Стоунхендж

Глава I

В этом романе много крови и жестокости — так и должно быть, если пишешь об истории бронзового века в Европе. Примерно таким и был мир за полторы тысячи лет до Рождества Христова, таким изображал его Гомер. Конечно, Гомер прославлял отвагу и храбрость воинов: они были не единственной составляющей общества героического периода, но ведущей. Все, кто изучает времена Гомера, прекрасно понимают это. Возникает вопрос: что означают 20—30 бронзовых клинков, обнаруженных в одной из микенских гробниц, и как добывал себе пропитание их владелец? Ответ ясен без слов. В поэтических произведениях, созданных по заказу вождей, встретится много поэтических преувеличений, вне зависимости от того, связаны ли эти сказания непосредственно с Микенами или нет. Но, невзирая на любые преувеличения, нельзя сомневаться в том, что век Стоунхенджа — это век героев.

Наш роман начинается с цитаты из «Крития», с отрывка, в котором Платон повествует об истинно первой мировой войне на нашей планете. С одной стороны выступал союз греческих городов Арголиды. Противостоял им царь Атлантиды, нами названный Атласом, основатель империи атлантов, называемой историками минойской, — империи, погибшей под ударами микенских греков и погрузившейся в волны Эгейского моря, над которым она господствовала.

В этой войне участвовали почти все древние страны — от Трои до лесной глуши Центральной Европы, от маленьких крепостей-дворцов Арголиды до величественной Атлантиды.

Война эта велась за сырье не менее важное, чем то, от которого получил имя наш нефтехимический век. Тогда это было олово, теперь — нефть. Без олова не было бы бронзового века. Уже на заре металлургии стало ясно, что чистая медь слишком мягка, из нее не получается надежных инструментов и оружия. Чтобы получить твердый сплав, требовалось олово — металл, не часто встречающийся в природе. Одна его часть, прибавленная к девяти частям меди, превращает ковкую, повсюду встречающуюся медь в твердую бронзу. Если олова слишком много, бронза становится хрупкой, как и сама отверждающая компонента этого сплава: если слишком мало — бронза останется мягкой, как и сама медь. Но олово встречается редко, тем более что древние не так глубоко вгрызались в землю, как это делаем мы. Они искали комочки касситеритов в ручьях, протекающих через оловоносные земли. Нигде теперь на всей земле не встретишь эти комки, похожие на орех, наши предки давным-давно освободили поверхность ее от этих самородков.

В настоящем романе мы используем сведения о древних способах добычи руды и примитивных методах плавки. Мы ничего не придумывали, так все и делалось, так выплавляли олово, ковали медь, плавали под парусами, тесали камень, так ставили камни Стоунхенджа, так делали все прочее… Приведенные нами технические подробности основаны на истинном знании, полученном с помощью археологии.

Что же касается персонажей — борьбу за олово ведет герой, представитель той группы населения, которой оно необходимо, — царек бронзового века и его воины. Обе соперничающие стороны ищут ценный металл далеко от собственного дома и в свою борьбу втянули всех, кого только можно. Атланты из Средиземного моря направлялись в Черное, поднимались до середины реки Дунай, там были их оловянные копи. Другая сторона искала олово в западных пределах, за Гибралтарским проливом в Атлантическом океане — в Британии, в оловянных копях Корнуолла.

Другой стороной были микенцы, и Стоунхендж был построен в ходе войны их с атлантами почти три тысячи пятьсот лет назад. Его не могли не построить. Он был необходим — в качестве оборонительной меры против атлантов.

Это историческое повествование? Да. Построенное на истинных фактах — да, в том смысле, что мы не опустили ни одного факта и не придумали ни одной недостоверной детали ради развития сюжета. Но это не исторический роман, это роман об истории. Мы нигде не вышли за пределы того, что действительно могло произойти. Выдуманы сами личности героев, их поступки — но облик культур, представителями которых они являются, оставил свои следы в камне. Вся приключенческая интрига построена на строгих фактах. Рассмотрим некоторые из них.

Глава 2

В 1953 г. в Стоунхендже на внутренней поверхности одного из пяти трилитов, входящих в это каменное сооружение, было обнаружено изображение кинжала. Археологи усмотрели в этом изображении аналогию с кинжалами, обнаруженными в царских гробницах Микен. Таким образом, было предположено, что возведение Стоунхенджа отражает связи со Средиземноморьем, — так утверждали заголовки газетных статей об уникальном открытии. По ряду соображений создание кольца мегалитов было датировано примерно 1500 г. до н. э.

Дату определили следующим образом. Во-первых, было установлено сходство между весьма отчетливым изображением кинжала в Стоунхендже и оружием того же типа, обнаруженным в царском захоронении в Микенах возле Львиных ворот. Там среди погребальной утвари обнаружены предметы из Египта, в том числе и керамика, которая поддается точной датировке, поскольку различные типы сосудов соотносятся с современными им записями, содержащими даты египетского солнечного календаря. Оказалось, что в микенских шахтовых царских могилах рядом с бронзовыми кинжалами находится египетская керамика середины второго тысячелетия до н. э. Форма этих кинжалов в точности соответствует изображению на внутренней поверхности камня номер пятьдесят три. Таким образом, можно предположить, что эта фаза развития комплекса Стоунхенджа, с ее массивными трилитами и сарсеновым кольцом, соответствует именно этому времени. Позже дата нашла подтверждение с помощью радиоуглеродного анализа: было исследовано органическое вещество — роговой наконечник, обнаруженный у подножия одного из камней. Позже радиоуглеродная хронология была пересмотрена, и, в соответствии с новым, более сложным эталоном, все даты отодвинулись в прошлое. Теперь Стоунхендж оказался датированным 2000 г. до н. э.: другими словами, было предположено, что он возведен за пять столетий до возвышения Микен и прочих городов Арголиды (микенского союза, именуемого по своему главному городу).

Однако потом археологическая мысль совершила свой полный оборот. Помимо изображения на камне были обнаружены другие свидетельства связей с Микенами: на юго-западе Британии возле оловянных месторождений был найден настоящий микенский кинжал и слиток микенского образца, не говоря уже о ребристой золотой чаше из Риллатона, расположенного неподалеку, подобной тем, что были обнаружены в шахтных погребениях. Возможно, что радиоуглеродный метод дал здесь ошибку — связи со Средиземноморьем значительно более достоверны. Можно заключить, что в 1500 г. до н. э. микенцы действительно присутствовали у Стоунхенджа.

Примерно в этот же период катастрофическое вулканическое извержение на острове Фера в Эгейском море погубило столицу островного царства минойцев, известного и под именем Атлантида. Невзирая на все облако тайн, которым окутано это государство, легендарная страна, описанная Платоном, давно приобрела реальный облик: начиная с 1909 г. некоторые археологи видят в ней изображение минойской державы, что тоже явилось объектом для броских газетных заголовков. Эта вполне респектабельная старинная новость была позабыта за волной новейших оккультных фантазий; тем не менее она до сих пор в ходу в научной литературе. Итак, факты гласят, что морская держава атлантов располагалась на двух островах, Фере и Крите, первом — маленьком и округлом, втором — большом и прямоугольном — так писал Платон. Она существовала одновременно с Микенским союзом и конфликтовала с ним.

Основываясь на этом, мы в романе воспользовались предположением, что резное изображение кинжала на поверхности камня и даже сам Стоунхендж возникли в результате стечения обстоятельств во время продолжительной войны Микен и Атлантиды. Фантастика? Ни в коей мере. Свидетельство Платона о существовании у египтян записей о долгой войне с Атлантидой историкам не кажется удивительным. Они оспаривают представление об Атлантиде, созданное трудами любителей разных тайн. Эту загадку можно легко разрешить, если предположить, что Платон допустил элементарную ошибку в дате. В результате явной описки переписчика, которую старательно не замечают все, кто рассчитывает воспользоваться ею в тех или иных целях, у Платона суперцивилизация Атлантиды процветает как раз в те времена, когда человечество на всей Земле еще не вышло из стадии охоты и собирательства. Историю Атлантиды Платон узнал от Солона, тот — от египетских жрецов. В соответствии с сообщением Солона, жрецы утверждали, что Атлантида погибла за 9000 лет до его посещения Египта, где греческий мудрец изучал библиотеку храма Нейт в Саисе, столице Нижнего Египта. Подобная датировка отодвигала события к окончанию плейстоценового, или ледникового, периода. Ни одна человеческая культура еще не сделала тогда революционного шага от собирательства и охоты, характерных для древнего каменного века, или палеолита, к земледелию и скотоводству, ставшим преобладающими в новом каменном веке, неолите, не говоря уж о развитии городов. В то время не существовало даже самой египетской цивилизации, а тем более — жрецов, способных зарегистрировать это событие. Подобно египетской, цивилизация Атлантиды принадлежала бронзовому веку — с его парусниками и торговлей, металлургией и дворцовыми ремесленниками, величественными дворцами и храмами, монументальными общественными сооружениями. Солон легко мог принять сотни за тысячи — типичная ошибка, если имеешь дело с египетскими числительными. На самом же деле жрецы называли 900 лет, а не 9000. Эта дата более правдоподобна: тогда война должна была происходить около 1477 г. до н. э.: именно тогда, как утверждают геологи, случилась катастрофа на Фере.

Действие нашего романа начинается за три года до этой даты. Столько лет потратил наш герой — средиземноморец, микенский царевич Эсон, на возведение Стоунхенджа как сооружения, необходимого для войны с Атлантидой.

Жившие в дельте Нила египтяне имели все основания надолго запомнить гибель Атлантиды, они были потрясены этим событием. Взрыв Феры сопровождался землетрясением, приливными волнами, выпадением пепла. Он был мощнее извержения Кракатау. Предполагается даже, что евреев в их исходе через пустыню, лежавшую почти на уровне моря, преследовала именно армия Тутмоса III, уничтоженная волнами цунами, распространявшимися к югу из Эгейского моря. Но Египет уцелел, а второй главный остров Атлантиды, Крит, подвергся разрушениям. Огромный дворец в Кноссе был разрушен, последующий этап в истории Крита оказался микенским, как это следует из смены алфавита дворцовых надписей. Падение Атлантиды позволило микенцам занять и перестроить Кносс, далее на пути их в восточное Средиземноморье лежала Троя. Запечатленное Гомером падение Трои, в свою очередь, знаменует окончание микенского периода в истории Греции.

Глава 3

От Гомера мы переходим к другим культурам европейского бронзового века: культуре Унетице на территории нынешней Чехословакии, родине наших гераманиев, и уэссекской культуре юга Британии, созданной йерниями, завершившими строительство Стоунхенджа. Микены, а к северу от Альп Унетице и Уэссекс — вот точки наивысшего развития в Европе тех времен. Минойскую культуру Атлантиды можно считать вариантом микенской — пусть и более сложным, — но война между ними засвидетельствовала равенство соперников, о чем сообщает Платон; в тяжелой борьбе сходятся только равные. В обоих государствах записи велись на табличках из необожженной глины; сохранился лишь хозяйственный архив. Отзвуки истории Микен нашли место в произведениях Гомера, созданных около 750 г. до н. э., через несколько столетий после падения этой культуры, уже на грани железного века, в самом начале классического периода греческой истории. Из Центральной Европы до нас не дошло никакого подобия этому эпосу, однако в известном смысле Гомера можно считать и североевропейским поэтом. Героический быт благородных воинов бронзового века одинаков повсюду, вне зависимости от того, воюют они бронзовыми мечами (Микены и Унетице) или каменными боевыми топорами (Уэссекс). В конце концов, каменные топоры эти являются копией металлических. Воины Уэссекса предпочитали выбирать драгоценные породы камней для своих двусторонних секир, полировка придавала такому камню металлический блеск.

Параллельно героической традиции Европы развивается цивилизация на Ближнем Востоке: шумерская в междуречье Тигра — Евфрата и египетская — на узкой полоске плодородных земель, вытянувшихся вдоль Нила. Обе традиции восходят к бронзовому веку, но каждая по-своему. Конечно, обе цивилизации порождены неолитическим производством, использующим одомашненные растения и животных. Такая культура имеет два варианта — или оседлое земледелие, или кочевое животноводство. Последний вариант традиционен для древней Европы, которую заселили пришедшие с востока люди культуры боевых топоров; их родиной, родиной всех индоевропейцев перед расселением были степи Южной России, Украины. Люди культуры боевых топоров, родоначальники индоевропейцев, первоначально были неолитическими племенами со смешанным типом сельского хозяйства, а уже потом сделались кочевниками-пастухами. Почему это случилось, пока непонятно. Возможно, причину следует искать в состоянии почв региона. Первые земледельцы начали сводить лес, деревья на заброшенных расчистках не вырастали, и лесные края стали степью, и постепенно земледелие было заброшено, сменившись чистым животноводством. В то же время эти племена испытывали воздействие шумерской цивилизации, возникшей тогда на далеком юге — в Месопотамии, — цивилизации, почти уничтоженной ими в процессе окончательного становления воинственных кочевых пастушеских племен, известных как люди культуры боевых топоров. Они воевали каменными топорами. Оружие это в камне воспроизводило форму бронзовых боевых топоров шумеров. Точнее сказать, предметом для подражания являлись боевые топоры, поставлявшиеся в Шумер в качестве товара общиной богатых кузнецов, жителей Кавказа, где был расположен один из двух самых древних центров металлургического производства на нашей планете. Другой находился в Хорватии в отрогах Восточных Альп, где имеются месторождения олова и меди.

После миграций и захватов, в конных повозках и боевых колесницах, эти племена пришли в Западную Европу и Британию, неразлучные со своим каменным боевым топором даже после освоения металлургии. Люди боевых топоров распространились повсюду. Говорили они на общем индоевропейском языке, позже разделившемся на санскрит, греческий, кельтский и сотню других. Вступив в хараппскую Индию, они сделались ариями, сокрушителями городов, их эпос — «Ригведа». В Греции люди боевых топоров стали микенцами, Гомер воспел их. В Западной Европе они сделались предками кельтов. Итак, люди боевых топоров явились общими предками и микенцев, и уэссекских воинов — наших йерниев, построивших Стоунхендж. К этому времени колесницы еще не успели пересечь Ла-Манш. Это событие состоялось уже в железном веке.

В Европе они образовали военную аристократию, осевшую среди местных земледельческих, еще неолитических племен, создав внутриплеменное деление на героев-воинов и производителей сельскохозяйственной продукции. Возникшая политическая система в обществе героического периода характеризовалась сосредоточением власти в руках вождей. Племена возглавлялись выборными вождями, а не королями-династами. По сути дела, царь Перимед не был царем, не были городами и Микены, — как и дан йерниев. Это была крепость-дворец, в которой восседал Перимед, распределяя добычу, захваченную в сухопутных и морских набегах; в основном он копил сокровища для себя, а часть раздавал в виде даров приближенным, воинам и вождям-соперникам. Подобный дипломатический обмен уже подводил его к истинно царской власти, позволял положить начало династии. Этой политической эволюции содействовала война с Атлантидой, требовавшая ото всей Арголиды единства действий, как от одного царства, подчиняющегося единому властелину. Развитие подобных отношений во всей остальной Европе еще не заходило так далеко, в лучшем случае образовывались весьма непрочные союзы между племенами. Всюду речь шла об обладании драгоценными металлами. Вожди создавали свои отряды ради грабежа, воинская потеха и угроза мести укрепляли их власть.

Герои-вожди варварской Европы не похожи на цивилизованных владык подлинных царств, располагавшихся на Ближнем Востоке. Там цари и фараоны также стремились заполучить драгоценные для цивилизации металлы, однако решали этот вопрос как государственные мужи, покровительствуя торговле в широких масштабах. Частично объяснение этому следует искать в том, что в пределах Шумера и Египта отсутствуют месторождения полезных ископаемых. Руды металлов добывались в Европе, возле первых рудников началась и металлургия. Поэтому основной заботой древних царей были непрекращающиеся поиски олова и меди: владыки рассылали купцов, лазутчиков и воинов-авантюристов далеко от дома. Их добыча служила искусству царских плотников, скульпторов, ювелиров; на нее содержались солдаты и придворные. Здесь возникает еще один контраст с европейскими племенными государствами, где воины образовывали не армию, но слой аристократии, а ремесленники скитались, следуя традиции бродячих медников. Еще более разительное отличие заключается в том, что цари Шумера и Египта обитали в истинных городах, где городская жизнь проявилась уже во всех известных нам аспектах, а не в населенных аристократами поселках. Города существовали за счет окружающих неолитических земледельческих поселений, за счет налогов вырастали из таких поселений. Городской жизни отвечала государственная организация, ориентированная на потребности элиты культура — все это отсутствовало у племенных государств, и в Европе, узнавшей железо, все они покорились наследникам царств бронзового века, когда те приступили к территориальным приобретениям.

Здесь я имею в виду расширение территории Римской империи, покорение Галлии Цезарем. Будущий император молниеносно разгромил героев-воинов, предпочитавших индивидуальные поединки, руками обученной дисциплинированной армии. К счастью, он описал уничтоженную им культуру, используя при этом свидетельства классических авторов. Среди них следует выделить грека Посидония, умершего в 51 г. до н. э., ко времени написания собственных записок Цезаря. Посидоний описывает келтов, обитателей Галлии; нам они известны из классической истории под именем кельтов. Археологически этим племенам соответствует последний горизонт доримского железного века, так называемая латенская культура.

Железный век в его римском воплощении принес не только дешевое железо для оружия и орудий труда, он дал алфавит, монеты, гильдии свободных ремесленников, связь с помощью конной почты. Дешевые доступные мечи и доспехи уничтожили военную монополию аристократии бронзового века; стало возможным появление организованных армий; алфавитное письмо покончило с монополией на грамотность, находившейся в руках жрецов-писцов, служивших царям бронзового века; монеты сделали возможной мелкую торговлю, сменившую колоссальные обороты царей, дешевые инструменты сделали возможным независимое существование ремесленников под защитой гильдий. И новые правители железного века вели другую политику — имперскую по образу мысли.

Граничившая с Римом латенская Европа тем не менее социально не слишком отличалась от предшествовавшей ей Европы бронзового века. Посидоний описывает нам кельтских воинов с железными мечами, выходивших на героический поединок — не на общую битву. Цезарь обнаружил в Британии колесницы — как у героев Гомера. В источниках по истории кельтской Европы отсутствуют сообщения о династических королевствах, тем более об империях; ремесленники были независимы — гильдий не существовало — и странствовали, работая то у одного, то у другого племенного вождя. Функции жрецов исполняли друиды; они не пользовались письмом: все знания, в том числе генеалогии и подвиги вождей, запоминались ими и пересказывались. Если отнять железо — получим гомеровские Микены. Даже крупная конфедерация племен, находившаяся под властью военных предводителей, по словам Цезаря, выступившая против него, появилась скорее всего в результате реакции на нападение внешнего врага. Таким врагом была и Атлантида для враждующих крепостей микенской Арголиды, в которой правил выдуманный нами царь Перимед, прототипом для которого явился ополчившийся против Трои Агамемнон. Лишь ради такой цели города-крепости могли оставить взаимные набеги и похищение скота. Это те же самые воины-пастухи, которые построили Стоунхендж в бронзовом веке в Британии; их двойные каменные боевые топоры с просверленным отверстием, а также захваченные драгоценности обнаруживаются в курганах возле этого мегалитического сооружения. В радиусе двух миль от него находится около 460 таких курганов. И если кельты проводили племенные сходки на кладбищах, окруженные своими мертвыми героями, значит, и окруженный погребениями Стоунхендж мог служить подобной цели. Действительно, и уэссекские воины, создатели монумента, и центрально-европейские витязи, погребенные вместе с бронзовыми мечами под курганами Унетице, археологической науке известны под общим именем протокельтов. Наши йернии и герамании — просто бедные родственники героев Гомера. И мы вполне оправданно прибегаем к проекции некоторых базовых элементов кельтской культуры железного века в прошлое, во времена их непосредственных предков, современников бронзового века. В кельтах мы можем видеть кое-что от наших протокельтских уэссекских воинов, йерниев, если угодно, тех, о ком не дошло ни письменных, ни изустных исторических свидетельств.

Глава 4

Полученные от очевидцев сведения о жизни и обычаях кельтов использовались греческими авторами, такими, как географ Страбон, историк Диодор Сицилийский и более всего этнограф Посидоний. Страбон говорил о кельтах: «Они обожают войну, вспыльчивы и драчливы». Можно не сомневаться, такими были и йернии, такими мы изобразили их в нашем романе.

В пятом столетии нашей эры последнюю уцелевшую твердыню кельтской культуры Св. Патрик обнаружил в Ирландии. Это был пережиток индоевропейской культуры времен Гомера и «Ригведы»: с колесницами, кражами скота, постоянными войнами, громогласными хвастунами-героями, основными добродетелями которых являются отвага и боевая удаль. Изустные повествования превозносили такие деяния. Христианские монахи записывали эти сказания, в том числе и «Похищение быка из Куалнге».

Военная аристократия, ее набеги и бои — единственное, что интересует Гомера и создателя «Похищения». Описывая обычаи галльских кельтов на пирах, Диодор делает прямую ссылку на Гомера:

«Возле них находятся пылающие очаги и котлы, и вертела с огромными кусками мяса. Храбрых воинов почитают лучшими кусками — так, по словам Гомера, приветствовали Аякса вожди, когда победил он Гектора в единоборстве — …Но Аякса героя особо хребтом бесконечным сам Агамемнон почтил».[6]

Посидоний видел нечто подобное. И его описания в более драматической форме предстают в ирландских сагах.

Иногда за обедом кельты затевают поединок. Взяв оружие, они наносят друг другу легкие удары и отражают их, но иногда случаются раны, и раздражение, вызванное ими, может повести даже к гибели соперников, если их не разведут очевидцы. А в прежние времена пекли целиком заднюю часть свиньи, и самый храбрый вырезал из туши лучший кусок; тот, кто возражал, поднимался, и они бились насмерть.

В ирландских героических сагах доля сильного называется curadmir. Буквально — это кость состязания или раздора. Но как же определить сильнейшего? В «Повести о свинье Мак-Дато» воины один за другим требуют права разрезать свинью на пиру: каждый уступает сопернику после взаимных оскорблений и хвастовства. Наконец, силач из Коннахта, Кет мак Матах, собирается резать жаркое, посрамив нескольких соперников. Тогда в зал входит Конал Кернах, и разыгрывается та же самая сцена, которую за тысячу лет до того видел в Галлии Посидоний. Разве можно лучшим образом подтвердить архаизм ирландской традиции! Жива латенская культура!

«…В то время как он с ножом в руке уже готов был приняться за свинью, все увидели Конала Победоносного, входящего в дом. Одним прыжком очутился он среди собравшихся. Великим приветом встретили его улады. Сам Конхобар снял венец со своей головы и взмахнул им.

— Хотел бы и я получить свою долю! — воскликнул Конал. — Кто производит дележ?

— Пришлось уступить тому, кто делит сейчас, — сказал Конхобар. — Кету, сыну Матаха.

— Правда ли, — воскликнул Конал, — что ты, Кет, делишь свинью?

— Верно, — отвечал Кет.

— Эй, отойди от свиньи! — воскликнул Конал.

— А у тебя какое право на нее? — спросил Кет.

— У тебя есть право вызвать меня на поединок, — сказал Конал. — Я готов сразиться с тобой, Кет! Клянусь клятвой моего народа, с тех пор как я взял копье в руку свою, не проходило дня, чтобы я не убил хоть одного из коннахтов, не проходило ночи, чтобы я не сделал набега на землю их, и ни разу не спал я, не подложив под колено головы коннахта.

— Это правда, — сказал Кет. — Ты лучший боец, чем я. Будь здесь Анлуан, брат мой, он вызвал бы тебя на единоборство. Жаль, что его нет в доме.

— Он здесь, вот он! — воскликнул Конал, вынимая голову Анлуана из-за своего пояса.

И он метнул ее в грудь Кета с такой силой, что у того кровь хлынула горлом. Отступил Кет от свиньи, и Конал занял его место».[7]

Повествование о свинье Мак-Дато — лишь одна из героических саг, к которым относят и «Похищение», совместно именуемых уладским циклом. Общим героем их является король Конхобар, аналог гомеровского царя Агамемнона. Богатырем является Кухулин, ирландский Ахиллес. Ирландскими троянцами можно назвать людей короля Коннахта, одним из которых является Кет мак Матах. На самом деле «Илиада» достаточно точно иллюстрирует жизнь кельтов Галлии и Ирландии. Гомеровские Микены представляют собой отнюдь не городской элемент индоевропейской культуры, вправленный в средиземноморскую оправу. Скот есть форма богатства, приобретение его является целью многих набегов и битв уладского цикла. Это мера благосостояния у Гомера: захваченный панцирь оценивается не менее чем в девять — до ста голов скота, ради такого стоит рискнуть.

Быть может, единственное различие заключается в том, что саги уладского цикла, с не меньшим восторгом описывающие придворный церемониал, чем делал Гомер, предпочитают окончание церемоний самим церемониям, которые греческий аэд описывает в развитии. Самые благородные ирландские герои забывают о достоинстве ради юношески живой драки, невзирая на обилие ритуальных тонкостей, соблюдаемых в пиршественном зале, центре дворцовой жизни. Кельтские пиры у Посидония и старинные ирландские саги населены хвастливыми рыгающими вождями, наделенными сильной рукой и крепкой глоткой, предводителями гнусных шаек несовершеннолетних гангстеров. При любом надуманном оскорблении все хватаются за мечи: с губ под сальными усами срываются угрозы, брань, хвастовство — в самой напыщенной форме. Создатели Стоунхенджа действительно могли быть такими грубыми варварами. Конечно, ирландские саги дают более точные описания, чем Гомер. Впрочем, не следует забывать, что греческий аэд прославляет отнюдь не городское общество, а героическое.

Куда более отталкивающей, чем плохие манеры и хвастовство, чертой общества йерниев являются человеческие жертвоприношения. Мы здесь также воспользовались кельтским обычаем. В одном из самых ярких эпизодов «Записок» Цезарь так говорит о человеческих жертвоприношениях в Галлии:

«Некоторые племена употребляют для этой цели чучела, сделанные из прутьев, члены которых наполняют живыми людьми: они поджигают их снизу, и люди сгорают в пламени».[8]

У Страбона человеческие жертвоприношения осуществляются и сожжением, и ударом кинжала:

«Обреченного на смерть человека они закалывают, ударяя в спину кинжалом, а по конвульсиям его читают будущее. При жертвоприношениях не обходится без друида. Об их человеческих жертвоприношениях говорит и другое; в обычае их сбивать людей стрелами и сажать их на копья в храмах, или же делают они огромную фигуру из соломы и прутьев, загоняют туда скот, диких животных и человеческие существа и сжигают приношение».

Жертвами этого жуткого обряда становились военнопленные, он напоминает разнообразные ирландские повествования о мести, где жертвы сжигались в домах. Однажды подобное жертвоприношение прекратила сверхъестественная женщина, приведшая в качестве замены корову. История эта имеет параллели в традициях индийских ариев, где в свое время человеческие жертвоприношения были заменены закланием животных. Однако в ирландской ветви индоевропейской культуры они сохранились. Сам Цезарь не находил ничего экстраординарного в подобных обычаях. С его точки зрения, галлы просто сохраняли древний обряд человеческого жертвоприношения, практиковавшийся и в его родной Италии вплоть до первого века до н. э.; однако Цезарь не мог знать, что этот обряд был установлен пришедшими туда индоевропейскими воинами. Подобные жертвоприношения совершались и в начале существования Римского государства.

Охота йерниев за головами тоже основана на кельтском обычае. Вот описание поведения кельтов в битве из труда Диодора:

«В путешествиях и боях пользуются они двуконными колесницами, несущими колесничего и воина. Встречаясь в бою, они бросают дротики во врага, а потом, спускаясь с колесницы, вступают в бой на мечах. Некоторые настолько презирают смерть, что идут в бой нагими, в одной набедренной повязке. Когда сходятся два войска, они выходят из рядов и вызывают самых отважных на поединок, потрясая при этом оружием, чтобы устрашить врага. Когда вызов на бой бывает принят, они начинают громко превозносить деяния и отвагу предков и расхваливают собственное мужество, стараясь одновременно оскорбить и унизить соперника, заранее лишить его боевого духа. Они отрезают головы врагов, убитых ими в битве, и вешают на шеи лошадей. Эти кровавые трофеи они передают щитоносцам и увозят в качестве трофеев; воспевая пэан, победную песню, они прибивают эти плоды войны к своим домам, так же, как и головы диких зверей, которых удалось добыть на охоте».

Этот текст прекрасно согласуется с ирландскими сагами. В «Похищении быка из Куалнге» воины отправляются на битву в колесницах, вызов на единоборство имеет здесь столь же важное значение, как в «Илиаде». Герой Кухулин, стоящий в своей двуконной колеснице со щитом, мечом и копьем, — это же просто кельтский герой Посидония.

Об охоте за головами упоминает и Страбон, видевший в этом:

«…варварскую жестокость, особенно характерную для северных народов, которые покидают поле боя, привязав к шее коня головы убитых врагов, и по возвращении домой приколачивают эти замечательные предметы к стенам своих домов».

Кельтское общество представляет собой героическое общество аристократических племенных государств, занимающееся войной, а отрубленные головы, любимая тема кельтского фольклора, являются самыми почетными боевыми трофеями. Подобное характерно и для ирландского эпоса.

В соответствии с данными археологии, классической истории и индоевропейской эпической литературы, мы имеем право в культуре ирландских кельтов-латенцев усматривать аналогию культурного ландшафта Британии бронзового века в 1500 г. до н. э. — времени, когда протокельты-йернии строили Стоунхендж. В Галлии латенская культура вымерла к началу христианской эры, в Британии — к концу первого ее столетия. Ирландские латенцы восходят к галлам, и культура их исчезла бы примерно к 150 г. н. э., — если бы римское завоевание дотянулось и до этого острова. Но этого не произошло. Римляне, во всяком случае в лице своих легионов, не вступили в Ирландию, и латенская культура, последний доримский горизонт железного века, сохранилась там в изоляции, в качестве последнего уцелевшего осколка кельтской культуры. Такой и обнаружил ее в пятом веке новой эры Св. Патрик.

Рим все-таки пришел в Ирландию, но в лице монахов, позже записавших там героические сказания, основывавшиеся на устной традиции, сохраненной бардами от прихода латенцев в Ирландию до четвертого столетия н. э. Сами кельты как отдельный народ появились в Западной Европе в лице людей боевых топоров с их племенными государствами. Их коровьи вожди добились власти над местными неолитическими земледельцами. По дороге в Хорватии они познакомились с производством бронзы у тамошних металлургов, что подобно жителям Кавказа жили, выменивая металлургическую продукцию на ближневосточные продукты. Итак, бронзовый век в Европе начинается с появления протокельтов — хотя в это время металлические вещи еще редки (йернии носят бронзовые кинжалы в качестве украшения), — со своим любимым оружием, чтимым привязанностью и традицией: каменным боевым топором. Незадолго до 1500 г. до н. э. только что сформировавшиеся кельтские племена появляются в Южной Британии, где начинают доминировать над неолитическими земледельцами (донбакшо в нашем романе); для них Стоунхендж, чьи руины мы видим сегодня, олицетворял символ власти вождя. Запечатленная своими бардами дохристианская Ирландия железного века моложе на 1000 лет — достаточно долгий срок в истории консервативных культурных традиций. Вспомните, что временной разрыв между кельтами Посидония и Ирландии куда меньше. Социальное и политическое развитие протокельтов прекрасно описывается ирландскими сагами, если убрать из них технику железного века. В уладском цикле и Конал, и Кухулин бьются железными мечами, пару раз упоминается огамический алфавит, созданный не без некоторого влияния римского. Ирландские герои разъезжают на боевых колесницах бронзового века, не на верховых лошадях, их повозки подобны тем, которые описывал Гомер в микенские времена. Уберите железные мечи и увидите, что героические саги Ирландии описывают деяния героев бронзового века. Теперь уберем еще и колесницы — получим протокельтские племенные государства Уэссекса в Южной Британии, существовавшего во времена, когда йернии строили Стоунхендж.

Более того, как уже говорилось ранее, Стоунхендж расположен в центре огромного кладбища. Здесь под курганами похоронены герои-воины со своими боевыми топорами, бронзовыми кинжалами, с кувшинами пива и награбленными сокровищами. О функциях этого монумента свидетельствует уже само его расположение; вне сомнения, он служил местом племенных сходок, такой вывод можно сделать, воспользовавшись примером классических кельтов, воины и вожди которых регулярно собирались на кладбищах. О подобных сходках в дохристианской Ирландии нам известно из героических сказаний и сводов законов христианских времен, где упоминается об этом древнем обычае, связанном с периодическими ярмарками, где вожди объявляли законы, а барды славили вождей. Всех свободных людей привлекали подобные периодические сходки, где происходили и разного рода состязания, в том числе гонки на лошадях. Не знавшее городов население собиралось под открытым небом, часто возле старинных могильных курганов или у священных колодцев, в которые бросали отрубленные головы.

Одним словом, без особого труда можно предположить, что подобные периодические сходки существовали и у протокельтов Уэссекса, там избирали новых вождей, когда прежние низлагались по старости или были убиты в бою. В соответствии с общей индоевропейской традицией выборы короля или вождя происходят на советах родственной ему знати. По древнейшей части старинного Брегонского законодательства, в подобных мероприятиях участвовали четыре поколения родственников, естественным образом увеличивая конкуренцию! Генеалогические корни играют существенную роль при определении права на лидерство, этот неотъемлемый аспект любой устной традиции в военно-аристократических государствах находился в руках специалистов. В Галлии эту роль исполняли друиды, поддерживавшие древний, уже по свидетельству Цезаря, обычай. Они также рассчитывали по ритуальному календарю время наступления ежегодных праздников и сходок. И старинный племенной кругооборот жизни уэссекских воинов, здесь именуемых йерниями, весьма возможно, был связан с ритуальным годом классических кельтов.

Они подразделяли год на две основные части: холодное и теплое время, наступление их разделялось праздниками самайн и белтин. Последний из них был пастушеским праздником, начинавшим теплое время, когда скот из стойл выгоняли на пастбища. В нашем календаре он приходится на 1 мая, но кельты праздновали его в предшествующую ночь. Реликты кельтского исчисления времени сохранились в ряде слов английского языка, а также в праздновании сочельников, новогоднего и рождественского, а также кануна Дня Всех Святых. Слово «белтин» переводится как «огонь Бела», иначе Белениуса, одного из старейших кельтских богов, почитавшегося по всему континенту. Ход белтина описывался в «Глоссарии» Кормака. В девятом столетии Кормак, архиепископ Ирландский, записал смысл устаревших слов галльского языка. На пути к летним пастбищам стада и люди проходят между двух костров, разложенных друидами неподалеку друг от друга; целью обряда являлось предохранение от заболеваний в грядущем году. В самайн зажигались другие костры — для жертвоприношения детей и животных, если, конечно, верить Кормаку. Его сообщение может быть сопоставлено с сожжением плетенок с людьми и скотом по свидетельствам Цезаря и Страбона.

У ирландцев еще два сезонных праздника — имболк (1 февраля) и лугнасад (1 августа). Имболк соответствует пиршеству Святой Бригиты по британскому календарю. Имя ее, родственное санскритскому «бхрати» («возвышенная»), являет еще один пример культурной неразрывности всего индоевропейского ареала — от арийской Индии до языческой Ирландии. Имболком называется овечье молоко, это время отела суягных овец, время начала дойки. Лугнасад — это пир Луга, бога урожая, праздник, совпадающий со временем пастушеской экономии посреди летнего перегона скота. Праздник явно принесен в Ирландию более поздними аграрными поселенцами. Имя Луга отразилось в наименовании Лиона и других континентальных городов.

Наиболее ярким среди всех истинно архаических праздников являлся самайн, сбор или сход всего племени, приуроченный к окончанию сезона выпаса скота. В дохристианской Ирландии регулярная ежегодная сходка именовалась «оснах», она и была главным событием самайна — осеннее возобновление связей внутри туаты или племени. «Книга Бурой коровы», составляющая часть уладского цикла, говорит, что оснах:

«…был временем, которое улады каждый год отводили для праздника самайн, справлявшегося на равнине Муртемне; в это время они только состязались и играли, проводили время в удовольствиях и развлечениях, ели и пировали, а более ничего не делали».

Эти ярмарки посещали люди из различных кланов, племен, иногда из обитавших в достаточно далеких краях, вечные войны на это время прекращались, наступало священное перемирие, как это было в Греции во время Олимпийских и Истмийских игр. Как и ярмарки древней Ирландии, что служат нам историческим напоминанием об индоевропейской традиции, частью которой является уэссекская культура, племенные форумы, происходившие на Стоунхендже, включали не только состязания и игры, но и торговлю. Конечно, неотъемлемой частью осеннего забоя скота являлись пиры, но особую роль должна была играть торговля — учитывая, что Стоунхендж расположен на перекрестке важных древних торговых маршрутов. Антропологическое изучение примитивной экономии часто связывает торг с более широким общественным, зачастую праздничным, содержанием, чем это имеет место в контексте нашей рыночной практики. Более того, этот каменный монумент мог возводиться в ходе праздника — постепенно, год за годом. Всем делом обязательно распоряжался могучий и пьяный боевой вождь с жареной говядиной и пивом в руке, власть его получала сверхъестественную санкцию от друидов, ее подтверждали духи убитых в бою предков, чьи курганы окружали место сбора. Это следует уже из самого слова «оснах». Во-первых, оно означает «воссоединение» (а значит, и встречу или сходку), а во-вторых, «кладбище» — то есть место, где они происходили. Игнорировать тот факт, что Стоунхендж расположен посреди обширного кладбища, на котором похоронены многие поколения воинов-пастухов и их вождей, — значит отделять сам монумент от наиболее важной из особенностей его расположения. И тогда возникает возможность самых разнообразных спекуляций.

Глава 5

Итак, все, что мы знаем о кельтах и о варварской Европе к югу от Альп во времена Гомера, свидетельствует, что Стоунхендж представляет собой памятник героического периода. Он не мог быть астрономической обсерваторией — как предположил Джеральд Хокинс в своей работе 1965 года «Разгадка Стоунхенджа», — построенной для определения зимних и летних солнцестояний и предсказания затмений; утверждать подобное — значит переносить интересы вавилонян четвертого столетия до н. э., если не наши собственные научные интересы, — на весьма архаическое прошлое.

К тому же пастухи ранней Европы свои знамения искали, обратившись к земле, и о начале зимы или весны судили по состоянию травы, так они определяли наступление самайна и белтина по кельтскому календарю, Дня Всех Святых и Майского Праздника по нашему.

Самайн обозначал наступление нового языческого года, поворот к осени, когда кельты загоняли домой коров, которых они могли прокормить зимой, и забивали на мясо лишних. Праздник этот, когда домой являлись и души умерших, был христианизирован при Карле Великом, около 813 г. н. э. в виде кануна Дня Всех Святых.

К тому времени новогодний сочельник уже сдвинулся к середине зимы, в 1 января, в соответствии с римским календарем, зафиксировавшим сельскохозяйственный календарь первых лет существования Рима. Учитывая разницу между цивилизованным и варварским обществами древности, мы полагаем, что пастухи-йернии собирались на День Всех Святых; тогда и происходило в Стоунхендже великое собрание всех пяти племенных государств.

Установленная связь с Микенами позволила нам драматизировать события с помощью Эсона, усмотревшего в сооружении Стоунхенджа способ объединить йерниев, дать их воинственным государствам политический центр и место сбора и, таким образом, отвлечь от постоянных набегов на оловянную копь его отца Перимеда, расположенную в западной части Корнуолла. Он совершил героический подвиг в войне между Микенами и Атлантидой, но исход ее был решен взрывом Феры. От незавершенного Стоунхенджа остались только руины, которые мы видим поныне.

Глава 6

Но что это за руины! В Великобритании Стоунхендж представляет собой второй по привлекательности аттракцион, который посещает около миллиона туристов в год.

Во все более увеличивающемся количестве они посещают руины, начиная с 1740 г., когда антиквар Уильям Стакли опубликовал свой «Стоунхендж: реставрированный храм британских друидов». Эта книга не только впервые сделала монумент популярным, но и создала образ друидов в национальном сознании британцев.

Конечно, Стакли имел в виду друидов Кельтской Британии, а не Древний орден друидов, своим появлением на свет обязанный его писаниям. Не имея на то никаких оснований, псевдодруиды присвоили белые одеяния и ритуал Вольных Каменщиков, и в середине лета их можно встретить среди камней Стоунхенджа, одновременно привлекающих к себе и маньяков от астрономии.

По каким-то непонятным причинам интеллектуалы, чтобы дискредитировать этих ложных друидов, старательно уверяют, что реальные друиды не имеют со Стоунхенджем ничего общего.

Конечно, Стакли не имел представления об истинной древности монумента, однако он обладал бесспорной проницательностью, позволившей ему понять природу создавшего монумент общества, в котором жрецы — шаманы или друиды, служили политическим нуждам вождей.

И хотя он видел в Стоунхендже «храм», а не «форум» или, точнее, нечто вроде парламента, как это делаем мы теперь, вполне очевидно, что если в кельтские времена воины и жрецы совместно правили классом производителей, то аналогичные отношения должны были складываться уже в протокельтском обществе.

Если возле Стоунхенджа обитали воины бронзового века, похороненные вокруг него со своими боевыми топорами, значит, вместе с ними существовали и друиды бронзового века.

Так было устроено общество в индоевропейских племенных государствах повсюду от Индии до Ирландии. В арийской Индии мы встречаем браминов, а в кельтской Европе — друидов. Обнаруженные Цезарем в Галлии общественные структуры известны ирландским героическим сагам.

С ними мы сталкиваемся и в Пенджабе времен вторжения ариев. Их существование отражено и в прославляющих победы ариев гимнах, созданных как раз во время сооружения Стоунхенджа.

Таким образом, жрецы-друиды, воины и неолитические общинники составляют основу социального порядка всех племенных государств в индоевропейском ареале. В качестве обобщения можно привести следующую таблицу:

Более того, слово, обозначающее друидическую мудрость и знания, сходно во всех трех языках: санскрите, галльском и староирландском.

Санскритское слово «веда», присутствующее в обозначении ведических гимнов, обозначает знание или, дословно, видение, умение зреть и связано с галльскими и ирландскими словами, обозначающими мудреца или друида.

«Ригведа», самая священная книга индуизма, окончательно записанная британскими колонистами в начале 1800-х гг., многие столетия передавалась в устной традиции потомками захватчиков-аряев, погубивших хараппскую цивилизацию на северо-западе Индии. Книга эта написана на санскрите, языке, являющемся мертвым для всех на земле, кроме браминов, которые пользовались им только в устной речи, позже и в письменной форме. Брамины в арийской традиции соответствуют друидам, поэтам-панегиристам, и до сих пор прославляют героев-богов, некогда вторгшихся в Пенджаб, а позже обожествленных. По сути дела, «Ригведа» состоит из 1028 стихов, восхваляющих разных богов, вождем которых является Индра, громовержец и колесничий, — именуемый у римлян Юпитером, у греков — Зевсом и Тором — у скандинавов. В Индре мы видим апофеоз индоевропейского вождя-воина. «Как птиц небесных разметывает он достояние врагов». Он — «тот, который властвует над лошадьми, колесницами, деревнями и скотом». Более того, он «разрушитель городов», как и Одиссей, носящий почетный титул «полипторос» — «штурмующий города». В качестве бога Индра мечет молнии с колесницы, в другие моменты обходится стрелой и луком.

«Риг» на санскрите означает хвалебную песню, а «веда» означает знание, слово это родственно английскому «вит», обозначающему ум, разум и в конечном счете восходящему к индоевропейскому корню слова «видеть». В эту категорию попадает и слово «видео». Слово, обозначающее происходящее на экранах телевизоров. Восходит к корню, обозначающему священное знание у браминов Индии и кельтских друидов…

Кельтские мудрецы в записках Цезаря именуются по множественному числу галльского наименования: друиды — «трижды зоркие». К корню «ид» или «вид» (видящий, мудрый) присоединяется усилительная приставка дру или три, отсюда и «трижды мудрые», галльская форма друи. Число три служило интенсификатором во всех индоевропейских языках, ср. французское «tres» и английское «terrific».

Индоевропейские божества образуют триады: Брама, Шива и Вишну у индусов; Зевс, Посейдон и Аид у греков. Боги эти олицетворяют универсальные принципы, правящие небом, землей и подземным миром: создание, разрушение и сохранение. Можно предположить, что трилиты Стоунхенджа также символизировали эти космические основы. Подобный смысл им могли приписать друиды, связанные с уэссекскими воинами, чьим политическим монументом и является Стоунхендж. Архитектура его безусловно должна согласовываться с функциональной ролью памятника, выполняющего роль центра хорошо спланированного некрополя.

Деяния нашего героя, друида Немеда, полностью согласуются с классической моделью. В героическом обществе друиды и брамины легитимизируют политическую власть воинов над классом производителей, хранят в памяти генеалогии вождей и если не воспевают их доблесть, то освящают места племенных сходок, соблюдают обрядовый календарь, совершают жертвоприношения и читают знамения. Друидические обряды в латенской Европе требовали человеческих жертвоприношений; обреченные в жертву закалывались кинжалами или сжигались, так свидетельствует Посидоний, однако нынешние псевдодруиды и их романтически настроенные почитатели предпочитают не задумываться об этом.

В той же мере подлинны и воинственные йернии. В нашем романе они изображены как герои, а не солдаты. В эпической литературе героев уподобляют диким зверям. Кухулин именуется «кровавым псом», воины у Гомера «хищные львы» или «шакалы». Действительно, герои сами выбирают себе соответствующий символ, они ценят особую свирепость в диких животных. О многом говорит описание внешности галлов, приводимое Посидонием:

«Галлы высоки, плоть их бела и водяниста, они не только светловолосы от природы, но еще усиливают это качество искусственными способами. Для этого они мочат головы в известковом растворе и откидывают их со лба к макушке и на шею, в итоге получается нечто, похожее на голову Сатира или Пана, волосы делаются от такой обработки настолько жесткими, что напоминают лошадиную гриву. Некоторые сбривают бороды, другие носят короткие, аристократы же выбривают щеки, но дают усам полную свободу, и они закрывают рот. Поэтому за трапезой усы попадают в пищу, а когда они пьют, жидкость попадает в рот через нечто вроде цедила».

Латенское искусство оставило немало изображений загнутых вверх кельтских усов и зачесанных со лба волос, вне сомнения, отвердевших. О волосах Кухулина говорили, что они окрашены в три цвета и торчат остриями кверху, так что яблоки, падая с деревьев, накалываются на них. Подобное описание соответствует внешности кельтского воина с выбеленной головой. Следует заметить, что у воинов латенской культуры глаза всегда велики и навыкате. Быть может, это глаза пастуха, вечно оглядывающего далекие горизонты, подобно «дальнозрящему» Зевсу Гомера.

Усы кельтов в латенском искусстве зачастую подобны клыкам дикого вепря. Это не первая культура из тех, что пользуется охотничьей символикой для отображения воинской доблести. Лев, медведь и орел до сих пор сохраняют место в геральдике всех западных наций. Охота, потеха королей, не дает того удовольствия, когда объектом ее является слабый зверь. Охотясь на дикого вепря на горе Парнас, Одиссей получил рану в ребро. Шлемы из голов вепря упоминаются в «Одиссее», фрагменты их обнаружены при раскопках в Микенах. Римские легионеры носили шлемы со стоячим гребнем из конских волос, однако их стоячая грива имитировала скорее кабана, а не дикую лошадь. В кельтской культуре изображение вепря характеризуется стоячей гривой и длинными изогнутыми клыками. Длинные изогнутые усы кельтских воинов и зачесанные назад шевелюры, без сомнения, символизируют кабана.

Различие между кельтскими усами и римским шлемом заключается в том, что усы вырастают на теле воина, а шлем представляет собой изделие из части тела животного-символа. Усы сочетаются с устной культурой, а шлем — с письменной. В культуре, лишенной письменности, существует лишь произнесенное слово, и воспоминания остаются незаписанными, отраженными в украшениях тела. Воин, украшенный усами-клыками, на голове которого по-кабаньи щетинятся волосы, сам является знаком, говорящим о воинской удали племени. Римский шлем с кабаньей гривой, часть правительственного обмундирования, является знаком организованной армии государства, в которой геройство отдельных воинов уступило место массовому истреблению врагов. Там, где римский шлем сталкивается с маской воина, трофеем становилась не отсеченная голова, а захваченная территория. Война как дело личного престижа и обогащения через убийства и ограбления уступила место войне за территориальные приобретения, которую вели легионы Цезаря. Вражда и грабеж — дело воинское, покорение земель — уже труд солдата.

В любом случае в кельтском обществе усы носили одни только воины. Друиды должны были сбривать усы, но они отращивали бороды. Наши современные псевдодруиды носят и то и другое — обычно наклеивая оба атрибута — и допускают в этом ошибку. Не правы и те, кто из чистого снобизма отрицает связь истинных друидов со Стоунхенджем. Как в протокельтском, так и в кельтском обществах друиды играли важную роль, в этом нельзя усомниться.

Глава 7

Посетители Стоунхенджа видят лишь то, что в романе построил Интеб: трилиты и сарсеновое кольцо. Однако эти внушительные камни представляют собой финальную стадию развития монумента, называемую Стоунхендж III и датирующуюся (опять) 1500 г. до н. э., но строительная деятельность на этом месте началась за 900 лет до этого. Настоящее послесловие нельзя закончить, не упомянув об этом.

Первоначально Британию населяли охотники и собиратели, жившие в покрывавших весь остров лесах. Примерно в четвертом тысячелетии эти края посетила неолитическая пищевая революция в лице мигрантов из-за пролива. Они делали в лесу расчистки для своих полей, их пасущийся скот усиливал эрозию лесного покрова, что привело к образованию знакомых нам лишенных леса нагорий. В результате земледельцы начали склоняться к пастбищному животноводству, осталось место и для аборигенов-охотников и собирателей, уцелевших до времени Стоунхенджа III; в настоящем романе они называются «охотниками». Подвижность и знание троп в лесных чащобах предоставили им новые перспективы для жизни. К охоте добавилась торговля — топорами из ирландского жадеита, золотом и бронзой.

Тем временем появившиеся пастухи, известные под названием людей Виндмилл Хилл, возводили земляные укрепления, называемые стоянками насыпного типа. Они располагались на вершинах невысоких холмов (образцом послужил Виндмилл Хилл) и состояли из двух или трех концентрических валов, имеющих два или три разрыва. Похоже, они являлись местами сбора самостоятельных хозяев, приуроченного ко времени осеннего забоя скота; таким образом, превратившийся в День Всех Святых праздник самайн может оказаться древнее кельтской и протокельтской традиции. Существование подобных земляных сооружений облегчило впоследствии воинам культуры боевых топоров вторжение в эти места и завоевание их. Однако, еще до того как это случилось, люди Виндмилл Хилл упростили свои стоянки и стали строить их уже на равнинах в виде одного округлого вала и рва с одним только проходом вовнутрь. Их называют хенджами, наиболее заметным из всех является Стоунхендж, внутри которого имеется сарсеновое кольцо.

Стоунхендж I и представляет собой земляное сооружение подобного вида, к которому строители Виндмилл Хилл добавили ямы Обри (ямы-кострища) и пяточный камень. Это они начали хоронить своих покойников под курганами, в данном случае имеющими продолговатую форму, такие курганы укрывают погребения семьи или клана, округлые курганы с одиночным погребением появились одновременно с героями.

Первыми героями были люди культуры кубков, пришедшие через 800 лет, которые внесли дополнения в сооружение, получившее вид, ныне именуемый Стоунхенджем II. Люди культуры кубков (названной по большим пивным кувшинам в погребениях; с ними находят бронзовые кинжалы и комплекты принадлежностей для стрельбы из лука) являются представителями культуры боевых топоров в их западно-европейском варианте, уже позаимствовавшими в Хорватии искусство обработки металла. Тамошние мастера изготавливали металлические орудия на продажу. Потом люди культуры кубков продолжали миграцию на запад, уже располагая собственными кузнецами. Они не только перебрались в Британию, но и вышли по Иберийскому полуострову к Атлантическому океану. А потом повернули обратно. В Иберии они как будто бы столкнулись с еще одной группой металлургов, по крайней мере так утверждает одна из теорий, и мы попытались ее использовать, так как только она объясняет присутствие в тогдашней Ирландии мастеров, знающих секрет бронзы, с ними торгуют охотники, получающие от них бронзу и золото, в то время как йернии в Уэссексе получают металлические изделия также и из Унетице от гераманиев. Этот народ кузнецов, начинавших с обработки меди, медленно продвигался вверх по Атлантическому побережью Европы, потом он перебрался в Ирландию, Домнанн нашего романа. Эти торговцы и изыскатели были родом из Средиземноморья, поддерживали редкие контакты с Микенами. Их гробницы — громадные, поставленные на ребро валуны, перекрытые необработанными массивными плитами — называются дольменами, уже они одни отмечают движения этого народа. Оказавшись в Домнанне, они повторно изобрели бронзу.

Остров, у берегов которого разбился корабль Эсона, усеян их дольменами. Сейчас он известен под названием островов Силли и представляет собой не один остров, а несколько, так как уровень моря с тех пор поднялся. Строители гробниц, альбии романа, обитали в Корнуолле и Девоне, где находятся оловоносные ручьи, из-за которых придуманный царь Перимед вступил в войну с Атлантидой. Разыскивавший для Микен олово дядюшка Ликос должен был только осмотреть медные рудники альбиев; иногда оба металла обнаруживаются вместе.

Во всяком случае, люди кубков возвели в Стоунхендже почти полный двойной круг голубых камней (которые, возможно, были доставлены с горы Присцилл в Уэльсе; впрочем, вопрос этот до сих пор с жаром обсуждается геологами). Люди, которыми они правили, относились к неолитической пастушеской культуре Виндмилл Хилл, наследниками их, создателей Стоунхенджа I, являются донбакшо. Через сто лет, к моменту появления Эсона, положение изменилось. Культура кубков процветала и превратилась в уэссекскую: с ней связывают разборку Стоунхенджа II и возведение Стоунхенджа III с его монументальными сарсеновыми камнями строго местного происхождения, которые мы видим здесь сегодня. Воинов обеих культур — кубков и уэссекской — хоронили неподалеку в круглых курганах. Это кладбище является частью монумента в той же степени, что и сами стоячие камни.

Глава 8

Действительно, и сами камни, и их расположение обладают погребальным символизмом, подобающим монументу, расположенному посреди огромного кладбища. Отсюда ни в коем случае не следует, что Стоунхендж является храмом, где отправлялся культ мертвых. Определенные черты погребальной архитектуры, позаимствованные из интерьера окружающих гробниц, могут попросту служить для освящения места собраний племен под открытым небом. Вспомните, что христианские церкви служат местом коронации королей. Епископы и короли, друиды и вожди-быки — этот тип взаимодействия прослеживается во всей западной культуре. Погребальный с точки зрения архитектуры монумент может воплощать военную и светскую власть вождей; политическая власть обретает сверхъестественную поддержку религиозных авторитетов, друидов, обеспечивающих потустороннюю поддержку мертвых, а также прочих сверхъестественных и космических сил. Поэтому связанные с культом мертвых черты погребальной архитектуры трилитов проявляются в политическом монументе.

Трилиты — сооружения, состоящие из двух каменных столбов и поперечины над ними, — получили свое имя от Уильяма Стакли; пять трилитов находятся внутри сарсенового кольца в центре Стоунхенджа. Как уже указывалось, они могут воплощать триаду космических принципов, силу троицы индоевропейских богов: созидателя, разрушителя и обладателя. Племенные государства индоевропейцев от Индии до Европы несли в себе расслоение на жрецов, воинов и крестьян-производителей: и мудрецы повсюду изобретали богов, ведающих определенными департаментами, чтобы выразить тем общественную реальность различных прослоек; подобным образом они объяснили обществу его состояние, заставили его работать. В арийской Индии богом друидических жрецов, формулировавших и проповедовавших эти взгляды, был Брахма, воинам покровительствовал Шива, торговцам — Вишну. Брахма — создатель, Шива — разрушитель и Вишну (единственное женское божество в этой триаде)[10] — обладатель сексуальной силы. В мифологии Северной Европы это Один, Тор и Фрейя. В данном и в прочих случаях они олицетворяют мудрость, силу и богатство: поучительную мудрость священников (брамины то или друиды), эротическое плодородие богатства, заключенного в животных и растениях неолитического земледелия. И когда индоевропейские племенные государства исчезли как социальные структуры, их боги остались жить в качестве мифического идеала, воплощая, например, средневековую социальную идею трех сословий: священства, рыцарства и простонародья.

Во всяком случае мифология является весьма древним способом постижения космоса в целом. Так дело обстояло и в Стоунхендже. Здесь в одном из круглых курганов героических времен обнаружен жезл вождя, выполненный в форме стилизованного боевого топора, с головкой из редкого и драгоценного камня, деревянная рукоять его (сгнившая к нашему времени) была украшена зигзагообразными костяными кольцами, воплощающими мотив вспышки молнии. Это же молот Тора? Во всех ветвях индоевропейской мифологии у боевых топоров были свои боги, бог-громовик всегда воин. Он известен под многими именами: Тор, Донар, Юпитер, Тауранос (кельтский Зевс), Тешуб — бог погоды у хеттов, и Индра. Знаменитый молот Тора Мьоллнир, воплощающий разрушительную силу небес, гром и молнию, представляет собой не что иное, как мистическое преображение боевого топора. Таков космизм уэссекских воинов в понимании их друидами. Это в отношении неба, но друиды занимаются и подземным миром. В Стоунхендже имеются сооружения, в точности подобные трилитам, куда меньшего размера и с более широким дверным проемом, они расположены внутри долгих курганов и служат входом в трансепту, то есть дверным проемом, ведущим в погребальные камеры из главной галереи (круглые курганы с их индивидуальными погребениями содержат единственную камеру). В окрестностях Стоунхенджа наиболее заметной среди подобных гробниц, сложенных из крупных камней и потому именуемых мегалитическими, является длинный курган Уэст Кеннет. Он представляет собой пятикамерный кэрн, за пятью трансептами его — входными проемами в форме трилита — расположено пять погребальных камер, служивших для захоронения пяти различных семей или кланов. Эта гробница относится к неолитическим временам и являлась центральной в Уэссекском регионе, месте возникновения Стоунхенджа III. Пять трилитов явно соответствуют неизменной форме местной социальной организации. Повсюду на Британских островах мегалитические гробницы обозначают границы общинных территорий, подкрепляют право на владение землей. Курганы не просто гробницы для мертвых, это и пространственные ориентиры для живущих. Площадки перед ними завалены объедками, оставшимися от ежегодных пиров, самайна и ему подобных. В ирландском фольклоре курганы — обитель фей и эльфов, это старинное воспоминание о пирах, служивших ритуальным подкреплением права на священные племенные земли. Большое кладбище Стоунхенджа, впрочем, свидетельствует не только об этом. Здесь явно находился фокус межплеменных контактов, осуществлявшихся в широком регионе, здесь погребена не только местная знать — детали художественного оформления погребений характерны для пяти различных областей. Пять трилитов снаружи знаменуют реалии той же самой политической географии. Арки, уводящие в различные камеры мегалитической гробницы, были увеличены и поставлены над землей, трилиты представляют собой стилизованные трансепты и являются знаками пяти династических быков-вождей, встречавшихся за внутриплеменными делами в Стоунхендже, парламенте героев. Каждый вождь находился перед своим порталом, свидетельствовавшим о его происхождении, напоминавшим о предках, имена которых назывались друидом.

Эта картина заставляет оживиться воображение, стоит только посмотреть на карту: кроме Стоунхенджа в Уэссексе существует еще четыре крупных могильника, а всего их пять. Каждое связано с мегалитическим местом схода. С севера на юг они расположены у Лэмберна на Беркширских плоскогорьях, Эйвбери на плоскогорье Марлборо, у Стоунхенджа на равнине Солсбери (здесь самые обширные пастбища), у Крэнбери Чейз на плоскогорье Оукли в Дорсете и у Дорчестера — также в Дорсете. Эти места соответствуют нашим пяти родовым государствам йерниев: Дан Маклорби, Дан Финмог, Дан Уала (потом Дан Эсон), Дан Мовег и Дан Дер Дак.

Пять трилитов, пять могильников. Один из трилитов расположен в середине подковы, он мощнее и выше остальных четырех. Могильник у Стоунхенджа также обширнее прочих. Огромные арки, прежде уводившие к погребальным камерам различных родственных единиц, теперь ведут наружу к семействам вождей, объединенным племенным союзом и общим кладбищем на квазидинастическом могильнике сильнейшего партнера. Об этом свидетельствуют региональные погребальные группы, четко различающиеся могильным инвентарем.

Подобные отношения свидетельствуют, что пять трилитов в известной мере символизируют силы, в древности соперничавшие в пяти пастбищных районах юга Британии, «договором меча» — слова эти встречаются в ирландских сагах — соединенных под влиянием одного выдающегося военного предводителя. В настоящем романе роль подобной энергетической личности исполняет Эсон, помогающий здесь отцу в войне с Атлантидой. Но он приступает к задаче, погружаясь в местные дрязги, используя локальную религиозную идеологию для достижения политического единства. Его зодчий, Интеб, понимает значение деревянных сооружений, которые йернии называют хенджами. Друиды возводили эти деревянные трилиты ради прославления боевых подвигов своих вождей. Такую вещь нетрудно представить, поскольку известные нам каменные трилиты сооружены по плотницким принципам: шипам наверху опор отвечают выемки в перемычках. Подобное представляет собой пример перенесения на камень техники обработки дерева; объяснить эту странную особенность можно тем, что трансепты гробниц сперва сооружались из дерева; так поступали и позже там, где камня было мало.

Чтобы перевести разговор на язык средневековой Ирландии, предположим, что в Стоунхендже один «верховный король» доминировал над четырьмя ему подчиненными королями. В ирландской мифологии пятерка имеет священное, а также политическое значение. Число это связано с делением Ирландии на пять частей: четыре четверти и axis mundi[11], поворачивающаяся там, где восседает центральная власть. Быть может, проемы меньших дверей в сарсеновом кольце символизируют военные отряды меньшей величины, союзные большой пятерке, привлеченные с периферии к союзу уже во время сооружения Стоунхенджа.

Хотя нам остается лишь спекулировать относительно парламентских функций Стоунхенджа, едва ли можно сомневаться в символическом значении пространственного расположения самих трилитов. На наш современный взгляд, все пятеро расположены в форме подковы. Это интересный факт. В соответствии с популярными суевериями этот предмет следует прибивать над дверью амбара в качестве доброго талисмана — таково наследие индоевропейского пастушеского общества. Подкова была добрым талисманом именно потому, что ее обращенные вверх края напоминают рога быка; и подкову прибивают, заменяя ею натуральные рога, как делалось прежде. Кельты носили подкову на шее — золотая гривна и есть подкова. Расположенные в том же порядке трилиты символизируют рога быка.

Остатки рогов и копыт найдены в некоторых неолитических длинных гробницах близ Стоунхенджа. Возможно, прежде их увенчивали головами и даже чучелами животных. По сообщению Геродота, могильные курганы скифских царей украшали чучелами коней. Но так было на прародине индоевропейцев, когда уже была одомашнена лошадь — значительно позднее, чем овцы, козы, свиньи и крупный рогатый скот.

В плейстоцене лошадь была распространенным объектом охоты, однако в послеледниковое время кони обитали практически только в евразийских степях. Люди культуры боевых топоров приучали их не к верховой езде, а впрягали в повозки и колесницы. Повозки использовали для перевозки добычи, награбленной с помощью колесниц. Верховые воины и всадники появились, только когда в позднеримское время была выведена новая, более крупная порода лошадей. В торговых перевозках и для обработки земли коней начали использовать в еще более позднее время. В романе йернии все еще охотятся на лошадей, одомашненная порода еще не вступила в Британию вместе с народом кубков.

Тем не менее поклонение лошади сохранилось у европейцев гораздо дольше, чем поклонение корове. Благородный человек стал называться не господином коров, а всадником: кавалером, кабальеро, шевалье, рыцарем. После изобретения автомобиля объектом поклонения сделался автомобиль, самобеглая колесная повозка. Но до лошади почет приносило обладание коровами. Героическая аристократия индоевропейских племенных государств, которую мы превосходно знаем по Гомеру, своим благосостоянием обязана скоту, традиция эта следует со времен культуры боевых топоров, на чьем еще не разделившемся перед миграцией языке pecunius обозначало собственность в коровах, слово «военный отряд» — орду, разыскивающую коров, корень в слове «защита» — охрану коров. Титул вождя — «господин коров» — определялся его способностью забить животное для гостей.

Исходя из изложенного, советуем читателю воздержаться от смеха, представив себе чучела коров на перемычках трилитов Стоунхенджа. Наши йернии не дураки. Картина эта весьма разумна, если рассматривать ее с исторической точки зрения. Уже отмечалось, что на поверхности длинных курганов в окрестностях Стоунхенджа и в иных местах обнаруживались коровьи рога и копыта. Перед могильниками обнаружены кучи коровьих костей, что свидетельствует, что забитые там животные служили пищей не только живым. В кельтской мифологии потусторонний мир именуется Обещанной Землей; это Мой Мелл, где павший воин будет пировать посреди нескудеющих стад коров и пить из остающихся полными кувшинов пива. В Мой Мелл всегда изобилие. И если с архитектурной точки зрения Стоунхендж является могильником под открытым небом, мы вполне вправе предполагать, что и его украшали эмблемами скота, целыми тушами или просто рогами. Их могли прибивать к деревянным пробкам, на три дюйма уходившим в поперечины сарсенового кольца: гнезда под ними обнаружены совсем недавно. Астрономы предпочитают считать их предназначенными для установки точных визиров. Мы же полагаем, что они несли на себе всякую бычью эзотерику, быть может, даже позолоченные овечьи рога или их бронзовые копии.

Символические бычьи рога самым широким образом прослеживаются во всем европейском неолите. Наиболее известны рога, послужившие для украшения критских дворцовых сооружений. Крито-минойская культура является результатом отличной от индоевропейской эволюции той же самой неолитической основы, и мы ничего не выдумали, описывая архитектуру атлантов.

И все же мы должны спросить себя: что все-таки кроется за этим бычьим символизмом? Ответ здесь дает Демокрит, объяснивший, как растут рога у животных. За этим образчиком древней естественной истории кроются еще более древние предположения и представления о природе. Рога, как считает Демокрит, вырастают потому, что жизненная сила тяготеет к голове и мозгам; то, что вырастает на голове, есть проявление заключенного внутри нее, порождение жизненной субстанции. Рога растут, их увлажняет телесная влага, исчезающая со смертью; «сухим» (так, по Гомеру, называются мертвые) она поставляется возлияниями. Значит, рога являются проявлением заключенной в мозгу жизненной силы. В индоевропейских языках слова, обозначающие рога и мозг, родственны (например, латинские comi и cerebrum). Отделенный от головы рог изобилия, снабжающий потусторонний мир едой и пивом, является другим воплощением этой созидательной и восстановительной силы, в первую очередь вызывающей рост рогов.

Символические коровьи рога на выстроенных подковой трилитах Стоунхенджа приличествуют месту, где коровьи вожди различных отрядов собираются, чтобы заключить новые союзы и отпраздновать это событие. Коровы — ценная собственность, они — предмет набегов и мера богатства. Что может быть важнее для героев пасторального общества, чем владение скотом? Какой символ им подобает более, чем рога, знак силы, порождение жизненной субстанции? Воины ищут добычи, они ждут, что вождь поведет их за ней; в «Ригведе» слышатся их вопли, выражающие решимость — добыть корову, добыть скакуна. Что делать им, когда предводитель вместо походов хочет заключать союзы и прекратить вечную войну всех со всеми? Где найти развлечение? Где взять добычу? Об этом и думал Эсон, захватив Дан Уала. У него был зодчий, его Интеб, способный поставить трилиты, символические ворота в потусторонний мир Мой Мелл. Каждый вождь вставал на племенном форуме перед своим трилитом, добивался сверхъестественной поддержки, раздавая одновременно обещания проявить щедрость в этом мире пиров и пьянства, помогавшие удерживать в узде воинов. И теперь сами вожди вынуждены были следовать за верховным королем, царевичем микенским, желавшим ликвидировать помехи делу своего отца со стороны йерниев. При этом он воздействовал на местную культуру способом, породившим Стоунхендж, столь привлекательный для современных туристов. Сооружение так и осталось незавершенным, что свидетельствует о том, насколько скоротечной была природа варварских королевств на самой границе гомеровского мира и сколь шатки были альянсы между ними.

Глава 9

Насколько нельзя было избежать сцен насилия в реалистическом повествовании об этих временах, настолько же следует уклониться от любых ссылок на астрономические теории и другие неприемлемые объяснения причин возведения Стоунхенджа. Рассматривать астрономические теории может лишь человек, не знающий Гомера, не говоря уже об известных археологических реалиях. Общество в древней Британии времен Стоунхенджа III не было цивилизованным, его нельзя считать городским. Там не было городов, не было даже сельскохозяйственной основы для их существования, не говоря уже о таких обитателях городов, как математики и астрономы, нуждающихся в письме и библиотеках. Британцы, завершившие создание последней фазы Стоунхенджа, были пастухами, известными археологической науке как воины из Уэссекса, принадлежащими к протокельтской ветви культуры боевых топоров, связанной с областью обитания индоевропейцев, простирающейся от Индии до Ирландии, от Северной Европы до Средиземноморья. Боевые топоры уэссексцев покоятся вместе с ними на просторных погребальных полях, окружающих Стоунхендж: их подвиги в битвах и краже скота находят отражение в устной литературе, посвященной любому индоевропейскому воину-герою, о чем свидетельствуют «Илиада», «Ригведа», «Похищение быка из Куалнге». Гомерова «Илиада» была составлена в восьмом столетии до н. э. на основе устных преданий о микенских героях Греции бронзового века, живших около 1500 г. до н. э. «Ригведа» описывает вторжение в цивилизованную Индию воинственных колесничих, осаждающих города, любителей красть коров. Вторжение, происшедшее примерно в то же самое время. Эпическая поэма была старательно сохранена браминами в устной традиции (за тридцать пять столетий не было забыто ни единого слова!) и зафиксирована во время британского правления. А в «Похищении» описывается героический характер соперничающих индоевропейских племенных государств, уцелевших в изолированной Ирландии, не затронутой римскими завоеваниями до прихода христианских миссионеров в пятом столетии н. э. Мы в долгу перед монахами, примерно в седьмом столетии записавшими «Похищение», поскольку они сохранили для нас устную традицию, которая, как это ни невероятно, открывает нам окно в протокельтское прошлое и вдыхает жизнь в кости уэссекских воинов, умерших около 1500 г. до н. э., примерно в одно и то же время с героями гомеровских Микен. И если в Микенах, наиболее развитом из европейских героических обществ того времени, нет солнечно-лунной обсерватории для расчета затмений, то незачем искать их и в варварской Британии того же периода.

Стоунхендж астроархеологов или археоастрономов — они еще не решили, как себя называть, — в действительности не существует. Чтобы представить Стоунхендж астрономическим инструментом, необходимо фальсифицировать археологические данные, поскольку необходимо создать впечатление, что монумент был построен в один исторический момент, одним народом, для одной цели. На самом деле он возводился в течение тысячи лет тремя различными культурами: Виндмилл Холл, кубков и уэссекской. Астрономический Стоунхендж представляет собой наложение всех трех стадий. Действительно, четыре оси Стоунхенджа II (прямоугольное расположение камней и курганов) совпадают с гнездами Обри Стоунхенджа I, но ведь все части должны объединяться в единый механизм. Более того, эта идея оказывается сомнительной уже со статистической точки зрения. Дуглас Хетти, преподающий математику и астрономию в Эдинбургском университете, определил это в своей книге «Мегалитическая наука», вышедшей в 1982 г. Из 240 визирных линий, обнаруженных Хокинсом в Стоунхендже, 48 должны были чисто случайным образом совпасть с направлениями на то или другое положение Луны или Солнца, однако он обнаружил только 32 значимых визирных направления. Итак, чистый случай предоставляет больше возможностей. Повторные вычисления показали, что лишь 25 направлений дают ошибку, укладывающуюся в 2° азимутальной дуги, что, по мнению Хокинса, необходимо для астрономических наблюдений.

Мы надеемся, что наше собственное произведение послужит доказательством правды об историческом Стоунхендже, каменном хендже, который точнее будет назвать коровьим.

Леон Стоувер, доктор философии,

доктор литературы, профессор антропологии.

Иллинойсский технологический институт.