Страж зари

Павел

Оказалось, что еще нет и семи, когда телефон, настроенный на максимальную громкость, оторвал голову Павла от подушки. Пока он тянулся рукой к трубке, лежащей на столике возле кровати, находясь еще в полусне, постарался прикинуть, кто бы это мог быть. Любка? Вряд ли. Она спит часов до одиннадцати, а если до этого было посещение бара или казино, то вообще непредсказуемо. Клиент? Ну, бессовестных таких… Впрочем, всегда найдется парочка идиотов, которым не спится. Мать? Рановато все же, хотя она к этому времени уже встает, но человек совестливый — в такую рань трезвонить не будет. Ошиблись номером? Ну нет, от этого он еще в прошлом году заговор поставил. Так, слабенький, на вторую от силы категорию, но этого хватало. Против госорганов типа милиции этого маловато, но милиция его и не беспокоила. Так с какого перепугу?

— Ну? — со сна хрипло проговорил он в трубку.

— Паша, аврал, в задницу три креста!

— Чего?

Голос дежурного оператора, предпочитающего, чтобы его называли Егором (на самом деле он Артур, ну да и черт с ним!), он узнал, но признавать этого не хотелось. Хотелось спать. Или хотя бы поваляться с полчаса. В покое. Без звонков. Без телевизора. Одному.

— У нас ЧП! — продолжат возбужденно, очень возбужденно говорить дежурный.

— Где это «у нас»?

— На терминале! Срочно дуй туда.

— Куда? Я ничего не понимаю. Чего ты мне названиваешь ни свет ни заря?

Придуриваясь, он все еще надеялся, что ему удастся вырвать у судьбы, точнее, у Егора эти заветные полчаса. Ну хоть пятнадцать минут. Пять! Под одеялом так хорошо.

— «Титан-сервис» обворовали.

Все, конец сну, конец мечтам, конец покою. «Титан-сервис» — это серьезно. Если бы что-то другое — тогда еще можно было бы пободаться. Здесь же глухо. Он сам ставил защиту на этот терминал, лично. Так что и отвечать ему. И вылезать из-под одеяла — тоже.

Сна уже не было ни в одном глазу. Он поймал себя на том, что какой-то кусок жизни прошел мимо него, просто выпал, потому что до этого он лежал под одеялом, в тепле и неге, а тут уже скачет посреди комнаты, одной рукой прижимая к уху телефон, а другой пытаясь натянуть джинсы.

— Я все понял. Еду! — крикнул он и отключил трубу, бросив ее на разворошенную кровать. Без нее процесс одевания пошел быстрее.

Электронные часы, стоящие на столе, показывали шесть сорок девять, когда он начал одеваться. Норматив — на выход у него пять минут. Так что он даже успел выпить полстакана сока и сунуть в зубы сигарету, перед тем как часы показали шесть пятьдесят три, и выскочил за дверь.

«Жигули» старой, снятой с производства, третьей модели он купил за сущие копейки. Вдвое дороже стоило довести машину до ума, хотя до него она была в хороших руках. Ее прежний хозяин, весьма старый отставник внутренних войск, держал свою тачку в образцовом порядке все двадцать лет. Хранил ее в гараже, своевременно проводил ТО, делал все возможные антикоррозийные мероприятия и не очень гонял. За все двадцать лет «трешка» не прошла и восьмидесяти тысяч. Типичный автомобиль дачного пользования. В целом неплохая машина, если не смотреть по сторонам, где ездят новенькие «мерсы» и прочие ихнемарки, обогнавшие несчастный «жигуль» на целое столетие. Поэтому кое-какие усовершенствования были просто необходимы, а также заимствования вроде титановых (позже закрашенных) дисков, фирменной резины, замены всей ходовой части и крайне капитального ремонта двигателя. В каком-то смысле это была его гордость. Не в последнюю очередь потому, что на дороге ее игнорировали. Как гаишники, так и подставщики, так что не требовалось понапрасну тратиться.

Таможенный терминал «Титан-сервис» расположен недалеко от Внуково. По-нормальному — ехать часа полтора. И то, если не вляпаешься в пробку. Хотя ранним утром их, как правило, не бывает. Нет, вот есть же такая дрянь, которую даже заклятья не берут!

Павел домчался за сорок минут, выкурив за это время две сигареты. Учитывая, что пепельница в «классике» далеко не такая вместительная, как хотелось бы, и еще то, что с прошлого раза он забыл ее опорожнить, то и без того не самый комфортный салон стал напоминать помойку. Грязь Павел Мамонтов не переносил органически. Не то армия привила привычку к порядку, не то натура такая. Наверное, одно наложилось на другое.

Дрянней ситуации он и представить не мог. ТТТС (установившаяся аббревиатура таможенного терминала «Титан-сервис») занимался таможенным сопровождением и ответственным хранением таможенных грузов. Причем грузов зачастую весьма специфических. И — дорогостоящих. Тоже весьма.

Одним из последних контрактов фирмы была проводка экзотики — шесть африканских львов (половозрелые самцы и самки — поровну) и два бенгальских тигра, оба самцы. Из-за ветеринарных и международных требований необходима передержка зверей на терминале, что обычно составляет от пяти дней до месяца. Дело дорогостоящее, но когда заказчик платит (а он платит), все остальные только радуются.

Года два тому назад на складах терминала происходили хищения. Охрана с ног сбилась, кого-то поймали, кого-то, естественно, нет, но в процессе хозяин с кем-то поговорил или ему посоветовали, словом, он вышел на магов, которые запечатывают двери лучше самых крутых, самых-рассамых фирменных замков. Не то для понта — а чем, дескать, я хуже других, — не то и в самом деле проникшись, он подписал договор, по которому люди вроде Мамонтова с телефонной периодичностью обеспечивали безопасность таможенных грузов, находящихся на ответственном хранении.

Восемь лично им запечатанных клеток были пусты.

Честно сказать, он не очень над ними старался. Ну кто, в самом деле, захочет и, главное, сможет украсть таких хищников! Так, второй или третьей степени заклятие. Границы тут размыты, даже профессионалам они не всегда ясны. К тому же на терминале имеется внутренняя охрана, регулярно патрулирующая помещения. То есть, честно говоря, заговор по большей части был сделан именно от охраны. Полезут ребята сдуру в клетку — погладить зверя либо покормить — или, хуже того, дрессировать вздумают, а тот им головенку раз — и оторвет.

Но это издали он увидел, на подходе.

Все восемь клеток он заклял собственным словом. Не шаблонным, которое, в конце концов, можно найти в справочнике, а своим собственным. Вскрыть его — это надо уметь. Да и не в этом даже дело. Его порвали.

Это не так просто объяснить, если такие объяснения вообще возможны. Самая, наверное, наглядная демонстрация заклятия — это когда на дверь арестованной квартиры следователь наклеивает полоску бумаги с печатями и собственной подписью. Эту бумажку может снять сам следователь или хозяин квартиры, но это совсем другой случай. Скажем, снять ее, для того чтобы отворить дверь, хочет чужой. При этом допустим, что это не бумажка, а, скажем, картонка или жестянка, приклеенная достаточно прочно, так, что голыми руками не справиться. Итак, есть несколько вариантов. Перерезать ее ножницами. Поддеть ломиком и оторвать. Перебить выстрелом из пистолета или хоть из пушки. Можно облить кислотой. Можно поджечь (вариант — разрезать газовой горелкой). Кажется, все. Но в данном случае, если возвращаться к аналогии с бумажкой, ее просто поддели пальцем и порвали. Именно как бумагу. Без усилий. Нагло. Павлу даже подумалось: демонстративно. Вызывающе.

А вообще он был в растерянности. Он не то что не встречался с подобным — даже не слышал о таком. Ведь для того, чтобы снять чужое заклятие даже первой степени, нужно изрядно потрудиться. Во-первых, для начала хорошо бы знать, что это вообще за заклятие. Во-вторых, нужно иметь определенные навыки. В-третьих, нужно энное количество времени. В-четвертых… В-четвертых, Паша понял, что впал в панику.

Стараясь не смотреть в сторону взбешенного директора терминала, только что примчавшегося на своем черно-пепельном «мерседесе», он достал мобильник и позвонил своему директору.

— Петрович? Да, я, привет. Тут такое дело…

— Ты уже на «Титане»?

— О том и говорю. В общем…

— Кончай мямлить. Ну?

— Мои «заплатки» порвали.

— Чего сделали?

— Порвали!

Некоторое время маг-директор молчал. Видно, осмысливал услышанное. Наверное, тоже не встречался с подобным. Или отвлекся на дорогу: судя по звукам, доносящимся из телефона, Петрович ехал на машине.

— Я скоро буду. А ты пока осмотрись там, покрути носом. И не отвлекайся.

Последнее было самым ценным советом, потому что здешний директор уже нацелился на Павла коршуном, готовясь задавать бессмысленные вопросы типа: «За что я вам плачу?» и не вовремя грозить: «Я вас разорю к чертовой матери! Вы мне за все заплатите!» Павел демонстративно повернулся к нему спиной и занялся клетками. Они остро пахли хищниками. Неподалеку, отвлекая Пашу, монотонно бубнил охранник, дежуривший этой ночью.

Нагло порванные заклятия медленно таяли, от них, как от разлагающихся мертвецов, исходил сладковатый запах. В нем угадывалось что-то смутно знакомое, рождая непонятные ассоциации, но какие именно — Павел понять не успел. Директор, круглолицый коротышка одного примерно с Пашей возраста, закончил с охранником и налетел-таки на него:

— Ну и как вы все это объясните?

Был он возбужден и жаждал крови. Просто упырь какой-то. Впрочем, его можно понять. Случай беспрецедентный и влетит ему в хорошую копеечку. Хотя он, кажется, страхует взятые на хранение грузы.

— Пока еще разбираюсь, — стараясь говорить миролюбиво и официально, ответил Павел.

— Раньше надо было разбираться! Вы же мне обещали, что никто не сможет вскрыть! Ни одна живая душа!

— Значит, это была неживая.

— Бросьте ваши дурацкие шуточки!

— В какое время это произошло? — попытался Павел перевести перепалку в деловое русло.

— Откуда я знаю! Это ваше дело знать!

— У вас же тут система наблюдения. — Паша показал на видеокамеру, висящую на стене.

Директор диковато посмотрел на него, ничего не сказал, выхватил мобильник, словно самурай свой меч, и умчался по проходу, что-то возбужденно говоря в телефон. Можно было бы наложить «заплатку» ему на рот, но зачем лишать человека возможности выговориться. Ему сейчас и без того не сладко. Наверное, не привык приходить на работу в такую рань. Черт, отвлек, дурак. Теперь снова нужно настраиваться.

Судя по всему, времени прошло уже прилично, потому что «заплатки» успели порядком истончиться и теперь висели рваными тряпками. Надо было запаивать клетки целиком. Только кто же мог подумать! Львы! Тигры! Это не беспомощные компьютерные блоки и даже не безобидные черепахи. Это хищники! Плотоядные. Ну ладно бы их вместе с клетками сперли, это хоть как-то было бы понятно, так ведь нет. Кстати…

Паша быстро осмотрел нижнюю кромку ближайшей к нему клетки, в которой, судя по табличке на дверце, еще вчера жил лев по кличке Нар (они бы еще Нарком зверя нарекли). «Заплатка», поставленная им против кражи неделю назад, была на месте. Той же второй-третьей степени надежности. На остальных клетках — тоже. Но они были старше и в известном смысле дряхлее тех, порванных. Впрочем, при определенных условиях «заплатки» могут упрочняться, но здесь явно не тот случай. Правда, нижние отличаются от дверных, но разница не так уж и велика — всего несколько слов, не имеющих принципиального значения.

— Четыре часа! — рявкнули над ухом так, что Паша дернулся и ударился затылком о распахнутую дверцу клетки.

Проглотив изготовившееся вырваться наружу ругательство, он посмотрел на возбужденного директора, потирая рукой ушибленное место.

— Чего?

— В четыре часа камеры слежения отключились! Он чуть было не сказал: «Ну и что?» Уже забыл, что дал директору направление, в котором можно развернуть бурную деятельность, больше смахивающую на разрушение.

— А когда включились?

— В половине пятого!

Это был удар под дых. Полчаса. Восемь клеток за полчаса! Шестнадцать заклятий. По две минуты на каждое. Плюс звери. Плюс время на приход-уход. Со зверями, кстати!

Такого просто не может быть!

— Как видишь, может, — вернул его к действительности голос Петровича.

Паша подумал, что, наверное, он свою мысль высказал вслух, сам того не заметив. Рановато он потерял контроль над речевой функцией. Так и до недержания недалеко.

— Доброе утро.

— И чем же таким оно у тебя доброе? — недобро поинтересовалось начальство, осматривая клетку царя зверей. — Ну и что скажешь?

Что сказать, он не знал. Сам ничего не понимал. Пребывая если не в нокауте, то в нокдауне точно, трудно блистать эрудицией. Паша пожал плечами, испытывая при этом некоторое облегчение; появление начальства как бы снимало с него часть ответственности, во всяком случае, освобождало от необходимости объясняться с хозяином ТТТС.

В обычные дни с Петровичем тоже бывает непросто общаться, притом что мужик он в целом неплохой, во всяком случае, справедливый. Но когда возникает ситуация вроде этой, то есть когда на сцене присутствует третье лицо — заказчик или проверяющий, — он становится невыносим. Тут уж он может запросто наорать на подчиненного, брызгать слюной и выкрикивать такие слова, которые в лексиконе воспитанных людей просто неприемлемы. Впрочем, к титулу воспитанного человека Петрович никогда не стремился, ему хватало того, что у него было. Конечно, во всем этом присутствует элемент игры. Просто нужно продемонстрировать постороннему, что сам, своей властью, с ходу готов порвать подчиненного на кусочки и раскидать их на семь ветров, как бы говоря этим, что иных оргмероприятий проводить не следует. Не самый сложный, но все еще действенный прием.

— Нет, ты плечиком мне тут не пожимай. Не красна девица! Ты мне объясни, что тут произошло, и вообще, как такое могло произойти. Как?! Кстати, — он резко повернулся к директору ТТТС, — какие грузы вы вчера принимали?

Тот растерялся от неожиданного вопроса. Да и в самом деле при чем тут грузы?

— Какие грузы?

— Это я вас спрашиваю — какие. Можно это срочно выяснить?

— Ну естественно.

— Тогда я вас попрошу, сделайте это. Ладно? Только, если возможно, побыстрее. Это очень важно. Надеюсь, мне не надо вам объяснять?

— Да, я понял.

Обычно вальяжно-медлительный, как истый барин в окружении холопов, маленький директор только что не бегом припустил в сторону офиса. Это могло бы быть смешным, если б не ситуация.

Паша не заметил, чтобы Петрович применял чары, так что достигнугый эффект можно целиком отнести насчет его навыков, приобретенных на административно-бюрократической стезе.

— Какие будут соображения? — спросил он, забыв о бизнесмене и целиком переключившись на проблему.

— Ничего не понимаю. Может, конкуренты? — предположил Паша.

Некоторый резон в его словах был. Конкуренты у них и впрямь имелись, но период бурных войн, когда все средства хороши, миновал. По крайней мере, в последнее время никаких вылазок не отмечалось ни с одной, ни с другой стороны, и повода, во всяком случае, такого, чтобы идти на подобного рода провокацию, тоже не было.

— Ну… — как бы согласился Петрович. — А звери тогда где?

Вот это действительно был вопрос вопросов. Ни один из конкурентов, по крайней мере, из тех, кто был известен (а круг специалистов подобного рода очень невелик), не стал бы красть зверей. Ну выпустили бы хищников из клеток, ну побезобразничали бы они тут, напакостили в соответствии со своей звериной натурой — и все! Этого достаточно. Зачем же огород городить? А если это не так, если речь идет о банальной краже, тогда что же получается? Тогда очень нехорошо получается.

Паша не успел до конца додумать, потому что своды терминала потряс просто-таки нечеловеческий вопль, от которого эхо заходило по стенам.

Петрович, собравшийся было опереться рукой о прутья клетки, вздрогнул, промахнулся и, не успев поменять позицию, больно ударился о железо локтем.

— Твою мать! — рявкнул он, отпрянув и потирая ушибленное место.

По соседнему проходу торопливо протопал охранник, устремляясь по направлению к офису. Паша, решив, что аборигену проще идентифицировать место происхождения звука, устремился за ним, бросив начальника самого разбираться со своими проблемами.

Когда-то помещение терминала строилось как ангар, но потом то ли надобность в хранении самолетов отпала, то ли руководство терминала ловко сумело убедить кого надо, что их услуги важней, чем какие-то там самолеты, но уже несколько лет это обширное строение занимал ТТТС. Через передние ворота сюда завозили груз, нуждающийся в передержке, а в задней части бывшего ангара располагался трехэтажный офис, имеющий как отдельный вход, так и дверь, ведущую в зону хранения. Словом, вся фирма располагалась очень компактно.

Следуя за охранником, Паша влетел на третий этаж, где располагались кабинеты руководства и большой холл, такой большой, что в нем можно хоть строевой подготовкой заниматься, но в основном, как он знал, использовавшийся для проведения корпоративных вечеринок, а если по-простому — то для коллективных пьянок, устраиваемых по самому разному поводу.

Офис фирмы имел прямолинейную структуру с единственным поворотом на девяносто градусов на лестничной площадке. Павел почти настиг охранника и готов был перегнать его, миновав поворот, но вместо этого, обогнув угол, налетел на обтянутую пятнистым камуфляжем спину.

Секыорити начал орать еще до того, как упал на застеленный серовато-синим ковролином пол. Шагах в трех перед ним сидел, сжавшись в комок и привалившись к стене, сам директор ТТТС. Глаза бессмысленно вытаращены, у ног валяется связка ключей, рот приоткрыт, а тело медленно сотрясается от икоты.

Все это Павел увидел, балансируя над телом визжащего охранника, а когда падения удалось избежать, сам едва не заорал.

Перед ним стоял, осклабившись, лев с длинной — по колени — черно-рыжей гривой. Глаза неподвижные, будто из стекла сделаны, из пасти тянется струйка слюны, фигура напряжена. Аза ним — чуть позади и справа, уступом — львица. Тоже замерла, но глазами косит в сторону.

Черт его знает, какой длины прыжок у льва. Сколько он берет с места? Метра два? Три? Больше? Павел почувствовал, что ноги его начинают подгибаться от непреодолимого желания сесть, просто опуститься на пол. Ну может же человек просто сесть на пол?!

Почти неосознанно, скорее по привычке, чем усилием разума, он сделал левой рукой успокаивающий пасс, означающий «мир». Губы механически прошептали слова простого заговора, воспроизводя то, что он делал десятки, если не сотни, раз. Это многажды выручало его на темных улицах Москвы и даже в транспорте, где нервы у людей напряжены до предела толкучкой и духотой. Но это ж зверь!

Эта простая мысль вернула ему силы действовать в той или иной степени осознанно.

Еще у Киплинга в его «Книге джунглей» сделана попытка воспроизвести ту формулу, что примиряет людей и животных, правда, на крайне простом, даже примитивном уровне, низведя сложный коммуникативный момент до элементарного: «Мы с тобой одной крови — ты и я». В животном мире родственная кровь почти всегда ничего не значит; один птенец выталкивает из гнезда другого, самцы оленей, даже одного помета, могут насмерть биться за самку, глухари — на что безобидные создания — бьются на току до крови, а что ж тогда говорить о петухах! И это прямые родственники, имеющие действительно одну кровь! Взаимоотношения же между львом и антилопой вообще никакой «однокровности» не несут. Чья кровь пролилась на поле боя, тот и проиграл.

Подобное заклинание Павел делал от силы раза четыре. Нет, скажем, от собак ему отговариваться приходилось, этого добра в Москве нынче столько, что впору всем горожанам вооружаться против них. От кошек приходилось, даже от ворон… Но от крупных хищников — по пальцам перечесть. И причем тогда они были в клетке, то есть реальной угрозы ему самому не представляли. А сейчас звери — вот они, метрах в шести-семи. Нужно сделать «ограду», иначе он не успеет. Охранник еще тут верещит, директор икает. Павел осторожно обошел охранника. Странно, почему львы до сих пор не напали. Сыты? Мы с тобой одной крови… Никакой крови! Ничего подобного даже в мыслях. Даже упоминать ее нельзя. Лев облизнулся и наклонил голову, посматривая искоса. С какого он может быть сыт после ночи? Что, на охоте был?

Снизу кто-то поднимался по лестнице, тяжело ступая.

Ограда. Нужно перекинуть ее через директора. Далековато. Нужно подойти. Паша сделал шажок вперед. Лев, зевнув, тоже. И смотрит. Играет он, что ли? Львица — как-то не по-кошачьи, а… по-лошадиному! — переступив лапами, осталась на месте. Нет, так не пойдет. Ограда… Можно попробовать накидную. Свить здесь, а потом перекинуть через директора. Легковата будет, но на первый раз хватит, а потом он подкрепит вблизи. Или черт с ним, с директором?

Шаги снизу приближались. Кого там еще несет? Как не вовремя. Или это Петрович? Похоже… Легкой отмашкой бросил за спину стандартную «заплатку»-маячок.

Есть тут второй выход? Он не знал. А где остальные? Ведь их — шесть львов да два тигра — восемь. Где остальные звери? Волосы на его макушке зашевелились, как будто сзади кто-то легонько дунул. Едва удержался, чтобы не оглянуться. Нельзя оглядываться! Ограда, сначала ограда… Одного себя он бы защитил простой чертой, на это секунды хватит. Или плащом… Черт, ну почему он тогда, в цирке, хорошенько не поработал со зверями! А потому, что всего предусмотреть нельзя. Он же не в джунглях живет. Ну а сейчас? Взять вчера, к примеру. Когда «заплатки» свои ляпал. Чугунок самоуверенный. Возомнил о себе. Ноги дрожат… И во рту сухо. Язык еле ворочается. Пивка бы сейчас холодненького, в кружечке запотевшей. И в парилку… От стены до стены, от стены до стены. Ячейки можно побольше, не крыс ловим. В глаза не смотреть, не смотреть, только в сторону. Но и не отводить взгляда, не прятать. Вертикальные покрепче, на узлах. Ну можно перекидывать, иначе не сдюжить. Хилая оградка, на соплях, но, если это Петрович крадется, он поможет. Вдвоем легче. Теперь к стене. Черт! Чуть директора не задел. Или задел? Что-то голова у него дернулась. Неважно, пока неважно. Потом, все потом. Шаги уже совсем рядом, за поворотом. И — замерли. На «заплатку» напоролся или маяк заметил. Кто?!

Павел шагнул вперед и опять несколько в сторону, даже не шагнул, а скользнул. Лев — и львица! — сдвинулись на шаг к нему. Мягко. По-охотничьи. Свет тут какой-то странный. Или это оградка его мерцает? В глазах она прямо стоит, ничего другого он толком не видит… Не должен видеть. Но ведь видит! Львов этих, директора… Из-за угла выдвинулась тигриная морда. Нет, троих его загородочка не выдержит. И как они тут меж собой не передрались?

— Ну чего тут? — шепнул над ухом Петрович.

— Ограда, — ответил одними губами. Даже вроде без звука.

Тигр выдвинулся уже на полкорпуса.

Ну чего же он молчит-то? Помог бы хоть. Старший товарищ… Товарищ товарищу ляпус есть в натуре. Кто это сказал? Поднять надо повыше, хотя бы в середине. Пиками такими поднять. Острыми. Черт возьми! Можно же сразу было обоюдоострых пик накидать. Это проще, чем узлы вязать. Не допер. Ну ничего, сейчас. Руки дрожат. Пива бы кружку!

— Игрушки, — раздалось над ухом. Он с ума сошел?

— Что?

— Игрушки, — громко повторил Петрович. Громко до того, что Паша, забыв свое главное дело, обернулся. Рывком, как с испуга. Полное ощущение, что маг-директор тронулся умом со страха, а иметь за спиной безумного мага — это, знаете ли, по меньшей мере неприятно.

Но Петрович выглядел нормальным, даже — больше того — довольным. Чему тут радоваться?! Уже все тело судорогой сводит, а он радуется. Шмякнуть его, что ли?

Пробить его не пробьет, но в чувство приведет. Только вот силы уже — все.

— Не понял? Ты посмотри!

Павел в недоумении посмотрел туда, куда показали. Это он про загородку, что ли? Так помог бы, а не скалился. Гривастый лев топнул задней правой, повторив лошадиную повадку.

— На них смотри!

— Смотрю.

— Господи… Ты на них смотри!

И он посмотрел. И увидел. Игрушки… Самые настоящие. Нет, они живые, конечно, пахнут зверьем, слюна и все такое, но — игрушки. И как, как он этого сразу не заметил! И надо-то было для этого всего ничего. Испугался. Стыдно.

Петрович, похоже, угадал его состояние. Подвинув, даже не подвинув, а придержав за локоть, обошел и двинулся туда. К игрушкам. Ограду рушить не стал, только пригнул так, чтобы перешагнуть можно было. Хилое сооружение при его приближении нагнулось само, как трава от ветра. Но при этом из его левой ладони начала расти мелкая сетка. Директор, тараща глаза, проводил его диким взглядом, а потом, громко икнув, рывком встал на четвереньки и рванул к Паше, суетливым крабом шмыгнул мимо, вскрикнул — нарвался на «заплатку» — и, если верить ушам, кубарем, самым натуральным образом, скатился по лестнице, а уже оттуда, снизу, взвыл. Ударился, поди, бедолага.

Ударишься тут. Во все что угодно.

Петрович, стоя около льва, гладил его по голове и гриве, а тот жался к его ногам. Тигр — здоровенный, в клетке он казался меньше — обходил директора справа, явно рассчитывая на свою долю ласки. Львица же, словно напоказ создавая скульптурную композицию, передними лапами встала на спину своего гривастого родича и, вытянув шею, длинным розовым языком прошлась по щеке Петровича, отчего тот дернулся всем телом.

Паше даже показалось, будто он услышал слабый звук наждака. По щетине пришлось — сообразил он. Петрович был небрит. Впрочем, как и он сам.

Откуда-то появился еще один лев, но Павла все это больше не интересовало. Он шагнул к стене и сполз по ней, чувствуя, что ноги отказываются держать его тело. Он устал. Он очень устал. Нет, эта работа не для него. Что это за работа, если с самого утра уматываешься так, будто сутки уголь кидал. Это наказание какое-то. За грехи, наверное. Спать хочется. Загородку тут наплел. Против игрушек. Смешно. И еще плакать хочется. В детстве он хотел вот такую же игрушку. Большую. Живую. Настоящую. И ласковую. Смотрел, не отрываясь, телевизионную передачу «В мире животных». Гржимека читал, журнал детский про животных. Как же он назывался? Забыл. А потом, уже позже, как отрезало. Это после того, как он увидел на экране охоту львов. Как те рвут зубами недавно еще живую плоть, пачкая морды кровью. Как грызутся за теплое мясо, отгоняя друг друга, а главное — детенышей, львят. После такого никаких таких игрушек он не хотел. Да и вырос уже к тому времени.

А журнал назывался «Юный натуралист». Вспомнил.

Он очнулся, увидев перед собой тупоносые ботинки, на которых лежали ровные складки штанин.

— Жив, курилка?

— Ничего.

Он попытался подняться на ноги, хотя это стоило ему немалых усилий, но Петрович остановил его, положив руку на макушку:

— Сиди, отдыхай. Сейчас Маринка подъедет. Без тебя справимся.

— Штрафы выставят, — пробормотал Павел, имея в виду руководство ТТТС.

— Перебьются. Надо было замки нормальные вешать. А вот делать под себя не стоило бы.

Паша, не понимая, о чем идет речь, поднял лицо от коленей и увидел ухмылку Петровича. Игрушки… А потом, посмотрев туда, куда тот показал взглядом, увидел мокроту на ковровом покрытии на том месте, где недавно сидел, скукожившись, директор терминала. Аргумент. Петрович умеет использовать аргументы. И не использовать тоже.

— Я в норме, — проговорил он, отводя взгляд от пятна. — Сейчас…

И снова уронил голову. Игрушки… Как сладко было бы сейчас оказаться в кровати. Давно он у матери не был, в последнее время отделывался телефонными звонками. Весной, когда у нее был день рожденья, она такие классные отбивные сделала. Он так объелся, что остался у нее ночевать и, кажется, впервые за несколько месяцев выспался по полной программе. Часов одиннадцать продрых, а потом еще полдня кайфовал, попивая кофе, поданное ему в люльку, пялился в телевизор, листал потрепанный том «Графа Монте-Кристо». А на завтрак была манная каша на молоке. И никто ему не звонил. Кажется, она до сих пор хранит его школьные тетрадки и дневники с тройками. Но и с пятерками тоже! С пятерками обязательно… Первая тройка, на выход. Пошел! Шевелись, кому говорят! Быстро, быстро! Вторая тройка пошла. А теперь перед главной трибуной пятерка наших лучших игроков! Обратите внимание, как они горячи. Им просто не стоится на месте, они рвутся в бой. Вот такие они, настоящие победители. Великолепная пятерка и вратарь.

Очнулся он от прикосновения к лицу теплого и шершавого. Открыл глаза и увидел прямо перед собой здоровенную морду с зелеными глазами, от которой густо пахло зверинцем и тухлятиной. Прямо на него — глаза в глаза — смотрел тигр. В глубине зрачков, узких, как разрез скальпелем, сидела смерть.

— Пошли, милый, пошли, — ласково проговорил женский голос- Скоро кушать будем, ням-ням. За маму, за папу. Не упрямься, дурашка.

Это кто его зовет? Неужели вот так и бывает, перед тем, как шагнуть в никуда? Сладкоголосые сирены.

С усилием оторвавшись от прорезей зрачков, перевел взгляд в сторону. Пустой коридор с мокрым пятном на полу. Потом посмотрел выше, старательно обойдя взглядом тигриный круп. Над ним стояла Маринка, держа зверя за ухо двумя пальцами. На указательном ноготь был обломан. Это она вчера, в санатории «Голубое» с жены этого… как там его… ну, магната заклятие снимала. А та и взбрыкнула, в драку полезла. Или это позавчера было? Все смешалось в доме Облонских. Игрушка… Почему он сразу этого не понял?

Палец с обломанным ногтем потянул за ухо, и тигр пошел по направлению к лестнице, но на повороте повернул голову и быстро, словно запоминая напоследок, посмотрел на Павла. Через секунду хвост его с загнутым кверху кончиком скрылся за углом.

Надо бы помочь ребятам.

Встал, чувствуя в ножных мышцах боль. Такую, будто он с отвычки перекатался на лыжах. Здорово его скрутило. Как на ходулях прошел в холл. Здесь все еще стоял тяжелый звериный запах, но самих зверей уже не было. Зачем-то подошел к одному из диванов. На его серой обивке были отчетливо заметны короткие рыжие волосы, слишком жесткие и толстые для того, чтобы быть человеческими.

Сколько же он провел в отключке? Спать надо нормально, вот что. Правильно ему мать говорит, что себя надо беречь. Если сам не побережешься, то кто это за тебя сделает? Вот вчера во сколько лег? А встал когда?

Павел подумал, что говорит с собой интонациями матери. С ума-то не сходи, одернул он себя. Развернулся и пошел прочь. Заставил себя пойти, потому что смотреть в глаза Петровича ему очень не хотелось. Так облажаться! Стыдно. Боже, стыдно-то как! Повел себя словно пацан зеленый, который темноты боится и писается в постельку. Ну да хоть в этом-то не он грешен.

По лестнице спускался, крепко цепляясь за перила, настолько ноги не хотели держать тело. Они устали. И он устал. Тело, мозг — все устало. Но при этом Паша силился что-то вспомнить, что он, кажется, упустил. Еще такие картинки бывают, называются «Найди десять отличий». Смотришь на них впервые — одинаковые. Но стоит напрячься, всмотреться, и — опа! — вот они, все десять. Даже одиннадцать, просто одно художник допустил по собственной невнимательности. Напрячься!

На каждом повороте лестницы было окошко, через которое можно было увидеть, что происходит непосредственно в таможенной зоне, наверняка и клетки с хищниками возможно было рассмотреть, но он не стал. Просто не мог. Или не хотел. В сущности, ему было наплевать на них. Если Маринка взялась за это дело, то пусть и заканчивает сама. Все, он умывает руки. Устал. И наплевать, что официально рабочий день даже еще не начался. В конце концов, он не подписывался тигров всяких со львами ловить. Не его это дело — сафари устраивать. А если Петрович не отпустит его по-хорошему, то и черт с ним. Уйдет как есть, хоть по-плохому, хоть как. В конце концов, он не железный. И у него есть куда уйти и чем заняться. Они с Любкой не пропадут. Будут, как и прежде, богатых теток потихоньку охмурять. Дело это денежное, пусть и не такое, как у хитрована Петровича, но все едино без куска хлеба не останутся. А Петрович пускай с Маринкой с ее сломанными ногтями работает. Вот так!

Он толкнул дверь, ведущую в таможенную зону, но та не поддалась. Заперли они ее, что ли? И про него забыли? В бешенстве Павел толкнул ее плечом, и она не открылась, но слегка поддалась, сдемпфировав. Впечатление такое, будто с той стороны ее подперли чем-то тяжелым, а не на замок закрыли.

— Эй! Откройте!

Он пару раз ударил в дверь кулаком. Тяжелая металлическая конструкция, обернутая в звукопоглощающий материал, только слабо охнула в ответ. Видно, делали ее с таким расчетом, чтобы она чуть ли не противотанковый заряд держала. Ан не выдержала!

— Ну и черт с вами, — пробормотал он, отступая и садясь на ступеньку. — Наплевать.

Сел и уставился на преграду, глядя бездумно, пока взгляд его не сфокусировался на фасонистой дверной ручке, отливающей золотом. Не золото, само собой, но и без того видно, что штука дорогая. Два разнесенных замка, запоры наверняка как в сейфе, в разные стороны расходятся, вверх, вниз и в боковины. Даже издали видно, какие сложные замочные скважины, под особые, сложнофигурные бороздки, и еще считыватель для магнитного ключа. Ну ладно, можно человека заморочить, тут большого ума не надо, но замки-то, замки как вскрыли?

Опустошение было такое, будто из него вынули все внутренности, все кости. Даже сидеть сил не было. Павел попробовал облокотиться на верхнюю ступеньку, но ее кромка, обитая металлическая уголком, больно врезалась в хребет. Боль была такая, будто в спину ножом ткнули. Он скривился и дернулся от боли, хотя, казалось бы, даже на это сил у него не было. Оказывается, есть еще.

Ухватившись за по-корабельному надраенные перила, намертво привинченные к стене, поднялся, практически подтянулся, встал и побрел обратно, наверх. Вернувшись в уже знакомый холл, все еще остро пахнущий дикими кошками, доплелся до дивана и рухнул на его мягкий плюш.

Уже проваливаясь, он лег на бок, подгибая под себя колени. Игрушки, ведь это надо же! У каждого они свои. Один до самой старости не может жить без пистолетов-автоматов, другому уже с первого класса ничего не надо, кроме денег. Игрушки у каждого свои. Но бывают и чужие.

Он не спал, в привычном понимании этого слова.

Может, иногда проваливался в забытье, но вскоре просыпался. Он понимал, что лежит на диванчике в холле чужого офиса, что в любой момент сюда могут прийти люди, что надо бы встать, неудобно так-то, но не вставал, даже попытки такой не делал, ногам было холодновато без одеяла или хотя бы пледа, случившееся проходило перед ним картинками, но нахально накатывало, как это бывает во время сна, он мог управлять своими мыслями, он думал, только не так, как это бывает обычно, а несколько замедленно. Но — углубленно. Как это бывает во время демонстрационных показов, когда предмет, скажем автомобиль, медленно поворачивают, показывая с разных сторон, сверху и снизу, как с машины срывают покровы, так что становится видна вся ее начинка, от кресел и двигателя до самого последнего хомута на бензопроводе. Он лежал едва живой и лелеял одно из самых лучших своих воспоминаний — как он плавал в океане и увидел толстую и губастую рыбу, вяло шевелившую плавниками, не двигаясь при этом с места. Он подплыл и ни с того ни с сего обнял ее. И она не вырывалась! Она терпеливо ждала, пока человеку надоест ее лапать. Уплыла она только тогда, когда Павел отпустил ее. Медленно, нехотя, лениво, напоминая собой пресытившуюся матрону, которая и двигается-то только оттого, что никто не догадался подойти и сунуть ей в рот ложку с кашей.

До того он никогда в жизни так не отдыхал. Десять дней в Таиланде. Это было уже после того, как побережье страны было изуродовано страшным цунами. Многое успели убрать, самого жуткого уже не было, но все равно было видно, какой ужас тут творился не так давно. И народу мало. Той путевкой расплатился с ним один деляга. Наверняка она стоила гроши как раз из-за того, что никто не хотел ехать в те места, хотя наплел чуть ли не про несколько тысяч баксов. И Павел согласился взять ее вместо денег. Наверное, делец принял его за законченного лоха, ну и наплевать. Павел никогда не жалел, что поехал туда. Там, на побережье, он впервые в жизни надел акваланг. И там он ощутил покой. Особенно когда парил над песчаным дном, на котором неторопливо играли солнечные блики, по-отпускному неспешные и безмятежные. Стайки экзотических рыб, совсем, кажется, не боящихся человека. Здоровенный краб, крадущийся боком, вытаращивший свои глаза бусинами. Услужливый бой, прямо на пляже разносящий коктейли. Ресторан, в котором он вечерами ел удивительно вкусные бараньи ребрышки. Рай. Но самое главное — та рыба, которую он обнял прямо в воде, на глубине десять с лишним метров. Глупость, мальчишество, но именно это воспоминание грело его больше всего.

А потом, в последний день… Нет-нет-нет! Он отогнал от себя это воспоминание, не дал себе вспомнить тот день, небольшим и привычным усилием воли переключившись на приятное, вызвав в памяти другую картинку.

Танцор. Улыбчивый и удивительно подвижный мулат, вечерами выступавший на маленькой эстраде ресторана. По нему в открытую обмирала одна тетка из Воронежа, яркая такая, грудастая и, сразу видно, горячая. Смотреть на нее было забавно, но еще интереснее было видеть, как танцует тот парень. Просто поразительно. Повторить такое представлялось невозможным, немыслимым абсолютно. Что он вытворял своим телом, следуя заданному фонограммой ритму! И при этом все он делал весело, получая от процесса видимое удовольствие, так что смотреть на него тоже было весело. Это было хорошее воспоминание, одно из самых ценных у Павла. Конечно, он не мог не то чтобы воспроизвести, но даже хотя бы приблизительно вспомнить, что вытворял тот молодой мулат. Он помнил главное — собственное ощущение и красные, очень яркие штаны парня, напоминающие кавалерийские галифе, затейливо расшитые блестками, от которых в глаза били снопики разноцветного света. И еще неизменную улыбку на смуглом лице с классически правильными чертами. Стоило это вспомнить, как настроение сразу улучшалось. Это была одна из его палочек-выручалочек. Он вызывал это воспоминание перед сном и после этого засыпал с улыбкой. И сны ему тогда снились хорошие, без того кошмара, с которым он сталкивался чуть ли не ежедневно.

Перед его глазами стояла улыбка мулата, а сзади раздавались возбужденные голоса, но Павел в них не вслушивался, не разбирал ни единого слова, настолько это ему было неинтересно. Кто-то ходил за его спиной, говорил, что-то делал, но он сосредоточился на том мулате, держал его перед собой обеими руками, так, наверное, утопающий мертвой хваткой держится за спасательный круг, от которого зависит сама жизнь, но даже страх потерять ее не всегда помогает не разжать пальцы. Только Павел был из тех утопающих, которые профессионально держатся за свой спасательный круг, так что вырвать у него его соломинку было не так просто.

Если только не хватать его грубо за плечо и не начинать трясти.

— Эй! — позвал кто-то. — Вставай давай. Шмякнуть его, что ли? Чего пристал, дурак. Не видишь, отдыхает человек. Устал он.

Улыбка танцора пропала. Вместо нее перед глазами была серая ворсистая обивка дивана с висящим на ней рыжим волосом с завитушкой.

Павел вздохнул и перевернулся на спину. Над ним стоял смутно знакомый мужик в форме охранника.

— Чего надо?

— Там это… ну типа зовут тебя.

— Кто зовет? — скучно поинтересовался Павел. Уезжать пора, что ли? Или рабочий день начался, а он разлегся в рабочем помещении, как кот на завалинке? Это сколько же он проспал в таком случае?

— Ну там все, — не очень понятно объяснил секьюрити.

В глазах его стоял не то страх, не то, наоборот, брезгливость. Разбираться в этом не хотелось совершенно. А вот шмякнуть — это да, это хотелось. Только сил на это не было. А то как засветил бы в лобешник, чтобы в другой раз неповадно было к людям приставать, когда они отдыхают.

— Так че? Идешь?

— Сейчас.