Странник по прозвищу Скиф

Глава 1 ДОКТОР

Вселенная была гигантской арфой с туго натянутыми струнами. Мириады и мириады нитей паутинной толщины тянулись из Ничто в Никуда, из Реальности в Мир Снов, изгибаясь, перекручиваясь, пересекаясь, образуя запутанные клубки или уходя в безмерную даль извилистым потоком, в котором каждая струйка имела свой цвет. Между струнами титанического инструмента серело нечто мглистое, неопределенное, туманное — будто темный фон, на котором была подвешена Вселенская Арфа. Он не знал природы этой серой ледяной субстанции, называя ее Тем Местом — местом, где не было струн. Не знал, но чувствовал, что туманная область холода и безвременья столь же необходима в мировом распорядке, как необходимы яркие цветные нити, потоки света, пестрые клубки-водовороты и сияющие радужные водопады. Во всяком случае, стоило коснуться любой из струн — коснуться не рукой, а, разумеется, мыслью, как серая мгла отзывалась чуть ощутимым трепетом. Она не становилась теплее или ярче, не испускала ни запахов, ни звуков, однако он улавливал незримое содрогание чудовищного занавеса — или, быть может, стены, поддерживавшей Вселенную-Арфу. Он не любил погружаться в То Место; гораздо приятней было любоваться разноцветными струйками, торившими путь сквозь серую мглу.

Цвет, однако, был не единственным их различием; когда он прикасался к какой-нибудь нити, она откликалась своей особой нотой, рождала звук, непохожий на другие звуки — то трепетный и нежный, то резкий и пронзительный, то гудящий, громыхающий, рокочущий или звенящий подобно колокольному набату. Цвета и звуки были взаимосвязаны; это позволяло проследить любую из нитей-паутинок, узнать ее на ощупь, различить на вид и на слух. Они даже пахли по-разному, имели разный вкус и различную фактуру, отличаясь еще тысячей или миллионом признаков, недоступных человеческим чувствам, не имеющих аналогий в привычном мире, не поддающихся описанию словами, цифрами или иероглифами алгебраических уравнений.

Впрочем, он никогда не пытался их описать. Он, Повелитель Мира Снов, был всего лишь музыкантом, игравшим на Арфе Мироздания без партитуры, без нот и без сопровождения оркестра. Правда, он нуждался в указующей дирижерской палочке, ибо мелодии, извлекаемые им, не были оригинальными — они лишь повторяли те пьесы, рапсодии и симфонии, которые диктовались извне. Каждой из них соответствовал свой клубок, определенное переплетение нитей, своя гамма звуков, запахов, красок и прочих невыразимых характеристик, ощущаемых им тем не менее с отчетливой и ясной остротой. Обнаружив такой клубок, один из бесчисленных миров Вселенной, блиставший на сером занавесе, он запоминал его навсегда; так гениальный пианист помнит услышанную мелодию и воспроизводит ее в любое время дня и ночи.

Но, пока эта мелодия длится, трудно или невозможно сыграть другую. Тут существовали некие пределы — как в количестве струн, которые он мог проследить по их цветам и фактуре, так и в различимости звуков, тембров, тонов и голосов. Он слышал, видел и осязал тысячи нитей разом, но все же их число оставалось несопоставимым с бесконечностью. Одни из этих струн являлись наиболее важными, звучали громче, светились ярче; таких он контролировал немного, ибо вели они к людям — к путникам, которые диктовали ему напевы. Другие ниточки, не столь заметные, связывали их — и, разумеется, его самого — с предметами неживыми, со всем тем, что путники брали с собой или желали извлечь из Мира Снов; эти струны он ощущал не столь отчетливо, с некоторым напряжением — что, однако, не сказывалось на результате. Он мог, потянув за главные нити, вернуть в Реальность все разом — и странников-людей, и их имущество, и их добычу; мог вытянуть одну из струн со всем ее вещественным обрамлением, оставив прочие в том пестром клубке Мироздания, который виделся ему столь же отчетливо и ясно, как солнце на небесах.

Исход, или путь домой, к защитному силовому кокону, вообще не представлял для него проблемы. Настроиться на нужную мелодию, отыскать необходимый мир-клубок — вот в чем состояла главная задача! Ибо этих миров имелось такое множество, что правильный выбор был сопряжен с известными трудностями, усугублявшимися тем, что взмахи дирижерской палочки не всякий раз отличались необходимой четкостью. Иногда они были робки, расплывчаты, неуверенны — а это значило, что странник по Миру Снов сам страшится своих желаний. В таких случаях ему приходилось искать; искать долго и напряженно, преодолевая сопротивление будущего путешественника, вслушиваясь в смутную гамму его интуитивных намерений и чувств, подбирая клубок, чья мелодия звучала бы в унисон с заданной музыкальной темой. Это было нелегко и удавалось не всегда.

Впрочем, он мог отыскать что-то более или менее подходящее, ибо миров, как уже было сказано выше, имелось превеликое множество, а инструмент, на котором он играл, простирался в бесконечность. Когда мир был найден и тропа к нему проложена, дальнейшее уже не представляло особых трудностей: нащупав нити между Реальностью и Сном, он посылал путников в полет — точь-в-точь как созвездие огоньков, плавно и стремительно скользящих вдоль гибких струн титанической арфы. Они уходили, вливались в пестрый многоцветный мир-клубок, но он не терял с ними связи; какая-то частица его разума бодрствовала днем и ночью, ожидая либо тревожного сигнала, либо истечения сроков странствия. В мелодии, к которой он постоянно прислушивался, то и другое отзывалось тонким беспокойным звоном, диссонансом, нарушавшим вселенский хорал, и по этому звуку ему полагалось вернуть путников под защитный кокон. Он совершал это одним мгновенным и мощным усилием, ибо промедление могло означать смерть. Пока что никто не погиб в Мире Снов, но он хорошо представлял себе, как это выглядит: оборванная струна, погасший огонек, стихшая нота, ощущение холода и, быть может, погружение в То Место…

То Место!.. Место, где не было ни светящихся струн, ни звуков, ни запахов, ни времени, ни пространства ..

Владыка Мира Снов старался не замечать его, хотя не испытывал страха, случайно касаясь серой вязкой мглы; он видел и ощущал ее слишком часто, чтобы испытывать боязнь. Привычное не ужасает, не пугает… Тем более не удивляет!

Для удивления, впрочем, имелись другие поводы.

Кто-то пытался сыграть свою мелодию на его арфе. Пожалуй, не пытался, а играл: он мог легко заметить новый аккорд, новое свечение, озарившее одну из струн — ту, которой он не касался. Не трогал мыслью, не задевал неощутимым ментальным усилием… И все же она вспыхнула и зазвучала!

Теперь к миру-клубку, называемому Амм Хамматом, скользили два огонька: фиолетовый и цвета ярко-алого рубина. Первый звучал ударами медных колоколов, был горячим, твердым и шершавым, словно не скатанный морскими водами камешек; второй, производивший впечатление гладкости, холодноватой стеклянистости, тянул долгую протяжную ноту, похожую на стон горна, отпевавшего вечернюю зарю. Колокол-аметист — фиолетовый, горн-рубин — алый: такими они представлялись ему.

Но двух огоньков, двух струн, двух пылающих камешков быть не могло! Он отправил в Мир Снов лишь фиолетового странника — того, что отзывался колоколом, был горяч и шершав; прохладному же и стеклянистому полагалось оставаться в безмолвии и темноте. Однако и его струна зазвучала! И То Место отозвалось двойным эхом, двумя всплесками серой мглы, так что об ошибке или иллюзии не стоило и говорить.

Никаких иллюзий! Он ощущал, как посланец-аметист стремится к многокрасочному водовороту избранного им мира, к той его точке, чей образ сохранился в памяти и чувствах; рубин же незваным гостем поспешал вослед. Две струны гудели ровно, наливались ярким светом, выпевали странную мелодию — звон колокола на фоне протяжного призыва трубы ..

Этого не могло быть, но это случилось.

Впервые, насколько он помнил, Арфа вышла из повиновения.

Глава 2 СКИФ

Запястья и щиколотки Скифа стягивали прочные кожаные ремни. Еще один ремень шел от щиколоток к запястьям, так что, поднявшись, он не смог бы выпрямиться во весь рост — широкая полоса толстой кожи была слишком короткой. На шее у него блестел медный обруч с двухметровой цепью, которую днем пропускали в кольцо под лукой седла Ноги при этом, разумеется, развязывали, но руки не освобождали ни на минуту. Через пару суток такой пытки Скиф уже почти не чувствовал онемевших пальцев.

Святой Харана! Вот он и попался, как кур в ощип! Вместе с Джамалем, верным компаньоном, странником из миров иных. И теперь оставалось лишь гадать, что ждет их в самом близком будущем: каменоломни, галеры или нечто еще более неприятное. Скиф хотя и был в душе романтиком и оптимистом, склонялся к последнему варианту.

Джамаль лежал на спине рядом с ним, согнув колени и глядя в ночное небо Амм Хаммата, усеянное яркими блестками звезд. Руки и ноги его тоже были связаны, медный ошейник подпирал нижнюю челюсть, всклокоченные черные волосы падали на лоб. Дальше скорчились в траве еще семеро собратьев по несчастью — семь парней и молодых мужчин неизвестной племенной принадлежности, все — грязные, лохматые, босые, облаченные в жалкое рубище. Джамаль не многим отличался от них: был так же грязен, бос, скручен ремнями и закован в рабский ошейник. Правда, одеяние его выглядело поприличней — некогда роскошная шелковая пижама в ярких разводах, изображавших павлиньи перья. В таком виде князь и заявился сюда, попав в амм-хамматские пределы прямо с больничной койки Теперь, после трехдневных скитаний в дикой степи, пижама изрядно запылилась и разорвалась в дюжине мест; вдобавок шинкасы срезали с нее все пуговицы. И неудивительно — пуговицы были золотыми.

Сейчас вся их компания, все девять окольцованных и связанных невольников, располагалась меж двух костров под присмотром рослого вонючего бандита с огромной секирой, откликавшегося на имя Коготь. Был он одним их трех ближайших подручных Полосатой Гиены, которых Скиф называл про себя сержантами. Сам Гиена, по-местному — Тха, являлся невеликой кочкой на ровном месте, всего лишь шаманом и вождем маленького отряда степных разбойников — или, если угодно, капитаном. Но замашки и амбиции у этой толстой жабы были генеральские, что внушало Скифу самую острую неприязнь. Как говаривал майор Звягин, не стоит капитану принюхиваться к генеральскому коньяку: пьян не будешь и свое пиво расплескаешь. Верная мысль, Скифу тоже казалось, что всякой гиене положено знать свое гиенье место: начальствовать над двадцатью шакалами, рвать глотки беззащитным антилопам и не строить из себя льва, готового схватиться с буйволом.

Так размышлял Скиф, с горечью сознавая, что он-то сейчас не могучий степной бык, способный поднять хищника на рога, и даже не быстроногая антилопа. Так, нечто вроде кролика-кафала… да еще со связанными лапами…

Желая отвлечься от мрачных дум, он повернул голову к Джамалю и тихо, сквозь зубы, пробормотал:

— Ну, выходит что-нибудь, князь?

Джамаль перекатился на бок и снизу вверх заглянул в лицо компаньону.

— Не выйдет это, дорогой, придумаем другое. Найдется кусок мясца, чтоб подманить шакалов… только выбрать надо полакомей, с тухлинкой…

— Поторопись с выбором-то, — произнес Скиф, — Иначе дело труба.

О себе он, впрочем, не тревожился; колокола Хараны-заступника молчали, а это значило, что он сумеет выкрутиться из любой передряги. Но вот Джамаль… С ним-то что будет?.. С одной стороны, Скиф за него не отвечал, ибо таинственное явление князя в амм-хамматские пределы свершилось по собственной его воле и желанию, и был он сейчас не клиентом, коего полагалось лелеять да беречь, а равным партнером. И в этом качестве князь на законном основании подвергался всем опасностям и риску, всем тяготам странствий в жестоком мире прошлого, где судьбой человеческой правили меч, стрела да аркан. С одной стороны, все обстояло именно так; но с другой… С другой, Джамаль был ему дорог; и не просто дорог, а жизненно необходим. И самому Скифу, и Сарагосе, и всей Системе! Отсюда следовал бесспорный вывод: князя надо спасти, даже если для этого придется назвать пароль, досрочно прервав амм-хамматское странствие. Но такую возможность Скиф приберегал на крайний случай.

Сейчас Джамаль пытался решить проблему иными способами, не столь радикальными: уже два дня он внушал Гиене мысль забыть о пленниках, бросить их где-нибудь посередь степи и убраться к дьяволу. Или к нечистому Хадару, игравшему в шинкасском пантеоне роль Сатаны… Однако все усилия князя оставались тщетными; либо он не мог повторить фокус, сыгранный некогда с Зуу'Арборном, джараймским купцом, либо Полосатый Тха, смрадный хиссап, потомок ксиха, не поддавался гипнозу. Впрочем, надежды Джамаль еще не потерял.

— Как думаешь, — спросил он, по-прежнему заглядывая Скифу в лицо, — куда нас тащат? Тот дернул плечом.

— Сказано было — к ару-интанам, в сеняков превращать… А дальше — понимай как знаешь! То ли продадут кому, то ли…

Он рухнул лицом вниз, едва не перевернувшись через голову; острая боль прострелила поясницу. Коготь, сын ксиха, приложился сапогом по самому копчику! Сапог у него был мягким, шитым из хорошо дубленной шкуры, но ступня не уступала крепостью лошадиному копыту.

Стоя над поверженным Скифом, Коготь с минуту разглядывал его. От шинкаса попахивало немытым телом, пропотевшей кожей и конским навозом; ко все этим ароматам примешивался едкий запах пеки, местного хмельного напитка, который шинкасы потребляли в невероятных количествах.

Коготь прочистил горло, поиграл висевшей на шее серебряной цепью и внушительно произнес:

— Сену! Сену — не болтать, молчать! Твой, мутноглазая зюла, еще говорить. Коготь дух вышибать. Твой до арунтанов не доживать!

— Сам ты зюла, — прошипел Скиф, корчась от боли. — Зюла безносая, ксих недорезанный, хиссапья моча…

Новый удар, в почки, заставил его прикрыть рот. Поминать зюлу, ксиха или хиссапа считалось у шинкасов страшным оскорблением, и за первым ударом тут же последовали второй и третий — по одному за каждый непечатный эпитет. Зюла была огромной бородавчатой жабой, самого мерзкого обличья, обитавшей кое-где в лесных ручьях; ксих являлся абсолютным подобием земной свиньи, а хиссап напоминал бесхвостого койота, вонючего, словно скунс. Все эти тварюги Скифу еще не встретились ни разу, но ему пришлось свести с ними заочное и самое близкое знакомство, так как язык шинкасов наполовину состоял из проклятий, божбы да смачных ругательств. Правда, до русского в этой части было ему далековато.

— Молчать! — прикрикнул Коготь, раздуваясь от злости. Его физиономия, почти безносая, с огромной выступающей челюстью, побагровела, сальные черные пряди разметались по плечам. Остальные шинкасы, развалившиеся сейчас на траве по другую сторону костра, почти ничем не отличались от этого неандертальца: были такими же темноглазыми, смуглыми, плосколицыми, с ноздрями, смотревшими не вниз, а вперед. Скиф, светловолосый и белокожий, казался им, очевидно, уродом, что подчеркивалось неоднократно и в самых крепких выражениях и Полосатым Тха, бандитским капитаном, и его сержантами, Клыком, Когтем и Ходдом-Коршуном, и прочими воинами, включая распоследнюю шваль — Пискуна и Две Кучи.

Коготь ткнул пленника топорищем в ребра. Секира его весила килограммов пять и древко имела соответствующее — длиной в полтора метра, толщиной с лошадиную ногу, украшенное кольцами из серебра. Скиф уставился на нее с вожделением. Были б у него свободны руки… и если б он добрался до своей катаны и топора… или хоть до проволоки, зашитой в комбинезонную лямку…

Мечты, мечты! Ну, добрался бы, совладал с Когтем, самым крепким бойцом в отряде… Так ведь оставалось еще два десятка! Против них не выстоять… ни в одиночку, ни на пару с Джамалем… Разве что семь братцев-невольников помогут? Но с ними Скиф еще не успел свести близкого знакомства.

— Глядеть туда, мешок с дерьмом Хадар! — Древко секиры вновь прогулялось по Скифовым ребрам. — Глядеть! — Коготь вытянул над костром длинную мускулистую руку. — Твой скоро менять на сладкий трава, вот так! Твой стать сену… ничего не понимать, ничего не видеть, не слышать, только работать. Пока твой видеть, понимать — глядеть! Глядеть, какой шинкас грозный воин! Бояться шинкас! Сильно бояться!

— Боялся моськи волкодав… — пробормотал Скиф, но тут Джамаль, вытянув связанные руки, коснулся его локтя:

— Слушай, дорогой, не надо, не заводись. Побереги здоровье. И погляди… Может, придумаем чего.

Совет был мудр; очевидно, поэтому Коготь и не приложился рукоятью секиры к пояснице торгового князя. Впрочем, с Джамалем шинкасы не рукоприкладствовали — оттого ли, что был он черноволос и смугл, как сами они и остальные пленники, или подчиняясь некой таинственной эманации, исходившей от великого финансиста. Эманации сей не хватало, чтоб подчинить Полосатого Тха, но по крайней мере князь ухитрялся избегать побоев.

Скиф, уже не огрызаясь, в угрюмом молчании уставился на пространство за костром, где важно восседал Гиена в ожерелье, в котором сверкали пуговицы с пижамы Джамаля, с чашей пеки в левой руке. Троном степному князьку служили три седла, поставленные друг на друга; остальные седла и упряжь были аккуратно разложены в стороне, вместе с большими секирами, луками, колчанами и походными мешками. Имелось там и два-три длинных прямых меча, украденных либо отвоеванных у амазонок из Города Двадцати Башен; однако ни шлемов, ни металлических панцирей Скиф не замечал. Похоже, шинкасы брезговали доспехами, предпочитая идти в бой нагими по пояс, в одних своих устрашающих масках из размалеванной кожи.

Чуть дальше, за рядом седел и секир, фыркали стреноженные кони. Их, как всегда, стерегли Пискун и Две Кучи, обладавшие самым низким статусом в орде и потому назначенные на роль вечных козлов отпущения. Прочие шинкасы, числом восемнадцать, сгрудились перед своим владыкой, размахивая легкими топориками и ножами длиной в половину руки. Лица их прикрывали плотные кожаные маски, одевавшиеся, как знал уже Скиф, и во время сражения, и во время боевых плясок; то и другое посвящалось Шаммаху, богу Чистого, Одноглазому Кондору Войны, Всевидящему Оку.

Тха отхлебнул из своего серебряного кубка, шлепнул правой ладонью торчавший у колена небольшой барабан; резкий звук раскатился в сумраке ночной равнины. Из толпы выступили двое: коренастый Клык и широкоплечий жилистый Ходд-Коршун, самые сильные воины после Когтя. Клык был обнажен до пояса, и с шеи его свисало ожерелье, а Ходд щеголял в безрукавке из оленьей шкуры мехом наружу и широких браслетах. Каждый держал топорик с треугольным лезвием и длинный нож; маска Ходда пестрела серыми полосами, маска Клыка была размалевана рыжей охрой. Скиф отлично видел обоих: света хватало, так как над степью уже взошли луны, темно-багровая Миа и Зилур, больший из двух серебристых амм-хамматских сателлитов.

Гиена вновь ударил в барабан, и гибкие фигуры воинов заскользили по кругу. Ноги их в мягких сапогах приминали траву, руки плавно двигались, словно отбивая некий ритм: взмах топором, два взмаха ножом, оружие скрещивается перед грудью, затем руки идут в стороны, вверх… И снова — взмах топором, два взмаха ножом. Постепенно движения шинкасов делались все быстрее, все стремительнее, а круг становился уже; наконец, они сошлись на расстояние трех шагов.

Раздался грохот. Замелькали топоры и клинки, то отсвечивая алым в пламени костра, то сверкая чистым серебром или отливая багрянцем в лучах Зилура и Миа. Клык и Коршун танцевали, звеня оружием, и танец их был грозен. Пляска диких воинов, вступивших в почти реальный поединок! Они рубили и секли, наносили удар за ударом, отступали и наступали, уклонялись, делали быстрые выпады, то ныряли в сторону, то падали в траву, то подскакивали вверх. Фехтовальная техника, на взгляд Скифа, была невысока, однако пляска производила устрашающее впечатление. Казалось, один из воинов вот-вот рухнет на землю с пробитым черепом или дырой в груди.

Тха, степной князек, одобрительно кивая головой, потягивал хмельную пеку, подбадривал сражавшихся гортанными возгласами. Рука его опять потянулась к барабану, послышались четыре рокочущих удара, и четверо шинкасов из толпы, размахивая топориками, прыгнули к бойцам. Круг сразу стал шире; теперь шесть фигур метались за костром, и перезвон клинков сделался почти непрерывным.

Новые удары барабана — три, четыре, пять… Уже все шинкасы кружились в боевом хороводе, подобные сражавшимся насмерть демонам. Жуткие кожаные маски, скрывавшие их лица, трепетали; длинные пряди, словно десятки змей, скользили по плечам; ноги, подчиняясь грохоту барабана, отбивали четкий ритм. Внезапно, после двух резких ударов, кольцо танцующих распалось: теперь каждый бился со своим противником, но все девять пар в прежнем темпе двигались по кругу, вздымая свои топоры и ножи.

— Половецкие пляски, — пробормотал Скиф, чувствуя, как Коготь нетерпеливо переминается за спиной; охраннику тоже, вероятно, хотелось поразмяться.

— Женщин не хватает, — прокомментировал Джамаль и поскреб колено сквозь прореху в пижамных штанах. — Вах, не хватает! В театре, с девушками, все же лучше получается.

— В театре, — заметил Скиф, — у танцоров хоть шеи чистые. А эти… Грязны, как задница ксиха!

Разумеется, он тут же получил древком по ребрам. Затем Коготь, склонившись к нему, дыша вонючим перегаром, прохрипел:

— Смотреть! Страшно, а? Какой шинкас воин! Чик-чик, — он похлопал по лезвию своей огромной секиры, — и голова — нету! Голова идти гулять к Хадар, кишки тоже к Хадар, а твой печень — жрать Коготь!

— Развяжи руки, ублюдок, и твой печень жрать хиссап, — ответил Скиф. — Твой печень и их печень тоже, — он кивнул в сторону танцующих.

Некий план начал складываться у него в голове; весьма рискованный, способный в равной мере привести к успеху либо к провалу. Тут уж все зависело от главаря шинкасов, от его чванства, амбиций и степени презрения, питаемого им к невольникам. Скифу казалось, что шансы у него есть, ибо недостатком самомнения Гиена отнюдь не страдал.

Коготь, вероятно, тоже. В очередной раз ткнув пленника топорищем, он хрипло расхохотался.

— Твой — кафал, а зубы скалить, как пирг! Ха! Твой топор не держать, меч не держать! Твой видеть острое железо, мочиться со страха! Твой…

— Не нужны мне меч и топор! — прервал его Скиф, свирепо ощерившись и не обращая внимания на предостерегающие знаки Джамаля. — Я без топора уложу любого! На выбор! И долго плясать у костра не стану! Не девка!

— Твой?! — изумился Коготь. — Твой — убить любого? Без меча? Без ножа? Без топора? — Он скорчил жуткую гримасу и резко выдохнул: — Твой — хиссап!

Затем, переложив секиру в левую руку, шинкас вцепился правой в ошейник Скифа и рывком поднял пленника на ноги. Тонкие губы Когтя скривились в злобной ухмылке, в глазах — узких, как амбразуры дота, — мелькнул опасный огонек. Намотав цепь на запястье, он потащил Скифа вокруг костра, пиная коленом под зад и рявкая:

— Твой — убить — любого! Ха! Вонючий червь! Кал ксиха! Отрыжка зюлы! Убить — любого! Ха! Твой кафала не зарезать! А шинкас — все шинкас! — великий воин! Любой выпустить твой кишки! Ха-ха! Выпустить одним ножом, без топора!

Кое-какие основания для подобных выводов имелись: слишком уж легко он им достался.

Три дня назад, когда Джамаль спас его от дурманного морока, Скиф, отдышавшись, тут же приступил к ревизии. В голове у него теснилось десятка два вопросов сразу — и как торговый князь сумел проникнуть в Амм Хаммат, и как оказался на опушке рощи, и почему убийственный запах падда вроде бы не повлиял на него, и каким образом человек, минутой раньше беспомощно пускавший пузыри на больничной койке, ухитрился выздороветь — исцелиться окончательно и бесповоротно, о чем свидетельствовали и его связная речь, и быстрые энергичные движения, и лукавый блеск темных глаз. Пожалуй, это внезапное исцеление являлось самым поразительным — и, разумеется, самым приятным моментом; но в первые пять минут Скиф даже не пытался разрешить сию загадку.

Он проверял свою память.

Проверял быстро, тщательно, словно бы экзаменуя сам себя, отвечая на вопросы некой невидимой анкеты: имя, фамилия, адрес, основные факты биографии, события последних дней, задача, с которой его послали в Амм Хаммат, рекомендации и приказы Сарагосы, пароль… Он помнил все; на этот раз, похоже, кладовые памяти не потерпели ущерба, и объяснить это можно было лишь одним: он не терял сознания, а значит, дурные сны не успели овладеть его разумом и душой. Убедившись в этом, Скиф сразу почувствовал себя уверенней; сел и во все глаза уставился на Джамаля.

Торговый князь был облачен в роскошную пижаму цвета нежной зелени, с яркими разводами и золотыми пуговками; если б не босые ноги и щетина на щеках, походил бы он сейчас на Гаруна аль-Рашида, заявившегося по-домашнему в свой гарем, чтобы скрасить ночь с одной из многочисленных одалисок. Волосы у князя были слегка растрепаны, лоб блестел от проступившей испарины, но вид он имел довольный и никоим образом не походил на идиота. На кретина, в беспамятстве пускавшего слюну в медицинском боксе фирмы «Спасение»!

«Отрадный факт», — подумал Скиф; затем встал, утвердился на чуть подрагивающих ногах и произнес:

— Ну?

Любопытное словечко! При случае может означать что угодно: «да» или «нет», согласие либо отрицание, возмущение или восторг, просьбу, решительный вызов или желание стушеваться. Наконец, вопрос; не конкретный, а самого общего свойства — мол, выкладывай, парень! Все выкладывай, до самого донышка!

Судя по лицу Джамаля, ситуацию князь понял верно.

Он хмыкнул, переступил с ноги на ногу, потом пробежался пальцами по золотым пижамным пуговкам, будто пересчитывая их; губы его отвердели, у переносья собрались морщинки, и Скиф вдруг понял, что перед ним стоит сейчас не тот Джамаль, Георгиев сын, с коим довелось ему странствовать по амм-хамматским лесам и равнинам, а некая загадочная личность, неизмеримо более значительная, властная и суровая. Это превращение свершилось словно бы в одну-единственную секунду: был Джамаль — и нет Джамаля. А вместо князя — чужой человек, и душа у него — потемки. Ну, может, не потемки, а тот самый серый туман, о котором толковал Сарагоса…

«Оборотень! Двеллер из серой мглы!» — мелькнуло в голове у Скифа, и рука сама потянулась к лазеру.

Но тут Джамаль заговорил:

— Вижу, сомневаешься, дорогой? Правильно, сомневайся… Сомнение полезно; сомнение — ключ к истине.

— А в чем она? — спросил Скиф, отмечая про себя, что даже интонации у князя изменились: грузинский акцент стал едва заметен, и речь сделалась как бы уверенней и чище.

— Истина — сложная штука, — произнес Джамаль, — и нет одной истины для всех, генацвале. У каждого она своя — у меня и у тебя, у Нилыча и у Доктора. И всякая истина сложна… Какую же ты хочешь знать?

— Твою, князь, твою. Если ты — прежний Джамаль…

— Прежний. — Он кивнул головой и усмехнулся. — Почти весь прежний… ну, не весь, так наполовину. Джамаль, сын Георгия, из рода Саакадзе… может, князь, а может, не князь, но уж во всяком случае не то, что ты обо мне подумал.

— Наполовину… — протянул Скиф. — На одну половину… А на другую?

Джамаль вздохнул и вновь переступил с ноги на ногу.

— На другую — Наблюдатель. Ну, если хочешь — странник и гость… Но не из тех, которых ищет Нилыч. И потому не стоит тебе, дорогой, хвататься за пистолет. Я — союзник, не враг, клянусь могилой матери!

Странник и гость… Голова у Скифа пошла кругом.

— Это какой же могилой ты клянешься? — выдавил он. — Той, что на Марсе? Или в созвездии Ориона?

— Той, что на Южном кладбище, у Пулковских высот, — спокойно ответил Джамаль. — Там моя мама и лежит, рядом с отцом, уже года четыре. А другие… — он сделал паузу, подняв лицо к ясным небесам Амм Хаммата, — другие мои родители еще живы. Надеюсь, что живы, дорогой. Я, видишь ли, немного запутался со временем… Далекий путь, понимаешь? Не с Марса, нет, и не из созвездия Ориона… Дальше! Вах, как далеко!

Вах!

Это восклицание словно вернуло прежнего Джамаля. Скиф перестал нащупывать локтем ребристую рукоятку лучемета; брови его приподнялись, рот недоуменно округлился.

— Не понимаю, — пробормотал он, — не понимаю… Отец и мать на Южном кладбище… а другие дальше Ориона… Ты что же, два раза родился?

— Не два, четыре, — уточнил Джамаль. — Вот видишь, истина, как я сказал, сложна. Не всякий поверит, генацвале. Понял, нет?

Он так точно скопировал интонации Сарагосы, что Скиф невольно рассмеялся. Затем оглядел золотую рощу, сверкавшую метрах в двухстах на фоне изумрудного кедровника, бросил взгляд на холмы, пологими волнами уходившие на восток, в степь, и на горные вершины, что розовели южней, у самого горизонта, поднял глаза к бездонному бирюзовому небу, вдохнул воздух, пронизанный запахами трав и хвои. Он снова был в Амм Хаммате! В прекрасном и диком Амм Хаммате, рядом с Сийей! И рядом с Джамалем… Сийю еще предстояло отыскать, но Джамаль был здесь, на расстоянии протянутой руки. Гость, странник, пришелец, четырежды рожденный — и все-таки Джамаль… Чужой — и близкий…

Он опустил взгляд на лицо князя, будто пытаясь отыскать в нем что-то странное, непривычное, нечеловеческое. Тот, вероятно, понял: глаза его насмешливо сверкнули, губы растянулись в усмешке.

— Что так смотришь, генацвале? У меня нет ни рогов, ни копыт, ни хвоста.

— Ты чужой… — в смущении пробормотал Скиф.

— Чужой, вах! Разве ты мало повидал чужих за последнее время? Ты даже любил одну красавицу… или любишь, а? Так что — она тебе тоже чужая? Или нет? — видя, что Скиф отвечать не собирается, князь — или Наблюдатель? — ободряюще похлопал его по плечу. — Сегодня чужой, завтра свой, генацвале. А для нас это завтра миновало еще вчера… когда мы с тобой тут бродили и мерились силой с полосатыми собачками… Разве не так?

— Так, — согласился Скиф, — так.

— Тогда идем! Солнце уже высоко, — прищурившись, Джамаль поглядел на золотисто-оранжевое светило, потом махнул в сторону ближнего холма.

— Идем! Вот только одежка у тебя неподходящая… Князь ухмыльнулся, колыхнул полами пижамной куртки.

— Это верно! Слишком я торопился вслед за тобой… Ну, ничего! Доберемся до наших девушек, будет и одежда.

Они направились к востоку, к холмам, за которыми лежала бескрайняя степь, поросшая низкой и высокой травой, пересеченная оврагами и ручьями, украшенная цветущим кустарником и древесными рощами. Где-то там, далеко, на восходе солнца, высилась огромная скала, а на ней стоял Город Двадцати Башен, девичье царство… Скиф, впрочем, полагал, что им не придется тащиться пешком в такую даль; рано или поздно встретятся путникам Белые Родичи или отряд Стерегущих Рубежи, а значит, будут и кони. На миг закрыв глаза, он ощутил ритм бешеной скачки, порывы ветра, бьющего в лицо, едкий запах конского пота… Сийя скакала рядом с ним; он слышал ее смех, видел, как вьется за плечами девушки белый плащ, подобный крылу чайки, как сверкает на солнце ее шлем с пышной гривой султана…

Поднявшись на ближайший курган, Джамаль остановился. Отсюда, с высоты, была видна изумрудно-зеленая полоска кедровника, окаймлявшая морское побережье; за ней равнина резко обрывалась вниз, к скалам и соленым водам, лиловевшим на западе. Море было пустынным: ни лодки, ни корабля. Проклятый Берег, припомнил Скиф. Так называли это место амазонки, и теперь он догадывался почему: тут и там среди яркой зелени кедров светились золотые купола над рощами падда, деревьев дурных снов, недосягаемые ни для человека, ни для зверя, ни для птицы.

Однако ж надо как-то добраться до них, промелькнула мысль. Хотя бы ветку с дерева раздобыть, как Пал Нилыч велел…

Взглянув на сосредоточенное лицо Скифа, Джамаль спросил:

— О чем задумался, дорогой? Что-то не так?

— Не так. Рановато мы направились в степь… Меня ведь сюда не гулять послали.

— Понимаю, что не гулять. И чего же ты хочешь?

— К роще подобраться. Пал Нилычу, понимаешь ли, образцы нужны. Кора, листья… Да и на купола эти стоит поближе взглянуть…

Джамаль покачал головой.

— Не советую. Два раза я тебя вытаскивал, а в третий мы оба можем там остаться. Иначе действовать надо, дорогой. — Иначе? Как?

— Помнишь, о чем девушки толковали? Есть, мол, среди них Видящие Суть, те, которые не спят и могут говорить без слов… Только им дозволено касаться падда. Выходит, известно им, как попасть в рощу и как выбраться назад. Найдем их, поинтересуемся… — Джамаль устремил взгляд на восток, в сверкающую под солнцем степь, где обитали таинственные жрицы народа Башен. Затем, покосившись на Скифа, спросил: — Сам-то ты как на опушке очутился? Другого места выбрать не мог, а?

Скиф пожал плечами.

— Глупость вышла. Думал грешник о черте, вот и угодил на сковороду. Понимаешь, если в момент Погружения представить себе нечто конкретное… ну, море там или горы…

— Я знаю. Доктор находит подходящий мир, а уж место в этом мире ты выбираешь сам, если не договорился заранее. Я знаю!

— Знаешь? — подозрения опять ожили в душе Скифа. — А что ты еще знаешь? И как ты сюда попал? Ты же валялся в койке да пускал пузыри! Тебя ведь разрядником стукнули — эти, атаракты! Так врезали, что Сарагоса уже заупокойную по тебе отслужил!

— Много он понимает, твой Сарагоса! — Джамаль, усмехнувшись, начал спускаться по склону. — Мне нужно было попасть сюда, в этот мир, вот я и попал. Мы давно его искали… я искал, и другие… другие Наблюдатели… А пока искал, кой-чему научился у Доктора. Так что теперь, когда он проложит тропинку среди звезд, я пройду по ней и назад не оглянусь. Понимаешь?

— Нет! — Скиф решительно помотал головой. До сих пор ответы Джамаля, неопределенные и уклончивые, лишь множили вопросы. К примеру, зачем он искал этот мир? И кто те другие, которые тоже участвовали в розысках? Что им было нужно в Амм Хаммате? И при чем тут Доктор? Если уж Джамаль сумел добраться до Земли и обзавестись там родителями, отчего бы не повторить этот фокус и в Амм Хаммате?

— Нет, не понимаю! — Скиф прикоснулся к плечу князя, словно хотел убедиться, что тот не призрак, не туманная тень, возникшая из небытия. — Не понимаю и не пойму, если ты не расскажешь все. Все! Откуда ты пришел на Землю, чего тебе надо, что ты ищешь и зачем? А для начала хотелось бы узнать, как ты из койки-то вылез? Ведь остальные…

— Остальные… — медленно протянул Джамаль. — Остальные — люди, а я все-таки не совсем человек… Конечно, если б они, — князь будто выделил это «они», — взялись за меня по-настоящему, и я бы не выдержал. Но разрядником меня не возьмешь! Так что считай, что болезнь моя была притворством. Неплохо сыграно, да?

— Неплохо, — согласился Скиф. — Но зачем?

— Шеф твой сказал, что отправит людей в Амм Хаммат… Сказал ведь, так? Еще говорил, может, и сам пойдет, верно? — Скиф молча кивнул. — Выходит, и я мог бы проскользнуть следом… за тобой, за Нилычем… Но разыскать нужную тропку непросто, дорогой! Тут лучше пристроиться поближе к Доктору — так близко, как сможешь подобраться. Вот я и подобрался… Дело случая!

— Случай, что к тебе атаракты заявились? Да еще стукнули разрядником?

Джамаль усмехнулся.

— Верно! Помогли они мне, вах, как помогли! Не хотели, а помогли! Попал я, как ты говоришь, в койку, метрах в пятнадцати от Доктора, считая напрямую. И когда он принялся над тобой колдовать…

— Ну хорошо, — сказал Скиф, представляя сейчас эту койку, скрытую мерцающей пленкой защитного кокона, — хорошо, с этим мы разобрались. А со всем остальным?

Об остальном Джамаль рассказывал не один час. Путники успели пересечь неширокую цепочку холмов, перебраться вброд через два-три ручья и углубиться в степь километров на двадцать. Оранжево-золотое амм-хамматское солнце поднялось в зенит, потом неторопливо покатилось к западному горизонту, к морю, оставшемуся далеко позади; в прозрачном степном воздухе повеяло вечерней прохладой, стада газелей, оленей и антилоп потянулись на водопой, бирюзовое небо начало темнеть, наливаться огненными предзакатными красками. Князь все говорил и говорил, и, слушая его, Скиф невольно задавался вопросом: кто же шагает сейчас рядом с ним? То ли прежний Джамаль, финансовый гений с темпераментом авантюриста, человек хоть и странный, но понятный, невзирая на все странности; то ли Наблюдатель с далекой и неведомой планеты Телг, четырежды рожденный в разных мирах, сменивший не одну личину, проживший не одну жизнь, преодолевший безмерные пространства — такие, что не постигнуть ни разумом, ни чувством.

Обе эти личности сосуществовали в Джамале в неразрывном и тесном единении. Пожалуй, о двух личностях не стоило и говорить; по сути дела, он являлся созданием на редкость цельным, помнившим как свою земную биографию, так и все прочие жизни, иные существования и ипостаси, объединенные одной задачей: разыскивать и наблюдать. Он вел свои поиски в трех мирах, считая с земным, и надеялся, что теперь его миссия близка к завершению. Личины, которые он надевал, не были чем-то искусственным и чуждым; возрождаясь в каждом мире, принимая новый облик и новую судьбу, он становился частицей новой своей родины — такой же, как любое из мириад существ, родившихся и проживших свой век на Земле. А значит, он был земным человеком, хоть сам временами утверждал обратное; и Скиф, успокоившись на сей счет, уже не видел разницы между Джамалем прежним и Джамалем нынешним.

Смеркалось, в небесах вспыхнули первые звезды, темно-красный диск Миа медленно всплывал над горизонтом, озаряя степь багровыми отблесками. Скиф, продолжая слушать речи Джамаля, начал озираться по сторонам, присматривая место для ночлега. За день они одолели немалое расстояние и теперь приблизились к небольшому озеру у подошвы крутого холма. Водоем окружали заросли высокой травы, походившей по виду на бамбук; стебли ее, как помнилось Скифу, были мягкими и гибкими, но довольно прочными. Вполне подходящий материал, чтобы сплести сандалии для князя, решил он, выбрав это место для ночлега. Вода плескалась рядом, а в зарослях хватало сухостоя для подстилок и костра — правда, жарить на костре было нечего: днем Скиф не охотился, увлеченный беседой. Ну, ничего, подумалось ему, на первый раз обойдемся консервами.

Вскоре, нарезав сухих стеблей, они расположились рядом с банками в руках, то и дело прикладываясь к фляге. Перед ними пылал костер, разожженный вспышкой лазера; за кругом мерцающего света лежала холмистая степь, полная прохлады, таинственных шорохов и шелеста трав. Они поели; пища была еще земной, но вода в объемистой фляге и огонь, плясавший над грудой сушняка, уже принадлежали Амм Хаммату.

Но Скиф об этом сейчас не думал. Внимая речам Джамаля, он будто бы отключился от реальности, забыл про темную амм-хамматскую степь, расстилавшуюся вокруг, про купола и золотые рощи, про город на скале, увенчанный двадцатью башнями, где поджидала его Сийя ап'Хенан. И даже о ней он не вспоминал в этот миг, ибо рассказы князя были такими же чарующими, как сказки «Тысячи и одной ночи» или эллинские предания о битвах богов и титанов. Правда, казалось ему, что Джамаль слегка обеспокоен тем, как будут восприняты его истории. Повествуя о делах удивительных и необычайных, он как бы старался подчеркнуть, что ничего удивительного и необычайного в них нет, что цель его поисков не столь уж отличается от целей и задач Системы и сам он, наподобие Скифа, Самурая или Сентября, принадлежит к некой межзвездной Суперсистеме, является ее агентом и полномочным эмиссаром.

Таковым был его статус, если определять его в земных терминах; и Скиф уже собирался успокоить своего компаньона, сказав, что теперь ему все понятно и что он не считает телгского Наблюдателя коварным инопланетным чудищем, а готов рассматривать его как союзника и коллегу. Но тут за спинами путников, в высокой траве, раздался шорох, а затем над ними взметнулась большая ременная сеть. Не успел Скиф выхватить оружие, как был повержен наземь, спеленут и связан; жуткие маски склонились над ним, а перевернутая лодка багровой луны, будто символ поражения, плыла в вышине, насмешливо покачивая днищем.

Коготь проволок его вокруг костра, не скупясь на зуботычины и пинки. Резким ударом о барабан Тха остановил танец, и теперь разгоряченные шинкасы сгрудились за спиной вождя, не выпуская из рук своих ножей и маленьких топориков. Маски их чуть подрагивали, и Скифу казалось, что они ухмыляются, предвкушая новое развлечение. От воинов разило потом и кислым запахом хмельной пеки.

Цепь дернулась вверх, ошейник врезался в челюсть, заставив Скифа задрать голову. Он стоял перед Гиеной Тха в унизительной позе, согнувшись и вытянув связанные руки ниже колен; ремень, соединявший запястья со щиколотками, не позволял выпрямиться.

Тха, на редкость упитанный среди своего сухощавого воинства, поерзал в седле толстым задом и оттянул двумя пальцами отвислую нижнюю губу — знак удивления, принятый среди шинкасов. Он не смотрел на пленника, видно, считая его недостойным ни взгляда, ни плевка; узкие щелочки меж припухлых век уставились на Когтя, лицо перекосила гримаса раздраженного недоумения.

— Что надо? — пропыхтел вождь. — Зачем твой тащить сюда этот падаль? Этот бледный вошь?

На следующий день после пленения Скиф выяснил, что язык степных разбойников ничем существенным не отличается от наречия амазонок. Слова оказались теми же самыми, но было их гораздо меньше, если не вспоминать о ругани; кроме того, глагольные формы отсутствовали напрочь. «Такие изыски, — размышлял Скиф, — не для шинкасов; под толстыми их черепами не наблюдалось изобилия мыслей. Они думали о вещах понятных и простых — о женщинах и лошадях, о драках, пьянках и жратве, о набегах и добыче, о золоте и серебре, о пленниках, коих ару-интаны обращали в покорных сену. Пожалуй, самым отвлеченным соображением являлась идея о собственном величии и непобедимости, сидевшая в темени всякого шинкаса словно гвоздь в доске; свои победы они считали естественной закономерностью, а поражения — происками злобного Хадара, нечистого и завистливого божества…» Скиф, руководствуясь этой доктриной, надеялся, что вызов его не останется без ответа.

Его охранник, сжимая в одной руке цепь, а в другой — огромную секиру, вытянулся перед вождем.

— Мутноглазая зюла говорить: убить шинкас! Любой шинкас! Любой воин! Убить без топора, без меча, без ножа. Ткнуть пальцем — и убить! Плюнуть — и убить! Ха!

Гиена почесал толстую щеку и ухмыльнулся.

— Зюла — ядовитый тварь. Ядовитый слюна! Вдруг плюнуть — убить, а? Убить! Семь ног Хадара! Быть Коготь — нет Когтя!

Выпустив цепь, Коготь поднес грязную ладонь к губам Скифа. Пальцы у него были толстые, с обломанными ногтями; кожа, покрытая валиками мозолей, напоминала древесную кору.

— Плюнуть! — рявкнул он. — Плюнуть! Скиф плюнул, и шинкас с торжествующим видом вытер ладонь о голый живот.

— Коготь не умирать! Коготь брать нож, резать глотку длинноносой крысе!

Воины за спиной Тха одобрительно загалдели, а сам князек в задумчивости принялся оглаживать то свое ожерелье, то отвислую щеку, то рукоять торчавшего за поясом меча. Меч этот был Скифу отлично знаком: его драгоценная катана в черном лакированном футляре, ставшая добычей победителей, а с ней и охотничий нож, кисет с золотом и пуговицы с пижамы Джамаля. Всем остальным шинкасы побрезговали, оставив в траве, у прогоревшего кострища, рюкзак, консервы, лазер, компас и прочее добро. Скиф полагал, что, не ведая назначения этих предметов, дикари сочли их бесполезными и недостойными называться добычей. Его скрутили ремнями и подвергли обыску, быстрому и не слишком тщательному, ибо понятия о карманах у шинкасов явно не было. Пластинка Стража, висевшая под рубахой, не возбудила их алчности, не нашли они и проволоку в комбинезонной лямке, и плоскую коробочку, прощальный дар дяди Коли.

Тха наконец принял решение. Повернувшись к Скифу, он дважды ударил в барабан и с важностью произнес:

— Твой хочет драться? Твой будет драться. Шинкас смотреть и думать: вот кафал кусать пирга! Очень весело! Ха-ха!

Кафалами у шинкасов звались те безобидные длинноухие создания, полукролики-полукрысы, на которых Скиф с Джамалем охотились в амм-хамматских степях и лесах во время прошлого визита. Что касается пиргов, то они внушали степным разбойникам опасливую ненависть, так как хищников сильнее и страшнее их в степи не водилось. Впрочем, сила, ловкость и едва ли не человеческий разум пиргов пользовались у шинкасов уважением — в той мере, в которой этот дикий народ мог испытывать подобное чувство. Судя по репликам, услышанным Скифом, пирги являлись Белыми Родичами — уже знакомыми ему степными тиграми с белоснежной шерстью, заключившими союз с племенем Сийи ап'Хенан.

— Твой драться с Пискун? — спросил Тха. — Или с Две Кучи?

Это предложение было откровенным оскорблением: двое названных являлись слабейшими бойцами, самыми распоследними, самыми тощими, самыми грязными во всей орде и почти не имевшими украшений. Скиф презрительно сплюнул:

— Пирг не давит хиссапов!

— Пирг? Твой — пирг? — Гиена в изумлении оттянул губу. Сейчас он был особенно похож на жабу, на толстую коричневую жабу, внезапно потерявшую девственность. Его широкий безгубый рот приоткрылся, жирные щеки затряслись. — Хо-хо! Хо-хо-хо! Ну, мой поглядеть! Скоро поглядеть! Твой драться с Дырявый. Дырявый — сильный воин!

Этот шинкас был обязан своей кличкой рваному отверстию, зиявшему в щеке, сквозь которое просвечивали зубы. Скиф полагал, что эта дыра являлась напоминанием о встрече с амазонками, а точнее, с длинным копьем, коим воительницы владели с поразительной ловкостью. Дырявому еще повезло: копейный наконечник лишь взрезал плоть от нижней челюсти до скулы, вырвал клок мяса и скользнул над плечом.

С пренебрежительной усмешкой Скиф ткнул пальцем в щеку.

— Дырявый — плохой воин! Женщина победить Дырявый. Женщина проколоть его копьем! Я — мужчина! Я не буду с ним драться.

Видимо, его предположение оказалось верным: Тха побагровел и раздраженно стукнул в барабан.

— С кем твой драться, отрыжка Хадар? Мой слушать тебя и думать: твой — прямо Кондор Войны, как Шаммах! Много болтать, а?

— Я хочу драться с ним! — Скиф мотнул головой в сторону Когтя. — С этим вонючим хиссапом!

— Хей-то! Пожрать твой Хадар! Коготь — лучший воин! Луна не успеть подняться, он кушать твою печень! И твой говорить, что взять Когтя без оружия? Без ножа, без топора?

— Взять, — подтвердил Скиф. — Я взять Когтя, отправить его к Хадар, ты отпустить меня, отпустить моего друга, отдать мой меч. Хорошо?

— Там посмотреть. — Гиена почесал жирные складки на шее. — Пока мой глядеть, как твой плясать с Коготь, и смеяться. Сильно-сильно смеяться! — Он повернулся к Когтю и отрывисто приказал: — Резать ремень! Брать нож!

Шинкас, сопевший за спиной Скифа, полоснул клинком ремни, и тот наконец выпрямился, разминая запястья. Руки были свободны, и ноги тоже; кровь снова пульсировала в пальцах, покалывая их острыми иголочками. Харана, бог с жалом змеи, верный Скифов хранитель, молчал; значит, судьба не сулила ему ни поражения, ни серьезной раны.

— Дерьмо ксиха! — прошипел Коготь, натягивая на лицо кожаную маску, столь же страшную, как собственная его физиономия. — Дерьмо ксиха! Мой спустить шкура, весь шкура с хиссап! Твой не стать сену, но арунтан не обижаться на Когтя, Коготь поймать других хиссап, других зюла, привести арунтан! Арунтан давать Коготь много сладкий трава.

Не слушая его злобного бормотанья, Скиф продолжал массировать руки. С ногами все было уже в порядке; он подпрыгнул несколько раз, потом обмотал цепь вокруг шеи, закрепив конец ее под ошейником. Его противник потянулся к торчавшей за поясом рукояти ножа.

— Э, нет! Пусть бьется секирой, — произнес Скиф, оборачиваясь к костру и пытаясь разглядеть лицо Джамаля. Встревоженный князь приподнялся на коленях, остальные пленники тоже зашевелились, вырванные из обычной своей апатии. Никто из них добрых чувств к шинкасам не питал, а к Когтю — особенно.

— Биться топором? Большим топором? — Рука Гиены вновь потянулась к нижней губе. — Нехорошо! Слишком быстро! Раз — и Коготь снять твой глупый голова! Не успеть повеселиться! Нож лучше.

— Топор, — настаивал Скиф.

Тха в раздумье помял отвислую щеку.

— Коготь — топор, твой — нож, — наконец распорядился он. — Так интересно. Топор — тяжелый, медленный, нож — легкий, быстрый. Твой, длинноносый крыса, быстро бегать, мой воины стеречь, чтоб не убежать совсем. — Он махнул рукой Клыку, и тот поднял свой лук и колчан.

— Пусть он оставит нож себе, — сказал Скиф, плюнув Когтю под ноги.

— Твой драться голой рукой? Мой говорить — нельзя! Шаммах не велеть! Шаммах тоже хотеть повеселиться! Долго повеселиться!

Шаммах, бог Чистого, почитаемый в облике огромного степного кондора, был кровожаден и неуступчив, так что спорить тут не приходилось. Рванув зубами комбинезонную лямку, Скиф вытащил заточенный обрезок проволоки, продемонстрировал его Гиене и пояснил:

— Я биться этим. Вместо ножа.

Неожиданно вождь шинкасов согласился. На его жирной физиономии расплылась ухмылка, глаза превратились в две крохотные щелочки, ладонь легла на барабан, пальцы дрогнули, выбивая короткую дробь.

— Не спешить, — сказал он, взглянув на Когтя. — Не спешить, безногий ящерица, или мой закопать твой в землю. Дать бледный вошь побегать. Побегать, хо-хо!

Барабан отрывисто грохнул, и бойцы начали сходиться.

Озирая рослую фигуру Когтя, Скиф перебирал в уме все способы, которыми мог прикончить этого дикаря. Их, изобретенных на Земле за пару тысячелетий, насчитывался не один десяток; одни годились в групповой схватке, когда предстояло сражаться с несколькими противниками, другие шли в ход против воина в броне, против всадника или человека с огнестрельным оружием, третьи — когда противостоял равный по силе враг, мастер рукопашного боя. Коготь, разумеется, таким мастером не был; полагаясь на свой топор и тупую мощь мускулов, он двигался с небрежностью дворняги, собиравшейся запустить клыки в цыплячье горло.

Но массивная секира шинкаса, и длинный нож, и свисавший с пояса кистень не значили сейчас ничего. Как говорил Кван Чон, сингапурский наставник Скифа, неуклюжий меч только щекочет воздух. И еще он говорил, что смертоносным оружием может стать любой предмет — карандаш или остро заточенная палочка, шнурок, игла, свернутый особым образом бумажный лист, шелковая нить… Но самым грозным и страшным орудием убийства являлся сам человек. В то же время он был уязвим в сотне мест; его глаза, ноздри, рот, уши; виски, нервные центры и кровеносные сосуды позволяли закончить бой одним ударом или превратить врага в инвалида на веки вечные. Древнее искусство ходу коросу, умение убивать обнаженной рукой, ценилось Кван Чоном превыше всего; он поучал, что ладонь надежней стального клинка, а быстрота и ловкость важнее защитной брони.

Живот Когтя, поднявшего топор над головой, был открыт. Одним стремительным выпадом Скиф мог проколоть шинкасу печень, пробить сквозь брюшину позвоночник, быть может, достать до сердца… Но Тха — Полосатая Гиена и Шаммах — Кондор Войны желали насладиться редким зрелищем, и потому Скиф подпрыгнул, перевернулся в воздухе и отпечатал подошву башмака чуть ниже ребер Когтя, угодив врагу в солнечное сплетение. Он не стал бить носком, такой удар мог отправить Когтя к Хадару раньше времени.

Шинкас покачнулся, но устоял на ногах; из-под маски донеслось гневное рычание, потом огромный топор обрушился на Скифа. Но там, где сверкнуло стальное лезвие, была лишь одна пустота.

— Торопишься, хиссап! Так мы побегать не успеем, — заметил Скиф, перемещаясь к границе светового круга. Теперь багровый диск встававшей на востоке Миа был у него за спиной, а шинкас находился перед самым костром. Пламя немного слепило Скифа, но имелись в этой позиции и кое-какие преимущества. В конце концов разделаться с Когтем — не главная задача; важней удивить толстую жабу, восседавшую на трех седлах с чашей пеки в руках. Удивить, а еще лучше — напугать!

Скиф пал на землю, перекатился, поджал ноги к груди, ударил ступнями шинкаса по коленям. Тот рухнул на спину в двух шагах от пылающего огня. Маска задралась на лоб, приоткрыв распяленный в вопле рот, топор отлетел в сторону, и какую-то долю секунды Скифу пришлось бороться с искушением — подхватить секиру да и обрушить ее на башку Тха и грязные шеи его воинства. Но их было много, слишком много — даже для бойца, владевшего искусством рукопашной схватки. О луках тоже не стоило забывать: пользоваться ими шинкасы умели.

Под их выкрики и волчий вой Скиф поднялся и отступил к краю светового круга. Тха, покинув свое высокое сиденье, потрясал кулаками; глотка его извергала брань, щеки налились кровью.

— Моча хиссапа, блюющий кафал, гнилая плесень! Твой перепить пеки, а? Твой не стоять на ногах, вонючий ксих? Твой не держать топор? Твой спотыкаться, как жеребая кобыла? Недоумок, мокрица, падаль, отродье зюлы! Забрать твой Хадар! Забрать в Великую Паутину, пожрать сердце и печень, выколоть глаза, набить брюхо дерьмом!

— Подожди ругаться, толстозадый, — сказал Скиф, — может, твой ублюдок еще меня прикончит. Луна ведь только поднимается. Мы…

Он собирался сказать, что у них с Когтем еще хватит времени для танцев, но противник прервал его. С утробным воем вскочив на ноги, он ринулся к Скифу, и следующие четверть часа тот уворачивался, как змея, прыгал то в сторону, то вверх, падал в сухую траву, ударами башмака о топорище изменял смертельный полет секиры, успевая ткнуть шинкаса отточенной проволокой в руку или в плечо. Кровь, мешаясь с потом, струйками текла по груди Когтя, воздух клокотал в его глотке, тяжелый топор вздымался уже не с прежней резвостью, однако натиска шинкас не ослаблял Его соплеменники улюлюкали и рычали, Тха то стучал в барабан, поощряя своего бойца, то прикладывался к чаше, то бил себя по толстым коленям. Невольники по другую сторону костра оживились и, как показалось Скифу, о чем-то расспрашивали Джамаля. Но Наблюдатель и звездный странник внимания на них не обращал. На его небритой пыльной физиономии застыло выражение тревожной сосредоточенности, пальцы терзали ошейник, будто князь хотел оторвать его вместе с головой. Судя по всему, он не был уверен в том, кто окажется победителем, и мучился от бессилия.

Пора кончать, решил Скиф. Руки его вдруг распростерлись наподобие птичьих крыльев; правая, с зажатой в кулаке проволокой, пошла вниз, коснулась земли, подбросила вместе с ногами-пружинами тело в воздух; левая, с плотно сложенными пальцами, метнулась вперед, ударила, словно острие клинка, нацеленного в горло. Прием сей назывался поэтично, с присущей Востоку изысканностью: «южный ветер летит, окуная в воду одно крыло». Вот другим-то он и врезал Когтю — под самую челюсть!

Шинкас захрипел, опустил секиру и, шатаясь, сделал несколько шагов назад. Сейчас он находился спиной к костру, и желтые языки пламени как бы обтекали высокую темную фигуру; искры огненным фонтанчиком вихрились над головой, улетая вверх, в ночное небо. Миа, багровая луна, стояла уже высоко, над горизонтом показался краешек диска серебристого Зилура, звезды горели многоцветьем сказочного фейерверка. Но за ними, за космическим мраком, чудилась Скифу иная тьма — черный полог Безвременья, о котором говорил Джамаль. Темпоральный вакуум, тропинка к иным мирам, к Фрир Шардису, к Ронтару, Альбе, Земле… к Амм Хаммату…

Коготь, прикрываясь топором, пытался увернуться от града ударов, но Скиф безжалостно загонял его в костер. Удары не были смертельными, но шинкас, хрипя и булькая поврежденным горлом, не мог ступить и шагу; сапоги его начали тлеть, потом занялись кожаные штаны, и Коготь испустил хриплый тоскливый вопль — точно волк, почуявший свою погибель. Он уже стоял в начале вечной тропы — не той, что вела сквозь пустоту Безвременья к иным равнинам и небесам, но убегавшей прямиком в пасть Хадара. К смерти и забвению!

В руке Скифа блеснула проволочка, метнулась к левой глазнице дикаря, вошла под череп, жалящей змейкой проникла в мозг…

Хрип и вой смолкли, секира выпала из рук Когтя. Он начал оседать на подгибающихся ногах, опрокидываться в костер, но победитель, ухватив мертвеца за волосы, выдернул тело из огня. Запах паленой кожи и обгоревшей плоти ударил по ноздрям; сморщившись, Скиф поднял топор, отступил, волоча труп по траве, швырнул его на землю перед Гиеной, замершим в остолбенении, и сказал:

— Ну, хорошо повеселились вы с Шамахом? Прекратим пляски или продолжим?

Продолжение было ему на руку: если прикончить Клыка и Ходду-Коршуна, отряд останется без главарей. Лучше всего вызвать на поединок Тха, Полосатую Гиену, но об этом Скиф и не мечтал; вождь шинкасов слишком ценил свою шкуру, чтобы сражаться с мутноглазой длинноносой зюлой, уложившей лучшего его бойца.

Тха пришел в себя, спустил штаны и помочился на труп Когтя — высшая мера презрения среди шинкасов.

— Хадар любить соленое мясо, — выдавил он и кивнул воинам. Они обступили Скифа редкой толпой, настороженные, с топориками и луками в руках; десятки щелочек-глаз уставились на него, пасти приоткрылись, смрадное дыханье стаи хищников отравило воздух. Сейчас бросятся, решил Скиф и вскинул топор к плечу.

Но Тха, не подавая сигнала к нападению, деловито подтянул штаны и сказал:

— Мой веселиться, хорошо веселиться, и Шамах, Всевидящий Глаз, тоже. Хей-хо! Мой не видеть, чтоб голой рукой убить воина с топором. Никогда не видеть! А? — Он обвел взглядом своих людей, молчаливых, словно гранитные изваяния, потом ткнул Скифа кулаком в грудь. — Чудо! Такой чудо жаль отдать арунтан! Жаль делать сену! Такой, — он ткнул Скифа под ребро, — драться, с кем велю! Убивать! Убивать Большеногий из Клана Коня, убивать Длинный Волос, убивать Змей-Кигу, убивать самый главный — Четыре Рога из Быков! И тогда мой — главный! Клык — вождь левого стремени, Ходд — правого, Копыто, Дырявый и Ноздря — с тысячей воинов позади! Хорошо, а? Мой бить в барабан, все пускать стрелы, бить топором, хватать падаль, делать сену! Моча хиссапа! Идти к горам, жечь город с ведьмами! Идти в лес с синим мхом, брать трусливых ксихов, тащить к арунтан! Идти к Петляющей реке, брать поганых зюл Синдора, тоже тащить к арунтан! Много воинов — много добычи!

«Ах ты, Чингисхан вонючий! Город с ведьмами тебе подавай!» — подумал Скиф. Вслух же он произнес:

— Мой тебя веселить, отправить Когтя к Хадар, твой обещать: отпустить меня, отпустить моего друга. Так?

Про меч он даже не упомянул; это было бы не слишком дипломатично.

— Мой сказать: посмотреть, — возразил Гиена. — Теперь думать так: мой снимать с тебя ошейник, твой брать топор Когтя, брать нож, брать ожерелье, брать коня и служить! Убивать, кого мой говорить.

— Не хочу я никого убивать, — сказал Скиф, уже не ломая язык. — Разве что Клыка с Ходдом да Копыто с Дырявым! Их — хоть сейчас!

Но Тха лишь хитро улыбнулся и молвил:

— Твой, бледная вошь, хотеть к арунтан? Твой приятель, хиссап вонючий, тоже хотеть к арунтан? Стать сену, а? Забыть про девок, про коней, про пеку? Все забыть, только сидеть на цепь и работать! Хотеть? — Он выдержал паузу, но Скиф с угрюмым видом молчал, — Мой видеть — не хотеть! — торжествующе заключил Гиена. — Тогда слушать, что ведено, и жить. Твой жить, приятель, жить! За то — мой приказать, твой убивать! Так! Убивать Большеногий, убивать Длинный Волос, убивать Змей-Кигу, убивать Четыре Рога!

— А если они драться не станут? — поинтересовался Скиф.

— Твой не понимать, а? Твой — недоумок, ксих, сын ксиха, зюла длинноносая! Шинкас всегда драться, ясно? Танцевать на закате для Шаммаха, бога Чистого, просить победу, просить богатство, просить власть! Воин танцевать, вождь танцевать, махать нож и топор. Твой видеть, да? Твой тоже будет танцевать — в стойбище, в большом кругу! Танцевать и колоть кого велю! Незаметно! Этим. — Тха покосился на окровавленную проволоку, зажатую у Скифа в кулаке.

«Колоть кого велю… Тебя первого, жирная гадюка! — подумал Скиф. — Не доживешь ты до стойбища, до своего большого круга! Не помашешь ножом да топором!» Клык и Дырявый подошли к нему, заставили вытянуться на земле и принялись сбивать ошейник.

Утром над равниной пронеслась гроза — первая, какую Скиф наблюдал в амм-хамматских степях. Была она стремительной и внезапной; тучи наползли с юга, со стороны гор, примерно час-полтора сверкали молнии, грохотал гром, теплые водяные струи впивались в землю, секли кустарник и травы, молотили по конским спинам, по плечам людей. Затем все прекратилось. Темные тучи разошлись, обратились в белые полупрозрачные облачка, оранжевое солнце вспыхнуло в бирюзовом небе, дождь отшумел, почва впитала влагу. Пожалуй, единственным напоминанием о скоротечной непогоде были капли росы в траве да запах, исходивший от шинкасов. Поменьше вони, побольше свежести… Но пекой от них несло по-прежнему. Костер утром из-за дождя не раскладывали, и воины, съев несколько горстей сушеного мяса, запили его хмельным, по четверти бурдюка на брата. Скиф от своей порции отказался; пека казалась ему еще более мерзкой, чем пахнувшее жженой резиной зелье в кабаке папаши Дейка, у красноглазых альбийцев.

Положение его переменилось к лучшему. Теперь он не брел связанным в цепочке невольников, а ехал на мощном караковом жеребце по кличке Талег, еще вчера принадлежавшем Когтю. Вместе с конем ему достались серебряная цепь, мешок и все оружие побежденного шинкаса — огромная секира для конного боя, небольшой топорик с треугольным лезвием, напоминающий томагавк, длинный кинжал, засапожный нож, лук со стрелами, сеть и связка кожаных ремней. Штаны и сапоги Когтя, как следует промытые дождем, он отдал Джамалю, и теперь князь, шагавший у стремени Талега, являл собой прелюбопытное зрелище: ниже пояса — сущий шинкас, выше — Гарун аль-Рашид, облаченный в роскошную пижамную куртку. Ввиду теплой погоды особой необходимости в ней не было, но под курткой был спрятан клинок — засапожный нож, который Скиф тайком передал князю. Руки и ноги Джамалю развязали, но обруч оставался на шее, и цепь надежно соединяла пленника с седлом Талега. Выходило, что Скиф присматривает за своим приятелем, а за ними обоими глядел Копыто, кряжистый шинкас с огромными ступнями. Правда, ни Скифу, ни Джамалю он не докучал, а больше интересовался содержимым своего бурдюка и к полудню был, что называется, готов.

Теперь компаньоны могли беседовать беспрепятственно. Двигались они в самом арьергарде, и перед ними маячили спины семерых невольников да крупы семерых жеребцов, на коих восседали стражи-шинкасы, основная же часть отряда во главе с Гиеной следовала впереди. Скиф вначале был удивлен таким доверием, если не сказать легкомыслием, но после зрелого обдумывания решил, что Гиена, жирный ксих, не так глуп, как кажется. Вероятно, невзирая на косноязычие и скудость мысли, он разбирался-таки в человеческой природе и справедливо полагал, что Скиф приятеля не бросит и в одиночку не сбежит. Ну а вдвоем на одной лошади, пусть даже выносливой и крепкой, компаньоны далеко бы не ускакали.

— Третий день идем на юг, — произнес Джамаль. — Замечаешь, дорогой?

— Замечаю, — буркнул Скиф, покачиваясь в седле. — Странное дело! Я-то думал, что они нас потащат к самой ближней роще — к той, откуда ты меня выволок.

— Не потащили, однако. Значит, есть у них свои расчеты и планы.

— Хорошо бы разузнать заранее. Этим бедолагам ничего не известно? — Скиф кивнул на цепочку пленников.

— Ничего, — ответил Джамаль, оглаживая заросшие черной щетиной щеки.

— Вроде ты с ними вчера толковал? Пока я занимался Когтем…

— Толковал. Это крестьяне, генацвале, мирные крестьяне из Синдора, с Петляющей реки — есть такая на востоке. Об этих местах они знают не больше нас с тобой. Тха схватил их пару недель назад, погнал к побережью, и ведомо им лишь одно: все превратятся в сену.

— В атарактов, — мрачно уточнил Скиф.

— Ну, в атарактов… думаю, здесь те же поганцы угнездились, что у нас на Земле.

«У нас, — отметил Скиф. — Выходит, Джамаль считал себя землянином — в той же мере, как разведчиком с планеты Телг. Что ж, неудивительно; на Земле он прожил сорок пять лет, но лишь тридцать из них занимался тем, для чего его послали. Правда, он помнил о прежних своих странствиях и прежних обличьях, иногда непохожих на человеческие, но сейчас он был человеком — таким же, как сам Скиф, как обитатели Земли, Амм Хаммата или, скажем, Фрир Шардиса…» Вспомнив о Шардисе, Скиф на миг прижмурил глаза, представляя гигантскую гроздь разноцветных пузырей Куу-Каппы, возвышавшихся над зеленовато-синей морской гладью. Там крутились сейчас Девять Сфер, даруя избранным удачу, там властвовал переменчивый бог судьбы, там оставался друг Чакара, любопытный серадди, исследователь невероятного и невозможного… Но вряд ли он занят теперь чем-нибудь серьезным, решил Скиф; скорей всего ухлестывает за дионной Ксарин, рыжей гадюкой, таскается с ней по лавкам да пьет жгучий бьортери с Островов Теплого Течения…

Он заглянул в лицо Джамалю и сказал:

— Что ж думают наши крестьяне из Синдора? И что собираются делать? Вроде бы они не жалуются на судьбу. Идут куда ведено, прямиком к демонам в пасть, так? Люди они или бараны?

— Вах, дорогой! Стоит ли их порицать? Они люди, однако не воины и меч в руках не держали. Раньше шли с покорностью, а теперь ждут, что мы их освободим… ты освободишь, генацвале. После вчерашнего ты для них — бог и господин, Паир-Са, Владыка Ярости.

— Это кто ж таков? — спросил Скиф.

— Пирг, я полагаю. Великий Небесный Пирг. — Джамаль пожал плечами. — Китока, их старший, все расспрашивал вчера, откуда мы взялись — то ли с багровой луны прилетели, то ли прямиком с солнца?

— Откуда б ни прилетели, а без этих синдорцев нам не обойтись. — Скиф оглядел согбенные спины пленников. — Как думаешь, станут они драться?

— Почему же нет? Жизнь всякому дорога, генацвале… Наступила пауза. Скиф размышлял о том, что прошло три дня, наступил четвертый, а он ни на шаг не приблизился к цели. Правда, время не потеряно: одни откровения Джамаля стоили дороже дорогого. Но главной проблемы — как отделаться от шинкасов — звездный странник разрешить не мог. Впрочем, бодрости он не терял, будто плен, в который они угодили, являлся всего лишь зряшной помехой, недостойной серьезного беспокойства.

Приподнявшись в стременах, Скиф оглядел степь. Слева уходили к солнечному восходу пологие холмы, кое-где заросшие деревьями и кустарником, справа травянистая равнина тянулась до самого горизонта, впереди розовели вершины горного хребта. Большой отряд распугал всю живность, но, если приглядеться, можно было заметить то длинноухих кафалов, дежуривших у норок, то небольшое стадо антилоп с рогами в форме лиры, то странное животное с длинной шеей, напоминавшее жирафа-недоростка, — задрав голову, это создание ощипывало листья в одной из рощ. Иногда в траве мелькали полосатые спины огромных гиен-тха или неслышной тенью проскальзывал зловонный хиссап, но хищники держались в отдалении от людей. Скиф по прежнему опыту полагал, что местные твари умны и различают пешего от конного. Пеший был беззащитен и являлся законной добычей; всадник на быстром скакуне мог догнать, ударить вблизи клинком, издалека — стрелой. Правда, водились тут звери, не боявшиеся ни клинка, ни стрелы… Позвать бы их! Да как?

— Что высматриваешь, дорогой? — спросил Джамаль. Скиф напряг память. Внезапно степной простор заслонило лицо Сийи; он увидел, как сходит она с коня в своих блистающих доспехах, как направляется к огромным белым зверям, ожидающим в траве. Движения ее были грациозны, точно у лесной лани; плащ птичьим крылом струился по пятам. Она заговорила, и голос девушки зазвучал в ушах Скифа перезвоном хрустальных колоколов.

Не глядя на Джамаля, он начал медленно повторять:

Белый Родич, защитник и друг, Владыка трав, повелитель гнева, Вспомни о крови, соединившей нас.

Вспомни и говори со мной!

— Значит, белых высматриваешь? — Джамаль усмехнулся. — Зря, генацвале! Теперь ты сам — Пирг, Владыка Ярости и Повелитель Гнева! Вот и действуй как положено, не жди белых котов Мы их тут не увидим. Ни их, ни наших девушек.

— Это почему? — спросил Скиф.

— Да потому, что идем к югу всего километрах в тридцати от моря и от Проклятого Берега. А в прошлый раз где мы их встретили? Там, далеко в степи! — Джамаль вытянул руку на восток. — Так что у побережья они не гуляют. Жаль, вах!

— Жаль, — согласился Скиф, думая, что слова князя верны и на чью-либо помощь в разборках с шинкасами рассчитывать не приходится. — Выходит, нужно этого Китоку с его командой воодушевить… так воодушевить, чтоб они в наших степных молодцов, хиссапов вонючих, зубами вцепились! Сможешь? — Он испытующе посмотрел на князя.

— Попробую, генацвале. С Гиеной-то ведь вышло… вышло все-таки. — Джамаль наморщил лоб. — Загадывал я иное, но все же…

Скиф, поперхнувшись от неожиданности, откашлялся, склонился к компаньону с седла, поймал взгляд темных зрачков князя. В них, словно в ночном амм-хамматском небе, мерцали серебристые искорки — ни дать ни взять два Млечных Пути из мириад звезд.

— Что вышло? — невольно понизив голос, спросил он. — Что ты имеешь в виду?

— Ну, например, это. — Джамаль повертел свободными от пут руками. — И это… и это тоже… — Потрепав по холке жеребца, он кивнул на огромную секиру, что раскачивалась у седла Скифа.

— Хмм… Свобода, конь и оружие… Я правильно понял?

— Правильно, дорогой. Свобода, разумеется, относительная, но большего я добиться не сумел. Вах! Наш князек на редкость тупоголовый! Плохо поддается внушению. Ну, хоть голову твою не снял после вчерашнего, воином сделал… И то хорошо.

Не воином, а подневольным убийцей, отметил Скиф. Ассасином, который расчистит повелителю дорогу к власти… И препятствий на этой дороге не так уж много — Большеногий из Клана Коня, Длинный Волос, Змей-Кига да Четыре Рога из Клана Быков! Мелочь, собственно говоря! Он с охотой прирезал бы всех четверых, но первым — самого Гиену, жирного смрадного хиссапа!

Князек, покинув свое место во главе колонны, объезжал строй пленников, инспектировал прочность цепей и ремней. Эта проверка являлась для Гиены лишь поводом помахать плетью; удары сыпались на спины несчастных пленников вперемешку с обещаниями содрать с них кожу живьем, утопить в нужнике Хадара, скормить вонючим ксихам. Скорей всего Тха так бы и поступил, если б синдорцы не представляли определенной ценности. Тела их, правда, были никому не нужны, но души… Души можно было обменять на сладкую траву.

Скиф, скрипнув зубами, принялся наматывать уздечку на кулак. Руки заняты, и то хорошо — зудят меньше… Он испытывал страстное желание придушить Гиену, но понимал, что не всякая страсть разумна.

Мысли его вновь обратились к Джамалю. «Молодец, однако, князь, — промелькнуло в голове, — справился! Наколдовал! Без его незримой помощи дела могли обернуться куда хуже…» Представив толпу шинкасов, окруживших его у вечернего костра, Скиф нахмурился и постарался изгнать неприятное видение. Чем любоваться на Гиену с плетью в руке да вспоминать вчерашнее, лучше поразмышлять о гипнотических способностях звездного странника, проявлявшихся уже не в первый раз. Сам Джамаль утверждал, что ни в коей мере не является телепатом — чтению мыслей и внушению оных не обучен. Но какие-то паранормальные таланты у него, без сомнения, имелись: не телепатия, но эмпатия, способность убеждать — речами, жестами либо безмолвной передачей ощущений, чувств, эмоционального настроя.

Со слов Сарагосы Скиф знал, что подобным даром, пусть неосознанным и используемым интуитивно, обладают многие. Есть люди, объяснял Пал Нилыч, к которым испытываешь необоримое влечение — в том случае, когда ты им приглянулся; есть великие ораторы, политики и вожди, способные убедить любого, что луна сияет под ногами, а джунгли растут в небесах; есть, наконец, певцы и актеры, коим дарована странная власть над чувствами людскими, умение пробуждать радость и горе, исторгать слезы или смех… Но Джамаль в отличие от прочих эмпатов пользовался своим даром вполне сознательно и с немалой выгодой для себя. Правда, всесильным он не был; человеку благожелательному он мог внушить доверие и дружелюбные чувства, мог стремительно очаровать женщину, переубедить в споре, добиться выгодного решения, утешить, развеселить, ободрить… Но влияние его на характер тупой и злобный, натуру тщеславную и исполненную непрошибаемого самодовольства было ограниченным; ему удавалось лишь сыграть на одних слабостях мерзавца в пику другим.

«И на том спасибо, — подумал Скиф. — Если уж князь сумел распалить в мелкой душонке Тха наполеоновские мечты, то справится и с другой задачей — вселит в синдорских крестьян капельку героизма, искорку отваги, песчинку ненависти. И тогда…» Он погладил рукоять секиры и с мрачным видом принялся пересчитывать раскачивавшихся в седлах врагов.

К вечеру путники добрались до обширной морены — гряды валунов, уходившей к югу, насколько видел глаз. Камни тут были разные: одни — величиной с баранью голову, другие — с целого барана, а третьи — со слона или с пару слонов. Эти последние глубоко утопали в мягкой почве и поросли мхом с длинными бурыми прожилками; пожалуй, они походили больше не на слонов, а на стадо мохнатых мамонтов, что прилегли в траве да так и застыли навеки, скованные необоримой дремотой.

Справа от каменистой гряды, за ровным полем, тянулся кедровник. В одном месте его изумрудная лента была разорвана полукруглым строем золотых деревьев; их раскидистые кроны с огромными листьями и гроздьями ягод чуть слышно шелестели на степном ветру, одним своим видом навевая сон. У опушки рощи, тоже полукругом, темнело с десяток плит, сперва показавшихся Скифу вырубленными из камня. Потом он уловил металлический блеск, игру солнечных лучей на отшлифованной поверхности, и догадался, что эти монолиты не имеют отношения к лежавшей на востоке морене.

Вероятно, роща и металлические плиты при ней являлись целью их путешествия. Подумав об этом, Скиф склонился с седла и шепнул князю в ухо:

— Сегодня, Джамаль. Сегодня ночью… Ты уж постарайся, поговори с нашими синдорцами. Другого случая не будет.

Звездный странник молча кивнул. На лице его, озаренном последними лучами солнца, промелькнуло озабоченное выражение; потом он сунул руку под куртку, нащупывая рукоять спрятанного за поясом ножа.

Шинкасы тем временем спешились, расседлали лошадей и начали разбивать лагерь — в безопасном удалении от дурманных деревьев, почти у самых валунов. Заметив здесь следы прежних кострищ, Скиф решил, что место это посещалось не один раз: на камнях виднелся налет копоти, трава была вытоптана, а вытекавший из-под большой глыбы ручеек перекопан и углублен; на его илистом берегу сохранились отпечатки конских копыт.

Воины принялись раскладывать костры — не два, как обычно, а три; этот последний разводили в каменном кольце, сложенном из потемневшего гранита. Скиф вместе с пятью шинкасами и Джамалем рубил и таскал хворост — толстые и сухие стволы кустарника, пробивавшегося среди камней. Еще четверо степняков свежевали тушу жирафоподобного хошава, подбитого стрелами ближе к вечеру. Закончив с хворостом, Скиф внимательно осмотрел зверя. У хошава были длинные ноги с раздвоенными копытцами, мясистая полутораметровая шея, плоский горб жира на спине у самой холки, лошадиная пасть со сточенными пожелтевшими зубами. Небрежно содрав шкуру, шинкасы обрубили зверю ноги и принялись его потрошить, выкладывая внутренности рядом на траве. Руководил этой кровавой работой долговязый и плечистый Ходда-Коршун.

Когда он принялся вытягивать из распоротого брюха кишки, похожие на сизых змей, лицо Джамаля перекосилось от отвращения. Заметив это, Ходда оскалил огромные зубы.

— Пожива Хадар! — буркнул он. — Шаммах кушать чистое, Хадар жрать нечистое; оба довольны, оба любить шинкас, оба дарить удачу, защищать от арунтан!

— Жертва? — спросил Джамаль.

— Жертва, — подтвердил Ходда. — Шаммах и Хадар помогать, арунтан давать много сладкий трава. Столько за каждого! — Он широко развел руки, потом ткнул окровавленным лезвием ножа в сторону синдорцев. — Завтра этот кал ксиха стать сену! Полежать на камень, понюхать запах, все забыть! Хочешь? — с хищной усмешкой Коршун уставился на Джамаля.

Князь насупил брови.

— Ты, дорогой, потроши свою зверюшку! Там поглядим, кто на камешек ляжет!

Он собирался добавить еще что-то, но Скиф предостерегающе потянул его за рукав пижамы, пробормотав:

— Молчаливому воздается вдвойне. Займись-ка лучше делом, компаньон.

Когда Джамаль, все еще хмурясь, отошел к пленникам, Скиф повернулся к долговязому шинкасу.

— Камни там? — спросил он, махнув рукой в сторону рощи.

— Там, — подтвердил Ходда-Коршун.

— Люди дышать сладкий запах, стать сену, да?

— Не люди, мешок с дерьмом Хадар. — Тонкие губы Коршуна растянулись в усмешке.

— Шинкас тоже нюхать запах, стать сену, так?

— Не так. Утром шинкас взять ткань, закрыть рот, вести падаль, привязывать на камень — быстро, быстро! Убегать! Потом ждать… Ждать, пока Глаз Шаммах подниматься, ждать, пока Глаз Шаммах опускаться, ждать, пока Глаз Шаммах нет совсем. Отвязывать! Брать сену, брать сладкий трава. Нюхать трава! Хорошо!

— Нюхать трава — тоже стать сену? Ходд-Коршун тряхнул черными сальными лохмами и рявкнул:

— Твой глупый кафал! Твой свалиться с коня, ударить голову, так? Твой весь нечистый, сверху и снизу! — Он презрительно сплюнул. — Трава — слабый запах, хорошо! Где камень — сильный запах, плохо! Понимать, дурной башка?

— Понимать, — ответил Скиф, размышляя; чем бы еще поживиться в этом источнике ценнейшей информации. Глаз Шаммаха у шинкасов обозначал солнце, и со слов Коршуна выходило, что пленников выдерживают у камней примерно сутки. Видимо, из-за того, что к самим дурманным деревьям, где запах был по-настоящему силен и разил наповал, шинкасы не рисковали приближаться. Мудрая предосторожность!

Скиф, привычным жестом коснувшись виска, спросил:

— Арунтан делать сену, так? Потом выходить из рощи, приносить много сладкий трава?

— Ходда говорить — твой кафал! Зюла мутноглазая! — буркнул долговязый шинкас, с опаской поглядывая в сторону дурманных деревьев. — Арунтан не выходить. Арунтан никто не видеть. Никто, никогда! Глаз Шаммах подниматься и опускаться, трава уже лежать. Вот так, бледная плесень!

Речь степняков, хоть и понятная Скифу, была отрывистой и резкой. Соплеменницы Сийи, амазонки из Города Двадцати Башен, растягивали слова; в их устах название таинственных амм-хамматских демонов звучало как ару-интан, с отчетливым долгим "и" в середине. Несомненно, они являлись более культурным и высокоразвитым племенем, чем грабители-шинкасы — и, безусловно, более приятным на вид. От них пахло свежим степным ветром и ароматом луговых трав; их голоса звенели, как взметнувшиеся в воздух струи водопада, а песни и заклятья будили у Скифа воспоминания о гомеровском эпосе. От шинкасов же разило потом и брагой, и вряд ли они могли сложить хоть пару стихотворных строк. Песен, похоже, у них не имелось вообще, а главным видом искусства были вечерние пляски под рокот барабана и звон клинков.

Скиф, однако, надеялся выжать из Ходды-Коршуна еще что-нибудь интересное — о сену, ару-интанах и прочих загадочных материях, в которых ему полагалось разобраться. К примеру, кто, когда и как повелел шинкасам ловить пленников, обращая их в безмозглых тварей? Если подозрения Джамаля были справедливы, то степнякам отводилась в Амм Хаммате та же роль, что Рваному с приспешниками на Земле. Действовали они, разумеется, попроще и погрубее, без разрядников и гравитационных метателей, без тайных убежищ и прочей конспирации, но суть от этого не менялась: шинкасы, так же, как банда Рваного, поставляли товар. Но, как бы ни хотелось Скифу взглянуть на заказчика, торопиться он не собирался — по крайней мере до тех пор, пока не вернет утерянное снаряжение. Самой ценной его частью был лазер с запасными батареями, который Скиф надеялся отыскать. Клинок, топор и стальная проволока годились против банды Тха, но для их хозяев нужно было обзавестись чем-то посерьезней.

Он снова принялся расспрашивать Коршуна, но выяснил немногое — лишь то, что ару-интаны появились в Амм Хаммате в незапамятные времена и вступили с шинкасами в сделку. Вернее, даже не с шинкасами, а с грозным Шаммахом и нечистым Хадаром, ибо демонам полагалось общаться не с людьми, а с такими же могущественными существами божественного происхождения. Боги объявили степнякам свою волю — как положено, через шаманов и вождей; затем началась охота, длящаяся до сей поры. Шинкасы и прежде считались разбойным племенем, падким на чужое и предпочитавшим нож да секиру мирному посоху пастуха, однако невольников они не держали — невольники для кочевого народа были бы лишней обузой. Но теперь невидимые демоны, по милости Шаммаха и Хадара, не скупились на сладкую траву — в обмен на нечто неощутимое и, безусловно, ненужное двуногим хиссапам, коих здесь и там мог зацепить шинкасский аркан. Выгода получалась двойной, ибо ару-интаны превращали пленников в покорный скот, весьма ценившийся на юге, севере и востоке, а также в заморских западных странах. Впрочем, там, как понял Скиф, имелись свои Проклятые Берега и свои шинкасы, охотники за людьми.

Коршун, продолжая болтать, не забывал о Деле, и через полчаса хошав был выпотрошен и поделен на две половины — чистую и нечистую. Тут к мясу важно приблизился Тха с барабаном в руках, выбрал кусок полакомее и буркнул:

— Мой! Жарить! Побыстрее, задница ксиха!

Остальное мясо из чистой половины без церемоний свалили в огонь, пылавший меж камней. Гиена принялся что-то бормотать, изредка касаясь туго натянутой кожи барабана; потом, когда хошавьи ребра, череп и хребет почернели, а прочее обратилось в прах, велел бросать в костер брюшину, внутренности и ноги. Пританцовывая, он несколько раз обошел жертвенник по кругу, тряся толстыми щеками и взывая то к Шаммаху, то к Хадару, и наконец устроился на трех седлах со Скифовой катаной в руке. На благородный японский клинок был насажен шмат мяса; Тха обнюхал его и начал жрать. «Чтоб ты подавился, гадюка», — подумал Скиф.

Он вдохнул запах горелой плоти, закашлялся и под угрюмыми взглядами шинкасов отступил подальше от жертвенного костра. К счастью, ритуал заканчивался; оба божества уже получили свое. Шаммах, гигантский Одноглазый Кондор Войны, чьим Всевидящим Оком являлось солнце, сожрал верхнюю почетную половину; Хадару, семиногому пауку с ядовитыми жвалами и бесчисленными звездами-глазами, досталась презренная нижняя часть. Согласно нехитрой шинкасской теологии, любая тварь — включая, разумеется, и человека — принадлежала от пояса и ниже злобному Хадару, а выше — грозному Шаммаху. В этом был определенный смысл, ибо у зверей вверху находилась голова с рогами, с пастью и зубами, а у человека, кроме того, две руки, в коих он держал оружие. Убивая топором, стрелой, рогом или клыком, все твари земные служили Великому Одноглазому. Что же касается нижней части тела, то в ней полезным был лишь детородный орган да отчасти ноги — топор и лук ими, конечно, не удержать, но можно хотя бы лягнуть врага. Все остальное считалось хранилищем мочи и кала, веществ гнусных и мерзких, коими завалена гигантская паутина, что плетет Хадар по ночам поперек бездонной небесной пропасти. В нее, разумеется, отправлялись все покойные враги шинкасов, тогда как сами степные удальцы после смерти обитали на спине Шаммаха, прыгая среди огромных перьев на манер блох.

Тха покончил с жарким, священной долей вождя и шамана, и плавно переместился на землю, ерзая по ней задом и скребя жирную грудь. Остальные воины, заправившись пекой, лепешками и сушеным мясом, тоже возлегли у огня, перед ровным валом мешков с припасами, свернутых сетей, набитых стрелами колчанов, луков и топоров. В этот вечер половецкие пляски, вероятно, не предусматривались — то ли потому, что Шаммаха с Хадаром уже задобрили жертвой, то ли из-за предстоящей назавтра нелегкой работы, то ли в связи с опасным демоническим соседством, не располагающим к танцам и развлечениям. Минут через пять шинкасы дружно захрапели, обратив ноздри к небесам; в хор этот вплетались далекий рык гиен, протяжные завывания хиссапов и заунывные вопли каких-то ночных птиц.

Уснули, впрочем, не все, как положено темной порой, когда яростное Око Шаммаха сменяют бесчисленные и холодные глаза Хадара. Не спал Скиф — жмурил веки, посматривал в нетерпении на Джамаля, не спал Дырявый, охранявший сегодня пленников, которые сгрудились в ярко освещенном пространстве меж двух костров; где-то в темноте дремали вполглаза Пискун и Две Кучи, как всегда присматривавшие за лошадьми. У Пискуна, тощего неуклюжего верзилы, был комариный голосок; напарник его вечно страдал животом — что, судя по всему, и явилось причиной для прозвища.

Скиф, которому полагалось теперь спать рядом с воинами, улегся с краю. Тут, на границе света и тьмы, он был почти незаметен; к тому же свежий ветерок отгонял неприятные запахи — дым костра и едкую вонь немытых тел. Принюхавшись, он различил чуть заметный сладковатый аромат, которым тянуло от рощицы падда. Медвяный бриз овевал его лицо, вселяя бодрость и готовность к действию; голова была на удивление ясной, мышцы наливались силой, сердце мерными ударами отсчитывало секунды.

Теперь он знал об этом сладком запахе неизмеримо больше прежнего. Воздействие его, вероятно, зависело от концентрации: в очень малых дозах аромат падда бодрил, но передозировка вызывала наркотический транс, более или менее глубокий, а затем — смерть. При определенных условиях, размышлял Скиф, это зелье можно использовать месяцами или годами — так, как Догал и прелестная Ксарин и как, несомненно, пользовались им шинкасы. Он почти уже не сомневался, что сладкая трава и пачки золотистого «голда» имеют одно и то же происхождение, однако гипотезу эту полагалось подтвердить. Сарагоса, его шеф, был из тех людей, которые верят не домыслам, но лишь твердо установленным фактам.

Костры начали прогорать. Рдеющие угли бросали слабые отблески на кучку жавшихся друг к другу пленников; редкие вспышки огня выхватывали на миг то лицо с опущенными веками, то нагую спину, скорченные плечи, поджатые к подбородку колени. Скиф глядел на этих синдорских крестьян, пытаясь угадать, как поведут они себя в бою и сколько их выживет после схватки. Вряд ли половина — шинкасы — были воинами опытными и безжалостными и к тому же вдвое превосходили пленников числом. Но иного выхода, кроме внезапной ночной атаки, Скифу в голову не приходило; он мог защитить этих людей лишь их собственными руками.

Дырявый сидел за костром, в трех метрах от связанных невольников, воткнув в землю древко секиры и опираясь на нее подбородком. Физиономию его скрывали длинные черные волосы, свисавшие до груди, и Скиф молчаливо порадовался, что не видит лица шинкаса: не так просто взглянуть в глаза человеку, которого через четверть часа отправишь на тот свет. Разумеется, Дырявый был скорей шакалом, чем человеком, — такой же хищной тварью, как заключенные из вилюйской тайги и таиландские мафиози, едва не превратившие Скифа в калеку. Вспомнив об этом, он успокоился. Как говаривал майор Звягин, если обед на столе, остается только вытащить ложку.

Так он и поступил — но вместо ложки была у него остро заточенная стальная проволока, более надежная, чем топор или кинжал. Сжимая ее в кулаке, Скиф то посматривал на Джамаля, то переводил взгляд на амм-хамматское ночное небо: багровая Миа с усердием лезла вверх, на востоке разгоралось серебристое сиянье Зилура, и света с каждым мгновением становилось все больше.

Наконец князь сделал призывный жест, чуть заметно кивнув на дремлющего шинкаса. Скиф перевернулся на живот, бесшумно пополз в полумрак, распластавшись по земле, словно гигантская рептилия; его руки и колени ощущали мягкую влажную почву, грудь приминала траву, какой-то камешек упорно давил у самого локтя. Через секунду он вспомнил: не камешек вовсе, а маленькая круглая коробочка, запрятанная в нарукавном кармане, прощальный дяди Колин дар. Он так и не успел ее вытащить и рассмотреть: события обрушились на него стремительной лавиной. Сначала откровения Джамаля, звездного странника, потом — шинкасы… Совсем немало для четырех прошедших дней!

Он подтянул колени к груди, привстал на четвереньках и прыгнул. Левая рука метнулась вперед, клещами стиснув челюсти шинкаса, правая ударила сильно и резко, направив стальной стерженек в ямку под затылком. Дырявый всхрапнул, дернулся и тут же обмяк, словно куль с мукой; Скиф почувствовал, как на мгновение вздулись и опали упругие мышцы, как что-то влажное потекло по ладони — вероятно, шинкас прокусил губу. Освободив его от ножа, топора и кинжала, он приподнялся и бросил взгляд на спящих степняков.

Все было тихо — если не считать басистого разноголосого похрапывания да стонов ночной птицы, парившей где-то в вышине. Таинственно мерцали угли, багровый свет Миа скользил по травам и камням, поблескивал алыми всполохами ручеек, за которым паслись лошади. До них было не меньше сотни метров, и Скиф полагал, что ни Пискун, ни Две Кучи не всполошатся; оба сторожа сейчас наверняка дремали, устроившись под каким-нибудь обросшим мхами валуном.

Мимо угасающего костра Скиф проскользнул к Джамалю — тот, не теряя времени, уже вовсю трудился с ножом над прочными ремнями. Избавить синдорцев от ошейников и цепей он, конечно, не мог, но цепи не помеха в драке; главное, чтоб не гремели и не путались в ногах. Большинство синдорцев обматывали их вокруг пояса.

— Готовы? — прошептал Скиф, нащупывая плечо князя. Продолжая пилить и резать неподатливую кожу, Джамаль скосил на компаньона темный глаз.

— Я сделал все, генацвале. Почти все… Теперь ты с ними поговори.

— Поговорить? Сейчас не время для болтовни! Нам надо…

— Не торопись, — прервал его Джамаль. — Ты — Паир-Са, Владыка Ярости, их вождь. Они хотят услышать твое слово.

— Ну ладно. — Оглядев лица синдорцев, на которых страх мешался с решимостью, Скиф пристукнул кулаком о ладонь. — Ладно! Вы крестьяне, так?

Китока, кряжистый муж лет сорока, склонил голову.

— Так, господин. Прости, но руки наши привычны к мотыге и серпу, а сердца страшатся смерти и крови. И мы никогда не убивали людей, о владыка!

— Они, — Скиф кивнул в сторону спящих щинкасов, — не считают вас людьми. Для них вы — хиссапы! Трусливые кафалы, кал ксиха! И это станет правдой, если вы безропотно уляжетесь завтра на камни. — Он выдержал паузу, всматриваясь в тревожные глаза синдорцев. — Ну, так что решим? Драться, бежать или… — Его рука вытянулась к темневшей неподалеку роще.

— Я не хочу становиться сену, — быстро произнес один из молодых парней. — У меня есть девушка… там, за Петляющей рекой…

Остальные поддержали его негромким согласным гулом. Скиф довольно кивнул.

— Тогда беритесь за топоры и рубите! Топор для крестьянина — все равно что мотыга или серп… Рубите! Там, за костром — полосатые тха, и они продадут вас демонам за пучок травы!

Сингарцы забормотали:

— Как прикажешь, Повелитель Ярости…

— Пусть слова твои не станут прахом…

— Во имя Безмолвных Богов…

— Паир-Са, спаситель наш… благослови…

— Спасите себя сами, — сказал Скиф, поднимаясь на ноги. — Семь топоров лучше благословения Паир-Са.

Подобно ночным теням они обогнули костер и разобрали секиры. Скиф отыскал меч — длинный прямой клинок, какими бились амазонки из Города Двадцати Башен; его рукоять украшали мелкие кроваво-красные камни, напоминавшие гранаты. Такое же оружие досталось Джамалю. Князь сбросил изорванную куртку, оставшись в одних кожаных штанах; сейчас, с обмотанной вокруг шеи цепью, с мечом в руках, он походил не на пришельца из иного мира, Наблюдателя с планеты Телг, а на дикого горца, свана или пшава, выследившего банду янычар. Вероятно, земные плоть и кровь, дар поколений воинственных предков, брали верх над разумом звездного странника. Или, как всякое существо во Вселенной, он был готов отвоевать свою свободу любыми способами — словом и делом, бластером или мечом?

«Не прикончили б компаньона в суматохе», — подумал Скиф, поднимая клинок. Но князь остановил его.

— Погоди… — шепот Джамаля был еле слышен. — Погоди… Сейчас…

Черты его окаменели, плечи напряглись — точь-в-точь как у Доктора во время Погружения. Очевидно, резкий и мощный ментальный импульс требовал немалых усилий; во всяком случае, со стороны все выглядело так, словно Джамаль пытался своротить горный хребет. Это сравнение молнией промелькнуло в голове Скифа, но через секунду он позабыл о нем: кровь бешено стукнула в висках, жаркий ветер подтолкнул в спину, взъерошил волосы. Он услыхал рев, не сразу догадавшись, что кричат синдорцы, потом увидел вскинутые топоры, яростный блеск глаз, искаженные ненавистью лица…

В следующий миг все смешалось в гуле и грохоте схватки. Скиф не мог уследить, сколько шинкасов расстались с жизнью в момент первого удара; быть может, шесть или восемь, зарубленных прямо у костра, не успевших вскочить, схватиться за оружие… Смерть их оказалась стремительной и легкой: они перенеслись из дремлющей амм-хамматской степи прямо на спину Одноглазого Кондора, великого Шаммаха, парящего в вечности и пустоте.

Но остальные шинкасы туда не торопились. Гневный вопль нападавших и звериное предчувствие опасности подняли их на ноги; не успев понять, с кем завязалась стычка, они уже рубились с неведомым врагом, дико вскрикивая, скаля зубы, размахивая длинными ножами. На стороне синдорцев были внезапность, бешенство отчаяния и тяжкое оружие, наносившее смертельные раны; но степняков насчитывалось больше и время работало на них. Они были привычны к резне, они были искусны и жестоки, и в их руках кинжалы и легкие топоры стоили тяжелых секир синдорцев.

Вероятно, невольников положили бы в первые пять-десять минут, если б не меч Скифа. Ярость, которую он ощущал, странным образом не лишила его осторожности — или, быть может, мышцы его, тренированное тело бойца-профессионала обладали способностью действовать сами по себе, не испрашивая у разума ни разрешения, ни совета. Двух степняков он поразил прямо на земле — короткими страшными ударами, пробившими насквозь ребра и сердца; двух пытавшихся приподняться рассек от плеча до пояса. Затем его длинный клинок скользнул за спину, отбивая удары ножей и похожих на томагавки шинкасских топоров; кто-то вскрикнул, задетый острием, кто-то помянул Хадара, кто-то в ярости заскрипел зубами .

Скиф стремительно повернулся. Перед ним были трое; он узнал их в переменчивом лунном свете и багровом мерцании раскаленных углей. Клык, ощерившись, раскачивал метательный нож. Копыто заходил сбоку, грозя томагавком, у третьего, Шелама-Змеи, правая рука висела плетью, но в левой подрагивал тяжелый окровавленный кистень. У ног его распростерся труп сингарца с проломленной головой.

— Хиссапы… — в холодном бешенстве выдохнул Скиф. — Хиссапы!

Клинок, будто направляемый волшебным заклятием, метнулся к запястью Клыка, и тот, взвыв, выронил нож. Следующий удар пришелся по черепу; хлынула кровь, заливая лицо шинкаса, и хриплый вой перешел в предсмертные стоны. Топор Копыта глухо звякнул о подставленное перекрестье меча, шипастый кистень просвистел у самого виска Скифа. Но, видно, Харана, бог с жалом змеи, был посильнее шинкасских демонов — и одноглазого стервятника, и семиногого паука, сплетающего сети в ночных небесах. Как бы то ни было, они не ворожили ни Копыту, ни Шеламу, а воины, покинутые богами, обречены на гибель Похоже, Шелам это почувствовал — отпрянул в сторону, дернул кистень к себе, пригнулся, ожидая взмаха меча Но Скиф ударил его тяжелым башмаком — ударил в полную силу, нацелившись в колено; хруст костей не был слышен за грохотом свалки, но этот враг уже опасности не представлял. Затем его клинок сверкнул снова, и рука Копыта вместе с топором полетела в костер. Жарко вспыхнули угли, язычки пламени заплясали на топорище, едкий запах паленой плоти наполнил воздух. Копыто взревел, пытаясь зажать огромную рану ладонью.

Двумя ударами Скиф покончил с ними — и с приземистым коренастым Копытом, и с увертливым Шеламом-Змеей. Теперь наступил черед долговязого Ходды-Коршуна, Гнилой Пасти, Косматого и Каша-Клинка, все они были крепкими воинами, коих не стоило упускать из вида. Но в полутьме, среди беспорядочно метавшихся фигур, Скиф не мог найти их, а потому принялся рубить направо и налево. Он убил еще четверых или пятерых (кажется, Косматый и Гнилая Пасть тоже подвернулись под его клинок), пока не добрался до самой середины свалки Тут сражались трое на трое: Джамаль и два молодых синдорца против Ходды, Каша-Клинка и Полосатой Гиены. Искусство и силы бойцов были явно неравны; в результате один синдорец уже истекал кровью, а второй с трудом оборонялся от Каша, крутившего над головой кистень. Что касается Джамаля, то длинный клинок позволял ему держать Ходду на расстоянии — пока шинкас не дотянулся до метательного ножа.

Ненависть толкала Скифа к Гиене, но звездный странник стоил подороже сотни вонючих амм-хамматских князьков. К тому же деваться Тха было некуда, одно дело вступить в бой пешим, и совсем другое — удрать в степь без коня. Скиф не сомневался, что догонит жирную жабу на первой сотне шагов, а потому, оттолкнув Джамаля, подставил клинок под топор Ходды-Коршуна. Они бились минут пять, ибо Ходда виртуозно владел томагавком и в отличие от Клыка не забывал об осторожности. Но Скиф был сильнее и быстрее долговязого шинкаса, стоило тому чуть замедлить темп, как лезвие меча рассекло топорище, а с ним и шею Ходды-Коршуна.

Каш уже валялся на земле с клинком Джамаля меж ребер. Князь, вроде бы целый и невредимый, отдувался, вытирал вспотевший лоб и поглядывал по сторонам; похоже, битва была закончена и, кроме Гиены, ни один противник не помышлял о сопротивлении. Впрочем, Тха тоже не собирался лезть в драку, ибо семнадцать его воинов лежали на земле, все — мертвей мертвого; а с ними — и пятеро синдорцев, не подававших никаких признаков жизни. За ручьем послышались крики, конское ржание, затем — гулкий топот копыт. Скиф довольно кивнул: похоже, Пискун и Две Кучи пустились в бега, не помышляя о воинской славе.

Он поманил рукой юного синдорца, перемазанного кровью с головы до пят. Кажется, этого парня ждала девушка за Петляющей рекой? Что ж, ей повезло…

— Как тебя зовут, воин?

— Сайри, мой повелитель.

— На ногах стоишь?

— Да, Владыка Ярости. — Юноша поклонился. — Мне посекли кожу на ребрах. Крови много, но ничего, ничего… Теперь я не боюсь крови, клянусь Безмолвными Богами! Я и вправду стал воином! Скажи, господин, что нужно делать?

— Присмотреть за лошадьми. Надеюсь, эти два ублюдка не угнали весь табун. — Когда Сайри исчез в темноте, Скиф бросил взгляд на второго синдорца — тот, раскачиваясь, держался руками за живот и протяжно стонал. «Плохая рана, — промелькнуло в голове Скифа, — не выживет парень…» Покачав головой, он сказал Джамалю: — Посмотри, что с ним. Может, найдется чем перевязать…

Затем Скиф повернулся к Гиене. Жирный шинкас, бросив катану и приоткрыв рот, глядел на него с ужасом — так, как кафал смотрит на пятидюймовые клыки оскалившегося пирга. Даже без устрашающей маски физиономия Тха казалась пародией на человеческое лицо — темные дыры ноздрей, отвисшая челюсть, безгубая жабья пасть, глаза, скрытые тяжелыми веками… Пряди сальных волос в беспорядке рассыпались по плечам, словно змеи с отрубленными головами, на груди, под ключицей, алела длинная царапина.

Не говоря ни слова, Скиф поднял катану, сорвал с пояса Тха лакированные ножны и бережно вытер их о траву. Потом рявкнул:

— Снимай сапоги! И штаны, отрыжка хиссапа! Штаны были кожаные, прочные, на широком ремне. Ремнем Скиф обмотал запястья Гиены, штанины разрезал и завязал у колен. Тха, сообразив, что его не собираются убивать, оживился.

— Мой богатый, — сообщил он. — Шаммах мой любить, слушать, что мой говорить. Мой сказать Шаммах: твой — пирг, великий воин! Мой — жить, Шаммах дать твой удачу. Мой — жить, твой получать выкуп. Конь, золото, пека, женщина — много женщина! Еще — сладкий трава.

— Засунь ее себе в задницу, — буркнул Скиф, подтаскивая шинкаса к костру.

— Почему задница? Мой жить, твой стать богатый! Богаче ведьма с города на скале! Много женщина, много пека! Твой спать женщина, пить пека, нюхать трава… Хорошо?

— Завтра ты у меня нюхнешь травки, падаль! — Скиф пнул пленника ногой, сплюнул и направился к Джамалю.

Звездный странник склонился над сингарцем, лежавшим на спине. Тот уже не стонал и не хрипел — видно, лишился сознания. Кулаки раненого были стиснуты, губа прикушена, волосы над левым ухом набухли кровью; его живот, от ребер до паха, пересекал глубокий разрез. Пробит череп и распорот кишечник, понял Скиф; кишечник, печень, почки и бог знает что еще… Ничего не скажешь, шинкасы умели пользоваться своими кистенями и ножами!

— Китока мертв? — спросил он, вспомнив о предводителе сингарцев.

— Мертв, — угрюмо подтвердил князь. — Еще четверо убиты, а этот… этот умирает… Долго будет умирать, генацвале!

— Долго, — согласился Скиф. Тут вспомнилось ему, как во время схватки с шинкасами, еще в первое их странствие по амм-хамматским степям, Джамаль ударил врага мечом в живот. Жестокая рана! Профессионал так не поступает… Однако в отличие от бандитов Тха звездный странник не был профессионалом, когда дело касалось убийства. Просто человек, разъяренный и перепуганный, сражавшийся за свою жизнь…

Того подраненного шинкаса добила одна из амазонок, прикончила быстрым и милосердным ударом копья. А что делать с этим умирающим синдорцем? С крестьянином, взявшимся за боевой топор, чтоб отвоевать утраченную свободу? У Скифа не поднималась на него рука. Разумом он понимал, что этот парень обречен и что скорая смерть лучше смерти в невыносимых муках, но чувства говорили иное. Он не мог хладнокровно перерезать сингарцу глотку!

Джамаль, поцокав языком, произнес:

— Ну, что скажешь, дорогой? Тут не Телг и не Земля… Да и на Земле с такими ранами… — Он положил ладонь на лоб сингарца и страдальчески сморщился. — Два или три дня еще проживет. Стонать не будет, есть-пить не будет и слова не вымолвит. Вах! Что тут поделаешь? Боль я попытался бы снять. Или…

— Или, — промолвил Скиф, уставившись в землю. — Если ты можешь, сделай так, чтобы он ушел без мучений. И поскорее.

— Хорошо.

Молчание. Полминуты, минута, полторы… Когда Скиф поднял глаза, ладонь князя по-прежнему лежала на лбу синдорца, но тот, казалось, уже не дышал. Кровь из раны над ухом перестала течь, рот умершего приоткрылся, будто бы в улыбке, стиснутые кулаки разжались, веки скрыли лихорадочный блеск зрачков.

— Знаешь, — сказал Джамаль, — не видел я их Петляющей реки, но Кура у стен Тбилиси тоже красиво… Тридцать лет назад, когда мне исполнилось пятнадцать, я уезжал к вам, на север. Помнишь, рассказывал тебе, что заболел? Маялся с головой…

Скиф молча кивнул; теперь ему было известно, какая болезнь приключилась со звездным странником в пятнадцать лет.

— Так вот, — продолжал Джамаль, не убирая руки со лба сингарца, — отправился я к реке. Совсем мальчишка, понимаешь… Худо мне было и страшно; думал, сдохну или с ума сойду… вроде я — и не я… Я — Джами Саакадзе, школьник, сосунок, и я — Ри Варрат с какого-то Телга… Ри Варрат, Наблюдатель в четвертом рождении… Ну, будто звездный джинн в меня вселился! Как в страшном сне… — Он помолчал, поскреб обросшую темной щетиной щеку. — Вот и отправился я, значит, к реке… Вода — прозрачная, журчит, бежит по камням, небо — синий шелк, кизил в цвету — алый бархат, солнце глядит с улыбкой… доброе солнце, грузинское, не такое, как в Питере… Посмотрел я на солнышко, дорогой, и решил — к чему подыхать? Вах, Джами, говорю себе, не будь ослом тупоголовым, и с джинном с Телга можно ужиться, смотря какой джинн! Ты понимаешь красоту, он понимает красоту — вот вам и мостик друг к другу! Подумал я про мост и джинна своего, что ждет на том берегу Куры, и сделалось мне легче…

Скиф удивленно приоткрыл рот. С одной стороны, эта история, как многие иные речи звездного странника, попахивала земными, а не инопланетными ароматами, что было, разумеется, приятно. Но с другой… Здесь, под двумя лунами чуждого мира, среди истоптанной и залитой кровью травы, рядом с мертвецами, изуродованными варварским оружием, поведанное Джамалем казалось фантастическим и неуместным. Серый холодный Питер и розовый теплый Тбилиси остались за гранью реального бытия; там, по другую сторону вечности, струились стальные невские воды и прыгала, звенела по камням прозрачная Кура.

Взглянув на задумчивое лицо Джамаля, он произнес:

— Зачем ты мне это рассказал? Никак тебя домой потянуло? Только вот куда — в Тбилиси, в Питер или на Телг?

— Я не тебе рассказывал, ему. — Джамаль кивнул на мертвого синдорца. — Рассказал и показал… реку, небо, солнце и цветущие кусты кизила… Видишь, он улыбается! Значит, умер счастливым! Человеком умер, не безмозглым сену, понимаешь?

За ручьем заржали лошади — Сайри, видно, сбивал их в табун, собираясь подогнать поближе к кострам. Темно-багровая Миа стояла в зените, серебряный Зилур догонял ее, а самая меньшая из лун, Ко, напоминала о себе лишь слабым заревом над южными горами. Скиф оглянулся на пленника, неподвижным кулем лежавшего в траве, посмотрел на груды трупов, на мертвых степняков и синдорцев, вздохнул и сказал:

— Давай-ка, князь, собью я с тебя ошейник. А потом сядем у костра, отпразднуем победу, выпьем пеки… Хотя и мерзкое зелье, да чем еще синдорцев помянуть? Ну, заодно и тебя окрестим.

— Вах, генацвале! Что меня крестить? Я и так крещеный, — возразил Джамаль, глядя на компаньона снизу вверх. Но Скиф замотал головой.

— Я не про тот крест, что тебе в детстве навесили. Когда в первый раз ходили мы в Амм Хаммат, ты был клиентом, а я — проводником. Ты вроде как куражился да развлекался, а я тебя лелеял и берег… Ну а теперь расклад другой, верно? Теперь мы в равных правах — идем вместе и деремся вместе, как Пал Нилыч со всей нашей командой… там, у Приозерского шоссе!

Брови Джамаля поползли вверх.

— Это где Сингапура убили? И еще двух ваших?

— Убили, — подтвердил Скиф, выбирая секиру потяжелее, — убили. Значит, команда нуждается в пополнении, так? И коль уж ты увязался за мной, звездный джинн, ты этим пополнением и будешь. Не Наблюдателем с Телга, а землянином и агентом звена С, разведчиком Системы.

Князь приглядел подходящую глыбу гранита и вытянулся рядом на земле; цепь и ошейник глухо заскребли по камню.

— Так ты меня, дорогой, и кличкой осчастливишь? — усмехаясь, произнес он.

— Как там у вас положено? Смерч, Скелет, Сердар или Сирена?

— На скелет ты не похож, на смерч и сердара не тянешь, а вот Сирена — в самый раз. Умеешь обольщать! — Скиф размахнулся и с одного удара перерубил цепь. — Но Странник все-таки лучше. Ты ведь Странник и есть — Странник, пришедший издалека.

Глава 3 ДОКТОР

Нити распались. Две главные струны, аметистовая и цвета алого рубина, по-прежнему были вместе, сопровождаемые тремя десятками иных, гораздо менее ярких паутинок — тех, что относились к неживым предметам. Но многие нити, столь же неощутимо тонкие, покинули первоначальный шнур и замерли в огромном пестром клубке Амм Хаммата. Эта картина, воспринимаемая им как разветвление цветных потоков, красок, запахов, мелодий, не представляла собой чего-то загадочного; с подобным он встречался раньше и знал, как идентифицировать такую ситуацию.

Странники расстались с частью своего снаряжения. Он смог бы проследить, с какой именно, но это означало дополнительный расход энергии и не являлось в данном случае необходимым. Сигнал тревоги не поступил, а значит, посланные в Мир Снов не подвергались серьезной опасности, что бы ни было потеряно ими — оружие, пища, приборы или иное добро. Неживое не представляло особой ценности; каждый предмет он мог извлечь вместе с людьми, когда их странствие завершится.

Обратный переход не требовал таких усилий, как предварительный поиск и Погружение. Связь с путниками и контроль их перемещений вообще не составляли труда; днем и ночью, бодрствуя и погружаясь в сон, он продолжал ощущать те струны Вселенской Арфы, что соединяли его с очередным фэнтриэлом. Цветные огоньки, обозначавшие тот или иной объект, светились где-то на рубеже ментального восприятия, но никогда не ускользали в полумрак подсознательного или в абсолютную тьму беспамятства. Стоило напрячься, как он чувствовал не только краски и цвет, но и тепло, запахи, звуки — весь спектр ощущений, порождаемых неизмеримо крохотными частицами Мироздания, чью плоть и разум он отправлял к иным мирам.

Удивительно, но путники — не все, но некоторые — будили в нем временами теплое ощущение сопричастности и интереса. Он не мог бы назвать это чувство дружбой или тем более любовью; сам по себе он являлся слишком странной личностью, изгоем и отщепенцем, неспособным испытывать ни дружбы, ни любви. Одно лишь равнодушие, безмерное равнодушие, столь же ледяное, как серый сумрак безвременья, царивший в Том Месте. Обычно люди не понимали его, а непонимание вело к страху, отвращению и грубой издевке — или в лучшем случае к недоверию и насмешкам. Так длилось десятилетиями, пока…

Пока он не встретил тех, кто понимал его и верил ему. Тех, кто согласился испытать его дар — а испытав, предоставил возможность играть на струнах Вселенской Арфы, погружаться в сплетенье мелодий и ярких красок, плыть из Ничто в Никуда, из Реальности в Мир Снов. Об ином он не мечтал.

И потому в последние месяцы он словно бы начал оживать, оттаивать, как земля, согретая жарким солнцем после долгой зимней стужи. Сопричастность и интерес были первыми признаками оттепели; он начал уже отличать одни живые огоньки от других, выделять некие мелодии, не слишком прислушиваясь к тем, которые оставляли его равнодушным. Разумеется, выбор этот касался только путников — людей, подчинявшихся его странному дару и в то же время руководивших им; все остальное человечество, все миллиарды разумов были лишь несыгранной мелодией и незажженной свечой.

Пожалуй, первым, кто пробудил в нем необычные чувства, стал обсидиан. Когда-то в молодости ему попалась книга о камнях; с тех пор палитра красок ожила в названиях самоцветов, а позже он добавил к ней и другие определения, проистекавшие из мира живого и неживого. Теперь он мог описать многие огни, сиявшие на струнах Вселенской Арфы, во всем многообразии оттенков; так, красное распадалось для него на цвета крови, зари, рубина, розы, шпинели, граната, зрелой вишни… Определений, впрочем, не хватало; Арфа была слишком велика, и разумом он ощущал намного больше, чем мог выразить словами.

Лишь обсидиан, несомненно, являлся обсидианом — твердой, но поддающейся обработке глыбой, что могла обратиться в лезвие боевого топора, в острие копья или наконечник стрелы. Этот минерал не годился для украшений; он нес в себе иные формы, более воинственные и грозные, свидетельства каменно-жесткого нрава и необычной судьбы. Он был любопытен, но терпелив; так, узнав о рубине, проникшем в Амм Хаммат, не велел возвращать его обратно, сказал — посмотрим. Как положено обсидиану, он выглядел темным — но в то же время с примесью некой прозрачности и чистоты, готовой вспыхнуть алмазным блеском. С ним ассоциировались запах табака, жар тлеющих углей и тревожный рокот барабана, резкий и частый, как пулеметная очередь.

Но Повелителя Мира Снов, музыканта, перебиравшего струны гигантской Арфы, этот звук не раздражал. Барабанная дробь вселяла не столько беспокойство, сколько уверенность: обсидиан мнился ему не источником страха и тревог, а символом надежности и защиты.

Случалось, другие камни и цвета, другие искры, скользившие по струнам из мира в мир, возбуждали его любопытство — тем большее, чем сложней была поставленная задача, чем изощренней оказывалась фантазия странников. В этом смысле фиолетовый огонек, колокол-аметист, пребывавший сейчас в Амм Хаммате, был пока что вещью в себе; в нем таилась немалая потенция, еще не раскрытая в самостоятельном поиске. До сих пор он лишь выполнял приказы обсидиана — шел туда, куда посылали, делал то, что было велено.

Рубин, его загадочный спутник, казался интереснее. В отличие от жаркого, твердого и шершавого аметиста, звучавшего ударом медного колокола, рубин оставлял ощущение прохладной гладкости; его мелодия напоминала протяжный звук трубы, провожающей заходящее солнце. Возможно, рубин являлся самым интересным объектом из всех, какие встречались Повелителю Мира Снов; в нем ощущалась некая двойственность, некая тайна, некое скрытое тепло, будто под холодной алой поверхностью пылала крохотная звезда, чей свет заставлял искриться и сиять ровные грани кристалла.

Да, этот рубин отличался редкостной необычностью! Совсем иного рода, чем обсидиан-защитник: не столь надежный и прочный, но неизмеримо более таинственный.

Последний эпизод лишь укрепил его в этом мнении, приоткрыв частицу тайны — паранормальный дар, присущий рубину. Не столь сильный, как его собственный, но вполне подходящий для того, чтобы нащупать проложенную им тропу. Иначе он не мог объяснить случившееся. Теперь он был уверен, что алый огонек, пылавший рядом с фиолетовым в огромном пестром клубке Амм Хаммата, не являлся галлюцинацией. Всякий, не исключая обсидиана, имел возможность в этом убедиться: два защитных кокона, два радужных пузыря, фиксировавших точки старта, неоспоримо доказывали, что аметист был не одинок.

И теперь, с тревогой и внезапно нахлынувшим любопытством, Владыка Мира Снов ожидал нового сюрприза.

Глава 4 СТРАННИК

Джамалю Саакадзе, торговому князю и финансисту, обитавшему на планете Земля, стукнуло сорок пять; Каа Ри Варрат, телгский Наблюдатель, исполнявший Миссию Защиты, был примерно вшестеро старше. Точный подсчет соотношения возрастов оказался бы весьма затруднительным, ибо жизнь Ри Варрата протекала не только на Телге и Земле, но и в других мирах, с их собственной системой темпоральных отсчетов, разной в различных частях Мироздания. К тому же следовало учесть, что в определенные моменты Ри Варрат как бы не существовал — и в то же время существовал, но длил свое физическое бытие в форме пучка высокоэнергетических квантов или неторопливо прорастающего зародыша, своеобразной зиготы, зревшей в течение долгих лет.

Впрочем, сам звездный странник никогда не занимался подобными подсчетами, сознавая их бессмысленность и бесполезность. В каждом из принимаемых им обличий он оставался самим собой, личностью цельной и монолитной, сохраняющей весь объем памяти, всю информацию, накопленную за время жизни. Вернее, жизней, ибо у Ри Варрата их насчитывалось четыре.

Это обстоятельство, весьма необычное даже для Телга, мира высокоразвитого во всех отношениях, было связано с его Миссией и тем способом, коим она осуществлялась — разумеется, в технологическом, а не функциональном плане. Как все прочие Наблюдатели, он искал Защиту; значит, ему приходилось посещать отдаленные области Вселенной — настолько далекие, что путешествие в реальном обличье и в звездном корабле оказалось бы слишком долгим. Хотя телгские космические аппараты достигли совершенства, они не могли остановить время; время всегда работало против странников и всегда побеждало, ибо срок их жизни был конечен, а значит, несоизмерим с гигантскими расстояниями, которые требовалось преодолеть.

Разумеется, существовали обходные пути. Мир — если понимать под этим словом все многообразие реального бытия — пульсировал между двумя крайними состояниями, двумя условными Вселенными, одна из которых расширялась, прогрессировала и расцветала, тогда как другая сжималась, двигаясь к неизбежной смерти, к гравитационному коллапсу и последующему Великому Взрыву. Взрыв означал возрождение и начало нового цикла; расширявшаяся прежде Вселенная переходила в стадию сжатия, а ее антипод, превратившийся в космическое яйцо, исторгал чудовищные раскаленные массы, из которых со временем формировались метагалактики, галактики, звезды и все остальное, вплоть до самых ничтожных и неисчислимых частиц, крохотных кирпичиков Мироздания. Колебания эти были вечными, с настолько длительным периодом, что разум не мог осмыслить такой гигантский временной интервал; сравнительно с неспешным полетом вселенского маятника любая цивилизация выглядела искрой, вспыхнувшей на миг в беспросветной ночи. Однако самим носителям разума их искра мнилась огромным и жарким костром, пылавшим в течение миллионолетий. Эта иллюзия была вполне понятной; так и только так разумная жизнь могла объяснить и оправдать свое собственное существование.

Две Вселенные, два пространственно-временных континуума, разделялись некой переходной областью, где не существовало ни времени, ни пространства, ни света, ни тепла, ни звезд, ни атомов, ни разреженной плазмы. Так, во всяком случае, гласили формулы — непогрешимые уравнения, отражавшие ход вселенских часов. Теоретически через эту зону темпорального вакуума можно было дотянуться к любой из мириад звезд и планет, перенестись в мгновение ока в любой мир, преодолеть невероятные расстояния со скоростью мысли — которая, как принято считать, не знает преград. На практике же преград хватало; и, вероятно, лишь Древним Расам да Бесформенным, чей разум был более гибок и универсален, удавалось их обходить.

Но телгани, обитатели системы Телгатаима, еще не раскрыли всех секретов Мироздания — так же как те многочисленные культуры, гедонистические, экспансионистские либо страдающие агорафобией, с которыми Телг поддерживал связи на протяжении тысячелетий. Ни одна из этих высокоразвитых цивилизаций еще не имела средств, способных перенести путника сквозь серую безвременную мглу; а значит, все они вместе и каждая по отдельности оставались пленниками времени и пространства.

Однако выход существовал. Живое существо можно было обратить в нечто почти нематериальное, в пучок электромагнитных квантов и отправить в таком виде в далекое странствие — в очень далекое, к самым дальним звездам, на край Галактики. Разумеется, кодированный сигнал нес информацию о разуме, но не о телесном облике путника — в чем, собственно говоря, необходимости не имелось. Облик как таковой исчезал, необратимо распадался в момент сканирования; телесное оставалось прикованным к земле, и лишь чувства, память и душа могли воспарить к звездам на невесомом световом луче.

Гибель, за ней — возрождение… Но не сразу, не мгновенно; сперва — сон в материнской утробе, случайном вместилище павшей с неба искры; затем в урочный час — рождение в новом мире, в новом и соответствующем природным условиям обличье. И снова сон; долгая дремота в теле и разуме юного существа, избранника, еще не ведавшего ни удивительной своей судьбы, ни целей, ни грядущих задач. Наконец память о прошлом пробуждалась, как раскрывающийся весной бутон; медленно и постепенно избранник осознавал свое истинное "я", обретая целостность плоти и души, затем жил, рос, мужал, выполнял предназначенное и уходил — тоже в урочный час, который в любом из миров назывался одинаково: смертью. Лишь испустив последний вздох, он мог расстаться с миром, на время приютившим его; расстаться, чтобы вновь продолжить свой путь, свой поиск, свой полет в обличье бестелесного призрака, сотканного из световых лучей.

Джамаль — или Ри Варрат — совершал такое превращение трижды и собирался, изведав все наслаждения и соблазны Земли, в должный час отправиться в новое странствие. Собирался десять лет назад, и пять, и год… Земля была прекрасным и варварским миром, однако вряд ли на ней, третьей из посещенных им планет, он мог завершить свой поиск.

Но в последние месяцы все переменилось.

Пряча улыбку, звездный странник наблюдал за Скифом. Его соратник и компаньон занимался ревизией имущества: расстелив на траве мешок, аккуратно выкладывал на плотную брезентовую ткань нож, компас, зажигалку, консервы, моток веревки, леску и рыболовные крючки, коробку с батареями, лазер, флягу. Лазер он протер платком и подержал в руках, рассматривая тупорылый ствол с угрожающе поблескивающим кристаллом излучателя и вороненую ребристую рукоять. Потом взгляд Скифа переместился на лежавшие рядом катану и длинный тяжелый меч с украшенным мелкими кроваво-красными гранатами эфесом. Он словно бы взвешивал достоинства того и другого оружия, и выглядело это забавным. Без сомнения, холодная красота стали чаровала Скифа, но лучемет был гораздо надежнее; сердце его тянулось к клинку, разум же напоминал о сокрушительном могуществе энергетического луча.

Взирая на все эти орудия убийства, думая об их жутковатом предназначении и посматривая на собственный меч, Джамаль — или Ри Варрат, Наблюдатель высокоразвитой телгской цивилизации — муками совести отнюдь не терзался. Конечно, возникающие на Телге разногласия давно уже не разрешались с помощью таких примитивных средств, но Наблюдатели и их Миссия были особым случаем, исключением из правил. Наблюдателям случалось попадать в миры дикие и негостеприимные, где без оружия и дня не проживешь; ну а взявшийся за меч или пистолет рано или поздно убивает. Убивает, чтобы сохранить свою жизнь; убивает, чтоб защитить друга; убивает сильного и жестокого, чтобы спасти беззащитного и слабого… А потому ни оружие, ни убийство не пугали Ри Варрата, Наблюдателя и разведчика; они являлись как бы неприятным, но необходимым приложением к его Миссии. Однако профессионалом или тем более экспертом в подобных делах он не был и древних боевых искусств, почти забытых на Телге, не изучал. Да и зачем? Все эти смертоносные приемы были рассчитаны на прямоходящих гуманоидов, с головой, руками и ногами; но очередная трансформация могла превратить руки странника в ласты или щупальца, а ноги — в рыбий хвост или большую плоскую вакуумную присоску.

Джамаль снова усмехнулся, припоминая, в каких обличьях довелось ему пребывать во время двух своих первых экспедиций. По сравнению с теми мирами Земля, так похожая на Телг, казалась раем — уже хотя бы потому, что руки странника были руками, ноги — ногами, и все остальные части тела тоже находились при нем. Целых тридцать лет он не переставал удивляться сходству Телга и Земли, подобию землян и телгани, извлекая из этого факта не только моральное удовлетворение, но и определенный выигрыш. На Земле — так же, как на Телге — можно было наслаждаться жизнью, тогда как в иных местах даже самые приятные ее моменты становились удовольствием весьма сомнительным, напоминавшим метание икры.

Скиф закончил осмотр и принялся складывать имущество в мешок. Джамаль подмигнул ему.

— Ну, дорогой, в прибылях мы или в убытках?

— В прибылях, — ответил компаньон, приглаживая светлые волосы. — Самая главная потеря у нас — пижама. Но все прочее на месте — плюс лошади, оружие да твои обновки. Конечно, кожаные штаны с шелковыми не сравнить, но в седле они удобней. Хоть мозоли на заднице не натрешь.

— Далась тебе моя пижама!.. В чем был, в том и приехал. Зато сейчас… — Джамаль вытянул длинные ноги, хлопнул по голенищам добротных сапог, одернул безрукавку из оленьей шкуры. Его сапоги и штаны еще недавно принадлежали покойному Когтю, куртка — Ходде-Коршуну, а пояс с мечом — какому-то бандиту из шайки Тха, пребывавшему сейчас на спине Одноглазого Шаммаха. Скиф, облаченный в пятнистый комбинезон десантника, поглядывал на компаньона с улыбкой.

— Сущий шинкас! Тамма тебя не признает.

— Признает! И в одежде признает, и без нее. — Подумав о златовласой Тамме из Башни Стерегущих Рубежи, Джамаль мечтательно возвел глаза вверх. Эта девушка так напоминала одну юную телгани… Но лучше не думать о ней; это было давно, так безумно давно! В иной жизни, на другом краю Вселенной…

Скиф упаковал рюкзак, поднялся на ноги, стянул талию широким поясом с мечами, сунул лучемет в кобуру и пронзительно свистнул, подзывая Сайри. Юный синдорец поил лошадей в крохотном озерце у подножия ближнего холма. Место это было тем самым, где путников несколько дней назад захватили шинкасы, на западе простиралась покрытая короткой изумрудной травой холмистая равнина, на востоке желтели заросли амм-хамматского бамбука, шуршавшего под теплым ветром. Чтобы добраться сюда, трем бывшим невольникам понадобилась всего пара конных переходов и одна ночевка. Скиф, памятуя о своем задании, непременно желал вернуть брошенное шинкасами добро, в первую очередь — лазер с запасными батареями, и Джамаль в том ему не препятствовал. Теперь, когда он очутился в Амм Хаммате, миновав Землю, будто транзитную станцию пересадки, время не имело большого значения, он взял след и мог идти по нему месяцы или годы — столько, сколько понадобится.

Сайри подогнал лошадей — трех верховых и трех сменных. Прочий табун они бросили у каменной гряды, на месте позавчерашнего побоища; расседлали скакунов и пустили их в степь. Своих погибших соплеменников Сайри сжег на костре, бормоча молитвы Великим Безмолвным, Небесному Вихрю и прочим местным божествам; поминая пирга, Владыку Ярости, он то и дело оглядывался на Скифа и творил куум, священный знак, — тянул к нему руку с тремя растопыренными пальцами. Глаза его горели благоговением и опасливым восторгом.

Трупы шинкасов, валявшиеся у костра, были оставлены на поживу огромным полосатым гиенам, пронырливым хиссапам и голошеим крючконосым стервятникам, напоминавшим земных кондоров. Но Тха, предводителя банды, ожидала иная участь, более страшная, чем смерть в битве или в пасти хищника. Скиф, прикрывая рот клочком Джамалевой пижамы и обвязавшись веревкой, оттащил его к плоским металлическим плитам, сверкавшим метрах в пятидесяти от лесной опушки. Джамаль, тоже с тряпицей наготове, страховал; они не знали, сколь быстро подействует запах, и не хотели рисковать. Но оказалось, что у камней можно продержаться минут семь или восемь — ровно столько, сколько требуется, чтобы прикрутить пленника к массивным кольцам в углах жертвенного алтаря.

Там Гиена и остался — охрипший от воплей, дрожащий, с искаженным от ужаса лицом. Крики его раздавались примерно полчаса, затем стали затихать, сменившись невнятным бормотанием; наконец все смолкло — лишь древесные кроны шелестели на ветру да потрескивал, стреляя искрами, погребальный костер. Скиф сплюнул, пожелал Тха самых дурных снов и велел седлать коней.

Теперь, поглядывая на компаньона, деловито вьючившего лошадь, Джамаль размышлял о противоречивости его нрава, временами восторженно-романтического, временами упрямого и жесткого, если не сказать жестокого. Последнее, несомненно, являлось армейским отпечатком, клеймом насилия, что в том или ином виде нес каждый из землян — ибо хоть мир их был щедрым и прекрасным, сами они, по телгским понятиям, находились где-то посередине между варварством и первыми проблесками истинной культуры. Все они были эгоистичны, упрямы, не склонны к разумному сотрудничеству; все они больше полагались на силу, на мощь оружия, на магию приказа начальника или вождя, чем на собственный здравый смысл. Это преклонение перед силой делало их опасными и непредсказуемыми, но в то же время странным образом объединяло — не на основе взаимоуважения и взаимопонимания, но подобно тому, как чувство стаи объединяет волков. И с недоверчивостью пуганых волков они предпочитали загрызть любого, чей запах и вид внушали им хоть малейшие подозрения.

«Неприятное, но полезное качество, — думал Ри Варрат, звездный странник, — полезное в данном конкретном случае. Быть может, Бесформенные наконец-то столкнулись с расой, которая зальется кровью, но даст им отпор — такой, что ужаснул бы цивилизованных телгани…» Ри Варрат не отвергал вероятности подобного исхода; хоть новая его родина была миром варваров, но варваров изобретательных и весьма талантливых. Среди них встречались уникальные личности — например, те мудрецы, что додумались создать Систему, или несгибаемые типы вроде Сарагосы, наконец, такие искусники, как Доктор. На Телге — увы! — не имелось ничего подобного. Не потому ли, что Телг был слишком цивилизован и предпочитал наблюдать, а не действовать, защищаться, а не нападать?

— Ну, ты готов?

Ри Варрат очнулся, услышав голос компаньона. Собственно, уже не Ри Варрат, звездный странник, а человек, откликавшийся на имя Джамаль.

Он поднял меч в тяжелых ножнах, опоясался, застегнул кованную из бронзы пряжку и вскочил в седло. Вороной жеребец, наследие Клыка, свирепый, как бывший его хозяин, протяжно заржал, потянулся, оскалив зубы, к крупу Скифова Талега с явным намерением куснуть. Джамаль огрел его плетью, всадил пятки под ребра. Сайри, которому достался конь Гиены, натянул ремень — к нему были привязаны уздечки трех заводных лошадей, навьюченных припасами. Маленький отряд тронулся в путь.

Минут десять они в молчании ехали вдоль зарослей, бесконечно тянувшихся с севера на юг, вспугивая робких длинноухих кафалов и маленьких антилоп с саблевидными рожками и длинными задними ногами. Кафалы исчезали в норах, а антилопы, называемые хиршами, бросались врассыпную, высоко подпрыгивая, словно стайка странных рогатых кенгуру.

Скиф покрутил головой, взглянул, прищурившись, на солнце и произнес:

— До заката еще часа три. То ли мы объедем этот поганый бамбук, то ли нет…

Беспокоится парень, промелькнуло в голове у Джамаля. С чего бы? Вроде и лазер при нем, и меч, и лук со стрелами… Но тут он вспомнил, как их накрыли сетью и повязали шесть дней назад, и тоже принялся тревожно оглядываться. Однако степь, если не считать мелких и безобидных тварей, была пустынной.

— Не хочется мне больше ночевать у высокой травы, — буркнул Скиф. — Выберем место на холме, с холма далеко видно… Разложим костер за камнями, поспим в покое и тишине, а Сайри посторожит. Верно, парень?

— Как скажешь, господин. — Сайри покорно склонил черноволосую голову.

— Только холмик надо нам подыскать по ту сторону зарослей, на юго-востоке, — продолжал размышлять Скиф. — Такое бы место найти, чтоб никто нежданным-негаданным не подобрался… Что скажешь, компаньон?

— Хочешь пересечь засветло высокую траву? — Джамаль кивнул в сторону зарослей.

— Не помешало бы. Но кто знает, успеем ли? Вроде бы помню, что бамбук здесь растет полосой, длинной, но узкой… — Он пожал плечами и добавил: — В тот раз, когда нас вела Сийя, я как-то не глядел по сторонам.

«На траву не глядел, это точно, — подумал Джамаль. — Тогда ты, дорогой, глаз с девушки не спускал да таял от восторга, как масло на сковороде…» Усмехнувшись, он пощипал отрастающую бородку и повернулся к Сайри.

— Скажи-ка, генацвале, эта желтая травка далеко ль тянется? Сможем до заката выехать на другую сторону?

— То ведают одни Безмолвные, друг господина. — Юный синдорец сокрушенно развел руками. — А я здесь словно кафал в ловчей сети — все кругом вижу, а как выбраться, не знаю. Мои родные места далеко, там. — Он махнул на восток. — Много дней надо идти…

— Сколько? — быстро спросил Скиф.

Сайри призадумался, что-то пересчитывая на пальцах — то ли дни, то ли ночевки, то ли удары плетью, полученные за время долгого пути. Наконец он нерешительно произнес:

— Два десятка дней и еще семь, Владыка Ярости… или восемь… или девять… Прости, господин мой, но когда нас гнали к Проклятому Берегу, нам не хотелось считать ни восходов, ни закатов.

Скиф хмыкнул.

— Выходит, не такая уж широкая эта степь… Тысячу километров, не больше… А что за ней? Там? — подражая Сайри, он махнул плетью в сторону востока.

— Там большая река, господин, а за ней леса. Синдорские леса, а за ними — снова степь, что тянется до самого края мира…

— Ладно, об этом мы еще потолкуем. — Скиф опять уставился на заросли гибкого бамбука, потом перевел взгляд на Джамаля. — Ну, что скажешь, компаньон? Рискнем?

«Молодой, нетерпеливый, — подумал звездный странник, — спешит к своей девушке…» Вслух же он ничего не сказал, лишь дернул за уздечку вороного, направляя в высокую траву.

Прошло несколько минут, и мир вокруг сделался желтым. Желтели высокие стебли, скрывавшие всадников с головой; желтели узкие длинные листья, похожие на осоку; желтели качавшиеся вверху метелочки; под копытами скакунов шуршала опавшая бурая листва, копившаяся тут столетиями. Вороной жеребец Джамаля раздвигал грудью гибкие коленчатые плети, принюхивался, фыркал, настороженно прядал ушами. Должно быть, в этих зарослях, будто самой природой предназначенных для засад и внезапных нападений, могли скрываться всякие хищные твари или ядовитые гады вроде змей, тарантулов или скорпионов. Люди, однако, были страшнее всех, и Джамаль испытал облегчение, заметив, как спутник его вытащил лучемет и отщелкнул предохранитель.

Они не разговаривали, следуя друг за другом в полнейшем молчании, прислушиваясь к шелесту травы и мелодичному посвисту ветра, игравшего желтыми метелочками. Теперь Джамаль видел, Что растения походили на земной бамбук лишь с первого взгляда; несмотря на трехметровую вышину, они были гибкими и тонкими, с палец у основания стволов, с едва заметными коленчатыми перетяжками, которых насчитывалось всего четыре-пять. Все-таки это была трава, а не бамбук — гигантская желтая трава, возросшая на плодородной степной почве, под жарким амм-хамматским солнцем. Казалось, сейчас над ней закружатся огромные бабочки, закачаются на стеблях кузнечики размером с ладонь или выскочит, разбросав прелую листву, какой-нибудь жук в хитиновом панцире, с остроконечными челюстями.

Но все было тихо. Кони, осторожно ступая, продвигались вперед, солнце, палившее в затылок, опускалось все ниже, бирюзовые небеса Амм Хаммата тускнели, над травами повеяло вечерней прохладой. Однако день еще не угас, когда путники, преодолев широкую желтую реку в зеленом степном океане, выехали на простор. Заросли остались позади; перед ними вновь раскинулась холмистая равнина, простиравшаяся на три стороны света. На юге привычным нагромождением разрушенных башен и недостроенных замков розовели горы; к северу и востоку степь тянулась до самого горизонта, над которым слабыми огоньками уже мерцали первые звезды.

Скиф глубоко вздохнул и спрятал бластер в наплечную кобуру.

— Успели! Ну, теперь — вперед!

Кони пустились в галоп. Эти степные жеребцы, высокие, длинноногие, с мощной грудью и широким крупом, явно были той же самой породы, что и лошади амазонок. Еще во время первого странствия Джамаль заметил, что они чуть-чуть отличались от земных скакунов — гривы и хвосты были пышнее, шеи — длиннее, что придавало лошадям особое изящество, бабки — тоньше; копыта пересекал неглубокий желобок, как бы деливший их напополам. Имелись различия и в посадке головы, более длинной, с вытянутыми челюстями; зубов, плоских и широких, вроде бы насчитывалось меньше, чем у земных лошадей.

Но все-таки это были кони, настоящие кони — такие, что еще водились на Земле и давно исчезли на Телге. Коней Джамаль любил — еще с детства, когда подростку Джами и в голову не приходило, что сделается он в урочный час Ри Варратом, звездным странником. Кони были одним из приятных сюрпризов, изысканным наслаждением, которое приготовила ему Земля; он ценил их не меньше, чем красивых девушек, хорошую пищу, вино и другие маленькие радости, коих был лишен в прежних своих ипостасях. К счастью, Амм Хаммат во всех этих отношениях почти не отличался от Земли — что, впрочем, звездного странника не удивляло. Именно такой мир, с необозримой степью, городом с высокими башнями и женщинами-чародейками, не знающими сна, снова и снова заказывал он Доктору. И ошибался — например, как в тот раз, когда попал в Шшан, на планету крылатых гипнофедингов. Там тоже были степи и многобашенные города, но их обитатели ничуть не походили на людей.

— Гляди, вот подходящее место! — Плеть Скифа со свистом разрезала воздух. Он показывал на довольно высокий курган, увенчанный на вершине камнями — точь-в-точь такой, как тот, где их разыскали прошлый раз Белые Родичи. У подножия холма журчал ручей и росли деревья, но не прибрежные разлапистые кедры, а белоствольные великаны с резными листьями, походившие одновременно и на березы, и на клены, и на тополя. Рядом с рощицей маячили силуэты хошавов, грациозно вздымая головы, они ощипывали листву с нижних ветвей и временами оглашали степь странным отрывистым криком — козлиным блеяньем, усиленным раз в пять.

— Заночуем там! — сказал Скиф, и Джамаль с Сайри согласно кивнули. Лошади, почуяв воду, припустили быстрей, но вдруг их мерная иноходь сделалась как бы неуверенной; раздувая ноздри, они зафыркали, захрапели, замотали головами. Десяток хошавов, что паслись на опушке, тоже насторожились. Внезапно крупный самец испустил резкий стонущий звук, и животные, высоко вскидывая крупы, помчались от холма прямо на всадников. Среди деревьев мелькнули серо-полосатые спины, раздался протяжный вой, и кони остановились, прядая ушами.

— Тха! — выкрикнул Сайри, срывая с плеча лук. — Целая стая! Стреляй, господин! И ты, друг господина, тоже стреляй! Пусть стрелы ваши станут зубами пирга! О, Вихрь Небесный, спаси нас! Эти твари умны и коварны! Погонятся за хошавами, потом увидят, что нас мало, и нападут!

— Свято место пусто не бывает, — пробормотал Скиф, поглядывая на облюбованный им курганчик. — Ладно, сейчас разберемся! — Вытянув лучемет из кобуры, он прикрикнул на синдорца: — Не вопи, парень! И оставь лук в покое! Тебе приходилось из него стрелять? Сайри смущенно потупился.

— Нет, господин… Мои родичи — не охотники, крестьяне… Но я хотел бы научиться!

— В городе на скале найдется девушка, которая тебя научит, — сказал Джамаль. — Всему научит, дорогой… Так что вернешься ты к своей невесте вполне образованным.

Юный синдорец вспыхнул, потом глаза его изумленно расширились. Вцепившись в гриву своего жеребца, он как зачарованный следил за Паир-Са, господином. Владыкой Ярости: тот намотал уздечку на кулак, повернулся в седле, вытянул руку… Над травой сверкнула молния — одна, вторая, третья… Они прошивали воздух словно огненные стрелы, и каждая находила цель — широкий череп полосатого тха, грудь, горло, позвоночник. Степь огласилась испуганным воем уцелевших, но хищники, пораженные огнем, не выли, не хрипели и не катались по земле в предсмертных муках: молнии били наверняка, и смерть задетых ими тварей была мгновенной.

— Все! Враг бежал, высотка за нами! — Скиф усмехнулся и сунул лазер в кобуру.

Подъехав к Сайри, застывшему будто каменное изваяние, Джамаль хлопнул его по спине.

— Очнись, дорогой! Видишь, хошавы целы, и мы тоже. Чего беспокоиться?

Сайри вздрогнул и соскользнул с коня; пальцы его сложились трезубцем. Сотворив священный знак, он принялся кланяться Скифу, а отбив с десяток поклонов, рухнул на колени и забормотал:

— О господин огненных молний! О ты, Владыка Ярости, повелитель воинов, пришедший с багровой Миа! Сдержи гнев свой, не жги палящим огнем своего слугу! Я буду повиноваться тебе, как бессловесный сену — клянусь в том Великими Безмолвными, твоими братьями, и Небесным Вихрем, породившим вас! Я буду чистить твоего коня, носить за тобой меч, подавать чашу с вином… а когда ты вернешься на Миа, в свой дворец за железными стенами, я буду приносить тебе жертвы, угодные твоей душе, — кровь белых жеребцов, шкуры тха и головы шинкасов…

Джамаль, пряча улыбку, прикрыл ладонью рот. Со слов покойного Китоки он ознакомился с местным пантеоном, где Небесному Вихрю отводилась роль Бога-отца, создавшего или доставившего в Амм Хаммат сонм иных божеств, надзиравших за порядком в мире и за людьми. Главенствовали среди них Безмолвные, но Паир-Са, Владыке Ярости, почитаемому в образе гигантского белого пирга, тоже отводилось достойное место — он являлся покровителем воинов, господином битв, люто враждовавшим с Шаммахом и Хадаром, шинкасскими демонами. Скиф, по мнению звездного странника, пожалуй, мог бы претендовать на роль бога войны: он играючи разделался с Когтем, прикончил в ночной схватке чуть ли не десяток степняков, а предводителя их бросил ару-интанам — так, как швыряют обглоданную кость стае шелудивых псов. А теперь, как выяснилось, он повелевает молниями! Вполне достаточно, чтобы признать его богом!

Но компаньон Ри Варрата, судя по всему, не желал становиться Паир-Са; даже обещанная кровь белых жеребцов и головы шинкасов его не соблазнили. Склонившись к Сайри, он вытянул длинную руку, ухватил синдорца за плечо и рывком поднял на ноги.

— Слушай, парень, ты ведь хотел стать воином? Не сену, не слугой, а воином? — Сайри молча кивнул. — Ну так запомни: воин сам носит свой меч и сам чистит своего коня. И никому не кланяется! Понял, нет?

Джамаль улыбнулся, разобрав знакомые интонации Сарагосы. Но Сайри было не до смеха: сам грозный бог войны, стиснув железными пальцами плечо, учил его уму-разуму. Не поднимая глаз, синдорец прошептал:

— Ты — Паир-Са, владыка… тебе покорны огненные стрелы… Большая честь носить за тобой меч…

— Я не Паир-Са. — Скиф встряхнул юношу. — Запомни мои слова, парень: Я — человек, пришедший из-за моря, из далеких земель, что лежат западней Джарайма… Слышал о Джарайме? — Сайри молча кивнул; глаза его сделались совсем круглыми. — Так вот, Джараймом земля не кончается; есть и другие страны, откуда пришли мы с родичем… с князем Джаммалой, запомнил? Приплыли на таргаде, с джараймскими купцами. Таргад — это корабль, с веслами и парусом, большое судно, что разбилось в бурю у Проклятого Берега. Так мы сюда и попали, я и Джаммала. Так ты и скажешь в городе на скале, если там будут тебя расспрашивать.

Сайри быстро закивал, а Джамаль с одобрением хлопнул себя по колену. Разумно, весьма разумно! Коли судьба свела их с этим синдорцем, так пусть будет в курсе их истории — про князя из дальних земель и его племянника, выброшенных бурей на амм-хамматские берега. Вполне правдоподобная легенда, но — увы! — не без изъяна: им предстояло объяснить свое внезапное исчезновение в ночь трех лун, по дороге в город. Но на сей случай у князя Джаммалы, сына Гер'гия, были уже заготовлены разнообразные и хитроумные байки; на худой конец он рассчитывал прибегнуть к мысленному внушению.

— Я все понял, господин, — сказал Сайри. — Ты и твой родич, благородный Джаммала, приплыли из-за моря, а не спустились с багровой Миа. И ты желаешь считаться человеком… Да будет так, сын Небесного Вихря! Правда, я не слышал, чтоб люди — даже из заморских земель! — сражались молниями. Такое под силу лишь богам!

— А вот про молнии тебе лучше помолчать, — строго произнес Скиф. — Видишь ли, души болтунов высасывают ару-интаны, а парень, который держит рот на замке, будет цел и невредим. Возможно, удостоится награды. — Он со значением приподнял бровь.

— Награды? Я буду молчать, господин, и мне не нужна награда. Разве что ты позволишь носить за тобой меч и подавать чашу с вином…

— Может, сговоримся на чаше? Подашь, когда будет вино… и повод, чтобы выпить.

Потрепав юношу по плечу, Скиф выпрямился, присвистнул и погнал жеребца на холм.

Но после ужина, когда в высоком темном небе медленно закружилась звездная карусель, он взялся за Сайри по-настоящему.

«Я на очереди», — думал Ри Варрат, слушая, как Скиф дотошно выспрашивает синдорца о Петляющей реке, о землях, что лежат на севере, юге и востоке, о шинкасах и амазонках из Города Двадцати Башен, о Проклятом Береге, ару-интанах и местных божествах, защищающих людей от злобных демонов.

Он слушал и размышлял над уже поведанным компаньону и над тем, что еще предстояло рассказать — рассказать столь ясно и убедительно, чтобы тот не заподозрил измены, не принял правду за ложь, не почуял намека на предательство или недоговоренность. Эти варвары-земляне были так подозрительны! Впрочем, напомнил себе Ри Варрат, он и сам теперь землянин и подвержен всем земным грехам и недостаткам. Вот и сейчас — зачем подозревать Скифа в недоверии? В том, что компаньон его не поймет или попытается неверно истолковать сказанное? В конце концов, они были союзниками… Даже не просто союзниками — друзьями! Боевыми соратниками, агентами Системы!

«Вернусь, — с озорством подумал он, — заставлю Нилыча принять в штат, инструктором. Или пойду к Доктору, в помощники…» Но мысль сия принадлежала уже не Ри Варрату, звездному страннику, а Джамалю. Джамаль, землянин, сидел сейчас у костра, под высоким и темным ночным небом Амм Хаммата, Прислушиваясь к торопливому говорку Сайри.

Этот стройный черноглазый юноша был уроженцем лесного края; степи он не знал и боялся ее — как всякий человек, привязанный к своему клочку земли, боится неведомого и необозримого пространства, слишком огромного, чтобы окинуть его единым взглядом. Впрочем, страх перед степными просторами не помешал Сайри переправиться вместе с родичами на западный берег извилистого потока, который синдорцы называли Петляющей рекой. За ней, в лесах, стояли города с крепкими бревенчатыми стенами, и в каждом правил старейшина либо князь, собравший сотню-другую воинов. Тот, кто платил князю дань, мог, в случае шинкасского набега, рассчитывать на покровительство и защиту; не желавший платить брал судьбу в собственные руки и отправлялся на все четыре стороны.

На самом деле сторон было только две — запад и восток, одна степь и другая степь. С юга синдорские княжества граничили с горами, где мог прожить охотник или козопас, но никак не земледелец; на севере, в благодатных местах, в низовьях Петляющей и по берегам Внутреннего моря, было множество крупных и мелких держав, царств, королевств, империй и торговых республик. Синдорцами все эти страны интересовались лишь в качестве сену. Сайри слышал от старших родичей, что на побережье Внутреннего моря тоже цвели рощи дурманных деревьев; имелись там и разбойные племена вроде шинкасов, менявшие души людские на сладкую траву.

Степь, в которой сейчас находились странники, на западе граничила с Проклятым Берегом и Узким морем, а на юге — с горной страной Мауль. Об этих местах Сайри не знал почти ничего; слышал лишь, что за морем лежат Джарайм и другие державы и что корабли их ходят в южные маульские порты или плывут с товарами на север, минуя пролив, соединяющий Узкое и Внутреннее моря. К Проклятому Берегу таргады джараймских купцов никогда не приближались; тут не было ничего, кроме скал, песка, кедров и золотых рощ, куда шинкасы свозили захваченных в полон.

Кочевые шинкасские кланы мотались по всей степи, то взимая дань с поселков переселенцев на левобережье Петляющей, то переправляясь через водный поток, чтобы наловить пленников в синдорских княжествах. Ходили они и на север, к низовьям реки и Внутреннему морю, добирались до пролива и маульских прибрежных городов; иногда грабили, иногда торговали награбленным и невольниками-сену. И лишь одна дорога была для них закрыта — на юг, где в предгорьях маульского хребта высился город с двадцатью башнями.

Услыхав об этом, Скиф в задумчивости потер висок и спросил:

— Выходит, они женщин боятся? А почему? Глаза у Сайри округлились.

— Их все боятся, повелитель! Разве ты, владыка над воинами, того не ведаешь? У них — сила! Большая сила! У них конное войско и пирги, смертные братья твои! Еще — лучшие скакуны, оружие и башни из камня, какие — прости мою дерзость! — и самому Небесному Вихрю не сокрушить! А главное, — тут он понизил голос почти до шепота, словно собирался поведать великую тайну, — главное, господин мой, с ними благословение Безмолвных, родичей твоих, и великая тайная сила! Все, что забыто в Синдоре, они помнят… помнят к пользе своей и благу, не отступая перед демонами и слугами демонов, ибо души их неподвластны злому колдовству. Говорят, что есть в их городе великие чародейки, не знающие усталости и сна, видящие любого насквозь… И еще говорят, что им не нужны слова, ибо проникают они мыслью в людские души, как меч и копье — в мягкую плоть… И могут они повелевать белыми пиргами и творить заклятья такой силы, что не разрушить их ни Шаммаху с Хадаром, мерзким шинкасским демонам, ни самим ару-интанам…

«То самое место! — возликовав, подумал Джамаль. — Степь, древний многобашенный город, полный женщин… и среди них есть такие, которые не нуждаются в сне и владеют поразительной ментальной силой… силой, позволяющей защититься от Бесформенных… То самое место! Мир, о коем ходили легенды по всей Галактике!» Теперь он знал, что не ошибся — еще в первый раз, во время предыдущего странствия. Если так, его Миссия близилась к концу — и странствия всех остальных Наблюдателей тоже.

Однако, несмотря на охватившее его нетерпение, он молчал, предоставив Скифу вести допрос. Молодому синдорцу было известно немногое, и Джамаль не сомневался, что компаньон выжмет его до конца — и выжмет не раз, отсеяв зерна истины от шелухи страхов и суеверий. Этот Скиф был дотошным парнем! Настоящим экспертом — разумеется, в тех делах, которые вызывали его искренний интерес.

— Говоришь, у женщин — сила? Войско, кони, город из камня и милость богов? — повторил компаньон, не спуская глаз с Сайри. — Ну а откуда они тут взялись? Всегда жили в степях? Или пришли из других земель? Может, спустились с багровой Миа, с Ко или с Зилура?

Синдорец тряхнул головой.

— Нет, господин! Ты ведь знаешь, что там, — он поднял взгляд к звездному небу, — обитель богов и демонов. А про женщин из города на скале доподлинно известно, откуда они пришли и почему сидят в каменной крепости. Случилось то в давние времена, но старики наши помнят… помнят и говорят, хоть князьям и владыкам нашим те разговоры совсем не по нутру.

— Рассказывай! — велел Скиф. — Правда, я и сам — княжий родич, — тут он с усмешкой покосился на Джамаля, — но у меня нутро крепкое. Выдержит твои байки!

Байки оказались забавными. Со слов Сайри выходило, что правили некогда всеми синдорскими родами взысканные Небесным Вихрем женщины, правили мудро и справедливо, о чем нынешним князьям да старейшинам вспоминать, разумеется, не хотелось. В те благословенные времена никто в Амм Хаммате не слышал об ару-интанах, невидимых демонах, лакомых до человеческих душ; и нигде, ни на берегах Узкого и Внутреннего морей, ни в далеком Джарайме, не росли золотые рощи. Что же касается шинкасов, то были они народом кочевников и торговцев, скитавшихся там и тут в поисках выгоды и пропитания — как и десятки других племен, не желавших менять стрелы и боевой топор на плуг и мотыгу.

Потом в мире что-то начало меняться. Видно, ослабла власть Небесного Вихря и Безмолвных Богов, коим поклонялись и в лесах, и в степях, и в горах, и в землях, лежавших у Внутреннего моря! Как иначе объяснить, что боги поделили власть свою над людскими душами и телами со сворой пришлых демонов? Раньше всякий знал, что после смерти отправится на серебряный Зилур, в сверкающие чертоги Безмолвных, а тело его, как подобает, сожгут на костре из душистого дерева хар. Но вдруг оказалось, что плоть и душу можно разъединить: душа ускользала неведомо куда, в пропасть и тьму, неподвластная чарам Безмолвных, а плоть продолжала оставаться на земле, наделенная странной и непостижимой жизнью. Человек, испытавший могущество ару-интанов, уже не был человеком; он мог дышать, пить и есть, когда приказывали, но и только. Еще мог работать — грести на таргадах, ломать камень, копать землю, перетаскивать тяжести. Тело его не ведало усталости, глаза были мертвыми, и жил он не дольше собаки или коня.

Как Небесный Вихрь, прародитель богов, допустил такое? Или милость его иссякла, и повелел он Безмолвным, детям своим, отвести взоры от людского племени? Или даже он, Великий и Всеведущий, не смог справиться с незримыми демонами, пришедшими в Амм Хаммат прямо из темной бездны зла?

Так думали многие; многие, но не все. Одни предпочитали покориться, пожертвовать демонам часть, дабы сохранить целое; другие надеялись, что густые леса или горные ущелья спрячут и спасут их; третьи, подобно шинкасам, заключили с демонами союз, став слугами зла; иные же, увидев, как покорны и неприхотливы сену, скупали лишившихся душ у разбойных племен, поощряя их алчность. Но женщины Синдора, хранившие тайное знание, не желали ни прятаться, ни покоряться; их вела вера в древних богов и в колдовскую силу, дарованную им Безмолвными. Тех, кто полагался на их мудрость, было немного, и малое число уступило большему: взысканные богами ушли в степь, на другой берег Петляющей реки, оставив народ Синдора скрываться в лесах. Ушли и унесли с собой свою магию, свои заклятья и колдовские песни, свое искусство говорить без слов и не спать годами… Подобных им среди синдорцев больше не рождалось.

Сайри закончил рассказ, и наступило молчание. Миа, багряная луна, низко стояла над горизонтом, и степь в алых ее лучах казалась коричневой, точно покрытой запекшейся кровью; по валунам, окружавшим костер, скользили смутные тени, ветер играл с огненными языками, срывая с них искры, подхватывая их, швыряя в темные небеса. Фыркали и похрустывали травой кони, далекий отрывистый рык тха и протяжное подвывание хиссапов тревожили ночную тишину; где-то на западе слышался тяжкий топот бычьего стада, спешившего убраться подальше от хищников. Сайри скорчился у огня, обхватив колени; несмотря на почтение, которое синдорец питал к великому Паир-Са, Владыке Ярости, глаза у него слипались, рот приоткрылся. Сейчас он выглядел совсем юным — лет на семнадцать, не больше.

Сомлел парень, подумал Джамаль и, протянув руку, слегка подтолкнул синдорца в плечо.

— Неважный из тебя сторож сегодня, генацвале. Ложись спи, а я посижу… посмотрю на небо, поговорю со звездами…

— Со звездами еще наговоришься, — сказал Скиф, приподнимаясь на локте. В отблесках костра его светлые волосы отливали рыжинкой, зрачки поблескивали, как две крупные аметистовые бусины. — Надо бы нам сперва бабки подбить да вешки расставить — так, чтоб каша по одну сторону, а масло по другую… Ну, привести все в систему, иначе говоря.

— Это в какую такую систему? — поинтересовался Джамаль. — В твою, что ли? Так мы уже в нее приведены, дорогой. Тебя Нилыч завербовал, а меня — обстоятельства. Верно говорю?

Компаньон досадливо нахмурился.

— Погоди! Давай-ка закончим сперва с одним, а потом примемся за другое… — Он бросил взгляд на клевавшего носом синдорца и спросил: — Выходит, паренек, амазонки наши тебе прямая родня? Или я ошибаюсь?

Голова Сайри качнулась вверх.

— Амма-сонки? Что за амма-сонки, господин?

— Ах, дьявол… Ну, я про женщин из города говорю… про тех, что пришли в степь из ваших синдорских лесов… Они — твои родичи, так?

— Давно было, — пробормотал Сайри, — давно… Мудрые — те, что не спят — повелели женщинам брать мужей со всех мест… из леса и с гор, из Мауля и Ронтара, Хиббы и страны Кирим… Теперь в них другая кровь… нашей — капля…

Веки юноши опустились, но Скиф не собирался оставить его в покое.

— А как они себе мужей выбирают? Надолго? На время или навсегда? Эй, не спи! — Он похлопал синдорца по плечу.

— Берут… по-разному… господин… — губы Сайри едва шевелились. — К нам приезжают… берут… в ночи трех лун… увозят с собой… им не откажешь…

Внезапно он повалился на бок и засвистел носом, чему-то улыбаясь во сне. Быть может, увидел свою девушку, ожидавшую на берегах Петляющей реки; быть может, снились ему городские башни из серого камня и другая девушка-незнакомка, что обучит из лука стрелять, копьем колоть и мечом рубить. А может, он просто был счастлив, ибо уберег свою душу от лап демонов и нашел грозного защитника — самого Владыку Ярости Паир-Са, спустившегося с багровой луны. Неважно, что покровитель воинов пожелал называться человеком, пришельцем из-за моря; разве он не явил уже свою божественную сущность? Разве мог человек метать огненные молнии и рубиться с целым отрядом шинкасов, слуг зла? Да еще у самой обители их владык, незримых демонов!

И потому, ощущая на плече своем длань могучего бога, Сайри спал спокойно и улыбался во сне.

— Ну вот, — проронил Скиф с разочарованием, убирая руку, — а еще сулился меч за мной носить, коня чистить и чашу подавать! Нет, парень, до первой лычки ты еще не дослужился!

— Оставь его, — сказал Джамаль, — пусть спит. Он, верно, в твоей морской пехоте не служил, но дрался хорошо. Совсем молодой, а храбрый! Веришь ли, меня защищал!

— Я в морской пехоте тоже не служил, — произнес Скиф, вздыхая, — меня в спецназе натаскивали… — Он снова вздохнул и уставился в костер, словно высматривая среди пляшущих языков пламени девичье лицо. — Надо бы парня еще кой о чем расспросить… О белых зверях, к примеру…

— И о ночи трех лун, да? — Джамаль выдержал паузу и добавил: — Не тревожься, дорогой, не пропадут твои луны. Астрономия — точная наука.

— Вот и поговори теперь со звездами, раз паренек уснул. Выведай, когда все луны будут над горизонтом.

«Не терпится тебе», — подумал Джамаль, улыбнулся, пожал плечами и повторил:

— Астрономия — точная наука, да я-то не астроном. На Телге меня другому обучали.

— Чему же?

Он начал добросовестно перечислять:

— Аккумуляции энергии, гипновнушению, основам прекогнистики и ментальной защиты и всяким другим штукам… ну, таким, которые твой Нилыч называет психологической трансформацией. Всему, что положено знать Наблюдателю, ушедшему в поиск.

— Выходит, ты можешь подкачать себе энергии? Прямо сейчас? И шлепнуть о камень — да так, чтоб напополам? — Скиф покосился в сторону массивной гранитной глыбы. — Зачем же мы чикались с этим Тха, жирным хиссапом, и его бандой? Прижег бы им задницы, и дело с концом!

— Это стоило бы мне жизни, дорогой. Ну, не жизни, так тела… Приличная цена, да? — Джамаль нахмурился, пытаясь сформулировать мысль. — Видишь ли, смерть, как все в мире, тоже требует времени. Где бы ты ни умер, как бы ты ни умер — хоть от пули, хоть от топора, хоть от инфаркта с инсультом, — покойником сразу не станешь. Сердце остановилось, а мозг еще живет… недолго, минуту-две, но живет. Потом, когда нарушается кровообращение…

— Ты мне лекцию не читай, — буркнул Скиф. — Насчет смерти я — эксперт… Шесть лет учили, кого и как убивать.

Хорошо учили, подумал Джамаль, вспомнив о позавчерашнем побоище. Вероятно, лишь один телгани на миллион не потерял бы сознания при виде такой груды трупов и луж крови… Этот один из миллиона и становился Наблюдателем.

Он покачал головой и произнес:

— Ну, если не вдаваться в подробности, смерть освобождает в моей голове некий ментальный механизм. Как курок у ружья… Бах! — и выстрел! В этот миг я способен аккумулировать энергию — любую, до которой дотянусь. Тепло, свет солнца, электричество… Ты ведь знаешь, что энергии вокруг — океан? — Скиф молча кивнул; лицо его казалось бледным и напряженным. — Так вот, я могу собрать ее, сконцентрировать в момент смерти и превратиться в луч — в такой же, как лучи этих звезд. — Джамаль вскинул глаза вверх, к черному бархатному амм-хамматскому небу, где сияли тысячи разноцветных огоньков. — Я стану лучом, — повторил он, — и продолжу свой путь, чтобы родиться на другой планете, в другом обличье и прожить другую жизнь… Ну, об этом ты уже знаешь, я рассказывал.

— Каким же лучом ты становишься? — произнес Скиф после долгой паузы, провожая взглядом улетающие вверх искры. — Рыжим, как пламя костра, золотым, как солнце, или зеленым, словно древесный лист? Синим, голубым, красным или желтым? Или серебристым, как диск Зилура? — Он вытянул руку к восходившей на востоке второй луне.

— Не знаю, — ответил Джамаль, — не знаю, дорогой; став лучом, я ведь не живу и не вижу себя со стороны. Но мне нравятся оттенки красного, и хочется думать, что в полете мой луч сверкает, словно алый рубин, брошенный в ночную тьму…

С точки зрения Ри Варрата, телгского Наблюдателя, Земля и другие варварские миры, несмотря на все их достоинства и разнообразие, походили в одном: их небеса казались ему мертвыми.

Нет, разумеется, эти небеса были великолепны, особенно по ночам — усыпанные яркими звездами, украшенные разноцветными лунами, в росчерках магических письмен пылающих созвездий и газовых облаков, затянутые черным бархатом вековечного мрака… Но красота эта оставалась неживой; провалы темноты значительно превосходили размерами сияющие искорки света. Да и чем фактически являлись эти светлячки? При ближайшем рассмотрении — мертвой материей, гигантскими шарами раскаленной плазмы, ядерной топкой Вселенной, столь же неодушевленной, как разделявшая их пустота.

Лишь мысли людей могли оживить небо: их представления о том, что происходит в далеких мирах, воспоминания о виденном воочию или в записях памятных машин, их уверенность, что они не одиноки во Вселенной, — уверенность, основой которой служило знание. Не гипотезы и предположения, как на Земле, а твердое знание! Ибо земной житель, обращая взор к небесам, мог лишь предполагать, что где-то в безмерных галактических просторах обитают братья по разуму, друзья, враги, соперники или конкуренты; телгани же был абсолютно уверен в этом. И посему космос — во всяком случае, ближнее пространство в две-три сотни световых лет, достижимое для звездных кораблей, — представлялся ему полным жизни, движения, разумной активности и энергии — пусть не столь гигантской и буйной, как в недрах звезд, но подчиненной сознательному распорядку.

Там, в темной и мрачной пустоте, плыли меж звездами цилиндры, диски и шары беспилотных торговых транспортов; пассажирские лайнеры, уступавшие в скорости лишь свету, мчались проверенными трассами, облетая за год субъективного времени полсотни планет; там, вблизи космических баз, сияли зеркальной броней боевые корабли, похожие на стаю диковинных рыб, на горсть сверкающих длинных игл, на грозди серебристых пузырьков с полусферами орудийных башен; там плескались волны невидимого океана энергии и информации, и несли они из мира в мир звуки и картины, тексты книг и торговых договоров, приветы, просьбы и обещания, угрозы и ультиматумы, слова дружбы, любви, неприязни и ненависти. Земля не слышала их; слишком далекими были звездные голоса, слишком слабым слух варварской полуцивилизованной планеты на самом краю Галактики.

Вместе с кораблями и лучами связи от звезды к звезде ползли легенды. Ползли или мчались — обе эти оценки были опять-таки субъективными и зависели от сроков жизненного цикла разумных существ, обитавших в той или иной системе. Впрочем, рано или поздно легенды, слухи и мифы достигали самых дальних звезд, будоража воображение, вселяя надежду или страх, заставляя сердца сжиматься в тревоге, а глаза — или то, что их заменяло, — блестеть от любопытства. Слухи эти были отнюдь не безобидными, ибо каждый из них имел некую первопричину и намекал на возможные последствия — если не сейчас, так в отдаленном будущем. И потому благоразумные народы копили их, обменивались ими и пытались отсеять бриллианты истины от шлака домыслов и шелухи необоснованных гипотез.

Телг, обогнавший Землю на тысячелетия, породил весьма предусмотрительную расу. И в силу этого телгани предпочитали верить слухам и размышлять над ними — ибо всякий слух, как не раз доказывала история, мог внезапно обернуться реальностью. Жуткой или вполне приемлемой, другой вопрос; но любая из этих альтернатив не устраивала обитателей Телга. Дорого заплатив за нынешнее свое благополучие, они не любили неожиданностей.

И потому прислушивались к легендам.

Одни из них были вполне безобидными.

Где-то, в центре Метагалактики (если у нее имелся центр) или в пустоте, разделявшей гигантские звездные острова, обитали Древние. По непроверенным слухам, они являлись ровесниками расширяющейся Вселенной и, миновав все положенные стадии развития — дикость и варварство, планетарные и межзвездные войны, технологический период, объединение и рассеивание, — находились теперь в фазе вечного ступора. Возможно, эта оценка была ошибочной, ибо базировалась она на том, что Древние Расы словно бы не замечали более юных собратьев по разуму и не вмешивались в их дела. Цели Древних оставались неясными, облик — неизвестным; быть может, они, обладавшие некогда телами из плоти и крови, превратились ныне в энергетические сгустки, в облака межзвездного газа или одушевленные светила; быть может, существовали в ином пространстве-времени или заселили область темпорального вакуума, оставив обе Вселенные, расширяющуюся и сжимающуюся, смертным существам, над коими по-прежнему властвовал Хронос.

Но, так или иначе, Мироздание породило некогда разум, более мощный, чем объединенное сознание телгани и всех достигших расцвета рас, обитавших в расширяющейся Вселенной. Об этом свидетельствовали косвенные факты: остатки городов на ледяных планетах, закончивших свой жизненный цикл миллиарды лет назад; необъяснимые вспышки звезд, временами приводившие к чудовищным катастрофам; странные модуляции реликтового излучения; энергетические путепроводы, не то проложенные кем-то между галактиками, не то образовавшиеся в силу естественных, но непонятных причин. Наконец, ходили слухи о бесформенных созданиях, удивительных и непохожих на любое из разумных существ; возможно, над ними потрудилась эволюция, возможно, они были продуктом деятельности Древних, возможно, самими Древними — вернее, их частью, либо деградировавшей, либо избравшей свой, отдельный путь развития.

Легенды о них уже не казались безобидными.

Бесформенные не взрывали звезд и необитаемых планет; мертвая материя их не интересовала. По слухам, они разыскивали населенные миры — не вступая, однако, в контакт, не обнаруживая своего присутствия, не демонстрируя несомненного и грозного могущества. Они предпочитали медленное проникновение в структуры власти высокоразвитых культур либо присваивали себе божественные прерогативы — в варварских мирах, где вера в сверхъестественное была порой сильнее страха смерти. Они и в самом деле напоминали злых богов, скрывающих некую жуткую тайну; они, как призраки, являлись из тумана и исчезали в серой мгле — невидимые, неслышимые, неощутимые…

Чего желали они, что было их целью? Не торговля, не захват подходящего мира, не колонизация, не поиск природных ресурсов или технической информации, не создание великой империи, объединившей бы Галактику на ближайшие сто, двести или тысячу лет… Но им, несомненно, удавалось получить некую дань, бескровную и вряд ли ощутимую для планет с миллиардным населением, где жизнь человеческая стоила меньше отраженной в зеркале горсти песка.

Похоже, у Бесформенных не было звездных кораблей, и это казалось самым пугающим. Это означало, что они умеют странствовать в пограничной области меж двумя Вселенными, в той зоне темпорального вакуума, где отсутствовали понятия времени и пространства — и откуда можно было дотянуться к любому из миров, к любой планете, к любой звезде в любой из бесчисленных галактик. В такой ситуации расстояние, исчисляемое тысячами или миллионами световых лет, уже не являлось надежной защитой.

Но защита — согласно слухам, что плыли из мира в мир вместе с экипажами звездных кораблей, — все же существовала.

Поговаривали о планетах, сумевших отразить нашествие — то ли благодаря их природным особенностям, то ли техническими средствами и сокрушительным оружием, то ли силой чистого разума. Последний вариант казался весьма сомнительным, но наиболее интересным; он означал, что есть расы, способные не только распознать чужаков, но и защититься от них ментальным барьером. Разумеется, эти сведения оставались смутными и неясными, однако не стоило сбрасывать их со счетов; никто не сомневался, что паранормальный дар, сколь бы редким и уникальным он ни был, является реальным фактом, а не игрой воображения. По странной закономерности, его стихийные проявления гораздо чаще отмечались среди примитивных рас, пребывавших еще на стадии варварства, когда вера в богов, демонов и прочих потусторонних существ еще крепка и нерушима. Казалось, прагматизм развитых культур, который не оставлял места божественному и слепой вере, одновременно подавлял паранормальные таланты; компьютеры и машинный интеллект, многократно усиливавшие логическую функцию разума, заставляли позабыть о том, что считалось интуитивным и иррациональным.

Рассказывали, однако, о мире, где не было ни компьютеров, ни грозного оружия, о планете, не подверженной каким-либо природным катаклизмам, способным отпугнуть Бесформенных. Мир этот оставался в архаической дикости, и правили в нем меч, стрела и копье; самым быстрым средством транспорта был конь, самой надежной защитой — каменные стены крепостей, а в небесах, кроме птиц, носились лишь крылатые демоны и боги. Все прочее было как в других мирах — горы и моря, леса и степи, льды на полюсах, пустыни и тропические джунгли вблизи экватора. Но в одной из стран сей безымянной планеты, в городе с высокими башнями, правили женщины-воительницы; и среди них, как утверждала молва, встречались умевшие общаться без слов и отринувшие сон. Говорили, что их довольно много, сотня или две, и сам этот факт казался удивительным: редкие миры могли похвастать десятком-другим личностей, обладавших крупицами телепатического дара. Правда, гипнофединги попадались чаще, но пользы от них не было никакой — тем более в том, что касалось Бесформенных.

Но женщины-телепаты в отличие от гипнофедингов представляли явный интерес. Возможно, их способности были врожденными, а ментальная техника не поддавалась копированию; возможно, их дар был не столь значителен и всеобъемлющ, как предполагалось; наконец, их могло просто не существовать в природе, и в этом случае сведения о них являлись лишь отблеском легенд, мифической шелухой, что разносится звездными ветрами по всей Галактике. Но Телг, предусмотрительный Телг, был готов проверить любую легенду — и о Бесформенных, и о неведомом мире, где сохранилось то, что сами телгани утратили едва ли не навсегда. То, что сулило им надежду и защиту.

Приняв решение, они принялись выполнять его со всей настойчивостью и терпением, присущими их расе.

Утром компаньон был задумчив и хмур; очевидно, как понял звездный странник, размышлял обо всем услышанном — о том, что поведал юный синдорец Сайри, и о ночных откров&ниях Ри Варрата, телгского Наблюдателя.

Путники молча поели, затем оседлали лошадей и спустились с холма на равнину. Перед ними тянулась зеленая степь, ровная как стол; возвышенности, защищавшие ее от морских ветров, остались позади, и лишь иногда среди изумрудного травяного моря встречался невысокий курган с поросшими колючим кустарником склонами или рощица из десятка белоствольных деревьев. Над равниной круглился небесный купол из бледно-голубого хрусталя, и по нему час за часом неторопливо карабкалось вверх солнце — оранжевый яркий шар, казавшийся на четверть больше земного светила.

Они ехали на юго-восток, отклоняясь к горам, вздымавшимся на горизонте. Время от времени Скиф поглядывал то на солнечный диск, то на стрелку компаса, и хмурил брови — видно, пытался сообразить, сколь далеко может простираться доверие к земному прибору. Иногда он привставал в стременах или гнал своего Талега к ближайшему курганчику, чтобы с вершины его обозреть степь; он явно выглядывал нечто, и Джамаль, даже не поднимая глаз, знал, какие цвета интересуют его компаньона.

Но хризолитовый степной ковер не оживляла пестрая кавалькада всадниц, сверкающих бронзовыми панцирями; не вились по ветру вымпелы и султаны, не струились подобные птичьим крыльям плащи, не сияла зеркальным блеском сталь. Пиргов, Белых Родичей, тоже нигде не замечалось. Стада огромных бурых и серых быков паслись спокойно; обгоняя всадников, мчались куда-то антилопы с рогами в форме лиры; резвились и подскакивали в траве непоседливые хирши, местные сайгаки-кенгуру; таращили любопытные глазки кафалы, ныряя под землю в двух метрах от конских копыт; хошавы с протяжным блеяньем тянулись к древесным ветвям, вытягивали длинные шеи, косились на путников влажными темными глазами; на берегах мелких ручьев, заросших сладким клевером с сизо-фиолетовыми головками, деловито сновали перепачканные илом и влажной землей упитанные ксихи, миниатюрный аналог земных кабанов. Хищных тварей в этот утренний час не было видно: ни огромных полосатых гиен-тха, ни юрких зловонных хиссапов.

Солнце ползло к зениту, и физиономия Скифа с каждой минутой прояснялась. Вероятно, Паир-Са, Владыка Ярости, уже разложил по полочкам всю полученную вчера информацию, подбил бабки и расставил вешки, отделив масло от каши; а это предвещало новую серию вопросов. Впрочем, Джамаль ничего не собирался скрывать от своего компаньона и союзника, что вполне отвечало правилам и требованиям Миссии Защиты. Телгским Наблюдателям не возбранялась откровенность — разумеется, при выполнении определенных условий. Главным из них было доверие; в противном случае разведчик с Телга, ничем по виду не отличавшийся от аборигенов, но объявивший себя пришельцем со звезд, мог загреметь в психушку или расстаться с бренной плотью на костре.

Скиф поерзал в седле, охлопал многочисленные карманы своего комбинезона, будто проверяя имущество, и повернулся к Джамалю. Сейчас начнется, подумал тот.

— Хотелось бы мне кое-что уточнить, князь.

— Уточни, дорогой, — покорно согласился Джамаль.

— Вот ты толковал ночью о Миссии Защиты… Сотни Наблюдателей, сотни лет поисков, тысячи изученных планет… Гигантская работа, я полагаю! И все ради мифов, ради легенд, ради пыли, несомой ветром? Из-за страшных сказок, что могут оказаться кошмарным сном?

— Страшные сказки чаще становятся явью, — произнес Джамаль. — Что мы в данном случае и имеем. Бесформенные…

— Пал Нилыч называет их двеллерами, — быстро перебил Скиф.

— Хорошо, пусть двеллеры… Вах! В названии ли суть? Суть в том, что они, вероятно, добрались до Земли, не говоря уж об Амм Хаммате. На Земле — атаракты и граф Калиостро, о коем ты мне рассказывал, здесь — сену и ару-интаны… и там, и тут — зелье, что вышибает мозги… иногда — сразу, иногда — частями. Веселая сказка, дорогой? — Он сделал паузу, покосился на компаньона и добавил: — Как говорят у нас на Земле, кто предупрежден, тот вооружен. Или хотя бы ищет оружие и защиту… Разве не так, эх-перт?

Пару минут Скиф переваривал эту мысль, потом буркнул:

— Пословицы я тоже знаю, князь, пословицами ты не отделаешься. Это сейчас предупреждение стало реальным, а до того были одни сказки. Сказки и треп! Великий Харана! Бросить ради них такие ресурсы…

— Ресурсы Телга практически неограниченны. И если уж о том зашел разговор, взгляни на свою Систему. Доктора с Нилычем вспомни, на себя взгляни, на пулемет свой под мышкой! Людей — тьма, странных и не очень, штучек всяких, оружия — тоже тьма, значит, и денег потрачено тьма! Не забудь, я ведь не только Наблюдатель, я еще и финансист, знаю, что почем! — Джамаль усмехнулся и не без самодовольства и закончил: — На Телге — Миссия, на Земле — Система… Но повторю, дорогой: в названии ли суть?

— Верно, — согласился Скиф, кивая светловолосой головой. — Об этом я как-то не подумал… Что эта твоя Миссия, что Система… Средства разные, суть одна!

— И причина одна. На Телге — сказки о Бесформенных, на Земле — сказки о «летающих тарелках», огнях в небе и зеленых человечках.

— Но ведь их не было! — выдохнул Скиф. — Это ведь точно сказки! Пал Нилыч говорил…

Брови Джамаля пренебрежительно приподнялись.

— Что он знает, твой Нилыч, со всеми своими начальниками! Было, не было… Ты думаешь, один Телг рассылает Наблюдателей?

Еще одна мысль, над которой Скиф размышлял минут пять — обдумывал, пробовал на вкус, запах и цвет, а потом упрятал в некий памятный сундучок, — конечно, чтоб доложить Сарагосе. Только поверит ли Нилыч? — промелькнуло у Джамаля в голове. Хотя, с другой стороны, Сарагоса занимался столь же странными вещами, отчего ж ему не поверить?

Вспомнив о своем побеге с больничной койки, звездный странник усмехнулся. Теперь он мог считать, что завоевал полное доверие Сарагосы, ибо там, на Земле, осталось нечто свидетельствующее об истинном положении дел: радужный кокон, прикрывавший его постель в изоляторе фирмы «Спасение». Теперь Пал Нилыч, упрямый, как имеретинский мул, и подозрительный, словно бездомная кошка, поверит любым его словам!

Он взглянул на Скифа. Компаньон, потирая висок, явно мучился очередным вопросом.

— Ну хорошо, будем считать, что со страшными сказками ты меня убедил. Только вот…

— Что? — спросил Джамаль.

— Не «что», а зачем. Зачем все это надо? Ты говорил, что обучен всяким фокусам… ну, гипновнушению, ментальной защите и бог знает чему… Значит, такие штуки для вас не новость? Там, дома, — он вскинул глаза вверх, — атаракты с тобой не справились. Кое-что ты умеешь, джинн! Зачем же шарить по всем галактикам в поисках ведьм-телепаток? Я понимаю, ради Таммы… Красивая девушка, черт побери!

— Красивая, вах! — подтвердил Джамаль, стараясь пригасить блеск зрачков. — Однако насчет штучек и фокусов ты меня переоценил, дорогой. Кое-что я умею… да, умею… могу внушить, могу подтолкнуть, могу кретином прикинуться — так, как вышло с тем атарактом, хиссапом мутноглазым… Но если взяться за меня по-настоящему!.. — Он почувствовал холодок, прокатившийся по спине, и вздрогнул. — Понимаешь, дорогой, есть сила и есть Сила… Вот — моя, — выдернув волос из гривы вороного, Джамаль пустил его по ветру. — А вот — та, которую я ищу! — Его рука легла на меч.

Компаньон понимающе кивнул; затем глаза его уставились на Джамаля с каким-то непонятным ожиданием и надеждой.

— Но все-таки что-то ты умеешь? Умеешь внушать, умеешь подчинять… Тебя специально натаскивали или ты уродился таким? Вот объяснил бы ты мне, как получается… — Пальцы Скифа щепотью коснулись виска и замерли.

«О чем это он?» — удивился Джамаль; потом, решив не обращать внимания на странный жест, произнес:

— Видишь ли, дорогой, отправляясь за золотом, надо иметь в кармане хоть немного серебра. Меня натаскивали не затем, чтоб я внушал и подчинял. Я должен обладать хоть крохотным даром, чтобы научиться тому, что ищу.

— Научиться у них? — с разочарованным вздохом Скиф вытянул руку на юго-восток, к пока незримому многобашенному городу.

— Быть может, у них, если я не ошибся адресом… но думаю, что не ошибся. Ведь я торговец, дорогой, — тут он подмигнул компаньону, — а хороший торговец всегда найдет, чему поучиться в далеких странах. Взять хотя бы Доктора…

— Кстати, о Докторе, — вскинулся Скиф. — О нем мы еще не толковали… Так что же Доктор?

Джамаль пожал плечами.

— Как говорит твой Нилыч, Доктор рядом с богом ходит… А я… ну, я могу пойти вослед, и только! Его фокусы мне не по плечу и научиться им нельзя. Понимаешь, дорогой, одно дело на гитаре бренчать, и другое — коснуться арфы или органа… Тут не просто дар нужен — великий талант!

— Дьявол с ними, с арфами да органами! Ты мне про фокусы расскажи! Как он это делает? Раз, и оттуда — сюда! — Скиф ткнул рукой сначала вверх, потом — в землю. — Из яви — в сон! С Земли — в Амм Хаммат, в Ронтар или к черту на рога! Куда закажешь!

— Что и как он делает, я не знаю — как он сам тоже, дорогой. Помнишь, я говорил тебе про границу между мирами? Один — сжимается, другой — расширяется, а между ними — ничего?

— Темпоральный вакуум, да?

— Он самый. Безвременье… Сможешь нырнуть туда, сможешь уйти — и сможешь попасть куда угодно. В единый миг! Доктор это умеет… умеет делать с нами, без всякой машинерии и штучек-дрючек. Умеет, и все! А как… — Джамаль снова пожал плечами.

— Без всяких штучек-дрючек… — протянул Скиф. — Без машин, значит… Возможно ли такое, князь? Усмехнувшись, Джамаль похлопал себя по лбу.

— Не построили еще машин, чтоб сравнились вот с этим! Ни на Телге, ни на Земле! Вах! И никогда не построят! Вспомни, дорогой, сколько на Земле народу… Миллиарды! А в Галактике, сам понимаешь, куда больше. Всякие есть… люди, нелюди… Среди такой прорвы всегда можно отыскать что-то стоящее… что-то удивительное… Скажем, Доктора или наших амазонок, не видящих снов…

Услышав про сны, Скиф вдруг встрепенулся и обвел взглядом степь, будто видел ее впервые. Потом покрутил головой, разглядывая ехавшего следом Сайри, лошадей, которых синдорец вел в поводу, шустрых прыгучих хиршей, небо и невысокие холмы.

— Значит, все это — не сон? Не сон, да? — Лицо его вдруг сделалось каким-то восторженным и детским. — И она… она тоже не сон?

«Это он о Сийе, — понял Джамаль. — Ну, Сийю с пепельными кудрями и златовласую Тамму тоже вполне можно было бы считать сном. Прекрасным сном, который длится целую вечность!» Впрочем, это из области лирики, а компаньону требовался определенный ответ. И Джамаль, привстав в стременах, обвел широким жестом равнину, а потом сказал:

— Это не сон, генацвале. Это мир, такой же, как наш — в чем-то такой же, в чем-то другой, но он реален, как Кура под Тбилиси. Помнишь, я рассказывал о своей прогулке у реки? Когда мне было пятнадцать? — Скиф молча кивнул. Джамаль, откинувшись в седле, зажмурился, подставил лицо солнечным лучам, глубоко вдохнул теплый степной воздух и пробормотал: — Вах, хорошо! Хоть далеко от нас, а похоже!

— Как далеко? — спросил Скиф, оглядываясь вокруг в некотором ошеломлении.

— Не измерить и не узнать, дорогой. Может, у третьей звезды, считая от Солнца, может, рядом с Телгом, а может, на краю Вселенной… Ну, так что с того? Ты — здесь, я — здесь, и всё, что нам надо, тоже здесь. Едем мы в нужную сторону, и вскоре…

За спинами их вдруг раздался вопль Сайри:

— Стой, господин! И ты, друг господина, блистательный князь, тоже стой! Во имя Вихря, остановитесь! Опасность!

— Что, опять полосатые тха? Или хиссапы? — Скиф, зыркнув глазами по сторонам, потянулся к лучемету.

— Не тха, господин, не хиссапы! Пирг! Пирг, меньший брат твой, Белый Родич! — Сайри, вцепившись в поводья левой рукой, тянул правую к вершине недалекого холма. Там, распушив вокруг шеи шерстистое жабо и задрав хвост, стоял огромный белый хищник — длинноногий, словно гепард, но раза в полтора больше уссурийского тигра. Заметив, что за ним наблюдают, зверь подпрыгнул вверх, одним стремительным гибким движением извернулся в воздухе и исчез.

— Вах! Я же говорил, что едем мы в нужную сторону! — довольно произнес Джамаль.

Амазонок они встретили на пятый день, считая от битвы с шинкасами. Вероятно, это были патрульные, охранявшие некую незримую границу, за которой лежала земля Города Двадцати Башен: четыре женщины в доспехах и плащах и восемь белых зверей. Воительниц, ехавших цепочкой навстречу странникам, Джамаль заметил сразу, но пиргов обнаружил лишь тогда, когда по сторонам их маленькой колонны из травы поднялись огромные головы с разинутыми пастями. Кони, беспокоившиеся уже добрый час, в панике заржали — этим шинкасским скакунам вид Белых Родичей был непривычен и страшен. Но хищники не собирались нападать; окружив отряд чужаков, но держась поодаль, пирги неторопливо теснили их к всадницам.

— Лучше, если мы остановимся и сойдем с лошадей, — пробормотал Скиф сквозь зубы. Джамаль согласно кивнул. Компания их выглядела весьма подозрительно: светловолосый воин в зеленой пятнистой одежде непривычного вида, полуголый синдорец с расцарапанным боком, и он сам — шинкас шинкасом, если не считать физиономии. И все — на конях, вооруженные до зубов!

Успокоив нервничавших лошадей, они спешились. Всадницы тоже натянули поводья и замерли, не доезжая метров десяти, негромко переговариваясь и разглядывая странную компанию. Две девушки были смуглыми и темноволосыми, одна — зеленоглазой и рыжекудрой; все трое — с луками в руках. Последняя амазонка, выглядевшая постарше, не прикасалась к оружию. Очевидно, предводительница, решил Джамаль; на ее щите скалил зубы отчеканенный из серебра Белый Родич, а лицо пересекал шрам.

Скиф медленно расстегнул пояс и бросил на землю вместе с мечами. Катана в лакированном футляре казалась вытянувшейся в траве черной змеей, гранаты на рукояти длинного клинка поблескивали каплями крови. Джамаль тоже расстался с оружием, потом кивнул Сайри; тот, со страхом поглядывая на амазонок, снял перевязь с топориком и шинкасским ножом.

— Во имя Безмолвных! — произнес Скиф, делая шаг вперед. — Мы пришли с миром!

— Пусть слова твои не станут прахом, — ответила старшая из амазонок; голос у нее был сильным и звучным, глаза — серыми и глядели грозно. Она походила на дикую кошку, готовую выпустить когти в любой момент. — Ну, чужаки, кто вы и откуда?

— Мы двое, — Скиф кивнул на Джамаля, — из западных стран, что лежат за Узким морем. А этот юноша — синдорец с Петляющей реки, попавший в плен к степнякам. Они и нас изловили, когда мы скитались на берегу после крушения своего таргада. Изловили, да удержать не смогли, — он усмехнулся, отбросив со лба прядь светлых волос.

— Значит, вас выбросило на Проклятый Берег? После гибели таргада? Распадись и соединись! — Амазонка в удивлении изогнула густую бровь. — Что-то много кораблей разбиваются у побережья в последние дни! Слышала я, что во время трех лун… — Тут она подозрительно уставилась на странников и велела: — Ну-ка назовите ваши имена!

Решив, что пора брать переговоры в свои руки, Джамаль выступил вперед.

— Джаммала, сын Гер'гия, князь, — произнес он, гордо выпрямившись, потом коснулся плеча компаньона. — Скиф, мой родич, сын брата моего. Еще с нами спаслись моряки с джараймского таргада — трое матросов и их хозяин, Зуу'Арборн. Ты слышала о них?

— Слышала! Двадцать дней, как Сийя ап'Хенан привезла их в город, и восемь дней минуло с той поры, как недомерки из Джарайма ушли на юг, в Мауль! А еще слышала я от Сийи странную историю о двух мужчинах с таргада, что бились вместе с ней против степных хиссапов. Днем бились, а ночью пропали! Исчезли, как дуновение небесного Вихря!

— Это мы и есть, — с достоинством произнес Джамаль. — А что до внезапной нашей пропажи…

Он собирался изложить самую хитроумную из заготовленных версий, но Скиф перебил его.

— Сийя! — вдруг выкрикнул он. — Сийя! Сийя сейчас в городе? Или тут, в степи?

— В городе, — кивнула амазонка со шрамом, сурово уставившись на Скифа. — Ну и что? Какое дело тебе до Сийи, незнакомец?

— Она — моя женщина!

Две девушки с луками фыркнули, а третья засмеялась в голос. На хмуром лице предводительницы тоже промелькнула улыбка.

— Ты не так сказал, пришедший из-за моря, — произнесла она. — Не Сийя твоя женщина, а ты — ее мужчина! Клянусь хвостом пирга, это будет верней!

— Пусть так! — буркнул Скиф. — Я хочу ее видеть!

— А ты чего хочешь, чужак в одежде степных хиссапов? И чего хочет он? — властный взор амазонки скользнул по лицу звездного странника и остановился на Сайри.

— Я хотел бы попасть в город, отважная. Вах, очень хотел бы! Много слышал о нем. Много слышал о владычице вашей и мудрых женщинах из Башни Видящих Суть. Говорят, им подвластны заклятья, охраняющие от демонов? — Джамаль с широкой улыбкой бросил взгляд на старшую всадницу, но ответа не последовало; выглядела она по-прежнему недоверчивой и хмурой. Тогда он хлопнул по плечу стоявшего рядом синдорца и сказал: — У этого юноши тоже есть желания. Он хочет стать воином — таким воином, чтоб шинкасы дрожали, завидев блеск его клинка. Верно, Сайри?

Юный синдорец повалился на колени в траву, протянул руки к сурово взиравшей на него амазонке.

— О, дочь Паир-Са! Господин мой князь правду сказал: хочу я знать и уметь все, что вам ведомо! Хочу скакать на коне, как вы, хочу рубить мечом, колоть копьем, стрелять из лука! Хочу…

— Хватит! — амазонка повела рукой, и Сайри смолк. — Слишком много желаний для мужчины! Дерзких желаний, клянусь Безмолвными! Ну, увидим… увидим, сможешь ли ты, синдорец, удержать меч и копье… Удержишь, тогда и поговорим! А сейчас — встань!

— Я дрался с шинкасами! — гордо заявил Сайри, поднимаясь с колен. — Вот раны от их ножей, моя владычица! — он провел ладонью по исцарапанному боку.

— Лучше бы ты показал мне их головы, синдорец, а не свои раны, — мрачно промолвила амазонка, потом махнула рукой. — Подберите свое оружие, чужаки! Я отвезу вас в город. Мудрая Гайра ар'Такаб из Башни Видящих Суть и Дона ок'Манур, владычица наша, желают посмотреть на вас. Очень желают — после рассказов Сийи и ее девушек! Им еще не попадались мужчины, исчезающие ночью трех лун из женских объятий… Может, вы тени, а не люди? Людей бы Тамма и Сийя сумели удержать… Клянусь Безмолвными, хватка у них крепкая!

Скиф побагровел, молодые воительницы фыркнули, а Джамаль расхохотался. На миг он почувствовал себя двадцатипятилетним; думы о его Миссии и ответственном предназначении улетучились куда-то, испарились, изгнанные пленительным миражом: Тамма, распустив золотые волосы, улыбается ему, что-то шепчет, манит к себе… Встряхнув головой, он прогнал грешные мысли и шагнул к лошади.

Они продолжили путь на юго-восток, окруженные огромными белыми зверями. Четыре амазонки ехали впереди; одна из смуглянок напевала:

У меня нет сердца — Лед горных вершин в груди, У меня нет глаз — Проблеск молнии мои глаза, У меня нет жизни — Память потомков моя жизнь, У меня нет смерти — Вихрь Небесный унес мою смерть О, Безмолвные, одарите меня мужеством!

«Боевая песня-заклинание», — припомнил Джамаль, вслушиваясь в чистый и звонкий голос девушки. Он охотно подъехал бы и потолковал с ней и ее подругами, но воительницы все еще держались настороженно; хоть и не глядели на гостей, доверяя охрану зверям, но стрел с тетивы не снимали.

Прошла пара часов, и Джамалю показалось, что степь начинает изменяться. Холмы и курганы исчезли совсем, зато здесь и там засинели маленькие озерца с прозрачной, прогретой солнцем водой; их соединяли ручьи, такие мелкие, что кони проскакивали их, едва омочив копыта. Берега этих медленных и довольно широких потоков были галечными и песчаными, и цветная галька лежала на дне, посверкивая темно-багровым и зеленым отблеском гранатов — вероятно, камень этот встречался здесь в изобилии. Травы вроде бы стали ниже, но сочней, и все чаще попадались огромные участки, покрытые напоминавшим земной клевер растением; его аромат был похож на медвяный запах падда, но дурных снов не навевал. Ни ксихов, ни кафалов не было видно; на равнине паслись стада покрытых лохматой шерстью быков и крупных антилоп, коих Джамаль насчитал пять или шесть разновидностей. Были они не меньше северного оленя и отличались формой рогов, цветом шкур и очертаниями тела.

Горы, скрывавшие южный горизонт, будто бы не приближались. Они по-прежнему как бы парили над степью, подобно гигантской зубчатой розово-серой стене, скрытой занавесом теплого воздуха и расстоянием; вершины их виделись более четко, но подножия скрывала белесая мгла. Теперь Джамаль знал, что там, за этими исполинскими каменными пиками, лежит страна Мауль, одна из великих империй Амм Хаммата, а еще дальше к югу — земли чернокожих; где-то на востоке извивалась Петляющая река, на западе же, в нескольких днях пути, синело Узкое море, отороченное лентой изумрудного кедровника с вкраплениями золотых рощ.

Вспомнив о них, звездный странник повернулся к компаньону. Тот, похоже, пребывал в прострации: и про задание свое забыл, и про грозного шефа, и про двеллеров, и про все амм-хамматские чудеса, кроме одного-единственного, темноглазого, с пепельными локонами до плеч. «Совсем замечтался парень», — подумал Джамаль и кашлянул.

— Прошлый день ты меня все выспрашивал, генацвале, теперь я хочу спросить. После той ночи, как мы от разбойников избавились, ты на камни залезал, на рощу смотрел, так? Ну и что увидел?

Скиф моргнул, с трудом выплывая из мира грез.

— Рощу и видел! Еще — Тха, жирную жабу! Ну и остальные плиты, что там понатыканы… Вроде десять их было.

— А купол? Купол разглядел?

— Нет. Деревья закрывали, а высокого места вблизи не нашлось. Валун, на котором я стоял, всего метра три… и то из самых больших. — Скиф помолчал, покосился на Джамаля и буркнул: — Думаешь, есть там купол?

— Думаю, есть. Гиена-то нас не зря к этой роще гнал, к удобному месту… Ручей рядом, большие камни, спрятаться можно от чужих глаз… и еще эти плиты, которых мы у других рощ не видали. Ты ведь проверил — плиты лежат так, чтоб пленника можно было привязать и самому не задохнуться… Рубеж обозначен, верно?

— Верно.

Помолчав, Скиф добавил:

— В сомнениях я, князь. С одной стороны, вроде бы все хорошо: встретили мы амазонок, столковались без крови и драк, и теперь нас везут в город. Но с другой, едем мы на юго-восток, тогда как падда растут на западе. А мне Пал Нилычем велено образцы взять. Ну, листья там, ветки… И до куполов этих добраться бы не худо.

— Насколько я помню, тебе еще велено разобраться в ситуации, — сказал Джамаль. — Что за демоны тут обретаются, как можно от них защититься и кто такие сену?

— С последним вопросом мы, считай, разобрались, — вымолвил Скиф с мрачной гримасой — видно, вспомнил крики и вопли привязанного к металлической плите Тха.

— И с остальными разберемся. Ты не спеши, дорогой, не спеши. Я так думаю, что сперва нужно в город доехать да с местной властью потолковать. Может, объясниться начистоту… кто мы и откуда и зачем сюда прибыли. Так что город — наша первая цель.

— Почему?

— Да потому, что в нем мы можем кое-чему научиться. И без этой науки, без надежной защиты, я бы в рощи да купола не полез. И вспомни еще, что говорила твоя Сийя: дескать, только Видящим Суть дозволено касаться дерева падда. Раз касаются, значит, откуда-то берут, так? Из рощ, само собой, каким образом? Умеют защищаться и от демонов, и от запаха, а?

— Не думаю, что у них тут есть противогазы, — пробормотал Скиф.

— Приедем — узнаем, генацвале. Встретимся с нашими красавицами… — Джамаль, скрывая улыбку, отвернулся. — Жаль только, что Зурабчик мой ушел… поспешил, а зря! Хотелось бы мне с ним потолковать о тех странах, что за Узким морем.

— Это ты про Зуу'Арборна? — Скиф бросил взгляд на далекие горы. — Ну, он уже на пути в Мауль. Может, и до порта добрался да к себе на родину поплыл.

— Если добрался, — со значением сказал Джамаль. — Дороги-то здесь опасные… непростые дороги…

Они вновь помолчали, а затем Джамаль принялся расспрашивать компаньона о событиях, что случились недавно у Приозерского шоссе. Скиф уже рассказывал о них — о рейде Сарагосы, схватке с двенадцатью апостолами, таинственном графе Калиостро и гибели Сингапура с двумя агентами. Звездный странник, однако, желал знать обо всем в подробностях: эта информация являлась новой и крайне ценной, ибо ни один из телгских Наблюдателей никогда не бывал в логове Бесформенных.

Скиф, припоминая слышанное от Сарагосы и Сентября, говорил о бревенчатом домике, врезанном в косогор задней стеной, о зеленой щели, рассекающей стену от пола до потолка, о сферическом углублении, ванне с сизым туманом, пожирающем трупы, о гравитационных метателях, превратившихся в горстку праха. Джамаль слушал, задавал вопросы; особенно его заинтересовало, почему дядя Коля, «механик»-экстрасенс, назвал сферическую нишу «сосалкой», а щель — окном, ведущим черт знает куда Вероятно, это были какие-то технические устройства, и тут интуиция дяди Коли могла оказаться важней, чем самые доскональные научные исследования. Он владел своеобразным даром, изредка встречавшимся на Телге и в других мирах; он чувствовал душу любого механизма — так, как опытный врач ощущает состояние больного по ударам пульса, дыханию, оттенку кожи и дрожанию век. «Механик» — еще один, не считая Доктора, удивительный земной феномен; оба не всегда могли разобраться в деталях незнакомых устройств, но их назначение определяли без труда. И если дядя Коля утверждал, что ниша — это «сосалка», а зеленая щель — окно, то так скорей всего и было.

Когда речь зашла о дяде Коле и его талантах, Скиф вдруг ударил себя по лбу, торопливо расстегнул нарукавный карман и принялся шарить в нем Затем он извлек на свет божий небольшую металлическую коробочку и протянул Джамалю. Была она круглой, довольно тяжелой, с гравированным на обоих торцах изображением костра Поленьев либо иного горючего материала не замечалось — только языки пламени с плясавшей в них саламандрой, вырезанной скупыми четкими штрихами.

— Вот, дядя Коля дал, — произнес Скиф. — На всякий случай… Дал и прибавил: мол, пригодится, бляха-муха.

— Что же это такое? — Джамаль повертел коробочку в руках, попробовал открыть, но она не поддавалась. — Что там внутри, дорогой? Снаружи костер нарисован, выходит, внутри зажигалка? Только очень маленькая… с ноготь величиной…

— Не думаю, что зажигалка. Дядя Коля такой мелочевкой не балуется. Если уж он делает вещь, так это вещь.

— Бомба? — Джамаль насмешливо прищурился. Его компаньон пожал плечами.

— Скорее, защитное устройство. Талисман, от бомбы и от огня. Но как им пользоваться, я не знаю. Сказано было: придет время, догадаешься.

— Значит, время еще не пришло. — Джамаль вернул коробочку и, оглянувшись, поймал взгляд синдорца Сайри. Сделать это было нелегко, потому что глаза юноши метались по сторонам, как два юрких прыгуна-хирша. На Белых Родичей и амазонок он поглядывал с нескрываемым страхом, степь осматривал с любопытством, а на грозного Паир-Са, своего господина, и на его приятеля, князя Джаммалу, взирал с надеждой и благоговением. Джамаль подмигнул Сайри и усмехнулся; тот выдавил робкую улыбку в ответ.

Они миновали очередной ручей; хрустальные брызги из-под лошадиных копыт взмыли вверх, окропив сапоги и колени звездного странника. Полузакрыв глаза, он мерно раскачивался в седле, отдаваясь наслаждению быстрой скачки, чувствуя, как солнечные лучи ласкают правую щеку, а налетевший с равнины ветерок гладит левую. Но вскоре перед его внутренним взором возникло лицо суровой амазонки, нынешней их водительницы, и Джамаль начал мысленную беседу с ней — о том, что люди они со Скифом хорошие и никому не желают зла, что ару-интаны и шинкасы, мерзкие прихвостни демонов, их враги, а значит, сами они для женщин — союзники и друзья. Эта беседа, происходившая в его воображении, была своеобразным гипнотическим приемом, позволявшим расположить к себе, внушить доверие, растворить всякий след подозрительности и неприязни. Удавалось такое не всегда и не со всеми, но сейчас Джамаль был почему-то уверен, что все получится. Быть может, потому, что еще он думал о златовласой Тамме, царице Тамар на белоснежном жеребце, и мысли эти окрашивались теплым чувством приязни и предвкушения встречи.

Когда Джамаль открыл глаза, три девушки-лучницы вложили свое оружие в чехлы, а женщина со шрамом, натянув повод, отстала от молодых воительниц и поравнялась с ним. Бросив проницательный взгляд на погруженного в сладкие думы Скифа, она, вероятно, решила, что говорить с ним не стоит, и повернулась к князю.

— Твое имя я уже слышала, чужак. Мое — Рирда aп'Xeнан, из Башни Стерегущих Рубежи. Я — Сестра Меча и начальствую над двумя сотнями всадниц.

— Большая честь, что ты сама провожаешь нас в город, — сказал Джамаль, лихорадочно соображая, какие слова почтения нужно добавить. С юными девушками было проще: он мог назвать их черноокими, златовласыми, желанными и прекрасными, но эта суровая женщина красавицей не была. Разве что в прошлом, когда ее щеку не безобразил длинный рубец, протянувшийся от подбородка к правому уху. Ледяные серые глаза придавали ее лицу сосредоточенно-мрачное выражение.

Решив не испытывать больше на сей валькирии свои чары, Джамаль лишь склонил голову и сказал:

— Сийя и Тамма тоже называли клан ап'Хенан. Ты — их сестра, отважная Рирда?

— В пятом или шестом колене. Все женщины из Башни Стерегущих Рубежи носят это имя.

— И много ли их?

Рирда бросила на него подозрительный взгляд и отрезала:

— Достаточно, чтоб земля содрогнулась под копытами наших скакунов! Но еще не бывало так, чтобы все Стерегущие разом выезжали из города. Для охраны рубежа хватает трех турмов всадниц и Белых Родичей.

— Турмов? — Джамаль приподнял бровь.

— Две сотни всадниц — боевой турм, — пояснила Рирда. — И, клянусь Безмолвными, тысяча жалких хиссапов, прячущих лица под масками, не выдержит его удара!

— Нисколько в том не сомневаюсь, отважная. Я видел, как бьются девушки Сийи… Твои, наверно, не хуже! Рирда смягчилась.

— Не хуже, — подтвердила она, вытянув руку в бронзовом блестящем налокотнике. Запястья у нее были широкими, словно у мужчины, однако изящными; под золотистой кожей проступали крепкие жилы. — Скоро привал у большого озера… После него — еще два заката, и мы окажемся в городе. Там, чужак, ты сможешь поклониться Доне ок'Манур, хедайре, и мудрой Гайре, пророчице. Надеюсь, она не узрит в тебе плохого. Иначе мне придется поглядеть, какого цвета твоя печень!

— Я тоже надеюсь, — ответил Джамаль, дипломатично пропуская мимо ушей намек о печени. — И еще надеюсь, что ты, отважная, будешь нам заступницей.

Рубец на щеке Рирды дернулся, налился кровью; она мрачно усмехнулась.

— Похоже, у вас, у тебя и твоего родича, уже есть заступницы, Тамма и Сийя. Особенно Сийя! Но ее слово так же, как мое, не много значит, ибо суть людская скрыта от наших глаз. Гайра ар'Такаб — иное дело… Мы — пылинки, пляшущие в луче света по воле Безмолвных Богов; она — приникший к земле камень, неподвластный дуновению ветра. Мы, пылинки, глухи и слепы, хоть думаем о себе иначе; камень же, недвижный, словно земля, видит и слышит больше нас.

— Почему? — Джамаль, огладив бородку, посмотрел в холодные серые глаза.

Амазонка повела плечом.

— Лишь прорицающие волю богов воистину зрячи. Они увидят, кого мы нашли — трех пиргов или трех хиссапов. Они — разум и мысль, остальные — плоть. Руки, чтоб держать клинок, чрево, чтоб рождать детей… Но лишь Видящие Суть знают, зачем это нужно.

— И что разум говорит плоти? Что камень повелевает вам, пылинкам?

— Сражаться и охранять! Раньше, до того, как пришли ару-интаны, смысл жизни был в самой жизни. Теперь… — полузакрыв глаза, она вдруг запела:

Встаньте, воины в доспехах, Враг пришел на ваши земли, Враг незримый и коварный, Демон пропастей глубоких.

Встаньте, воины в доспехах, Защитите тело сталью, Душу — стенами заклятий, Что подвластны только мудрым.

Встаньте, воины в доспехах, Позабудьте о покое, Вам сраженье будет пиром, Вам наградой станет смерть.

При первых звуках песни Скиф очнулся, во все глаза уставившись на Рирду ап'Хенан. Когда же ее негромкий хрипловатый голос смолк, он спросил:

— А нас, меня и моего родича, князя Джаммалу, тоже можно защитить стенами заклятий? Так, чтобы ару-интаны не имели власти над нашими душами?

— Распадись и соединись! Ты многого хочешь, назвавший Сийю своей женщиной! Заклятие Защиты и Силы редко поют для чужаков… на моей памяти не пели никогда! Защита даруется тем, чьи сердца чисты, тем, кто готов сражаться и охранять и не ищет иной награды за свой труд, кроме смерти.

— Сражаться мы готовы, — сказал Джамаль, — но вот насчет смерти… Вах, отважная моя! Жизнь прекрасна, и лишь неразумный ищет смерти! Так что пусть она лучше будет наградой нашим врагам.

Ближе к вечеру, когда они, как предупреждала Рирда ап'Хенан, стали лагерем у одного из бесчисленных озер, Джамаль решил пройтись, размять ноги после долгого дня, проведенного в седле. Стараясь не терять из вида суетившихся у лошадей девушек, Сайри и Скифа, который обтирал пучками травы своего каракового жеребца, он зашагал вдоль берега по тропинке, выбитой копытами быков и антилоп. Вероятно, это была дорога к водопою, решил он, разглядев следы в мягкой влажной почве. Один из Белых Родичей увязался за ним; зверь не спускал с человека пристального взгляда — то ли сторожил, то ли охранял.

В лучах алеющего предзакатного светила, низко висевшего над степью, вода казалась серебряным зеркалом, прикрытым прозрачной розовой вуалью. Было тепло, но не жарко; в воздухе уже ощущалась вечерняя прохлада, но ни одно дуновение ветерка не рябило озерную гладь. Добравшись до небольшой косы, которая уходила на тридцать-сорок шагов к востоку и круто обрывалась к воде, Джамаль остановился, не обращая внимания на своего пушистого стража, и заглянул вниз. Там, в полутора метрах от запыленных сапог, плавало его неясное отражение.

Рослый черноволосый человек в меховой безрукавке и кожаных штанах, еще довольно стройный и моложавый для своего возраста… Ри Варрат, Джамаль Саакадзе, князь Джаммала, сын Гер'гия… Лицо почти без морщин; темная густая бородка, темные яркие глаза, полноватые сочные губы жизнелюбца, красиво очерченный нос — не то чтобы орлиный, но намекающий на орла… Грузинские черты, как на фресках древних святых; лицо картлийца, говаривал отец, чистая тбилисская кровь. Сам Джамаль куда хуже разбирался в сложной кавказской этнографии и не сумел бы объяснить, чем его облик отличается от кахетинца, аджарца или имеретинца. Но отец утверждал: мы — картлийцы…

Иногда звездный странник едва ли не восторгался удачей, что выпала ему в варварском мире Земли, разделенном на сотни стран и тысячи племен, каждое — со своим наречием, традициями, верованиями, своим особым темпераментом и жизненным укладом. Невесомый световой луч, покорно доставивший на Землю его разум, мог пасть в любое место, на любую часть суши, коснуться любой из сотен миллионов молодых женщин… Дело случая, игра вероятности! Он мог бы родиться эскимосом или китайцем, скандинавом или индусом, итальянцем или египтянином, американцем или эфиопом… Но случай, Великий Случай и судьба сделали его грузином, в чем он усматривал несомненное везенье.

И не потому, что за тридцать лет, начиная с момента, когда он впервые осознал себя в теле перепуганного подростка, Джамаль привык к своему роду-племени, к гортанному говору родичей и приятелей отца, нередко гостивших в их петербургской квартире, к резкой четкости грузинских лиц, к огненным зрачкам, так непохожим на блеклые глаза северян. Нет, привычка тут была ни при чем! Он просто любил свой народ и, достигнув немалого богатства, повидав и изучив назначенный ему мир (как то подобало Наблюдателю), полюбил еще больше.

Грузины были гостеприимны и щедры, горды и экспансивны; порой шумные, порой слишком воинственные, они обладали редкостным чувством достоинства и честью, еще более драгоценным даром, который уже стал забываться на перенаселенной Земле, вступившей в эру технологического развития. Возможно, они являлись в большей степени варварами, чем иные слишком рафинированные народы, но именно это и пленяло в них Джамаля. Это черноволосое темпераментное племя так отличалось от спокойных, сдержанных и предусмотрительных обитателей Телга! Не потому ли они так нравились звездному страннику? Разумеется, сам он был и оставался телгани, но необычным телгани — Наблюдателем и разведчиком, избранным из избранных; и необычное в нем с удивительной легкостью слилось с сутью и сущностью потомка воинственных картлийцев.

Не значило ли это, что и он сам был в душе таким же свободолюбивым и необузданным варваром? Рыцарем гор, улетевшим к звездам, чтобы найти волшебный меч и поразить злобного дракона?

Усмехнувшись, Джамаль покачал головой и медленно побрел к лагерю. Нет, не меч он искал, а латы — или, вернее, магическое заклятье, способное отпугнуть демонов зла. Предусмотрительный Телг не нападал, лишь оборонялся, и панцирь для телгани был привычней клинка.

Грузины решили бы эту проблему иначе, подумал он и тихо прошептал:

— Встаньте, воины в доспехах, позабудьте о покое, вам сраженье будет пиром, вам наградой станет смерть…

Если не считать смерти, все остальное вполне подходило для грузин.

Прошла ночь, промелькнули день и другая ночь. За страной озер и речек открылись иные земли, тоже равнинные, но граничившие на юге с холмистой местностью, переходившей в предгорья. Отрог самого величественного из пиков вытягивался далеко в степь, истончался, превращаясь в монолитную каменную стену, и взмывал вверх гигантской башней розово-серого гранита. Эта огромная скала царила над степью, но разглядеть вершину, словно бы изрезанную крепостными зубцами, еще не удавалось; до подножия ее было километров тридцать, полдня пути.

Постепенно дикая степь начала уступать место обработанным участкам и лугам, где паслись кони всех мыслимых мастей, а также стада дойных антилоп и коз. Однако поля — в земном смысле этого слова — не попадались; лишь фруктовые рощи и плантации различных кустарников, иногда похожих на виноградную лозу, иногда — на разросшиеся до гигантских размеров колючие кусты крыжовника. На них, впрочем, висели не грозди ягод, а длинные белые початки, напоминавшие маис, — но тоже огромной величины, не меньше полуметра.

Однако ни Джамаль, ни его компаньон не слишком приглядывались к этим сельскохозяйственным чудесам. Быть может, в другое время и при иных обстоятельствах путники оценили бы виды и запахи этого земного рая — и прямые каналы, отходившие от рек и озер, и аккуратные поселки с длинными, сложенными из камня домами под черепичными крышами, и сторожевые башни пятнадцатиметровой высоты, с обязательными конюшнями внизу и ухоженными двориками, и рыбные пруды, и давильни, в которых жали масло и приготовляли вино, и ровную, мощенную камнем дорогу, по которой взад и вперед сновали повозки и всадницы в легких туниках или блестящих доспехах. Да, при других обстоятельствах все это вызвало бы удивление, восторг и даже ностальгию — ибо, если не считать равнинной местности, открывшаяся перед Джамалем цветущая страна напоминала грузинские пейзажи.

Но главным являлась вовсе не разница между амм-хамматской равниной и склонами Кавказских гор; главным были люди. Или нелюди — как посмотреть. Люди, впрочем, тоже встречались — повозками правили крепкие женщины-возницы, а иногда и немногочисленные мужчины; женщины суетились у рыбных садков и давилен; женщины в развевающихся плащах и блестящих шлемах мчались по дороге и несли караул у башен; женщины, пешие и на конях, виднелись у каждой плантации и рощи, присматривая за работниками. Вот с работниками был непорядок.

Выехав вперед и буркнув Рирде ап'Хенан: «Хочу посмотреть!» — Джамаль натянул поводья и остановился у ровных шеренг какого-то неведомого кустарника, покрытого желтыми ягодами величиной со сливу. Вероятно, то было масличное растение; ягоды собирали не в корзины, а в бронзовые котлы, где они лопались и растекались под собственной тяжестью, извергая мутный тягучий сок. Нагие люди — в основном мужчины — медленно и тщательно обирали каждый куст; за ними двигались другие, уже не с котлами, а с мотыгами, и окапывали растения — столь же медленно, тщательно, неторопливо. У обочины стояла повозка — там под присмотром пожилой женщины в синем просторном хитоне пять темнокожих парней грузили запечатанные глиняные амфоры. Сосуды эти показались Джамалю огромными, в рост человека, но голыши справлялись с ними без труда, хоть никто из них и не выглядел силачом.

И грузчики, и сборщики работали словно автоматы; мерно сгибались руки, босые ноги месили влажную землю, полураскрытые губы втягивали и выдыхали воздух, спины склонялись и выпрямлялись, пальцы сжимали рукояти мотыг или ручки амфор и котлов. Выглядели эти труженики по-разному, но независимо от цвета кожи волос или глаз, имелось в них нечто общее — и подмеченный Джамалем неторопливый ритм движений, и остановившиеся, застывшие, будто во сне наяву, зрачки, и струйки слюны, стекавшей из раззявленных ртов.

Он оглянулся. Амазонки взирали на эту картину с равнодушием, Скиф — со смесью отвращения и любопытства, Сайри — с неприкрытым ужасом. Что касается белых зверей, то те расселись неподалеку и, вывалив шершавые языки, негромко порыкивали, словно ведя беседу. Сборщики желтых плодов явно не вызывали у них интереса.

— Сену, — пробормотал Скиф, — сену… Вот они какие! Похожи на ублюдков, о которых Пал Нилыч говорил. Только у тех были не плошки да кетмени, а разрядники.

— Похожи, — согласился Джамаль. — Знаешь, дорогой, пока я лежал в вашем изоляторе, нагляделся на сопалатников. Лица такие же, да… Но те пальцем не шевелили и отходили к праотцам, а эти… Эти, гляди-ка, работают!

— Разные стадии поражения, и результат разный, — мрачно заметил Скиф. — Видел я одного, из Пал Нилычевых приятелей, так тот и говорить мог… Но потом все равно попал в койку. Рядом с тобой лежал… Темноволосый такой, кудрявый, и глаза черные… Не помнишь?

— Все они были на одно лицо, — пробормотал Джамаль. Ему не хотелось вспоминать о своих соседях в медицинском боксе фирмы «Спасение». Выглядели они сущими покойниками, да и сам он в те часы был не лучше; лежал труп трупом, заблокировав сознание и двигательные рефлексы, и тоже пускал слюну.

Рирда ап'Хенан нетерпеливо повела плечом, зазвенела уздой в бронзовых бляшках.

— Ты удивлен, чужак в одежде хиссапов? — Она обращалась к Джамалю, видимо, решив, что он ближе к ней возрастом, а значит, является старшим. — Разве в ваших краях нет сену?

— Встречаются, отважная, встречаются… но редко! А тут… — Джамаль страдальчески сморщился. — Сколько их!

— Шинкасы, — коротко пояснила амазонка. — Вонючие хиссапы! Те, чью одежду ты напялил на себя. Чтоб Вихрь Небесный поразил их! Крадут людей повсюду — у Петляющей, и в маульских предгорьях, и у Внутреннего моря. А сами хуже сену! У тех просто нет душ, а шинкасские души черны, как их проклятые боги, Хадар и Шаммах!

Ожесточенно сплюнув, она потерла пересекавший щеку шрам, явное напоминание о шинкасском ноже или стреле. Вероятно, подумал Джамаль, тот, кто нанес эту рану, пребывает сейчас на спине Великого Одноглазого, выискивая вшей среди гигантских перьев. Со степняками, судя по всему, у Сестры Меча был разговор короткий.

Скиф, хмуро поглядывая то на старшую амазонку, то на мерно сгибавшиеся спины живых роботов, буркнул:

— Шинкасы крадут людей, меняют их души на сладкую траву, а тела, выходит, продают вам? И вы покупаете! Покупаете, чтоб было кому копаться в земле и носить тяжести!

Шрам на щеке Рирды набух кровью, глаза сердито сверкнули — словно у рыси, оскалившей клыки.

— Ты дерзок, молодой чужак! Дерзок и глуп, клянусь когтями пирга! Но я отвечу тебе… отвечу, глупый кафал! — Втянув воздух сквозь стиснутые зубы, она продолжила: — Все покупают сену, чужак, а мы — больше, чем остальные. Больше, чем маульцы или сероглазый народ с берегов Внутреннего моря; больше, чем карлики из Джарайма и люди других стран Запада. Так, во имя милосердия, заповедали нам Безмолвные Боги! Ибо, если не следить за сену, они умрут. От голода, от жажды или просто позабыв дышать… И мы выкупаем их, платим отродьям Хадара золотом, тканями и вином, чтобы лишенные душ закончили дни свои в покое. Они не люди, но были людьми! Кто знает, не вернут ли им Безмолвные на небесах утерянное на земле?

— Но вы заставляете их работать! Амазонка с хмурым видом пожала плечами.

— Они недолго живут, но много едят. А боги, повелев заботиться о них, не сказали, что надо кормить бездельников!

Конь Рирды двинулся вперед, звонко цокая копытами по камням; молодые воительницы и три путника ехали следом.

Скиф, наклонившись к Джамалю, негромко произнес:

— Слыхал, князь? Боги повелели заботиться о несчастных, но не запретили на них пахать… Весьма прагматичная точка зрения!

— На несчастных всегда пашут, дорогой. Были бы несчастные… А где их нет? Видел ты такое место?

— Видел. Фрир Шардис к примеру.

И Скиф, стараясь не глядеть в пустые глаза и на согбенные спины лишенных душ, принялся рассказывать о сияющих огнями громадах Куу-Каппы, прекрасного города в теплых морях, об игре в Девять Сфер и всемогущем Твале, повелителе судеб, о лунах, что восходят над океаном беззвездной ночью, о пьянящем бьортерри с Островов Теплого Течения, о серадди Чакаре, ловце удачи.

Джамаль слушал и думал о своем.

Думал про Телг, где тоже, подобно Шардису, не было несчастных, но были обеспокоенные — и с их тревог, с их забот о грядущем, коего не мог предвидеть никто, началась его Миссия. Думал о Земле, новой своей родине, о многих и многих жизнях, что тратились там впустую, — о тех, кто не знал ни весны, ни лета, но рождался и жил вечной осенью, унылой и промозглой. Волею судеб, обстоятельств или собственного неразумия… Мелкие мысли, мелкие заботы, мелкие души… То, что нужно Бесформенным! Серый безликий фон, на котором они, столь же безликие, могут действовать незаметно и без помех…

Еще он размышлял о словах Рирды ап'Хенан насчет защиты — могучих заклятьях, что ведомы Видящим Суть. Вероятно, амм-хамматские чародейки умели ставить мысленный блок, воздвигать в сознании некий барьер, гораздо более прочный, чем тот, которым обладал он сам. Когда он научится этому. Если научится! — поправил себя Джамаль, ощущая неуверенность и беспокойство.

Телг и Земля предстали внезапно перед ним в образе единой равнины, плодородной и зеленой, простирающейся вдаль, цветущей, звенящей ручьями, шелестящей древесными кронами, овеянной теплым ветром, что разносит запахи трав и цветов, ароматы вина и свежего хлеба. Земля и Телг наложились, слились в нерасторжимом и чарующем сочетании, равно великолепные, щедрые, благоухающие, полные жизни и надежд — два мира, два радужных клубка, в которых смешались цвета изумруда и аметиста, рубина и золотистого янтаря, нежной бирюзы, нефрита, обсидиана, пестрой яшмы… И только одно нарушало эту прекрасную картину — тысячи, миллионы, миллиарды пустых глаз да согбенные фигуры, что двигались по зеленой равнине, исчезая за горизонтом, в серой туманной мгле.

Он услышал громкий голос Скифа, и видение распалось. Компаньон, привстав в стременах, тянул руку вверх и вперед; на лице его было написано изумление.

— Ты только погляди, князь! Погляди! Ну и дела! Сильно же тут кого-то опасаются!

Джамаль вскинул голову. Перед ним, на вершине гигантского утеса, парил город; камни его сливались со скалами, башни, словно зубцы титанического парапета, вонзались в облака, а стены подпирали небо.

Глава 5 ДОКТОР

Он не задумывался о сущности своего дара. Дар был для него реальностью — такой же, как солнечный свет, как воздух и пища, как напитки и транквилизаторы, заглушавшие на несколько часов паранормальное восприятие. Когда-то он пил, а затем, попав в лечебницу, был вынужден принимать лекарства; предполагалось, что эти снадобья сделают его нормальным человеком. Его врачи, однако, сами не ведали критериев нормальности; для них он являлся всего лишь алкоголиком со странными фантазиями, забавным пациентом, объявившим себя Владыкой Мира Снов.

Безусловно, он не был нормален, хотя и не считал себя сумасшедшим параноиком; просто он был иным, непохожим на других — жирафом, затесавшимся в овечье стадо. Мир представал перед ним как бы в двух разительно отличавшихся обличьях. Одним из них являлось повседневное: город, где он жил, комната, в которой провел долгие годы, одежда, мешком висевшая на его длинном костлявом теле, люди, что окружали его. Пребывая на тусклой грани повседневного, он оставался бессилен; ни события, ни судьбы людей не подчинялись ему.

Но стоило прикрыть глаза, сосредоточиться, включиться, как крохотный повседневный мирок расширялся до размеров Вселенной — огромной, яркой, необозримой, сверкающей вечным и нерушимым великолепием. Этот мир представал перед ним не в сиянии бесчисленных звезд, не в спиральном пламени галактик, не в тусклом свечении лохматых газовых облаков, не в блеске мерцавших отраженным светом планет, не в красочных переливах кометных хвостов. Он видел арфу — гигантскую арфу на фоне сероватого туманного занавеса, как будто оттенявшего нейтральным цветом яркое и пестрое переплетение струн.

В юности, еще до того, как проснулся дар, его учили играть на арфе. По мнению наставников, он обладал абсолютным слухом, превосходной музыкальной памятью и необычайно длинными гибкими пальцами; он мог извлечь из своего инструмента невероятные аккорды, а любую услышанную мелодию запоминал навсегда.

Быть может, его музыкальный талант предшествовал тому, истинному дару, позволявшему играть на струнах Вселенской Арфы? Быть может, усвоенные в детстве навыки определили для него и ментальное восприятие мира? Как иначе объяснить то, что он представлял Вселенную в виде арфы, а не органа, не скрипки, не целого оркестра?

Впрочем, он никогда не копался в своих воспоминаниях; то, что случилось до пробуждения дара, не вызывало у него интереса. Гораздо важнее, что дар принадлежал не только ему; пребывая в своем одиночестве, он мог лишь обозревать великолепную арфу и предчувствовать те мелодии, которые удалось бы сыграть на ней. Но, чтобы коснуться струн, он нуждался в партнере — в живом и трепетном огоньке, который скользил бы по радужным нитям, направляемый к цели его разумом, его мыслью, его желанием. Только тогда арфа могла зазвучать!

Он чувствовал это, он был в этом убежден, но он не являлся богом и полновластным владыкой — даже в Мире Снов. Чтобы попасть туда, он нуждался в согласии и доверии будущего странника; не в том согласии, что скреплено подписью и печатью либо выражено словами, но во внутреннем, инстинктивном и подсознательном намерении, позволяющем вступить в ментальный резонанс.

О, если бы он нашел таких людей двадцать, десять, пять лет назад! Сколько чудес он мог бы показать им в Мире Снов, какие восхитительные ноты извлечь из своей арфы, какие открытия свершить! Возможно, он разобрался бы с тайной Того Места, исследовал мыслью это серое ледяное безвременье, этот загадочный фон, на котором сияли струны его арфы… Иногда ему казалось, что он мог бы проникнуть туда — не косвенно, не прикасаясь к нитям инструмента, но прямо; нырнуть в серую мглу, ощутить ее вязкость, ее холод, ее загадочную сущность. Возможно, и там он услышал бы какие-то звуки?..

Но подобные эксперименты требовали времени и осторожности. Теперь он мог не торопиться; пусть не двадцать, не десять, не пять лет назад, но все же он нашел людей, открытых для сотрудничества. Или они нашли его.

Так или иначе, теперь он мог изучать и пестовать свой дар, наслаждаться им, не тревожась о повседневном. Люди-самоцветы, живые огоньки, скользили к многоцветным клубкам миров, подчиняясь собственному желанию и его воле; он, словно обладатель несметных сокровищ, швырял на струны арфы холодные синие сапфиры и голубые капли аквамаринов, искристые изумруды и бериллы, кровавые, алые, розовые рубины, морионы, аметисты, золотые цитрины, сиявшие ярким светом алмазы, огненные, белые и черные опалы, коричневатые топазы… Бесконечным сверкающим ожерельем они плыли друг за другом в Мир Снов, в теплый уют островов Фрир Шардиса, в заброшенные древние города Пирама, в Шшан, населенный разумными крылатыми тварями, в неприветливые скалистые горы Ронтара, в фэнтриэлы охотничьих Сафари…

Нередко он спрашивал себя: существуют ли эти миры в реальности или являются лишь плодами людского воображения? Обсидиан, защитник и покровитель, тоже жаждал получить ответ на этот вопрос — ответ однозначный и недвусмысленный, желательно — подтвержденный фактами, какой-либо правдоподобной теорией и неоспоримыми экспериментами. Обсидиану нравилась четкость; смутные домыслы и туманные гипотезы раздражали его, как красная тряпка, вывешенная перед мордой быка.

Пока что тряпка оставалась на месте, ибо необходимый ответ не существовал. Во всяком случае, для него; он не знал и не ведал, как соотносится реальное Мироздание с гигантской многоцветной Арфой. Быть может, ее струны были лучами звезд, а пестрые клубки и переплетения нитей — самими звездами? Или галактиками? Или планетами?

Говоря по правде, он не слишком этим интересовался. Он называл реальностью повседневный мир — тот, в котором протекало его физическое существование; что же касается Шардиса, Альбы, Амм Хаммата, Ронтара и десятков прочих фэнтриэлов, то ему казалось удобнее числить их по разряду снов. Или, если угодно, овеществленных фантазий.

Обсидиан был недоволен; ему хотелось большей определенности. Он называл его, Повелителя Мира Снов, телекинетиком, не осознавшим до конца свой дар. Но разве осознание являлось столь необходимым? Разве все Как и Почему требовали ответов? Для него важнее было Зачем, и на этот вопрос он отвечал себе самому с полной откровенностью: для наслаждения. Ибо, как всякий человек, обладавший каким-нибудь уникальным талантом, он испытывал наслаждение, используя и тренируя свой дар, и был несчастен, когда такой возможности не представлялось.

Телекинетик, говорил обсидиан, хмуря густые брови. Пусть так, хотя сам он считал себя скорее музыкантом… В реальном мире он не мог передвинуть даже спичку или клочок бумаги, что расходилось с его представлениями о телепортации, о полтергейсте и тому подобных предметах. Если он и являлся телекинетиком, то весьма своеобразным: его дар требовал взаимодействия с иной осознающей себя сущностью, искренне жаждущей погрузиться в мир фантазий. И не важно, как называлось это бытие, Реальностью или Сновидением; его всегда можно было отыскать среди скопища разноцветных паутинок, прикоснуться к нему, ощутить на запах и вкус, прислушаться к его мелодии… А потом отправить туда путников.

В реальность? В сон?

Для него это значения не имело.

Глава 6 СКИФ

«Да, здесь кого-то сильно опасались! Не ублюдков ли с гравитационными метателями, убивших Сингапура?» — размышлял Скиф, озирая высившуюся на скале крепость.

Этот розово-серый гранитный утес с обрывистыми склонами достигал полукилометра; башни на его вершине казались каменной короной, оседлавшей исполинский затылок неведомого божества. Скиф разглядел, что они идут вроде бы в три ряда: внешние были массивные, приземистые, цилиндрические; за ними виднелись четыре квадратных, соединенных стенами и возносившихся над внешним кольцом. В периметре квадратных башен были заключены еще две, похожие на сужавшиеся с высотой пилоны; эти, самые огромные, парой бивней вонзались в небеса.

На отвесных скалистых склонах — ни дороги, ни вырубленных ступеней, ни следа подъемных механизмов… Дьявольщина, подумал Скиф, не на воздушных же шарах они туда взлетают! Шаров, впрочем, тоже не было видно. Неприступная цитадель на неприступном каменном столпе высилась над ним, словно бросая вызов сообразительности: попробуй догадайся, как подняться! Отбросив мысли о вертолетах, дирижаблях и мгновенной телепортации, Скиф переключился на птиц. Почему бы и нет? Зубастые пирги. Белые Родичи, охраняли границу и сражались рядом с воительницами; они почти умели говорить! Во всяком случае, как-то общаться с людьми… Значит, среди амм-хамматских чудес могли быть и прирученные птицы — гигантской величины, размером с легендарную птицу Рух, способную унести слона! Правда, те крылатые создания, что обитали в прибрежных лесах и в степи, не слишком отличались от земных пород — одни были размером с воробья, другие — с гуся. Самой крупной из виденных Скифом птиц являлся степной кондор-стервятник, послуживший, вероятно, прототипом шинкасского Шаммаха. Эта внушительная тварь с голой шеей, загнутым клювом и двухметровым размахом крыльев могла бы унести кафала или хирша, но не человека в броне, с тяжелым оружием.

Перестав наконец ломать голову, Скиф заметил, что рощи, зеленые плантации и каналы отступили вдаль, травы и деревья исчезли, и по обе стороны дороги простирается теперь пустынная и суровая местность — голый камень, естественный гранитный монолит, служивший основанием скалы. Копыта скакунов грохотали уже не по каменной брусчатке; под ними была сплошная розово-серая полоса, ведущая прямиком к утесу. Казалось, дорога упирается в отвесные склоны, но, когда путники приблизились к скале, Скиф увидел темный провал входа. Сомнения его разрешились: в эту цитадель попадали не снаружи, на птицах или воздушных шарах, а изнутри.

От входа в глубь горы вел тоннель, достаточно высокий и широкий, чтобы три всадника могли проехать в ряд. Кавалькада втянулась в него: Рирда ап'Хенан — впереди, за ней — девушки, Скиф с Джамалем и юный синдорец, испуганно озиравшийся по сторонам. Белые звери шли за ними в полном молчании; лишь сверкали их глаза да огромные клыки. Скифов Талег забеспокоился, запрядал ушами. К хищникам он уже привык, но громада нависшего сверху камня и теснота коридора, видимо, беспокоили жеребца; ничто тут не напоминало знакомого простора зеленой степи.

Скиф похлопал коня по шее и с любопытством огляделся. Тоннель был прямой как стрела, со стенами, заросшими мхом. Лишайник этот светился — чем дальше от входа, тем сильней; в его слабом флюоресцентном сиянии различался уходивший вдаль коридор и большие квадратные отверстия в потолке, темневшие через каждые восемь-десять метров. Скиф, коснувшись локтя ехавшего рядом Джамаля, показал взглядом вверх.

— Дела с обороной тут неплохо налажены. Видишь эти дырки? Значит, над нами еще один коридор. Чтоб меня Вихрь Небесный унес, если не так!

— Коридор? — Джамаль вскинул глаза. — Ну и что, дорогой?

— А то, что из верхнего коридора через эти проемы можно залить нижний кипящим маслом, смолой или расплавленным свинцом. Держу пари, что там, — он ткнул пальцем вверх, — что-то этакое приготовлено. Не масло, так смола, не свинец, так камни… На случай, если противник рискнет забраться в эту ловушку.

— О! — с уважением вымолвил Джамаль. — Ты великий знаток стратегии! Настоящий эксперт!

Был эх-перт, а стал эксперт, промелькнуло в голове Скифа. Его компаньон уже не ломал язык и не пытался казаться пресыщенным искателем приключений; торговый князь и финансист превратился в коллегу, в соратника, на которого можно было положиться. Эта магическая метаморфоза радовала Скифа. Он уже предвкушал, как представит шефу по возвращении нового агента — Странника, пришедшего издалека, Ри Варрата, посланца со звезд, телгcкого Наблюдателя. Интересно, подозревал ли Пал Нилыч, кем на самом деле является его капризный клиент?

Тоннель уперся в глухую скалу, и всадники остановились. Скиф не заметил ни условного жеста, ни иного сигнала, но каменный блок, перегородивший дорогу, внезапно пополз вверх, открывая просторное прямоугольное помещение. Стены его тоже были одеты светящимся ковром мха, в дальнем конце и по бокам зияли отверстия новых проходов, а поперек стояли два десятка амазонок в полном вооружении, в панцирях и шлемах, с мечами у бедра и луками в руках. Охрана, понял Скиф, с уважением оглядывая затворную плиту-ее толщина была не меньше трех метров. Значит, весила она побольше сотни тонн! Кому же под силу поднять такую тяжесть?

Женщина, стоявшая в середине шеренги, выступила вперед. На ее панцире, как и на щите и доспехе Рирды, скалил пасть серебряный чеканный пирг, свидетельство высокого ранга. Голос ее был властным и громким.

— Да будет с тобой милость Безмолвных, Сестра Меча! Ты покинула свой турм, несущий стражу? Есть тревожные вести?

— Тревожных — нет. — Рирда спрыгнула с коня и знаком приказала спутникам спешиться. — Со мной чужаки — те самые, коих повелела привезти хедайра. Белые Родичи отыскали их в степи.

Взгляд амазонки, командовавшей стражей, обратился к Скифу и Джамалю, потом — к молодому синдорцу.

— Слышала я, что их всего двое… Кто третий? Он похож на лесовика с Петляющей, сестра. И слишком молод, чтобы в ночь трех лун взойти на ложе одной из наших девушек.

— Молод, да, — губы Рирды искривились в усмешке. — Но он говорит, что уже дрался с шинкасами, и он хочет стать воином. Когда станет, тогда поговорим и о девушках.

Она шагнула вперед, к раздавшемуся строю. Скиф перебросил через плечо рюкзак, снятый с седла Талега, погладил длинную атласную морду жеребца.

— Эй, почтенная! Наши кони! С ними-то что будет?

— О лошадях позаботятся, — не оборачиваясь, бросила Рирда.

Они углубились в новый проход — уже всемером, оставив скакунов и Белых Родичей с охраной. Этот коридор оказался столь же широк, с многочисленными, наглухо перекрытыми нишами — там, вероятно, находились подземные камеры, и одни Безмолвные ведали, что в них хранится. Тоннель в отличие от первого, прямого, шел по спирали вверх, и в потолке его не было отверстий, зато через каждые сто шагов над головой нависали гладкие края затворных плит. Толщина их показалась Скифу чудовищной; ускорив шаги, он нагнал Рирду и, минуя очередной массивный блок, поинтересовался:

— Эти камни тоже можно опустить — как тот, при входе? Сестра Меча окинула его подозрительным взглядом.

— Ты не только дерзок, но и любопытен, чужак… Разумеется, затворы можно и поднять, и опустить. Попасть в наш город нелегко… а выбраться — еще трудней, клянусь челюстью пирга!

— Нелегко с земли, — согласился Скиф. — Но если демоны или слуги их взлетят в воздух?

Он с любопытством ждал ответа. Быть может, в этом примитивном мире двеллеры — или Бесформенные, как называл их Джамаль, — не скрывались с такой тщательностью, как на Земле? Быть может, они носились в небесах, Подобно коршунам, высматривающим добычу? Тогда их могли заметить — не их самих, так летательные аппараты…

Но амазонка лишь покачала головой в гребнистом шлеме.

— Распадись и соединись! Никогда не слышала, чтобы хоть один из вонючих степных хиссапов обзавелся крыльями! Но если даже они ринутся на город с небес, вместе с проклятыми демонами, сынами мрака, то встретят их башни, бойницы и наши копья. Тут, внизу, — она повела рукой, — камень, созданный богами. И сверху тоже камень, стены и башни, созданные нами по их повелению.

— А этот проход? И камеры по сторонам?

— Их вырубили сену, любопытный кафал. В давние времена, когда пращуры наши переправились через Петляющую и ушли в степь, искали они надежное место, недоступное ару-интанам — такое, чтоб воздвигнуть крепость и защитить новые свои земли. Эта гора подошла. Снаружи — камень, внутри — много пещер… Их расширили и соединили, потом выстроили башни. Двадцать башен, по числу наших родов.

— Камень тверд, — заметил Скиф, бросая взгляд на внимательно слушавшего Джамаля. — Сколько же лет сену рубили его?

— Камень тверд, — согласилась Рирда, — но Видящие умеют делать его мягким.

— Как?

Амазонка пожала плечами.

— Силой своей… силой, что даровали им Безмолвные.

— И эта же сила поднимает затворные плиты?

— Нет, чужак. Ни богов, ни Видящих нельзя тревожить по пустякам! Да и незачем… В недрах горы есть водный поток, яростный, как стадо необъезженных лошадей. Сила воды поднимает камни… А опустить их куда легче — стоит только дернуть за рукоять!

Скиф, удовлетворенный, кивнул и переглянулся с компаньоном. Слова Рирды явно впечатлили князя Джаммалу; возможно, он не был специалистом по древним культурам, но, чтобы оценить масштабы этого сооружения, частично — рукотворного, частично — созданного природой, не требовался диплом историка. Полукилометровая гора, вся источенная пещерами и ходами, а над ней — неприступная крепость… Судя по лицу Джамаля, Телг ничем подобным похвастать не мог. Как, впрочем, и великие земные империи римлян, персов, китайцев или древних инков. «С другой стороны, — подумалось Скифу, — ни один из этих народов не владел искусством размягчения камней. Интересно, как это делают Видящие? Взглядом? Или магическими заклятьями?» Коридор кончился; перед ними зияла глубокая ниша с кованной из железных полос клетью и бронзовым диском, свисавшим с крюка. Клеть казалась довольно большой, рассчитанной на тридцать-сорок человек, с деревянным полом и массивным кольцом вверху; от кольца в непроницаемый мрак вертикальной шахты убегала толстая цепь.

— Сюда! — старшая амазонка шагнула на деревянный настил, ударила налокотником в диск. Тишина подземелья распалась; долгий протяжный звук поплыл в воздухе, отражаясь от каменных стен. Скрипнула цепь, пол дрогнул, и железная клетка медленно поплыла вверх.

— Небесный Вихрь, защити! — прошептал синдорец и принялся бормотать молитвы. Скиф нашарил в темноте его плечо, стиснул, да так и не отпускал до самого конца подъема. Ему тоже было не по себе: этот древний лифт двигался какими-то рывками, и каждый из них мог оказаться последним.

Поднималась клеть неторопливо, на десяток метров в минуту. Снизу, со дна шахты, поддувал теплый ветерок, но иногда ощущались и другие, горизонтальные токи воздуха, более свежего, прохладного и сырого, словно подъемник двигался вдоль обширных гротов и камер, уходивших куда-то в сторону, в глубь горы. Тьма стояла кромешная, но пару раз Скиф различил отдаленный грохот водопада, услышал удары молота о сталь, унюхал дым подземных кузниц или гончарных печей. Примерно посередине пути перед ним открылось обширное пространство, скупо освещенное искорками далеких факелов; меж огней усердно сгибались крохотные фигурки, слышался скрежет металла и гул падающих вниз гранитных глыб.

— Вот тебе и каменоломня, — пробормотал Скиф, вглядываясь в сумрак огромной пещеры. — Обитель погибших душ…

— Не душ, а тел, — откликнулся Джамаль. — Души в другом месте, дорогой.

Он собирался добавить еще что-то, но тут воздух словно бы всколыхнулся и с силой надавил на барабанные перепонки; нечто неслышимое и невидимое раскаленным острием впилось в череп, закружилось, проникло в мозг и начало расправляться с ним с безжалостной методичностью сверлильного станка. Сайри вскрикнул, застонал, забился под рукой Скифа; тот, помянув святого Харану, крепче стиснул плечо синдорца.

— Сейчас все кончится, — буркнула Рирда. — Не пугайтесь и не дрожите, как кафалы перед пиргом! Видящие размягчают камень.

Раскаленный стержень прекратил вращение, замер, мгновенно остыл, исчез… Скиф, массируя ладонью виски, хрипло выдохнул:

— Джамаль! Ты в порядке? Что это было? Что за дьявольские фокусы?

— Не фокусы, дорогой, — раздался спокойный баритон звездного странника. — Ультразвук, я полагаю.

— Глас Безмолвных, — заметила Сестра Меча. — Не слишком громкий, иначе мы вряд ли остались бы в живых. Скиф хмыкнул.

— Коли они безмолвные, так пусть лучше молчат. Всегда молчат!

— Не тебе указывать богам, чужак! — в голосе Рирды слышалось раздражение. — Они молчат, беседуя лишь с посвященными без слов и звуков. Но иногда Видящие просят их подать голос… Ты его слышал, верно? И понял, сколь велика их власть?

— Слышал и понял, — пробормотал Скиф.

Плечо Сайри под его рукой расслабилось; вероятно, юный синдорец начал отходить от пережитого ужаса. Ткнувшись губами в ухо Скифа, он зашептал:

— Ты, господин мой Паир-Са, столь же могуч… Ты, Владыка Ярости, повелеваешь огненными молниями… Ты защитишь слугу своего от гнева Безмолвных и злого колдовства!

Скиф тряхнул синдорца.

— Замолчи, парень! Не путай мудрость с колдовством! Над их головами возникло тусклое пятно, расплылось радужным ореолом, начало светлеть, приближаться, расти. Вынырнув из шахты, железная клетка остановилась, чуть раскачиваясь. Обширный зал, открывшийся перед путниками, был сумрачен и пуст; скупые солнечные лучи падали сквозь квадратный проем в стене, освещая подъемник и цепь, переброшенную через железный цилиндр двухметрового диаметра. Конец цепи уходил в отверстие в полу, и откуда-то снизу, из-под самых ног, доносился рев неистового водного потока.

Три молодые амазонки, покинув клеть, выстроились у стены; Рирда ап'Хенан последовала за ними.

— Вы в Башне Стерегущих Рубежи, — сказала она, и Скиф вздрогнул.

Он-в жилище Сийи! Быть может, в сотне шагов от нее!

В последние часы, очарованный новизной впечатлений, он почти не вспоминал о девушке. Он размышлял о лишенных душ, о стране, что раскинулась у подножия огромного утеса, о крепости на его вершине, о лабиринте, таившемся за гранитными стенами, о птицах и воздушных шарах, о загадочных ару-интанах — о чем угодно, только не о Сийе. Возможно, он запрещал себе думать о ней, чувствуя, что не сможет скрыть сжигавшее его нетерпение; но оно все копилось и копилось где-то внутри, и сейчас Скиф ощутил, что готов издать ликующий вопль. Голова его кружилась, кровь прилила к щекам, ноги неудержимо стремились вперед.

Куда? Камера, в которую их доставил подъемник, имела лишь один выход — широкий квадратный проем три на три метра, облицованный с боков и сверху Гладкими плитами. Скиф устремился к нему.

— Эй, не спеши! — резкий окрик Рирды догнал его. — Куда торопишься, кафал?

— Сийя, — прохрипел Скиф, — Сийя!

Амазонка со шрамом обогнула его, встала в проеме, загораживая выход, окинула Скифа с ног до головы пристальным взглядом.

— Запомни, чужак: всякий мужчина, попавший сюда, идет вначале к хедайре. Она решает, оставить ли его тут, послать ли вниз, на равнину, или выкинуть за пределы наших границ. И правило это касается даже столь необычных людей, как ты и твой родич. Бери пример с него! Видишь, он спокоен — стоит и ждет моего слова. — Она кивнула на Джамаля, который и в самом деле вроде бы никуда не спешил, а с любопытством озирался по сторонам, разглядывая сумрачное помещение, колесо огромного блока рядом с клетью и мощные стояки, что поддерживали его. За спиной князя жался Сайри.

— Когда я увижу Сийю? — спросил Скиф, делая шаг вперед. Губы плохо повиновались ему; он прилагал титанические усилия, чтобы сохранить спокойствие.

Рирда ап'Хенан усмехнулась.

— Увидишь, когда владычица дозволит. Или не дозволит; вдруг тебе предназначена другая девушка? Хотя бы одна из этих? — Она кивнула на троицу амазонок у стены.

— Другая мне не нужна, — буркнул Скиф, стараясь не глядеть на смуглянок и рыжекудрую. Те взирали на него без всякого смущения, с заметным интересом, переглядывались и перешептывались.

— Не беспокойся, тебя не станут неволить, — холодно промолвила старшая амазонка. — Власть Доны ок'Манур велика, но женщин и мужчин соединяют не люди, а боги. И никто, клянусь клыками пирга, не в силах противиться их воле!

С этими словами Рирда перешагнула порог. Скиф с Джамалем и оробевший Сайри последовали за ней; три девушки замыкали процессию. Они пересекли двор — безлюдный и широкий, в две сотни шагов, уходивший направо и налево; этот мощенный камнем прямоугольник огибал четыре квадратные башни, соединенные циклопическими стенами. В одной из них зиял проход с распахнутой железной решеткой и крутая лестница за ним; здесь стояли стражи — как в подземной камере, тоже в полном вооружении. Вероятно, амазонка со шрамом была им знакома; они лишь подняли копья в знак приветствия и посторонились.

Ступени вели вверх, лестница, проложенная внутри стены, шла зигзагом. Они поднялись на гребень, огороженный с обеих сторон парапетами с треугольными зубцами, искусно выложенными из шлифованного гранита. Скиф мрачно молчал; Джамаль, не скрывая любопытства, вертел головой, разглядывая гигантскую каменную крепость. Наконец он остановился, сделав знак Рирде, и скрестил руки на груди.

Отсюда, с вершины внутренней стены, открывался вид на зеленые рощи и пастбища, уже покрытые вуалью вечерней дымки; на блестящие зеркала озер и прямые ленты каналов; на поселки, разбросанные вдоль дорог; над длинными домами вился дым, и ветер, налетавший с равнины, доносил отдаленные удары гонгов. Но крепость, лежавшая у ног путников, была тиха и безмолвна. Периметр внешних стен будто вырастал из самой скалы; над ним возносились четырнадцать круглых башен, очень высоких, но казавшихся приземистыми, ибо диаметр их раза в полтора превосходил высоту Меж этим наружным кольцом обороны и внутренней цитаделью, у парапета которой стояли сейчас странники, лежал просторный двор, куда открывались выходы из каждой башни. С другой стороны, тоже замкнутая в квадрат стен и охраняемая четырьмя угловыми башнями, находилась площадь. Посреди нее тянулись вверх два пилонообразных сооружения, походивших на пирамиды со срезанными плоскими вершинами. Больше тут не было ничего — ни домов, ни дворцов, ни храмов, ни зелени, ни колодцев. Город Двадцати Башен полностью соответствовал своему названию; суровый, безлюдный и гордый, он, казалось, изготовился к отражению внезапной атаки.

— Скажи, почтенная, кто живет там и здесь? — описав рукой полукруг, Джамаль показал на внешние и внутренние башни.

Сестра Меча усмехнулась.

— Ты тоже любопытен, как твой родич? Ну так слушай! В тех, круглых, обитает мой род, Стерегущие Рубежи, и сестры, Хранящие Город. Но большая часть занята Надзирающими — они приглядывают за сену, за каналами, домами и всем, что растет на земле. Город для них — охрана и защита, но трудятся они внизу, на равнине, так же как Дочери Паир-Са.

— Паир-Са? — Скиф, очнувшись, посмотрел на амазонку. — Паир-Са — бог воинов; значит, его дочери — тоже воины, как Хранящие и Стерегущие?

— Мы все воины, когда придет время, — буркнула Рирда. — Но у Дочерей свое предназначение, ибо Паир-Са покровительствует не только людям-воинам, но и всякой твари, умеющей сражаться. Пирги и кони — его любимые детища; вот с ними и имеют дело те, кто посвятил себя служению владыке багровой луны.

— Они разводят Белых Родичей и учат их говорить? — спросил Джамаль.

— Учат? Я бы так не сказала. Скорей, учатся у них. И понимают их лучше, чем я и мои девушки. Ну а здесь, — Рирда повернулась к внутреннему двору цитадели, — живут шесть родов, одаренных особой мудростью. В центральных башнях — Правящие Людьми и Видящие Суть; в четырех угловых — Искусные В Письменах, Танцующие У Престолов, Наставницы и Сестры Огня. Ты удовлетворил свое любопытство, чужак в одежде шинкасов?

— Нет! — Джамаль ответил улыбкой на хмурый взгляд Рирды. — Разве пара камней, брошенных в реку, перегородит поток? И разве насытится голодный горстью хлебных крошек? Ты ведь ничего не рассказала мне, отважная! Чем, к примеру, занимаются Сестры Огня?

— Вот этим! — Рирда грохнула кулаком о панцирь. — Как ты думаешь, откуда мы берем оружие? Чтобы сделать его, нужны молоты, наковальни, черный камень, бурый камень и огонь! А больше я ничего не знаю, ибо мое дело — рубить, а не ковать!

Она повернулась и пошла к лестнице, ведущей во внутренний двор. Скиф дернул князя за полу куртки; хоть вид на крепость и окружающий пейзаж был великолепен, всякая задержка раздражала его, отдаляя встречу с Сийей. У ступенек он обернулся, бросив взгляд на башню Стерегущих Рубежи, но она высилась мрачной безмолвной громадой, и никто не махал ему платком из окна. Окон, впрочем, не было вовсе.

Площадь тоже казалась пустынной; если за ней и наблюдали стражи, то заметить их Скифу не удалось. Ободок вечернего солнца висел над западным парапетом, и бирюзовые амм-хамматские небеса уже начали синеть; длинные тени пролегли от башен и стен, накрыв мощенный гранитными плитами двор. Бронзовая оковка дверей в левой башне, куда направлялась Рирда, колола зрачок огненными стрелами, заставляла жмуриться и отводить взгляд. Быть может, поэтому Скиф не сразу заметил узкие бойницы на десятиметровой высоте, в которых мелькал огонь.

Двери бесшумно растворились. Снова лестница — полутемная, озаренная лишь парой масляных ламп; блики света играют на панцирях и остриях копий, дробятся в начищенных щитах, гаснут в пышных султанах и складках плащей… Стражницы стояли вдоль ступеней в два ряда, но Скиф не видел их лиц под глухими забралами; только блеск зрачков да пряди волос, спадающие на оплечья плащей. Стражниц было много, не меньше десятка, и каждая из этих девушек не уступала ростом Джамалю. Скиф, правда, был повыше.

Миновав сотню ступенек, они поднялись в обширный сумрачный покой. Тут тоже стояла охрана и горели лампы; вдоль западной стены, под рядом бойниц, тянулись широкие скамьи с ножками в форме лап пиргов, накрытые коврами из оленьих и антилопьих шкур. Пол был выложен плашками из древесины густого вишневого цвета, сводчатый потолок покрыт росписью: шеренги всадниц с копьями наперевес, атакующие звероподобных существ в масках, с огромными секирами в когтистых лапах. В этих тварях без особого труда узнавались шинкасы.

В комнате были две двери: одна, с резным изображением яростно оскалившегося пирга — напротив лавок и бойниц; другая, обитая бронзой — рядом с выходившим на лестничную площадку проемом. По краям ее темнели жаровни из литого чугуна.

Рирда, пошептавшись с охранницами, повелительно махнула в сторону лавок:

— Ждите там! И оставьте оружие. Все оружие! Мечи, кинжалы, ножи!

Под ее бдительным оком Скиф снял пояс, затем, поколебавшись, отцепил наплечную кобуру с лазером, вытащил из кармана перочинный нож. Теперь у него оставался лишь обрезок проволоки, которым он прикончил Когтя, но вряд ли эту игрушку стоило считать оружием. Разве что в его собственных умелых руках.

Тем временем их провожатая исчезла за дверью — той, на которой скалил клыки пирг. Скиф, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, то изучал выпуклое резное изображение взметнувшегося на дыбы зверя, то рассматривал роспись на потолке, то косился на Джамаля. Звездный странник выглядел умиротворенным; похоже, был рад и счастлив, добравшись до мест, о коих гуляли мифы по всей Галактике. «Кто их только распространяет? — подумал Скиф. — И сколько нужно времени, чтоб слово, сказанное в Амм Хаммате, достигло Телга?» Впрочем, такие мысли сейчас не вызывали у него интереса. Во-первых, хоть миры Доктора и стали вдруг из снов реальностью, он не знал, где находятся Телг и Амм Хаммат; быть может, почти рядом, считая по галактическим меркам, быть может, на разных концах Млечного Пути. Ну а во-вторых…

Дверь с изображением Белого Родича приоткрылась, пропустив Рирду — уже без шлема, щита и плаща. Она сухо кивнула, и Скиф, сдерживая нетерпение, шагнул вслед за Джамалем, как положено младшему за старшим. Самый юный, Сайри, пребывал в нерешительности и явно не спешил попасть пред светлые очи хедайры; Скиф, обернувшись, грозно глянул на него и, поторапливая, махнул рукой.

Надежда, что за дверью с пиргом его ожидает Сийя, не сбылась.

Комната была такой же просторной и скудно обставленной, как предназначенная для стражниц. Пол вишневого дерева; потолок, расписанный под ночное небо, с тремя лунами, Миа, Ко и Зилуром, торившими путь среди звезд; светильники на стенах, литые массивные жаровни, накрытые шкурами лавки у бойниц… Перед скамьями, лицом к Скифу, стояли двое: рослая женщина лет сорока в белой тунике и шлеме, похожем на корону, и закутанная в серебристый плащ старуха. Вначале он смотрел только на первую; шлем ее, украшенный бирюзой, венчало изображение прыгающего пирга, а широковатый подбородок, сурово сжатые губы и острый взгляд темных зрачков свидетельствовали о привычке к власти.

Потом он покосился на старуху, да так и не сумел отвести глаз.

Время безжалостно к людям, а к женщинам — вдвойне; морщины и поблекшая кожа стирают следы былой красоты, распухшие суставы уродуют тело, стройный некогда стан и живость лесной лани сменяются сгорбленной спиной, неверным шаркающим шагом, дрожанием рук… Меркнут глаза, редеют и теряют свой шелковистый блеск волосы, проваливаются губы, пальцы становятся узловатыми корешками… Да, время не щадит прекраснейших из женщин!

Но эта, в серебристой накидке, с вышитым у ворота изображением трезубца, казалась неподвластной времени. Она была очень стара, но бег десятилетий (а может быть, столетий?) не изуродовал ее; кожу цвета слоновой кости не оскорбляли морщины, глаза — невероятно огромные, вытянутые к вискам — глядели ясно, корона седых волос обрамляла узкое вытянутое лицо, стан был прям, тонкие руки — гибки и подвижны. Она выглядела очень худой, но это, подумал Скиф, меньшая из бед, какую может ниспослать старость. В своем серебряном плаще, невысокая, спокойная, белокожая, она походила на фарфоровую статуэтку, изящное и хрупкое изделие французских мастеров.

Скиф залюбовался ею. Казалось, она это поняла, улыбнулась — не так, как улыбается старость юности, но так, как могла бы улыбнуться ему Сийя. Сверкнули огромные синие глаза, потом засияли, заискрились; чуть дрогнули брови, легкая морщинка прорезала высокий чистый лоб, и Скиф понял, что этой женщине не нужны слова; она и в самом деле умела говорить без них — подобно тому, как волна говорит с ветром, лунный свет — с засыпающей степью, цветы и травы — с восходящим солнцем.

Однако она заговорила вслух, и голос ее оказался на удивление сильным и молодым.

— Дочь моя, этот юноша — твой, — тонкая рука протянулась к Сайри. — Он хочет стать воином, но боится… боится не крови и ран, не врагов и смерти, а нас и нашего колдовства. Пусть Сестра Меча отведет его в Башню Наставниц, и пусть они будут добры к нему; он сейчас — испуганный кафал в пасти тха. Но так будет не всегда. Если боги дозволят, пришедший кафалом уйдет от нас пиргом.

— Да не обратятся в прах твои слова, мудрая, — промолвила женщина в шлеме, и Скиф понял, что слышит голос Доны ок'Манур, хедайры, Правящей Людьми. Вторая, с огромными глазами, что по-прежнему улыбались ему, была, конечно, Гайрой ар'Такаб, жрицей и пророчицей Безмолвных. И ни одна из женщин, виденных Скифом на Земле и в иных мирах, не подходила лучше к этой роли.

Сделав шаг вперед, Гайра коснулась его виска. Пальцы ее были прохладными и сухими; они чуть давили на кожу, и Скиф, изрядно уставший за долгий и жаркий день, вдруг ощутил прилив бодрости. Потом мир будто бы разорвался перед ним и соединился вновь; но теперь он видел не освещенную масляными лампами комнату, а широкую реку, мосты, переброшенные через серые стальные воды, многоэтажные дома — обычные бетонные коробки и дворцы с колоннами и лепными украшениями. Мелькнул и уплыл куда-то шпиль Петропавловки, раскрылась улица, полная машин, в туманное небо взмыл лайнер… Перекрывая эту картину, замелькало другое: вилюйская вековая тайга, пламя, пожирающее плантации опийного мака, мечущиеся в огне фигурки с автоматами, бурая пустыня Намибии и небеса над ней, расцвеченные парашютами десанта. Мгновение, и этот пейзаж сменился другим: сияющая разноцветная громада Куу-Каппы, похожая на перевернутую виноградную гроздь, сине-зеленое море, обтекаемые сигары прогулочных субмарин, яхты под треугольными парусами… Следом поплыли лица — отца, матери, Доктора, Самурая, Сентября… Они текли, летели, словно несомые ветром воздушные шарики, без какого-либо порядка или смысла; хмурую физиономию Сарагосы сменяло узкоглазое скуластое лицо Кван Чона, Скифова наставника из Сингапура, потом начинали маячить черты майора Звягина, за ними наплывали жабья рожа Тха, Полосатой Гиены, страдальческие глаза Марка Догала, улыбка серадди Чакары, красноглазые морды альбийских храпарников… Внезапно эта нескончаемая карусель остановилась: на Скифа глядели темные зрачки, пепельные локоны струились по плечам, на полураскрытых губах будто бы замер отзвук смеха.

Сийя!

Он вздрогнул и очнулся.

Он снова стоял в зале со сводчатым потолком, расписанным лунами и звездами; две женщины — Рирда в блестящем панцире и рослая хедайра, увенчанная шлемом-короной, пристально глядели на него. Третья, тонкая и хрупкая, в серебристом плаще, стояла рядом с Джамалем, касаясь прозрачной ладонью его виска.

Она вздохнула и опустила руку.

— Я не ошиблась, дочери мои: эти двое пришли к нам за мудростью и защитой. Пришли издалека… я даже не могу понять, откуда, ибо увиденное мной не существует в нашем мире. Быть может, их, как Великих Безмолвных, принес Небесный Вихрь? — Узкие брови над огромными синими глазами приподнялись в недоумении. — Но этого боги мне не открыли… И я знаю лишь одно: они пришли к Видящим!

— Как все ищущие мудрости. — Дона ок'Манур склонила голову. — Однако не скажешь ли ты, премудрая мать, те ли это люди, которых встретила сестра наша Сийя из Башни Стерегущих? И правдиво ли поведанное ими другой нашей сестре, Рирде?

— Почти правдиво, почти… не считая того, что нет меж ними родственной крови и пришли они не из страны за Узким морем. Этот, светловолосый, — воин, сын огня и железа, с тревожной душой; как молодой зверь, мечется он в поисках свободы и простора… Второй, с темными глазами, искатель; душа его сейчас в радости, ибо он достиг желаемого. Но, хоть не вся правда была сказана ими, сердца у обоих чисты. И потому я беру их под свое покровительство.

— Они чужаки, — вдруг прозвучал хриплый голос Сестры Меча. — Безродные чужаки, премудрая! Ты говоришь, что сердца их чисты, но тверд ли их дух? И какова их цель? Достойна ли твоей милости?

— Достойна, — коротко бросила жрица. Рирда ап'Хенан и Дона ок'Манур склонили головы.

— Нечасто мы поем заклятье Защиты и Силы для чужих, — после паузы вымолвила хедайра, — но тебе видней, премудрая. И будет так, как сказано тобой! Ты хочешь сама подготовить их? Или пошлешь к Искусным В Письменах? Или к Танцующим?

Опустив веки, Гайра задумалась. Прошло минут пять или шесть, и в груди Скифа снова шевельнулось нетерпение. Эта странная женщина ни о чем не спрашивала, словно их с Джамалем судьбы уже были исчислены ею, взвешены и определены наперед. Она явно не желала им зла, но он не привык подчиняться чужой воле и чужим решениям. Разумеется, если не считать приказов; но приказы отдавались теми, у кого было такое право.

Скиф откашлялся и рискнул нарушить тишину:

— Нужна ли нам защита, премудрая? Мы можем защититься клинком и копьем и огненными стрелами, которые я принес с собой. Мы лишь хотим просить…

Гайра прервала его, вскинув тонкую руку.

— Хирш, несмышленыш! Разве мы говорим о защите, что дают панцирь и меч? Или огненные стрелы, придуманные твоими сородичами? Вот — защита! — Ее фарфоровая невесомая ладонь коснулась лба, огромные зрачки вспыхнули, и Скиф внезапно ощутил выросшую меж ними стену. Стена эта была прозрачной и невидимой, но почему-то он чувствовал, что ни пуля, ни луч лазера, ни злобная мысль не проникнут сквозь незримый барьер; он казался надежней кольчуги, прочнее танковой брони. Джамаль, судя по всему, тоже это понял; до Скифа долетел восхищенный вздох и шепот:

— Умеют! Они умеют!.. Вот видишь, дорогой, не всякая сказка — пыль, поднятая ветром…

Глаза жрицы погасли, рука опустилась.

— Вот — защита! — повторила она. — И если Небесный Вихрь позволит, я научу вас — научу и не стану отправлять для подготовки в Башни Искусных или Танцующих. Вы оба взысканы богами… совсем по-разному, но взысканы! Тебе, — Гайра повернулась к Джамалю, — боги повелели говорить; тебе, светловолосый, предвидеть… Редкостный дар, клянусь Безмолвными!

«Великий Харана! — промелькнуло у Скифа в голове. — И это она заметила!» Повелительный голос Доны ок'Манур, Правящей Людьми, прозвучал ударом набата. Она обращалась к Рирде:

— Да исполнится слово мудрой! Отправь юношу к Наставницам, Сестра Меча. А тех двоих, искателя и воина, пусть примут девушки твоей Башни. Напомни им, однако, об осторожности. Ночи трех лун еще не наступили!

«Не наступили, — думал Скиф следующим вечером, стоя на плоской кровле Башни Стерегущих Рубежи. — Не наступили!» Но разве только плотское в любви может радовать человека? Его рука лежала на талии Сийи ап'Хенан, его плечо прижималось к ее плечу, дыхание девушки обдавало щеку теплом, тонкие пальцы нежились в его ладони. Мир был прекрасен! Мир был чарующе тих и безлюден; казалось, скала с огромным замком несет их вперед и вперед, подобно сказочному кораблю, сквозь сонные амм-хамматские степи, сквозь теплый мрак звездного ночного неба, сквозь серый туман безвременья. Куда они плыли? На Землю или в иную Вселенную — ту, сжимающуюся, о которой рассказывал Джамаль?

— Ты вернулся, — сказала девушка, сжимая ладонь Скифа.

— Вернулся, — повторил он. Пепельные локоны Сийи щекотали его шею. Она вздохнула.

— Ночи трех лун кончились, мой светловолосый. Нам придется подождать.

Скиф взглянул на темное небо, усыпанное звездами. Багровая Миа, обитель Паир-Са, уже взошла, и следом за ней из облаков поднимался серебряный Зилур, на котором обитали Безмолвные. Но Ко, последняя и самая меньшая из лун, напоминал о себе лишь неясным светлым заревом над южными горами. Пройдет десять или двенадцать дней, и Ко всплывет над горизонтом, но тогда исчезнет Зилур. И лишь через два месяца по земному счету все три луны поднимутся вместе в амм-хамматских небесах. Наступит время любви; ночи, когда женщине позволено обнять мужчину, соединиться с ним, слиться, положив начало новой жизни.

Два месяца! Скиф знал, что не пробудет здесь так долго. Мысль о кратковременности его амм-хамматского сна была мучительной; он снова размышлял о том, не остаться ли здесь с Сийей — или, быть может, забрать ее с собой. Но какое бы решение он ни принял, не многое зависело от него. Был Доктор и был Сарагоса; их властью и волей он очутился в Амм Хаммате, их властью и волей перенесется на Землю в урочный час. И была Сийя; Сийя, нерасторжимо связанная со своим девственным и диким миром, с этой темной ночной степью и замком, что высился над ней, подобно кораблю в беспредельном морском просторе. Вряд ли она смогла бы ужиться на Земле; ее дом был тут, тут была ее судьба, и другой она, похоже, не желала.

— Смотри! — Сийя протянула тонкую сильную руку к блестящему диску Зилура, по которому скользили тени облаков. — Безмолвные глядят на нас оттуда и ждут… ждут, чтобы мы повторили сказанное… те слова, что ты говорил мне в степи, в высокой траве…

— Ты — моя женщина. — Скиф прижался щекой к ее горячей щеке. — И если боги твои слышат нас и владеют искусством письма, пусть запишут: ты — моя женщина.

— Боги мудры и слышат все, Скиф ап'Хенан, — строго сказала Сийя. — И все им ведомо и подвластно. Они следят за нами, они даруют силу, они повелевают горем и радостью, ибо в их власти соединить или разъединить людей.

— Если бы так, моя ласточка, если бы так…

Они помолчали, затем Скиф сказал:

— Ваши боги в самом деле мудры. Только мудрым известен рецепт счастья, только они умеют чередовать горе с радостью, грусть с весельем, тоску ожидания с мигом свершившихся надежд. Но мне отказано в такой мудрости. Я нетерпелив и хотел бы радоваться всегда, не дожидаясь разрешения богов.

На губах Сийи промелькнула улыбка.

— Тоска ожидания и миг свершившихся надежд… — повторила она. — Ты говоришь о ночи трех лун и других ночах, когда пути Миа, Зилура и Ко лежат по разные стороны небес? Ты хочешь знать, почему время любви сменяется временем разлуки?

— Да. Свет трех лун не сделает мою любовь сильнее, милая. Даже если Безмолвные заговорят и скажут, что мои слова — неправда!

Теперь она рассмеялась.

— Я тебе верю, Скиф ап'Хенан, верю больше, чем Безмолвным. Но всякий запрет имеет смысл, и боги устами Видящих подсказывают нам скрытое и тайное — то, что недоступно нашим глазам и слуху.

— Что же? — спросил Скиф.

Сийя повернулась к нему, и в ее бездонных темных зрачках замерцали искорки света — серебристые, как всходивший в небесах Зилур. Ночи Амм Хаммата были светлее земных, и Скиф отчетливо видел ее лицо — задумчивое и словно бы печальное, с полураскрытыми губами и тенью, скользившей по щеке. Потом серебряная луна всплыла над облаками, и тень исчезла.

Пальцы Сийи легким движением коснулись его виска.

— Все просто, мой светловолосый, все просто… Любовь приносит свои плоды, и они различны, как деревья в лесу и травы на равнине. Мы встречаемся с мужчинами в ночи трех лун, и от этих встреч рождаются девочки… всегда девочки, только девочки… Они вырастают под присмотром Наставниц, приходят в наши Башни, спускаются вниз, садятся на коней, учатся владеть оружием и говорить с Белыми Родичами… Нам, племени Башен, не нужны сыновья — только мужчины, чтобы продлить свой род. Миа, Зилур и Ко появляются в небе на пятнадцать дней; этот срок они странствуют вместе, отмеряя время посева. И всходы его не должны быть такими, как ты, Скиф. Наши женщины рожают только дочерей.

— И так было всегда? — Скиф, ошеломленный, пытался скрыть изумление. Потом он напомнил себе, что Амм Хаммат — не Земля, и люди тут, вполне вероятно, отличаются от его сородичей. Не внешним обликом, но жизненным циклом, иным, чем у земных женщин, более сложным и подчиненным условиям этого мира. В конце концов здесь было целых три луны и впятеро больше звезд, чем на земном небе!

— Так было всегда? — повторил он, всматриваясь в лицо Сийи. — И в те годы, когда вы жили в синдорских лесах? За Петляющей рекой?

— Нет. В то время запрету подчинялись лишь мудрые женщины, владычицы племен, говорившие с богами. Но случился раздор, власть их кончилась, и предки наши ушли из лесов на равнину, не желая платить дань демонам. Прежние владычицы наши разделились на два рода, Правящих и Видящих; потом появились сену, был воздвигнут город на скале, прорыты каналы, возделаны поля — и мир стал таким, каков он есть. С тех пор мы сражаемся с шинкасами, храним свои земли и свои души и рожаем дочерей… Все просто, Скиф! Каждый должен следовать своему предназначению и не спорить с богами.

— А если б одна из вас родила сына? Сийя пожала плечами.

— Ее изгнали бы… изгнали навсегда. А может, она бросилась бы на меч… Я не знаю! Такого еще не бывало. Никто и никогда не преступил волю Безмолвных.

— Но Безмолвные молчат, — сказал Скиф. — Кому известна их воля?

— Видящим, — с непоколебимой уверенностью ответила девушка. — Тем, кто слышит шепот богов.

«Точно же их тут назвали, как припечатали, — подумалось Скифу. — Безмолвные! Очень правильно, ибо всякий бог безмолвен; а волю безмолвного божества толкуют избранные люди. Излагают ее так, как хотят или как понимают, в меру собственного разума и представлений о добром и злом, плохом и хорошем; иногда говорят правду, однако чаще лгут, покорные искусу властолюбия и выгоды…» Но, вспомнив Гайру ар'Такаб, ее сияющие глаза и лицо, будто бы вырезанное из слоновой кости, он решил, что эта женщина не способна лгать. Кто бы ни даровал ей силу, природа или боги, она не нуждалась в подпорках лжи; сила ее была явной, истинной и неоспоримой.

Эти размышления на минуту отвлекли его; очнувшись, он понял, что Сийя что-то рассказывает — похоже, некое древнее предание о тех временах, когда власть в мире принадлежала женщинам, хранительницам жизни, когда в амм-хамматских просторах царил золотой век и никто не слышал о злобных демонах, похитителях человеческих душ. В ту давнюю эпоху, говорила Сийя, бирюзовый свод над землей раскрылся и к людям снизошел Небесный Вихрь, великий отец Безмолвных Богов; он пронес их сквозь ледяные бездны и мрак, мимо солнца и звезд, мимо багровой Миа, мимо серебристого Зилура и маленького быстрого Ко. Боги, дети Вихря, были невидимы и неощутимы; ни один человек не мог разглядеть их лиц, услышать их речи, вдохнуть их запах — и потому все, что они пытались сказать, оставалось таким же загадочным и неясным, как смутный шелест трав под налетевшим с моря ветром.

Но боги не в пример людям умеют творить чудеса; и вскоре слова их сделались понятными — если не всем, то избранным хранительницам жизни, получившим дар слышать неслышимое и видеть незримое. И повелели Безмолвные, чтобы дар сей передавался от матери к дочери, ибо лишь так он мог сохраниться с течением времен; и не было иного способа восстановить связь между людьми и богами, когда те вновь спустятся на землю. Сделав же это, Безмолвные покинули Амм Хаммат — то ли отправились в новое странствие, то ли возвратились в свои божественные чертоги, где пребывают и по сей день, столь же далекие и недоступные, как сами звезды. Но трое из них, по велению Небесного Вихря не ушли, не исчезли в холоде и мраке; они вознеслись на серебряный Зилур, чтобы следить за порядком в мире и помогать людям.

— Как? — спросил Скиф, выслушав эту историю.

— Советами, повелениями и тайным знанием. Когда появились ару-интаны, Безмолвные научили нас, как защититься от зла и от дурных снов… от тех, которые превращают человека в сену…

Девушка вздрогнула и крепче прижалась к нему. Скиф заметил, что на правой ее руке, протянутой к западу, к далекому морю и золотым прибрежным рощам, два пальца поджаты, а три растопырены, будто острия трезубца. То был куум, священный знак, завещанный людям амм-хамматскими богами, отвращающий всякое зло; он видел этот жест уже не впервые и знал, что пальцы обозначают разящие молнии или стрелы. Вероятно, этот символ являлся гербом Видящих Суть, ибо на бронзовой двери их башни тоже были отчеканены три молнии, расходившиеся из одного центра.

Вспомнив об этом, он подумал, что наутро им с Джамалем предстоит свидание с Гайрой ар'Такаб и подготовка к магическому обряду, который спутник его называл то защитным ментальным кодированием, то установкой телепатического блока, предохраняющего разум и подсознание. Безусловно, он разбирался в таких вещах лучше, чем Скиф, и лучше, чем любой специалист Системы, как, впрочем, и положено телгскому Наблюдателю. Скиф, хоть и любопытствовал насчет предстоявшего действа, ждал большего от беседы с Гайрой. Временами вопросы теснились в его голове, словно пчелы в улье; и где-то за их жужжащим роем маячила хмурая бровастая физиономия Пал Нилыча, словно напоминая о том, что агент эс-ноль-пятый отправлен в Амм Хаммат не на прогулку.

Скиф моргнул, пытаясь избавиться от наваждения. Сийя, теплая живая Сийя, была рядом, и эта ночь принадлежала им, и только им. Он не хотел думать о задании, о Сарагосе, о завтрашнем дне; он уже не сожалел о том, что в небесах плывут лишь две луны, ибо тоска ожидания оставила его вместе с греховными помыслами. Святой Харана, заступник и спаситель! Он вовсе не желал, чтоб Сийя нарушила свои обеты, а потом бросилась на меч! Или была изгнана из этого города, как смердящий хиссап… Пусть подарит ему дочь, а не сына — он согласен!

Покрепче обняв девушку, он заглянул в ее лицо и принялся нашептывать что-то бессвязное и нежное — слова, которые тысячи лет шептали и под лунами Амм Хаммата, и под единственной земной луной.

— Вы ощутите запах падда, но не бойтесь — он слишком слаб, чтобы погрузить человека в дурной сон, — сказала жрица. — Слабый запах коры безвреден и позволяет бодрствовать много дней. Но листья и плоды, свежие или высушенные, действуют сильней; если бросить их на жаровню и вдохнуть дым, душа воспарит в чертоги богов. И так она будет воспарять снова и снова, пока не останется там навсегда! И в тот же миг боги обернутся демонами.

— Эти листья и есть сладкая трава шинкасов? — спросил Скиф.

Огромные, вытянутые к вискам глаза Гайры ар'Такаб сверкнули.

— Нет! Нет, сын огня и железа. Если б ару-интаны давали им листья, это разбойничье племя давно отправилось бы в паутину к Хадару! Но демоны осторожны и берегут своих слуг. Им — кора и сушеный лист, очень немного… Такая смесь не убивает годами, не лишает сил, и привыкший к ней способен давать потомство.

Выходит, у Догала зелье было покрепче, решил Скиф, вспоминая Пал-Нилычева приятеля. Откуда ж его доставляли? И как? Через ту зеленую щель, которую дядя Коля назвал окошком?

Он переглянулся с Джамалем, сидевшим скрестив ноги на плетеной соломенной циновке, и поднял глаза к сводчатому потолку. Здесь, в Башне Видящих Суть, не было ни ярких росписей и устланных шкурами широких скамеек, ни изящных светильников и литых жаровен, ни полов из вишневого дерева, ни стражниц в броне. Не было почти ничего; один голый камень монолитных стен чудовищной толщины, узкие бойницы и священные трезубцы над ними, полумрак, тишина, покой… Полы были устланы соломенными матами; на такие же маты садились, чтобы вкусить пищу, поразмыслить или предаться медитации. Башня была огромной, и Гайра ар'Такаб провела гостей по всем этажам, пока они не добрались до ее кельи — столь же скудно обставленной, как сотня других, лепившихся, подобно сотам, вдоль спиральной лестницы. Изредка навстречу им попадались большеглазые женщины в длинных серебристых одеждах — старые, зрелых лет и совсем молодые; иногда Скиф видел обитательниц башни застывшими в потоке света, что струился из узких окон; временами они сидели друг против друга, будто бы беседуя — но он не слышал ни слова. И нигде не видел мягких постелей, на которых они с Джамалем почивали в Башне Стерегущих. Кажется, эти женщины с глазами в половину лица в самом деле не нуждались ни в ложе, ни в сне.

Другие Башни выглядели иначе. Город на скале был, конечно, крепостью, но внешний его вид, суровый и неприступный, не исключал определенных удобств: внутренние стены, полы и потолки были обшиты деревом, мебель, хоть и непривычная для земного взгляда, казалась вполне удобной, посуда и бронзовые лампы — красивыми и изящными. Везде лежало множество шкур, отлично выделанных меховых ковров, подушек и покрывал; разглядывая их, Скиф узнавал то пятнистую оленью шерсть, то серые и рыжие шкурки прыгунов хиршей, хошавов и антилоп с большими рогами, изогнутыми, как сабли, или подобными костяным лирам.

Вода тут встречалась в изобилии. Подземные ключи не только вращали лебедки подъемников и поднимали затворные плиты; они струились по трубам из обожженной глины, наполняя ванны и небольшие круглые бассейны, били фонтанчиками в кухнях, текли в чугунные котлы, окутывали влажным теплым паром бани. В этих банях Скиф с Джамалем провели немалое время, смывая пыль и пот, а заодно разглядывая яркие мозаики, весьма откровенно изображавшие сцены любви; рядом, в просторных комнатах, стояли ложа с грудами мягких шкур и тканых покрывал, так что оставалось лишь сожалеть, что в амм-хамматских небесах сияют сейчас только две луны.

Вся эта роскошь — бассейны и бани с теплой водой, мебель с резными ножками, ковры и покрывала, светильники и жаровни, огромные кувшины с вином и клети с сушеными фруктами, просторные комнаты для общих трапез и уютные спальни — находилась по большей части не в башнях, а под ними. Город на скале на три четверти — или на девять десятых — был подземным; и грохот, долетавший иногда из недр горы, свидетельствовал о том, что он усердно и непрестанно расширяется. Осмотреть его за пару дней, несмотря на все старания Таммы и Сийи, не представлялось возможным, да Скиф и не стремился к этому. Он видел немало чудесного и на Земле, и во Фрир Шардисе, и главным амм-хамматским чудом — из разряда добрых чудес — была для него Сийя. О злых он старался не вспоминать — по крайней мере до этой встречи с главой Видящих Суть.

Веки Гайры ар'Такаб опустились, скрывая блеск огромных синих зрачков, тонкие руки легли на колени. Сейчас, в своей серебристой мантии, застывшая в позе лотоса, она еще больше напоминала Скифу изящную фарфоровую статуэтку. Ему вновь почудилось, что время не властно над ней; годы трепетали у ее ресниц, десятилетия нимбом кружились у хрупких плеч, туманные тени веков прятались в складках плаща. Она заговорила; вновь принялась рассказывать про обряд защиты, про то, как Видящие соберутся в круг у трех божественных Престолов, как длинной чередой вступят в зал Танцующие, как Дона ок'Манур, правительница, скажет первые слова заклятия, как Искусные В Письменах подхватят речь хедайры…

Она говорила, и прервать ее казалось святотатством — но Скиф все-таки совершил его. Над мудрой Гайрой витали тени столетий, над ним — грозная тень Сарагосы; и даже тут, на другом краю Галактики, она выглядела достаточно вещественной, чтобы напомнить о долге.

А посему Скиф откашлялся и произнес:

— Прости, премудрая, но лучше один раз узреть, чем три раза услышать. И мы узрим все, о чем ты сказала: и Престолы богов в вашем подземном храме, и танцы, и Видящих, твоих сестер… тех, что, подобно тебе, умеют говорить без слов… Но как? Вот об этом мне хотелось бы расспросить. И о том, как вы обходитесь без сна, и как глас Безмолвных помогает вам дробить камни… — он набрал воздуха, покосился на усмехавшегося Джамаля и продолжил список: — Еще хотел бы я узнать о деревьях падда и их свойствах, об ару-интанах и сену, лишенных душ, и о Проклятом Береге, куда не рискуют приставать корабли.

Глаза Гайры раскрылись, и в них промелькнула насмешливая искорка.

— Так много вопросов! И скачут они, как стадо хиршей, за которыми гонится злобный хиссап! Верно шепнула мне Рирда — ты любопытен! Но я полагаю, что пришедший издалека имеет право задавать вопросы, хоть не на все из них у меня есть ответ. Вот только будут ли мои речи интересны твоему другу?

— Будут, почтенная, будут, — произнес Джамаль, ерзая на жесткой циновке. — Я тоже любопытен и тоже пришел издалека. Из таких мест, где любят послушать старых мудрых людей. Особенно женщин! Ибо что в мире превыше их? Женщина в юные годы радует глаз, в зрелые становится сосудом наслаждения, а в старости — кладезем премудрости. И я…

Судя по всему, он собирался развить эту тему поподробней, приложив все свои таланты, но Гайра остановила его. Пальцы ее непроизвольно сложились в куум, священный знак, потом она словно опомнилась, всплеснула ладонями и откинулась назад, пристально взирая на Джамаля.

— Не испытывай на мне своих чар, чужеземец! Тебе, я вижу, не надо объяснять, как мы говорим без слов? — Секунду они мерились взглядами, потом Джамаль смущенно кивнул и опустил глаза.

— Ты понимаешь… — медленно протянула Гайра, — ты понимаешь… не так отчетливо, как мы, но дар сей редок у мужчин… А раз понимаешь, то объяснишь ему! — резко дернув головой, она метнула взгляд на Скифа. — Клянусь Безмолвными, я разделалась со множеством твоих вопросов, воин! Но, чувствую, не со всеми… О чем еще ты хотел спросить?

«Больше ни звука о телепатии и разговорах без слов, — сказал он себе. — Либо эта тема была запретной, либо Гайра ар'Такаб не могла объяснить необъяснимое — так, как зрячий не способен поведать слепцу о радуге». Джамаль, однако, понял старую жрицу; если не вся радуга сияла для звездного странника, он мог уловить хотя бы слабый ее отблеск. «Быть может, — подумал Скиф, — это сумели бы сделать и слухачи, о коих толковал Сарагоса, или дядя Коля, колдун и чародей, пророк механических душ…» Он в замешательстве нахмурился, потер висок. Глаза Гайры жгли его, как два раскаленных лазерных луча.

— Ну? Спрашивай! — велела жрица. — Или ты хочешь, чтоб я сама наведалась в твой разум и твою душу? Как тогда, в Башне Правящих?

«Не лучший вариант», — мелькнуло в голове у Скифа. Собравшись с мыслями, он пробормотал:

— Нет, премудрая, оставь мою душу в покое. Лучше я спрошу сам… спрошу, откуда у вас кора с дерева дурных снов? Выходит, вы можете приблизиться к нему, так? Можете подойти к роще и увидеть то, что прячется за листьями и стволами?

Легкое тело Гайры внезапно содрогнулось, глаза померкли.

— Ты говоришь про обитель демонов, сверкающую над золотыми кронами падда? Нет, сын железа и огня, никто не может ни приблизиться к ней, ни подойти, ни увидеть ее… Когда нам нужны кора и листья, мы посылаем к деревьям сену; они, потерявшие все, что может потерять человек, какое-то время не поддаются снам. Они успевают срезать ветвь и возвратиться обратно, ускользнуть от незримого зла и дурных снов… да, успевают, если их поторопить… Но даже им не приблизиться, не подойти, не увидеть! Они просто заснут и умрут; солнце опалит их тела, ветер развеет прах, а кости останутся под деревьями, ибо плоть людская ару-интанам не нужна… — голос жрицы стих, губы беззвучно зашевелились, творя молитву.

— Что же им нужно? — спросил Джамаль.

— То, что мы носим тут и тут… — ладонь Гайры поочередно коснулась груди и лба. — Они жаждут того, что даровали нам боги… нам, и только нам! Горе и счастье, ненависть и страх, гордость, мужество, вероломство, жестокость и доброта, способность смеяться и любить — вот их добыча! Все плохое и все хорошее, что есть у нас и чего лишены они — всемогущие, но неспособные ощутить радость жизни! — Сотворив куум, жрица прикрыла узкой ладонью глаза и прошептала: — Нет, они не нуждаются в нашей плоти… Для них мы — дойное стадо, всего лишь стадо… Какой же хозяин режет животных, если можно получить иную дань?

Звездный странник приподнял брови.

— Раз демоны не собираются никого уничтожать, зачем вам эта крепость? Эти стены и башни на неприступной скале? Вы, почтенная, сильны и так… Сильны своим воинским искусством, оружием и мудростью. Я видел, как Стерегущие бились с шинкасами… я даже сражался рядом с ними! Я и мой друг! — Он кивнул в сторону Скифа. — Вах! Девушки подняли их на копья, словно ушастых кафалов! А ранили лишь одну… Две-три такие битвы, и слуги демонов отстанут от вас, поищут легкой добычи — у Внутреннего моря, в горах Мауль либо за Петляющей рекой. Разве не так? Я верно сказал?

— Нет, пришедший издалека, нет… — огромные глаза Гайры раскрылись. — Сейчас мысли твои, искатель, мечутся и скользят, не проникая в суть вещей… Я говорила о плохом и хорошем, дарованном нам богами, о душах людских, добыче демонов — ты понял меня? А если понял, то должен понять и другое: люди различны, и различна ценность их душ и разумов. Чем богаче, тем дороже… Много ли стоит покорный и трусливый, слабый духом, прозябающий в невежестве? Таких большинство — и у Внутреннего моря, и в горах Мауль, и в лесах за Петляющей рекой… Потому мы и расстались с теми землями и с тем народом! Дух наш силен, сердца тверды, разум ясен — и это хорошо. Но сильные, храбрые и мудрые — лакомая добыча, и это плохо. Отборные звери в стаде! Лучшие! — она сделала паузу и, покачав головой, добавила: — Нет, демоны не оставят нас в покое… И мы будем вечно сражаться, защитив души свои магическим словом, а тела — доспехами и стенами! Поверь, я прожила долгую жизнь и знаю, о чем говорю. Раз в поколение среди шинкасов рождается вождь, убивающий прочих вождей, — тот, кому покоряются все племена. И куда он ведет толпы своих воинов? Не в горы, не к морю и не к реке — а к нам, под стены города! Не покорить, так уничтожить!

«Наверное, Тха, моча хиссапа, мечтал заделаться таким вождем», — промелькнуло у Скифа в голове. Хриплый голос шинкасского князька вдруг зазвучал в его ушах: «Мой — главный! Мой! Клык — вождь левого стремени, Ходд — правого, Копыто, Дырявый и Ноздря — с тысячей воинов позади! Хорошо? Мой бить в барабан, все пускать стрелы, рубить топором, хватать падаль, делать сену! Идти к горам, жечь город с ведьмами! Идти в лес, брать трусливых ксихов, тащить к арунтан! Идти к Петляющей реке, брать поганых зюл, тоже тащить к арунтан! Много воинов — много добычи!» К счастью, труп Полосатой Гиены гнил сейчас на побережье, рядом с обителью хозяев несостоявшегося вождя. Как сказала Гайра — солнце опалит и высушит его, ветер развеет прах, а кости останутся под деревьями, ибо плоть людская ару-интанам ни к чему…

Сочный баритон Джамаля прервал его мысли. Наблюдатель расспрашивал жрицу о том, как демоны появились в Амм Хаммате — не спустились ли они с небес в стальных башнях, извергающих пламя и дым, не приплыли ли из-за моря в кораблях без парусов и весел — или, быть может, прилетели на огромных птицах, подобных шинкасскому Шаммаху. Но этого Гайра не знала; демоны пришли тайком, будто призраки, возникшие из ночных туманов; и вскоре на морском берегу поднялись рощи падда и недоступные сверкающие купола.

Купола!

Упрямо насупившись, Скиф ударил кулаком по колену и пробормотал:

— Я попаду туда… попаду!

Сказано это было тихо, но старая жрица вдруг замерла, потом повернула голову и уставилась на него. На бледном лице Гайры было написано недоумение.

— Что ты сказал, сын огня и железа? Что ты сказал? — Ее точеные пальцы потянулись к виску Скифа, коснулись его, и перед ним на секунду промелькнул знакомый пейзаж — блеск золота над плотными древесными кронами, оранжевый шар солнца в вышине и, словно фон этой картины, бирюзовое небо, сомкнувшееся вдали с сине-зеленой морской гладью.

Джамаль открыл было рот, но тонкая рука жрицы повелительно взметнулась, призывая к молчанию. Потом на ее губах заиграла улыбка.

— Так вот зачем вам нужна защита! Тебе и твоему другу, искателю! В первый раз я не заглядывала так глубоко… Вот с какой целью вы появились здесь, вот зачем пришли из странных своих земель, где люди мчатся в небесах и мечут огненные молнии! Вы хотите узнать… хотите приблизиться, подойти и увидеть… увидеть то, что охраняют падда, обитель зла, куда не в силах проникнуть даже Безмолвные!

— Это плохо? — спросил Скиф. Гайра отвела руку, и золотое сияние перед его глазами померкло.

— Плохое и хорошее скрыто в людских намерениях, воин. Ты храбр и силен, как о том говорила мне Сийя из Башни Стерегущих Рубежи… Правду говорила! И ты упрям, ты хочешь сражаться! Но как? Я могу защитить твою душу, но я не в силах дать иного оружия против ару-интанов… Ты приблизишься и подойдешь, вдохнешь запах падда и вручишь душу не демонам, но Безмолвным Богам — так, как это происходит с нами, народом Башен. Вот и вся разница!

— Я могу расчистить себе путь. Я взял с собой огненные молнии. Я сожгу ими проклятые деревья!

— Ты думаешь, мы не пытались этого сделать? Они — словно камень: тонут в воде и не горят в пламени. Сийя говорила, что ты сделал лук из ветви падда… Долго ли ты обстругивал ее ножом?

— Долго, — признался Скиф, погладив рукоять торчавшей за поясом катаны. — Однако нож — всегда нож, премудрая, а пламя бывает разным. Жаркое пламя справляется даже с камнем, о чем знают ваши Сестры Огня. Стрелы, которые я принес с собой, жарче солнца.

— Что ж, попробуй… Я буду рада, если твои стрелы уничтожат демонов… — Она, размышляя, прикрыла глаза и чуть заметно усмехнулась. — Минует день, воин, придет ночь, и я наложу охранное заклятие. А потом… Потом — иди и сражайся! Во имя Безмолвных, во имя своей и нашей земли!

Гайра ар'Такаб легким движением поднялась на ноги. Вероятно, визит был закончен, и гости, догадавшись об этом, тоже встали.

— Когда мы поедем к Проклятому Берегу, не захотят ли Стерегущие сопровождать нас? Десять или двадцать всадниц? — спросил Скиф. Расставаться с Сийей ему не хотелось.

Старая жрица пожала плечами.

— Хоть целый турм! Но об этом надо говорить с Доной ок'Манур. Она повелевает людьми, я же защищаю их души.

Скиф и Джамаль шагнули к высокой арке, выходившей в коридор, но на пороге звездный странник остановился.

— Еще один вопрос, премудрая… Недавно девушки ваши привезли в город людей с погибшего таргада — купца Зуу'Арборна из Джарайма и трех его матросов. Я слышал от Рирды, что они отправились в Мауль?

— Да. Взяв у нас лошадей и запас продовольствия.

— И больше ничего? Ты не удостоила Зуу'Арборна своей защиты? Не наложила заклятие, оберегающее от ару-интанов?

— Нет.

— Могу я узнать, почему?

— Милость Безмолвных не беспредельна. К тому же в Джарайме уже не верят в них; там — новые боги.

Когда они, покинув Башню Видящих Суть, поднялись на стену цитадели, Джамаль произнес:

— Чувствуешь, дорогой, — нас удостоили особого благоволения. Зурабчик-то получил только лошадок да мешки с лепешками… И скитается сейчас где-то в степях и горах, без защиты, среди зверья и разбойников… — он вздохнул, устремив взгляд к закату солнца.

Зурабом звездный странник звал Зуу'Арборна, джараймского купца, чей тримаран — или по-местному таргад — разбился у побережья. Скиф о его судьбе тревог не испытывал, ибо купец сей показался ему человеком бывалым и изворотливым. Пожав плечами, он сказал:

— По делам и честь. Мы пришли издалека, а Зурабчик твой только и сделал, что переплыл Узкое море.

— Конечно, конечно… — Джамаль усмехнулся, блеснув зубами, пощипал отрастающую бородку. — Мы оба важные персоны, генацвале. Ты — Паир-Са, Владыка Ярости, мечущий пламенные стрелы, а еще — сын огня и железа… Я — искатель… И оба мы взысканы богами, как сказала престарелая мать мудрости. А кто такой Зураб? Всего лишь купец… Маленький человек, который тут покупает, там продает…

— Ты жалеешь его, потому что сам купец, — сказал Скиф. Он облокотился о парапет, упер подбородок в кулаки и оглядел оба двора, внешний и внутренний. Как всегда, они были безлюдны — амазонки предпочитали не выходить наружу без дела.

— Купец, — согласно кивнул Джамаль. — Я, Ри Варрат, телгани, продал душу свою в трех мирах, чтобы купить достойный товар. А нашел его здесь, в четвертом. Забавно получается, правда?

— Будет еще забавней, если эти охранные заклятия и танцы перед Престолами окажутся пустышкой, — пробормотал Скиф. — Видишь, от запахов-то они не защищают… Тогда от чего же?

— Запах — яд, дорогой, все равно что пуля или клинок. Ударило тебя под сердце — ты гибнешь; вдохнул яд — засыпаешь и тоже гибнешь. Физиология, всего лишь физиология! Ментальная защита — иное дело, она хранит твой разум и память, но не спасет ни от пули, ни от яда, ни от истощения, если ты уснул и не можешь проснуться.

— Тогда от чего же? — упрямо повторил Скиф.

— Скажем, от разрядника, которым меня угостили, и от других таких же штук… Ты ведь сам это понял, да? Там, вчера! — Джамаль протянул руку к Башне Правящих. На лицо его набежала внезапная тень, пальцы стиснули резной камень парапета. — Если б я знал, как она это сделала… — прошептал он. — Если б знал!..

— Тогда Миссия была бы закончена, и ты смог бы вернуться?

— Нет… еще нет… Защита — часть проблемы, понимаешь? Но надо знать, от кого защищаться.

— А разве непонятно? — Скиф дернул щекой. — От Бесформенных, от двеллеров, от демонов, что бродят в сером тумане… Так говорил Пал Нилыч.

— Это только слова, дорогой, только слова… Что они обозначают, скажи? Ночные страхи, бред, кошмар — и всё!

Компаньон был прав, и Скифу оставалось лишь признать это. Нигде, ни на Земле, ни в Амм Хаммате, ни в иных мирах, известных Телгу и звездным его соседям, не видели Бесформенных и не имели представления об их целях, о том, откуда приходят они и куда уходят. Зачем — это было уже ясно, но следствие не подменяло причины. Что же могло быть причиной? Поиск душ, божественного дара, которого они были лишены? Так считала Гайра ар'Такаб, но это могло оказаться лишь поэтической метафорой.

Скиф выпрямился и неожиданно для себя протянул руку с тремя растопыренными пальцами, направив ее на запад, в сторону побережья, которое в этом мире называли проклятым.

— Там, князь! Там мы найдем ответ!

— Возможно, — Джамаль кивнул, — возможно… Если доберемся до куполов, дорогой. Эти дурные деревья — хорошая защита! Тебя свалит с ног За полминуты, меня… Ну я, в силу особых талантов, продержусь чуть дольше. Но ненамного, клянусь могилой матери!

Челюсти Скифа сжались; он гневно уставился на свои стиснутые кулаки, затем пробормотал:

— Сожгу! Спалю, как… — Голос изменил ему; он смолк, припоминая едкую вонь напалма и пламенные столбы, бушевавшие над опийными плантациями. Напалма, правда, у него не имелось, зато был лазер и целая коробка с батареями. Скиф очень рассчитывал на него.

Джамаль вздохнул.

— Ты эксперт, тебе виднее… А если не получится?

— Не выйдет, так вернемся домой! Скажу пароль, и вернемся! Возьму контейнеры с напалмом, возьму взрывчатку, слезогонку и дымарь… Пал Нилыч говорил, такого о н и не любят.

— Понимаешь, я не хочу возвращаться, — сказал Джамаль. — Другой раз Нилыч меня сюда не пустит. Он же упрямей всех тбилисских ишаков, твой Нилыч…

— Пустит! Он ведь не знал, кто ты и откуда!

— Вот теперь узнает. И сдаст вашей Системе для изучения… Вах, сдаст! Не посмотрит, что ты меня в агенты произвел и пароль предоставил!

Говоря по правде, такого поворота событий Скиф исключить не мог, ибо Пал Нилыч, несмотря на все его достоинства, был мужиком крутым и самовольства не поощрял. С другой стороны, шеф мог давно отдать приказ Доктору, и тот бы выдернул Джамаля из амм-хамматских кущей, как морковку с грядки, — будь он хоть трижды телгским Наблюдателем! Но этого не случилось; значит, шеф решил подождать и последить за развитием событий. Конечно, ему наверняка хотелось разобраться с тем, как беспомощный дебил, пускавший слюни на больничной койке, вдруг обрел и память, и соображение, да еще очутился в Амм Хаммате; но были, судя по всему, и другие поводы для любопытства. Например, чем займется беглец? В том самом Амм Хаммате, куда он так стремился?

Здесь, подумал Скиф, Пал Нилыча ждет сюрприз! Большой сюрприз!

Он усмехнулся, отвел взгляд от лица Джамаля и принялся рассматривать башни. Окинул взглядом круглые, где обитали кланы Стерегущих Рубежи и Хранящих Город конных и пеших воительниц в блестящих доспехах; и другие, тоже круглые — жилища Дочерей Паир-Са и Надзирающих, тех, кто, по словам Рирды ап'Хенан, заботился о многотысячной армии лишенных душ, приглядывал за каналами, домами и всем, что растет на земле. Потом оглядел квадратные, высившиеся по углам внутренней цитадели; в одной из них, в Башне Наставниц, исходил сейчас потом и кровью Сайри, юный синдорец, пожелавший стать воином. Скиф не видел его с тех пор, как расстался с ним у двери с чеканным бронзовым пиргом, но насчет пота и крови нимало не сомневался: так всегда и везде вколачивали воинскую науку. Кого сержант бьет сильней, тот бегает живей, говаривал майор Звягин. Вряд ли Наставницы придерживались иных принципов.

Башни Искусных В Письменах и Сестер Огня стояли тихие и молчаливые, но по разным причинам: одни, ведущие летопись народа Башен, и впрямь занимались тихим делом, выводя ровные строчки на пергаментах; другие пребывали в своих кузницах и оружейных мастерских на равнине, у печей и мехов, которые качали дюжие сену, и у наковален, где те же сену стучали тяжелыми молотами. Вспоминать о лишенных души было неприятно, и Скиф перевел глаза на Башню Танцующих У Престолов, откуда доносился слабый рокот барабанов и свист флейт.

— Готовятся, — он покосился на Джамаля, задумчиво изучавшего трещины в каменной стене. Тот кивнул.

— Готовятся! Дорогой товар готовят для пришедших издалека… для взысканных богами…

— Они ведь даже не полюбопытствовали насчет нашего исчезновения — в тот, первый раз, когда я случайно назвал пароль, — промолвил Скиф. — Только Рирда расщедрилась на пару слов… Но Сийя меня не пытала. Я вернулся — и она счастлива, вот и все! А Тамма? Тамма спрашивала тебя?

— Нет, дорогой. Я тоже думал, как объясняться. Думал, придумал хитростей целый воз, а дело-то оказалось простым, вах! Поглядели на нас и сказали: вот светловолосый — воин, сын огня и железа, с тревожной душой; вот искатель, и душа его в радости, ибо он достиг желаемого. И, хоть они сказали не всю правду, сердца у обоих чисты… Надежная проверка, а? Доктор так не умеет!

— Не умеет, — согласился Скиф. — Зато ему дано другое.

Перед обрядом нельзя было ни пить, ни есть, но жажда и голод не мучили Скифа. Всю вторую половину дня и весь вечер, пока над горизонтом не запылало зарево всходившей багровой луны, он провел с Сийей; можно ли было представить пиршество роскошней этого? Они спустились вниз, в лабиринт под городскими башнями, и долго бродили по огромным залам и извилистым переходам, иногда перебираясь с яруса на ярус, минуя узкие и широкие лестницы, шагая по наклонным пандусам, напомнившим Скифу повисшие в необозримом пространстве разноцветные улицы Куу-Каппы.

Он больше не был родичем князя Джаммалы, сына Гер'гия, приплывшего на джараймском трехкорпусном таргаде из-за Узкого моря; он был и оставался самим собой, Кириллом Карчевым, или Скифом ап'Хенан, человеком, пришедшим издалека и принятым здесь без боязни, без подозрительности или удивления. Это было очень важно — оставаться самим собой! Теперь он мог поведать Сийе множество всяких чудес; мог рассказать о таиландских джунглях, пустынях Намибии, гнилых болотах Заира и вилюйской тайге, где он чуть не расстался с жизнью; мог рассказать о городах — о настоящих городах, так непохожих на ее суровый многобашенный замок, полных шума и суеты, движения и огней, людских толп, что растекаются по улицам изо дня в день, подобно приливу и отливу; мог рассказать об ином городе, неземном, взметнувшемся гроздью цветных пузырей над простором шардисского океана; мог рассказать про охоту на серых бесхвостых тигров в зарослях у безымянной реки, о ледяных горах Ронтара, о мирах Сафари, в которых он, правда, не бывал, но наслушался о них предостаточно — от Самурая, Сентября и покойного Сержа Сингапура. Он рассказывал Сийе о них и о других своих приятелях и знакомцах — о Сарагосе и кудеснике Докторе, о своем сингапурском наставнике Кван Чоне, о майоре Звягине, незабвенном комбате, о старом «механике» дяде Коле и любопытном серадди Чакаре. Лишь о родителях он не говорил и не поминал ни словом, ибо у народа башен не имелось представления о семье; все они были одной огромной семьей, связанной кровью и общей целью, делившейся на кланы лишь по роду занятий. Смысл материнства, тем более — отцовства, был им чужд, и Скиф, уяснив это, такие темы не затрагивал — тем более что представлялись они весьма болезненными. Если бы он решил остаться здесь с Сийей, остаться сейчас или потом, по завершении амм-хамматской операции, то увидел бы своих родителей не скоро; быть может, никогда.

Он показал ей свои шрамы, на руке и на бедре, и принялся рассказывать, где и как получил их. Впрочем, это вызвало у девушки гораздо меньший интерес, чем истории о повозках, движущихся без лошадей, и металлических птицах, парящих в небесах. Боевых отметин у нее хватало своих: тонкий рубец пересекал левую ключицу, под коленом темнел звездчатый шрам от шинкасской стрелы, чудом не задевшей кость, а на предплечье — там, где давил ремень щита, — кожа сделалась шероховатой и плотной. В глазах Скифа это лишь придавало ей прелести; шрамы, свидетельство отваги, не уродовали, но украшали его возлюбленную.

Они долго бродили в гигантском подземелье, осматривая жилые кельи с удобными ложами, трапезные с длинными низкими столами, просторные залы для тренировок в боевом искусстве, оружейные кладовые, где панцири и щиты громоздились до потолка, связки копий, стрел и мечей стояли и лежали ровными рядами, словно выстроившиеся для битвы воины, гребнистые шлемы зияли с полок дырами глазниц в опущенных забралах. В других хранилищах Скиф видел седла и сбрую, части разобранных катапульт и мотки упругих канатов, огромные кувшины с маслом и вином, лари, заполненные розоватыми плодами, которые затем перетирали в муку, корзины в человеческий рост, где хранились сушеные фрукты и ягоды тридцати сортов, бочки с соленым мясом и тушки хиршей и коз, развешанные на крюках. Ярусом ниже располагалось помещение невероятных размеров с потолком, подпертым колоннами, и широкими отверстиями в полу; все оно было завалено кипами плотно спрессованного сена. Под ним, как объяснила Сийя, лежала естественная пещера еще большей величины, куда во время осады загоняли лошадей. Но в эту конюшню она его не повела; не показала и храм Безмолвных — тот самый зал, в котором они с Джамалем дожидались сейчас начала магического обряда.

Зал сей был круглым, с высоким потолком, возносившимся на добрых пятнадцать метров, с гладкими каменными стенами без росписей и украшений, если не считать священных бронзовых трезубцев-куумов и полусотни светильников, едва разгонявших темноту. Скиф не очень хорошо ориентировался в подземном городском лабиринте, но ему казалось, что храм лежал прямо под Башней Видящих — вполне естественная мысль, ибо они руководили всеми обрядами и нуждались в самом коротком пути в святилище и к сердцам богов. Тут имелся лишь один вход, широкая арка, выходившая в кольцевой коридор под стенами внутренней цитадели; прямо напротив входа, у противоположной стены, темнели три большие гранитные глыбы с выдолбленными в них сиденьями — Престолы Безмолвных. Изображений самих богов в храме не было, так как они являлись не только безмолвными, но и невидимыми; они обитали на серебряном Зилуре, и лишь их божественный дух, призываемый мудрыми женщинами, витал у Престолов. Впрочем, не исключалось, что когда-нибудь Небесный Вихрь вернется в Амм Хаммат, доставив сюда богов, и тогда они, по-прежнему незримые, займут места на своих тронах. Но до этого времени было еще далеко.

В самом центре святилища, на двухметровом возвышении со ступеньками, в круге массивных жаровен из кованого чугуна, были поставлены два простых деревянных ложа. Скиф и Джамаль, полностью обнаженные, вытянулись на этих жестких топчанах и лежали так, как приказала Гайра: на спине, вытянув руки вдоль тела, расслабившись и слегка откинув голову назад. Но поворачивать ее Гайра не запретила, и Скиф, прижимаясь к гладкому дереву то левой, то правой щекой, с любопытством разглядывал все, что мог различить в полумраке.

Храм постепенно наполнялся; вдоль стен его плотным кольцом уже стояли Стерегущие Рубежи и Хранящие Город, тускло мерцая шлемами и доспехами. Были они при мечах и копьях, но без щитов, и явно находились здесь не для охраны, а для придания торжественности обряду. Скиф насчитал две сотни воительниц и сбился, решив, что их тут вдвое или втрое больше. Где-то в их слитной шеренге находилась Сийя; стояла рядом с сестрами, опираясь на копье, и глядела на своего мужчину, дарованного ей Безмолвными Богами. Скиф не видел ее, но знал, что она там, и это наполняло его радостной уверенностью и предчувствием чего-то чудесного, необычайного.

Сразу за чугунными жаровнями собрались в круг Видящие — около сотни женщин в серебристых накидках, с вышитым у ворота знаком куума. Они стояли неподвижно, обнимая друг друга за плечи; их длинные одеяния ниспадали изящными складками до самого пола, бледные лица казались сосредоточенными и суровыми. Во втором круге находились Правящие, женщины рода хедайры — в шлемах с фигуркой пирга, в белых туниках до колен; все, как на подбор, рослые, с властной осанкой. Был еще и третий круг, пурпурный и лазоревый, к которому подходили все новые и новые женщины — Искусные В Письменах, облаченные в пурпур, и Танцующие У Престолов в лазоревых накидках. Но эти девушки, вероятно, не танцевали, а лишь аккомпанировали танцу; у одних, как заметил Скиф, висели у пояса гонги и небольшие барабаны, другие вооружились инструментами, походившими на земную флейту или свирель.

Между тремя кольцами, серебристым, белым и пурпурно-лазоревым, и замершими у стен воительницами оставалось широкое пространство в два десятка шагов. Огни масляных ламп тускло отсвечивали в полированных плитках пола, мерцали в бронзе шлемов и панцирей; когда круг пурпурных и лазоревых сомкнулся, в храме воцарилась мертвая тишина, хоть собралось тут не меньше тысячи человек — если не считать божественного духа, витавшего где-то над гранитными глыбами Престолов. Но Скиф его не замечал и некоторое время предавался размышлениям о том, являлись ли все это многолюдство, великолепие и торжественность необходимой стороной обряда или всего лишь данью традиции и почтения богам. Затем, разглядев все, что было можно, он перестал вертеть головой и сосредоточился на своих внутренних ощущениях. Казалось, все в порядке; он чувствовал себя отлично, и Харана, бог с жалом змеи, не подавал никаких тревожных сигналов. Значит, опасности не было.

Седовласая жрица и Дона ок'Манур, хедайра, стояли на самом краю возвышения, сбоку от Скифа, лицом к темневшим у дальней стены Престолам. Как все остальные, они замерли в неподвижности: две статуи, отлитая из серебристого металла и высеченная из белого мрамора. Веки Гайры были опущены, словно она вслушивалась в тишину или творила молитву; хедайра сосредоточенно глядела перед собой.

Скиф покосился направо, на соседний топчан и Джамаля. Казалось, его компаньон спит с раскрытыми глазами; он тоже не двигался, не смотрел по сторонам, но слушал — слушал, как Гайра, тишину или же пытался уловить то невидимое и неощутимое, что витало сейчас под сводами храма. Он не был уже Джамалем, сыном Георгия Саакадзе, человеком Земли; Ри Варрат, звездный странник, четырежды рожденный, готовился принять и запомнить то, за чем улетел с далекого Телга.

Мантия Гайры всколыхнулась; она подняла руку с пальцами, сложенными в куум.

— Во имя Безмолвных и Небесного Вихря, породившего их! Начнем!

Ее звонкий голос эхом раскатился под сводами зала, и тут же в ответ ударили гонги — слитно, мощно, будто призывая не к священному обряду, но к битве. Вслед за жрицей хедайра сделала повелительный жест и тоже провозгласила:

— Во имя Безмолвных и Небесного Вихря, породившего их! Пусть войдут Танцующие! Пусть боги, прозревая сквозь каменный свод, глядят на них в ликовании — ибо сильны наши тела и несокрушим дух! И пусть, увидев это и возрадовавшись, они защитят тех, кто пришел к нам издалека, — так, как защитили нас!

Гонги вновь откликнулись протяжным звоном, потом враз загрохотали барабаны, тонко и пронзительно свистнули флейты. Они и повели мелодию — резкую, мощную, суровую, непохожую на хвалебный гимн или сладкозвучное песнопение в честь богов. «Боевой пеан», — промелькнуло у Скифа в голове. Так могли бы играть флейтисты спартанцев, когда три сотни воинов Леонида бились с персидскими ордами у Фермопил; эти звуки напоминали о кровопролитных сражениях, о грохоте оружия и свисте стремительных стрел, об атакующих фалангах великого Македонца, о мерной поступи римских легионов, с воинственным кличем «барра!» теснивших врага, о грохоте копыт закованной в сталь рыцарской конницы.

Под эту грозную мелодию, под эти звуки, отражавшиеся от стен и потолка и, казалось, наплывавшие со всех сторон, в зал вступили Танцующие. Каждая несла в правой руке факел.

Они были полностью обнажены, и Скиф едва не задохнулся, ослепленный блеском светлых и темных волос, яркими бликами, игравшими на умащенной коже плясуний, стремительным и слитным мельканием огней, то возносившихся вверх, то чертивших быстрые круги, то вдруг перелетавших от одной девушки к другой, подобно птицам с багровыми сверкающими крылами. Гибкие руки секли воздух, стройные сильные ноги отбивали воинственный ритм, пряди длинных волос вились, как боевые вымпелы; изгибались станы, подрагивали ягодицы, колыхались крепкие груди, раскачивались бедра. Но в неистовой этой пляске не было ничего эротического; она возбуждала — но так, как возбуждает воина перед битвой рев трубы или клич сомкнувшихся в боевом строю соратников.

Танцующие обошли полный круг, и Дона ок'Манур, хедайра, вскинула голову. Раздался грохот: перекрывая дробь барабанов, звон гонгов и посвист флейт, Стерегущие и Хранящие ударили о панцири рукоятями мечей. Плясуньи на миг замерли, воздев факелы к потолку, откинувшись назад, с поднятой вверх и согнутой в локте левой рукой; казалось, они метнут сейчас невидимые копья или рассекут воздух быстрым ударом клинка.

Новый повелительный кивок хедайры, грохот металла о металл — и незримые копья и клинки опустились. Колонна Танцующих двинулась вперед, словно гигантский огненный змей с блестящей кожей — и сразу факелы, очертив резкий зигзаг, заставили дракона распасться на сотни пламенных жарких саламандр, стремительно метавшихся в полумраке. Опять блеснул шлем хедайры, мощно грохнула бронза, и саламандры замерли; Дона ок'Манур управляла шеренгами Танцующих, словно полководец на поле битвы, то кивком посылая их в атаку, то сдерживая, как покорного скакуна. Глядя на правительницу и гибких нагих плясуний, Скиф припомнил другой танец: воинов в масках, с клинками и топорами, кружившихся у костра, и подгонявшие их резкие барабанные удары. Оба зрелища были похожи и непохожи; оба славили силу, призывали милость воинственных богов, грозили врагам зримым или незримым оружием. Но пляска шинкасов казалась жалкой пародией на грозный и стремительный танец амазонок.

Скиф не успел додумать эту мысль до конца, как мелодия оборвалась и факелы разом погасли. Зато повелительный жест Гайры заставил вспыхнуть огонь в жаровнях — синеватое неяркое пламя, призрачное, но ровное, как язычок газовой зажигалки в недвижном воздухе. В ноздрях у Скифа защекотало; он вдохнул знакомый сладковатый аромат, дернулся, потом вспомнил, что говорила утром Гайра: «Вы ощутите запах падда, но не бойтесь — он слишком слаб, чтобы погрузить человека в дурной сон…» И правда, ему совсем не хотелось спать; танец захватил его, разбередил, унес бурным потоком все лишнее, не соответствующее моменту — и мысли о Джамале, звездном страннике, о Пал Нилыче и порученном задании, и думы о двеллерах, обитателях тумана, и планы штурма и натиска на их проклятые рощи. Реальность была фантастичной, но он как бы выпал из нее в другое, еще более невероятное измерение; выпал — и был готов к новым чудесам.

Слабый запах коры падда действовал на него, безусловно действовал! В голове воцарилась звенящая ясность, зрение вдруг обрело небывалую остроту: теперь он мог разглядеть со своего возвышения лица Хранящих и Стерегущих, раньше тонувшие в полумраке огромного храма. Он принялся искать меж ними Сийю, но резкий голос правительницы отвлек внимание Скифа; он перестал крутить головой и уставился в потолок.

Дона ок'Манур нараспев читала заклятие Силы и Защиты, а Искусные В Письменах подхватывали каждую строфу.

Вихрь Небесный, услышь нас!

Подхвати, пронеси над пропастью зла, Одари мощью своей, укрой крылами, Укрепи, Отец Богов!

— Укрепи, Отец Богов! — согласным хором отозвались Искусные. — Укрепи, одари и укрой!

Безмолвные Боги, внемлите!

Вы, глядящие на нас с Зилура, Вы, могучие, одолевшие бездну и мрак, Поделитесь частицей Силы!

— Поделитесь частицей Силы, — слитно пророкотал хор, заставив дрогнуть пламя в светильниках. — Вы, могучие, поделитесь!

Дона ок'Манур простерла руки к трем каменным Престолам.

Дайте нам Силу, Безмолвные!

Силу против наших врагов, Силу, что воздвигает незримые стены, Силу, что хранит наши души, Силу, чтобы защитить, Силу, чтобы оберечь!

Дайте нам Силу, Безмолвные!

Укройте наш разум доспехами рук своих, Укройте сердца наши от темного зла, Воздвигните щит, отлейте броню, Несокрушимую, как горы Мауля!

— Несокрушимую, как горы Мауля! — грянули Искусные В Письменах, и следом рукояти мечей ударили о панцири. — Воздвигните! Отлейте! Укройте!

Они смолкли, и тут же раздался негромкий голос Гайры ар'Такаб:

— Довершим заклятие, сестры мои! Довершим в тишине, как делают это Видящие Суть, говорящие с богами, умеющие читать их волю!

— Довершим! — откликнулись женщины в серебристых плащах. — Довершим!

Скиф не заметил, как старая жрица очутилась у изголовьев их лож, будто сам Небесный Вихрь перенес ее туда. Он вдохнул медвяный аромат, которым тянуло от жаровен, и запрокинул голову, пытаясь увидеть лицо Гайры, но сухие прохладные пальцы легли ему на лоб, прикрыли веки. Он еще успел разглядеть, как другая ладонь премудрой скользит к виску Джамаля, как Видящие сужают свой круг и теснятся к возвышению, как сходит вниз хедайра, оставляя магическое кольцо синих призрачных огней…

Затем мир перестал существовать.

Это совсем не походило на телепортацию, осуществляемую Доктором. Там Скифа преследовало чувство бесконечного падения в пропасть, в некую ало-багровую бездну, которая могла с тем же успехом оказаться недрами гигантской звезды, облаком светящегося газа или самой преисподней. Правда, в своем полете он не ощущал ни палящего жара, ни холода, ни боли — вообще ничего, кроме томительной пустоты в голове и желудке, которые ассоциировались с невесомостью и падением с большой высоты. Чувство это было привычным, так как Скифу не раз доводилось десантироваться с небес на землю — и при помощи парашюта, и другими способами, предусматривающими длительный свободный полет. Так что «штучки» Доктора его не слишком раздражали; если бы не угрожающее видение багряных облаков да огненные бесплотные протуберанцы, бушевавшие со всех сторон, Скиф вообще не имел бы к нему претензий.

Правда, Джамаль утверждал, что все эти пламенные пропасти и алые тучи, да и само чувство полета, являются чисто субъективным ощущением. Сам он будто бы не падал в огонь, а висел неподвижно в слоистом и влажном тумане, наблюдая за игрой призрачных теней, скользивших где-то под ним, в белесовато-серой мгле. Эти эффекты, по словам звездного странника, были связаны с мгновенным проколом переходной зоны между двумя Вселенными, с которой оперировал Доктор, области, где отсутствовали понятия времени и пространства.

«Темпоральный вакуум», — припомнил Скиф и удивился, что еще способен что-то помнить. Сейчас он не испытывал чувства падения и не видел ни огненных бездн, ни серого тумана; он вообще не мог видеть, слышать или ощущать, ибо не обладал какой-либо плотью — даже такой, как у Ри Варрата во время странствий его в облике светового луча. Скиф был уверен, что не превратился в поток фотонов или в частицу раскаленной плазмы; каким-то образом он понимал, что разум его отключен от всех внешних воздействий, от миллионов и миллионов сигналов, что слали каждый миг миллионы и миллионы нервных окончаний, рецепторов и датчиков, поставлявших пищу мозгу. Эта мысль не была приятной или пугающей, она не порождала страха или тревоги, но лишь подсказывала, что нужно ждать. И он ждал — ждал терпеливо и безразлично, будто и в самом деле очутился сейчас в темпоральном вакууме, где понятие времени перестало существовать.

Затем что-то случилось. Он не мог сказать, что именно; ощущение было таким, словно тысячи крохотных паучков на тонких лапках разом прикоснулись к нему. К нему? К его телу и коже? Или к обнаженным мышцам? Или к глазам, к сердцу, к мозгу? Или к венам, нервам, костям? Он не знал, и это его странным образом не беспокоило и не интересовало. Он продолжал ждать.

Крохотные паучки не дремали, бегали туда-сюда, вытягивая по дороге невесомые прочные нити, ткали затейливую паутину, скрепляли одно с другим, старались не оставить ни щелки, ни дырочки, ни самой малой прорехи. Трудолюбивые малыши! В какой-то момент он понял, что плетут они не сетку, а сплошной покров, многослойную вуаль, где каждая нить переплеталась с мириадами других нитей; эта работа, конечно, была титанической, но паучки выполняли ее с терпением и усердием. Он тоже был терпелив; он ждал. Ждал, не ощущая ничего, кроме тонких лапок, скользивших по некой поверхности.

По коже? По нагой плоти? Какое это имело значение!

Паучки исчезли; мир потоком обрушился на него — красками, звуками, запахами. На самом деле вокруг царила полутьма, витали едва заметные медвяные ароматы, а слышать он мог лишь негромкое дыхание застывшей у изголовья женщины. Однако переход был резким, и Скиф, чертыхнувшись, сел и прикрыл ладонью глаза.

Это движение далось ему с трудом, словно вдруг восстановившаяся реальность навалила ему на плечи тяжкий груз — видеть, слышать, ощущать.

— Распадись и соединись! — пробормотал Скиф. — Дьявольщина! Распадись и соединись!

Теперь он понимал, что означает это присловье амазонок.

Той же ночью, после плотного ужина, они с Джамалем сидели в своей келье под Башней Стерегущих Рубежи. Во время трапезы звездный странник был непривычно молчалив, не шутил с девушками, не хвалил душистое вино, не поднимал тостов, не бросал откровенных и жадных взглядов на круглые коленки и упругую грудь златовласой Таммы. Ему явно хотелось поскорей закончить с едой и питьем и поразмыслить в покое, но Тамма и Сийя были безжалостны, заставив съесть все, что находилось на столе. Обряд отнимал силы, и восстановить их можно было лишь одним способом — есть и пить.

Когда трапеза закончилась и компаньоны вернулись в свою опочивальню, Джамаль опустился на ложе, упер локти в колени и закрыл ладонями лицо. В такой позе пребывал он довольно долго, и Скиф начал уже беспокоиться, ибо угрюмая молчаливость и отсутствие аппетита были Джамалю несвойственны. Как, впрочем, и Ри Варрату, телгскому Наблюдателю.

Но тут он заметил, что звездный странник, растопырив пальцы, с улыбкой поглядывает на него, и приободрился. Затем Джамаль вытянул губы, произнес «пху!», причмокнул и уставился на стеклянный кувшин с вином, который Скиф прихватил с собой. Вино было цвета старого янтаря, терпкое, чуть горьковатое, напоминающее вкусом херес, но вряд ли здесь его гнали из винограда. Впрочем, на качестве это не отражалось.

— Налей, дорогой, — произнес Джамаль. — Выпьем за щит и доспех, несокрушимый, как горы Мауля, за погибель ару-интанов и премудрую мать нашу Гайру! Чтоб Небесный Вихрь баюкал ее в эту ночь и в другие ночи, пока Безмолвные не шепнут ей на ушко, что пора подниматься к ним, на серебряный Зилур!

Дважды упрашивать Скифа не пришлось; он налил, и компаньоны выпили за все сказанное. Потом Джамаль уселся поплотнее, привалился спиной к стене и начал:

— Помнишь ли, драгоценный мой Паир-Са, нетерпеливый Владыка Ярости, как стояли мы на холме, прибыв сюда в первый раз, и глядели на дурную рощу, куда ты за веткой ходил, да котелок из золота, что торчал над деревьями?

Скиф кивнул.

— А помнишь, как хотел ты тут же бежать к нему? И тогда, и в этот раз я едва выволок тебя на свежий воздух?

— Ну? — буркнул Скиф, не понимая, куда клонит компаньон.

— А что я тебе говорил? — Джамаль многозначительно поднял палец. — Я говорил: не спеши, дорогой! Пойдем в степь, пойдем в горы, встретим людей, познакомимся, выпьем, потолкуем! Вах! Люди нам все скажут! — Он так забавно сымитировал свой собственный грузинский акцент, что Скиф невольно расхохотался. Джамаль погрозил ему пальцем. — Вот! Теперь смеешься! А вышло все по-моему! Пошли, встретили хороших людей, выпили да потолковали, расспросили обо всем, да еще и подарка удостоились! Вах, какого подарка! — Он закатил свои черные, как маслины, глаза.

— Положим, людей мы встретили всяких, — сказал Скиф. — С одними и вправду выпили да поговорили, а из других пришлось выпустить кишки. К тому же не собирался я сломя голову в ту поганую рощу бежать ни тогда, ни теперь. Ибо сказано: не дергай затвор, коль магазин пуст! Сейчас — другое дело… — Скиф уставился на Джамаля, взиравшего на него с усмешкой. — А ты что-то весел, как я погляжу… Разобрался с секретами премудрой? Сможешь повторить ее фокус?

— Смогу. Если не повторить, так показать, как это делается. Главное — показать, дорогой!

Тут звездный странник пустился в долгие рассуждения о ментальном кодировании, защитной телепатической блокировке и тонких операциях на коре головного мозга, способных предохранить разум, эмоции и подсознание от насильственного отторжения от тела, коему все эти блага дарованы от природы. Скиф, в силу своего гуманитарного образования, мало что понимал в таких делах, однако усвоил, что Джамалю во время обряда удалось запомнить некий алгоритм перестройки нейронных связей, который можно воспроизвести в техническом устройстве. А что касается всяких устройств, то в этом телгани являлись великими искусниками, ибо цивилизация их была на десять или двадцать тысячелетий постарше земной. Словом, у звездного странника был повод пить и веселиться, ибо Миссию свою, по крайней мере в части обороны, он исполнил. «Броня крепка, и танки наши быстры!» — как говаривал майор Звягин. И добавлял: «А коли так, то можно пострелять не только холостыми».

Послушав речи Джамаля, Скиф спросил про пляски. Танец амазонок произвел на него большое впечатление, Да и не один лишь танец, а вся торжественная атмосфера, царившая в подземном святилище, — музыка и заклятия, что читала Дона ок'Манур, грохот мечей о панцири, многолюдство собравшихся и явная их уверенность в том, что Незримые и Безмолвные Боги готовы одарить некой Силой, защищающей от демонов.

В ответ Джамаль заметил, что все великолепие колдовской процедуры создает лишь необходимый психологический фон, раскрепощает и проясняет подсознание — как, впрочем, и сладкие запахи падда в строго дозированной и очень малой концентрации. По его мнению, человек, обладающий ментальной подготовкой, с дисциплинированным и восприимчивым умом, вполне обошелся бы без лишней помпезности, музыки и плясок. Главное заключалось не в этом, а в телепатической операции, производимой премудрой матерью. Джамаль не мог сказать, прибегала ли она к помощи богов, но сестры ее — те, кто носил серебристые плащи, — являлись активными участницами магического действа. Они накапливали и отдавали энергию; они были скальпелем и иглой, премудрая Гайра — хирургом.

Под конец, осушив еще одну чашу с вином, Джамаль с улыбкой произнес:

— Женщины — суетные существа, дорогой, и не любят простоты. Если дело можно сделать многими способами, они выберут самый сложный, подумают и сделают его еще сложнее. Таковы они повсюду — и на Телге, и на Земле, и здесь. Тщеславны, мнительны, склонны к таинственности, к пышности и ненужным излишествам…

— Помнится, в келье у премудрой ты говорил о них иное, — прервал компаньона Скиф.

— А что я говорил?

Память у Скифа была хорошей. Кивнув, он процитировал:

— Что в мире превыше женщин? Женщина в юные годы радует глаз, в зрелые становится сосудом наслаждения, а в старости — кладезем премудрости… Так?

— Так, — согласился Джамаль и со вздохом добавил: — Ты слишком молод, генацвале, слишком молод, дорогой мой… Ты еще не понимаешь, что все сказанное — правда. Все, до последнего слова! Таковы женщины! Тщеславны, но радуют глаз; капризны, но дарят нам счастье; обожают роскошь, но в горе и бедности — мудры…

Он пригубил золотистого вина и с наслаждением причмокнул.

Скиф, ухмыльнувшись, осмотрел компаньона с головы до ног. Вид у Джамаля был довольный, и выглядел он в своем одеянии из тонкой оленьей кожи, сменившем дикий шинкасский наряд, весьма представительно. Так, как полагается ценителю крепких вин и слабого пола!

— Жаль, пижама твоя пропала, — пробормотал Скиф и в свой черед потянулся к кувшину.

— Это отчего же? — приподняв бровь, поинтересовался Джамаль.

— Роскошная была вещь, как раз из тех, что по нраву женщинам. И был ты в ней неотразим, как мартовский павлин.

— Нет таких павлинов, дорогой, — сказал Джамаль, — есть мартовские коты. И еще — глупые эх-перты. Глядят они с тоской на небо и ждут ночи трех лун… Вах! Был бы я на твоем месте, генацвале!

— Ты и на своем хорош, — буркнул Скиф. — У тебя есть Тамма. И что она думает насчет развлечений в неположенное время? Ты хоть знаешь, чем это им грозит?

— Знаю. Но знаю и другое: Тамма — не моя женщина. Я здесь не останусь и с собой ее на Телг не возьму… не смог бы взять, даже если б захотел. А у тебя дела серьезные, дорогой! Так что ж заботиться, кого тебе девушка родит — сына или дочь? Все — твое, и она — твоя! А если с девушкой сложности… — Джамаль с задумчивым видом пригладил бородку. — Ну, тогда поступай как у нас на Кавказе!

— И как же? — спросил Скиф.

— А вот так! Сунь девушку в мешок — и за спину! Глядишь, Доктор вас обоих и перевезет… — Звездный странник усмехнулся. — Доставит прямиком из сна в реальность!

Скиф с сомнением покачал головой. Кавказский метод был хорош, но вряд ли подходил для Сийи — она и сама не затруднилась бы сунуть кого угодно в мешок, да и на Земле не стала бы изображать кавказскую пленницу. Пару минут он с безнадежностью размышлял о том, чем могла бы заниматься в Питере его возлюбленная амазонка, но вариантов имелось до ужаса мало. Ловить местных шинкасов, всяких киллеров, гангстеров да мафиози? Опасное занятие! Не для Сийи, разумеется, для пойманных; по ее представлениям, всякому шинкасу надо было перерезать глотку, не сходя с места.

Затем мысли Скифа повернулись к другому. Он попытался обнаружить в себе какие-либо изменения, вновь почувствовать ту непроницаемую и незримую стену, разделившую его с Гайрой при первой их встрече. Однако, кроме легкого опьянения, он не ощутил ничего; лишь хмель да беспокойство, что манипуляции премудрой могли сказаться на его талантах дайнджера. Но Харана, бог с жалом змеи, молчал — как всегда в спокойные моменты, и Скифу оставалось только ждать. Ждать, пока в него не нацелят нечто смертоносное и неприятное или пока он снова не окажется в Шардисе, чтобы попытать удачу в Большой Игре. Джамаль допил вино и сказал:

— Пожалуй, завтра можем ехать, дорогой. Тут наши дела закончены.

— Можем, — согласился Скиф. — Попробую я потолковать с местной первой леди насчет охраны… хоть десяток всадниц… И хорошо бы взять с собой одну из Видящих… Как ты полагаешь?

— На это не рассчитывай, Видящие не покидают город, как сказала Тамма. А вот девушку свою постарайся забрать. И про мешок не забывай! — Джамаль уставился на опустевший кувшин и глубокомысленно закончил: — Кавказский способ, генацвале, самый верный! Нет надежнее! Разве что самому залезть к девушке в мешок.

Глава 7 ДОКТОР

Что-то изменилось. Что именно, он не знал, и это тревожило его: впервые он мог констатировать лишь следствие, но не причину. Это казалось странным, ибо до сих пор он, Повелитель Сновидений, умел чувствовать любое движение путников, бродивших в тех мирах, что порождались их фантазией и его искусством. Он ощущал это как колебание струн Вселенской Арфы, как плавное скольжение огоньков, как некую мелодию из двух, трех или большего числа нот — смотря по тому, сколько сновидцев было отправлено в путешествие. Мелодия всегда оставалась постоянной, но струны подрагивали, то упруго натягиваясь, то ослабевая, и огоньки, обозначавшие людей, перемещались в пестром клубке предначертанного им мира. Но их блеск, цвет и сияние были столь же постоянными, как звуки, которые он улавливал днем и ночью, во время бодрствования и в период сна. Лишь два фактора могли повлиять на эти световые маяки, мерцавшие в его подсознании. Первым был знак тревоги, пароль, кодовое слово, названное инструктором; тогда один из огоньков вспыхивал, разгорался, сигнализируя об опасности, а струны арфы напрягались, готовые подчиниться его воле. Он успевал всегда; достаточно было потянуть за нужные нити, как странники, со всем их снаряжением, переносились из Мира Снов в Реальность. Вероятно, этот процесс совсем не занимал времени; он прикасался к струнам — разумеется, мысленно, — чувствовал всплеск серой мглы, которым отзывалось на его усилие То Место, и в следующее мгновение сновидцы оказывались под силовым коконом, в надежном мире Земли, в креслах, откуда они начали свой путь.

Была еще одна причина, способная влиять на яркость огоньков и натяжение струн. Они могли погаснуть, а нити — оборваться, что означало катастрофу, которую он не успел предотвратить. Подобного эффекта он не наблюдал ни разу, но догадывался, что погасшие огни и смолкнувшая мелодия означали бы гибель путников. Собственно говоря, он был в этом уверен, хотя восприятие случившегося являлось чисто субъективным и настолько личным, что он не сумел бы описать его словами. Впрочем, все, что он чувствовал и видел, было субъективным: и представление о Вселенной как о гигантской арфе с разноцветными струнами, и пестрые клубки миров, которые он находил, повинуясь фантазиям путников, и огоньки, мелодии, запахи и звуки, десятки других ощущений, непередаваемых и странных, но позволявших ему безошибочно ориентироваться в сложном вселенском лабиринте-в той картине Мироздания, которую сам он временами считал сном, фантомом, калейдоскопом ярких миражей, не имевших отношения к реальности.

Однако в реальности или во сне он должен был объяснить случившееся — если не встревоженному обсидиану, так себе самому. Он искал объяснение странной аномалии и не находил его; вновь и вновь он прикасался мыслью к двум огонькам, мерцавшим в радужном клубке Амм Хаммата, исследовал натяжение соединявших с ними струн, прислушивался к их слитной мелодии — мерным ударам колокола на фоне долгой протяжной ноты, подобной звуку горна, отпевающего вечернюю зарю. Звуки и тактильные ощущения, связанные с двумя путниками, чувство теплой шероховатости и прохладной стеклянистой гладкости оставались прежними, но их огоньки потускнели.

Или это ему только казалось?

Он обратился к другому пестрому клубку, к Фрир Шардису — с известным напряжением, которого требовало сканирование двух миров сразу. Огонек, мерцавший там, был неизменен; темно-оранжевый, он ассоциировался с неприятным цветом ржавчины или плохо обожженной глины, чему не приходилось удивляться: женщина, гостившая в Шардисе, была рыжей и не вызывала у него ни малейших симпатий. Вернее, интереса; симпатий он не испытывал ни к кому, за исключением обсидиана и двух-трех его помощников.

Впрочем, рыжая шардисская клиентка могла принести сейчас пользу — разумеется, не сама по себе, а в качестве контрольного образца. Он выделил ее ноту, тонкий писк скрипичной струны; потом ощутил маслянистую скользкость, внутренний жар, сладковатый запах тления, вкус переспелой дыни. Наконец, сравнил блеск огоньков.

Темно-оранжевый горел, как полагалось, ровным и ярким светом, свидетельствуя, что у рыжей все в порядке. Но стоило ли ожидать иного? Фрир Шардис был миром безопасности и спокойствия, где путнику-клиенту ничто не угрожало, кроме скуки — да и в том лишь случае, если он оказывался без денег. Но сей вопрос его не интересовал; деньги, как, впрочем, и претензии клиентов, оставались на совести обсидиана.

Он присмотрелся к амм-хамматским огонькам, сравнивая их яркость и блеск с горевшей в клубке Фрир Шардиса темно-оранжевой искрой. Нет, он не ошибся, не пал жертвой иллюзии! Огни странников, пребывавших сейчас в Амм Хаммате, потускнели: фиолетовый аметист казался почти черным, цвет алого рубина стал багрово-красным, словно камень разглядывали сквозь матовое стекло.

Последняя ассоциация заставила его вздрогнуть.

Матовое стекло! Или экран, ослабивший его восприятие — по крайней мере отчасти в том, что касалось цветовых оттенков, яркости и блеска.

Конечно, это тоже было субъективным ощущением, однако мысль об экране не оставляла его. Он вновь и вновь возвращался к этой идее, пытаясь прощупать незримый барьер, понять его природу и причину.

Какой-нибудь прибор или препарат? Случалось, в Мире Снов находили и то, и другое — не только находили, но и забирали с собой, превращая в реальность в земном измерении. Ему приходилось слышать о странном аппарате связи, Решетке, доставленной из Эгонды; о фрир-шардисских Стражах, миниатюрных идентификаторах личности; о зайримских серебряных кольцах и звенящих угольно-черных кристаллах Ронтара, коим специалисты Системы пока что не нашли применения. С одной из таких находок он был хорошо знаком — бетламин, обнаруженный в Шшане, мире крылатых гипнофедингов, позволял снимать усталость и две-три ночи обходиться без сна. Он пользовался бетламином уже несколько месяцев без всяких неприятных последствий, хотя случалось, что у других сей препарат вызывал кошмарные видения.

Предположим, размышлял он, амм-хамматские странники нашли некое устройство… Нет, не устройство; вряд ли аборигены столь архаичного и дикого мира, нелепого сна об амазонках и городах с каменными башнями, способны создать нечто сложное, подобное Стражу или Решетке. Значит, препарат, какое-то снадобье, воздействующее на психику… Предположим, они нашли его и оказались столь легкомысленными, что рискнули провести испытание на себе… И вот — результаты! Матовый экран, ментальный барьер, тускнеющие огни! Счастье, что он все же способен их различить; в противном случае оба путника застряли бы навсегда в пестром клубке Амм Хаммата!

Но вскоре он отбросил идею о снадобье или неведомом лекарстве. Она казалась слишком нереальной по двум причинам: во-первых, аметист был опытен и осторожен и вдобавок наделен врожденным даром дайнджера, позволявшим предвидеть опасности; ну а во-вторых… Во-вторых, гипотеза о неведомом препарате выглядела, по его мнению, слишком легковесно; он чувствовал, что истинная причина должна быть куда более серьезной и весомой. Во всяком случае, дело заключалось не в нем, ибо гостью Фрир Шардиса он видел с прежней отчетливостью, хотя следить за двумя мирами сразу было непросто.

Итак, он уяснил, что амм-хамматские странники подверглись какому-то воздействию — непонятному и, быть может, угрожающему либо безвредному; оба эти предположения имели право на жизнь. Значило ли это, что он должен вернуть их к реальности? Пробудить от сна, перенести в земной мир, разрушить защитные коконы, выяснить причину странной аномалии, взвесить ее последствия?

Такой властью он не обладал, поскольку пароль не был назван; а значит, решение о том, вернуть ли путников или оставить в Амм Хаммате, возлагалось на обсидиана.

Он доложил ему; поведал все, не скрывая ни своих затруднений, ни возникших гипотез, ни возможных альтернатив. Обсидиан, вытащив из кармана трубку, долго набивал ее табаком, еще дольше раскуривал, что-то бурчал под нос — о демонах и золотых рощах, о запахах, способных свести с ума, об агенте Скифе, романтике-чечако, о торговом князе, притворщике и авантюристе. Наконец он выпустил к потолку клуб сизого дыма, насупил брови и сказал: подождем!

Глава 8 CTPАHHИK

Покачиваясь в седле, Ри Варрат, телгский Наблюдатель, озирал длинную каменистую морену, протянувшуюся с юга на север. Крупные валуны, заросшие кустарником и мхами, походили на стадо мамонтов, прилегших отдохнуть; мелкие торчали из мягкой степной почвы подобно клыкам затаившихся под землей драконов. Место, разумеется, было тем самым — гряда гранитных глыб, за ней — ручеек и следы шинкасских кострищ, а у одного — куча изрубленных трупов, над которыми уже наверняка потрудились хищники. Но об этом неприятном зрелище звездный странник сейчас не вспоминал; у него имелись другие причины для размышлений. И потому он держался в стороне, на время оставив Скифа; раздумья требовали покоя, одиночества и тишины.

Ри Варрат покрутил головой, окидывая взглядом всадниц, ехавших походным строем в сотне метров от него, и одобрительно кивнул. Не десяток, не два, как рассчитывал Скиф, — целый турм! Маленькая армия под началом суровой и предусмотрительной Рирды, Сестры Меча! Правда, были тут лишь люди и кони, без Белых Родичей; звери запаха падда не выносили и не приближались к побережью. Зато скакунов хватало — и под седлами, и под вьюками, и запасных, и запряженных в повозки с припасами, катапультами и прочим боевым снаряжением. Дона ок'Манур, первая леди народа Башен, проявила щедрость, снарядив их не в пример лучше Зуу'Арборна, джараймского купца. С другой стороны, Зуу'Арборн не собирался штурмовать обитель демонов, и двести воительниц, связки стрел и горшки с горючим маслом были ему ни к чему.

Во все дни и ночи странствия к Проклятому Побережью Джамаль испытывал непривычное чувство покоя и удовлетворения. Он обладал натурой страстной и непоседливой — как на Телге, истинной своей родине, так и во всех последующих воплощениях. Особенно в этом, последнем, когда ему так повезло — родиться картлийцем! Страстность и непоседливость не исключали терпения, взвешенной осторожности и разумного оптимизма; и те, и другие качества были совершенно необходимы любому из Наблюдателей, отправляющемуся в поиск, который мог занять несколько столетий. Солидное время даже для телгани, чей век был долог, словно у библейских пророков!

Но сейчас Джамаль был доволен и спокоен. Счастье дважды улыбнулось ему: он нашел легендарное место Силы, планету, о которой ходили слухи по всей Галактике; и он сумел воспользоваться своей удачей. Путь сюда оказался неблизким, и самой важной остановкой на нем была Земля — а если говорить определенней, кудесник Доктор; ну так что с того? Все-таки он сюда добрался… Добрался! И теперь в памяти его, надежно запечатанный и защищенный незримой броней — той самой, что крепче гор Мауля! — хранился алгоритм перестройки нейронных связей, метод ментального кодирования, способ естественной защиты мозга от посягательства чужих и алчных сил.

Было полезно призадуматься над тем, как подобные вещи стали известны в Амм Хаммате, мире хоть и легендарном, однако не могущем похвастать развитой культурой. Опираясь на свой опыт телгского Наблюдателя, Джамаль мог предложить целых две гипотезы, вполне логически стройные и непротиворечивые. В антропологии и этнографии Телга существовало понятие о Древе Рас — гуманоидных рас, ибо другие, в силу сложности взаимопонимания и контактов, были изучены не столь тщательно. Уже первые телгские экспедиции, обыскавшие сотню-другую самых близких звездных систем, нашли разумных; и, к изумлению звездоплавателей, они оказались в семи случаях из десяти гуманоидами. Существа эти, находившиеся на самых различных стадиях развития, обитали в мирах, похожих на Телг, Землю или Амм Хаммат, вращавшихся у желтых и красных звезд; подобные светила, классов G и К в земной терминологии, были достаточно стабильны и горячи, чтоб породить жизнь, и насчитывались в Галактике миллионами.

В дальнейшем, расширяя сферу своей экспансии, телгани убедились, что первоначальный вывод верен. Всюду, где были подходящие условия, возникал разум; и во многих случаях его телесная оболочка выглядела вполне привычной: две руки, две ноги, одна голова, бинокулярное зрение, дыхательный аппарат с парой легких, кровеносная система и традиционный способ размножения. Сей отрадный факт доказывал, что Телг не является досадным исключением из правил, но вписывается в некую общую последовательность галактической жизни, столь же закономерную и определенную, как классификация звездных объектов.

Тогда-то, пять или шесть тысячелетий назад, и возникла гипотеза о Древе, до сих пор не подтвержденная, но и не отвергнутая. Предполагалось, что гуманоидная жизнь во Вселенной — либо, во всяком случае, в Галактике — имеет общее происхождение или единые корни и ствол. Правда, насчет корней и ствола мнения ученых-телгани расходились; ортодоксы считали таковыми общность физико-химических условий на планетах желтых и красных звезд, тогда как их более смелые коллеги кивали на Древние Расы, приписывая им божественный акт творения двуногих — да и всех прочих тварей, начиная от амеб и трилобитов и кончая мамонтами, обезьянами и крокодилами.

Все, однако, сходились на том, что ствол в определенное время начал ветвиться, ибо вариации все тех же физико-химических условий приводили к весьма тонким генетическим изменениям, к различию в психологии, морали, восприятии мира и целей, ради которых человек свершал свой путь из утра надежд в ночь небытия. В результате одни народы, подобные жителям Телга и Земли, выбирали дорогу экспансии, овладевая сначала ресурсами собственной планеты, а затем отправляясь к звездам; другие предпочитали не столь активный образ жизни, без роботов и звездных кораблей, зато в единении с природой; третьи прозябали в варварстве. Были и гедонистические цивилизации; достигнув определенного прогресса (обычно — наладив вечное и безотказное автоматическое производство), они резко ограничивали рождаемость и снижали численность населения, увеличивая тем самым долю гарантированных каждому благ. Имелись, наконец, и агрессоры — не столь таинственные и страшные, как Бесформенные, ибо цели их были ясней ясного.

Таким образом, всякая ветвь на Древе и всякая раса имели свои особенности и причуды, свои достоинства и недостатки, не препятствующие, впрочем, контактам и конфликтам, а также межвидовому скрещиванию, торговому обмену, туризму, дипломатии и тайной разведке. Что же касается паранормальных свойств, то они были распределены статистически равномерно среди всех гуманоидных рас, и ни одна из них не могла похвастать сколь-нибудь значительным числом субъектов, обладавших подобными талантами. Эмпаты, наделенные особой чувствительностью, еще встречались, но предсказатели-прекогнисты, телекинетики, подобные Доктору, или личности с могучим и явным ментальным даром рождались крайне редко, однажды в поколение, и являлись повсюду не правилом, а исключением из правила. Редкостной и не всегда желанной аномалией подобно двухголовому монстру или уродцу с ушами на месте глаз.

Но были же всякие особенности и причуды! И почему бы в Амм Хаммате одной из них не проявиться самым любопытным, самым многообещающим образом? В силу тех же естественных причин, по которым одни расы стремились к звездам, другие предпочитали покой и затворничество, а третьи находили патологическое удовольствие в создании и применении смертоносного оружия, сокрушавшего, в конце концов, их самих?

Такова была первая гипотеза Ри Варрата, исключавшая иные влияния, кроме природных сил и обусловленных ими генетических мутаций. Но была и вторая; предположение, вытекавшее из мифов о пришествии Небесного Вихря и детей его, Безмолвных Богов. Эту легенду поведал Джамалю компаньон, и она заставляла призадуматься. Ни ару-интаны, ни Безмолвные не ассоциировались у народа Башен с ревом и грохотом космических кораблей, с пламенными языками в небесах, с летательными аппаратами любой формы и конструкции. И демоны, и боги явились по-тихому, без молний и грома, без огненных зарниц, туч пыли и прочих спецэффектов. Что касается демонов — или предположительно Бесформенных, — то они, согласно распространяемым в Галактике слухам, проникали в чужие миры сквозь зону темпорального вакуума. Но если амм-хамматские боги являлись не мифом, а реальностью, то их пришествие было таким же таинственным, беззвучным и неощутимым, как демоническая атака. Да, таким же! Выслушав от Скифа пересказ сей истории, звездный странник обратился к ее первоисточнику — к Сийе, а затем — к Тамме, к Рирде и самой премудрой. Они утверждали, что Небесный Вихрь был столь же незрим, как Безмолвные Боги; понятие о вихре являлось скорее аллегорией, чем реальным образом.

Но кто мог в старину, в золотой век Амм Хаммата, явиться сюда из серой мглы Безвременья? Кто мог научить избранных общаться без слов и внимать беззвучному божественному гласу? Кто был способен сделать так, чтобы талант сей, закрепленный в генах, передавался из поколения в поколение, от матери к дочери? Кто даровал Видящим интуитивное искусство тонких ментальных операций, способность воздвигать в подсознании телепатический барьер — стену, непроницаемую для демонов?

Древние? Но почему?

Древние не вмешивались в дела младших рас. Но, быть может, их преследовало чувство вины? Быть может, Бесформенные являлись их порождением, некой страшной ошибкой, которую они желали искупить? Искупить, подсказав будущим жертвам дорогу к спасению?

И эти легенды о Бесформенных и о планете, населенной женщинами-телепатками, слухи, что расходились от звезды к звезде, из мира в мир, подобно волнам от брошенного в пруд камня… Слухи оказались реальностью, но что было их первопричиной? Источником, где они родились и откуда ушли в свое долгое странствие? Во всяком случае, то был не Амм Хаммат, где ничего не ведали об инозвездных пришельцах, космических перелетах и системе галактической связи. Значит, источник являлся внешним; и, судя по скорости распространения информации, таких источников было несколько. Быть может, тысячи — некие автоматические устройства или разумные существа, способные поймать луч связи в полете и добавить то, чего не посылалось… Слух, намек, подсказку…

Ри Варрат, звездный странник, вытер внезапно вспотевший лоб и превратился в Джамаля, в человека, довольного тем, что он уже имеет. Не все загадки решаются сразу, подумал он, не все тайны падают ниц при первом же натиске разума, и лучше часть секретов завещать будущим поколениям, дабы они не потеряли интереса к жизни. К их числу относились, например, контакты с негуманоидами, многие из которых тщательно оберегали свои тайны, и в первую очередь все, что было связано с их физиологией и способами размножения. И недаром! Воспроизводство потомства являлось ахиллесовой пятой всякой расы, и враг, проведавший этот секрет, мог доставить массу неприятностей. Впрочем, телгских Наблюдателей чужие интимные тайны не интересовали. Их целью являлся поиск защиты, и теперь, когда она найдена одним из них, можно было поискать что-то другое. Скажем, того, кто распускал слухи в Галактике, кто подсказал насчет Бесформенных и защиты от них, выяснить, когда подсказал, зачем подсказал.

Он прищелкнул пальцами, будто ставя точку в своих раздумьях, и помчался в голову колонны, к Скифу и суровой Рирде ап'Хенан. Судя по всему, компаньон в его отсутствие не скучал, ибо рядом с ним ехала Сийя. Златовласая Тамма не пожелала отправиться в эту рискованную экспедицию — к сожалению или к счастью. Джамаль вспоминал о ней не без радости, но перед ним были сейчас две сотни красивых девушек, с которыми он желал бы свести близкое знакомство, и это утешало. К счастью! А сожалел он не столько о Тамме, сколько о недостаточном числе лун в амм-хамматских ночных небесах.

Рирда ап'Хенан велела разбить лагерь к востоку от каменистой гряды, не пересекая ее и не приближаясь к побережью. Здесь тоже журчал и звенел ручей и рос смолистый кустарник, подходящий для костров, но не было растерзанных зверьем шинкасских тел и трупа Тха, Полосатой Гиены, что разлагался сейчас под жаркими солнечными лучами. А главное, морена заслоняла проклятую рощу, металлические плиты на ее опушке и обитель демонов — жуткий вид, внушавший амазонкам если не боязнь, то нескрываемое отвращение.

Джамаль, Скиф и Сийя, оставив лошадей на попечение девушек, протиснулись меж валунов, продрались сквозь кустарник и, выбрав глыбу поосновательней, забрались наверх. Роща раскинулась прямо перед ними, метрах в трехстах; левее, у самых камней, темнели следы шинкасских кострищ, груда брошенного оружия и останки степняков. Над ними трудились огромные кондоры с голыми шеями и клювами-крючьями, а в стороне, опасливо озираясь на птиц, глодали кости три бурых зверька, напоминавшие шакалов. Зрелище было неприятным, и Джамаль, сплюнув, отвел взгляд.

У Сийи нервы были покрепче. Прищурившись, она осмотрела поле недавней битвы, что-то прикидывая в уме, затем повернулась к Скифу:

— Сколько их было, этих смрадных хиссапов? Пятнадцать? Двадцать?

— Немногим больше двадцати.

Глаза девушки загорелись восхищением.

— И ты убил всех, мой светловолосый?

— Двое ушли. Самые трусливые и осторожные, — ответил Скиф. — Но я сражался не один. Со мной был друг, — он стиснул плечо Джамаля крепкими пальцами, — и пленники-синдорцы. Они все погибли, кроме Сайри.

Но восхищения в глазах Сийи не убавилось. Прижавшись щекой к плечу Скифа, она шепнула:

— Все равно ты — великий воин… Сын железа и огня, как сказала премудрая мать…

Джамаль деликатно отвернулся, успев заметить пламенные взгляды, которыми Скиф одарил свою возлюбленную. Он смотрел на нее так, будто собирался не откладывая в долгий ящик последовать дружескому совету — сунуть ее в мешок и дать деру. Вздохнув, Джамаль обратил взоры к роще. Но купола он рассмотреть не смог — солнце, висевшее в западной части небосклона, било в глаза. За его спиной шептались Скиф и Сийя — девушка расспрашивала о побоище во всех подробностях.

— …Их вождь от тебя не ушел?

— Нет, моя ласточка. Но сражаться ему не захотелось. Я его связал.

— А потом?

— Наутро я отволок его к тем плитам… к плитам, куда он собирался положить синдорцев… И там оставил.

— Клянусь Безмолвными! Ты поступил справедливо… Как его звали, эту степную крысу?

— Тха. Толстый, похожий не на крысу, а на жабу… Молчание; видно, Сийя о чем-то размышляла. Потом ее чистый высокий голос раздался вновь:

— Слышала о таком. Хорошо, что больше не услышу. Джамаль повернулся к компаньону, обнимавшему девушку за плечи, кивнул в сторону деревьев.

— Посмотри-ка, дорогой, — может, что разберешь. Я не вижу купола. Солнце слепит…

Бережно отстранив Сийю, Скиф приложил ладонь ко лбу. С минуту он глядел на сверкающие бледным золотом кроны и цепочку металлических плит, торчавших в траве метрах в пятидесяти от опушки, потом покачал головой.

— Я тоже не вижу, князь. Место низкое, и солнце светит в лицо. Посмотрим утром… Но думаю, что где-то за деревьями — купол. Куда он денется!

— Там, где растет падда, обитают демоны… — тихо промолвила Сийя. — Там, где витают дурные сны, душа человека расстается с телом. И мест таких — семнадцать… от гор Мауля до пролива меж Узким и Внутренним морями…

Правильно, семнадцать, отметил звездный странник. Он видел их все собственными глазами, и Скиф видел тоже — на огромной карте в Башне Правящих. Женщина в белой тунике из рода ок'Манур отвела их к ней по приказу хедайры. Карта, занимавшая середину большого зала на одном из верхних этажей, была рельефной, изготовленной из металла, камешков и цветной мозаики. Хребет Мауль изображался гранитными глыбами, искусно обтесанными в форме горных пиков — так, что можно было узнать каждый из них; степь была выстлана плитками травянисто-зеленого минерала, походившего на амазонит, среди которых тоже торчали обломки базальта и гранита — морены, скалы и скалистые холмы. Узкое море и пролив к северу от него обозначались полукруглыми шлифованными бирюзинками, расположенными так, чтобы создать впечатление бегущих к берегу волн. Озера и реки сверкали серебристой смальтой; леса — кедровник на Проклятом Берегу и синдорские джунгли за Петляющей — были обозначены зелеными плоскими камешками, но не травянистого цвета, как степь, а с узорчатыми малахитовыми разводами. Петляющая вилась между лесом и степью, словно серебряная лента, уходившая плавной синусоидой на север; к востоку от нее, тут и там среди малахитовой зелени, темнели башенки, отлитые из чугуна, — крепости синдорцев. Был тут и город амазонок — все двадцать башен, отчеканенных из бронзы, на бронзовой подставке, украшенной багровыми гранатами. Несомненно, эта карта являлась настоящим произведением искусства, созданным с великим тщанием и старательностью. И рощи падда тоже были отмечены на ней, но не золотом, а черными как ночь пластинками базальта. В Амм Хаммате, как на Телге и на Земле, людей радовали яркие цвета, а тьма и мрак означали зло.

Черных пластин, вкрапленных в малахит, было семнадцать, и они цепочкой зловещих пятнышек протянулись вдоль всего западного побережья, от гор до пролива — словно мрачные стражи, отрезавшие степь от моря. Женщина, сопровождавшая Скифа и Джамаля, являлась, видимо, знатоком местной географии, живым приложением к карте. Расспросив Скифа о разных подробностях — куда текут реки и ручьи, где растет высокая трава, где — низкая, как выглядит каменная гряда, у которой была уничтожена банда Гиены, — она уверенно показала на одну из черных пластинок — восьмую, считая с севера. Затем в зал призвали Рирду; ей хватило одного взгляда, чтоб определиться по карте. Она стерегла рубежи четверть века и знала каждый овраг, каждый холм и скалу на сотни километров окрест. Знала и привела свой отряд туда, куда требовалось.

Мысли эти промелькнули в голове звездного странника и исчезли; теперь перед ним была не карта, сиявшая зеленью и голубизной под сводами сумрачного зала, а широкая луговина, уходившая к опушке рощи. Он прикинул расстояние от деревьев до металлических плит и покосился на Скифа.

— Откуда будешь стрелять, дорогой?

— Стрелять?

— Ну да. Ты ведь хотел устроить маленький пожар? Так с какого расстояния? Я думаю, ближе чем на семьдесят-восемьдесят шагов подходить нельзя.

— На сто, если дует ветер с равнины, — промолвила Сийя. — Четверть полета стрелы, три броска копья… Когда мы посылаем сену за корой, то стоим там, где запах незаметен. Но если ветры дуют с моря, то не приблизишься и на сотню шагов.

— Сто шагов… — брови Скифа сошлись на переносице. — Сто шагов… — пробормотал он, вытягивая свой лазер из наплечной кобуры. — Далековато, черт побери!

Его рука вытянулась вперед и вниз, потом Джамаль увидел фиолетовую вспышку, и в трех метрах от его сапог над валуном взметнулось облачко раскаленной пыли. Дыра в камне получилась приличной — мизинец можно просунуть.

— О! — с уважением сказала Сийя. — О! Пламенная стрела! Ударит — конец ару-интанам!

На лице девушки был написан восторг, но Скиф, казалось, не разделял ее энтузиазма. Хмыкнув, он уставился на дымящееся отверстие и пробормотал:

— Оружие ближнего боя, князь… Не «шершень», не «файрлорд»… Но дерево, надеюсь, спилим и со ста шагов.

— Там не одно дерево, генацвале, целый лес! И надо не спилить, а сжечь. Спиленное, оно не скоро перестанет пахнуть.

— И сожжем! — заявил Скиф, но без былой уверенности в голосе. — Забросаем горшками с маслом, пустим стрелы и сожжем! А надо будет, я еще огонька добавлю! — погрозив в сторону рощи лучеметом, он сунул его в кобуру.

— Падда стерегут обитель демонов… — шепнула Сийя, вытягивая руку с тремя растопыренными пальцами. — И деревья зла прочны, будто камни с гор Мауль, и не берет их огонь, не валит ураган… Мы пытались сжечь их — не теперь, в прежние времена… — Она сморщила лоб, припоминая, видимо, рассказы старших. — В дни, когда премудрая Гайра была молодой, и до нее тоже… Масло горит, а деревья лишь покрываются копотью… Но твои молнии, Скиф ап'Хенан, конечно, справятся с ними! Ведь они сильнее камня!

Скиф ап'Хенан, отметил звездный странник. Сийя часто называла так его компаньона, словно подчеркивая, что он принадлежит ей, а она — полностью и безраздельно! — принадлежит ему. «Хорошая девушка, красивая, — промелькнуло у Джамаля в голове. — И вполне созрела для мешка!» Они спустились с валуна, бывшего, если судить по величине, вожаком стада каменных мамонтов; затем, неторопливо беседуя, направились к лагерю. Там уже пылали костры и вился вкусный парок над котлами. Сотня девушек, скинув доспехи, трудилась у повозок, складывая по отдельности вязанки стрел, пузатые горшки с горючим маслом, детали катапульт и корзины с припасами. Еще полсотни, тоже без брони и шлемов, в одних коротеньких замшевых туниках, таскали хворост и присматривали за ужином. Десяток занимался лошадьми; остальные, разделившись на несколько групп, отправились стеречь равнину. На камнях — тех, что повыше, — тоже стояли часовые. Джамаль видел, как в лучах заходящего солнца блестят наконечники их копий, как вьются плащи и ветер треплет пышные султаны шлемов. Ветер дул от степи к морю, и значит, завтра удастся подойти к роще поближе… Но достаточно ли близко, чтоб Скиф мог пустить в ход свое оружие?

Сийя, видимо, не сомневалась в этом. Окруженная стайкой девушек, она толковала об огненных стрелах, пробивающих камень, и о двух десятках шинкасов, сраженных ее избранником. Слушали ее почтительно; невзирая на молодость, Сийя ап'Хенан была Сестрой Копья, водительницей полусотни всадниц, четверти турма. Но сейчас ее амазонки, включая и златовласую Тамму, были в городе, отдыхали и набирались сил перед очередным патрулированием. Каждый турм Стерегущих объезжал свой участок степной границы сорок дней и вдвое большее время проводил в городе и на равнине под его стенами; отдых сменяли тренировки, метание стрел и копий, скачки да боевые игрища с пиргами. Так и шла здесь жизнь — от выезда в степь до возвращения в город, от одной схватки до другой, от легкой раны до тяжелой… Или до смерти от шинкасского топора; среди Стерегущих редко встречались женщины в возрасте Рирды.

Кружок, сгрудившийся около Сийи, распался — видно, повесть о Скифовых подвигах была завершена. Отделившись от толпы, к Джамалю и Скифу направилась рослая женщина-в доспехах, в шлеме, в боевом поясе, с которого свисали меч и кинжал. На ее нагруднике скалил серебряные клыки пирг.

— Распадись и соединись! — холодные серые зрачки Рирды сверкнули насмешкой. — Я вижу, ты, молодой чужак, околдовал мою сестру… Вот только не знаю чем — блеском своих молний или глазами цвета неба… А может, чем другим9 — она многозначительно прищурилась.

— Глаза мои ты видишь и так, а на молнии можешь полюбоваться, — угрюмо буркнул Скиф, потянувшись за лучеметом. Но Рирда властным жестом остановила его.

— Не стоит. Посмотрю завтра! Если твои молнии и в самом деле спалят обитель демонов, ты сможешь вернуть нам долг!

— Какой долг, Сестра Меча?

— Тебе даровали защиту. Тебе, чужаку! И твоему другу тоже! Волей премудрой матери и властью хедайры! Это и есть ваш долг, клянусь клыками пирга!

— А я клянусь его хвостом, что о долгах не было речи! Не говорила премудрая мать о долгах! Она сказала: иди и сражайся!

Компаньон, похоже, начал заводиться, и Джамаль легонько похлопал его по плечу.

Рирда ап'Хенан втянула воздух сквозь стиснутые зубы, сжала кулаки, сделавшись вдруг похожей на разъяренную рысь, потом махнула рукой.

— Ладно! Безмолвные видят, кому и что ты должен. А я увижу завтра! Я прикажу установить метательные машины там и там — на камнях, что повыше. Но не слишком надейся на них, сын огня и железа! Падда не горят. Даже от молний хвастливых кафалов.

Она резко повернулась и пошла к кострам.

— Вах, какая женщина! — Джамаль смущенно поцокал, провожая ее взглядом. — Говорит, как клинком сечет! Генеральша!

— На Нилыча похожа, — пробурчал Скиф не то в качестве комплимента, не то с осуждением. — Ну, будет мне на орехи, коль я эту проклятую рощу дотла не спалю!

— А если спалишь дотла, откуда взять образцы? Листья, кору, ветки — что там еще тебе Нилыч заказывал?

— Дьявол с ними, с образцами! Кому они нужны, если мы до самого гадючника доберемся? Может, я Пал Нилычу вместо травки да листьев живого двеллера приволоку!

— Ну, тогда пали, — сказал Джамаль. — Пали, дорогой! …Ночью он проснулся, когда взошедшие в зенит Зилур и Миа, смешав серебряный луч с багровым, озарили алым сияньем его лицо. Звездный странник перевернулся на живот, потом, заметив сидевшего у костра Скифа, приподнял голову. Его компаньон что-то разглядывал в неверном свете двух лун и рдеющих углей, то перебрасывая некий предмет из ладони в ладонь, то поднося его к самым глазам.

— Не спится, генацвале?

— Думаю, князь, думаю… Видишь эту «штучку»? — Скиф повертел в пальцах маленький блестящий диск. — И зачем мне дядя Коля ее дал? На крышке огонь, и тут огонь… — Он задумчиво уставился в костер. — И саламандра… Глядит, будто просит чего…

— Огня и просит… живого огня… — пробормотал Джамаль, погружаясь в дремоту. — Саламандрам… нравится… живой огонь…

Он снова заснул.

С рассветом сотня лучниц, покинув лагерь, перебралась на другую сторону морены. Джамаль шел в их настороженной толпе, без лука, которым он не умел пользоваться, но с двумя увесистыми связками стрел на плечах; еще у него был клинок — тот самый, отнятый у шинкасов. Скиф, шагавший рядом, не нес ничего, кроме оружия и изрядно отощавшего рюкзака.

Обогнув шинкасские кострища да растерзанные зверьем трупы, амазонки по команде Рирды растянулись в цепь метрах в ста пятидесяти от деревьев. Луки у них были огромны, в человеческий рост — не те, из которых бьют с коня, а предназначенные для стрельбы с крепостных стен, на дальнее расстояние. И пользовались они ими с превеликим мастерством — выпущенные на пробу стрелы пали в самую середину рощи, исчезнув в переплетенье золотистых ветвей. Рирда, повернувшись к камням, где были уже установлены катапульты, подняла копье. Ей помахали в ответ, затем в воздухе просвистел пузатый горшок и разбился о дерево.

— Мы готовы. — Рирда огладила шрам на щеке и повернулась к Скифу. — Ну, во имя Безмолвных… Доставай свои огненные стрелы, чужак!

— Мне надо подойти поближе.

— Так подойди!

Скиф, не говоря ни слова, зашагал вперед; Джамаль и Сийя двинулись следом.

— Эй, сестра! — окликнула девушку Рирда ап'Хенан. — Останься! Пусть идут одни. Ты ничем им не поможешь. Едва повернув голову, Сийя сказала как отрезала:

— Это мой мужчина. Мой мужчина и его друг! Кто за ними присмотрит, если не я?

«Вах! — восхитился Джамаль. — Что за девушка!» На миг острое чувство сожаления кольнуло его; он вспомнил ту юную телгани, похожую на златовласку Тамму, до которой пролегли сейчас сотни лет, тысячи парсеков и бездны горьких сожалений. Жива ли она? На Телге долго не старятся и долго не умирают, но всему рано или поздно приходит конец: и красоте, и жизни, и воспоминаниям. Когда же он покинул родину, впервые обратившись невесомым световым лучом? Три столетия назад, никак не меньше… У той, телгской златовласки за это время сменился не один возлюбленный… Двух или трех самых близких она одарила потомством… Жаль, что не его! С другой стороны, он тоже не дремал — ни в земном обличье, ни в остальных своих ипостасях. Выходит, квиты!

Задумавшись, Джамаль едва не ткнулся в спину Скифа. Компаньон притормозил, ибо Сийя дернула его за рукав и приказала:

— Стой! Дурные сны уже витают неподалеку! Звездный странник принюхался, расширив ноздри. Как всегда, слабый медвяный аромат скорей бодрил, чем вгонял в сон, однако запах различался уже отчетливо, перебивая смолистый душок, которым тянуло от кедров, высившихся по обе стороны рощицы. Сейчас они находились вдвое дальше от нее, чем шеренга металлических плит, приготовленных для сену. На одной плите что-то темнело — напрягая глаза, Джамаль различил запрокинутую голову с раздувшимися щеками, пряди темных волос, вспухший перевернутым котлом живот. Тха еще не обратился в мумию; солнце вовсю трудилось над ним, изгоняя влагу из гниющей плоти.

Скиф вытащил свой лучемет, посмотрел, оценивая дистанцию, на опушку и повернулся к Сийе.

— Что будет, если подойду ближе? К тем блестящим плитам, где загорает этот вонючий хиссап?

Девушка нахмурилась.

— Долго ты там не выдержишь, мой светловолосый. Уснешь!

— А потом?

— Потом я тебя вытащу… или вытащат нас обоих. Искусство Гайры ар'Такаб и Безмолвные Боги защищают нас, и демонам не удастся причинить нам Зло. Мы проснемся через день или два, и здесь, — она погладила Скифа по затылку, — будут бить барабаны. Потом это пройдет.

— Получается, я не рискую ничем, кроме долгого сна и головной боли? — Скиф вознамерился сделать шаг, но Сийя не пустила. «Молодец девушка, — подумал Джамаль, — сейчас снимет с него рюкзак и засунет неразумного внутрь».

Он похлопал компаньона по плечу.

— Стреляй отсюда, дорогой, там ты продержишься пять минут. Что можно сделать за такое время?

Скиф насупился, бросил взгляд на Сийю, но ближе к роще не пошел. Правая рука его поднялась, раздался щелчок предохранителя, и воздух прорезал фиолетовый луч. Вначале, первые тридцать-сорок метров, он казался тонким, как игла, и сиял почти нестерпимым светом; потом блеск его мерк, игла превращалась в карандашный грифель и, наконец, в карандаш. Там, где луч коснулся древесного ствола, он был почти не виден — если не считать круглого светлого пятнышка, выглядевшего совсем безобидно.

Ствол, однако, задымился.

— Распадись и соединись! — выкрикнула Сийя, вскидывая вверх руку со стиснутым кулаком.

— Вихрь Небесный! — громовым хором откликнулись лучницы. Две-три стрелы, выпущенные, должно быть, в азарте, промелькнули над головой Джамаля, но тут раздался голос Рирды ап'Хенан, и стрельба прекратилась.

Ствол падда дымился, но не горел. На нем темнели черные шрамы и появлялись новые — то выше, то ниже; более серьезного ущерба Джамаль не замечал. Так продолжалось минут семь или восемь, потом луч мигнул и погас. Ликующие крики амазонок смолкли.

Чертыхнувшись, Скиф поменял батарею и буркнул:

— Ничего не выйдет! Я не могу на таком расстоянии держать луч в точке или водить им по одному месту! Нужен упор… что-нибудь вроде треноги…

— Не нужен, — сказал Джамаль. — Уже ясно, что пушкой твоей издалека дров не напилишь. Да и не пилить ты хотел, почтенный Владыка Ярости, а жечь! Верно?

— Верно, — согласился Скиф, поглядывая на приунывшую Сийю в некотором смущении. — Эх, напалма бы сюда! Десяток бочек!

«А еще лучше — стационарный излучатель антиматерии», — подумал Джамаль. Или то была мысль Ри Варрата?

Такими излучателями оборудовали телгские боевые корабли, и с их помощью не составляло труда распылить горный хребет или вскипятить море. Впрочем, на Земле тоже кое-что имелось — не столь эффективное и гораздо более варварское, но вполне подходящее, чтоб от любой рощи — или любого города — остался дымящийся кратер глубиной в полкилометра.

«Вот почему, — продолжал рассуждать Джамаль, — падда выращивают здесь, а не на Земле. Тут, в Амм Хаммате, где еще не изобрели напалм, пушки, ракеты, ядерные бомбы и лучевое оружие. На Земле, гораздо более цивилизованной по этой части, падда не могли служить защитой для баз Бесформенных, и потому для Земли предназначалось нечто иное — не живые деревья, источавшие наркотический аромат, а пачки „голда“, о которых рассказывал ему Скиф».

К ним, осторожно втягивая воздух, подошла Рирда. В это утро она единственная облачилась в доспехи: в панцирь, шлем с султаном и белый плащ, защищавший от солнечных лучей. Остальные воительницы были в туниках из мягкой оленьей замши; такое одеяние не стесняло движений при стрельбе.

Амазонка со шрамом бросила взгляд на опушку, на ствол падда, перечеркнутый полосами истлевшей коры, и недовольно скривилась.

— Твои огненные стрелы, чужак, не подожгут даже сухой травы! На что они годятся? Удивлять мою сестру? — Рирда искоса поглядела на молодую амазонку. Та нахмурилась; насмешки над ее мужчиной явно пришлись Сийе ап'Хенан не по вкусу.

Компаньон прекратил бормотать про напалм, огнеметы и зажигательные фугасы, пошарил в нарукавном кармане и вытащил маленькую круглую коробочку — тот самый дяди Колин подарок, который Джамаль видел уже не в первый раз. Как прошлой ночью, Скиф подбросил блестящий кругляшок на ладони, поглядывая на него с сомнением и надеждой, затем повернулся к Рирде:

— Сделаем так, Сестра Меча: пусть твои девушки бросят сотню горшков с маслом — на опушку и подальше, в середину рощи. Потом прикажи пускать стрелы. А я попытаюсь еще раз… тем или другим способом… — Он перевел взгляд с круглой коробочки на свой лазер и со вздохом добавил: — Святой Харана! Если б я мог подойти ближе!

— Не советую, чужак! Не советую! — со свистом втянув воздух, Рирда подняла копье и дважды взмахнула им.

На камнях, у катапульт, зашевелились. Вскоре два первых снаряда — вместительные горшки, похожие на огромную, раздутую посередине дыню, — просвистели над головой Джамаля и исчезли среди сияющих бледным золотом крон. Затем последовал второй залп, третий, четвертый… Обслуга катапульт трудилась с завидной сноровкой, да и метательные машины были, судя по всему, хороши; Джамаль прикинул, что на их перезарядку уходило полторы минуты.

Обстрел, однако, длился больше часа. На древесных стволах появились жирные маслянистые потеки, кроны, политые тягучей бесцветной жидкостью, засверкали ярче, к медвяным ароматам примешался едкий неприятный запах. Демоны, предположительно засевшие в роще, никак не реагировали. Либо их купол был пуст, либо все старания амм-хамматских воительниц не вызывали у них тревоги. Да и немудрено: масло для светильников — не напалм, а катапульты, разумеется, не могли сравниться ни с земными огнеметами, ни с телгскими излучателями.

Все это время Рирда простояла неподвижно, широко расставив ноги и хмуро разглядывая атакуемый объект. Скиф то перешептывался с Сийей, то с сосредоточенным видом изучал свою коробочку, что-то бормоча под нос. Прислушавшись, звездный странник разобрал:

— Придет нужда, открой… открой, погляди да подумай… а думать-то о чем?.. чего нарисовано, о том и думай… чего нарисовано… думай…

Джамаль тоже думал; вспоминал некие слова Гайры ap'Taкаб, сказанные в тот день, когда премудрая мать готовила их к обряду. «Люди различны, — говорила она, — и различна ценность их разумов и душ. Чем богаче, тем дороже… Много ли стоит покорный и трусливый, слабый духом, прозябающий в невежестве?» — "Не много, — согласился звездный странник, поглядывая на Рирду и девушек-лучниц, стоявших шагах в пятидесяти, ближе к морене. — Вот это — дорогой товар, — решил он, — соблазнительная дичь для охотника! Как там сказала премудрая? Отборные и лучшие в этом мире! Потому что дух их силен, сердца тверды и разум ясен!

Но сила духа и отвага не единственные людские достоинства, — продолжал рассуждать Джамаль. — Человек может быть миролюбив и даже слаб, зато интересен в других отношениях — своими знаниями, талантами, эмоциональным богатством, уровнем интеллекта, наконец… Уровень сей был, разумеется, выше в тех мирах, что уже миновали стадию варварства — откровенного варварства, процветавшего в Амм Хаммате, или такого, как на Земле, где развитие технологии приносило пока что не меньше вреда, чем пользы. Телг и многие из его звездных соседей уже прошли этот этап; на Телге высокий интеллект и технологические достижения сочетались с разумной осторожностью, умением не обострять конфликты и заботой о будущем. Сама Миссия Наблюдателей была тому примером!

Но что же тогда получалось? Выходило, что Телг и подобные ему миры — самая лакомая добыча для Бесформенных! Даже Земля была им ценнее Амм Хаммата — и своим многолюдством, и более высоким интеллектом обитателей, поскольку их души и разумы, хотели они того или нет, являлись продуктом трехтысячелетней цивилизации. И средний человек Земли знал и умел неизмеримо больше, чем любой из аборигенов Амм Хаммата…

Не считая Видящих, — напомнил себе Джамаль. — О них — отдельный разговор; они были аномалией, редкостным исключением для любой из звездных рас. Как и некоторые земляне — к примеру, тот же Доктор…" Бомбардировка окончилась, и Джамаль очнулся — Скиф тряс его за плечо.

— Задремал, князь?

— Нет, дорогой, думаю. — Звездный странник огладил бородку, отросшую уже на два пальца. — Думаю, что делать, если ты не подпалишь эти кустики. Может, у тебя в мешке еще что-то найдется? Бомба, скажем?

— Найдется, только не в мешке. — Скиф показал глазами на свою ладонь. Там лежала круглая коробочка, уже разъятая на две части. Одна половинка оказалась крышкой; в другой был смонтирован миниатюрный механизм, выглядевший раз в десять сложнее часового, с крохотным черным кристалликом в центре и мигающим под ним огоньком. В такт миганиям раздавалось едва различимое тиканье.

— Вот, — довольно произнес Скиф, вновь соединяя обе части устройства, — пока ты думал да мечтал, я разобрался с этой штукой. Ее надо было сдавить, тогда крышка отходит… А потом я представил огонь, и огонь загорелся — та маленькая лампочка или не знаю что… Словом, начало тикать!

Джамаль с интересом уставился на ладонь компаньона.

— А зачем ты ее открывал, дорогой?

— Согласно выданной инструкции, — ухмыльнулся Скиф. — Дядя Коля что сказал? Придет нужда, открой, погляди да подумай о том, что нарисовано… Нарисованы же языки огня и саламандра… А саламандра огонь любит, живой огонь!

— Это мной сказано, а не твоим дядей Колей, — уточнил Джамаль, разглядывая коробочку. Определить ее назначение он не мог, и казалась она слишком маленькой и безобидной, чтобы как-то помочь намечаемым на сегодня делам. Но эта мысль принадлежала, разумеется, землянину Джамалю; звездный странник Ри Варрат знал, что величина технического устройства отнюдь не определяет его мощности и ценности.

«Детонатор? — подумал он. — Нечто вроде запала с каталитическим действием?» Взгляд его вновь обратился к Скифу.

— Что такое, как думаешь, дорогой?

— Тикает, а не часы… Значит, бомба! — Компаньон снова усмехнулся и перебросил блестящий диск Сийе. — Это амулет, моя ласточка! Примотай покрепче к стреле… Пустишь, когда я дам сигнал. — Затем он поглядел на Рирду и жестом, уже привычным для Джамаля, потер висок. — Ну, отважная, пора! Раз моими молниями не поджечь даже сухой травы, поглядим, на что годятся ваши стрелы. Помаши-ка девушкам!

Шрам на щеке амазонки побагровел, ноздри раздулись, в глазах сверкнуло бешенство; она снова стала похожа на разъяренную дикую кошку. Скиф, явно цитируя кого-то, с усмешкой произнес:

— Гнев подобен огню — не выплеснешь, сгоришь сам. Не сверли меня взглядами, отважная, лучше берись за лук и тоже постреляй.

Голос его, как показалось Джамалю, звучал куда уверенней, чем прежде; видать, он крепко полагался на дяди Колин подарок. С этим умельцем Джамаль был неплохо знаком, ибо Сарагоса, шеф фирмы «Спасение» и резидент Системы, не препятствовал дяде Коле подхалтуривать на стороне — при том непременном условии, что клиенты не будут спаивать его сотрудника. К спиртному у дяди Коли была слабость, и хоть никто не видел его пьяным, но и в трезвости старый «механик» пребывал считанные часы.

Что, впрочем делу не мешало. Сотворил ли дядя Коля свою «штучку» трезвым или в обычном подпитии, Джамаль не сомневался, что она сработает; вот только как? Если догадка компаньона была верной, они могли рассчитывать на успех; если нет…

Рирда ап'Хенан, все еще хмуро поглядывая на Скифа, взмахнула копьем. Полетели стрелы, и звездный странник застыл на мгновение, будто сраженный великолепным зрелищем. Над головой его струился стремительный огненный поток; ярко пылали пучки промасленной пакли, прикрученной к остриям, металось раздуваемое в полете рыжее пламя, сотни дымных следов пестрили воздух, слитный свист летящих снарядов напоминал басовитое гудение органных труб. Амазонки не торопились, однако каждую минуту в небеса взмывали три сотни стрел, а в запасе у каждой лучницы их было не меньше сорока. «Половину Тбилиси можно спалить», — подумал Джамаль, наблюдая, как огненный град рухнул на рощу.

Над золотыми кронами и у самой опушки, в траве, вспыхнуло пламя. Сначала казалось, что и деревья занялись; алые языки встали в два человеческих роста, метнулись вверх по стволам, лизнули листву и грозди огромных ягод, перевернутыми плотными пирамидками свисавших с ветвей. В нос ударил запах гари, совсем заглушивший слабый медвяный аромат; золотистые листья начали скручиваться, опадать, и степной ветер, подхватив их, понес к морю. Дым и пепел поднялись над деревьями темным столбом, расплылись тучей; и в это мрачное черное облако все летели и летели стрелы.

— Горит? — неуверенно произнес Скиф, покосившись на Джамаля.

Тот пригляделся.

— Масло горит, генацвале. Трава горит… еще — листья, но немного… Ну, ты видишь сам!

— Вижу! — Компаньон взвесил на ладони лучемет, будто соображая, подбавить огонька или не стоит. Рядом с ним в напряженном ожидании, с луком в руках, застыла Сийя.

Ягоды — большие, величиной с кулак, полные сока — начали лопаться. Вязкая жидкость обволокла ветви и листву, сбивая пламя, устремилась вниз, к стволам; чудилось, что некто невидимый включил автоматическую систему, рассчитанную на случай пожара. Но впечатление это было скорее всего ложным. Падда и в самом деле не поддавались огню — прочные, как камень, они обладали естественными средствами защиты. Сок продолжал течь, в воздухе кружилось все меньше обгорелых листьев, дым сделался реже, огонь замирал. Амазонки прекратили стрелять — видно, запас снарядов был израсходован.

— Чего ты ждешь? — прорычала Рирда, дергая Скифа за рукав. Шрам ее вновь набух кровью, серебряный пирг на панцире ярился больше обычного. — Чего ты ждешь, чужак? Выпускай свои молнии, пока не выгорело все масло! Клянусь Безмолвными, травы у опушки уже нет, ни сухой, ни свежей — теперь посмотрим, что ты сумеешь поджечь, кафал!

Скиф рывком сбросил ее руку.

— Поглядишь на молнии в другой раз, Сестра Меча. А теперь… — Он повернулся к Сийе, и Джамаль заметил, как его напряженное и злое лицо сразу смягчилось. — Стреляй, ласточка! Стреляй! Целься туда, где огонь еще не погас.

Девушка откинулась назад, растянула лук. Руки у нее были тонкие, изящной лепки, но под смугловатой кожей перекатывались упругие мускулы, а хватка пальцев на тетиве была уверенной и твердой. Джамаль залюбовался ею. Сейчас эта лучница с пепельными кудрями сама напоминала лук — живую древесную ветвь, напряженную в страстном усилии.

Тенькнула тетива; стрела, очертив пологую арку, скрылась в редеющем дымном облаке.

— Так хорошо? — спросила Сийя, подняв на Скифа большие темные глаза. На Рирду она старалась не смотреть.

— Хорошо. Теперь подождем. Надеюсь, дяди Колина «штучка»…

Он не успел договорить, как над рощей полыхнуло. Джамаль, ожидавший чего-то подобного, успел прикрыть ладонью глаза, но обе женщины вскрикнули, а компаньон чертыхнулся, поминая какого-то Харану, бездельника и лоботряса. Вероятно, лучницы-амазонки тоже были ослеплены — Джамаль, прижимавший руки к лицу, слышал, как девушки кричат, призывая Небесный Вихрь и троицу Безмолвных.

Звездный странник раздвинул пальцы, осторожно приподнял веки. Дым над рощей рассеялся; палящий воздух мгновенно унес остатки темного облака, развеял его без следа. Теперь над золотыми кронами ревел, ярился и бушевал огонь, метался диким зверем, выбрасывая в стороны и вверх багровые факелы, длинные тонкие искры, пламенные шары и рыжие завитки, подобные вздутым ветром парусам. Пожар начался в самой середине рощи, и хотя деревья на границе ее казались по-прежнему несокрушимыми, Джамаль понял, что на сей раз горит не масло. И не стрелы, выпущенные девушками Рирды! Стрелы, вероятно, обратились в пепел за первые пять секунд.

«Ай да дядя Коля! — подумал он. — Ай да мастер-пиротехник! Сначала ломает голову, как разделаться с пожаром, потом — как его раздуть! Раздуть так, чтоб все горело — и камни, и воздух, и вода!» Раздвинув пальцы пошире, Джамаль — или, вернее, Ри Варрат — принялся размышлять о противоречивом и варварском характере землян. У них на всякое разумное и полезное изобретение приходилось десять неразумных и смертельно опасных; так, придумав компьютеры, они первым делом рассчитали траектории для баллистических ракет, а освоив ближний космос, развесили там сотни спутников-шпионов. Дядя Коля тоже не составлял исключения: наладив в особняке Джамаля уникальную систему противопожарной безопасности, он, судя по всему, тут же принялся размышлять, как справиться с ней.

Эта гипотеза насчет подаренной Скифу «штучки» показалась звездному страннику весьма похожей на правду. Оставалось лишь надеяться, что дяди Колин детонатор — или что он там изобрел — не спалит весь Амм Хаммат, ограничившись хотя бы Проклятым Побережьем.

Джамаль отвел ладони и осмотрелся. Компаньон, похоже, протер глаза и в упоении взирал на ярившийся огонь. Сийя бросала на Рирду ап'Хенан торжествующие взгляды, Сестра Меча в смущении то потирала рубец на щеке, то принималась щипать себя за ухо; ее девушки — тоже, видимо, прозревшие — разразились оглушительным боевым кличем.

— Клянусь когтями пирга! — пробормотала Рирда. — Ты вызвал огненных демонов, чужак? И они сейчас бьются с ару-интанами?

— Не демонов, духов огня! Саламандр!

— Саламандр? Что это?

— О том не ведают даже Безмолвные Боги, — с важностью произнес Скиф и подмигнул Джамалю. — Но саламандры любят огонь… живой огонь. Ты погляди, как полыхает!

— Это сделал мой мужчина! — гордо заявила Сийя. — Скиф ап'Хенан, мой избранник, пришедший издалека! — Щеки девушки раскраснелись, глаза восторженно сияли; одной рукой она сжимала лук, другую опустила на эфес меча, украшенный бирюзой.

«Сейчас помчится рубить ару-интанов», — подумал Джамаль и сказал:

— Прикройте лица. Огонь скоро будет на опушке. Он уже был там. Полыхнуло жарким воздухом, Сийя закашлялась, Скиф обнял ее, прижал головку девушки к груди. Рирда с лязгом опустила забрало шлема.

Деревья пылали, обращались в рдеющие головешки, в пепел, в прах, в клубы дыма, улетавшие к небесам. Середина рощи уже выгорела, но разглядеть там ничего не удавалось — ветер, дувший с востока, усилился, подняв в воздух не только дым, но и тучи мелкой черной пыли. Восточный ветер гнал огонь к прибрежным скалам, и это было хорошо; в противном случае могла загореться степь. По краям от черной проплешины пламя еще полыхало, хоть и не так свирепо, как раньше, и кое-где подбиралось к кедрам; правда, ни один из них не занялся по-настоящему.

— Думаю, скоро погаснет, — произнес Джамаль, прищурившись и выставив перед лицом ладонь. Вывод сей следовал из общих соображений насчет дяди Колиного детонатора: его воздействие, как действие всякого прибора, было ограничено во времени и пространстве. Скиф, тоже догадавшись об этом, кивнул, но Рирда вдруг погрозила гибнущей роще кулаком и хрипло забормотала:

— Пусть горит, пусть… Во имя Великих Безмолвных! Пусть горит на юге и севере, пусть огненные саламандры чужаков сожрут Проклятый Берег! Да распадется он без следа вместе с ару-интанами! Да станут они прахом и пылью, и ветер пусть унесет ту пыль вверх, к серебристой луне Зилур! И пусть Безмолвные соберут ее в сосуды до последней крупинки и бросят в бездну… в самую темную из бездн, мимо которых проносил их Небесный Вихрь… И пусть запечатают ту бездну страшным заклятием, нерушимым и вечным, как горы Мауль!

Но огонь вдруг начал угасать, так и не добравшись до кедровника; последние падда, с обгоревшими листьями и обугленной корой, защитили его. В воздухе теперь не чувствовалось и следа сладких медвяных ароматов — тянуло лишь вонючей гарью да смолистым запахом кедров. Черная пыль, поднятая ветром, поредела, рассеялась, и сквозь нее стала просвечивать какая-то конструкция — уже не золотистая и сверкающая, но покрытая пятнами сажи и опаленная огнем. Очертания ее были смутными, но, как показалось Джамалю, она походила на половинку яйца, поставленного торчком.

— Вот и купол, — сказал Скиф, с деловитым видом проверяя, легко ли выходят из ножен меч и катана. Он снова вытащил свой лучемет, щелкнул предохранителем и обернулся к звездному страннику: — Пойдем поглядим?

— Не обождать ли? Там, дорогой, сейчас жарковато.

— А чего ждать? Пиво пьют холодным, чай — горячим, а врага берут тепленьким.

Отпустив это замечание, компаньон Джамаля решительно зашагал к обители демонов. Сийя, не обращая внимания на протестующий жест Рирды, бросила в траву лук и колчан, обнажила меч и тронулась следом. Спина ее была прямой и напряженной; ветер трепал пепельные локоны, на длинной стальной полосе клинка играли отблески солнечных лучей. «Не позавидуешь демонам, что посягнут на ее мужчину», — решил Джамаль и повернулся к Рирде.

— Вот что, почтенная… В самом деле, надо сходить поглядеть. Ты и девушки твои держитесь подальше. Лучше отойдите к камням… А если нас долго не будет, уходите. Уходите и передайте премудрой Гайре мою благодарность. — Он вытянул руку, коснулся чеканного пирга, грозно скалившего клыки, и сказал: — Прощай. Пусть твои боги пошлют тебе удачу.

— Я не хочу прощаться, пришедший издалека, — голос Рирды ап'Хенан глухо звучал из-под забрала. — Я надеюсь, что вы вернетесь, моя сестра, ты и твой друг, сын огня и железа.

«Надо же, — подумал Джамаль, широко шагая вслед за Скифом и Сийей, — в первый разона не назвала нас чужаками».

Трава шелестела под сапогами Джамаля. Пожар, раздуваемый ветром, откатился к морскому берегу, и сюда огонь не достал; стебли были по-прежнему зелеными, живыми, и лишь кончики их сморщились и поникли. Впереди, в сотне метров, темнела выжженная земля, курились дымки, витали клубы черной пыли, огибая стены высокого купола. Слева и справа от него, на границе с кедровником, еще сохранилось несколько дурманных деревьев. Они торчали там зловещими обугленными скелетами — кора, листва, гроздья ягод и мелкие ветки сгорели, и от стволов, наполовину обратившихся в угли, не пахло ничем подозрительным.

Скиф, чуть ли не бежавший впереди, внезапно остановился и поднял руку. Когда Джамаль подошел, Сийя была уже рядом с ним; оба разглядывали металлическую плиту, торчавшую из мягкой почвы сантиметров на пятьдесят, до колена. Металлическая поверхность, чистая и не тронутая ржавчиной, сверкала; в углах этого зловещего алтаря поблескивали кольца — несомненно, для веревок, коими прикручивали руки и ноги жертв. Плита была вытянутой, четыре шага в длину и два — в ширину; как раз, чтобы уложить человека. Полированные грани ее казались изогнутыми, словно их вылепили из пластилина — ни выступающих ребер, ни краев, ни единого плоского места хотя бы размером с ладонь. На взгляд Джамаля, она напоминала округлую перевернутую мыльницу из алюминия, по которой небрежно прошлись молотком.

— Смотри! — Скиф вытянул из ножен клинок, показал на одну из вмятин. — Сильно я торопился, когда ту гадюку жирную привязывал, ничего рассмотреть не успел. Но про кольца помню и про эту впадинку… Для головы она, понимаешь?

Джамаль кивнул. Вмятина была правильной сферической формы, размером побольше волейбольного мяча — точь-в-точь для головы. Если запястья и щиколотки привязать к кольцам, никуда не денешься, ни вверх, ни вниз, ни вбок… Как раз ляжешь затылком сюда — словно бильярдный шар в лунку…

Скиф, видимо, думал о том же. Покосившись на Сийю, хмуро взиравшую на жертвенник, компаньон прошептал:

— Помнишь, о чем мне дядя Коля толковал? Про нишу-"сосалку" да щель-окошко? Так вот, это она и есть! «Сосалка»! Клянусь Хараной-заступником! — Он поднес кулак с зажатой в нем катаной к виску, точно отдавал честь.

— А щель, думаешь, там? — Джамаль показал на торчавший впереди обгорелый купол.

— Наверно. — Скиф пожал плечами и, придвинувшись ближе к Джамалю, снова зашептал: — Ты не беспокойся, князь, ничего плохого с нами не случится… я бы знал… а узнавши, Сийю бы с собой не потащил… связал бы по рукам и ногам и Рирду приставил — стеречь… Только там, — он кивнул в сторону купола, — смерть и раны мне не грозят. Я чувствую, понимаешь? Чувствую! А буду жив-здоров, смогу и вас оборонить.

«Вы оба взысканы богами, — прозвучал в ушах Джамаля сильный голос Гайры. — Совсем по-разному, но взысканы! Одному боги повелели говорить; другому — предвидеть… Редкостный дар!» Он усмехнулся и потрепал компаньона по плечу.

— Пойдем, дорогой, а то девушка твоя беспокоится. Я тебе верю!

Скиф сунул катану в ножны и, не говоря ни слова, зашагал к черной дымящейся проплешине. Сийя шла за ним, чуть в стороне и сзади, как положено — прикрывала спину. Длинный клинок поблескивал в ее руках, украшенный бирюзой эфес светился небесной голубизной. Стройные ноги, едва прикрытые краем туники, ступали уверенно и твердо; тонкую талию охватывал боевой пояс, у бедра раскачивался кинжал. Не боится, подумал Джамаль, провожая ее глазами; ничего не боится — ни демонов, ни дьяволов, ни своих богов! Впрочем, Безмолвные в отличие от Саваофа и Аллаха не грозили, а защищали, и защита их была крепкой — в этом звездный странник был уверен.

Он на минуту задержался у металлической плиты. Теперь, когда деревья не закрывали обзора, было видно, что жертвенники или алтари, расположенные широкой дугой, ориентированы в точности на купол. Казалось, под землей сокрыта гигантская ладонь — не то с десятком, не то с дюжиной пальцев; кончики их выступали на поверхность, а на запястье высился обгорелый бугор в форме половинки яйца.

«Датчики и пункт контроля? — промелькнуло у Джамаля в голове. — Похоже, весьма похоже…» Он отвернулся от плиты и начал нагонять Скифа с девушкой.

Сейчас он был в большей степени телгани Ри Варратом, чем землянином Джамалем. И, пребывая в своей привычной ипостаси разведчика и Наблюдателя, пытался предугадать, что ждет его там, в куполе. Возможно, гибель — несмотря на уверения компаньона. Но смерти он не боялся, ибо не был ей подвластен — во всяком случае, духовно. В миг физического уничтожения тело его станет аккумулятором энергии; тепло и солнечный свет, слабая радиация почвы, порывы ветра, планетарное магнитное поле — все, все годилось ему, чтобы, обратившись в невесомый пучок фотонов, начать долгое странствие среди звезд. Механизм преобразования, так же как траектория обратного пути, был встроен в его разум; и переход, и выбор курса свершались автоматически. Собственно говоря, он мог в любой момент вернуться домой — достаточно было пустить себе пулю в висок или спрыгнуть со скалы, настроившись перед этим на команду возвращения. Рано или поздно так поступали все Наблюдатели, уставшие от бесцельных скитаний, но его поиски увенчались успехом. И потому с пулей или скалой можно было повременить! Он уже многое узнал, но хотел узнать больше.

Очевидно, думал Ри Варрат, сейчас он является самым компетентным специалистом по Бесформенным во всей Галактике. Ему не довелось посетить вместе с Сарагосой их базу под Питером, однако Скиф описал ее весьма подробно, со ссылками на очевидцев. И теперь он получит возможность исследовать другую базу — здесь, в Амм Хаммате. Что удастся ему узнать? Что еще, кроме уже известного?

За последний месяц — земной месяц, разумеется, — он узнал о Бесформенных неизмеримо больше, чем за три века скитаний. Казалось, разум его столетиями подтачивал некую стену, плотину неведения — и вот она рухнула! Дело случая, улыбка судьбы, подарок удачи! Или закономерность? Но кому ведомо, что такое удача?.. Пожалуй, сами Древние знают о ней не больше последнего дикаря в Галактике… Быть может, его удача — это Скиф, шагающий сейчас впереди? Его магический талисман, его счастливый случай… Почему бы и нет? Стоило ему появиться, как легенда обернулась явью — миф об амазонках, повелительницах степи, о мудрых женщинах, которые не спят и могут говорить без слов, о многобашенном городе на скале стал реальностью… И реальность эта обрела имя — Амм Хаммат! Да, появился Скиф, и Амм Хаммат удалось разыскать — после четырех или пяти неудачных попыток, предпринятых Доктором… Попыток, которым предшествовал год других поисков, когда он, Ри Варрат, пытался нащупать связи с Системой, с фирмой «Спасение», с недоверчивым Сарагосой…

Джамаль вскинул голову. Перед ним маячили две спины: широкая, в пятнистом десантном комбинезоне, и поуже, обтянутая туникой из коричневой оленьей замши. Спины покачивались в дружном согласии, и на секунду в голове звездного странника промелькнула дикая мысль: что, если все случившее надо толковать наоборот? Скиф — вовсе не талисман, приведший его к желанной цели; просто Скифу была назначена судьбой эта девушка с пепельными волосами, вот он и пришел к ней. И притащил сюда его, Ри Варрата, вместе с Миссией Защиты, в качестве бесплатного приложения! Строго говоря, в этой идее не было ничего абсурдного, так как никто не мог сказать, какая цель величественнее и выше: встреча двух любящих существ или поиск защиты от Бесформенных. Неясным оставался и вопрос об удаче — то ли она улыбнулась Скифу, то ли самому Джамалю.

Пожалуй, решил звездный странник, премудрая мать Гайра отдала бы предпочтение его компаньону. Сам он, по ее утверждению, мог «говорить» — то есть передавать и принимать эмоции, но не мысль, отлитую в слово; его дар являлся низшей формой телепатического контакта, и Джамаль не переоценивал своих талантов. Что касается компаньона, то он не был ни эмпатом, ни телепатом, ни телекинетиком, однако мог «предвидеть». Значило ли это, что дар предвидения отвращал от него опасности и неким непостижимым образом направлял к цели? А целью являлся вовсе не поиск затаившихся в тумане двеллеров, а соединение с Сийей ап'Хенан, молодой воительницей из Башни Стерегущих Рубежи?

Парадокс был неразрешим, и Джамаль, усмехнувшись, ускорил шаги. Под его подошвами хрустели не успевшие остыть уголья, кое-где виднелся огонь, плясавший на грудах ветвей, но было их на удивление немного — пламя, порожденное дяди Колиной «штучкой», обратило деревья в пепел, в золу, в прах. А прах, как известно, легок и подвластен ветрам… В результате от рощи не осталось почти ничего, ни обгорелых пней, ни обугленных стволов — если не считать догорающие головни да черные скелеты, маячившие слева и справа на фоне изумрудного кедровника. Почва была покрыта тонкой пылью, которую приминали сапоги Джамаля, но ветер трепал и ворошил ее, сдувая к прибрежным скалам. Земля под слоем пыли походила на плотно спекшийся уголь.

Неподалеку от купола Сийя вдруг замерла, потом огляделась, явно прикидывая расстояние до кедровника и до каменистой гряды, на которой маячили фигурки лучниц. Она сделала шаг, другой, опустила меч и принялась разгребать кончиком лезвия пепел. Взмахи клинка были быстрыми, уверенными, как будто она в точности знала, что должна обнаружить здесь.

Джамаль недоуменно приподнял бровь, Скиф остановился и посмотрел на девушку.

— Что ты ищешь, милая?

— Вот! — Она склонилась грациозным стремительным движением, выхватила что-то из пыльного покрова, выпрямилась, протянула Скифу. — Твой талисман! С огненными са-ла-ман-драми!

— Как ты нашла его, девочка? — Глаза у компаньона Джамаля раскрылись шире рта, да и сам звездный странник был удивлен: казалось, легче отыскать иголку в стоге сена.

Но Сийя лишь небрежно повела плечом.

— Там — лес, там — скалы, а там стояли мы, — она вытянула изящную смуглую руку. — Я помню, куда бросала стрелу! Скиф захлопнул рот.

— Помнишь? А если бы стрел было двадцать?

— Ну и что? Я бы запомнила… — На ее губах вдруг мелькнула дразнящая улыбка. — А о чем помнишь ты, Скиф ап'Хенан?

— О той ночи, когда ты учила меня стрелять, — пробормотал компаньон, прикладывая к уху коробочку. — Больше не тикает, — сообщил он Джамалю.

Тот кивнул, думая, что не ошибся насчет дяди Колиной «штучки»; все же старый «механик» не собирался спалить весь мир. Либо его детонатор был устройством одноразового пользования, либо мог применяться многократно, отключаясь спустя несколько минут; в последнем случае эту опасную игрушку стоило приберечь. Скиф так и сделал — сунул блестящий диск в карман и застегнул «молнию».

Купол уже высился перед ними. Округлая, немного вытянутая к вершине сфера достигала двенадцатиметровой высоты; поверхность ее в отличие от жертвенных плит была ровной, округлой, без всяких выпуклостей и вмятин. Слой сажи покрывал ее сверху донизу, и, когда Джамаль приблизил к стене ладонь, от нее потянуло теплом. Он вытащил нож, соскреб копоть; под ней бледным золотом сверкнул металл.

— Жарковато тут было, — сказал Скиф. Зрачки у него из голубых вдруг сделались серыми; чем-то неуловимым он напоминал сейчас Рирду ап'Хенан, огромную сердитую кошку.

— Жарковато, — согласился Джамаль. — Твои саламандры плясали в пяти шагах отсюда.

Он поглядел на разворошенную пыль — в том месте, где Сийя вела поиски, — затем снова уставился на купол. Эта конструкция не выглядела капитальной — не крепость, не броневой колпак, а скорее легкое укрытие, предназначенное для работы в мире с вполне приличным климатом. Лезвие ножа оставило следы на поверхности металла; значит, он был довольно мягким, подобным алюминию — разумеется, не горючим, но с приличной теплопроводностью. Что же сотворилось внутри, когда над рощей вспыхнул огненный столб? «Пожалуй, — мелькнула мысль, — там и вправду стало жарковато… Мгновенное повышение температуры, адская духота, раскаленный воздух… Любой человек потерял бы сознание!» Но те, кого он выслеживал, не были людьми, и Джамаль ничего не знал ни об их возможностях, ни о физиологии, ни о внешнем обличье. Термин «Бесформенные», возникший неведомо где и неведомо как, мог подсказать лишь одно: к Древу Гуманоидных Рас эти твари не относились. Но вывод сей был очевиден и подтверждения не требовал.

Звездный странник бросил взгляд на Скифа. Тот, обойдя купол и осмотрев его со всех сторон, стоял теперь молча, настороженный и готовый к действию, но проявлять инициативу вроде бы не собирался. Похоже, он ждал решения соратника, признавая в этот миг его главенство, что являлось вполне разумным и справедливым; в конце концов телгская Миссия была на тысячу лет старше земной Системы.

«На тысячу бесплодных лет», — подумал Джамаль, остро ощущая свое бессилие. Многое было ему известно; он уже знал, за чем охотились Бесформенные и как вербовали себе помощников — открыто в Амм Хаммате и тайно на Земле; он мог предполагать, что приходят они и уходят сквозь мглу темпорального вакуума, раскрывая в нем окна-щели; он догадывался, что разрядники атарактов, плиты-алтари и сферические ниши вроде описанной Скифом суть устройства одного предназначения, но различной мощности; он даже угадал — скорей интуитивно, чем в результате логических рассуждений, — смысл и цель обработки будущих жертв наркотическим дурманом. Он знал многое, но не ведал одного: что ожидает их за этой стеной из золотистого металла, покрытой копотью.

Пустота? Орды Бесформенных? Автоматические защитные устройства? Окно, прорезанное в сером тумане Безвременья? Сладкие запахи падда? Лучи гравитационных метателей? Или хранилище похищенных душ? Любая гипотеза могла оказаться истинной — так же как все вместе.

Скиф поднял свое оружие.

— Металл мягкий. Резать, князь?

— Погоди, дорогой, поищем вход. Я думаю, они, — Джамаль подчеркнул это «они», пристукнув черенком ножа, — не просачиваются сквозь стену. Должна быть дверь или люк…

— Может, они вообще наружу не выходили, — предположил Скиф.

— Может. Но давай все же поищем.

Джамаль решительно двинулся вокруг купола, соскребая копоть ножом. Вход обнаружился с южной стороны — две тонкие полоски, незаметные прежде под слоем сажи и тянувшиеся сверху вниз на расстоянии полутора метров друг от друга. Он начал расчищать левый паз; Сийя молча достала кинжал и принялась за правый. Скиф сторожил; глаза его перебегали с закопченной поверхности купола на обгоревшие стволы падда, торчавшие перед кедровником, словно он ожидал, что оттуда нагрянет какая-то неведомая опасность. Иногда он поворачивался к скалам — там, не опуская луков, стояли амазонки, а на самом высоком валуне, рядом с катапультой, поблескивал панцирь Рирды.

Скрежетали лезвия ножа и кинжала, копоть легкой черной пылью осыпалась вниз, ветер подхватывал ее, уносил к морю. Из купола не слышалось ни звука. Он казался мертвым, как расстилавшаяся вокруг земля.

— Затаились, — сквозь зубы пробормотала Сийя, — ждут… Джамаль на секунду перестал скрести ножом.

— Почему ты так думаешь, милая?

— Слишком тихо, Джаммала… враг рядом, а мы не слышим его. Значит, ждет, сидит в засаде. — Она отбросила со лба прядь пепельных волос.

«Возможно, — подумал Джамаль, — возможно». Он покосился на лучемет Скифа, потом на клинок, летавший в умелых руках Сийи, приподнял бровь и спросил:

— Скажи, красавица, как они выглядят? Не говорила ль о том премудрая мать? Или ваша хедайра? Или кто-то из девушек?

— Сказано — никто их не видел, — амазонка пожала плечами. — А разговоры о невидимом — прах! Зачем вести их, Джаммала?

Но звездный странник был настойчив.

— Вах! Всякий, кто связался с демонами, должен сперва полюбопытствовать, как выглядят эти твари. Разве нет, красавица? Что, если там, — он стукнул в стенку купола, — ждут нас красноглазые клыкастые чудища, хвостатые, ядовитые и вонючие, как хиссапы? Только величиной с повозку? И что мы будем делать?

— Рубить! — отрезала Сийя. — Рубить, клянусь Безмолвными! Хотя бы клыков у них оказалось втрое больше, чем у пирга!

«Радикальное решение проблемы, — подумал Джамаль. — Пожалуй, — продолжал размышлять он, орудуя ножом, — надо бы приглядеть за девушкой — во-первых, чтоб не лезла вперед, а во-вторых, чтоб не размахивала своими железками. Прежде чем рубить, надо поговорить… Вот только с кем?» В красноглазых чудищ он не верил и помянул их, желая выпытать, как же все-таки местное население представляет ару-интанов. Но ответ был прежний — никак! Видимо, амазонки на сей счет гипотез не измышляли, тем более что демоны являлись для них скорей абстрактным злом; шинкасы, их ненавистные слуги, были куда ближе и понятней.

На округлой поверхности обрисовался контур двери, ограниченный пазами шириной в спичку. Сийя отступила назад, сунула кинжал в ножны и прищурилась.

— Повозка сюда не пройдет, Джаммала… Зря ты меня пугал! Демоны ростом невелики. Не больше, чем мы с тобой.

— Меньше, — заметил Скиф. — Дверь квадратная, полтора на полтора… Попробуем открыть?

Джамаль молча кивнул, вогнал в паз лезвие ножа, надавил. Раздался звонкий щелчок; золотистая плита ушла на сантиметр внутрь, потом сдвинулась в сторону. «Как к себе домой идем, — промелькнуло у Джамаля в голове, — ни замков, ни запоров… С другой стороны, к чему запоры? Это сооружение из легкого золотистого металла охраняли деревья; кто в Амм Хаммате сумел бы приблизиться к нему? Кто рискнул бы?» Из открывшегося проема пахнуло жарким воздухом — таким жарким, словно Джамаль стоял перед топкой огромной печи. Вероятно, он не ошибся в своих предположениях: тепловой удар был силен, и атмосфера внутри купола нагрелась за считанные секунды. «Градусов на пятьдесят, — подумал он, используя привычные земные мерки. — В замкнутом помещении такого не выдержит никто — гуманоид, негуманоид, безразлично… ни одна форма жизни на углеродной основе, ни одно создание из плоти и крови…» Воодушевленный этой мыслью, звездный странник шагнул вперед, прямо в раскаленное горнило. Впрочем, жара уже начала спадать, и ветер, овевавший его затылок, доносил струйки свежего воздуха, спасая от удушья.

— Эй, — раздалось у него за спиной, — не спеши! В два прыжка компаньон подскочил к двери, наклонился и нырнул внутрь; похоже, он решил взять инициативу в свои руки. Спорить с ним не приходилось — сейчас все преимущества были на его стороне. Опыт, сила, реакция, оружие — и то чувство предвидения, о котором он давеча говорил…

Мысли эти промелькнули у Джамаля за десятую долю секунды; не мешкая и дрожа от нетерпения, он двинулся следом. В затылок ему дышала Сийя.

Высокая комната с округлыми золотистыми стенами, плавно переходящими в потолок… Ровный пол — из того же золотистого металла… Большой дискообразный светильник, будто бы повисший в воздухе у самой вершины купола… Жара, духота, пустота…

Но первое впечатление обманывало. Слева громоздился какой-то сложный агрегат, справа на стене мерцал зеленый круг огромного, с дверь величиной, экрана, а посередине валялся человек. Лежал ничком, уткнувшись в пол и разбросав руки.

Компаньон склонился над ним, ухватил за плечо, перевернул…

Джамаль, раскрыв рот, уставился на лежащего. На мгновение звездному страннику показалось, что он сходит с ума; судорожно сглотнув, он забрал бородку в кулак, дернул изо всех сил и пробормотал:

— Зураб… Зурабчик, клянусь могилой матери, клыками пирга и Безмолвными Богами! Как же ты сюда попал, генацвале?

Кажется, Скиф и Сийя были поражены не меньше его. Компаньон, спрятав лучемет в кобуру и опустившись на корточки, разглядывал смуглую физиономию джараймского купца, амазонка, уперев клинок в пол, недоуменно озиралась вокруг. Ни красноглазых клыкастых чудищ, ни демонов иного обличья, ни даже шинкасов, мерзких слуг зла… Некого рубить, некого жечь огненными стрелами! За исключением Зуу'Арборна, валявшегося без сознания посреди обители ару-интанов. А может, двеллеров или Бесформенных — но купец-джарайм, несомненно, имел форму. И форму, и облик, и одежду — все как положено у людей!

Пытаясь успокоиться, звездный странник сделал глубокий вдох, выпустил бороду из кулака и только сейчас заметил, что все еще сжимает в правой руке нож. Дернув щекой, он сунул его в ножны и шагнул поближе к распростертому на полу телу. Не приходилось сомневаться, что перед ним Зуу'Арборн, хозяин таргада, разбившегося у Проклятого Берега с месяц назад. С месяц по земному счету; в Амм Хаммате, очевидно, время двигалось побыстрей. Но темпоральные парадоксы были тут ни при чем, ибо Зуу'Арборн не странствовал во Вселенной с помощью какого-нибудь чудодея вроде Доктора; он оставался здесь, в амм-хамматских пределах, и дней пятнадцать или двадцать назад выступил из Города Двадцати Башен, намереваясь добраться до маульских портов. Ушел — вместе с тремя своими матросами и лошадьми, пожалованными хедайрой амазонок!

Под куполом еще царила духота. Склонив голову к плечу и поминутно вытирая заливавший глаза пот, Джамаль внимательно осмотрел лежащего. Невысокий, полный, осанистый, с черной густой бородой, в хламиде из серого сукна… Зуу'Арборн, джарайм! Он, четырежды рожденный, мог поклясться в том могилами всех своих матерей и прочих родственников — как на Телге, так и в иных мирах. Он был уверен, что глаза его не обманывают.

Первой нарушила молчание Сийя.

— Это карлик с запада, — уверенно заявила она. — Я привезла его в город, и он просил милости хедайры. Просил лошадей, припасы и конвой до рубежей Мауля. Сулился отплатить золотом… — девушка презрительно поджала нижнюю губу. — Но наши мечи не продаются! И Дона ок'Манур, Правящая Людьми, сказала, чтоб он оставил золото себе. Ему дали лошадей и припасы и дозволили ехать с одним из сторожевых отрядов, что охраняет границу в западных предгорьях… это не так далеко отсюда… — Сийя свела тонкие брови, припоминая. — Сестры говорили мне, что расстались с ним в двух днях пути от побережья — дальше наши патрули не заходят.

— Получается, этот Зуу'Арборн был демоном? — Скиф вывернул шею, поглядывая снизу вверх на девушку. Виски его блестели проступившей испариной, комбинезон на спине потемнел от пота. «Градусов сорок тут, не меньше», — подумал Джамаль, слизывая с губ соленую влагу.

Амазонка покачала головой.

— Нет, мой светловолосый, он купец, а не демон. Купец, коротышка из Джарайма, что лежит за Узким морем, из тех мест, где мужчины правят, а женщины покорствуют им… — Сийя усмехнулась, будто удивленная таким странным распорядком вещей, и закончила: — Он не прикидывался человеком из Джарайма, и он тот, за кого выдавал себя. Одна из Видящих сестер говорила с ним… без слов — так, как Гайра говорила с вами… Скажи, Скиф ап'Хенан, могли он солгать ей?

— Но тогда… — начал Скиф.

Звездный странник так и не узнал, что собирался сказать его компаньон, какие доводы привести, какую гипотезу высказать. Сквозь заливавшие глаза струйки пота он увидел, как веки джарайма приподнялись, но взгляд, родившийся в этих узких темных щелочках не был взглядом Зуу'Арборна. Будто бы черная холодная пропасть, раскинувшаяся от Амм Хаммата до Земли и дальше, до Телга, вдруг уставилась на Джамаля; и взор ее был ледяным, безжалостным, мрачным.

Он застыл, не в силах пошевелиться, разомкнуть сведенные судорогой губы; эмоциональный поток, хлынувший от этого существа, был подобен парализующему удару. Словно сторонний и беспомощный наблюдатель он глядел на Скифа, сидевшего на корточках, с головой, развернутой к плечу; на Сийю, смотревшую ему в лицо; на пальцы девушки, уверенной хваткой обнимавшие бирюзовый эфес; на руку Зуу'Арборна, шарившую под хламидой на груди. Он вытащил какой-то предмет — карандаш, как показалось Джамалю; но этот карандаш вдруг начал расти, удлиняться, превращаясь в гибкий, отсвечивающий синеватым блеском хлыст.

Звездный странник дернулся, заклокотал горлом, неимоверным усилием стиснул пальцы в кулак, согнул руку. Наваждение прошло; мышцы опять повиновались ему, вернулся голос, и только глаза, разъеденные соленым потом, не желали раскрываться пошире. Он прохрипел:

— Скиф… Скиф, генацвале…

Но было поздно. Хлыст в руках лежавшего метнулся к шее компаньона, точно в ямку под черепом, и Скиф замер с полузакрытыми глазами; казалось, он то ли оглушен невидимым ударом разрядника, то ли изумлен — изумлен чем-то происходившим сейчас в его сознании, какими-то странными и непривычными ощущениями, столь же поразительными, как трансформация, случившаяся с джараймским купцом. Так продолжалось секунд пять или шесть, показавшихся Джамалю вечностью; наконец веки Скифа приподнялись, и звездный странник, ожидавший встретить бессмысленный взгляд лишенного души, с облегчением вздохнул. В синих зрачках его компаньона светилось торжество — торжество и насмешка.

Он резко повернулся и выбил хлыст из рук оборотня, затем его пальцы сомкнулись на горле лежащего, нащупывая болевую точку.

— Ну, хиссап недорезанный, — яростно пробормотал он, — ну, атаракт-катаракт, ловкач хренов… Душу мою хотел взять? Сейчас я из тебя душу повытрясу!

Джарайм захрипел, приподнялся на локте, в глазах его мелькнул ужас — клинок Сийи уже колол его грудь, точно меж пятым и шестым ребром. «Убьет», — подумал Джамаль, рванувшись к девушке, но Скиф уже осторожно отводил ее меч в сторону.

— Не торопись, ласточка, сначала потолкуем. Видишь, шипит, гадюка, сказать чего-то хочет.

— Горло ему отпусти, — посоветовал Джамаль, — здесь и так жарко, совсем придушишь. И будь повнимательней, генацвале, — это не атаракт. Точно не атаракт! Глаза не похожи.

Скиф резко вздернул голову.

— Ну? Ты уверен? Из хозяев, значит? Сам граф Калиостро? — Он вытащил оружие, и только после этого пальцы его разомкнулись. — Если так, встань, милая, сюда… За спину ему встань… И если дернется — руби!

В два стремительных шага девушка обогнула джарайма; тот уже сидел, растирая горло, но взгляд у него после Скифовой хватки был не мрачным и давящим, как минутами раньше, а едва ли не бессмысленным. То ли не пришел в себя, подумал Джамаль, то ли не может сообразить, кто свалился ему на голову. Во всяком случае, он ощущал сейчас нечто странное — исходившее от джарайма чувство недоумения и словно бы обиды.

Сийя встала за спиной пленника с клинком на плече. Губы ее чуть заметно шевелились, и Джамаль, напрягая слух, разобрал:

Небесный Вихрь, защити нас!

Первая луна, стань преградой, Вторая луна, стань вратами, Третья луна, стань башней, Солнце, дозволь узреть истину!

Обрати замысел злого пылью, Смой его водами, сожги огнем!

Она шептала заклятие против зла, но ни страха, ни сомнения не было в ясных ее глазах, и меч ее не дрожал; блестящая полоса стали будто прикипела к плечу, готовая обрушиться на джарайма.

Тот, похоже, очухался. Теперь он не так походил на Зуу'Арборна; физиономия дородного джараймского купца была мясистой, с отвислыми щеками и полными губами, а черты этого оборотня казались более сухими, резкими, словно прежнее лицо Зуу'Арборна подвергли пластической операции — лишнее срезали, а кожу подтянули. Он заговорил, и резкий лающий голос тоже отличался от памятного Джамалю, однако слова были понятны. Правда, звездный странник ничего не мог сказать о звуках — то ли он слышал речь на одном из земных языков, то ли на языке Амм Хаммата. Но смысл был ясен; каждое слово эхом отдавалось в голове, порождая привычные ассоциации.

— Вы Каратели? Сегани? — спрашивал оборотень. И снова: — Вы Каратели?

— Верно он нас вычислил, — усмехнулся Скиф. — Каратели и есть!

Что-то будто бы толкнулось под черепом Джамаля; какие-то шторки в сознании начали приподниматься, раскрывались потаенные двери, отдергивались темные завесы, расплывался и редел туман. Словно по наитию, он потянулся к мерцающему на стене экрану и произнес:

— Ты думаешь, мы пришли оттуда?

Теперь он видел, что экран вовсе не был экраном; всего лишь зеленый круг с едва заметно подрагивающими краями. Странно, но за его светящейся ровной поверхностью мнилась пустота — то ли беспредельный океан космической тьмы, то ли серая пропасть Безвременья. «Врата? — подумал Джамаль. — Окно? То самое, о котором говорил компаньону старый „механик“? Только не закрытое, не стянутое в зеленую щель, а распахнутое настежь?» Оборотень кивнул. Жест был привычный, совсем человеческий.

— Почтение Воплотившимся вашей высокой касты! Мой извлекающий стержень не подействовал, но мне полагалось проверить… да, проверить… Теперь я знаю: вы — сархи. Сархи, сегани! Вы Каратели, присланные оринхо, Теми, Кто Решает, и вы пришли за мной… — Его взгляд метнулся к мерцающей зеленой поверхности. — Но в чем моя вина? Я ведь не аркарб с шестью ногами и пустотой в голове… Я все сделал правильно и недостоин погрузиться во Мглу Разложения! К тому же я обрел себя так недавно… и я трудился во имя Великого Плана, не жалея сил…

Скиф вдруг поднял голову, отвернулся от пленника и подмигнул. Что-то у компаньона на уме, догадался Джамаль. Хочет выпытать побольше, пока оборотень не сообразил, кто есть кто.

— Деревья сгорели. — Скиф встряхнул мнимого Зуу'Арборна. — Ты виноват! Тебе полагалось охранять их.

— Охранять? Но им не нужна охрана! А я — я всего лишь Посредник-тавал… одушевленная часть гихара… — Теперь он глядел на непонятный агрегат у стены, напротив зеленого круга. — Я должен включать его, когда двуногие черви пригоняют Дающих… Включить, взять нужное, отдать Перворожденным… таким же, каким был я одну десятую Оборота назад… Вот и все! Таков закон моей касты!

— Но деревья сгорели! — повторил Скиф. — Ты должен был сообщить.

— Почтение тебе, сегани! Я хотел, поверь мне! Я уже раскрыл двери в тайо… Но в этой оболочке я уязвим… мы все уязвимы, однако носим ее… все носим, даже ты и другие Каратели… и садра, и оринхо, Те, Кто Решает… Я раскрыл дверь и собирался уйти, предупредить, но не успел. Все случилось внезапно, слишком быстро! Воздух накалился, стал жгуч, как Туман Разложения, и через три вздоха дар Творца покинул меня… Я не успел! Но я не виноват! Нет, не виноват! Кто мог представить, что черви, прах земной, способны на такое?

Внезапным жестом он вытянул руку к входному отверстию, за которым лежала обугленная земля. Меч на плече Сийи дрогнул.

— Не дергайся, Посредник! — сказал Скиф. — Сейчас мы, Каратели, поразмыслим и определим, где тебе место — в Тумане, на колу или в брюхе хиссапа… — Он потер висок, поднял глаза на Джамаля и прищурился: — Кажется, нам здорово повезло, князь. Как думаешь?

Повезло, молча согласился звездный странник, кивая. Это создание, принявшее облик Зуу' Арборна, считало их подобными себе — Воплотившимися, представителями своей расы, сегани, пришедшими наказывать и карать. Вероятно, оборотень не знал о ментальной защите либо не помнил о ней и целиком полагался на всемогущество хлыста-разрядника. Раз хлыст не сработал, значит, явились свои… Да, повезло! Отличный момент для откровенной беседы с этим Посредником-тавалом!

Тут в голове Джамаля завертелся десяток вопросов сразу-о Воплотившихся, Перворожденных и Дающих, о Карателях, Посредниках и оринхо, Тех, Кто Решает, о Великом Плане и Мгле Разложения, о сархах, гихаре и тайо. Впрочем, многое было ему ясно или почти ясно; он провидел судьбу Зуу'Арборна, джараймского купца, наверняка попавшего в лапы шинкасов, а затем — на жертвенную плиту; он догадывался, кто такие Воплотившиеся и Дающие, и он не имел сомнений в том, что тайо — зона Безвременья, темпоральный вакуум, сквозь который Бесформенные могли проникнуть в любой из миров. Ну а что касается двери в тайо… Эта дверь, или окно, или врата, сияла прямо перед ним!

Еще он полагал, что сложное устройство у стены, названное пленником гихаром, как-то связано с плитами-датчиками и позволяет экстрагировать разум приведенных шинкасами жертв. Но только ли разум? Премудрая Гайра — да и все остальные амазонки — толковала о душе; и, несмотря на расплывчатость и научную несостоятельность сего понятия, оно представлялось звездному страннику более высоким и всеобъемлющим, чем разум. Разум подобен процессору, компьютерному блоку для логических операций; но, кроме умения рассуждать, человек обладает подсознанием, инстинктами, чувствами, эмоциями… Наконец, памятью!

Он подумал о памяти и нахмурился. Если это существо, этот Посредник, впитало разум и овладело душой Зуу'Арборна, если оно ухитрилось принять обличье джараймского купца, то ему доступны и воспоминания несчастного! Все, что потерял Зуу'Арборн, обратившись в сену, в живого мертвеца, теперь принадлежало этой твари: надежды и мечты, радости и тревоги, любовь и ненависть — вся горечь жизни и вся ее сладость. Самая ценная дань, какую одно разумное существо могло взыскать с другого.

Но помнит ли он? Помнит ли князя Джаммалу и его светловолосого племянника, помнит ли девушку, чей клинок сейчас нависал над ним? Помнит ли город на скале и хедайру, его владычицу? Помнит ли о разбившемся таргаде и своих матросах — ставших, без сомнения, тоже добычей шинкасов?

Это полагалось выяснить, и немедленно. Владеют ли Бесформенные памятью своих жертв? И если владеют, то насколько? Что им известно о прошлом Дающих? Или оно их не интересует?

Джамаль шагнул поближе к пленнику, опустился на колени за спиной Скифа и пристально поглядел в знакомое лицо. В лицо Зуу'Арборна, джараймского купца, но не на него самого. Настоящий Зуу'Арборн был сейчас лишенным души, и гнали его, возможно, на галеры, возможно, в каменоломни — или туда, где женщины из города на скале, повинуясь заветам Безмолвных, выменивали сену на золото, ткани и вино.

— Дай спросить, дорогой. — Джамаль потянул компаньона за рукав. Тот молча отодвинулся и встал рядом с Сийей, сжимая свой лучемет; зрачки его казались двумя застывшими ледяными шариками. Звездный странник повернулся к оборотню.

— Ты знаешь, кто такой Зуу'Арборн?

Минутная заминка. Скиф пнул сидящего пониже спины, прошипел:

— Отвечай, гнида! Отвечай Карателю!

Но оборотень только покачал головой:

— Чего ты хочешь, Воплотившийся? Я не понимаю. Я не хочу в Туман! Я…

— О туманах мы поговорим потом, сначала — о Зуу'Арборне. Этот Зуу'Арборн — твой Дающий, понимаешь? У тебя его лицо.

— Почтение тебе, Каратель! Но при чем тут мое лицо? Я не понимаю… Это же самая простая трансформация, если не считать первичной формы!

Формы, отметил Джамаль. Какова же эта форма, если она, согласно легендам, не отличается от бесформия? Но об этом — после; сейчас ему хотелось выяснить более важные вещи.

— Зуу'Арборн — твой Дающий, — терпеливо повторил он. — Ты помнишь о нем? Знаешь? И если знаешь, то что? Пленник пожал плечами.

— Все, что захочу, сегани! Но зачем? Разум его скуден и не представляет ценности. Тебе, я думаю, досталось кое-что получше во время Второго Рождения… не партнер-варвар с забытой Творцом планеты и не ущербный разум, какие положены касте Аркарба, а личность Дающего из мира Каар-Те или Ригола… И потому ты — Каратель, а я всего лишь тавал, Посредник при механизмах! Ты обрел полноценную индивидуальность, а я — жалкую кучу предрассудков, дикарских страхов и бесполезных воспоминаний!

— Вот и покопайся в них, в этих воспоминаниях, дорогой, — сказал Джамаль.

— Может, и отыщется что-то полезное.

Он — вернее, Ри Варрат, телгский Наблюдатель — был доволен, ибо в этот миг совершил великое открытие, столь же важное, как обретенная им защита.

Индивидуальность! Пусть это не являлось синонимом души, зато определяло цель Бесформенных в привычных ему рамках, в категориях не теологии, но психологии. Разумеется, телгской психологии, гораздо более развитой, чем земная. Индивидуальность была одним из стержневых ее понятий, включающим комплекс сознательного и подсознательного, рационального и иррационального — всего, что позволяло разумному существу осознавать себя личностью. И соплеменники Ри Варрата давно знали, что это качество нельзя отождествлять с разумом. У них имелись мыслящие машины, вполне разумные по всем человеческим меркам, но лишенные индивидуальности; и эта армия покорных слуг молчаливо свидетельствовала о том, что разум и самосознание — различные вещи.

Несомненно, Бесформенные, так же как мыслящие роботы Телга, были лишены индивидуальности, но жаждали ее обрести. А заполучив это сокровище — путем самого беззастенчивого грабежа! — не слишком интересовались прошлым ограбленных.

И зря!

Джамаль следил, как меняется лицо пленника, блуждавшего сейчас среди воспоминаний Зуу' Арборна, джараймского купца. Среди бесполезных воспоминаний, дикарских страхов и жалких предрассудков…

Он поднял палец, призывая Скифа к осторожности, и тот протянул руку над плечом оборотня.

Вовремя!

Глаза Посредника вдруг вспыхнули, он дернулся и попытался привстать, но Скиф рявкнул: «Сиди!» — и придавил его к полу. Теперь мнимый Зуу'Арборн глядел на Джамаля снизу вверх, оскалившись, словно угодивший в капкан хорек; щеки его внезапно отвисли и побледнели, черты смазались и начали расплываться.

— Ты не Каратель, не сегани! — прохрипел он, извиваясь в могучих руках Скифа. — Теперь мне ясно, отчего у тебя нет плаща сегани, нет круглого шлема и жезла власти! Я вспомнил, все вспомнил! Ты — двуногий червь, Джаммала, варварский князек! Со своим ничтожным отродьем! Вы не сархи, не Воплотившиеся, не Каратели, вы оба — прах земной! Жалкая мразь из стада Дающих! Но как… как же… — взгляд оборотня метнулся к хлысту, потом — на лицо Сийи, на ее сверкающий меч. — Так вот в чем дело… — пробормотал он. — Самки… самки из пещер на востоке… проклятые твари… те, что бесполезней праха…

— Тут ты немного ошибся, дорогой, — сказал Джамаль, пощипывая бородку. — Ну, раз ты меня припомнил, отчего бы нам не потолковать? Как двум старым знакомцам? — Он выдержал паузу и покосился на мерцающий зеленый круг. — Скажи-ка мне первым делом…

Спустя полтора часа допрос был завершен.

Это существо с обличьем Зуу'Арборна боялось страданий и уничтожения, и ужас заставлял его говорить. По его словам, Перворожденные Сархата, отделившиеся от плоти Творца, не испытывали страха смерти, но те, кто получал индивидуальность, приобретали вместе с ней и все присущее человеку — или иному существу, выступавшему в роли Дающего. Это касалось даже самой низшей касты, рабочих-аркарба, которым были предназначены ущербные личности, извлекаемые из Дающих хлыстом-разрядником.

Итак, оборотень страшился и говорил; правда, не всему сказанному стоило верить. Джамаль — или скорее Ри Варрат, — временами подключая свое восприятие эмпата, ощущал, как всплески страха, презрения и ненависти сменялись злорадством. В такие моменты взор его обращался к Сийе, и над головой пленника свистел клинок; обычно это помогало.

Гихар, загадочный аппарат у стены, как, впрочем, и предполагалось, оказался ментальным сканером замедленного действия, связанным с плитами-алтарями. Сеанс разрядки и полноценного переноса индивидуальности Дающего в разум сарха был весьма долог, сложен и требовал неукоснительного соблюдения ряда процедур. Прежде всего Дающему полагалось пребывать в счастливом неведении, в состоянии полной прострации и расслабленности, и тут падда — или приготовленные из золотистых листьев снадобья — были незаменимы; они погружали в эйфорический сон, туманили разум блистательными миражами, ломали волю к сопротивлению. Этот наркотик использовался и самими сархами, и Воплотившимися, и Перворожденными; но с какой целью и как, Джамаль понять не сумел и прекратил расспросы.

Практиковалось и несколько способов частичного извлечения душ — при помощи того же гихара, настроенного на быстрое сканирование, либо хлыста-разрядника. Дающие в этом случае превращались либо в покорных и нечувствительных к боли атарактов, либо в полных дебилов, подобных амм-хамматским сену. К таким же или более фатальным результатам приводило и потребление больших доз наркотика, особым образом приготовленного и постепенно разрушавшего нейронные связи в мозгу; процесс этот был необратим, скор и, как правило, заканчивался смертью.

Однако ментальный образ личности, сраженной ударом хлыста, не рассматривался сархами как полноценная индивидуальность. То был всего лишь грубый суррогат, не сравнимый даже с душой и разумом несчастного Зуу'Арборна, варвара и дикаря, представителя примитивной архаической культуры. Только медленное и тщательное сканирование позволяло уловить все нюансы, извлечь все детали, перенести в разум Перворожденного весь спектр эмоций Дающего, одарить его полным, драгоценным и пленительным ощущением собственного "я". Не всем сархам выпадало такое счастье; были касты с ущербными душами, простые шестиногие работники-аркарба, чью участь от Второго Рождения до смерти определял и предписывал Великий План Сархата.

Об этом Плане допрашиваемый не ведал почти ничего — толковал о каком-то Куполе Истины, о миге откровения, о жарком огне, что пылает множество тысячелетий внутри Священной Сферы. Ничего не знал он и о способах перемещения в тайо, зону Безвременья, ни о самой зоне или о Древних Расах и их причастности к Сархату. Он воплотился лишь несколькими днями раньше, и небогатый интеллект джараймского купца определял его место в иерархии Плана — место подчиненного, место живого придатка гихора или иного механизма, который поручат ему Те, Кто Решает — Воплотившиеся из касты Оринхо. План был для него великой абстракцией, божеством, подобным Творцу, порождающему новых сархов; но об этом Творце он знал ровно столько же, сколько о самом Плане.

Однако это существо, этот Посредник между Дающими и Перворожденными, этот Харон, перевозивший души людские через Стикс, с залитого солнцем амм-хамматского берега в преисподнюю Сархата, обладал потрясающим высокомерием! Ему не хотелось умирать, и страх физического уничтожения сделал его разговорчивым; однако его переполняли презрение и ненависть. Тут он не пытался ни хитрить, ни лгать, и слова его были синхронны с потоком эмоций: все звездные расы, уже разысканные Сархатом или подлежащие утилизации в будущем, являлись для него червями, ничтожным прахом, пылью, не достойной ни сожаления, ни упоминания. Если о чем и стоило сожалеть, так о несправедливости природы, одарившей ничтожных тем, в чем она отказала высшим.

Оставив оборотня под присмотром Сийи, Джамаль и Скиф отошли посовещаться — к той стене, на которой мерцал зеленый круг. Его края ритмично подрагивали, и казалось, что за этой изумрудной переливчатой завесой дышит огромное существо — великан, дракон или иная сказочная тварь, распластавшаяся в пустоте и тьме Безвременья. Возможно, этот трепет порождали две противоборствующие Вселенные — та, которая сжималась, скользя в гравитационных тисках к своей последней вечерней заре, и та, которая расширялась, в победоносном сиянии шествуя к солнечному полудню. И Джамаль, содрогнувшись, подумал: возможно, двуногие черви, пыль и прах земной, никогда не увидят этот полдень, время расцвета, эпоху могущества и силы.

— Ну? — сказал Скиф и повел рукой вдоль трепетного зеленого занавеса, словно собирался его погладить.

И слово, и жест были весьма многозначительными; Джамаль не сомневался, что понял их правильно. Он показал глазами в сторону Сийи:

— А с ней что делать, дорогой?

Компаньон насупился; видно, эта мысль тоже не давала ему покоя.

— Сийя — девушка я вольная, — буркнул он, вытирая со лба испарину. — Захочет, с нами пойдет, захочет — вернется к своим.

«Была вольная, — подумал звездный странник, — а теперь вы оба сидите в мешках друг у друга». Он не сомневался, что амазонка Скифа не оставит; кто ж еще мог приглядеть за ее мужчиной?

— Не в Сийе дело, — снова нарушил молчание Скиф. — Ясно, что надо бы нам влезть в это окошко и поразведать наедет Великого Плана и прочих дел в их гадючнике, — он кивнул на Посредника, неподвижно лежавшего на полу. — Только окажемся мы, князь, у черта на рогах, и одним Безмолвным ведомо, сможет ли Доктор вытянуть нас оттуда. Посылал-то он меня в Амм Хаммат!

— О Докторе ты не беспокойся, дорогой, он нас всюду найдет. Тут другая проблема… — Джамаль, хмурясь, огладил бородку. — Это окно… или дверь… Сказано было, что ведет она к Сархату… Да, сказано так, а мысли были другие. Коварные мысли, нехорошие!

— Врал он, что ли? — Скиф снова покосился на пленника. — А о чем думал, когда врал, ты знаешь? Джамаль пожал плечами.

— Я ведь не премудрая Гайра, дорогой, в головах читать не умею. Но думал наш приятель о чем-то странном и нехорошем. О чем-то огромном, безлюдном и пустом…

— Может, это Сархат и есть. Огромный, безлюдный и пустой!

— Помилуй бог, генацвале! Что же нам делать в таком месте?

— Да то же, что раньше — искать! Не проверим, не узнаем! — Скиф ткнул пальцем в ритмично мерцающий круг экрана.

«Конечно, он прав, — решил звездный странник, — не проверим — не узнаем». О себе он не тревожился, ибо грозили ему в самом фатальном случае лишь разлука с плотью и обликом Джамаля, сына Георгия, и превращение в световой луч. Но компаньон являлся существом более материальным, и увечье для него было увечьем, а смерть — смертью, бесповоротной и неотвратимой. А тут еще девушка… Шагнут они все трое за изумрудный полог и окажутся в пустоте… в космосе, в безвоздушном пространстве… И что тогда?

Осторожные мысли эти пронеслись стремительной чередой, но потом Джамаль подумал, что вряд ли дверь ведет прямиком в космическую пустоту — ведь и Бесформенным нужен воздух. Тут припомнилось ему кое-что еще — кое-что важное, о чем не следовало забывать.

Он положил руку компаньону на плечо, вперил взгляд в его потемневшие зрачки и негромко произнес:

— Положим, мы решили уйти… твердо решили… Что ты чувствуешь, дорогой? Опасность? Беду? Неприятности? Рука Скифа потянулась к виску.

— Тут опасно везде, — пробормотал он, — опасность я предсказывать не умею. Неприятности — другое дело… крупные неприятности… вот такие… — компаньон полоснул по горлу ребром ладони. — Но их в ближайшем будущем не предвидится.

От него исходило ощущение спокойной уверенности, и Джамаль довольно кивнул, решив, что может не опасаться за свой живой талисман.

— Понимаешь… — начал Скиф, но резкий окрик девушки прервал его.

— Вихрь Небесный! Демон… демон!

Ее меч свистнул в воздухе, но компаньон, совершив гигантский прыжок, успел перехватить тонкое запястье. «Ну и реакция у него», — подумал звездный странник.

— Что с ним, милая? — не выпуская руки Сийи, Скиф склонился над пленником.

— Распадись и соединись! — пальцы Сийи сложились в священный трезубец куума. — Он… он… меняется!

Джамаль подошел ближе, заглянул девушке в лицо; пожалуй, впервые он увидел в ее глазах отблеск ужаса. Потом он посмотрел себе под ноги, на оборотня, и вздрогнул.

Знакомые черты Зуу'Арборна расплылись, уши и нос почти исчезли, и теперь на гладкой шарообразной физиономии лишь поблескивали глаза да беззвучно шевелились губы. Шея тоже пропала, словно бы ушла в плечи; руки и ноги начали укорачиваться, одновременно превращаясь в толстые пухлые обрубки, пальцы соединялись вместе, срастались, все больше напоминая кончик отвратительного щупальца. Что творилось с телом оборотня, Джамаль представить не мог, ибо его скрывала одежда; но и под ней чувствовалось какое-то лихорадочное движение, судорожный трепет, заставлявший подрагивать просторную серую хламиду. Чувствовалось, что эта трансформация забирает у пленника изрядные силы; по лицу оборотня струился пот, и Джамаль почти физически ощущал исходившее от него напряжение.

— Метаморф… — пробормотал он, — метаморф… Возвращается в первичную форму…

Он попытался представить себе истинный облик этого существа, но преобразование еще не завершилось; вероятно, сей процесс был долгим, трудным и мучительным. Впрочем, он был уже уверен, что легенды не лгут и в результате транформации получится нечто мерзкое, бесформенное, жуткое — тварь неопределенных очертаний, безголовый и лишенный конечностей монстр.

Джамаль наклонился к пленнику и произнес:

— Ты слышишь меня? Ты можешь говорить?

Отвислые губы шевельнулись:

— Ничтожный червь… прах… грязь… не достанешь меня… не достанешь… — разобрал звездный странник и выпрямился.

— Наш приятель решил надеть свой прежний мундир, — пояснил он компаньону.

Тот поглядел на содрогавшееся внизу тело и сплюнул.

— Небыстро у него это получается! Ну, от меня он в любом мундире не уйдет!

— Зачем он нам нужен, дорогой? Вот если б мы встретились с оринхо… с Тем, Кто Решает…

— Это верно, — Скиф хмыкнул и бросил задумчивый взгляд на девушку. Она стояла в позе воина, готового к бою: левая нога чуть впереди, плечи развернуты, мышцы напряжены, клинок сверкает над копной пепельных волос, глаза горят.

— Вот что, ласточка, — сказал компаньон, налюбовавшись этим зрелищем, — опусти-ка меч. Я другое придумал. Клинок Сийи скользнул в ножны.

— Разве мы не прикончим демона? — спросила она. — Клянусь Безмолвными, эта тварь опасней, чем думают Видящие сестры! Сейчас он прикинулся карликом из Джарайма, а завтра станет таким, как ты или я!

— Не думаю, что это так просто, милая. Он поглотил душу Зуу'Арборна и потому принял его облик, но стать похожим на тебя… — Скиф окинул свою амазонку восхищенным взглядом. — Нет, не думаю, что такое возможно! А если возможно, я разберусь с любой подделкой!

— Мы собираемся уйти, красавица, — сказал Джамаль, махнув в сторону зеленых круглых врат. — Там, за этой завесой, мир демонов, и твоему клинку найдется работа. Но сможем ли мы вернуться сюда, в амм-хамматские степи, к Городу Башен?.. Не знаю и не стану тебе лгать. Пойдешь с нами?

Она кивнула, и Джамаль услышал, как стоявший рядом компаньон шумно перевел дух.

— Пойдешь, даже если никогда не свидишься с сестрами? На алых губах Сийи ап'Хенан промелькнула улыбка.

— А в том мире, где обитают демоны, тоже три луны?

— Не думаю, ласточка, — медленно протянул Скиф. — Может, там вообще нет лун… ни лун, не солнца, ни ночи, ни дня.

— Ну, Скиф ап'Хенан, тогда нам не о чем беспокоиться. Есть ты, есть я, а лун нет… — Она снова улыбнулась, состроив лукавую гримаску. Она уже не глядела на демона; в ее головке явно бродили в сей момент совсем другие мысли.

Компаньон, ухмыляясь во весь рот, подскочил, будто подброшенный пружиной.

— Я сейчас!

Он сунул лазер за поясной ремень и метнулся к порогу; а возвратившись, вывалил рядом с гихором тлеющие головни. Потом достал из нарукавного кармана блестящий диск, слегка сдавил его, снял и вновь надел крышку.

— Тикает! И огонек светится!

Когда диск был осторожно опущен в середину будущего костра, а лучемет вновь очутился в руке Скифа, Джамаль понял, что затевает компаньон, и отступил к вратам, бросив взгляд на оборотня. Казалось, монстр встревожился; колыхания серой хламиды стали быстрей, конечности-обрубки начали втягиваться в тело. «Спешит закончить трансформацию, — решил звездный странник. — Значило ли это, что в своем истинном обличье Бесформенный неуязвим?» Скиф подтолкнул девушку к мерцающей завесе врат. Теперь они стояли там все трое, тесно прижимаясь друг к другу и взявшись за руки, ибо дверь была неширока; пульсирующее сзади сияние бросало на их лица изумрудные отблески.

— Ну, гадюка воплощенная, — произнес Скиф, — тебе ведь туман не нравился? Так будет тебе туман! И туман, и дым, и фейерверк на прощанье!

Он поднял лазер.

Вероятно, корчившийся на полу Бесформенный понял, что сейчас произойдет. Голова его уже врастала в плечи, остатки носа и ушей исчезли, но рот и глаза еще удавалось различить.

Губы его дрогнули, но никто из троих не услышал ни звука. Лишь под черепом Джамаля раздался безмолвный вопль:

— Нет! Не-ет! Не-е-ет!

Луч лазера сверкнул фиолетовой иглой, прорезал жаркий воздух, ударил в обгорелые сучья… Сжимая руку Сийи, звездный странник сделал шаг назад.

Над обителью демонов, похожей на перевернутый и покрытый копотью котел, взвился огненный столб.

Он был таким же ярким и огромным, таким же сокрушительно яростным, как тот, первый, что выпустил на волю страшных саламандр и зажег над проклятой рощей пламя пожара. Ослепительная колонна тянулась кверху, раздавалась вширь, будто сам Небесный Вихрь, невидимый, но грозный, раздувал рыжие языки огня; пепел и черная пыль взметнулись с опаленной земли, взлетели в потоках теплого воздуха, закружились, несомые ветром. Жилища ару-интанов не было видно за багровой жаркой завесой, слепившей глаза. И ни крика, ни стона не донеслось оттуда — только рев пламени да странный скрежет и треск. Быть может, это хохотали демоны? Или, напротив, оплакивали свою погибель?

Рирда ап'Хенан, Сестра Меча и предводительница пятого турма, не имела о том ни малейшего представления. Огонь быстро пошел на убыль, а затем опал, обратившись в струйки черного дыма; тогда, чтобы лучше видеть, она стащила свой гребнистый шлем и поднялась на лафет метательной машины.

Впрочем, ничего интересного ей разглядеть не удалось. На месте логова ару-интанов в земле темнела большая дыра с раскаленными краями, на десять прыжков скакуна от нее почва была выворочена и перепахана, словно там протащили древесный ствол с необрубленными ветвями, дальше все выглядело по-прежнему — черная гарь, догорающие головни и травянистая луговина, тянувшаяся до самых скал. Укрыться тут было негде, и Рирда, обладавшая острым зрением, не сомневалась, что заметила бы и мертвое тело, и раненого шевелящегося человека. А если б не заметила она, рассмотрели бы младшие сестры, коих на камнях собралось сотни полторы — все, кто не охранял лагерь.

Однако и луг, и простиравшаяся за ним гарь были пустынны. Ни сына огня и железа, светловолосого воина, ни его друга-искателя с темной бородой, ни Сийи, опрометчивой Сестры Копья из восьмого турма… Души их оставались неподвластными демонам, но, разъяренные гибелью рощи, ару-интаны могли пожрать их плоть или утащить с собой — в те самые мрачные бездны, откуда явились они в Амм Хаммат. Возможно, светловолосый успел прикончить нескольких демонов своими молниями, ибо был он настоящим воином и драки не чурался; да и Сийя с чернобородым не уступали ему. Но никаких останков, ни демонов, ни людских, Рирде разглядеть не удавалось.

Значит, погибли… Все погибли! И молодой, с голубыми глазами, любопытный кафал, и старший, что назвался Джаммалой, и Сийя, сестра… Увязалась за своим мужчиной, хотя все должно быть наоборот: мужчине положено идти вслед за избравшей его подругой. Видно, запал ей в душу этот светловолосый! «Ну, — со вздохом подумала Рирда, — кого соединили боги, тех людям не разлучить… Выходит, такая у Сийи судьба! Ей же, Сестре Меча, надо заботиться не о мужчинах, а о своих всадницах; и еще надо поскорей вернуться в город и рассказать премудрой матери и хедайре о небывалом: как чужаки спалили неподатливые деревья падда и исчезли в огненном вихре, сокрушившем обитель демонов. Впрочем, какие они чужаки, коль пропето над ними заклятие Защиты и Силы? И коль вернули они свой долг народу Башен? Сестрами их, конечно, не назовешь, а вот братья — будет в самый раз», — решила Рирда.

Вздохнув, она спустилась с камней и приказала сворачивать лагерь.

Глава 9 ДОКТОР

Он так и не успел выяснить, что случилось со странниками в Амм Хаммате, почему потускнели их огоньки, словно скрытые полупрозрачной завесой. Разумеется, это казалось удивительным и необычным, возможно — опасным (как было доложено обсидиану) и наверняка требовавшим времени для наблюдений, раздумий и выводов; но время-то и сыграло с ним дурную шутку. Он, Повелитель Снов, полагал, что времени хватит на все, как бывало в других случаях, но амм-хамматские странники вели, по-видимому, свой отсчет дням и часам. И наступил момент, когда малая загадка сменилась большой: они исчезли! Оба! И аметист, и рубин!

Это погрузило его в растерянность — впервые за все последние месяцы, когда он мог спокойно и без помех наслаждаться своим даром, следить за струнами Вселенской Арфы, прислушиваться к их звучанию, ловить их блеск, касаться мыслью их сверкающих потоков, передвигать огоньки, перебрасывая их то из Реальности в Сон, то из Сна в Реальность. Это было так увлекательно! И Арфа была так послушна!

Но огоньки исчезли, и игра кончилась.

Исчезли!

Он был уверен, что исчезли, а не погасли, ибо тянувшиеся к ним струны оставались упругими, гибкими, живыми. Кроме того, он продолжал слышать две знакомые ноты: удары медного колокола, ассоциировавшиеся с фиолетовым блеском аметиста, и протяжный стон трубы, коим рубин провожал вечернюю зарю. Звуки были ясными и отчетливыми, как, впрочем, и тактильные ощущения — твердость, шершавость и теплота аметиста, прохладная стеклянистость рубина. Путники были живы; значит, ему оставалось только найти их.

Непростая проблема! Почти столь же непростая, как поиск клубка, переплетения струн Вселенской Арфы, когда попадался неопытный клиент-дирижер, не умевший четко конкретизировать свои фантазии. Их расплывчатость была чревата ошибкой; в некоторых случаях приходилось выбирать из сотни миров-сновидений, в равной степени похожих и непохожих на заказанный. Впрочем, сейчас задачу облегчало то, что струны рубина и аметиста оставались у него в руках, а значит, он мог проследить их — от земной реальности до Амм Хаммата и дальше, куда бы они ни вели, какие потоки, водовороты и клубки не пересекали б.

Он занялся этой работой и был потрясен, когда струны двух путников потянули его в То Место. В серую зыбкую мглу, на фоне которой сияла, светилась и звенела его Арфа! В жуткое и загадочное Ничто, к коему он не желал прикасаться, испытывая если не отвращение и страх, то самую острую неприязнь!

Но сейчас ему пришлось превозмочь свои чувства и нырнуть туда, ибо иного способа добраться до двух потерянных огоньков он не знал.

Ощущения были странными. Казалось, он очутился в мире призраков, где, описывая нескончаемые спирали, вращались смутные серые облака, фантомы еще не рожденных или уже погибших звезд, кружившихся в бесконечном хороводе. Разум его будто бы стал едва мерцающим огоньком, гаснущим в этом трепещущем мареве; он не ощущал ни времени, ни пространства, ни тепла и холода, ни света и тьмы, он не слышал звуков, не обонял запахов. Смутная мысль промелькнула у него в голове: если Арфа — мир, тогда То Место — отрицание мира. Рай и преисподняя? Эдем и чистилище? Вряд ли… Пусть в аду отсутствует время, но там, несомненно, есть пространство — как же иначе разместить бесчисленные толпы грешников?

Однако в Том Месте не было ничего, кроме кружения неясных клочков тумана. Собственно говоря, То Место уже стало Этим, поскольку он сейчас в нем пребывал; значит, стоило воспользоваться ситуацией и разглядеть его повнимательней. Сосредоточившись, он замер на один неощутимый и безмерно малый миг, пытаясь объять ментальным чувством окружающее Ничто, разглядеть в нем трепет прораставших корней времени и пространства, уловить тепло или холод, отблеск света или бархатистое мерцание тьмы, разгадать смысл вращавшихся теней. Бесполезно! Он лишь чувствовал, что, с одной стороны, в безмерных далях маячит его огромная сияющая Вселенская Арфа, а с другой — ее отражение, не столь великолепное и большое и словно бы представшее перед ним в вогнутом зеркале.

Вторая Арфа? Он не успел удивиться, как струны, прослеживаемые им, дрогнули, натянулись и повлекли его дальше. Они были такими же смутными, серыми и расплывчатыми, как весь этот странный мир, это Великое Ничто, гигантский занавес, служивший фоном живой и теплой Вселенной; однако он чувствовал их и мысленно скользил следом — Тезей, ведомый нитью Ариадны, бесплотный странник, блуждающий в кошмарном лабиринте нескончаемого сна.

Он достиг выхода и с облегчением вынырнул из серой мглы. Вокруг привычно мерцали световые потоки, то сворачиваясь округлыми клубками миров, то низвергаясь вдаль сияющими водопадами; звуки, прежде едва слышные, кружили его в своем водовороте. Но сквозь обрывки мелодий и всплески вселенской музыки победным грохотом звучал колокол, а труба, будто поторапливая, протяжно подпевала ему. Аметист и рубин были близко!

Повелитель Снов устремился к ним.

Оба огня горели по-прежнему неярко, что уже не вызывало у него тревоги; главное, он их нашел! Нашел в гигантском мире-клубке, столь огромном, какие не встречались ему до сих пор. Клубок этот являлся как бы слоистым, состоявшим из кожуры и сердцевины; его многоцветные блестящие оболочки тут и там были разорваны провалами, сквозь которые проглядывало ядро — еще один мир, внутренний, не такой яркий и пестрый, но казавшийся Владыке Снов смутно знакомым. Впрочем, он не стал уделять ему внимания, ибо аметистовый и рубиновый огоньки светились в одном из слоев внешней сферы, около серповидного разрыва, рассекавшего ее от полюса до полюса.

Итак, он нашел их! Но с прибавлением, что в очередной раз изумило его: рядом с двумя знакомыми огнями горела еще одна искорка, тоже будто бы прикрытая полупрозрачной дымкой. Цвет ее, алофиолетовый, гармонировал с оттенком аметиста, и мелодия казалась подобной — тоже звук колокола, однако не гулкого медного, а скорее серебряного, звучащего с большей нежностью, сопрано, а не баритоном.

Гранат, решил он. А если конкретнее — альмандин! Не кроваво-красный пироп, не оранжевый спессартин и, разумеется, не зеленые демантоид или гроссуляр и не желтый топазолит. Он представлял себе цвет каждой из десятков разновидностей гранатов, и альмандин среди них был самым любимым; быть может, потому новый странник вызвал у него симпатию. Вернее, интерес; он ни к кому не испытывал симпатии, если не считать обсидиана.

Обсидиан воспринял новости спокойно — лишь брови его приподнялись да в карих глазах промелькнул охотничий блеск. Похоже, он не собирался возвращать путников — ни тех, что принадлежали земной реальности, ни присоединившегося к ним в Амм Хаммате альмандина. Он лишь спросил, достижим ли для Повелителя Снов тот мир, в котором находились сейчас все трое, — и, выслушав утвердительный ответ, довольно хмыкнул.

Разумеется, с тем миром, с многослойным огромным клубком, где пребывал в настоящий момент аметист, агент эс-ноль-пятый, не предвиделось никаких трудностей. Разысканный единожды, любой из них занимал свое место в незримой партитуре, которую Владыка Снов помнил наизусть; найденный мир становился для него привычным аккордом, повторить который было столь же легко, как вернуть в земную реальность странников. Слоистая сфера и тот, внутренний мир, показавшийся ему знакомым, не составляли исключения; он мог дотянуться мыслью до любой точки внешнего клубка или до его сердцевины и ощутить все три живые искры — включая альмандин, ибо любой из крохотных огоньков, вспыхнувших на струнах арфы, был ему подвластен. Другой вопрос, как вспыхнул этот гранатовый отблеск и почему?

Есть, однако, вопросы, на которые не стоит искать ответов, и Повелитель Снов решил не мучиться с новой загадкой. Хватит с него рубина! А этот алофиолетовый гранат, возникший словно бы из ничего, пусть себе светится и сияет, пусть звенит серебром, пусть искрится в клубке перепутанных струн… В нужный час он сумеет извлечь его и перенести на Землю вместе с аметистом и рубином. Тогда, быть может, и наступит время для вопросов и ответов.

Обсидиан явно собирался в дорогу. Он побывал внизу, в камере связи, и пришел оттуда с довольной улыбкой на губах; просидел часа два в своем кабинете, пуская дымные кольца и что-то прикидывая, затем велел готовить снаряжение. Видимо, ему хотелось самому разобраться в ситуации, и Владыка Снов уже предчувствовал, что вскоре к огромному слоистому клубку заскользит новый огонек.

Была тут, правда, некая проблема — рыжая шардисская клиентка. Четыре странника в одном месте и еще один — в другом; четыре искры в большом многослойном клубке и еще одна, темно-оранжевая, цвета ржавчины или обожженной глины, гостившая во Фрир Шардисе. Он мог бы контролировать их всех, но с напряжением, ненужным и даже опасным, ибо в создавшейся ситуации ему не хотелось распылять свою силу.

Когда он сказал об этом обсидиану, тот лишь нахмурился и махнул рукой. Потом пробормотал:

— Черт с ней, с этой рыжей стервой! Сухой лист, и лететь ему по ветру прямиком в серые туманы… Ну и пусть летит… пусть… Верни ее. Верни ее, Доктор, и передай, чтоб убиралась к дьяволу!

Глава 10 САРАГОСА

Над Сарагосой безоблачное небо…

Павел Нилович Ивахнов, пятидесяти лет от роду, бывший российский разведчик, а ныне — сотрудник Системы, куратор звена С, ее Петербургского филиала, выбрал этот пароль, руководствуясь детскими воспоминаниями. Когда он родился, одни войны в Европе уже отгремели — и финская, и испанская, и вторая мировая, а другие, балканская и кавказская, еще не успели начаться; но году эдак в семидесятом шустрое ухо Пашки Ивахнова поймало где-то и как-то звонкую фразу времен испанской войны, и застряла она в его памяти надолго. Застряла, а потом вспомнилась и обрела новый смысл. Теперь Сарагосой был он сам, а не город в Испании, и, значит, называя пароль, он всякий раз желал безоблачного неба себе самому — и в прямом, и в переносном смысле.

Над Сарагосой безоблачное небо…

Но сейчас над головой Пал Нилыча Ивахнова неба не было вовсе. Ни облаков, ни солнца, ни яркой синевы или темного ночного занавеса, расшитого блестками звезд. Вместо всего этого привычного великолепия над куратором звена С нависал серый металлический потолок; справа находилась такая же серая стена, а слева — прозрачная перегородка, совершенно глухая, тянувшаяся от пола до потолочного свода. Можно было бы сказать, что он стоит в коридоре — если бывают коридоры шириной метров сто, начинающиеся в бесконечности и уходящие туда же.

Он не знал, где очутился, ибо на сей раз Доктору не удалось выведать название этого мира — или сна, в который он отправился из маленькой комнатки на третьем этаже, отведенной красноглазому экстрасенсу. Предположительно где-то неподалеку должен был находиться Скиф, агент эс-ноль-пятый, но понятие «неподалеку» в этом пугающе огромном пространстве являлось весьма относительным. Вдобавок в последние секунды, в самом начале Погружения, перед мысленным взором Сарагосы вдруг всплыло лицо Догала, его компаньона и соратника по агентству «Пентаграмма». Марк Догал скончался на больничной койке пару дней назад, как все остальные штатные и нештатные сотрудники фирмы «Спасение», получившие удар разрядником. Из нескольких десятков лишившихся разума не выжил никто — разумеется, если не считать торгового князя, непостижимым образом ускользнувшего в Амм Хаммат. Не первый намек, говоривший о том, что князь — человек непростой!

Но в момент Погружения куратор думал не о нем и не о Скифе, а о Догале. Собственно, не думал, а лишь представил физиономию покойного — бледную, с бессмысленно распахнутым ртом и закатившимися глазами…

Это было плохо! Это могло повлиять на тонкую настройку, производимую Доктором, и в результате точка финиша оказалась бы весьма далекой от Скифа. Насколько далекой, куратор не знал — как, впрочем, не знал и сам Доктор. Может быть, Скиф со своими спутниками находится сейчас на расстоянии сотни метров, может быть — сотни километров.

«Второе вероятнее», — мрачно подумал Сарагоса, озирая огромный пустой коридор.

Но пуст он был только с его стороны. За прозрачной непроницаемой перегородкой, тянувшейся по всей длине коридора, двигалась странная процессия. Начиналось это шествие у противоположной стены, до которой от перегородки насчитывалось метров семьдесят; там, прямо на серой металлической поверхности, мерцало квадратное световое пятно, казавшееся издалека шлифованной изумрудной гранью, и из этого окна — или двери?.. или врат?.. — появлялись гротескные чудовищные фигуры. Затем они непрерывной чередой двигались вдоль перегородки, так что куратор мог хорошо рассмотреть их; на него ни один из странных монстров не обращал внимания — то ли потому, что перегородка была прозрачна лишь с одной стороны, то ли вид человека был тут привычен и не вызывал удивления.

Вполне возможно, так как среди монстров попадались и люди, женщины и мужчины в разноцветных облегающих комбинезонах тусклых оттенков, не слишком отличавшихся от того, в который был облачен сам куратор. Собственно, монстры тоже были людьми — до пояса. Со своей позиции у перегородки он мог с отчетливостью разглядеть их физиономии — тупые, лишенные мимики, со сглаженными чертами; обнаженные торсы, шеи, плечи и пятипалые руки тоже казались вполне человеческими. Однако на уровне поясницы и нижней части живота тела монстров вдруг расплывались, заполняя плотью металлическую полусферу, обращенную вершиной вниз; из нее исходили шесть гибких стержней, служивших нижними конечностями. Если б лица этих тварей не отличались таким сонным равнодушием и невозмутимостью, они походили бы на грешников, усаженных в передвижные котлы и транспортируемых к ближайшему адскому костру, где их, несомненно, начнут варить или жарить, поливая при этом смолой и серой.

Однако никаких ароматов преисподней куратор не ощущал — во всяком случае, по свою сторону перегородки. Воздух был неподвижен, однако свеж и в меру прохладен; если что и удивляло в нем, так это полное отсутствие запахов. И еще он отметил тишину — глухую вязкую тишину, ибо не слышал ни шороха шагов, ни лязга стержней или щупальцев, поддерживавших полусферы, ни гула людских голосов, ни бормотания, ни криков — ничего. Чудовищное шествие свершалось в мертвом молчании.

Сарагоса все еще стоял у перегородки, на том самом месте, где появился две или три минуты назад, возникнув в безымянном мире серых стен и потолков. Реакция у него была отличной; определив с первого взгляда искусственный характер сооружения и заметив жуткое шествие, он тут же выхватил лучемет — ибо спрятаться в этом коридоре и избежать стычки казалось невозможным. Но теперь он сунул оружие в кобуру и передернул широкими плечами, поправляя увесистый мешок; похоже, шестиногие твари, полулюди, полумеханизмы, не собирались на него нападать — шли по своим делам и шли, вылезая из зеленого пятна в стене и направляясь куда-то в своих котлах, быть может, прямиком на местную кухню. Теперь куратор разобрал, что на спинах монстров торчат металлические ранцы-горбы, а руки будто бы перевиты гибкой спиралью из проволоки; у запястья она оканчивалась пятью длинными отростками, скрывавшими пальцы наподобие перчаток.

Однако не все в этом шествии выглядели столь пугающе и неприятно. Попадались тут и люди — один на сотню, как прикинул Сарагоса. Физиономии их тоже казались застывшими, но черты были вполне отчетливы и не расплывались дебильными масками; куратор мог без напряжения отличить смуглого пожилого индуса от типичного англосакса, или крепкого парня, по виду итальянца, от человека с широким славянским лицом. Сон, виденный месяц назад, вдруг всплыл в его памяти — сон о безглазом чудовище с мириадами щупальцев, скользивших над неисчислимой людской толпой. Видит ли он тех, кого коснулась эта тварь? Или его сновидение было всего лишь ночным кошмаром, вызванным дозой бетламина?

Он вгляделся в бесшумную процессию и удивленно приподнял брови. Один из ее участников — человек, не монстр в котле! — имел довольно странный вид: ярко-оранжевые прямые пряди, огромные ушные мочки, свисавшие чуть ли не до плеч, бледное лицо с синеватым отливом, клювообразные челюсти под плоским и широким носом. Человек, разумеется, но не обитатель Земли! Сарагоса, побывавший в разных фэнтриэлах и повидавший всякого, был в этом уверен так же твердо, как в цвете собственной шевелюры и кожи.

Но за этим длинноухим двигалось нечто более удивительное. Ужасное, по правде говоря! А если уж быть совсем откровенным, невероятное, чудовищное, отвратительное!

— Вот тебе и лист опавший, затерянный в осеннем лесу… — пробормотал куратор в ошеломлении. — Дьявольщина! О чем мечталось, то и повстречалось!

В котле о шести ногах, тащившемся вслед за длинноухим, восседал Марк Догал. Во всяком случае, застывшая маска этого существа напоминала лицо Догала — губастое, с темными глазами, обрамленное ореолом черных вьющихся волос. Правда, губы были лишены привычной яркости, а глаза казались безразличными и потухшими, но каким-то шестым чувством куратор понял, что не ошибается. Он видел Догала — или то, что от него осталось.

Пожалуй, сожалеть о нем не стоило. По всем меркам, и божеским, и людским, Марк Догал являлся ренегатом, предателем и отступником, обменявшим свою человеческую душу на сладкий дурман чужаков. И продал он не только себя; продал и компаньона, Петра Ильича Синельникова, подставив его со всей командой под метатели атарактов. «И не его заслуга, что Петр Ильич жив-здоров», — размышлял куратор, постепенно успокаиваясь. Петр Ильич жив, а Сингапур и еще двое мертвы; и мертвы десятки других, пораженных смертоносными хлыстами. Он был далек от того, чтобы винить Догала во всех этих бедах, но Сингапура прощать ему не собирался.

Словно завороженный, Сарагоса двинулся направо вдоль прозрачной стены, не спуская глаз с жуткого зрелища. Колонна шестиногих шагала с ритмичной неторопливостью, и вскоре он, кривясь и хмурясь, обогнал длинноухого с оранжевыми патлами и монстра, ковылявшего следом. Однако тяжкие мысли о Догале и прочих погубленных и убиенных не оставляли его; он не мог сейчас думать ни о Скифе и странных его спутниках, ни о том, в какую преисподнюю заслал его Доктор, ни даже об инструкциях, полученных от Винтера, шефа и командора Восточно-Европейской цепи Системы. Впрочем, эти инструкции, полученные вслед за разрешением на нынешний опасный вояж, были, как всегда, краткими: соблюдать осторожность и на рожон не лезть. Точь-в-точь то же самое, что Сарагоса говорил своим агентам, посылая их в Мир Снов!

Но этот сон — если считать его таковым — оборачивался кошмаром. Теперь куратор пристально вглядывался в лица людей и нелюдей, шагавших в бесконечной колонне; временами ему казалось, что он видит нечто знакомое, напоминавшее черты сраженных атарактами или самих атарактов — тех, с коими ему доводилось встречаться. Впрочем, это могло быть лишь обманом зрения или игрой разгулявшейся фантазии, ибо коридор, по обе стороны перегородки, освещался неярко. Откуда приходил этот свет, с потолка или от стен, куратор так и не смог уловить; временами ему мнилось, что серое и смутное сияние зарождается в самом воздухе.

Отшагав изрядное расстояние, он ощутил, что приходит в себя, и устыдился: получалось, что он вроде бы бежит от монстра с Догаловым лицом. Неприятное зрелище, что и говорить, не для слабонервных, но дела могли обернуться и хуже; по крайней мере его половина коридора была свободна и никто не пытался ему воспрепятствовать либо загнать в ловушку. Теперь Сарагосу, притерпевшегося к виду тварей за прозрачной стеной, беспокоили лишь две вещи: первая — удаляется ли он от Скифа или приближается к нему?.. и вторая — как узнать, что Скиф — это Скиф?..

Конечно, если агент С-05 и оба его приятеля будут передвигаться в котле на металлических ногах, то трудностей не возникнет, возникнут лишь печали; и, возвратившись на Землю, он поставит три свечи — за Скифа, за князя и за пока неведомого их спутника, за альмандина, которого они подцепили в Амм Хаммате. Но в колонне монстров встречались и двуногие создания вроде того итальянца и пожилого индуса; этих по внешнему виду никто не сумел бы отличить от людей. Впрочем, поразмыслив, куратор сообразил, что с опознанием он разберется. Проблема сия, если говорить о Скифе, решалась с полной определенностью, ну а князь… о князе он пока и думать не хотел; с князем разговор будет особый.

В правой, непрозрачной стене появилась шестиугольная арка входа, за которой лежал новый коридор, не столь широкий, но и не маленький — автомобиль проехал бы в него без труда. Сарагоса замедлил было шаги, потом, увидев, что слева тоже намечается нечто любопытное, заторопился; ему хотелось узнать, куда же шествуют эти шестиногие твари с людскими торсами и лицами дебилов. Вскоре за перегородкой раскрылось огромное пространство, зал столь впечатляющих объемов, что он не разобрал ни формы его, ни где тут стены и потолок — то и другое было отодвинуто в неизмеримую даль и словно бы скрыто светящимся туманом. С опасением оглядевшись налево и направо, куратор сбросил с плеч мешок, расстегнул на всякий случай кобуру и прилип к перегородке.

Шествие направлялось сюда. Более того, с другой стороны к чудовищному проему неопределенных очертаний тянулась такая же цепочка шестиногов с горбами-ранцами, в перчатках, напоминавших скрюченные когтистые лапы. Попав в гигантский зал, оба потока разбивались на группы; одни исчезали в тумане, другие копошились неподалеку у входа, третьи плотными кучками двигались дальше, к какой-то непонятной конструкции, похожей на раскрытый решетчатый веер. Куратору показалось, что в каждой толпе, включавшей десятки или сотни монстров, были люди — где один, где несколько. Держались они впереди, напоминая не то надсмотрщиков, не то предводителей отрядов, но вроде бы никаких приказов не отдавали. Тем не менее ощущалось в них что-то начальственное, привычное для Сарагосы — первый эмоциональный отблеск, подмеченный им среди этого неисчислимого равнодушного воинства.

Хмыкнув, куратор полез в мешок, достал бинокль. Да, он не ошибся; среди тысячных толп, сгрудившихся около веера, распоряжались люди — вернее, человекообразные — в тусклых разноцветных комбинезонах. При каждом была своя команда, суетившаяся с поразительной резвостью: монстры что-то таскали, передвигали некие предметы, возникавшие словно из пустоты, громоздили их друг на друга, подталкивали ближе к непонятной конструкции, где груз исчезал, проваливаясь в люки или отверстия в основании гигантского веера. Человекообразные, казалось, придавали всей этой суете разумный смысл — либо расхаживали среди своей группы, молчаливо наблюдая за работой, либо стояли у люков, провожая взглядами каждый сброшенный туда предмет, либо водили над полом руками — и в этом месте вдруг вспыхивало зеленое зарево, а следом появлялись блестящие округлые тела, механизмы или контейнеры, которые также переносили к вееру.

Строительство? Монтаж какой-то установки? Профилактика агрегата, смена отработавших частей, заправка горючим, погрузка оборудования, сброс мусора и отходов? Обучение? Тренировка шестиногих перед другой, более ответственной операцией? Наказание? Или производственная деятельность, имеющая некую цель?

Понаблюдав с четверть часа за гротескными фигурами, мельтешившими подобно растревоженным муравьям, куратор так и не пришел ни к какому выводу. Взгляд его вместе с биноклем переместился повыше, к раскрытым плоским пластинам веера, расположенным чуть наклонно; концы их тонули во мгле, что застилала потолок, нижние части упирались в цилиндрическое основание — то самое, с люками или отверстиями, куда шестиногие валили все новый и новый груз. Сама же веерообразная конструкция, торчавшая, по отсчету бинокля, в тысяче семистах метрах, была огромной; она вытягивалась вверх и в стороны на такое же расстояние, в каком находилась от Сарагосы. Он разглядел что-то наподобие сети, туго натянутой меж пластин, усеянной не то блестящими дисками, не то шарами; увидел темные щели в самих пластинах — в любую из них мог провалиться океанский лайнер; заметил, что над дисками — или шарами? — в воздухе что-то дрожит, колеблется, посверкивает, будто каждый диск окружен короной призрачных молний.

Потом он различил некое шевеление, более ясное и определенное, чем дрожащий над дисками воздух. Он пригляделся, хмурясь и чертыхаясь сквозь зубы: это огромное пространство было освещено столь же скудно, как коридор, и ему приходилось напрягать глаза.

Сначала он подумал, что в сети и вдоль пластин веера ползают огромные многоногие пауки. Затем, разглядев этих тварей более ясно, решил, что на пауков они все-таки не похожи — скорее на морские звезды, вздутые посередине горбом, с множеством щупальцев-ножек. Ножки метались в лихорадочном темпе, так что куратор не мог уловить отдельных движений; ему казалось, что многоногие твари что-то очищают или заменяют — может быть, те самые диски, над которыми посверкивали молнии. Более всего они напоминали бригаду ремонтников, занятых проверкой или монтажом какого-то сложного оборудования, и если это соответствовало истине, то оставалось лишь восхищаться их умением и сноровкой. Ни один человек не сумел бы работать с подобной скоростью и на такой высоте; впрочем, у человека лишь две руки и две ноги, а у звезд конечностей было раз в пять побольше.

Наконец Сарагоса опустил бинокль и задумался.

Отправляясь в этот неведомый фэнтриэл, куда Скиф перебрался столь таинственным и непонятным для Доктора образом, он хотел на месте прояснить ряд вопросов, заранее обдуманных и выстроенных в определенную систему. Самым важным из них являлся, разумеется, вопрос о природе загадочного фэнтриэла, но теперь он был разрешен; после встречи с монстром, носившим личину Догала, куратор не сомневался, что попал прямо по назначению, в мир двеллеров или на одну из их баз. Значит, Скифу удалось-таки добраться сюда! Сквозь зеленую щель-окно или каким-то иным способом он сумел проникнуть в этот гадючник, проложить тропинку для Доктора — что было само собой невероятным успехом!

Но оставались и другие вопросы — к примеру, об Амм Хаммате, о деревьях и куполах, о возможности защиты от атарактов, о целях, с коими их владыки и повелители проникли на Землю. Наконец, о князе, столь неожиданно исцелившемся после удара разрядника… Да и был ли этот удар? Или хитроумный клиент симулировал беспамятство? Но если и так, размышлял куратор, проблему исчезновения с больничной койки сие не решает. Не мог же князь подкупить Доктора! Доктор в отличие от дяди Коли частных заказов не брал и на сторону не работал.

Вспомнив о старом «механике», Сарагоса потянулся к карману, где рядом с кисетом и трубкой лежал прощальный дяди Колин дар — дискообразная плоская коробка величиной с половину ладони. Он вытащил ее, покосился на гравированную саламандру, плясавшую на крышке среди пламенных языков, отправил обратно, поглядел на гигантский веер и суетившихся у его подножия шестиногов и с сожалением покачал головой. Он не мог уловить ни смысла их лихорадочной деятельности, ни назначения огромного агрегата; вот тут, пожалуй, пригодился бы дядя Коля, властитель механических душ!

Но был он сейчас далек и недостижим, как созвездие Ориона, а потому куратор, покончив с мечтами о пустом, сунул бинокль в мешок, а мешок взвалил на спину. Коридор, в котором он сейчас стоял, проглядывался на километры и километры в обе стороны и в смысле поисков Скифа казался совершенно бесперспективным. Оставалось лишь исследовать новый проход, лежавший за шестиугольной аркой; к нему куратор и направился, поглядывая на браслет с компасом, таймером и хронометром. Компас явно не работал, на таймере горела цифра «один», что соответствовало первому дню пребывания в фэнтриэле двеллеров, а хронометр утверждал, что находится он тут пару часов с минутами. Время вроде бы и небольшое, однако…

Куратор хмыкнул и ускорил шаги.

Ему хотелось курить; он машинально потянулся к карману, где лежали трубка и кисет, потом, нахмурившись, стиснул пальцы в кулак. Курить тут, пожалуй, не стоило. Марка Догала, пристрастившегося к сладкому зелью, выворачивало от табачного дыма; быть может, и двеллерам он не по нраву? Быть может, в стенах коридора натыканы датчики, способные уловить незнакомый запах? Как в камере связи, откуда он говорил с Винтером?

Сарагоса подозрительно осмотрелся, но пол, потолок и непрозрачная стена коридора были серыми, гладкими, ровными как стол; нигде ничего не торчало и не поблескивало. Скосив глаз в сторону шествия монстров, нескончаемой чередой тянувшегося справа, он злобно плюнул и свернул под шестиугольную арку.

Но этот проход через две сотни шагов закончился тупиком. Правда, был намек, что путешествие можно продолжить: на серой стене перед куратором мерцало изумрудными переливами световое пятно. Поколебавшись и вытащив из кобуры лазер, он коснулся ладонью зеленоватой завесы, однако не ощутил ничего — ни холода, ни жара, ни материальной поверхности; казалось, перед ним пустота, столь же неосязаемая для пальцев, как воздух.

— Окно, — пробормотал куратор, — дверь…

Стиснув зубы, он шагнул в изумрудное марево, готовый стрелять или спасаться бегством — смотря по тому, кто и что ожидало с другой стороны этих неощутимых врат.

Но там простирался лишь коридор, такой же прямой, бесконечный и широкий, как прежний, в котором шествовали монстры. Этот, правда, был совершенно пустым и без прозрачной перегородки; одни только серые стены, серые пол и потолок, неяркий свет, прохлада, тишина… За спиной Сарагосы мерцали квадратные врата, словно большой насмешливый глаз подмигивал заблудившемуся путнику; зеленоватые отблески скользили по рукавам его комбинезона, по груди, по стволу лазера, окрашивая излучающий кристалл зловещим багровым цветом.

Он прислушался. Ничего! Даже шестиногих нет… Он мог уловить лишь звуки собственного дыхания и слабый шорох, когда рюкзак терся о поясной ремень. Тишина казалась ему угрожающей; здесь, в безлюдном лабиринте, созданном неведомой и враждебной расой, воспоминания о снах вновь явились ему, тревожа сердце, — о том, первом кошмаре, где флот завоевателей подкрадывался к Земле, и о втором, с безликим чудищем, скользившим над людскими толпами.

Флот, космические крейсера, чудовище… Пожалуй, творцы этих необозримых коридоров, владыки шестиногой мерзости, могли создать и крейсера, и любых чудищ — или сами обратиться в нечто чудовищное, смертельно опасное, жуткое… Тут Сарагоса невольно посмотрел на лазер, зажатый в его кулаке, и насупился. Игрушка! С ней не вступишь в битву с космическим флотом… разве что шестинога удастся располосовать… или кого-нибудь из тех, в разноцветных комбинезонах.

Запретив себе думать о снах, он зашагал по коридору. Направление было выбрано наугад; в том, первом проходе с монстрами и прозрачной перегородкой он двинулся направо и сейчас решил идти туда же. Вероятно, интуиция его не подвела, ибо минут через десять в серой стене открылся проем титанических размеров, за которым тянулось вширь, вверх и вдаль такое же необозримое пространство, как виденное им раньше. Здесь, однако, не наблюдалось никакой суеты, гигантский зал был безлюден и пуст — если не считать наклонного сооружения вроде орудийного ствола, торчавшего из цилиндрической подставки в полутора километрах от Сарагосы. Присмотревшись, он узнал веер, только сложенный таким образом, что отдельных пластин и сети между ними не было видно.

Пожалуй, на эту штуку надо взглянуть поближе, решил он, собираясь перебраться из коридора в зал. Но тут за стеной раздался шорох, послышались голоса, и куратор замер, стискивая ребристую рукоять лучемета. С полминуты он прислушивался, пытаясь разобрать хотя бы слово, но голоса сливались в невнятное бормотание, и ничего осмысленного уловить не удавалось. Тогда Сарагоса бесшумной тенью проскользнул в проем, приник к стене и выглянул — ровно настолько, чтоб обозреть ближайшие окрестности.

Шагах в двадцати от него стояли трое в искрящихся серебристых облачениях и касках, закрывавших шеи, уши и щеки; казалось, три зеркальных шара приставлены к широким плечам, с которых спадала вниз блестящая ткань накидок. Кое-где материя топорщилась, будто под ней было скрыто оружие или какая-то ноша, а у одного из незнакомцев плащ на спине вздувался горбом.

Наконец-то есть с кем потолковать, мелькнуло у куратора в голове; потолковать или помериться силой. Он был готов к обоим вариантам. Он не сомневался, что поймет этих существ, а они поймут его, так как Доктор, сознательно или инстинктивно, наделял странствующих по иным мирам знанием чужого языка. Ну а если потолковать не удастся…

Он хмыкнул, выскользнул из-под прикрытия стены, вскинул лучемет и негромко произнес:

— Не двигаться!

Один из закутанных в плащи незнакомцев резко обернулся.

Глава 11 СКИФ

Его охватило ощущение прохлады. Оно казалось пронзительно острым после духоты и жары, царивших в куполе, и Скиф с невольным злорадством подумал, что сейчас там еще жарче. Сейчас там наступил конец света: дяди Колина саламандра раздувала огонь, плясала, гудела, скалила багровые клыки, грызла золотистый металл, гихар и плоть Посредника-тавала, так и не успевшего вернуться к истинному своему обличью.

Но здесь, по другую сторону зеленой завесы, было прохладно и тихо. Еще не успев окинуть взглядом помещение, в котором они очутились, Скиф заметил, что изумрудное пятно двери, ведущей сюда из Амм Хаммата сквозь сумрак тайо, начало бледнеть и, внезапно мигнув, исчезло совсем. Теперь на месте неощутимого полога серела ровная глухая стена.

— Захлопнулось окошко, и пути обратно нет, — сказал Джамаль и, покосившись на Сийю, добавил: — Не страшно, красавица?

Амазонка лишь повела плечом, осматриваясь. Скиф тоже оглядел окрестности. Огромное, безлюдное и пустое пространство, как его и предупреждал Джамаль, эмпат и звездный странник… Они явно находились в искусственном сооружении, величину которого он представить не мог — тут не было иных источников света, кроме округлых пятен и световых точек, скользивших по стенам или замерших в неподвижности где-то высоко над головой. Пятна походили на луны, большие и маленькие в зависимости от расстояния, а точки — на звезды; но, вероятно, они тоже являлись пятнами, только очень далекими. Все они отсвечивали зеленым, и не оставалось сомнений, что каждое пятно и каждая точка — врата, ведущие в какой-то мир либо в другую часть Сархата — если только они очутились на Сархате. Возможно, среди этих изумрудных дверей были и такие, что открывались на Земле или под куполами в золотых амм-хамматских рощах, но искать их, пожалуй, не стоило — Скиф уже видел, что световых кругов тут не меньше, чем звезд на небе в ясную ночь. Кроме них, имелись и щели, узкие зеленые полоски, тянувшиеся тут и там на различной высоте, — вероятно, закрытые окна, которых было раза в три или в четыре больше, чем действующих.

Внизу, вдоль стен, насколько хватало взгляда, выстроились странные штуковины вроде перевернутых полусфер на шести членистых блестящих ножках. До ближайшей Скиф мог дотянуться рукой — что и сделал, ощутив холодную металлическую поверхность. Верхний срез полусферы приходился ему по грудь, металл на ощупь казался гладким, словно зеркало, ноги были длиной с метр и заканчивались небольшими дисками из какого-то мягкого материала. Транспортный механизм, решил он, отдергивая руку.

Сийя подняла глаза вверх; по лицу ее скользили изумрудные отблески, пепельные волосы казались в полумраке темней воронова крыла.

— Это — небо? — ее рука взметнулась в плавном жесте. — Небо с зелеными звездами и лунами? Такими, как Миа, Ко и Зилур?

— Нет, ласточка, — ответил Скиф. — Мы в куполе, только очень большом. А эти зеленые пятна — не луны, а врата, такие же врата, как те, в которые мы шагнули. Только они закрылись. — Он постучал по стене рукоятью лазера.

— В куполе… — медленно протянула девушка. — Клянусь Безмолвными, он очень велик! Здесь поместился бы весь наш город… и Башни Стерегущих, и Башни Надзирающих, Башни Видящих и Правящих, Дочерей Паир-Са и Сестер Огня… — Она закинула голову, обозревая далекий свод, потом сказала твердым звенящим голосом: — Безмерна власть демонов, сотворивших такое! Но Вихрь Небесный сильней! И Сила его с нами!

— Конечно, милая. — Скиф приобнял ее за плечи, вдохнул знакомый горьковатый и свежий аромат — запах степных трав, нагретых солнцем. «Стоило ли брать ее с собой?» — мелькнула мысль. Впрочем, она согласилась сама… И она не испытывала страха, очутившись в обители демонов! Ни малейшего страха! Она вступила в этот враждебный мир так, как подобает воину: с мечом в руках и без боязни в сердце.

Но про врагов не стоило забывать, и Скиф, подумав об этом, повернулся к звездному страннику.

— Надо бы сматывать отсюда, князь. Окно погасло, — он ткнул кулаком в серую стену, — значит, в Амм Хаммате пробки перегорели… вместе со всем остальным… Это называется авария. А где авария, там и аварийная бригада. Согласен, нет?

— Согласен. Но тут, дорогой, пока что тихо… тихо и интересно. Пусть твоя девушка стережет, а мы попробуем сообразить, куда попали… Вах! Ты только взгляни! Взгляни, дорогой!

В возбуждении он ухватил компаньона за рукав. Вдруг, словно подчиняясь беззвучной команде, несколько пятен заскользили по стене к шестиногим механизмам, и в зеленоватых отблесках Скиф разглядел, что под каждым — то ли само по себе, то ли уцепившись за какую-то невидимую опору — корчится и трепещет чье-то тело. Эти темные силуэты выглядели бесформенными, но, достигнув полусфер и утвердившись в них, начали обретать некие очертания, сначала смутные и неясные, но с каждой секундой становившиеся все более четкими. Казалось, невидимые пальцы месят плоть, податливую, как мягкая глина, стремясь преобразовать нечто аморфное, расплывчатое, текучее в определенный контур — с конечностями или крыльями, с торсом, плечами, шеей и головой, со всем, что полагается живой твари, пусть даже самого странного обличья и вида Ног или лап Скифу, однако, разглядеть не удалось; вероятно, в них не было нужды, так как их заменяли подставки полусферического механизма.

Трансформация заняла около десяти минут, и за все это время никто из путников не проронил ни слова. Наконец метаморфоза завершилась; шестиногие механизмы ожили, засеменили к одному из зеленых окон, один за другим скрываясь в изумрудном сиянии. Скифу показалось, что врата эти, расположенные у самого пола, были не круглыми, а прямоугольными; впрочем, из-за дальности расстояния он не смог их разглядеть более подробно, так же как наездников в полусферах; в царившем вокруг полумраке они казались какими-то таинственными монстрами. Некоторые вроде бы походили на людей, другие — на пауков или каракатиц со множеством гибких конечностей, третьи простирали в стороны большие кожистые крылья. Не успели они исчезнуть, как вдали по стенам заскользили новые пятна, подобные созвездиям падавших с небес светил.

Джамаль шумно перевел дух.

— Аркарбы, — пробормотал он, — работники… Носители ущербных личностей… шестиноги… Помнишь, что сказано о них тавалом?

— Шесть ног и пустота в голове, — отозвался Скиф. — Ноги я разглядел, а вот головы… Видел ты головы, князь?

Но компаньон лишь скривился в ответ и махнул рукой; похоже, и он не разобрал, какие головы были у воплотившихся тварей. Зеленые пятна продолжали скользить по стенам, то падая вниз, то взмывая кверху, и Скифу казалось, что попал он в гигантский планетарий, где показывают фильм о метеоритах; правда, настоящие метеоры сыпались с небес на землю и никогда не возвращались обратно.

Впрочем, у звездного странника эта картина не вызывала ассоциаций с планетарием, да и вообще со звездными небесами; он дергал бородку, морщился и, разглядывая нависавшие над головою своды, что-то бормотал себе под нос. Прислушавшись, Скиф разобрал:

— Родильный дом… клянусь могилой матери, родильный дом… зеленые пятна — колыбели… и сколько же их, сколько!.. тысячи врат, тысячи душ… или миллионы?.. пятна… и каждое, каждое…

Голос его вдруг заглушили иные звуки, такое же неясное бормотание — Сийя молилась Безмолвным. Но меч в ее руках не дрожал.

«А ведь верно, родильный дом, — подумал Скиф. — Каждое из этих пятен, этих окошек, что ведут сквозь тайо в иные миры, связано с гихаром или нишей-»сосалкой", про которую толковал дядя Коля; и сейчас тысячи Перворожденных приникли к ним и сосут, сосут, сосут… И, возродившись вторично, похитив у других то, в чем отказала им самим природа, спускаются вниз, словно падающие звезды… Упала звезда-и погиб человек… или нечеловек — какая разница? Губительный звездопад не делал различий меж ними; всякий, кто обладал душой, разумом, памятью и чувством, подвергался грабежу. Из стен этого родильного дома уходили Воплотившиеся сархи — а там, по другую сторону реки Безвременья, в сотнях или в тысячах миров, нарождались новые атаракты и сену, безумцы с оловянным взглядом, дебилы, идиоты, опавшие листья в саду человеческом… И кто разберет, почему они стали такими? То ли наследственность подкачала, то ли экология подвела, то ли страсть к коварному зелью лишила разума, то ли похитили душу пришельцы с другого края Галактики… Всякий овощ или сгниет, или в суп попадет, как говаривал майор Звягин, незабвенный комбат…" Так размышлял Скиф, и мысли эти, быть может, имели бы продолжение, но вдруг в висках у него грохнули колокола, затылок резануло болью — и, не успев даже вспомнить, кто и зачем посылает ему зловещий сигнал, он сшиб Сийю с ног, крикнул «ложись!» и откатился вместе с девушкой к стене, к шестиногим механизмам, покорно ожидавшим седоков. Через секунду Джамаль был рядом, затаившийся в тени, застывший с кинжалом в руке, но Сийя все порывалась встать и ринуться в бой с демонами, скользившими вниз в своих зеленых колыбелях. Скиф, пытаясь совладать с гулом в висках, придавил ее к полу и сказал, на сей раз совсем тихо:

— Не светись, солнышко, и не бросайся на эти шестиногие котелки. Туда гляди… вон туда…

Метрах в двенадцати от них узкая изумрудная щель раскрывалась, образуя квадратные врата. Они были большими, гораздо выше и шире, чем в куполе Посредника-тавала, и в какой-то момент Скиф решил, что сейчас из них выберется монстр размером с бронтозавра или возникнет нечто бронированное, о пяти стволах, изрыгающих потоки плазмы. Но появились лишь четыре фигуры, вполне человеческих пропорций и габаритов: трое в серебристо-зеркальных шлемах и балахонах, и еще один — в переливчатом зеленом одеянии, мерцавшем теми же оттенками изумрудного, что и завеса тайо. На фоне врат он был почти незаметен, и Скиф не сразу разглядел его; а разглядев, тут же перевел глаза на серебристых.

Харана, несомненно, беспокоился на их счет. От широкоплечих коренастых фигур незнакомцев веяло угрозой; глухие шлемы не позволяли разглядеть их лиц, только зрачки, сверкавшие в узких прорезях, да челюсти, слишком массивные и выступающие сильней, чем у обитателей Земли и Амм Хаммата. Они казались невооруженными, но Скиф помнил о гравитационных метателях, про которые толковали и дядя Коля, и Сарагоса; эти устройства величиной с карандаш помещались в кулаке. У серебристых наверняка было что-то подобное или еще похуже.

Вот и аварийная бригада, подумал Скиф. Затем он выстрелил дважды, целясь в узкие щели под яйцеобразными шлемами. Фиолетовые молнии с едва слышным шипением пронизали воздух, и один из серебристых упал. Второй сложился пополам, прижимая ладони к лицу, словно пытаясь защититься от жгучего разряда, но, вероятно, лучевой удар был смертелен; колени его подогнулись, руки упали, и он повалился ничком, словно набитый ватой мешок.

«Двое», — отсчитал Скиф, удивляясь, что колокола Хараны все еще не умолкают. Впрочем, звон в висках и давящая боль в затылке не сказывались на его боеспособности, и третий разряд угодил прямо в грудь серебристому, еще остававшемуся на ногах.

Но тот, против ожиданий, не рухнул на пол. Его зеркальная накидка вспыхнула и тут же погасла, не то поглотив, не то отразив энергетический удар; затем он вскинул руку, и шестиногий полусферический механизм, под которым прятался Скиф, внезапно разбрызгался по стене ровным кругом блестящего металла. Путаясь в его стержнях-ногах, Скиф лихорадочно пытался поймать в прицел темную прорезь в шлеме, но рука серебристого, вытянутая, с пальцами, сжатыми в кулак, глядела прямо на него.

«Конец! — мелькнуло в голове Скифа. — Ошибка! Я сделал ошибку, стреляя в плащ, и об этом предупреждал Харана — ибо удары тревожного колокола не умолкали. Но, с другой стороны, Харана был нем, когда Джамаль интересовался будущими неприятностями — еще там, в куполе тавала… Возможно, все обойдется?.. Если брать по крупному счету?..» Над головой Скифа свистнули кинжалы. Один, брошенный, видимо, неопытной рукой, грохнул о шлем серебристого, на миг ослепив его; второй улетел неведомо куда — Скиф, во всяком случае, попадания не отметил. Но дело было сделано; кулак серебристого качнулся вверх, незримый удар вспорол стену над головой Скифа, а в следующий момент сверкнул фиолетовый проблеск разряда, дотянулся до темной прорези, и фигура в блестящем плаще осела на пол. Набат, гудевший у Скифа в висках, смолк.

Правда, оставался еще четвертый — тот, в зеленом одеянии, — но его Скиф никак не мог разглядеть. Он встал, отшвырнув перебитые стержни шестиногого механизма, и скользнул вдоль стены к изумрудным вратам, высматривая зеленого, последнюю из своих жертв. Но тот уже не шевелился; лежал на спине у самых врат с кинжалом, торчавшим под челюстью. Сийя поспела, машинально отметил Скиф, бросая взгляд на инкрустированную бирюзой рукоятку.

Джамаль и девушка уже стояли за его спиной. Он присел над телом серебристого, первого из сраженных, и, повозившись с застежкой, содрал с его головы шлем. Открылось лицо — широкоскулое, бледное, с огромным ртом и глазами, расставленными на полторы ладони. По виду — человек, однако не землянин, решил Скиф; по сути — оборотень. Такой же, как все остальные в этом сархатском гадючнике!

Во лбу покойника зияло черное отверстие от лазерного луча, в затылке, под короткими бесцветными волосами, обнаружилось второе. Смерть этого существа была мгновенной; даже оборотень гибнет, когда мозги пробиты и выжжены лучевым разрядом. Но шлем, яйцевидная глухая каска с прорезями для глаз и рта, оказался цел — в затылочной части не было ни дырочки, ни потеков оплавленного металла.

Скиф поднялся и с угрюмой усмешкой продемонстрировал каску Джамалю.

— Добротная штука, князь! Моим лазером не прошибешь!

— Это смотря куда целиться, дорогой. Все-таки ты их убил!

— Убил, — согласился Скиф, разглядывая простертые на полу тела. — И что дальше?

Минуты три они простояли в молчании. Сийя, брезгливо сморщившись, выдернула свой кинжал, обтерла его о зеленый комбинезон убитого и спрятала в ножны. Глаза ее сверкали, как у тигрицы, почуявшей кровь.

Наконец звездный странник задумчиво протянул:

— Плащи и шлемы, шлемы и плащи… Вах! Не о них ли говорил тот… ну… под куполом?.. — Он сделал паузу, и Скиф догадался, что князю не хочется произносить имя Зуу'Арборна. — Тот, под куполом, называл их Карателями… Верно, дорогой?

— Карателями из касты Сегани, — уточнил Скиф. — А зеленый, может, оринхо? Из Тех, Кто Решает?

Коли так, промелькнуло у него в голове, то Сийя поторопилась со своим кинжалом. Оринхо было бы желательно взять живьем… Если он столь же боялся смерти, как Посредник-тавал, ограбивший Зуу'Арборна, то мог бы порассказать немало интересного.

Но Джамаль с сомнением хмыкнул.

— Видишь, генацвале, окошко зеленое, и этот в зеленом… Техник, я полагаю, пришел чинить. А с ним — охрана.

Пожалуй, верно, решил Скиф; с чего бы Тем, Кто Решает, беспокоиться из-за каждой аварии? Он склонился над убитым, изучая его лицо, хмурое, со смугловатой кожей и тонкими чертами, совсем иное, чем широкие физиономии Карателей. Сийя дышала ему в затылок.

— Злой, — вдруг произнесла она. — Злой, отмеченный злом, как эти… — ее взгляд скользнул по фигурам в серебристых плащах. — Но не человек власти, нет… Джаммала прав — скорее тот, кто служит… А жаль! — Девушка выпрямилась, положив обе руки на украшенный бирюзой эфес. — Жаль! Хотела бы я пронзить горло самому владыке демонов! Всех демонов! Ведь есть же у них владыка? Как ты думаешь, Скиф ап'Хенан?

— Наверно, есть, ласточка. У вас — Правящие, а в этом мире — Те, Кто Решает.

— А в твоем?

— И в моем тоже есть повелители, большие и поменьше… Словом, всякие! — Скиф вздохнул, представив себе бровастую физиономию шефа. — Как же без них, без тех, кто решает и правит… Видишь, даже у Бесформенных своя власть и свои солдаты… — Он поглядел на трупы, нахмурился и добавил: — Хотя не слишком-то они похожи на Бесформенных! И руки есть, и ноги, и голова…

— Эти — Воплотившиеся, а Бесформенные — там! — сказал Джамаль, махнув в сторону скользивших вверх и вниз пятен. — Получат свое, сядут в шестиногие котелки и отправятся на работу. Мы им неинтересны, и они нам тоже. А вот Каратели… Помнишь, что про них Посредник говорил? В плащах они, в шлемах и с жезлами… Плащи и шлемы вижу, а вот жезлы надо бы найти! Пригодятся!

— Все пригодится, — сказал Скиф, надевая серебристую каску. — Плащи тоже возьмем. Будет и маскировка, и защита, — добавил он и кивнул на труп зеленого. — Обыщи-ка его, князь, а я погляжу насчет этих жезлов. Пригодятся они, пригодятся… очень подходящие «штучки»… и стенку пробить, и кишки выпустить… — Скиф чертыхнулся, разжимая костенеющую ладонь Карателя.

Как ожидалось, в пальцах сегана был стиснут небольшой цилиндрик, непохожий, однако, на карандаш. Диаметром сантиметра три и длиной восемь-девять, он казался теплым и таким же зеркально блестящим, как шлемы и плащи; в одном из торцов цилиндра зияло маленькое отверстие. Скиф направил его вдоль стены и слегка сдавил; пяток шестиногих полусфер смело и вмазало в пол, будто ударом огромной кувалды. Одобрительно вздернув бровь, он подобрал остальные метатели, снял с мертвецов каски и балахоны; один набросил на себя, прямо на пятнистый десантный комбинезон. Верхняя часть этой накидки была изготовлена из более плотного материала и топорщилась над плечами, расширяя их на длину ладони; книзу ткань спадала мягкими невесомыми складками, и с трудом верилось, что это легкое одеяние может отразить смертоносный лазерный луч.

Скиф поднял шлем и плащ и протянул Сийе. Девушка, отшатнувшись, брезгливо поджала губы; на лице ее промелькнула тревога.

— Доспехи демонов… Я не хочу их касаться, светловолосый! Безмолвные не простят нам…

— Безмолвные далеко, а смерть ходит рядом, — возразил Скиф и напялил на нее шлем. Она гневно сверкнула глазами, но позволила ему набросить зеркальную накидку; похоже, Сийя ап'Хенан больше доверяла своему мужчине, чем своим богам.

Подобрав последний комплект серебристого облачения, Скиф направился к Джамалю. Звездный странник стоял около врат, делая странные жесты — то водил руками слева направо, то сверху вниз. Внезапно он хлопнул себя по лбу, пробормотал что-то нелестное по-грузински и свел ладони, будто собирался задернуть занавес, состоявший из двух частей. Изумрудный квадрат исчез, обратившись в яркую полоску, но тут же появился вновь, стоило только Джамалю развести руки.

— Колдуешь, князь? И как, успешно? — Скиф набросил на плечи компаньона серебристый балахон.

— Тут не магия, дорогой, кое-что иное… Вот, смотри! — Он вновь сделал жест, будто задергивая невидимые шторы, и ведущая в тайо дверь захлопнулась. Теперь Скиф видел, что на запястьях звездного странника сверкают широкие браслеты, то ли из зеленого металла, то ли отливавшие зеленым в неярком сумеречном свете.

— У него взял! — Заметив взгляд Скифа, Джамаль покосился на мертвеца с перерезанной глоткой. — Думаю, ключ. Видишь, открывает и закрывает двери… Вах, совсем просто! Так — закрывает, а так — открывает… — Он продемонстрировал это еще раз и с довольным выражением огладил бородку. — Ну, теперь можем гулять, где захочется, генацвале! Пойдем туда? — Джамаль кивнул на изумрудный квадрат, сиявший перед ними на стене.

— Пойдем, и поскорее, — сказал Скиф, делая Сийе призывные знаки. Ему хотелось убраться из этого гигантского помещения, где скользили по куполу зеленые звезды и с каждым падавшим огоньком кончалась чья-то жизнь. Кроме того, он заметил, что трупы сраженных сархов начали изменяться самым неприятным образом: конечности их укорачивались, головы врастали в плечи, животы раздувались — точьв-точь как у Посредника-тавала. Только тот был живым, а эти — мертвыми, и потому их трансформация выглядела особенно жуткой и необъяснимой.

Но звездный странник, казалось, не испытывал удивления. Оглядев убитых, напоминавших сейчас гротескные человеческие фигуры, он покачал головой и подмигнул Скифу.

— Душа вон, а тело без души что бурдюк без вина, так? Это и для нас верно, дорогой, а для них — вдвойне. Мы — люди, они — метаморфы… А с гибелью личности Дающего метаморфы должны развоплощаться. Вполне естественное дело!

— Ты, я вижу, сделался большим специалистом по мета-морфам, — пробормотал Скиф, обнимая гибкий стан Сийи. Ему не хотелось выпускать ее из рук во время неощутимого полета через тайо; он не боялся, что девушка исчезнет, но ощущение ее теплого тела под ладонью придавало ему уверенности.

Джамаль кивнул.

— Да, я теперь ба-альшой специалист! Эксперт! Такого больше не найдешь во всей Галактике… — Он снова свел и развел руки, всматриваясь в раскрывшееся окно. — Гляди-ка, дорогой, квадратное! А все остальные здесь круглые…

— То, куда уходили шестиноги, тоже было квадратным, — сказал Скиф, легонько подталкивая звездного странника к вратам. — Ну, двинемся?

Крепко взяв его за руку, Джамаль шагнул вперед.

Следующие четыре часа запомнились Скифу чередой сменявшихся картин, бесконечным мельканием гигантских коридоров, залов и шахт, тянувшихся в бесконечность серых стен, потолков, взмывающих на чудовищную высоту, колыханием изумрудных световых завес — в основном квадратных, ибо круглые, как в «родильном доме», им больше не попадались. Перед ним будто бы вращался невероятных размеров калейдоскоп; иногда представленные им картины выглядели похожими, иногда — различными, но все они были окрашены в монотонный серый цвет, если не считать дверей в тайо и одежд сархов. Вероятно, цветных стеклышек в их калейдоскопе имелось совсем небольшое число, да и те по большей части отливали зеленью.

Покинув купол со световыми пятнами, скользившими по стенам, путники очутились в просторном коридоре или сильно вытянутом в длину помещении. Тут было великое множество квадратных врат; все — раскрытые и действующие, довольно большие, подобные тому, сквозь которое Скиф со своей командой покинул «родильный дом». В торцах помещения тоже были врата, по два в каждом — шестиугольные и охраняемые сегани.

По-видимому, этот коридор с зелеными окнами служил чем-то вроде пересадочной станции, ибо в нем толпилась масса народу — люди, не всегда похожие на землян, в блеклых комбинезонах сотни разных оттенков. Иногда попадались и серебряные Каратели, выполнявшие, как решил Скиф, функции стражей и солдат; они шествовали важно, группами по трое-четверо, и сархи в блеклых одеждах старались не попадаться им на пути.

Занималась эта публика одним и тем же: выскакивала из одних квадратных врат и ныряла в другие. К шестиугольным никто не приближался, словно на них было наложено какое-то странное табу; охранявшие их серебряные стояли навытяжку, словно в почетном карауле. Вид у всех, кроме сегани, чьи физиономии скрывали глухие каски, был сосредоточенный и деловой, будто бы каждый спешил на свой пост, к неотложной работе, или торопился с каким-то поручением. Спецов в зеленом и монстров-шестиногов Скиф здесь не углядел; впрочем, путники задержались в коридоре ненадолго, полагая, что подобное многолюдство грозит им неприятностями.

Они проскочили в ближайшее окно, потом во второе, в третье, словно спасаясь от незримой погони; перед ними мелькали серые стены да изумрудные пологи дверей, ведущих сквозь зону Безвременья из одной части этого невообразимого лабиринта в другую. Очевидно, если не считать полусфер-шестиножников, эти окна были единственным транспортным средством в мире Сархата, однако ни одно из них не вело собственно в мир — в тот мир, где светит солнце, плывут по небу облака, гуляет ветер, зеленеют деревья и травы. Или багровеют, синеют, наливаются чернотой или белизной — но, во всяком случае, живут. Живого среди этих серых стен встречалось до ужаса немного — только оборотни-Воплотившиеся, похожие на людей, но, безусловно, не люди.

Воздух, однако, повсюду был свеж и прохладен, хоть и недвижим; откуда-то падал свет, то яркий, то тусклый и скуповатый; тяготение было нормальным, и со временем Скифу начало казаться, что они странствуют в некоем искусственном подземелье, подобном тому, что располагалось под Городом Двадцати Башен, только в сто или тысячу раз более обширном и запутанном. Быть может, то было не подземелье, а гигантское поселение, выстроенное на поверхности планеты? Город, захвативший целый материк? Или дно океана? Или все материки и океаны, сколько их было на Сархате?

Вскоре Скиф был вынужден признать, что любое из этих предположений является ложным.

Преодолев около десятка врат, они очутились под куполом стометровой высоты, прозрачным, как хрустальное стекло, и прилепившимся к боку какой-то конструкции, напоминавшей цилиндр, сращенный одним торцом с необозримой дискообразной поверхностью. Купол оказался пуст, и здесь можно было передохнуть — тем более что гравитация почти отсутствовала; как показалось Скифу, весил он тут не больше пары килограммов. Едва они покинули окно, Сийя в тревоге вскрикнула и крепче уцепилась за его накидку, но тут же замерла, подняв голову вверх, а через минуту скинула шлем. Скиф и Джамаль последовали ее примеру, ибо зрелище, представшее их глазам, потрясало.

Над ними сияли звезды!

Настоящие звезды, не жалкие их подобия, скользившие по стенам «родильного дома». Эти радовали взор своим многоцветьем и теплым живым блеском; были среди них и яркие, и тусклые, и алые, и голубые, и золотистые, и сапфирово-синие, и зеленые, как переливчатая завеса тайо. Они казались россыпью самоцветов, брошенных щедрой рукой на темный бархат небес; и по тому, что ни одна из них не мерцала, но горела недвижным светом, Скиф понял, что за хрустальным куполом нет воздуха.

Словно зачарованный он оттолкнулся от пола и, не выпуская руки Сийи, вместе с ней воспарил вверх. Это было совсем нетрудно — он будто бы подпрыгнул на метр, но поднялся на целых пятьдесят. Затем они начали опускаться — медленно, как летают во сне; потрясенная девушка молчала, но Джамаль, паривший рядом, заговорил.

— Гляди не вверх, а туда, генацвале! — Он показал на боковую стенку купола. — Там интереснее!

Скиф опустил глаза, потом оглянулся, обозревая цилиндрическую поверхность, на которой их купол, совсем не маленький, выглядел ничтожным и незначительным наростом. Цилиндр под ними тянулся вперед и назад, во все стороны, и размером он был километров десять — а может, и все сто; сравнить его с чем-нибудь подходящим случаю Скиф не мог. Поверхность цилиндра слабо светилась, и вдалеке, бог ведает на каком расстоянии, Скиф разглядел другие такие же цилиндры, вытянутые и слегка расширявшиеся на конце, похожие на ручной фонарик. Они стояли на огромном выпуклом диске, словно стайка присосавшихся к нему пиявок, и было их штук семьдесят или восемьдесят. Сам диск покрывали темные пятна, расположенные в строгом порядке, и Скиф сразу заметил, что своими широкими концами цилиндры примыкают прямо к ним — будто корабли, подошедшие к огромным стыковочным люкам.

Сила тяжести, хоть и слабая, была направлена к боковине цилиндра, и там для Скифа был низ; выпуклая дискообразная конструкция маячила прямо перед ним, подобно щиту великана, установленному ребром, с торчавшими из него стрелами. С некоторым напряжением он видел верхнюю часть этого щита, словно бы размытую и туманную; за ней простиралось нечто вроде паутины или сети с ячейками, форму которых он уловить не мог, но почему-то был уверен в их регулярности и правильном геометрическом чередовании.

Эта сеть… Он не представлял, что это такое. Цилиндры казались ему огромными, но диск был больше во много раз; однако по сравнению с этой паутиной он выглядел мошкой на стене небоскреба. Выглядел?.. Нет, зрение не позволяло ощутить титанические масштабы этих конструкций; лишь интуитивное, подсознательное чувство подсказывало, сколь они огромны, а разум, осмыслив эти намеки, приводил к выводу, что привычные меры расстояний тут не годились. Не километры, а тысячи километров; быть может, сотни тысяч или миллионы.

Они медленно опустились на пол.

Самой спокойной оставалась Сийя; яркие разноцветные звезды интересовали ее больше загадочных сооружений демонов, да и вряд ли она понимала их смысл, назначение и цель. Но Скиф и Джамаль были потрясены; в первую очередь — звездный странник, телгский Наблюдатель, способный, хотя бы смутно, осмыслить и оценить увиденное. Что касается Скифа, он имел лишь одно объяснение, которым и не замедлил поделиться с компаньоном:

— Космическая станция, князь? Мы на космической станции, так?

Но Джамаль с сомнением покачал головой.

— Не слышал я о таких станциях… и никто не слышал — на тысячу лет от Телга… — Он вытянул губы трубочкой, словно собирался засвистеть, да раздумал; потом в задумчивости произнес: — Собственно, любая планета — тоже космическая станция… только очень большая…

— На планету не похоже. — Скиф, с запрокинутым кверху лицом, пытался разглядеть нависавший над ними край диска. — Вот если бы ее сплюснули и поставили на ребро… Нет, хоть и большая штука, а на планету не тянет! Другое дело сеть, что за этим крабом…

— Крабом?

— Ну да! Диск-то выпуклый, как панцирь краба!

— Хмм… — пробормотал Джамаль, — краб и сеть… Краб ползет по сети и…

Пол под их ногами ощутимо дрогнул. Он был какого-то неопределенного бурого цвета, и Скифу вдруг почудилось, что это бурое и неопределенное стало двигаться, поползло вперед, к диску, заструилось мутными потоками, завихрилось и потекло, словно грязевой сель или снежная лавина, присыпанная слоем ржавчины. За первым содроганием последовало второе, потом третье; наконец, они слились в непрерывную вибрацию, от которой заныло в зубах. Движение бурой массы под ногами словно бы сделалось быстрей.

— О! — сказал Джамаль, цокнул языком и принялся что-то бормотать по-грузински. Сийя, прижавшись к Скифу, зашептала молитву Безмолвным.

Он бережно отстранил девушку и присел. Бурые струи под ним теперь текли со стремительностью цунами, и вскоре пол начал светлеть; внизу открывалась пропасть, огромное пространство, провал, в котором клубились пылевые тучи, черные и рыжие, словно дымная шапка над извергавшимся вулканом. Прошло две или три минуты, и Скиф догадался, что под под его ногами прозрачен, и не пол это вовсе, а круглый стометровый иллюминатор, сквозь который можно разглядеть, что творится внутри. Там, внизу, на другой стороне пропасти, зияли такие же иллюминаторы, уже различимые сквозь бурую метель, а дальше, в пространстве, куда текли и струились облака, Скиф смутно увидел некие сооружения, подобные распахнутым веерам, торчавшим над внутренними стенками цилиндра. Их пластины трепетали, и в такт с этим неторопливым и размеренным подрагиванием последние бурые тучи скользили прочь, словно гонимые порывами ветра.

Скиф откинул голову. Над краем огромного щита, застилая смутное видение ячеистой паутины, клубился вихрь. Цвета облаков он разобрать не мог, но не сомневался, что там бушует ураган из того же бурого вещества, что недавно текло и струилось под его ногами, заполняя километровую пропасть. Причина и следствие казались ему очевидными и неоспоримыми: цилиндр, к которому они сейчас прилепились тремя крохотными мошками, доставил некий груз и выбросил его; затем распределительное устройство направило поток бурой массы к нужному месту. Там это вещество и осело, окутав непроницаемым слоем несколько ячеек сети… Или какого-то огромного каркаса?

Строительство… это строительство… Подобная идея казалась бы ему понятной, если б не смущали масштабы; Скиф не мог представить, кому и зачем может понадобиться эта бурая пыль в количестве нескольких десятков кубических километров. А ведь к диску пристыкована почти сотня транспортов! Пожалуй, их содержимым можно завалить все города Земли… ну, не все, так половину…

Поднявшись на ноги, он прислушался к шепоту компаньона. Тот бормотал что-то о крабе, который ползает по сети, вплетая в нее нить за нитью, так что ячеистая основа превращается в непроницаемую ткань, в прочный материал, из коего можно вылепить равнины и горные хребты, холмы и овраги, речные русла и ложа океанов. Глаза Джамаля горели, отросшая на два пальца бородка возбужденно подрагивала; сейчас он напоминал Мефистофеля, следившего, как Саваоф творит твердь земную и морские воды. Но в отличие от дьявола зависти он не испытывал — лишь восхищение, изумление и восторг.

Скиф потряс его за плечо.

— Разобрался, князь? Все-таки космическая станция, а? Тот высоко вскинул брови.

— Мир, дорогой, целый мир! Не знаю только, каким он будет… Плоским? Круглым? Похожим на Землю, Амм Хаммат и Телг или…

Он замолчал, но Скиф принялся нетерпеливо дергать его накидку.

— А мы куда попали? Этот крабий панцирь и цилиндры — что такое? Часть мира? Внешняя станция? Космодром с транспортами?

— Нет, — Джамаль помотал головой. — Если не ошибаюсь, генацвале, это рабочий модуль, один из многих, что ползут и строят, строят и ползут… А с транспортами ты не ошибся, это и есть транспорт. — Он постучал по полу носком сапога. — Подвозит строительный материал… кирпичи да бетон, если хочешь…

— Не видел я ни кирпичей, ни бетона, — возразил Скиф, — одну только бурую дрянь. Зато в изрядном количестве.

— Из нее тут, похоже, и строят. Я думаю, размельченная горная порода… скалы и камни, что летают в пространстве… или газ… газ, превращенный в камень, металл, лед… во что хочешь… Ты слышал, что большие планеты вроде вашего Юпитера состоят из газа?

— Слышал, — буркнул Скиф, — школу кончал! И университет тоже!

— Ну, так из газа можно сделать все, дорогой. Я на Земле в университетах не обучался, не знаю, говорили ли вам про такую машину… конвертер называется… преобразователь вещества…

— Не мой профиль, — сознался Скиф. — Я не физик, а специалист по древним культурам… ну, еще эксперт по выживанию, — добавил он с кривой усмешкой, подумав, что историка из него так и не получилось. Однако он определенно знал, что на Земле таких конвертеров еще не придумали и метан да аммиак с Юпитера на кирпичи и колбасу не переводили.

— Полезная штука, — начал Джамаль. — На Телге… Сийя вдруг вскрикнула, и Скиф тут же почувствовал, как начал тяжелеть. Внизу похожие на веера механизмы уже не вибрировали, не дрожали, но раскрылись широко, озарившись неясным свечением; оно пульсировало, посверкивало, будто над веерами скапливались грозовые разряды.

— Вот они, местные конвертеры, — с удовлетворением сказал звездный странник. — Или машины для управления гравитацией… Или и то, и другое вместе… На Телге такие есть.

— Чего только нет на Телге, — пробормотал Скиф, соображая, что надо бы поскорей отсюда уматывать; транспорт разгрузился и мог в любой момент двинуться в путь.

— Этого нет. — Джамаль показал взглядом на изумрудный полог тайо, сиявший в тридцати шагах на прозрачной стене купола. — Этого нет, дорогой, и этого мы не умеем. А жаль! Хотелось бы научиться…

Они покинули прозрачный пузырь, вновь очутившись среди надоевших серых стен — быть может, в одной из камер чудовищного выпуклого краба, которого звездный странник назвал рабочим модулем, или где-то в иной части огромного лабиринта. Калейдоскоп продолжал вращаться, и с каждым его поворотом, с каждым шагом из одних врат в другие перед Скифом открывалось новое зрелище, новая картина, временами непонятная, иногда же ясная сразу либо после некоторых раздумий и наблюдений.

Они побывали в кольцевой галерее, тянувшейся на изрядной высоте вокруг шахты трехсотметрового диаметра; на дне ее светились шестиугольные врата, и в них всплывали бесформенные, похожие на раздутые мешки предметы. Скифу показалось, что они слегка шевелятся, подергиваются, точно живые, но определенного мнения он на сей счет не составил, а своим Джамаль делиться не захотел; только глядел, хмыкал да оглаживал бородку. Вокруг окна, оттаскивая мешки к другим вратам, квадратной формы, суетились шестиногие монстры, а те, что имели человеческое обличье, как бы присматривали за ними; и тут Скифу снова пришли на ум слова Посредника-тавала — дескать, у аркарбов шесть ног и пустота в голове. По-видимому, так оно и было, и всякая работа, которую выполняли аркарбы, велась под присмотром существ более высокой касты. «Как там, у амазонок», — подумал Скиф, представляя пустые глаза сену и сестер из Башни Надзирающих. Быть может, аркарбы и являлись в этом мире покорными сену, а те, в разноцветных блеклых комбинезонах, — надсмотрщиками и всяким мелким начальством, но обе эти категории местного социума Скифа не интересовали. Он нуждался в информации, а получить ее можно было лишь от существа более высокого ранга, принадлежащего к правящим и решающим либо хотя бы к техническому персоналу.

«Поторопилась ласточка со своим кинжалом», — снова подумал он, вспоминая про спеца в зеленом, у которого Джамаль позаимствовал браслеты-ключи. Этот тип, безусловно, имел отношение к вратам и был персоной немаловажной; недаром же его сопровождали трое Карателей! Пусть не человек власти, как сказала Сийя, зато специалист, знавший, без сомнения, о многом; с таким бы и потолковать насчет Великого Плана и прочих дел!

Но оборотень этот валялся сейчас мертвым рядом с троицей сегани, и Скиф выбросил пустые мысли из головы.

Сделав несколько пересадок, они очутились в другой цилиндрической шахте, тоже окруженной галереей; но на дне ее не было врат, а плескалось нечто серое, вязкое, мглистое — какая-то субстанция, которую Скиф принял сперва за воду. Но вряд ли эта жидкость — или газ? — имела отношение к воде; хоть воздух был недвижен, она бурлила и кипела, то выбрасывая вверх туманные протуберанцы, то оседая вниз фонтанами серых брызг.

Ниже галереи, на которой стоял Скиф со своими спутниками, тянулся довольно широкий мост, ничем не огражденная полоса металла, висевшая над дном шахты; она шла от одного отверстия в стене до другого, точно такого же. Слева на мост вступали шестиногие механизмы с аркарбами, восседавшими в котлах-полусферах, но эти монстры не имели уже сходства с людьми. Их торсы покрывала короткая блестящая шерсть кремового и кофейного оттенков, передние конечности были необычно длинными, с двумя суставами, лица походили на звериные — с вытянутыми челюстями, безносые, узкие, как наконечник стрелы. За спинами их топорщились кожистые крылья — вернее, рудиментарные остатки крыльев; они были сморщенными, высохшими и бессильно свисали до верхнего края полусфер.

Достигнув середины моста, шестиножники на миг приостанавливались, резко наклонялись, вытянув ноги-подпорки с одной стороны и укоротив с другой; затем тело седока сбрасывалось вниз, прямо в клубящийся на дне шахты туман. Навстречу ему взмывал очередной протуберанец, с нетерпеливой жадностью охватывал крылатого, тащил в серую мглу, где контуры мохнатой фигуры тотчас начинали размываться, пока не исчезали совсем. Шестиногий механизм, освободившись от груза, спешил по мосту дальше, торопливо перебирая стержнями-ходулями, и пропадал в отверстии, зиявшем в противоположной стене.

Путники провели на галерее около получаса, наблюдая за этой мрачной процедурой. Шествие крылатых казалось бесконечным и напомнило Скифу похоронный кортеж; вероятно, оно и являлось таковым, а сизая мгла, клубившаяся внизу, играла роль могильника, последнего пристанища аркарбов, чье время жизни близилось к концу. Может быть, не только аркарбов? И не только тех, кто обессилел и одряхлел?

«Туман Разложения, — подумал Скиф, — сизая мгла, которой так страшился тавал-Посредник… И недаром!» Привычным жестом он потянулся к виску, но пальцы ощутили лишь холодный металл шлема. Разговаривать и дышать каска не мешала, ибо внизу в ней имелся вырез, оставлявший свободными челюсти; однако поле зрения было ограниченным. Со вторым недостатком — с тем, что Скиф не видел лиц спутников, — смириться оказалось тяжелей. Он мог бы обойтись без созерцания физиономии Джамаля, но на Сийю ему хотелось глядеть каждую минуту; желательно еще чаще.

Под ними крылатые продолжали бесконечной чередой лететь вниз, будто мусор, сжигаемый в печи гигантского крематория. Провожая их взглядом, Джамаль внезапно буркнул:

— Шшады… точно, шшады… выходит, они и туда пробрались… А я-то не докопался!

Скиф кивнул. Действительно похожи на шшадов, только с усохшими крыльями… Сам он в Шшане, в тридцать четвертом фэнтриэле, не бывал, но видел фотографии — отличные снимки многобашенных городов, стоявших на отвесных скалах, и крылатых созданий, обитавших в них. Снимки сделал Самурай; они с Джамалем были первооткрывателями Шшана и провели в нем около двух недель, не подвергаясь никакой опасности, ибо шшады оказались народом мирным, незлобивым и вполне цивилизованным. Было у них любопытное свойство — они так же, как Видящие Суть, не спали и, следовательно, по разработанной специалистами Системе классификации паранормальных явлений относились к разряду гипнофедингов. Сей дар являлся отчасти врожденным, отчасти культивируемым искусственно, с помощью бетламина — средства, позволяющего обходиться без сна. Самурай прихватил это снадобье на Землю, где его удалось синтезировать и испытать; однако результаты испытаний оказались довольно странными. Бетламин все же предназначался не для людей, и потому у одних он вызывал лишь кошмарные видения либо эйфорию, тогда как другие — например, Доктор и некоторые пророки-"слухачи" — переносили его без неприятных последствий. Эта селективность была как-то связана с паранормальными способностями, присущими некоторым обитателям Земли; препарат как бы подстегивал и усиливал сверхчувственное восприятие, но при отсутствии подобных талантов действовал точно сильнейший наркотик, с абсолютно непредсказуемыми последствиями.

Все это промелькнуло у Скифа в голове, пока он, повернувшись к Джамалю, глядел на него — вернее, на безликую и блестящую поверхность шлема с узкой прорезью для глаз.

— Я ведь был в Шшаде, дорогой, — задумчиво промолвил звездный странник, — был… И проглядел! Хуже, чем проглядел — и не пытался узнать что-то о Бесформенных, никого не расспрашивал, ничего не слушал… Вах, дурная голова! Я, видишь ли, сразу решил, что Шшад — это ошибка!

— Ошибка? Почему?

— Я ведь искал их мир, — Джамаль покосился на Сийю, со стиснутыми губами взиравшую на похоронное шествие. — Их мир Амм Хаммат, понимаешь? А признаки были таковы — город с башнями на скале, существа, которые не спят и умеют говорить без слов, женщины… Ну, ты знаешь; я ведь рассказывал тебе эти легенды… И это же я говорил Доктору, говорил раз за разом, а он отыскивал что-нибудь подходящее… что-нибудь такое, где были если не женщины, так башни с бессонными… Вот я в Шшад и попал! А как увидел летучих мышей над башнями, уверился, что ничего полезного там не найду. Ведь они, — звездный странник кивнул на бесконечную процессию, пересекавшую мост, — они иного корня, не нашего! И на Древе Рас им нет места!

— Наверно, у них свое Древо, негуманоидное, — заметил Скиф.

— Наверно. Но я-то искал людей, генацвале! Женщин, умеющих говорить без слов! — Джамаль опять бросил взгляд на Сийю из-под прорези шлема и добавил: — А летучие мыши были мне ни к чему.

— Пал Нилыч, однако, остался доволен. Рассказывал, что из Шшана вы с Самураем привезли бетламин. Получается, небесполезный был поход, а?

Джамаль передернул плечами под серебристым плащом.

— Самурай привез, не я. Мне это снадобье… Что собирался сказать компаньон, осталось неизвестным, поскольку Скиф, сраженный внезапной мыслью, прервал его:

— Погоди-ка, князь… Гляди, что получается… Значит, двеллеры пришли к нам на Землю и в Амм Хаммат и до Шшада добрались бог ведает когда и каким образом… А дальше что? В Амм Хаммате — дурманные рощи да сладкая трава для шинкасов, у нас — тоже сладкая травка, только упакована она поприличней, а в Шшаде — бетламин… Откуда они его берут, твои летучие мыши?

Звездный странник внезапно потянулся к шлему, снял его и уставился на Скифа с явным удивлением. Потом, вцепившись в бородку, пробормотал:

— Откуда берут и как готовят, я, дорогой, не знаю, не спрашивал. Кажется, и Самурай ваш не очень-то этим интересовался… А идея твоя любопытна! Думаешь, есть связь?

— Отчего ж не быть, — сказал Скиф. — И Посредник, и премудрая мать Гайра толковали, что из падда можно всяких зелий наготовить. Одни прочищают мозги, другие туманят, а третьи изгоняют сон… Так почему бы не…

На плечо ему опустилась тяжелая рука, и Скиф, прервавшись на полуслове, резко обернулся. Перед ним стоял Каратель, рослый сегани в такой же, как на нем, серебристой накидке, распахнутой на груди. Каска, однако, была иной, с вытянутым вперед забралом; плащ топорщился на спине, тело покрывал плотный коричневый мех, а длинные тощие руки с двумя суставами свисали чуть ли не до колен. Разумеется, этот оборотень позаимствовал личность у какого-то шшада, и была она вполне кондиционной, а не ущербной, словно у монстров-аркарбов. Глаза его в прорези шлема смотрели пронзительно и остро, безгубые челюсти были плотно сжаты, а поза намекала на то, что он сознает свою силу, и власть, и право находиться здесь, в этой шахте-могильнике.

— Почтение собратьям, — глухо прохрипел сегани.

— Почтение тебе, собрат, — отозвался Скиф, соображая, как бы незаметней дотянуться до лазера. Еще он прикидывал, откуда возник оборотень, да еще столь внезапно; похоже, просочился через врата, коих на галерее насчитывалось пять или шесть.

Каратель оглядел их, всех троих, и издал странный скрежет — видимо, этот звук свидетельствовал об удивлении.

— Бескрылые! Аххр-ррр… Бескрылые и с голой кожей! — он уставился на лицо Джамаля. — Вам тут нечего делать. Это не ваш сектор.

— Поручение оринхо, — с важностью возразил Скиф, нащупывая под плащом ребристую рукоять лучемета.

— Какое поручение? Оринхо слишком высоки, чтобы давать поручения сегани!

— Мы проверяем врата в вашем секторе. Инспекция, приятель, внезапная инспекция! Чтоб служба медом не казалась! — Пальцы Скифа уже сомкнулись на рукояти. Теперь только распахнуть плащ, и…

— Если вы проверяете врата, то где же иркоз-Открывающий? Где регуляторы, где проникатели, где щупы тайо? И где, во имя Тумана Разложения… Аххр-ррр!

Он внезапно смолк и захрипел; под челюстью у него торчала рукоять кинжала Сийи.

«Ну, малышка! Не любит лишней болтовни!» — промелькнуло у Скифа в голове. Оставив в покое лучемет, он подхватил оборотня, прислонил к перилам, сорвал с него каску и плащ.

— Пора делать ноги, князь. Ласточка, забери свой ножик… — Скиф засунул добычу в мешок, потом перевалил через перила неожиданно легкий труп. Они же летают, подумал он, не успев удивиться; настоящие шшады летают, а значит, кости у них полые и лишнего жира нет.

— Зачем тебе его балахон? — спросил Джамаль, напяливая каску. — Вроде такого добра у нас хватает.

Скиф усмехнулся и подтолкнул его к мерцающей завесе тайо. Как говаривал майор Звягин, лучше ночевать под двумя плащ-палатками, чем под одной. Но для Джамаля он мог сформулировать эту армейскую мудрость короче и понятней:

— Запас спину не ломит, князь…

Из шахты-могильника они перенеслись в обширный зал с низким потолком и многочисленными металлическими колоннами. Тут было всего три или четыре изумрудных окна, зато обычных входов чуть ли не полсотни, и в них непрерывным потоком вливались аркарбы. Они двигались мимо колонн цепочками, след в след, и каждый протягивал руку и что-то брал из ниши, которая на мгновение раскрывалась перед ним. Брал и совал в рот, из чего Скиф заключил, что здесь раздают пищу.

Но пища эта при ближайшем рассмотрении показалась ему неаппетитной: какие-то брикеты белесоватого вещества, похожего на неочищенный хлопок. Надсмотрщики в разноцветных комбинезонах, следившие за шестиногими, ватных брикетов не потребляли, а значит, им полагалось иное довольствие, поприличней и поприглядней видом. Скиф отметил сей факт, надеясь, что рано или поздно они попадут в столовую для высших чинов и разживутся чем-нибудь съедобным. Пока же он мог рассчитывать лишь на последние три банки консервов и флягу с водой, хранившиеся в его рюкзаке.

Калейдоскоп, в котором кружились галереи и шахты, проходы и тоннели, залы и спиральные спуски, серые стены и потолки, сделал еще несколько оборотов. Наконец серое сменилось черным — почти непроницаемой тьмой, разгоняемой лишь мерцанием сотен изумрудных врат, светившихся по периметру круглого зала. Только эти зеленые окна подсказывали, сколь громадным было это помещение — по-видимому, с километр или больше диаметром. У Скифа оно вначале вызвало ассоциацию с крытым стадионом, но потом он заметил, что у стен и дальше, к тонувшему во мраке центру зала, тянутся бесконечные ряды аркарбов. Можно сказать, они сидели — стержни их шестиножников укоротились, так что вершины полусфер-носителей касались пола.

Глаза монстров были закрыты, торсы слегка наклонены вперед; кисти полусогнутых рук свешивались по краям полусфер. На лицах их, как показалось Скифу, застыло выражение идиотской безмятежности и полного покоя.

— Спальня? — тихо произнес он, приблизив свой шлем к шлему Джамаля.

— Нет, — голова звездного странника отрицательно качнулась. — Они не спят, я чувствую… ждут чего-то… чего-то важного… Непонятно… — Он застыл, точно прислушиваясь к неощутимым флюидам, парившим под сводами огромного зала, снова покачал головой и тихо шепнул: — Ты, дорогой, ничего не ощущаешь? Никаких неприятностей, а?

— Никаких, — произнес Скиф. Харана, бог с жалом змеи, безмолвствовал, и, значит, близкая опасность им не грозила; но на всякий случай он вытащил лучемет из кобуры и ощупал в кармане два стержня-метателя, отнятых у сегани. Третий был у Джамаля.

— Ну, тогда хорошо, — компаньон с заметным облегчением перевел дух. — Бог знает, чего они ждут… вроде бы спокойны, но готовятся к чему-то важному… к такому, что важней жизни и смерти…

— Может, убраться отсюда? — Скиф придвинулся поближе к Сийе, взял ее за руку. Пальцы девушки, успокаивая, сжали его ладонь, но он чувствовал, как другая ее рука шарит у пояса, где висели меч и кинжал.

— Подождем, — сказал Джамаль. — Интересно!

Долго ждать им не пришлось.

Где-то под самым куполом вдруг вспыхнул свет; его неяркий дрожащий конус расплылся в темноте, не пробившись к середине зала, но аркарбы словно по команде раскрыли глаза, и Скиф услышал долгий протяжный стон: ахх-хха! И снова: ахх-хха!.. ахх-хха!

Свет сгустился; теперь над головами многотысячной толпы висел не конус, а шар. Огромная полупрозрачная сияющая сфера, в центре которой пылал яростный алый огонь. Сфера была окрашена в два цвета: чуть меньше половины светилось зеленым, остальная поверхность была белесой и призрачной, словно окутанной туманом. В этом молочном мареве проглядывало нечто знакомое — темные нити паутины или ячеистой сети, которую Скиф видел над краем рабочего модуля. Вскоре он разглядел и сам модуль — вернее, множество подобных механизмов: они обозначались яркими дисками, пронзенными стрелками транспортных кораблей и располагавшимися на границе меж зеленым и белесым.

Ахх-хха!.. ахх-хха!.. — раздавалось под сводами гигантского зала. Лица аркарбов, озаренные мерцающим блеском сотен врат, были подняты кверху и сияли блаженством; воздух дрожал и колебался от их слитного мощного стона. Но сами они не двигались; пятипалые кисти все так же расслабленно лежали на краях полусфер, плечи были опущены, нагие торсы наклонены вперед. Лишь губы шевелились, выдыхая в едином ритме: ахх-хха!.. ахх-хха!..

Висевший под куполом шар засиял ярче, и сразу же диски-модули поползли в белесый туман, потянули за собой изумрудный полог; постепенно он вытеснял белое, заливая зеленью одну ячейку сети за другой. Скиф, сдерживая дыхание, прикидывал: вот половина сферы позеленела… вот три четверти… вот уже девять десятых… Остался небольшой клочок белесой мглы, окруженный светящимися дисками; края их плотно примыкали друг к другу, и казалось, что под огромным шаром повисло сверкающее бриллиантовое ожерелье.

Воздух трепетал, Ахх-хха!.. ахх-хха!.. — громовыми раскатами катилось от стены к стене, и звуки эти словно бы заставляли вспыхивать огненную алую точку в центре сферы. Теперь Скиф заметил еще одну деталь: внутри зеленого шара, раз за разом обвивая центральный огонь, кружилось еще что-то — что-то крохотное, темное, стремительное. Почему-то движения этого тела напомнили ему мерный шаг маятника; оно словно бы отсчитывало годы, столетия, тысячи лет, которые должны были пройти, но еще не прошли, еще не канули в вечность, еще не позволили завершить то, что начато.

Ожерелье сомкнулось плотней, слилось в яркий круг, дрогнуло и исчезло; через мгновение вся огромная сфера сияла чистым оттенком изумруда. Центральный огонь испускал потоки света, заставлявшие ее светиться все сильней и сильней; в их блеске темная точка, безостановочно кружившая внутри, сделалась совсем незаметной. Затем стенки сферы уплотнились, потеряли прозрачность, скрывая алый огонь; наконец он пропал вместе с темной точкой, и теперь лишь яркий зеленый шар светился в воздухе.

«Ахх-хха!.. ахх-хха!..» — выпевали аркарбы; похоже, это зрелище приводило их в священный восторг.

— Что это? — прошептал Скиф, дергая компаньона за накидку.

— Великий План Сархата, я полагаю, — тоже шепотом ответил звездный странник, и Скифу показалось, что голос его дрожит от волнения. — Вах, дорогой, ты понял, что мы видели? Звезду, их центральное светило, и каркас вокруг — ту конструкцию, похожую на сеть… Половина уже заполнена веществом, другую надо заполнить… и нам показали, как это произойдет…

— Нам? — переспросил Скиф, припоминая, что слышал о подобном проекте. На Земле он назывался сферой Дайсона, и до реального осуществления этой идеи было в лучшем случае десять тысяч лет. Или сто тысяч — в худшем.

Джамаль помотал головой.

— Ну, не нам, аркарбам… Не все ли равно? Мы увидели и поняли, а эти безмозглые… они, думаю, просто развлекаются.

— Скорей похоже на богослужение. Посредник о Куполе Истины говорил… Не в него ли мы угодили?

— Возможно. Я…

Зеленый шар внезапно исчез, растворился в воздухе, и громкий ропот аркарбов заглушил слова Джамаля. Пора уносить ноги, решил Скиф; если эти тысячные толпы хлынут к вратам, дело без синяков не обойдется. Еще затопчут при случае… не разберут, что перед ними сегани!

Подхватив Сийю и компаньона под руки, он ринулся к ближайшему окну.

Истекал четвертый час их странствий, и утомление давало себя знать. Сийя совеем приумолкла; быть может, ее одолевали не усталость и голод, к которым она была привычна, но зрелище всех недобрых чудес, представших ей в логове демонов. Слишком огромным — невероятно огромным! — оказался мир ару-интанов, и это угнетало девушку; быть может, она уже сомневалась в том, что Безмолвные Боги и Небесный Вихрь способны ее защитить.

Посовещавшись на ходу с компаньоном, Скиф решил остановиться в каком-нибудь тихом закутке, где не мотались бы взад-вперед двуногие и шестиногие оборотни и где можно было бы поесть и передохнуть. Вскоре перед ними открылся широкий безлюдный коридор, а потом и боковой вход чудовищных размеров, с Останкинскую телебашню высотой. За ним лежало необозримое пространство, уходившее вдаль на километры и километры, а прямо перед путниками торчал гигантский веер — конвертер-преобразователь либо гравитационная установка, по предположению Джамаля. Но сейчас эта машина находилась явно в нерабочем состоянии: пластины веерной конструкции были сомкнуты, воздух над ними не светился и не дрожал, и все сооружение пребывало в неподвижности, нацелившись куда-то вдаль, словно ствол огромной гаубицы.

Разглядев сложенный веер, Скиф догадался, что перед ними трюм цилиндрического транспорта, точно такого, как тот, в котором они побывали тремя часами раньше. Но в первый раз их занесло на внешнюю поверхность цилиндра, под купол, предназначенный для наблюдения, управления или каких-то иных целей; теперь же они очутились внутри гигантского корабля. Несомненно, он был разгружен и дожидался либо отправки, либо предстартового осмотра, но сейчас внутри этого левиафана не замечалось никого. Скиф решил остановиться тут, хотя огромные размеры трюма вызывали гнетущее чувство неуютности и незащищенности. Прозрачный купол под звездным небом был бы более приятным местом для отдыха, но ни он, ни Джамаль не знали, как туда попасть.

Перекусив, путники собрались в кружок, чтобы посовещаться. Скиф принялся расспрашивать компаньона о зрелище, представшем им в Куполе Истины; ему хотелось знать, что обозначала темная точка, стремительно вращавшаяся вокруг центрального огня. Как полагал Джамаль, этот объект являлся планетой — вероятно, Сархатом, прародиной двеллеров и колыбелью их расы, первым звеном Великого Плана. Быть может, мир этот давно покинули, ибо гигантская сфера, сооружаемая Бесформенными и уже наполовину готовая, превосходила площадью Сархат в миллионы раз; быть может, материнская планета использовалась с какой-то целью или являлась объектом религиозного поклонения. Как бы то ни было, они попали не на Сархат; круглая дверь в куполе Посредника вела в искусственный мир, на поверхность сферы, окружавшей центральную звезду и строившейся за планетарной орбитой.

Джамаль как раз пустился в долгие рассуждения по этому поводу, когда Скиф внезапно уловил какой-то шорох. Вроде бы звук крадущихся шагов, промелькнуло у него в голове; он нащупал рукоять лучемета и уже потянул его из кобуры, как за спиной раздался знакомый негромкий голос:

— Не двигаться!

Скиф резко обернулся. На него глядел кристалл лазера, а над ним двумя холодными дульными срезами мерцали глаза Сарагосы.

«Вот это да!» — подумал Скиф, снимая каску. Впрочем, он не был удивлен; шеф собирался отправиться с ним в Амм Хаммат, а слова у него не расходились с делом. В том, что Пал Нилыч задержался на Земле, Скиф усматривал перст судьбы; ведь Амм Хаммат по тем или иным причинам мнился ему эдемскими кущами, а теперь он попал в преисподнюю. В аду же куда интереснее, чем в раю. И стоило ли удивляться, что Сарагоса появился именно здесь и сейчас, в мире двеллеров-сархов, которых он выслеживал не один год? Кроме того, его присутствие подтверждало, что Доктор смог дотянуться и сюда, а значит, действовали обычные правила: назвав пароль. Скиф очутился бы на Земле в мгновение ока. Вместе с Джамалем и — главное! — с Сийей. Эта мысль придавала ему уверенности.

Он шагнул было к Сарагосе, но шеф, выставив левую руку ладонью вперед и не опуская лучемета, приказал:

— Стой, где стоишь, парень! И пусть те двое снимут свои кастрюльки! Ясно, нет?

Сийя и Джамаль стащили шлемы. Сарагоса оглядел их, хмыкнул, потом распорядился:

— Балахоны тоже снять! И поживее! «Что это с ним?» — мелькнула мысль. Затем Скиф живо сбросил плащ и поинтересовался:

— Как насчет штанов, Пал Нилыч? Или руки за голову — и к стене?

— К стене не надо, — медленно произнес Сарагоса, — и штаны не тронь, нечего мне на твою задницу любоваться. А хочу я увидеть другое… сам догадайся, что! — Он мрачно сдвинул брови и пояснил: — Я тут на всякое понагляделся… Откуда я знаю, что ты — Скиф? Может, одна видимость Скифа, а? И князь — не князь, а граф Калиостро, о котором знакомец мой Догал вещал… — тут Сарагоса скосил глаз на Джамаля, ответившего ему приветливой улыбкой.

«Это же он про Воплотившихся говорит, — догадался Скиф. — Видел их, а может, и кого знакомого углядел… Теперь опасается…» Он расстегнул «молнию» на комбинезоне, вытащил Стража из-под рубашки и прижал пальцы к теплой металлической пластинке. Метнулся неяркий световой всполох, и брови Сарагосы разошлись — точь-в-точь как два темных облака, так и не успевших разразиться молниями и дождем. Он сунул лучемет в кобуру, потом, словно зеркальное отражение, не спеша повторил все проделанное Скифом: достал Стража, надавил в нужном месте, дождался вспышки и спрятал пластинку под комбинезон.

— Вах, Нилыч, какой ты осторожный! — Джамаль уже улыбался во весь рот. — Мы это, мы, не сомневайся!

— Сомнение — мать истины, — пробормотал Сарагоса, окидывая путников пронзительным оком. — Вот, скажем, посылал я одного, а вижу троих… — взгляд его задержался на Сийе. — Вижу и думаю: а ты, князь, как тут очутился? И эта красавица, что целит в меня ножиком?

Скиф в тревоге повернул голову — и правда, в руке Сийи уже посверкивал кинжал. «Прикончит шефа!» — в панике подумал он и перехватил тонкое запястье.

— Не надо, ласточка. Он не демон… ну, разве чуть-чуть… Но, когда дело касалось всяких подозрительных незнакомцев, Сийя ап'Хенан шуток не понимала. Пальцы ее лишь крепче сжали рукоять, а темные глаза требовательно уставились в лицо Сарагосы.

— Ты кто?

— А ты кто, девушка? Она гордо выпрямилась.

— Сийя ап'Хенан из Башни Стерегущих Рубежи! Если ты друг, пусть пребудет с тобой милость Безмолвных! Если враг… — свободной левой рукой Сийя потянулась к мечу.

— Она из Амм Хаммата, — поспешно произнес Скиф. — Моя девушка. Вернее, я… гмм… ее мужчина. Так у них положено, Пал Нилыч.

— Альмандин… она, выходит, альмандин… — буркнул шеф нечто непонятное и оглядел Сийю от мягких сапожек на ногах до копны пепельных волос. — Зови меня Сарагосой, красавица. И оставь в покое свои железки! Мы с твоим мужчиной приятели… я ему, можно сказать, почти отец родной.

— Ты его родич?

— Я ему ближе, чем родич, — сказал Сарагоса, не обращая внимания на ехидную улыбку Джамаля. — Я его начальник.

— Брат Копья или Меча? Или князь, как Джаммала? С минуту Сарагоса соображал, словно раздумывая, что выбрать, наконец лицо его расслабилось и на полных губах мелькнула усмешка.

— Не князь и не брат, а воевода. И братцев с мечами да племянников с копьями у меня целый полк! — Он резко повернулся к Скифу. — Ну, хватит шутки шутить! Пошептаться надо, сержант. Без посторонних.

«Где ж тут посторонние?» — удивился Скиф, но спорить не стал. Споры с начальством всегда кончаются чисткой гальюнов как говаривал майор Звягин, и эта нехитрая мудрость запомнилась ему хорошо.

Но у Джамаля, который на Телге и в прочих местах, где ему довелось побывать, в армии не служил, было свое мнение на сей счет.

— А со мной ты пошептаться не хочешь, Нилыч? Вах, генацвале, какие между нами секреты! Секреты и тайны — здесь! — звездный странник взмахнул руками, описав в воздухе большую сферу, но этот красноречивый жест остался для Сарагосы непонятным. Он лишь вскинул брови и процедил сквозь зубы:

— Дойдет и до тебя очередь, князь! А сейчас я хочу потолковать со своим агентом.

— Вах, дорогой, теперь я тоже агент! Твой агент! — Джамаль хлопнул себя ладонями по животу. — Был клиент, стал агент, клянусь могилой матери! Чтоб мне больше вина не пить! И теперь, Нилыч, не я тебе плачу за приключения и сны, а ты мне! Сколько ж мне с тебя спросить? Зарплата, само собой, транспортные расходы, суточные, представительские да еще надбавка за вредность и секретность… Пойдет, а?

Комедию ломает, подумал Скиф; или обиделся, что не доверяют, или просто насмешничает над шефом. Увидев, как нахмурился Сарагоса, он деликатно взял звездного странника под локоток и предложил:

— Давай-ка сделаем вот что, князь: вы с Сийей — на боковую, а мы с Пал Нилычем — на стражу. Заодно введу я его в курс наших дел, расскажу про клиентов да агентов и насчет надбавки потолкую… за вредность, понимаешь? Вот только транспортные расходы нам тебе не оплатить… никак не оплатить! Путь от Телга далекий, боюсь, на всей Земле денег не хватит.

Джамаль весело подмигнул — мол, бог с ними, с транспортными расходами! — и отошел к стене, расстегивая пояс; затем опустился на пол, вытянулся, уткнулся лбом в скрещенные руки. Сийя, поколебавшись и бросив взгляд-другой на суровое лицо Сарагосы, устроилась рядом; похоже, решила, что воевода все-таки не демон, а человек, хоть и очень грозный с виду. Скиф оттянул рукав комбинезона и поглядел на часы. Время было позднее, в Амм Хаммате солнце уже садилось, и багровая Миа, первая из лун, вставала ему на смену, заливая степь потоками алых лучей. Там, на равнине, шелестели под ветром высокие травы, в воздухе ощущалась вечерняя прохлада, и вдоль оврагов да холмов скользили темные тени тха; там сестры из Города Башен сидели сейчас у походных костров, прислушиваясь к фырканью лошадей, а Белые Родичи, окружив их лагерь чутким живым кольцом, несли караул…

Здесь, в огромном и пустом пространстве, не было ни ветра, ни запаха трав, ни шорохов, ни птичьих вскриков, ни ночи, ни дня — ничего. Ничего, кроме тишины и неяркого света, серого пола и серых стен, серого потолка… Собственно, ни пола, ни стен, ни потолка не было вовсе; в этом гигантском цилиндре полом казалось то, что под ногами, потолком — то, что над головой; остальное — стены.

Пейзаж этот, похоже, раздражал шефа; он сбросил с плеч мешок, уселся на него и начал постукивать кулаком по колену, хмуро поглядывая то на Скифа, то на Сийю и Джамаля. Звездный странник уже похрапывал, а девушка, привалившись спиной к стене, вроде бы дремала, но иногда ресницы ее чуть вздрагивали, и Скиф видел настороженный блеск темных зрачков. Если она и спала, то вполглаза, как положено воину в стане врага.

Сарагоса, уставившись на свои ботинки, негромко сказал:

— С Догалом я встретился, сержант… ну, не с самим Догалом, с тем, что от него осталось… Неприятное зрелище! Ходит наш Догал теперь на шести ногах, глаза — как плошки, на спине железный горб, а вместо пальцев — когти… вот такие… — он показал, какие.

— Аркарб, — пояснил Скиф, — носитель неполноценной личности. Местный атаракт, проще говоря.

— Ну? — брови у Сарагосы приподнялись. — А в чем неполноценность? Догал хоть и мерзавцем был, но соображал-то не хуже нас с тобой, парень.

— Это непростая история, Пал Нилыч, и лучше б мне доложить по порядку. Ясней будет!

Сарагоса вздохнул и поерзал на своем мешке.

— По порядку так по порядку. Давай с самого начала и начнем. Ты образцы раздобыл?

— Какие образцы? — Скиф воззрился на шефа в искреннем недоумении.

— Листья! — рыкнул тот. — Кору! Ветки! Что я тебе заказывал, сержант? Забыл, нет? Голова Скифа поникла.

— Спалил я образцы, — покаянно признался он. — И листья, и кору, и ветки, и то, на чем они держались. Спалил, Пал Нилыч, а пепел ветром унесло! Была у меня одна «штучка»… дяди Колин презент, с огоньком да саламандрой… вот этим огоньком и спалил…

— Такая, что ли? — Сарагоса покопался в кармане и вытащил круглую металлическую коробку. Скиф, уставившись на нее, выдавил: «Ого!» — и смолк. Похоже, дядя Коля презенты раздавал по чинам, ибо коробка у Пал Нилыча была в половину ладони, раз в десять больше, чем пожалованная Скифу. На крышке ее тоже изгибались языки пламени, а в них танцевала саламандра, подмигивала лукавым глазком, ждала, когда сунут ее в живой огонь.

Скиф вздрогнул; страшно представить, что тогда будет, пронеслось у него в голове. Пожалуй, этот детонатор и впрямь мог спалить все рощи и леса на Проклятом Побережье, а заодно и степь, до самой Петляющей реки!

Сарагоса упрятал коробку в карман, застегнул его и похлопал своего агента по плечу:

— Эй, парень, очнись! И скажи-ка мне, какого дьявола тебя к пожарам потянуло? Погреться, что ли, решил?

— В Амм Хаммате и так тепло, отличный климат, — буркнул Скиф. — А если б я рощу не сжег, то и до купола бы не добрался.

— Ну добрался, а дальше что?

— Дальше — как положено. Взял «языка», допросил и отправился сюда. Вместе с напарником и… гмм… девушкой.

Сарагоса, казалось, не обратил внимания на его заминку. Он задумчиво поиграл бровями, вытащил кисет с табаком, потянулся за трубкой, потом хмыкнул и сунул кисет обратно.

— Значит, отправился… — медленно произнес он. — И куда?

— Сюда, — Скиф окинул взглядом гигантское пустое пространство и серые стены, терявшиеся вдали. — Это, Пал Нилыч, самый гадючник и есть.

— Только гадюки тут на шести ногах, — сказал Сарагоса, тоже вперив взгляд в пустоту. — Впрочем, и двуногие попадаются… — Он дернул себя за левую бровь, потом за правую и поинтересовался: — А что с куполом?

— Взорвал.

— Вместе с «языком»? — Дождавшись утвердительного кивка, шеф снова хмыкнул и протянул: — Ну, ты молодец, скифеныш! Все, что мог, спалил и взорвал, а вместо образцов притащил с собой девицу! Да еще этого… торгового князя… И как он ухитрился из койки удрать, напарничек-то твой!

Претензии были явно несправедливы, но Скиф возражать не собирался, еще раз напомнив себе, что с начальством не спорят. Начальство убеждают; и в данном случае убедительных доводов было целых два: Сархат, вселенский гадючник, и Джамаль, Наблюдатель с Телга. Оба, что называется, перед глазами.

Еще раз проверив это и убедившись, что Сийя тоже не растаяла как дым, Скиф произнес:

— Это верно, что рощу я спалил и купол взорвал, только роща и купол были в тех краях не последними. А вот попасть из тех краев в эти… — Он снова покосился на зиявшую перед ними пустоту и многозначительно смолк.

Сарагоса ощупал карман с трубкой и вздохнул.

— Ну, докладывай дальше, парень. И про те края, и про эти Да про князя нашего не забудь… С каких это пор он агентом и твоим напарником заделался, э?

По порядку, так по порядку, решил Скиф, приступая к докладу. Он начал говорить, с удовольствием отмечая, как щеки у шефа багровеют, как брови то взмывают вверх, то изгибаются подобно двум мохнатым гусеницам, а карие зрачки наливаются охотничьим блеском. Когда было сказано о зеленых вратах, об оринхо, сегани и аркарбах, о гихаре и тайо, о Воплотившихся и Великом Плане Сархата, Пал Нилыч крякнул в первый раз; потом крякнул во второй, услышав про Защиту, ментальное кодирование и телгского Наблюдателя. Плюнув на предосторожности, он раскурил трубку и, с наслаждением затянувшись, кивнул на спящего Джамаля:

— Получается, только он может повторить этот фокус? Ну, с блокировкой и защитой?

— Почему же? Премудрая мать Гайра… — начал Скиф, однако Пал Нилыч прервал его, махнув рукой.

— На Земле — семь миллиардов народу, парень! Это ж сколько нам премудрых понадобится? У нас ведь не Амм Хаммат, у нас демократия, и главный принцип таков: или всем, или никому! А у девушек твоих — штучное производство… с плясками да песнями! — тут он бросил взгляд на Сийю, которая, уже не притворяясь спящей, слушала, распахнув огромные глаза. — Нет, так дело не пойдет, — задумчиво протянул Сарагоса, покачивая головой. — Если нам и помогут премудрые, так не из Амм Хаммата, а с этого Телга, когда разберутся, что к чему! А в ином случае…

— В ином случае?.. — переспросил Скиф, когда пауза затянулась.

— В ином случае надо выжечь этот гадючник дотла! — кулак Сарагосы грохнул о колено.

— Слова воина, — негромко, но с одобрением пробормотала Сийя. Веки ее снова опустились, и длинные пушистые ресницы легли на матово-смуглые подглазья.

— Гадючник-то не маленький, Пал Нилыч, — произнес Скиф — Сфера их наполовину готова, дяди Колиной «штучкой» ее никак не спалишь, а с пирокинетиками у нас напряженка. Нету пирокинетиков! Есть «механики» да «слухачи», и еще Доктор. Доктор, правда, сны с реальностью путает, зато по мишеням не мажет… — Скиф встрепенулся, озаренный новой идеей, и вскинул глаза на шефа: — А не пробовал ли он что-нибудь распылить или поджечь? Скажем, на другом краю Галактики или в туманности Андромеды?

— Доктор пусть своим делом занимается, — буркнул Сарагоса. — Коли мы сюда добрались, так распылим и сожжем без него… в этом мы ба-альшие мастера… может, самые лучшие во всей Галактике и туманности Андромеды… — Он пожевал губами и добавил: — Распылять — не строить, сержант. Вопрос лишь в том, что распылять, где и когда.

Он поднялся, решительно подошел к Джамалю и хлопнул его по спине; затем, когда звездный странник раскрыл глаза, сказал, протягивая руку:

— Похоже, князь, знакомиться нам нужно по новой? Как разведчикам двух союзных держав? Значит, ты — Ри Варрат, Наблюдатель с Телга, а я — полковник Ивахнов, куратор звена С, с Земли… Оба мы — гуманоиды, оба с того самого Древа, о котором ты Скифу толковал; делить нам нечего, спорить незачем, и враг у нас общий. А коль есть общий враг, нам выгодно быть друзьями и прежнего не поминать. Ты надо мной шутил, я на тебя сердился… И бог с этим! Прости меня, если не все ладно у нас с тобой получалось… Ну, Ри Варрат?

Джамаль, ошеломленно хлопая глазами, стиснул могучую длань Сарагосы, привстал и вдруг расхохотался.

— Ну, Нилыч!.. Ну, даешь! Диплома-ат! Прежде ты меня за торговца помидорами держал, теперь в галактические разведчики производишь! Вах, спасибо, дорогой! — Улыбка его растаяла, как предутренний туман под солнцем, и Скиф увидел, что глаза звездного странника полны печали. — Но запомни, Нилыч: я не только Ри Варрат, гость с Телга, я — Джамаль, сын Георгия Саакадзе, — тихо произнес он. — Сын Земли, как вы со Скифом, рожденный женщиной Земли и вскормленный ею… неважно, что случилось это со мной не в первый раз… важно, что случилось… И я, Джамаль Саакадзе, друзей себе ищу не по выгоде, а по сердцу. Вот, Нилыч, согласен на такое условие? И на такой союз?

— Это кто ж все-таки предлагает — гость с Телга или сын Земли? — спросил Сарагоса с самым серьезным видом, не выпуская руки Джамаля.

— Оба, дорогой, оба!

Они устроились на серебристом плаще сегани и начали толковать о разных разностях: о метаморфах-Бесформенных и их Великом Плане, о вратах, ведущих сквозь темпоральный вакуум из мира в мир, о тайо и странных видениях Сарагосы, вызванных бетламином, о земной Системе и телгской Миссии, о Докторе и о том, что фэнтриэлы — не сны, а самая настоящая реальность. Разговор протекал в мирном русле, и Скиф, усевшись рядом с Сийей, вначале прислушивался к нему. Но вдруг в голове его всплыли слова Сарагосы о том, что распылять — не строить, и стали гудеть и звенеть под черепом, словно набатный грохот двух перекликающихся в тревоге колоколов.

Распы-лять — не стро-ить… распы-лять — не стро-ить… распы-лять — не стро-ить…

«Верно, — подумал он, — распылять — не строить». Кто-то когда-то создал двеллеров — Древние, как полагает Джамаль, или каприз природы, но и в том, и в другом случае эта странная раса возникла не в один день; как, впрочем, и земное человечество, она развивалась сотни тысяч лет, быть может — миллионы. И свою огромную сферу, символ могущества и торжества разума, сархи создавали тысячелетиями, научившись за это время и другим вещам — таким, как путешествия сквозь тайо и операции над сознанием своих жертв. Вероятно, они овладели тайнами тяготения, научились создавать конвертеры-преобразователи, о которых говорил Джамаль, а с их помощью — или каким-то иным способом — получали материалы с удивительными свойствами; например, то вещество неимоверной прочности, из которого был собран каркас гигантской сферы, или серебристую ткань, непроницаемую для лазерного луча. Все это было достойно восхищения, ибо доказывало, что эта раса, пусть не принадлежащая к Древу Гуманоидов, стремится жить и творить, а значит, цели ее понятны, объяснимы и близки любому из звездных народов, в том числе и земному человечеству.

Да, все это было бы достойно восхищения, если б сархи нашли иные способы, позволявшие обрести индивидуальность… Не вселенский грабеж, а что-то другое, более изощренное и к тому же безопасное для остальных галактических рас… Но путь грабежа являлся самым легким и простым, и Бесформенные избрали его — а потому их следовало уничтожить. Распылить! И Скиф был совершенно уверен, что для выполнения этой задачи не потребуется ни тысячелетий, ни даже сотен лет. Распылять — не строить! Вопрос лишь в том, что распылять, где и когда…

Но если б сейчас в руках его было какое-то фантастическое оружие, неимоверной мощности излучатель, способный одним импульсом уничтожить всю эту расу грабителей-метаморфов, и их Великий План, и их рукотворную сферу вместе с алым солнцем и материнской планетой — если б все это было в его власти, он не сумел бы сказать, удалось бы ему коснуться спуска. С одной стороны, распыляющий импульс был справедливым возмездием, заслуженной карой; с другой — деянием необратимым, означавшим гибель миллиардов разумных существ, уничтожение их тысячелетнего труда и, следовательно, торжество энтропии.

А также в любом случае этот выход оказался бы самым простым — столь же простым, как путь насилия и грабежа, избранный сархами для обретения индивидуальностей…

— Ложись и спи, светловолосый, — сказала Сийя, погладив теплой ладошкой его щеку. — Ложись и спи. Пусть Джаммала и Cap'Arocca тоже спят. Много разговоров, много тревог… Надо отдохнуть. Я посторожу…

Она не отняла ладони, и Скиф, погружаясь в сон, продолжал чувствовать ее тепло, твердые валики мозолей у пальцев и горьковатый аромат степных трав. Потом темные глаза Сийи распахнулись над ним ночными небесами Амм Хаммата, и он увидел, как над равниной встают три луны — багровая Миа, серебристый Зилур и крошечный юркий Ко.

«Три луны… — уплывая в дремоту, подумал он. — Значит, пришло время любви… любовь сильнее ненависти… любовь творит новую жизнь… а жизнь должна торжествовать всегда…» Он спал.

Глава 12 СИЙЯ АП'ХЕНАН

Она сидела на холодном полу, привычно скрестив ноги и положив на колени обнаженный клинок. Трое мужчин спали у стены — ее светловолосый и два его родича или друга, князь Джаммала и второй, которого звали то Сар'Агоссой, то Панилычем. Она глядела на них.

Распадись и соединись! В этом мире следовало поглядывать не только на мужчин, но и по сторонам! Опасность здесь грозила отовсюду; в любой миг из зеленого пятна могли вынырнуть демоны, похожие или непохожие на людей, но одинаково омерзительные и опасные; в любой миг они могли призвать всесокрушающий вихрь — не тот, Небесный, который принес Безмолвных Богов, а смертоносный ураган, сокрушающий плоть и кости; в любой миг тело могло сделаться легким, словно сухая травинка, и взмыть к потолку от самого слабого движения. Но Сийя ап'Хенан не боялась; Сестре Копья не пристало бояться.

Разумеется, место это, лежавшее за магической зеленой дверью, казалось ей угрожающим и странным. Тут не было деревьев и трав, гор, скал и равнины; тут не журчали ручьи, не струились реки, не плескались морские волны; кроме чудовищ-оборотней, тут нельзя было встретить ни единой живой души — ни клыкастых Белых Родичей, ни бурых и серых быков, ни длинношеих хошавов, ни прыгунов-хиршей, ни даже отвратительных тха, вонючих хиссапов и хищных птиц, что питаются падалью. Но главное — и самое поразительное! — в этом мире не было неба! Лишь один раз, за прозрачной стеной, она увидела звезды и тьму, напоминавшие ночные небеса Амм Хаммата, но не являлось ли это наваждением, иллюзией, сотворенной силами зла? Ведь звезды не мерцали, их сочетания казались незнакомыми, а луны, багровая Миа, серебристый Зилур и крохотный Ко, вовсе исчезли! Конечно, она понимала, что в этих далеких краях, лежавших, быть может, за безднами, преодоленными Небесным Вихрем по пути в Амм Хаммат, небо должно быть иным — иные звезды, иные луны, иные формы и цвета сиявших ночью облаков. Однако где же эта ночь? И где день?

Но здесь не было ночи и не было дня — а значит, не было солнца и голубого неба. Вместо неба простирались в вышине серые своды, свет падал неведомо откуда, дыхание ветра не колыхало воздух, и не было в нем никаких запахов, ни степных ароматов, ни смолистого духа кедровых лесов, ни даже сладких убийственных испарений падда, погружавших в дурные сны. И потому воздух, хотя и был он прохладен и свеж, казался Сийе мертвым.

Впрочем, чего еще ожидать в земле демонов? Было бы странно, если б она походила на настоящую землю, землю людей… Ни Гайра ар'Такаб, ни другие мудрые женщины, Видящие Суть, Правящие или Искусные В Письменах, ничего не знали о мире ару-интанов и не могли поведать о нем Сийе, Стерегущим или девушкам из других Башен. Ну так что же? Пусть она не знала, как выглядит этот мир, но догадывалась, что будет он не похож на все виденное прежде, ибо демонам, разумеется, не нужна земля и все, что растет и живет на ней. Ведь они питаются людскими душами, и теперь Сийя воочию убедилась, что это — истина.

Да, они пожирали души и, словно в насмешку, принимали облик погубленных ими людей! Об этом она догадалась еще на побережье, в куполе, когда Скиф и Джаммала допрашивали тварь, пожравшую душу Зуу'Арборна, карлика из западных краев. А здесь, среди серых стен, огромных колодцев и гигантских пещер, перед которыми подземелья ее родного города казались крохотными и ничтожными, она за малое время встретила столько демонов в людском обличье, что трупами их — если б Безмолвные покарали нечисть единым ударом! — можно было бы выложить дорогу от Маульских гор до Внутреннего моря.

Но Безмолвные никого не карали. Паир-Са, бог воинов, Владыка Ярости, обитающий на багровой луне, — другое дело; он мог облачиться в броню и спуститься на землю, мог повести в бой отряды конных и пеших, мог обрушить на демонов свой сверкающий меч, свой гнев, а также твердь земную и воды морские. Мог, но почему-то не делал этого; либо обижался, что народ Башен больше почитает Безмолвных, либо и меч его, и гнев, и твердь с водами были бессильны против демонов.

Безмолвные же, как говорила премудрая Гайра, не воевали. Они могли посоветовать, могли защитить и одарить Силой, могли помочь в мирных занятиях — в таких, как обучение Белых Родичей, строительство башен и стен, присмотр за плодородными угодьями, работа с металлом, глиной и камнем или с прозрачным стеклом, какое умели выплавлять Сестры Огня. Конечно, Безмолвные обладали великой мощью: глас их, неслышимый для людского уха, дробил прочные камни, мысль облекала человеческую душу несокрушимой броней, храня ее от посягательств демонов. Но все же они были богами созидания, не разрушения; и священный куум, трезубец из молний, предназначался не для уничтожения врагов, а лишь для защиты от них.

Это казалось Сийе странным. Разве Безмолвные не желали сокрушить демонов? Стереть их с лица земли, развеять прахом и в том, и в этом мире — и в любом из миров, где они осмелились появиться? Или сокрушить для Безмолвных не означало уничтожить? Но всякой войне, в ее понимании, надлежало кончаться смертью; не покорением противника, не мирным договором, а гибелью одной из сторон, то есть все-таки уничтожением. Ибо какой же мир возможен между людьми и демонами, похищающими души? Конечно, никакой — и об этом толковал Сар'Агосса, старший родич ее возлюбленного. И он, разумеется, был прав!

Взгляд ее снова обратился к мужчинам. Все они были разными, непохожими друг на друга, и спали по-разному. Джаммала — ничком, уткнувшись черноволосой головой в скрещенные руки; он тихо посапывал, иногда вздрагивал во сне и перебирал ногами, будто собирался куда-то бежать. Меч его и кинжал валялись вместе с боевым поясом около бедра, и это было неправильным — оружие у воина должно быть всегда под рукой.

Вот Скиф, ее светловолосый, все сделал как надо, как старшие сестры из Башни Стерегущих учили и ее саму. Он лежал на спине, согнув колени, и ладонь его покоилась у пояса — там, куда он сунул свой странный маленький лук, испускавший фиолетовые молнии. Он мог вскочить в любое мгновение и вступить в бой, и дыхания его не было слышно — даже во сне ни звук, ни неловкое движение его не выдавали. «Наверно, — подумала Сийя, — его тоже учили старшие сестры или братья — и учили хорошо! Ибо он был всегда настороже, как положено воину».

Сар'Агосса тоже когда-то был воином. Устроился он правильно, на спине, и свой метатель молний не выпустил из рук, однако храпел. Не так чтобы сильно, но шагов с двадцати его бы расслышал всякий, даже юная девчонка, впервые выехавшая в степной дозор стеречь рубежи от шинкасов. Тут, конечно, ни степи, ни шинкасов не было, но недостатка врагов не замечалось; тут каждый встреченный был врагом, и потому Сар'Агоссе стоило бы спать не так шумно.

Взгляд Сийи скользнул по его хмурому лицу с густыми насупленными бровями и плотно сжатым ртом. Даже во сне можно было угадать в Панилыче человека власти — пусть не такой высокой, какой располагали Дона ар'Такаб, хедайра, и премудрая мать Гайра, но уж никак не меньшей, чем у Рирды ап'Хенан, Сестры Меча, или Каризы, предводительницы восьмого турма… Интересно, почему он назвал ее, Сийю, альмандином? И что это значит — альмандин? Слово ей понравилось; оно было красивым, протяжным, и слышался в нем то ли отзвук стучавших о наковальню молотов, то ли перезвон колокольцев, какими украшали конскую сбрую во время праздников.

«Алль-манн-динн», — медленно повторила она про себя и перевела глаза на Скифа.

Тут мысли о мире демонов, о Безмолвных Богах, о Джаммале и Сар'Агосса разом выскочили у нее из головы. Разумеется, подумалось Сийе, она все сделала верно: пошла взглянуть на этот мир, на обитель ару-интанов, ибо воин не должен упускать случая поближе познакомиться с врагом. Если Безмолвные дозволят вернуться, ей будет что рассказать! И премудрой матери Гайре, и хедайре, и Нире од'Ваар, и Зелимме oc'Ta, возглавлявшим Башни Искусных В Письменах и Танцующих Перед Престолами! Но не в одних рассказах дело; меч и кинжал при ней, и она еще успеет отправить в бездну не одного демона! Как тех двоих, в плащах и шлемах, сраженных ее клинком!

На миг это знание — то, что демонов можно убить, — показалось ей самым важным; ведь если Скиф объяснит, как сделать талисманы с огненными духами-саламандрами, сестры из Башни Стерегущих выжгут все проклятые рощи на морском берегу, перебьют демонов, а потом отправятся в Мауль и к Петляющей реке, нагрянут к Внутреннему морю, переплывут пролив, разольются конным воинством по Джарайму и другим странам Запада — Хоту, знаменитому прозрачными тканями, богатой шерстью Кампаре, Сизаму, где добывают жемчуг, плодородному Арталу… И везде огонь и клинки сестер покарают демонов! Настигнут и их самих, и гнусных слуг, коих завели они себе в Амм Хаммате! И шинкасов, хиссапью кровь, и ордо, морских разбойников, и киндари'пак, что бесчинствуют на востоке, за синдорскими лесами, и миатов, что, по слухам, торгуют чернокожими сену из южных стран!

Миражи пылающих рощ, демоны с отрубленными головами и слуги их, предатели, пронзенные стрелами и копьями, растерзанные Белыми Родичами, промелькнули перед Сийей ап'Хенан и погасли. «Стоит ли обманываться? — сказала она себе. — Ты пошла не за знанием и тайнами ару-интанов, не ради мести демонам и даже не затем, чтобы очистить от них Амм Хаммат, весь Амм Хаммат, от Океана Восхода до Морей Заката… Ты пошла потому, что он позвал!» Мысль эта была для нее странной и непривычной. И кому пришло бы в голову, что ей, Сестре Копья, придется стеречь сны трех мужчин, один из которых — ее избранник!

Мужчин она знала и до него — маульца, с кудрями цвета меда, и кариза, сухощавого и гибкого, из племени, что живет у Пролива. Она не помнила их имен; в памяти так и осталось — маулец и кариз. Маульца привели ей сестры — давно, шесть весен назад, когда ей впервые позволили выезжать в дозоры. Таков был обычай; всякое незавершенное должно завершиться, девушка должна стать женщиной, познать любовь, родить дочерей, ибо бесплодное дерево полезно лишь своей тенью, а плодоносящее дороже во сто крат.

Маулец ей нравился, и она провела с ним все время трех лун, однако плода не понесла. И старшие сестры увезли маульца вместе с другими юношами обратно в горы. С каризом случилось иначе; его отбили у степняков, возвращавшихся из набега к Проливу, он был изранен и измучен, но держался гордо, как подобает воину. Потом она узнала, что шинкасы сожгли и перебили весь его род, ибо каризы в отличие от синдорцев и карликов-джараймов были не из тех людей, что пугаются свиста стрел; среди сену каризов почти не встречалось, ибо они предпочитали смерть в бою позору пленения. Ей захотелось подбодрить и утешить этого человека, потерявшего все, кроме жизни и души. Она провела с ним две ночи, а потом кариз стал просить ее отправиться с ним к Проливу, основать новый род на пепелище и жить, как говорил он, в любви и согласии. Он даже готов был остаться под городом на скале, как поступали некоторые мужчины, лишь бы видеть ее, Сийю, — хотя бы в ночи, разрешенные для любви. Но ей не нужна была его любовь, и кариз вернулся к себе в одиночестве.

Вот все о маульце и каризе, и пусть воспоминания о них покроются прахом, думала Сийя. Ни один из них не стал ее избранником; ни того, ни другого не назвала она своим мужчиной перед Безмолвными Богами, глядящими вниз на людей с серебристого Зилура. Да и знала ли она любовь после их объятий? Девушки постарше говорили, что с избранником все не так — и поцелуи жарче, и объятия крепче… Не так! Теперь она их понимала…

Не многие из обитательниц Башен имели избранников — может быть, одна из десяти. Избранники жили под городом на скале и трудились вместе с сену; в дозволенные же ночи встречались со своими возлюбленными. Были среди них и хорошие кузнецы, и мастера, собиравшие катапульты, и умельцы, что делали большие луки, из которых бьют стоя, и малые, пригодные для стрельбы с коня. Были и воины; но ни одному хедайра не дозволяла сесть в седло и выехать в дозор. Сестры не нуждались в братьях — ибо, как говорили мудрые женщины, братья всегда норовят встать впереди сестер. Так некогда и случилось — за Петляющей рекой, в синдорских лесах, на древней прародине. Но больше случиться не должно! Ибо Безмолвные одарили Силой и мудростью женщин, а не мужчин.

И воины-избранники уходили; рано или поздно уходили, если только им не нравилось другое ремесло — скажем, не махать секирами да клинками, а ковать их.

При этой мысли взгляд Сийи потемнел; ее избранник, конечно, не согласится стать кузнецом… Или выдувать стеклянные сосуды, вить канаты из стеблей гибкого самисса, плести циновки, выделывать шкуры, лепить горшки, ткать или прясть… Нет, не согласится! Разве это занятие для воина, владеющего огненными стрелами? Для бойца, которому нет равных в сражении на мечах? Правда, из лука он стреляет неважно… И будет ли время научиться? Или он тоже уйдет, вернется в свою землю, столь же далекую от города на скале, как мир ару-интанов, лежащий за темными безднами?

Это было бы ужасно! И это означало бы смерть! Девушкам, расставшимся с избранниками, боги долгой жизни не сулили; почему-то они гибли первыми во всех стычках или умирали от ран, казалось бы, вовсе не смертельных и даже не лишавших их красоты. Однако умирали…

Смерти Сийя не боялась; боялась потерять светловолосого. Конечно, ее избранник — не обыкновенный человек; сама премудрая мать Гайра назвала его сыном огня и железа, чистым душой, воителем, готовым сразиться с демонами… с самими демонами, а не только с их слугами… И она, Гайра ар'Такаб, попросила Безмолвных даровать светловолосому защиту… Великая честь и великий дар! Быть может, такому воину позволят остаться в городе и ездить в дозоры? Ведь позволила же ему хедайра — ему и другу его Джаммале — отправиться в поход с турмом Рирды ап'Хенан! И не ошиблась властительная: падда сгорели, и в первый раз взглядам сестер Стерегущих явилась обитель демонов… А ей, Сийе, повезло еще больше: узрела лики ару-интанов и омочила свой меч в их крови!

И если она вернется в город на скале со своим мужчиной… если Безмолвные будут милостивы к ним… если Небесный Вихрь унесет их обратно в Амм Хаммат… или откроется магическая зеленая дверь, и они вновь окажутся в мире, где положено жить людям, — неужели тогда ее избранник, ее возлюбленный, ее светловолосый, расстанется с ней? Уйдет со своими родичами, с Джаммалой и Сар'Агоссой?

Конечно, кровная связь — великая сила; родич есть родич, и о нем не забудешь, как забывают о затерявшейся в травах стреле… Однако соединение женщины и мужчины освящено Безмолвными! Только они даруют девушке избранника, и никто не в силах расторгнуть этот союз — никто, кроме их самих! К тому же она могла бы стать кровным родичем своего избранника — по обряду, каким Дочери Паир-Са связывают людей и пиргов…

Вспомнив об этом таинстве, Сийя приободрилась и начала напевать про себя, не спуская глаз с возлюбленного:

Белый Родич, защитник и друг, Владыка трав, повелитель гнева, Вспомни о крови, соединившей нас, Вспомни и говори со мной!

Белый Родич с блестящими клыками, Пирг с алой пастью и гибким хвостом, Вспомни о крови, соединившей нас, И не оставь в беде!

Белый Родич, взгляд твой — огонь, Дыханье — ветер, шерсть — пена, Зубы — кинжалы, когти — мечи…

Белый родич, не покинь меня!

Вспомни о крови, соединившей нас, Встань между мной и смертью!

Допев до конца — разумеется, не вслух, так как от одного Панилыча хватало шума, она призадумалась; Сийя размышляла о здещнем небе, в котором не было лун, ни багровой Миа, ни серебристого Зилура, ни маленького Ко, а звезды отгораживала прозрачная стена. Как же узнать без лун, что время любви уже наступило? Может, здесь, в этом мире демонов, нельзя любить вовсе? Или, наоборот, раз нет лун, то небеса не властны над сроками любви?

Вторая мысль понравилась ей больше, и Сийя решила обсудить ее со Скифом.

Глава 13 СКИФ

В пустом трюме они провели около десяти часов; всем надо было выспаться, и после Сийи на стражу встал Джамаль, а потом — Сарагоса. Последняя вахта досталась Скифу, и он, прохаживаясь вдоль серой стены, приседая и наклоняясь, чтобы размять затекшие мышцы, размышлял о том, что предпримет в ближайшее время Пал Нилыч.

Разведка их, в сущности, была закончена. Они многое узнали; вполне достаточно, чтоб задать работу всем агентам и аналитикам Системы. Первые могли бы поискать базы двеллеров на Земле; вторые — подумать над тем, как расправиться с ними и предотвратить вторжение. Скиф, однако, полагал, что Сарагоса не захочет вернуться. Пал Нилыча отличала крепкая хватка, и если уж он вцепился в лакомый кусок, то, без сомнения, доест его до конца. «Каким только будет этот конец?» — думал Скиф.

Голова у него была ясной, Харана молчал, а значит, никакие неприятности в ближайшем будущем не угрожали. Этот вывод можно было сделать и логическим путем, не прибегая к помощи индейского божества; тут, в мире сархов, укрытые плащами и шлемами сегани, они находились в большей безопасности, чем в амм-хамматской степи. Тут их принимали за своих, ибо Воплотившиеся высших каст, владыки и повелители Сархата, оставались, видимо, в приятном заблуждении, что в их серое царство не проникнет никто глухой — никто и никогда.

Разумеется, имелись и нюансы. Предположим, думал Скиф, что Каратель-шшад, заколотый Сийей, безвозвратно канул в Туман Разложения. Но оставались еще трупы в «родильном доме», а также искореженные шестиножники, закрывшаяся зеленая дверь, что раньше вела в Амм Хаммат, сожженная роща и взорванный купол. Как оринхо — Те, Кто Решает, — могли объяснить эти события? И если купол, рощу и дверь удалось бы списать на счет свирепых амм-хамматских амазонок, всяких там Сестер Меча и Копья, то четыре покойника без шлемов, накидок, жезлов и ключей-браслетов, позаимствованных Джамалем, могли навести на размышления. Если только Тех, Кто Решает, интересуют подобные мелочи.

С другой стороны, что они могли сделать? Серый лабиринт, лежавший в толще сферы, был таким огромным, а число зеленых дверей в тайо, позволявших в мгновение ока перемещаться из одной его части в другую, исчислялось, видимо, миллионами…

Об этих дверях и зашла речь, когда все путники проснулись и расправились с консервами, извлеченными из мешка Сарагосы.

Джамаль утверждал, что врата круглой формы не попадались им нигде, кроме «родильного дома» и купола Посредника-тавала. Вероятно, они вели в иные миры, либо уже находившиеся под тайной властью сархов, либо колонизируемые подобно Земле; и звездный странник не имел никаких гипотез насчет того, как их открывали и каким образом Бесформенные находили обитаемые планеты. Что же касается квадратных врат, то они служили в качестве местного транспорта, соединяя самые отдаленные части гигантской сферы, рабочие модули, транспортные корабли и бог ведает, что еще. Во всяком случае, миновав в своих недавних странствиях две или три сотни таких дверей, путники всегда оказывались в серых залах и коридорах, лежавших или в толще сферы, или в дискообразных рабочих модулях; лишь однажды врата перенесли их под прозрачный купол-пузырь на внешней поверхности транспортного цилиндра. Оставалось непонятным, как выяснить, в какое место лабиринта ведут те или иные двери, ибо Джамаль не заметил ни надписей, ни знаков, ни устройств, определявших точку финиша.

Но с главными его выводами Скиф был согласен: круглые врата, очевидно, служили для дальних перемещений, квадратные — для путешествий в пределах сферы. Но были еще и двери шестиугольной формы! Такие встретились всего дважды — на пересадочной станции и в шахте, где всплывали шевелящиеся живые мешки.

Куда можно было попасть с их помощью?

Джамаль считал, что эти двери ведут в какое-то иное место, не в надоевший серый лабиринт и не к охотничьим угодьям сархов, разбросанным неведомо где в галактических просторах. Разумеется, насчет иного места существовали лишь две логичные гипотезы: либо то была материнская планета, темная точка, кружившаяся вокруг алого светила, либо поверхность сферы. Конечно, внутренняя, ибо с внешней царили холод и мрак космического пространства.

Сарагоса счел эти предположения вполне разумными и вознамерился проверить их. Но не сразу; перед тем, как отправиться на поиски шестиугольных врат, он устроил нечто вроде военного совета. Сам шеф сидел на мешке, как в первый раз, спиной к пустому трюму; Скиф, Сийя и Джамаль расположились перед ним на полу, поджав ноги и набросив серебристые плащи сегани. Сарагоса тоже облачился в плащ, принадлежавший Карателю-шшану; у ног его валялась каска с вытянутым вперед забралом, и Скиф, усмехаясь про себя, воображал, как будет выглядеть Пал Нилыч в этом чайнике. Челюсть у него была основательной, но все же не столь звероподобной, как челюсти крылатых обитателей Шшада.

Сарагоса раскурил трубку, похожую на дельфина, изогнувшегося в прыжке, выпустил несколько густых дымных колец, словно хотел заполнить зиявшую сзади пустоту; потом, оглядев свое воинство, усмехнулся чему-то и произнес:

— Рубин, аметист, альмандин… Все на месте! И всем, надеюсь, есть что сказать… Ну а я готов послушать.

Редкий случай, отметил Скиф, посматривая на шефа. Тот, в свою очередь, глядел на Сийю, будто предлагая ей высказаться первой — то ли в знак особого благоволения, то ли по каким-то иным причинам, оставшимся Скифу неясными.

Сийя высказалась: до половины обнажила лежавший на коленях клинок и с лязгом задвинула его в ножны.

— Весьма решительно, — буркнул Сарагоса, переводя взгляд на Скифа. — Ну а ты что скажешь, сержант? Только давай без жестов и демонстрации холодного оружия… По существу вопроса! Ясно, нет?

Опрашивает, как в армии, догадался Скиф, — сначала младших, затем старших. Получалось, что самым старшим в их троице был признан Джамаль — вернее, телгский Наблюдатель Ри Варрат, выступавший теперь в качестве межзвездного союзника и сердечного друга. Этот факт лишь порадовал Скифа; в конце концов он самолично завербовал пришельца из космоса в агенты Системы. Вот только кого — Джамаля Саакадзе или Ри Варрата?

Прочистив горло, он поинтересовался:

— А в чем суть вопроса, Пал Нилыч? Если вам надобны шестиугольные дверки, так я могу отправиться поискать… Правда, их охраняют, но разобраться с охраной дело недолгое. Или обманем, или с собой прихватим, или на месте пришибем… Как скажете!

— Скажу, что стратег из тебя никудышный, парень. — Словно в подтверждение трубка Сарагосы извергла сизый дымный клуб. — И дверку мы найдем, и с охраной разберемся, а что дальше? Какая наша стратегическая цель, э?

— Шкуры свои сохранить, — сказал Скиф. — Осторожность, осторожность и еще раз осторожность… В полном соответствии с вашими инструкциями.

— Во-первых, это не мои инструкции, а… — Сарагоса вскинул глаза вверх, явно намекая на вышестоящее начальство. — Во-вторых, мы тут не клиента на курорте пасем и не в охотничьем фэнтриэле развлекаемся… Тут — особые обстоятельства! И думать надо о стратегической задаче, а не о собственных шкурах! Верно, князь? — Он повернулся к звездному страннику, сидевшему справа от Скифа.

— Ты, Нилыч, про уязвимое место говоришь? Так? — Джамаль прихлопнул ладонями по коленям и вскинул голову. — Чего ж ходить вокруг да около? Ты — опытный человек, на большом посту в этой вашей Системе, все отчеты да рекомендации экспертов наверняка прочитал…

— Прочитал, — согласился Сарагоса. — Исходя из наших теорий, друг мой и союзник, уязвимое место любой расы — способ воспроизводства, процесс размножения, иначе говоря. А что об этом думают на Телге?

Джамаль развел руками.

— А что, может быть иное мнение? — сделав паузу, он подмигнул Скифу, скосил темный глаз на Сийю и объяснил: — Видишь ли, дорогой, кроме самого приятного и привычного нам, есть и другие способы размножения. Мы, люди, тут почти неуязвимы — для нас это дело интимное, личное, а до каждой личности, если их миллиарды и миллиарды, со стерилизатором не доберешься. Все равно что каждого облучить, или там отравить, или застрелить, либо заразить. В любом случае нужна… — он наморщил лоб, выбирая слово, и Сарагоса подсказал:

— Глобальная санация планеты. Наши эксперты называют это так, князь.

— Ну, им виднее… Глобальная санация, тотальная кастрация или что-то в этом роде. А теперь представь: после второго рождения попал я в… — Тут он опять бросил взгляд на Сийю, запнулся и после секундной паузы продолжил: — Словом, представь океан, в нем плавают… гмм… рыбы… большие такие, вроде дельфинов, но со щупальцами… И раз в жизни собирается все взрослое население в десятке мест, у самого берега, в скалах, и самки мечут там икру, а самцы топорщат щупальца да поливают ее чем положено… Вах! Никакого удовольствия, разумеется, зато быстро, без нервотрепки и…

— Весьма эффективно, — снова подсказал Сарагоса, пуская колечки в безмерно далекий потолок.

— Вот-вот! Эффективно! Пока не спустится со скал какой-нибудь злодей и не польет в свою очередь икринки синильной кислотой. Эффективный способ воспроизводства, но уязвимый! Очень, я бы сказал, рискованный! Наш…

— Можешь не продолжать, — перебил его Скиф, — я все понял.

— А раз понял, будем считать, что стратегическая задача тебе известна. — Пал Нилыч, выколотив трубку, сунул ее в карман. — Ну и что скажешь, сержант?

Скиф хмыкнул и призадумался, потом неуверенно произнес:

— Среди сархов и мужчины попадаются, и женщины… не все бегают на шести ногах… К примеру, на той же пересадочной станции…

— Не мужчины и не женщины, дорогой, а одна видимость. Видимость! Им, как сказал Посредник, обличье Дающего поддерживать легче всего… Вот и получаются мужчины да женщины, шшады с крыльями и прочие, кто со щупальцем, кто с клешней… Но я думаю, что они бесполы. Как муравьи!

— Тогда должна быть матка… — начал Скиф и вдруг хлопнул себя по лбу. — Не матка — Творец! Помнишь, оборотень-то в куполе жаловался — дух Творца его покинул! И еще — Перворожденные отделяются от плоти Творца… Мне казалось, это метафора. Однако…

— Ну, вот ты и припомнил кое-что стоящее, — Сарагоса наклонился вперед, ткань его комбинезона натянулась, и Скиф увидел очертания круглой коробки в набедренном кармане. — О чем еще речь шла? — Пал Нилыч резко повернулся к Джамалю. — Не говорил ваш Посредник, где этого Творца искать?

— Нет, генацвале, не говорил. Но вычислить можно! Те шестиугольные врата в шахте, где всплывали сгустки… бесформенные такие… будто миг назад родились…

Откинувшись, Сарагоса довольно хлопнул по колену; в глазах его вспыхнул охотничий блеск, губы оттопырились, будто он собирался просвистеть первые такты победного марша. Но вместо этого шеф произнес:

— Вычислять да проверять — долгое дело, лучше узнать. Получается, нужен нам кто-нибудь… кто-то информированный… из этих, из оринхо… Не попадались, а?

— Не попадались, — признался Скиф. — Только шестиноги, да надсмотрщики, да сегани… ну и один спец по вратам. — Он бросил взгляд на изумрудные браслеты, охватывающие запястья Джамаля, и добавил: — Генералы в метро не ездят, Пал Нилыч. У них персональный транспорт.

— Верная мысль, — Сарагоса с одобрением кивнул. — Ну, будем считать шестиугольные окошки таким транспортом… Или нет?

Он уставился на Скифа пронзительным взглядом, но вопрос был явно риторическим, и тот лишь пожал плечами.

— Вот это можно было б и проверить, Пал Нилыч. Вдруг князь прав и шестиугольные двери переносят на Сархат… Если генерала не поймаем, так хоть на солнышке погреемся…

— Тоже дело, — сказал Сарагоса и поднялся.

Слова Скифа оказались пророческими: хоть генерала из высокой касты Оринхо им изловить не удалось, зато на солнце погрелись от души.

В общем же этот второй рейд по серому лабиринту складывался вполне успешно: они обнаружили шестиугольные врата, причем в месте уединенном и тихом, в конце довольно длинного коридора, в который попали после двадцати или тридцати пересадок. Обычных дверей в нем насчитывалось шесть, и Джамаль на всякий случай запечатал их своими браслетами; главные же врата, располагавшиеся в торце, охраняло некое тщедушное существо в серебристом плаще сегани и с такой длинной шеей, что каска торчала над плечами на добрый локоть. Не человек, решил Скиф, приглядываясь к стражу. Или все-таки человек? Шлем у него оказался глухим, без нижнего выреза, так что и челюсть не разглядишь — а может, ее и не было?

Страж, однако, не напомнил им, что они забрели в чужой сектор, и пропустил в ворота без возражений. В отличие от всех прочих эти были окаймлены каким-то подобием орнамента, что показалось Скифу хорошим знаком, — вроде полированных дверных створок, ведущих в кабинет большого начальства. Он пропустил вперед Сарагосу, Сийю и Джамаля и, когда они исчезли за изумрудной завесой, повернулся к тщедушному охраннику.

— Почтение собрату по касте! Да пребудет с тобой дух Творца!

— Дух Творца всегда со мной, уже тринадцать Оборотов, — глухо послышалось из-под шлема, и Скифу показалось, что в голосе стража звучит удивление. Видимо, он ляпнул что-то не то; впрочем, охранник никаких резких движений не совершал и за оружием не полез. Можно потолковать, решил Скиф.

— Творец велик! — вымолвил он.

— Для сегани ты слишком часто поминаешь Творца, — отозвался страж. — Если тебя услышат оринхо, садры или иркозы, твоя плоть и твои кости растают во Мгле Разложения. Или ты собираешься отправить туда меня?

«Нехорошо, за провокатора принял», — мелькнуло у Скифа в голове. Он придвинулся к охраннику поближе.

— Творец велик! Разве я сказал нечто непозволительное? Любовь к Творцу живет в моей душе… живет уже много Оборотов, с момента Второго Рождения… И она так велика, что я готов уйти в Туман, лишь бы повидать его воочию.

Страж отшатнулся.

— Когда ты успел вкусить запах воспоминаний? Ты ведь отправляешься в токад, а не идешь обратно! — Он махнул тощей конечностью в сторону шестиугольных врат. — Однако речи твои кажутся странными — такими странными, будто ты просидел в токаде все Обороты после Воплощения… Иди, наслаждайся, — он снова вытянул руку к вратам, — и не поминай то, что не положено поминать!

— Там ждет меня Творец? — Скиф в свою очередь показал на зеленую завесу.

Похоже, это замечание добило длинношеего охранника. В левой руке его словно по волшебству очутился жезл, правая цепко ухватила Скифа за плечо.

— Там ждет тебя Туман! — глухо прорычал страж. — Сейчас я…

Закончить он не успел; дернув плечом, Скиф стиснул его шею в крепком захвате, что-то хрустнуло, и тщедушный разом обмяк. Не выпуская его, Скиф нырнул в зеленые врата.

— Задержался, парень? — услышал он голос Сарагосы. — Срочные дела, э?

— Да вот, поговорили… — рука его разжалась, и тело с глухим стуком рухнуло вниз. Вывернутая шея стража торчала под неестественным углом, но каска с головы не свалилась. Впрочем, Скиф не жаждал заглянуть ему в физиономию.

— Опять тебе с «языком» не повезло, — отметил Сарагоса и кивнул Джамалю. — Ну, раз с той стороны никого нет, закрывай дверку, князь. Спокойней будет.

Руки звездного странника распростерлись, словно птичьи крылья, потом сошлись; изумрудный шестиугольник послушно обратился в узкую полоску. Сразу стало темно; теперь Скиф видел лишь мерцающую зеленую щель да смутные очертания трех фигур — массивные контуры плеч Сарагосы и подальше Сийю с Джамалем.

— Пошли, — молвил Пал Нилыч, — поглядим, что к чему. Зашелестела дверь — видимо, она откатывалась вбок, как в амм-хамматском убежище Посредника-тавала. Стараясь ступать неслышно, все четверо миновали неширокий дверной проем, еще один темный коридор или камеру, еще одну дверь. Только лишь Джамаль растворил ее, как яркие солнечные лучи брызнули прямо в глаза, заставив их зажмуриться; потом Скиф услыхал радостное восклицание Сийи и приподнял веки.

Они стояли на крытой террасе с колоннами, довольно широкой, вымощенной на первый взгляд полированным нефритом и тянувшейся в обе стороны метров на пятьсот. Колоннада плавно заворачивала, словно огромное здание, которому она служила фасадом, выстроили в форме круга или кольца; сами колонны тоже были круглыми, массивными, цвета бледно-зеленого нефрита, и вздымались вверх на высоту десяти-двенадцати человеческих ростов. Эта конструкция напомнила Скифу большую кольцевую галерею, обнимавшую основание Куу-Каппы, шардисского города в океане, где он побывал три недели назад; казалось, с тех пор минула уже целая вечность.

Но за колоннами Куу-Каппы текли и струились сине-зеленые океанские воды, а здесь все было желтым — не золотым, не песочным, а ярко-желтым, цвета яичного желтка. Эта желтая равнина уходила вдаль на десятки или сотни километров, но там, где глаз привычно искал линию горизонта, вдруг принималась ползти вверх — сначала плавно, затем все круче и круче, уподобляясь склону некой гигантской горы, взметнувшейся вверх на те же десятки или сотни километров. Однако ни вершины этого хребта, ни даже горизонта Скиф не видел; пространство вдали тонуло в смутном мареве, окрашенном солнечными лучами в розоватый цвет.

Картина эта была потрясающей и непривычной, но запахи оказались знакомыми. В жарком недвижном воздухе царили ароматы нагретой солнцем земли и сухих трав; Скифу чудилось, что он различает горьковатый дух полыни, нежный тонкий запах клевера или каких-то цветов, благоухание ландышей. Все это, разумеется, было чистым наваждением; сделав четыре шага и очутившись на краю террасы, он увидел, что почву покрывает трава, совсем не похожая на земную — желтая, очень короткая и густая, с резными широкими стеблями, напоминавшими пилу. Скиф сел, прочно поставил ноги на землю и, склонившись, осторожно коснулся ярко-желтого покрова. Трава была мягкой, как птичий пух.

— Степь, — с недоумением пробормотал Сарагоса, — степь… Обычная равнина, только желтая…

— Обычная? Посмотри туда, дорогой! — Джамаль стащил каску и вытянул обе руки вдаль, где полагалось быть горизонту. Скиф и Сарагоса с Сийей тоже освободились от шлемов — зрелище стоило того, чтоб приглядеться к нему повнимательней.

— Там — гора, — произнес Сарагоса, наморщив лоб. — Странная гора… Похожа на кольцевой вал, но без вершины… Ах, дьявол! — брови его в изумлении полезли вверх, а рука потянулась за трубкой. — Мы же внутрь попали! Конечно, все так и должно выглядеть! Нет горизонта, а воздух на расстоянии теряет прозрачность… Отсюда эта дымка… Сколько же до нее? Километров сто?

— Тут расстояния не километрами измеряются, — наставительно произнес Джамаль. — Диаметр сферы сопоставим с орбитой Земли. Может, чуть поменьше или побольше, но на поезде ее не объедешь и на самолете не облетишь. Простор, вах! — Он раскинул руки и блаженно потянулся, подставив лицо солнечным лучам. Светило здесь оказалось не желтым, как на Земле, и не оранжевым, как в Амм Хаммате, но алым; его яркий свет был непривычен после блужданий в сером лабиринте, однако зловещих ассоциаций не вызывал.

Кругом царило безлюдье — ни насекомых, ни птиц, ни живых созданий о двух, четырех или шести ногах, никакого движения и никаких объектов, напоминающих воздушные или наземные экипажи. Сарагоса, не выпуская трубки, вытащил бинокль, оглядел алые небеса и желтые травы, хмыкнул и сошел с низкого поребрика террасы на землю.

— Отойдем немного, оглядимся, — пробормотал он. Они двинулись в степь. Сийя шла рядом со Скифом; ее локоны рассыпались по плечам, в глазах застыло странное выражение, смесь восторга и настороженности, розово-смуглые щеки чуть побледнели. Скиф не сводил с нее глаз. Она улыбнулась ему, сказала:

— И у демонов есть солнце, светловолосый. Хорошее, теплое… Много солнца, много земли… Я уже думала, что Безмолвные покарали ару-интанов, заточив навсегда в серых подземельях! Или этот мир им не принадлежит? — Она оглянулась, тряхнув пепельными кудрями. — Здесь никого нет… и ничего… только травы и эта зеленая крепость с колоннами… И солнце…

Скиф не ответил на ее вопрос. Прищурившись, он посмотрел на солнечный диск, пылавший в зените символом вечного дня, — почти такой же, как земное светило, — и обнял гибкий стан Сийи.

— Солнце есть, моя ласточка, а вот ночи не будет. Ни ночи, ни звезд, ни лун… Что станем делать?

— Всякий мир устроен так, что день сменяется ночью, — рассудительно заметила Сийя, прижимаясь к нему плечом. — Наступит ночь, и мы увидим, Скиф ап'Хенан, сколько лун появится в небесах.

— Этот мир устроен иначе, милая, — сказал Скиф со вздохом. — Здесь очень долгий день… такой долгий, что наши с тобой правнуки не дождались бы его конца.

По губам Сийи скользнула лукавая усмешка.

— Тогда не станем ждать темноты и лун… Иначе откуда у нас появятся правнуки?

Разумная мысль, с энтузиазмом отметил Скиф, но все же поинтересовался:

— А как с заветами Безмолвных? Я не хочу, чтоб ты их нарушила и понесла наказание.

— Безмолвные добры. И они соединили нас не затем, чтоб мы держались за руки, ожидая ночи, которая никогда не наступит.

— Но если ты… если у тебя родится мальчик? — продолжал настаивать Скиф.

Губы Сийи сурово сжались; похоже, она не впервые размышляла над этой проблемой, и решение ее было нелегким. Но вот пальцы девушки переплелись с пальцами Скифа, и она прошептала:

— Тогда мы останемся здесь, светловолосый, или уйдем в твой мир. Какой он? Ты говорил мне о нем, но все сказанное было похоже на странную песню о магии и чудесах… Я так и не поняла, плох он или хорош. У вас строят великие города и ровные дороги для волшебных колесниц… летают в небе словно птицы и плывут из одной земли в другую на огромных таргадах… Раз плывут, значит, есть моря. А деревья и травы? Степь и лес?

— Мир мой не слишком хорош, но и не слишком плох, — ответил Скиф. — Во всяком случае, есть там леса и горы, есть степи и моря, есть солнце и есть луна… И все ночи там будут нашими, ласточка.

Сийя вздохнула, ресницы ее опустились словно два крохотных пушистых веера, на щеках заиграл румянец. «Бедная ты моя, милая, — подумал Скиф. — Степь-то у нас есть, да не поскачешь в нее на быстром коне, с мечом у пояса и с луком за плечами… А коль поскачешь, так тут же и слезешь, с самыми неприятными разговорами насчет потоптанной кукурузы или там картошки…» Он тоже вздохнул и, не выпуская тонкого стана Сийи, принялся размышлять о другом. К примеру, о загадочных установках, что скрывались где-то внизу, под желтыми травами, слоем почвы и скальным основанием равнины. Установки тут были наверняка, ибо тяготение казалось нормальным, а воздух никуда не улетучивался; значит, трудились в толще сархатской сферы какие-то гравитационные компенсаторы, регуляторы или предохранители — тем более что сфера была еще не замкнутой, и трудно представить, какой ад творится на границе, где продолжалась эта тысячелетняя стройка. Но и здесь, на желтой равнине, работа была не закончена; степь эта походила на нежилое здание, куда ни мебели не внесли, ни занавесок на окнах еще не повесили. Единственной мебелью — правда, крупногабаритной — являлась та самая колоннада, что маячила за их спинами.

— Хватит, — сказал Сарагоса и развернулся. Теперь странники могли оглядеть нефритовую постройку с расстояния тысячи шагов, и показалась она Скифу весьма похожей на стадион. Круглый стадион солидных размеров, с колоннами толщиной с башню и вдобавок крытый — его купол, прозрачный и приплюснутый, поблескивал на солнце. Других сооружений — в радиусе ста или двухсот, а может, тысячи километров — не замечалось.

У Пал Нилыча, вероятно, также возникли спортивные ассоциации.

— Цирк, — пробормотал он, — арена… А для чего? Гимнастикой заниматься? Как думаешь, князь? Может, они здесь олимпиады проводят?

— Конечно, генацвале, — подхватил Джамаль. — А кто выиграл — тому полноценную личность дают, титул оринхо, медаль и бочку цинандали. Чтоб пил хорошее вино и правил по справедливости.

Сарагоса окинул звездного странника сумрачным взглядом.

— Ты вот что, Наблюдатель… Есть что сказать, говори, а нет, так помолчи. Не время для шуточек, дорогой! Я ведь тебя серьезно спрашиваю.

— Во-первых, Нилыч, для шуток всегда время. А во-вторых, что я могу сказать? Не больше, чем ты. На космический корабль этот зеленый бублик с колоннами не похож, на Казанский собор или Пентагон тоже. Боюсь, ни Творцов, ни генералов нам тут не сыскать.

— Отчего же? — Сарагоса насупил брови. — Большое здание, стоит отдельно, при куполе и колоннах… Очень даже напоминает собор! Или какой-то центр, особое место — скажем, святилище или музей… Ну ладно, — решил он, — возвращаемся! Осмотрим его, поищем другие двери да поразмыслим, где здесь Пентагоны с генералами и храмы с Творцами.

Они вернулись и часа Три осматривали огромное кольцо, выстроенное из похожего на нефрит материала. Но то был, конечно, не камень; стены и потолок во внутренних помещениях, стоило лишь приложить к ним ладонь, начинали светиться, и каких-либо швов или стыков отдельных деталей не замечалось. Сперва они обогнули всю террасу с колоннами, считая шаги, и выяснили, что окружность кольца составляет два километра с половиной; затем прошли внутрь и принялись исследовать анфиладу больших и малых полостей, соединенных извилистыми переходами и уходившими в стены дверьми.

Вид этих камер, ничем не напоминавших коридоры и залы серого лабиринта, не вызывал и аналогий с земным жилищем либо иным сооружением. Их нельзя было назвать комнатами или залами, так как ровным здесь был только пол, а форма их не поддавалась определению — не круглые и не прямоугольные, но прихотливо-извилистые, словно кляксы или пятна теста Роршаха, они тянулись одно за другим, и стены их, плавно переходившие в потолки, покрытые бороздками, горбами и вмятинами, напоминали поверхность каштана. Не комнаты — полости, выточенные в сердцевине нефрита гигантским червем, заодно отполировавшим похожий на камень материал до зеркального блеска. Стены на ощупь казались гладкими и теплыми, их бледно-зеленоватое сияние было приятным для глаз, однако каким-то неравномерным: казалось, впадины светятся не так ярко, и свет их имеет молочный матовый оттенок, тогда как выпуклые области испускали больше зеленого.

В камерах имелась мебель, но сказать, что она стояла там, было бы неверно. Округлые куски мягкой ткани или какого-то пластика парили над полом на высоте полуметра; эти упругие ложа легко выдерживали вес Сийи и лишь слегка прогибались под грузным телом Пал Нилыча. Их можно было передвинуть, но не опустить и не приподнять; любое усилие, направленное по вертикали, делало легкий на вид материал неподъемным грузом. Скиф для интереса прострелил пару этих странных лежаков — или сидений? — из лазера, не добившись никакой реакции — в них появились дырки размером в палец, и больше ничего.

Были в камерах еще бассейны и шестиугольные окна, такие же, как запечатанное Джамалем. Врат обнаружилось немного, три десятка, а вот бассейнов с чистой и теплой водой Скиф насчитал около сотни. Они располагались в самых обширных полостях и выглядели неглубокими, всего метр-полтора; их бортики имели такую же неопределенную и прихотливую форму, как сами камеры.

Шагая вслед за Сарагосой, то хмурившимся, то в недоумении качавшим головой, Скиф размышлял о цели и смысле этой огромной нефритовой конструкции, заброшенной в необозримую и пустую степь. Необозримость и пустота казались ему понятными; сфера сархов, пусть еще не завершенная, была столь велика, что здесь разместились бы миллиарды поселений и миллиарды миллиардов живых существ. Очевидно, пустых и неосвоенных пространств тут имелось больше, чем застроенных и заселенных, и они просто угодили в одно из таких белых — или, если угодно, желтых — пятен. Но каково назначение этого кольца, окруженного колоннадой, прикрытого сверху прозрачным, блестящим на солнце куполом?

Бассейны и ложа наводили на мысль об отдыхе, однако эта мысль вызывала у Скифа некое внутреннее сопротивление. Такая аналогия казалась ему слишком поверхностной; к тому же страж-сегани, называвший это сооружение токадом, говорил о запахе воспоминаний и наслаждении. Каких воспоминаний? Какое наслаждение?

Скиф полагал, что это никак не связано с отдыхом. В конце концов ведь сархи-метаморфы были так не похожи на людей! Они меняли свое обличье, они трансформировали свои тела, будто данная им при рождении плоть состояла из текучей и покорной их воле субстанции, способной преобразовываться в любые формы, человеческие или отличные от человеческих; вероятно, они могли принять очертания зверя или птицы, древесного обрубка или камня, облака или морской волны. И они — по крайней мере до Второго Рождения — не осознавали собственное "я"! Да, отличия были слишком велики, чтоб всерьез думать об этой нефритовой конструкции как о стадионе, цирке или санатории! «Скорей всего, — размышлял Скиф, — сархам вообще не нужен отдых. Ведь мышечная усталость сродни отраве, а существа, чья плоть столь текуча и покорна, наверняка умеют либо полностью утилизировать яды и продукты метаболизма, либо избавляться от них с потрясающей и недостижимой для человека эффективностью. Да, сархи слишком не похожи на людей! Однако, если верить щуплому стражу, не лишены способности наслаждаться… И каковы же их понятия о наслаждении?» Сомнения Скифа разрешились, когда путники, осмотрев множество камер, бассейнов и парящих в воздухе сидений, попали во внутреннюю галерею — широкий кольцевой проход с такими же массивными колоннами, подпиравшими своды на высоте семиэтажного дома. Простенки между колоннами были забраны попеременно нефритовой субстанцией и прозрачным материалом, имевшим вид гигантских хрустальных пластин; эти окна, тянувшиеся на сорок шагов, придавали кольцевому коридору вид аквариума.

Или скорей его преддверия, так как настоящий аквариум располагался в самой середине, под куполом, едва заметным в алых солнечных лучах. Там, в непрозрачных перегородках, сияли шестиугольные врата, а за огромными хрустальными окнами возносились вверх пышные кроны деревьев. Кора их была гладкой, как девичья кожа, гроздья сочных ягод свешивались с ветвей, а широкие листья отливали бледным золотом.

— Падда! — выкрикнула Сийя, отшатнувшись. — Падда, дерево дурных снов!

Скиф бросил взгляд на побледневшее лицо своей возлюбленной Вероятно, в сердце ее теплилась надежда, что этот мир, с щедрым алым солнцем и беспредельной равниной, заросшей душистыми желтыми травами, не принадлежит ару-интанам; или, быть может, он столь велик, что демоны обитают где-то далеко, на краю света, либо прячутся в своих серых подземельях. Но теперь она убедилась в их неотвратимом и близком присутствии, ибо там, где росли падда, были и демоны. Двеллеры, метаморфы, сархи, Бесформенные! Их присутствие вдруг сделалось почти физически ощутимым, и Скиф невольно нащупал рукоять лазера.

Впрочем, за хрустальными окнами царили тишина и покой. Древесные кроны застыли в полной неподвижности; среди желтых трав, покрывавших землю, не замечалось ни малейшего шевеления; шестиугольные врата, ведущие сквозь тайо, мерцали призрачным изумрудным светом. Кроме них, в прозрачных перегородках имелись и обычные двери, которые надо было откатывать в сторону; подойдя к одной из них, Скиф коснулся гладкой створки, поглядел на шефа и сказал:

— Зря вы беспокоились насчет образцов, Пал Нилыч. Вот, полна лавочка товара! Все есть, и листья, и ветки, и кора — и все бесплатно! Иди и бери! Так как, пойдете? Ножик вам одолжить? — Он наполовину вытянул блестящий клинок катаны.

Сийя тревожно вскрикнула, когда он сделал вид, что отворяет двери, но Сарагоса лишь махнул рукой да пробурчал:

— Шутник, чечако! Сам откроешь, сам туда и пойдешь. Кто у нас специалист по выживанию, э? И кого премудрая мать обласкала? Не меня, а вас с князем! Ну, князь — человек ценный, союзник и гость, так что придется идти тебе, парень. Уснешь, так за ноги вытащим В три прыжка Сийя оказалась у двери и оттолкнула Скифа в сторону.

— Распадись и соединись! — Она вытянула руку в священном кууме. — Клянусь Безмолвными, мой мужчина туда не пойдет!

— Во-первых, — произнес Сарагоса, раскуривая трубку, — я говорил не всерьез. Не одному же князю шутки шутить… — тут Пал Нилыч покосился на Джамаля, прилипшего к прозрачной стене. — А во-вторых, девонька, ты слышала о дисциплине? Скиф не твой мужчина, а мой, потому как я его начальник и воевода! Прикажу — на уши встанет и на ушах за этими падда пойдет!

Сийя упрямо выпятила подбородок, и Скиф подумал, что в гневе она чудо как хороша.

— Будь ты хоть трижды его воеводой, Сар'Агосса, он принадлежит мне! Мне и только мне!

— А почему? — спросил Сарагоса, явно забавляясь.

— Потому что мужчину и женщину соединяют боги, а твоя власть — власть военачальника — от людей! Клянусь Небесным Вихрем, ты уже немолод, а не понимаешь такие простые вещи! Воистину боги не даровали мудрости мужчинам, наделив ею одних женщин. Ты такой же, как наши предки-синдорцы с восточного берега Петляющей реки! Не видишь очевидного, споришь о пустом! Несмышленый кафал!

Последнее оскорбление заставило Сарагосу подавиться дымом; он откашлялся и раскрыл рот. Что-то будет! — подумал Скиф, с интересом наблюдая, как Любовь тягается с Властью из-за его персоны. Пал Нилыч родился в двадцатом веке, в середине пятидесятых годов, и был, несомненно, подвержен всем ошибкам и заблуждениям светлого прошлого. Таким образом, Скиф следил сейчас за противоборством двух идеологий: времен матриархата и эпохи развитого социализма. Впрочем, и западная демократия, бывшая изобретением мужчин, ставила во главу угла Власть и Долг, но не Любовь.

Начавшийся спор прервал звездный странник. Постучав по перегородке рукоятью ножа (хрустальный материал отозвался протяжным звоном), Джамаль произнес:

— Нам повезло, мои дорогие. Сильно повезло! Наше зеленое окошко открылось тут, — он махнул клинком за спиной, обозначив полости и камеры наружного кольца, — а могло привести нас туда, внутрь! Глядите, в каждой непрозрачной стене — шесть, семь или восемь врат, значит, всего их сотни. А снаружи мы насчитали только три десятка.

— Ну и что сие значит? — спросил Пал Нилыч, отворачиваясь от Сийи и ожесточенно пыхтя трубкой. Девушка, с видом победительницы в споре, взяла Скифа за руку и оттолкнула подальше от двери.

Джамаль в задумчивости окинул взглядом всех троих.

— Получается, Нилыч, что кто-то приходит снаружи, а кто-то — изнутри… И тех, кто попадает прямо в рощу, больше. Им не нужны ни комнаты, ни бассейны, ни матрасы, что висят в воздухе, — ничего! Только это, — он опять постучал по стеклу черенком ножа.

— Хмм… Забавная мысль… А дальше что?

— А дальше я предложил бы понаблюдать. Вдруг кто заявится! То ли снаружи, то ли изнутри… Но глядеть лучше сверху, — Джамаль показал взглядом на купол. — Тут роща культурная, не дикая, как в Амм Хаммате; деревья растут негусто, и с крыши мы рассмотрим, что под ними творится. Нас четверо, будем наблюдать со всех четырех сторон… вдруг и поймаем генерала! — он подмигнул Скифу.

— Да, наверх стоило бы подняться, — согласился Сарагоса. — Пойдем на террасу, может, там лестницы есть…

Лестниц они не нашли, но обнаружили люки, ведущие внутрь колонн. Эти массивные подпорки трехметрового диаметра оказались внутри полыми и, видимо, выполняли роль подъемных и спускных устройств; тяготение в них отсутствовало начисто, но в каждой ощущался слабый ток воздуха, направленный вверх или вниз. Джамаль с Сийей тут же забрались на крышу, и Скиф уже двинулся следом за ними, но Пал Нилыч придержал его.

— Пойдем-ка, парень, посмотрим, что сталось с недотепой, которому ты шею свернул. По твоим да Князевым рассказам выходит, что они, — Сарагоса ткнул пальцем вниз, разумея обитателей серого лабиринта, — после смерти как-то меняются. Хочу увидеть, как.

Зрелище оказалось неприятным. Тело Карателя уже закончило свою посмертную метаморфозу, превратившись в засохший и словно бы обугленный сгусток, покрытый то ли кожей, то ли корой. Он был небольшим, овальным, полуметровой длины и напомнил Скифу старый древесный пень или огромную картофелину, которую передержали в огне. Он вытащил клинок, пошевелил им в середине сгустка: полетели черная пыль и труха.

Сарагоса с задумчивым видом уставился на бренные останки щуплого сегани.

— Пепел, — пробормотал он, — пепел… Тени, призраки и чудища бродили во мгле, но вот туман рассеялся, и они осыпались пеплом… И не осталось ничего, кроме пепла… Прах! Пустота!

— Все мы прах и пепел, когда умрем, — заметил Скиф. — Прах, пепел и пустота! Но там, — он воткнул клинок в землю, словно желая дотянуться до потолка серого лабиринта, — там, Пал Нилыч, еще чертова пропасть живых! Пусть туман рассеялся, и мы заглянули им в глаза… и даже увидели знакомые лица… Но они ведь не стали менее опасны, да? И что вы собираетесь делать с ними, Пал Нилыч?

— Не знаю, — сказал Сарагоса, — не знаю, скифеныш… Просто сейчас я разделался с одним из своих кошмаров.

Он глядел, как Скиф, опустившись на колени, быстро и ловко взрезает катаной дерн, как отваливает его в сторону, как выбрасывает горсти коричневатой земли. Затем обугленные останки вместе с каской были завернуты в плащ, а сверток опущен в неглубокую ямку; когда Скиф закидал ее землей и привалил сверху дерном, получился холмик в ладонь высотой — могила не могила, но все же какая-то отметина. Лучше, чем разложение в жадном сизом тумане на дне погребальной шахты.

Отряхнув руки, Скиф поднялся. Было жарко, и ему хотелось сбросить плащ, комбинезон и окунуться в какой-нибудь из сотни расположенных поблизости бассейнов. Но Сийя ждала наверху, а Сарагоса уже с нетерпением манил его рукой, так что Скиф был вынужден повиноваться этому двойному призыву Власти и Любви. Вступив следом за шефом внутрь колонны-подъемника, он неторопливо всплыл вверх и очутился на крыше токада.

К счастью, тут тоже были бассейны. Плоская кровля обнимала кольцом слегка приплюснутый купол, возносившийся в самой высокой точке метров на сто пятьдесят; кровлю эту тоже засадили желтой травой, но кое-где поблескивали нежной зеленью обширные нефритовые площадки с прихотливо изрезанными зеркалами серебристых вод. Имелись тут и ложа, висевшие в воздухе словно ковры-самолеты, терпеливо поджидающие седоков; одни были размером с сиденье стула, другие — с половину цирковой арены. Картинка, по мнению Скифа, походила на пляж, в самом центре которого взметнулась вверх да так и застыла огромная круглая волна; алое солнце заставляло ее розоветь и поблескивать, и казалось, что из мерцающих ее глубин всплывет сейчас и ринется на берег неведомое таинственное чудище.

— Разойдемся, — сказал Сарагоса. — Князь дело предложил: нас четверо, и каждый будет следить за своим сектором. Да и на равнину поглядывать не забывайте — вдруг кто оттуда припожалует!

— Мы потеряем друг друга из вида, — Скиф покосился на купол, скрывавший противоположную сторону желтого кольца. — Надо бы уговориться о сигналах, Пал Нилыч.

— Ну, чего тут уговариваться, — Сарагоса пожал плечами. — Мы с тобой будем стрелять, а князь и красавица наша пусть кричат. Распределимся так: ты и я, — он хлопнул Скифа по груди, — напротив друг друга, а они — посередине.

Значит, Сийя будет рядом, отметил Скиф. Это его вполне устраивало, и, сделав налево кругом, он двинулся на свой пост.

Там он выбрал площадку попросторнее, сбросил на один из ковров-самолетов шлем, плащ и свой отощавший мешок с припасами, расстегнул пояс, стянул комбинезон и сапоги и плюхнулся в бассейн. Вода доходила ему до середины бедер: плавать нельзя, но окунуться можно. Этим он и занимался минут десять, смывая пот, грязь и сажу, налипшую еще во время амм-хамматского пожарища. Потом прополоскал комбинезон, бросил его сушиться, надел на запястье браслет с таймером, компасом и хронометром, повесил через плечо кобуру лучемета и двинулся в обход.

Небо над ним было высоким, нежно-розовым, с легкой просинью, в теплом воздухе витали ароматы трав, вполне безопасные в отличие от медвяного запаха падда, солнце приятно грело плечи и спину, и Скиф разнежился. Сперва он посматривал вниз, где застыли под куполом дурманные деревья, но там ничего интересного не происходило, и он начал все чаще глядеть в степь. Там тоже не замечалось никакого подозрительного шевеления, но вид равнины, плавно вздымавшейся к небесам, чаровал Скифа; в какой-то миг ему показалось, что стоит он, крохотная и ничтожная мошка, на самом дне исполинской чаши, края которой простираются вкруг него и тянутся вверх, вверх, вверх, замыкая собой и это странное розовое небо, и алый солнечный диск, и, быть может, все звезды, сколько их есть на свете.

Он тряхнул головой и усмехнулся; миг сей был поистине мигом истины — разумеется, если не считать звезд.

Так продолжалось часа два. Почти при каждом обходе Скиф видел в левом конце своего маршрута Джамаля, а в правом — Сийю; они сперва крепились, поглядывая на него с завистью, но потом звездный странник не выдержал и разоблачился до плавок. Сийя осталась в плаще, стянув его боевым поясом с клинками, но Скиф углядел, что ноги ее босы, а волосы мокры: значит, тоже купалась.

Налюбовавшись равниной и небом, он принялся думать о Сийе. Тут все вроде бы складывалось хорошо; во всяком случае, кавказский способ с мешком, про который толковал Джамаль, исключался. Сийя сама сказала: уйдем в твой мир… Сама сказала! Слова ее грели Скифу душу.

После первого странствия в Амм Хаммат и своей шардисской экспедиции он был при деньгах, а значит, считай, с квартирой; хватит на трехкомнатную или побольше, с балконами да лоджиями. В одной комнате будет у них спальня, в другой — детская, а в третьей придется держать для Сийи коня… Какая ж амазонка без лошади? Ну а в лоджии свалим сено, ячмень да овес…

Он почесал в затылке, соображая, что все три комнаты питерской квартиры, вместе с кухней, ванной и прихожей, вдвое меньше того покоя в городе на скале, что отвели им с Джамалем. Там были не комнаты, не клетушки, а залы… пусть без телевизора и газовой плиты, зато простор, обширное пространство, не унижающее человека скудостью и теснотой. Может, дом купить? — промелькнуло у него в голове. Пригородный дом с участком наверняка понравится Сийе больше городской квартиры… Опять же и коня можно держать не в комнате, а на конюшне… Двух коней! Сядут они в седла и поедут в гости к отцу с матерью… не на слидере, не на электричке, а на лошадях… Приедут, и Сийя скажет:

— Да хранят вас Безмолвные, родичи! Вот мы прибыли — я и мой мужчина!

Скиф представил себе лицо матери при этих словах, и его перекосило, как от зубной боли. Да, нелегко стать мужем амазонки, подумал он, а быть им — еще тяжелее!

Он попытался избавиться от мыслей о быте и квартире, о кухне и лоджии, забитой сеном под потолок, и о том, что сделает Сийя, Сестра Копья, если ее толкнут на улице или заденут грубым словом. Здесь, в чужом и опасном мире, не хотелось думать о ничтожном, о мелком; здесь, соответствуя моменту, полагалось мечтать о любви, крепкой, как клинок меча, жаркой, как вспышка бластера, и огромной, как эта беспредельная желтая равнина, где сама планета Земля показалась бы крохотным шариком от детского бильярда. И Скиф, предаваясь этим пленительным мечтам, на мгновение ощутил жалость — щемящую жалость к двеллерам-сархам, у которых все было краденое: и воспоминания, и беды, и счастье, и даже собственное "я". Ну а любовь… любви, настоящей любви, если верить словам Джамаля, они и вовсе не знали.

Воздух над куполом прорезала фиолетовая молния, и Скиф, опомнившись, рванул со всех ног. Что-то там у Пал Нилыча случилось… Что-то опасное или интересное; в любом случае стоило поспешить.

Он спешил так, что почти нагнал Джамаля, хоть князь, с учетом возраста, оказался неплохим бегуном. Сийя торопилась с другой стороны, летела, словно лань над степными травами; пепельные волосы шлейфом струились за ней, мелькали быстрые смуглые ноги, раздувался серебристый плащ, и было видно, что, кроме этого плаща да оружейного пояса, на ней нет ничего. Ну, на самом Скифе было и того меньше.

Сарагоса хмуро оглядел свою босоногую команду, буркнул: «Расслабились, обалдуи!», потом склонился над прозрачной поверхностью купола. Внизу, на двадцатиметровой глубине, из зеленых врат один за другим появлялись голенастые шестиногие механизмы; они неторопливо шествовали к деревьям, втягивали опоры, опускались в желтую траву, окружая стволы плотным многорядным кольцом. Их седоков Скиф вначале принял за мертвый и неподвижный груз. Эти создания не походили на людей, на шшадов или существ иного обличья; они казались просто сгустками протоплазмы, заполнявшими транспортные полусферы.

— Перворожденные, — пробормотал Джамаль, — такие же, каких мы видели в шахте… Тот, похожий на Зураба, что-то говорил о них… о них и запахе… Помнишь? — Он подтолкнул Скифа локтем.

— А что помнить? — откликнулся тот. — Речи его были смутными, князь.

— И все же он говорил… говорил о запахе, о Перворожденных и Воплотившихся… даже из высших каст…

— Он много чего говорил. Но ведь тебе показалось, что не все…

— Тише! — произнес Сарагоса. — Поглядим на них, может, чего и поймем. Не зря же эти кастрюльки сюда заявились.

Скиф смолк, вперив взгляд в прозрачную поверхность и кольцо окружавших деревья сархов. И механизмы, и их седоки были неподвижны, и сперва ему показалось, что там, внизу, ничего любопытного не происходит; затем он уловил легкое трепетание, словно заполнявшие полусферы сгустки протоплазмы готовились вскипеть, ринуться вверх и в стороны, испуская полные пара пузыри. Однако изменения выглядели плавными; чудилось, некто невидимый принялся медленно помешивать ложкой густую и вязкую плоть этих существ, заставляя ее подниматься и опускаться в неспешном ритме. Через четверть часа эта дрожь стала быстрей, и волнообразные колебания сгустков превратились теперь в непрерывный и хаотический трепет. Тела их уже не вздувались упругой волной и не опадали разом; каждый словно бы выплясывал в своей полусфере некий отдельный и непохожий на другие танец.

И Скиф, всматриваясь в эту жутковатую пляску, вдруг начал замечать, что тела Перворожденных обращаются в подобия гротескных лиц, звериных морд и человеческих физиономий, искаженных невероятными гримасами — страха, восторга, гнева, насмешки, вожделения. Иные казались ему знакомыми или почти знакомыми; другие, страшные, как дьявольские маски, вызывали только омерзение и ужас. Вероятно, то была лишь игра фантазии, но он не мог избавиться от мысли, что видит иногда огромные и размытые подобия лиц шинкасов — жабью рожу Тха, Полосатой Гиены, хищный оскал Когтя, физиономию Дырявого с рассеченной щекой, мрачные безжалостные глаза Ходда-Коршуна. Временами же в корчах протоплазменных тварей проглядывали иные черты — синдорцев, погибших во время сражения у рощи, земных знакомых Скифа, амазонок из города на скале и даже любопытного серадди Чакары, ловца удачи. Все это казалось совершенно невероятным, так как шинкасы, за исключением Тха, обитали сейчас на спине Шаммаха, Кондора Войны, а синдорцы — если не считать юного Сайри — нежились в чертогах Безмолвных на серебристой луне Зилур. Что касается всех прочих, то Скиф надеялся, что они живы, здоровы и пребывают в добром здравии; вряд ли кто-то из них достался демонам.

Он протер кулаками глаза, и наваждение исчезло; теперь перед ним были только округлые бурые тела, дрожащие, как в лихорадке. Но трепет их затихал. Постепенно беспорядочные движения снова сменились размеренными колебаниями вверх-вниз, затем протоплазменные сгустки замерли, но зашевелились механизмы, вытягивая ноги-ходули, выравнивая их и сгибая словно бы в нетерпении. Наконец твари в шестиножниках в строгом порядке потянулись к вратам: сначала занимавшие внешнюю часть колец, потом — внутреннюю, ближнюю к деревьям. Исход их занял минут семь-восемь, и вскоре под золотистыми кронами падда желтела лишь скрывавшая почву трава.

— Представление окончено, — заметил Сарагоса и, поглядев на Скифа, а потом на Джамаля, спросил: — Ну и что значит сей цирк?

Звездный странник в задумчивости коснулся бородки.

— Подготовка к Воплощению, дорогой, священные пляски в честь Творца, спортивная разминка, пикник на природе… Выбирай!

— Может быть, запах доставляет им удовольствие, — сказал Скиф, припоминая речи щуплого сегани. — Тот, длинношеий, говорил, что в токаде наслаждаются ароматом воспоминаний.

— Какие воспоминания у этой погани в котелках? — Брови Сарагосы взлетели вверх, глаза недоуменно округлились. — О чем они помнят? Как дьявол лепил их из дерьма в местном аду?

— Кроме Перворожденных, могут появиться и другие, Пал Нилыч. Они пришли из внутренних врат целой ордой, как предупреждал князь. — Скиф стукнул согнутым пальцем о поверхность купола. — Теперь стоило бы подождать тех, кто заявится снаружи… тех, кого немного… генералов!

— Ну-ну, — проронил Сарагоса, морща лоб и посматривая на часы, — Ладно, подождем! Время позднее, так что разрешаю вздремнуть и перекусить, только каждый пусть сидит на своем посту… И спит вот так! Понятно, нет? — Он прижмурил один глаз и широко раскрыл другой, потом начал копаться в мешке.

— А сейчас разбирайте паек и отправляйтесь!

— Мне не надо, — сказал Скиф. — У меня еще остались пара банок и сухари.

— Не надо так не надо… — Сарагоса выудил из кармана трубку и буркнул: — Ну, идите! Да оденьтесь как положено! За генералами голышом не бегают.

Одеваться Скиф не стал; положился на то, что купол скрывает его от зоркого начальственного ока. Расправившись с банкой концентрата, он еще раз окунулся, чтобы разогнать сон, и около часа побродил среди трав, бассейнов и висящих в воздухе полотнищ, то поглядывая на небо с недвижным солнечным диском и на ярко-желтую чашу равнины, то всматриваясь в хрустальный купол и золотистые древесные кроны. Наконец дремота сморила его; он выбрал один из ковров-самолетов, не самый маленький и не самый большой, размером с нормальную кровать, и расположился на нем, прикрыв ладонью глаза.

Солнце грело ноги и живот, но, кроме прикосновения теплых его лучей, Скиф не ощущал ничего. Над гигантским рукотворным миром сархов распростерлась тишина; не слышалось птичьих вскриков и стрекота насекомых, не шелестела под ветром трава, не журчали ручьи, не раздавалась осторожная поступь зверя. Харана, бог с жалом змеи, тоже молчал, будто намекая, что в тишине нет ни опасности, ни ожидания беды; все спокойно, можно спать.

И Скиф уснул.

То ли после недавних танцев Перворожденных, то ли по какой-то иной причине, но привиделся ему поединок с Когтем. Однако во сне Коготь был громадным, вдвое выше его, с чудовищной секирой, напоминавшей мясницкий нож на двухметровом бревне топорища, а у самого Скифа, кроме быстрых ног и ловких рук, никакого оружия не случилось. Даже проволоки-заточки, вшитой в лямку комбинезона! И комбинезона тоже не было, а значит, не мог он использовать другое подручное средство — леску или кусок веревки, ремень или перочинный нож.

Коготь-исполин гонял нагого Скифа вкруг костра, с молодецким уханьем размахивал секирой, рубил воздух, вспахивал землю. Скиф уворачивался, подпрыгивал, сек великана ребром ладони, доставал пяткой горло и висок, с размаху колотил ступнями по ребрам, старался угодить пальцами в глаза. По идее, любому из этих ударов полагалось бы вышибить из Когтя душу вместе со всеми печенками и селезенками, но шинкас только ухмылялся да все шустрей орудовал своим топором. И Скиф с ужасом начал понимать, что круги, коими гоняет его великан, все суживаются и суживаются и вскоре приведут его прямиком в костер. А в костре том плясала в рыжих огненных языках дяди Колина саламандра, скалила алые зубки, ухмылялась, обещая гибель скорую и неминучую.

«Не годится бегать», — решил Скиф, пристраиваясь ближе к пламени и поглядывая на жуткое лицо Когтя и на его огромный топор. Гигант надвинулся на него несокрушимой горой, вскинул полыхнувшее алым блеском лезвие, раскрыл необъятную пасть — и тут Скиф наклонился, сунул руки в огонь, ухватил насмешницу-саламандру под жабры и швырнул Когтю прямо в лицо. Против ожиданий, огненный зверь оказался не твердым и жарким, а мягким и приятно-теплым; пальцев он Скифу не обжег, а что сотворил с Когтем, того было не разглядеть за клубами дыма да снопами багровых искр.

Странно! Саламандра вроде бы терзала врага, и в то же время Скиф ощущал, что она попрежнему в его руках. Она была все такой же мягкой и теплой, и пахла не угольями и золой, а горьковатым и нежным запахом степных трав — не тех, что росли на желтой равнине, но амм-хамматских, знакомых, почти родных. И были у саламандры волосы, как шелк, и кожа, как лепесток тюльпана, и губы — сладкие, как майский ветер, играющий в кронах цветущих яблонь…

Сийя!

Он очнулся, сжимая ее в объятиях. Пепельный локон щекотал шею, а губ ее он разглядеть не мог — губы были слишком близко.

— Воин! — насмешливо и ласково шепнула она. — Ты даже не слышал, как я подкралась!

— Поступь врага тяжела, шаг любимой легок, — пробормотал Скиф, целуя ее в краешек рта. Потом он поймал ее губы; майский ветер дохнул в лицо, зашелестели ветви невидимых яблонь и незримые фонтаны обрызгали его медом и вином. Маленькие упругие груди Сийи затрепетали под его ладонью.

Скиф привстал, бросил взгляд над розово-смуглым плечом девушки: алое солнце попрежнему торчало в зените, и купол токада переливался алыми отблесками на фоне глубоких небес. Бездонных, как зрачки Сийи…

— Что ты там ищешь, Скиф ап'Хенан?

— Хотя бы одну луну, моя ласточка.

— Они здесь, все три, — она показала на свои губы и глаза.

— Это Миа, — сказал Скиф, целуя ее, — это Зилур, это Ко… — его губы коснулись ресниц Сийи, и она закрыла глаза. Невесомое полотнище под ними дрогнуло, вспорхнуло крылом бабочки и понеслось вверх, к самому солнцу, кружа и покачивая их, грея и лаская, окутывая радужной дымкой, где сквозь приглушенные цвета зелени и желтизны победным отблеском сиял фиолетовый свет аметиста и искрились алые альмандиновые пламена. Их ковер-самолет парил в этом ослепительном ореоле, а где-то под ним, вертясь и свиваясь в огненный клубок, играла, хохотала саламандра, весело скалила зубки, стреляла искрами — и каждая искорка тоже смеялась. И улыбок их было ровно столько, сколько раз Скиф целовал Сийю, а Сийя — Скифа.

Быть может, то улыбались не искры из пламенного оперенья саламандры, а сами Безмолвные Боги? И не полотнище сархов кружило их в вышине, а сам Небесный Вихрь?

Усталые, они заснули, прижавшись друг к другу, и на сей раз видения схватки с шинкасом не тревожили Скифа. Руки Сийи хранили его; нежные и сильные, они обнимали его шею, а дыхание девушки и запах ее кожи и волос навевали приятные сны: будто несутся они вдвоем на быстрых скакунах по питерским улицам, обгоняя шестиколесные слидеры, и тормозят прямо под окнами родительской квартирки; окно распахивается, и мама с отцом, высунувшись по пояс, машут им руками и зовут к себе. Скиф спрыгивает на землю, снимает Сийю с седла, и она, подняв к окну сияющее лицо, говорит: «Да будут милостивы к вам Безмолвные Боги! Вот мы прибыли, я и мой мужчина!» А мама, вытирая слезы, отвечает так: «Распадись и соединись! Клянусь челюстью пирга, наконец-то мой Кирюша стал чьим-то мужчиной!» И отец усмехается: «Хвала Безмолвным! Давеча шепнули они мне, что пора ожидать прибавления семейства…» Кто-то осторожно потряс Скифа за плечо, и он очнулся. Улыбка отца еще плавала перед глазами, но через секунду он сообразил, что видит лукавую физиономию Джамаля; звездный странник, одетый и с оружием у пояса, склонялся над ним. Сийи уже и след простыл.

— Что? — Скиф откашлялся и сел, спустив ноги в траву. — Что случилось, князь?

— Понимаешь, дорогой, видел я твоего генерала… Может, оринхо, может, кто еще… Весь в алом и блестящем, по виду — человек, но не с Земли, ростом не вышел, а голова великовата, еле на шее держится. Пришел со стороны галереи, посидел под деревьями, потом вернулся, лег на такой же летающий матрас, полежал — и в окно. В те врата, что снаружи, в одной из этих комнат с бассейнами.

Скиф ошеломленно уставился на компаньона.

— Когда это было?

— Да часа три назад. Или четыре.

— Что же ты меня не позвал? Или Пал Нилыча? Губы звездного странника дрогнули, но улыбка его была не насмешливой, не язвительной, а скорее печальной и доброй.

— Понимаешь, генацвале, не хотел вас беспокоить. Что этот, в красном? Один ушел, другой придет… А у тебя важное дело было. Нет важней! И если б все Бесформенные на свете принялись тягаться из-за моей души, я и тогда бы тебя не потревожил и Нилычу не дал. Вах, не дал!

— Душу твою им не взять, — сказал Скиф, — она теперь под защитой. Закодирована и запечатана самым ментальным образом.

— Верно, — согласился Джамаль.

С минуту они молча глядели друг на друга и улыбались, потом звездный странник хлопнул Скифа по голому колену и вымолвил:

— Ну, одевайся! И девушку свою зови. Пойдем к Нилычу на доклад.

Скиф пронзительно свистнул и принялся натягивать комбинезон, а заодно, не теряя времени, расспрашивать Джамаля:

— Ты что же, вниз спускался? Как генерала-то разглядел? Ну, куда он пошел и где полежать изволил?

— Спускался, — подтвердил компаньон. — Может, я его бы и скрутить сумел, вид-то у него не богатырский, да решил лучше высмотреть, куда он уйдет. Теперь эту дверь не потеряем, я рядом нож положил.

— А на глаза ты ему не попался? — спросил Скиф, затягивая пояс.

Джамаль покачал головой.

— Это вопрос! Серьезный вопрос! Странный!

— Чего же в нем странного?

— Видишь ли, когда этот, в алом, под деревья садился, вид у него был сильно деловой. Человек власти, как твоя девушка говорит! Вернее, нечеловек… человеческого в нем — руки-ноги да голова, но не лицо… Все вроде на месте, и нос, и уши, и глаза, а выражение не то, понимаешь? — Скиф кивнул, хотя услышанное показалось ему не очень ясным. — Так вот, — продолжил компаньон, — посидел он недолго и начал расслабляться да отмякать. Во взгляде что-то нормальное появилось и в то же время странное… вроде он был ошеломлен…

— Ты это почувствовал? Ну, я имею в виду…

— Да, да, почувствовал! Я уже спустился вниз, во внутренний коридор, и встал у окна, в десяти шагах. Он меня будто бы не замечает, сидит и сидит… ну, отсидел свое и отправился полежать. И вид у него был этакий… — пальцы Джамаля неопределенно шевельнулись, — очумевший, я бы сказал. А минут через сорок все пришло в норму. Вах, неприятно было глядеть! Лицо, знаешь ли, окаменело, глаза выкатились, рот — в ниточку… Человек власти, словом! Тут он встал, и в окно!

Примчалась Сийя, уже в полном облачении, в плаще и с каской под мышкой. Щеки у нее разгорелись, как маков цвет.

— Джаммала большого начальника выследил, — сообщил ей Скиф. — Не иначе как Брат Катапульты или местный потомок огня и железа. Одет в красное. Приходил деревья нюхать.

Сийя выгнула бровь, но промолчала; кажется, мысли ее блуждали сейчас в иных сферах, не слишком близких к демоническим начальникам. «Что ей снилось? — подумал Скиф. — Как мчимся мы на быстрых скакунах к Городу Башен, и хедайра, властительная Дона ок'Манур, награждает меня по заслугам? Скажем, жалует под начало целый турм и половину Башни Стерегущих, чтоб было где разместиться с таким девичником?» Он усмехнулся и зашагал к посту Сарагосы.

К счастью, Пал Нилыча они застали дремлющим на ковре-самолете, и хитроумный Скифов компаньон доложил, что одетый в красное сарх скрылся всего лишь десять минут назад. Это избавило Скифа от неприятных объяснений, а Сийю — от необходимости прирезать Сар'Агоссу на месте — ибо смерти достоин тот, кто пытается разлучить соединенных богами! Но Джамаль не вел иных речей, кроме дозволенных.

— Мы торчим тут сутки, а воз и ныне там, — сказал Сарагоса, дослушав звездного странника. — Может, кого изловим, а может, и нет… Я бы прогулялся в те врата, куда красный удрал. Вдруг попадем в такое место, где их — словно пчел — хватай любого и тряси! И все информированные надлежащим образом, и насчет Творца, и насчет Великого Плана. Что скажете, соратнички?

— Место и здесь неплохое, тихое да скрытное, — возразил Скиф. — А прогуляться, Пал Нилыч, лучше мне одному. Какая дверь к генералам ведет, мы теперь знаем; ну так я пойду и приволоку вам одного. Или двух, для объективности показаний.

Он чувствовал себя виноватым; не прояви Джамаль деликатности, был бы уже у шефа нужный собеседник, и тряс бы он его в полное свое удовольствие. А место для всяческих вытрясаний и выбиваний в самом деле было хорошее: кричи не кричи, на миллион километров никто не услышит.

— Дельная мысль, — отозвался Сарагоса, поигрывая бровями. — В конце концов ты у нас специалист в таких делах… эксперт, можно сказать! Рейнджерс! Ну, давай иди, если твоя женщина отпустит, — он метнул насмешливый взгляд на Сийю, но она молчала. — Иди, — произнес он уже более уверенным тоном, — и притащи что-нибудь подходящее. Хоть красного черта, хоть зеленого, лишь бы разговорчивого!

— Необязательно красных или зеленых, — добавил Джамаль и пустился в долгие объяснения о том, что всякая раса, даже самая необычная, имеет определенную иерархическую структуру и соответствующую символику. Среди Бесформенных — или двеллеров, как угодно звать их Пал Нилычу, — он, Джамаль, обнаружил уже три больших класса, куда может входить множество каст. Во-первых, низшие, которые передвигаются на шестиножниках и заняты на всякой подсобной работе; во-вторых, тавалы, охранники-сегани и надсмотрщики в блеклых комбинезонах, коим положено надзирать за аркарбами; ну а в-третьих, те, у кого одежды попригляднее. Специалисты и администраторы, которым достались личности с высокоразвитых планет, не исключая и Землю. Вероятно, все они носят яркие облачения, и каждый может оказаться ценным пленником.

Сарагоса спорить не стал, только буркнул, что статистика мала — в блестящих одеждах видели только двоих, зеленого да красного, и одного по глупости ухлопали, а второго упустили. Но Скиф свою задачу понял: о Творце не расспрашивать, ибо такие разговоры тут запрещены, а взять потихому феникса, павлина либо райскую птицу. «Взять-то возьму, — подумал он, — а что дальше-то делать? Не из того теста местные птички слеплены; начнут изменяться и выскользнут из рук. Разве что в мешок посадить? Кавказским способом?» Однако сомнения эти Скиф оставил при себе и вслед за компаньоном отправился к двери, за которой скрылся сарх в алых одеждах. Пал Нилыч хлопнул его по плечу; Сийя, оберегая от всяческого зла, вытянула руку в кууме; Джамаль улыбнулся и пожелал удачи.

Надвинув на голову шлем, Скиф шагнул в мерцающую изумрудную завесу.

Каска ограничивала поле зрения, и он не сразу заметил двух стражей, замерших по обеим сторонам шестиугольных врат. Высокие, крепкие, с мощными челюстями, они казались похожими на тех существ, которых Скиф впервые узрел в «родильном доме»; шлемы их были такими же, в длинных руках тускло поблескивали жезлы власти.

Он уже собирался схватиться за оружие, но сегани, стоявший слева, произнес!

— Почтение собрату по касте! Насладился ли ты запахом воспоминаний?

— Наслаждаться мне было некогда, — ответил Скиф. — Я работал.

— Работал? В токаде? — второй Каратель придвинулся к нему; в гулком голосе стража звучало удивление.

— Готовил теплое местечко для оринхо. Теперь иду доложить.

«Меньше слов, меньше вопросов», — пронеслось у Скифа в голове. Ладонь его уже лежала на рукояти лазера.

Кажется, сегани поверили ему — или в функции их не входило снимать допрос. Заметив, что собрат колеблется, будто не знает, в какую сторону шагнуть, один из них сказал:

— Первый раз в…? — Страж вымолвил протяжное длинное слово, которое Скифу не удалось бы воспроизвести; он понял лишь, что так называется это место, и кивнул.

— Тебе в ту сторону, собрат, — второй охранник махнул рукой с жезлом. — Вначале будет проход к спиралям Иркоза, затем — Садра; третий ведет к всесильным Оринхо.

Названия высших каст, отметил Скиф, кивая. Он приложил руку к каске в знак благодарности, буркнул: «Мое почтение, собратья!» — и отправился куда показали.

Место, в которое он попал, напоминало кратер вулкана. Слегка наклонные стены уходили вверх на полкилометра, внизу была округлая площадка примерно такой же величины, залитая алыми лучами, — солнце стояло в зените, и стены почти не отбрасывали теней. Площадка казалась пустой и безлюдной, если не считать серебристых фигурок сегани, маячивших вдалеке у нескольких шестиугольных врат; здесь и там от нее отходили проходы, обрамленные причудливыми арками. Еще один проход, открытый и напоминавший галерею, шел по спирали вверх вдоль стен вулканического жерла; от пропасти его отделяли нагромождения скал, и в разрывах меж ними Скиф разглядел изумрудное мерцание. Там находились врата, множество врат, десятки, если не сотни; они сияли в стенах кратера, поднимаясь все выше и выше, к самому небу. Пересадочная станция, отметил Скиф, такая же, как в сером лабиринте, но для избранных Действительно, народ на галерее не толпился. Там не было ни шестиногих аркарбов, ни надсмотрщиков в тусклых одеяниях; не было никого, кроме сегани в глухих шлемах и плащах. Похоже, они не столько охраняли, сколько находились здесь для порядка — может, приглядывали, чтоб какой-нибудь шестиногий с пустой головой не забрел случайно в эту обитель власти.

В том, что он очутился именно в ней, Скиф не сомневался. Этот огромный кратер был искусственным сооружением, хотя и копировавшим природные формы; его стены, утесы, камни и скалы казались отшлифованными, сглаженными и округлыми, а призрачный и неясный блеск вверху намекал, что жерло перекрыто куполом — таким же, как в токаде. Но эти признаки рукотворности полукилометровой горы не являлись главными, Скиф и без них догадался бы, что находится в здании, в городе — или в том, что сархи понимали под зданием или городом. Ибо сооружен он был из того же подобного нефриту материала, что и окружавшая рощу кольцеобразная конструкция.

Но все здесь выглядело величественнее и внушительнее. Арки, обрамлявшие жерла проходов, были украшены золотистыми прожилками, будто бы вплавленными в полупрозрачный зеленоватый камень; их затейливое переплетение напомнило Скифу кружева или ажурную паутину, но не плоскую, а трехмерную, с ячейками неопределенной формы, подсвеченную алыми солнечными лучами. Утесы, обрамлявшие спиральную галерею, при ближайшем рассмотрении тоже показались ему декоративным убранством — быть может, исполинскими статуями, воздвигнутыми для того, чтобы подчеркнуть торжественность места, где обитали Сила, Власть и Могущество. В плавных и изменчивых контурах этих скал ему чудились то фигуры закутанных в плащи сегани, то адские лики застывших в пляске Перворожденных, то шестиножники с полусферами, возносившими на недосягаемую высоту странные тела седоков, то очертания иных созданий, подобных шшадам, людям или каким-то монстрам, паукам, насекомым, осьминогам или рыбообразным существам с пучками щупальцев и акульими плавниками. Но, быть может, все эти камни и скалы не означали чего-то определенного и не являлись произведениями искусства; ведь человек в стремлении сделать непонятное понятным склонен к аналогиям, которые оправдываются далеко не всегда.

Но впечатление торжественности и величественности не оставляло Скифа. Возможно, Джамаль, эмпат и телгский Наблюдатель, ощутил бы его в большей мере и скорей разобрался бы в предназначении этого места, но чувства подсказывали Скифу, что на сей раз ошибки не произошло: он находился в средоточии власти или в преддверии ее, у тех самых кабинетов, где заседают президенты, генералы, короли, владыки жизней и судеб.

В сорока шагах от врат, сквозь которые он проник в эту обитель правящих и решающих, ответвлялся широкий тоннель под нефритовой аркой; в ее глубине золотистые прожилки сплетались кольцами, квадратами и шестиугольниками — так, во всяком случае, чудилось Скифу. Он остановился, кивнул головой, пробормотал «Иркоза…» и двинулся дальше. Тоннель был широк, и стены его, тоже покрытые вязью непонятных узоров, казались сотканными из золотисто-зеленоватой парчи; кем бы ни были эти иркоза, устроились они неплохо, с великолепием и пышностью, достойной королей. Впрочем, подумал Скиф, он может и ошибаться, принимая за украшения некие символы или знаки, служившие для вполне утилитарных целей; не исключалось, что вплавленные в нефрит кружева были каким-то техническим устройством, гигантским компьютером, накопителем энергии, средством связи, конвертером или бог ведает чем.

Еще через сорок шагов он миновал проход к спиралям Садра — тоже под аркой с трехмерным переплетением золотистой паутины. Тут он не стал останавливаться, лишь оглянулся, отметив, что стражи не смотрят ему вслед, а замерли по краям шестиугольной двери в тайо, словно две серебристые статуи, увенчанные шарами шлемов. Других изумрудных ворот поблизости не было, что показалось Скифу весьма удачным; когда он будет возвращаться с пленником, лишь эта пара сегани может составить проблему. Ну, поглядим, посмотрим, подумал он; сейчас главное — добраться до генералов. До спиралей Оринхо, как сказал страж… Интересно, на что похожи эти спирали?

Арка над третьим тоннелем заставила его подзадержаться на пару секунд: было что-то знакомое в ветвящихся золотых узорах, совсем иных, чем над проходами к Садра и Иркоза. Здесь снова и снова повторялся один и тот же мотив — зигзагообразная линия распадалась на три, будто ветвящаяся молния, затем каждый из отростков тоже делился на три — и так до бесконечности. Словно запечатленная в камне гроза, подумалось Скифу; привычным жестом он хотел потереть висок, но пальцы наткнулись на гладкий металл шлема.

В стенах коридора тоже ветвились молнии и бушевала застывшая гроза. Впрочем, проход оказался коротким и завершился шестиугольными вратами, чье изумрудное яркое сияние подчеркивало и оттеняло нежную прозелень нефрита. У этой двери не стояли сегани в серебристых плащах, и Скиф миновал ее без задержек, оказавшись точно в таком же тоннеле, как тот, что привел его сюда. Оставалось лишь гадать, где он расположен — то ли совсем рядом с нефритовым кратером, то ли за тридевять земель, в ином месте гигантской сферы. Коридор был пуст, но через минуту слева открылся проем, а за ним — площадка, обрамленная рукотворными зеленоватыми скалами. Скиф наблюдал дальний ее конец и ярусы слегка наклонных галерей, расположенных друг над другом и уходивших все выше и выше; в стенах за ними зияли отверстия проходов и кое-где светились зеленые завесы врат.

Он остановился, пытаясь осмыслить увиденное, потом кивнул головой и усмехнулся. Кратер! Еще один нефритовый кратер со спиральной дорогой, что вилась и уходила вверх вдоль внутренних стен! Вероятно, мелькнула мысль, эти сооружения служат сархам домами — такими же, как разноцветные пузыри, цилиндры и сферы городов Фрир Шардиса. И на сей раз эти дома — или чем бы они ни являлись — были не пусты; Скиф разглядел на галерее крохотные фигурки в облегающих одеждах: красных, синих, зеленых и голубых. Но большинство — в красном; вернее — в алом и блестящем, цвета местного солнца. Фигурки двигались неторопливо и без суеты, то возникали в сиянии изумрудных врат, то вновь исчезали, скрываясь за мерцающим пологом тайо. Скифу почудилось, что у некоторых из них многовато рук и ног, а очертания тел совсем не похожи на людские; впрочем, это могло явиться лишь обманом зрения. Надо было взять у Сарагосы бинокль, подумал он и перевел взгляд на площадку.

Она в отличие от первого кратера оказалась не пустой. По периметру ее торчали некие сооружения, принятые Скифом за экраны; во всяком случае, он ясно видел, как в блеклых голубых овалах мерцают и бегут изображения или символы, столь же загадочные, как письменность туземцев острова Пасхи. Пожалуй, еще более таинственные, ибо он не мог выделить строчки или колонки, обычные для любых земных систем письма; знаки на экранах двигались и рассыпались в полном беспорядке, напоминая муравьев, суетившихся среди крошек сахара. Около четверти экранов было выключено, и Скиф разглядел, что изготовлены они не из стекла или подобного стеклу материала; эти конструкции скорей напоминали рамы с натянутой на них серебристой проволочной паутиной. Размер у всех был одинаков — метров десять в длину и три-четыре в высоту.

Эта площадка, окруженная экранами, показалась Скифу каким-то функциональным центром; быть может, отсюда вели наблюдение, или управляли механизмами, или занимались расчетами — тем более что в середине ее стояла группа существ в алых одеждах, явно следивших за россыпью символов, мелькающих в блеклой голубизне. Было их десять или двенадцать, и не все походили на людей.

Вот и генералы, подумал Скиф; целый генеральный штаб, иди и бери любого. Только шума не оберешься! Слишком оживленное место, а потому надо поискать закуток потише или выманить кого-нибудь из красных в коридор.

Поразмыслив, он все же избрал первый вариант, легкой тенью проскользнул мимо проема и через минуту наткнулся на тоннель, ответвлявшийся вправо. Этот проход был узким, в нем царил благословенный полумрак и не замечалось никакой суеты, и Скиф без колебаний повернул в него. Харана безмолвствовал, дурные предчувствия Скифа не томили, и это придавало ему уверенности; а воспоминания о Сийе, ее губах и душистом облаке волос, вливались в душу живительным бальзамом. Он приостановился и потряс головой, ибо на какое-то мгновение в полутьме коридора явились ему амм-хамматские небеса с тремя лунами, багряной Миа, серебряным Зилуром и крохотным Ко; и были те луны вовсе не ночными светилами, а губами и глазами Сийи.

Коридор повернул, и Скиф вместе с ним. Открылась арка — нефритовый полукруг с узкой щелью входа, испещренный застывшими молниями; они слабо мерцали, напоминая золотистые нити, просвечивающие сквозь поверхность ледяной глыбы. Пол начал ощутимо опускаться, а в стенах появились ниши, сначала неглубокие, с собачью конуру, затем побольше, с выступающим над входом козырьком. В нишах царила уже полная темнота, но в ней чудились Скифу какое-то неясное шевеление и потрескивание; заглянув в одну из них, он различил смутные контуры шаровидной конструкции, словно бы прилепившейся к стене и мерно подрагивавшей вверх-вниз; эти колебания, видимо, и служили источником треска.

Потом ему стали попадаться освещенные нищи. И не только освещенные; теперь в них располагались существа, лежавшие прямо на полу или на подвешенных в воздухе полотнищах. Одни из них походили на людей, другие — нет, но при каждом имелось блестящее алое одеяние, соответствующее фигуре, числу конечностей и общим габаритам. Шаровидный механизм оказался шлемом из двух частей, напоминавшим полусомкнутые ладони с многочисленными длинными и крючковатыми пальцами, плотно прижатыми к затылкам и вискам тех созданий, что обретались в нишах. Головы были у всех и глаза вроде бы тоже, но их Скифу разглядеть не удавалось: пальцы-крючки плотно охватывали верхнюю половину лиц, будто руки врача, желавшего пощупать лоб больного.

Эта аналогия промелькнула у него не случайно, так как создания в нишах подвергались, видимо, какой-то процедуре, то ли медицинской, то ли иного характера; все они были неподвижны и, как решил Скиф, пребывали во сне или в трансе. Лучших объектов для предстоящей операции желать не приходилось, и он приступил к более внимательному осмотру, желая выбрать нечто человекоподобное, хотя бы с двумя руками и двумя ногами. Вряд ли Сарагоса останется доволен, если он притащит какую-нибудь страхолюдную тварь с хоботом на физиономии и ушами, свисающими ниже плеч… А такие монстры в нишах тоже попадались, хоть и не часто; в основном же Скиф был склонен признать их людьми, плодами с того самого гуманоидного Древа, о котором рассказывал Джамаль.

Выбор был широк, ибо ниш насчитывалось несколько сотен. Наконец он остановился на одном существе весьма привычных пропорций, темноволосом, худощавом, с нормальными ушами и подбородком, напомнившим ему упрямую челюсть Сарагосы. Рот этого пациента был раскрыт, зубы — тоже вполне человеческие — слабо поблескивали, скулы и щеки покрывала испарина, словно спящему мнилось, что он таскает камни или ворочает в шахте кайлом. Видимо, сны у него были неприятные, тяжелые.

«Ну, ничего, — подумал Скиф, — пробуждение будет еще неприятней».

Он уже вознамерился содрать с темноволосого шлем, как сзади послышались шорох и шелест, и чей-то скрипучий голос произнес:

— Каратель! Чтоб мне гнить в Тумане Разложения! Каратель! Что тебе нужно в Тихих Коридорах, воплотившийся по ошибке? Ты должен стоять на посту, у врат Центральной Спирали!

Скиф резко обернулся. Невысокое и щуплое создание, почти карлик, явно относилось к той же расе, что и сегани, которому он сломал позвонки — такая же длинная шея и голова, торчащая словно набалдашник трости. Лицо было вполне человеческим, но крохотным, величиной с ладонь, и на этом пространстве помещалось все самое интересное — близко посаженные глазки, острый выступающий нос с едва заметными ноздрями, безгубый маленький рот, впалые щеки и срезанный крысиный подбородок. Все остальное — лоб и лысый череп, раздутый в затылочной части, — показалось Скифу столь же неприятным и чуждым, как физиономия этого хорька с жирафьей шеей. Облачен он был в синее и блестящее.

Признак высшей касты, если верить князю, промелькнуло у Скифа в голове. Может, этого прихватить? Но привычка к дисциплине взяла свое: шеф желал генерала в красном мундире и должен получить то, что заказано. А потому Скиф отодвинулся от темноволосого, погруженного в свои мрачные кошмары, и сказал:

— Слушай, недомерок, мне нужен оринхо. Самый мудрый оринхо в твоих Тихих Коридорах, тот, который решает больше других. Не поискать ли нам такого вместе?

Лицо синего не изменилось, сохраняя холодное спокойствие с оттенком то ли пренебрежения, то ли брезгливости, однако он шагнул вперед, вытянул руку, положил тощую пятипалую кисть на грудь Скифу и пристально уставился в прорезь каски.

— Запомни, ничтожный: все властительные оринхо одинаково мудры, все иркоза одинаково искусны, а мы, садра, одинаково предусмотрительны. Еще раз спрашиваю: что ты делаешь здесь, у камер обучающего сна?

Обучающего, отметил Скиф; значит, всех пациентов в шлемах накачивают сейчас информацией, а эти Тихие Коридоры — нечто вроде местного университета. Что ж, обученный оринхо стоит больше необученного!

Он поглядел на костлявую руку садра, вцепившуюся в плащ.

— Я же сказал, предусмотрительная крыса, ищу оринхо! Но могу и тебя прихватить!

— Ищет оринхо! Сегани ищет оринхо! — Садра откинул безволосую голову. — Так не бывает. Сегани ждут, когда они понадобятся оринхо, или иркоза, или нам, садра… Ты забыл об этом, Каратель! Тебя плохо обучили, хоть я и не понимаю, как это могло произойти… Придется исправить.

Его крохотные глазки вдруг стали пронзительными, и Скиф почувствовал, что парализован. Затем ему показалось, что два острых буравчика впились в виски, мгновенно вскрыли черепную коробку и проникли в мозг. Он пошатнулся; это было больно и неприятно, и он почти физически ощутил, как невидимые сверла вращаются под черепом, продвигаясь все дальше и дальше, все глубже и глубже, с неумолимым упорством стремясь навстречу друг другу. И почему-то Скиф знал, был уверен: когда сверла встретятся, ему наступит конец.

Нельзя! Такого нельзя допустить!

Он лишь подумал об этом, как невидимая материя или ментальное поле, в которое вгрызались сверла, внезапно обрело упругость; затем края разрывов в сознании как бы начали сходиться, выталкивая буравчики прочь — сначала неуверенно, рывками, потом более мощным и сознательным усилием. Вращение сверл замедлилось; теперь они были двумя занозами, сидевшими у него под черепом. И что-то выбрасывало и тащило их прочь, будто клещами дантиста; какая-то стена, почти неподвластная и не контролируемая разумом, окружала Скифа, делаясь с каждой секундой все крепче и неодолимей.

«Безмолвные Боги! — мелькнула мысль. — Премудрая мать Гайра! Защитила-таки, искусница!» Словно сквозь отлетающую дрему он услышал натужный хрип садра:

— Что… что такое? Кто ты? Ты… ты… кондиционирован… Ты… не… Каратель…

— Однако, каратель, — произнес Скиф, чувствуя, что мышцы вновь послушны ему. Правой рукой он нанес удар под челюсть садра, левой подхватил откачнувшееся тело и пробормотал: — Вот и все, гипнотизер! Сеанс окончен!

Коридор оставался по-прежнему пустынным и тихим, и Скиф, оглядевшись, рывком затащил в нишу труп в синем облачении. Потом он принялся за темноволосого: стащил с него шлем, похожий на две когтистые дьявольские лапы, поднял на руки, прикинул, что без труда дотащит добычу к вратам, и положил тело на пол. Веки у темноволосого были плотно сомкнуты, но теперь, когда шлем не закрывал его лица, Скиф убедился, что перед ним человек. Возможно, человек Земли; в мягких очертаниях лба и подбородка, слегка выступающих скулах и разлете широких бровей угадывалось нечто знакомое, если не сказать родное. Славянские черты, решил Скиф, собрав свои познания в антропологии.

Его пленник застонал, зашевелился и открыл глаза; зрачки у него были серыми, а взгляд — словно бы затуманенным, бессмысленным. «Нелегкое, видно, ученье», — промелькнуло у Скифа в голове. Он подхватил темноволосого под мышки, поставил на ноги и прислонил к стене. Похоже, тот мог держаться на ногах, и это было большой удачей. Согласно первоначальному плану, Скиф собирался оглушить пленника, оставить его в коридоре оринхо, перед самым входом в центральный кратер, а затем разделаться со стражами у врат. Ликвидировать их удалось бы без проблем, после чего он вернулся бы за добычей и перетащил ее к двери, ведущей в токад. Вся операция заняла бы минут пять, и вряд ли остальные сегани заметили бы его; ну а если б заметили, он все равно добрался бы до окна первым. Так или иначе, Скиф был уверен, что они не откроют пальбу; ведь те, явившиеся в «родильный дом», тоже не стали стрелять первыми. Вероятно, каждый воплотившийся сарх искренне полагал, что в их мире не может быть чужаков, а своих, похоже, отстреливать не полагалось — их либо отправляли в сизый Туман Разложения, либо «исправляли» — так, как попробовал сделать щуплый садра.

Но разработанный план можно было изменить — в том случае, если пленник, еще пребывавший в полусне, сумеет двигаться. Скиф окинул его испытующим взором: темноволосый явно не пришел в себя, но в вертикальном положении вроде бы держался, хоть и не очень уверенно. Впрочем, требовалось от него немногое — перебирать ногами и молчать.

Скиф взвалил тело садра на застывший в воздухе лежак, защелкнул на безволосой голове когтистые лапы шлема, буркнул:

— Приятных снов, гипнотизер!

Затем, подхватив темноволосого на плечо, он выглянул из ниши, посмотрел налево и направо, и помчался по коридору. Ноша почти не мешала ему; пришлось только наклониться, когда он пролезал под аркой с тускло светившимися золотыми нитями. В главном тоннеле тоже не было никого. Скиф, не останавливаясь, в три прыжка миновал проем, ведущий к площадке с экранами, достиг зеленой двери в конце прохода, нырнул в нее и отер пот со лба. Кажется, никто его не заметил и не собирался преследовать… Харана тоже молчал; верный признак, что все обойдется по-тихому.

Он быстро двинулся по коридору; впереди разгоралось яркое сияние, и Скиф представил себе на миг залитый солнечными лучами кратер, блеск нефритовых стен и мерцающие изумрудные завесы дверей тайо. Многовато света для тайных операций, подумалось ему. Ускорив шаги, он добрался до конца тоннеля и прикинул диспозицию: площадка перед ним была по-прежнему пустынной, слева, вдалеке, начиналась спиральная галерея, тянувшаяся вдоль стен, а справа, в сотне шагов, переливались яркими сполохами вожделенные врата, ведущие в токад.

Скиф стряхнул темноволосого с плеча, поставил на ноги. Тот все еще казался сонным — глаза затуманены, рот приоткрыт, челюсть слегка отвисла, темные пряди падают на потный лоб. Взглянув на часы, Скиф убедился, что дорога из Тихих Коридоров к Центральной Спирали заняла шесть минут с секундами, и скорей всего пленник в ближайшее время не очнется.

Он похлопал его по щекам и сочувственно заметил:

— Вид у тебя неважный, парень. Отдохнуть бы надо, прийти в себя… А лучшее место для отдыха — в токаде, правильно? У бассейна, на солнышке… Полежишь, искупаешься, а Пал Нилыч тебе массаж сделает. Договорились? Отвести тебя в токад?

— В токад… — пробормотал темноволосый, — в токад… Голос у него был еще хриплым, но приятного тембра.

— В токад, в токад, — повторил Скиф, крепко обхватывая его за талию. — Так и говори: в токад! А теперь идем. Шевели ногами, оборотень ты мой!

Против ожидания, темноволосый шагал довольно резво, и путь к вратам они одолели за пару минут. Оба охранника, разумеется, находились там: стояли и глядели на Скифа и его добычу.

— Почтение собратьям по касте! — Скиф расправил плечи, одной рукой придерживая темноволосого, а другой шаря у кобуры. — Властительный оринхо желает насладиться запахом воспоминаний.

— Что с ним? — почтительно произнес один из стражей. — Он выглядит странно… Неужели дух Творца покинул властительного?

— Не поминай Творца всуе, не то загремишь в Туман Разложения! — рыкнул Скиф. — Властительный прямо из Тихих Коридоров, а потому нуждается в отдыхе и заботе! Велел отвести себя в токад… в токад, говорю!

Он стиснул ребра пленника, и тот покорно откликнулся:

— В токад…

Оба сегани склонили головы в блестящих касках, разом прошелестев:

— Воля властительного…

— Властительный не хочет, чтоб его беспокоили, — сказал Скиф. — Когда мы уйдем, пусть врата будут закрыты.

— Мы не оринхо, не иркозы и не тавалы, собрат. Как мы можем затворить двери в тайо?

«Осечка, — подумал Скиф, твердой рукой направляя темноволосого к мерцающему изумрудному пологу. — Не болтай лишнего, — напомнил он себе, — меньше слов, меньше вопросов». Однако в двух шагах от врат он обернулся и произнес:

— Конечно. Я имел в виду, что властительный сам закроет дверь с другой стороны. А вы, собратья, бдите! И чтоб мышь не проскользнула!

Зеленая завеса разорвалась и вновь сомкнулась за ним. Со вздохом облегчения Скиф свалил добычу на ближайший ковер-самолет и обернулся: Сарагоса, Джамаль и Сийя глядели на него во все глаза. Каждый приветствовал его по-своему: Сийя нежно улыбнулась, Джамаль, разглядев одежду пленника, одобрительно кивнул, а Пал Нилыч, хмуря брови, поинтересовался:

— Что ж ублюдок этот на ногах не стоит, э? Опять горло перебито или шея сломана? Тебя, парень, только за медведями посылать!

— «Язык» доставлен в целости и сохранности, — отрапортовал Скиф. — А на ногах не стоит после сеанса обучения. Взят прямо в Тихих Коридорах!

— Где? В клинике для малокровных, что ли? — Сарагоса, все еще хмурясь, уставился в бледное лицо пленника. — Ты у нас, сержант, любишь порядок, вот и докладывай все по порядку. С самого начала!

Скиф доложил — о Центральной Спирали и узорчатых коридорах, что вели к обителям иркоза, садра и оринхо, о галереях в стенах кратеров, об изваяниях — или все-таки скалах? — напоминавших десятки обличий Воплотившихся, о золотой паутине, сверкавшей в глубине нефритовых арок, о Тихих Коридорах и нишах со шлемами, о существах, что лежали там, мучительно впитывая мудрость Сархата. Когда он описывал экраны и странные символы, возникавшие в их блеклой голубизне, Сарагоса сделал знак остановиться и принялся выспрашивать подробности; потом чертыхнулся и пробормотал: «Решетка! Дьявол, неужели Решетка?» Вид у него при этом был озадаченный.

Рассказ Скифа еще не успел закончиться, когда Джамаль, пристально следивший за пленником, махнул рукой.

— Нилыч, генацвале, хватит парня терзать. Гость наш в себя приходит.

— С чего ты взял? — Сарагоса резко повернулся к темноволосому. — На мой взгляд, он еще не отошел. Смотри — бледен, лоб в испарине и язык не ворочается… Что я у такого могу выспросить?

— Говорю тебе, упрямый ишак, он скоро очнется! — повторил Джамаль. — Я чувствую… чувствую, понимаешь? — Звездный странник коснулся виска и, посмотрев на Скифа, покачал головой. — И еще я чувствую, что хлопот мы с ним не оберемся. Это не тавал-Посредник, обокравший бедного Зурабчика! Это зверь посерьезнее! Взгляни, как лицо каменеет! И глаза, глаза!..

Скиф передернул плечами.

— А ты что думал? Генерал он и есть генерал! Лицо каменное, взгляд орлиный!

— Последить за ним? — спросила Сийя, до половины вытягивая меч. — Или связать?

— Вязать, я думаю, не стоит, а последить — последи, — распорядился Сарагоса. — Только, девонька, рубить да колоть не надо, ублюдок этот — дорогой товар… Ежели что, бей плашмя! — Пал Нилыч, грозно насупив брови и стиснув кулаки, уставился на пленника. — Ну, сейчас я с ним разберусь, — будто бы про себя пробормотал он, — разберусь… не погляжу, что морда каменная и взор орлиный…

— Погоди, дорогой, — Джамаль, взяв Сарагосу под руку, попытался оттащить его от темноволосого. — Погоди, есть у меня мысль получше. Тот, в красном, которого я видел, на деревья любовался… Пусть и этот полюбуется! Посадим его туда, — он махнул в сторону внутренней галереи и хрустальных окон, — и поглядим, что будет.

— А что будет? — с кривой усмешкой переспросил Сарагоса. — Я тебе скажу, князь! Отдышится эта погань да нырнет в ближайшее окошко — только его и видели!

— Не думаю, — звездный странник неторопливо огладил бородку. — Не думаю, дорогой! Что-то с ними там происходит… там, поддеревьями… что-то странное… Перворожденные в пляски пускаются, а эти, Воплотившиеся, вроде бы… хмм… — он забрал бороду в кулак, дернул ее, словно собираясь вырвать с корнем, и произнес: — Вах, давай-ка рискнем, Нилыч! Если он удерет, так за другим я пойду.

Возможно, последний довод убедил Сарагосу; разгладив брови, он покосился на Скифа и Сийю, застывшую с обнаженным клинком, и кивнул.

— Ладно! Ты, князь, с Телга прилетел, человек опытный, тебе виднее… Попробуем сделать, как ты сказал. Пусть Скиф затащит ублюдка под дерево, заодно и листик сорвет, ну а мы…

Сийя дернулась, а Джамаль торопливо произнес:

— Я сам затащу, Нилыч, мне эти запахи не так опасны. А вы постойте здесь. Вот только дверь…

— К двери я его доставлю, — сказал Скиф и подхватил пленника на руки. Тот было напрягся, но Скиф держал крепко, памятуя, что оборотень в секунду от него не ускользнет — для преобразований метаморфам требовалось время. Но темноволосый трансформироваться вроде бы не собирался, а глядел на своего пленителя уже почти с осмысленным выражением, и взгляд сей Скифу не нравился. Так смотрит волк, выбирая, вцепиться ли жертве в глотку или запустить клыки в пах. Губы у темноволосого были плотно сомкнуты, подбородок выпячен, а зрачки казались уже не серыми, а угольно-черными и колючими, как пара игл — не тех, которыми шьют, а тех, что под ногти запускают.

Скиф, как было обещано, дотащил его до хрустальной перегородки и, затаив дыхание, подождал, пока Джамаль откатит дверь; затем швырнул худощавого пленника в желтую траву, не заботясь особо, врежется ли он в землю головой или плечом. Джамаль, прикрыв за собой створку, с черноволосым тоже не церемонился — схватил за ворот и за рукав, оттащил к деревьям и выскочил наружу. Каждый раз дверь была открытой секунды три, и медвяные запахи падда растворились в теплом и свежем воздухе галереи, как дым от Пал Нилычевой трубки. Потянув носом, Скиф убедился, что ничем подозрительным не пахнет, и хотел было окликнуть Сарагосу и Сийю, но звать их не пришлось — и шеф, и ласточка уже стояли рядом.

Выстроившись шеренгой, они уставились на лежавшего под деревом оборотня. Сарагоса сопел и дымил трубкой, звездный странник, вцепившись в бороду, не спускал глаз с лица темноволосого, Сийя замерла, и только ее теплое и прерывистое дыхание, касавшееся щеки Скифа, показывало, в каком она напряжении. «Никуда красный не уйдет, — мелькнуло у Скифа в голове, — шевельнется не так, ласточка сама дверь откатит и приколет кинжалом». Подумав об этом, он придвинулся к Сийе поближе и обнял ее за талию — на всякий случай.

Прошло минут десять.

— Ну? — вымолвил Сарагоса.

— Рано еще, — произнес Джамаль. — Тот, первый, дольше под деревом сидел.

— Ты, собственно, чего ждешь? — Теперь Пал Нилыч, оттопырив губу, поглядывал одним глазом на пленника, а другим — на своего нового агента. — Ну, показалось тебе что-то… сам не знаешь что…

— Не показалось, дорогой. Ты вспомни, я не только глазами смотрю. Я…

Они было заспорили, но тут пленник, лежавший неподвижно, зашевелился и сел. Сейчас Скиф мог лучше рассмотреть его лицо, но каких-то особых перемен в нем не замечал; оставалось оно по-прежнему каменным, оледеневшим, каким человеческая физиономия бывает в жизни только раз — в тот момент, когда жизнь кончилась. Потом щеки у оборотня вроде бы начали розоветь, а губы — подергиваться, и Скиф принял это за признаки гнева; вероятно, темноволосый оринхо пришел в себя и догадался, какое насилие учинили над его властительной персоной.

Но то был не гнев, отчаяние. И в гневе кусают губы и раздувают ноздри, и в гневе щеки то наливаются кровью, то бледнеют, однако изгиб бровей и прищур глаз и даже морщинки на лбу — иные; гнев заостряет всякую черточку, отчаяние же размывает ее, обезличивает, и потому в гневе и радости люди разные, а в отчаянии — похожие, словно у горя одна маска для всех.

И сейчас эта маска была на лице пленника.

Внезапно он запрокинул голову назад, со всхлипом втянул воздух и весь затрясся: плечи его ходили ходуном, руки дрожали, словно у древнего старца, а грудь под алой тканью одеяния то вздымалась порывисто, то опадала, словно он дышал и не мог надышаться медвяными ароматами дурных снов. Глаза же у него были такими, будто сны эти посетили властительного оринхо прямо наяву.

— Как его разбирает… — пробормотал Сарагоса. — С чего бы, а?

«Разбирает, верно», — подумал Скиф. Непохоже, чтоб он наслаждался запахом воспоминаний! Или память была слишком свежей и горькой?

Темноволосый встал, закрыл лицо руками и, пошатываясь, точно с похмелья, неверным шагом направился к двери. Джамаль приоткрыл ее чуть-чуть, а Скиф, вытянув руку, втащил пленника за спасительную перегородку. Сладкий аромат ударил в ноздри, Сийя брезгливо сморщилась, Сарагоса с яростью выдохнул клуб дыма; запахи табака и меда смешались в воздухе, растаяли, исчезли. Оринхо опустился на колени у самой стены, и Скиф заметил, что косточки пальцев у него побелели — пленник вцепился в лицо с такой силой, будто хотел содрать его напрочь.

Присев рядом, Скиф обхватил запястья темноволосого, с усилием развел руки, заглянул в зрачки. Они снова были серыми.

— Кто ты? — раздался над плечом Скифа голос Сарагосы. — Ты понимаешь меня? Можешь говорить?

— Кто ты? — хрипло откликнулся пленник. — Ты, одевший плащ сегани, Карателя?

— А я и есть каратель, — проворчал Сарагоса, пряча трубку в кулаке. — Только не отсюда. Слышал про Землю? Ну, так запомни: кара вам пришла с Земли.

— Земля, — шепнул темноволосый, — Земля… — внезапно голос его окреп. — Это невозможно! Невозможно! Есть лишь одна дорога сюда! Одна-единственная! Дверь в тайо и потом — путь над черной бездной отчаяния… — он что-то забормотал, задергался и вдруг, уставившись в хмурое лицо Сарагосы, спросил: — Как вас зовут? Если вы с Земли, у вас должно быть имя!

— Разумеется. На Земле у каждого есть имя и есть место, где человек родился и живет. — Сарагоса сделал паузу, затем, приподняв брови, буркнул: — Ивахнов Павел Нилович. Я… хмм… в общем, неважно, чем я занимаюсь. Я здесь не случайно. А ты…

— Врач. Врач! Сергей Хорчанский из Томска. Был врачом… Был Сергеем Хорчанским…

И темноволосый оринхо в алых одеждах вновь закрыл руками лицо.

Эти слова — был врачом, был Сергеем Хорчанским — он повторил не раз, но из бессвязных его речей Скиф догадался, что Хорчанский, нарколог по специальности, имел дело с «голдом». И не только имел, но и доложил куда следует, а в результате очутился здесь. Вернее, сюда отправилась его душа, присвоенная неким безымянным сархом, а тело, которое нашли на даче, скорей всего уже кремировали или закопали. Он не помнил подробностей, не ведал, кому и как удалось его подловить; знал только, что находится здесь лишь несколько дней.

По-видимому, он обладал крепкими нервами: быстро пришел в себя и заговорил размеренно и спокойно, отвечая на вопросы Пал Нилыча. Разумеется, с Хорчанским его связывала лишь зыбкая нить воспоминаний; он был Воплотившимся сархом, оринхо, проходившим подготовку в Тихих Коридорах, и только аромат падда вызвал Хорчанского из небытия — точней, подавил на время разум двеллера, завладевшего его личностью. Время это исчислялось тридцатью-сорока минутами, и потому Хорчанский (сейчас, пожалуй, Скиф не мог называть его иначе) торопился; хотел рассказать все, что знал, и сделать все, что хотел.

Как он утверждал, многие сархи в момент Второго Рождения испытывали сильнейший шок — тем сокрушительней, чем выше был интеллект имплантируемой в их сознание личности. Причиной шока являлось не одно лишь возникающее ощущение собственного "я", способное потрясти Перворожденного; вместе с этим чувством, пленительным и драгоценным, приходило все, что связано с самосознанием, все опасения и ужасы, таившиеся в глубине души Дающего, мутный и жутковатый поток инстинктов, неясных воспоминаний, интуитивных страхов. И главным из них был страх смерти, внезапное и резкое ощущение своей конечности, временности собственного бытия. Ведь человек привыкает к этой мысли постепенно; проходят годы, пока дитя, вырастая и мужая, смиряется с неизбежным концом — вернее, как бы забывает о грядущем закате, ибо постоянные размышления на эту тему могут свести с ума. Век сархов, чья текучая плоть отличалась долговечностью, был длинней людского, но и над ними властвовало Время; и в миг Воплощения они осознавали его власть. Это было подобно удару!

Аркарбы, неполноценные, переносили его легче. Однако те, кому волей случая доставался высокий интеллект, кто пополнял высшие касты Оринхо, Иркоза и Садра, не сразу могли воспринять и примириться с идеей конечности бытия. В той или иной степени это касалось всех Воплощенных — и тавалов, Посредников при механизмах, и Карателей-сегани, и хидарта, присматривавших за шестиногими, и хону, которым поручались Перворожденные, едва отделившиеся от плоти Творца. Но оринхо страдали дольше и сильней прочих; им, получившим богатый клад эмоций и чувств — а вместе с ним и власть, — приходилось расплачиваться за похищенные сокровища.

Потом страх смерти пригасал, превращаясь в стремление самоутвердиться, в чувство всемогущества, в презрение к праху и червям, к дойному стаду Дающих и к своим собратьям из низших каст. Сархи не могли продлить себя в потомстве, но имелся другой способ приобщиться к Вечности — через власть и силу, через сотворенное властью и силой, через достижение великой цели. И План Сархата был такой целью, достаточно величественной и протяженной во времени и пространстве, чтоб породить ощущение сопричастности к вечному, вселенскому, грандиозному.

Но, кроме великих планов и даруемых ими ощущений, имелись и другие удовольствия, способные разнообразить бытие. Мысль о его неотвратимом завершении, вначале угнетающая, с течением лет становилась привычной, и тогда ужас перед смертью, а также прочие страхи, затаившиеся в подсознании, можно было подстегнуть. Как? Разумеется, воскресив на краткий миг личность Дающего, чтобы лотом испытать острое наслаждение возврата собственного "я", шок ужаса, казавшийся уже не угнетающим, но приятным и желанным. Это бодрило, это являлось одной из радостей жизни, дарованных Воплотившимся: превратиться на время в червя, в прах земной, а затем вновь стать существом всемогущим, тайным владыкой Галактики. И запах падда помогал вновь и вновь пережить сладость этой метаморфозы.

На Перворожденных он действовал иначе, даруя им смутное ощущение личности — или многих личностей, одна из которых некогда сольется с разумом Бесформенного, превратив его в иркоза, сегани, тавала или хотя бы аркарба. Но это иное воздействие, по сути, не являлось чем-то новым и исключительным. Вероятно, все разумные существа, даже не обладающие самосознанием, способны мечтать — или, во всяком случае, представлять желаемое. Запах усиливал эту способность, и стоило ли удивляться, что каждый, вдыхая медвяный аромат, мечтал о своем: люди — о рае, Перворожденные — о грядущей личности, а Воплотившиеся — о счастье потерять ее и обрести вновь.

Слушая тихий хрипловатый голос Хорчанского, Скиф не мог избавиться от странного чувства то ли неуверенности, то ли жалости, что охватывало его временами, заставляя скорбно сводить брови. Эти сархи, разумеется, были жуткой расой, воистину детьми мрака, как считали в Амм Хаммате; их вожделения становились горем для сотен миров, их власть означала всеобщее рабство, и гигантская сфера, будущая обитель неисчислимых легионов Бесформенных, являлась рукотворным адом, где дьяволы владели душами и грешников, и праведников. Но дьяволы эти и сами были несчастны; одаренные многим, они были лишены главного. И они страшились смерти, и страх, который даже не принадлежал им, пытались обратить в наслаждение — ибо иного им не было дано.

«Лучше б не являться им на свет божий, — подумал Скиф, — тогда не пришлось бы их уничтожать. Распылять, как хотелось Пал Нилычу!» Сам он вовсе не был уверен, что желает этого; сидевший перед ним оборотень в человеческом образе был достоин скорее жалости, чем ненависти.

Вероятно, такие же сомнения мучили Джамаля, так как его лицо, обычно веселое и открытое, казалось мрачнее тучи. Внезапно он протянул руку и коснулся плеча Хорчанского. Тот вздрогнул и замер на полуслове.

— Скажи, ты знаешь о Телге? Система Телгатаим, желтая звезда, похожая на Солнце? И планета с людьми, такими же, как на Земле… Там есть врата? И есть ли среди Воплотившихся телгани?

Оринхо пожал плечами. Совсем человеческий жест, отметил Скиф; впрочем, сейчас это создание можно было считать человеком.

— Не знаю, — хрипло произнес пленник, — не знаю. Я запомнил все, что вбила мне в голову обучающая машина, но процесс не был закончен. Он, — Хорчанский покосился на Скифа, — забрал меня… И я не знаю о Телге ничего. Это важно?

— Нет, — сказал Джамаль. — Во всяком случае, сейчас это не стоит обсуждать. Я бы послушал о вратах… о том, как открывают новые врата в тайо… Можешь рассказать?

— Этим занимаются иркоза. Мы, оринхо — администраторы, иркоза, — технические специалисты. У меня есть ключ, — он вытянул руки с изумрудными браслетами на запястьях, — и я могу открыть или закрыть врата или перенастроить их. Однако новые двери в тайо открывают лишь иркоза. Мне неизвестны детали этой процедуры, и я усвоил лишь то, что есть приборы, позволяющие найти обитаемый мир и проникнуть в него. Но поиск долог и труден… — Хорчанский слабо усмехнулся. — Впрочем, кто мешает вам захватить иркоза? В плащах Карателей вы — песчинки на песчаном пляже… Разве могут представить Воплотившиеся, что в сферу проникли чужаки? Я сам почти не верю в это… не знаю, как вы сюда добрались, и не хочу знать! А что касается врат… Поищите иркоза или подождите, пока один из них появится здесь, в токаде. Они носят зеленые одеяния… Они умеют смотреть сквозь тайо, и они нашли Землю… нашли Землю… — голос его стих до шепота.

— Говори громче, — велел Сарагоса, поглядывая на часы. — Времени у нас не так много, и не хотелось бы снова накачивать тебя дурманом.

— И мне не хотелось бы, — по губам Хорчанского опять скользнула слабая улыбка. — Я предпочел бы переселиться отсюда прямиком на небеса.

— Не надо о небесах! Мы говорили о Земле и о том, что иркоза нашли ее. Так что же? Разве Земля — особенный мир?

— Конечно, — прошептал оборотень, — конечно…

— Но почему?

— Потому что вы с Земли, и я — с Земли… это, быть может, самое главное… Но есть и другая причина.

— Какая?

— Не догадываетесь? Странно… странно и смешно… Впрочем, как заметил Скиф, сам Хорчанский не испытывал желания смеяться; тень улыбки на его губах погасла, и лицо исказилось в болезненной и неприятной гримасе.

— Земляне сильны, — сказал он. — А еще — несговорчивы и упрямы, бесцеремонны и наглы, воинственны и жестоки; они любят власть и не упускают случая поживиться за чужой счет. Должен ли я продолжать? Или вы уже поняли, почему души землян представляют для нас, сархов, особую ценность?

Для нас, сархов… Он подчеркнул эти слова с горьким сарказмом и уставился на Сарагосу, будто вызывая его на спор. Потом быстрым движением коснулся серебристого плаща Скифа.

— Вот ваш человек, живое доказательство моих слов. Бесцеремонный и жестокий, воинственный и сильный… Пришел, куда захотел, взял, что захотел, убил, кого захотел… Будущий сарх! И не жалкий сегани — оринхо!

— Ты лжешь! — Сийя, угрожающе выставив меч, шагнула к оборотню. — Ты лжешь, проклятый, клянусь Небесным Вихрем! Ты хиссап, скулящий во тьме! Кал ксиха! Падаль, недостойная Хадара! Ты…

Взгляд пленника метнулся, замер, но глаза его были прикованы не к блестящему клинку, а к левой руке девушки, к ее растопыренным пальцам, к трезубцу куума, коим она грозила порождению зла. На лице Хорчанского застыло безмерное удивление.

— Откуда вам известен этот знак? — пробормотал он. — Их знак? Символ оринхо, завещанный Ими? Я помню…

— Некогда предаваться воспоминаниям! — Сарагоса навис над пленником, заслонив его широкой спиной от Сийи. — Некогда! Ты должен рассказать мне о Творце! О процессе воспроизводства! И о том, как попасть на вашу дьявольскую кухню!

— Вах, Нилыч, погоди! Не будь несговорчивым и упрямым, как ишак с тбилисского майдана, — с усмешкой произнес Джамаль. — Тут что-то важное… — Он присел рядом с Хорчанским, заглядывая ему в лицо, и вытянул руку в кууме. — Символ оринхо, ты сказал? Не только оринхо, дорогой! В одном из миров боги оставили его людям.

— К сархам Они проявили большую щедрость, — с горькой усмешкой произнес оборотень. — Людям оставили знак, а Перворожденным — ментальную технику, аппараты, что открывают двери в тайо, и вот это! — Он коснулся перегородки, за которой раскинулись золотые древесные кроны. — И кое-что еще — там, на Сархате! — Прищурившись, оринхо поднял глаза вверх, к куполу и сияющему над ним алому светилу, и медленно произнес: — Сархат не виден в лучах солнца и давно необитаем, но без него жизнь в сфере исчезла бы через две-три сотни Оборотов. Там — Творец! Творец, которого тоже оставили Они!

— Древние? — помолчав, спросил Джамаль. Пленник кивнул.

— Об этом знают лишь оринхо… знают и не любят вспоминать… Но символ, Их символ, сохранился…

Хорчанский поднял над головой ладонь с тремя вытянутыми пальцами, и Сийя побледнела, тихо ахнула, отшатнувшись. «Бедняжка, — подумал Скиф, — демон, проклятый ару-интан сотворил на ее глазах священный знак Безмолвных!» Поймав руку девушки, он приложил ее к щеке. Ладошка Сийи была холодна как лед.

— Выходит, печка, где вас выпекают, — на планете, да и пекарь там же, — удовлетворенно произнес Сарагоса. — Ну и как туда попасть? Где нужная дверь и где к ней ключик? У этих ваших иркоза?

— Нет. На Сархате — односторонние врата, одни-единственные на всю планету. Сквозь них Перворожденные, отделившись от плоти Творца, попадают в шахту хону… Но обратной дороги нет! И никто из иркоза не проложит туда путь через тайо. Не знаю почему, но это невозможно. Впрочем…

— Впрочем? — с вопросительной интонацией повторил Сарагоса, поглядывая на часы.

Пленник угрюмо усмехнулся, и Скифу вдруг показалось, что глаза его начали темнеть, а щеки запали.

— Что, мое время истекает? Истекает, знаю… Но то, что осталось от Сергея Хорчанского, не достанется сарху… нет, не достанется… Сейчас я — человек и хочу уйти отсюда так, как положено человеку. Достойным образом!

— Каким же? — впервые нарушил молчание Скиф, уже предчувствуя ответ.

— Каким? Самым простым, разумеется! Ты пристрелишь меня, и это станет платой за мой последний совет. Платой и воздаянием за неосторожность.

Он потянулся к Джамалю и обхватил пальцами браслеты на его запястьях. Что-то щелкнуло, замелькали световые блики, вытягиваясь зеленой дугой меж сомкнутых рук оринхо и звездного странника; потом раздался негромкий мелодичный звон, и отблески света погасли.

Хорчанский откинулся к прозрачной стене и прикрыл глаза.

— Я перенастроил ключ, — негромко произнес он. — Закройте любые врата и снова откройте их… откройте и идите…

— Куда?

— На свалку. Здесь есть свалка… старые механизмы, старые корабли… Тысячи Оборотов назад, когда монтировались рабочие станции, на Сархате было много кораблей… суда с гравитационными толкателями, практически вечные… они еще помнят обратную дорогу… и будут помнить ее всегда, если их не сожгут или не переплавят… — Веки оринхо приподнялись; теперь он смотрел только на Джамаля, пристально и испытующе. — Ты знаешь о Древних, и ты спрашивал меня о Телге, не о Земле… Значит, ты не с Земли! Знаешь много… разберешься… Корабль, как шар… совместить линии… линия Сархата — белая…

Скиф заметил, что щеки пленника побледнели и запали еще больше, глаза начали стекленеть, а плечи затряслись, будто внутри его с неодолимой силой разворачивалась стальная пружина — некая гибкая спираль, которую он тщетно пытался сдержать. Это было жуткое зрелище, более страшное, чем трансформация Посредника в сгоревшей роще и метаморфозы мертвых сархов, так как внешне оринхо сохранял человеческий облик — и в то же время превращался в нечеловека. Вдруг его плотно сжатые губы дрогнули, и он, повернувшись к Скифу, с усилием прохрипел:

— Ты… ты уж прости… прости, если я не так сказал… обидел… Стреляй!

Сарагоса, нахмурившись, заглянул в лицо Хорчанского, потом взял Сийю под локоть. Щеки девушки были такими же бледными, как физиономия оборотня, а взгляд не отрывался от его правой руки — той, которой он сотворил куум. Пал Нилыч, подтолкнув Сийю вперед, махнул рукой Джамалю.

— Идем! Идем, девушка! Скиф все сделает. Оплатит счет! Так, сержант9 Ведь счета надо оплачивать, верно?

Разумеется, подумал Скиф. Не заплатить по этому счету казалось ему столь же безнравственным, как ограбить нищего или обидеть ребенка. Посмотрев на Сийю, которая медленно пятилась, не спуская с пленника округлившихся глаз, он отвернулся, присел на корточки и произнес:

— Скажи свой адрес. Где ты жил в Томске? У тебя есть жена? Дети? Друзья?

Жуткая гримаса перекосила лицо оринхо, черты на мгновение расплылись, затем снова обрели четкость.

— Ничего… ничего не надо… передавать… Хорчанского нет! Нет! В Томске… в Томске его уже сожгли… или закопали… Стреляй! Стреляй и оставь меня… оставь здесь…

Он что-то забормотал, дергаясь всем телом, извиваясь и корчась, словно некая незримая сила пыталась вывернуть его наизнанку. Он сражался; и в этой последней битве ему была необходима помощь.

Скиф поднялся и отступил на три шага. Сверкнул луч лазера, и бормочущий голос смолк.

Глава 14 CTPАHHИK

«Сильны, несговорчивы и упрямы, бесцеремонны и наглы, воинственны и жестоки, — думал Ри Варрат, — любят власть и не упускают случая поживиться за чужой счет. К этому списку можно добавить кое-что еще: жадность, лицемерие, эгоизм, равнодушие, тщеславие и расчлененность на множество народов и племен, каждое из которых искренне полагает себя самым лучшим, богоизбранным, одаренным мудростью и талантами свыше всех остальных. И потому большие племена считают, что должны править миром, а малые, чувствуя свою ущемленность, сопротивляются, словно стая диких зверей. Но и грызутся между собой, как звери!» Ри Варрат, телгский Наблюдатель, размышлял о том, что хоть Земля и не принадлежала к числу самых высокоразвитых миров — а если уж говорить по правде, едва начала выбираться из трясины дикости и варварства, — однако личности землян весьма подходили для Бесформенных, назначенных в высшие касты. Даже не весьма, а самым превосходным образом — если учесть все сказанное выше!

Он висел в центре небольшого прозрачного шара, закутанный с ног до самой шеи в упругое полотнище — точно такое же, какие он видел в токаде. Рядом покоились еще три кокона, застывшие в невесомости и едва заметные в слабом сиянии, что разливалось перед ними в воздухе. Звездный странник мог, однако, различить, что Скиф и Сарагоса спят, а глаза Сийи широко открыты; она глядела в темные небеса, на яркие звезды и гигантский круг с рваными краями, недостроенную сферу сархов. Глядела, но вряд ли видела их; блестящие зрачки девушки не двигались, а губы были плотно сжаты. Джамаль чувствовал, что ее томят сомнения.

Впрочем, сейчас он размышлял о людях Земли, не Амм Хаммата.

При всех недостатках и варварской дикости землян можно было усмотреть в них и нечто положительное. Да, несговорчивы и упрямы, бесцеремонны и наглы, воинственны и жестоки… Это правда, но разве это все о них? Истина никогда не бывает однозначной, тем более когда дело касается людских пороков и достоинств… А у обитателей Земли имелись и достоинства! Способность к самопожертвованию, потенция стремительного прогресса, настойчивость, отвага и чувство чести… «Особенно у грузин», — подумал с усмешкой звездный странник, не пытаясь определить, кому принадлежит эта мысль — Ри Варрату, телгскому Наблюдателю, или Джамалю Саакадзе.

«Люди слишком различны, — продолжал он свои размышления, — различны в гораздо большей степени, чем обитатели Телга, коих цивилизация смягчила и нивелировала. А значит, есть среди землян и смрадные хиссапы, и благородные пирги, и кровожадные тха, и робкие кафалы. Одни не колеблясь продадут душу дьяволу, другие попробуют выпустить из оного дьявола кишки, третьи будут глядеть на драку и аплодировать победителю, четвертые спрячутся, забьются в свои норы, затворятся на десять засовов… На Телге иначе; реакция его обитателей более предсказуема, и то, что мог поведать теперь о Бесформенных Ри Варрат, вызвало бы у них отвращение. Отвращение и желание защититься, но не нападать!» В этом была разница между Телгом и Землей; среди землян еще хватало пиргов, подобных Скифу и Сарагосе, готовых перегрызть глотку Сатане. Да и Хорчанский, как мнилось Ри Варрату, был из той же породы; пусть не агрессивный, как Пал Нилыч, не воинственный, как Скиф, но твердый и жесткий, будто кремень. Боги космоса! Любой телгани ужаснулся бы, попав в шкуру сарха — ужаснулся и сошел с ума! А этот врач из Томска сохранил рассудок… да, сохранил, и назначил цену своим словам, достойную человека… Ушел, скрылся, но не в туман безумия, а в тьму смерти…

"Безусловно, — решил звездный странник, — Земля заслужила помощь, поддержку и союз. Хотя бы ради таких, как этот Хорчанский! И, что самое парадоксальное, ради самих Бесформенных.

Вряд ли на Земле отыщется гений, способный перенять тайны премудрой матери Гайры, — думал Ри Варрат. — Земная квота на гениев исчерпана; там уже был Доктор, но его таланты относились к другой области, а гении не являются в мир слишком часто. Но если б и нашелся прирожденный телепат и если б Гайра ар'Такаб согласилась обучить его, скольких он сумел бы взять под свою защиту? Сотни, тысячи… А на Земле — миллиарды! Без технических средств не обойтись, а средства эти, аппаратура для ментального кодирования, могли быть созданы лишь на Телге…" Отсюда вытекало нечто такое, о чем Ри Варрат догадывался, час за часом наблюдая за Сарагосой, слушая его слова, оценивая действия. Впрочем, чтоб сообразить, к какому решению придет куратор звена С, не требовалось особой прозорливости; путешествие в этом прозрачном шаре, в этом брошенном на древней свалке межпланетном корабле, ясно подсказывало, что за мысли бродят у Пал Нилыча. Если нельзя защититься от врага, нужно его уничтожить! Найти слабое место и нанести удар! Вполне разумная стратегия, прозрачная, как стекло!

Ри Варрат не считал, что эта идея была подсказана им и что он хоть в малейшей степени несет за нее ответственность. У куратора своего ума хватало — и ума, и упрямства, так что спорить с ним было занятием бесполезным. Тем более что телгский Наблюдатель позицию свою до сих пор не определил, а значит, проиграл бы в споре.

Что же касается позиции, to здесь приходилось выбирать из двух крайних альтернатив — сокрушительной атаки и сверхнадежной обороны. По словам Хорчанского, Великий План Сархата заключался в подготовке жизненного пространства для Бесформенных, практически неограниченного и неподвластного стихийным катаклизмам. Таков был первый этап; второй предусматривал создание резерваций Дающих. Их предполагалось разыскать, переселить на сферу более обширную, чем миллион планет, и обложить данью, а миры их уничтожить.

Слишком страшная перспектива для любой из галактических рас! И потому — либо атака и уничтожение, либо надежная оборона… Или передавить волков прямо в логове, или сделать так, чтоб овцы остались целы, и волки не голодны… Первая точка зрения казалась очевидной, однако звездный странник не был уверен в ее правильности.

Временами он думал об этом странном народе метаморфов как о явлении редкостном и уникальном и в силу этого достойном изучения — а ведь уничтоженное нельзя было познать и изучить. Уничтожение было необратимым действием, детищем силы, но не разума, и мудрость Телга советовала избегать таких крайних мер. Все на свете течет, все меняется, и то, что сегодня — зловещая тайна, жуткое намерение, завтра может стать понятным, ясным и, не исключено, полезным. Мудрые женщины Амм Хаммата умели воздвигать ментальный барьер, но кто знает, не удастся ли им добиться большего? Скажем, чтобы имплантируемая личность возобладала над разумом Бесформенного… так, как это происходит под действием запаха падда… Почему бы и нет?

Звездный странник вздохнул, потянулся в своем коконе и оглядел внутренность шара. Таких аппаратов на свалке — верней, в большом заброшенном ангаре, куда привели их врата, — насчитывались тысячи и тысячи. Семиметровые полупрозрачные шары висели над полом бесконечными рядами, а выше тускло сверкали или просвечивали корпуса иных устройств, более крупных, временами — громадного размера, но все же не таких чудовищных, как транспорты, подвозившие к сфере строительный материал. Одни из этих механизмов тоже имели сферическую форму и походили на пауков, ибо поверхность их усеивали многочисленные манипуляторы; другие напомнили Ри Варрату огромные чечевицы, диски или цилиндры; третьи являли собой пустотелое переплетение решетчатых конструкций, металлических или хрустальных форм и причудливо изогнутых стержней. Вероятно, вся эта техника применялась многие тысячелетия назад для доставки с планеты грузов и оборудования и при монтаже каркаса гигантской сферы; теперь эти механизмы и корабли выглядели, словно армия призраков из стекла и металла, собранных и запечатанных навеки в одном из подземелий серого лабиринта.

Но подземелье это оказалось просторным и чистым, а призраки — вполне вещественными и, как предупреждал Хорчанский, не лишенными памяти. Как только путники расположились в одном из шаров, как только упругие полотнища охватили их тела и был задраен люк, в воздухе вспыхнуло нечто мерцающее, испещренное линиями и знаками — пульт пилота или компьютерная панель, неощутимая, но повинующаяся движениям пальцев. Символы на ней были, разумеется, неведомы Ри Варрату, но сам принцип знаком; телгские транспортные средства снабжались голографическими интерфейсами для ручного управления, заменявшими кнопки, клавиши, рули и рычаги.

Здесь, однако, ничем не требовалось управлять. Линии на бесплотном экране выстроились друг под другом в два ряда, и одна из них, изумрудная, расположенная слева, ярко вспыхнула и замерцала. Остальные разноцветные черточки были тусклыми, но стоило повести рукой над левым рядом, как изумрудный штрих двинулся в путь и линии в правой колонке, мимо которых он скользил, подчиняясь Ри Варрату, на миг загорались и гасли. Их насчитывалось около двадцати, а значит, из этого ангара, отмеченного на голограмме изумрудной чертой, можно было попасть в два десятка мест.

Но звездный странник интересовался лишь одним из них: под настороженными взглядами спутников он совместил зеленую черточку с белой и отвел руку. Вероятно, этого было достаточно. Они не ощутили тяжести и не успели заметить, где — сверху, снизу или сбоку — открылся выпускной шлюз, но окружавшие их механизмы и сам ангар вдруг исчезли, словно по мановению магической палочки, и корпус их крошечного судна обрел полную прозрачность. Слева огромным многоцветным пятном сияла и переливалась поверхность сферы, справа и впереди пламенел солнечный диск, а за ним, в темноте и мраке, стыли звезды.

Какой из этих ярких огоньков был не звездой, но планетой? К какому из них устремился прозрачный шар, маленький кораблик, брошенный в черную пропасть бездна и границ? И сколько ему предстояло лететь? Дорога могла оказаться неблизкой — от десяти до пятисот миллионов километров, смотря по тому, в какой точке своей орбиты сейчас находился Сархат.

Звездному страннику, однако, мнилось, что путь будет недолгим. Телгские корабли с гравитационными компенсаторами совершали перелеты в системе Телгатаима за считанные часы, а это древнее суденышко им не уступало — в скорости, разумеется, не в комфорте. Но какое-то время можно провести и так, на манер люля-кебаба, завернутого в лаваш, решил Ри Варрат и поделился этой мыслью с остальными. Сарагоса буркнул в ответ что-то неразборчивое, Скиф кивнул, а Сийя улыбнулась, хотя вряд ли представляла, что такое люля-кебаб и с чем его едят. Во всяком случае, они успокоились, чего Ри Варрат и добивался.

Теперь мужчины спали, Сийя размышляла, а крохотный кораблик падал и падал в темную холодную бездну, и пока ни одна из звезд, украшавших небесный полог, не становилась ни ярче, ни крупней. Быть может, Сархат и не удалось бы разглядеть в звездном небе? Быть может, он был незаметен на фоне огромной сферы или тонул в лучах алого светила?

«Интересно, — промелькнула мысль у Ри Варрата, — сумеет ли Доктор дотянуться к нам? Не для того, чтобы забрать, но просто увидеть… И какими мы ему представляемся?.. Нилыч что-то толковал о камнях… о драгоценных камнях, струнах и нитях…» Он подумал о скором времени, когда сам превратится в струну или в нить — в безмерно тонкий лучик света, в поток квантов, в световую искорку, ничтожную и незаметную среди облаков космического газа и пылающих звездных сфер. Миссия его заканчивалась, и механизм трансформации, еще не запущенный на полную мощность, уже напоминал о себе негромким трубным зовом — будто невидимый горнист прощался с вечерней зарей.

Скоро… скоро…

Трижды ему довелось это испытать: яростный вал энергии, даруемой солнцем, магнитным полем планеты, любым источником — ветром, взрывом, пожаром, приливом… Яростный сокрушительный вал, жаркая вспышка, мгновенная боль и — беспамятство… Был человек, телгани или землянин, и нет его… Только луч, рубиновый луч, пронзающий космическую тьму… Кто может его разглядеть? Доктор? Хотелось бы надеяться на это… Приятно сознавать, что и в миг забвения и мертвой тишины за тобой следят чьи-то глаза… Пусть даже Доктора, хотя женский взгляд доставил бы больше радости…

Ри Варрат повернулся к Сийе, но она, по-прежнему задумчивая и молчаливая, неподвижно замерла в своем коконе. Губы ее чуть заметно шевелились, творя заклинание или молитву, а пальцы были сложены знаком куума — и это вновь обратило мысли звездного странника к Бесформенным, к Сархату, к Древним.

К Древним, то ли породившим эту странную расу мета-морфов, то ли разыскавших ее где-то в галактических просторах или в том мире, к которому сейчас летел маленький кораблик… Во всяком случае, Древние не только породили или нашли ее, но и щедро одарили, словно желая компенсировать недостаток и несчастье Бесформенных, еще более великое, чем преподнесенные им дары. Но с несчастьем сархи справились сами — и, кто знает, не ужаснул ли избранный ими путь Древних Творцов? Ужаснувшись же, они явились в Амм Хаммат, дабы во искупление своего греха уравновесить Весы Судеб…

И подсказать решение проблемы, отметил Ри Варрат. Он испытывал несокрушимую уверенность в том, что Древние, владея исполинской мощью, никого не убивали и не карали, ни добрых, ни злых, ни ангелов, ни дьяволов, и потому оставленный в Амм Хаммате дар служил защите, не нападению. Только защите! Вот еще один довод в пользу обвиняемых!

Внезапно Сийя зашевелилась, повернула к нему лицо, вытянула руку — с тремя пальцами, по-прежнему сложенными в куум.

— Джаммала! Мы движемся или висим неподвижно между днем и ночью, солнцем и звездами?

Ри Варрат чувствовал, что она хочет спросить о другом; от нее исходило ощущение тревоги и беспокойства. Но не страха! Сийя ап'Хенан, Сестра Копья, не боялась ничего — ни демонов, ни их колдовства, ни дьявольского шара, падавшего в черную бездну или навсегда повисшего над ней.

Он улыбнулся девушке и сказал:

— Звезды далеки, как солнце, потому и выглядят неподвижными. Но мы летим, красавица! Летим из мира в мир!

— Туда, где рождаются ару-интаны?

— Я думаю, так.

— Чтобы найти талисман, который их убивает? Могучий талисман, подобный саламандре, испускающей огонь? Такой, что сожжет демонов, как сожжет рощу падда на Проклятом Берегу?

Ри Варрат кивнул, еще не понимая, чего она добивается.

— И мой светловолосый уничтожит демонов магией талисмана? А вы с Панилычем поможете ему?

— А ты?

Девушка колебалась, и тень исходившей от нее тревоги окутала Ри Варрата темным плащом. Наконец Сийя молвила:

— Я… я не знаю, Джаммала… Тот, в красном, говорил плохие слова о моем избраннике, но он был не демоном, а человеком… — Она резко тряхнула головой. — Распадись и соединись! Я не так сказала! Не совсем человеком и не совсем демоном… И он сотворил священный знак! Выходит, есть разные демоны? И есть такие, что, обладая человеческой душой, почитают Небесный Вихрь и Безмолвных Богов?

— Отчего ж нет? — произнес звездный странник, удивляясь тому, что слова Сийи были созвучны с его мыслями. — Отчего ж нет? Ты, должно быть, уже поняла, что демоны воруют души людские не с радости, а с горя. И как же мы с ними поступим?

— Я ведь сказала, что не знаю! — сердито откликнулась девушка. — И я прошу у тебя совета, Джаммала! Он улыбнулся и опустил веки.

— Рирда ап'Хенан, Сестра Меча, глядя на пылающую рощу — там, на Проклятом Берегу, — говорила о демонах так: пусть станут они прахом и пылью, и пусть ветер унесет ту пыль вверх, к серебристой луне Зилур! И пусть Безмолвные соберут ее в сосуды до последней крупинки и бросят в темную бездну! И пусть запечатают ту бездну страшным заклятием, нерушимым и вечным, как горы Мауль! — Глаза звездного странника приоткрылись. — Вах, девушка! Такого ли совета ты ждешь от меня?

Сийя, сжав губы, молчала, зато ответил пробудившийся Сарагоса:

— Эта Сестра Меча — мудрая женщина, князь! Хорошо сказано! Именно так мы и поступим: обратим дьяволов в прах, прах запечатаем в горшки и забросим куда подальше… — Он заворочался в своем коконе, откинул край и начал хлопать себя по карманам — видно, искал трубку. До Ри Варрата донеслось его бормотание: — Обратим в прах… и забросим… куда подальше… Добраться б только до этой чертовой кухни… до этого проклятого Творца…

Джамаль, сын Георгия Саакадзе, слушал его и усмехался. Разные мысли кружились сейчас у него в голове, но определяющей и главной была одна: «Чтобы ты ни решил, Нилыч, последнее слово останется за мной».

Глава 15 СКИФ

Скиф проснулся. Прямо перед ним, заставляя жмурить глаза, горело алое солнце, казавшееся чуть больше, чем на поверхности сферы; вокруг него, в отдалении, пылали звезды, а внизу круглился огромный шар, желтый, оранжевый и бурый, покрытый полосами и пятнами, испещренный черными провалами теней, которые отбрасывали горы. Над ним не было ни туч, ни облаков, атмосфера казалась прозрачной и чистой, так что можно было разглядеть кое-какие подробности ландшафта; но зеленых и голубых оттенков на лике планеты Скиф не узрел. Вероятно, здесь отсутствовали моря и океаны, да и леса тоже — во всяком случае, зеленые леса, такие, как на Земле и в Амм Хаммате.

Он огляделся. Джамаль, компаньон, что-то вполголоса толковал Сарагосе; тот хмурился, но слушал внимательно, оттопырив нижнюю губу и поглаживая небритые щеки. Сийя, ласточка, лежала неподвижно в самом центре сферической кабины, закутанная до плеч в упругое полотнище; веки ее были прикрыты, но она не спала, размышляла или предавалась мечтам — о будущем или о прошлом. «Скорей о будущем», — подумал Скиф, замечая в лице ее некую тревогу; прошлое его возлюбленной было ясным и не могло вызвать беспокойства.

Потом он заметил, что бесплотное сияние контрольной панели изменилось. Теперь она светила ярче, но знаки и разноцветные линии исчезли, будто смытые мокрой тряпкой, и сейчас пилотский пульт напоминал большую, полуметрового диаметра, линзу, почти прозрачную и розоватую, словно кристалл горного хрусталя. Зрелище это было весьма впечатляющим, и Скиф с минуту любовался огромным самоцветом, висевшим перед ним на расстоянии протянутой руки. Вскоре он обнаружил, что если склонить голову к плечу, то линза окажется как раз между ним и солнцем, и яркие лучи, окрашивая ее в алые тона, заставят голограмму искриться и сверкать — так, словно она и в самом деле была огромным драгоценным камнем, но выточенным уже не из почти бесцветного кварца, а из благородного рубина. Некоторое время Скиф развлекался этой игрой, щуря глаза и наблюдая за радужными кольцами, окружавшими пульт, но Джамаль заметил его манипуляции и, повернув голову к компаньону, пожелал доброго утра.

— А может быть, дня, вечера или ночи, — ответил Скиф. — Зависит от того, где мы приземлимся. И от того, будет ли приземление удачным.

— Подождем, посмотрим, дорогой, — согласился Джамаль. — Но пока мы не опустились, пока мы тут, наверху, у нас утро. — Он пощипал бородку и добавил: — А спустимся мы, полагаю, без неприятностей. Этот шарик не затем строили, чтоб он делал из пассажиров шашлык под красным соусом.

— Меня не этот шарик беспокоит, а тот, — вмешался Сарагоса, поглядывая на круглившийся внизу желто-бурый мир. — Большой шарик, — неодобрительно проворчал он, — большой… Где сядем, черт знает… Тот, в красном, ничего не говорил?

— Нет. Сказал, что доберемся до Сархата, вот мы и добрались.

— Добраться-то добрались, а где эту проклятую кухню искать? Планета велика… не меньше Земли будет… И везде — суша! Тут сотню Творцов можно припрятать, с полным штатом чертей и архангелов!

И верно, подумал Скиф; придется попотеть, чтоб найти этого Творца. С другой стороны, лесов и океанов нет, и коль шарик не откажется летать, розыски будут быстрыми… Если, само собой, удастся разобраться с управлением… Он бросил взгляд на бесплотную линзу, но та ответила ему лишь загадочным розовым мерцанием.

— Не думаю, чтобы тут что-то прятали, — произнес Джамаль. — Зачем, дорогой? Не вижу смысла. Скорее кухня твоя стоит в каком-нибудь заметном месте да еще дым из трубы пускает.

— Не моя это кухня, не я ее строил, но, даст Бог, пущу на ветер своими руками! — рявкнул Пал Нилыч и, внезапно успокоившись, сказал: — А какие такие места ты считаешь заметными? Полюса? Точно, полюса! — Он потер руки, явно довольный своей сообразительностью. — Полюса мы осмотрим прежде всего!

— Если удастся поднять шар, после приземления, — заметил Скиф.

— А почему не удастся? Тот, в красном, говорил, что механика у них почти вечная… и еще добавил, что князь-де наш много знает. — Сарагоса насмешливо прищурился. — Ну а кто много знает, тому и карты в руки. Верно, союзничек? Или ты у нас не мудрец?

— Во многой мудрости многие печали, — проронил звездный странник, и глаза его в самом деле сделались грустными. — Но я попробую разобраться с нашим шариком. Если ты желаешь, Нилыч.

— Не в моих желаниях дело. Что нам еще остается? Топать пешком от полюса до полюса?

Они замолчали.

Видимо, шар мчался уже в верхних слоях атмосферы, но путники не слышали ни грохота, ни рева рассекаемого воздуха и не ощущали жары; прозрачный корпус служил надежной защитой. Они падали вниз в своем крохотном пузыре, словно четыре горошины, заключенные в сферический стручок; казалось, их несет ветер или воздушная река, бережно принявшая аппарат в свое незримое течение. Или мчит сам Небесный Вихрь, прилетевший сюда то ли на помощь, то ли с целью понаблюдать и предостеречь — дабы не сотворили эти плоды с гуманоидного Древа чего-нибудь страшного и непозволительного.

Поверхность планеты была еще километрах в пятидесяти, так что ничего, кроме буро-желтых пятен, полос и теней, разглядеть не удавалось. Но шар опускался, снижая скорость, и спустя четверть часа бурое превратилось в горы, а желтое — в равнину, совершенно плоскую и на первый взгляд лишенную рельефа. Всматриваясь вниз, Скиф не видел ни холмов, ни ложбин и оврагов, ни речных русел; все было выглажено, точно катком, и напоминало степь с травами цвета яичного желтка. Вскоре желтое начало мешаться с ржаво-красным, расположенным то рваными клочьями, то широкими лентами, так что казалось, что на поверхности планеты переплетают бесчисленные пальцы две великанские руки; затем ржавчина окончательно победила желтизну, оттеснила ее за горизонт.

Уголком глаза Скиф заметил, как что-то вспыхнуло — не под ногами, где разворачивался пустынный и мрачный ландшафт, но в кабине, почти рядом. Он повернул голову, услышав одновременно возглас Сарагосы: над розоватой линзой, перед самым его лицом, вращался шар, окрашенный в тусклые цвета — точь-в-точь как планета, какой она виделась час назад. Но с одной добавкой: на поверхности шара искрилась яркая точка, подмигивала и резво ползла вправо и вниз — туда, где на земных картах располагалось южное полушарие. Здесь, однако, низ и верх являлись понятиями относительными, так как ось вращения была почти параллельна поверхности линзы. Сархат кружился по своей орбите лежа на боку.

— Глобус, — с довольной усмешкой отметил Сарагоса.

— Не только, — возразил Джамаль. — Указатель курса или устройство наведения на цель. Видишь это пятнышко? Вот, — его рука протянулась к бесплотному шару. — Двигается, скользит… Это мы, Нилыч.

— И куда нас несет?

— Куда — увидим; главное, что быстро.

Сийя начала проявлять признаки интереса: откинула края полотнища и села — вернее, приняла сидячую позу. Скифу хотелось придвинуться к ней поближе, но все коконы — а их было девять — покидать свое место, строго определенное в кабине, никак не желали. Он вздохнул и покосился на бледное лицо возлюбленной.

— Такие красные пески лежат за горами Мауль. — Сийя отбросила со лба прядь пепельных волос. — А за ними — страна людей с черной кожей… Мне рассказывали о тех землях.

— Кто, ласточка?

— Один… один человек… из Мауля… Он попал к нам много лет назад. Потом ушел.

— Почему ты думаешь, что это песок? Сийя повела плечами.

— Над ним дует ветер, и все видится как в дымке. Ветер взметает песок… сильный ветер… Такого в нашей степи не бывает.

Она замолчала.

Аппарат сильно снизился и мчался сейчас над пустыней на высоте двух, трех или четырех километров — Скиф, несмотря на свой опыт парашютиста-десантника, не мог определить точнее. На Земле во время прыжка он видел под собой дороги и ползущие по ним автомобили, дома и заводские корпуса, реки и мосты — или на худой конец деревья. Это помогало прикинуть расстояние, но здесь, в ржаво-красной пустыне, глаз не мог зацепиться за что-нибудь знакомое, способное послужить масштабной отметкой. Кроме песчаных туч, о которых говорила Сийя, Скиф видел теперь барханы, крутые с одной стороны и пологие с другой, но высота их оставалась ему неизвестной; может быть, десять метров, а может, все пятьдесят.

Он поднял глаза вверх. Небо уже стало небом — не черной пустотой с яркими искрами звезд, а настоящим небом, розово-фиолетовым, высоким и безоблачным. Солнце казалось здесь иным, чем на поверхности сферы, — чуть больше и не таким ослепительно ярким, скорее оранжевого, чем алого оттенка. Оно сияло у Скифа за спиной, и, оглянувшись, он удивился, что оранжевый диск заметно опускается; потом сообразил, что аппарат летит к ночной стороне планеты.

Песчаные дюны внизу расступились, открыв нечто темное, прямое как стрела; потом возникли черные пятна, бесформенные, с рваными краями, одни большие, другие — поменьше, третьи — совсем крошечные. Пятна увеличивались в размерах, сливались друг с другом и внезапно обрели форму и объем; теперь это были не просто кляксы темноты, а торчавшие вверх или рассыпавшиеся пологими холмами остатки каких-то сооружений. Кое-где Скиф различил блеск металла, увидел четкие линии дорог и занесенные песком столбы, тоже, очевидно, отмечавшие дорогу, — они тянулись по прямой, исчезая среди барханов.

Пал Нилыч возбужденно засопел, вытащил из мешка бинокль и уставился вниз.

— Что там, дорогой? — Звездный странник, перевернувшись в своем коконе на живот, потянулся к Сарагосе. — Город? Дай взглянуть, генацвале!

Но шеф бинокля не отдал и, как показалось Скифу, даже не услышал просьбы Джамаля. Он глядел вниз, а брови его, похожие на двух мохнатых гусениц, ползли вверх; и ладно бы только брови! Щеки Пал Нилыча вдруг начали багроветь, лоб пошел складками, а нижняя губа отвисла, будто бы в изумлении. «Что он там углядел? — мелькнуло у Скифа в голове. — Флаг Объединенных Наций? Или живого мамонта?» Темные пятна исчезли в красных песках, и Сарагоса опустил бинокль.

— Две тысячи сто тридцать метров, — пробормотал он, постучав ногтем по нашлепке дальномера. — Не город, руины… развалины, хмм…

Глаза у него были застывшие и какие-то растерянные, что поразило Скифа намного больше, чем все города, которые могли обнаружиться на Сархате. Найти развалины города на древней планете — дело вполне естественное, а вот растерянность шефа относилась уже к явлениям запредельного порядка. Впрочем, Сарагоса быстро пришел в себя; кровь отлила от тугих мясистых щек, брови опустились на привычное место, нижняя губа захлопнулась, а взгляд посуровел.

Джамаль с Сийей тоже заметили эти странные перемены. Девушка вопросительно уставилась на Сар'Агоссу, а звездный странник, дернув его за рукав, поинтересовался:

— Ты что там увидел, Нилыч? Привидение? Или настоящий город?

— Грмм… — шеф внушительно прочистил горло. — Говорю тебе, не город, руины! Камни, стены, башни, шпили из металла — покривились, но блестят как новенькие… Еще — деревья, колонны, дорога и мох на дороге! Мох с цветочками! Розовыми, чтоб меня черти унесли!

— Так ты, дорогой, от цветочков в прострацию впал?

— Какую еще прострацию?! — рявкнул Сарагоса. — Видел я эти развалины, видел, понимаешь? Раньше видел! Эти самые или похожие, дьявол их разберет!

Скиф, пораженный, моргнул, а Джамаль еще крепче уцепился за рукав Пал Нилыча.

— Видел? Где ты их мог видеть, дорогой?

— Где видел, там видел. А теперь, князь, давай-ка сделаем так: ты помолчишь, а я подумаю.

«И я тоже», — решил Скиф. Конечно, временами его шефу снились вещие сны, но город этот он, похоже, видел наяву. И, разумеется, не в телевизионном клубе путешествий. Где? Ответ напрашивался сам собой.

Яркая точка ползла по бесплотному глобусу, шар мчался на юго-восток, оранжевое солнце опускалось за линию красных песков, а на смену ему вставал над горизонтом край гигантской сферы. Ее поверхность блестела не ярче земной Луны, однако этот космический феномен нельзя было назвать диском или точкой в небе; он сам являлся небом и, поднимаясь все выше и выше, словно сдвигал розово-фиолетовый занавес, сменяя его серебристым. Здесь нет ночи, подумал Скиф, любуясь этой картиной. И сумрака нет; есть только солнечный день и день пасмурный.

Их аппарат пересек границу света и тени — линию терминатора, и серебристое сияние победно воцарилось в небесах. Теперь ржаво-красная пустыня выглядела багровой, как засохшая кровь, а лица путников — белыми, словно кровь эту" выцедили из их собственных жил и окрасили ею пески Сархата. Блеск огромной чаши, опрокинутой над пустыней, был ровным и лишенным мерцания, что свидетельствовало о прозрачности атмосферы, но Скиф не мог различить каких-либо четких деталей в этом серебряном зеркале. Одни его области светились будто бы поярче, другие как бы скрывали тени — множество размытых теней, которые могли оказаться чем угодно. Например, океаном, по которому Земля могла бы катиться от берега до берега точно бильярдный шар.

— Мы были там? — Сийя коснулась руки Скифа и подняла глаза вверх.

— Да, моя ласточка.

— Страна вечного дня… — Сийя задумчиво сощурилась. — И потому даже из этого мира она прогоняет ночь…

«Нам было неплохо и при солнечном свете», — подумал Скиф, сжимая ее тонкие пальцы. Вероятно, она вспомнила о том же; взглянула на него, улыбнулась, потом нахмурилась.

— Я пела песни Безмолвным, но они не подали знака… Я спросила совета у Джаммалы, но он сказал жестокие слова… не свои слова, однако полные гнева, как рычание разъяренных пиргов… И теперь разум мой в смятении, светловолосый… Там, — она снова подняла взгляд к серебряной небесной чаше, — я видела чудо в красных одеждах… не демона, не человека, не сену… непонятно что… Но он верил в' Безмолвных и сотворил их знак!

— Он был человеком, ожившим на время в плоти демона, — сказал Скиф. — Он сражался с демоном и умер как человек. Что тебя тревожит, милая? Помощь, которую я ему оказал?

Сийя помотала головой, разбросав по плечам пепельные пряди.

— Нет! Этим я горжусь! Но, во имя Безмолвных, выходит, что с демонами можно сражаться не только оружием? Не только мечом и копьем, но и силой души, как сражался тот, в красном? — Она вскинула глаза на Скифа, и он заметил, что щеки девушки порозовели. — И тогда, если сила души велика, быть может, удалось бы отобрать похищенное? Снова сделать сену людьми? Или сделать людьми ару-интанов?

— Быть может, — согласился Скиф, все еще не понимая причины ее беспокойства.

— Но если ты, Сар'Агосса и Джаммала найдете здесь огненный талисман, который уничтожит всех демонов разом, то украденные души погибнут вместе с ними! И ни сену, ни ару-интаны никогда не превратятся в людей!

«Милая моя, — подумал Скиф, — вот и стало ясно, что в тебе от воина, а что — от женщины… Твердость, да… и сила, и отвага, и ненависть к врагу… Но под ними, как под стальной кольчугой, — сострадание! Ибо женщина, даже взявшая в руки меч и копье, природы своей изменить не может…» Тут он вспомнил, что дионна Ксарин, рыжая гадюка из шардисского сна, тоже относится к слабому полу, и сделал уточнение: настоящая женщина, а не стерва!

Его женщина была настоящей. И она ждала ответа.

— Мы ищем не талисман, милая, — сказал Скиф, — а то, что порождает новых демонов. Огненный талисман у Cap'Aгоссы уже есть… могущественный талисман, сильнее того, что был у меня… Но даже он не может сжечь всех демонов разом. Погибнут лишь рожденные недавно и не успевшие обзавестись душой.

— А что будет с остальными?

Однако!.. Скиф в растерянности потер висок. Его возлюбленная желала знать все, и с полной определенностью. В этом она не отличалась от прочих женщин, и настоящих, и стервозных.

— Ну, ласточка… Остальные, я думаю, состарятся и сдохнут, вот и все!

— И те, кому ведом священный знак, умрут тоже?

— Ни один знак не защищает от старости и смерти, — начал Скиф, но тут над ухом его раздался голос звездного странника:

— Кажется, добрались, генацвале!

Он бросил взгляд вниз, затем повернулся к глобусу, тускло мерцавшему бурыми и желтыми цветами. Шар снижался; под ним, в сотне метров, тянулось что-то серое, иссеченное трещинами, а точка на указателе курса дрожала в районе южного полюса. Перелет, можно считать, закончился, но тяготение по-прежнему оставалось нулевым; видимо, работали некие механизмы, изолировавшие кабину от гравитационного поля планеты. Воздух внутри шара оставался прохладным и свежим, хотя Скиф не замечал ни малейшего дуновения; кондиционеры, как все остальное в этом космическом аппарате, трудились бесшумно и с потрясающей эффективностью.

Серая трещиноватая поверхность вдруг ринулась к нему, качнулась раз-другой и застыла. Стенки шара слегка затуманились, теряя полную прозрачность, внизу, под ногами, сдвинулась створка люка, и ноздрей Скифа коснулись запахи нагретых камней, песка, пыли. Но веса своего он не чувствовал, и указатель курса все так же мерцал над розовой линзой пульта. Значит, их аппарат был готов к старту.

Сарагоса, очнувшись от глубокой задумчивости, буркнул: «Прибыли!» — затем раскрыл кокон, оттолкнулся и ногами вперед проскочил в люк. Скиф последовал за ним; подошвы его сапог ударились о бугристый, изъеденный временем камень, взметнув облачко серой пыли, и вес вернулся. Как ему показалось, меньший, чем на Земле, однако вполне ощутимый.

Шар неподвижно висел над головой, отблескивая серебром в серебристом небесном свете. Из люка выскользнула Сийя, за ней — Джамаль; его плаза горели от возбуждения. Но любоваться тут было нечем: серая каменистая равнина лежала от горизонта до горизонта, мрачная, безлюдная и безжизненная, словно лунный ландшафт. Слабый ветер вздымал фонтанчики пыли, то выцарапывая ее из многочисленных трещин, то засыпая их вновь серым мертвым прахом; кое-где каменное покрытие вздыбилось, рваные плиты встали на ребро, а ветры намели у их подножий невысокие могильные холмики.

«Кладбище, — подумал Скиф, — огромное кладбище, где нет даже призраков и истлевших костей. Лишь затхлая пыль былого, забытые камни да безнадежное, бесконечное ожидание…» Он представил, как выглядит эта равнина в солнечном свете, но веселей она от этого не стала.

— Похоже на бетон, — сказал Сарагоса, ковыряя камни носком башмака. — Во всяком случае, искусственное покрытие. В кегли они тут играли, э?

— В кегли, — согласился Джамаль. — Во-от такими шарами! — Он кивнул в сторону их полупрозрачного аппарата. — Космодром это, Нилыч. Везли сюда всякое добро и запускали в небеса. Может, десять тысяч лет назад, а может, и миллион.

Унылое место, решил Скиф; на старый город было бы поглядеть интереснее. Эти руины промелькнули под шаром за пять минут, и с высоты он не рассмотрел их как следует, однако теперь, раздумывая над реакцией шефа, он припоминал некую знакомую картину, уже виденную однажды. Она выглядела смутной и как бы нерезкой в первом плане, где полагалось находиться самим развалинам, но фон был четким: фиолетовое небо и красные пески. Конечно, этот пейзаж являлся не чем иным, как сном, навеянным стараниями Доктора, но Скиф точно помнил, что в подобных краях ему побывать не доводилось. Он посетил Альбу, мир красноглазых храпарников, холодные горы Ронтара и фэнтриэл, называвшийся Заросли; там, у излучины широкого потока, водились бесхвостые тигры, которых они с Пал Нилычем отстреливали раза два или три. Ну и еще, разумеется, он совершал Погружения в Амм Хаммат и Фрир Шардис; всего пять миров, и нигде не было красной пустыни, фиолетовых небес и древних руин. Однако ландшафт сей казался знакомым, будто Скифу доводилось видеть его в недавнем времени, но лишь мельком и вскользь.

Он посмотрел на своих спутников. У Сийи каменистая равнина не вызвала интереса, и она, запрокинув голову, разглядывала серебристый небесный свод, сиявший ярче сотни Зилуров. Джамаль, пощипывая бородку, озирал окрестности с явным разочарованием, но Сарагоса, против ожиданий, казался довольным. Он несколько раз притопнул башмаками, будто заколачивая в почву гвозди, выудил из кармана трубку и с наслаждением закурил.

— Ну, один факт мы установили, — раздался его звучный бас. — Здесь, на южном полюсе, космодром или что-то в этом роде. А что на северном, э?

— Кухня твоя, Нилыч, — откликнулся Джамаль.

— Вот именно! — На сей раз Сарагоса вроде бы не возражал, что кухню приписали ему. Выпустив в небо пару дымных стрел, он усмехнулся и опять пробормотал: — Вот именно! Осталось только погрузиться в шарик да поглядеть, что творится на севере. Часа за три-четыре доберемся, верно, князь?

— Если не быстрее. Лошадка у нас резвая… Найти бы только поводья да стремена…

«Быстрей вылетим, быстрей долетим», — промелькнуло в голове Скифа. Ему казалось, что здесь, на унылом сером кладбище, разглядывать абсолютно нечего, и Пал Нилыч, похоже, придерживался такого же мнения. Докурив, он выколотил трубку об один из древних камней и твердым шагом направился к люку, бросив по пути:

— Ну, князь, не пора ль поискать эти самые поводья и стремена? Я так думаю, что ты не хуже дяди Коли разберешься… — Вспомнив о дяде Коле, он вдруг остановился, вытащил из кармана плоский блестящий диск, поглядел на него, хмыкнул и спрятал обратно. Затем сказал: — Полетим на северо-запад, с остановкой. Хочу я на эти развалины посмотреть.

— Может, скажешь, где ты их видел раньше? — забрав бородку в кулак, Джамаль уставился на Сарагосу.

— Скажу, как не сказать… Доберемся до места, поглядим, что к чему, и скажу… От друга и союзника у нас секретов нет!

Он подошел к люку, ухватился сильными пальцами о закраины и одним рывком подбросил тело вверх. Звездный странник нырнул следом; сквозь полупрозрачные стенки Скиф видел, как две фигуры всплыли к развернутым полотнищам коконов. Он тронул Сийю за руку.

— Пойдем, ласточка. Пора отправляться.

— Твой мир не похож на этот? — спросила Сийя, шагая рядом с ним. Взгляд ее скользнул по каменной серой равнине, за краем которой, невидимые сейчас, лежали пески.

— Нет, милая. Полюс — вершина мира, и на наших вершинах лежат снега и льды.

— Снега и льды… — повторила она. — Как в горах Мауль… Никогда не видела льдов и снегов, только старшие сестры рассказывали…

— Еще насмотришься.

Обхватив ее тонкую талию обеими руками, Скиф подтолкнул девушку вверх, затем подпрыгнул сам и очутился в шаре. Кокон, оживший при первом же прикосновении, вкрадчиво обвился вокруг него, узы тяготения опали; он снова парил в невесомости. Сарагоса, до половины завернутый в гибкую ткань, с головой, склоненной к плечу, сопел у Скифа над ухом, кося глазами то на зияющее отверстие под ногами, то на звездного странника, висевшего перед мерцающей чечевицей пульта. Вдруг Джамаль, словно набравшись решимости, погрузил обе руки в это розоватое сияние, и люк закрылся. В следующую секунду аппарат дрогнул, пошел вверх, и стенки его сразу стали прозрачными — будто хрустальное стекло, протертое влажной тряпкой от слоя пыли.

— Вах, летим! — с гордостью произнес Джамаль. — Летим! Выходит, я не ошибся!

— Раз не ошибся, правь на северо-запад, — напомнил Сарагоса.

— Зачем, дорогой? Там сейчас ночь или поздний вечер. Лучше двинуться к востоку, навстречу заре!

— Я же сказал, что хочу осмотреть город!

— Здесь не один город, Нилыч. Погляди на глобусе: красное — пустыня, а в ней — темные точки. И точки у полюсов!

Сарагоса поглядел, убедился, что точки существуют в самом деле и что светлая искорка, отмечавшая позицию шара, ползет к одной из них. Затем спросил:

— А что, раньше их не было?

— Нет. Появились, когда мы стали подниматься. — Джамаль шевельнул пальцами, немного выправляя курс, и, скрестив руки на груди, усмехнулся. — Вах, вот и все, дорогой! Летим к городу, где сейчас утро! И будем там минут через сорок.

— Можно мне? — Скиф кивнул на розовую линзу. Всяким транспортом ему доводилось управлять, и слидером, и БМП, и танком на воздушной подушке, и даже десантными вертолетами классов «Скат» и «Гром», так что в своих способностях он был уверен; если Джамаль смог, то и у него получится. Но Сарагоса, покачав головой, буркнул:

— Потом порезвишься, сержант. А сейчас летим туда, куда летим.

«Потом так потом», — решил Скиф и принялся рассматривать неторопливо вращавшийся глобус. Его экваториальная часть была окрашена в желтый цвет и казалась широким, небрежно намотанным кушаком, перехватившим чрево планеты. Красные области располагались в более высоких широтах; начиная с сороковой параллели, тянулись к северу и югу, захватывая полюса — в точности как две шапки, нахлобученные по обе стороны от желтой ленты. Кроме желтого и красного, имелось еще бурое, и Скиф, приглядевшись, уяснил, что видит крохотное трехмерное изображение гор. И не просто видит: стоило сосредоточить взгляд на каком-нибудь участке, как тот начинал приближаться, увеличиваться в размерах, расти, позволяя разглядеть местность во всех подробностях и деталях. Скифу захотелось повторить этот эксперимент на черных точках-городах, которых насчитывалось довольно много, примерно сорок или пятьдесят, но тут утреннее солнце брызнуло ему в глаза и шар пошел на снижение. Он уставился вниз, отметив, что новые развалины ничем особенным не отличаются от прежних, оставшихся на ночной стороне: такие же полуразрушенные стены, покосившиеся столбы, прямые полоски дорог, кое-где блеск металла или стекла.

— Держи к окраине, князь, — раздался у него за спиной голос шефа. — Вон к тем колоннам со шляпками… где ветер дорогу песком замел.

«Дались ему эти колонны», — подумал Скиф, прикидывая, что в городе имеются объекты поинтереснее. Взять хотя бы ту башню, похожую на Пизанскую, наклонившуюся градусов на семьдесят, однако нерухнувшую и почти целую… Башня стремительно промелькнула и откатилась назад, однако Скиф успел сообразить, что она повыше Пизанской раз в десять. Рядом лежала еще одна, полуразвалившаяся, похожая на обломки гигантской каменной цистерны. Вряд ли каменной, поправился Скиф; по виду материал похож, но камень не выдержал бы таких чудовищных нагрузок и испытания временем.

Так же, как и на древнем космодроме, аппарат замер в двух метрах от земли, корпус его потускнел, а люк раскрылся, приглашая к выходу. Скиф вылез последним, погрузившись до щиколоток в мелкий ржавый песок; ветер насвистывал ему погребальный реквием, кружил у коленей красноватую пыль, осыпал комбинезон прахом минувших веков.

Он огляделся.

Метрах в семидесяти изломанным горным хребтом высились остатки стен с треугольными и звездчатыми отверстиями, занесенные валами и холмиками песка; кое-где виднелись перекошенные ребристые шпили из блестящего металла, какие-то решетчатые конструкции и спиральные пандусы, треснувшие и осевшие на землю; меж ними серой лентой просвечивала выложенная плитами дорога, тянувшаяся от руин к самым ногам Скифа, и он видел, что по периметру каждой плиты бугрятся тугие валики мха с крохотными розовыми цветочками. Вдоль этого тракта, по обе его стороны, торчали невысокие колонны, не исчезавшие и там, где мостовая скрывалась под слоем ржавого песка. Колонны будто маршировали ровной шеренгой в пустыню; каждая была Скифу по грудь и каждую сверху прикрывала выпуклая крышка, превращая ее в некое подобие гриба.

От этого города веяло неизмеримой древностью. Какое-то чувство подсказывало Скифу, что тут речь идет не о веках, не о тысячелетиях, а об иных сроках, сравнимых с жизненным циклом звезд или самой Галактики; чудилось, что ветры времен миллионы лет играют и звенят среди этих руин, то засыпая их песком, то нежно сдувая красноватую пыль с камня и металла. Древний город тем не менее не производил, подобно заброшенному космодрому, впечатления могильника — быть может, потому, что над ним сияло фиолетовое небо и среди развалин тут и там высились деревья с плоскими, похожими на продавленные зонты, кронами.

На мгновение Скифу почудилось, что загадочный город встает перед ним в былом своем великолепии, тянется к фиолетовым небесам сверкающими остриями шпилей, уходит вверх громадами километровых башен, теснит пустыню стенами домов, камнями улиц и площадей. Город властно ширился и рос, закрывая горизонт, но вдруг перед Скифом промелькнула иная картина: кабинет Сарагосы и фотография в его руках, а на ней — покойный Сингапур, Серж Никитин, рядом с колонной-грибом. Крышка на колонне откинута, а Сингапур стоит, горделиво подбоченившись, на губах у него — чуть насмешливая улыбка, у пояса — нож и пистолет, над плечом торчит вороненый ствол «шершня»…

Затем Скиф будто в полусне услышал собственный голос: «Что это, Пал Нилыч?» — и ответ Сарагосы: «Фэнтриэл Эгонда… Некое место, с которым пожелал ознакомиться один наш клиент… человек с изрядной фантазией… Там нашлись любопытные штучки — не на поверхности, а внизу, в подземных камерах, — и Сингапур притащил что смог. И ты, парень, не зевай! Интересные находки оплачиваются особо».

«Святой Харана! — прогудело у Скифа в висках. — Святой Харана, спаси и помилуй! Это же двадцать седьмой фэнтриэл, Эгонда, а вовсе не Сархат!» Впрочем, он тут же напомнил себе, что никакого противоречия тут не наблюдается: во-первых, Эгонда являлась забавным сном, навеянным искусством Доктора, а Сархат — суровой реальностью; а во-вторых, в данный момент, когда реальность и сон слились воедино, Сархат вполне мог оказаться Эгондой, а Эгонда — Сархатом. Почему бы и нет? Если здесь и возникало некое сомнение, то в части клиента, о котором упоминал шеф. Кто он и откуда взялся? Как сумел вообразить это фиолетовое небо, и красные пески, и древний город, спавший среди них тысячи или миллионы лет?

Глаза Скифа обратились к Сарагосе.

Пал Нилыч, шагнув к одной из колонн, поднатужился и по-хозяйски откинул крышку; затем бросил взгляд внутрь, оглядел покосившиеся шпили и башни и пробормотал:

— Несомненно! Дьявольщина… Невероятно, однако несомненно!

Джамаль подошел к нему и тоже заглянул в открывшийся люк.

— Темнота… И воздух движется… Тянет вверх…

— Это, — Сарагоса сделал широкий жест, как бы пересчитывая колонны, — система вентиляции и одновременно спускные и подъемные шахты. Гравитационный лифт, такой же, как в токаде. И ведет он в подземелья — тут, под нами! — Для большей убедительности он притопнул. — Огромные подземелья, где можно блуждать целый год! Колодцы, переходы, камеры, полные всяких интересных штучек!

— Ты здесь бывал? — зрачки звездного странника сверкнули антрацитовым блеском. — Бывал, Нилыч? С помощью Доктора?

— Бывал здесь не я, а Серж Сингапур, светлая ему память… С год назад, в самом начале экспериментов, еще до той президентской охоты в фэнтриэле Сафари, когда ты, князь, нарисовался, — Сарагоса упер толстый палец в ключицу Джамаля. — Был он тут недолго, в дневное время, ибо клиент его задерживаться не пожелал. Отснял пару пленок, слазил вниз, хватанул, что ближе лежало, и вернулся в целости и сохранности. Вот так! Еще название придумал, звучное такое…

— Эгонда, — подсказал Скиф, и Пал Нилыч тут же с подозрением уставился на него.

— А ты откуда знаешь?

— От вас. Вы мне фотографии показывали. — Скиф потер висок, припоминая. — В конце июля, если не ошибаюсь, недели через две, как взяли на работу.

— Э? Что-то я тогда разоткровенничался с тобой, парень… Ну ладно. — Пал Нилыч снова ткнул звездного странника под ключицу. — Так вот, князь: место мне это знакомо и числится в моем компьютере под двадцать седьмым номером. Я и названия его менять не стану, пусть будет Эгонда, как Сергей придумал…

— А чем он тут разжился? — спросил Скиф, придвигаясь ближе к шефу, но не спуская глаз с Сийи. Она, склонившись над плитами мостовой, гладила крохотные цветы, прятавшиеся в зарослях мха. Мох был пепельным и блестящим, как волосы девушки, а цветы — розовыми, как ее губы.

— Решетку принес, прибор связи… Такой же, какой ты видел в этих… в Спиралях Оринхо… Выходит, Хорчанский-то нам не соврал! Все здесь добыто… здесь… и нами, и ими, — Сарагоса стукнул кулаком по пустотелой колонне, и она отозвалась гулким грохотом.

— Добыто нами, а ими придумано, Пал Нилыч.

— Что-то придумано, а что-то — нет, — возразил Джамаль. — Понимаешь, дорогой, это ведь не их город.

— А чей же? Привидений, которых ты называешь Древними?

— Вах, привидения! — звездный странник возмущенно вскинул руки кверху. — Привидения! Спроси у своей девушки, какие они привидения! Безмолвные боги, дорогой, что живут на луне Зилур, приглядывая за Амм Хамматом! А если ты и ей не поверишь, так погляди на это!

Он наклонился, сорвал розовевший во мху цветок и поднес к самому носу Скифа.

Цветок, собственно, не был цветком, ибо ни лепестков, ни сердцевины, вокруг которой им положено располагаться, Скиф не узрел. Нежно-розовая веточка или ажурный лист, будто бы собранный из множества зигзагообразных звеньев; основное распадалось на три подобно ветвящейся молнии, затем каждый из отростков растраивался опять — и так до самых нежных и крошечных трезубцев, обрамлявших плоскую кисть цветка. «Словно застывший проблеск грозового разряда», — подумалось Скифу; покачав головой, он прошептал:

— Куум…

— Куум, — откликнулся сзади чистый звонкий голос. Сийя подошла к нему, прижалась щекой; в ее пепельных локонах тоже розовела крохотная молния.

— Дай-ка посмотреть. — Пал Нилыч потянулся к Джамалю, его толстые пальцы осторожно приняли цветок, брови поднялись кверху, потом опустились; хмыкнув, он украсил волосы Сийи второй розовой кисточкой.

— Благодарю, Сар'Агосса, — с достоинством произнесла она. — Так и быть, я, Сийя ап'Хенан, Сестра Копья, разрешу моему мужчине сражаться под твоим знаменем и прикрывать в бою твое правое плечо. Но знай, это большая честь для тебя, ибо мой избранник Скиф ап'Хенан удостоился милостей премудрой Гайры и самих Безмолвных Богов.

С минуту Скифов шеф взирал на Скифову возлюбленную с раскрытым ртом и выпученными глазами, потом в горле у него что-то булькнуло, захрипело, а щеки начали раздуваться в два упругих тугих шара. Но все же он превозмог себя; набрал в грудь воздуху, резко выдохнул, фыркнул пару раз и прорычал:

— Вот что, девонька, у меня есть предложение получше! Поступай и ты под мою команду, э? Будешь прикрывать мое левое плечо в чине Племянницы Топора. И топор я сам тебе подберу, потяжелей и поострей.

— Еще раз благодарю, Cap'Aгocca, — промолвила Сийя, — но топорами и секирами сражаются презренные шинкасы, а звания племянницы в наших турмах нет. Клянусь Небесным Вихрем, я даже не знаю, что это такое!

— Узнаешь, — к изумлению Скифа, Пал Нилыч вдруг подмигнул девушке. — Узнаешь, красавица! У меня чертова пропасть племянников, а теперь будет еще и племянница. Отличная мысль! — Он потрепал Сийю по плечу и ухмыльнулся: — Все, кончены разговоры! Ты принята на службу, и вот мой первый приказ: пусть твой мужчина берет тебя на руки и сделает так, чтобы ты молчала!

«Мудрое решение», — подумал Скиф, целуя алые губы Сийи; мудрое и своевременное, ибо жажда давно томила его. Джамаль и Сарагоса, не обращая на них внимания, толковали о своем: звездный странник расспрашивал о клиенте, коего Сингапур сопровождал в Эгонду, а Пал Нилыч, мучительно морща лоб" клялся, что сейчас припомнит его, поскольку все подопечные Доктора известны-де ему наперечет. В лицо, по фамилиям, с именами-отчествами и местожительством! И этого, который вообразил Эгонду, он никак позабыть не мог.

— Не вспомнить тебе, Нилыч, — сказал наконец Джамаль. — Думаю, непростой тебе клиент попался… вроде меня… Так что скажи Доктору, что слава о нем уже летит среди звезд со скоростью света или еще быстрей.

— Ты серьезно? — Сарагоса выгнул густую бровь. — И чего же хотел этот клиент Сингапура? Почему направил нас в Сархат?

— Хотел помочь или подсказать… или науськать вас на общего врага… Кто знает! Телгани — предусмотрительный народ, но есть и другие, осторожные, неглупые и верящие в легенды о Бесформенных. Галактика велика, Нилыч! И тайн в ней не счесть, так что твой клиент, знавший о Сархате, возможно, был…

Но тут губы Джамаля плотно сжались, ноздри раздулись, а веки прикрыли вдруг заблестевшие зрачки. Сарагоса не стал его пытать; с грохотом задвинул крышку — как рачительный хозяин, не желающий, чтоб добро его промокло под дождем, — бросил последний взгляд на загадочные руины и направился к шару. Скиф и звездный странник шли за ним, взметая сапогами маленькие песчаные вихри, а Сийя… Что ж, Сийя оставалась там, где повелел Cap'Aгocca. Ее волосы украшали два розовых цветка, два крохотных живых куума, а по губам блуждала нежная улыбка; видно, никто до сих пор не носил Сестру Копья на руках.

Управляться с прозрачным шаром оказалось куда проще, чем с вертолетом или слидером. Бесплотный голографический пульт позволял делать это любому существу, с любой формой конечностей — точно так же, как полотнища, заменявшие кресла, были рассчитаны на любые телесные очертания, какими могли бы обладать пилоты. Погрузив руки в розоватую мерцающую линзу, Скиф ощутил вначале слабое покалывание в кончиках пальцев, словно к ним прикасалась тысяча острых холодных игл. Для эксперимента он опустил ладони, и покалывание сразу стало сильней; казалось, он пытается гладить растопырившего колючки ежа. Несомненно, то был сигнал — сигнал о том, что двигаться вниз нельзя, ибо аппарат уже и так находится на предельно близкой дистанции к почве.

Когда руки Скифа слегка приподнялись, покалывание холодных иголок исчезло, сменившись ощущением приятного тепла. Шар послушно взмыл вверх, в фиолетовое утреннее небо, и с той же покорностью развернулся, стоило лишь Скифу сделать инстинктивное движение невидимым рулем. Скорость, вероятно, регулировалась усилием мышц; расслабив пальцы или сжав их в кулаки, он мог заставить аппарат лететь медленнее или быстрее. Некоторое время он развлекался, то поднимая шар на высоту трех-четырех километров, то стремительно снижаясь, поворачивая и выделывая в небе акробатические курбеты, потом направил машину на север, резко увеличил скорость и откинулся в своем коконе, положив руки на колени. Если не считать одного раза, до посадки он больше не касался пульта, лишь время от времени поглядывая на яркую искорку, что неуклонно ползла вдоль меридиана. Через полчаса этот светящийся жучок миновал границу между красной и желтой зонами, и Скиф опустил аппарат как можно ниже, чтобы разглядеть поверхность экваториальной равнины. Ее покрывала яично-желтая трава — точно такая же, что росла вокруг токада. Вероятно, на гигантской сфере сархов наблюдались и другие пейзажи, но тут, в мире, кружившем меж серебряной небесной чашей и алым солнцем, были только желтые степи да красные пески — ну и, конечно, развалины древних городов.

Сийя, ласточка, пристыла в своем коконе, но выглядела уже не задумчивой и грустной, а словно бы просветленной; казалось, она пришла к какому-то важному решению, подсказанному здравым разумом или самими Безмолвными. Скиф подозревал, что она посчитала божественным откровением крохотные куумы, розовевшие во мху, у руин заброшенного города, но вот к каким выводам привел ее сей знак? Этого он сказать не мог, но чувствовал, что тревоги и смятение оставили душу его возлюбленной. Она глядела в фиолетовое небо и улыбалась; пальцы ее временами Трогали розовые кисточки, вколотые в пепельный локон у виска.

Что касается Скифовых шефа и компаньона, то они оживленно беседовали, не обращая внимания ни на желтую степь внизу, ни на аметистовые небеса сверху. Сначала, как понял Скиф, у них затеялся спор на самую горячую тему: что же делать с Творцом, когда он будет обнаружен, — жечь или не жечь, распылять или не распылять? Спор был жарким, но кончился ничем, ибо переубедить друг друга спорщики не смогли. Но аргументы Пал Нилыча выглядели, конечно, более вескими, так как он мог доказать свое не одними словами, но и смертоносной дяди Колиной «штучкой».

Наконец спор угас, и звездный странник принялся перетолковывать Сарагосе то немногое, что было поведано Хорчанским о физиологическом строении Бесформенных. Безусловно, им повезло — все-таки Хорчанский являлся врачом и успел рассказать хоть что-то, давая пояснения в привычных терминах. Он не касался внутриклеточной природы метаморфов, но утверждал, что в естественном состоянии они напрочь лишены каких-либо специализированных органов; каждая их частица была почти автономной, заключающей в себе все основные жизненные функции — мышления, питания, деструкции отходов жизнедеятельности, обмена с внешней средой и с другими подобными частицами, слагавшими целостный организм В таком состоянии сархи, как Перворожденные, так и Воплотившиеся, были практически неуязвимы и обладали потрясающей способностью к регенерации; чтобы уничтожить их, надо было сжечь или растворить в кислоте каждую частичку текучей плоти метаморфов.

Эта текучесть и изменчивость позволяли им формировать любые мышечные ткани, любые органы, любую генетическую структуру и гормональный обмен. Овладевая личностью Дающего, к примеру человека, они имитировали человеческую анатомию в мельчайших деталях, вплоть до эндокринной системы и нервных связей в мозгу; у них были легкие, был желудок, было сердце и исправно функционирующий половой аппарат. Правда, ни в одном из похищенных обличий и в своей естественной форме они не обладали способностью к продлению рода и в этом отношении, как предсказывал Джамаль, являлись бесполыми и бесплодными рабочими муравьями. Но эта проблема сархов не волновала, ибо Творец — то ли некий механизм, то ли живое существо — порождал миллионы, десятки и сотни миллионов новых организмов, так что оставалось лишь превратить их в киборгов-аркарбов или в полноценные индивидуальности, подыскав нужное число Дающих Воплотившись и приняв телесный облик человека, шшада или иного создания, они становились уязвимыми. Отказ важного органа, в первую очередь мозга и сердца, парализовал их и, если нарушение являлось серьезным, приводил к гибели. Но раны, не вызывавшие мгновенного паралича, могли быть излечены быстро и эффективно; для этого сарх трансформировался в свое естественное состояние, что автоматически запускало механизм регенерации. Процесс этот, однако, требовал времени, определенных усилий и энергетических затрат.

Скиф заметил, что Сарагоса слушает пояснения Джамаля не слишком внимательно; достав дяди Колину «штучку», он баюкал и покачивал ее в широкой ладони с таким видом, словно вопрос с сархами-двеллерами был уже решен и останки их расы, обращенной в пыль и пепел, находились в сосудах, опечатанных самими Безмолвными. Конечно, в подобном случае все любопытные подробности сархатской физиологии становились фактом прошлого, достоянием истории, биологическим курьезом, который в будущем придется изучать со слов немногих очевидцев, но никак не в натуре. Тем не менее Сарагоса терпеливо дождался, пока звездный странник не закончит излагать все свои гипотезы и домыслы, а потом проворчал:

— Забавно, но не актуально. Не актуально! Вот ты мне другое скажи, князь, насчет Решетки… Мы полагали, что наши сообщения нельзя перехватить, однако Скиф видел здесь такие же устройства — такие же или, не исключено, более мощные. Значит, вся эта шушера, иркоза да оринхо, снимали информацию прямиком с наших Решеток? И тайны Системы — не тайны, а голая задница, выставленная в окно напоказ?

— Не думаю. Нет, не думаю, Нилыч! А думаю я, что связь между Решетками происходит через тайо, значит, в момент контакта оба устройства в каком-то смысле являются одним. Одним целым, понимаешь?

— Хмм… — Сарагоса сосредоточенно насупился. — Нет, не понимаю! Объясни.

— Представь две точки в пространстве, дорогой. Если их соединили каналом в тайо, они сливаются, так? Ты шагаешь в зеленые врата из первой точки и попадаешь во вторую, шагаешь обратно и попадаешь в первую… Но не в какую-нибудь третью или четвертую! Обе точки слились, и разъять их или разветвить канал в тайо нельзя. Таков, я полагаю, принцип врат, и твоя Решетка действует так же, передавая лишь символы, а не что-то более материальное… Словом, не волнуйся, задница ваша прикрыта!

Пал Нилыч машинально ощупал означенную часть тела и рыкнул — невразумительно, но довольно. Затем, сунув дяди Колину «штучку» в карман, признался:

— Промашку мы дали с этой Эгондой. Давно полагалось бы отправить сюда пару надежных ребят, того же Сингапура-покойника с Сентябрем, чтоб обшарили местные подвалы. Глядишь, нашлось бы еще что-нибудь интересное…

— В самом деле, — согласился Джамаль. — Ну и почему ж ты никого не отправил?

— Предчувствие было… Не сказать, чтоб неприятное, однако странное… Глядел я Сингапуров отчет, не единожды глядел, не дважды, и все мне казалось, что хоть Эгонда эта — место безлюдное и безопасное, но соваться сюда не след… Вернее, рано!

— А теперь как? Не рано?

— Теперь — в самый раз! — ответил Сарагоса, хлопнув по карману с дяди Колиной «штучкой».

Все спалит, подумал Скиф. При случае он расспросил шефа насчет коробочки с саламандрой на крышке и убедился, что дядя Коля веников не вяжет. «Штучка» его была не детонатором, а скорее аккумулятором; стоило инициировать ее надлежащей порцией тепла, как начинался стремительный процесс захвата и высвобождения энергии, источник которой мог быть любым — солнечный свет, космические лучи, магнитное поле планеты. В некотором смысле творение старого «механика» походило на тот фокус, который собирался учинить Джамаль, ибо он в определенных обстоятельствах тоже мог аккумулировать энергию. Но при этом телгский Наблюдатель превращался в световой луч и тихо-мирно отбывал в галактические просторы, тогда как дяди Колина бомба никуда улетать не собиралась. Не для того ее делали, эту «штучку»! Она разрушала и жгла, плавила и обращала в прах и пепел, оставаясь сама в полной сохранности, так что пользоваться ею можно было не один раз. По словам Сарагосы, дядя Коля сотворил ее из чистого любопытства, дорвавшись до каких-то инопланетных кристаллов, раздобытых Самураем в фэнтриэле Ронтара с полгода назад. Такой камешек, угольно-черный и блестящий, Скиф видел и в своей коробочке, и в устройстве Пал Нилыча, но у шефа кристалл оказался куда больше. И это внушало Скифу самые черные опасения.

Желтые экваториальные степи давно откатились назад, и под аппаратом лежала красная песчаная равнина, кое-где вздымавшаяся вверх валами горных хребтов. Горы были невысокими и сглаженными; видно, время, ветер и песчаные бури как следует поработали над ними, истирая и шлифуя скалы век за веком, тысячелетие за тысячелетием. Пейзаж этот нагонял уныние и тоску, но скоро все должно было перемениться: светлая искорка на сфере указателя курса подрагивала уже у самого полюса. Джамаль с Пал Нилычем прекратили свои разговоры и, как по команде, уставились вниз. Минут через пять Сарагоса кивнул Скифу и распорядился:

— Сбавь-ка скорость и подними шарик километра на три. Поглядим, не торчит ли где труба.

— Труба? — Скиф, погружая руки в розовое сияние, оглянулся на шефа.

— И на кухне дьявола должна быть труба, — произнес Сарагоса и полез в мешок за биноклем.

Трубы, однако, не оказалось.

Повинуясь Скифу, аппарат описывал в воздухе медленные круги, а под ним, окруженное ржавыми песками пустыни, раскинулось нечто округлое, мерцающее, отсвечивающее то радужными алмазными бликами, то темным и загадочным блеском обсидиана. Объект этот был достаточно велик, и Скиф с легкостью разглядел его без бинокля, решив поначалу, что видит озеро. Но берега этого странного водоема казались идеально ровными, что говорило о его искусственном происхождении, а изменчивый блеск намекал скорее на твердую и прозрачную поверхность, чем на зеркало недвижных вод.

Скиф убедился в этом, опускаясь по спирали вниз и наблюдая, как растет мерцающее круглое пятно, обрамленное широким серым бортиком. С километровой высоты оно напоминало глаз — огромный стеклянный глаз Сархата, пристально смотревший в фиолетовое небо. Вскоре в глазу появился зрачок, тоже округлый и отливавший знакомым изумрудным цветом; он горел в самой середине, но, как почудилось Скифу, не на поверхности, а где-то глубже, под защитным кристаллическим кожухом, заключенным в серую оправу.

Линза, подумал Скиф; линза из такого же прозрачного материала, как купол над токадом и перегородки в сером лабиринте. Диаметром это чудо было в добрую сотню метров, и на блестящем его покрытии, так же как на широком кольце оправы, не замечалось и следов песка, будто некий невидимый барьер противостоял ярости ветров и гневу бурь. Кроме зеленого зрачка по хрустальной поверхности медленно полз яркий оранжевый блик — отражение солнца, стоявшего сейчас в зените.

Сарагоса опустил бинокль.

— Садимся! Правь-ка, сержант, на край, так, чтоб приземлиться между этой штукой и песками… Видишь, там бортик есть?

— Вижу, — отозвался Скиф, плавно опуская руки. Сийя, освободившись из объятий кокона, подплыла к нему и обхватила за плечи; он почувствовал на щеке теплое дыхание девушки и вдохнул аромат ее кожи, свежий и чуть горьковатый, как запах амм-хамматских трав.

— Здесь рождаются демоны? — тихо прошептала она.

— Скорей всего, ласточка. Спустимся, увидим.

— Вы уже решили, как с ними поступить?

«Непростой вопрос», — подумал Скиф. Возможно, звездный странник, его компаньон, и Сарагоса, его шеф, пришли к какому-то мнению, но сам он еще колебался. С одной стороны, была сфера, величественный проект, были грандиозные механизмы, космические корабли и врата, ведущие в тайо; с другой — сотворившие все это сархи являлись, без сомнения, существами мерзкими, опасными и недостойными пощады. «Странная ситуация, — промелькнуло у него в голове. — Пощады они не заслуживают, но означает ли это, что их следует уничтожить? Иди и сражайся, повелела премудрая Гайра, ни словом не намекнув, что же делать, если сражение превратится в бойню…» Сийя вздохнула у него над ухом, но вопрос свой повторять не стала.

— Что бы ни решили вы с Джаммалой, это будет правильным, — шепнула она. — Я вам верю. Верю, клянусь Безмолвными! Ведь мать Гайра сказала, что души у вас чисты… да я и сама это знаю! Вот Cap'Aгocca — дело другое. Хоть он и большой воевода, но богами не взыскан.

— Почему? — спросил Скиф.

— Взысканный богами и повелевающий людьми должен иметь к ним жалость.

— К людям — да! А к демонам?

Сийя долго молчала, а Скиф, плавно опуская аппарат к мерцающему оку Сархата, чуть откинул голову и прижался щекой к ее щеке. Наконец девушка негромко промолвила:

— Люди, демоны… Вихрь Небесный! Так ли велика разница между ними? Я поняла, что и те, и другие хотят жить. Но иногда предпочитают жалкую жизнь достойной смерти…

— Скоро мне уходить, — произнес звездный странник, поднимая лицо к застывшему в зените светилу. — Был Джамаль, и не будет Джамаля… Вах, не будет! Прощай, Джами!

Они, все четверо, стояли в самом центре большого прозрачного круга, схваченного серой оправой с висевшим над ней летательным шаром. Круг этот являлся крышкой, наглухо закупорившей цилиндрическую шахту, очень похожую на те, которые Скифу довелось повидать в недрах серого лабиринта. Колодец сей заполняла сизая упругая масса, напомнившая ему Туман Разложения, однако она не поглощала, а извергала живую плоть. Словно в такт с ходом невидимого маятника, от нее отрывались бесформенные сизо-бурые комки, всплывали вверх, к зеленому окну тайо, сиявшему прямо в пустоте, и исчезали. Процесс этот, видимо, был непрерывным и не замирал ни на секунду.

— Не будет Джамаля, будет Ри Варрат, — отозвался Сарагоса, мрачно поглядывая на цепочку Перворожденных, бесконечной чередой тянувшуюся к изумрудным вратам. Крышка дьявольского котла, на которой они стояли, вблизи была прозрачна, как хрусталь, и позволяла разглядеть все, что творилось под ногами.

— Ри Варрат… Конечно, будет Ри Варрат, забравший с собой память Джамаля… Но вот это, — звездный странник похлопал себя по груди, — придется бросить! А жаль!

— Ну и бросишь. Сейчас нам Ри Варрат нужнее Джамаля, — буркнул Сарагоса.

«Печально, но факт», — мелькнуло у Скифа в голове. Он покосился на компаньона, подумав, что выглядит тот куда солидней, чем в первый миг своего появления в Амм Хаммате. Не цветастая шелковая пижама была на нем, но облегающее одеяние из оленьей замши и высокие сапоги; с плеч спадал серебристый плащ, с широкого пояса свисали меч и нож, а смуглое лицо казалось суровым, значительным и печальным. Воистину звездный странник, пришедший издалека! Компаньон, миссионер, соратник, друг… И предчувствие близкой разлуки наполнило сердце Скифа горечью. Такой горечью, будто Ри Варрат уносил с собой в галактические просторы не одну лишь память о Джамале Саакадзе, сыне Георгия, а частицу души Кирилла Карчева.

Но пока он был еще здесь; глядел, прищурившись, на солнце, словно размышляя о том мгновении, когда превратится в рубиновый луч, бесплотный и быстрый, скользящий в космической тьме, неощутимый, но живой, ожидающий конца долгого странствия, чтобы возродиться в новом теле и в новом обличье. «На кого же он будет похож? — подумал Скиф. — Впрочем, неважно; сделавшись телгани, он останется человеком и жителем Земли и когда-нибудь возвратится на свою вторую родину, вернется с Миссией Защиты, принесет надежду и спасение… Вот только когда?» Сарагоса, пошевеливая бровями, глядел на часы, что-то прикидывал, хмурился и мрачнел. Внизу, в глубине шахты, с безукоризненной ритмичностью отлаженного механизма, продолжали всплывать сизо-бурые трепещущие сгустки, исчезая в зеленом сиянии врат. Бесчисленные, словно амебы, и столь же неуязвимые; но в отличие от амеб эти монстры питались людскими душами, коих, судя по темпу производства, требовалось немалое число.

— Ну, что скажешь, князь? — закончив свои вычисления, Пал Нилыч посмотрел на Джамаля. Тот пожал плечами.

— А что тут говорить? Творец, как положено, творит, выпекает свои пироги… Вот ты и добрался до дьявольской кухни, Нилыч! Теперь доволен?

— Большая кухня, — пробормотал Сарагоса, — и Сатана там правит бал. Только кто он такой, Сатана? Или что?

— Возможно, природный феномен, но мне кажется, механизм. Квазиживой механизм, запущенный в древности, когда Небесные Вихри носились в Галактике и Безмолвные Боги искали знания в тысяче миров — или, быть может, озаряли их своей мудростью… — Джамаль бросил взгляд на Сийю и улыбнулся. — Наша красавица верит в это, и я тоже. Почему бы и нет?

— Не слишком-то они были мудры, если выпустили на свет божий такую пакость, — возразил Сарагоса, пристально всматриваясь вниз.

— Мудрость не в том, чтоб не ошибаться, а в том, чтоб вовремя исправлять свои ошибки, дорогой.

Пал Нилыч полез в карман, вытащил блестящий диск с пляшущей в языках пламени саламандрой и подбросил его на ладони.

— Думаешь, это их исправит?

— Не уверен, — сказал Джамаль. — Убить — легче всего, Нилыч; понять и договориться — куда труднее. Зато интереснее! Разве не так?

«Опять начинают прежний спор, — мелькнуло у Скифа в голове. — Но вряд ли в этом споре родится истина! Ее, по сути дела, не было вовсе; как сказал однажды звездный странник, у истины множество обличий, а значит, каждый мог выбрать то, которое считал единственно правильным и верным. Он, Скиф, видел свою истину, Джамаль — свою, и у шефа был, разумеется, собственный вариант…» — Не хочу я их понимать и не хочу договариваться, — сквозь зубы процедил Сарагоса. — Вот, погляди! — Его нога в тяжелом башмаке с грохотом опустилась на блестящее покрытие. — Погляди на них! Я тут кое-что подсчитал… Нарождаются на свет с каждой секундой! Еще быстрее! Восемьдесят тысяч тварей в сутки! Почти тридцать миллионов за год! А сколько живет на твоем Телге? Пять миллиардов? Десять? Звездный странник покачал головой.

— Телг — не Земля, Нилыч. Его население стабильно и долгие века не превышает пятисот миллионов.

— Значит, когда они, — Сарагоса снова притопнул, — доберутся до твоего Телга, то высосут его быстрей, чем успеешь глазом моргнуть. Ясно, нет? Да и с Землей расправятся за пару столетий!

— Ну, если на Земле дела пойдут прежним темпом, то через век там будет вдвое больше народу.

— Или никого!

— Или никого, — эхом откликнулся Джамаль. — Но ваше собственное неразумие прикончит вас быстрей сархов. Не так ли, дорогой?

— Вот и не будем усугублять сей процесс. Что бы нас ни прикончило — экология, озоновые дыры или перенаселение, — мы примем погибель от собственной руки. Не от тварей, что бродят в тумане, не от вампиров, похитителей душ! — Присев на корточки, Сарагоса обрушил кулак на прозрачную хрустальную поверхность. — Толстая, дьявол! Метр, если не больше! Ну, ничего, прожжем!

Мрачно сдвинув брови, он приподнял крышку с гравированной маленькой саламандрой, и Скиф заметил, как над угольно-черным кристаллом зажегся огонек. Одновременно с этой красной искоркой раздалось мерное тиканье, будто включился невидимый метроном, торопивший события и словно бы заставлявший само время уже не шагать с медлительной важностью, но нестись вскачь.

Итак, предохранитель был взведен; духи огня уже скалили зубы, уже готовились сокрушить прозрачную преграду, ринуться вниз и — жечь, палить, обращать в прах и пепел! Над колодцем, где Творец сархов в слепом неведении метал и метал свою икру, сгущались тучи, и пролиться им было суждено пламенным дождем Апокалипсиса. Древние Безмолвные Боги не подавали знака, зато бог Земли, безжалостный Саваоф, потрясал кулаком и грозил обрушить на дьявольское семя губительный огонь — такой же, каким спалил он некогда Содом и Гоморру. У Саваофа были густые брови, небритые щеки и сурово сжатый рот; зрачки его казались двумя застывшими шариками из обсидиана.

— Все! — Сарагоса поднялся, пошевелил блестящий диск носком башмака и вытащил лазер. — Надеюсь, я накрою эту штуку лучом с пятидесяти метров…

— Он повернулся к серому бортику, прикидывая расстояние.

— Ты не хочешь рассмотреть иные возможности? — вкрадчиво произнес Джамаль. — Я буду очень торопиться, Нилыч, и я вернусь… вернусь на Землю и принесу защиту и спасение. А ты… если ты сейчас выстрелишь, то превратишься в убийцу целой расы. Пусть злой расы, жестокой и бесчувственной, но тоже имеющей право на жизнь. И тогда ты станешь таким же, как эти двеллеры… Подумай об этом, дорогой! Подумай и не бери греха на душу!

— Это — раса дьяволов! А за дьяволами я не признаю никаких прав! — рыкнул Пал Нилыч, решительно направляясь к серому кольцу оправы. Джамаль, взяв его под руку, шел рядом; Скиф с Сийей шагали позади. Лицо девушки побледнело.

— Все течет, все меняется, — произнес звездный странник. — Представь, Нилыч, что душа твоя могущественна, сильна и способна превозмочь разум и силу сарха. Вах, почему бы и нет? Он крадет твою душу, а ты становишься хозяином над ним и его плотью… Тебе бы это понравилось, а?

— Нет. Плоть у меня своя, и я пока что с ней расставаться не собираюсь.

— Но ведь придется, дорогой, придется! Нагрянет старость, посетят тебя немощи и боль, а за ними — смерть… Почему бы не пожить еще пару веков в плоти сарха? Соединив свою душу с его телом в тот миг, когда душе твоей — грош цена?

— Еще один дьявол нашелся… дьявол-искуситель, — с хмурым видом проворчал Сарагоса. — Все это мечты, князь! А реальность — вот она! — Он ткнул стволом лазера себе под ноги, где продолжали всплывать к зеленому пятну врат сизо-бурые сгустки. — Восемьдесят тысяч в день, тридцать миллионов за год! Без сна, без отдыха, без остановки!

«Не переспорить его Джамалю», — с тоской подумал Скиф. Пал Нилыч, вне всяких сомнений, обладал многими достоинствами, но сговорчивость к их числу не относилась. Он свою истину уже узрел! Он мог бы внять доводам рассудка, поверить проверенным фактам и отступить, но звездный странник предлагал не факты, а лишь гипотезы и мечты; журавля в небе, когда в ладони шефа уже трепыхалась синица, и стоило лишь покрепче сжать пальцы, чтобы жалобный ее писк замолк навсегда. И хотя Джамалю волею судеб был дарован великий талант убеждения, сейчас дар его был столь же бесполезен и бессилен, как в шинкасском пленении. Упрямством Пал Нилыч Ивахнов, куратор звена С, не уступал князьку Тха, предводителю банды степных разбойников.

Они достигли бортика, и Сарагоса повернулся, держа лазер в согнутой руке. В семидесяти шагах, в центре хрустального круга, под солнечными лучами переливалась металлическим блеском крошечная точечка — золотое зерно, упавшее на грань огромного алмаза. Скоро оно прорастет огненным стеблем, полыхнет жаром, пустит корни в прозрачную крышку, расплавит неподатливый кристалл… Скоро!

Джамаль, однако, казался спокойным.

— Послушай, Нилыч, — произнес он, кивая в сторону Скифа и Сийи, — а их мнения ты узнать не хочешь? Ты — большой человек, начальник, а компаньон мой — лицо подчиненное, значит, его голос вроде бы голос масс. Ну а наша красавица должна сказать за Амм Хаммат. Как ни крути, а демоны бесчинствуют там еще сильней, чем на Земле.

Сарагоса хмыкнул и кивнул Сийе, но она лишь молча покачала головой. Лицо ее было печальным, руки сложены на груди и не касались ни меча, ни кинжала. Пал Нилыч снова хмыкнул, на сей раз с удивлением, и Повернулся к Скифу.

— Ну а ты что скажешь, парень? Я — начальник, ты — солдат, а солдату надлежит говорить и действовать без колебаний. Кроме того, тебе есть с кем посоветоваться!

«Насчет посоветоваться он вовремя вспомнил, пронеслось у Скифа в голове. — Только советоваться не с кем; Харана, бог с жалом змеи, молчал, уподобившись троице Безмолвных. Возможно, его молчание являлось добрым знаком, намекавшим, что всё закончится хорошо, без локальных или тотальных бедствий и катастроф, в которых Скифу предстояло бы распроститься с жизнью; но, возможно, бог не желал вмешиваться в распри двеллеров и людей — ни подсказывать, ни предупреждать, ни предостерегать. В конце концов Харана был персональным божеством, опекавшим лично Скифа, и более масштабные проблемы вроде жизни или смерти целой расы могли оказаться ему не по зубам…» Так что помощи от Хараны ждать не приходилось, и Скиф, памятуя, что солдату надлежит говорить и действовать без колебаний, промолвил:

— Сержант полковнику советов не дает, Пал Нилыч. Но вы можете мне приказать, чтоб я принял решение и действовал — так, как сочту необходимым. Вот к этому я готов! И если вы согласитесь с моим решением, то буду действовать!

Вытащив свой лучемет, он прижал его к груди. Теперь существовали лишь два варианта: спрятать оружие в кобуру или, прицелившись в крохотную блестящую точечку, нажать на спуск. И то, и другое было действием, актом милосердия или мести, пощадой или воздаянием за грехи; и Скиф уже видел свою истину и знал, какой из вариантов будет им выбран. Если ему дадут выбрать!

Но на это, разумеется, рассчитывать не приходилось.

— В одном ты прав, сержант, — согласился Сарагоса, — каждый из нас должен решить за себя, чтоб остаться в ладах с собственной совестью. Я тоже не хотел бы мучиться до конца дней своих — ни воспоминаниями о свершенном, ни сожалением об упущенной возможности. И я не хотел бы, чтоб мучились вы — князь, ты или твоя девушка. Но нельзя сделать так, чтобы каждое из решений, дурное или хорошее, стало реальностью. Это невозможно! И невозможно, чтоб всем в мире было хорошо… Кто-то должен умереть, чтоб жил другой, и кто-то должен принять решение… Мое решение — вот!

Он вскинул руку, и фиолетовая молния разорвала воздух. Конечно, он не промахнулся; луч накрыл блестящую точку, омыв ее жаркой струёй огня, окутав раскаленным дыханием плазмы, впившись пламенной тонкой иглой, пронизав безжалостным разрядом. И саламандра взревела! Но не от боли, не в смертной муке, а торжествующе, с яростным и хищным ликованием, как дикий зверь, почуявший свободу. Огненный смерч взвился в небо, обжигающий ветер ударил Скифу в лицо, но он, не пытаясь защититься, все смотрел и смотрел на багровую колонну, взметнувшуюся перед ним. Багровый смерч вытягивал вверх и в стороны пламенные языки, разбрасывал искры и, дрожа и приплясывая, вращался посреди алмазной грани. Материал ее был, видно, прочен и поддавался с трудом, но саламандра грызла, терзала и плавила его с бешеным упорством, рыча и завывая, как целый сонм демонов.

«Все, — подумал Скиф, — все! Пять минут, десять или пятнадцать — без разницы; плазменный вихрь одолеет, пробьет дыру в хрустальной крышке и ринется вниз… Падет смертоносной кометой с багряным хвостом… И всё будет кончено! Останутся, как сказал Сарагоса, лишь воспоминания о свершенном… Или сожаления?» Он посмотрел на Сийю и Джамаля. Щеки его возлюбленной помертвели, но звездный странник взирал на огненный столб с нерушимым спокойствием — так, будто его уговоры привели к нужному результату и милосердие восторжествовало над местью и желанием воздать за грехи, предоставив несчастных демонов Сархата собственной их судьбе. В зрачках Джамаля плясали алые искорки, губы, всегда сочные и яркие, плотно сомкнулись, а морщины на лбу и складки в уголках рта отметили лицо выражением непривычной суровости. Он словно бы готовился к чему-то — к чему-то важному и сложному, что должно было свершиться с минуты на минуту.

«Скоро уйдет», — решил Скиф и потянулся к компаньону. Джамаль — или уже Ри Варрат? — сбросил плащ, снял с запястий изумрудные браслеты, сунув их Пал Нилычу, потом расстегнул пояс и вложил его в руки Скифа вместе с кинжалом и мечом. В глазах его застыла грусть, но объятия были крепкими, а сильный и звучный голос перекрывал рев огня:

— Пора, генацвале, пора! Пора возвращаться домой! И мне, и тебе, мой талисман… Не все сделано, как хотелось бы, но не законченное Джамалем завершит Ри Варрат. И уйдет! Вернется на Телг, а ты вернешься на Землю… вернешься не один, и это хорошо. Ибо демоны тоски и одиночества страшнее демонов Сархата, обитающих в сером тумане… А ты уже не одинок! — Он наклонился к Сийе и поцеловал ее. — Да хранят тебя Безмолвные Боги, красавица! Счастья вам! Тебе и твоему мужчине.

— Пусть будет твой путь быстрым и прямым, Джаммала. А память пусть будет долгой. — Сийя улыбнулась, склонила голову, стараясь не глядеть на ревущий огненный столб, и коснулась ладонью бороды Джамаля. Скиф заметил, что пальцы девушки сложены знаком куума.

«Всякий путь быстр и прям для светового луча, — подумал он. — А вот о памяти ласточка верно сказала: пусть память будет долгой. Такой же, как путь от Телга до Земли, и от Земли до Амм Хаммата и до этого мира красных пустынь и древних развалин. Ибо, когда человек свершил предначертанное, что остается с ним, кроме памяти?» Скиф покосился на Пал Нилыча, стиснувшего в кулаке браслеты и с мрачной решимостью взиравшего на танец огненного смерча. Джамаль стоял теперь перед ним, однако в глазах звездного странника не было ни гнева, ни осуждения; лишь печаль и смутная тень надежды.

— Уходишь? — Сарагоса натянул браслеты на широкие запястья и отвел взгляд. Казалось, он пребывает в нерешительности, раздумывая, кем же считать теперь Джамаля — другом, союзником или обвинителем. Князь, однако, шагнул к нему, протягивая руки.

— Ухожу! Ухожу, дорогой! И мне надо поторопиться. Ты свое решение принял, а мое — мое еще впереди!

— И каким оно будет?

Но звездный странник не ответил; лишь усмехнулся, стиснул плечо Сарагосы и отпустил. А потом, не спеша и как бы нехотя, направился к центру алмазной грани — туда, где саламандра с ревом грызла и плавила неподатливый кристалл. На фоне огненного столба его фигура казалась черным и зыбким силуэтом, плывшим все вперед и вперед, к пламенной купели, что была для него такими же вратами в звездный мир, как переливчатая изумрудная завеса тайо. Под ним, в глубине колодца, словно отсчитывая секунды, бесконечной чередой всплывали сизо-бурые бесформенные тела, а впереди ярился и выл плазменный вихрь, бросал палящие искры в грудь Джамаля, окутывал жарким воздухом, слепил багровым огнем. В какой-то момент Скифу показалось, что волосы звездного странника охвачены пламенем, а куртка начинает тлеть. Но шаг его был по-прежнему нетороплив и тверд, а голова запрокинута к солнцу и небу. Ри Варрат, телгский Наблюдатель, шел к четвертой своей смерти и пятому рождению.

Сарагоса, в остолбенении взиравший на эту картину, внезапно рванулся следом, выкрикивая:

— Ты куда, князь? Куда, недоумок? Ты…

«Туда, куда для нас нет пути», — подумал Скиф, успевший вцепиться мертвой хваткой в воротник Пал Нилыча. В том, что свершалось сейчас, их помощь была не нужна; Джамаль, сын Георгия Саакадзе, являлся уже воспоминанием, а Ри Варрат, звездный странник, хотел завершить свою Миссию Защиты и уйти с миром. В конце концов он был телгани, а значит, был мудрее и предусмотрительнее обитателей Земли. Он лучше знал, кого защищать, как и когда.

Побагровев, Сарагоса рвался из рук Скифа, но тот не отпускал, все туже и туже закручивая воротник шефа. Они боролись, стоя на границе меж серым кольцом оправы и хрустальной линзой; один старался удержать, другой с бешеным упорством стремился освободиться. Наконец Скиф, стараясь заглушить рычание пламенного вихря, крикнул:

— Энергия! Ему нужна энергия, Пал Нилыч! Не мешайте!

Сарагоса обмяк, и Скиф с облегчением расслабил мышцы. Его собственная энергия была почти что на исходе, но всякой прочей вокруг имелось предостаточно. Сияло солнце, дул ветер, в недрах планеты бурлила и текла огненными реками раскаленная магма, от нагретого песка струилось тепло, под ногами клокотал дьявольский котел сархов, излучения далеких звезд пронизывали атмосферу, мчались невидимые глазу частицы, трепетали поля… Бездна энергии, океан! Ри Варрат мог зачерпнуть из любого источника, но Скиф знал, каким окажется его выбор.

До огненного смерча оставалось два или три шага, когда фигура в тлеющих одеждах исчезла. Не скрылась в языках пламени, не осыпалась прахом и пеплом, не рухнула на прозрачную плиту комком обгоревшей плоти, не взлетела вверх, подброшенная жарким ураганом, не умчалась в фиолетовые небеса… Просто исчезла, растаяла, растворилась! Скиф не уловил этого мгновения и не увидел сверкнувший в воздухе луч; слишком стремительным был его полет, неощутимый и незаметный для человеческого взгляда. И лишь последний гулкий стон огненного вихря, осевшего и растаявшего в воздухе вместе с темной фигурой, намекал, что звездный странник не исчез в небытии, не сгинул в жаркой пламенной купели, но отправился в свое звездное странствие. В дальнюю дорогу, в путь быстрый и прямой, сквозь черные небеса, мимо алых, синих, золотых и зеленых светил.

Пальцы Скифа разжались. Пал Нилыч покрутил головой, помассировал шею, затем, нашаривая в кармане трубку и не говоря ни слова, зашагал по следам Джамаля — туда, где потемневшая хрустальная поверхность расплылась и вздыбилась кольцевым валиком, напоминавшим миниатюрный кратер вулкана. Он долго стоял там, а Скиф с Сийей, обнявшись, смотрели на него, наблюдая, как физиономия Сарагосы постепенно принимает естественные цвета, как разглаживаются насупленные брови, а в глазах появляется прежний охотничий блеск. Минут через десять он вернулся, спрятал подбородок в широкую ладонь и пробормотал — уже совсем спокойно и вроде бы не без сожаления:

— Ушел… Помчался так, что Доктор не догонит… И ни пепла, ни праха, ничего… Хмм… — голова Пал Нилыча качнулась в недоумении. — Странное дело, — произнес он. — Да, странное… Я решил по-своему, он — по-своему, и оба решения стали реальностью. Кто б мог подумать, э?

— Последнее слово осталось за ним, — напомнил Скиф.

— За ним? Нет, за нами! — Сарагоса оглядел красные пески, хрустальный диск с изумрудным зрачком врат, алое солнце и фиолетовые небеса. — Последнее слово за нами, сержант, потому как мы сюда еще вернемся!

— С новым огненным талисманом? — промолвила Сийя, и Скиф почувствовал, как напряглись под его рукой плечи девушки.

Пал Нилыч хмыкнул, отвел глаза и долго чиркал зажигалкой. Скиф с Сийей ждали ответа, глядя, как крохотные юркие саламандры, совсем ручные и непохожие на недавнюю огненную бестию, ныряют в золотистый табак, заставляя его скручиваться и покрываться рдеющей алой корочкой. Наконец сизый дым кольцами всплыл вверх, будто торопясь догнать улетевшего к звездам странника, и тогда Сарагоса проворчал:

— Не знаю! Не знаю, красавица! Может, Безмолвные Боги решат за меня? Или твой парень?

Но, видно, решение Скифа и Безмолвных Богов не оставалось для Пал Нилыча тайной, и понимал он, что в этой компании оказался в меньшинстве. Вытащив свой лучемет, он поглядел на него, хмыкнул, затем сунул в кобуру, запрокинул голову вверх и сощурился.

— Улетел! Улетел, фокусник! Сделал по-своему и улетел! Ну, вернется, тогда и поговорим… тогда и решим, если будет что решать… — Метнув взгляд на маленький кратер посреди хрустального диска, Сарагоса в задумчивости огладил свой плащ, провел пальцем по изумрудному браслету и покосился на девушку и Скифа: — Ну, ты с добычей, сержант, и я тоже. Пора и нам трогаться в путь! Ты здесь ничего не позабыл?

— Теперь — ничего, — ответил Скиф, подхватывая на руки Сийю, свой драгоценный приз.

Она доверчиво прижалась к нему. Над ними, в фиолетовых небесах, сияло солнце и дул ветер, заметая пылью руины древних городов; внизу, под ногами, клокотал бурый туман, творя жизнь — столь же никчемную и безрадостную, как расстилавшиеся вокруг лески красной пустыни. А где-то вдали, сквозь вечную галактическую ночь, сквозь черные небеса, мимо алых, синих, золотых и зеленых светил, мчался и мчался к далекому Телгу рубиновый лучик, живой и теплый, как руки Сийи, обнимавшие шею Скифа.

Он ждал. Ждал, когда будет назван пароль.