Страна Гонгури

III

Везилету было девятнадцать лет, когда он в первый раз покинул Страну Гонгури. Его спутники тоже были очень молоды. Их предприятие не подтверждалось опытом. В то время еще нельзя было концентрировать достаточного запаса энергии в нескольких кубических метрах, но Везилету было девятнадцать лет. Не уверенный в успехе, он не опубликовал своего открытия, хотя это вызвало возмущение. Последними его словами, насколько я помню, был такой ответ Ороэ:

«Мысль не поэма, не пропадет».

Гелий замолчал, отвлеченный внезапным порывом.

— Мысль не поэма, — повторил он. — Ведь это правда, Митч! Мысль неизбежна вроде кори: рано или поздно, а придет человечеству. Если бы не было Ньютона, его законы открыл бы другой; но никто, никогда не окончит «Египетские Ночи». Ах, поймут ли это когда-нибудь на Земле!? У меня была записная книжка, куда я заносил только самое прекрасное во время жизни на океане. Часть я переписал потом, на память, — все что ты читал; но наиболее значительной поэмы «Империализм Солнца» я не мог переписать. Когда мы были в Саянах, был большой недостаток бумаги для махорки. Солдаты сначала искурили мой томик Шекспира, потом принялись за рукопись. Тогда было все равно: как можно было отказать?

Гелий невольно вспомнил пережитые чудовищные походы, снега и страдания и на его лице загорелся гнев, сменившийся спокойным презрением. Он закрыл глаза и продолжал.

— Первые радиоактивные двигатели были слабы и прошло более года, прежде чем генэрийцы вышли на поверхность Санона. Они были голодны; у них не было радия и они не могли вернуться обратно. Чтобы вернуться, надо было выстроить прежде целый город с огромными машинами и очагами силы. Другого выхода не было. И они приняли вызов, но что могли сделать шесть человек на планете в полтора раза превосходившей мир Гонгури? Обе женщины умерли в пути; один из генэрийцев погиб от змеиного яда. Вокруг, с одной стороны, расстилалась огромная равнина, покрытая красноватой травой в рост человека, наполненной бесчисленными существами, с другой, за небольшой речкой, начинался лес и вдали снежные непроходимые горы. Это была экваториальная полоса с ровным и теплым климатом. Они построили дом из обожженной глины и посеяли хлеб. Первая жатва была превосходной. Тогда Везилет начал поиски неведомого случая.

Однажды их глиняный дом окружило стадо обезьян. При появлении генэрийцев они разбежались, но в сознании Везилета уже мерцал план возможного освобождения. И, действительно, через год в плодородной долине, немного севернее экваториальной полосы, генэрийцы встретили становище неведомого племени темнокожих. Они знали богов, огонь и оружие. Новые белые боги взяли их детей и много молодых женщин, а мужчин заставили строить глиняные дома. Женщины рожали странную расу полубогов — ни белых, ни темных. По мере того, как они росли и учились говорить на непонятном языке, белые требовали все новых и новых жертв. Тогда старые люди собрали совет и решили обмануть чудесных выходцев неба. В одну ночь они снялись и ушли в дебри со всеми людьми, но на следующий же день они поняли безумие сопротивления. Блестящий предмет, огромнее медведя, упал на них сверху и разгневанные повелители очутились среди беглецов. С помощью чудес и смерти они подчинили дикарей и вернули их в прежний плен.

Через тридцать лет в глиняном городе Везилета было более 300 человек, говоривших на языке Гонгури, и еще больше детей, учившихся в настоящей школе. Доменная печь озарила заревом заросли Санона и жидкий металл послушно стал принимать формы железных членов машин. Приближался день, когда старые конденсаторы первого «победителя пространства» должны были снова наполниться энергией, но неожиданная опасность отдалила этот момент еще на много лет.

Среди всех обитателей Санона, взятых в город, самым способным был Умго. В течение двадцати лет он многому научился и, главное, первый понял, что белые люди не боги. Он знал, что, если ударить белого дубиной, он умрет даже скорее, чем зверь. Этого нельзя было сделать только потому, что другой белый тотчас же направит на него смертельный огонь из трубки, которую они всегда держат рукой в кармане. Он инстинктивно ненавидел победителей. Поступки белых он мог истолковывать лишь с точки зрения охотника. Он слышал кое-что о Стране Гонгури, но так как он был только парой рабочих рук, никто не стремился объяснить ему, в чем заключаются великие замыслы генэрийцев; да и времени для этого не было. Зато он глубоко понимал жалобные крики самки, у которой отнимают ребенка. Его мысль была медленна и упорна. И вот однажды он исчез из города вместе с дюжиной других обученных дикарей. На этот раз их нельзя было найти, но через два месяца они появились вместе с тысячами коричневых воинов соседних становий. Умго научил часть из них употреблять лук и деревянные стрелы, чтобы убивать невидимым из-за угла. Вокруг него объединились все ограбленные племена. Первыми погибли рабочие, копавшие руду в горах над городом. Это был опьяняющий успех и прежде чем генэрийцы освоились с положением, мстительные толпы Умго напали на город. Они окружили школу и перебили полубелых детей. Женщины сбежались на их крик и потерялись в толпе. Потом они ворвались в дома и мастерские, разрушив все, что попалось их гневу. Когда генэрийцы сумели организованно пустить в ход оружие и, навалив груду трупов, прогнали дикарей, половина всего многолетнего труда была уничтожена или обесценена.

Умго не был убит, один из всех он не был испуган разгромом, — он только изменил тактику. С тех пор заросли стали непроходимы. Из каждого куста могла взвиться стрела и убить. При таких условиях работа развивалась страшно медленно. Пришлось строить укрепления и ввести боевые отряды для походов за рудой и охраны. Надежда на то, что дикари уйдут, не осуществилась: они были злы и упрямы, как настоящие люди.

Война длилась восемь лет, прежде чем был закончен новый межпланетный двигатель, и казалась настолько опасной, что Везилет взял с собой только одного Марга. Когда же он вернулся в Лоэ-Лэле, он прежде всего собрал несколько сотен молодых генэрийцев, чтобы пополнить светлокожей расой и могучим оружием поредевшие ряды колонии Санона.

Нолла рассказала мне все это очень схематично и кратко, почти так, как передал я, но ее минутная повесть разбудила во мне тысячелетия.

— Так вот почему пьяный генэриец крикнул мне в саду Лоэ-Лэле противоестественное слово: «Война!» Вот почему у Марга такое темное лицо и глаза слишком далеко расставлены друг от друга.

Внезапно я спросил:

— А что, те новые генэрийцы, которые отправились на помощь, тоже будут насиловать женщин и отнимать их детей?

— Ты думал, — ответила Нолла, — что жизнь это только то, о чем говорят в школе? Милый Риэль! Если бы это было так!

Обрывки мыслей и образов, какие бросала мне Нолла, перевернули все мои прежние представления о Мире. Он оказался чудовищным, безмерно разнообразным и грозным. Случилось так, что в тот же день среди вещей Ноллы я нашел изумительный портрет молодой девушки. Ее лицо сияло невероятной страстью, но глаза казались такими далекими и полными мысли, что было неопровержимо, — только подвиг высшего существа мог бы разбудить этот огонь! Вот для чего стоило жить! Я смотрел на нее и мое сознание переполнялось. Умго, с лицом Марга, раздвигал гигантские папоротники, бесшумно, как рысь. Везилет — гений и убийца, обдумывал план глиняного города. Улица Лоэ-Лэле полная шума и удивительных криков. Внизу за деньги покупают вино и душистый дым цветов Аоа. И над всем этим миром такая девушка!

— Кто это? — спросил я, плохо сдерживая свое волнение.

— Это Гонгури, — ответила Нолла, с любовью глядя на портрет. — Скоро она будет избрана Ороэ.

С тех пор я твердо решил навсегда оставить спокойную мудрость Талла ради безумных опасностей того чудесного Мира, который начинал открываться предо мной.

— Окончи вперед свою школу, Риэль, — сказала Нолла, угадывая мои мысли.

После этого мы подружились еще больше.

На шестой день наш блестящий корабль стал приближаться к поверхности планеты Паон. С непривычной быстротой, усиленное постепенным замедлением скорости полета, стало возрастать ощущение веса, делавшееся все более и более неприятным. Я лежал, прильнув к нижнему окну, и смотрел на растущий диск гигантского мира. Чудовищные океаны занимали большую часть его поверхности, они были неспокойны, разных оттенков от грязно-бурого до темно-синего и на полюсах покрыты огромными шапками льда и снега. Кое-где из этой массы воды торчали темные глыбы суши. Половину видимого пространства занимала однообразная серая пелена туч. Постепенно она стала закрывать все поле зрения и, наконец, мы погрузились в нее бесшумно, как в тончайший пух. Вдруг предо мной раскрылась панорама страны — дикая и величественная: безграничный лес, лесом покрытые горы и в центре свинцово-мутная река — широкая, как море.

— Марг, Везилет, Нолла! — закричал я, с трудом поднимаясь и в то же время внезапный толчок бросил меня обратно, к окну, закрытому неведомой почвой.

— Проклятая тяжесть!

Марг толкнул меня ногой и крикнул: «Вставай!». Сгибаясь под ношей своего огромного тела, он подошел к стене и осторожно открыл тот самый клапан, который едва не погубил меня. Более плотный внешний воздух ворвался к нам, словно порыв бури, неся в себе клубы холодной влаги. Марг вдохнул его несколько раз огромными глотками.

— Безвредный газ, — сказал он.

Давление неприятно усилилось, но заметное увеличение кислорода возбудило нас, как вино. Когда я открыл дверь, мне показалось, что в комнату хлынула вода из горного источника: я никогда еще не испытывал такого холода.

— Одевайся, — приказал Марг.

Мы надели свои необыкновенные походные костюмы и вышли наружу. В нескольких шагах бурлила, подмывая глинистый обрыв, вздувшаяся река. «Паон» стоял в зарослях высоких, чахлых, почерневших от непогоды трав на небольшой поляне, ограниченной рекой и лесом огромных деревьев с невиданно темной листвой. Дул резкий холодный ветер, доносивший откуда-то редкие капли дождя и брызги волн.

— Великолепно! — сказала Нолла. Марг спорил о чем-то с Везилетом.

— Что же, в сущности говоря, им здесь надо? — обратился я к Нолле.

Она ответила в двух словах, что Везилет изучал развитие жизни и намеревался сравнить живых чудовищ Паона с ископаемыми нашей планеты, Марг — его сын, а она решила «просто отдохнуть».

Пара гигантских птиц, шумно рассекая воздух, пролетела над нами, но мы, конечно, не могли воспользоваться обыкновенными летательными аппаратами, веся за троих.

— Идем, — сказал Марг, направляясь к лесу.

— Великолепно! — повторила Нолла, — передвижение в диком мире должно совершаться диким способом. Идем!

С собой мы взяли только кое-какие приборы и оружие. Я шел, держа Ноллу за руку.

Старый лес Паона сразу очаровал нас. Мы переживали множество странно новых впечатлений, так знакомых нам теперь, на Земле, после долгих дней сибирской тайги. Волшебный лес был наполнен голосами удивительных существ, то бледных, выцветших, в неизменной тени совершенно голых слизняков, ужасных карликов, погружавших в наши глаза свой немигающий взор и неуклюже отступавших в мокрые норы, то быстрых зверьков и птиц цвета листвы, мха, коры деревьев и почвы. Лес постепенно поднимался в горы, идти было очень тяжело, земля, покрытая скользкой хвоей и хворостом, казалось, удерживала нас на каждом шагу, словно влюбленная, но мы все же шли и шли вперед, вероятно, несколько заразившись окружавшей нас бессознательной деятельной жизнью. Марг и Везилет занялись своей наукой.

— Как много радости в простом физическом труде, — говорила Нолла, задыхаясь. Я наслаждался элементарной силой моего молодого тела и сердца. Приближался вечер.

Внезапный сильный рев, пробудивший во мне бесконечно далекие бездны, раздался где-то совсем близко. Косматый хищник нерешительно приближался к нам, видимо, удивленный странными посетителями его владений. Марг и Везилет занялись фотокамерой, спокойно, словно они были в зверинце. Зверь постепенно смелел, подходил ближе, все скорее и, вдруг испустив торжествующий вопль, встал на задние лапы. Я взглянул на безоружную Ноллу и через миг огромное животное, охваченное страшным током, превратилось в безобразный труп.

— Можно было бы еще подождать, — сказал Марг с холодным неодобрением.

Неожиданно, как все перемены на Паоне, густая тень закрыла редкие просветы неба. Буря закачала вершины и вдруг сверхъестественный ливень ринулся вниз по шумной листве, подобно водопаду. Тысячелетние деревья гудели в вышине и трещали, наполняя мир музыкой хаоса. Мы пошли обратно, как могли, скорее, т. е. вовсе не скоро, не смея повторить вслух возникавших у нас опасений. Но вот, сквозь деревья, пред нами мелькнула поверхность реки.

— Паон! — закричал я, окаменев.

Марг ругался.

«Паон» плыл по средине реки, качаясь на огромных волнах. Мы побежали вслед за быстрым течением, отчаянными усилиями волоча свои тела, скованные притяжением громадной массы Паона, в то время, как с необыкновенной скоростью гас его короткий день. Наконец, когда светлый диск солнца бухнулся за горизонт, Везилет промолвил хрипло: «Бесполезно». Он остановился, остановилась и Нолла, сосредоточив все свое великое сознание на одном усилии: не упасть. Мои глаза наполнились слезами от досады и жалости.

— Я пойду один, — сказал я.

— Бесполезно, — повторил Везилет, — наступает ночь.

Светящаяся пыль золотых солнечных лучей рассеивалась так быстро, словно на небо целыми океанами лилась тьма межзвездных пустынь. «Паон», сверкая кровавыми отблесками, отодвигался все дальше и также кивал нам из бурного холодного центра почти совершенно прямой реки. На востоке появлялись первые звезды и вместе с ними ветер донес тающие хлопья снега. Надежды, действительно, не было.

— Мы погибнем, — спокойно сказала Нолла, невольно очарованная необычайной скоростью бесшумного шествия мрака.

В ответ, так же спокойно, и, мне показалось, насмешливо, Марг пробормотал на своем удивительном жаргоне что-то вроде: «С какой стати?» или «Ничего подобного».

— Придется зимовать здесь, — прибавил он, обращаясь к Везилету.

— У нас нет пищи, — прервала его Нолла. Марг снисходительно засмеялся.

— Конечно, — сказал он, — вы привыкли к разным фруктам, приготовленным в цветочном масле, к смеси сахара и меда и тончайших жиров, к бесчисленным сортам хлеба и напитков, но здесь нам придется есть звериное мясо и пить воду.

Нолла вздрогнула. Я сказал, что это невозможно. Марг смеялся. Тогда в первый раз я почувствовал, что этот грубый человек превосходил меня не только одной своей физической силой.

Настала ночь. Мы, привыкшие к одиночеству людей высокого социального строя, легли вместе, как маленькое стадо дикарей у дымящегося костра. Марг объявил, что мы вдвоем должны будем по очереди не спать и «сторожить». Я с трудом уяснил себе значение этого слова. Первая половина ночи досталась мне. Сначала я отдался грезам, глядя на раскаленные угли костра, но потом жажда деятельности, вечно жившая во мне, взяла верх и я принялся за подробный осмотр оставшихся у нас предметов. Электрической энергии, сконцентрированной в нашем оружии, было достаточно: три хороших ножа, приборы Везилета и Марга едва ли на что-нибудь годятся, — впрочем, в металлических сумках для гербария можно кипятить воду; кроме того, нашелся кусок платиновой проволоки. Я пропустил через нее сильный ток, раскаливший ее добела; мне пришло в голову, что таким образом можно резать дерево.

Иногда звериный вой раздавался слишком близко, и тогда я убивал хищников, пока они не прониклись страхом к пришельцам высшего мира и не ушли совсем. И всю ночь в лесу был слышен непонятный треск и гул, словно там гулял пьяный языческий бог.

Когда стало светать, я разбудил Марга и похвастался ему моим опытом с платиновой проволокой. Он заинтересовался гораздо больше, чем я думал.

— Черт! — сказал он, блестя глазами, — мы не напрасно взяли тебя, Риэль.

Этот комплимент был для меня дороже всех, когда-либо мной полученных.

Шел снег, покрывавший берега ослепительной тканью; в их широких белых рамках река казалась еще более хмурой. «Паон» исчез, но я был спокоен, почти счастлив. Рядом со мной лежал Марг, раздувая угли мехами своих легких; было так надежно положиться на его силу. Я уткнулся лицом в шапку Ноллы и мгновенно утонул в мягком пухе сна. Нолла разбудила меня поцелуем: ей показалось, что я сплю слишком долго.

Я молча кивнул на трупы животных, мы без слов поняли друг друга и она крепко пожала мне руку, глядя одним из тех ясных взоров, от которых весь мир становится ясным.

Марг уже стряпал что-то из мяса больших белых птиц. Кипела вода, распространяя теплый пар. Мы отвернулись. Заметив это, Марг подал нам гнездо какого-то зверька, полное мелких орехов.

— Вот, ешьте, пока не очень проголодались, — сказал он со своей обычной снисходительной улыбкой.

Орехи были очень вкусны.

В тот же день мы смастерили замечательный дом, имевший четыре стены, пологую крышу, дверь и окно. На другой день прибавилась печь и обстановка из чурбаков.

Мясо, шкуры, огонь и дерево — что еще надо человеку? Мы не могли погибнуть, но мы не могли, бездействуя, ждать конца зимы.

Марг задумал сначала построить плот, чтобы спуститься вниз по реке в поисках «Паона», но вдруг бросил работу. Вереница покрытых снегом льдин плыла по течению, подобно белой разведке вражьих сил, притаившихся где-то у холодных истоков реки. Я не сразу понял опасность.

— Увидишь ночью, — буркнул Марг.

В то время, как мы спокойно спали в нашем новом теплом жилье, снежный ураган, вырвавшийся из полярных пустынь, загромоздил реку плавучим льдом. Утром я нашел наши бревна, с таким трудом спущенные в воду, исковерканными и наполовину выброшенными на берег. Приходилось искать другой выход.

Я не буду говорить, какой драгоценностью оказались археологические сведения Везилета, о том, как мы сделали и научились пользоваться странными предметами, называвшимися «лыжи», не буду говорить о борьбе с холодом, снегом и бурей; здесь на Земле все это старо, как человечество. Вот одна картина, встающая предо мной.

A-а! Я когда-нибудь не вынесу всей бесконечности образов, мчавшихся в моем сознании.

Мы скользим вдоль берега по льду, мечтая о «Паоне», где нас ждет тепло, комфорт, — множество всяких незначительных предметов, ставших сказочно прекрасными. Мы больше недели не мылись, не переменили платья. Наши лица приобрели странный некрасивый цвет от мороза. Нолла хворает. В ее горле какой-то белый налет, ей больно глотать и она почти ничего не ест. Ее знобит. Все же она идет с нами, держась за меня и Марга. Мы не можем оставить ее с Везилетом, чтобы бежать скорее, потому что мир наполняется все новыми и новыми угрозами. Стадо косматых четвероруких с изумительной легкостью следует за нами по деревьям, перекликаясь однообразными звуками. Мы убиваем наиболее смелых, трупы отмечают наш путь, но остальные не отстают.

— «Черт, черт», — бормочет Марг, — «это будущие Умго, будущие Умго». Хуже всего, что он тоже безусловно болен, только не подает вида и молчит. На ночь мы располагаемся у костра под открытым звездным небом и прямо перед нами сияет, как сон или чудо, зеленая звезда Гонгури. Огонь пугает наших врагов, но вот, лишь только утренний свет начинает побеждать желтое пламя дерева, они окружают нас и ведут правильную массовую атаку. Марг, оскалив зубы, рычит: «Умго! Умго!» Они для нас не страшны, но вдруг один, особенно сильный урод, делает сверхъестественный прыжок и легко, как ребенка, подхватывает Ноллу. Его нельзя убить, так как молния уничтожит вместе с ним тело Ноллы. И вот — новая сцена забытых времен: дикая погоня, соперничество напряженных мышц, борьба, где ставкой является человеческая жизнь.

Сперва Везилет, потом Марг отставали от меня, не выдерживая бешеной скорости, но я не уступал. Зверь был вдесятеро сильнее, но мне было легче двигаться на моих примитивных лыжах и меня не стесняла ноша. Иногда расстояние между нами сокращалось, но вдруг он поворачивал ко мне свою злую морду с раскрытой от бурного дыхания пастью и прибавлял ходу. Я не уступал. Мой дух весь ушел в однообразный ритм движения, в первобытный ритм равномерного отчаянного напряжения мускулов. Кажется, за все это долгое время только одна медленная, чуждая мне мысль, проползла в моем мозгу:

— Если всякая дрянь может убить Ноллу, — мир никуда не годится.

Вдруг я заметил, что проклятая обезьяна начинает как-то странно нюхать воздух и беспокойно метаться в стороны. Потом я услышал впереди нас тот характерный треск, причину которого я тщетно старался постигнуть в первую ночь нашего пребывания на Паоне. Зверь остановился и я схватил его за длинную шерсть. Он зарычал и легко отбросил меня свободной рукой, но я успел ударить его ножом. Кровавый гнев вспыхнул в узеньких глазках моего врага; он оставил Ноллу и схватил меня своей страшной лапой. Все остальное в этом акте произошло чудовищно быстро и невольно. Изо всех сил я ударил зверя около кисти; он сразу вырвал мой нож, но все же отпустил меня. И вот было такое мгновение, я поднял свой генэрийский жезл, а он взмахнул моим клинком. Чье движение закончится раньше?.. Но я был Риэлем, человеком великого мира и не мог не победить: электрический ток мгновеннее какого угодно сокращения мышц.

Я упал ничком рядом с Ноллой и, теряя сознание от усталости, старался привести ее в чувство. Странный треск повторился где-то совсем близко. Левиафан или демон стоял надо мной, как живая гора, клубившаяся паром. От его дыхания поднималась метель, сбросившая с меня шапку. Я видел, что пещеристые ноздри и мокрые клыки гада падают, приближаются к нам. Какие глаза, о! Я дрожал и, почти парализованный, последней силой воли направил в ненавистную массу испепеляющий заряд и чудовище с жалобным оглушительным ревом ринулось в лес и скрылось вмиг с громоподобным шумом, как нечистый дух. Мы очутились в центре урагана, произведенного движением его чудовищного тела. Я был заброшен в глубокий снег, едва не задохнулся, а когда я подполз к Нолле, то увидел, что из ее полураскрытого рта течет тонкая струйка крови. Нолла умирала, и мне казалось, что вместе с ней умру я. Нас соединяла такая удивительная дружба, скрепленная совсем особенными связями общего крова, общих невзгод, опасностей, страданий и помощи. На минуту она очнулась и улыбнулась, пытаясь подняться. Она по обыкновению скрыла боль и прошептала:

— Не плачь, Риэль. До свидания, Риэль. Живи, как можно лучше.

Это были ее последние слова.

Я видел смерть человека, раздавленного бездушной массой. Воистину я был несчастнейшим из людей прекрасной Страны Гонгури! Впоследствии мне одному пришлось увидеть множество смертей и убийств и эти впечатления выпили своими красными жадными губами мою прирожденную жизнерадостность. Поэтому я здесь, поэтому я покинул Страну Гонгури, о которой с тоской вспоминаю теперь.

Гелий прервал свой рассказ. Со странным смущением он посмотрел во тьму решетки и на лицо своего молчаливого слушателя, провел рукой по нарам, чтобы вернуть немного ощущение реальности и продолжал, помолчав:

— Не помню, как долго я лежал без движения, созерцая драгоценный труп: может быть час, а, может быть, пять часов. Потом во мне возникла страшная злоба. Я поднял Ноллу и медленно пошел обратно, убивая по пути все живое. И только взглянув на мудрое, беспредельно спокойное лицо моего мертвого спутника, я бросил оружие. Скорбь и внезапное безучастие отняли у меня силы. Не замечая, я долго шел с непокрытой головой, пока не догадался надеть шапку Ноллы. Ветер тихо перебирал золотые волосы. Меркнул день.

Только поздно вечером я нашел дымный огонь Вези-лета и Марга. Что было нам говорить?.. Мы не могли похоронить Ноллу так, как она хотела и как хоронили всех поэтов, т. е. отправить ее труп в прозрачном гробу, освобожденном от сил мирового тяготения, в беспредельность звездных пространств и нам пришлось сжечь ее прекрасное тело на большом костре. Пахло горелым мясом. Марг бредил. О поисках «Паона» мы больше не говорили. Я кое-как устроил шалаш из коры и сучьев, в первую же ночь его наполовину занесло снегом. И в этой берлоге мы жили семьдесят дней!.. Впрочем, нет, Марг освободился раньше. Его болезнь перешла в потрясающий жар. Он умер.

О, я помню эти дни!.. Нет, — надо сказать: ночи. Дня почти не стало. И вместе с тьмой росли холод и метели; но каждый час я выползал на сверхъестественную стужу расчищать сугробы. В углу на груде вонючих шкур метался Марг, выкрикивая непонятные названия. «Ра, Тараге, Огу!». Везилет неподвижно сидел у его ног. Он ничего не говорил, подавленный и бессильный. Я был предоставлен самому себе. Как циклоп, грязный и закоптелый, я должен был поддерживать неугасимый огонь, греть воду и убивать животных. Когда умер Марг, Везилет присоединился ко мне; мы построили рядом другой, более чистый домик, а прежнюю нору преобразовали в баню с глиняным котлом и печкой. В первый раз я увидел, насколько мы, жители великолепных городов, забыли первичную, непроницаемую тьму природы. Когда-то у меня было изнеженное тело, подобное тропическому цветку, и вот, теперь, я выхожу из дьявольской раскаленной парильни, построенной по образцу, заимствованному из музея в Танабези, и одеваюсь на морозе, при свете туманной влаги, освещенной звездами. То, что раньше казалось невозможным, стало действительностью; но так как прежнее было более реально, чем настоящее, то по временам все становилось непрерывной грезой.

Везилет стал для меня ближе и понятнее. Я так хорошо помню его в это время: у очага с записной книжкой, впавшего в экстаз мысли. Я думал, что он мог бы жить в Лоэ-Лэле, и женщины, подобные Гонгури и Нолле, любили бы его; но вместо этого он всю жизнь провел в грубой борьбе с опасностями диких миров. Какая сила влекла его по этому пути? Не то ли смутное беспокойство, что оторвало меня от чудесной жизни в моей школе? Везилет улыбнулся и заговорил со мной как с равным о последних достижениях науки и о той таинственной страсти, что словно ледяной газ сжигает мозг вдохновенных мыслителей. Так мы беседовали с ним у огня, прислушиваясь к вою зверей и вьюге, и моя душа впитывала его невероятную железную мудрость. Мне казалось, что никогда ни у кого я не встречал такого ясного и мощного взгляда на жизнь и таких знаний. С тех пор я сам изменился, стал другим, — не прежним беспокойным мальчиком Риэлем, а стойким учеником великого союза Ороэ.

Однажды я вернулся ликуя: солнце дольше обыкновенного задержалось над горизонтом. С той же стихийной скоростью события понеслись в обратном порядке. Снег не выдержал и помчался к реке грязными струйками. Лед раскололся и поплыл, крутясь и сталкиваясь, с веселым шумом. Грязная земля покрылась цветами и вдруг высохла и запахла зноем. Огромные бабочки вылупились из своих куколок, амфибии и змеи наполнили траву, птицы вернулись с юга. Я никогда еще не представлял себе смены времен года; и вдруг, наяву, я увидел как ожило заколдованное царство!.. Что было раньше: смерть или жизнь? Все соединено в одном круге. Я был очарован и мне казалось мир наполовину наполнился галлюцинациями. Сверкающий «Паон» летел в голубой яри, приближаясь ко мне. Люди, подобные тем, каким я был когда-то, вышли из него и более ясные, чем сон, приветственно подняли руки. Я испугался и бросился к Везилету. Но то была не галлюцинация. Пять человек вошли к нам в избушку, повторяя: «Как долго мы вас искали! Какое счастье!» и т. д. Это были генэрийцы.