Стриптиз

Глава 468

Будучи занудой, я старался предусмотреть все возможные «возгорания». В разных областях деятельности. Особенно — в политической. В частности — в отношениях с племенами, в частности — с мокшей и шокшей.

Не слыхали про таких? Не можете отличить по вышивке на подоле? И до сих пор живы? — Поразительно!

Масса моих коллег-попандопул вляпываются в племенные сообщества. А хоть каких-то представлений об этнографии — не имеют. И знать не хотят! Что такое «хозяйственно-культурные типы» — даже не слышали. Можно, конечно, и без этого. Как ломились разные… колонизаторы. Но отказываясь от знаний — конкретно, исчерпывающе, в деталях — вы повышаете цену. Которую вам придётся заплатить. И в жизнях своих людей — тоже.

Против Пушкина — не попрёшь. Ежели в вашей природе — «лить аромат», то и делайте это. Плещите, поливайте и разбрызгивайте. Но зачем же в попандопулолупизм вляпываться? А иначе — приходиться злодействовать. «В пасущихся народах». И делать это надо… не умножая злодейств собственной некомпетентностью.

Ещё весной, во время разговоров в Муроме с князем Живчиком и наместником Ионой, я «закидывал удочки». Найденный «клад в кувшинах» всех взволновал, они довольно благостно отнеслись к моим поползновениям.

Нашлись и люди, которые имели кое-какой вес в этих племенах и были заинтересованы в сотрудничестве со мной. Особенно, после перехода Живчика и Ионы в Рязань.

Я не давил, но Живчику остро не хватало людей на новых землях. Вплоть до того, что он намекал: а не хочу ли я взять под себя мордовско-муромское пограничье? Скинуть с себя местности, от которых дохода — чуть, а хлопот да расходов куча…

«Глазки завидущие, ручки загребущие» — русская народная. Про меня.

Я раскатывал губу, тянулся и облизывался. И сам себя останавливал: у меня тоже не было людей для таких дел. Только и смог послать пару групп торговцев.

Мои приказчики лазили по реке Мокша, устанавливали контакты с туземцами. Например — с шокшей.

Это такая этническая группа. Эрзя, но мокша. Язычники, живут по-мокшански, говорят по-эрзянски, понимают — по-русски.

Мокши, будучи более слабым племенем, живущие маленькими хуторами в дремучих лесах, не испытывающие мощного воздействия со стороны эмирата, стремящегося превратить эрзя в «пушечное мясо» в войнах с русскими, не имея ни богатых подарков «блистательнейшего эмира», ни проповедей исламских проповедников-баб, относились к соседям — муроме и русским — довольно лояльно. Что позволяло втянуть их в мои игры на моей стороне. В частности: преодолеть давнюю кровавую неприязнь между двумя племенами мордовского народа, между мокшей и эрзя.

Ванька-лысый — мордовский миротворец? — А жо поделаешь?

В смысле: мне нужно согласие окружающих племён. Со мной, естественно.

«Великие герои — всегда идут в обход» — мудрость Бармалея должна быть внесена в анналы. Или в ещё какое подходящее место.

Мои явные и ближайшие противники — эрзя, которым чуть-чуть не хватило темпа — пары столетий — для создания собственного государства, пары лет — для уничтожения меня и Всеволжска, со всем происходящим здесь прогрессом, оказались зажаты со всех сторон.

С севера, из-за Волги на них нехорошо смотрели подвластные мне мари. Разрушение экзогамии взволновало обе стороны. Но мари, переходя от дуально-фратриальной организации, распространённой в среде угро-финских племён, на нормы «Устава церковного» только удивлялись:

— А чего ж мы сами раньше не додумались?

и радостно венчались, отплясывая на множестве свадебок.

У эрзя… до зубовного скрежета:

— Жениться хочу! Аж зубы свело!

Увы — кудати требовали исполнения племенного закона. Но не давали девок для его реализации.

С востока — точили топоры дружественные мне оны черемис. Конфликты между племенами бывали и раньше. Но эмир, поддерживающий эрзя, регулярно грозивший черемисам своими сувашами из-за Свияги — самоустранился. А Воевода Всеволжский, который за службу хорошо платит — само-появился.

С запада расширялись мои собственные земли, смыкаясь постепенно с землями Муромского княжества, тоже мне дружественного.

Шли по Оке лодочки-барочки. А вдруг пристанут к берегу да селеньице выжгут? Шастали по бережку отряды егерей, поднялись сигнальные вышки — выглядывают чего-то…

Вдарить бы! Со всей силы. И снести плешивого с присными! Но пример Яксерго несколько притормаживал. Да и покойный инязор велел ждать…

Теперь и мокша с юга начали поглядывать в мою сторону с интересом. Нет, воевать за меня они не пойдут. Но и гадить… — не присоединятся.

Ситуация у эрзя шла к кризису. Все были обижены на всех.

Одни — потому что соседи не отомстили мне за мои гадости. Другие — потому что от них требовали такой родо-племенной мести. А у них и своих забот — полон рот.

Иные — потому что поверили Пичаю, вложились в него. А он взял, да и помер. Иные — потому что не вложились, не хотели идти под Пичая. Тот-то умер, но наследник его, хоть и не имеет такого опыта и репутации, пытается вести дела по образцу своего отца.

На эту родо-племенную психологию периода перехода к ранне-феодальному обществу, накладывались текущие чисто экономические проблемы. Простые, понятные, наглядно видимые в амбарах и чуланах почти каждого кудо в Эрзянь Мастор.

Это было предопределено объёмами полученного нами выкупа за Вечкензу. Пичай отдал не только своё, но и занял у всех своих сторонников.

Выгрести у половины эрзя все накопленные запасы основных экспортных товаров, скот, кожи, овчины…

С халата шёлкового — сыт не будешь, морозы в нём — не перезимуешь. Ещё во времена хунну один из китайцев-перебежчиков рекомендовал «бегать в шёлковых халатах по кустарнику», наглядно показывая бессмысленность дорогих подарков «желтого» императора.

Теперь «хуннская мудрость» стала актуальна и у эрзя.

Единство народа, племенная солидарность… Даже если у тебя лично полны сусеки — хватил ли этого на всех голодных?

Механизма русских «кусочников» у эрзя нет — расселение другое, не деревни с отдельными избами. Здесь — кудо. Люди придут не постоять у порога в надежде на кусочек — они придут жить в твоём доме. Не на неделю, как на «медвежий праздник» — на всю зиму.

Торжество взаимопомощи, разгул солидарности и кульминация единения.

Взаимопомощь — великая вещь. И ты должен накормить голодающих. Попавшихся на их собственной глупости — на ошибочно выданном кредите. Ты — умный, ты Пичаю в долг не дал. Но твоя «умность» — высыпается между пальцами. Как зерно из твоих закромов.

Это же «люди»! Члены твоего племени! Отказать — нельзя. Иначе ты — «нелюдь».

Ты им ничего не обещал. Но ты — родился. В этом племени. Поэтому обязан покрывать их убытки. Это — предопределено от твоего рождения. Принудительное компенсация чужой глупости как элемент наследственности? — А жо поделаешь? Все так живут.

«Ты — мне, я — тебе». И оба в ж…

Едут два ковбоя по прерии.

— Эй, Джо, говорят, ты за доллар удавишься. Даю сто. Если ты съешь вон ту лепёшку навоза.

Один — съел, другой — заплатил. Едут дальше. Одному стыдно, что съел, другому горько, что заплатил.

— Слушай, Сэм, спорим на сто долларов, что ты не съешь вон ту навозную лепёшку.

Поспорили. Съел. Заплатил. Едут дальше.

— Интересно… Кажется, мы с тобой оба — на халяву дерьма наелись…

Кредиторы приходили к Вечкензе, а тот делал «большие глаза»:

— Уважаемый атя, я тебе верю. Каждому твоему слову. Но мой отец, великий и мудрый инязор Пичай — умер. И мне ничего неизвестно о долге. Разве я занимал у тебя эти тридцать овчинных тулупов?

Напомню: у эрзя нет письменности. Всё — «на честном слове». Подкреплённом копьями и топорами. Конкретный язык, произнёсший конкретное «честное слово», гниёт в земле. Будем резаться?

Вечкенза не мог отдать долги — у него ничего не было. И тогда он, как и множество правителей до и после него, решил избежать неизбежного банкротства, которое, в здешних условиях, выглядит как уничтожение кудо, изъятие всего ценного, продажа «самого», чад и домочадцев в рабство на чужбину — путём «маленькой победоносной войны».

Как говаривал в январе 1904 года Вячеслав Константинович Плеве, российский министр внутренних дел и шеф жандармов:

Война оказалась не маленькая, не победоносная… Русско-японская. Революцию… не удержали.

Рейхсбанку оставалось неделя до банкротства, когда Гитлер аннексировал Судеты.

Это не только спасло финансы Третьего Рейха, но и добавило материальную часть трёх бронетанковых дивизий чехословацкой армии к двум существовавшим в вермахте. Рейх сохранился и укрепился.

Так что… возможны варианты.

Вместо того, чтобы отбиваться от множества озлобленных соседей, он предложил им сотрудничество:

— Мы пойдём на войну! Мы захватим много добычи! Я, из своей доли, отдам все долги отца. Тем, кто пойдёт со мной.

Ничего нового. Сходное проповедовал сам Пичай. Имея ввиду сковырнуть Всеволжск.

Про страх потери в «аукционе по Гарварду», про «обезьяну с кашей в кулаке» — я уже…

В состоянии той голозадой «мартышки» оказалась примерно тысяча азоров и кудатей. Они быстро сообразили, что кто не пойдёт в поход — не получит ничего. Ни возврата долга, ни доли в новой добыче.

Ещё: у покойного Пичая была репутация удачливого полководца, а у самого Вечкензы — лихого наездника.

«Яблоко от яблони — недалеко падает» — много-народная мудрость. Предполагается, что и в части генштабистской деятельности «падалица» — там же.

Желание вернуть своё и приобрести чужое, вызвало в довольно миролюбивом народе волну военного энтузиазма. Тем более, что сначала речь шла о мальчишеской выходке: набеге молодёжи на соседей.

В каждом доме есть такие… искатели приключений. Бездельники. «Герои насчёт поговорить». Мои игры с марийско-эрзянской экзогамией добавляли этой категории населения — числа и возбуждённости.

«В семье не без урода» — русская народная мудрость.

Патриархальная семья — очень большая. Соответственно, «уродов»…

Общенародный поход, «консолидация нации» годами проповедовался, готовился Пичаем. Теперь на эту почву «идейно-психиатрического единства» наложилась «экономическая необходимость». И — «молодые лица».

Похоже на историю царя Филиппа и его сына Александра Македонского. Папа строил, готовил, объединял. Но…

Сынок с приятелями пошёл «сливки снимать». Включая пытки и казнь Филоты, убийство его семидесятилетнего отца — Пармениона.

В руках Пармениона были войска и царская казна. А главное: авторитет успешного полководца при трёх поколениях македонских царей. За что ветерана и зарезали.

Мне это очевидно. Но здесь не читали Плутарха. И боевые сподвижники и соратники Пичая поддерживают его сына и наследника Вечкензу.

Мудрые главы семей кушали очередного медведя, пели «медвежьи» песни и долго, многословно обсуждали — кого пойдём грабить. В смысле: в героический поход.

Если бы в том городке над Тешой сидел Пичай — вопросов бы не было:

— Пойдём русских резать!

И пошёл бы мой Всеволжск дымом… Но Пичай тихонько гнил на родовом кладбище. А у нового инязора Вечкензы были свои планы. Точнее — мои.

За неделю до того, как мы отправили Вечкензу к его отцу, я как-то заскочил в их, с Самородом, опочивальню.

Весёлый смех затих с моим появлением. Самород подгонял обувь для предстоящего путешествия и рассказывал парню смешные истории. Увидев меня, его подопечный, как и положено обученному рабу, «пал на лицо своё», принял надлежащую позу и издал соответствующие звуки.

— У тебя уже хорошо получается, Вечкенза.

— Я старюсь, мой господин. Моё желание — служить господину, Воеводе Всеволжскому.

— Это — твоё первое желание. И оно исполняется. Ты хотел отправиться к отцу? Твоё второе желание исполнится через неделю. У тебя было и третье желание. Помнишь?

Сколько не били его за эти месяцы, но «удержать лицо» он не смог. Ярость, ненависть, злоба…

— Я хочу отомстить кипчакам! Которые меня украли. Которые меня… мне… мною…

Он стоял на полу в позе покорности, боясь пошевелиться, только провожая меня нервным взглядом через плечо. Снова ожидая чуда, как при новости о выкупном соглашении. На лавке у стены Самород отложил сапог с пришиваемым ушком и тоже внимательно уставился на меня.

Как выразился Энди Такер: «если поставить филантропию на коммерческую ногу, она даёт очень неплохой барыш».

«Филантропия… такое искусство, которое оказывает благодеяние не только берущему, но и дающему».

Понятно, что у меня тут филантропия с «рыбной» спецификой. Нашей, исконно-посконной.

А, может, и я на что сгожусь?

Амплуа — «золотая рыбка», исполнение желаний пациентов — очень прибыльное занятие. Помимо приятности, пристойности и благорастворимости. Одно ограничение: клиент должен желать «правильное».

«К чему управлять людьми тому, кто может управлять их желаниями».

Третье желание парень озвучил — поработаем в образе премудрой селёдки.

Я уселся напротив и принялся размышлять вслух:

— Твои обидчики — кош Куджи, его «волчата». Они ходят в орде Башкорда. Можно потребовать от хана их выдачи.

Мои собеседники напряжённо переглянулись между собой.

— Не, воевода, худо ты придумал. Ежели требовать от хана выдачи его человека — нужно объяснять. Доказывать да показывать.

Мы с Самородом внимательно посмотрели на выпирающую кверху заднюю часть Вечкензы. У медведя — самая вкусная часть, отделяется на угощение женщинам. А как оно кипчакам?

— И шо ви хочите мне предъявить? Какие ваши доказательства?

— А вот.

И объективная улика отработано спускает штаны.

«Лёгким движением руки брюки превращаются в…» — в неопровержимое, процессуально корректное свидетельство.

Вечкенза представил картинку… судопроизводства. Резко смутился. И снова уставился на меня с ещё более сильной надеждой. Тем временем, озвучиваемые предложения Саморода — им же самим и опровергались:

— А ежели, к примеру, самим туды слазить… И всех тех поганых порезать… Ведь учуют же, собаки шелудивые! Ведь углядят-то! Хан следом явится, воевать зачнёт…

— Забавно. Ему (кивок в сторону Вечкензы) — нужна месть. А какая ж месть, если кыпчаки сами, войском сильным да многолюдным, в Эрзянь Мастор придут? Это уже не радость отмщения, а горечь разгрома будет.

— Мы будем биться! Мы не сдадимся! Эрзя умрут, но не отступят!

Мда… тянет на нац. героя.

— Самород, где у тебя корчажка с маслицем? Дай нашему… полудевку. Давай, Вечкенза, спусти штанишки да смажь дырочку. Ты так жарко, так страстно рассуждаешь о геройской гибели твоего народа. «И как один умрут в борьбе за это». Ты своё «это» — смажь и растяни чуток. Для большей приятности. И постоянной готовности.

Вечкенза, оборванный мною в момент высокого духовного подъёма, пафосности и патриотизма, в процессе представления единовременной массовой геройской смерти своих соплеменников во имя спасания нац. чести, несколько растерялся от конкретизации выражающей эту «честь» анатомической подробности.

Губы его задрожали от едва сдерживаемых слёз. Он умоляюще уставился на своего старшего товарища, любовника и защитника — на Саморода. Тот кивнул, подтверждая обязательность исполнения приказа хозяина, парнишка послушно развернулся к стене и приступил к стадии подготовки. Вдруг сегодня господин снизойдёт… попробовать? Надо ж соответствовать! Ублажнуть по высшему разряду!

Но Самород, хоть и сунул маслёнку парню, упорно гнул свою линию:

— А как же-то? Ежели тех, ну… вырезать. А другие узнают да прискочут… Кыпчаки-то конные, быстрые. А мордва-то пешая, шагом ходит. В чистом поле им-то и вовсе смерть. Строя не держат, щитов больших не носят, сильных луков не знают. Степняки-то поганые… наших-то поганых… издалека стрелами истыкают, а как толпа-то смерти не выдержит, да побежит — рубить с коней зачнут. Аки зайцев степных. Смертоубийство одно, бестолку.

Он прав: степная триада. Прореживание пешего противника — стрелами, пробивание строя — копьями, рубка бегущих — саблями. Классика. «Это ж все знают».

Только… я бы не стал начинать разговор, если бы не имел чего-то, чего не «все знают».

Забавно: Самород пытается отвлечь моё внимание. Это — ревность собственника, или сочувствие защитника? Зря нервничают ребята — здесь закручиваются дела куда как более важные. Чем жирно поблёскивающая свежим маслом дырка «для их наслаждений» даже и «наследного принца Мордовии».

— Я и говорю: думаешь ты, да не додумываешь. Смотри: сказать хану — нельзя. Вырезать один кош — нельзя. Значит — воевать с ордой целиком. Воевать в поле — нельзя. Ну? И чего делать?

Здесь три подряд «нельзя». И — наплевать.

«Если нельзя, но очень хочется, то можно» — базовый русский принцип.

Другое дело, что надо ещё нейрончиками с аксончиками пошевелить. И придумать — «как».

Самород — толковый мужик. Но думает… линейно. А брать надо — интегрально. Рассматривая субъект совокупно. Например:

— Чтобы сохранить власть отца, чтобы укрепить свою — тебе, Вечкенза, придётся воевать. Иначе… твой отец занял у очень многих. Отдавать — тебе. Но — нечем. Нет войны — инязора Вечкензу порвут в клочья. Свои же азоры. Тебе нужна добыча. Много добычи. Никто из соседей тебе столько не даст. Мурома, мари, черемисы, суваши, буртасы… Никто. Если только храбрые эрзя не отправятся штурмовать города Рязани или Булгара.

— С чего это? Они мордвины, а не идиоты.

— Правильно, Самород. Поэтому единственная возможная цель — кыпчаки. Точнее — орда Башкорда. В которой ходит кош Куджи, твои мучители.

— Х-ха!

— А ты как думал? Сразу в одну точку сходится и месть, и возврат долгов, и прибыль, и слава, и власть… Всё в одном месте — в победе над кипчаками Башкорда.

— Дык… Воевода, я ж те толкую: не выстоит мордва против кыпчаков! Кыпчаки-то конные! А мордва-то пешая! А в чистом поле им-то и вовсе смерть…

— Я пойду! Я всё равно пойду! Я их всех убью!

— Замолчь! Поставили раком — так и стой! Тишком! Пока цел ещё! Эта… Мордва в лесу хороша биться. Да ведь в лес кыпчаки-то не пойдут.

— Ой ли?! Так ли уж степняки в лес не ходят?

Под перекрестием двух пар изумлённых глаз я стал излагать… ещё не план военной кампании — просто мысли по поводу.

Времена сплошного кругогодичного таборного кочевания для половцев давно прошли. Каждая орда ходит в своей области — 80-100 тыс. кв. км. Башкорд, задвинутый в угол Волжско-Донского водораздела, ежегодно кочевал в три шага.

Весной вся орда дружно выкатывалась с зимних становищ на высокие места — на водоразделы левых притоков Дона.

Это большой праздник, это недели, когда люди в орде встречаются, общаются, держатся рядом. Таких площадок несколько. На них формируются курени. Близкородственные, дружественные роды ежегодным общением подтверждают своё согласие, общность.

Потом, ближе к середине лета, когда трава выгорает, курени распадается на коши — большие семьи, они спускаются к речкам. На многочисленные, относительно малые, разбросанные площадки. Отары, табуны и стада пасутся там. На подпитываемой речной влагой лугах.

Пошли дожди, становится холодно, начинается обратная откочёвка. Коши снова сливаются в курени. К зиме степняки прижимаются к лесу. К огромному непроходимому лесу, который здесь называют мокшанским. Дальше к западу он идёт к Пронску и называется Чёрным, дальше… брянским, Росью…

Вот к этому лесу в его восточной части и прижимается с юга орда Башкорда.

Зимой в лесу прокормиться легче, чем в голой степи. И человеку, и скотине. Кони копытят лесную подстилку, люди охотятся или орехи у белок отбирают. Медведи, кабаны, лоси, олени, зайцы… Но главное — топливо. Огонь в юрте горит непрерывно. Юрта — не изба, очаг — не печь. Греть надо сильнее. Иначе — смерть. На юге можно обойтись лепёшками из кизяка. Здесь, в континентальном климате, на севере… охапки хвороста каждый день — условие выживания.

Еды мало, и курени, после откочёвки к лесу, снова рассыпаются на коши, становятся длинной редкой цепочкой по опушке. Из года в год. Там оборудованы зимние кочевья, места присмотрены и натоптаны.

Часть кошей остаётся южнее — у малых рек. Там тоже есть леса — пойменные. Когда голодной зимой из Степи идут волки — они их первыми и встречают.

— Как ты сказал: они — мордва, а не — идиоты? Вот и не будем идиотизмом заниматься. Если кипчаки в Эрзянь Мастор прорвутся — мало не покажется, тамошняя степь им — любо-дорого. Бить их надо в лесу. Так ведь они сами же к лесу и придут! По опушке мокшанского леса встанут. У Башкорда орда слабая, половинная. 60–70 кошей. Все — не полнокровные. Половина становится южнее — по речушкам. Остальные — избушкой Бабы-Яги перед русским богатырём — к степи передом, к лесу — задом. К зимнему, заметённому лесу. Непроходимому. Это ж все знают.

Я внимательно оглядел собеседников. Судя по открытому рту Вечкензы и напряженному лицу Саморода — я прав. Общая уверенность в непроходимости зимнего леса — устойчива.

— Мордва — лесовики. Которые по такому лесу ходить умеют. Снегоступы, лыжи… У степняков — ни таких приспособ, ни навыка. Я пошлю купцов — они высмотрят места зимних стойбищ. Снег ляжет, метель всё заметёт. Ты, Вечкенза, ведёшь свои отряды через лес. Они бьют кипчаков — в их дому, в юртах, внезапно, в спину. Как вы и умеете. Конного боя — нет. Снег в лесу глубокий, конный — пешему на лыжах — не помеха.

— А хабар? Его ж по лесу не потянешь!

— О! Уже и добычи захотел?

У ребёнка — рефлекс глотательный, у «племенника» — воина племени — рефлекс хватательный.

— И это правильно. Выйти в нужное место, подобраться — через лес. А уходить — степью. С хабаром, скотом и полоном.

— Дык! Они ж прискочат! Они ж-то с других кошей прилетят! Всю-то степь снегом коню по брюхо — не завалит!

Не дошло. Я говорю о нескольких отрядах, Самород пока представляет только один — против коша обидчиков.

— Экий ты, Самород, быстрый. Тебя бы не Самородом, а Скорородом звать. Бить их надо сразу. В один день. Точнее — в одну ночь. Здесь, под лесом — 30–40 зимовий. Их надо вырезать одновременно. Всех.

Я внимательно оглядел завороженных слушателей. Медленно провёл над коленом рукой с растопыренными пальцами. И резко сжал кулак. Они вздрогнули. Образ тихо раздельно идущих через чащобы отрядов, их внезапное, синхронное нападение, объединение, победа… И захваченная, зажатая в кулаке добыча… Запомнилось.

— Сможем — ответки не будет. Их останется мало. Мстить — не посмеют. По другим ордам разбегутся. Думайте.

Я оставил их, ошалело переглядывающихся. С всхлипом от полноты чувств вздохнувшего — Вечкензу, почёсывавшего затылок — Саморода.

На следующий день, когда они уже немного освоились с кругом предложенных идей, повторили уже спокойнее. С кучей вопросов:

— А как сказать людям?

— Никак. Пока глубокие снега в Степи не легли, всякая новость идёт со скоростью скачущего коня. Обеспечение секретности — безусловно.

— А сколько надо воинов?

— В орде — 30 тысяч голов, 70 кошей. Половина — встаёт у леса. В коше — сотни четыре. Но мужчин мало. Пацанва. Не 70–80, как должно быть, а 50–60 бойцов. Значит в отряде, нападающем из засады, должна быть… сотня. Иначе кипчаки мордву… замордуют. Потом батыры-победители сядут на коней и поедут выручать соседей. И это уже катастрофа. Потому что лесовики в степи против конницы…

Так, про это мы уже…

— Итого, с учётом маразмов и несуразностей… нужно тысяч пять. Осилите?

Напомню: эрзя может выставить, при тотальной мобилизации, восемь-десять тысяч боеспособных людей. Отцы ешей, бобыли, юноши.

Поговорили о проводниках из мокши и шокши. Лес этот, и вправду, непроходим. Даже для эрзя. Но если с проводниками из местных… Мои новые тамошние «завязки», дружественное влияние Живчика, мои товары и богатые подарки…

Привлечение воинов из других племён, снаряжение и припасы, пути подхода и отхода, условные знаки и проверка готовности…

И снова: как обеспечить секретность, синхронность, внезапность… и как «вытащить кулак из кувшина с кашей».

— А уходить как? С южных-то кошей прискочут следом.

— Вот именно — «следом». По следу отрядов. Возвращаться — через лес. В одном удобном месте. «Удобном» — чтобы степняки туда вошли, «удобном» — чтобы их там положить. Чтобы их — «не было».

Не надо иллюзий — это авантюра. Орда разворачивает кочевья на триста-четыреста вёрст вдоль леса. Обеспечить секретность и синхронность… при здешних средствах коммуникаций…

Есть «смягчающие обстоятельства»: у племенных командиров свои преимущества — они не «хрены с бугра толпами». Они понимают друг друга лучше, чем командиры регулярной армии. Взаимодействие более обеспечивается не текущим, сиюминутным общением:

— Ландыш, Ландыш, ответьте Первому

а общностью предыдущего опыта совместной, сходной жизни.

— А куда это он пошёл? А я знаю — куда!

Командиры племенных ополчений очень хорошо знают своих людей. А привлечение мокши — даст уникальное знание местности, будущего ТВД во всех, вплоть до мельчайших, подробностях.

Ещё: задачи ведения согласованных боевых действий на таком пространстве — в племенах не ставятся. Такого не бывало! В мордве. Но ведь и у кыпчаков — тоже! «Наши поганые» не умеют так нападать. Можно попытаться научить. «Ихние поганые» — не умеют так оборонятся и контратаковать. И учиться им придётся самим, в ходе боевых действий.

Ещё: племенное мышление. «Мы люди — они нет». Перебежчики в такой ситуации — редкость. «Разговорчивый язык» — аналогично. Какой смысл выдавать свои секреты вожаку волчьей стаи? Всё равно сожрут — волки же. А просто болью… Для «белого индейца» исполнить «песню победителя» у пыточного столба среди врагов — редкая честь.

…

Вернувшийся после смерти отца в родной Пичаев городок, уничтожив мачеху, её детей и сторонников, что обеспечило минимальное прокормление «своих», Вечкенза надувал щёки, делал загадочное лицо и звал всех на войну. Неизвестно с кем.

— Так не делается! Я не пойду неизвестно куда!

— Ты не веришь инязору? — Твоя забота. Мы все — вольные люди. Не ходи. Но когда мы будем делить добычу… Конечно, ты получишь свой долг. Если останется.

Слухи ходили…! Мне 8 раз донесли, что эрзя вот-вот, вот буквально в это воскресенье — явятся к Всеволжску с многотысячным войском. Князь Юрий Владимирович Муромский (Живчик) присылал человека: не слыхал ли я — с чего это мордва и мурома в поход на Муром собралась? Даже в Булгаре интересовались:

— Эти придурки-язычники так на нас обиделись, что воевать собрались? Мир с ними со всеми.

Пичай не потянул бы такого похода. Но Вечкенза не знал, что это невозможно! У него не было другого выхода, и он делал. Не только потому, что страстно желал. Он не мог остановиться — его бы съели сразу.

«Кто скачет верхом на тигре — очень боится с него слезть» — китайская зоологическая мудрость.

Вечкенза — не китаец, но тоже — не слезал.

Ему оставалось только обещать светлое будущее:

«Я набью ваши рты — мясом. Я оберну ваши животы — шёлком».

Готовьтесь и терпите. Осталось чуть-чуть.

Его невозвращаемый долг подталкивал азоров их жадностью — к соучастию. Его молодость и неопытность — будила надежды. На возможное занятие его места. Мало ли чего в походе может случиться.

«Кредит доверия» нарастал. Переходя в «ажиотажный спрос».

Скоро Вечкенза перестал уговаривать. Уговаривать стали его:

— Э… почтенный инязор. У меня в кудо есть несколько юношей… не возьмёшь ли ты их в свой поход?

— Присылай, добрый человек. Если они хорошие воины — почему нет?

— Э… а куда направит свои стопы храбрый сын мудрого Пичая?

— Туда. Где есть достойная добыча. Посмотри на стены, посмотри по сторонам, почтенный. Батюшка не одобрил бы. Он был скромный человек, но избегал бедности.

— О, да, Пичай был мудр! Он заботился о своём народе. Слава богам, которые дали эрзя достойного наследника мудрого Пичая!

Гибель Калауза и объединение Рязанского и Муромского княжеств добавили остроты в этот супчик.

«Русское присутствие», давление княжеских людей на здешние племена — ослабело. Муромские вятшие делили рязанские земли, рязанские — старались не попадаться.

В племенах одни утратили уверенность в защите княжеской дружины. У других снизилось чувство опасности:

— Ура! Русские в Рязань убрались! Фсе!

И тут же возросло: другие-то соседи остались.

Шокша, например, чётко искали моего покровительства. Мокша и некоторые правобережные роды муромы тоже подчёркнуто выражали дружелюбие.

У эрзя — подскочило ощущение свободы, безопасности. Безнаказанности.

— Эти-то… в Рязань ушли. Ура! Ответки не будет! Разнесём всех по пням и кочкам!

В треугольнике основных местных племён — мурома, мокша, эрзя — должна была начаться свара, у Живчика была бы куча проблем. Но мне, хоть я и не планировал, не думал о таком раскладе, удалось, через «своего инязора», канализировать «прилив эрзянской лихости» в другом направлении.

«Делать из дерьма конфетку» — моё постоянное занятие. Ситуация складывалась дерьмовая. Оставалось слепить из этого «эклер».

Глава 469

Едва закончились крещенские морозы, как Вечкенза вывел своё войско из городка, с тёплых квартир, устроил суточный марш-бросок, и посмотрел на результат. Племенное ополчение — это такое… Эта такая… Митинг оппозиции на марше.

Троих азоров забили в колодки и отправили назад. Со смертельным исходом — зима, однако.

«Консолидация нации» — сложный процесс. «Отходы» — обязательно.

«Лес рубят — щепки летят». Преимущественно — из «благородной древесины».

Наконец, 36 отрядов с панками и азорами во главе, с проводниками из мокши и шокши, двинулись в поход, расходясь по огромному 300-вёрстному фронту.

Такого или сходного уровня сложности военные мероприятия, хоть и редки, но для русских абсолютной новостью не являются. Я уже рассказывал о четырёх согласованно двигавшихся корпусах армии Мстислава Великого в войне с Полоцкими князьями. Через четыре года, Боголюбский, точнее — его сын Мстислав, проведёт сложнейшую операцию по синхронному сбору весьма разнородных отрядов 11 князей и почти всех княжеств «Святой Руси» к Вышгороду в ходе похода на Киев. Армия собиралась не в исходную точку похода, а в конечную, ввиду близкого противника. Это удалось сделать эффективно.

У эрзя таких навыков нет. Но у них есть я, есть Самород, есть десятки моих ребят, которые провели разведку, промыли мозги мокше, шокше, муроме, присмотрели, довели и «с рук на руки» передали…

— Ты, со своим отрядом, должен быть вот том урочище именно на третий день к вечеру.

— А я не…

— Тогда и тебе «не». По самые ноздри.

Если бы не мои, как бы со стороны русских, усилия и посулы — ничего бы не получилось. Связи с мокшей были установлены, инязору ответили и помогли. Правда, в поход не пошли. Вот шокша — те другое дело. Им достались две точки на самом краю, на западном фланге дуги атаки.

Туда же, на дальний и опасный край, были направлены и оба отряда «мордовской руси». Там в предыдущие годы становились сильные коши половцев.

О «Мордовской» или «Пургасовой Руси» — чуть подробнее.

Едва славяне вышли на Верхнюю Волгу, как они начали расселятся по ней вниз. По археологическим данным (точнее — некоторым трактовкам некоторых из них), мокша населяла в период своей древнейшей истории земли в верхнем течении рек Дон и Хопёр, а эрзяне — бассейн Волги и Оки; на восток они расселились уже позднее, отступая от русских, подхватывая других угро-финнов и бегущих впереди «русской волны» балтов.

Типа: мордва в Мордовии — «набродь», «понаехавшие».

Меня несколько задалбывает периодический визг разных… картов, панков, онов, азоров и кудатей. И прочей… кугурзы. Из разных народов. На тему: мы тут — коренные!

Коренные хомнутые сапиенсом живут в Африке. Негры называются. Во всей Евразии любые хомнутые — набродь. Какими бы звуками на каком бы языке они не доказывали, что они «люди», а остальные — «нет», здесь везде — земля неандертальцев. У настоящих коренных не только язык — зубы другие. Ещё — больше мозгов и мощные надбровные дуги. Дуги-то — фиг с ним. Но вот насчёт мозгов…

Я понимаю, что у некоторых «кроманьонцев» — черепушки меньше, синапсов и положить некуда. Но не до такой же степени!

Понятно, что ни археологические памятники азалинской культуры, ни хроники греков, описывающие владения Аттилы с народом «Морденс» — не рассматриваются. Варианты колебательного движения: восток-запад-восток… Да ну, сложно это.

Балтов успешно ассимилировали все. Везде. Кроме, как я уже рассказывал — Московской Литвы и Угрянской Голяди..

Этно-лингвистические группы эрзянского корня отмечались по правобережью Средней Оки в 19 веке. В 12 — присутствуют, пятнами типа шокши, по обе стороны реки.

Процесс «русской волны» не завершён. На Волге постоянно появляются новые русские общины, переходят с места на место существующие.

Отдельные славянские группы постоянно, по разным причинам, все эти столетия спускались и ниже устья Оки. В некоторые столетия ставили селища и ниже Самарской луки. Попадали и в эрзянские земли. Одних — убивали, других — обращали в рабов, продавали булгарам или ассимилировали. Однако часть пришлых сумела договориться с местными вождями, приняла их верховенство, но сохранила своё своеобразие. Они продолжали называть себя Русью, хотя жили в мордве и служили мордовским князькам.

Лет через 70 от моего «сейчас», союзники русских князей, тоже мордва, но — мокша, разгромят мордву-эрзя под предводительством инязора Пургаса. Летописи специально отметят не только разгром эрзя, но и уничтожение «Пургасовой Руси» — русских, живущих на землях эрзя.

Подобно берендеям для волжских булгар, «Пургасова Русь» для «Святой Руси» — как красная тряпка для быка. Единокровные изменники. Есть и прямо изменники разным присягам — беглые холопы, тати, речные разбойники. Но основа — язычники. Залесские славяне, не принявшие Христа и ушедшие вниз по Волге, Клязьме, Оке.

Эти настроены наиболее враждебно. Для них русские князья, русские власти, русская церковь — враги безусловные. В этом и детей своих воспитывают. Одновременно сохраняется и любовь к оставленной родине.

Дальше — закономерности социальной психологии. Давно произошедшие неприятности предков теряют свою остроту.

«Человечество смеясь прощается со своим прошлым».

Нынешние — сиюминутные и сиюместные — проблемы и неудобства выглядят более важными.

«Я знаю, что гвоздь у меня в сапоге — кошмарней фантазии Гёте».

И начинает формироваться миф. Миф об «Утраченной Родине».

«Святая Русь» — для них враг. Но я-то — Не-Русь, тотального отторжения нет — лейбл другой. А для меня эта общность особенно важна. Не только из-за потенциальной опасности, но и из-за потенциальной пользы. Владея языком, пониманием обрядов, ценностей, логики мышления, географией… оперативной обстановкой на этой территории — они могут стать проводниками моего влияния. Помочь мне подчинить племена, «принудить к миру». А могут — и наоборот.

«Мордовская Русь» — лучше вооружена и организована. Потому там, на краю дуги зимовий орды Башкорда — им и место. Биться будут крепко — назад, в лес — нельзя.

Племена играют в свои племенные игры. Если эрзян разгромят, мокшане их дорежут на отходе в лесах, заберут майно и выкупят мир с соседями-половцами отрезанными головами бывших союзников. «Мордовская русь» в этом ряду первые — чужаки.

Если, наоборот — мы же помогали! И на пепелища разорённых кипчакских становищ придут мокшанские охотники. Добить, подобрать. На войне всегда много полезного остаётся.

В любом случае маленькие лесные деревеньки мокши по маршруту следования эрзянских отрядов заблаговременно убегали в дебри.

«Разделяй и властвуй» — к чему такие сложности? Племена изначально разделены. Они сами, «по собственному глубокому душевному чувству», ищут — «кому бы отдаться». Кто бы стал над ними «властвовать»? Потому что иначе — «властитель» поможет соседу. Который придёт и вырежет.

Если между племенами нет брачных экзогамных отношений — наступают отношения вендетты. Поводы — находятся.

Фраза из русской летописи о том, что сын вождя мокши Пуреша «с половцами» разгромил Пургаса с эрзя и его русью, отражает расклады начала 13-го века. Но складываться-то они начали значительно раньше.

Перед выступлением с места сбора, с высокого правого берега Теши, Вечкенза раскатал перед предводителями отрядов длинный свиток — карту зимних становищ кипчаков. Азоры и панки впервые в жизни видели такой предмет. Никто не обратил внимания на тонкую извилистую синюю линию в восточной части этой карты-схемы. Никто не прочитал корявых меленьких букв: «Земл. руч». Пока Вечкенза не ткнул остриём ножа:

— Возвращаться будем здесь. Через Земляничный ручей.

А вот кто будет встречать выходящие из рейда по ордынским зимовьям отряды — не сказал. Расстраивать не захотел?

В «день поминовения всех усопших, пострадавших в годину гонений за веру Христову» (не путать с Радуницей и другими поминальными днями), я с моими людьми пришёл к Земляничному ручью.

Как мы туда добирались — отдельная история. С элементами чудес и божьего промысла в полный профиль. Достаточно сказать, что шли в обход Эрзянь Мастор — по Волге на восток. А уж потом повернули на юг. Что ко мне присоединился отряд Кестута в сотню топоров, Сигурд с парой десятков нурманов и отряд черемисов в три сотни голов.

Как мы с Кестутом «фильтровали» его вадавасов: кому — давать оружие, кому — нет…

Черемисы пришли сами. На мой зов. Богатые подарки онам при расставании летом сделали своё дело. Все хотели чёрнолощённых горшочков. А некоторые и на хохломское блюдо рассчитывали.

Парнишка, который полгода назад срисовывал на карту здешнюю местность, постоянно подпрыгивал в седле, крутил головой. Потом честно признался:

— Летом тут… всё не так. Не узнаю.

Расстилавшиеся где-то выше по течению ручья земляничные поляны были занесены снегом. Но место мне понравилось.

Представьте себе огромные, положенные на бок, песочные часы. Перемычка — ручей. Контур — опушка леса. Сейчас лес заметён снегом. По его краю — огромные девственно белые валы. Через эту дырку в лесной стене постоянно дуют ветра. Наметают вдоль леса сугробы в два-три роста человека.

Верхняя, северная половинка песочных часов — поменьше, покороче. Южная… От ручья до края степи — вёрст десять, там между крыльями леса столько же. Огромная ловушка для загонной охоты. Местные так это место и используют. С той стороны, из степи, постепенно сужая петлю облавы, загоняют в воронку стада диких животных. Гонят их сюда, к ручью. Здесь стоят покольщики. Тогда Земляничный ручей соответствует названию. Цветом воды.

Ширина «горлышка песочных часов» — с полкилометра. Поперёк — ручеёк. Сам Земляничный ручей в этом месте…

Есть такой эпизод в танковом сражении под Прохоровкой:

На картах у немцев — ров был. А у наших… наверное, карт не было.

Бывший командир противотанковой батареи вермахта довольно подробно описывает это фортификационное сооружение. Построенное русскими женщинами летом 42 года, оно имело высоту 1.2 метра с западной стороны и 4 — с восточной. Советские танки вылетали на обрыв и падали с высоты.

Те экипажи, которые подавали, после падения, признаки жизни, пытались завестись, «становились лёгкой добычей». В том числе, и для противотанковой батареи вспоминающего об этом гауптмана. Говорят об уничтожении в этом месте около ста машин. Вместе с советскими танкистами.

Просто кто-то в штабе не озаботился «делами бумажными» — картами.

Я это вспомнил к тому, что здешний рельеф похож. Даже ничего копать не надо. Северный берег — крутой обрыв. Пониже противотанкового — метра три. А южный — плоский. Между ними полоска воды в полметра глубиной (подо льдом) и метров пять-семь шириной.

Ну, я не знаю… Более идеальные условия… теснины Дарьяла до построения Военно-Грузинской дороги?

Приступаем к обустройству.

Разбиваем лёд на ручье. Не весь — сбоку оставляем проход. Высокий северный склон, бережок ручья, части боковых валов вдоль опушек с южной стороны — заливаем водой.

С черемисами пришлось… разговаривать. Не любят они воду таскать. Но — убедил.

За ручьём валим лес, вытягиваем деревья вдоль края высокого берега.

С литвинами после отбора в поход по конкурсу «три претендента на один топор» — без проблем:

— Вадавас? — В дровосеки.

Строим засеку. Как в школе учили — сучьями в сторону врага. Высота… метра три. И поливаем всё водой.

На северной стороне, за версту, у леса — ставим лагерь. Серьёзно ставим: когда мордва прибежит — будут и обмороженные, и раненные.

С южной стороны ручья, перед нашим левым флангом, сугробы лежат не на лесной опушке, а на крутом склоне холма, поверху поросшим лесом. На холме определяем позицию моих стрелков. Чуть южнее, в этом же лесу на холме, перед ложбиной, опускающейся на равнину, скрытно размещаем мою тяжелую конницу.

Откуда взял? — По крупицам собирал!

Это отдельная богатая тема. Первые, годные под тяжёлых конных копейщиков, кони были привезены в караване Акима из Рябиновки и Николаем из Боголюбова. В количестве аж десятка штук! Из которых мы поставили в строй четырёх.

При подготовке тяжеловооружённого всадника меняется всё. Начиная с того, что посадка у конного копейщика не на полусогнутых, а полный упор прямыми ногами в стремена.

И понеслось…

Четыре коня — а все разные! Тугоуздые, слабоуздые… Только комплектов колец на удила — три варианта. Диаметры от 3.5 см. до 7.

Трёхзвенные, викинговские удила со средним звеном в виде восьмёрки — выкидываем сразу. Тащут, понимаешь, всякую… архаику.

Кольчатые удила без перегиба (с цельным грызлом из одного стержня) хороши для строгого управления в лесистой, пересечённой местности. Сейчас крестьянских лошадок так кое-где взнуздывают. Наследие печенегов.

Вот пусть они с ними и играются. Выкидываем. Конный копейщик по лесу скакать не должен.

За три века существования русской конницы воины и мастера восприняли с Востока и с Запада более десятка разновидностей конструкций удил. И свели к двум-трём основным. Свой вариант — я ещё в Пердуновке…

Сходно — упрощением, стандартизацией — обошлись и с конским оголовьем. Решт (подвесные миндалевидные бляхи) — нету. Вообще, у моих всадников — не «цыганская лошадь» — без блях и цацек.

Очередной «плевок по вятшизму». С социальным подтекстом.

На Руси принята богатая узда. Бляхи на узду чернились, золотились, даже из серебра целиком делались.

Узда пришла на Русь одновременно с обособлением военно-феодальной верхушки. Вот они и чванились. Источники подчёркивают страсть «нарочитых мужей» ко всему, что олицетворяло силу и богатство. А у меня-то на конях — простые ребята. Их дело — ворога бить, а не «прикидом» хвастать. Для тяжёлой конницы ещё и не видно — голову коня закрывают брони.

Надо понимать, что на оголовье (только!) идёт 40-200 блях 2-12 видов. И кто это у меня будет делать? Чем-нибудь полезным заняться — нечем?

А вот два вариант узды — легкой и тяжёлой — пришлось делать. Тут от характера коня зависит. Соответственно, и оба типа соединителей ремней — тройники и четверики. Четверные — более древние, для использования диких, худо объезженных коней. Подозреваю — свастика от этого элемента произошла.

Лёгкая узда сохранится у казаков до 20 века. Будет в Дмитриевском соборе во Владимире. Всеволод Большое Гнездо, который и построил этот собор в честь своего небесного покровителя Дмитрия Солунского — вот такой уздой на фреске правит.

Главное для тяжёлого конного копейщика — седло.

Я-то привык к лёгкому арчаку. Кстати, на Руси есть и женские сёдла этого типа, с вертикальной передней довольно высокой лукой и очень пологой низкой задней. Для верховой, а не для боковой посадки, естественно.

А вот сделать нормальный рыцарский «стул»… Пришлось повозиться: ремесленники-седельники на Руси — из элиты мастеровой. У меня умельцев такого уровня пока нет.

Украшательств не надо, но надо подумать. И проверить. Например, крюкообразные увенчания лук. У казачьих и мадьярских сёдел за эти выступы закрепляются ремни, протянутые параллельно полкам седла и составляющие упругую горбинку сидения.

Тут-то Ивашка и развернулся. Он-то как раз со «стульев» воевал. Аким, хоть и не воевал, а понимает. Чарджи — понимает. Но ругается страшно. Он, конечно, универсал. Но копейную сшибку не любит — выбили как-то по-молодости. А сабельщику нужно в седле крутиться, как и стрелку, на стременах привставать, хоть и иначе. Иналу такая «рыцарская» посадка, такое седло — как в бой со связанными руками.

Из важнейших элементов — стремя.

Вместо овальных, принятых в Степи стремян — плоская нижняя полка. Значительно шире (4.5 см). В неё, на галопе в атаке, упираются не средней частью стопы, а носками вынесенных вперёд прямых ног. Удваивается и ширина ушка для путилища — под более прочный ремень. Меняется сапог всадника — жёсткая подошва. Хотя вся Русь носит мягкую обувь до 16 века.

«Правильные» седло, стремя, посадка дают примерно двукратное усиление удара копьём, по сравнению со степняком. При таранном, «рыцарском», а не «уланском», рукой, естественно, ударе.

Почему Пересвет Челубея из седла вышиб? — Снаряга крепче. Ну и, само собой, благоволение господне.

«На бога надейся, а сам не плошай» — русская народная…

Попробовав разных вариантов, пришли к трапецевидному стремени. Тут даже не прогрессизм, а альт-историзм. Трапецевидное — на Руси сформироваться не успело — Батый пришёл.

В русских стременах бывает «кулачок» — выступ при сочленении подножки с дужкой. Функционально — облегчённый эквивалент шпор. Такой эксперимент — замена шпор боковыми шипами на стремени — будет дважды повторён (в 16 и 18 веках) в европейских кавалериях. У меня лёгкой конницы ещё нет, а для тяжелой этого недостаточно.

Не люблю шпорами работать. Я об этом уже… Когда-то мне казалось, что и на Руси нет манеры тыкать коня железякой в бок — степняки так не делают, а заимствование конских атрибутов должно было, по идее, идти от вековечных соседей-противников.

Отнюдь. В 12 веке «Святая Русь» вовсе не примитивная окраина Европы на границе с Диком Полем, а вполне рыцарская держава. Атрибутом рыцаря — шпоры и являются. Самый большой набор шпор в Европе — найден в Изяславле (280 штук).

Сильных заморочек, как на Западе, на Руси вокруг шпор не устраивали — их нет на миниатюрах, иконах, фресках, печатях… но бывали разные деятели: «остроги виты златом с измагардом камением».

Шпоры применяются для принуждения медлительных, ленивых или упрямых, строптивых лошадей. Это — вместе с псалиями — инструмент объездчиков. Или когда от животного требуется мгновенное решительное напряжение всех сил. На поле боя — резкий манёвр или атака. Это уже — атрибут воина. Фокус в том, что конь в бою должен быть защищён. А ноги всадника — снаружи. При глубокой посадке, при вытянутых вперёд ногах всадника, так, что носки его оказываются на уровне груди коня — шенкель вообще не работает, а шпоры принимают… очень изысканную геометрию.

Картинку из «Маленького принца» — «Удав, проглотивший слона» — помните? Вот, примерно, такой контур. Только головой «удав» — «песни поёт», а хвостом — «кокетничает».

Первое употребление шпор на Руси — сто лет назад, в 1068 г. Летописец говорит: «и удариша в коне».

Чем крепче сидел в седле копейщик, чем дальше выносил он в атаке носки ног, упираясь в стремена, тем круче становился изгиб шпоры, разнообразнее и длиннее её шип.

Поглядел я на это дело… Коней жалко. Когда в них такой заточенной железкой тыкают в бою со всей дури. Спрогресснул малость. Всего-то лет на полста.

Звездочку на конец шпоры.

Ух. как они на меня все…!

Разные ограничители на шипах, чтобы всадник свою лошадь по запарке не заколол, уже есть. Но вот такое… Между шиповыми и колёсниковыми шпорами нет промежуточных переходных форм.

Это давняя историческая загадка. Тут нужно сделать скачок. Мозгами. Додуматься. Или вспомнить — как я.

Похоже, что и в РИ звёздочку придумали на Руси. Потом она разошлась по Европе, в 14 веке уже на английских рыцарских надгробиях изображают. А наши — бросили. С татарами воевали, ориентализировались. Пришлось уже Петру Великому вводить в оборот слово «шпора» взамен древнерусского «острога».

Ивашко колёсико покрутил, укололся, кровь с пальца слизнул, пожевал и выдал Чарджи:

— И чего? Бояричь, было дело, Акима своими луками с колёсиками уел. Якова своими ножиками заспинными… уел. Теперь, ханыч, твоя очередь пришла. Острогами невиданными уеденным быть. Со «Зверем Лютым» жить — невидальщины его расхлёбывать.

Случайно оказавшийся на нашем… ну, скажем, «ипподроме», Фанг загадочно произнёс:

— И князь-волки бегут у стремени…

И исчез. А Чарджи с Салманом начали выяснять — кому первому на таких звездчатых шпорах ездить.

Что крепить нужно двумя ремешками — я сообразил. Но дальше пошли вариации… я туда и не совался. Самим ездить — пусть пробуют.

Тяжёлых коней в бою защищают. Бока — попонами. Обычного потника под седлом недостаточно. Сходно — грудь. Покрывало до колен. Показал. Как по картинкам европейских рыцарей помню.

Головы коней — закрыли железными личинами.

На Руси первое упоминание — про коня Даниила Галицкого в 1252 году. Есть и на полвека старше, первая в Европе, боевая маска коня с Поросья. Маска… простенькая. Но храп, щёки, уши и затылок закрывает. Так что спрогресснул не сильно, на пол-столетия.

И, факеншит, меня ж останавливать некому! — спрогреснул дальше. По Бармалею. Конские маски раскрасили. Нарисовали акульи зубы «пилочкой». Теперь бы ещё фосфора найти… чтобы светились…

В том же описании про князя Данилу — конские кожаные куяки. Мне… пока рано. Кожевенники мои ещё с сапогами для людей разобраться не успевают.

Отдельная тема — подковы. На «Святой Руси» — уже лет двести. Подковывают — купеческих коней. Которым ходить по плотной, утоптанной земле накатанных дорог, улиц, по льду. Возницы знают, что нельзя «на неподковане коне по кольску пути гнати».

Изредка подковывают коней тяжёлых бронных всадников.

Это «изредка» — общее правило. Настолько, что уже и остатки тяжёлой французской конницы, уходя в 1812 году из Москвы, были нековаными. Первые же заморозки их добили. Не только температурой — плотностью замерзших дорог.

Другой вариант — ледоходные шипы. Заимствованы у скандинавов, бывают обувные и конские. На «Святой Руси» используются широко уже лет двести. Подковывают, обычно, передние копыта, шип — 6 см. Княжеские дружинники используют довольно часто. Сделали, поставили.

Вот четыре коня. И на них пять умников. Ещё и Артёмий не пропустил высказаться. Не считаю кучи народа, которым просто… увлекательно.

Крестьянских коней, после «обдирания Пичая» — у нас много. Есть и приличные. Поставили десяток «на обкатку». Людей, конечно, не коней. Аккуратно отработать некоторые элементы боевой подготовки.

Аккуратно, я сказал!

А, один чёрт. Побили лошадок.

Одного коня запалили, другого простудили, третий ногу сломал. Идиоты! Но за эти месяцы, пока я подпрыгивал, прогрессировал и на разные лады чирикал, мои вояки и мастера смогли и оснастку для коней составить, и людей чуток поучить.

Негромко, без визга, грома и пыли, шло пополнение моих отрядов. Как это делается — я уже…

Повторюсь. В умах многих моих современников засело: «на воинов учили с раннего детства».

И это — правда. Но — не вся.

Два вопроса:

— что такое «раннее?».

— что такое «учили»?

Например: на Руси найдено 11 детских шпор. Из нескольких сотен. А теперь сравните тиражи школьных учебников и чего-нибудь… «для взрослых».

Ещё вопрос: сколько лет должно быть ребёнку, чтобы он доставал шпорой в «правильное» место на боку коня?

Энгельгардт описывает десятилетнего подпаска, который в состоянии зарядить старинную фузею, положить её на сук дерева и бабахнуть в сторону волка. Это — «выучен на гренадера»? Или, всё-таки, на подпаска?

Святослава-Барса в четыре года посадили на коня, дали копьё, велели кинуть. Это — обучение «на конного дротометателя»?

Копьё упало к ногам коня, но — «Князь копьё кинул, знак подал. В атаку!». Выучен на главнокомандующего?

Ребёнок в пять-шесть лет радостно машет палкой, сбивая крапиву вокруг мусорки. Это «воинское научение на мечника»? Или — общая манера всех мальчишек в этом возрасте?

Младенцу дают погремушку. Это детская забава или «развитие мелкой моторики для эффективного втыкания мизерикордии в стыки рыцарского доспеха»?

Учить ребёнка «воинским навыкам» невозможно. Просто потому, что эти навыки — взрослого человека. Уточню: «воинская взрослость» здесь — с 15 лет.

Основная часть «воинского обучения с детства» — обучение прислуги. Напои коня, почисти, выкинь навоз, расчеши хвост, подай вина, заштопай камзол… годами. С точки зрения собственно боевой подготовки — бездарно потраченное время.

Но и собственно «обучение на воина по-средневековому» содержит две системных ошибки.

1. Непрофессионализм учителей.

Это… катастрофа. В дворянских семьях в наставники ставят слуг с боевым опытом. Такой — может показать. Один-два-три приёма. И не может — объяснить. Что и почему он делает. Потому что вообще говорить не умеет! Это воину — не нужно! Хуже — опасно. В строю, как в церкви — не курить, не болтать. Болтуны — в строевых не живут. Пристраиваются. К кухне, к штабу. А реальный вояка… Может рассказать истории из своего боевого опыта. Набором хмыков и ухмылок, матов и махов. Разными частями тела.

Поразительно: никто не поведёт своего ребёнка в школу, где у преподавателей нет педагогического образования. А лучше — многолетнего успешного опыта. Но процесс обучения малограмотными средневековыми «физкультурниками» — описывается как чуть ли не вершина воспроизводства воинской элиты.

И сказал Иисус: «Оставьте их: они слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму».

Поверьте: «боевой опыт» в изложении «бывалого воина» — не каскад батманов и рипостов, а перечень съеденного, выпитого и трахнутого… в том или ином походе. Если уж очень доверительные отношения — расскажет как было страшно. И какие идиоты и сволочи — отцы-командиры.

2. Непригодность учеников.

Вот вам приводят семилетнюю девочку.

— Дочь губернатора. Научите её фигурному катанию.

А этого ребёнка нельзя даже просто ставить на коньки! Это превратит её жизнь в цепь несчастий и мучений. Проблемы с опорно-двигательным — навсегда.

Но это никого не волнует. Потому что папа — губернатор.

Это — типовая ситуация феодализма. «Честь — по отцу». И наставник вынужден убивать время на бесперспективного воспитанника. Мучая и ребёнка, и себя. Потому что: «у него семь поколений благородных предков, а ты — морда холопская». И это правда: будешь мявкать — плетей огребёшь. В лучшем случае — вышибут со двора на голодную смерть.

Негодные учителя учат негодных учеников негодными методами. Единственная надежда получить хоть что-то приемлемое — заниматься этим годами.

Дальше — обратная связь. Если все ученики — двоечники, то доучил своего на тройку, и — хватит. А зачем дальше тянуться-напрягаться?

— Мой — знает «удар сокола»!

— А мой — «сокола», слив и рубку поперёк!

— Ну ты… вооще! Гроссмейстер! Типа: лучший по профессии. Во всей нашей Нортумбляндии!

Конечно, есть люди, для которых рубка в доспехах тяжёлым мечом — вкус, цвет и смысл жизни. Такой и сам по себе будет совершенствоваться. Но… Вы много танкистов-хоббитов видели? Для которых хобби — поездить на танке по минному полю, пострелять в противотанковую батарею, поиграть с ПТУРСом в гляделки? Не в компе, а в реале. С оплатой топлива из своего кармана?

Бывает. Но не часто.

Конечно, сын феодала к 15 годам умеет ездить на коне, а сын смерда — нет. Дети простолюдинов больше страдают от голодовок, чем дети аристократов.

А вот в равных условиях…

Грубо говоря, из десятка юных баронов можно вырастить трёх КМС. А из сотни недорослей-виланов — десять КМС и трёх МС. И виланская команда баронскую — запинает.

Надо только посметь выбирать и уметь учить. Первое у аристократов — запрещено. Второе — давится отсутствием отбора. Если половина детей в классе — глухие, как вы будете учить такой класс пению? Или, все-таки, разделите учеников на группы? По их личным свойствам.

Феодальное общество — жёстко стратифицировано, судьба — предопределена от рождения.

У меня не так. У меня — свобода.

«Пой по свойски. Даже как лягушка».

— Хочешь? Можешь? Мы знаем — как научить.

Нам плевать на родословную, мы обращали внимание не только на «стати» очередного волонтёра, но и на его обучаемость. И — мотивацию.

На самом деле — не такая уж большая новизна. Сходно — с отбраковкой по личным качествам учеников и учителей формируются княжеские дружины. У гридней не родовое — воинское братство. Янычары, мамлюки, гулямы.

Немало людей просилось в воинскую службу. Пополнялись все отряды: егеря Могуты, Фанга, Авундия, пешие стрелки Любима, пешие мечники Салмана…

Под присмотром Чарджи, Ивашки, Артёмия, Дика… шло формирование новых подразделений, создаваемых военных специальностей.

Про «гранатомётчиков» — я уже… В чистом виде — не пошло.

Лыжники — обязательно. Не воспользоваться твёрдым сдутым снегом на льду больших рек — глупость. Кстати, и в степи… Чуть позже, когда туда вылезем.

Драгуны? — Само собой! Чем дальше мы уходили от рек, тем чаще возникала нужда в быстром, верховом перемещении бойцов. С последующим пешим боем. Этому учили, это накатывали.

Повторюсь: ни русский крестьянин, ни, тем более, лесовик — верхом не ездит, седла в хозяйстве — не держит.

«Вот следы ваших обоих иноходцев! Этот гурон путешествует, как генерал. Его постигла божья кара — он сошел с ума!.. Поищи-ка следы от колес, сагамор, — продолжал он, смеясь от удовольствия. — Того и гляди, безумец скоро будет путешествовать в карете…».

Мы — не гуроны. Другие возможности, другие задачи. «Путешествие верхом» не безумие, а насущная необходимость. Навыки верховой езды вбиваются во всех. Начинающие, после первых уроков, с ипподрома уползают в раскоряку.

Это помимо стандартного из кавалерийских уставов: «чтобы крестьянская подлая привычка, уклонка, ужимка, чесание при разговоре совсем были у него истреблены…».

Глава 470

Конные стрелки. Тут уж Чарджи развернулся! Рыдали не только курсанты, но и их лошади. Уровень требований был задран настолько, что формирование шло медленно — не находилось соответствующих.

Надо сказать, что конные стрелки требовали едва ли не самого сложнейшего обучения.

Можно вспомнить построения кавалерии 17 века, когда конница выстраивалась до десяти рядов в глубину, порядно выезжала вперёд, давала залп по противнику и уступала место следующему ряду. Русские кавалерийские уставы 18 века допускали стрельбу с седла только из пистолетов и только по «лёгкому противнику».

Лишь после того, как полное неумение и нежелание американских федералов применять холодное оружие в ходе их Гражданской войны, привело к вооружению всадников револьверами — ситуация изменилась.

Лучник с колчаном — не гусар с пистолем. Может сделать несколько выстрелов в атаке. Да и стрела летит иначе, чем пуля — можно бить навесным через головы своих.

Меня успокаивали наблюдения германского посла 16 века, который отмечал удивительную воинскую выучку московитов. Русские дворяне весьма эффективно ухитрялись и конём управлять, и чуть ли не одновременно применять пику, саблю, лук, кистень, в морду… У Ивана Грозного — могли? — И мои смогут.

Чарджи зверел. Я сдуру объяснил ему элемент из подготовки самураев: с коня, скачущего во весь опор мимо забора, нужно попадать в щели между досками. Мне, почему-то, помнится, что из 14 стрел — 10 влетали. Теперь Чарджи днём гоняет новиков, а по ночам пытается самурайничать. Скоро на лицо будет одним цветом со своим чекменем. Я уж успокаивал его, типа:

— Извини, ошибся. Брось ты это.

А он только шипит. Тут мимо проходил Любим. И я, чисто для прикола, сообщил обоим моим стрело-метателям и палко-натягивателям, что один чувак (1686 г., Киото, Вада Деихати) выстрелил в течении 24 часов 8 тысяч стрел, попадая раз за разом в мишень на расстоянии ста метров. А другой, тоже… экземпляр (1852 г., Масатоки) за двадцать часов выпустил в цель 10 тысяч стрел, попав 8 тысяч раз. Причём луки у японцев… длина доходила, как говорят, до 2.80 м. И чётко асимметричные. Как у гуннов, только наоборот: верхняя часть вдвое больше нижней.

Чарджи зубами заскрипел, а Любим посмотрел на небо, «потусторонне» улыбнулся:

— Да. Интересно. Надо попробовать.

И через два дня у нас возник дефицит камыша — древков для стрел не хватает.

Чисто для знатоков.

Что наконечник с втулкой, что — со штырём, а крепление боевых средневековых стрел отличается от спортивных 21 века — хорошо воткнувшуюся стрелу за древко не вытащить. Поэтому при ранениях ни в коем случае нельзя тянуть — сразу древко выскакивает. Стрелу проталкивают. А уж потом, когда наконечник выйдет наружу — обламывают. Естественно, это возможно только если по пути раневого канала нет жизненно важных органов.

Вытаскивать наконечник назад… существенным расширением раны и вытягиванием в раскачку.

Морпехи. Было несколько эпизодов, когда воины перебрасывались водой. Но Дик хотел большего. Ему нужна абордажная команда, палубные стрелки и мечники, корабельная артиллерия…

У меня своего опыта… бой с новгородскими ушкуйниками. Пришлось вспоминать, придумывать, отвечать на неудобные вопросы пытливого мальчишеского ума…

«Самострелина, с заду тянутая…». Хорошая штука. Но ему всё мало. Ладно, сделали хрень, типа струйного траншейного огнемёта. На скипидаре с ацетоном. Понятно, что пиропатрона для создания давления у меня нет. И не надо: аналог «греческого огня» делался на русском флоте ещё во времена Петра Великого.

Ножной насос, двойной резервуар для воздуха, 10–12 атмосфер, дальность струи 15–25 метров. Дальше не долетает — сгорает в воздухе. Предохранительные клапана, автоподжиг, автоматическое выключение при ранении или смерти огнеметателя…

Возможно и сухопутное применение. В специфических условиях. Основная проблема огнемётов первой половины 20 века — защита стрелка и установки — столь острой не является. При огнестреле огнемётчик — лакомая цель. Горит хорошо. А здесь… Ну стукни его булавой по резервуару, испортить — можешь, поджечь — вряд ли.

Надо сделать и проверить на натуре. В Первую мировую немцы применяли огнемёты на Восточном и Западном фронтах. И отмечали, что на Западе пехота противника разбегается — мощный психологический эффект. А на Востоке — нет. Наши так привыкли гореть в своих деревянных домах, что германский огнемёт — хрень обыденная? Не впечатляет?

Про русскую конструкцию «гуляй-город» — я уже… Помниться, Ян Жижка ставил на телеги пушки. Насыщая свою пехоту тяжёлым огнестрелом. А если насытить «огнемётом»? Надо Трифе сказать, чтобы записала для памяти. В книгу «Хорошо бы было…».

В этом ряду и формирование подразделения тяжёлых конных копейщиков. Салман взялся за это дело с восторгом. Уесть Чарджи для него… «мёд и мёд». А дело он понимает. Чуть ли не сотня добровольцев — престиж! настоящим гриднем буду! — были пропущены через руки Салмана. Были пострадавшие. Про коней — я уже… Среди людей — много больше.

Бойцы, надёргавшиеся, набившие шишки на тренажёрах, бурчали всё злобнее:

— А кони? Кони настоящие где? Что ж мы, так на деревяшках да на тарпашках и будем поскакивать?

Тут… Жизнь-то идёт. Аким в Рязани по осени Живчику мозги вынес. Неоднократно, в особо тяжкой форме. Живчик из княжеских и боярских конюшен собрал полсотни достойных, высоких и тяжёлых коней. Сколько с ними было возни! А с кормом…!

Три месяца на ипподоме — дурдом в три смены. Чарджи гоняет своих «конных стрелков». Беспощадно. Для пешего лучника просто «стрельба сидя» — уже… А уж в движении…!

Артёмий с Ивашкой — «полируют» всех:

— Драгунами будут.

Нормальный «крестьянский сын» на лошади… держится. Но уже на рыси — теряет стремена. Вместе с соображением и направлением. Выезженный конь идёт «по узде» — куда всадник правит. Хоть в стенку. Необходимо предусматривать.

При этом косит на всадника умным глазом и недоумевает:

— Мужик! Ты чё? Сдурел? Там же ворот нет!

Кто так попадал — помнит острое чувство стыда перед умной и воспитанной лошадью. Очень хочется слезть и извиниться.

Строевой никогда не занимались? Не со стороны бойца, а со стороны командира? Как не загнать подразделение на клумбу — не задумывались? Что бойцу в строю, что коню под седлом — думать не следует. Есть команда — выполняй.

Чуть сложнее:

Вронский на скачках этот пункт устава забыл. И сломал лошади спину. Ивашко за такой прокол может и наезднику голову сломать.

Салман — дрючит своих. Упирая на съезженность всадника и лошади и всадников в строю. Развёртывание в лаву, поворот строя, слитный переход с рыси в галоп, индивидуальная подготовка… Пять уставных положений пики выучил? Темляк нашёл? Переходы запомнил? Когда по 3 пики на правую ногу надевают — дошло? А теперь — все дружно. Как один человек…

— Ты что, ещё на бревне кататься не выучился?! Пикой в кольцо не попадаешь?! Куу!

Пика в конной атаке быстрее сабли или палаша — удар на один темп. У сабли — на два. И — дистанция.

Вот такими силами мы и припёрлись к Земляничному ручью.

Что дозорных сразу выслали — объяснять?

Черемисы — на южную сторону ручья идти не хотят. Бзд… побаиваются. Ну и фиг с ними. Засеку давай! Ледяной вал давай! Давай-давай, шевели штанами! Скоро погань накатит — тогда и отдохнёте!

Первый эрзянский отряд прибежал ещё засветло. С победой. С хабаром, полоном, скотиной… И в крайней суете.

— Пропуская нас! Мы домой бегим! Быстрее! А то кыпчаки придут!

— Всех боеспособных построй в ряд.

— Чего?! Ты хто такой?!

— Я — «Зверь Лютый». Вечкенза не сказывал? Пока он не придёт — ты выполняешь мои приказы.

— Хто?! Да я тебя…!

Хрясь. В морду.

41 год? — Типа — «да». Но — фигня. В очень облегчённом варианте. Ни вражьих танков, ни мотоциклистов, ни бомбёжек. И, как не крути, сзади у беглецов — вкус победы. Пусть над одним маленьким, мирным, беззащитным становищем. Но — победы! А становища кипчаков — беззащитными не бывают.

Добычу — на северную сторону, к лесу. Воинов — к вёдрам, взамен натаскавшихся черемис.

Скот мычит, полон пищит. Вояки — барахло из рук не выпускают. Так и таскается с кошмой на шее и вёдрами в руках.

Половцы — не русские, саней — нет. Телеги их здоровенные — по снегу не вытащить. Вьюки вязать мордва умеет… ограниченно. Барахло россыпью. Скот режем, варим-жарим, кормим. Полон — дохнет.

До безобразия. Сел кулеша похлебать — в полста шагов волки детский, уже замёрзший, трупик теребят.

Это какие-то местные волки. Я своих знаю — одна стая за нами с Всеволжска идёт. Всё ждёт, когда же мы им едой станем.

Поел, чайку попил. Хорошенько так. И пошли мы с моим Куртом по округе. Территорию метить.

Забавно со стороны смотреть: вот бежит волчара из леса. И вдруг — как на стену налетел. Иной — аж подпрыгивает и скулит. Нос к земле прижал и побежал по нашему следу. По кругу вокруг лагеря.

Я не отпускал из лагеря никого. Ни здоровых, ни больных. А куда?! Дальше же жилья нет! Того бедолагу тащить… за сто вёрст по морозу на волокуше?!

Грели и долбили землю у леса. Демонстративно — на могилы. Для пока ещё живых. Но — не уразумевших.

Ставили шалаши да балаганы, приводили в порядок оружие и амуницию. Просто знакомились. Здесь было много эрзя с юга, они про меня только слышали. Пришёл отряд «Мордовской Руси». Интересно: шли с дальнего края, а из первых. Почему?

— Полон да скот — порезали, коников заседлали — и в Степь.

Оказался толковый командир. И — не жадный: забрали только то барахло, что смогли по вьюкам распихать, отобрали лучших коней в табуне и отреконь выскочили глубоко в Степь. Обменяли гарантированный отказ от части добычи на гипотетическую вероятность выжить.

Рискованно. Но у этих получилось. Глубокие снега ложатся вдоль леса. Дальше — лесостепь, там сугробы — пятнами. Теряя некормленых коней, уклоняясь от стычек с кипчаками, сумели быстро проскочить, сумели сохранить людей, отряд.

Сразу понятно: «Русь». Хоть бы и «Мордовская». Сами эрзя так не только не сделают — не додумаются, у лесовиков — конницы нет. Дело не в конях — в мозгах, в навыках.

Один отряд. Что со вторым — неизвестно.

С этими… — сложно. Но договорились:

— Исполняете мой приказ. Пока Вечкенза не придёт. Если «нет» — вон литвины да нурманы. Вразумят. Здесь же и закопают.

«Эмигранты и предатели» покрутили своими языческими носами, посмотрели, что могилы уже копают, что у меня церковных хоругвей нет, крест на пупе не болтается.

— А попы у тебя есть?

— Есть. Чимахай. Не боись — он вас не тронет. Пока не побежите. Ну, а если… Топорами живых положит. Мёртвых — в пекло отправит. За трусость. По вере каждого.

— Ну, тогда другое дело.

Нормальные мужики. Встали в работу — дерева валять.

Потом отряды повалили один за другим. В разном состоянии. Большинство, к моему удивлению и радости — успешны.

Разок заскочил между крыльями леса небольшой загон половцев. Быстро поняли, что им тут будет плохо и убрались. Меня это встревожило — не всех вырезали.

Через день заявился такой… панкура. Здоровенный, оружием увешанный. С крашенным гребнем на голове и большим бубном на спине. Сначала «права качал»:

— Я великий вождь! Я иду в свой кудо! Никто не остановит меня!

Потом вытолкнул женщину-полонянку:

— Это — выкуп. За проход.

Не понял. Он меня, что — за придорожного «мытаря» принял?

Женщина в годах, русская, хорошо одетая. По повадкам — из вятших.

— Ты кто?

— Я — княгиня Ольга.

Кто-о?!

Хорошо, что я не страдаю косоглазием. А то у меня глазки так бы и… заскочили. И не ел с утра — заворот кишок тоже не грозит.

Теперь — то же самое, но помедленнее.

— Святая и равноапостольная?

Тут уже она на меня вылупилась. Потом хохотать начала. Пальцем показывать. Отсмеялась, объясняет:

— Я — княгиня Черниговская, вдова князя Владимира Давыдовича, мать князя Вщижского Святослава Владимировича…

— Магога?! Изя Давайдович — тебе деверь?!

Снова удивилась, посмотрела оценивающе:

— Что ж, хорошо, что и среди поганой мордвы слава князей из дома Рюрика известна. Вели вернуть мне моих служанок и вещи. А этого… хамло крашенное с бубном, вели казнить. За неуважение, за вольности и непотребство, к русскому княжескому дому явленные. Муж мой за это тебя пристойно наградит.

Факеншит уелбантуренный! Сословно-любовно-этнический…

— Ты — жена хана Башкорда?!

Она покровительственно улыбнулась, смерила меня взглядом, милостиво добавила:

— И вели шатёр поставить. Не пристало всякой… чуди белоглазой на княгиню русскую зенки вылуплять.

Я… как-то растерялся. Но вид суетящихся на засеке мордвинов напомнил о насущном:

— Э… А где Башкорд?

Она отошла уже шага на три, полуобернулась, бросила через плечо:

— Хан-то? По делам отъехавши. Скоро прискачет. Да не боись ты. Как он эту… из чащоб вылезшую погань… посечёт, да тебя к нему приволокут — я словечко замолвлю. Кыпчаки-то — не звери лесные. Погоняют плетями малость для острастки, да и отпустят. Шатёр вели. Да прогреть добре — замёрзла я малость.

Она была абсолютна уверена в своём праве приказывать, в безусловной обязанности окружающих исполнять её требования, нестись по мановению её руки, стремиться прислуживать, угождать ей.

«Живенько! На цырлах! Плетями — только малость. Чисто для острастки»… Настоящая русская княгиня, аристократка до кончиков ногтей и волос.

— Стоять.

— Что?! Ты что, сбрендил, забыл перед кем стоишь?! Мурло бродячее! Я княгиня! Из дома Рюрика! Понял, пёсьий сын?!

— Ты не княгиня. Ты — не рюриковна. Ты блудливая сучка средней потрёпанности. Вшивая подстилка из юрты шелудивого поганого. Ноготок, взять, взбодрить, ободрать.

Кто-то не только из пленников, но и из мордвы, попытался возражать. Пришлось потянуть со спины «огрызки». Сбоку, с кучи валежника поднялась косматая голова крокодила — Курт зевнул, облизнулся и демонстративно приступил к ожиданию. Сейчас можно будет поохотиться на этих глупых обезьян в овечьих шкурах.

Ноготок с подручными приступил. Баба заорала. Народ вылупился и отодвинулся. Только приведший её панк рискнул поинтересоваться:

— Ну и хорошо. Раз ты принял выкуп — мы пойдём.

— Стоять. Твоё имя? — Тырпыр — дикий голубь… Так вот, голубок — не тыркай. Пока не пыркнули. Построй людей, перечитай. Мой отрок — всех перепишет. Потом встанешь со своим отрядом вон там. Кто уйдёт — умрёт. И ты — тоже.

— Это… нечестно! У нас уговор! Ты бабу взял — дай свободный проход!

— Где ты видишь бабу? Бабы — в полоне, полон ещё не делили. А это не баба — это оружие. Наконечник копья, направленный в сердце орды. Ты им пользоваться не умеешь. Поэтому, на время боя, это оружие беру я. Иди.

На снегу, в одной коротенькой рубашке, на коленях, с вывернутыми руками и распущенными в беспорядке волосами, княгиня выглядела несколько иначе. Чем десять минут назад. Рядом, на овчине, лежала её одежда и украшения.

— Ноготок, а где крест?

— Не было.

— Ты! Ты сдохнешь страшно! Он выпьет твою кровь, выжжет твои глаза, съест твою печень… А-а-а!

Женщина пыталась отстаивать своё достоинство. Свои права. Которых, по моему мнению, у неё нет. Я просто ухватил ком рыхлого снега и сунул под рубашечку. Ком большой — хватило от низа её живота до горла.

— Ты — не княгиня, ты — не рюриковна. Ты — курва. Ты ушла к Башкорду своей волей. Не спросив ни отца с матерью, ни братьев, ни родню мужа покойного, в дом которого ты вошла. Ты бросила сына, ты бросила род Рюрика, ты оставила родину, ты предала веру. Даже крест сняла. Чтобы понравиться своему… козлу. Ты — бесчестная и безродная дрянь. Изменница. Изгойница. Подстилка в юрте. Кусок пока живой падали с глазами. По делам твоим — с тобой и будет.

Ей заткнули кляп и завернули в тулуп. У меня начали прорисовываться намётки будущего боя, в котором эта… ханум-княгиня должна была сыграть свою роль.

Её молоденькая служанка оказалась куда более сговорчивой. И — разговорчивой.

Становище хана размещалось в середине дуги у южной опушки леса. Воинов там оказалось мало, потому что хан с нукерами и слугами ушёл на юг — проверять кочевья, раскиданные по притокам. Его ожидали через несколько дней, но он мог явится быстрее — гонцов к нему успели послать.

Девка была… ничего. И явно напрашивалась. Но… не знаю у кого как, а мне вот это предбоевое состояние, напряжение всех эмоциональных сил, ожидание неизвестности, возможно — смерти… Я, конечно, законченный лесбиян. В смысле — люблю женщин. Но чисто мужские забавы, особенно с привкусом собственной погибели — занимают меня более.

Стремление всё предусмотреть, расставить отряды, поддержать людей, наказать трусов…

Ждать. Терпеть. Прислушиваться. Готовиться…

Извини, красавица, не до тебя.

Земляничный ручей находился ближе к восточному краю дуги становищ. На третий день оттуда, с восточного края, пришёл последний отряд. Оставались дальние отряды с западной стороны.

Ждём. Терпим. Готовимся.

У нас оказалось довольно много кыпчакских коней с упряжью, и мы попытались сформировать из мордвы конную полусотню.

А из кого?! Ни один из здешних народов, включая пришедших со мной литвинов и нурманов, наездниками не являются.

Как прикалывались греки, когда Святослав-Барс в Доростоле заставил свою дружину на конях биться — известно. С тех пор на «Святой Руси» выучка у гридней изменилась. Но здесь-то — нет!

Мои… Я видел чего стоило Ивашке, Чарджи и Салману выучить моих людей конному бою. Марш был долгий, тяжёлый. Моих… поберегу. А вот из местных что-то…

Глупость, конечно. Что ничего приличного не получится — сразу было понятно. Но людей развлекало. И тех, кто на коня влезал, и тех, кто со стороны смотрел.

Наездники из них… Чингачгука в галопе представляете? «Матросы на зебрах»… Лесовики — отличаются. Отсутствием тельняшек.

Полста красномордых от ветра здоровых бородатых мужиков от всей души молотят маленьких трофейных кипчакских тарпанов под брюхо своими фирменными восьмиугольными лаптями и дико вопят, размахивая топорами… Страшное зрелище. Половцы увидели и ускакали. Вот этот, последний отряд с востока, и смог пройти.

На шестой день пришёл Вечкенза. С красными пятнами на отмороженном, посечённом степным ветром, лице. Он шёл с западного края фронта атаки. Две сотни вёрст непрерывного форсированного марша. Днём и ночью. По снегу, на ветру и холоде. Ожидая атак противника, убегая и отражая их. Собирая отставших от других отрядов, добивая уцелевших врагов, добивая раненых своих, отбиваясь от яростных наскоков взбешённых батыров и джигитов.

Глубокий снег помогал лесовикам. Но не везде в степи лежали сугробы. Хабар и полон пришлось бросать. Пленных резали и раскладывали на дороге. Мужчинам отрезали половые органы и вкладывали в рты. Женщинам — вспарывали животы и отрезали груди. Всем — вырезали языки, выкалывали глаза, перебивали голени, суставы…

Племенная, народная война. «Мы — люди, вы — скоты».

— Пусть повозятся со своей полудохлой падалью. Не такими шустрыми будут.

В племенах пленников ставят к пыточному столбу. Здесь проще, без изысков — походные условия.

Вой преследователей показывал, что они нашли очередную порцию покойников. Ярость мстителей затмевала разум, а Самород подбирал удобные места для боя. Где кипчаки, потеряв очередной десяток-другой воинов — откатывались.

Вечкенза был измотан, был вне себя. Он кидался на людей, во время марша сам убил пару вождей, которые рискнули не исполнить его приказы. Люди говорили, что в него вселился злой дух.

Но он вывел остатки ещё 8 отрядов. Остальные — погибли или повернули в леса. Последний отряд, догонявший толпу, ведомую Вечкензой, был в тот же день около полудня вырублен у нас на глазах.

Уже внутри южной половины «песочных часов» остатки сотни мордовцев, гонящих небольшую, голов в 10 кучку полона, и стадо скота голов в 30, была атакована конной полусотней половцев. Всё произошло в четверть часа — наша мордовская кавалерия только собраться успела.

Кипчаки догнали мордву, расстреляли из луков, добили саблями. Забрали полон и скот и ушли. Ни внятных попыток организовать оборону, ни, хотя бы быстрого организованного бегства со стороны мордвы — не было.

Единственный, доскакавший до нас парнишка, плакал, глядя на кровавые пятна, на тёмные кучи покойников на снегу. Да так и уснул. На полуслове, со слезами на глазах. Не доскакал бы до нас — захрапел бы там, в поле. Хоть бы и перед атакующими половцами.

Похоже на начало битвы на Марне: немцы, после Приграничного сражения двигались столь быстро, настолько были вымотаны, что почти все немецкие солдаты, взятые в плен французами в первые дни сентября 1914 года — взяты спящими.

Узнав о том, что у нас в плену находится пресловутая «русская жена» Башкорда, Вечкенза выхватил саблю и кинулся к ней, с дикими воплями и пеной на губах. Хорошо, что Самород сумел его перехватить. Потом парень плакал на груди своего телохранителя, а я пытался дать подошедшим воинам возможность качественного отдыха. Есть и спать в тепле.

Картинка вырисовывалась скверная. Из почти пяти тысяч эрзя, пошедших в поход, к Земляничному ручью вышло чуть больше двух с половиной. Вместе с тремя сотнями черемисов, сотней Кастуся, нурманами Сигурда и моей сотней, вместе с несколькими небольшими группами эрзя, мокши, шокши, муромы, пришедшими не из степи с юга, а из леса и лесостепи с запада, мы набирали чуть больше трёх тысяч бойцов.

У Башкорда изначально было четыре-пять тысяч воинов. В условиях разгрома их зимовий, на коней сядут не только взрослые мужчины, но и старики и дети. Какой-то вариант мобилизации Дмитрия Донского: «на два года раньше, на три года позже». Даже если эрзя и вправду уничтожили половину орды, в чём я, судя по рассказам участников, сильно сомневаюсь, Башкорд соберёт от двух до четырёх тысяч всадников.

Я, может просто со страху, предполагаю численное преимущество противника. Раза в полтора. Но главная беда не в этом.

Столкновение двух примерно равных по численности армий, одна — преимущественно пешая, необученная, мечтающая добраться до своих домов, защищающая ошмётки добычи, и вторая — конная, горящая жаждой мести… Без вариантов, «смазка для пик»… Почти.

«Никогда не считай врага дураком» — общеизвестная военная мудрость.

А если он не дурак, а псих?

Или — станет психом.

Или — как бы его психом сделать?

Когда начало темнеть, я решил, что на сегодня война закончилась: ну не полезут же «степные хищники» в битву в темноте!

Очередной мой прокол: привык, что лесовики ночью не воюют. А вот степняки… Они же через одного конокрады!

«Потьмушники мозгуют стибрить клятуру под месяцем» — ночью же!

Ко мне привели очередного панка. Забавный эрзянин: отработал по указанному его отряду становищу, порезвился там. Утром понял, что имеются серьёзные проблемы. Как понял? Бабёнка, на которой он кувыркался, приподнялась с кошмы и упала со стрелой в спине — под откинутый частично полог юрты залетела.

Побегали малость по становищу, погоняли кипчаков, поняли, что уйти степью не получится. Перебили полон и скот, запалили барахло и сбежали в лес. Топали-топали и притопали сюда. В битву, а не в родной тёплый кудо.

— Понятно. А зачем сюда пришёл?

— Так уговор был. Отец Вечкензы занял у моего отца много-много мягкой рухляди. Инязор сказал: только тот, кто пойдёт в поход — получит долг. Вот, я пришёл — поход-то не закончен. Да и сам… Я добычи не взял. Ни имения, ни рабов, ни коней. Так домой возвращаться… стыдно. Здесь будет славный бой. У меня будет слава, у меня будет честь. Глядишь, и разживусь чем. Саблей или конём… Можно будет и домой идти.

— Хорошо. Только завтра не вздумай струсить. Ни славы не будет, ни жизни. Пошли, место твоему отряду покажу.

Подымалась луна, большая, жёлтая, какая-то больная, когда дозорные сообщили о приближении половцев. Сначала прискакал вопящий дурак из конной мордвы:

— А-А-А! Идут! Кыпчак! Кыпчак! Орда! Тысячи! Тьма!

Потом и мои сигнальщики сообщили о появлении конных разъездов противника. Группы кочевников, сперва малочисленные и редкие, становились всё больше, проскакивали всё гуще. Всё дальше входили в «воронку песочных часов». Пришлось поднимать лагерь, выводить людей на засеку.

Вечкенза, умывшийся снегом, выглядел более вменяемым, но бешеный блеск в его глазах то и дело проскальзывал.

Обсудили диспозицию, составили пропозицию, прикинули вариации и разошлись по позициям. Приняли надлежащую позу.

Факеншит уелбантуренный! Позу готовности! К бою и к смерти.

А, блин, страшно, однако… Нервенно… Едрить-каламбури́ть…

Мои сигнальщики нашли в паре вёрст к югу от ручья в лесу высокую сосну, забрались туда и рассказывали в телеграфном стиле — что они видят. А я сидел в лесу над обрывом с правой, от кипчаков, стороны этой гигантской ловушки для человеков, с южной стороны ручья, так сказать — за линией фронта. И ждал.

Что необходимо сделать — сделано. Остальное… судьба.

Очень поганое состояние. Сиди и жди. Нервное напряжение зашкаливает, а делать ничего нельзя — менять что-то в последний момент — только портить.

Кутузов был мудр — он на поле боя спал. А я — не могу. Не хватает. Мудрости.

Остатки мордовской конницы прорысили по полю, высоко и беспорядочно вскидывая комья снега, ушли на правый, дальний от меня, фланг засеки. Там последний проход, который сейчас спешно закрывают.

Ага, вижу длинную фигуру того панка, который недавно рассказывал сколько покойный Пичай задолжал его папе. Славы ему захотелось! Будет. Там самое скверное место по рельефу. Как бы половцы лесом не обошли. Надо бы ещё дальше по ручью дозорных послать… О-хо-хо… Спокойно.

«И что положено кому — пусть каждый совершит».

Стоик-неврастеник.

Интересно — а мне что сегодня «положено»?

Потерпи Ванёк, подожди чуток. Будет тебе — и положено, и поставлено, и на куски порублено…

В неверном свете луны, в подымаемой тысячами конских копыт снежной взвеси, было тяжело отслеживать перемещение этих… «степных тараканов». Они перескакивали от одного борта ловушки до другого, проезжали вперёд и отходили назад. Сливались друг с другом, проскакивали сотню шагов сплошным тёмным комом, вдруг разделялись и расходились в стороны.

На засеке неразличимой массой шевелилась мордовская пехота. Несколько тёмных силуэтов, копошившихся внизу у ручья, то ли — лёд разбивали, то ли — воду наверх подавали, вдруг кинулись в ледяную воду, стремясь перескочить на половецкую сторону. Сверху завопили, по беглецам ударили стрелы. Кто-то упал в воду, кто-то выскочил на берег. Несколько степных всадников со всего маха погнали коней к ручью, ответили стрелами на засеку, подхватили кого-то из «перескоков».

Теперь Башкорд будет знать о нас кое-что полезное. От убежавших пленников-соплеменников. Что мы довольно немногочисленны, что мы довольно слабы. И что у нас — его жена.

Возможно, это сподвигнет его на атаку.

Потому, что нам нельзя просто постоять!

Нельзя их отразить, нельзя допустить, чтобы орда ушла в Степь. Нам не нужна победа! Только — истребление. Иначе они вернуться.

Были бы в степи — полчаса и конница Башкорда начала бы рубить бегущую беззащитную мордовскую пехоту. Были бы в лесу — после первого удара мордвы дротиками и стрелами — половцы выскочили бы из чащоб как ошпаренные. Но вот так…

Фактор времени.

Конная армия не может долго стоять здесь — нечем кормить коней.

Если Башкорд уведёт своих в сохранившиеся южные становища, то через неделю он сможет спокойно вернуться. Проход через Земляничный ручей будет открыт — мордву здесь не удержать, варить суп из ремней и щитов — никто не будет, они просто разойдутся по домам. Через неделю орда войдёт сюда — как к себе домой. И запалит все кудо. Отсюда и до Теши. Весь Эрзянь Мастор. И дальше — до Всеволжска.

Ужас-с!

Меня устраивают оба варианта: или Вечкенза бьёт здесь Башкорда, кладёт кучу своих воинов, становится национальным героем, признанным вождём мордовского народа. И ведёт его туда, куда нужно мне. Или Башкорд вырезает эрзя, а остальные, битые, голодные и испуганные, «чудом уцелевшие» — приходят под мою руку. В любом случае у Всеволжска появляется надежда пережить эту зиму. Бог даст — и весь год.

По русской мудрости: «перезимовали зиму, теперь перезимуем лето».

Башкорд уже потерял… треть? Четверть? Сколько ещё он положит здесь, на засеке? Если даже племени эрзя больше не будет, я смогу весной перекрыть это «горлышко» своими силами, и кипчаки не войдут вольно на ставшие вдруг свободными земли.

Так чего же я голову свою подставляю?! — А — того!

Я обещал Вечкензе встретить его. Здесь. С войском. Иначе бы он не рискнул, не был бы столь убедителен в разговорах с азорами, столь уверен в своём марше по ледяной степи. Он доверился моему слову.

А я… «Зверю Лютому» — лжа заборонена. Царицей небесной. Главное — самим собой.

Шукшин как-то сказал: «Если ты обманул человека — не думай, что он глуп. Просто он доверял тебе больше, чем ты этого заслуживаешь».

Я — не лгу. Потому что — «заслуживаю большего».

Глава 471

Количество всадников на поле перед моими ногами постепенно увеличивалось, их плотность возрастала. Несколько слитных групп, отблескивая наконечниками копий и пик, выделяясь хорошим вооружением и высокими конями, двигались сквозь более редкую толпу ближе к ручью. Вокруг них, как вокруг катящегося снежного кома, толпа уплотнялась, стягивалась, двигалась вслед или рядом с ними.

Луна из-за моей спины поднималась всё выше, подкрашивая снег, пока ещё белый — в лимонный оттенок. Хотя я бы назвал такой цвет — желтушным.

Снежная пыль, взбиваемая тысячами копыт, смешивалась с клубами пара, горячего воздуха, выдыхаемого конями и людьми, со струйками тумана от открытой морозу воды ручья. Колдовской фатой, просвечивающей, мерцающей в больном свете луны, накрывала неясно, непрерывно шевелящуюся в ней массу «шестиногих степных тараканов». Стягивающуюся, концентрирующуюся, надвигающуюся. Противоестественную, злобную, смертельную, опасную, неостановимую…

С засеки что-то завопили, из толпы конных у уреза воды ответили истошным высоким воплем.

Обычное начало битвы: обмен оскорблениями. До меня далековато — метров двести, двести пятьдесят. Слов не разбираю, но понятно, что матерятся. Что-то там про анатомию противника. Слова-слова…

Поставить бы там, на засеке между сучьями, хоть какой 6П50. Который «Корд». И не надо извращать язык никакой нелитературной физиологией… и зоотехникой, как я слышу. Даже старенького ДШК вполне хватило бы…

Мда, как сильно производство многозарядного и автоматического сократило филологическое богатство наших народов!

Тут в середине засеки, наверху, запалили факела. И подняли дерево. Вертикальный ствол без сучьев, на котором, привязана за руки над головой, висит женщина. С распущенными волосами, закрывающими лицо, в короткой рубашоночке.

По высокому берегу ручья прошёл вой радостных воплей, по низкому — смутный гул негромких ошарашенных возгласов.

Вечкенза выскочил на небольшую площадку возле бревна с женщиной, и начал, непотребно кривляясь всем телом и дико вопя, размахивать руками. Бесноваться. Изображать неприличные жесты.

Среднего пальца здесь не показывают. А смысл колечка из сведённых большого и указательного пальцев ближе к арабскому — «анус», а не к американскому — «ок».

Потом инязор ухватил женщину за волосы, дёрнул, заставил поднять лицо.

Для всеобщего опознания.

Во избежание сомнений.

Она была вполне в сознании, дёргала головой, пыталась освободится.

«Она» — княгиня. Княгиня Ольга. Не — равноапостольная, не — святая. Бывшая — Черниговская, бывшая — половецкая. Теперь вот… вообще бывшая.

Инязор отскочил в сторону, схватил факел на длинной ручке и стал тыкать. В неё. В ноги, в бёдра, в бока, в живот. Женщина, привязанная довольно свободно, пыталась отклонится от огня, извивалась, отбивалась ногами. Сорочка на ней, пряди мечущихся волос вспыхивали… и гасли от комьев снега, кидаемых прислужниками.

Танец.

Танец у шеста.

Танец с раздеванием.

Стриптиз.

Все нормальные люди начинают свои битвы нормально — с взаимных оскорблений, с поединков богатырей. У нас — сольный порно-балет для затравки.

А что ж вы хотели? — На десятки вёрст вокруг «Зверя Лютого» нормальность — не нормальна.

Вечкенза всё более входил в раж, он ухватил остатки рубашки на женщине и разорвал. Белое тело было хорошо видно в пламени нескольких факелов, движение болтающихся больших грудей вызвало всеобщий «ах» по обе стороны ручья.

Инязор снова что-то возопил и стал пристраиваться к женщине сзади, периодически высовываясь к кипчакам из её подмышки, лапая за всё что не попадя и громко делясь впечатлениями. Вдруг женщина взвыла от боли, прогибаясь, до предела натянув верёвку, пытаясь отодвинуться, топоча широко расставляемыми ногами.

С другого берега ручья ей ответил рёв Башкорда.

Так ревёт лось во время гона. Я услышал интонацию даже у себя на обрывчике.

«Месть — блюдо, которое подаётся холодным» — мудрость, которые многие знают. Но следовать ей не хотят.

Башкорду, даже если бы он и захотел, было бы сложно увести орду. Это была орда мстителей. Чудом выжившие из уничтоженных кошей. Примкнувшие и проникшиеся ненавистью. Воспитанные в ненависти, выросшие в презрении к «землеедам», в жажде отмщения. За всё, за недавние голодные зимы, за те ещё, давние, Киевские дела. За нынешние, оскорбительно-жестокие, убийства соплеменников во время отступления Вечкензы.

Вижу — догнали. А «смерть лютую» — мы вам сделаем.

Тысячи молодых парней, чьи души «пылают праведным гневом». Жаждой уничтожения, истребления… Доводы рассудка здесь неуместны.

«Вот — враг. Мы умоем мир его кровью!».

Горящая, взвинченная, молодёжная толпа мечтала вонзить в обидчиков копья, сабли, клыки…

Степной хан ведёт свою орду. Пока орда идёт за ним. Если хан не исполняет волю своего народа — он перестаёт быть ханом. Народ хотел мести, народ хотел крови. Башкорд не смог бы развернуть их, даже если бы и хотел.

Теперь, после «порно-балета», он и захотеть такого не мог. Правитель и народ слились в единении душ. В общем стремлении: «Месть! Смерть!». Последние слабые ростки разума были сметены в мозгах этого сомнища «серых степных хищников» видом белой, голой, орущей, пляшущей у столба, женщины.

Летописи отмечают, что половцы часто осаждали города. Но редко их штурмовали. Нам здесь не нужна половецкая осада. Только штурм. Стремительный, мощный.

Самоубийственный.

Стриптиз княгини-ханум — удался. Вызвал всеобщий ажиотаж и принёс грандиозный успех. Хотя и несколько непривычным, для 21 века, образом.

В следующий момент тёмная масса всадника с конём метнулась через ручей. Конь грохнулся грудью в ледяной склон и упал в воду. Вслед за ханом бросились в атаку нукеры — те несколько небольших, хорошо вооружённых групп воинов на добрых конях. За время этого представления они выдвинулись в первую линию к берегу ручья, собрались ближе к центру.

Вообще, вся, изначально довольно рыхлая, многотысячная конная толпа, привлечённая редкостным, увлекательно подсвеченным зрелищем на гребне засеки, стянулась вперёд, уплотнилась, стало сплошной, монолитной. Единой.

Огромный, много- человеко- и конско- головый зверь. Утративший человечность и обретший толпность, стадность. Соединённость не только «колено к колену», «плечо к плечу», но и «душа к душе».

Множество короткозамкнутых генераторов. Генераторов ненависти. Когда крик ярости влетает в близкие уши и немедленно возвращается ещё большим воплем, оскал на лице — ещё большей гримасой озверения соседа, злоба — ещё большим бешенством.

«Все — как один». «Мы — одно целое!».

И это — радует. «Одно». Целое. Мясо. Без головы.

В один момент, с секундной задержкой после того, как хан бросил своего коня через ручей, орда разом закричала всем множеством своих, человеческих и конских глоток, затопала тысячами своих копыт и кинулась вперёд.

Дождались.

Время — пришло.

Время массового боя, время всеобщего безумия, время смерти.

Волна кипчаков перехлестнула ручей, ледяное крошево полетело во все стороны, вода фонтанами плеснула на берега и, запруженная тысячами конских крупов, начала подниматься. Дальше был ледяной склон и засека, тоже промёрзшая, скованная хрустящим, обламывающимся, режущим кожу льдом.

Атака остановилась, но Вечкенза, приплясывающий на площадке около стоящего вертикального бревна с голой, контрастно белой, среди тёмных стволов деревьев и мордовских воинов, женщиной, выдвинувшийся на передний край, почти нависающий над остриём кипчакской атаки, над ханом и его нукерами, вдруг ухватил женщину за сосок, поднял повыше, чтобы хану было лучше видно и… полоснул ножом. Отхватив нижнюю треть.

Там сразу потекла кровь, густо заливая почти чёрным её снежно-белое тело, но инязор не обращал на это внимания. Он наклонился к хану и стал приплясывать, трясти перед ним куском окровавленного мяса в руке, подобно тому, как дразнят цепного пса.

Вот оно рядом, метров шесть, почти лицо в лицо, чуть дальше вытянутой руки…

Башкорд снова заревел. И полез вверх, втыкая нож в ледяной склон и подтягиваясь на нём. Дробя и выковыривая куски льда.

«Посмеет ли кто-нибудь не последовать за мной?» — про Тамерлана я уже…

Нукеры последовали за своим господином, орда — за нукерами. Вся огромная сила «желтого народа», собравшаяся здесь, столпившаяся в плотную, чуть шевелящуюся, неразделимую массу в 8-10 рядов коней и людей на узком пространстве «перемычки песочных часов», густой волной, подобно муравьям на падаль, только — вереща значительно сильнее, полезла вверх, на склон, на засеку.

В орде Башкорда было слишком мало взрослых, опытных воинов. И слишком много… летописи используют термин — «молодшие».

Бой оказался «мероприятием для детей и юношества». Понятно, что мальчишка 12–13 лет не может натянуть лук погибшего семь лет назад под Киевом отца — сил не хватает. И он лезет в первую линию. Эти пацаны не знают страха, не имеют опыта. Зато они очень подвержены общим, стадным инстинктам.

«Как все — так и мы». Все полезли — и мы полезли. Кто не лезет — тот москаль. В смысле — трус.

«На миру — и смерть красна» — русская народная…

То, что для сохранения себя, самости, иначести, просто — разума, в толпе — нужна храбрость, сила духа… Это уже мудрость. До неё не все доживают.

Штатная тактика степняков — прикрыть атакующих стрелками, парализовать обороняющихся градом стрел — не была организована: командующий лез на ледяную стену, и не организовывалась сама — у стрелков не было опыта, навыка — чуть отойти, бить из-за спин атакующих копейщиков и мечников. Они лезли все вместе. Кашей.

Кипчаки — не регулярная армия — строя не держат. Но и мордва — тоже толпа племенного ополчения. Две вопящих от страха и ненависти людских массы столкнулись на этом склоне. От уреза воды до верха засеки — метров 6–7. Всё в лицо. Плюнуть можно. Превосходство степных луков на такой дистанции — несущественно. Рубить вниз топором — не менее эффективно, чем саблей. Копьями хорошо тыкать и вверх и вниз.

Военное превосходство степняков в этих условиях — отсутствовало. Кипчаки лезли вверх, застревая между сучьями, тыкая вверх, в высовывающиеся из-за края засеки лица защитников, пиками, копьями, саблями. А мордва лупила вниз топорами, сбивала степняков копьями, метала в поднятые вверх лица атакующих дротики… Свалившиеся с откоса падали на бережок, в ледяную воду, под ноги непрерывно толкущихся коней… «Завязшие» в ручье конные стрелки с десятка метров били в высовывавшихся мордвинцев, а те лупили своими слабенькими, но действенными на такой дистанции, лесными луками, в сплошную массу степняков внизу.

Башкорд рычал и лез. Его телохранители закрывали хана собой, принимали на себя предназначавшиеся ему удары. Их осталось совсем мало, когда хан добрался до столба со своей женой. В последний момент Самород сумел сдёрнуть Вечкензу с площадки — тот вопил и рвался вступить с ханом в поединок. Башкорд обрубил верёвку, которой была за кисти рук привязана женщина, она рухнула ему на грудь. И они оба упали.

Уже после боя я понял, что Башкорду подрубили ногу снизу, из перекрестья сваленных стволов засеки. Он упал на жену и накрыл её своим телом. Трое остававшихся с ним нукеров пытались вытащить супругов, и были зарублены. Потом мордва в восторге и ярости колола и рубила лежащего хана в спину. Потом его стащили с жены и рубили, кололи обоих. На телах — ни кусочка целого места. Два полностью окровавленных, истыканных, порубленных куска мяса.

«Они жили долго и счастливо. И умерли в один день» — обычной рефрен-окончание. Счастливой сказки. Это — про них.

Они жили вместе долго — семь лет. Это обычная продолжительность супружества в средневековье. «Быть верным до гробовой доски» в брачной клятве — вот на такой срок. Потом к одному из брачующихся часто приходит «гробовая доска».

Как мне рассказывали — они жили счастливо. Княгиня не только «самоволкой» сбежала к Башкорду в Степь, но и оставалась там. Хотя возможности вернуться у неё были. Хан выслушивал её советы, что отражено в летописи его несчастливым походом под Киев, совершенным по просьбе жены. Которую просил об этом походе её сын.

Здесь, видя её, унижаемую и мучимую злобными врагами, он кинулся к ней на помощь. Освободить! Даже ценой своей жизни.

Цену — заплатил. Освободил. От всего.

Они умерли в один день, в один час, в объятьях друг друга. Счастливая сказка со счастливым концом.

Мир их праху.

В тот момент у меня было более интересное занятие: мы вступали в бой.

Едва Башкорд взобрался к своей супруге, как вся масса кипчаков в восторге завопила. Интенсивнее зашевелилась, активнее полезла на засеку. «Ура! Мы побеждаем!».

Я глянул вдоль нашего обрыва. Там, среди красных стволов заснеженного леса, почти у края площадки, но невидимо снизу, с поля, стоял Любим. И жалобно посматривал — то на меня, то на побоище внизу перед нами.

И я кивнул ему.

Идея «засадного полка» — такая древняя! Но каждый раз — как новая. Для тех, кому «засаживают».

Про то, что засадный полк должен быть обязательно конным — у Исаака, сами знаете которого, не сказано. Закона — нет. А про пулемётные и артиллерийские засады — я слышал.

На Земляничном ручье был Любим. И была наша первая турма: три с половиной десятка мальчишек-лучников. Стрельцы. Мощные блочные луки, тяжёлый колчан на 30 стрел. У каждого. Тысяча. У всех.

Они выдвинулись цепью на край обрыва и, по негромкой команде Любима «врозь!», неторопливо начали метать стрелы. В спины степнякам правого крыла орды, в сплошную стенку людей и коней, копошившихся перед засекой в ручье.

Мои люди стояли в тени. В тени леса от света поднявшейся луны. Дистанция была приличная — до трёхсот шагов. Но стрелки сверху попадали хорошо. «Возвышение с понижением» — проходили. Они не доставали до центра линии боя, но им и задача так не ставилась.

Традиционно степняки не закрывают спины доспехами. Это считается трусостью. Да и не было у очень многих здесь броней. Более опытные воины, лучше вооружённые — лезли вперёд. Сзади оставалась неопытные, неудачливые. Бездоспешые. И много — молодых. Первогодки. Был бы опыт — сразу бы поняли, что их бьют в спину, но… Надо знать — куда смотреть, что ты можешь увидеть.

Это — опыт. Как вспомню своё столкновение с половцами под Черниговом… ох и глуп же я был! Бегущий полон за кипчакскую пехоту принял! Стыдобища!

Едва первые всадники на правом крыле орды стали падать из сёдел со стрелами в спинах, как я снова кивнул. В другую сторону. И даже рукой помахал. Указывая цель. И радостный, взволнованный Салман, кинулся к своим. Другая турма — тяжёлая копейная конница.

Два десятка здоровых парней на высоких конях. В закрытых шлемах, усиленных панцирях, с длинными копьями. На конях в боевых масках, закрытых попонами.

За ними, во втором ряду разворачиваются «отроки». И кони — поменьше, и брони — полегче, и копий — нет.

Салман осторожно вывел свой отряд по промоине к югу от меня, выстроил за изгибом сугробов и потихоньку повёл через поле к противоположному краю.

Все всё видят: небольшой, тёмный на снегу, плотно построенный в две шеренги отряд лёгкой рысью неторопливо пересекает поле. Не блестят, не кричат, не гонят галопом… Видят. Но не понимают. Внимание обращено вперёд, к засеке, к линии боя. А сзади… А что там может быть интересного? Мы же там уже ездили.

Маразм? — Безусловно. Четыре десятка всадников атакуют левый фланг орды. Да там же тысяча воинов!

Ага. Было. В начале.

Летопись сохранила обращение легкоконных берендеев (числом в полтысячи) к переяславской дружине (полсотни гридней): «Не ездите вы наперед, вы есте наш город, а мы пойдем наперед стрелци».

Полутысячный авангард и полусотенные основные силы… Непривычно. Хотя, если сравнивать гридня с танком, а торка с мотоциклистом… Кому в разведку идти?

Из тысячи, примерно, джигитов на левом фланге орды две трети уже спешились и перебрались на ту сторону ручья. Остались… трусы, лентяи, бестолочи, коноводы… Не бойцы.

Салман, без криков, шума и воплей выводит свою турму в затылок левому крылу орды. Именно там сейчас самая кровавая сеча. Там — ниже обрыв, там — мельче ручей. Там дрались самые отмороженные: литовцы, нурманы, черемисы, русские язычники…

Кипчаки уже рубились наверху засеки, уже одолевали, когда первый ряд всадников Салмана воткнулся в спины стоявших на южном берегу ручья ордынцев.

Этот момент слитного, единого удара разогнавшейся конной массы в другую… Стоящую, не ожидающую… этот звук столкновения…

Вы любите «живой звук»? А когда — «живой», переходящий в «мёртвый»? В последний в жизни, в предсмертный…?

Когда два автомобиля влетают друг в друга — звук… жестяной. Будто два ведра стукнулись.

Когда два конных отряда на галопе сталкиваются лоб в лоб, слышен гулкий деревянный удар. Потом — треск ломающихся копий, начинается крик, в котором прежде всего звучит ярость. Потом — нотки боли.

Хронист пишет о битве между византийцами и венграми, произошедшей полгода назад, летом 1165 г.:

Здесь — не так. Кипчаки не были «закованы в медь и железо» — мягенькое мясцо под овчинкой. Они не «производили нападения» и не «давали отпоры». Их ударили внезапно, в незакрытые спины.

И звук — другой. Вопль изумления, звук… чавкающий. Полные ужаса ржание коней и крики людей.

Вам приходилось попадать в вагоне поезда или в салоне автобуса под резкое торможение? Когда вдруг явившая силу инерция несёт вас по проходу, вы пытаетесь уцепиться за поручни, за сидения, и только удивление — «да что ж такое происходит?!» и страх — «только бы не упасть — затопчут».

Здесь — поручней нет. Есть лошади. Которым и уцепиться нечем. А впереди — семь метров ледяной воды. В которой не только затопчут, но и утопят. И вас несёт туда. Масса. Слитная. То самое многоголовое существо, частью которого вы были совсем недавно. Когда с общей яростью и ненавистью кричали «Месть! Смерть!».

Копьё в конной атаке — вещь одноразовая. Воткнул во врага да там и оставил. Но всадники вытаскивают свои длинные кавалерийские однолезвийные палаши, «отроки» уже крутят ими, входя в зазоры между бойцами первой линии, расширяя фронт атаки на флангах, вырубая ошалевших противников, случайно оказавшихся позади первой линии. Всадники которой продолжают проминать, продавливать, прорывать… толпу врагов. Своими высокими, массивными конями в железных масках с нарисованными акульими зубами, своими длинными клинками. Втаптывать в текущий ледяной водой и горячей кровью Земляничный ручей.

«Вы звали Смерть? — Я пришла».

Заскочившие наверх засеки половцы, кинулись назад. Вниз, к своим коням, к своим со-ордынцам. Наши разноплемённые отряды, собранные на этом фланге, уже нервно ожидавшие неминуемого разгрома, радостно завопили и рванули вдогонку. Швыряя в спины отступающих всё, что не попадя.

Отступление на левом фланге орды превратилось в бегство, распространилось в центр, где последние нукеры погибли при безуспешных попытках вытащить тело хана, захлестнуло правый фланг, где кипчаки поняли, наконец, что их расстреливают в спину… Орда побежала.

Отмахиваясь от всего окружающего, не видя ничего из-за града летящих из-под копыт ошмётков снега, тщетно разыскивая своих, оставленных на берегу ручья перед штурмом, коней, стаптываемые обезумевшими, испуганными, носящимися по полю плотными массами «осиротевшими» табунами, половцы, кому повезло поймать лошадь и взобраться в седло, нахлёстывали нагайками, пытаясь, в паническом ужасе, в предчувствии смерти со всех сторон, оказаться как можно дальше, выскочить из этой «ловушки для человеков», из «чаши песочных часов».

Ну во-от. Теперь и мне можно.

Типа: победитель — на арену! Оркестр, урежьте туш, пожалуйста.

Тит Лукреций Кар абсолютно прав:

И чего я так переживал? И того боялся, и этого опасался, и из-за хрени всякой нервничал. А оно — вона как получилось, всё путём.

Выдыхай, Ванюша, чаще. Мы ж победили!

Моя свита, которая до этого момента пресекала все мои попытки сесть на коня, недовольно бурча, в лице Ивашки, двинулась со мной.

Осторожненько спустились по той же ложбине, что и Салман своих выводил, выехали на поле…

«О поле, поле…».

Кто ж тебя… так. «Усеял мёртвыми костями».

Да ещё — и пока не мёртвыми.

Зрелище поля средневековой битвы после боя… отвратительно.

Я уже рассказывал об этом. О поле Бряхимовского боя. О своём «Ледовом побоище». Здесь… ещё хуже. Кони. Они плачут. Они кричат от боли. Пытаются подняться, дёргаются, снова падают…

Их — дорезают. Если человека со сломанной ногой можно вылечить, то коня…

Табуны коней без всадников носились по полю. С болтающимися стременами, со сбившимися под брюхо сёдлами, часто — в крови, своей или человеческой, с зацепившейся за узду отрубленной рукой… или одиноким сапогом в стремени… с обезглавленным всадником, вцепившимся намертво мёртвыми уже руками в узду… с одной нижней половиной в штанах и сапогах… с непонятными… просто окровавленный кусок мяса в седле, постепенно сползающий вбок…

Двое моих всадников, из «копейных отроков» медленно проезжают по тому месту, где турма Салмана ударила в толпу половцев, что-то высматривая на земле. Пики подбирают? Вдруг, визжа и вопя, из круговерти коней и снега на них кидается группа в десяток кипчаков.

Парни выдёргивает пару этих «оглобель», торчащих из убитых, разворачиваются, сами поднимают своих коней во встречную атаку. Факеншит! Это ж сопляки, подростки! Противников же — впятеро! Но… как большие.

А сбоку на атакующих половцев налетает ещё один из моих, копейщик без копья. Его конь грудью сбивает кипчака вместе с лошадью, отбрасывает под ноги следующему. Тот тоже падает. Левый получает удар щитом… Странно: у моих — тарчи. Должен крепиться ремнём на шею. А здесь удар… Видно, что тарч, но — как кулачным щитом, «баклером». Здоров удалец. А ещё одного, правого… колющий удар палаша пробивает половца.

Кони проскакиваю мимо друг друга, и я вижу, как глубоко, насквозь, воткнутый клинок, выворачиваясь, рассекает, разрубает тело, опрокидывая назад и вбок верхнюю часть бедняги. Остальные джигиты поворачивают коней. Но всадник кидается на перехват. А с другой стороны налетают отроки. Визжа от восторга и выставив подобранные пики.

— Удар хорош. Как звать удальца?

— Вроде… Брусило. Под личиной не видать.

— Выясни, Ивашко. Потолкуй с ним. За жизнь.

Надо присмотреть за этим… Брусилой. Не только за удары, щитом и палашом, но и за выручку своих отроков, правильную микротактику при направлении коня. «Брусилов» — сын Брусилы. Потомок этого парня так здорово отличится в 1916 году в Восточной Галиции? Наследственные стратегические способности? — Представления не имею. Но какой-то намёк в парне есть. Надо попробовать. Командиров мне не хватает. И будет не хвать ещё долго.

Эйфория от успеха, от победы быстро сменилась… раздражением. На себя самого. На всё… это.

«На х… нах… до х…? Теперь расх… на х…».

Вот лежит молодой парень. Со снесённым наполовину черепом. На открытых стороннему взору мозгах ещё тают снежинки. Он, что, сделал мне что-то плохое?

А вон, совсем ещё подросток, скривившись как малый ребёнок в плаче, несёт в руках свои вывалившиеся кишки. Он в чём-то виноват? Не жилец. Единственное, чем можно помочь — прирезать.

Выгибается в сугробе ещё один. Стрела попала в спину. Ни достать её, ни двигаться с ней — не может. Но ещё елозит ножками по снегу. Прирезать.

Рядом другой. Пытается выбраться из-под упавшего коня. Выбрался. Вопит от боли. Похоже — сломана нога. Оставить здесь? — Через час замёрзнет. Потом волки объедят. Взять в плен? Наложить лубки… — Кто его тащить будет? Прирезать.

Эти люди… На них нет вины. Есть — беда. Под названием — «Зверь Лютый».

Какой-то лысый придурок за тыщу вёрст от их кочевий вдруг придумал себе, что детская смертность от половины до трети — плохо. — Ну и что? Никто не возражает — плохо. Но мы-то причём?

Плешивый сопляк с чего-то решил, что он знает как эту смертность уменьшить — «белыми избами». — Очень может быть. Но нам-то чего? Нам это всё… У нас в Степи — вообще никаких изб нет.

Помыкавшись на своей Руси, побившись «темечком об асфальт», убежал на Стрелку. Устроил какие-то дурацкие свары с соседями — лесными племенами. — Да мы-то где?!

«Где-где… и пошутил».

Глава 472

Молодёжь из моей свиты, радостно хохоча, кинулась ловить мечущихся коней. Алу, задорно вереща, раскрутил над головой аркан, поймал вожака выбранного лошадиного косяка, как вдруг, из-под брюха жеребца, поднялся в седло воин. С саблей в руке.

Алу немедленно дёрнул.

Этот приём мы с Алу недавно проходили. В Степи заарканенного коня останавливают, а не сшибают. Жалко же: побьётся, поранится, поломаться может. А вот со всадником…

После того, как летом, после разговора с Куджей, снова «увидел» Алу, я взялся за его обучение серьёзно. Куча разных мелочей, тонкостей, которые раньше пропускались за неочевидностью надобности — теперь накатывались до блеска. Варианты работы с арканом — простейший пример.

Жеребец с воином упал. Тот шустро выбрался из-под коня. Но его уже окружили мои ребята.

— Стойте! Стойте! Не рубить! Не трогать! Софын ермес! Кол тегиз бениз! Афаз Сурбар, сиз биле алмады? Бул менин — Алу. Хан Боняк уйнен (Дядя Сурьбарь, ты не узнаёшь меня? Это я — Алу. Из дома хана Боняка).

Воин мгновение рассматривал юношу, приглядываясь, пытаясь узнать. Вряд ли: бой, ночь, дети сильно меняются. Но опустил саблю к ноге, мрачно оглядел окруживший его мой отряд.

— Господин! Это — Сурьбарь! Это… Он служил у моего отца, он хорошо служил! Он был добр ко мне… Не надо… Не надо его убивать…

— Прими у него пояс, Алу.

Мальчик перевёл, но воин продолжал держать саблю, смотреть на меня. Потом спросил Алу — кто я. Ответ изумил его:

— Хан Всеволзк сиз?! Сиз — Жабайды Андардын?! Жене ол… ол сидзин кул?!! (Ты — хан Всеволжска?! Ты — Лютый Зверь?! А он… он твой раб?!!)

— Йе. Жок. Ол — емес кул. Ол — досы. (Да. Нет. Он — не раб. Он — друг)

Сурьбарь был настолько поражён услышанным, что Алу пришлось самому выдирать из пальцев воина саблю и снимать воинский пояс. Попутно он обрушил на пленника потоп вопросов. Видимо — об общих знакомых. Наконец, и я смог вставить своё:

— Алу, спроси: что воин из дома Боняка Серого Волка делает в орде Башкорда?

Смысл ответа состоял в том, что у этого Сурьбаря была дочь. Была… Которую прошлой весной выдали замуж за джигита из орды Башкорда. Соседние орды постоянно роднятся между собой. Теперь она родила сына, и дедушка приехал посмотреть на внука. Когда он отправился назад — напали люди из леса. Ему и его спутникам удалось отбиться. Когда к ним присоединились беглецы из разных аилов, они пошли посмотреть.

В становище, где жила его дочь… не осталось ничего. Кроме пожарища и мёртвых. Свою дочь он нашёл. Внука… невозможно было опознать. Тогда он пошёл мстить. Лесовики умело отбивались. Потом они ушли сюда, в это место. А из Степи подошёл хан Башкорд с множеством своих людей. Все вместе они пошли в битву.

— Алу, переводи: утолена ли его жажда мести сегодняшней битвой?

Половец потерял где-то шапку. Седоватый хвост, похожий на оселедец, мотался на ветру. Он молчал, думал. Обмануть чужака, русского воеводу — не проблема. Но Алу… Сказать, что больше не будет мстить… горечь утраты снимается только временем. Сказать, что будет мстить… — умереть.

— Между нами — нет крови. Я не буду мстить тебе.

— Между нами нет крови. Ты не будешь мстить никому, на кого я укажу. Например, этим людям. Их домам, их родам.

Я показал на возившихся в полусотне шагов, обдирая мёртвых, воинов Вечкензы.

Половец заскрипел зубами. Была бы у него в руках сабля — кинулся.

— Алу, спроси: есть ли среди пленных ещё люди из орды Серого Волка? Ты знаешь: я уважаю твоего отца. Будет правильно, если они отправятся в свои становища. Ты сможешь их довести до своего хана, Сурьбарь?

Есть желаемое — месть, смерть. Есть должное — спасение, жизнь. Не твои. Мужчина, отказывающийся от исполнения долга перед живыми ради долга перед мёртвыми… мне не интересен.

— Есть. И ещё есть… родня.

— Алу, возьми этого человека и обойди пленных. Людей Серого Волка волчонок Алу вернёт Волку. Людей и близких родственников. Не драться, не спорить, разговаривать. Идите.

Пара парней из свиты присоединились к моему «волчонку» и отправились… собирать подарок старому хану.

Боня-хан. Внук легендарного Боняка. Боняка Шелудивого, как называют его легенды к западу от Днепра, поющего с волками, режущего то русских, то мадьяр, то печенегов, то греков…

Главное: любимый отец и учитель моего Алу. Человек, которого он боготворит.

Конечно, мальчик привирает: любовь смотрит через розовые очки. Точнее — преувеличивает.

«Преувеличение — это правда, которая потеряла терпение».

Если он правдив хотя бы на четверть… и то, что я слышал о старом хане со стороны… С таким человеком лучше дружить.

Друзей и врагов надо выбирать самому. А не оставлять такое важное дело на волю случая и эрзянских волонтёров людо-резов.

Последствия моего гуманизма… через четверть часа. На краю поля вижу ссору между группой Алу и десятком воинов эрзя. Подъезжаю.

— Господин! Этот… азор не отдаёт пленников!

— Это моя добыча!

— Это не твоя добыча. Твоей она станет после того, как вся добыча будет поделена между всеми азорами.

Азор в ярости трясёт топором, с губ летят какие-то слова, которых я не понимаю, брызги слюны с кровью — видимо, прокусил щёку в бою. И вдруг с маху опускает топор на голову стоящего перед ним на коленях пленника.

— Ха! Ты хотел его! Возьми!

И рывком выворачивает топор в разрубленной голове. Череп разваливается, ошмётки мозгов летят под копыта моего коня. Я вытираю под глазом — кажется, и сюда попало. Пожимаю плечами, трогаю повод, чтобы повернуть коня, бросаю Сухану:

— Убить.

Мгновенные удары топорами с коня. Три трупа. Сам азор и двое его приближённых, схватившихся за оружие. Третьего срубил секирой Ноготок.

Остальные, сжимают в руках оружие, сдвигаются в кучку, злобно оглядываясь на окружающих их моих верховых. Проповедую. Очень простую истину:

— Война не закончилась. Спор на войне — мятеж. Мятеж на войне — смерть. Не надо спорить. Алу, мальчик мой, продолжай.

При грабеже убитых на бывшем левом фланге орды споров не возникает — вид всадников Салмана убеждает сразу. Заляпанные кровью железные личины людей и коней, ошмётки примёрзшего, прилипшего мяса на доспехах и попонах… Когда высоченная нечеловеческая — без лица, фигура тянет свой, нечеловечески длинный, палаш из ножен и сверху, с седла одним ударом от плеча до паха разваливает стоящего перед ним пешего противника…

Раза хватило.

А вот справа стрельцов Любима обижать начали. Парни спустились подобрать свои стрелы. Ну, и прихватить полезное.

Начинается толкотня и крики. К месту ссоры сбегаются, вопя, и размахивая топорами, группки эрзянских воинов.

Они из разных родов, но крик:

— Бей жидов! Спасай Россию!

Э-э-э… Как-то мои познания в средневековом эрзянском… Но эмоции — понятны.

В смысле:

— Бей стрелочников, спасай Эрзянь Мастор!

объединяет всех.

Чужаков надо бить. Ксенофобия — обязательное свойство человеческих стай. Особенно — упившихся своей и чужой кровью.

И вдруг всё стихает: из Земляничного ручья вылезает Курт. Яростно отряхивается. Вовсе не земляникой. Снег вокруг густо покрывается россыпью красных пятен — в воде полно крови. Человеческой и конской. Адский зверь разбрызгивает по земле кровавую сыпь. След страшной болезни. Хорошо различимый в жёлтом свете больной луны.

Настрой — сбит. Выпученные глаза одуревших ксенофобщиков возвращаются в глазницы. Поехали дальше.

Я уже рассказывал о том чувстве страшной усталости, опустошённости, отвращения к товарищам, ко всякому звуку или движению, которое охватывает бойца после серьёзного боя? Вот и я, вроде бы ничего не делал, просидел всю битву на пенёчке в сторонке на горушке. Чисто наблюдатель. А чувство — будто по всему телу черти горох молотили. И по душе — аналогично.

Первая волна мародёрства, когда сотни бойцов с засеки кинулись на поле, прошла довольно быстро.

Отдельные группки ковырялись по полчищу до утра, какие-то умники пытались даже коней свежевать. В принципе, конская шкура — вещь полезная, дорого стоит. Но кто тащить будет?

По бивуаку метался наш новый «завхоз». Всё пытался понять — что почём можно менять? Приставал с вопросами. Это что — тоже моя забота?!

— Вот, гля, вот луки ихние притащили, вот гля, ну совсем же целые!

— Отдать. На кой чёрт нам чужие луки, когда мы свои лучше делаем?

Бестолковый мужик. Вот с Николаем — никаких вопросов не было бы. А с этим…

Эх, как бы мне такого найти как Сидор Ковпак? «Дед» был из приказчиков, в Первую мировую получил два «георгия», служил у Чапая начальником трофейной части. Поставил «в строй» десяток трофейных броневиков и красный «паккард» для раненного в бедро Чапаева. В 1942 обоснованно вбросил в партизанские массы один из самых дерзких слоганов: «На иждивении у Гитлера!». А его тактика, столь неожиданная у «завхоза»? С непрерывным движением, с дальними и ближними рейдами.

Впрочем, был бы у меня такой «завхоз» — я бы его сразу командиром поставил.

Пойду-ка я лучше «в штаб», к Вечкензе.

Только подхожу к его… вигваму — оттуда выкатываются два… кудати. Вроде бы. Хотя, может, и азоры. Но не панки. Вцепились друг другу в волосы, в бороды и орут.

Рядом часовой. Сидит. Копьём щёку подпёр — дремлет.

— Это что такое?

— А… доспех подханка не поделили. Вот и сцепились.

— Ссора в лагере? Ай, как не хорошо. А что ж не пресекаешь?

— А… ну их. Деды домов…

Зачем я целыми днями «огрызки» на спине таскаю? — Вот для этого.

Достал, спорщиков зарезал. Часовой проснулся, стал копьём на меня с перепугу махать. На крик ещё народ выскочил.

— Воевода! Итить перемать! Ты чего наделал?! Ты почто добрых кудатей порезал?!

— Вашу работу сделал. Было уговорено: в походе ссор не устраивать. Было? Они ссориться стали. Уговор нарушили. За это смерть. Было уговорено, что добычу делить после похода? Поход не закончен, они делят. Опять измена. Вопросы есть?

«У матросов — нет вопросов». У эрзя — тоже. На шум, на громкие слова, на истерику — ещё сорваться могут. На серьёзное рукомашество… выдохлись все.

Самород из вигвама высунулся, рукой машет, зовёт. Внутри сидит на лежанке полуголый Вечкенза, чуть прикрытый какими-то шкурами. Характерные синие полосы по телу. Доспех — сабельный удар выдержал. Но били сильно — поддоспешник от синяков не спас.

Смотрит остановившимися глазами в огонь, лязгает зубами и дрожит.

— Эта… ну… а нету у тя… огненной воды? А? Хоть чуток?

Почему-то, ребяты, я такой поворот предвидел. Целая фляжка с собой.

Разлили, дёрнули. Вечкенза сидел, смотрел на огонь, молча дёргал губами. Гримасничал как-то наискосок… Потом брык — на бок.

Самород прикрыл его тулупами, стал рассказывать. Как перед боем ему пришлось зарубить двоих… паникёров. Как во время боя, когда половцы выбрались на гребень засеки и пошла уже резня «грудь в грудь», Вечкенза уцелел чудом, провалившись «с головой» в дырку между стволами. Как после боя десяток совершенно потерявших страх и смысл воинов-эрзя кинулись на инязора. И только присутствие ничего не понимающих, тоже озверевших от боя нурманов, позволило Самороду и его подопечному остаться в живых. О начавшейся ещё ночью и нынче чуть затихшей сваре всех против всех из-за добычи. О попытке приколоть инязора копьём через стенку «вигвама» сегодня утром…

Прелести праздника «дня победы». Переходящего в будни победителя.

— Что я им скажу? Как я могу вернуться?

Вечкенза, по прежнему полуголый, уставившийся взглядом в одну точку, уже сидит, сам с собой разговаривает.

— Ты скажешь им — «слава победителям»! «Героям — слава!». Ещё по одной? А вернёшься ты потому, что никто тебя не остановит.

Самород рассказывает, и с меня слетает имитация пофигизма, я понимаю: повтор моего Бряхимовского боя. «Пиррова победа». Победа в форме катастрофы. Только значительно большего размера.

В поход Вечкенза собрал около пяти тысяч воинов. Половина — не пришли к Земляничному ручью. Кто-то успел ускользнуть в лес, спрятался, выжил, прошёл через чащобы… Наверняка — немногие. С полтысячи? Остальные — полегли в Степи под саблями озлобленных степняков, замёрзли в сугробах, остались лежать на пепелищах разгромленных становищ.

Из трёх тысяч бойцов здесь, при всех моих гениально-стратегических вывертах и подпрыгах, фортификационных сооружениях, сценическом искусстве Вечкензы, случайной удачи в виде пленённой княгини и влюблённого в неё хана, превосходстве бронной конницы, отряде очень хороших стрелков… При всём этом, полтысячи эрзя — погибли в бою. И ещё полторы — умрут в ближайшие дни! У эрзя нет военно-полевой медицины, мы не можем оставаться здесь, а тащить раненых в мороз, по снегу за сотни вёрст…

Вечкенза увёл из селений эрзя 5 тысяч, вернётся — полтысячи. Отсюда. Ещё столько же — раньше, из леса. Если вернётся — ещё надо дойти по заснеженной мёрзлой степи. Половина не только мужей — глав ешей — вообще всего боеспособного (и трудоспособного) населения — погибла.

— Я убил свой народ. Я убил свой народ…

Эк его заклинило.

— Ты хотел отомстить? — Исполнилось. Башкорд — мёртв. Орда — разгромлена. Теперь они разбегутся, остальных — их соседи уведут в полон, продадут в Кафу. Ты убил хана. Ты убил его народ. Твой народ… жив. Твой. Не твоего отца, деда, прадеда. Твой. Который ты сделаешь, который ты изменишь. Потому что теперь эрзя придётся меняться. И эти изменения, это новое, будущее нового народа с прежним именем, выберешь ты. Ты, Вечкенза, творец нации. Хватит ныть. Давай дело делать.

«Исторический процесс — закономерен».

Вот кто бы спорил! Мелочь мелкая: если есть люди, которые эти закономерности выражают. А если они погибли? Мало ли мы знаем народов, чья «закономерность» прервалась. Кимры, тевтоны, даки… гунны, булгары, кипчаки… Война, эпидемия, природная катастрофа… численность народа падает. Соседи подбирают территории, людей. «Закономерность» этого этноса прекращается. Становится «удобрением» для развития чьей-то другой «закономерности».

И не важно — победоносная ли была война или нет. Просто не осталось тех, кто мог бы тащить свою «закономерность» дальше.

«Aut vincere, aut mori», «Победа или смерть!». — А какая разница? Если не остаётся никого, годного для продолжения жизни? Жизни этого конкретного этноса.

Так — неправильно, этому — не учат.

Прекрасные слова. Слова воина, бойца, храбреца. Не государя.

Мечта воина, его цель — победа. Он не планирует — «после победы». Потому что готов к смерти.

Надежды на «жизнь после победы», ослабляют бойца. Каждый его бой — «последний самый». А вот командиру — нужно думать о «цене». Сколько твоих героев встанет в строй завтра? Для следующего, завтрашнего… вечного боя.

Ещё жестче для правителя, государя: к чему победа, если некому ей воспользоваться?

Это — будущее? Тех, кто выжил, кто победил, кому кричат — «Героям слава!»?

«Всё для фронта! Всё для победы!» — правильный лозунг. Для «широких народных масс». Не дай бог, если и руководители начинают всерьёз в это верить. Так Гитлер приказал остановить все проекты, которые не давали реального результата для фронта в шесть месяцев. А в СССР в сентябре 1942 запускается ядерный проект Курчатова.

Правило бюрократа: «Бумага — ножек не имеет, сама — не ходит». А — «историческая закономерность»? Она — с ляжками?

Блез Паскаль говорит о человеке вообще, о хомнутом сапиенсом. Есть специфический подвид: «человек властвующий». На противоречие «ангел-зверь» накладывается ещё одно: «человек-власть». Та самая «историческая закономерность», которая и реализуется более всего через «правителя».

Пичай и Башкорд были «властителями». Они вели свои народы к процветанию и приумножению. И при этом сами — оставались людьми.

«Ничто человеческое — не чуждо».

Нормальные человеческие привязанности, Пичая — к сыну, Башкорда — к жене, заставили их, для решения личных проблем, совершить действия, доступные лишь «правителям». Личные привязанности проявились в общественной сфере. Повлияв на поведение «правителей», изменили положение подвластных им народов. Оборвали прежние «исторические закономерности».

Не ново.

Миклош Хорти, витязь Надьбаньяи, правитель Венгрии между мировыми войнами. Всю жизнь носил адмиральский китель. В Венгрии, не имеющей выхода к морю. Регент Венгерского королевства. В котором не было короля. Всё своё правление стремился «вернуть взад» утраченные «королевством без короля» земли, обратить вспять «историческую закономерность». В октябре 1944 заключил перемирие с СССР. Но Отто Скорцени похитил его сына. И Хорти передал власть венгерским нацистам-салашистам. Мадьяры продолжили воевать.

Позднее его спросили:

— Как же вы так, а?

А он ответил:

— Я просто поменял автограф на клочке бумаги на жизнь сына.

И плевать ему на «историческую закономерность» в форме неизбежного краха Третьего Рейха. Плевать и на гибель тысяч соотечественников. Не считая тысяч всяких… разных других. Вряд ли красноармеец, разрываемый гусеницами немецких танков у Балатона, в тот момент сильно интересовался «исторической закономерностью».

Оба Миклоша Хорти (отец и сын) спокойно дожили свои жизни в тихом городке в Португалии. А бойцы — нет. Хотя «закономерность» этого не предполагала.

Вольтер рекомендует кастрировать правителей. В надежде, что это уменьшит влияние «страстей» на государственные дела. Увы, «человек — ни ангел, ни зверь» — свойства конкретной личности всё равно проявляются. Не в сексе — так по другим поводам. Продолжая загромождать и разрушать «логику исторических закономерностей развития народов».

Здесь, на Земляничном ручье — до взаимного истребления.

Вечкенза не годился на роль государя: его кидало. Из состояния ступора, апатии — к истерике, гиперактивности. И — спонтанно обратно. Правитель же должен быть разумен. Спокойно планировать свои действия, спокойно, в подходящий момент, их реализовывать.

«Спеши медленно» — очень давняя мудрость.

Один из отрядов ночью отступил с засеки. Сбежали с поля боя. Катастрофа не случилась лишь потому, что в это время половцам стало уже не интересно — что перед ними. Только то, что за спиной. Опоздай мои ребятки на десяток минут, и достаточное количество половцев проскочило бы за засеку. Тогда живой мордвы вообще не было бы.

Беглецы добежали до леса в паре вёрст. Посидели, остыли, успокоились, поняли, что их никто не преследуют, что вообще-то — мы победили. И вернулись назад в лагерь. За долей в общей добыче.

Вечкенза, как их увидел — с кулаками полез. Снова закатывающиеся глаза, брызги слюней и слов. Пришлось вмешаться. Отряд построили, разоружили и, объяснив им их ошибку, провели децимацию. Начиная с их панка.

Было 98 человек, осталось 44.

Арифметика не нравится? — Мне — тоже. Но против правды….

Каждого десятого вытаскивали из строя, укладывали на бревно, Ноготок показывал как рубить головы. Народ в строю стал возмущаться, бегать, толкаться. Бегунов и толкунов перебили. Успокоившихся, снова построили и снова начали отсчёт. Всем моим парням, кто до сей поры вражескую кровь не пролил, дали возможность освоить новое ремесло.

Медленно, наглядно, спокойно. Регламентировано. Вот есть такое рутинное занятие — убивать трусов. Как дрова рубить. Надо уметь.

Ноготок проводил мастер-класс: правильная постановка ног, правильный хват, замах, дыхание… Они снова разбежались… Собрали… Как говорят математики: «ещё раз и лучше»… Я уже говорил, что я зануда? — Хорошо, больше не буду. Говорить.

Кастусь с перебитыми руками. Горячечный румянец, неровная, возбуждённая речь.

— Что с руками?

— А… там лезли… Твоим наручам спасибо. А то совсем без рук остался бы. А так… переломы — пройдёт… Ты… ты скажи ей… чтобы… ну… мне не удобно…

— Не понял.

— Я штаны снять не могу! А она всё лезет помочь!

— Вот слуга — он поможет. А ты, Елица-красавица, займись делом. Вадавасами своими. Кто добычу в мешок потянет — голову под топор положит.

— Они… они не слушаются.

— Салман, будь добр, прогуляй девушку. Непослушных… рубить на месте. Сигурд, твои славно дрались. Я это видел, я это помню. Но закон не изменился. Всё, что есть у моих людей — получено от меня.

Сигурд морщится, плямкает, уходит к своим. В два негромких рычания приводит нурманов в чувство — начинают вытряхивать барахло. Поглядев на них, на радующегося Салмана с обнажённым полуторником на плече, рядом с напряжённой, натянутой как струна Елицей, начинают разбарахлятся вадавасы. Потом — черемисы.

Мне плевать на то, что называют — «закон войны». Ничего, взятое на поле боя, не стоит жизни. Твоей личной жизни, воин. Позорная смерть мародёра под топором… Ты за этим сюда пришёл?

Я просто знаю, как стремительно, за неделю, советские войска, вошедшие в Польшу, перестали подбирать чужие вещи. После нескольких подрывов на заминированных немцами игрушках и чемоданах. Как прекратились грабежи и изнасилования в Восточной Пруссии. После полусотни «расстрельных» трибуналов Рокоссовского.

Пример — нагляден. Всё взятое в бою и после — сваливают огромной кучей в середине лагеря. Мой завхоз, притянутый за шиворот прямо к лицу, посмотрев сблизи в мои бешеные глаза, перестаёт визжать и радоваться. Спокойно, негромко, изредка нервно оглядываясь, организует сортировку трофеев.

Всё это — будет отдано бойцам. Публично. Со словами благодарности, восхваления их храбрости, стойкости. «С честью». Награда. А не — цап-царап пока никто не видит. Согласно проявленному мужеству. А не по ловкости «в хапке».

Мы простояли на месте только два дня. Потом двинулись домой, в Эрзянь Мастор. Невозможно оставаться — волки. Ночью хруст стоит — жрут мертвяков. Туча воронья постоянно кружит. Орёт. И — гадит.

Чуть-чуть полона, чуть-чуть овец. Чуть больше коров. Под тысячу некормленых коней. В волокушах, под вьюками. Верховые — мои да единичные выдающиеся личности.

Отпустили десятка три половцев — мужчин и женщин, кого отобрал Сурьбарь. Дали им коней, чуть корма, пики… Скачите.

Вояки сначала страшно возмущались. Я прямо спросил:

— У их хана — бойцов втрое. Кто-то хочет новой войны?

Сурьбарь ускакал недалеко: в нескольких верстах от края «воронки» на него налетел отряд из числа бежавших с поля битвы половцев Башкорда. Я уже говорил: ошмётки разгромленного воинства опасны не для противника — для своих.

«Битые» были полны лютой злобы. За свою уверенность в победе, в неизбежности обретении чести и славы — перед битвой, за свой страх смертный и подленькое чувство облегчения «а я вот спасся» — после неё.

Очередные «обманутые ожидания». В очень болезненной форме.

Неутолённые желания — убивать и мстить, приобретённые — страх и стыд искали выхода. И обратились в злобу на Сурьбаря:

— А! Вот они! Они — из чужой орды! Они нас предали!

То, что мы их отпустили, дали коней, кое-какой провиант, оружие — послужило убедительным подтверждением измены.

Сурьбарь сумел выскочить из схватки с тремя людьми. С не засохшими — замёрзшими на ледяном ветру сабельными ранами прискакал к Боняку. Хан внимательно выслушал, сочувственно ахая по-расспрашивал. И созвал подханков.

— Ай-яй-яй! Хан Тенгри отвернул своё лицо от жёлтого народа! Но мы напоим наши сабли кровью негодяев! Мы отомстим!

— Ура! А кому? Русским или мордве?

— А эти-то причём? Покойный Башкорд собрал своих людей и повёл их в битву. Был бой. Башкорда побили. Бывает. Не всегда Хан Тенгри даёт победу своим детям. Вожди противников — умные, благородные люди. Они воюют только с Башкордом, они отпустили наших людей. Но люди из той орды — стервятники. Они напали на наших людей. Которые были на их стороне в битве. Больные собаки. Ш-шелудивые псы. Таких — убивают. Чтобы нормальных не искусали.

Через две недели после битвы на Земляничном ручье хан Боняк пришёл громить уцелевшие становища орды Башкорда. Одни успели убежать по пути, которым прошёл осенью Куджа — на восток к Волге. Другие — на юг, где по правым притокам Донца кочуют две орды потомков Шарукана. Кто-то сумел войти в курени Боняка или его союзников-беруковичей. Иных продали работорговцам. Остальных… съели волки в голодной и промёрзшей степи.

Глава 473

Рассказ о маленьком рабёныше Алу, пропавшем в Черниговском походе, давно оплаканном, заочно похороненном, оставшемся лишь кусочком светлой памяти, который, как оказалось, выжил, вырос в достойного отрока, в одного из предводителей, со слов Сурьбаря, новой загадочной силы где-то на Севере, взволновали сердце старого хана.

Встреча с Сурьбрарем взволновала и Алу.

— Ты хочешь съездить к отцу?

— Я… не… да. Очень хочу! Очень! Но… он… ты…

— Поезжай. Тебе это важно. Если тебе будет хорошо — я буду рад.

Я — это я и мои люди. Мы должны быть счастливы.

Весной Алу отправился в Степь с нашим торговым караваном. Старый Боняк был рад. Смущался, фыркал в усы, непрерывно мял бороду, пытался скрыть свои чувства, но… радовался. Вернулся его младшенький, самый любимый, самый близкий сын. Вернулся из темноты. Из неизвестности. Из смерти.

Вернулся не ободранным нищим бродягой, подползающим к юрте богатого родственника в надежде на объедки.

Алу вырос в юного воина. Он привёз богатые подарки, удивительные вещи от Воеводы Всеволжского. Мальчика перед людьми назвал своим другом уже известный в Степи «Немой Убийца», «Шаман Полуночи», «Лютый Зверь».

— Друг самого Зверя Лютого?!

— Да. Друг и воспитанник. Я жил в его юрте, ел с его стола. «Немой Убийца» был добр ко мне и многому научил.

Он знал много такого, чего в Степи не знал никто. Но не надулся спесью, не возгордился — остался тем же добрым душевным мальчиком. Такого и послушать не вредно. И — не обидно.

Боняк был очень осторожен. Он не давал обещаний, не говорил громких слов, не совершал резких движений. Просто подрёмывал и посматривал. Вечно полуприкрытыми глазами. Но его благосклонность открыла нам пути в Степь. Некоторые люди нашли в этом немалую прибыль. А Боняк только лениво посмеивался:

— Алу, мальчик мой, ну зачем старому хану серебро? Самое главное золото в моём шатре — это ты. Подарки? Я уже стар, чтобы таскать на себе эти детские цацки. Но если ты очень хочешь сделать доброе дело для меня… Прикажи своим нукерам притащить бочку с этой вашей… колёсной мазью. Понимаешь, бессонница замучила. Только заснёшь, а тут скр, скр… Пусть люди смажут телеги.

Новая мода — смазывать телеги так, чтобы они не «кричали в ночи как лебеди в испуге» — распространилась в Степи.

Мудрость и слава старого Боняка, юность и дружелюбие Алу, поток моих, прежде невиданных, экзотичных товаров распахнули нам Степь. Великую Степь. Дешт-ы-Кыпчак. Пока — не дружелюбный, но уже не режущий в остервенении только за то, что мы — не такие, что мы — «землееды»

Разгром Башкорда должен был поднять степняков в большой поход. Катастрофическое ослабление эрзя открыло бы половцам пути в Эрзянь Мастор. Вплоть до Волги, до Стрелки. Но мудрый Боняк, послушав Алу, не позволил начаться новой войне. Его Элдори, союзные ему орды, не сдвинулись с места, не пустили удальцов.

В становищах в Степи покричали. Похвастались друг перед другом как бы они бы лихо порубили бы всех, какую бы богатую добычи они бы взяли бы в набеге… «По-быкали». И затихли.

К чему батыру добыча, если Элдори срубят голову на отходе? Боняк… мудр. Или — что-то знает. Его правота много раз проверена жизнью. П-ш-ш…

Боняк «поднимался», переваривая последствия нашей победы, богател на нашей торговле, «приголубливал» нищие коши, уходившие от других ханов. А я снова работал «нужником согласия»: влияние по обе стороны степного порубежья, отношения с Живчиком и мокшей, с Боняком и Алу — позволяло гасить неизбежные пограничные негоразды.

Кипчаки выдали Живчику нескольких рязанских бояр, бежавших в Степь. И получили пол-ведра хрустальных подвесок со стилизованном изображением коня — символом Хан Тенгри. Полонея всё лучше осваивала алмазные резцы.

Хороший конь стоит на «Святой Руси» 3 гривны — 60 ногат. В Степи — 20. Хрустальная подвеска стоит в Булгаре — 1 ногату. В Степи — 3. Но нигде в мире ты не найдёшь хрустальной подвески с изображением Коня — Хан Тенгри и Семи Хвостов — знамени сары-кыпчак. Нигде! А глупые русские меняют такую редкость на коня. Один к одному.

Ослабление противостояния на границе позволило русским поселенцам увеличить запашку. Дополнительный хлеб был полезен в Степи. И крайне необходим мне. Начали мы закупать у кипчаков и скот.

Во многих таких делах Алу выступал активным участником. Он же не хан, не родовитый аристократ — ему можно. «Можно» — новое, непривычное. Серебро нешумным ручейком вливалось в его кису.

Чисто комиссионные!

Для справки: долька посредника при таком торге — от 100 %.

Добрый нрав, здравый смысл, не демонстрируемое богатство, явное дружелюбие и щедрость — обращали к нему многие сердца.

Мудрый Боняк — «благосклонно дозволял». Снисходительно посмеивался над «детскими забавами». Ненавязчиво маячил своим авторитетом, своей силой за спиной «безродного рабёныша». Кому-то охота ссориться с Серым Волком?

Алу вырос у меня. Среди множества весьма разных людей, живших и работавших вместе. Уровень ксенофобии, обычный для степных кошей, ему не был свойственен. «Презумпция невиновности» — чужак считается врагом не по факту чужести, а по факту враждебности. Для него было нормально уважительно и дружелюбно общаться с торком Чарджи и голядью Фангом, боярином Акимом Рябиной и вчерашним холопом Потаней. Видеть человека, а не этнический, родовой или социальный лейбл.

При этом он вполне эффективно бил морды — школа Ноготка, джигитовал — школа Чарджи, рубился — Артемий с Ивашкой очень неплохо потрудились. Обоерукий бой длинными палашами, поставленный Салманом, избавил Дикое Поле от пары придурков. И многих глупых и жадных — от иллюзий.

Тоже — из «культурной традиции» моего дома. «Попроси — я поделюсь. Возьмёшь сам — сдохнешь».

«Короля играет свита» — вокруг Алу формировалась его собственная «свита». Из таких же как он молодых, энергичных, любопытных, безродных… Не боящихся своими руками промазать телегу колёсной мазью, не считающих, что есть только два достойных дела: делать детей и резать врагов. В остальное время — пить кумыс на кошме.

Алу разговаривал, помогал, улыбался… И по Степи уже неслось:

— А младшенький-то Бонякович… разумен да не чванлив. Богат, удачлив, отзывчив… Повезло старому Боняку с младшим сыном… Нам бы такого хана…

Обычная, повсеместная фаза исторического процесса — расслоение родо-племенного общества, выделение наследственной знати, происходила и у кипчаков.

Положение народных масс ухудшалось, имущественное неравенство нарастало. Стандартное обнищание вызывало стандартную реакцию — надежду на «доброго царя». Здесь — на доброго хана. Который: «наполнит рты — мясом, обернёт животы — шёлком». Который сделает жизнь «по правде, по старине».

Алу принадлежал по крови отца — к высочайшей степной аристократии, к одному из самых легендарных в Степи родов. А по своему статусу, по «судьбе матери» — «рабёныш» — к низам, к самому простонародью.

Когда он, юноша «от крови Серого Волка», весело, как с равным, говорил с безродным простым пастухом — это воспринималось как благодеяние, как любовь к «малым и сирым». И многие сердца раскрывались ему навстречу, как раскрывают свои бутоны цветы в степи — навстречу восходящему солнцу. Его появление наполняло становища улыбками, было подобно началу нового весеннего дня.

Так же, на равных, он разговаривал с ханами и подханками. А когда в ответ ему хамили и злобились, он улыбался и удалялся. Вместе со своими товарами. Конечно, обидчик купит их. Но заплатит — втрое.

Я нахожу здесь некоторые аналогии с судьбой Темуджина, ставшего Чингисханом. Отпрыск славнейшего монгольского рода тоже пережил нищету, множество несчастий и обид от родовитых соседей, посидел в колодке раба.

Гумилёв утверждал, что именно внесение элементов социальной, а не чисто родовой борьбы в схватку за власть в монгольских степях, привело к созданию столь эффективной, столь могучей и огромной империи. Энергия простолюдинов — «нам нечего терять кроме своих цепей, но обрести мы можем весь мир», освобождённая от оков родовых отношений и наследственной знати — привела к созданию самого большого государства средневековья. К обретению, если не всего мира, то значительной его части.

Чаяния «желтого народа», мечты о справедливом, о «добром» хане персонализировались в Алу. А мы с Боняком не сговариваясь, не явно — помогали юноше. Точнее — давали ему возможности помочь себе самому.

Не надо иллюзий: если бы Алу был другим — всё было бы иначе. Он сам себя сделал. Потому что смог. Но об этом — позже…

В ночь перед выступлением в Эрзянь Мастор Вечкенза вдруг сказал:

— Я хочу креститься. Наши боги озлобятся на меня. Много людей погибло. Теперь богам будет мало подношений. Они будут мне мстить. Твой бог милостив. Твой бог радуется, когда к нему приходят люди. Он могучий, он защитит меня от богов эрзя.

Это христианство?! Это вообще — монотеизм?! Парень «знает», что богов много. Что некоторые — будут «обижены» последствиями его дел. Поэтому он переходит под власть другого, одного из многих, но более сильного. Христа. Обычная сделка в феодальном обществе. Курбский так и писал: «право отъезда от одного государя к другому со своим уделом».

Вот только мне сейчас теологией заниматься! И я позвал Чимахая.

Зачем я его сюда притащил? — А что, были варианты? — Он сказал, что пойдёт.

Вы что, думаете, что «вручение себя» означает утрату собственной воли? — Это вы так думаете. У Чимахая своя точка зрения.

Спорить с «железным дровосеком православия»? Явного вреда я не видел, а возможная польза… была возможна. Да вообще: я стараюсь не мешать своим людям проявлять их таланты.

Иеромонах Теофил дрался… громко. Вполне по-Чимахаевски. Как на лесосеке, но с приговором. В ярости орал молитвы, пополам с матюками, и рубил топорами с двух рук. По-христиански: крест-накрест. Эффективно.

Что это отнюдь не «кроткая проповедь смирения и любви»… Ну, извините, в этот раз не получилось. А такое: «Не мир я принёс вам, но меч» — не слышали? У Чимахая ни одного «принесённого меча» не было, но в наших местностях и топоры не худо применяют. Чимахай на «лавры» Иисуса и не претендует. Просто вразумляет упорствующих. С двух рук.

Соратники — впечатлились. Нурманы потом спрашивали — где я такого бешеного берсерка откопал? А литвины интересовались новостями из Ромова — явно человек от Криве-Кривайто, прямиком от Перуна.

Отмывшись от чужой крови и выковыряв чужие мозги из швов кафтана, Чимахай, после боя, приступил к умиротворению и в последний путь провожанию всех желающих.

Язычники приходили в восторг от кадила, одеяния и песнопения. Умирающие звали для собственного отпевания. Ежели такой боец перед своим богом за уходящую душу попросит — будет правильно.

Два уцелевших карта-жреца популярностью не пользовались — пересидели весь бой в лагере. Мулл и раввинов у нас не было. Так что Чимахай давал утешение и грехов отпущение за все пользующиеся спросом религиозные системы.

Когда из тебя вытекает кровь, когда ты видишь это снаружи и чувствуешь изнутри, когда конец твоей, именно твоей, личной, единственный, уникальной жизни… вот он. «До рассвета не доживёт». Нужно быть очень… цельным человеком, чтобы не испугаться неизвестности, не возжелать хоть какого-нибудь, хоть в шкуре козла или муравья, в сомне ангелов или тенью в Элезеуме, продолжения существования. Себя.

«Дальше — тишина» — требует очень большой… самодостаточности.

Пришлось оторвать моего «бесогона» от утешения умирающих.

Развернул «железного дровосека» в сторону «заботы». И «бесогон» повёл обряд крещения. В походных условиях по сокращённой программе. Но вода — была. Много: инязор предложил креститься всем своим. Принять «свет истины» от «славного героя», рубившегося с ними в одном строю, в одном бою… Это было уместно, «правильно».

Чисто для знатоков.

Обряд крещения, как и другие основные христианские обряды, может выполнять только поп. Принятие монашества — постриг — такого права не даёт. Чимахай прошёл обряд рукоположения перед отправкой ко мне. Мануил Кастрат и его окружение понимали, что помимо «мирного пастыря» для «окормления» уже существующей паствы, в моих местах будет происходить и крещение «диких язычников». Для чего потребен «пастырь воинствующий».

Ещё: в православии по канону обряд крещения совершается троекратным погружением всего тела с головой в купель. Не по здешним погодам. Однако допускается, в особых случаях, и, близкий к Католическому, вариант обливанием или окроплением.

Понятно, что ни белых одежд новообращённым, ни предшествующего сорокадневного поста не было. Но вид Чимахая в золочёной робе, препоясанного воинским поясом с заткнутыми за него блистающими, свеже-наточенными топорами, помахивающего кадилом и рычащего сорванным в бою голосом обязательные тайносовершительные слова — внушал, просветлял и способствовал.

Наверняка, не все из присутствующих хотели. Но Вечкенза был… несколько напряжён. А процесс сбора в обратный путь убедил многих, что наука Ноготка… от частоты применения только улучшается.

Ярость людей, потерявших близких, не получивших ожидаемой добычи, вынужденных следовать правилам какого-то чужака, просто замученных ночёвками на холоде, под открытым небом, рвалась наружу. Общенародную злобу одним блеском палаческой секиры не остановишь. И тогда, на общем собрании командиров отрядов, подняв в свой черёд поминальную чашу, я задал вопрос:

— Что дальше?

Самород переводил, и я видел: нет, не этого ожидали от меня вожди ополчения. На поминальной тризне говорят о прошлом — не о будущем. Извините, ребята, но «Зверь Лютый» живёт не по обычаю, а по нужде. Даже на похоронах. Как минимум — на чужих.

— Здесь говорят о павших героях. Я буду говорить о не павших. И — о не героях.

Проливать слёзы о прошлом — нормально. «Чтобы помнили». Но мне важнее — не «проливать слёзы» в будущем.

— Вот, были люди, которые пришли с нами сюда, на поле битвы. Но струсили и убежали. Мы их наказали. Смертью. За то, что они предали нас, оставили умирать под саблями кыпчаков. Их — не стало. Но есть другие. Когда вы, там, на засеке, все как один, грудью, дружно, очертя голову, встали на пути нашествия, ради спасение вашей отчизны… А вы знаете, как давно кыпчаки мечтают захватить Эрзянь Мастор? Поставить свою юрты на пепелищах ваших кудо, истоптать копытами своих коней ваши луга. Надеть колодки на ваши шеи, гнать вас плетями перед собой. Таскать на кошму и брюхатить ваших жён и дев. Чтобы славная сильная кровь эрзя влилась в поганую кровь этих… бараньих пастухов. И вот вы, по призыву мудрого и храброго инязора встали на защиту отеческих нив, весей и пажитей. И выстояли. Против бесчисленных ордынских полчищ. Вы — победили! Вы — храбрецы! Вы — герои! Вам — слава! Но множество таких же, прекрасных, храбрых героев — легли в эти снега. Потому что вас было мало. Потому что многие — не пошли с вами. Они взвалили на вас этот труд. И эту смерть. Они спрятались в своих тёплых домах. Они решили: «Мой кудо далеко. Авось, кыпчаки не дойдут. Авось, если и дойдут — я откуплюсь».

Я внимательно оглядел толпу нынешних командиров. Почти никого не осталось. Из тех, кто начинал поход. Другие люди. Моложе, жестче, свободнее. Они стали лидерами не по длине бороды, не потому что — «атя», а по длине топора, потому что — убийцы.

Фраза: «я — откуплюсь» вызывает у них… очень нехорошее чувство. Потому что «откупиться» в их жизнях до похода, они могли только работой. Своим трудом, куском своей жизни, своей свободы.

— Вы — проливали кровь. Вы хороните своих боевых товарищей. Ваших братьев. Вы защитили свою родину. Теперь будет правильно, если те, кого вы защитили — вам заплатят. За вашу храбрость, за вашу доблесть. Если они согласны откупиться от кровожадных кипчаков — смогут поддержать и своих защитников.

Идея воспринималась с восторгом. Это ж — по правде! По справедливости! «Каждому — по труду» — почти социализм.

— Инязор Вечкенза Пичаевич! Тебе, как Ине, как великому азору всей Мордвы, придётся взять на себя труд. Труд установления справедливости. Вот сидят перед тобой герои. Которые, не щадя даже и живота своего, защищали отчизну от злобных врагов. Теперь каждый из них должен получить вознаграждение. Достойное. За проявленную им храбрость. Доброго коня, молодую жену, булатную саблю, крепких волов, кусок пахотной земли, людей для её обработки, кудо для жизни. Да, инязор. Эти герои достойны целого дома. Дома, к котором они будут азорами. Не по праву рождения, не по прожитым годам, но по своей доблести. И по твоей воле.

Идея феодального лена пошла с трудом. Мысль о награждении не куском ткани или железа, бабой или лошадью, а владением с людьми… пока не прижилась. Ничего, дорастут. Конкретная форма феодализма… посмотрим.

Для того, чтобы управлять народом — его надо разделить. Выбрать каких-то особенных, «вятших». Вопрос всегда: по какому критерию выбирать? Было — по возрасту, станет — по успешности в сече топорами.

Для моих целей не годится ни то, ни другое. Но важно не это. Важна перемена. Начав меняться в себе, эрзя получают шанс. Выжить. А не сгинуть, стать прахом и тленом на мордовских полях, под моими, или позже, Батыевыми ударами.

Выжить — людьми. Личностями. Наборами генов и аллелей. Народ — «историко-культурная общность», сумма привычек, традиций, стереотипов — погибнет в любом случае. Потому что изменится. Под давлением внутренних и внешних обстоятельств. Обжираться вылежавшейся в тепле медвежатиной… — медведи кончатся.

Процесс изменений — «история». «Конец истории» — когда меняться стало некому.

Забавно. Меньше года назад один чванливый мордовский мажор кричал мне в лицо:

— Я вырву твоё сердце! Я съем твою печень! Ха-ха-ха…

И пошла эскалация.

И вот, только что — остановили вражеское нашествие, героически защитили родину и свободу. Это правда: на Земляничном ручье эрзя своими жизнями, своей кровью спасали свою отчизну, Эрзянь Мастор.

Мелочь мелкая — перед этим тайно, подло, по-воровски напали на мирные становища и вырезали половину орды.

«Мирные становища» — где вы такое видели, в какой орде?! 2–4% воинов в населении — это уже развитое средневековье, в племенах — вооружены 18–20 %. Всё взрослое мужское население — воины. Поголовно.

«Напали подло» — или тактически гениально? Проявив храбрость и мужество, проведя тяжелейший марш, не щадя своих сил и жизней, выполнив поставленную задачу…

Страдания одной юношеской задницы, приделанной к одной глупой голове, развернулись в героическую отечественную войну и грядущую справедливую революцию. Феодальную, конечно, но — революцию.

«Колбасный принцип» вполне относится и к «законом истории».

— И тебе, инязор, только тебе, предстоит распределить награждение героев среди остального народа, среди тех, кто струсил, или поленился, или слишком глуп, или слишком слаб… Среди тех, кого надо защищать. Кто должен содержать. Кормить, одевать, вооружать, прислуживать… Вознаграждение — вам. Героям. Защитникам. Победителям.

И мы выпили.

Едва я уселся и потянулся к закуске, как к моему плечу прилип Вечкенза со страстным испуганным шёпотом:

— Я же не могу! Я же не умею! Как это по справедливости?! Я же не знаю!

Эх… ни капусточки, ни огурчиков — одно пережаренное мясо. Придётся отвечать.

— Не трясись так. Я помогу. Чай, земля не первый год стоит. Многие народы через это прошли, многие люди так делали. Надо в старых книгах посмотреть, сведущих людей поспрашивать. Помощников обученных тебе пришлю. Не дрейфь, Вечкенза, прорвёмся.

Чуть забегая вперёд: баронов и графьёв в мордве не получилось. Победители в битве при Земляничном ручье не понимали идеи феодализма. Но эта группа в несколько сот мужчин сумела сделать главное: они сломали традиционную, геронтократическую элиту племени. А стать новой элитой, закостенеть в этом состоянии — не успели. Слишком быстро менялся мир — история вокруг меня неслась галопом.

Часть этих людей погибла в стычках внутри эрзя, часть вновь окрестьянилась. Некоторые попали на службу ко мне. Но эти «новые люди» сделали главное: снесли «старых людей», убрали верхушку, главный тормоз на пути вовлечения народа в процесс ускоренного прогресса.

Обратная дорога… Неделя мёрзлой степи. Слава богу, что в ней текут реки, растут деревья, встречаются селения. Степь под Арзамасом более похожа на южно-русскую, как на юге Белгородчины или на севере Луганщины. Это не бесконечная ровная, продуваемая насквозь и насмерть ледяными ветрами, тарелка Таврических степей.

Мы потеряли почти весь скот, полон и треть людей. Одни умерли, другие отстали, разошлись по домам. Но те 4 сотни эрзя, которых Вечкенза вывел к своему Пичай-кудо — были его люди. Торопясь во Всеволжск, я мог уже надеяться, что его так просто не съедят.

Вечкенза начал прижимать те кудо, которые не послали людей в поход. Сначала просто требовал «отступное». Потом начал «выкручивать досуха». Тех, кто возражал, начинал рассуждать о своём праве, о древней воле, о народном собрании, спрашивал:

— Всё это хорошее — будет у тебя под саблей кыпчакского хана? Какое у тебя право под ханской плетью? Какая у тебя воля под копытом степного коня? Так почему же ты не пришёл защищать всё это хорошее — туда, на Земляничный ручей?

И глядя бешеными глазами в лицо очередного кудати, ошарашенного наглым тоном безбородого сопляка, приказывал своим людям идти в кладовые.

Недовольные пытались взяться за оружие. Став, таким образом, мятежниками. Ветераны Вечкензы были опытнее и лучше вооружены. А главное: организованы. Они были многочисленнее. В каждом отдельном месте, куда они приходили. Да и я несколько раз посылал отряды.

Инязору попробовали угрожать гневом богов. Тогда Вечкенза психанул. И — крестил всех эрзя.

Мда… Ё-моё и бздынь в придачу.

Почайны в Мордве нет. Но и Теша вполне годится. Он начал охоту на жрецов, шаманов, святилища.

Всякая власть освящается религией, всякая господствующая религия — освящает господствующую власть. Чтобы сменить власть — нужно сменить веру. Кудати восставали против Ине, карты их поддержали. Вечкенза взбесился и принялся резать и тех, и других. Выжигая святилища в пепел вместе с жрецами и «истинно верующими». Наплевав на угрозы божественных наказаний: ему не страшно — с ним сила Христова.

Заодно досталось и немногочисленным мусульманам и давно уже живущим в некоторых местах этой земли иудеям и русским язычникам. А я прислал ему несколько попов, книги, облачения, сосуды.

Реакция Боголюбского… восторг в захлёбе!

Крещение мордвы и муромы для русских князей… со времён святых Бориса и Глеба и до Батыя… и много после…

Подвиг. Деяние, сравнимое по важности с крещением самой Руси. Ну, не вровень, а вот на равноапостольную княгиню Ольгу… «Заря перед рассветом». А «Зверь Лютый»? — «Ветерок перед восходом»?

Боголюбский… После самоубийства Изяслава, гибели Калауза с семейством, сведений о спасённой и сохранённой мною Софье, публичной казни Феодора Ростовского… при том, что ему непрерывно «дули в уши» страдальцы по Клязьменскому каравану… и другим моим не прекращающимся… хепенсам…

Известие о разгроме целой орды Башкорда произвело впечатление. Вызывало уважение. Но — в рамках обычного. «Мы тут все такие. Мы и сами поганых бьём. Чуть лучше, чуть удачливее…». А вот новость о крещении мордвы… Да ещё и «Мордовской Руси»! Что была вечным унижением, занозой в чести всех князей Залессья…

В Боголюбово и во Владимире отслужили молебны в «одоление поганых язычников». И меня добрым словом помянули.

Лазарь принимал поздравления, сочился радостью и передавал мне похвалы князя Андрея.

Повторюсь: отношение князя Андрея ко мне было важнейшим условием выживания Всеволжска. Ни тактическая находка с одновременным ударом через непроходимый лес по зимним становищам орды, ни жестокая сеча на Земляничном ручье — его отношения ко мне принципиально не изменили. Только добавили осторожности, опаски. А вот «подвиг» — не в бою, но в вере — открыл… нет, не «кредит доверия» — Боголюбский никому не доверяет, но «окно возможностей».

— Ванька-то… к добру стремится. Пути у него, конечно… Но ведь доходит! До чего остальные — и помыслить не могут!

Чуть позже это обернулось для меня новым важным успехом, точнее — легализацией устранения очередной опасности, препятствия для роста Всеволжска.

Наиболее густо оппозиция Вечкензе была представлена в северной, Приволжской, части. Поселения эрзя здесь выжигались в ходе бунтов против власти инязора, жители обращались в рабство. Часть — люди Ине отгоняли в Степь к становищам Боняка. Те перепродавали дальше, вплоть до греческих рынков. Часть попадала на восток, в Суваш, Булгар и дальше, вплоть до Персии.

Сама победа сильно вразумила племена. Тех же мокшу, шокшу, мурому. Богатыми подарками, принесёнными в свои кудо участвовавшими в походе воинами. И подарками тем родам, которые послали воинов. Погибших, не вернувшихся.

Моя манера — не забывать о родне павшего героя — примиряла людей с требованием отдать трофеи. Превращала «отказников» в преступников не только перед воинской дисциплиной, но и перед собственными народами. Перед вдовами и сиротами павших. И вводила племена в мою юрисдикцию: споры о том, кому правильнее отдать «дары» — возникали неизбежно. Как во время Великой Отечественной — кому отдать Звезду Героя, награждённого посмертно.

Уже одна необходимость пустить «наградную комиссию» в свои «лесные твердыни», принимать русских как гостей, разговаривать с ними уважительно — меняла мировоззрение лесовиков. И, конечно, мои приказчики, увиденные вещи, услышанные разговоры… Чёткое понимание: это — «дар», не — «дань», не — «торг».

Дар Воеводы Всеволжского. Здесь принято отдариваться…

Часть мятежников-эрзя, преимущественно молодые женщины и девушки, дети, поступала ко мне во Всеволжск. Понятно, что не для перепродажи. Рабства у меня нет. Но проблема демографического баланса была на некоторое время смягчена.

В походе погибло около четырёх тысяч эрзя. И втрое — в следующие два года. Далеко не все эти люди были убиты слугами Вечкензы. Основная масса умерших — старики и дети. Гибель в походе отцов и старших братьев, оставила их без источников пропитания. Так что, я следовал своему обычному правилу — собирал во Всеволжск голодных сирот.

Потеряв 15–16 тысяч душ за два года, треть общего числа, этот народ принял христианскую веру и «Всеволжскую правду», смешался с другими народами. Стал частью «Святой Руси».

Если сравнивать… Нашествие Батыя уничтожило несколько больше — половину населения в этих местах. При этом сопровождалось тотальным разрушением, выжиганием. Этого у меня… было немного.

Я не знаю, сколько эрзя погибло в РИ в четыре последующих столетия. От татарских набегов, от русских походов, от ссор между собственными князьками. От пожаров, моров, голодовок из-за архаичности технологий в строительстве, сельском хозяйстве, ремёслах. На порядок больше? На два?

Уже в двадцатых годах 20 века каждая пятая молодая женщина в этих местах имела хотя бы одно бельмо на глазу. Санитария, знаете ли, гигиена, итить её ять…

Здешние, АИ-шные, проскочили мимо. Мимо четырёх столетий той, непрерывно харкающей кровью, заживо гниющей, слепнущей «жизни народной», которая называется патриархальным средневековьем. Стали частью Руси не в 16, а в 12 веке.

Уничтожение, уход местного населения означал, для меня, появление огромного массива пустых, весьма плодородных, с учётом моих агротехнологий, земель. Где я мог расселять переселенцев.

Для сравнения. При традиционной пахоте по лесным почвам обычный урожай сам-трет, 1:3. Арзамасские степи в 16–17 веках давали 1:30. Нетрудно пересчитать это в «пудов с десятины», в «валовый сбор». Постепенно, как всё в сельском хозяйстве, начала вырисовываться перспектива продовольственного самообеспечения.

Повторю: это не было наиважнейшей целью. Поток изменений, который я навязывал здешним землям и народам, постоянно ставил более приоритетные, более «горящие» задачи. Но служило очень хорошим подспорьем.

«Деньги — вовсе не самая главная вещь! Но очень неплохая — вторая». Свой хлеб — тоже.

Первой же, главнейшей, оставались люди. С их этикой, навыками, знаниями и умениями. Наработанные решения в части освоения не лесного, но степного пространства, создания в нём крупных пашенных сообществ, оказались просто бесценными. Когда через несколько лет мы вышли в Великую Степь — у меня уже были люди, которые «знали как».

То создавая новые веси, то используя свежие пепелища мордовских селищ, смешивая в одном поселении мирное местное население со своей разно-племенной набродью, мы начали осваивать и эту землю.

Местные ещё долго были видны: в мордовских селениях избы ставят посреди двора или, если и на улицу, то окнами внутрь. Русские избы — наружу, на улицу.

Говорили: мордва живёт среди зверей, а русские — среди людей.

Постепенно разноплемённые семьи в селищах разворачивали свои избы к людям. Ощущение опасности снаружи — уменьшалось, желание и польза общения между соседями — увеличивались.

Вот такая длинная грустная история. Про мудрого национального героя. Который оказался недостаточно мудр, чтобы понять — что за странное разрушительное существо пришло в его дом. Про глупого мальчишку, который так ненавидел, так был уверен в себе, что похвастал перед врагом: «Я съем твоё сердце». И стал верным прислужником «Зверю Лютому». Отдал за свой анус, точнее — за рассказ о нём — всё. И себя, и своего отца, и свой народ.

Цена народу — «звон» о дырке особы, приближённой к правителю?

Про злокозненного «Зверя Лютого». Который просто хотел мира и прогресса. И оказался вынужден уничтожать целые племена.

Сказано: «Могущество России прирастать будет Сибирью». Могущество «Зверя Лютого» прирастало всем. Эрзей и мокшей, марийцами и мерянами, муромой и мещеряками, литвинами и нурманами… Людьми.