Судный четверг

Глава 5 «Совершенно секретно»

^{Планета Казачок. 19 ноября 2189 г.}

^{Временный лагерь войск СДШ.}

^{05 часов 59 минут.}

Ночью мне снилось что-то бессвязное. Нечто. Всю ночь маячило где-то за спиной, не отставало и угрожало исподтишка. Словно злой, ненавидящий взгляд, который чувствуешь, не оборачиваясь.

Нет, ничего такого особенного, никаких цветных волн. На этот раз — обычный сон. Рядовой, как новобранец последнего призыва. То, что я видел, даже нельзя назвать кошмарами в прямом смысле слова, ничего выдающегося вроде не происходило. Чередой проходили танки, осиным роем сходилась и расходилась пехота, ракетные залпы поднимали в воздух гектары земли и гейзеры каменной щебенки. Горела земля, оплавлялись скалы, пластами тянулся черный и жирный туман дымов, по высокому прозрачному небу плыли хмурые рваные облака, словно само небо хмурилось и морщило лоб. Таких картинок я насмотрелся вдосталь, и не во сне, а наяву. Ничего нового…

Бои снились? Даже не бои, не до такой степени, просто какое-то постоянное, непрерывное перемещение. Одним емким армейским словом — передислокация. Брожение отрядов и войсковых соединений внутри отдельно взятого сна. А уж сам сон превращал эти разрозненные картинки в нечто противное, тягучее и грозное, от чего никак не избавишься.

Нет, даже во сне я прекрасно понимал, что сплю. Работа подкорки, беззубое пережевывание былых впечатлений, когда-то въевшихся в мозг, — не больше. И тягучий привкус угрозы — просто как дополнительная нагрузка. Старые страхи, оставшиеся навсегда…

Не больше. Но и не меньше. Ощущение дурноты от этого осознания не проходило и преследовало меня всю ночь. И вроде как было что-то еще, нечто более страшное, как злодей в фильме ужасов, притаившийся за кадрами с главным героем. Не просыпаясь, я размышлял — что, почему и как — и не находил ответов. А потом сон персонифицировался, и я вдруг отчетливо увидел второго лейтенанта Градника. Тот смотрел на меня жалобно, виновато, совсем необычно. Убеждал в чем-то непонятном и все время рвался постирать мне носки. Мол, я же простирну, я быстренько, мне не трудно, вот прямо сейчас, одним моментом…

Мне было неловко, как становится неловко и неудобно под ласковым влажным взглядом гомосексуалиста. «Какие носки, господин второй лейтенант, какая стирка? В солдатских комплектах и носки, и нижнее белье всегда одноразовое, стирать приходится только когда интенданты совсем уж задерживают…»

«Да нет, я простирну, вот прямо сейчас, вот прямо при вас, господин Кирив, сэр… Господин Кирив, господин Кирив…»

— Рядовой Серж Кирив, внимание! Срочно прибыть в штаб временного гарнизона!

«Это что еще за собака тут каркает?» — подумал я и проснулся. Или — сначала проснулся, а потом подумал…

— Рядовой Серж Кирив, внимание! Срочно прибыть в штаб временного гарнизона! Повторяю, Серж Кирив, срочно прибыть в штаб временного гарнизона! — требовал жесткий, металлический голос.

Да, это меня.

— Я! — откликнулся я громко, четко и внятно, как положено строевику. И только тут сообразил, что вызывают меня по динамику ППК. Поэтому мой уставной ответ этой железяке выглядит глупо. Особенно — с утра пораньше в сонном куполе.

Вызов разбудил не только меня. Компи и Игла заворочались на своих койках, а Вадик Кривой приоткрыл глаза. Услышал, разумеется, мой бравый ответ.

— Честь отдать не забудь, — тут же посоветовал он, приподнимая голову от подушки. — Прямо в динамик по стойке смирно…

— Обязательно отдам! Только штаны надену, — огрызнулся я.

С этими словами я проснулся окончательно и рывком сел на кровати.

— Можешь без штанов, по-походному, — великодушно разрешил Кривой. — Не барышня — штанами честь прикрывать… Хотя, конечно, я понимаю — береги честь смолоду, с заду, и с переду…

Выдав этот глубокомысленный совет, Вадик удовлетворенно хрюкнул, вмялся головой в подушку и тут же снова уснул. Он всегда просыпался и засыпал мгновенно. Счастливое качество!

Остальные даже не проснулись. Было утро, самое раннее утро, когда просыпаться совсем не хочется. Да и зачем…

«И зачем меня вызывают? И кому это я так срочно понадобился?» — подумал я.

Неужели взялись проверять гибель Дица? А почему? В операции по захвату 4-го укрепрайона погибло несколько тысяч солдат и офицеров, и один дохлый комбат погоды не делает. Если только следователи УОС уже не накопали какой-нибудь компры. Накопать — это они могут, хлебом их не корми, дай нагрести какого-нибудь дерьма…

Так, если это проверка… Рапорты мы с Кривым написали, вроде все складно… К тому же — масса свидетелей смерти комбата от автоматического оружия казаков. Любая экспертиза покажет, что погиб он именно от него. На той же высотке легли гораздо более приличные солдаты, пусть не в таких чинах. А больше знаем только мы с Кривым…

Долго размышлять об этом я сейчас не мог, спросонья мне вообще думается трудно. Для начала шмыгнул в санблок купола и наскоро умылся, поплескав на лицо до безвкусия обеззараженной водой.

«Зачем гадать, если сейчас все узнаю?» Очень здравая мысль, хорошо сочетается с прохладным утренним умыванием.

Надо же — Градник приснился! — вспомнил я, натягивая робу и пришлепывая защелки на ботинки. Добро бы хоть кто приличный, а тут — Градник! И какое такое мистическое пророчество свыше с участием лейтенанта Градника и пары грязных носков стучалось ко мне из глубины подсознания?

Не слишком ли много «почему?» для одного раннего утра? — мелькнула мысль. Нет, правда, почему Градник? Может, от постоянных разговоров-рассуждений, что, мол, скоро нам, бывшим сержантам и офицерам из штрафников, вернут былые звания и ордена, так что «на гражданку» пойдем, как порядочные. «Не слышал, нет? А я вроде бы краем уха где-то чего-то, но зато — от верных людей…»

Допустим, наслушавшись-наговорившись, я во сне уже почувствовал себя вновь офицером и капитаном, тогда как ротный — всего лишь второй лейтенант. «А что, было бы забавно цыкнуть на него построже и поставить по стойке смирно», — усмехнулся я. Такая маленькая, полудетская, компактная месть. Ни к чему не обязывающая, как фига в кармане…

Впрочем, все может быть еще проще. Та спиртосодержащая жидкость, которую Кривой вчера вечером выменял у ракетчиков на трофейную мелочь и притащил в ППК в пластиковом бурдюке, была с добавками какой-нибудь отравляющей дряни. «Ничего, ничего, дрянь проверенная, ракетчики пьют да нахваливают!» — уговаривал нас Кривой.

Долго уговаривать ему не пришлось. Сама жидкость — неопределенно-бурого цвета и неприятно-острого запаха — на приличное пойло никак не тянула, было в ней что-то от навозной жижи, подгазированной для полноты вкуса, вспоминал я с понятным внутренним содроганием. Сегодня. А вчера, наоборот, то, что пьют да нахваливают, казалось весомым плюсом. Несгибаемым аргументом.

Вкус, надо сказать, омерзительный… Но — пилось… А на крайний случай всегда есть старик «ФАПС», лучший друг воинов на заслуженном отдыхе. Единственное — не нажраться до такой степени, чтоб забыть его принять перед сном.

Я — не забыл. Поэтому смог разлепить глаза.

Хорошо посидели, называется. Компи, Игла, Пастырь с его обычным: «И Христос не брезговал полной чарой, и нам не велел!», кокетка Лиса, громила Рослый, еще мальчики-девочки… Все были, если вспомнить, даже неторопливый Пентюх. Практически весь второй взвод слетелся в наш купол, как вороны на свежую кровь. И что делать взводному командиру? Разумеется, я был просто обязан возглавить и повести по нужному руслу распитие ракетной жидкости.

«Выпьем, братцы, за окончание войны! За тех, кто выжил на высадках! За тех, кто остался лежать!»

Вчера эти слова казались важными, нужными и единственно правильными. Благо, бурдюк представлялся восхитительно безразмерным, а вечер — затерявшимся во времени и пространстве…

— Скажи, Кир, ты сам-то веришь, что все закончилось? — спросила вчера Игла.

— Не знаю. Не особенно. Верю, наверное. Но как-то не до конца… А почему не верить? — ответил я.

Подумал, что спектр ответа уж слишком широк. Эта ширина охвата мне самому понравилась. Прошу прощения за выражение — плюрализм!

В куполе еще вовсю пили, а мы с ней вывалились подышать из прокуренного помещения.

Я тут же опять закурил. Пустил дым в темное, ночное небо. Странно, пока шла война, разницы между ночью и днем почти не было. Осветительные ракеты постоянно сменяли одна другую над горизонтом, заливая все мертвенно-бледным светом, оставляющим резкие, графические тени. Сейчас больше нет таких теней. В небе снова появились звезды. И две небольшие луны Казачка смотрят сверху, как два немигающих совиных глаза.

А я и забыл, что у Казачка две луны. Или — не знал никогда, не обращал внимания…

Вокруг было тихо. Непривычно тихо и сонно. На первый взгляд войсковой лагерь спал. Отмечаю — на первый взгляд. Некий скрытый гул, подпольное ночное брожение все-таки присутствовало среди куполов, чувствовал я. Офицеры периодически пытаются наводить порядок после отбоя, только это занятие безнадежное. Не один Кривой такой умный, чтобы разжиться «горючкой» у ракетчиков.

Это еще ничего, еще в рамках, вот первые дни что творилось…

Игла перехватила у меня сигарету и крепко затянулась, по-мужски пряча окурок в щепоти. Ночной свет сглаживал ее уродство, маскируя лицо, но до конца замаскировать все-таки не мог. «Зато глаза у нее хорошие — яркие и блестящие, очень выразительные глаза!» — в мыслях подчеркнул я. Как будто был в чем-то виноват перед ней.

Я виноват перед ней, она — еще перед кем-то, тот — еще… Вообще мы живем в крайне виноватое время. А кто виноват во всем сразу?

Не спросить ли у Пастыря, пока тот окончательно не надрался и не начал проповедовать слово божье нечленораздельным мычанием?

— Уже надумал, что будешь делать после дембеля, командир?

— Нет, конечно. Раньше не думал, потому что казалось глупо. А сейчас — просто ничего не приходит в голову, — честно ответил я. — А ты как?

— Я тоже… думаю. Может, вернусь на Хатангу. Только вот не знаю, возьмут ли меня опять в секретари управляющего… Она усмехнулась. Совсем невесело.

— А ты сама-то хочешь?

— Не знаю… Я не знаю, чего я хочу… Знаю одно — воевать я больше не хочу. Это точно.

— Слушай, Игла, ты все время говоришь — секретарь, секретарь… — начал я, чтобы сменить тему. — Давно хотел спросить, как тебя в секретарши-то занесло? Да еще в серьезную корпорацию, где фейс-контроль на уровне младшего клининга?

— Имеешь в виду — личико, талию, ноги от ушей, грудь впереди, а все остальное — сзади?

— Что-то вроде…

— А у моего шефа жена была ревнивая, — охотно объяснила Игла. — Как раз из бывших секретарш со всеми модельными параметрами. И с грудью домиком, и с попой мячиком, и с опытом половых отношений без отрыва от клавиатуры. Шеф, кстати, тот еще кобель… Вот она и настояла, чтоб он взял именно меня. Так и сказала ему: «Именно о такой секретарше, дорогой, я для тебя и мечтала!» — передразнила Игла с характерными присюсюкиваниями, как это она умела. — А мне — улыбайтесь, милочка, улыбайтесь почаще! И, считайте, рабочее место всегда за вами!

— А он?

— Без удовольствия. Особенно первое время. Бурчал вроде бы про себя, что аренда дрессированного крокодила обошлась бы фирме гораздо дешевле…

Я невольно подавился смешком.

— Вот-вот. Тебе смешно. А мне с ним работать нужно было… Ну, потом пообвыкся. Только иногда вздрагивал. Когда оборачивался слишком резко. Мы с ним даже подружились по-своему, он мне потом часто жалился на свою дражайшую половину. Тоже штучка, бывшая вице-мисс Хатанга…

— Понятно…

Живо представляя картину ее былого трудоустройства, я все еще посмеивался.

Игле всегда удавалось рассказывать образно, в липах и красках.

Она, я заметил, тоже усмехалась воспоминаниям.

— Слушай, Кир, а ты ее очень сильно любил? — вдруг спросила она.

— Кого? — я не сразу понял.

— Щуку.

— Да, — коротко ответил я.

Просто не хотел говорить об этом. Здесь и сейчас.

Она это почувствовала.

Щуку она не знала, появилась в батальоне уже потом. Но, значит, нашелся тот, кто знал и помнил. Даже интересно — кто? Не особенно интересно, но любопытно…

— Командир, а ты на небо давно смотрел? — теперь она поменяла тему.

— В каком смысле? — опять удивился я.

— В самом прямом. Я вот все время смотрю последнее время. Никак не могу понять, что за красная рябь мелькает. Как будто сполохи. Появляются и исчезают…

— Так ты тоже видишь?

— Естественно, вижу. Я же не слепая!

— А я думал — только мне мерещится, — сознался я. — Думал, все еще последствия танковой атаки. Собрался уже к медикам идти сдаваться.

— Последствия наверняка остались, но не до такой же степени, чтобы к нашим коновалам идти, — утешила Игла. — Градник вон до сих пор в госпитале. Прибыл туда почти здоровым, а сейчас ситуация все хуже и хуже. Обосрался наш ротный по самые уши, теперь его подозревают в кишечной инфекции.

— А я подозреваю, не приложила ли тут руку некая землячка с Хатанги… — покосился я на нее.

— Все может быть, — Игла не стала отпираться. Скромно потупила глазки.

Мы еще поговорили о загадочной красной ряби. Действительно, что это? Может, просто атмосферные явления на незнакомой планете… А может — что угодно!

Оба согласились — есть в этой красной ряби что-то угрожающее. Неестественное. Только вот — что, и как, и откуда? Странно все-таки… Вообще, все эти планетарные экосферы полны загадок. Нам, людям, кажется, что мы уже освоились в космосе, что мы здесь хозяева, а нас, в лучшем случае, только терпят. Человек вообще любит слишком быстро становиться хозяином, куда ни сунется, везде и сразу — хозяин. Пока его терпят…

Потом нас перебили. Полог ППК с шумом отлетел в сторону, как будто его пнули ногой. Предприимчивый Кривой поволок мимо гибкую белобрысую Лисичку.

Та с трудом держалась на ногах, но продолжала кокетничать. Играла острым личиком шкодливой школьницы, расплывалась в довольной улыбке и периодически звонко икала. Вадик, по-хозяйски поддерживая ее пониже спины, галантно вскидывался на каждый «ик» и веско произносил: «Ваше здоровье, мадмуазель!»

Тоже мне — белая кость, эскадрон гусар летучих…

Я расстроился, глядя на них. Потому что имел на вечер аналогичные намерения по поводу этой дамы. Не самые чистые, зато абсолютно прозрачные.

Опередил боевой товарищ...

Теперь Кривой с Лисичкой удалялись на заплетающихся ногах в темноту, а мне оставалось только мрачно смотреть им вслед. Этаким орлом-командиром, добычу которого походя склюнул залетный сокол. Приходится ерошить перья и делать вид, что ты выше этого.

От Лисы не убудет, конечно. Ревновать к кому-либо нашу взводную нимфоманку — занятие такое же бессмысленное, как вычерпывать реку пригоршней. Во взводе ее называют «белокурая бестия». От Ницше тут ничего нет, скорее, от Фрейда с его фаллической символикой, вытекающей из любого продолговатого предмета...

Обидно! Она, между прочим, целый вечер строила глазки именно мне. Пока они, глазки, окончательно не расфокусировались и не стали цепляться за всех подряд.

Игла заметила, как я провожал их взглядом. Все поняла.

— Держи жопу ежиком, а нос по ветру — народная женская мудрость, — с чувством сказала она, наблюдая за удаляющейся парочкой.

— Народ зря не скажет, — подтвердил я

— Какие же вы, мужики, все-таки примитивные! Одни инстинкты, да и те ниже пояса.

— Зато вы, бабы, удивительно тонкие существа...

Лиса, словно соглашаясь, громко и отчетливо икнула из темноты. «Ваше здоровье, мадмуазель!» Мы услышали, как Лисичка поблагодарила галантного кавалера жеманным хихиканьем, которое тут же сменилось рычащими, булькающими звуками. Судя по звукам, Кривой шарахнулся в сторону, и оба упали.

Господа офицеры, даме нездоровится! Блюют-с...

Да, тут гусарским поклоном не отделаешься, позлорадствовал я в душе. Девушку, похоже, надо отстирывать. Перед употреблением. Будет знать кривой черт, как нагло уводить барышень у друзей, упаивая их ракетной жидкостью до свинячьего состояния. Барышень, а не друзей, что обидно со всех сторон!

В темноте я видел, как Игла усмехается. По привычке не разжимая рта с оскалом страшных зубов.

— Не все, — уточнила она.

— А какие же еще?

— Есть просто стройные.

— Разница налицо, пожалуй, — согласился я. — Никогда об этом не думал.

— Ладно уж, не ври. Думал, небось, еще как думал... Слушай, командир...

— Чего?

Она молчала. Я тоже замолчал. Догадывался, что она хочет сказать, поэтому и молчал.

— Ничего… Ладно, проехали! — сказала наконец Игла. — Пойдем еще выпьем?

— А то! — с облегчением согласился я.

Нет, я все понимаю. И прекрасно чувствую, что осталось недосказанным между нами. Просто в некоторых случаях лучше прикинуться деревянным. С примитивными инстинктами ниже пояса. Во избежание ненужных и тягостных слов, которые все равно ничего не решат и даже не объяснят…

Извини, Иголочка…

— Ну, ты идешь? — спросил я, откидывая полог купола.

— Сейчас. Ты иди, я догоню, — сказала она, не поворачиваясь ко мне.

Я покосился на нее. Крепкая спина выпрямлена, голова, как обычно, гордо приподнята. Только голос прозвучал, словно натянутая струна. Только голос…

Я шагнул внутрь, в духоту и тесноту нашего четырехместного ППК.

И снова — давайте, братцы, за окончание войны, за тех, кто выжил на высадках, за тех, кто остался лежать на чужих планетах…

Впрочем, в ход уже шли вариации, мол, давайте, друзья-соратники, за тех, с кем мы воевали, пусть им тоже земля будет пухом, и праху — попутный ветер!

А что, война закончилась, и лютый враг вроде как не совсем враг, а уже — достойный противник. Эта мысль, помню, показалась мне настолько смешной, что я ржал до слез, почти до судорог, и наши штрафные орлы хохотали вместе со мной. Хотя не уверен, что мне удалось внятно изложить, над чем мы смеемся…

Выпьем, братцы… Подставляйте стаканы, братцы, наливаю… Да подожди ты лить, я же еще стакан не подставил… Есть тост, командир! Слушайте все — есть тост!.. Да хватит, хватит, куда ты льешь! И так уже в сортир идти страшно, того гляди взлетишь, как боеголовка!.. А мы все равно выпьем!

Теперь громкие вчерашние тосты словно бы полиняли, поблекли и выдохлись за ночь, как остатки спиртного в пластиковых стаканах.

Слова… Память… Память тоже выдыхается на удивление быстро. По сути, остаются только слова…

Не самая веселая точка зрения, согласен. А кто обещал, что употребление на ночь спиртовой жижи способствует утренней бодрости и душевному оптимизму? Правильно, никто этого не обещал. Иначе было бы слишком хорошо жить — чем сильнее нажрался с вечера, тем приятнее просыпаться с утра. Райское ощущение. Может, так будет в раю, этим он и отличается от остальной территории мироздания. Но в этом я не слишком уверен…

Вот такие глобальные идеи мироздания приходят в голову с утра пораньше, отметил я. Вместо того чтобы думать о следователях трибунала, всерьез озаботился будущим похмельем в раю.

Во-первых, рано. Во-вторых, самогонку из райских яблочек нужно заслужить, хотя бы предыдущей безгрешностью. А в-третьих, согласно одной из исторических версий, пресловутый змей, соблазнивший в райском саду Адама и Еву, был на самом деле обычным змеевиком, запчастью для веселого аппарата. Тогда все становится на свои места, и не возникает вопросов, почему их история закончилась так некрасиво — оба очухались голые, босые и без всяких перспектив карьерного роста. Да еще на какой-то помойке, наименованной в дальнейшем планетой Земля.

Совсем простая история. Мы, потомки, до сих пор расплачиваемся точно так же. Это и называется преемственностью поколений, рассудил я.

Да, похмелье…

На всякий случай я вкатил себе еще инъекцию «ФАПСа». Пару минут пережидал горячее острое покалывание по всему телу.

Можно считать, позавтракал. И в голове наконец прояснилось. По крайней мере, проблема перегонки райских яблочек перестала меня волновать…

^{Планета Казачок. 19 ноября 2189 г.}

^{Временный лагерь войск СДШ.}

^{06 часов 07 минут.}

Выйдя из ППК и машинально глянув на ручной браслет-коммуникатор, я обнаружил, что до подъема еще пятьдесят три минуты. Почти час. Почти целый час крепкого, сладкого утреннего сна. Подлость! Кто бы меня ни вызывал и кому бы я ни понадобился, лишать старого ветерана заслуженного крепкого сна — это свинство…

«Ощущение свинства — категория постоянная! Я, может, сам рад поступать иначе, да только натура не позволяет», — как сказал умный боров, залезая с ногами в чужую кормушку.

К чему это я? Скорее, в философском смысле…

Было странно идти по открытой местности обычным человеческим шагом без брони и оружия. Непривычно. Чувство собственной незащищенности ложится на плечи почти физическим грузом. Плечи горбятся сами собой, шея вытягивается, а глаза так и шарят по сторонам. Машинально ищут, откуда шарахнет в ближайшее время. Приходится постоянно одергиваться, распрямляя спину почти насильно.

Чувствуешь себя более голым, чем без штанов, честное слово. Хотя и форма, и даже нашивки — вроде все при тебе. Не штрафник уже, просто рядовой десанта.

«Начинать войну вторым лейтенантом, дослужиться до капитана, а закончить — рядовым!» — усмехнулся я про себя. Кто скажет, что не передвижение в чинах? Карьера со знаком минус. Точнее, антикарьера.

А не сдалась ли мне эта армия? Не хватит ли? В конце концов, что я делаю в армии СДШ?

Сражаюсь за объединение всего человечества в демократические штаты?

Даже не смешно!

Я же не собирался стать профессиональным солдатом, никогда в жизни не собирался! Ни в детстве, ни в отрочестве, ни в юности… Просто когда-то ушел на фронт добровольцем защищать родную планету. И больше не возвращался. Билет оказался в один конец, о чем я тогда не подозревал.

Война, именно она виновата, именно она все перемешала и перепутала…

Потом я подумал, что это стало уже привычкой — списывать все на войну. Жить войной, оправдываться войной и мерить окружающее военными мерками, исчисляя время наступлениями, отступлениями и передышками между боями. Жить настоящим, не задумываться о будущем, радоваться простыми желудочно-кишечными радостями, делить людей на «наших» и «не наших»…

Уже привычка… Простое, понятное существование…

Дурная привычка? Возможно. Опасная привычка? Даже наверняка! Я же не полный пенек, я прекрасно знаю, что все эти пессимистические выкрутасы психики называются емким словосочетанием «синдром ветеранов», с которым на протяжении веков бьются высокооплачиваемые психологи. И добиваются только повышения почасовой оплаты собственного труда, что характерно.

Непонятно другое — как со всеми этими синдромами и маниями начинать пресловутую мирную жизнь? Которая взяла вдруг и наступила, как задумчивый бегемот на оставленные в траве грабли.

«Я не знаю, чего я хочу. Знаю одно — воевать я больше не хочу, это точно!» — как сказала вчера Игла.

Странное было состояние. Непонятное состояние. Вокруг — спящий полевой лагерь, пятнистые темно-серые ряды ПП-куполов, ровные и прямолинейные, как воинский строй. Наш временный лагерь, этот палаточный Вавилон родов войск, тяжело успокаивается по вечерам, но тем безлюднее смотрится с утра. А вокруг все та же холмистая бескрайняя степь в пепельно-серых разводах, дымчатые пики гор у горизонта и высокое, равнодушное небо. Разоренная, расстрелянная планета, где две армии — Штатов и Конфедерации — разведены по разным углам, но все еще рычат друг на друга. В точности как бойцовые псы, которых, заскучав, растащили хозяева, — пришло мне в голову. Они, недалекие и отважные, так и смотрят, как бы снова вцепиться друг другу в глотки…

А я топаю по поверхности разоренной планеты и рассуждаю про мирную жизнь. В которой уже заранее чувствую себя лишним, ненужным, выброшенным на берег, подобно прогнившей лодке…

Интересно, хоть кто-нибудь на этой планете чувствует себя победителем? — вдруг пришло мне в голову.

Война закончилась! Нет, я даже не спрашиваю, что дальше, я спрашиваю — что взамен?

Говорю же, странное настроение…

Штаб нашего лагеря находился в отдельной зоне, где густо выстроились административные купола.

Административный купол — это только звучит громко. На самом деле обычные ППК-28, шестиместные купола, соединенные между собой в нечто большое, длинное и выпукло-неопределенное. Со стороны похоже на колонию шампиньонов. Или — на муравейник, где муравьи отказались от вековой многоэтажности и осваивают прогрессивное коттеджное строительство.

Удивительно, лагерь существует всего ничего, а администрация разрастается, как процветающий муравейник, подумал я. Хотя нет, насекомые тут ни при чем, администрирование — любимое человеческое развлечение…

Как водится, территория штаба огорожена светоотражающими канатами на полосатых столбиках. Для тех, кто выпучил глаза и все равно ничего не видит, на канатах были развешаны красные предупреждающие таблички: «Внимание, территория охраняется!».

Словно в военном лагере что-то не охраняется, а пущено, так сказать, на самотек. Охранять и бдить — это уже любимое военное развлечение…

Я поискал глазами проход между канатами и нашел его. В проходе присутствовал охранник. В тяжелой десантной броне и с полным вооружением, вплоть до снаряженного «рэкса» на подвесной системе. Больше вокруг никого не было. Рано же!

Я подошел. Бронированная фигура не шевельнулась.

«Спит небось! Зафиксировал броню и дрыхнет, как сурок… Под затемненным забралом все равно не видно — открыты глаза или как…»

Когда на тебе только х/б, вид бронированного человека впечатляет в любом случае. Вблизи — просто давит своей откровенной агрессивностью. Этакий гориллообразный силуэт полуторатонной массы, который может походя раздавить тебя, беззащитного. И потом долго спрашивать — а что там было, под ногами? Не вступил ли часом во что-то вонючее?

Хоть и знаешь эту броню как облупленную, но все равно пробирает.

Часовой был облачен в «латник-4», видел я. Хорошая броня, из самых новых. Чуть менее горбатая, чем наши «трешки», и, говорят, с большим энергоресурсом. На груди эмблема части — черный пушистый зверь, прыжком распластавшийся в красном кружке. Бригада «Черные барсы». Элита десанта, между прочим…

Да, я помню, кто-то мне говорил, что три батальона «барсов» тоже участвуют в высадке на планету…

В этот момент «элита» изволила шевельнуться и слегка повела в мою сторону гермошлемом.

— Ну?! — бросил мне часовой.

В смысле — куда прешь?

Я понял, моя серая штрафная роба с нашивками рядового его не впечатлила. Обычную, общевойсковую форму нам до сих пор не выдали, разрешили только прикрепить нашивки. Оптимисты расценивали это как признак скорого дембеля.

— Но! — сказал я.

— Чего «но»? — заинтересовался он. Голос, пропущенный через динамики шлема, звучал басовито-низко. Но молодой, совсем молодой, это было слышно даже через динамики. Понятно, кого еще отфутболят караулить штаб с утра пораньше, как не зеленого солдатика последнего набора…

— А чего «ну»? — спросил я.

Нет, я бы доложился как положено, просто не люблю, когда хамить начинают с ходу. Мы помолчали. Молчание затягивалось.

— И что дальше? — спросил он наконец.

— Хочу пройти, — коротко объяснил я. Массивная, бронированная фигура слегка шевельнулась, демонстрируя всем своим видом, что хотеть не вредно. Вот пройти — чревато.

Я не стал настаивать. Мы опять помолчали.

— Зачем? — спросил он через некоторое время.

Словно вспомнил обо мне между делом.

Между множеством важных и нужных дел припомнил нечто малозначительное.

— Вызывали, — терпеливо объяснил я.

— Кого? — удивился он.

На этот раз гермошлем качнулся откровенно недоуменно. Прикидывая, похож ли я на человека, который может понадобиться в штабе. Нет, не похож, даже рядом не сидел…

— Меня, — подтвердил я.

— Ага, — нейтрально подытожил он. Снова застыл, все так же перегораживая проход между канатами.

— А пройти-то можно? — спросил я через некоторое время.

— Зачем?

— Вызывали.

— И что с того?

— Можно позвать дежурного по штабу, — предложил я. — Он должен знать.

— Еще чего! — отверг часовой. Переговоры окончательно зашли в тупик. «Барс» издевался, конечно. Выламывался.

Согласно правилам несения караульной службы, дежурного офицера он был обязан вызвать. И передать ему меня «с рук на руки». Именно дежурный должен знать, когда и кого вызывают, а не часовой при матерчатых дверях ППК.

Другое дело, появляется перед тобой «серый» (презрительная кличка штрафников) — одно удовольствие продемонстрировать, какой большой болт ты, «элита», забил на все правила и уставы. Развеять таким образом тоску караульных часов и заодно напомнить бывшему штрафнику, что его законное место в строю за правофланговой Парашей Батьковной.

Видимо, по его сценарию я как раз должен был занервничать, как кот на собачьей свадьбе, начать юлить хвостом и униженно умолять пропустить меня. А он, облеченный высокими полномочиями охраны прохода, еще подумал бы и покуражился вдоволь…

Можно понять, от постовой скуки дуреют и не такие головы.

Только я, между прочим, носил офицерские нашивки, еще когда унитаз для взрослых казался этому сопляку недостижимой горной вершиной. Поэтому я выбрал другую тактику. Просто стоял и молчал. Держал паузу, как говорят в театре. Мало того, когда пауза окончательно затянулась, я достал сигарету и неторопливо закурил, со вкусом пуская дым.

Человек в броне может все — летать, вспрыгивать на скалы, ходить под водой, валить деревья пинком ноги, прошибать стены лбом и т. д. и т. п. Но вот курить он точно не может. По крайней мере, в закрытом наглухо гермошлеме.

Нет, мне кто-то рассказывал, что один деятель ввел в «жабу» брони раствор никотина, запрограммировав подавать его в кровь с равными промежутками. Но кончилось все печально и с тяжелыми последствиями. Не столько для «жабы», сколько для самого деятеля. Подобные же эксперименты, я знаю, проводились с этиловым спиртом, и, что характерно, с тем же грустным результатом. Внутренняя структура брони — штука тонкая, и самопальные модификации не приемлет…

Таким образом, я стоял и курил. «Да, приперся сюда в шесть утра исключительно перекурить. А вы что подумали?»

Под забралом я не видел его лица, но сильно подозреваю, что взирал он на меня с ненавистью. Сам я больше не обращал внимания на часового. Да и что мне на него смотреть? Молодой еще. Сынок! Не «барс», а пока что «барсик»! Иначе бы не стал связываться, сообразив, что десантный штрафбат — слишком хорошая школа выживания.

«Политика — это когда хочется одно, а получается — совершенно другое!» — как сказал премьер-министр слаборазвитого государства, загоняя на собственные офшорные счета остатки средств, выделенных на здравоохранение…

— Дежурный по штабу — на выход! — вдруг заорал часовой.

Так неожиданно, громко и зло, что я чуть не подавился сигаретой.

Проняло его, в чем я заранее не сомневался. Но зачем так орать?

Я понимаю, воин перенервничал. Только у дежурного тоже имеется нервная система.

И она, система, не на помойке подобрана, они, любимые нервные клеточки, давно уже не восстанавливаются ввиду чрезмерных нагрузок от окружающих идиотов!

Об этом мы узнали незамедлительно, как только дежурный, грузный первый лейтенант с эмблемой ракетчиков, явил нам из-за полога свое красное лицо с отпечатанной поперек щеки заспанной складкой. Еще подробнее он выложил все, что думает про часового, его маму, папу, бабушку и дедушку. И вообще весь их вырождающийся род, этот образец генетического раздолбайства, тупиковую ветвь эволюции, чье единственное жизненное предназначение — хлебать говно во все хлебало и не гавкать при этом!

Часовой перед офицером, как положено, безмолвствовал…

— Вот сюда проходите, в левый рукав, — говорил мне лейтенант-ракетчик, шагая впереди и оглядываясь вполоборота. — Вот сюда, пожалуйста…

Уважительное обращение настораживало. Особенно после того, что я услышал про папу-маму-дедушку-бабушку «барсика».

Ведь умеет же общаться с младшими по званию, и голос поставлен, и образный ряд на уровне, соображал я. Сразу видно — бывалый служака. Так чего же он передо мной выламывается? Прошу, пройдите, пожалуйста, вас дожидаются… И все на «вы», что характерно, без малейшего намека на «факин мазер» или «гребан фазер».

Не просто настораживает, пугает…

С этими пугающими размышлениями я следовал за дежурным через длинные переходы между куполами. Переходы были тоже затянуты маскировочно-предохранительной тканью. Напоминали лабиринт-головоломку для младшего школьного возраста, где с удовольствием теряют друг друга и звонко перекликаются сквозь натянутые преграды.

Только по какому-то недоразумению вместо школьных экскурсий здесь везде складывающиеся столы, стулья, провода, аппараты с водой-кофе-чаем, плоские мониторы компьютеров, ушастые антенны связи, бронированные сундуки переносных сейфов и все прочее, штабное и особо секретное.

По раннему времени здесь не было ни одного человека, но можно представить, как бурлит штаб в разгар рабочего дня. На одном из столов я заметил клюшку для гольфа. Тоже — занятие. Провести, скажем, мячик по минным полям на наименьшее число ударов. И взрывов. Каждый взрыв — сумма штрафных очков, отлетевшая голова партнера — три дополнительных мячика…

«Милитари гольф», леди энд джентльмены, делайте ваши ставки!..

— Вот сюда, пожалуйста. Вот по этому коридору. Дальше вас проводят.

Лейтенант, пропуская меня вперед, тяжело посторонился грузным телом любителя дрожжевого пива и синтетических гамбургеров. Отмахнул честь, потоптался, развернулся на месте и потопал обратно. Мне показалось, будто в его заспанном взгляде мелькнуло что-то похожее на сочувствие.

Охо-хо-хо…

Сознаюсь, в этот момент я ощутил себя одним из первых христиан, которого провожает до клетки со львами какой-нибудь римский центурион. Язычник-солдат и огрубел в боях и походах, но все равно доля сочувствия к обреченному проявляется.

Остается вопрос — к какому такому льву я приглашен на обед, точнее, на завтрак? И в качестве какого блюда, кстати? — думал я, шагая по матерчатому коридору.

Коридор закончился, и я очутился в большом помещении, где стоял одинокий, девственно-чистый стол, за которым (тоже в единственном числе) сидел майор в полевой форме. Форма казалась лощеной, отутюженной и такой же далекой от поля, как образец универсального трактора на сельскохозяйственной выставке. Майор был белобрысым, с блеклыми голубыми глазами навыкате.

Выкаченные глаза немедленно уставились на меня.

— Серж Кирив?

— Так точно, господин майор, сэр!

— Господин генерал ждет вас.

Теперь до меня дошло — это просторное пустое помещение нечто вроде предбанника высокого начальства. Майор — адъютант какой-то шишки. А основная разделка туши на лакомые куски с последующим пожиранием будет проводиться дальше по курсу.

«Хищников не надо кормить, просто зайдите в клетку, если так любите бедных животных», — как объяснял посетителям смотритель зоопарка.

Вытянувшись по стойке смирно, я все еще смотрел на майора, а он — на меня.

— Тед Бронски, — зачем-то представился он. — Майор Тед Бронски, — и белозубо улыбнулся.

Честное слово, улыбнулся. Не хуже кассира, принимающего от клиента платиновую кредитку!

— Очень приятно, господин майор, сэр!

Я тоже попытался выразить лицом, как мне приятно. И, похоже, перестарался.

Белобрысый майор глянул на меня с некоторым испугом.

Я сам почувствовал, что моя ответная улыбка получилась слишком судорожной. Неприкрытая демонстрация жевательно-кусательного механизма. Подозреваю, я как-то разучился улыбаться милой, приятной улыбкой мимолетного общения — жизнь прекрасна, у нас все о'кей, чего и вам желаем. И еще я понял, наконец, что резануло мне глаз в этом майоре — нечто неуловимо штатское в его облике. Может, в добродушном выражении глаз, в движениях, в том, что он чуть было не протянул мне руку, это я точно заметил…

Интересно, что это за высокое начальство, которое держит при себе адъютанта с манерами штатской доброжелательности?

— Проходите дальше, вас ждут.

«И посылали его, и посылали… И шел он, и шел…»

Я опять двинулся.

— Разрешите войти? — спросил в матерчатую перегородку.

Разрешения не последовало. Я вошел.

^{Планета Казачок. 19 ноября 2189 г.}

^{Штаб временного лагеря войск СДШ.}

^{06 часов 28 минут.}

Бригадный генерал в полной форме с орденскими планками сидел за таким же раскладным столом, как в предбаннике. Увлеченно тыкал пальцем в маленький ноутбук. Совсем маленький и плоский, как блин.

Я помню, Компи рассказывал мне об этих новых моделях, которые можно складывать, как носовой платок, и носить в нагрудном кармане. Стоит, между прочим, как хороший гравимобиль. Да и само помещение было меблировано не в пример богаче приемной. Здесь и пластиковые кресла, и маленький откидной столик, и раздвижная койка, и сейф величиной в рост человека, и даже (с ума сойти!) пестрый ковер на полу.

Вопрос — откуда интенданты приперли ковер для генеральского кабинета, если последнее гражданское поселение на планете еще в прошлом году уничтожено ковровыми бомбардировками?

Генерал поднял голову от компьютера, и я узнал его.

Впрочем, нет, вру, узнал я его сразу, с первого взгляда. Когда он поднял голову, я просто убедился, что не ошибся.

Он! Батя! Борис Борисович Чернов, бывший командующий Повстанческой армией Усть-Ордынки. Борис Чернофф, первый заместитель директора Службы Стратегической разведки СДШ. Особа, приближенная к высшим тайнам империи, и личный друг госпожи Президента, как говорят. Много чего говорят…

Вид у него был усталый. Лицо — землисто-серого цвета, под глазами набрякли отчетливые мешки. Для вербовочного плаката, рекламирующего прелесть воинской службы — как хорошо стать генералом! — совсем не годится.

— Постарел… — задумчиво произнес он, глядя на меня поверх компьютера. — Или — возмужал…

— Кто, господин генерал, сэр? — спросил я.

— Остроумно, — согласился Батя, покивав без тени улыбки. — Мне понравилось… А ты все такой же, Сережа…

— Да и вы тоже, Борис Борисович.

— Хотелось бы верить… Очень хотелось бы… Ну, здравствуй, разведчик!

— Здравия желаю, господин генерал, сэр! — гаркнул я, вытянувшись по стойке смирно.

Батя только усмехнулся.

— Ладно, будем считать, что выпендреж состоялся и самолюбие удовлетворено. Теперь — по делу. Честное слово, времени катастрофически мало. Его всегда мало, а теперь — особенно…

— Война-то кончилась.

— Да, кончилась… Взяла — и в один момент кончилась… Помнится, на Усть-Ордынке мы были на «ты», — сказал он.

Мне тоже помнилось. И еще я помнил, что когда генерал начинал говорить вот так, не заканчивая предложений, это означало у него крайнюю степень усталости. Я помнил, там, на Усть-Ордынке, в нашем последнем бою на Хантайском нагорье, он вообще не заканчивал предложений. Говорил два-три слова — и все. Но — понимали…

— С тех пор много воды утекло, — нейтрально ответил я.

— Это точно… Все течет, все меняется и, что удивительно, никак не изменится…

А вот это уже что-то новое! — отметил я про себя. Философствующий Батя — этого я не припомню. Он всегда был слишком конкретным, чтобы снисходить до абстрактных рассуждений, да еще в сопровождении вздохов-выдохов. Орел-командир, слово — серебро, молчание — золото, каждый взгляд — приговор без права обжалования…

Укатался Сивка? Нет, не похоже. Развивая лошадиную тему — на жеребце с такой шеей и плечами еще пахать и пахать. Если, конечно, кому-то придет отчаянная мысль его запрячь. На свою голову.

В сущности, с тех пор, как мы всерьез собирались умирать на Хантае, где больше не оставалось надежд на победу, только злость, обреченность и свобода, абсолютная свобода в этой злой обреченности, Батя не сильно изменился. Это я сразу заметил. Все та же квадратная фигура, выпуклая грудь, бугристые руки и плечи борца, лобастая голова с вечной прической «колено любимой женщины». За густыми кустистыми бровями, неожиданно развесистыми на бритой голове, прячутся все те же внимательные карие глазки.

И еще — ощущение мощи, пружинная, концентрированная сила, что всегда чувствовалась в каждом его движении. Таких, как он, кажется, не берет само время — и в двадцать, и в сорок, и в шестьдесят они выглядят почти одинаково. Одинаково сильными и несгибаемыми.

Как был несгибаемым, так и остался… Хотя для политической фигуры это вроде бы минус?

Нарядный генеральский мундир армии СДШ сидел на нем с привычным щегольством, словно он посвящает своему внешнему виду уйму времени. Мне доводилось видеть его и в штатском, и в полевом х/б, и в броне, так что могу засвидетельствовать — на нем все сидит подчеркнуто щеголевато. Причем все — как мундир…

Пока я размышлял, Батя помассировал набрякшие веки кончиками пальцев, значительно посмотрел на меня и многозначительно крякнул. Поднялся из-за стола. Подошел к массивному сейфу. Повозился с замком. Кроме отпечатка пальца и сканирования сетчатки в сейфе был предусмотрен еще и многосложный код, заметил я.

— Внимание, уровни секретности сняты, доступ разрешен! — объявил сейф строго-металлическим голосом. — Убедитесь, что поблизости нет посторонних лиц.

— Сейчас, спешу и падаю… — пробормотал генерал.

— При появлении посторонних немедленно прекратите изъятие секретной документации и вызовите вооруженный наряд, — невозмутимо добавил сейф. — При невозможности совершения данных действий, активируйте механизм уничтожения. Предполагаемый разлет осколков при срабатывании механизма уничтожения — сто пятьдесят — двести пятьдесят метров. Безопасное место пребывания — триста и более метров от объекта. Желаю приятного дня!

— Батя, а он у тебя самочинно не жахнет от избытка усердия? — поинтересовался я, подавившись смешком.

Генерал только набычился на секретный агрегат и зло засопел.

Больше ценных советов не последовало. Дверца бесшумно поехала в сторону.

Упертая вредность секретного механизма, почувствовал я, словно сломала невидимый лед между нами. Я начал по-настоящему узнавать Батю, своего бывшего командарма, за которым шел и которому верил больше, чем себе. Мы все ему верили.

Да, он никогда не дружил ни с какой техникой, кроме огнестрельной и взрывающейся. На компьютер вообще смотрел, как туземный шаман на преобразователь материи. Раньше, по крайней мере…

— А теперь, Сергей, ты увидишь главную военную тайну местного отделения Службы Стратегической разведки, — сказал Чернов, оглядываясь на меня с приглашающим видом иллюзиониста-профессионала.

Сейф, наконец, распахнулся. На пустых полках (по-моему, не без слоя пыли) стояли в ряд четыре бутылки коньяка и что-то недоеденное на пластиковой тарелке.

Хороший коньяк, я такой знаю. Дорогой. Многие гурманы предпочитают его даже сортам с планеты Испаньол, которые последние полсотни лет славятся как эталонные.

— А где же тайна?

— Это и есть тайна. Что вся здешняя разведка не стоит выеденного яйца… Такая, знаешь, разведка, что член в собственных штанах будут искать с фонарями, но без всякой надежды…

Генерал подозрительно заглянул внутрь. Может быть, опасаясь механизма уничтожения?

Чернов осторожно прихватил за горлышко одну из бутылок. Покосился на пластиковую тарелку, с сомнением понюхал и брать не стал. Легонько толкнул дверцу локтем.

Та вернулась на место неторопливо и плавно, с легкостью хорошо отлаженного механизма. Замки громко и отчетливо клацнули.

— Внимание, уровни секретности восстановлены! — объявил сейф. — Корпорация «Стивен-машин» благодарит вас за пользование нашими изделиями!

— Ну и пошел в жопу… — с чувством пожелал ему Батя. Снова глянул на меня из-под кустистых бровей. — Дело в том, Сережа, что ты мне нужен, очень нужен… Поэтому разговор нам предстоит долгий и обстоятельный. И не простой, кстати. Бери стакан, садись в кресло и давай для начала глотнем с тобой коньячку…

А когда я отказывался?

— И все-таки, Батя, я не понимаю… — честно сказал я.

— Что ты не понимаешь? — хмыкнул Чернов. Помассировал квадратной ладонью свой могучий лоб, скептически покосился на меня и еще раз хмыкнул, уже отчетливее.

Коньяку мы, конечно, глотнули. Для начала. И еще добавили. Для продолжения. Скромные церемонные глотки, но генералу они пришлись кстати. Ожил и чуть-чуть порозовел щеками. Хороший коньяк.

«Да, он действительно очень устал. Что наводит на размышления…»

— Справедливости ради должен отметить, что ты, Сережа, скорее всего, ни черта не понимаешь. И в этом ты не одинок, пожалуй… Тут все переплелось, как в детективе с многосерийными продолжениями — война, дипломатия, переговоры, телепортация, следы пришельцев да еще этот ваш штрафбат, будь он трижды неладен…

— Ну, по поводу штрафбата ты мне лучше не говори ничего, — сказал я с той свободой, которую Дает совместная выпивка. — Уж с твоими генеральскими чинами и должностями — мог бы и вытащить из дерьма старого боевого товарища. Или нет, скажешь?

— Скажу, что мог бы, — подтвердил Чернов. — И пытался, хочешь — верь, хочешь — нет. Лично два раза отправлял документы на пересмотр твоего дела на самый верх, — генерал значительно вскинул глаза. — Ввиду того что капитан Киреев награжден, заслужен, участвовал, отмечался и т. д. и т. п. Главное ведь не то, за кого просят, главное — кто просит… Так что я сам был немало удивлен, между прочим. Оба раза мне возвращали документы уже через сутки с перечеркивающей пометкой «Отказать». А мне редко отказывают, можешь поверить на слово… Только потом уже я узнал, что вляпался ты, парень, гораздо крепче, чем думаешь сам. По самые уши вляпался. И даже с моими связями… — генерал картинно развел руками.

Ну да, для убедительности только слезы не хватает. Суровой мужской слезы на каменном лице железного генерала. Примерно в такой последовательности прилагательных и причастий…

В одном генерал был абсолютно прав, я действительно еще мало что понимал. Но если появился шанс разобраться, надо им пользоваться. И задавать вопросы последовательно и четко, не стесняясь выглядеть дураком. Самая удобная позиция задавать вопросы, между прочим. Дураку все всегда объясняют на пальцах и при этом неизбежно проговариваются.

— Ладно, Батя, ты хочешь сказать, что у того подполковника, которому я начистил ряшку в баре, такая большая и мохнатая лапа, что даже зам. начальника Службы Стратегической разведки разводит руками…

— А при чем тут подполковник?

— Здрасьте-приехали! Из-за этого черножопого… — Чернов (привычка разведчика!) предупреждающе кашлянул. — Хорошо, буду политкорректнее, — согласился я. — Только чуть-чуть… Итак, из-за этого черномазого я схлопотал полное разжалование и восемь лет лишения свободы, которые потом заменили штрафбатом. А ты меня спрашиваешь — при чем тут он? Интересно…

— Я же говорю — ничего-то ты, Сережа, не понял!

— Тогда объясни! А не тяни кота… За то самое, что любят кошки…

— Хорошо! — Чернов сильно хлопнул кулаком по раскрытой ладони, словно окончательно на что-то решился. Тоже знакомый жест, его, характерный. — Начнем с самого начала, Кир. Ты что же, до сих пор полагаешь, что тебя, боевого офицера-десантника, упекли в штрафбат за то, что дал кому-то по морде у стойки?

— Не только у стойки, я его еще и по полу повалял, — слегка поидиотничал я.

— С чем тебя и поздравляю, — пробурчал Батя. — А вспомни, чем ты занимался непосредственно перед этим? Ничего в голову не приходит?

«А ведь приходило, между прочим, — подумал я. — Пусть как версия, пусть в порядке бреда, но крутилось в голове… Ай-яй-яй…»

Непосредственно перед дракой в баре я со своими разведчиками принимал участие в экспериментах по телепортации. В качестве подопытных кроликов, если быть точным. И потом улизнул с закрытой военной базы в город нажраться. Потому что из всего моего взвода целым остался только я один, а в живых — шестеро, да и те на положении инвалидов.

— Значит… — я вскинул глаза.

— Вот именно, Сережа, — подтвердил Чернов. — Тебя не осудили, а ликвидировали. Изолировали, можно и так сказать. Как свидетеля и участника эксперимента на людях. Тем более — неудачного эксперимента, со многими человеческими жертвами. Это победителей не судят, а проигравших — как раз берутся судить все кто попало. Что характерно, совершенно беспроигрышное занятие — судить проигравшего… Правительство проводит эксперименты на людях, красиво звучит? В духе общественного согласия? Представляешь, что было бы, если бы эта информация каким-нибудь образом просочилась?

— Пожалуй, да… — согласился я. — Но все равно, Батя, нелогично. Кроме меня осталось же еще шестеро наших ребят.

— Которые тем же вечером, пока ты нажирался в баре, благополучно скончались в санчасти военной базы. Чему, учитывая их состояние, никто особенно не удивился… Да, — вспомнил он, — ты же не мог этого знать, тебя сразу взяли, тепленького, в тот же вечер. А занималась этим, чтоб ты знал, Служба Президентской охраны, организация, открыто конкурирующая с нашей Службой разведки. Именно они курировали этот проект. Под непосредственным руководством начальника «охраны короны» флот-адмирала Сары Тонги. Между прочим, школьной подруги нашей госпожи Президента…

— Вот даже как…

— Именно так, — подтвердил генерал.

— Дерьмо! — искренне прокомментировал я. А что тут скажешь? Одно дело — смутно догадываться, другое — твердо знать.

Теперь я знал твердо. Радости от этого никакой, а впечатление — как будто нахлебался помоев. «Слова закончились, начались эмоции», — как говаривал мой друг Цезарь…

— Ну, что скажешь, Сергей?

— А что тут скажешь… Я-то в свое время голову ломал… А в сущности — все просто. Все лежит на поверхности, — ответил я.

— Вот именно! — подтвердил генерал. — В политике, Кир, всегда все просто. Даже по сравнению с обычными человеческими отношениями, где обязательно включается фактор нервов и прочей непредсказуемости. А в политике бывают только неожиданности, непредсказуемости в ней быть не может. Ищи, кому выгодно, и обязательно найдешь, кто виноват. Только так! Поверь старому битому генералу: все, что говорят о сложности политической игры, — это, мой дорогой, от лукавого. Вся эта пресловутая сложность — не более чем попытка замазать очевидное. Все просто, Сережа, и чаще всего — до отвращения просто. Скажу тебе это как человек, который уже больше трех лет варится в самом глубоком котле имперской политики…

Действительно, что тут скажешь? Большая политика раздавила маленького армейского капитана. С точки зрения политики вполне допустимые потери.

С точки зрения капитана? А вот меня-то как раз никто и не спрашивал…

«Политика — да! Куда от нее деваться? Люди — пешки, а главные государственные интересы — шах и мат противоборствующей стороне!» — думал я. Дело даже не в том, что пешкам, разменянным по ходу игры, от этого не легче. Дело в том, что пешкам никогда не становится легче. И никогда не станет, вот в чем фокус!

А чего я хотел? Почему должно быть по-другому?

Наверное, в людях-пешках все-таки неистребима надежда, что где-то там, наверху, сидит хоть кто-то умный и честный. Кто заботится не только о собственной власти, а радеет об интересах всех и каждого. Вот развился сам по себе из себя, и сидит, и радеет, и болеет душой, и не спит ночами, и днями думает всю ту же нелегкую думу…

Идиотизм, конечно! Казалось бы, уж война-то должна избавлять от таких иллюзий, но ведь нет… Все-таки опыт показывает только одно — что он, опыт, никогда и ничему не учит. И научить не может, как ни колотит и в лоб, и по лбу, и прямо по больной голове.

Наверное, с точки зрения господина Опыта, люди — исключительно непробиваемые существа. Не самая веселая точка зрения, но я полагаю, что заслужил право на определенный жизненный пессимизм.

С точки зрения выживания — пессимизм куда более адаптируемая концепция. Как говорил все тот же умница Цезарь: «Где оптимист увянет, там пессимист прорастет корнями».

«Да здравствуют великие пессимисты всех времен и народов! — помнится, говорил он. — Именно они превращали оптимистический кретинизм большинства в здоровое чувство юмора! Выпьем, Серж, за критическое мироощущение — основу основ любого знания о себе…»

Я же говорил, он был умный мужик.

Когда-то давно, с полным правом можно сказать — в прошлой жизни, я учился на историка. Несколько лет зубрил имена, даты, события, хитросплетения интересов, государства, вождей, завоевателей, императоров и так далее. Много чего зубрил, только не нашел ответа на главный вопрос — почему люди живут как живут, вместо того чтобы жить счастливее, умнее и интереснее?

А может, люди просто не хотят быть счастливыми? Где-то в глубине души, в тайне от самих себя — не хотят? — рассуждал я в наивном юношеском максимализме. Боятся спокойного, размеренного состояния счастья, как болотной трясины, вот и пускаются во все тяжкие — в войны, революции, в национализм, коммунизм, реваншизм — во все что угодно. Лишь бы бурлило вокруг, лишь бы не останавливалось, потому что движение есть жизнь, а успокоение, остановка — смерть. Вывод — счастье человеку противопоказано от природы…

Я понимаю, что это совсем не новые рассуждения, но и лет-то мне было тогда…

Давно это было. Сейчас кажется — очень давно.

— А что, Батя, там у вас, наверху, других методов не бывает? — спросил я, чтобы что-то спросить.

Взял со стола коньяк и глотнул, не чокаясь. Мягко, приятно, терпко, уж никак не ракетный суррогат.

И все равно оставалось ощущение, словно я с ходу макнулся в помои. А теперь вынужден облизываться, потому что руки заняты. Отданием чести, например. Отдаем ее, родимую, и отдаем…

— Ну, с таким вопросом ты неоригинален, — протянул Чернов. — Впрочем, если с точки зрения «не тронь — не воняет», пожалуй, нет. Политика есть политика. Только видишь ли, других методов управления людьми, кроме подковерных, человечество за свою долгую историю так и не придумало. И это факт… Так что ты свой штрафбат не ругай, похоже, он тебе жизнь спас. Сдается мне, ни в какой штрафбат ты попасть не должен был, а прямиком отправиться в тюрьму, где бы тебя спокойно прирезали урки. То, что ты очутился на фронте, — это накладка, которую потом не стали исправлять. Или решили, что в штрафбате ты и так гикнешься, процент смертности у вас — сам знаешь… Или не успели, в конце концов, не до того стало…

— Почему?

— Потому что недавно Службу Президентской охраны от исследований по телепортации отстранили, а все передали нам, в стратегическую разведку. С условием, чтоб мы взялись за дело с новым энтузиазмом и другими методами.

— Надо же! Я думал, что исследования окончательно заморожены, — сознался я.

— Так многие думают. Даже в конгрессе СДШ этот вопрос больше не поднимается. Болтуны-сенаторы забыли телепортацию, как страшный сон. Никакого тебе выделения ассигнований, никаких заумных, многоступенчатых формул перед высокими комиссиями, от которых эти самые высокие впадают в тоску, осознавая собственное невежество. А что это значит? — Батя наставительно поднял крепкий квадратный палец с отчетливыми жестко-рыжими волосками на запястьях.

Я вдруг подумал, что сейчас он больше всего похож на школьного учителя, в очередной раз растолковывающего обалдуям-переросткам прописные истины. Старого, пожившего учителя с грустными глазами доброго сенбернара и глубокими морщинами на массивном лбу. Скажем, учителя с героическим прошлым и предсказуемым пенсионным будущим…

Сам не знаю, откуда взялась такая аналогия…

Потом я сообразил, что Батя не просто так сообщил мне о других методах. Сколько его помню, он мало что говорит просто так, для поддержания светскости беседы. Не тот характер… Старый грустный учитель, замотанный алиментами бывшим ученицам, — видимость, способная обмануть только тех, кто его не знает. Генерал — он и есть генерал. Стратег и тактик даже по мелочам.

Чего же он от меня хочет? А ведь хочет чего-то, это определенно…

— И что это значит? — спросил я.

— Хороший вопрос, — одобрил Чернов, блеснув ровными вставными зубами. — Просто замечательный вопрос! Я бы сказал — заданный вовремя и по существу!

Издевается? Не без этого. Имеет право с высоты своего служебного положения. Зато я со своего невысокого бугорка имею право тупо молчать, не реагируя на начальственный юмор. Не дорос, мол, ни погонами, ни умом, вы уж извиняйте покорно, ваше превосходительство! Нам бы понятнее — про баб, про пьянку или про что-нибудь такое, поближе к телу…

— Ну так вот, Сережа, — посерьезнел господин генерал. — Если про телепортацию перестали трепаться на каждом углу — это значит, что какие-то результаты действительно появились. Неожиданные результаты, не буду от тебя скрывать. Ты думаешь, почему сейчас, когда война почти закончилась, когда в результате — понятная и предсказуемая ничья, которую уже не изменят никакие локальные операции, развернулась такая драка за Казачок? Именно сейчас и именно за Казачок, обычную планету третьей категории?

— Я не думаю, — пробурчал я. — Мне думать некогда. Это пусть в генштабе думают, у них оклады жалованья соответственные. А мое дело — вперед, пехота! Обосремся на марше, зато — ни пяди врагу!

Мне показалось, что генерал глянул на меня с видимым сожалением. Впрочем, он тут же сообразил, что я его потихоньку подкалываю.

Ничего, проглотил и не поморщился…

— Объясняю, — сказал он спокойно. — Дело в том, что на Казачке еще многие годы назад обнаружены следы технологий непонятной и, судя по всему, нечеловеческой цивилизации. Следы странные, путаные, и что с ними делать — никто до недавнего времени сообразить просто не мог. От греха подальше предпочитали просто не обращать внимания. Есть и есть, никому от этого ни жарко, ни холодно, самих-то пришельцев нет в наличии, даже намека нет на присутствие чужого разума.

— А что изменилось? Кто-то заметил пробегающего зеленого человечка с аккуратной антенной на голове? — съехидничал я.

— Если бы! Тут, милый мой, еще заковыристее. Тут, на Казачке, судя по всему, вполне функционирующие порталы, через которые чужие шлялись по вселенной, как баба по собственному огороду. Только как это они делали — вот Вопрос? На который многие пытаются теперь ответить… А еще большее число людей — хочет знать ответы!

Батя снова пошевелил пальцем, подчеркивая свои слова. Взял со стола стаканчик, одним движением влил в рот, поморщился и пожевал собственные губы.

— То есть непрекращающиеся высадки на Казачок… — начал я.

— Вот именно! — подтвердил Чернов, как отрезал. — Атаки на Казачок — война за знания. Борьба за технологии чужих. Точнее, за то место, где их можно исследовать, запротоколировать и понять, в конце концов: что же это такое? И кто первый овладеет хотя бы зачатками этих знаний — мы или конфедераты, тот и получит контроль над обитаемой Галактикой.

Телепортация — это будущее человечества, совсем другое будущее… Впрочем, что я тебе рассказываю, ты сам не дурак, прекрасно все понимаешь… Я же говорю — загвоздка только в одном: каким образом эти самые порталы функционируют? Вот это кто бы понял… Ты ведь и сам в прошлую высадку выбрался с Казачка именно через портал пришельцев. Или не так?

— Я думал — это исследования конфедератов. Их база.

— Исследования, — подтвердил Батя. — И база их. Но исследовали они именно портал чужих. С тем же, впрочем, успехом, что и наши яйце головые. Надо сказать, ни до тебя, ни после никто так и не сумел этот портал активировать. Вот так, Сережа, вот такая интересная история…

— Я же вроде не делал ничего особенного, обычные операции, как на наших испытаниях, — пробормотал я. — Просто повторил…

— Значит — не просто! Значит — было что-то!

Честное слово, теперь Батя смотрел на меня так, словно подозревал не меньше чем в сношениях с таинственными «чужими». Взглядом зам. начальника Службы Стратегической разведки империи.

А ведь он боится! — только тут сообразил я.

И, похоже, крепко боится. Скрывает, чугунеет скулами, бычит лоб, грозно стучит кулаком по ладони — а внутри страх. Не может он не бояться. Именно так, как должен бояться всего нового и опасного руководитель имперской разведки. Технологии «чужих» — это уже серьезно!

Никто, кстати, не утверждал, что и самих «чужих» нет поблизости. Или просто — что их нет! — подумал я не без мстительного чувства.

Я бы тоже боялся на его месте… А на своем? Должен вроде. Война миров, крушение цивилизаций, кровожадные монстры из космоса… Но не боюсь. Что-то я совсем перестал бояться, размышлял я неторопливо, словно сидел на посту в одиночку и коротал время. Столько раз за последние годы переступал через смерть, что свыкся с ней, как с застарелой мозолью. Наверное, так! Плохое чувство, согласен, человек обязан бояться. Солдат — тем более обязан, именно страх помогает выжить, в первую очередь, здоровый человеческий страх… Но я устал. Даже бояться устал.

Чернов не прерывал моих размышлений.

— Тебя потом искали, между прочим. Я точно знаю, что их шпионы искали тебя долго и упорно, — словно бы между делом сообщил генерал. — Ну, то есть не тебя лично, имя они, похоже, так и не установили. Просто человека, который ушел с планеты через портал. Только, видишь ли, никто не додумался искать тебя в обычном пехотном штрафбате.

— Я, кстати, был не один, — заметил я.

— Знаю. Вас было двое. Осталось двое, когда вы прорвались к порталу. Мужчина и женщина. Кличка Щука, командир отделения из твоего взвода и, по отзывам, чрезвычайно сексуальная дама, — Батя хитренько усмехнулся (или просто сощурился — не поймешь) и откровенно причмокнул. — Только она из портала не вышла, а ты — вышел. Это я знаю. Но, скажу правду, это все, что я знаю. Думаю, остальное ты мне расскажешь.

— Да рассказывать-то особенно нечего.

— Не скромничай.

— Я не скромничаю. Пытаюсь сообразить, что тебе может быть интересно… — задумался я.

«Одни любят поговорить по душам, а вторые — от души послушать!» — как сказал осведомитель спецслужб, отправляясь на конспиративную сходку революционеров.

Нет, «чужие» — это серьезно. Понятно, почему один из высших чинов имперской разведки появился на Казачке сразу после прекращения боевых действий. Понятно, что они хотят здесь найти. Мне непонятна только моя роль в этой истории…

— Видишь ли, Сергей, мои ученые пришли к выводу, что никакими техническими средствами воздействовать на артефакты «чужих» мы не сможем, — продолжил Батя, как будто отвечая на мой невысказанный вопрос. — Их техника, если вообще можно сказать — техника, строилась на каких-то других принципах. Совсем на других! И управляется вроде бы не кнопками-рычагами, а непосредственно психоэнергией. Есть одна любопытная теория, согласно которой существуют так называемые люди-проводники, чья психика, или генетический код, или уж не знаю что, позволяют им входить в контакт с артефактами. В нашей подведомственной лаборатории был один такой человек. Но погиб. При невыясненных, но понятных обстоятельствах… — генерал со значением посмотрел на меня.

— И я?.. — спросил я.

Почему меня не удивляет собственная догадливость?

— Именно! — подтвердил Батя. — Ты — как раз такой человек-проводник. Все данные на это указывают. Ты даже представить себе не можешь, как подробно мои аналитики изучали твой рапорт о прошлой высадке на Казачок. Помнишь ситуацию в пещерах под скалистыми горами, где вы обнаружили странные рисунки на стене и ты почувствовал присутствие чего-то постороннего?

Я помнил. Присутствие постороннего — это генерал мягко сказал.

Помню, как смотрел на стену, и вдруг меня повело. Именно повело, по-другому не скажешь. Так бывает, если шарахнуть разом стакан спирта или большую дозу чистого «квака». Тебя словно подхватывает, словно проваливаешься внезапно в некое другое, непонятное измерение, где никак не можешь сориентироваться…

Помню, как я увидел… Увидел, почувствовал, ощутил — не знаю… Словом, была пещера, похожая на нашу, очень похожая. И рисунки, все те же круги, треугольники и квадраты с лучами. Только теперь они светились яркими сине-сиреневыми оттенками, набухали на стене, как вены от напряжения. Они звали, эти рисунки, куда-то звали, ясно почувствовал я. Далеко звали, заманивали, нашептывали, предлагали… И я двинулся к ним, сделал шаг, другой, третий… Вошел в стену, словно передо мной не камень, а легкая туманная взвесь. А рисунки все так же светились, только стали теперь большими, даже огромными. И никакой пещеры, никаких коридоров, наоборот, простор вокруг, необъятный простор. Бесконечность, которой нет названия, потому что определить можно только то, что конечно, что разум способен охватить целиком…

Приятное, непривычное ощущение вседоступности…

Но я, помню, так и не решился двинуться по той бесконечности…

— Вот-вот! — подтвердил генерал. — Вижу, что не забыл. И, следовательно, нам предстоит снова навестить твои памятные места. Благо теперь есть такая возможность без широкомасштабной наступательной операции… По оценкам моих ученых, именно там, в пещерах, узел управления системами чужих. Если эту хрень вообще можно назвать системами… Вот для этого ты мне и нужен, Сережа! — генерал потер шею и снова помассировал веки.

Теперь понятно! Беги, кролик, беги… Остается главный кроличий вопрос — а где морковка?

— Да знаю, знаю… — генерал небрежно замахал рукой. — Догадываюсь, о чем ты хочешь спросить. — Он извлек из кармана яркий прямоугольный кусочек пластика и положил на стол, припечатав ладонью. — Вот твоя офицерская карточка. Приговор в отношении тебя отменен, обвинение снято, награды, выслуги и все прочее — возвращены. И, кстати, поздравляю, тебе присвоено очередное звание майора… Тут же, на карточке, приказ об откомандировании тебя в распоряжение ССР для дальнейшего прохождения службы. Так что ты теперь мой непосредственный подчиненный, майор Серж Кирив.

Так просто! Надо же, как все оказывается просто…

— Ну что, умею я вербовать сотрудников? — хохотнул Батя с ноткой самодовольства.

— Умеешь, — согласился я. — Слов нет!

— А ты думал!

— Ладно, теперь все точки расставлены, давай выпьем, наконец! — сказал Батя.

Смелое заявление! А чем мы занимались до этого? Мочили губы?

— Выпьем, конечно, — подтвердил я. — Когда я отказывался?

На этот раз Батя безжалостно разлил дорогой коньяк для гурманов. Наполнил до краев оба наших стакана. Под обрез, как он это называл. Уважающий себя гурман повесился бы от такой картины на нижнем белье.

То-то я уже удивлялся, чего ради он выеживается со своими грамм-дриньками? Как на светском приеме, где важно тусовочное участие, а не итог в потребленных градусах. Решил даже — стал генерал окончательным штатовцем, забыл, почему шумит камыш и гнутся деревья. Помнится, командарм Чернов всегда считал отправной точкой любой выпивки граненый стакан, налитый именно под обрез. И — залпом, никаких этих смакований-причмокиваний! Чтоб глаза сразу выкатились и остекленели.

— Кстати, отправляемся послезавтра, майор. «Майор — неплохо звучит…»

— Куда? — спросил я довольно глупо.

— Туда! Туда — не знаю куда, искать то — не знаю что, неведомо — за каким хреном, — усмехнулся генерал. — Но точно — на свою голову… Технику и снаряжение подготовят, я распорядился. Со мной кроме тебя будут два моих человека. Ну, может, стоит еще захватить трех-четырех рейнджеров из «барсов»… На всякий случай, — добавил он, как будто советуясь со мной. — Много не нужно, дела наши, как ты понимаешь, совсем секретные… Да и не такие они, чтоб решать их большой пальбой. Чем меньше народа знает, тем крепче остальным спится. В моей конторе, скажу откровенно, тоже «течет» изо всех щелей, как из рассохшейся бочки…

— Не надо рейнджеров, я могу своих ребят взять, из моего взвода, — предложил я.

«Небольшой пробный камешек…»

— Можно твоих, — покладисто согласился Батя. — Надежные люди?

— Воевали вместе, — подтвердил я. — Четверо, говоришь, нужны? Значит, Кривой, Игла, Компи и Пастырь. Они — лучшие.

Могу поклясться, эти имена были ему знакомы. Генерал подтверждаюше покивал. У меня даже мелькнуло подозрение, что он ждал подобного предложения. Если в его конторе «течет»…

— Предупреди их — секретность по первому уровню, — распорядился Батя. — Сам понимаешь, не маленький.

— Они тоже не маленькие.

— Добро, — снова покивал генерал.

— Только им тоже — пересмотр дел и полное восстановление в званиях и правах, — окончательно обнаглел я.

«Вот и посмотрим, насколько я нужен…»

— Всем четверым? — Батя задумчиво помассировал лицо. — Ладно, теперь это не проблема, сделаю… Откомандирую в распоряжение моей службы, а потом восстановлю в приказном порядке по своим каналам, — согласился он совсем уж покладисто.

«Просто бери и на хлеб намазывай! А когда генералы начинают мягко стелить…»

— Кстати, тебе подарок лично от меня — майорские нашивки, — он выложил на стол прямоугольный конвертик. — Там еще микрокристалл с документами, пролистай на досуге, тебе пригодится… Ну что ж, Сережа, давай! — Батя бережно, двумя пальцами приподнял полный стакан.

— За что? — я взялся за свой.

— За прошлое, Сережа! За нашу Повстанческую! И за будущее. Каким бы оно ни было, черт побери!

И мы выпили. Наконец.

— И все-таки, Батя, ответь мне на один вопрос… Не для служебного пользования, так, ради интереса… — попросил я чуть позднее.

— Какой? — подозрительно покосился генерал.

— Почему штаты? Почему ты выбрал службу СДШ? Почему не Конфедерация?

— Предложили.

— Это не ответ! — отверг я.

— Лично госпожа Президент, между прочим. Предложила возглавить так называемый «русский отдел» ССР. С самыми широкими полномочиями. Президент, наша любимая Хромая Бетси, — совсем не такая дура, как говорят. А сказать по правде, совсем не дура… — В глазах у него промелькнуло всезнающее, снисходительное лукавство большого начальника, умудренного и причастного. — Ты же помнишь, какой тогда был бардак. Кому тогда был нужен бывший русский генерал, командарм разгромленной армии?

Я задумчиво потер щеку, горячую от коньяка.

— Это тоже не ответ.

— Экий ты привередливый, братец. Чего ни скажи — все тебе не ответ… Хорошо, отвечу! Выбора нет, Сережа. Выбор ведь очень простой: или — или! Своего рода двоичная система — или ноль, или единица, другие цифры не принимаются… Это сейчас, во время войны с нами, конфедераты едины, а представляешь, какая склока у них скоро начнется? В сущности, уже начинается… Вот и подумай, что выбрать — Конфедерацию Свободных Миров с ее анархией, склоками, узколобым противоречием интересов и политическими дрязгами из-за каких-нибудь наполовину выработанных месторождений? Или Соединенные Штаты с их, признаю, глупой и неповоротливой имперской машиной, но при этом с весьма здравой идеей объединения человечества в одно целое? Ты сам должен представлять, во что превратится Конфедерация через несколько лет. Уж мы-то с тобой нахлебались, знаем, что такое анархия и безвластие при куче амбициозных местечковых князьков. И куда это все ведет — тоже знаем… А у Штатов — доля здравого смысла хотя бы на уровне идеи! Как ты думаешь — много в этом случае выбора?

— Кто-то из великих сказал — выбор есть в любой ситуации, — заметил я. Довольно претенциозно, сам понимаю.

— Да неужели?! — Батя оскалился широко, но совсем не весело. — И много ты выбирал в своей жизни? Если пересчитать по пальцам?

— Не слишком много, — признался я. — Но выбор все равно был. Только я его не замечал. Наверное.

— Вот-вот… Не заметил, не знал, не хотел… А про то, что выбор есть в любой ситуации, — это, Сережа, сказал не самый великий, я тебя уверяю. Не знаю кто, но какой-нибудь второй эшелон, никак не первый… Самые — как раз изначально уверены во всем, а в первую очередь — в собственном предназначении. Непрошибаемо, как МП-танки двойного бронирования. Это и делает их великими.

«Интересно, на кого он намекает? Автобиографическая справка?»

— Сомнительный постулат.

— А ты сомневайся поменьше, — посоветовал Батя. — Крепче будешь спать… Кстати, а что это за история с вашим погибшим комбатом? Я тут слышал краем уха…

— Какая история? — я честно выкатил глаза.

— Напомнить? — усмехнулся Батя.

— Да нет, чего тут напоминать… Мы же с Кривым все написали в рапортах.

— С Кривым? — генерал ухмылялся уже откровенно ехидно. — Ну, если с Кривым… Я как-то пропустил мимо, что он был с тобой. Если бы обратил внимание — не сомневался бы… Ладно, отставить! Проехали. Слышал я про вашего Дица, тот еще гусь. Был. Помнишь, как говорили на Усть-Ордынке — помер Максим, да и черт с ним! Я, сознаюсь, недолюбливаю всех этих ваших офицеров-воспитателей из штрафбатов, их и подбирали-то… По определенным качествам.

— А уж я-то как недолюбливаю, — сказал я…

^{Планета Казачок. 19 ноября 2189 г.}

^{Временный лагерь войск СДШ.}

^{18 часов 47 минут.}

Сидя на койке в своем ППК, я неторопливо перелистывал в наручном коммуникаторе полученные от Бати файлы. Справки, рапорты, докладные записки, протоколы допросов. Казенные фразы, сухой канцелярский язык, коряво-деревянные выражения. За этим праздником официальной штамповки даже не сразу замечаешь абсурдный смысл всего выше-ниже изложенного.

Мне вдруг вспомнился «Музей академической живописи» на планете Урал, куда я как-то забрел, коротая время. Долго бродил по пустым, гулким залам, где тишину так и хотелось назвать пыльной, хотя вокруг ни пылинки.

Всмотрелся неожиданно для себя и с любопытством разглядывал краски, тона, лица, пейзажи и всевозможные фрукты-овощи-цветочки-лютики. Пока не наткнулся на один странный уголок, составленный, показалось, из лохмотьев обоев. После академизма строгих интерьеров долго не мог сообразить — а это что такое? Маляры забыли оберточную бумагу или просто недоделанный кусок ремонта?

Спросил у смотрительницы, когда закончат ремонт, и опозорился. Оказалось — тоже произведения искусства, ведущие мастера авангардного абсурдизма, ныне модного течения в живописи…

Почему вспомнилось? В связи с тем же выше-ниже изложенным. Я читал файлы и чувствовал, как из-под строгой канцелярщины явно пробивается нечто нелепо-необъяснимое.

Войсковой старшина Березин — бесследное исчезновение из закрытого помещения… Рядовые Савченко и Коровец — тоже исчезновение… Так… Есаул Загребец, урядник Зимин — смертельное поражение неизвестным видом энергии… Подхорунжий Колпачка — смертельное поражение неизвестным видом энергии… Так… А это уже наши пошли — первый лейтенант Бови, рядовой Дженнингс, старший сержант Грин… Все — или исчезли, или погибли «по неустановленным причинам»… Ага, опять казаки… И опять наши…

Большой список из ваших и наших, больше сотни фамилий. У всех — или смерть, или исчезновение, читал я. Простенько так… Ого! Бригадный генерал Косински! И тоже исчез, несмотря на звания и регалии… А это два раза «Ого»! Пошел список исчезнувших кораблей космофлота… Транспортники, малые истребители, штурмовики огневой поддержки, крейсер «Орегона»…

Господи, да что же это делается на белом свете?! Чтобы вот так, бесследно, исчез крейсер, словно стертый из мироздания… Это крейсер-то!

Теперь мне стало окончательно ясно, чего Батя так испугался. Это же не просто справки-рапорты-цифры, это партизанская война какая-то… Пока мы с конфедератами мочили друг друга почем зря, кто-то или что-то лупило под шумок всех подряд. И ваших, и наших, не делая никаких различий… Нет, только под шумок большой войны такое возможно… Всех впускать, никого не выпускать…

Я читал, вчитывался, и мне тоже становилось не по себе.

— Интересно, а чем это занят наш командир? Почему скучает, почему в одиночестве и тоске?

Они ввалились в купол одновременно и очень шумно. Игла и Компи. За ними следовали Кривой и Пастырь. Кривой тащил на плече новый пластиковый бурдюк. При каждом его движении бурдюк степенно побулькивал, словно похвалялся объемом и весом.

Конечно! Распитие ракетной жидкости вчерашним вечером не закончилось, понял я. Кто б сомневался!

Вопрос — сколько ракетной жидкости может употребить внутрь отдельная боеединица бронепехоты? Ответ — в любом случае больше, чем ракета!

Похоже, ракетчикам грозила нешуточная опасность остаться без своей горючки. Или что они там перегоняют в алкогольный напиток путем хитрых химических манипуляций с неизвестными ингредиентами? По слухам, для своей таинственной химии «боги огня» используют какое-то вещество, добываемое из нитровзрывчатки, но что это за процесс — главная военная тайна ракетных войск. И основа основ прифронтового алкогольного бизнеса.

Не только конфедераты мастера на все руки! «Если война не добила наши бравые ракетные части, то мирное время точно оставит их на сухом топливе!» — усмехнулся я. И то при условии, что его не приспособятся грызть…

Кривой и Пастырь все еще косились друг на друга.

— А я бы на месте твоего Господа…

— Нашего Господа, овца ты заблудшая!

— Нашего, твоего — не будь формалистом…

— А я тебе говорю — нашего Господа! Пока не признаешь это, и говорить с тобой не хочу! И не буду!

— Ладно! Признаю! Нехай так, пусть нашего, — согласился Кривой. — Только я бы на его месте регулярно выстраивал всех людей в колонну по три. Или, скажем, по четыре, если места мало на райском плацу… Хотя бы раз в неделю выстраивал на первый случай. И каждую неделю всем — судный день! Скажем, по четвергам… Каждый четверг — судный день, поди плохо? Все это знают, все готовятся, никто не задает лишних вопросов… Вот и все, и никаких войн, никаких тебе междоусобных разборок, тишь и благолепие во всей Галактике. Потому что следующий судный день — через неделю…

— Думаешь? — неожиданно спокойно спросил Пастырь.

Я даже удивился. Это Пастырь-то, в котором мягкости, как в кувалде, падающей на голову.

— Просто уверен! — подтвердил Вадик.

— А как же тогда отделить агнцев от козлищ, грешников от праведников…

— По четвергам! Все — по четвергам! В остальные дни — все как обычно, живем, здравствуем, ловчим, обманываем, карабкаемся, а каждый четверг будь добр определяйся, в какой тебе строй — к агнцам или к козлищам рогатым… Ну что, хорошо я придумал?

— Ты, Кривой, нехристь, конечно… — Ну и?

— И у Господа нашего — свои пути! Божественное провидение идет по таким дорогам, о которых мы, смертные, даже догадаться не можем…

— И что?

— Но, пожалуй, резон есть… — вдруг согласился Пастырь.

Первый раз на моей памяти согласился с кем-нибудь, кроме почившего пророка Зельфера-непримиримого!

Да что же это творится в нашем бравом подразделении? И война закончилась, и лев мостится на ночь рядом с ягненком, предварительно почистив зубы. Куда катимся?

А! Понятно. Допились ребята… Ключ на старт, ракета пошла!

Впрочем, Пастырь прав, мысль действительно интересная, отметил я. Свежая мысль. Судные дни человечество устраивает само себе с завидной регулярностью, надо отдать ему должное. Но все как-то хаотично, бессистемно, без должного воспитательного эффекта. А тут, волевым решением сверху, каждый четверг — судный день. Есть определенный смысл. Я бы добавил — категорический смысл…

А самое смешное, что здесь, похоже, не только умозрительные рассуждения. Мелькает у меня подозрение, что все это гораздо ближе, чем кажется даже Пастырю. После Батиных документов — почти уверенность…

«По-моему, господа хорошие, мы приплыли! А куда — это уже не столь важно», — как сказал капитан заблудившейся шхуны, когда его потащила с палубы толпа аборигенов-людоедов…

— Нет, ну почему наш боевой товарищ совсем прокис? Почему никто не развеселит ветерана штрафбата? — все еще приставала Игла.

И первой же смолкла. Не иначе, увидела мои свежеиспеченные майорские нашивки. За нею вытаращились все остальные.

— Однако…

— А…

— Черт меня подери, если эти ракетчики не выгоняют свою спиртовую мочу из полного дерьма! — высказался, наконец, Кривой. — Я в чудеса с детства верю, и Деда Мороза жду под каждое Рождество, но чтоб на второй день запоя такая полноценная белая горячка…

Я сдержанно-солидно поднял голову и посмотрел на гоп-компанию проникновенным взглядом старшего офицера. И так посмотрел, и этак, и даже голову слегка склонил набок, прищуриваясь.

А как прикажете офицеру реагировать на подобную разнузданность рядовых?

Хороши! Голуби!

— Вот что, голуби шизокрылые, есть разговор! И разговор серьезный! В общем, имеется предложение к вам… Даю две минуты — стучаться лбами под струей воды, а дальше каждый слушает меня внимательно и максимально трезво вникает в смысл… Все, время пошло!