях на каменном полу от рассвета времен, бормоча вместе с другими братьями. Нет этому ни начала, ни конца. Так чудилось Рениллу, когда от благоговейного хора отделился первый пронзительный звук странной мелодии.

Он долетел из-под земли — душераздирающий голодный вопль звучал все громче, набирал силу — и вокруг алтаря-постели появились Сыны Лона, и рядом двое носилок с парой готовых разродиться девочек-подростков. Жрецы и одалиски появились откуда-то снизу. Музыканты оставались невидимыми, нестройные звенящие ноты возносились из незримых глубин.

Сильные руки перенесли девушек с носилок на алтарь, на котором обе и распростерлись в безмятежном покое. На детских личиках застыли одинаковые бессмысленные улыбки. Подведенные углем круглые глаза смотрели пустым застывшим взглядом ящериц.

Их чем-то опоили?

Эти Блаженные Сосуды и без дурмана кажутся не в себе, так что трудно сказать.

Ренилл сквозь дымку курений покосился на Сынов Аона. Те, не прерывая моления, корчились и извивались в такт музыке. Словно марионетки. Безмозглые куклы. Тут он заметил, что и его тело раскачивается в такт. Он не знал слов, но с его губ срывались бессмысленные ритмичные звуки, руки подергивались, и Ренилл ощущал движение мелких лицевых мышц, о существовании которых прежде даже не подозревал.

Он уже не владел своим телом. Марионетка, которую за невидимые веревочки дергает невидимая рука. Впервые за все время, которое провел в ДжиПайндру, Ренилл по-настоящему испугался.

Это дурманящие испарения, этот дым. Пройдет…

Уверен?

Не думать об этом сейчас.

Затуманенный взгляд вернулся к возвышению, и, Ренилл изумленно моргнул. Жрецы, окружавшие девчонок с раздутыми животами, успели исчезнуть. На помосте стояла одинокая неподвижная фигура.

Широкие черные одежды облекали тело пришельца. Золотая маска скрывала лицо. Отверстия глаз и рта были густо очерчены черным, и из них лучилось мертвенное зеленоватое сияние. Сходство с многочисленными изображениями Отца было явственным, и, конечно, преднамеренным. Но тело под темными покрывалами было, несомненно, человеческим. На груди и плечах виднелось не меньше дюжины артефактов Ирруле — ажурных пузырей, напоминающих подарок Зилура, но в отличие от него, лучащихся силой. На статуях Аона подобных украшений не водилось.

Человек, самый обычный человек, только разодет устрашающе.

А свет, льющийся изо рта и глаз?

Фокус, рассчитанный поражать суеверных простаков.

И не только их…

Обыкновенный жрец.

Нет. Тот самый жрец!

Странный холодок подсказал Рениллу, что он наконец увидел перед собой КриНаида-сына. Волоски на запястьях встали дыбом, несмотря на жаркую духоту.

Музыка и пение достигли крещендо и смолкли. Коленопреклоненные жрецы замерли в молчании. Миг ожидания затянулся. Ожидание.

КриНаид заговорил.

При первых звуках, донесшихся из-за маски, Ренилл напрягся всем телом. Никогда еще он не слышал, чтобы такие звуки вылетали из уст человека. Голос звучал хрипло, словно говорил древний старец, но мощь его проникала в самые глубины души и гулко отдавалась под сводами, а может быть, пронзала и преграды времени и пространства.

Глупости. Он поддался внушению, словно обычный верующий. Ренилл с трудом расцепил сжатые зубы. Этот шарлатан на подмостках пользуется какой-то механикой, усиливающей и прерывающей голос. Должно быть, приспособление встроено в саму маску. Остроумно и вполне объяснимо.

Давай тогда объясни. Какое «приспособление»?

Сейчас не время задумываться над этим. Что там говорит этот тип? Странное звучание затемняло значение самих слов. Ренилл вслушался. Не удивительно, что ему трудно уловить смысл. КриНаид говорил на древнем языке чурдишу.

Сосредоточься.

Легко сказать: перед глазами все плывет, в голове гудит, руки и ноги словно свинцом налиты. Это дым. Трудно, но можно. Первый Жрец, или кто там скрывался за золотой маской, декламировал какой-то обрядовый катехизис, и слушатели хором произносили ответы. Ренилл улавливал только отдельные фразы:

Как достичь бесконечности?

Это он различил совершенно отчетливо. И ответ:

Через Обновление.

И дальше…

Что питает Вечность?

Вечность питает себя.

Кто отец Отца?

Он сам себе отец.

В Обновлении сходятся Исток и Предел, и круг замыкается.

И еще…

Как обновит он себя?

Возьмет то, что дал. Отдаст то, что взял.

Равновесие совершенно, цельно и вечно.

Равновесие есть вечность, и она — мысль Отца.

Мистический вздор. Первый Жрец еще что-то спрашивал, и прилежный хор одурманенных жрецов отвечал ему. Нет смысла вслушиваться в эту чушь. Ренилл позволил себе расслабиться. Мысли блуждали, уплывая с облаками сладковатого дыма.

Его привело в себя слабое движение воздуха. Нечто — колебание или слабый удар, заставило его вздрогнуть. Душная комната. Стонущие выкрики Сынов бьют по мозгам. Ренилл протер ослепшие глаза, вдохнул жадный глоток пахучих испарений.

Невероятные металлические звуки звенели над гулом жреческих голосов. Должно быть, слух обманывал его: не может так звучать человеческий голос. Ренилл поднял взгляд к черной фигуре, неподвижно застывшей на помосте. Голова под капюшоном запрокинута вверх, руки простерты. Почудилось — или вправду дым окутывает первого жреца, помост и девические тела на алтаре?

Шутка воображения. Голова кружилась. Нечем дышать, невозможно думать. И глазам нельзя верить, они ясно говорили ему, что дым, клубящийся на помосте, засветился собственным зеленоватым сиянием.

Очнись. Наблюдай.

Он снова протер глаза. На руках остались черные разводы. Краска на бровях не выдержала влажной жары. Плохо, но поправимо. А зрение прояснилось, теперь дым, затягивающий алтарь… сиял еще ярче.

Это не ошибка, не обман зрения. Густые пряди тумана отчетливо светились. Сквозь дымчатое сияние виднелись застывшие очертания первого жреца и распростертых девочек. Неужели они все так же спокойны? Ренилл напряг зрение. Нет. Детские личики изменились. Бессмысленные усмешки уступили место испуганному недоумению.

Жарко в Собрании, нестерпимо жарко. Тошнотворный аромат, волны нестройного гула путают мысли…

Если бы они заткнулись хоть на минуту, он бы сообразил… Глотнуть бы свежего воздуха…

Он обливался потом, и стены начали вращаться перед глазами.

Смотри хорошенько.

Там, на помосте, КриНаид шагнул в сторону, и теперь ничто не мешало видеть алтарь. Две маленькие девочки с тяжелыми животами, завернутые в шелка и золотую парчу, раскрашенные личики больше не улыбаются…

Лица смутно видны сквозь туман.

Сосредоточься.

Он всмотрелся и увидел двух перепуганных детей. Девочек, очнувшихся от транса и испуганно озирающихся по сторонам. Одна из них — та, что назвалась Блаженным Сосудом — попыталась сесть, но упала обратно на подушки, слишком слабая или одурманенная, чтобы приподняться с постели. Отказавшись от борьбы, она лежала, медленно качая головой из стороны в сторону. Ее губы шевелились. Другая — Избранная — бессильно раскинулась, приоткрыв рот, и слезы, вытекая из накрашенных глаз, оставляли черные полоски на детских щеках.

Туман сгущался, и сияние разрасталось. Хор гремел все громче, словно в безумии, и над какофонией голосов взлетали ноты нечеловеческого голоса Первого Жреца. Смысл речей безнадежно терялся в лихорадочной жаре, в дурманящих испарениях, в багровом сиянии и всеобщем безумии. Свет уже резал глаза, проникал даже в беспросветную тьму за перекрученными колоннами, открывая нечто, притаившееся там, в глубине — нечто огромное и уродливое под черными покрывалами, сияющее из-за маски, древнее и жуткое. Нечто невыразимо чуждое человеку, ужасающее и влекущее.

Ренилл готов был отдать жизнь за один взгляд на это.

Новый звук вмешался в гром голосов: пронзительный, режущий ухо визг с возвышения. Сквозь ослепительное сияние виднелись два искаженных девичьих лица с разинутыми в крике ртами и круглыми от ужаса глазами.

А сияние становилось все ярче, густой туман уже пылал зеленым огнем. Голос КриНаида разносился из горящего облака, и слов нельзя было понять, но мощь его заставляла забыть обо всех звуках во вселенной, и слышать только этот нечеловеческий голос.

Он умолк. На мгновение мир стал ясным: женский визг, пронзающий безумное пение жрецов — и тут сияние, окружающее алтарь, полыхнуло так, что даже самые истовые верующие отвели взгляды. Вопли оборвались на неимоверно пронзительной ноте.

Ренилл невольно вскинул ладони к глазам. На миг он замер, скорчившись на коленях, ослепший, едва сохраняющий сознание. Наконец невнятное чувство подсказало ему, что можно открыть глаза. Он медленно опустил руки и поднял голову. Сияющий туман еще клубился над помостом, но видеть не мешал. Девочки, вернее, то, что от них осталось, лежали на залитом кровью алтаре. Полудетские тела были распороты от грудины до паха. Зияли красные дыры животов. Орудие убийства было скрыто от глаз. КриНаид-сын, несомненно, совершивший это деяние, неподвижно стоял у подножия алтаря, и его руки были пусты.

Не время думать о каком-то предмете, когда два тела еще содрогаются перед глазами, когда затуманенный глаз снова подводит его, говоря, что разбухшие животы мертвых вздрагивают, что края рассеченной плоти расходятся, что… невозможно!

Бредовое видение одурманенного разума, но сейчас оно кажется ошеломляюще реальным.

Ренилл пытался отогнать видение, но тщетно. Тела содрогались и корчились. Раны разверзались. Мертвые лона извергали свое содержимое в кровавых клочьях мяса. Два влажно блестящих младенца выползли из трупов матерей.

Если не считать необычной формы черепа, их тела казались вполне человеческими. Но разве человеческий младенец способен ползать, едва появившись на свет? Разве у человеческих младенцев на руках не пальцы, а щупальца, которые на глазах превращаются в сияющие лучи? И кто и когда видел младенцев со сверкающими глазами и зубами — полным ртом ровных молочных зубов — горящими собственным неземным светом?

Младенцы захныкали. Слабые детские голоса оказались странно гулкими, уже теперь напоминающими металлический звон голоса КриНаида.

Должно быть, и КриНаид ощущал это родство, потому что его руки со странной нежностью подняли первого вымазанного кровью хнычущего ребенка из мокрого гнезда.

Громада, таившаяся в тени за колоннами, шевельнулась. Ее движение воспринималось как колебание самого пространства, как дрожание луча зыбкого света. Словно откликнувшись на это движение, сияние, окружающее помост, усилилось, и снова глазам стало больно глядеть на него. Под веками выступили слезы, но на этот раз Ренилл не отвел взгляда. Все ярче и ярче, ослепительно ярко. Свечение тела младенца потерялось в этом сиянии. Тельце казалось почти прозрачным, просвечиваемое насквозь пылающими лучами.

Еще мгновение, и наваждение стало явью. Сквозь кожу просвечивали кости, виднелись живые органы, вены и артерии, сложный крошечный мозг. Свет шел изнутри, и сияние бьющегося сердечка и совершенного мозга превзошло сияние окружающего тумана. Сердце и мозг горели маленькими солнцами.

Еще ярче, невыносимо ярко… Смертная плоть не может вынести такого.

Не вынесла.

Двойной сполох — в сердце и в мозгу — взорвал маленькое тело. Фонтаном брызнула кровь. Клочки плоти разлетелись в стороны, ударившись в золотую маску КриНаида. Не успели капли упасть на землю, как создание, поджидавшее за колоннами, придвинулось к самой границе своего темного убежища.

Сияние озарило останки младенца, зажгло их, вознесло в воздух и поглотило. От плоти не осталось и следа. Только растерзанный труп матери на алтаре напоминал о существовании младенца.

Ренилл заметил, что дышит со всхлипом. Тело покрывал холодный нот, в горле стоял тяжелый ком. Пригнув голову, он глубоко втянул в себя воздух. Дурнота чуть отступила, и он поднял взгляд как раз вовремя, чтобы засвидетельствовать гибель второго младенца. Голоса Сынов, окружавших его, взлетели в священном восторге, а Первый Жрец застыл на помосте, раскинув руки и словно вбирая в себя звук. Таившийся за колоннами колыхался, упиваясь сиянием.

Что это, воспаленная фантазия — или то создание в самом деле разрасталось, набирало силу?

Непонятно. Ренилл не мог об этом думать. Шум и страстный восторг толпы подавляли разум. Всем правило безумие, и Ренилла тоже захлестнула его волна.

Наконец припадок миновал. Он снова стал собой, хотя все еще не мог думать ясно.

Оно и к лучшему. Лучше не думать о том, что видел.

Так просто — не думать. Так легко проникнуться бушующим вокруг общим безумием и слиться… с чем?

Что тогда?

Совершенство.

Неземной голос КриНаида прозвучал в его ушах, достигнув самых темных закоулков разума.

Единство. Полнота. Совершенство.

Чушь, беззвучно ответил Ренилл, с трудом собирая мысли.

Цель, общность, надежда.

— Ложь! — На этот раз он, в полном замешательстве, заговорил вслух, на вонарском. Но его шепота, конечно же, никто не услышал в окружающем гаме. Никто?

Ощутимая сила пронзила воздух. Ренилл без тени сомнения знал, что она исходит от притаившегося в тени создания, которое ужасало и притягивало его. Эта сила обжигала мозг и нервы, связывая его со всеми остальными: с Источником, с Сынами, с КриНаидом…

И наоборот.

Ренилл мгновенно понял, что узнан; ощутил, как давит на его разум чужое неотвязное внимание. Словно он стоял, выхваченный из общего числа мощным лучом — нагой под пронизывающим, беспощадным взглядом.

Взбудораженное воображение. Его не могли опознать!

КриНаид шагнул к краю возвышения. Пульсирующий свет множества талисманов Ирруле отражался на поверхности его золотой маски. Сияющие клинки срывали покровы с сердца и разума.

Смешная мысль!

— Среди нас чужой, — в голосе первого жреца звучала пугающая доброта. — Давайте поприветствуем его.

Ренилл не двинулся с места, не поднялся с колен. Он ведь невидим, затерянный среди толпы жрецов, во всем подобный им!

— Встретим его как друга.

Отверстия золотой маски нацелены прямо ему в лицо. Ренилл как зачарованный уставился в них. Взгляд, сияющий из пустых глазниц, пронизывал мозг. Под черепом прошла горячая волна.

В рядах Верных возникло замешательство. Пока еще никто из них не сумел опознать чужака. Ренилл почти не замечал Сынов. Он был один на один с КриНаидом и с тем, за колоннами, в темной пустой и незнакомой вселенной.

— Пусть он познает Исток и Предел. Эти слова пронзили его холодом, и Ренилл не сразу осознал, что жрец говорит на вонарском. Безумие. Обман чувств.

— Подойди, приблизься. Ощути единение. Странный выговор, непривычные ударения, но вне сомнения, язык вонарский.

Мысль ослушаться приказа даже не пришла ему в голову.

Не сознавая, что делает, Ренилл поднялся на ноги и шагнул вперед. Еще шаг. Чем ближе он подходил к помосту, тем сильнее ощущал влечение. Что-то властно вторглось в его разум, и все в нем рвалось слиться в единое целое, полностью отринуть себя.

Единение, полнота, совершенство.

Сказано или прозвучало в его голове?

— Открой себя. Назови свое имя.

Это говорит КриНаид, вслух, по-вонарски.

Ренилл собирался было ответить, но в последний момент запнулся. Какой смысл скрывать? Нечего даже пытаться утаить что-либо от сверхъестественно проницательного Первого Жреца. Более того, соблазнительно сладко покориться силе, слишком могущественной, чтобы с нею бороться. Упоительная потеря себя, забвение забот, связанных с вечно тревожащим сознанием личности, красота… как они это называют? самоотречения.

— Назови свое имя.

Самоотречение. Ни мыслей о том, кто он и кем станет, ни мучительного внутреннего раздвоения, ни терзаний, когда не знаешь, кому принадлежит твоя преданность, в чем твой долг, ни одиночества…

— Имя.

Цель, единение, уверенность.

— Во Чаумелль, — пробормотал Ренилл, не зная, услышал ли его кто-нибудь.

— Это правда, — произнес первый жрец. — Начнем же.

Откуда звучат слова, извне или изнутри?

Самоотречение. Прекрасное состояние души, к которому стремится каждый из Сынов, бесконечно воспевающих его.

Как и положено безмозглым тупым фанатикам.

Из какой расщелины души прорвалась эта последняя мысль? Память вернулась толчком.

Каким отвратительным казалось Рениллу их лихорадочное тупое гудение! Какое усилие требовалось, чтобы притворяться столь же истовым, как они! Как же он все забыл? А ведь забыл, едва ли не с радостью, что он — Ренилл во Чаумелль, вонарец из древнего рода, бывший ученик умури Зилура. Разве не учил его Зилур путям Дворца Света, ведущим к чулану, вмещающему вселенную. Чулан этот — его разум, и его дверь можно запереть изнутри, закрыть и запереть, и никого не впускать…

Только дверные петли, кажется, проржавели.

Он зажмурился и напряг волю. Сопротивление. Сильней. Еще сильней. Он рывком захлопнул застрявшую дверь чулана.

— Единение. Твоя душа жаждет его.

Эти слова трогают душу. Но звучат извне, несомненно.

Ренилл моргнул. Он стоял перед самым краем возвышения, хотя совершенно не помнил, как оказался там. Страшные жертвы на алтаре источали запах крови и сырого мяса. КриНаид-сын стоял перед ним на расстоянии вытянутой руки. Свет Ирруле по-прежнему играл на золотой маске, и над головой первого жреца сиял лучистый венец. Закрыв дверь чулана, Ренилл прервал внутреннюю связь, но что-то от нее еще сохранилось, и он ощущал слабый отзвук чужих чувств. За блестящей маской скрывалась древняя сила — не представимая и глубокая мощь — и еще что-то, неожиданное и почти неуловимое. Гнев? Досада? Неутоленное желание? Нечто в этом роде, неизлечимая душевная язва. И за всем этим — ровная пульсация первобытной силы, исходящей из тьмы за колоннадой.

Прошло. Духовная связь прервана полностью, и Ренилл снова стал самим собой. Один среди толпы Сынов. Зеленое пламя взгляда КриНаида обожгло его. Действительно ли жрец обращался к нему по-вонарски? Секундой раньше он был уверен, но сейчас?..

— Прими дар Отца.

Кандерулезский. Как он мог ошибиться? Ренилл невольно тряхнул головой, отвергая предложение.

— Возьми то, чего ты так желаешь.

Новая нотка в нечеловеческом голосе. Насмешка?

А КриНаид добавил, очень отчетливо и громко:

— Во Чаумелль.

Звук собственного имени блеском кинжала пронзил туман в душе Ренилла. Он услышал и понял смертный приговор. Дальше он действовал не задумываясь. Одним прыжком взлетел на помост. За его спиной Сыны разразились гневными криками. Теперь он стоял лицом к лицу с КриНаидом, но тот возвышался над ним подобно башне. Или, может, так казалось из-за маски, скрывавшей истинный облик жреца? Взгляд, горящий за прорезями маски, жег нестерпимой ненавистью. Ренилл отвернулся, растерянно озираясь в поисках выхода. Между ним и единственной дверью стояли сотни Сынов Аона. Может быть, в темноте за колоннами скрывается еще один проход? Ренилл обогнул алтарь, шагнул к колоннаде и застыл на месте. Он всем телом ощутил, что во тьме затаилось в ожидании существо, бесконечно чуждое всему человеческому. Его воля волной захлестнула Ренилла. Он простоял так, должно быть, не меньше двух секунд, и за это время Первый Жрец не двинулся с места в молчаливом и напряженном ожидании.

Ренилл опомнился. О том, чтобы шагнуть в темноту, он больше не думал. На глаза попалось отверстие люка, через который, как видно, поднимали на помост Избранных. Большая квадратная дыра, скрытая от зрителей плитой алтаря. Два широких шага — и Ренилл уже стоял перед люком. КриНаид по-прежнему был неподвижен. Странное жужжание послышалось Рениллу. Гневный шепот Верных? Непонятно. Вниз в пустоту уходили крутые ступени узкой лестницы. Ренилл начал спускаться. Над его головой прозвучал голос Первого Жреца, произнесший всего одно слово:

Вивури.

В голосе звучала жестокая насмешка.

В тот же миг к помосту двинулись закутанные в плащи жрецы. Ящерки-убийцы, почуяв добычу, поднялись в воздух и закружились над головами хозяев. Ренилл, сбегая по ступеням, мельком успел заметить преследователей, прежнем погрузиться в сумрачную, мерцающую хидриши тьму залом Собрания.

Прерванная церемония над его головой возобновила свое течение.

Он бежал по незнакомому проходу (как мало он успел разузнать! Заблудился, не имея ни малейшего представления, где находится), в голове туман, но и сквозь туман он слышал шаги за спиной и шум крыльев. Не сказано ни слова: вивурам не нужны приказы. Коридоры пересекались, разветвлялись, Ренилл "Двигался наугад в каменном лабиринте. Ни просвета, ни выхода.

Он оглянулся по сторонам. Повсюду гранитные стены. Гудение кожистых крыльев — вивуры настигли, рванулись, целя в горло. Ренилл сбил одного ударом кулака, ящерка с шипением рухнула на пол, поползла, волоча сломанное крыло. Ренилл придавил тварь каблуком, нажал…

Тонкие кости сломались легко. Он со свирепым наслаждением услышал их треск. Под ногой липкая кровь раздавленной гадины. Но уже подлетали новые, кружились перед лицом. Ренилл ударил раз, другой, еще, с размаху — развернулся и помчался дальше.

Эхо торопливых шагов за спиной. Он вслепую бежал сквозь путаницу ходов. В голове по-прежнему был туман, но он понимал одно: чтобы выбраться отсюда, надо найти путь наверх.

Лестницу? Проход? Крутой подъем?

Темные, неразличимые тоннели. Слева дверь. Ренилл толкнул ее. Кладовая. Это ему сейчас ни к чему, а задержка обошлась дорого, шаги раздаются совсем близко. Вперед по проходу. А если тупик? Но нет, впереди, наконец-то, крутая винтовая лестница.

Быстрей наверх. Ни единого фонаря. Он скользил ладонью по шершавой каменной стене справа, нащупывая путь. Выход в новый, освещенный красными лампами коридор. ДжиПайндру источен такими ходами, как гнилушка червями. Где же он?

Не останавливаться.

Ренилл свернул направо и снова бросился бегом. Еще поворот, опять вправо, но уже поздно, вивуры совсем рядом и заметили его. Послышался отрывистый резкий свист, и две ящерицы пронеслись под сводом тоннеля. От этих не убежишь, они уже над головой. Одну он сбил на лету, размозжив легкое тельце о гранитную стену. Вторая метнулась в лицо. Ренилл, защищаясь, вскинул руку к глазам. Что-то острое — зубы или когти — пронзило ткань рукава и укололо кожу. Нащупав шею твари, Ренилл сжал пальцы. Хрустнули кости, и ящерка обмякла у него в руке. Он отшвырнул трупик, развернулся, побежал дальше.

Снова путаница ходов, выхода нет… у всех выходов стража… а ранки на правом предплечье уже горят огнем. Огонь растекается по венам, подбирается к мозгу.

Всплыла в памяти строка из древнего авескийского предания:

Клыки вивуры — фишки в игре со смертью.

Вперед, сквозь чрево ДжиПайндру, а голова уже горит жарким пламенем, он заблудился, и ноги свинцовые…

Яд вивуры. Тебе конец.

Поворот налево. Крутой подъем. Налево. А выхода нет, а серый туман в голове окрашивается багровым.

Куда же дальше?

Не все ли равно?

Он бежал прямо. Перед глазами все расплывалось, но слух остался ясным, и он слышал шипение ядовитых ящериц за спиной. Найти бы укрытие.

Вот чего нет — того нет.

Выход?

Последний выход.

Здесь он и умрет, понял Ренилл. Жизни осталось несколько мгновений. Надо было не упускать случая убить Первого Жреца, голыми руками свернуть шею чудовищу, прямо на глазах у всех его почитателей и самого Отца.

Он был там. Он существует. Невозможно! Но он существует. Как бы передать сообщение во Труниру? Последние известия, протектор. У Сынов действительно обнаружился впечатляющий Первый Жрец, любитель человеческих жертвоприношений. Да в придачу миленький ивой бог, который с удовольствием вырывает живых младенцев из животов девочек-матерей. Возможно, вас это заинтересует.

Все равно поздно. Тусклый красный свет дрожит на камне стен. Ренилл так и не понял, где находится, пока, свернув за угол, не наткнулся на знакомую примету: статую Отца-Аона в нише под лестничным пролетом. Теперь он узнал место. Второй этаж, перед дверью в гнездышко Блаженного Сосуда и Избранной. Однажды ему уже приходилось скрываться за статуей. Может быть, удастся и еще раз.

Ренилл нырнул в темноту, скорчился в укрытии, задыхаясь и чувствуя, как горит правая рука. Мгновеньем позже мимо скользнула молчаливая темная стая вивур. Он проводил их глазами, не смея поверить.

— Ты их провел, — прозвучал голосок у него за спиной. — Но скоро вернутся.

— Чара, — выдохнул он и только потом обернулся. Ее почти и не разглядеть было в призрачном свете, сочившемся из коридора. Все такая же тощая, глазки блестят из-за путаницы длинных черных прядей.

— Привет, Попугай. Сегодня играешь с ящерками?

— Это верно.

— Что, поймали тебя за разговором с коровами-йахдини?

— Нет. Но все равно поймали.

— Я ведь о тебе не проговорилась, знаешь?

— Я и не думал, что ты скажешь.

— Ящерка до тебя добралась?

— Царапнула руку.

— Зубом или когтем?

— Сам не знаю.

— Ага… — Она скорчила гримасу. — Если коготь, может, еще ничего. Если зуб — спокойной ночи.

— Знаю.

— Все равно, тебе нужна… ну, волшебная грязь…

— Бальзам.

— Вот-вот…

— Здесь его не найдешь. Придется поискать в другом месте.

— То есть снаружи?

— Да, Попугай собирается вылететь из клетки.

— Считай, сдохла птичка.

— Я еще чирикаю.

— Слушай, ничего не выйдет. Выхода нет, не то я бы давно сама выбралась.

— Пора и тебе выбраться. Помоги мне, и я сегодня же ночью выведу тебя отсюда.

— Как помочь?

— Ты знаешь ДжиПайндру лучше меня.

— Еще бы не лучше! Ты рядом со мной младенец, слепой младенец.

— Ну так проведи слепого, как в прошлый раз. Проведи меня к какой-нибудь забытой двери.

— Болтовня мартышки. Здесь нет забытых дверей. Всё заперто, ключей нет. Или их караулят Сыны Аона.

— Много Сынов?

— Когда как.

— Только не сегодня. Они почти все внизу, в Собрании.

— Может, и так. — Девочка беспокойно передернула плечами.

— Ты проведи меня к какому-нибудь черному ходу, где мало охраны, а я разберусь со жрецами.

— Как ты разберешься, укушенный ящеркой? Тебе только грязью мазаться.

— Положись на меня.

— А вот и не положусь, и не поведу. Они тебя поймают, убьют, и кто тогда будет приносить мне рис со спикки?

— А кто будет приносить тебе рис со спикки, если я умру от яда вивуры? И если я выживу, но останусь здесь, риса тебе тоже не будет, потому что мне придется прятаться, как тебе сейчас. Короче говоря, время риса со спикки кончилось. А вот если мы с тобой выберемся из храма, ты окажешься на свободе, среди продавцов юкки. Выбирай. — Ренилл надеялся, что ему удалось скрыть собственное от чаяние.

— Продавцы юкки?

—Их там полным-полно.

Только бы она не тянула с решением. Правая рука горела огнем, и проклятая слабость нарастала с каждой минутой. А вивури того и гляди возвратятся. Ренилл исподволь наблюдал за девочкой. Она склонила головку, так что нечесаные космы совсем скрыли лицо. Либо она решится сейчас же, либо придется попробовать самому.

Он уже собирал иссякающие силы, готовясь подняться, когда она спросила:

— Уверен, что сумеешь разобраться со жрецами?

— Совершенно уверен! — Лжец.

— Тогда проведу. И ты снова будешь мне должен.

— Согласен.

— Много должен.

— Верно.

— Ты заплатил тогда, заплатишь и еще раз.

— Заплачу.

— Смотри же! Выберемся, дашь мне денег. И еще всякого.

— Согласен. Только выведи.

— Ах, как печально зачирикала птичка! Где бы ты был без Чары? Иди за мной. — Не дожидаясь ответа, девочка откинула волосы с лица, встала, выглянула наружу и, осмотревшись, выскочила из-за статуи. Ренилл молча последовал за ней. Остается только надеяться, что она знает, что делает.

Девочка явно знала. Ренилл совсем не представлял, что задумала Чара. Все проходы казались ему одинаковыми, а поворотам и развилкам не было счету. Он бы сразу заблудился здесь. Но Чара уверенно и быстро бежала впереди. Знала ли она ДжиПайндру так, как хвасталась, или ей невероятно везло, только двое беглецов ни разу не столкнулись со жрецами. На их извилистом пути не встретилось ни души. Понятно, большинство Сынов еще оставались внизу, завершая ритуал Обновления.

А вивури? Где же их легендарное искусство? Неужели их так легко оказалось сбить со следа? Как бы то ни было, их не видно, не слышно.

Он не отставал от скользящей впереди маленькой фигурки Чары. Наконец она остановилась на перекрестке, прижалась спиной к стене. Ренилл повторил ее движение, но затем на секунду наклонился вперед, чтобы выглянуть из-за угла. Перед дверью в нескольких шагах от них, поджав под себя ноги, сидел Сын Лона. Дверь была маленькой, страж — большим.

Глыба, не человек, и на коленях тяжелая палица. Такого не обойдешь, не собьешь с ног.

Оружие! Ренилл завертел головой в надежде высмотреть хоть палку, хоть камень… фонарь потяжелее… хоть что-нибудь. Ничего. Чара рядом с ним шевельнулась. Ренилл встретил се настойчивый взгляд.

Делай же что-нибудь! — ясно сказал ему этот взгляд.

Упрек подействовал. Ренилл мгновенно решился, развязал зуфур на поясе, размотал и сложил так, что в руках у него оказалась довольно длинная полоска материи, утяжеленная на конце бронзовой уштрой. Правая рука висела бессильно. Переложив зуфур с уштрой в левую, Ренилл помедлил, оценивая свое самодельное оружие. Жалкое зрелище. Смешно выходить с таким против могучего вооруженного Сына Аона. Ренилла так шатало, что он опасался свалиться, не успев нанести удар.

Острый локоток вонзился ему под ребра. Чара, оскалив зубки, повелительно взмахнула рукой. Он не двинулся с места, и тогда она гневно проворчала что-то сквозь зубы. Стражник вскинул голову, заслышав этот звук. Чара мгновенно метнулась вперед, выскочив из-за угла прямо перед носом у изумленного стражника.

Ренилл, остолбенев, смотрел, как она встала перед выпучившим глаза жрецом и спокойно сказала:

— Эй, Сын Аона, выпусти-ка меня. — Страж только хлопал глазами, а девочка требовательно повторила: — Открой дверь. Никто и не узнает.

Стражник, онемев от изумления, начал подниматься.

— Надоел мне ДжиПайндру, — пояснила ему девочка. — Кормят плохо. От меня кожа да кости остались. Вот смотри! — повернувшись спиной, она приподняла подол, показав стражу голую попку. — Видишь, какая тощая! — Она вильнула задом, поясняя свою мысль.

Стражник потянулся к девчонке, подставив Рениллу широкую спину. Конечно, этого и добивалась Чара.

Лучшего случая не будет. Беззвучно шагнув к отвлекшемуся врагу, Ренилл со всей, силы взмахнул левой рукой с зажатым в ней концом зуфура. Уштра ударила стража в висок, разбив его в кровь. Раненый покачнулся, но удержался на ногах. Палица выпала у него из рук, когда он схватился за разбитую голову.

Отбросив зуфур, Ренилл подхватил упавшую дубинку, взмахнул ею и обрушил удар на голову жреца. Стражник с грохотом повалился на пол и замер.

— Наконец-то. Какой ты нерасторопный, Попугай, — упрекнула Чара. — Сын Аона помер?

— Нет.

— Без Чары ты б с ним не справился, сам знаешь.

— Знаю. Попробуй дверь, о незаменимая. Рука у меня отнялась. — Ренилл говорил с трудом. Не хватало воздуха. Яд вивуры добрался к легким.

Чара повиновалась и сообщила:

— Заперта.

Ренилл опустился на колени, чтобы обыскать бесчувственного стража. Он быстро обнаружил и извлек железное колечко с ключами. Сын Аона шевельнулся и застонал.

— Стукнуть его еще разок? — с готовностью предложила Чара.

— Не надо. Вот, возьми. — Ренилл протянул ей ключи. — Найди нужный и отопри дверь.

—Я?

— Ты справишься быстрее. У меня в глазах темно.

— Я-то отлично вижу!

— Тогда поторопись.

Девочка возилась с замком, пробуя один ключ за другим. Сын Аона открыл потускневшие глаза, и Ренилл поднял палицу. Послушно щелкнувший замок избавил его от необходимости наносить удар. Чара распахнула дверь, и в душный коридор ворвался ночной воздух.

— Пошли, быстро! — скомандовала она, и шорох кожистых крыльев подтвердил ее приказ.

Ренилл поднял голову. Перед глазами плавал красный туман, но он успел разглядеть промелькнувшую над головой темную стрелу. Крылатая ящерица упала вниз. Чара тонко вскрикнула. Вивура вцепилась ей в горло, глубоко вонзив ядовитые когти. Головка крошечного дракона дважды метнулась вперед, нанося молниеносные укусы. Третий раз, проклятый третий раз… клыки вонзились в кожу, впуская яд. Удар палицы, сбивший ящерицу с жертвы и убивший ее на лету, опоздал. Чара осела наземь, широко раскрыв рот, тщетно пытаясь вдохнуть.

Чистый яд вивуры, прямо в горло, максимальная доза. Смерть наступает почти мгновенно. Он ничем не мог ей помочь, никто тут не поможет.

Ренилл обхватил левой рукой плечи девочки и крепко прижал к себе. Он не знал, чувствует ли Чара его объятие. Поднять ее нечего и думать. Сил у него не осталось, да и куда ее нести?

Ее лицо исказилось, остановившиеся глаза слепо смотрели ему за плечо…

Слепо ли? Ренилл невольно обернулся, проследив ее взгляд, и вторая вивура метнулась ему прямо в лицо. Один взмах дубинки, и с ящерицей покончено. Прикончив ядовитую тварь, Ренилл снова повернулся к Чаре. Девочка была бледной как смерть даже в красном свете фонаря. На застывших губах пузырилась кровавая пена, раскинутые руки еще вздрагивали. Ренилл снова обнял ее. Безнадежно. Она ушла, легкое тельце обмякло в его руках, а жрецы-убийцы уже показались в конце коридора. В их руках блестела сталь, а ядовитые твари висели над головами.

Ренилл заставил себя подняться. В лодыжку ему вцепилась рука — рука распростертого стражника. Он отшвырнул ее пинком. Голова кружилась, правое предплечье горело. Он спотыкаясь шагнул через порог в теплую ночную тьму.

Ренилл сразу узнал место. Он стоял в укромном закутке в Юго-Зпадном углу двора. Тошнотворная вонь гниющих здесь экскрементов внушала отвращение даже святейшим из Сынов. Перед ним возвышалась неприступная стена ДжиПайндру. Взобраться на нее невозможно, однако до главных ворот, по обычаю открытых настежь, остается один короткий рывок. Оглянувшись через плечо, Ренилл бросил последний взгляд на безжизненное тельце Чары. Оглушенный жрец уже поднимался на ноги, вивури пробегали мимо него, не оглядываясь, они были совсем рядом…

Ренилл тяжелой рысцой побежал через двор. Двигаться быстрее он уже не мог. За угол храма, мимо статуи Отца, мимо простертых перед ней верующих — прямо к воротам. Молящиеся в удивлении глазели на него, но остановить не пытались. Не оглядываться.

Еще несколько шагов — и он за воротами, за пределами храма, на площади, называемой Йайа, Сердце. За площадью ряд лавок и домов Старого Города, и стоит добраться до них — он свободен. Вивури ни за что не последуют за ним в город. Они, может быть, даже не решатся выйти за ворота ДжиПайндру.

Ренилл очень хотел в это верить. Он пробежал через казавшуюся бесконечной площадь, и наконец нырнул в тень узкого переулка.

Остановился, задыхаясь. Под надежной защитой темноты шагнул обратно к Йайа, Сердцу ЗуЛайсы. В лунном свете через площадь двигались четверо вивури. Они шагали быстро и направлялись прямо к нему.