Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

Глава 4

– Серёженька, уймись, – говорит Юлька, – не будь придурком.

В её глазах светится презрение, а ещё любопытство. Если Надя искренне переживает из-за конфликта, даже ладошки на груди сложила, то этой интересно, во что всё выльется.

Такие девушки отвечают за генофонд человечества. Это их миссия. В любую минуту они будут рядом с самым сильным, властным и перспективным мужчиной, который окажется поблизости.

Неважно, будет это главарь бандитской шайки, идущий по головам политик, или умница-стартапер в дурацкой клетчатой рубашке. Она станет для него самой ласковой и любящей кошечкой. И моментально предаст, как только рядом окажется мужчина ещё перспективнее. Это не подлость. Это естественный отбор. Психологию женщин писал Дарвин, а не Фрейд.

До сегодняшнего утра роль "вождя племени" выполнял старшекурсник Серёжа, и Юлька оказалась естественным приложением к его статусу.

Был, конечно, профессор Аникеев, и этот вариант тоже не исключался. Не зря студентки влюбляются в преподавателей. Механизм тот же самый. Но здесь до этого дело пока не дошло.

А ещё такие девушки обожают стравливать мужиков. Надо ведь посмотреть, кто из них действительно её достоин. Интересно, за кого она сейчас болеет.

Ситуация глупая и неприятная. Я надеялся, что статус фотокорреспондента страхует меня от любого силового воздействия. Поскрипят зубами местные и отступятся. Я недооценил уровень гормонов и дури в студенческих башках.

Смуглая оторва не только поманила своего кавалера всяким, но и, судя по всему, дала попробовать. А своё отдавать без боя тяжело и унизительно. Вот Серёжик и потерял берега. Но мне от этого не легче.

Драться я сейчас хочу меньше всего. Прежде всего у меня на шее камера, которая может пострадать. Рисковать аппаратурой мне не улыбается, даже ради любовных побед. Девушек я и других найду, а за новой камерой в Белоколодецк ехать. Цинично, но факт.

И всё же бегать в этой ситуации… западло. Так же, как и звать на помощь Аникеева, чтобы приструнил свою вольницу. Вон он стоит неподалёку, распушив бороду и красуясь перед Нинель. Этих двоих друг от друга сейчас только выстрелом из пушки оторвёшь.

Серёга старше меня и крепче. Не то чтоб я сильно его разглядывал, но машинально запомнил. Он сильно сутулится, но если распрямится, будет на голову выше. У него длинные и сильные руки. Ещё бы, столько лопатой махать! Если навалится и переведёт схватку в "партер", мне будет хреново. Такой и придушить может как котёнка.

Сам он в своих силах не сомневается. Я по-прежнему выгляжу худым и щуплым. Мышечную массу быстро не нарастишь, тем более в отсутствии правильных тренажёров и спортивного питания. Да я к этому и не стремлюсь. Никогда не был качком.

А вот в выносливости и скорости я прибавил. Уже четыре дня хожу на занятия к Мухомору, и гоняет он меня нещадно. Тренер удивляется быстрому прогрессу. Мозг помнит, как надо двигаться, так что на постановку правильных движений уходит мало времени. Нужно только развить мышечную память, довести их до автоматизма. Так что я вполне способен удивить старшекурсника.

Другое дело, что ради победы придется держать его на расстоянии. Если он опомнится и схватит меня хорошенько, шансов у меня уже не будет. А для этого его бить. Отмудохать. Превратить в котлету. Вряд ли это понравится Аникееву.

Бесполезно будет объяснять, что "он первый начал". Симпатии всегда на стороне жертвы. В лучшем случае мне запретят появляться у археологов и пожалуются в газету. В худшем – накатают заявление. А у меня в недавней памяти история с алкашом-фотографом. Вроде там я бы ни при чём, но осадочек остался. Да и репутация…

Фотографу нужна репутация весёлого бесконфликтного парня, а не психа, который чуть что, пускает в ход кулаки. Нахрена такой персонаж на серьёзном мероприятии? На свадьбах, к примеру, и своих желающих подраться достаточно.

Вот такая куча мыслей проносится у меня в голове, когда я слышу за спиной голос. Не моментально, понятное дело. Серёжик мою заминку принимает за страх и ещё больше распаляется.

– Пшёл отсюда, говорю! – рычит он.

– Сам себя пни! – придаю его мыслям правильное направление.

– Серёжа, успокойся! – волнуется Надя, – Альберт просто работает! Ему красивая натура нужна.

После таких слов никто, конечно, не успокаивается. Скорее, они имеют обратный эффект.

Я сижу на корточках в раскопе. Моветон, конечно, лезть туда без разрешения. Но квадрат сейчас пуст, здесь никто не работает, и все возможные артефакты находятся под землёй. Повредить, стоя сверху, я ничего не могу. Так что Серёга пургу гонит.

Раскоп неглубокий, чуть меньше метра. Старшак стоит на бровке за моей спиной. Моя макушка как раз на уровне его ног. Бить по ней за гранью добра и зла, так что за это я не волнуюсь. Вообще, перейти к решительным действиям сложно. Для этого ему придётся спрыгивать ко мне вниз. Вот он и топчется, не зная, как поступить. Решаю ему помочь.

– Я бы тебе предложил сфоткаться, – говорю, – но у Юльки ноги красивее.

Встаю, не оборачиваясь в его сторону, и начинаю копаться в фотоаппарате, развернув его к себе линзой. Даже чуть вперёд нагибаюсь, настолько увлёкся.

И Серёжа ведётся! Соблазн слишком велик. Можно привести свою угрозу в действие и унизить заезжего хлыща. Он замахивается, чтобы смачно пнуть меня по заднице.

Бац!

Нога пролетает мимо. Объектив стеклянный, и не только позволяет смотреть сквозь себя, но и отражает то, что находится у меня за спиной. Искажает, конечно. Но само движение я уловить могу. Больше мне и не надо.

Нога "старшака", не найдя желанной цели, проваливается вперёд. Подхватываю её под пятку и придаю ускорения. Серёжик соскальзывает с бровки и смачно рушится жопой в раскоп!

Падение плашмя с метровой высоты вышибает из него весь боевой пыл. Хорошо, что внизу не камни, а мягкий суглинок. Иначе сломал бы себе что-нибудь.

– Ты что творишь?! – Кидаюсь к нему с иезуитской заботой и тут же, прикрыв от зрителей своим телом, пробиваю снизу в печень.

Безжалостно. Со всей дури.

Если такой удар поставлен, то им можно человека покалечить. Но я всего лишь Алик Ветров с "весом пера". В моём исполнении это просто очень больно. Мне надо поставить точку в конфликте, и я это делаю.

Серёжик сгибается от болевого шока. Он лежит в позе эмбриона и тихонько поскуливает. К нам со всех сторон бегут люди.

– Что с ним?! – охает сердобольная Татьяна.

Мои археологические фотомодели первыми оказываются рядом.

– Может, ногу повредил при падении? – пожимаю плечами. – Или голову отшиб?

– Нечего там отшибать, – жестоко заявляет Юлька, – пусть не ноет. Нехер было лезть.

Поражение оказывается слишком быстрым и позорным, чтобы вызвать сочувствие.

Подбегает Аникеев.

– Серёжа, ты зачем бровку обсыпал?! – возмущается он. – Какого ты хера туда полез?! Ой! Простите Нинель Юрьевна, вырвалось.

Серёжа охает, пытаясь оправдаться. Из горла вырывается только хрип.

– Я вас умоляю, Николай Николаевич, просто Нинель. – кокетничает она с профессором. – Алик ты цел?

– Со мной всё в порядке, – говорю, – это товарищу помощь нужна.

Прибежавшие "слоны" уводят своего приятеля. На меня они смотрят с подозрением. Весь конфликт, кроме финала "старшаки", наблюдали и сейчас у них ко мне много вопросов. Но задавать их при Аникееве они не решаются.

– Продолжим? – предлагает Надя.

О своём защитнике они моментально забывают.

– В следующий раз, – говорю, – на сегодня хватит.

– Ну вот, – злится Юля, – всё настроение испортил придурок.

– Дело не в нём, – вру, – солнце уходит. Но мы ведь с вами скоро увидимся?

– Ты нам пляж показываешь!

– Значит, договорились.

На прощание Юля демонстративно целует меня в щеку, а Надя украдкой пожимает ладонь. Скромная Татьяна стоит в стороне и лучезарно улыбается.

Нинель решает задержаться, и я уезжаю. Мопед не спеша катит по лесной дороге. Спешить некуда, я сегодня уже везде успел. В голове крутится приятное. Надя или Юля? Надя симпатичнее… Юля ярче… А может всё-таки Татьяна? Формы у неё выдающиеся… К тому же в тихом омуте… или, все таки, Надя?

Также медленно вкатываюсь в Берёзов. На улицах светло, но на всём уже лежит печать вечернего покоя. Дела все сделаны. Сорняки выполоты, дрова наколоты, бельё постирано, вернувшиеся с полей коровы мычат в своих стойлах.

Можно зацепиться языком с соседкой чтобы обсудить "шалаву Светку". Можно украдкой от супруги принять на грудь стакан, и теперь умиротворённо поглаживать усы, глядя на улицу через плетень.

Воздух кажется плотным. Треск мотора моего "дырчика" застревает и повисает в нем. К привычным запахам древесины, сена и навоза добавляется чуть удушливый сладкий цветочный аромат, от которого странно щемит сердце.

У поворота на центральную площадь дорогу мне заступает капитан Грибов. Я резко жму тормоз, едва не слетая с мопеда.

– Сергей Игнатьевич! – едва сдерживаюсь, чтоб не заорать на него, – а если бы я вас сбил?! Зачем под колёса кидаться?!

– Обрадовался я, что тебя увидел, – вроде как извиняется капитан, – не рассчитал. Тебя ведь разве застанешь? А я поговорить с тобой хочу.

– О чём? – спрашиваю.

Любопытство во мне мешается с настороженностью. Вроде Грибов за всё это время ничего плохого мне не сделал. Скорее наоборот. Может, он со мной про секцию уличного бега решил поговорить? Тёплый вечер настраивает меня на самый мирный лад.

– Ну не здесь же… – разводит руками Грибов. – Что мы с тобой встали посреди улицы?

– У вас в отделении? – уточняю.

Капитан обезоруживающе кивает, мол куда ж ещё я позвать могу?

– Чаю попьём… – предлагает он. – Кстати, откуда у тебя мопед?

Такой вот резкий переход.

– Покататься дали.

– Кто?

Грибов ещё улыбается, но глазами ощупывает моё транспортное средство. Профдеформация. Человек привык задавать вопросы и получать на них ответы.

Соображаю, что понятия не имею, как зовут владельца мопеда. Так что в глазах капитана это вполне может выглядеть как угон. Хотя с другой стороны, какого хрена он цепляется? Заявления нет, значит, и повода для расспросов тоже.

– Макса старший брат, – говорю, – здоровенный такой, забойщиком работает. Я ему движок перебрал, а он в благодарность покататься дал. Фамилию его, уж простите, не помню. Можете проверить, если не доверяете.

– Ты настолько хорошо в технике разбираешься, что можешь движок перебрать?

– Я же в политех собираюсь…

– А у меня другие сведения…

– Так, стоп! – заявляю я, и Грибов опешив замирает у входа в участок. – Если вас моя мама подослала "поговорить по-мужски", то я никуда не пойду. При всём уважении, у меня своя голова есть. И передайте ей…

Капитан натурально выпадает в осадок.

– Нет, – оправдывается он, – Мария Эдуардовна ни о чём меня не просила. Я по другому поводу…

Замешательство капитана меня успокаивает. Если бы у него было что-то серьёзное, он бы не плясал сейчас передо мной эти светские реверансы. Делишки за мной водятся властью не поощряемые. Та же перепродажа книг – натуральная спекуляция. За это и "присесть" можно.

Заходим. Капитан молча ставит чайник. Достаёт подстаканники. Пауза затягивается. В расчете на пацана из выпускного класса он действует правильно. У того уже эмоциональные качели солнышко должны крутить.

Только мне пофиг. Даже где-то внутри смешно немного.

– Фотокамеру нашли, – говорит Грибов.

– Какую? – не могу сообразить, о чём речь.

– Зоркий-5, – поясняет капитан. – ту, которую из редакции украли несколько дней назад.

– Вот радость какая! – улыбаюсь, а внутри у меня холодеет, – как нашли-то? Дело ведь не заводили.

– Дело не заводили, но список я всё равно у Комарова попросил, – говорит Грибов, – Павел Викентич не отказал мне в такой малости. Любопытно мне стало, кто в МОЁМ посёлке мог такое дело учинить. Нагло… как ты тогда сказал? Цинично… И что дальше ожидать от этого деятеля?

– Вроде турист же? – подыгрываю ему. – С сельпо перепутал.

– Может, и турист – легко соглашается капитан. – Другое удивительно. Кража произошла неделю назад. А фотоаппарат нашелся два года назад.

Грибов делает драматическую паузу. Я увлечённо слушаю, разве что рот не открыл. Дело и правда вырисовывается любопытное.

– Его в Белоколодецк в комиссионку сдали. – продолжает капитан, – Только инвентарный номер затерли плохо. Заведующая сразу в органы сообщила. Взяли продавца или нет – не знаю. Не заинтересовался я тогда этим делом. А сейчас сразу вспомнил. По ориентировке подходит. Тогда по всем районам ориентировку направили, определить, откуда техника пропала. Получается его что, путешественник во времени украл?

– Почему это?

– Так ты его неделю назад видел!

– Я видел КАКУЮ-ТО технику в коробке, – осторожно поправляю я. – Кюветы видел, бачки. Может и ещё что-то было. Не разглядел. Поэтому про опись и напомнил. Так что вы не у меня, а у товарища Комарова спрашивайте, куда его имущество подевалось.

– Спрошу, не сомневайся, – Грибов старательно разливает чай по стаканам и предлагает мне, – меня другое удивляет.

– Что? – меня начинают раздражать его псевдориторические вопросы.

– Я ведь тебя, Алик, с детского сада знаю, – говорит капитан, – не то, чтобы лично за тобой слежу. Но родительница твоя часто про тебя рассказывает. Гордится она тобой сильно. И заслуженно гордится. Отличник. Умница, хоть и тихоня. Мамина радость.

Слова-то подбирает какие. Колючие. Вроде и хвалит и поддеть норовит. На эмоцию выводит.

– Мне нравится учиться, – соглашаюсь, – легко всё даётся…

– И тут вдруг из каждого происшествия торчат твои уши, – не слушая продолжает Грибов, – бегом ты увлёкся, хоть раньше тебе пятёрку по физкультуре натягивали, чтоб картину не портить. Печать десятипальцевую освоил, хотя дома пишущей машинки нету. Вместо политеха в газету пошёл. Степанов рассказывает, ты вместе с ним грушу пинаешь. Мопедом обзавёлся. И всё это за две недели…

– А что, нельзя? – слишком нагло для подобной ситуации отвечаю я.

– Вот, что я говорю, – качает головой Грибов, – в тебе сейчас даже волнения нет. Да, будет тебе известно, честный человек всегда в милиции волнуется. Даже если не совершил ничего. Потому что у него совесть есть. И эта совесть поедом его ест. Даже без причин. Вхолостую. А ты спокоен.

В психологию капитан ударился. Скучно ему. Вот и лезет в дела, в которые не надо. Опасно лезет.

– Чего мне боятся? – говорю, – вы мамин знакомый, и человек не чужой. Она мне про вас тоже рассказывала. Только хорошее, между прочим. Вот когда меня в Белоколодецке ваш коллега в "обезьяннике" истязал, в туалет ходить запрещал, вот тогда я волновался. Хотя совесть у меня чиста была, я за девушку заступился. Что, товарищ капитан, удивляетесь? Не было у вас в сводке такого? И всё равно я себя тогда не оговорил. А с вами мы просто чай пьём, правда?

– Ты почему на это не заявил? – охреневает Грибов.

Надо же, не зачерствел на службе.

– А зачем? – пожимаю плечами, – всю жизнь потом правды искать? Или, думаете, в областной милиции так легко своего коллегу сдадут? У нас люди любят ярлыки вешать. Не отмоешься потом. Даже вы сейчас это делаете.

– Пойми, я тебе помочь хочу, – капитан заходит с другой стороны, и этот тон мне совершенно не нравится.

Как там, "чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок"? Только в чем он меня обвинить пытается? До чего докапывается? Точно не про книги, там был бы разговор короткий. Насчёт кражи в редакции? Дела нет, да и остальное – его досужие домыслы.

– Бывает, Альберт, такое дело, – говорит Грибов, – что знаешь ты одного человека. А потом, раз! И человек перед тобой совсем другой. Словно подменили его.