Страж мертвеца

Кувшин сиропа Перевод Г.Прокуниной

Это повествование начинается со смерти героя. Сайлас Димер умер июля 16-го 1863 года, а два дня спустя его останки были преданы земле. Так как его знали в лицо все взрослые и дети в поселке, похороны, по выражению местной газеты, «состоялись при большом стечении народа». В соответствии с обычаем того времени гроб, поставленный у могилы, был раскрыт, и все друзья и соседи вереницей проследовали мимо него, чтобы в последний раз взглянуть на лицо усопшего, после чего тело Сайласа Димера на глазах у всех было опущено в могилу. Правда, кой у кого глаза слегка затуманились, но, в общем, можно сказать, что погребение было совершено по всем правилам и в свидетелях недостатка не было. Сайлас, вне всякого сомнения, умер, и никто из присутствующих не мог указать на какой-нибудь недосмотр в погребальном обряде, который оправдывал бы его возвращение с того света. Однако, если показания свидетелей что-нибудь да значат (а разве не с их помощью было искоренено колдовство в Сэлеме), он вернулся.

Я забыл упомянуть, что смерть и похороны Сайласа Димера произошли в маленьком поселке Гилбрук, где он прожил тридцать один год. Димер был «коммерсантом», как в некоторых местах Соединенных Штатов называют владельцев мелочных лавок, и торговал всем тем, что обычно продается в таких лавках. Его честность, насколько известно, никогда не подвергалась сомнению, и он пользовался всеобщим почетом. Единственно, в чем могли бы его упрекнуть самые придирчивые люди, — это в том, что он уделял слишком много внимания делам. Однако ему это не ставилось в вину, хотя многие другие, в равной мере приверженные этому, встречали к себе более суровое отношение. Это объяснялось тем, что Сайлас преимущественно занимался собственными делами.

Никто не помнил, чтобы Димер хотя бы один день, кроме воскресений, не сидел у себя в лавке, с тех самых пор, как он впервые открыл ее больше четверти века назад, и до самой своей смерти. Он ни разу не болел, а ни в чем другом он не видел уважительных причин, которые могли бы отвлечь его от прилавка. Передавали, что, когда однажды он не явился на вызов в суд округа для дачи свидетельских показаний по важному делу и адвокат имел смелость предложить, чтобы Димеру послали повестку с предупреждением, ему на это было заявлено, что суд «изумлен» подобным предложением. Как известно, изумление суда относится к тем чувствам, которые адвокаты не особенно стремятся возбуждать; посему он поспешил взять обратно означенное предложение и условился с противной стороной относительно того, что показал бы мистер Димер, будь он в суде, причем противная сторона ловко воспользовалась этим промахом и фиктивное свидетельское показание оказалось явно не в пользу предложившей его стороне. Короче говоря, во всем округе считали, что единственное, что есть прочного в Гилбруке, это Сайлас Димер и что перемещение его в пространстве может повлечь за собой какое-нибудь страшное общественное бедствие или другое тяжкое несчастье.

Миссис Димер со своими двумя взрослыми дочерьми занимала комнаты верхнего этажа, а Сайлас, как всем было известно, спал на койке, поставленной за прилавком в магазине. Там его и нашли однажды под утро умирающим, и он испустил дух как раз перед тем, когда нужно было снимать ставни. Он был еще в сознании, и хотя и лишился языка, и люди, хорошо знавшие его, полагали, что, если бы, на его несчастье, он дожил до того часа, когда обычно открывалась лавка, это подействовало бы на него удручающе.

Таков был Сайлас Димер, и таково было постоянство и неизменность его жизненных привычек, что местный юморист (учившийся некогда в колледже) наделил его кличкой старого Ibidem[5] и в первом же вышедшем после смерти Сайласа номере газетки добродушно отметил, что Димер разрешил себе «небольшой отпуск», Правда, отпуск этот слегка затянулся, но, по словам летописи, из которой мы черпаем наши сведения, не прошло и месяца, как мистер Димер без обиняков дал понять, что ему недосуг лежать в могиле.

Одним из самых почетных граждан Гилбрука был банкир Элвен Крид. Он жил в лучшем доме поселка, имел собственный выезд и некоторым образом был не чужд страсти к путешествиям, так как неоднократно посещал Бостон; полагали даже, что он побывал в Нью-Йорке, хотя сам он скромно опровергал это лестное предположение. Мы упоминаем об этом лишь для того, чтобы помочь разобраться в достоинствах мистера Крида, ибо это так или иначе говорит в его пользу, в пользу его просвещенности, если он хотя бы кратковременно соприкоснулся с культурой Нью-Йорка, или в пользу его чистосердечия, если в столице он не был.

В один приятный летний вечер, часов около десяти, мистер Крид открыл калитку своего сада, прошел по усыпанной гравием дорожке, четко белевшей в лунном свете, поднялся на крыльцо своего прекрасного дома и, немного помедлив, всунул ключ в замок. Приоткрыв дверь, он увидел жену, проходившую по коридору из гостиной в библиотеку. Она радостно приветствовала его и, распахнув дверь пошире, ждала, когда он войдет, но вместо этого он повернулся и, окинув взглядом крыльцо, удивленно воскликнул:

— Куда, черт возьми, делся этот кувшин?

— Какой кувшин, Элвен? — спросила жена довольно равнодушно.

— Кувшин с кленовым сиропом — я купил его в лавке и поставил вот тут на крыльце, чтобы открыть дверь. Какого чер…

— Ну, ну, Элвен, хватит, — прервала его супруга.

К слову сказать, Гилбрук является не единственным местом в цивилизованном мире, где пережитки политеизма запрещают упоминать всуе имя злого духа.

Кувшин кленового сиропа, нести который из лавки, при сельской простоте гилбрукских нравов, не считалось зазорным для именитых граждан, исчез!

— Ты уверен, что купил его, Элвен?

— Дорогая моя, неужели человек может не заметить, что несет кувшин? Я купил этот сироп в лавке Димера по дороге домой. Сам Димер нацедил мне сиропу и одолжил кувшин, и я…

Эта фраза и по сей день осталась неоконченной. Мистер Крид, шатаясь, вошел в дом, добрался до гостиной и рухнул в кресло, дрожа всем телом. Он внезапно вспомнил, что мистер Димер умер три недели тому назад.

Миссис Крид стояла перед своим супругом, глядя на него с удивлением и тревогой.

— Силы небесные, — сказала она, — что с тобой, ты болен?

Так как у мистера Крида не было никаких оснований полагать, что болезнь его может представлять интерес для сил потустороннего мира, он не внял заклинанию жены; он ничего не ответил и сидел в оцепенении. Наступило длительное молчание, нарушаемое лишь мерным тиканьем часов, которые, казалось, шли медленнее обычного, вежливо предоставляя супругам побольше времени, чтобы прийти в себя.

— Джен, я сошел с ума — вот что! — Он говорил невнятно и быстро. — Почему ты не сказала мне об этом раньше? Ты, наверно, замечала кое-какие признаки, а теперь они так очевидны, что я и сам обратил на них внимание. Мне казалось, будто бы я иду мимо лавки Димера; она была открыта и освещена, то есть мне так показалось. Ведь она теперь никогда не бывает открыта. Сайлас Димер стоял у конторки за своим прилавком. Клянусь богом, Джен, я видел его так же ясно, как вижу тебя. Вспомнив, что ты просила кленового сиропа, я вошел и купил его, вот и все, — я купил две кварты кленового сиропа у Сайласа Димера, который, хотя умер и лежит в могиле, все же нацедил сиропа из бочки и подал мне его в кувшине. Помню, он разговаривал со мной очень степенно, даже степенней, чем это было в его привычках, но ни одного слова, сказанного им, я не могу припомнить. Но я видел его, боже милостивый, я видел его и говорил с ним, — а ведь он умер! Вот что мне показалось. Выходит, я сошел с ума, Джен, я совсем спятил, а ты утаила это от меня!

Этот монолог дал супруге мистера Крида время собрать воедино умственные способности, которые имелись в ее распоряжении.

— Элвен, — сказала она, — поверь мне, никаких признаков безумия ты не проявлял. Наверно, тебе померещилось, и ничего другого тут и быть не могло. Это было бы слишком ужасно! Никакого помешательства тут нет. Просто ты слишком заработался в банке. Тебе не надо было ходить на заседание правления банка сегодня вечером; ты ведь и без того до смерти устал. Я так и знала, что-нибудь да случится.

Мистер Крид мог бы указать, что это предупреждение, высказанное задним числом, носило несколько запоздалый характер, но, как бы там ни было, он ничего не возразил, озабоченный своим состоянием. Он овладел собой, и способность связно мыслить вернулась к нему.

— Несомненно, то был феномен субъективного порядка, — изрек он, ни с того ни с сего начиная изъясняться ученым языком. — Явление и даже материализация духов — вещь допустимая, но явление и материализация коричневого глиняного кувшина в полгаллона, грубого тяжеловесного гончарного изделия, маловероятны.

Когда смысл этого дошел до сознания Элвена Крида, он содрогнулся.

Недвижимое имущество Сайласа Димера находилось в руках душеприказчика, который счел за лучшее разделаться с «коммерческим предприятием», и лавка оставалась закрытой со времени смерти ее владельца, а товары были оптом проданы другому «коммерсанту». Комнаты верхнего этажа тоже стояли пустыми, так как вдова с дочерьми переехала в другой город.

На другой день после приключения Элвена Крида (слух о котором как-то выплыл наружу) толпа мужчин, женщин и детей собралась вечером перед лавкой на противоположной стороне улицы. То, что в лавке объявился дух покойного Сайласа Димера, теперь стало известно каждому из обитателей Гилбрука, хотя многие делали вид, что сомневаются в этом. Самые смелые из них, они же по большей части и самые молодые, кидали камнями в фасад, единственно доступную для обстрела часть дома, старательно избегая, впрочем, попадать в не закрытые ставнями окна. Сомнение еще не переросло в злобу. Несколько смельчаков перешли улицу и принялись дубасить в дверь, подносить зажженные спички к темным окнам, пытаясь разглядеть, что делается внутри лавки. Другие зрители старались блеснуть своим остроумием: кричали, выли и звали призрак побегать с ними наперегонки.

После того как прошло порядочно времени и ничего примечательного не случилось и многие уже разошлись, оставшиеся вдруг заметили, что лавка внутри начала озаряться тусклым желтым сиянием. Это положило конец всяким дерзким выходкам. Отчаянные смельчаки, столпившиеся было у двери и окон, отступили на противоположную сторону и смешались с толпой, мальчишки перестали швыряться камнями. Голоса смолкли; в толпе возбужденно перешептывались и указывали на все усиливающийся свет. Никто не мог сказать, сколько времени протекло с того мгновения, как показалось слабое мерцанье, но в конце концов освещение стало таким ярким, что можно было видеть все, что делается внутри лавки; и тогда в глубине за конторкой собравшиеся на улице явственно увидели Сайласа Димера!

Действие, произведенное этим на толпу, было поразительно. Малодушные дрогнули, и толпа быстро поредела с обоих флангов. Одни пустились бежать, что есть мочи, другие удалялись, соблюдая большее достоинство и оглядываясь через плечо. В конце концов на месте осталось человек около двадцати, преимущественно мужчин; они стояли молчаливые, потрясенные, вытаращив глаза. Привидение в лавке не обращало на них никакого внимания; по-видимому, оно всецело было занято приходно-расходной книгой.

Но вот трое мужчин, как бы движимые одним чувством, отделились от толпы на тротуаре и перешли улицу. Один из них, грузный детина, хотел было налечь плечом на дверь, но она открылась сама, точно какой-то сверхъестественной силой, и смелые исследователи вошли внутрь. Оставшиеся на улице в ужасе заметили, что все трое стали как-то странно вести себя, едва переступили порог. Они вытягивали перед собой руки, кружили по магазину, натыкались на прилавок, на ящики и бочки, стоявшие на полу, сталкивались друг с другом. Они неуклюже поворачивались во все стороны, как будто хотели выбраться оттуда, но не могли найти выхода. Слышны были их крики и проклятия, но привидение Сайласа Димера не проявляло ни малейшего интереса к происходившему.

Что послужило толчком для толпы, никто не мог впоследствии вспомнить, но внезапно мужчины, женщины, дети, собаки — все разом беспорядочно бросились к дверям. Каждому хотелось пролезть вперед, и у входа образовалась давка, — наконец, точно по уговору, они выстроились в очередь и начали подвигаться шаг за шагом. В силу какой-то неуловимой духовной или физиологической алхимии наблюдатели превратились в действующих лиц: зрители стали участниками представления, публика захватила сцену.

Лишь для одного зрителя, оставшегося на противоположном тротуаре — для банкира Элвена Крида, внутренность лавки, заполняющаяся толпой, оставалась ярко освещенной. Ему было ясно видно все то странное, что там творилось. Находящиеся же внутри оказались в полной темноте. Каждый, кто протискивался в лавку, как будто сразу лишался зрения и рассудка. Люди бессмысленно двигались ощупью, пытались пробиться против течения, толкали друг друга, наносили удары куда попало, падали, и их топтали, подымались и сами топтали упавших. Они хватали друг друга за платье, волосы, бороды, дрались с остервенением, орали, ругались, осыпали друг друга оскорбительной и непристойной бранью. Когда наконец последний в очереди вмешался в эту невообразимую толчею, свет, озарявший лавку, внезапно погас, и Элвен Крид на улице очутился в полной темноте, как и все, кто находился внутри. Он повернулся и ушел.

Рано утром толпа любопытных собралась у лавки Димера. Тут были и те, которые прошлым вечером обратились в бегство, а сейчас осмелели при дневном свете, и трудовой люд, идущий на работу. Дверь магазина была распахнута настежь, помещение пусто, но на стенах, на полу, на мебели — всюду были лоскутья одежды и клочья волос. Гилбрукские вояки кое-как выбрались ночью из лавки и поплелись домой залечивать свои ушибы и божиться, что провели всю ночь в постели. На пыльной конторке позади прилавка лежала приходная книга. Записи, внесенные в нее рукой Димера, кончались шестнадцатым июля, последним днем его земного бытия. Никаких пометок о последовавшей позднее продаже товара Элвену Криду не было обнаружено.

Вот и вся история; можно добавить только, что, когда страсти улеглись и разум вступил в свои извечные права, жители Гилбрука пришли к выводу, что, принимая во внимание безобидный и добропорядочный характер первой торговой сделки, совершенной Сайласом Димером при изменившихся обстоятельствах, можно было спокойно разрешить покойнику снова занять свое место за прилавком. К сему суждению местный летописец, из неопубликованных трудов которого извлечены вышеизложенные факты, почел за благо присоединиться.