Страх

Глава 7

Лоури пнул его, и он, медленно откатился в угол, откуда со снисходительным упреком смотрел на него пустыми глазницами, один зуб выпал и коричневой точкой маячил на ковре.

Лоури сидел в кабинете, взирая на беспорядочные груды бумаг, загромождавших стол, он думал о том, как завершил лекцию, и сам удивлялся. Человек, похоже, обречен на отречение от своих взглядов и суждений. Подумать только, Джеймс Лоури, этнолог, докатился до того, что почти признает существование сверхъестественных сил… Он, как ужаленный, вскочил и начал угрюмо мерить шагами комнату, подобно загнанному в клетку зверю. Он остановился и постарался успокоиться, вороша ногой свертки, доставленные с Юкатана, и рассматривая наклейки с адресами. Понадобился год работы, чтобы это разобрать, — но все же и сейчас он не помнил, что в свертках: обломки камней, куски каменной кладки, гипсовые осколки, грубо вылепленные фигурки идолов, манускрипт в металлическом контейнере…

Чтобы чем-то заполнить ожидание, он распаковал попавшуюся коробку и водрузил ее на стол. Он снял с нее крышку. Там оказался всего лишь окаменевший череп, найденный рядом с жертвенной плахой, — все, что осталось от какого-то бедняги, из которого вырвали сердце, когда он был еще жив, и по требованию алчущего крови жреца принесли в жертву жестокому божеству, чью жизнь якобы необходимо было этим поддержать. Коричневый череп с пустыми глазницами… Он абсолютно хладнокровно извлек его из земли — привычная для него работа. Почему же сейчас при взгляде на него он содрогается?

Его имя — вот в чем дело. Конечно же, это он! Его имя, выгравированное на могильном камне.

Странно, что он упал на поросший травой собственный могильный холмик; еще более странно то, что это оказалось единственным местом, где в ту ночь он обрел покой. А дата? 1940 год? Он сглотнул сухой комок, вставший поперек горла. В этом году? Завтра, на следующей неделе, в следующем месяце? Умер в 1940 году. Там он нашел избавление от мук.

Дверь открылась, и вошел Томми. Лоури знал, что это он, но не мог заставить себя посмотреть Томми в лицо. Взглянув на него искоса, он заметил злобную улыбку и те же желтые клыки. Но вот он посмотрел на Томми прямо перед ним был Томми, которого он знал столько лет.

— Похоже, жизнь представляется тебе слишком скучной, — с улыбкой сказал Томми. — Одна из твоих студенток бьется в истерике. А остальные бродят по колледжу, бормоча что-то насчет демонов и дьяволов. Уж не разделяешь ли ты отныне мои взгляды?

— Ты тут ни при чем, — ответил Лоури. — Человеку приходится верить в то, что он видит.

— Вот так-так, старый шаман Лоури собственной персоной. Ты в самом деле думаешь то, что говорил на лекции?

— А как еще я могу думать? Сорок восемь часов я бродил, говорил, преследовал и меня преследовали призраки.

Дверь снова отворилась и повернувшись, они увидели Мэри. Казалось, шумиха, вызванная лекцией, ее вовсе не занимала, и она совершенно не стремилась подвергнуть его расспросам, очевидно, виня и себя в некоторых странностях его поведения. Она улыбалась, но вид у нее был испуганный, а когда Лоури ей улыбнулся, она просияла.

— Привет, Джим. Привет, Томми. Джим, я заглянула с самой что ни на есть женской просьбой. Как ни неприятно в этом признаваться, но я изрядно поиздержалась.

Джим достал чековую книжку.

— У меня есть два часа до следующего занятия, — сказал Томми. — Могу я навьючить на себя твои свертки?

— Такое премилое вьючное животное придется очень кстати, — кокетливо ответила Мэри.

Лоури дал ей чек, и она чмокнула его в щеку. Томми взял ее под руку, и оба удалились.

Неужели ему показалось, что он ощутил клыки у нее во рту? А может, все дело в освещении, и клыки ему просто померещились? А то, что она ласково посмотрела на Томми, когда они выходили из кабинета, — плод воображения, подхлестнутого естественной ревностью.

Он яростно потряс головой, силясь отогнать эти ужасные мысли, и вернулся к письменному столу, оказавшись один на один с черепом. Он в сердцах закрыл коробку и отодвинул ее; но крышка не держалась, а коробка не желала оставаться на куче прочих свертков; череп выкатился из нее с глухим стуком и уткнулся ему в ногу носовой впадиной. Лоури пнул его, и он медленно откатился в угол, откуда смотрел на него со снисходительным упреком пустыми глазницами, один зуб выпал и коричневой точкой маячил на ковре.

Мысли его путались — он никак не мог вспомнить, был ли это череп Себастьяна, или в могиле Себастьяна он не обнаружил ничего, кроме пыли да золотого пояса. Непроизвольно из глубины сознания всплыли заученные в средней школе слова: "Быть или не быть, вот в чем вопрос". Он несколько раз их повторил, прежде чем понял, что это за цитата. И тогда позволил себе мрачную шутку, пробормотав: "Бедняга Лоури! Я знал его, Горацио".

Он попытался рассмеяться, но у него ничего не вышло. Он почувствовал, как снова натянулись нервы; в ушах опять зазвучали присказки старухи. Кошки кошками, шляпы шляпами, крысы крысами… Кошки кошками, шляпы шляпами, крысы крысами… Крысы голодны, Джеймс Лоури. Крысы сожрут тебя, Джеймс Лоури. От шляпы к мышкам, от них отправишься к кошкам, а потом сожрут тебя крысы. Не передумал искать шляпу? Крысы сожрут тебя, Джеймс Лоури. Крысы сожрут тебя, Джеймс Лоури.

Не передумал искать шляпу? Он отпрянул от письменного стола и, схватив стул, ударил им об пол. Это принесло ему некоторое облегчение, но как только он его поднял…

Шляпы шляпами, мышки мышками, крысы крысами, кошки кошками. Шляпы, мышки, кошки, шляпы, крысы, шляпы, мышки, крысы, кошки…

Не передумал искать шляпу, Джеймс Лоури?

— Нет!

— В таком случае, — произнес детский голосок, — ты объективно существуешь.

Он начал дико озираться по сторонам в поисках говорившего. Но в кабинете никого не было. Тут Лоури заметил на стене, рядом с письменным столом, какое-то движение — когда-то здесь стоял книжный шкаф, от которого на штукатурке осталось множество царапин. Он не отрываясь смотрел на них — из них стал составляться рисунок. Сначала возникло нечто похожее на овал лица, затем постепенно появились очертания тела. На голове выросли волосы, глаза ожили, от стены отделилась рука, а затем и весь силуэт.

— Мне бы не хотелось пугать тебя, — произнес высокий благозвучный голос.

Сошедшее со стены существо было ребенком не старше четырех лет — маленькая девочка с длинными светлыми локонами и ладными, пухленькими ручками и ножками. На ней было платьице в оборках, белое и чистенькое, сбоку на голове — белый бант. Личико было круглым и прелестным, но то была странная прелесть — совсем не детская: темно-синие глаза казались почти черными, им не было присуще выражение детской невинности — на дне этих глаз прятались порок и вожделение; полные, чувственные губы были слегка приоткрыты, словно в ожидании жадного любовного поцелуя. Ее окружала особая аура — напоминание о черной тени. Однако поверхностному, мельком брошенному взгляду она бы показалась обычным маленьким ребенком не старше четырех лет, наивным и жизнерадостным. Она влезла на его письменный стол, ласкающий взгляд ее похотливых глаз остановился на лице Лоури.

— Ведь я тебя не испугала, правда?

— Кто… кто ты? — спросил Лоури.

— Ты что, слепой? Ребенок, конечно. — Затем томно добавила:

— Знаете, вы очень привлекательный мужчина, мистер Лоури. Такой крупный, сильный… — Ее глаза приняли мечтательное выражение, а маленький розовый язычок быстрым движением скользнул по губам увлажнив их.

— Надпись на доске — твоих рук дело?

— Нет. Но ее-то я и хочу с тобой обсудить. Вы вполне уверены, мистер Лоури, что не желаете больше заниматься поисками шляпы?

— Абсолютно!

— Очень красивая была шляпа.

— Видеть ее не хочу.

Она улыбнулась и сознательно откинулась назад, болтая ногами и то и дело ударяя по столу туфельками. Она потянулась, зевнула и оглядела его долгим взглядом. Пухлые губки дрогнули, и между ними мелькнул кончик розового язычка. Сделав над собой усилие, она перешла к делу.

— Если ты наконец поумнел и поверил в нас, — начала она, — и если готов помогать нам против чужих, то я тебе кое-что объясню, от чего ты придешь в восторг. Ну так что?

Лоури колебался, но в конце концов кивнул. Он ужасно устал.

— Ты навестил своего друга Томми Уилльямса перед тем, как потерял четыре часа, так?

— Вероятно, ты об этом знаешь лучше меня, — ответил Лоури с горечью.

Она рассмеялась, и Лоури вздрогнул, узнав смех, который так долго не давал ему покоя. Он пристально смотрел на нее, и ему показалось, что ее образ дрожит и пульсирует, а черный ореол то расширяется, то сужается, словно дышит какое-то огромное и нечистое животное. Она ударила красивыми туфельками по столу и продолжала:

— Томми Уилльямс сказал тебе правду. Ты бросил нам вызов, объявив, что мы не существуем, а мы знаем о тебе больше, чем ты сам. Видишь ли, все это было запрограммировано. Раз в несколько поколений, мистер Лоури, мы сводим счеты с человечеством. Такой период как раз начался. Вы же, мистер Лоури, служите рычагом управления, так как мы действуем через людей.

Она улыбнулась, и на нежных щечках появились ямочки. Она расправила платьице, совсем как маленькая девочка, и, глядя на него, стукнула каблучками о стол.

— Вот это и означает "объективно существовать", мистер Лоури. Ты объективно существуешь, то есть являешься центром управления. Обычно эта функция дается человеку на короткое мгновение, потом жизнь делает поворот — и она переходит к другому. Возможно, и ты наконец задал себе вопрос: "Я это я?" Так вот, это осознание себя сродни тому, что люди называют божественным откровением. Почти каждый человек на земле объективно существовал, становился, пускай всего на секунду, центром мироздания. Это можно сравнить с фонарем, который передают из рук в руки. Обычно такой способностью наделяются невинные дети, маленькие, как я, например, — вот почему ребенок часто задумывается о том, что он такое.

— К чему ты клонишь?

— Конечно же, — сказала она серьезно, — к тому, что на этот период времени мы выбираем объективно существующего и наделяем властью только одного человека. Полагаю, твоему Томми Уилльямсу это известно. Покуда ты жив, продолжается жизнь на земле. Покуда ты ходишь, видишь, слышишь, мир движется вперед. Тебе кажется, что все вокруг тебя, сама жизнь, стремится доказать, что она настоящая. Это не так. Окружающие не более чем марионетки. Мы давно это запланировали, но с тобой не так просто было выйти на связь. Ты объективно существуешь, то есть являешься единственным живым существом в этом мире.

Темный ореол вокруг нее легко затрепетал. Изящными, маленькими ручками она коснулась белого банта на голове и сложила ручки на коленях. Она в упор смотрела на Лоури, и в глазах ее появился сладостный, томный блеск. Рот приоткрылся, дыхание участилось.

— Что… что я должен делать? — спросил Лоури.

— Да ничего. Ты объективно существуешь.

— О-о-он о-о-бъе-е-кти-ивн-о-о су-у-ще-еству-у-е-ет! — отозвался хор голосов из разных углов комнаты.

— Но зачем ты мне об этом рассказала?

— Чтобы ты понапрасну не беспокоился и не совершал опрометчивых поступков. Ты боишься Томми Уилльямса. Но Томми Уилльямс, так же как Джебсон и Билли Уоткинс, всего лишь инструмент, помогающий тебе действовать.

— Тогда почему же сегодня утром он подошел ко мне, склонился надо мной и глядел мне в лицо, а после я не мог пошевелиться?

Она напряглась.

— Что он сделал?

— Просто глядел мне в лицо. И я все время вижу клыки, когда не смотрю прямо на него…

— О! — воскликнула она в ужасе. — Тогда это невозможно!

— Э-э-э-то-о не-ево-озмо-жно-о! — подхватили голоса.

— Слишком поздно, — заключила она. — Ты уже ничего не Сможешь поделать. Томми предводитель чужих. И ты должен каким-то образом свести счеты с Уилльямсом.

— Зачем?

— Он уже отнял у тебя часть души.

— Он был здесь всего несколько минут назад.

— При каждой встрече он будет пытаться отнять еще! Ты должен этому воспрепятствовать!

— Как? — крикнул Лоури.

Но ребенок исчез, а черный ореол, потемнев, стал таять, начиная сверху, пока не превратился в маленький круглый черный комочек. Затем и он пропал в облачке дыма.

— Как? — заорал Лоури.

Но ответом было лишь эхо его собственного голоса, отскочившее от стен его собственного кабинета. А когда он посмотрел на дыру в штукатурке, то увидел обыкновенную дыру, ничем не напоминавшую по форме ни лицо, ни тело. Что это было за явление? Куда оно подевалось? Лоури уронил голову на руки.

Когда пробило двенадцать часов, Лоури поднялся, чтобы уйти, не из желания покинуть свой кабинет, а скорее в силу привычки. Им овладело болезненное, нехорошее предчувствие, словно он подсознательно готовился к удару, который мог обрушиться на него самым неожиданным образом.

Он усилием воли подавил в себе этот страх, расправил плечи, надел пальто и вышел, опасливо поглядывая по сторонам. Однако в нем вызревало и другое чувство — вера в то, что он неуязвим. Второе вытеснило первое. Так религиозный фанатик верит в помощь Божию — подобное мироощущение всегда было чуждо Лоури. Идя по коридорам и спускаясь по лестнице в толпе спешивших студентов, он преисполнился уверенности в собственной силе.

Хотя он был крупным мужчиной, его природная застенчивость мешала ему это осознать: он привык считать себя худосочным и низкорослым. Мимо прошла группа спортсменов колледжа, и он подавил улыбку, увидев, что он выше и сильнее. Странно, что он никогда раньше не обращал внимания на эти свои преимущества. Такое состояние бывает, когда вдруг найдешь кучу золота или красивая женщина признается тебе в любви, или миллион человек вскакивает в едином порыве и приветствует тебя возгласами. Какой-то студент, присев на ступеньки, грел спину на солнышке, в руках он держал газету. Проходя мимо, Лоури решил поинтересоваться, что же происходит в мире, и заглянул парню через плечо, Он испугался, уж не ослеп ли.

В газете не было ни одной буквы.

Перед ним был просто белый лист бумаги, однако студент, похоже, был поглощен чтением!

Лоури, слегка обескураженный, продолжил свой путь. Движение взбодрило его, хорошее настроение вернулось, и постепенно он забыл про газету. Студенты, стоявшие группками вдоль тротуара, непринужденно болтали. Какой-то мужчина усердно толкал перед собой газонокосилку. Мимо пробежал мальчик с желтым телеграфным конвертом в руке. Вдруг у Лоури возникло странное чувство, будто позади происходит что-то важное и интересное. Он остановился и резко обернулся. Мальчик на мгновение прекратил свой бег, но тут же снова пустился бежать! Мужчина с газонокосилкой замер, но сейчас же опять принялся за работу. Стоявшие группками студенты на какую-то долю секунды перестали жестикулировать и смеяться, но сразу же возобновили разговор.

Лоури двинулся дальше, размышляя об увиденном. Возможно, у него что-то с головой, если ему мерещатся подобные вещи. Похоже, у него просто разыгралось воображение, и он поверил, будто все замирает, выпадая из поля его зрения. Старый Билли Уоткинс, вставший с постели раньше обычного, прихрамывая подошел к нему. Он остановился и поднес руку к фуражке.

— Сегодня ты себя лучше чувствуешь, Джи… профессор Лоури?

— Гораздо лучше, спасибо.

— Береги себя, Джим, то есть профессор Лоури.

— Спасибо, Билли.

Лоури зашагал дальше, и вновь у него возникло то же самое чувство. Остановившись, он оглянулся через плечо. Старый Билли Уоткинс стоял, точно тряпичное чучело, но стоило Лоури на него посмотреть, как тот заковылял дальше по улице. Мужчина с газонокосилкой, мальчик с телеграфа, студенты — все замирали и только под взглядом Лоури продолжали прерванное дело.

"Очень странно", — подумал Лоури.

Подобная же странность ожидала его впереди. Справа от него тащилась телега с лошадью — Лоури отвернулся, и телега остановилась, посмотрел на нее потащилась дальше.

Он добрался до маленького кафе, где обычно обедали преподаватели. Когда он открывал дверь, в кафе царила гробовая тишина. Ни стука приборов, ни звяканья тарелок, ни гула голосов. Тишина. Но это продолжалось всего одно мгновение. Лоури вошел в кафе, и сразу же раздались и стук, и позвякивание, и гул голосов, словно остановленную фонограмму включили на полную мощность. Во всем остальном ничего необычного он не заметил. Его приветствовали коллеги, вежливо кивали немногочисленные студенты и в конце концов затащили к одному из столиков.

— То, что сделал Джебсон, позор, — с чувством произнес молодой профессор. Его, по-видимому, толкнули ногой под столом, ибо его лицо на секунду исказилось от боли. — Я все равно считаю, что это позор.

— Куриный салат на сэндвиче и стакан молока, — обратился Лоури к официанту.

Он включился в разговор за столиком, вертевшийся вокруг избитых университетских тем, и рассказал анекдот о своем последнем путешествии на Юкатан. К нему вернулись самообладание и ощущение полноты бытия — вел он себя легко и непринужденно и, встав из-за стола, был уверен, что его приятельские отношения с этими людьми стали чуточку теснее. Но в течение всего обеда в кафе происходило что-то странное. Несколько раз он пытался вслушаться в разговор за соседним столиком, но оттуда доносились лишь бессвязные звуки — просто какая-то какофония.

Вспомнив, что был понедельник, он обрадовался. Значит, на сегодня лекции кончились — напряженными днями у него были вторник л четверг. Так что он сможет погулять по улице, насладиться солнечным теплом и забыть о сегодняшних происшествиях.

Он выходил из кафе одним из последних. Постоял с минуту у дверей, выбирая, в какую сторону двинуться. И внезапно его осенило, что на этой знакомой улице тоже не все ладно.

Две машины стояли на дороге, их водители, видимо, уснули за рулем. Ребенок на велосипеде бессильно прислонился к дереву. Трое студентов съежились на краю тротуара.

Эти люди, должно быть, умерли!

Но нет. Нет, вот водители встрепенулись и заводят моторы. Малыш на велосипеде изо всех сил жмет на педали. Трое студентов, взяв учебники, как ни в чем не бывало направляются к общежитию.

Лоури повернул обратно и заглянул в кафе. Кассир положил голову на стеклянную стойку рядом с кассой. Официант застыл посередине зала, подняв одну ногу и удерживая на ладони поднос с тарелками. Еще немного, и запоздалый посетитель обмакнет физиономию в суп. Лоури недовольно шагнул по направлению к ним. Официант поплыл по залу. Кассир застрочил в блокноте. Запоздалый посетитель принялся шумно хлебать суп. В недоумении Лоури пошел по улице прочь от колледжа. Что все это значит? Он остановился у газетного киоска купить газету. Киоскер был в своем репертуаре — как всегда, пытался заговорить покупателя, чтобы тот забыл попросить два пенса сдачи.

Отмахнувшись от странностей, коим он стал свидетелем, Лоури отошел от киоска. Он заглянул в газету. И на сей раз почти не удивился, увидев, что и она была чистым листом бумаги, однако какая наглость со стороны продавца! Он повернул обратно. Когда Лоури покупал газету, за ним стоял еще один человек, оба они — и киоскер и покупатель — замерли, опершись о прилавок. Они задвигались только тогда, когда Лоури подошел к ним почти вплотную — как ни в чем не бывало они завершили свою маленькую сделку. Тут Лоури заметил, что в газете у другого покупателя тоже не было ни единого слова. Лоури с отвращением швырнул свою газету на мостовую и двинулся дальше.

Лоури направлялся к северной окраине города — ему страстно захотелось очутиться у тихой реки, в том месте, где он когда-то купался и где слышен лишь шелест прибрежных ив. По пути ему встречались все те же странности: люди, животные и птицы, как бы оживающие у него на глазах. Он был уверен, что это либо обман зрения, либо мозг, утомленный событиями двух прошедших дней, не сразу фиксирует то, что видит глаз. Он не особенно нервничал по этому поводу, пока не достиг места, где намеревался отдохнуть. Он с опозданием вспомнил, что там теперь строят целлюлозный завод, однако никаких признаков завода не заметил, не было видно даже стелющегося по небу дыма.

Он отыскал местечко возле надписи "Вода для городского водопровода. Не загрязнять". Именно здесь, невзирая на этот запрет, он когда-то нырял. Лоури растянулся на прохладной траве, греясь на солнце. Хорошо снова оказаться в этом месте; но как же он изменился по сравнению с тем мальчиком, что нежился здесь на травке во время долгих каникул. Постепенно им овладело ощущение бездумного счастья: он лениво перебрал в памяти воспоминания детства, когда бегал в штанишках на помочах. Как он трепетал тогда перед своим отцом, профессором "Атуорти"!

Ему показалось забавным, что сейчас он сам олицетворяет тот образ, перед которым трепетал в детстве. Он неторопливо представил себе, что сказал бы мальчику в коротких штанишках, проводившему долгие часы на этом берегу: он бы объяснил ему, что тайна мира взрослых вовсе не тайна, а лишь некая привычка сохранять достоинство, возможно, обязанная своим существованием молодости, а возможно, и постепенному увяданию, нуждающемуся в своего рода защите от внешнего мира. И зря тот мальчик беспокоился. Состояние "взрослости" сопряжено со множеством тревог, таких же напрасных, как и в детстве.

Через некоторое время до него донесся стук молотков и рокот мотора грузовика. Лоури попытался не обращать внимания на вторгнувшиеся в его покой звуки, но они становились все громче и настойчивее, пока, наконец, его не разобрало любопытство. Что здесь происходит?

Он поднялся на ноги — перед ним была наполовину возведенная стена. Что это? Он вышел из укрытия, с удивлением наблюдая за тем, как более двухсот рабочих подтаскивают материалы, забивают гвозди и с невиданным проворством кладут кирпичи. Завод вырастал прямо на глазах: двор, цистерны, трубы, металлические ворота и все прочее! Какой невероятный темп! Он подошел ближе и почувствовал на себе взгляды работяг. При виде его каждый из них смущался. Мастер выбранил их как следует. И в следующую минуту завод был достроен. Рабочие поспешили внутрь и вернулись, неся коробки с бутербродами, тут, как будто они сделали что-то противозаконное, мастер снова разнес их в пух и прах, засвистел свисток, завыла сирена, и рабочие заторопились обратно в здание, раздался шум включенных станков и рев парового двигателя. Завод заработал на полную катушку. Ивы исчезли. Вчерашняя река превратилась в бетонный акведук!

Ошеломленный, Лоури повернул прочь и быстро зашагал к городу. Все эти события уже не на шутку волновали его. Почему его появление так странно влияет на все окружающее? И в городе продолжалось то же самое. Люди, застывшие неподвижно, как манекены, начинали действовать, едва только он к ним приближался. У него закралось подозрение, и он резко повернул в другую сторону. Что стало с домами? Что произошло с ними?

Пройдя с полквартала — никогда прежде он здесь не бывал, — он завернул в проулок. Так и есть. Дома представляли собой только фасады, больше ничего! Они служили декорацией! Он прошел дальше по проулку — люди всюду предпринимали запоздалые попытки завершить бутафорские фасады и пристроить к ним бутафорские боковые и задние стены, вид у них был смущенный и испуганный, словно при появлении Лоури у них подкашивались ноги.

А что делается на главной улице? Во многие магазины там он ни разу раньше не заглядывал. Желая довести эксперимент до конца, он поспешил по главной улице, не обращая внимания на то, как менялось поведение марионеток в его присутствии.

Лоури миновал самый оживленный квартал, но не успел завернуть за угол, как раздался полный ужаса выкрик:

— Джим! Джим! Джим! О Господи! Джим! Он отскочил за угол и остановился как вкопанный. Казалось, вся улица была усеяна трупами. Одни уронили голову на руль, другие лежали в канавах. Третьи застыли, прислонившись к магазинным витринам. Регулировщик с жезлом в руке походил на тряпичное чучело. Телега, запряженная парой лошадей, съехала с дороги, и крестьянин с полуоткрытым ртом обмяк на сундуке, точно мертвец. И сквозь это скопище манекенов бежала Мэри. Шляпа слетела, волосы растрепаны, глаза расширены от ужаса.

Он окликнул ее, и она чуть не потеряла сознание от радости. Рыдая и простирая к нему руки, она упала к Лоури на грудь и уткнулась в него заплаканным лицом.

— Джим! — рыдала она. — Боже мой, Джим!

Он ласково пригладил ей волосы и увидел, как улица ожила, возобновила всю ту привычную суету, которая была так хорошо знакома Лоури. Регулировщик засвистел в свисток и взмахнул жезлом, лошади дернули и потащили телегу, крестьянин зевнул и сплюнул. Покупатели и продавцы покупали и продавали, словом, все шло своим чередом. Но Джим знал: стоит ему отвернуться, как все эти люди, снующие мимо, опять замрут, растянувшись кто где, а дергающие их ниточки ослабнут.

К ним направлялась знакомая фигура. Это был Томми, он приближался к ним, помахивая черной тростью, шляпа сдвинута на затылок, а на красивом лице привычно-ироничное выражение; узнав их, он остановился.

— Привет, Джим! — Затем озабоченно:

— Что случилось с Мэри?

— Ты прекрасно знаешь, что происходит с Мэри, Томми Уилльямс. Томми с недоумением посмотрел на него.

— Ты обвиняешь меня…

— В воровстве.

— И что?

— Покуда все мое было при мне, жизнь текла своим чередом. Теперь, когда во мне не хватает… Томми весело рассмеялся.

— Значит, ты сообразил, в чем дело?

— И я или излечусь, или прикончу тебя. Томми хрипло хохотнул и взмахнул тростью, как будто желая нанести удар.

— И как же ты до этого додумался?

— Как додумался, так и додумался. То, что принадлежит мне, мое. Отдай часть меня, Томми Уилльямс.

— И лишиться части самого себя? — с улыбкой произнес Томми.

— То, что принадлежит мне, мое, — повторил Лоури.

— Я исповедую более коммунистические взгляды. Так случилось, что мне понадобилась часть твоей души, и я удержу ее во что бы то ни стало. — В уголках его рта ясно обозначились клыки.

Лоури отстранил Мэри. Схватив Томми за воротник пальто, он притянул его к себе и занес кулак. Томми вывернулся и больно ударил его тростью. На мгновение у Лоури потемнело в глазах, и он упал. С усилием поднявшись на ноги, он хотел было вцепиться Томми в горло. И опять был сбит тростью. Ничего не соображая, он раскачивался на четвереньках, пытаясь прогнать дурноту. Еще удар тростью и Лоури почувствовал, как стукнулся челюстью о тротуар.

Мэри даже не взглянула на Лоури, распростертого на тротуаре. Она не сводила глаз с Томми и нежно улыбалась. Томми улыбнулся в ответ, и, взявшись за руки, они удалились. Лоури попытался крикнуть им вслед, но они, не оглянувшись, скрылись за углом. Улица постепенно начала погружаться в сонную неподвижность. Постепенно, не сразу. Марионетки подергивались то здесь, то там. Лоури с ужасом взирал на это зрелище.

Мир для него почти умер. Его тело настолько отяжелело, что он едва мог двигаться. Он знал, что должен догнать их, найти и вернуть ту жизненную силу, которую у него отняли. Ущербное существование в почти мертвом мире было равносильно безумию! А Мэри! Как она могла… Но ведь она просто-напросто марионетка. Марионетка, как и все остальные. Она не виновата. Во всем виноват Томми. Томми, которого он считал своим другом!

Продвигаться вперед было мучительно трудно, однако он полз, переваливаясь через распростертые на солнце тела. Он чувствовал ужасную усталость, становилось жарко. Если бы он мог немного отдохнуть, возможно, ему удалось бы восстановить силы. Он увидел тенистый куст во дворе и пополз в его тень. Он только немножко передохнет, а потом отправится искать Томми и Мэри!