Судоплатов. Начало

Глава 5

Вот и сбылась мечта идиота — я вместе с со своими друзьями-малолетками отправляюсь в тыл врага для воплощения в жизнь моих навыков. Да, свое тело мне еще строить и строить, но начало этому уже положено. Я сделаю из Паши настоящего Джемса Бонда. В своей прошлой жизни я изучил несколько языков — немецкий, английский, пушту, дари, албанский и сербский. В этой я пожалуй изучу еще французский и польский, блин, можно еще и китайский выучить — сейчас китайцев полно в Красной Армии служит.

Я смотрел вслед десятку удаляющихся кавалеристов, которые уводили с собой трех наших коней и моего Зверя в том числе. Очнулся я от толчка в плечо — Красноармеец Судоплатов! Вы изволите спать как конь стоя? — это не выдержал наш командир Голиков, одетый в шерстяные поношенные штаны на пару размеров больше с подвернутыми штанинами, в разбитых ботинках, подошва правого просила каши и была подвязана шпагатом. На теле была рванная тельняшка и светло-серое двубортное пальто с синими клапанами и белой выпушкой на воротнике, которое носили гимназисты. Один рукав был почти оторван и грубо пришит суровой ниткой. Само пальто было в пятнах от жира, угля и один рукав вымазан како-то глиной. И последним штрихом в портрете Аркаши был выцветший картуз со сломанным козырьком.

Серый был одет в штаны из «чертовой кожи» антрацитового цвета с самодельной лямкой через плечо. Так же на нем была штопанная гимнастерка ученика реального училища и женская вязанная кофта, на голове был теплый пуховый платок, концы которого шли через грудь и были завязаны на спине.

Я же был в ношеных офицерских галифе, которые держались на мне только благодаря веревочке, которая заменила мне ремень. На ногах были ношенные унты из собачьего меха. В галифе была заправлена когда-то красная а теперь выцветшая рубаха-косоворотка с широкими рукавами, сверху была обрезанная солдатская шинель и на голове казачий башлык. Шинель была утянута в поясе настоящим солдатским ремнем. Причем у всех лица были чумазые и целых две недели мы не мылись и от нас несло как от бомжей…

Весь этот маскарад был целиком продуман мной и когда мы впервые показались в таком виде перед комдивом и комиссаром около штабного вагона, они чуть не рухнули от смеха, держась за животы. Отсмеявшись, Щорс спросил — Надеюсь вы не потащите с собой оружие?

Я ответил, разведя руками — у нас с Аркадием по игле из обломанных игольчатых штыков, а Серый пойдет с саперной лопаткой. Мы ее заточили так, что ее можно бриться.

— Не понял, кого вы будете брить своей лопатой? — Щорс посмотрел на меня как на ненормального и я забрал у Серого его оружие и метнул ее в телеграфный столб, в который лопатка глубоко вошла.

— Ядрена мать! — комдив покосился на комиссара — Все время забываю, что Пашка любитель кидать всем, что втыкается.

Комиссар подошел к столбу и с усилием выдернул лопатку — Таким макаром можно наверное и голову срубить! А я вчера гадал, нахрена Семенчук к своему ремню саперную лопату прицепил, мало на нем что ли навешено? А тут вот в чем дело — он все у Паши новому обучается. Теперь все красноармейцы его взвода охраны будут просить выдать им эти саперские лопаты, а где я им возьму, хрен его знает!

Щорс тогда тоскливо так на нас взглянул и попросил — Только не попадитесь в руки контрразведки! Там вас быстро сломают.

Я его успокоил — Мы с пацанами учимся боль терпеть! — я научил ребят методике отрешения от всего внешнего с помощью медитации. Этому меня обучил в Югославии майор, уволившийся из КГБ. Он был, как с гордостью сам говорил, одним из лучших спецов по прикладной психофизике и его методика творила чудеса. Я мог абстрагироваться и не чувствовать боли, а после полугода тренировок мог загипнотизировать почти любого человека.

Я обнял Серого и нравоучительным тоном выдал нашему командиру — Никаких впредь красноармейцев! Мы теперь с вами босота, обычные беспризорники.

Серега хмыкнул и хитро прищурился — Ну и жук ты, Пашка! Сам в Партию вступил, а про друга забыл!

Я дал щелбана малолетке — Подрасти сначала, Серега и мы с Аркашей как коммунисты со стажем, замолвим за тебя словечко!

Серый залихватски свистнул, сунув в рот свои грязные пальцы и поспешил по шпалам в сторону белых, жонглируя лопаткой.

Первых беляков мы встретили через пять-шесть километров, это был казачий разъезд. Бородатые колоритные казаки, выправка которых так контрастировала с теми ряжеными казаками, которые появились в России с девяносто первого года.

— Эй, шантрапа! — хмурый урядник подозрительно объехал нашу троицу по кругу и остановил свою кобылку напротив нас — Вы куда направляетесь?

Аркаша указал пальцем вперед — На юг, господин хороший! Скоро зима, нам бы до холодов в Крым добраться. На первой же станции попробуем к поезду прибиться, который на юг идет.

Серый показательно поковырял нос пальцем, вытащив козявку, вытер палец о рукав и жалобно попросил — Дяденька, очень кушать хочется, уже третий день крошки во рту не было! Дай пожрать чего не жалко!

Урядник хмыкнул, но полез в седельную сумку и достал оттуда завернутые в тряпицу шмат сала и ковригу из ржаной муки. Из сапога казак вынул засапожник и щедро поделил поровну свои припасы — Держите, голодранцы! — повернувшись к своим казачкам, урядник спросил — Хорош жаться, поделитесь с хлопчиками!

В итоге нам добавили еще вареных картофелин и яиц, луковиц пару и даже полпирога с яблоками! Сев прямо на рельсы, мы перекусили чем Бог послал и Серега даже задремал, счастливо улыбаясь во сне. Аркаша задумчиво смотрел на облака и вдруг решительно сказал — Знаешь, Пашка, когда закончится война и наступит мир, я опишу все наши приключения в книге и дети всей нашей огромной страны прочитают и захотят быть похожими на главных героев! Представляешь, на обложке книги будет моя фамилия — Голиков!

Я кивнул — Представляю! Только вместо Голиков я бы поставил жизнеутверждающий псевдоним: Гайдар!

Мой друг посмаковал — Гайдар! Аркадий Гайдар! А что, звучит! Осталось только придумать название для книги!

Я пожал плечами — Может быть «Неуловимые мстители»?

В это время проснувшийся Серый, потягиваясь, спросил — А почему неуловимые?

— Да потому что мы кто?

— Кто?

— Потому что мы Банда!

ВСЮР контролировали огромную территорию (больше 920 тысяч квадратных километров — это примерно современные Украина и Польша вместе взятые) с 42-миллионным населением и богатейшими ресурсами, армия приобрела огромный боевой опыт и выросла численно, бойцы были вдохновлены победами и рвались вперед. К сентябрю Белое дело находилось на пике своих успехов. В конце августа состоялся блестящий рейд шести тысяч казаков Мамонтова по советским тылам, пали Тамбов, Раненбург, Лебедянь, Елец; 31 августа группа войск Бредова взяла Киев, практически без потерь вытеснив из него сначала красноармейские, а затем и украинские части.

Генерал не знал, что прямо сейчас в его сторону по шпалам медленно но неотвратимо приближается его смерть.

К генералу в штабной вагон пожаловал его давний собутыльник Андрей Григорьевич Шкуро — Ну, отец, пойдем водку пить!

Лицо Май-Маевского расплылось в улыбку, и обсуждение очередного рейда по тылам красных было прервано и генерал отпустил своих офицеров. В соседнем купе был приготовлен завтрак. Давно не виданные закуски: семга, балык, икра, омары, сыр…

— Выпьем-ка, отец, смирновки! — И из какой-то вазы со льдом появилась бутылка смирновки.

«Отец» ответил полным согласием. «Отец» приглашал к себе Шкуро, Шкуро — «отца», и каждый вечер на платформе, под окнами столовой Мая или Шкуро, пели песенники, гремела «наурская». Когда очередная гулянка закончилась и Шкуро отправился к себе, генерал, витая в винных парах, проклинал себя за эту слабость. Вспомнилась прожитая жизнь, которой генерал гордился по праву. Ордена Святого Станислава 3-й ст., Святой Анны 3-й ст., Святого Станислава 2-й ст., Святой Анны 2-й ст., Святого Владимира 4-й ст., Святого Владимира 3-й ст., Георгиевское оружие, ордена Святого Станислава 1-й ст. с мечами, Святой Анны 1-й ст. с мечами, Святого Георгия 4-й ст., Святого Владимира 2-й ст. с мечами, мечи к ордену Святого Владимира 3-й ст., Георгиевский крест 4-й ст. с лавровой ветвью — эти награды говорили о генерале лучше всего, он часто вел в атаку своих солдат в первых рядах.

Когда в 1917 году были отменены чины, ордена, погоны и введена выборность командиров, Кавалер множества наград, генерал-майор Владимир Зенонович Май-Маевский в одночасье стал просто солдатом революционной армии, гражданином командующим корпусом. А еще два дня спустя Юго-Западный и Румынский фронты были объявлены Центральной Радой украинскими. Волей-неволей вставал вопрос: что делать дальше? Каждый решал его для себя по-своему… Владимир Зенонович сделал свой выбор, связав его с Белым движением…

16 августа 1918 года генерал-майор Май-Маевский прибыл в Добровольческую армию. В то время такой шаг был связан с немалым риском — все ведущие на юг России железнодорожные ветки хорошо контролировались красными, и попадись генерал в их руки, его ждала бы немедленная и жестокая расправа… Но три месяца Владимир Зенонович никакой определенной должности в этой армии не занимал, числясь в резерве чинов при Главнокомандующем. Дело в том, что прежние заслуги и старшинство играли в Добрармии весьма относительную роль, и тех, кто прибыл в армию не в самом начале ее формирования, «считали чем-то вроде париев. Их не назначали на ответственные должности, а предлагали идти в строй рядовыми бойцами или держали в резерве армии». Впрочем, бывало всякое: например, Врангелю, прибывшему в Екатеринодар неделей позже Май-Маевского, на другой же день дали дивизию, несмотря на то, что сам он рассчитывал максимум на эскадрон.

Только поздней осенью Владимир Зенонович дождался настоящего дела — в ноябре приказом Главнокомандующего армией он был назначен командующим 3-й дивизией. К тому времени это соединение уже было овеяно легендами — это был бывший отряд полковника Дроздовского, с боями преодолевший 1200 верст от Ясс до Дона.

В конце 1918-го «дроздовцы» имели в Добровольческой армии двоякую репутацию: с одной стороны, безусловные герои, с другой стороны — «не свои», «пришельцы», не имевшие никакого отношения к Ледяному походу, подчеркнуто обожавшие своего командира, не скрывавшего монархических симпатий. Так что давали Владимиру Зеноновичу, в общем, отнюдь не «элитное» соединение, а сам он оказывался в положении дважды «чужого среди своих» — ведь он не был ни первопоходником, ни «дроздовцем». И нет сомнения, что на первых порах личный состав 3-й дивизии смотрел на нового комдива как на нечто временное.

Итак, Владимир Зенонович оказался во главе незнакомого и, в общем, недоброжелательно настроенного к нему соединения — и вполне можно представить, что о нем говорили на первых порах за спиной. Этому, кстати, немало способствовали внешние данные генерала; при всех своих героических качествах Владимир Зенонович обладал, наверное, самой невыигрышной среди легенд Белого дела внешностью — он был низкорослым, тучным и носил пенсне. Лицо большое, некрасивое, рябоватое, с длинным носом и маленькими неопределенного цвета, умными и хитрыми глазками, с некоторым выражением добродушия! По натуре это был большой барин, любивший, видимо, себя усладить в жизни. Во всяком случае аппетитом обладал всегда завидным.

Даже солдатский Георгий трактовался как подлизывание к солдатским массам и вызывал насмешки.

Довольно быстро Май-Маевский стал вникать во все стороны положения дивизии и осваиваться со всем, что до нее относилось. В значительном уме и опытности ему нельзя было отказать. Прошло так три дня, и Май-Маевский легко, без напряжений, иногда как бы шутя вошел в курс дела по командованию дивизией. Словом, если внешность нового комдива и вызывала сначала насмешки дроздовцев, невольно сравнивавших Май-Маевского с Михаилом Гордеевичем, то его деятельность сразу же вызвала уважение и внушила доверие к прежде незнакомому генералу.

Генерал как человек совершенно преображался, появляясь в боевой обстановке. Пыхтя, он вылезал из вагона, шел, отдуваясь, до цепи, но как только равнялся с нею, на его лице появлялась бодрость, в движениях уверенность, в походке легкость. На пули, как на безобидную мошкару, он не обращал никакого внимания. Его бесстрашие настолько передавалось войскам, что цепи шли с ним в атаку, как на ученье.

16 июля в освобожденном Царицыне Деникин огласил положения своей самой знаменитой директивы. Владимира Зеноновича в ней касался третий пункт, коротко обозначавший дальнейшие цели его наступления: «Генералу Май-Маевскому наступать на Москву в направлении Курск, Орел, Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав — Брянск».

Именно главный удар поручался Май-Маевскому. Более того, ему уже передали, что в случае взятия Москвы Деникин именно его прочит на пост военного и морского министра России. А пока что Владимир Зенонович был назначен главноначальствующим Харьковской области (включала Полтавскую, Екатеринославскую, Харьковскую губернии плюс области, занятые Добрармией), то есть получил в руки полноту не только военной, но и гражданской власти на огромной территории — главноначальствующий совмещал в себе обязанности генерал-губернатора и командующего военным округом.

Врангель со всей резкостью заявил, что наступление на Москву приведет к катастрофе, что ближайшая цель для ВСЮР — это прочное закрепление на рубеже Екатеринослав—Царицын, формирование в Харькове большой массы конницы для боевой работы на дальних подступах к Москве и, главное, прорыв к Волге для соединения с Колчаком. После фантастически быстрого освобождения Украины среди добровольцев витала эйфория, подобная той, которая овладела армией в конце 1-го Кубанского похода, накануне штурма Екатеринодара. Тогда тоже казалось, что невозможного нет, врагов били всегда, не считаясь с их количеством, выходили победителями из тяжелейших ситуаций, и главное — осталось совсем немного! Последнее, решающее усилие, и Россия свободна!.. На таком нервном порыве жили в те дни и рядовые бойцы, и офицеры, и генералы…

Маевский не заметил как уснул и не видел презрительного взгляда своего адъютанта. Летом 1919-го, на пике удач Добровольческой армии, адъютант Макаров вполне наслаждался жизнью: место адъютанта командующего было сытым и спокойным, под юного капитана никто не «копал» и не проверял его, и даже его полуграмотность не вызывала в штабе особых нареканий (доходило до того, что начальник штаба армии генерал-лейтенант Ефимов лично исправлял грамматические ошибки в составленных Макаровым бумагах!) Основные обязанности адъютанта сводились к тому, что он поставлял своему командующему алкоголь и устраивал вечеринки, не забывая при этом обделывать и свои гешефты. Однажды Май-Маевский распорядился выдать своему адъютанту со склада 15 пудов сахару и 1 ведро спирта; на деле же Макаров получил 150 пудов и 15 ведер, бестрепетно приписав недостающие цифры. И был этот эпизод далеко не единственным…

Как мог безусловно умный, талантливый военачальник терпеть возле себя полуграмотного пройдоху, который вместо «серьезно» писал в служебных бумагах «сурьезно» и не стеснялся спекулировать спиртом и сахаром?.. Возможно, что наиболее правильным объяснением столь странного сближения является тот перелом, какой назревал в характере Май-Маевского еще со времен Донецкого бассейна. Когда пагубная страсть стала явно завладевать генералом, ему потребовалось тогда иметь около себя доверенного человека, который не только помогал бы удовлетворению этой страсти, но и принимал ее без внутреннего осуждения. Сознавая свои слабости, Май-Маевский вовсе не желал их афишировать. Он предпочитал, чтобы многое выходило как бы случайно. Столкнувшись с Макаровым, генерал понял, что это как раз тот человек, какой ему необходим. Перед Макаровым можно было не стесняться, совсем не стесняться. Май иногда называл его на «ты» и, по существу, не делал разницы между своим денщиком — солдатом и личным адъютантом — офицером. И надо признать, что с точки зрения вкусов и привычек Май-Маевского трудно было найти более подходящее лицо, чем Макаров. Он без напоминаний просмотрит, чтобы перед генеральским прибором всегда стояли любимые сорта водки и вина, он своевременно подольет в пустой стакан, он устроит дамское знакомство и организует очередной банкет…

Для всего этого и для многого иного требовались, конечно, деньги. Таковых у Мая не было. Макаров легко нашел выход: пользуясь своим служебным положением, он под предлогом, что это необходимо чинам и командам штаба армии, добывал из реквизированных складов мануфактуру, сахар, спирт и иные дорого стоившие тогда товары и продукты. Когда ему отказывали, он требовал именем командующего армией, справедливо полагая, что не будут же справляться у генерала Май-Маевского, дал ли он такое приказание или нет. К тому же Макаров в потребных случаях не смущался лично ставить подпись командующего, каковое обстоятельство еще более упрощало получение разных товаров…

Все добытое без труда «загонялось», и у Макарова появлялись большие деньги. Меньшая часть шла на «обслуживание» привычек Мая, а большая — уходила на кутежи самого Макарова. Не подлежит сомнению, что о многих грязных проделках своего адъютанта командующий армией и не подозревал. Обычный грех ближайшей неосведомленности многих высокопоставленных людей…

Спаивая своего начальника, Макаров и сам спивался.

Несколько раз и генерал Кутепов, и генерал Деникин пытались воздействовать на генерала Май-Маевского и побудить его удалить от себя своего адъютанта. Советы первого, как подчиненного, не имели должного авторитета для командующего армией, а генерал Деникин, видно, не считал нужным пресечь решительными мерами все увеличивающийся соблазн. Сам Май-Маевский, быть может, в часы просветления и сознавал недопустимость своего поведения, но его ослабевшая воля уже не имела должных импульсов для сопротивления'.