Сторонний взгляд

И. С. Картер

Сторонний взгляд

Серия: Багряный крест (книга 2)

Автор: И. С. Картер

Название на русском: Сторонний взгляд

Серия: Багряный крест_2

Перевод: Afortoff

Сверка: betty.page (1-13 гл)

Редактор: Екатерина Лигус

Обложка: Таня Медведева

Оформление: Eva_Ber

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.

Это вторая книга серии «Багряный крест». Она может читаться как отдельная, но для полного понимания сюжетной линии стоит начать своё знакомство с героями с романа «Обреченность».

* * ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ **

«Сторонний взгляд» — самобытный тёмный роман, следующий за первой книгой серии «Багряный крест» — «Обреченность».

Читатели, требующие деликатного подхода, возможно, пожелают обойти эту книгу стороной. Отойдите, тут совершенно не на что глазеть.

Читатели, которым нравится танцевать на темной стороне, занимайте ваши места и наслаждайтесь поездкой.

Эта книга только для взрослой аудитории, так как содержит сцены насилия и откровенные сцены сексуального характера.

«Каждый из нас — свой собственный дьявол, и мы превращаем этот мир в свой собственный ад»

Оскар Уайльд (Герцогиня Падуанская)

Вы вернулись.

Вам понравилась тьма.

Вы жаждете большего.

Не волнуйтесь, я сохраню Ваш секрет.

Пролог

Грим

Нет. Мама, пожалуйста, я не хочу.

— Поднимайся, ты, жалкое отродье. Прекрати ныть и покажи своему отцу, что ты достоин своего имени.

Руками я вцепился в низ её дорогих кашемировых брюк, но это бесполезно. Слезы солеными ручейками скатываются по подбородку крупными каплями, приземляясь на её лакированные кожаные туфли.

В моем периферическом поле зрения вновь появляется нож, серебристое лезвие блестит, ослепляя меня и побуждая повернуть голову, протянуть руку и взять его. Это не что иное, как хорошо отполированный нож для стейка, один из тех, что слуги подают к семейному ужину. Чёрная, удобной формы костяная ручка комфортно ложится в руку, зазубренный край идеален для разрезания толстых кусков мяса.

— Возьми гребаный нож, Генри, — наконец приказывает отец, но его голос тихий, спокойный и властный, он словно специально создан, чтобы произносить такие слова.

Маленькая девочка, привязанная к невысокому металлическому столу, хнычет, и мой расплывчатый взгляд опускается на её побледневшее лицо. Её темно-карие глаза, запавшие и широко распахнутые, смотрят на меня, умоляя о помощи. Я могу почувствовать запах её страха, он едкий, словно из канализационного люка, и обжигает слизистую моего носа. Когда она писается, и тёплая жёлтая жидкость стекает с края стола, брызгая на бетонный пол, я вжимаюсь в ноги моей матери, проглатывая желчь, обжигающую мое горло.

Она выглядит не старше меня, пять, возможно, шесть лет, и я не знаю, кто она или откуда пришла. Здесь я никогда не сталкивался с другими детьми. Ни у одного из штата нашей прислуги нет детей, чтобы я мог с ними играть, так что её присутствие сбивает с толку. Плюс — она полностью обнажена и так болезненно худа, что я могу рассмотреть до мельчайших подробностей каждое из её ребер.

— Генри, — предупреждает мой отец, размахивая ножом, сжимая его в пальцах и протягивая его мне. — Возьми нож и сделай то, что твоя мать только что сказала тебе.

Я смотрю сначала на нож, потом на бледное лицо девочки. Сопли дорожками стекают из её ноздрей, забиваясь под тряпку кляпа, насыщая грубую ворсистую ткань пастельных тонов, которая уже не способна поглощать жидкость.

— Сделай это сейчас. Не заставляй меня снова приказывать тебе, мальчик.

Приказ эхом отдается в моих ушах, несмотря на то, что был сказан тихим, уравновешенным тоном.

Руки матери запутываются в моих волосах, и я подаюсь навстречу этому прикосновению в поисках утешения. Но это не успокаивает меня. Бездушными пальцами она обхватает мой череп и толкает вперед. Нож теперь всего лишь в дюйме от моего лица. Всё, что я должен сделать, — потянуться и взять его, и всё это прекратится. Я смогу закрыть глаза и притвориться, что это никогда не происходило. Я могу подняться по лестнице в отведенное мне крыло нашего дома и заползти в свою кровать. Это всё может быть просто сном.

Все моё тело замирает, когда я дотягиваюсь до оружия. Моя рука прекращает дрожать, и я обхватываю ручку, согретая кожей кость ощущается инородной в моей хватке.

Улыбка расцветает на красивом лице моего отца, когда кончики моих пальцев сжимаются, а руки моей матери ослабляют хватку в моих волосах.

— Хороший мальчик, Генри, — воркует она. — Теперь погрузи его прямо ей в горло. Не бойся, дитя. Это так же просто, как резать жаркое от нашего повара в обед.

Я поворачиваю голову и смотрю на свою мать. Изящные черты её лица безмятежны, ни грамма злого умысла, психоза или зла не окрашивает её лицо. То, что она просит меня сделать, — нормально для неё. Желание, чтобы я прирезал маленькую девочку, ничего не значит для неё. Нет, так неправильно — это доказывает мою значимость для неё, для фамилии Реншоу.

Я позволяю своим глазам ещё раз осмотреть её лицо в поиске любого признака неправильности, мой юный разум нуждается в комфорте одобрения взрослого.

«Это всё — просто игра, просто сон. Мать и отец говорят, что всё в порядке, что всё правильно — то, что они хотят, чтобы я для них сделал».

Я поворачиваюсь и ещё раз смотрю на своего отца, нуждаясь в его одобрении, чтобы отогнать холод, проникающий мне в грудь, и я вижу то же, что увидел на лице моей матери, — гордость, принятие и намек на волнение. Почему он взволнован? Из-за того, что я почту семейное имя?

Вселяющий одобрение кивок его головы в сторону девочки заставляет меня сделать шаг вперёд на твёрдых и устойчивых ногах.

«Погрузить нож её в горло».

Она будет из-за этого сильно истекать кровью?

Эта девочка умрёт?

Останавливаю взгляд на её шее, покрытой синяками. На белой коже черные и фиолетовые пятна. Я следую за отпечатками на её коже до подбородка к ткани, закрывающей её рот. Я быстро осматриваю её веснушчатый нос и останавливаюсь на наполненных страхом карих глазах.

Рука теряет твердость и начинает зеркально повторять лёгкую дрожь её тела. Рука, держащая нож, дрожит, в то время как девочка начинает рыдать. Каждое моргание её испуганных глаз приносит новые слёзы. Почему я должен причинить ей боль? Что она сделала? Я хочу спросить, сделала ли она что-нибудь плохое. Это какое-то наказание, однако я точно знаю, что я не был непослушен, и всё же это выглядит и как моё наказание.

— Сделай это, сын, — требует мой отец. В его голосе теперь улавливается намёк на предвкушение.

— Генри, — успокаивает меня моя мать, — делай так, как велит тебе отец, — небольшая заминка в её дыхании — единственная подсказка изменения воздуха вокруг нас.

Я поднимаю руку. Лезвие направлено непосредственно в цель. Я двигаюсь вперед, и моё тело достаточно близко, чтобы ощутить колебания стола, которому передается дрожь девочки. Моя рука поднимается всё выше и выше. Зубчатое лезвие побуждает меня погрузить его в её подвергнутую издевательствам плоть.

Мои глаза ещё раз находят её, и она моргает, медленно закрывая свои веки. Когда они снова открываются через несколько секунд — дрожь уходит, и она замирает. Зловоние страха рассеивается, как будто свежий ветер пронёсся через комнату и забрал с собой вонь ужаса.

Её голова едва заметно кивает.

— Сделай это. Всё в порядке, — слышу её шепот в своей голове.

— Нет. Я не хочу, — шепчу я в ответ.

Я стремительно опускаю руку, мои глаза встречаются с глазами девочки, и в последний момент я бросаю нож в дальний угол комнаты. Он подскакивает с металлическим лязгом по гладкому бетонному полу, и глаза девочки устремляются в угол, прежде чем она закрывает их, как мне кажется, с едва заметной улыбкой.

— Генри! — визжит моя мать, затем хватает меня за предплечья и оттаскивает от стола. Я теряю равновесие, отброшенный в сторону, и жестко приземляюсь на своё бедро. Отползаю назад, пока моя спина не бьется о дальнюю стену. Я вздрагиваю из-за дуги разворачивающейся боли внизу моего левого бока.

— Ты ничего не стоящий кусок дерьма! — кричит она, пока шагает к ножу, который я отбросил. Она нагибается, чтобы подобрать его, а затем направляется ко мне. Гордость в её глазах сменил бушующий гнев. Она выглядит бесчеловечной, когда её длинная изящная шея так сильно напряжена, а челюсть сжата, и весь ее лик искажает от ярости.

Я подтягиваю колени, обхватываю их руками и утыкаюсь в них лицом, пытаясь сделать себя как можно меньше. Она подходит ко мне и останавливается. Её дыхание хаотично, ноги нервно постукивают по полу.

Воцаряется тишина. Я перестаю дышать. Затем боль врезается в мои рёбра.

— Вставай! — ревёт она, затем пинает меня ещё раз в бок. Я чувствую треск в ребрах, и агония крадёт моё дыхание. Затем она свободной рукой тянется к моим волосам, поднимая меня на ноги, и я открываю глаза, чтобы бессмысленно посмотреть на своего отца в поисках помощи.

Он не обращает внимания ни на свою жену, ни на меня, когда она лупит меня, не оставляя живого места. Он стоит над столом, к которому привязано тело маленькой девочки. Я вижу, как он вытаскивает больший нож из внутреннего кармана своего сшитого на заказ костюма и точным быстрым движением перерезает ей горло. Ноги девочки дергаются несколько раз, а затем она замирает. Там, где на пол через край стола лилась её моча, теперь густой темной рекой бежит кровь.

Шум плача заполняет комнату — я хочу заткнуть уши руками, чтобы заблокировать его, но не могу избавиться от хватки моей матери, вцепившейся мне в волосы. Это ощущается так, как будто она вырывает мне волосы с корнем.

— Заткни его, Эмилия, — инструктирует мой отец, в то время как начинает расстегивать свой ремень.

Шум в комнате — от меня.

Моя мать тянет сильнее, отдергивая мою голову назад и выставляя моё горло.

— Ты не Реншоу. Ты жалок.

Я вижу, как мой отец залезает на стол и начинает толкаться на девочке. Его движения раскачивают металлический стол, вынуждая ещё большие реки крови пролиться через края.

— Смотри на меня, когда я разговариваю с тобой, мальчик.

Моя мать жёстко тянет меня ещё раз. Моя шея так сильно отклонена назад, что я даже не могу втянуть воздух в свои легкие.

— Мне следовало бы убить и покончить с тобой. Ты не достоин быть нашим сыном. Но ты скоро научишься, мальчик. Ты скоро поймёшь, какую жизнь ты мог бы иметь. Это просто позор, что ты увидишь это с другой стороны стола.

Её свободная рука отодвигается назад, и я жду удара.

Но не её рука возвращается обратно к моему лицу. Это — нож.

Боль иссушает мою кожу как кислота, пока она медленно режет от моей верхней губы через щеку. Закрываю глаза, воздух из моих легких испаряется, и с каждый медленным морганием я всё дальше от этой комнаты.

Мгновение.

Мой отец врезается в тело убитой девочки, пока моя мать режет своего собственного ребенка.

Секунда.

Чистый экстаз мерцает в глубинах её глазах цвета зеленого мха, когда она следит за движениями ножа по моему лицу.

Миг.

Единственный бриллиант ярко искрится в серьгах.

Мгновение.

Это — последняя вещь, которую я вижу, прежде чем мой мир, моя жизнь и моё детство было уничтожено.

Одно лишь мгновение.

Глава 1

Грим

На деньги не купишь чувства.

И этот ублюдок — прекрасный пример.

Растянувшаяся по всему пространству, куда не кинь взгляд, недвижимость первоначально производит впечатление хорошо охраняемой, но на самом деле пара парней-трусов в охране и несколько ротвейлеров — вот и вся охрана.

Я убил охрану, и теперь собаки подчиняются моим приказам. Я как современный Крокодил Данди, но без глупой шляпы или жалкого ожерелья, сделанного из зубов. Трофеи, что я ношу вокруг моей шеи, — нечто большее, чем все призы, выигранные в борьбе с дикими животными. Я оплатил их своей кровью, плотью и здравым смыслом. И это делает их бесценными.

Этот удар — личный.

Ради этого я работал годами.

Проникнуть в главный дом так просто — нужно лишь использовать отрубленную руку одного охранника для того, чтобы активизировать сканер отпечатка пальца.

Двойные дубовые двери распахиваются, заманивая меня в роскошное пространство особняка, они словно руки матери приветствуют возвращение своего сына домой с войны.

Моя мать.

Я рассеянно пробегаю пальцами по кулону, что висит у меня на шее. Кожа податливая и мягкая, как масло. Месяцы носки трансформировали объект во что-то ощутимое, гибкое и достойное моего прикосновения. Мне приносит удовлетворение прикосновение к остаткам хрящевой ткани, ощущение пластичности под пальцами. Перестаю поглаживать кулон, когда касаюсь пальцами большого брильянтового гвоздика в проколе мочки. Она всегда была такой гордой и тщеславной сукой. Ношение богатства давало ей ложное чувство власти. Эта власть теперь принадлежит мне. Я забрал её у неё.

Я всё у неё забрал.

Захожу в роскошную прихожую, попутно пряча последний уцелевший кусочек женщины, которая меня родила, под свободную ткань футболки. Я готов к сражению, мой топор в одной руке, а десятидюймовый охотничий нож «Бусси Батл Мистрес» (прим. марка ножа), который я нежно называю «Мисси», в другой.

Величественный дом устрашающе молчалив.

Ни одна душа не приближается ко мне, никто не пытается остановить неизбежную резню. Всё это ощущается слишком легким. Возможно, это просто мой счастливый день. А возможно, нет. Давайте выясним.

Я не заморачиваюсь маскировкой и направляюсь по парадной лестнице, следуя по пути старых воспоминаний. Мне было не больше пяти или шести, когда я был здесь в последний раз, но здесь всё так же, как и в моих детских воспоминаниях, — расположение этого огромного дома выжжено в моём мозгу.

Я прохожу многочисленные двери, мои тяжелые ботинки громко стучат по полированным полам, прежде чем я останавливаюсь перед хозяйскими покоями. Я знаю, что за этой дверью экстравагантно украшенная комната, с канделябрами и изысканным убранством, мебелью в стиле Людовика XIII. Показная попытка замаскировать грязь.

Я не сомневаюсь, что апартаменты такие же роскошные, какими я их и запомнил, даже за всё ещё закрытыми дверьми. Мои глаза сразу же останавливаются на всём этом, а ноги начинают двигаться до того, как мозг догоняет движение тела.

Он там. Я могу чувствовать его, это ощущается под моей кожей.

Я могу ощущать его толстые пальцы, проникающие в моё юное тело. Я могу обонять его дорогой одеколон, пока он смешивается с его потом и капает в мои глаза.

Страх здесь нежелателен. Я уже не тот мальчик, я — ангел смерти.

Движение позади избавляет меня от этих нежелательных мыслей, и я оборачиваюсь, поднимая оружие, — мои руки готовы нанести удар.

Прихожая позади меня заполняется обнаженными телами. Мужчины, женщины и дети — все согнаны к выходу двумя женщинами в униформе служанок. Более старая из двух останавливается как вкопанная, как только понимает, что я поймал её в поле своего зрения, и она смело притягивает руками двух маленьких детей к своим бокам, используя их тела как свой шит.

— Вы здесь, чтобы убить всех нас?

Я поднимаю голову, игнорируя её вопрос и оценивая язык тел детей, которыми она прикрывается.

Их тощие тела все в синяках и не трясутся от страха. Они были обучены повиноваться, привыкли думать, что их жизни им не принадлежат и что их тела — это просто сосуды для удовольствия других.

— Возможно, им лучше быть мертвыми? — я двигаю своим топором перед детьми позади неё.

— Нет! — этот неистовый ответ заставляет её притихнуть, и я поднимаю свои брови в знак сомнения. Насколько я знаю, она — добровольный соучастник. Женщина задирает подбородок и бесстрашно смотрит в мои глаза, её пристальный взгляд быстро опускается на ухо моей матери у меня на шее, которое выскочило из-под выреза футболки.

— Они достаточно настрадались, позвольте мне позаботиться о них, — умоляет она.

— А откуда мне знать, что ты сделаешь так, как говоришь?

Она немного медлит, не уверенная в том, что позволит правде слететь с её губ, прежде выпрямляет спину и смотрит мне прямо в глаза. Я вижу сочувствие и силу в её взгляде.

— Потому что я знаю, кто вы. Вы — Генри. Я спасла вас однажды. Позвольте мне сделать то же самое для них.

Я осматриваю её лицо, пробуя сравнивать его с любым из лиц в моих воспоминаниях о пребывании здесь, но это не даёт результата.

— Поверьте мне, Генри. Возмездие будет вашим.

«Возмездие будет вашим».

Я слышал эти слова раньше. Я жил этими словами, которые произнесла безликая женщина, проникающая в мои сны.

Я всматриваюсь в лицо этой миниатюрной женщины в возрасте и вижу только правду, ни капли обмана.

Единственным кивком я одобряю её просьбу, и она не колеблется даже секунду. Держа руки на плечах обоих детей, она направляет их вниз по коридору, догоняя других, кто бежит из этого особняка ужасов.

Я должен помочь им. Я должен удостовериться, что они все в безопасности.

«НЕТ».

В первую очередь, я должен убить одного из тех, кто здесь заключил меня в тюрьму.

Такова моя цель — моя единственная заповедь.

И вновь я оказываюсь стоящим перед картиной от пола до потолка, изображающей Святого Жермена — ангела-хранителя детей, ставших жертвами надругательств.

Этот урод думает, что это забавно.

Я режу антикварное полотно, уничтожая шедевр, вероятно, стоящий сотни тысяч, тем не менее, мой гнев не ослабевает.

Позади теперь уже каркаса того, что однажды изображало молодую пастушку в поле, находится дверь к уничтожению сэра Майкла Форестера.

Я хватаю отрубленную руку мёртвого охранника и ещё раз использую её как пропуск.

Замок открывается с мягким шипением, и я втыкаю мой небольшой поясной нож в дверную раму, таким образом гарантируя, что она останется открытой.

За дверью экран от стены до стены, на него проектируется изображение с камеры. Эта область для сэра Майкла, чтобы наблюдать за тем, как его «гости» изнашиваются до оболочки, отдаленно напоминающей их прежних. Это — то место, где он дрочит на сцены фильмов, что сам снимает, а затем продает другим извращенцам, получая в результате миллионы баксов. Фильмы о мужчинах, о женщинах, но преимущественно о детях, низведенных до обыкновенных дырок, пригодных для любого использования.

Он делает запись прямо сейчас.

Экраны мерцают от изменения углов съёмки камеры, показывающей одну и ту же сцену с разных ракурсов.

Сэр Майкл обнажен ниже пояса, его дряблая задница напрягается от каждого зверского толчка бёдер.

Под ним молодая женщина, связанная, но без кляпа. Я могу видеть, что она не издаёт ни звука, хотя её рот не заткнут, губы остаются неподвижными. Её глаза закрыты, а тело смещается только от толчков насильника.

Её влагалище заполнено чем-то, напоминающим маленький деревянный кол, в то время как задний проход широко растянут, чтобы принимать крошечный член Сэра Майкла и несколько пальцев каждой из его рук. Её длинные спутанные светлые волосы свисают с конца скамьи и скользят по грязному полу.

Она, вероятно, уже мертва. Её хрупкое бледное тело — абстрактное собрание синяков и вертикальных отметин, и всё же её лицо безмятежно и совершенно безучастно.

Я поражен её неподвижной красотой. Ноги приросли к полу, а пристальный взгляд прикован к её лицу.

И только из-за того, что я пристально изучаю её черты, замечаю, как всего лишь раз затрепетали её веки, и этого достаточно для меня, чтобы покончить с этим. Прикончить его и закончить её страдания, быстро перерезав с помощью «Мисси» мягкую кожу его шеи.

Я планировал поиграть с ним перед его кончиной. У меня был целый список весёлых игр, чтобы сыграть с сэром Майклом, но эта девушка изменила все мои тщательно разработанные планы, и теперь он должен умереть быстро.

Поворачиваясь к двери с боку экрана, я толкаю её, открывая в тот момент, когда сэр Майкл выплескивает свою сперму по всей поверхности её израненной спины.

Рёв его оргазма заглушил мои шаги, и прежде чем последний всплеск спермы выходит из головки его члена — «Мисси» в его глотке. Одного медленного движения её зазубренного края по уязвимому месту практически достаточно, чтобы обезглавить всё ещё извергающееся тело сэра Майкла Форестера.

Я наблюдаю за темно-красными брызгами из его шеи, моя хватка на его лбе единственное, что останавливает его от падения поверх тела, распростертого под ним.

Струи спермы, расписавшие её тело, быстро смыты рекой крови. Кровь омывает её медно-красной теплотой его утекающей жизненной силы, смывая все следы прочь с её подвергшейся издевательствам кожи.

Когда Сэр Майкл издает булькающий последний вздох, я отбрасываю его мертвое тело на пол, даже не позаботясь взять трофей. Вместо этого я быстро освобождаю девушку от скамьи и притягиваю её безжизненное тело в свои руки.

«Бл*дь, я никогда не видел никого красивее».

Одним пальцем я мягко очерчиваю её бровь, оставляя полосу крови на её нежной коже.

Её веки трепещут и открываются от моего прикосновения, и я всасываю дыхание, когда вижу их ярко-голубые глубины. Она смотрит на меня, не шелохнувшись. Взгляд этих глаз причудливого цвета проходит прямо сквозь меня. Её зрачки не расширены, ни разу не двинулись, они никогда не двигаются, они просто такие. Если бы я не ощущал её грудную клетку, поднимающуюся и опускающуюся напротив моей, я бы мог поклясться, что эти глаза принадлежат мертвецу.

Хотя она не мертва. Она жива, и когда её маленькие тонкие руки пробегают по моей груди и вокруг шеи, я клянусь вернуть жизнь в эти глаза. Я клянусь на крови, что разлилась вокруг моих ног, что её глаза никогда больше не увидят боль.

С этим молчаливым обещанием я вкладываю свой нож в ножны и широкими шагами выхожу из комнаты, оставляя за собой кровавые следы ботинок.

Она утыкается в мою грудь, её голова лежит всего в миллиметрах от трофея, который я взял у моей матери, и с нею в моих руках я не нуждаюсь в получении большего.

Эта потребность насыщена, поскольку я знаю, что эта девушка в моих руках — мой главный трофей.

Глава 2

Грим

— Немедленно позовите гребаного Дока! — реву я, когда направляюсь в «Хантер Лодж», удерживая в руках свой драгоценный трофей.

Всю поездку я вел машину как маньяк, подталкивая «Кадиллак» за его возрастной предел. Девушка растянулась у меня на коленях, мешая управлять автомобилем. Любого другого человека я бы положил на заднее сиденье, не заботясь о том, переживут ли их коматозные тела такую жёсткую поездку. Но я не мог сделать этого с ней. Несмотря на то, что её слабое тело обмякло, как только она потеряла сознание спустя лишь несколько минут после того, как мы покинули собственность Сэра Майкла, я противился тому, чтобы отпустить её. Я продолжаю вести машину, одним глазом следя за дорогой, другим — за ней. Одной рукой я держу руль, пока другой прижимаю её обнаженное, окровавленное и избитое тело к своей груди.

Она пахнет как солнце и только что скошенная трава. Этот аромат овладел моими чувствами и выгравировал отметку на поверхности моего взбудораженного и, как правило, возбужденного мозга, посадив ряд диких цветов в растерзанном и бесплодном пейзаже. «Как может человек, весь покрытый мерзостью, пахнуть как летний день?»

Анна выбегает из двойных дверей «Лоджа». Доверенная экономка Коула Хантера теперь управляет роскошной недвижимостью, заполненной слабыми жертвами пыток и надругательств.

— Отнеси её в библиотеку, — командует она своим мягким голосом, пока оборачивает мягкое одеяло вокруг выставленного напоказ тела девушки, подворачивая ткань вокруг неё настолько хорошо, насколько она может, поскольку я отказываюсь даже на дюйм отстранять её от себя.

— Я разбужу Дока, — добавляет она, а затем мчится обратно в «Лодж», оставляя меня глазеть на девушку в собственных руках.

В жилище Коула полную неделю работает медик, две медсестры, а также есть целый ряд психотерапевтов по вызову. Это совсем не то, чего вы ожидаете от недавно воскресшего нового главы «Багряного Креста», человека более могущественного, чем те, кто управляют Европой и остальной частью Западного мира.

Делая осторожные шаги, я поднимаюсь по каменной лестнице и прохожу через внутреннюю прихожую. Справа от меня двойные двери библиотеки, они широко распахнуты и ожидают меня. Окидываю взглядом комнату, я постоянно в состоянии боевой готовности, а с этой неизвестной девушкой в моих руках я особенно осторожен. Мой пристальный взгляд останавливается на плюше кроваво-красного дивана, достаточно большого, чтобы вместить полдюжины людей, он полностью заполнен диванными подушками, а большой вязаный плед перекинут через спинку.

Мои руки, более нежные, чем я когда-либо мог представить, что они могут быть такими, бережно размещают девушку на подушках, подкладывая их ей под голову так, чтобы она была надёжно укутана в их мягкой колыбели. Я замечаю плед, висящий на спинке, быстро подхватываю его и укутываю в него её тело, закрывая её ещё одним слоем защиты. Мне плевать на кровь и грязь, покрывающие её кожу, которые, вероятней всего, испортят всё, к чему прикоснутся.

— Грим, — голос прерывает мои размышления, я медленно поворачиваю голову, чтобы встретиться лицом к лицу с его владельцем.

— Коул, — отвечаю я, не беспокоясь о том, чтобы что-то ещё произнести, полный решимости удостовериться, что каждый дюйм кожи этой девушки защищен от взгляда любого. Не то, чтобы Коула это заботило. У него есть его собственная сломанная кукла, чтобы заботиться, несмотря на тот факт, что Фей никоим образом не сломана. Эта сука Крэйвен сильнее, чем множество мужиков из тех, что я встречал. Однако она теперь принадлежит Коулу, и он доказал, что будет защищать её ценой собственной жизни. Это было тем, что как я полагал, никогда не увижу, — Коул Хантер, влюбленный в шлюху Крэйвен, но это другая история.

— Кто она тебе, Грим? Я никогда не видел, чтобы ты так беспокоился о жертве.

Я слышу, как он проходит дальше в комнату, и инстинктивно выпрямляюсь, используя большую часть своего тела, чтобы спрятать девушку от его внимательного взгляда.

— Не беспокоюсь — просто жду Дока, — отвечаю я в ответ на его любопытство.

— Тогда почему ты защищаешь её, брат? — надавливает он ещё раз, заставляя меня сорваться, мои кулаки сжимаются. Я никогда не хотел идти против Коула Хантера, моего брата, хоть и не по крови, но по связи, но я пойду, если он будет и дальше давить.

— Я же сказал, что она — никто, — выдавливаю я сквозь зубы, по-прежнему находясь спиной к нему. — Я никогда раньше в своей жизни не видел её. Скорей всего, она умрёт в течение часа. Я забрал её из дома Форестера. Всё сделано.

— Ты взял Форестера сам? — неверие слышится в его словах. — Какого хрена, Грим, я же сказал тебе — ещё не время. Я приказал тебе не делать это одному, — гнев вытесняет неверие, сильнее понижая тембр его глубокого голоса, превращая в тот, который некоторые могли бы интерпретировать как предупреждающее рычание животного. Но я не воспринимаю его как угрозу. Я слышу в нём вызов.

Смело разворачиваясь на ногах, чтобы быть лицом к нему, мои кулаки сжимаются по бокам, руки дергаются от неудержимой потребности причинить вред и увидеть кровь.

— Я просто сказал, что дело сделано, — заявляю я своим собственным предупреждающим тоном. — Форестер — лишь оболочка и остатки жира и костей. Я перерезал его глотку и оставил на полу его же студии, и даже не отрезал его червивый член в виде сувенира. Теперь ты счастлив? Или я должен выдать тебе полную версию? Тогда ладно: сначала я замочил ублюдка в домике охраны. Он был слишком занят, смотря какого-то круглолицего придурка на YouTube. Каждый раз, когда камера наводилась на тушку придурка или сиськи жиртреста, парень из безопасности сжимал свой паршивый член так, как будто пытался убить гребаную штуку. После того, как я приколол его к креслу, воткнув кинжалы в его оба глаза, я убедился, что взял его другую руку, чтобы открывать все сканеры отпечатков пальцев на воротах. Затем…

— Достаточно, — ревёт он, двигаясь вперед, пока мы не оказываемся нос к носу. — Я отдал тебе прямой приказ, Грим. Ты снова не подчинился мне, подвергая опасности не только себя, но и любого невинного в том доме, — он вперивается в меня взглядом в течение целых двадцати секунд молчания, прежде чем прикрывает их со страдальческим вздохом.

— Что, если бы кто-то из «Багряного Креста» выжил и видел тебя?

— Их не было, и они бы не смогли, — прерываю я.

Его глаза быстро распахиваются.

— Что, если бы ты провалился?

Коул никогда не показывает слабость в виде эмоций. Помимо гнева — только гнев и случайный взрыв ярости, Коул — беспристрастный, надменный, хладнокровный и холодный. Но сейчас в его глазах что-то ещё. Эта слабая эмоция, но, тем не менее, она там присутствует. Страх. Сопереживание. Сострадание. Забота. Всё из этого из-за меня.

И это чертовски выводит меня из себя.

— Я никогда не терплю не удач. Так что, если ты закончил с этими тошнотворным откровенным разговором по душам, то я должен найти грёбаного Дока, прежде чем эта сука умрёт на твоем дорогущем диване.

Я не хочу оставлять её, но я сделаю это, если это означает, что я смогу избежать обеспокоенности в глазах Коула.

Он знает, что Форестер сделал со мной. Он знает, потому что я был бы мёртв, если бы он не спас меня. Я навсегда увековечен в одном из больных фильмов Форестера. Мой последний вздох навечно зациклен на повторе, в то время как извращенные ублюдки во всем мире передёргивают свои члены на смерть униженного, травмированного маленького мальчика.

— Уйди с дороги, Хантер, — требую я. Моя кровь кипит в венах от близости его тела к моему. Мой собственный разум кричит на меня, что надо убраться от его глаз, смотрящих на меня, потому что в них вспыхивает жалость.

— Оставайся здесь с девушкой, — наконец, отвечает он. — Я пойду и выясню, почему Дока нет так долго.

А затем он уходит.

Не мигая, смотрю на пустой дверной проём, из горла рвутся рваные вдохи. Кровь мчится к мозгу и приливает к глазам, давление за моими веками повышается, и только одна вещь сможет остановить мой окончательный взрыв.

«Пустить. Кровь».

Я поворачиваюсь и нависаю над укутанным в плед распростёртым телом девушки.

Руки в дюйме от моего пояса с инструментами. Пальцы бегло обследуют большой нож, игнорируя зов «Мисси», чтобы остановиться на маленьком ноже для разделки филе, который я люблю использовать для игр.

Металлический шепот у кожи — этот звук настолько эротичный, как и стон суки, когда я вытаскиваю лезвие из ножен. Мускульная память заносит руку под совершенным углом, а мои глаза фиксируют слабый пульс на шее девушки. А затем одним быстрым и точным движением запястья погружаю нож глубоко в плотные мускулы своего бедра.

Моргаю глазами, резкая сладкая боль стирает прочь всю жажду крови.

Тепло покрывает кончики пальцев, и я подношу их ко рту, чтобы насладиться медно-красным вкусом. Мое дыхание восстанавливается, а тело замирает.

Я жду.

Я жду, чтобы снова увидеть её глаза.

Мне не терпится увидеть то, как она вздрогнет, когда увидит моё лицо.

Я жду её отвращения.

Я жду её страха.

Я жду своего мира, чтобы исправить себя.

Я жду экстаза от недавно совершенного убийства, в особенности Форестера, заставляющего твердеть мой член, и иных потребностей, помимо постоянной жажды крови, которые охватили бы мое тело.

Я жду.

Но её глаза остаются закрытыми.

И они так и не открылись в моём присутствии.

Глава 3

Грим

Я не возвращался в «Хантер Лонж» в течение почти трех недель, и я также не знаю: выжила или умерла та девушка, которую я оставил в библиотеке. Как только появился Док, бормоча о том, что его оторвали от экстренных родов, я унёс оттуда ноги. Я даже не принял душ и не сменил одежду, полностью покрытую кровью и грязью.

Инстинкт велел мне убраться подальше от неё, а я никогда не игнорировал своё чутьё, моя жизнь управляется этим импульсом. Это то, что сохраняло мне жизнь.

Даже на расстоянии желание сбежать не ослабло. Оно подступало ко мне, как дьявол. Я мог ощущать его огненное дыхание на шее, ожидая, когда же он вонзит свои острые зубы в мою яремную вену. Он шептал мне в затылок, обещая собрать долги и требуя фунт моей плоти. Я мог почувствовать укол его вил в бедро — три колючих зубца, иссушающие кожу и угрожающие бросить меня в огонь. Я бежал до тех пор, пока больше не мог продолжать бежать. Легкие горели, а рана на бедре сильно кровоточила, кровопотеря и истощение быстро взяли верх над пульсацией адреналина в моих венах. Но это всё ещё было недостаточно, так что я сбежал.

Я оставил страну под предлогом сбора долгов для «Багряного креста». И теперь я здесь, скитаюсь свободный, делая то, что умею лучше всего.

Лондон, Париж, Рим, Нью-Йорк.

Нигде не безопасно.

Если вы скрываетесь, я найду вас и буду наслаждаться каждой секундой преследования.

Это было тем, что держало дьявола в узде. Я питал его плотью других и поддерживал его жиром душ, пока его живот надувался, угрожая взорваться.

Ни Коул, ни Люк не упоминали о девушке во время наших частых брифингов, а я и не спрашивал. Хотя, какого чёрта это должно меня заботить?

И как по сигналу, мой телефон завибрировал в кармане. Это может быть только один из братьев Хантер, или, возможно, они оба по звонку-конференции, поскольку ни у кого больше нет этого номера. И даже если бы и был, нет никого на этой планете, кто захочет мне позвонить. «Вы подружитесь с Сатаной, когда он жаждет вашей крови, Вы же понимаете, что я имею в виду?»

— Да, — отвечаю я, не выпуская из поля зрения цель, со свистом проносящуюся по своему офису в центре Нью-Йорка.

— Миллер нужен нам живым, — линия потрескивает от помех, но слова совершенно понятны. Сегодня не будет никакой души, чтобы накормить моего творца.

— Я уверен, что у меня легко получится с ним. Вы получите его на один кусок больше или меньше, — лаконично отвечаю я, уклоняясь от испуганного взгляда официантки, которая сейчас как раз посередине процесса, доливая чай в мою пустую кружку.

— Вы приедете забрать товары или мне привести пакеты с собой? — спрашиваю я, равнодушный к дрожанию рук девочки и её нервно бегающим глазам, она избегает смотреть на мои шрамы, но может слышать всю беседу. И я хочу, чтобы она слышала. Усугубление её страхов — бонусные острые ощущения, которых я и не ожидал, тем более что сегодняшнее такое необходимое мне убийство сорвалось.

— Реактивный самолет ожидает тебя, привези Миллера сюда, — информирует Люк, заканчивая беседу, начатую Коулом.

— Мы должны поговорить, Грим, — добавляет Коул. — Это насчет девушки.

Эти три слова вызывают во мне незнакомые и запутывающие ощущения, распространяющиеся по всему телу. Желудок резко падает вниз, прежде чем со скоростью пули подскакивает вверх, сила этого воздействия, по-видимому, сокрушает все мои внутренние органы.

«Она мертва».

— Ты слышал меня, брат? Время пришло.

Я не могу ответить ему.

Мои легкие как будто высохли в груди, а оставшийся пепел пробивает путь наверх в трахею и заполняет рот песком.

Официантка, ранее обслуживающая меня, замерла рядом с соседним столиком, наблюдая за мной с нездоровым увлечением, за тем как я бьюсь в конвульсиях и задыхаюсь.

— Грим, что случилось? Ты слышишь нас? — голос Люка контролируем и спокоен. Если он и озабочен звуками, что я издаю, он не показывает этого.

Я хриплю в ответ. Мой рот открывается и закрывается, захватывая большие глотки воздуха, который отказываются проходить вниз по заблокированному и перекрытому горлу.

«Какая-то сука отравила меня. Я убью ублюдков, начиная с этой вонючей официантки».

В поле моего затуманенного зрения появляется рука, держащая бумажный пакет для упаковки.

— У вас паническая атака. Используйте это, — рука дрожит, тонкие пальчики с отполированными бледно-розовыми ноготками дрожат, удерживая бумагу.

— Возьмите это, прежде чем вы выйдите наружу, — слышится дрожащий и неровный голос официантки. «Какого хера она обеспокоено притворяется, что помогает мне? Эта сука, что-то подсыпала в мой чай».

Взгляд застывает на протянутом пакете, мир вокруг него зернист и расфокусирован, пока я слабо и число механически прижимаю руки к шее и грудной клетке.

— Возьмите, — повторяет она, когда темные пятна кружатся перед моим взглядом, а невидимый кулак давит на лёгкие.

Я с грохотом роняю свой телефон на стол, приглушенные голоса Коула и Люка эхом раздаются из динамика и улетают прочь в тяжёлом нью-йоркском ветре. Слабой рукой я прикасаюсь к пакету для упаковки и судорожно захватываю его. Официантка отступает в сторону, но не уходит, в то время как я отчаянно притягиваю пакет к своим губам.

Ничего. «Что этот бл*дский бумажный пакет может сделать для меня, и что ещё важнее, как эта хилая *бучая сука рыпнулась на меня?»

— Сделайте несколько глубоких вздохов в пакет, — спокойно инструктирует она откуда-то слева. — Вдох и выдох, но не больше, чем дюжину раз.

Я задыхаюсь в пакет, шуршание бумаги подобно орудийному огню в моих ушах.

— Да, именно так, — мягко поощряет она. — Ещё несколько раз, а затем уберите пакет и дышите медленно и глубоко.

Моя трахея открывается, и первая порция блаженного воздуха просачиваются в горящие лёгкие.

«Вдох и выдох. Вдох и выдох».

Затем зрение проясняется, рука расслабляется, и я могу почувствовать, как грудная клетка поднимается и опускается с каждым вздохом. Хруст при надувании и сужение пакета превращаются из какого-то зверского в успокаивающую мелодию, и на девятом или десятом вдохе я в порядке, чтобы, бл*дь, не произошло со мной.

Я отодвигаю бумагу ото рта и смотрю вниз на безвредный предмет. «Простой коричневый пакет только что спас Жнеца дьявола».

Медленно моргая от нелепости момента, я поворачиваю голову к своей спасительнице — девушке, которая всего мгновение назад, я думал, была той, кто наконец-то сумел убить меня.

Официантка стоит там, теребя в руках подол передника, ткань двигается с каждым нервным поворотом её пальцев. Ей слегка за двадцать, миниатюрная мышка, и как я думал, она — последний человек на земле, который поможет кому-то типа меня. Я хочу рассмеяться вслух из-за иррациональных мыслей, что были у меня о том, что она убила меня. Эта девушка, с её нервозными движениями и покорной позой, не смогла бы убить даже треклятую муху, уже не говоря о Жнеце «Багряного креста».

— Откуда ты знала, что надо делать? — спрашиваю я, дергая подбородком и отбрасывая пакет.

Она пожимает плечами, неуклюже потупив взор, и я чувствую, как остаточный обжигающий жар ползёт по моим щекам, от чего шрамы на лице напрягаются и зудят.

— У Вас была гипервентиляция. Это когда тело получает больше кислорода, чем нуждается, и минимизирует уровень углекислого газа в крови. Это происходит в случае панической атаки. Я знаю, поскольку страдаю от них всю свою жизнь, — она снова пожимает плечами, слегка наклоняя одно, и продолжает: — Пакет помогает вам вдыхать меньшее количество кислорода и снова наполняет кровь углекислым газом. Эффект достигается практически немедленно.

Её глаза неуверенно встречаются с моими, просто едва бросив взгляд на мой изуродованный профиль и обратно, чтобы выдержать мой пристальный взгляд. Я был неправ относительно этой девочки, она кажется слабой, но всё же имеет тихую силу, затаившуюся в карих глазах. Она борется против скрытых демонов, но всё же остановилась, чтобы помочь одному из них в людном месте.

Благодарность чужда для меня. Я имею в виду, я в долгу перед братьями Хантер, о чём они в курсе, и я благодарен Анне — экономке «Хантер Лодж», когда она кормит меня, но только потому, что Коул оторвёт мне язык, если я не буду этого делать. Но настоящая благодарность незнакомцу, кому-то более слабому, чем я, — такого никогда не случалось раньше, и я в замешательстве из-за этого и того, что мне дальше следует делать.

— Спасибо, — вылетает из моего рта. На вкус это сверхъестественно, но не неприятно, глаза официантки слегка расширяются, как будто я шокировал её так же, как и себя.

— Грим, Грим! — вопит мой отброшенный телефон. — Что, бл*дь, происходит?

Моё лицо искажает неумелая и скорей всего ужасающая уродливая попытка улыбнуться. Я только ухмыляюсь или усмехаюсь, особенно когда причиняю боль кому-то заслужившему мой нож, но я никогда… никогда не улыбаюсь.

— Без проблем, — мягко отвечает она, улыбаясь в ответ гораздо более естественной улыбкой, чем моя. — Я думаю, вам лучше дать знать вашим друзьям, что вы в порядке. Они звучат довольно взволнованно.

Я бросаю взгляд на телефон, лежащий на столе. Он всё ещё вибрирует от совместных воплей и требований Люка и Коула.

Я подтягиваю к себе телефон, используя только кончик пальца, и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на девушку ещё раз, но она уже ушла. Я подношу устройство к уху, пока вытягиваю шею, чтобы увидеть, как девушка исчезает в глубине кафе. Когда оглядываюсь ещё раз, я вижу Миллера, выходящего из его офиса и быстро идущего вниз по улице.

— Закатывайте ваши грёбаные панталоны. У меня — Миллер. И я буду в реактивном самолете менее чем через час.

Я обрываю звонок, прежде чем они смогут завалить меня любыми своими вопросами. Мой маленький эпизод не должен стать общеизвестным. Это никогда не случалось раньше, и я не позволю снова повториться этому.

— Это из-за девушки, — шепчет мне в ухо дьявол.

Грудная клетка угрожает сжаться от запомнившихся слов, и я с сожалением бросаю взгляд на бумажный пакет.

— Ох, да ну на хер, это. Она — просто девушка. Скорей всего, мертвая, — я выдавливаю слова непосредственно в сторону ни в чём не повинного коричневого пакета. Разъяренный, я хватаю предложенный предмет и сильно комкаю его, мои суставы хрустят от давления. Затем, не оглядываясь назад, я кидаю его в мою дымящуюся кружку с чаем, бросаю полтинник на стол и срываюсь прочь из кафе с огнем в желудке.

Я должен кое-что доказать, и, к несчастью для Миллера, он пострадает от всего этого.

«Миллер нужен нам живым».

Простите, братья. Я не даю никаких обещаний.

Пока я преследую свою добычу по переполненным улицам центра города, чувствую, как моя кровь сгустилась и пульсирует.

Это то, для чего я был создан — преследовать добычу, заслуживающую моего ножа.

А не для того, чтобы спасать сломанную девушку, о которой я по глупости думал, как о трофее.

В то время как расстояние между мной и моей целью становиться меньше, я клянусь, что мой следующий трофей будет более удовлетворяющим, и буду надеяться, ради Коула и Люка, что не мертвым. Миллер, должно быть, важен, если он нужен им живым.

Однако у меня будет множество забав с ним, прежде чем я доставлю его. «И я просто знаю, какую из его частей собираюсь сохранить», — подумываю я про себя с усмешкой, пока смотрю, как он претенциозно приглаживает рукой искусно взъерошенные волосы. Я подражаю его движениям и протираю свою колючую голову.

«Миллер, у нас с тобой будет так много веселья. Я собираюсь сделать тебя звездой моего следующего трофейного кинофильма».

Глава 4

Грим

— Ты снял скальп с ублюдка? — в неверии спрашивает Коул, стоят над забитой фигурой Миллера, в настоящий момент благополучно сданной на хранение в заднюю часть автофургона в имении «Хантер Лодж».

— Он жив, — категорически заявляю я, поскольку любой, у кого есть глаза, может видеть, как Миллер рыдает. Его слёзы и сопли оставляют красивые дорожки на засохшей крови, что когда-то раскрасила его красивое лицо. — О, и я забрал его мизинец тоже. Льстивый у*бок носил кольцо на нём. Какой мужчина носит перстень на мизинце? Засранец заслужил потерять этот палец, а также кольцо.

— Это кольцо с печаткой — и есть причина, по которой этот засранец нужен нам был живым, — сквозь зубы выдавливает Коул.

Мужик может добавить себе головной боли и сломать несколько зубов, если не ослабит хватку. Я смотрю, как Коул тянется во внутренний карман жакета и вытаскивает пистолет из плечевой кобуры, резко стреляя прямо между глаз в теперь уже умоляющего Миллера, заставив его умолкнуть навечно.

— Какого чёрта ты это сделал? — проскулил я как ребёнок, который только что потерял свою любимую игрушку. — Я не убил ублюдка — он по-прежнему мог говорить, и он всё ещё был полезен, — мрачно бормочу я, глядя на резко осевший труп. У меня могло быть больше веселья, если бы Коул не устроил истерику из-за этого и не прикончил его.

Коул убирает оружие обратно в кобуру, бросая один последний взгляд на мертвеца, и разворачивается ко мне лицом, в его глазах горит огонь.

— Когда я говорю, что кто-то нужен мне живым, это потому, что у меня есть для них применение. Тот, кто приносит мне ушатанного, сломанного человека с выставленной черепушкой — делает его бесполезным. Этот ублюдок… — он злобно указал на тело у себя в ногах — …был член клуба в доступе, к которому мы нуждались, клуб, который покупает и продает людей: мужчин, женщин и детей — для всех видов использования.

Он делает шаг назад и подталкивает мягкую руку Миллера носком своих ботинок, указывая на мизинец, что я отрезал и который сейчас радостно болтается в моем заднем кармане, окрашивая хлопчатобумажную ткань моих джинсов в симпатичный алый.

— Палец с перстнем, что ты отрезал, был гребаным ключом к «Королевству». Без официального введения членом, оплатившим свои взносы… — он подталкивает ногой тело Миллера, чтобы донести свою точку зрения, — …мы не сможем проникнуть внутрь.

Он спокойно оценивает меня. Его лицо — маска спокойного сдержанного раздражения и гнева, пульсирующими волнами исходящего от него. Его управляемый гнев вызывает шипение Дьявола у меня ухе.

— Ладно, это отстой, — отвечаю я, пожимая плечами. — Просто отправьте меня в направлении следующего ублюдка с ключом, и я даю обещание на мизинчиках — что ни один волосок не упадет с его головы, — я усмехаюсь своей двойной шутке. «Обещание на мизинчиках, волосок на его голове — уловили? Ага, вы уловили».

Коул уставился на меня. И я могу сказать, что он борется с потребностью наказать меня за моё неповиновение. У нас никогда не доходило до драки, но это не означает что, как и у большинства братьев, кровных или нет, он время от времени не хочет раскроить моё «красивое» лицо.

Он выдерживает паузу в течение секунды, а затем ухмыляется мне. Я видел эту улыбку раньше. Это именно та, что украшает его лицо прямо перед тем, как он убивает ничего не подозревающую жертву.

— Она жива, Грим, — заявляет он с ядовитой улыбкой. Когда я остаюсь молчаливым, вынуждая своё тело не реагировать на его провокацию, он изучает меня в течение нескольких секунд, прежде чем добавляет: — Я предполагаю, ты думал, что она умерла. Это из-за этого ты слетел с катушек в Нью-Йорке? Ты думал, что я собираюсь сообщить тебе, что твой новый трофей потерян?

Я кусаю язык, пока не чувствую кровь, а мои руки со сжатыми кулаками остаются висеть по бокам. «Он надеется спровоцировать меня. Ублюдок».

— Кто она тебе? — давит он, повторяя тот же вопрос, что он задал мне несколько недель назад.

— Она никто, — выкладываю я слишком быстро. — Я никогда не видел эту суку раньше. Она была живой, когда я убил Форестера, так что я принес её в логово Хантеров, чтобы спасти, — ирония сочится из каждого произнесенного слога.

— Она спрашивала о тебе, — заявляет он, и его спокойный тон резко контрастирует с моим.

Я разрываю обмен взглядами и поворачиваюсь спиной к нему, с расстояния осматривая «Хантер Лодж».

— Ей не стоит встречаться со мной. Она видела достаточное количество монстров в жизни, нет никакой необходимости представлять её ещё одному.

Я спрыгиваю с задней части фургона и скольжу рукой в задний карман джинсов. Снова поворачиваясь к Коулу лицом, я лениво бросаю отрезанный палец к его ногам.

— Дай мне знать, когда у вас появится другая зацепка, а до тех пор я останусь в доме у реки, — я поворачиваю голову, чтобы бросить ещё один последний взгляд на впечатляющее и импозантное здание, которое было штабом семьи Хантер в течение поколений и моим домом с тех пор, как они еще юным мальчиком спасли меня. Я бормочу себе под нос, пока шагаю в направлении реки, которая является границей этой обширной собственности. — Становится слегка многолюдно у тебя, а я плохо уживаюсь с людьми.

— Грим, — зовёт меня Коул, когда я всего лишь на расстоянии в несколько метров. — Отправить тебе девочку, возможно, блондинку, как ты любишь? Я думаю, что ты мог бы выпустить немного пара.

Образ белых блондинистых волос в засохшей крови и грязи высвечивается в моем мозге, но не раньше, чем я кричу через плечо.

— Нет. Не присылай мне никого. Если ты не хочешь, чтобы я отправил их обратно по частям.

Дом у реки — скорее рыболовецкая хижина, хотя и роскошен. Он располагается на обрыве стремительного водного пути, который занимает почти двадцать или около того акров «Хантер Лодж». Множество небольших притоков питают главную реку, превращая её в дополнительную естественную защиту собственности. Забор под высоким напряжением напротив обрыва является достаточным препятствием на пути у большинства злоумышленников. Но если и это не остановит вас, и вы будете слишком глупы, чтобы попытаться пересечь эту реку, например, летом, то у неё безумно быстрый поток, и она кажется бездонной. Это то, что я узнал на себе в течение моего первого года здесь. Ещё один раз, когда один из братьев Хантер вынужден был прийти ко мне на помощь.

Пока я шагал по хорошо вытоптанной траве луга, то скользил глазам по небольшой лесистой местности, что граничила с рекой, и вспышка белого прямо через деревья, непосредственно справа от меня, привлекла мой пристальный взгляд. Шаги замирают, глаза сканируют плотную листву. Никто не ходит сюда, кроме меня. Анна не посылает даже прислугу сюда, чтобы убрать дом у реки, это моя территория. Кроме того, у меня — невероятное ОКР (прим. ОКР — обсессивно-компульсивное расстройство) насчёт чистоты. Никто не сделает эту работу так хорошо, кроме меня. Это место чертовски безупречно, и я никогда не играю здесь. Никогда.

Движение опять повторяется, в этот раз дальше в лесу. «Это не зверь, если у нас, конечно, не появилось необходимость завести белых медведей, бегающих, бл*дь, на воле по всей территории». Этот человек одет во всё белое, что подсказывает мне, что это не лазутчик, поскольку кто, вашу мать, будет настолько глупым, чтобы пытаться подкрасться к кому-то, с ног до головы одетым в белое?

Гребаный идиот, вот кто он, и к тому же мертвец, как только я его поймаю.

Я провожу кончиками пальцев по ножам на моём поясе и медленно и спокойно следую в направлении движения. Когда я достигаю деревьев, то приседаю и жду.

Все тихо, кроме непрерывного пения птиц высоко в небе и шепота листьев в раннем летнем ветерке. Никакого хруста шагов, никаких больше вспышек белого.

Я встаю и направляюсь к месту, где я видел последнее движение. Жизнь научила меня, как уметь становиться призраком. Мои ноги не оставляют за собой никаких следов, и мои габариты не являются помехой, пока я легко скольжу от одного дерева к другому. Этот белый медведь не увидит и не услышит, как я подбираюсь.

Я продолжаю пробираться вперед через маленькую чащу, мои чувства настроены на окружающий лес. Здесь — ничего и никого. Это как будто мой разум играет со мной. Я достигаю края обрыва, что ведёт к одному из притоков, питающих реку, так и не столкнувшись ни с чем неблагоприятным, хотя бы со следом на мягкой земле или согнутой травинкой. Я уже собираюсь обернуться и двинуться назад, когда небольшой всплеск воды привлекает меня. Это, скорей всего, рыба, но этот приток более мелкий, чем река, и его проще переплыть. Мои инстинкты велят мне проверить это. Так же, как спокойно я проделал свой путь через деревья, я подползаю к краю и осторожно выглядываю вниз. Я подбираюсь ближе и вижу большее количество воды, пока не натыкаюсь на пару голых ног, следуя взглядом по ним — они обернуты мокрым белым хлопком, что парит и кружиться в воде. Ещё один шаг и в поле моего зрения попадают бёдра, ведущие к тонкой талии. Ткань достаточно прозрачна, чтобы увидеть пупок и сладкие изгибы небольших грудей с вершинками тёмных сосков.

— Я слышу тебя, — раздаётся мягкий голос, почти шепот, и мои руки инстинктивно оборачиваются вокруг ручки одного из моих самых маленьких лезвий.

Ещё один шаг, и я смогу наклониться и увидеть лицо, которое принадлежит телу.

Глаза закрыты, улыбка безмятежна. Женщина слегка отводит назад голову, подставляя его солнцу. Она полностью лежит в воде, и только верхняя часть её тела погружена в воду, пока она отклоняется назад на предплечьях, согнутых в локтях. Длинные влажные волосы, сияющие как нефть, падают на её плечи, больше половины вьются вокруг её спины в воде, как будто мазки чернил.

Она знакома и в тоже время нет. Её кожа бледна, но щеки немного покраснели на солнце, её губы глубокого чувственного красного цвета, который слишком натуральный, чтобы быть помадой. Её тонкая гладкая шея выгибается и выставляет изящно изогнутую ключицу, прозрачная ткань её платья прилипла к сиськам совершенной формы, что приподнимаются прямо над поверхностью воды с каждым глубоким вздохом, что она делает.

Эта девочка эфемерно красива, но когда она открывает свои глаза, моя голова идет кругом, и я отступаю назад, практически приземляясь на задницу, как испугавшийся ребенок. Эти глаза часто преследуют меня. Мерцающего синего цвета и практически безжизненные, они выглядят, как глаза мертвеца, хотя всё же имеют глубину, что говорит об их невероятной жизненной силе. Они смотрят на меня как небо облачным летом, наполненные таким ярким желанием жизни, что вы охотно захотите утонуть в них.

— Ты прихрамываешь на свою правую ногу. Получил травму? — спрашивает она меня. Её разрушающие душу глаза не моргают, так ни разу и не взглянув на моё лицо или тело. Она просто продолжает смотреть в яркое солнечное небо.

— Кто ты и что ты делаешь так далеко от «Лоджа»?

Мой собственный голос звучит чуждо для моих ушей. Робкий, заботливый, потрясенный и осторожный.

Она отклоняет свою голову дальше, пока вода не облизывает её лоб, а длинные волосы полностью не погружаются в воду. Глаза закрываются, в то время как она вздыхает от контакта с водой. Это как будто она позволяет воде смыть с неё всё горе. С каждой секундой, что она находится там, она кажется светлее, более весёлой, более живой.

— Спасибо, — в конце концов, произносит она, не отвечая на мои вопросы.

— За что? — хриплю я, мое тело жаждет скатиться с обрыва и лечь рядом с ней в холодный поток.

— За то, что убил его, — отвечает она с улыбкой. — За то, что убил их всех.

Глава 5

Каллиан

Я почувствовала его ещё до того, как он на фут появился из-за деревьев. Я услышала его сразу же, несмотря на то, что он хорошо умеет скрывать свои движения.

Его аромат разносился по ветру, когда я окуналась в воду. Тёмный земляной мускус, окутывающий меня, точно такой же, как тот, когда я была в его руках.

Я бы могла ощутить его на моём языке, если бы он был ближе. Его взгляд на моё тело был подобен физической ласке любовника. Не то что чтобы у меня когда-то это было, но это было тем, о чём я всегда мечтала, то, как это будет ощущаться.

Моя сестра Дамарис однажды сказала мне: никогда не терять надежду, или они победят.

Она забрала свою надежду в могилу.

Я же скрыла свою глубоко в груди и забаррикадировала её за решеткой из проволоки и шипов. Для всех я казалась утратившей надежду. Это то, что позволило мне выжить!

Я отгибала эту решетку в темноте ночи и молчаливо ускользала в свой пузырь. Я мечтала о свежем воздухе, синем небе и очищающих водах. Я желала жизни, которой никогда не знала.

Рожденная в «Королевстве», насколько мне известно, моя жизнь была бесконечным рабством. Моё существование являлась всего лишь сосудом для удовольствия и обслуживания других. Быть рабыней или мешком для ударов кулаками, или как получилось позже в моей жизни — дыркой, которую должны использовать и наполнять. У меня должна была быть мать, так как у меня есть имя, хотя у многих, принадлежащих «Королевству», нет даже этого. Зачем обременять себя и давать собственности имена, когда мы безликие? Я не знаю, сколько мне лет или сколько прошло лет с тех пор, как я видела мою сестру. Всё, что я знаю, прямо здесь и сейчас, — то, что я ощутила вкус смерти в тот день.

Я приветствовала её. Я просила о ней с протянутыми руками, но всё же, это были руки моего спасителя, которые обернулись вокруг меня и крепко прижали. Объятие этого сильного, мощного незнакомца окутало меня одеялом из той самой вещи, что они почти погасили.

Надеждой.

Я слышала, как последний мужчина, что использовал меня, сделал последний вздох. Я слышала, как биение его сердца запнулось и прекратилось. Я распробовала его смерть на языке как сладкий и немного терпкий вкус самого сочного плода, и это подпитало меня. Затем я погрузилась в ожидающие руки и уплыла прочь в блаженном знании, что я умру свободной. Заключительный вздох воздуха, поступивший в мои лёгкие, не будет заражен мерзостью и безнравственностью. Мой спаситель дал мне это и, таким образом, подарил мне целый мир.

— Меня зовут Каллиан, я пришла из «Королевства», — сообщаю я мужчине, который, как я ощущаю, смотрит на меня. Однажды я слышала его имя — Грим, но я отказываюсь думать, что это прозвище подходит ему. Мужчина, назвавшийся Гримом, никогда не обеспокоится спасением умирающей девушки.

— Почему ты здесь? — в конце концов, спрашивает он со строгостью в голосе, которой раньше там не было.

— Ты принёс меня сюда, — просто отвечаю я, медленно поднимая свою голову из воды и позволяя прохладным капелькам стекать с волос на моё лицо. Такое чувство, что это очищает меня. Природа каким-то образом обнимает меня и впитывает прочь всю желчь, наводняющую каждую мою пору.

— Выйди из этой грёбаной воды и вернись в «Лодж», тебе нельзя здесь находиться, — рычит он. Вибрация от его слов колет мою кожу подобно острым как бритва осколкам льдинок. Мои глаза распахиваются и смотрят в небо, тепло солнца осушает воду на моей коже и окрашивает её жизнью.

— Там слишком шумно, — спокойно заявляю я, моё признание только наполовину правдиво. Я хотела найти его больше, чем хотела избежать непрерывного шума и любопытных глаз внутри того похожего на пещеру особняка. Он пыхтит, резко выдыхая, и я слышу его движение, как будто он расхаживает туда-сюда по короткой траве на самом краю обрыва.

— Почему твои волосы чёрные? — почти рассеяно спрашивает он, больше у себя, чем у меня. Прежде чем я могу рассказать ему, что я просила, чтобы мои волосы перекрасили назад в мой естественный цвет, и Анна, женщина, которая заботилась обо мне во время моего восстановления, любезно справилась с этой задачей вчера, я слышу, что он скатился по обрыву и затем раздался всплеск воды всего лишь в дюймах от меня.

— Я сказал, выйди из грёбаной воды и возвращайся в дом, где безопасно, — рычит он, прежде чем оборачивает обе свои огромные руки вокруг предплечий и ставит меня на ноги. Его неожиданное и резкое прикосновение заставляет меня раскачиваться, я не способна найти точку опоры, пока моё мокрое платье прилипает к телу, запутываясь вокруг голых ног, которые стараются устоять на илистом дне реки.

За считанные секунды я в его руках, а за другую он заносит меня на вершину обрыва. Солнце прячется позади окружающих деревьев, и моё тело тут же дрожит из-за прохлады тени и его массивной фигуры.

— Теперь иди! — орёт он в дюйме от моего лица, его горячее дыхание обдувает мои холодные щёки. Движение заставляет меня сначала сжаться, а затем убежать.

Он, что, не понимает того, что я прожила всю свою жизнь, окруженная настоящими монстрами, так что его гнев, его резкие слова и то, как он склонился надо мной, пугают меня? Нет, его слова омывают мою кожу, также как это делает водный поток, и эти лужи под моими голыми ногами превращаются в заводь бесполезно растраченной энергии.

Он ждет от меня молчаливого повиновения. Я могу почувствовать дыхание, выходящее из его груди, пульсацию, охватившую мое дрожащее тело. Я хватаюсь за него руками, это движение он должен интерпретировать как угрозу, а не потребность ощутить тепло, поскольку его следующие слова выходят с тяжелым вздохом.

— Послушай, я не должен был так прикасаться к тебе, я просто привык, что люди делают то, что я им говорю, вообще-то, большинство людей убегают, как только видят моё лицо, и всё же ты проигнорировала мои прямые приказы не один раз, а дважды. И ты смотришь на меня, ни разу не вздрогнув. Ты или глупа, или храбра, или оба эти качества, но если я велю тебе уйти, ты уходишь. Поняла?

Даже с учетом более мягкого тона, я всё ещё могу распознать едва сдерживаемый гнев в его голосе, но он сердится на себя или на меня? Я не могу точно сказать.

Опуская руки по бокам, я поворачиваюсь и смотрю непосредственно на него. Я сделаю так, как он просит, и уйду, но не раньше, чем он услышит мои слова на этот раз.

— Спасибо, — произношу я ещё раз, прежде чем разворачиваюсь и направляюсь к тропинке, что привела меня к ручью, обратно через маленький лес, где кора чувствует грубой под моими пальцами, а мягкая влажная трава щекочет мои ноги. Я ощущаю его взгляд всю дорогу, и я хочу развернуться и вернуться к нему без всякой причины. Я чувствую в его обществе нечто большее, чем вечное одиночество и изоляцию, которые я ощущала большую часть своей жизни. Единственный другой человек, чьей компании я искала, — была моей сестрой, а в «Королевстве» они использовали эту связь против меня.

Мне интересно, чувствует ли этот мужчина — мой спаситель — то же самое. И если он признает это, он тоже будет использовать это против меня?

Глава 6

Грим

Бах. Бах. Бах.

Где-то внутри моей пульсирующей головы этот стук становится всё громче и настойчивее.

Бах. Бах. Бах.

— Открой, *баную дверь, Грим, или я снесу её с петель.

Я кряхчу и перекатываюсь с живота на спину, мой усохший и обезвоженный мозг бьётся об основание черепа, заставляя меня вздрагивать.

— Оставь меня, бл*дь, в покое, — бормочу я. Или, по крайней мере, я думаю, что так делаю. Я не уверен, что прямо сейчас я в состоянии открыть глаза, не говоря уже о моём рте. Галлон янтарного виски, которое я выпил вчера ночью, принес мне смертельные последствия.

— Не испытывай меня, Грим.

Бах. Бах. Бах.

— Коул и твой трофей ждут тебя в его офисе, так что поднимайся, бл*дь.

— Мне плевать, — бормочу я ещё раз, мой голос ничто иное, как глухой скрежет в пустой комнате.

Твердое дерево прижимается к моей щеке, когда я поворачиваю голову в сторону и заставляю слипшиеся от алкоголя глаза открыться. Яркий солнечный свет опаляет сетчатку глаза, в то время как я искоса смотрю и пытаюсь сфокусировать свой пристальный взгляд на входной двери хижины. Через маленький стеклянный квадрат вверху массивной дубовой двери неясно вырисовывается лицо того, кто обычно сдержан и спокоен, его истинная сущность спрятана за маской манер и безразличия. Хотя не сегодня. Сегодня лицо Люка демонстрирует все его эмоции открыто, и даже в моем чуть ли не полудохлом состоянии я вижу, что он в состоянии гребаной ярости.

— Вставай, возьми себя в руки и будь в «Лодже» через тридцать минут или я возьму циркульную пилу и разнесу в щепки твою драгоценную хижину, — заявляет он, в его тоне обещание, а не угроза. Маска Люка мягко возвращается на место с каждым словом, что он выдавливает из себя, пока стоит и смотрит на меня, как на таракана. Я остро ощущаю его презрение даже через барьер стекла и толстой древесины, но это ничего не значит для меня.

Улыбка медленно ползёт с одной стороны его рта. Даже с расстояния между нами и затуманенным алкоголем взглядом, я могу видеть проблеск острых белых зубов, когда его губа искривляется обратно, а также вспышку тёмных искр, когда его глаза сияют как оникс.

— Если ты не хочешь утверждать права на свой новый симпатичный трофей, я уверен, что ей понравится быть дополнением к моему стенду в подвале.

Его слова, его намеренья и его разнузданное предупреждение бьёт меня прямо под дых, распространяя огонь по венам, который сжигает последние остатки алкогольного опьянения, как будто подпалили фитиль фейерверка.

Мгновение — и я на ногах, бросаюсь к двери, широко открываю её и реву ему в спину, в то время как он шагает прочь по высокой траве.

— Тронь её, и я буду носить твои внутренности как ремень.

Он не оборачивается, но поднимает одну руку в пренебрежительном жесте.

Ублюдок точно знает, на какие точки нужно надавить, и пока я наблюдаю, как его одетая в костюм фигура исчезает за деревьями, меня поражает видение утонченных изгибов, заключенных во влажный белый хлопок, проделывающее те же самые вещи, что и вчера.

Я наблюдал, как Каллиан без усилий прокладывала свой путь через лес, ни разу не поколебавшись или не оглянувшись назад. Она передвигалась так, как будто плыла по воздуху. Беззвучно, не спотыкаясь, не оставляя ни единого следа, доказывающего, что она хотя бы ещё раз была передо мной.

Хотя остался её аромат. Он кружил в ветре вокруг меня, облизывая мою кожу и проникая в мой разум.

Солнечный свет, дикие цветы и недавно скошенная трава. Это въелось в мои чувства и удерживало меня зачарованным. Проходили минуты, а я алчно впитывал его, и я всё равно страдаю от жажды. Мой язык — засохшая плоть, приклеившаяся к нёбу, мои вкусовые рецепторы жаждали ощутить больше её вкуса.

Я не знаю, как дошёл до хижины, мои ощущения туманны и поглощены ею. Осталась только жажда, что она создала, и я стремительно подавил её, очистив из своего тела полной бутылкой односолодового виски «Пендерин» (прим. «Пендерин» — марка виски, выпускающегося единственной винокурней в Уэльсе). Я редко пил. Эффект от алкоголя или наркотиков при моих нестабильных эмоциях приводил мой организм в беспорядочное и буйное состояние. Я, может быть, по мнению многих людей, и неудержимый маньяк, но вот только я всегда, всегда всё держу под контролем. Слава богу, литр виски сделал своё дело, и я вырубился на паркетном полу хижины, не причинив никому никакого вреда.

Проснуться с барабанами и басами, пульсирующими в моих глазах, не было частью плана. Почему головная боль после употребления спиртного не может сопровождаться достойным саундтреком: как Мартин Дин, Сэмми Дэвис Младший или Фрэнк Синатра? Почему к следующему утру всегда прилагается бешенное техно?

Ну, да, вы можете называть меня оксюмороном. Я — убийца, который жаждет беспорядка и кровопролития, являясь при этом чистейшим образцом ОКР.

Травмированный маньяк, у которого всегда всё под контролем, даже если я и выхожу из себя; головорез, который дал имя любимому ножу; кто становится твёрдым, когда люди умоляют его о сохранении их жизней; и все ещё слушающий «Крысиную стаю» (прим. команда деятелей американского шоу-бизнеса 1950-х и 1960-х годов, которая группировалась вокруг Хамфри Богарта и его супруги Лорен Бэколл), поскольку те мужчины — явный класс.

С последним быстрым взглядом на теперь уже пустой лесу, я разворачиваюсь на пятках, закрываю дверь позади себя, прежде чем окончательно обнажусь с этим яростным стояком. Ха, видимо, поэтому Люк и не задержался. Слишком много мужчины для него, он, скорей всего, почувствовал себя некомфортно. Я ухмыляюсь себе в течение целых пяти секунд, прежде чем его слова раздаются в моей голове.

«Если ты не хочешь утверждать права на свой новый симпатичный трофей, я уверен, что ей понравится быть дополнением к моему стенду в подвале».

Улыбка сползает с моего лица, и дикий звук вырывает из горла, пока я штурмую спальню, полный решимости одеться и добраться до «Лодж», прежде чем Люк даже подумает воплотить в жизнь свою угрозу. Игнорируя зловонный запах спиртного, исходящий от меня, я натягиваю какие-то джинсы, плещу водой в лицо и фактически выполаскиваю целую бутылку жидкости для полоскания рта, которую я выплёвываю на траву возле хижины. Я оставляю переднюю дверь широко открытой, безразличный к тому, что кто угодно может войти в моё убежище, пока я шагаю через лес, натягивая рубашку через голову и закрепляя в ножнах мою любимую «Мисси», пока преодолеваю необходимое расстояние.

В то время, когда я подхожу к входу в «Хантер Лодж», я полностью возвращаю свой контроль. Моя скоротечная ярость сдерживается «Мисси», успокаивающе находящейся на моём бедре, и ароматом скошенной травы и диких цветов, манящий аромат которых доносит легкий ветерок.

Весь этот размеренный контроль катится к чёрту, когда я захожу в кабинет Коула, расположенный в его частном крыле «Хантер Лодж», поскольку, когда я вхожу в комнату, там меня ожидают четыре человека. Коул, Фей, Люк и она — Каллиан.

Её имя непрошено соскальзывает с моих губ. Глаза всех смотрят на меня, кроме неё. Она продолжает смотреть в широко распахнутое окно, её длинные тёмные волосы трепещут вокруг её плеч, пойманные безумным порывом ветра. Одетая во всё белое, она кажется незапятнанным ангелом, тогда как я вмятина на части плода, та, что вы отрезаете самым острым ножом, прежде чем погрузить зубы в сочный плод.

Её голова наклоняется при звуке её имени, но она не поворачивается, чтобы быть лицом ко мне и эмоциям, вырвавшимся на первый план, с которыми я боролся за контроль по дороге сюда.

— Какого хрена она здесь делает? — выдаю я, моя рука находит гладкую ручку «Мисси», кончики пальцев испытывают зуд вытащить её и причинить боль, но не ей — себе.

— Грим.

Голос Коула вырывает меня из внутреннего сражения, и я отвожу свои глаза от фигуры Каллиан, чтобы остановиться на его лице.

— Ты сказал мне найти тебе новый ключ от «Королевства», — его глаза бросают мне вызов задавать вопрос, в ответе на который я не нуждаюсь. Когда я продолжаю упорно оставаться немым, он продолжает. — Это Каллиан.

Прежде чем его рот сформировал заключительный звук буквы «Н» в самом конце, я пересекаю комнату и прижимаю «Мисси» к мягкой открытой коже его горла.

— Бл*дь, да на хер. Найди другой способ.

Он даже не сглатывает. Его глаза бросают вызов моим, поддразнивая меня сделать следующий ход. Я не настолько глуп, чтобы думать, что смогу сделать больше, чем малейший надрез на его загорелой коже, прежде чем меня нарежет на ленточки его нож, что прижат к моему боку, или успокоит выстрел в затылок из пистолета Люка.

Эти мужики — мои братья, но они знают, на что я способен, и они понимают, что однажды мой Дьявол пробудится, и меня невозможно будет остановить.

Я никогда раньше не направлял своё оружие ни на одного из них, но всё же Коул не выглядит даже чуточку удивлённым, обнаружив себя на острие моего лезвия.

— Она сама предложила, брат, — выдавливает он сквозь сжатые зубы. Все его мускулы собрались в пружину для атаки. Его инстинкты кричат ему обезвредить угрозу, что я несу.

Я знаю этого мужика, я сражался с ним, и он столько всего знает о моих демонах, как и я о его.

— Хорошо, брат, — отвечаю я с большим количеством яда, чем, вероятно, было бы разумным. — Мне насрать на то, что она предложила. Найди другой способ.

Мы в тупике, никто из нас не готов уступить или ослабить свои условия до того, как мягкий голос проносится через комнату в свежем ветерке.

— Это мой выбор. «Королевство» должно пасть, и я хочу стоять босиком на руинах и танцевать на кровавых останках.

Коул ухмыляется, позволяя своему оружию опуститься от моего бока.

— У твоего трофея есть голос, брат. И я верю тому, что она только что сказала, так что убери лезвие от моей яремной вены, пакуй своё дерьмо и будь готов к отправке.

Я глазею на него чуть дольше, мои пальцы подергиваются от необходимости резать, рвать, колоть и наносить удар. Я собираюсь пойти против моих братьев ради женщины, которой, по всей видимости, надоело жить? Женщины, на которую я реально не претендую, ту, которая ничего не значит для меня?

Скошенная трава и солнечный свет в полную силу поражают мои чувства.

Да. Слово шепотом появляется в моём разуме, отвечая на невысказанный вопрос. Да, я завоюю мир ради обеспечения её безопасности, и я разорву любого, кто встанет у меня на пути.

Я делаю глубокий вдох, убираю «Мисси» от его шеи и стремительно перекатываю ею через пальцы, прежде чем вкладываю в ножны на боку.

Размеренным шагом я отступаю, мой мозг борется, чтобы найти сейчас довод и выйти отсюда с пустыми руками.

— Не она, — наконец произношу я, слова звучат практически как умоляющее дребезжание. — Я внедрюсь в «Королевство» и принесу тебе сердце каждого человека, который в него вовлечен, но не с ней в качестве приманки.

Мои глаза отпускают пустой взгляд Коула. Он был у него всего долю секунды, демонстрируя краткую вспышку симпатии к моей просьбе, но также быстро как появился, так же быстро он и ушел. Я сканирую лица других в комнате. У Люка одинаково расслабленная и необеспокоенная манера поведения, когда он изящно опирается о дальнюю стенку; всевидящие глаза Фей сосредоточенно смотрят на меня, как будто считывая саму суть моей души, а я останавливаюсь взглядом на элегантно изогнутом позвоночнике Каллиан, пока она всё ещё продолжает смотреть на пол.

Этот легкий и обыденный способ, с которым она игнорирует наличие у меня затруднений, противопоставленных моим больным и изодранным в клочья эмоциям. Всё мое тело ощущается покрытым струпьями, моя кожа напряжена и зудит, а её пренебрежительное отношение — это острый коготь, проникающий в мой твердый скелет и скребущий по нежному и неизлеченному подкожному слою тканей.

Её спина напрягается под моим пристальным взглядом. Она может ощущать мои глаза на ней, и всё же она не поворачивается, чтобы быть ко мне лицом. Вместо этого она поднимает свой подбородок и ясно произносит непосредственно мне и только мне.

— Приманка — нежелающий участник. Я — не приманка. Я — месть.

Глава 7

Каллия

Трое могущественных мужчин и столь же значимая женщина находятся в этой комнате вместе со мной, и более умный человек стоял бы к ним лицом, но мне не надо поворачиваться к ним, чтобы понимать, что каждый из них в своих руках держит кусочек моего будущего. Эти трое людей не загубят мою судьбу, они владеют ей, а один даже больше, чем все остальные, но он меньше всех осведомлён об этом факте.

Фей пришла ко мне вчера вечером. Она думала, что я не обращала внимания на то, что она постоянно смотрела на меня оценивающе. Её пристальный взгляд останавливался на мне всякий раз, когда мы разделяли одно и тоже пространство. Её взгляд не похож на взгляд ни одного человека, с кем я когда-либо сталкивалась. Я не просто ощущаю её взгляд на себе, я чувствую его внутри себя, пробирающийся через кожу, мускулы и кости, прокалывающий мясистый хрящ, который маскирует непробиваемую колючую клетку моих рёбер, зарываясь в нежные и тайные места, которые я хранила скрытыми от каждого, даже от самой себя.

Я искала себе оправдания и так быстро, насколько это было возможно, сбегала от её присутствия в безопасность и уединенность моей комнаты, но не вчера вечером, вчера вечером она пришла непосредственно ко мне, и я поняла, что мне захотелось дать ей то, что она легко могла дать мне.

Я хотела увидеться с ней. Я хотела позволить кому-то ещё облегчить мою душу от тяжести мрака, давившего на меня. Я могла ощущать его и в ней тоже — этот распространяющийся, паразитирующий мрак, который вцепился в её костный мозг и отпечатался в каждой клеточке. Она была такой же, как и я, но всё же не совсем. Она терпела, пока выживала. Нет, не выживала, она использовала его, чтобы подпитывать себя, делать себя более сильной. Я хотела этого. Я хотела, чтобы она показала мне, как я могла бы обернуть темный цвет моей душе во что-то больше. Точно так же, как она это сделала.

— Каллия, верно? — спросила она, когда переступала через порог моей маленькой, скудно обставленной, но все же отдельной комнаты.

Щетка, что я держала в руке, задрожала в моих волосах от того, что мои чувства споткнулись о неправильный ритм моего сердца. Я подавила страх, что пронесся по моей коже, и продолжила расчёсывать уже гладкие пряди.

— Фей Хантер, — ответила я, желая дать ей понять, что я знаю, кто она. — Спасибо, что позволили мне остаться в вашем доме. Я ценю это больше, чем могу выразить.

Проигнорировав мою неуклюжую грубостью и слабую попытку благодарности, она зашла в комнату и закрыла дверь.

Настроение в комнате изменилось, и я захотела встать и вынудить её покинуть моё пространство, умоляя забрать ту боль, что охватывала меня рядом с ней. Но я этого не сделала. Я продолжала сидеть, мои глаза невидяще зафиксировались на чём-то далёком, щетка жёстко проходила по коже головы и тем самым удерживала меня.

— Кто знает о тебе? — простой вопрос, который рассказал мне, что она видела сквозь мой лживый фасад.

— Никто, — честно ответила я. Что-то в воздухе вокруг подсказывало, что она сразу поймет, если я солгу. — Никто здесь, во всяком случае, — предположила я правдиво.

— Ты хорошо это прячешь, — заявила она с ноткой восхищения в её голосе.

«Я должна была скрывать это, чтобы выжить», — кратко призналась я сама себе в голове, но Фей я не сказала ничего. Должна ли я поблагодарить её за то, что она отметила, как хорошо я скрываю правду?

— Татуировка на твоей груди, — откровенно произнесла она, сразу переходя прямо к сути. — Ты принадлежала «Королевству».

И это был не вопрос.

— Да, — ответила я в конце концов, отметка, проходящая по изгибу моей груди, прямо чесалась от необходимости прикосновения и подтверждения, но я удержала себя от этого.

— Тогда мы должны поговорить.

Мы проговорили до глубокой ночи. Казалось, что Фей снимает обратно каждый слой моей недавно исцеленной кожи, она многое разоблачила: больше меня, большее того, что я пережила, большее количество грязи, что въелась в каждую мою пору. К тому времени, когда она оставила меня, чтобы обдумать её предложение, я была нежной, сырой и кровоточащей. Но также я пришла к окончательному решению, и именно поэтому я сейчас стою здесь.

Воздух поспешил покинуть комнату через открытое окно, просто для того, чтобы быть втянутым обратно, когда он вошел в кабинет Коула. Воздух бьёт по мне со всей силы, развевая мои волосы от плеч, и мчится дальше по моей выставленной на показ коже. Его присутствие давит как ничьё другое. Эта связь, что я ощутила между нами, больше, чем связь между спасителем и жертвой. Она затягивает гораздо глубже, вьётся за пределами глубин моего живота, вверх по моей груди и стучит по рёбрам, требуя освобождения. Его враждебность ко мне не сделала ничего, чтобы погасить огонь этой потребности. Этот огонь, что он распалил во мне, только усилился и распространился. Я бы хотела опалить его, тыкнуть в его гнев пламенными пальцами и заманить его яростью ко мне. Это было глупо и безрассудно, но также это ощущалось так, будто не поддавалось контролю. И именно отсутствие этого контроля пугало меня больше, чем мужчина, который в настоящий момент приставил нож к горлу своего брата. Я слышала произнесенные слова и ощутила трещину, разломившую комнату, но мой разум уже определился. Моё решение сделало маленькую, простую комнату чернее ночи. Соглашение пугало, но не победило моё женское обещание возмездия.

Я не была настолько наивна, чтобы предполагать, что Фей пришла ко мне по её собственному желанию. Очевидно, её муж надеялся на моё согласие, но то, что мы разделили в тишине ночи, было родство — сестринство во тьме, что выходило за рамки махинаций любого из мужчин в этой комнате.

— Могу я поговорить с тобой наедине?

Мой вопрос не нуждался в имени, каждый в этой комнате знал, кому он адресован.

— Я не думаю… — начал Коул, но предложение было оборвано дикостью и гневом в словах мужчины, который моментом ранее угрожал проткнуть его яремную вену.

— Оставьте нас.

Никто не пошевелился, и я заставила дыхание оставаться спокойным. Не из-за того, что я боялась, что он причинит мне боль, если мы останемся одни, а из-за того, что я желала даже самую маленькую пылинку, мгновение приватности с Гримом.

Я услышала, как брат Коула, Люк, сделал несколько шагов вперёд и тихо выдохнул так, как будто попытался заговорить.

— Я, бл*дь, сказал: оставьте нас, — выдавил Грим сквозь зубы, которые он сжимал так сильно, что я слышала резкий скрежет кости о кость.

Затем мы остались одни.

Спасённая девушка и убийца.

Убийца и его трофей.

Грим и Каллия (прим. в переводе дословно имена главных героев означают «мрачный» и «самая красивая»).

Все эти утверждения кажутся правдой за исключением последнего, и в тот момент, когда дверь закрывается позади последнего уходящего человека, я разворачиваюсь, чтобы оказаться к нему лицом, слова покидают мой рот, прежде чем он поднимает свои глаза, чтобы посмотреть на меня.

— Какое у тебя настоящее имя?

Я чувствую, как его взгляд хлещет меня, словно плетью, скользя по моему лицу. Мой вопрос неожиданный и, по-видимому, неуместный — он застал его врасплох.

— Грим, — наконец, отвечает он, и гнев сочится из его слов.

— Это не то имя, которое дала тебе твоя мать. Это то, что ты выбрал сам.

Его дыхание опаляет моё лицо, когда двумя длинными шагами он приближается ко мне, возвышаясь надо мной, уставясь на меня в том же самом положении, что он принял вчера в воде.

— Моя мать ничего не дала мне, я заработал своё имя, оно принадлежит мне.

И как же это похоже на наше вчерашнее столкновение, я не боюсь его грубой попытки запугивания.

Я закрываю глаза и поднимаю свой подбородок к нему, его рост в два с лишним метра затмевают мои 162 см.

— Оно тебе не подходит, — шепчу я, а наши лица так близко, что я понимаю — он мог ощутить мои слова у себя на коже.

Его поза меняется, рябь в воздухе вокруг нас предупреждает меня о том, что он резко выпрямился, потеря его дыхания на моем лице сообщает мне, что он выпрямился в полный рост.

— Так ли это, дорогуша? — тихо выдыхает он, нежное выражение из его уст звучит как проклятье, не как ласка. — Ладно, хорошо, что мне по херу, что ты думаешь или что ты хочешь. Будь готова к рассвету, и ты будешь делать всё, что я скажу, — он отстраняется и глубоко вдыхает, сталь в его голосе непробиваема. — Ты ведь не хочешь сожалеть о том, что я спас тебя.

Затем он уходит. Дверь закрывается с грохочущем хлопком.

Я разворачиваюсь ещё раз, чтобы оказаться лицом к открытому окну. Мои глаза широко открыты из-за яркого утреннего солнца, а все мои мысли о мужчине, который только покинул эту комнату. Я должна была свернуться в клубок на узкой кровати в моей спартанской и пустой комнате. Я должна была бежать подальше из этого места и от плана, что помогу воплотить в жизнь. Я должна была бояться возвращения в мир, что украл всю мою жизнь. Но нет, так как я знаю, что независимо от того, что произойдёт дальше, я защищена. Я знаю, что мужчина, который только что говорил со мной так, как будто я не более, чем таракан под каблуком его ботинка, пожертвует своей жизнью, чтобы спасти меня.

Откуда я это знаю?

Поскольку я ощущаю его вне этой комнаты, он опирается о дверь, его руки сжаты по бокам, желая больше всего на свете связать меня и спрятать подальше от грядущих чудовищных вещей.

Но он также знает — то, что было решено, теперь уже не отменить.

Я нужна ему больше, чем просто ключ к «Королевству», и это знание ошеломляет его.

Глава 8

Грим

— С кольцом Миллера на твоём пальце и Каллией на твоей стороне маловероятно, что кто-то подвергнет сомнению твоё вступление. Она знает, как одеваться и как себя вести, её татуировка будет выставлена напоказ, так что никто дважды не задумается о том, что ты — её новый владелец.

Я делаю последнюю бесполезную попытку забить кольцо на свой намного больший мизинец, всё, что пока я могу сделать, это продвинуть его только до конца первой части фаланги пальца.

— Татуировка, какая татуировка? — практически рычу я, в то время как толстое золотое кольцо с печаткой отказывается проходить через косточку на моём пальце.

Отсутствие ответа Коула, заставляет меня оторвать взгляд от моей задачи и приподнять лицо, мои глаза расширяются, как будто говорят «я жду».

Замешательство искажает его обычно невозмутимое лицо, и на мгновение он выглядит искренне неспособным говорить. Это впервые.

Смотря на меня с недоверием, он, наконец, отвечает:

— То есть ты пытаешься сказать мне, что ты спас эту девочку, видел её голой и грязной и так и не увидел татуировку, проходящую через всю её левую грудь?

Мои разум сканирует слайд-шоу из изображений: её слабое неживое лицо под Форестером, её мерцающие глаза, смотрящие сквозь меня и никогда на меня, её тело, заключенное во влажный белый хлопок. Прогиб её спины, пока она стояла перед открытым окном сегодня утром, её длинные волосы, перекрашенные из платиновой блондинки практически в чёрный. Никакой татуировки.

Гнев на себя за то, что я не обратил внимания на такую важную метку и за своё полное отсутствие насторожённости, когда я нахожусь рядом с Каллией, — это импульсом проносится в моей голове, и я выдавливаю отрицательный ответ.

— Нет.

Единственное слово, прозвучавшее как выстрел в моих ушах.

Коул не побелел от моего рыка и, очевидно, не напрягся от ответа. Вместо этого он продолжает рассказывать мне о метке, которая пересекает её грудь, — её пятизначный идентификационный номер в короне.

— Это представляет собой комбинацию того, как нацисты первоначально клеймили евреев в Аушвице и пользующиеся успехом торговые маркировки. Многие сутенёры по всему миру маркируют своих сексуальных рабов короной и обычно своим именем, но «Королевство» использует корону, состоящую из буквы «К».

Он, делает паузу, позволяя мне впитать эту информацию, прежде чем продолжает.

— Наша разведка предполагает, что эта организация появилась из сексуального кольца, ведущего своё начало со времен Первой мировой войны. Она выросла и процветает, переходя от страны к стране, подбирая слабых и обескровленных. Мужчины, женщины, дети — всех засосало в пустоту, которая выросла в геометрической прогрессии в много миллиардно долларовую организацию, которая владеет только одним активом и только им одним торгует. Людьми.

Я раздражаюсь ироническим смехом.

— Звучит так, как будто они посрамили ферму моих родителей.

Лицо Коула каменеет.

— Она в пять раз превосходит действия Реншоу.

— И «Багряный крест» ничего об этом не знал? — неверие явственно звучит в моем вопросе.

Выражение его лица ещё больше ожесточается.

— Мы ничего не знали об этом, но, с другой стороны, «Багряный крест» имеет контрольный пакет.

Бл*дь.

— Она работает автономно и имеет собственную «Пирамиду». Всё, что проходит через «Багряный крест», — это деньги. После того, как их отмоют, пятьдесят один процент пакета отсчитывается и пополняет нашу казну, а баланс перераспределяется в иерархии «Королевства». Эта часть полностью законна, а вышеупомянутый совет выступает в качестве одной из наших многочисленных оффшорных инвестиционных компаний названых Regno. Что с латинского…

— «Королевство» — вот ублюдки, — это мой проклятый ответ на эту новую информацию. Я знаю, как работает «Багряный крест», я видел, насколько далеко и широко распространились его щупальца, но когда Коул убил Алека Крэйвена — своего тестя, главу и лидера этой теневой организации, которой теперь правит Коул, — он поклялся уничтожить всех, кто вовлечен в сексуальную торговлю. Факт того, что эта огромная организация, приносящая миллионы, была пропущена, не может расцениваться иначе, как насмешка над ним, а также надо мной.

— Каковы будут последствия, если покончить с этими ублюдками? — хотя мне пох*й на последствия, это работа Коула и Люка — обуздывать «Багряный крест», но мне необходимо знать, будет ли какой-нибудь ответный удар по мне из-за уничтожения «Королевства».

Коул моргает один раз, прежде чем тьма проходит через него, а его глаза начинают угрожающе блестеть.

— Позволь мне волноваться о последствиях, а ты сконцентрируйся на поставленной задаче. Люк ждёт тебя в гараже. Он — глава твоей группы поддержки, но изначально вы будете там одни. Только ты и Каллия. Ты готов к этому?

«Нет».

— Очень субъективно. Я сделаю то, что необходимо.

«Я убью их всех».

Он устало смотрит на меня, прежде чем кивнуть мне.

Я хочу стоять здесь и обсуждать дело, требовать, чтобы Каллия осталась, но это решение, как и большинство самых важных решений в моей жизни, было принято за меня. Теперь мне просто нужно гарантировать, что независимо от того, сколько сердец я вырежу или сколько горл перережу, она вернётся сюда, и ни единый волосок не упадет с ее головы.

Я ухожу, не сказав об этом и слова. И направляюсь к чёрным коридорам, что ведут в гараж.

Люк проводит инструктаж небольшой группы мужчин, когда я вхожу в гараж. Группе, состоящей из наёмников, участвующих в незаконных операциях и наёмных убийц. Только эти убийцы принадлежат исключительно «Багряному кресту».

Когда он ощущает моё присутствие позади себя, он отпускает своих подчиненных и зазывает меня в пустое бетонное пространство.

Мы называем его гаражом, но здесь никогда не стояли автомобили. Это скорее оружейный склад, хотя если вы не знаете, где искать, то всё, что вы увидите, это голые бетонные стены и пол. Оружейный склад за запертой тайной дверью — секретное место, заполненное стеллажами и стеллажами с оружием и взрывчаткой достаточных, чтобы организовать переворот в небольшом государстве.

— Грим, — признаёт он моё присутствие, когда прислоняется спиной к дальней стене, его поза расслаблена, нет никакого признака монстра, что скрывается за его классически красивым обликом. — Я полагаю, Коул ввел тебя в курс дела.

Я немного наклоняюсь к его мускулистой фигуре, облаченной в дорогой, сшитый на заказ костюм. Оба брата Хантера привлекают внимание своим симпатичным внешним видом, хорошими манерами и ореолом власти, окружающим их.

Тогда как Коул — высокий, крупный, с львиной гривой светлых волос, Люк — тёмный, изысканный и без лишних усилий красивый, он как мужчина-модель, а не хладнокровный убийца. Я уверен, его определенно привлекательная внешность одурачила многих, но я могу разглядеть его монстра, всегда блуждающего под поверхностью с оскаленными зубами, готовыми вырвать вашу глотку.

— Он предоставил мне второстепенную информацию и основной план. Сказал, что я сам по себе на это раз, именно так, как мне нравиться.

— Мы будем наблюдать за вами двумя и находиться достаточно близко, чтобы помочь вам, если что-то пойдёт наперекосяк.

«Если что-то пойдёт наперекосяк», — сказал он, но всё, что я услышал, было: «если ты облажаешься».

— Я обойдусь без вас, — твердо заявляю я, получая в ответ изогнутую бровь и небольшую ухмылку от Люка. «Но Каллии, возможно, и понадобитесь», — раздаётся шепот в моём мозгу, так что я усмиряю свой темперамент после сказанных ранее слов и добавляю: — Но спасибо за прикрытие.

Люк видит мою неохотную готовность ко всему этому. Отчаяние. Он уже знает, что она больше, чем просто трофей, больше, чем добыча за дорогое сердцу убийство, и я испытываю крайне неприятное чувство, что неспособен скрыть её ценность.

Когда человек, даже которому вы доверяете, знает, чем вы дорожите, это превращается в слабость, становится слабым местом, и это легко использовать. До сих пор в моей броне никогда не было подобной бреши, и я не знаю, что с этим делать, но я чертовски уверен, что не позволю Каллии заплатить цену за этот мой новый недостаток.

— Ладно, давай пробежимся по более мелким деталям, — Люк дает мне путь к отступлению. Он мог бы подтолкнуть и тыкнуть меня носом в ценность Калии для меня, но не стал. Вместо этого мы пробегаемся по плану до того момента, пока мы оба не убеждены в его успехе.

— Встретимся на рассвете, брат, — крупные, с совершенным маникюром пальцы Люка сжимают моё плечо, в то время как мы разворачиваемся, и я заставляю себя оценить этот жест солидарности. Я никогда не сомневался в Хантерах или моей преданности им, и я не собираюсь начинать теперь, несмотря на то, что случилось раньше в офисе Коула. Моя рука лежит на двери, когда он останавливает меня и добавляет: — Это наша возможность, Грим. Не моя, не Коула, не твоя — наша. Не позволяй даже клочку своих чувств к этой *бучей злоупотребленной шлюшке влиять на принятие твоих решений.

Мой нож в моей руке раньше, чем я полностью повернулся, но Люк ушел, мягкое шипение тайной двери — единственный признак его ухода.

Я представляю его самодовольно улыбающимся самому себе, пока он держит путь через секретные проходы. Люк никогда не пойдёт на компромисс ни для кого, кроме брата или, возможно, меня. Его жизнь была простой. Месть, смерть, кровь и власть были всем, что насыщало его, он и я так похожи, но всё же мы разные. Я бы никогда не поставил женщину превыше моих братьев. До неё. Эта девушка станет моей погибелью. Мне следовало оставить её умирать на грязном испещренном полу Форестера.

Почему же я этого не сделал?

Глава 9

Каллия

Обтягивающее платье — всего лишь лоскуты ткани, облепившие моё тело как вторая кожа. Мои груди практически выставлены на показ, закрыты только лишь соски, а сами вершины моей плоти полностью продемонстрированы, обрамленные глубокой драпировкой ткани снизу.

Моя вытатуированная маркировка полностью видима, находясь вверху моей груди — чёрные цифры и красная корона окостенели на моей коже.

#17003

У Дамарис был #17002. Я предполагаю, что «Королевство» добыло нас в одно и то же время, и, судя по тому факту, что у нас были имена, которые мы помнили, мы, вероятно, не были рождены там, и всё же у меня нет более ранних воспоминаний. Ни одного, даже когда я сплю.

Никаких нежных или туманных воспоминаний о том, как быть любимой матерью или отцом, никаких проблесков предыдущей жизни, где мы обе жили в свободном и счастливом детстве, никакого легкого смеха или успокаивающих прикосновений любящих людей. Моё самое раннее воспоминание: мы обе испуганные и голодные свернулись клубком на холодном цементном полу. Вопли и плачь других женщин и детей эхом отзывались в темноте. Я помню, как мои конечности тряслись, а глаза воспалились от слёз. Я помню синяки и резанные раны, быстрые кулаки и тяжелые ботинки. Я помню, как Дамарис поддерживала меня так, как никто не поддерживал её.

Я думаю, что она была старше меня, но ненамного, возможно, на год или максимум на два. Хотя она была значительно умнее меня. Она защищала меня, где могла, и она успокаивала меня, когда не смогла защитить, до того самого дня, когда её не стало.

В первый раз, когда кто-то владел нами, это было недолго, и нас, в основном, использовали как домашних рабов наркобарона. Причина, по которой ему нравилось использовать детей больше, чем взрослых, состояла в том, что он мог поместить большее количество нас в комнату и кормить меньше. Я говорю, что тот раз был недолгим, хотя на самом деле я не знаю, сколько времени мы провели там, всё, что я знаю, — наш следующий владелец купил нас только для того, чтобы бить нас. Это было нашей единственной функцией. Миниатюрные человечки, использующиеся как мешки для ударов. Дети помладше часто умирали. Их крошечные тела выбрасывали как хлам. Мы едва выжили, и то время, как и многое другое, стало казаться слишком долгим. И снова я не могу сказать наверняка, сколько времени он владел нами, поскольку время не было чем-то, что мы могли бы измерить. Это минуло со сжатым кулаком, пинком или порезом острым лезвием ножа. Это могли бы быть дни, но это легко могли быть и месяцы или годы. Мы росли маленькими, и теперь я понимаю — мы выжили только благодаря тому, что были друг у друга. Было легче терпеть, когда ты не один. Мы жили, но только потому что не смогли бы вынести того, что позволили бы остаться своей второй половине страдать без другой.

Больше владельцев приходило и уходило, у меня ещё даже не начались мои ежемесячные кровотечения, когда, в конечном счете, нас продали мужчине, который использовал нас только из-за наших отверстий. В то время мы хотели обратно к предыдущему владельцу, который бил нас. Для двух маленьких девочек этот способ владения был тем, что сломало нас обеих. Это также была худшая часть моей жалкой жизни и по другой причине. У Дамарис начались её ежемесячные кровотечения, она забеременела, а затем ее забрали.

Моё последнее воспоминание о моей сестре — её маленькое голое тело, болезненно тощее, кроме небольшого раздутого живота, тащат за руки двое наших мужчин-владельцев.

Она не вернулась.

Я стала смелой от отчаянья в её отсутствие: я просила и молила за мою сестру, давая моему владельцу открытое представление о моей единственной слабости.

Он получал больное удовольствие от того, что вертел и манипулировал мной, чтобы я принимала участие в самых чудовищных и развращенных действиях и делала это по доброй воле. Он заставил меня выполнять это для его извращенного развлечения, а также вынуждал меня просить его и его людей использовать меня мерзкими и ужасающими путями.

И я делала, поскольку Дамарис была единственным, что у меня было в этом мире, и я нуждалась в её возвращении.

Моя потребность в ней делала его твёрдым. Он торчал от этого. Он злоупотреблял мной такими способами, что мой юный разум отказывался постигать. Действия настолько отвратительные, что я вырезала их из своей головы тупыми и обломанными ногтями, пока часть моего разума не осталась кровавыми кусками на полу у моих ног.

Моё тело едва пережило это владение. А мой рассудок нет.

Я застегиваю ремешки своих высоченных каблуков, когда дверь моей спальни открывается. Мне нет необходимости поворачивать голову, чтобы узнать, кто это. Он не стучал, не называл себя, но всё же я знаю, что это — Грим. Я знаю, потому что все светлые волоски на моих руках встали дыбом, как будто он только что провёл кончиком пальца по моей коже. Даже на расстоянии десяти футов я чувствую его так, как будто он прижимается ко мне.

— Я готова, — произношу я, пока встаю и поворачиваюсь, чтобы подойти к нему. Он не упускает, что моя голень ударяется об угол каркаса кровати, и интерпретирует это как нервозность.

— Слишком поздно, чтобы отступать сейчас, дорогуша.

— Я предпочитаю, чтобы ты называл меня Каллия.

Он не двигается в дверном проёме, вынуждая меня протискиваться мимо него и заставляя наши тела слегка соприкоснуться. Моя кожа покрывается мурашками из-за его близости, и, клянусь, я слышу, как он перевёл дыхание, или это была я?

— Ты не выглядишь как Каллия, — бросает он мне обратно мои же слова, ухмылка в его голосе очевидна. — И ты не выглядишь как дорогуша, так что, я думаю, это означает, что я буду называть тебя Кал.

Кал. Слово из единственного слога как удар исподтишка. Дамарис использовала бы сокращенную версию моего имени. Фактически, она единственная, кто когда-либо использовал моё имя.

— Ты можешь называть меня Кал, — шепчу я через ком эмоций, перекрывший моё горло. Мы спускаемся по узкому проходу через главную часть дома, Грим следует на шаг позади меня.

— Никогда бы не подумал, что ты фанатка Пола Саймона (прим. Пол Саймон — американский рок-музыкант, поэт и композитор, обладатель трёх премий «Грэмми»), — говорит он, и перед лестничной площадкой его длинные ноги догоняют, чтобы оказаться рядом со мной.

— Я не знаю Пола Саймона. Он поедет с нами?

Устанавливается гробовое молчание, когда мы приближаемся к широкой лестнице, что ведет в холл «Хантер Лодж». Моя рука скользит по лакированным перилам лестницы, пальцы обхватывают древесину, нога готова сделать первый шаг, а он нарушает всё, фыркнув так, как будто его позабавили, и неожиданно разражается смехом. Я спотыкаюсь, большие руки обхватывают верх моей руки, чтобы не дать мне упасть.

— Ты серьезно никогда не слышала «Ты можешь звать меня Эл»?

Я сглатываю и начинаю отвечать, но его низкий почти извиняющийся голос останавливает меня.

— Нет, конечно же, ты не знаешь. Это было глупо с моей стороны.

Мы спускаемся по лестнице в тишине, но его рука остается обернутой вокруг моей, его хватка мощная, но при этом нежная. Как будто он думает, что моя нервозность может заставить меня кувыркнуться и упасть, но я не нервничаю, я смущена. Его присутствие рассеивает мои мысли, и моя концентрация испаряется, весь испытанный и проверенный набор навыков предает меня, и я должна бороться с собой, чтобы держаться спокойно, найти свою дорогу или подвергнуться риску.

И в случае разоблачения, я больше не буду активом для разрушения «Королевства», а стану большей жертвой, чем когда-либо была ранее.

— Как раз вовремя, — зов Люка эхом отзывается в холле под нами, когда мы преодолеваем последние ступени.

— Моя команда готова, и вы знаете, как войти с нами в контакт, если будете нуждаться в спасении, — добавляет он, когда мы достигаем первого этажа.

Грим ощетинивается рядом со мной.

— Ты когда-нибудь заткнешься на хер? — это не тот вопрос, на который он ожидает ответ, но я знаю, что краткий ответ Грима развлекает Люка.

— Каллия, — зовёт голос Фей, когда она выходит из личных апартаментов Коула. — У меня есть кое-что для тебя.

Она идет прямо ко мне и откидывает мои волосы с плеч, пока они не собраны и переброшены через одно плечо. Уверенными пальцами она завязывает бархатный чокер вокруг моей шеи, единственная жемчужина висит спереди и ласкает впадину горла.

— Это трекер на случай, если вы разделитесь. Грим всегда будет знать, где ты.

Маленькая драгоценная бусинка своим весом успокаивает мою кожу. Я знаю, что мужчина, который сопровождает меня, вырежет весь мир, чтобы найти меня, и без этого устройства, но я оценила этот дар.

— Спасибо.

Я чувствую её нежную улыбку у моей щеки, когда она наклоняется, чтобы поцеловать меня на прощание. Прикосновение — это то, против чего я борюсь, когда её кожа прикасается к моей, тело инстинктивно отстраняется, и она не упускает моё вздрагивание.

— Одна неделя, Каллия. Через семь дней мы отпразднуем твоё окончательное правосудие.

Месть.

Правосудие.

Дамарис.

Рука Грима напрягается поверх моей руки, но не болезненно.

— Время, — командует он, и Фей отходит в сторону. Я чувствую её смешанные эмоции, подобно вибрации сильного ветра. Беспокойство, волнение и что-то ещё, что-то, что сильно напоминает гордость.

Глава 10

Грим

Частный реактивный самолет Хантеров ощущается небольшим и замкнутым. Но не из-за восемнадцати обученных убийц на борту, в этот самолёт может поместиться в пять раз больше, он кажется таким маленьким из-за неё. Борта давят на меня, отфильтрованный воздух опаляет лёгкие, а место кажется смехотворно крошечным для моей большой фигуры и всего остального, поскольку она здесь — она повсюду. Её присутствие затмевает всё остальное. Присутствие Кал высасывает из меня всё и требует всего моего внимания. Мой разум сосредоточил всё своё внимание на одном маленьком булавочном уколе, заставляя меня ощущать только её и никого больше.

Я пытаюсь слушать хорошо исследуемые и продуманные планы Люка, но главным образом я принимаю и запоминаю каждую деталь того, как она перемещается, вздыхает или просто дышит.

Кал. Кал. Кал.

Моё сердце бьётся одним этим слогом, и это больно. Это принятие её, эта потребность гарантировать её безопасность болезненнее, чем любой ущерб, пытка или рана, что я когда-либо перенес.

В отличие от боли, в которой я нуждался, что жаждал, что использовал как топливо для себя, укрепляя себя, освобождая себя, эта боль была сильнее. Она не поддавалась контролю. Она затрагивала всё. Она сводила меня, на хрен, с ума.

— Ты слушаешь меня или собираешься так и продолжать проверять, правильно ли она пристёгнута к креслу?

Я поднимаю своё лицо к пустому взгляду Люка.

— Я не знаю о чём, твою мать, ты говоришь. Расскажи мне больше об Алексиосе. Если он тот человек, кто управляет «Королевством», сколько ещё человек нужно убить, прежде чем я смогу добрать до него?

Люк выдерживает мой пристальный взгляд в течение долгого времени, прежде чем демонстрирует мне файлы на каждого важного члена «Королевства». Несмотря на размер этой организации, только пять мужчин обладают всей властью, с Симоном Алексиосом во главе этой пищевой цепочки.

— Алексиос — второй в команде человека по имени Титус Кириллос. Оба семейства были у руля организации с самого начала.

Я щелкаю глазами по фотографиям двух греков, заправляющих миллиардами. Их профили — типичные богатые плейбои. Красивые, богатые и безупречно одетые, но нужно быть монстром, чтобы узнать монстров, а оба мужчины привлекли внимание моего Дьявола. Он может видеть их также, как я вижу тьму в их глазах. Дьявол хочет испить её.

Люк продолжает представлять свои материалы на каждого из пяти. Вместе с Алексиосом и Кириллосом, есть один богатый американец по имени Форд Кеннеди, русский по имени Артур Фёдоров и ещё один мужчина. Мужчину, которого я знаю, что видел раньше.

— Кто этот парень? — я указываю на чёткое, но явно сделанное тайно фото человека с маленькой девочкой на прогулке в парке.

Люк смотрит на цветную фотографию, а затем поднимает своё лицо, ища мои глаза, пробираясь ко мне голову.

— Он известен как Джеймс Купер, но по недавно полученным сведениям, он был рожден под другим именем.

Я глазею на мужчину, который улыбается маленькому ребенку, держащему его за руку, пока он ведет её от качелей. У него смуглые черты, сильный нос и квадратная челюсть. Он так похож на…

— Он был рожден, как Джеймс Реншоу.

Джеймс Реншоу.

Нет. Этого не может быть. Без шансов. Я бы знал. Я бы, бл*дь, сделал что-нибудь.

Моя голова кружится, кишки сводит, и где-то глубоко в моей груди ощущается резкая боль, как от удара ножом.

Голос Люка продолжает так, как будто он только что не разорвал моё почерневшее сердце, всё ещё бьющееся в груди.

— Он на два года младше тебя и был вне нашего радара, поскольку был отослан практически сразу же после рождения в частное учреждение, а затем в различные частные школы-интернаты до недавнего наследования богатства и земель, оставленных Реншоу.

— И он… — слова обжигают, когда я выкладываю их, — …он такой же, как они?

Однако совсем не сконфуженный этой информацией Люк холодно продолжает:

— Яблоко от яблони не далеко падает, если ты об этом. Ты смотришь на своего младшего братика, Грим, и он бы заставил твоих *банутых родителей сильно гордиться.

«Не могу, бл*дь, дышать».

То же самое чувство накатывает на меня, которое официантка назвала панической атакой. Я не могу, бл*дь, слететь с катушек в этом самолёте, или всё будет кончено, и я не могу позволить Люку отобрать это у меня. Плюс, Джеймс Реншоу возглавляет теперь мой список кандидатов на убийство.

Мои пальцы впиваются в край стола перед нами, я слегка опускаю голову, подбородок сильно прижимается к груди, ограничивая поступления воздуха в лёгкие. Самолёт слегка трясёт, вероятно, из-за попадания в турбулентный поток, и едва различимый вздох Кал притягивает моё внимание. Я забываю про огонь в легких и не свожу глаз с ее побелевших костяшек на руках и замечаю ее нервозность.

Руками она крепко вцепилась в подлокотники, а всем телом вжалась в кожаное сиденье. Язык её тела кричит об ужасе, и всё же её лицо — маска безмятежного самообладания. Её глаза закрыты, грудь поднимается и опускается с глубокими вздохами, и прежде чем я даже понимаю это, моё дыхание подстраивается под её. Когда она вдыхает, я тоже. Когда она выдыхает, мои лёгкие работают синхронно. Держу пари, что даже моё сердцебиение сошлось с её и стучит в том же ритме и точно так же. Паника уходит, и мои лёгкие заполняются кондиционированным воздухом.

Я наблюдаю, как руки Кал медленно разжимают свою хватку, когда самолет резко прекращает трястись. Её глаза широко открываются, пока она поглаживает своими пальцами по бёдрам и небрежно оставляет свои руки на коленях. И как только я собираюсь перефокусировать своё внимание на Люка, прежде чем он позовёт меня и в какое бы ни было ещё чуждое дерьмо разверзнется вокруг меня, её голова медленно поворачивается в мою сторону, её глаза захватывают моё лицо.

Улыбка, что она дарит мне, — сплошное облегчение.

«Я знаю, что ты присматриваешь за мной. Спасибо».

Я безучастно отворачиваю лицо от неё и заставляю себя в течение долгого времени смотреть на мужчину и маленькую девочку на фотографии перед мной.

Я игнорирую его и фиксирую свои глаза на ней.

— Он владеет ей? — спрашиваю, не раздумывая.

— Дочь. Её мать мертва.

Люк собирает файлы и забирает фотографию, пряча ее от моего пронзительного взгляда.