Столичный доктор. Том III

Глава 1

— Он мертв?

Нет ничего глупее подобного вопроса от доктора с тридцатилетним стажем. Я опустился возле трупа, потрогал сонную артерию. Мертвее не бывает. Лицо глядит в обратную сторону — пока я раздумывал, идти ли за шиной, Жиган не долго думая, сломал раненому налетчику — тому, мелкому — шею. Добил. Я посмотрел на руки хитрованца. Такими пальцами можно подковы гнуть. Не то, что позвоночник в шейном отделе сломать.

— Отошел, стало быть. Отмучился, сердешный, — вздохнул здоровяк, перекрестился. — Упокой душу, раба Божьего.

Как там было у Ильфа и Петрова? Маленький человек гикается. Преставлются старушки. Которые небольшие — Богу душу отдают. Высокие, но худые мужчины вроде бы в ящик играют. Представительные купцы приказывают долго жить. А преступники? Ноги протягивают? Вот хоть убей не помню.

— Сам «отошел»? — я растерялся, зачем-то полез ко второму налетчику. Огромному, бородатому. Что-то он совсем затих. Ох, ты… Тоже труп. Этому проломил носовые перегородки уже я. Да так сильно, что они вошли в мозг и привели, как любят писать в полицейских протоколах к «травмам, несовместимым с жизнью». Из носа тоже натекло.

— Ну помог чутка, — равнодушно пожал плечами Жиган. — Ежели бы вы его вытащили с того света, то началось бы — следователь, прокурор, присяжные… Надобно нам такого?

Хитрованец сам себе ответил:

— Нам такого не надобно. Стало быть, в реку, к ракам. Только тяжелое надо что-то привязать. Я тама видел у вас гири для упражнений. Можно ли взять?

Ничуть меня не смущаясь, Жиган начал складывать тела рядом друг с другом, руки на груди. Покопавшись в карманах, достал моток веревки.

— Без бечевки и ножика я никуда.

— Ага, и без спичек.

Стою тут соляным столбом, генерю электричество в промышленных масштабах. Я опять сказал «Чок», вошел в транс. Время замедлилось, потекло медленно-медленно. Жиган что-то напевал себе под нос, тоже очень тягучее. Ага, «Лучину» выводит. Причем талантливо так…

Я сделал глубокий вдох и по чуть-чуть выпустил воздух обратно. Помогло. В голове наступила полная ясность. Нет, нельзя мне сейчас быть замешанным в убийстве хитровцев. Никак нельзя. Лиза просто не поймет. А кто поймет?

Например, Вика. Сто процентов бросится спасать и сама замажется в этой грязной истории. А вот врачебное сообщество точно отвернется — что московские, что питерские чистоплюи руки потом не подадут. Жиган прав. Следствие, допросы, очные ставки… А ведь есть еще товарищ московского прокурора — Емельян Федорович Хрунов! Большой любитель и фанат приват-доцента Баталова. Хотя какого доцента? Бери выше — уже профессора! Вот ему будет весело такого важного ученого сажать…

Да, Великий князь меня, может, и спасет от следствия. Но какова будет цена этого спасения?

— Топи их, — я вышел из транса, опять глубоко вздохнул.

Я выглянул из кабинета. Он у меня в самом конце крыла. Нет, никто не проснулся, из дверей не выглядывает. Я услышал мощный храп Кузьмы. Опять тайком небось принял на грудь и завалился спать. Сколько я не боролся с зеленым змием слуги — тот постоянно побеждал.

— Телегу возьму и в Москва-реку за Новинским, где Воронухина гора, их бултыхну, — определился со стратегией Жиган. — Ежели околоточные остановят — везу ваши книжки. Дайте два десятка. Я сейчас за мешками схожу.

Вот сейчас было обидно. Маскировать трупы книгами! Да я библиотеку полгода собираю! Как встал на ноги — сразу протоптал тропу в книжную лавку на Кузнецком мосту.

— Сейчас что-то соберу.

Сердце кровью обливается.

— Да не бледнейте так, барин! — Жиган закончил вязать трупы, закрыл «моему» глаза. — Обычное дело — оне раньше залезть должны были. Я потома в Каторгу на Хитровку схожу, поспрашиваю — кто еще видел этого иностранца. Поди придет за отчетом…

Утопить — ладно, с этим я почти смирился. Но как их вывезти? Вытаскивать через окно? Извините, но это всё равно, что зазвонить в колокол. Диспетчерская у нас круглосуточно работает, барышни нет-нет, да и выглянут в окошко. Через дверь — то же самое. Будто уловив от меня телепатический сигнал, Жиган предложил:

— Вы пока книжки собирайте, я их по одному через кухню вынесу, там подберу потом.

Вот же… сверхразум. В транс входить научился, а планировку здания запомнить не сподобился. Через подвал у нас три полка солдат незаметно провести можно, лишь бы не в ногу шагали, а то дом раскачиваться начнет. И книги — то же самое. У меня на полке сколько бесполезной периодики собралось. Одно ненужное барахло, только место занимает, а выбросить просто так — руки не доходят.

Пока главный (и единственный) безопасник «Русского медика» выносил того кадавра, что покрупнее, я успел сложить на стол три довольно высоких стопки журналов, справочников и каталогов. Так увлекся, что чуть не пропустил, когда Жиган вернулся.

— О, сколько бумаг! — восхищенно сказал он. — Хорошее дело! Я вот и мешки под них принес. Давайте, сюда бросайте.

Пока мешки наполнялись, снова вернулся Жиган.

— Что там? — спросил я, больше для того, чтобы не молчать.

— Тихо все, барин. Сейчас подгоню телегу, и увезу.

— А гири?

— Не надо. Так всё сделаю. А то мало ли что.

И только когда повозка, поскрипывая, выехала за ворота, я немного расслабился. Теперь вроде всё. Коньячку надо выпить для спокойствия. У меня стоит, специально для таких случаев.

* * *

Одной рюмки не хватило, руки продолжало ощутимо потряхивать. Пришлось накатить еще грамм сто, прямо из горлышка. Странно даже, что до этого довольно спокойно держался. Хотя, наверное, начни что складываться не так — сразу пошел бы вразнос.

Поставив бутылку на место, вышел на улицу. Внезапно захотелось подышать свежим воздухом. Пойду, посижу в беседке, которую персонал в качестве курилки использует. Так, а кого это принесло? Судя по силуэту, городовой. Что он здесь забыл? И идет прямо ко мне.

— Доброй ночи, — встал я навстречу.

— О, господин Баталов. А я тут обход провожу, смотрю, телега от вас выехала. Дай, думаю, зайду на всякий случай.

— Да у нас, как видите, спокойно всё.

Полтинник перекочевал из моего кармана в руку, а потом куда-то в городового, подкрепив уверенность того, что у нас всё в пределах законности и порядка. Им что совсем мало платят? За такие смешные деньги так долго благодарить. Давай уже, иди охранять наш покой и порядок. И не стой на дороге у возвращающейся бригады.

А если бы он бдительность проявил минут на десять раньше? Вот это поворот бы случился! Тут уже рассказом о превышении пределов допустимой самообороны не закончилось. Вступило бы в игру сокрытие следов преступления.

Кстати, о следах. Я быстро вернулся в кабинет. Да уж, как в кино. Одна лужица крови, вторая, размазанная, со следами волочения. И кто-то умудрился вступить и оставить следы на полу. Кто этот слабоумный? Экстраординарный профессор Императорского Московского университета Баталов, угадал с одного раза.

Подошву позже отмывать буду, там уже засохло всё и пылью забилось. А вот с подсыхающими следами на полу надо срочно что-то делать. Мы же в медицинском учреждении, тут у нас для таких забав куча добра. Я помчался к операционным, схватил в шкафу бутыль с перекисью водорода, вытащил из кладовой парочку свежих половых тряпок, и гораздо спокойнее пошел к кабинету. Я бы даже сказал, крадучись. Потому что забеги по лестнице в ночное время могут привлечь внимание. Которое мне совершенно не надо. Я к популярности не стремлюсь. По крайней мере сегодня.

Когда-то я читал, что на заре криминалистики один специалист додумался определять следы крови на месте преступления с помощью раствора перекиси. За что получил славу первооткрывателя и всякое другое. Я бы такого деятеля сначала выгнал с работы, а потом отправил в сумасшедший дом. Или наоборот. Мало того, что реакция происходит с любым белком, так еще и следы уничтожаются с гарантией.

Но мне это подходит. Ведь любая санитарка в «Русском медике» знает, что кровь надо залить перекисью, а потом убирать. А без этих знаний ни у кого в нашей организации швабру в руки взять не получится.

Вспомнив старую санитарскую шутку про тех, кто активнее всех живет половой жизнью, я к этому занятию и приступил. В смысле, начал мыть полы.

* * *

Утром я бессовестно проспал. Вернее, меня поднял Кузьма, но разбудить забыл. И я посидел в кровати секунд десять, решил, что пару минут еще можно и полежать, и тут же был придавлен непонятными природными силами к подушке так, что даже глаза открыть оказался не в силах. Как итог — на планерку не пошел, завтрак ел холодный, при бритье поранил правую щеку, приклеил к порезу кусок «Русских ведомостей», да так и пошел к себе.

При дневном свете стало понятно — если выгонят с работы, идти можно куда угодно, только не в поломои. За такие разводы в операционной я бы точно заставил перемывать, еще и штраф выписал, не задумываясь. Применив военную хитрость в виде перевернутого стакана с водой, вызвал профессионалов.

* * *

Странно, но Жиган не вернулся ни к обеду, ни вечером. Я засиделся на работе, сделав микроподвиг — разобрал корреспонденцию. Правда, возле стола Должикова, который выйдет на работу только послезавтра, скопилась довольно большая коробка с новыми письмами, но это ведь будет потом.

Моя крестница с маститом пока показывает неплохой результат — температура всего лишь тридцать семь с копейками, из дренажа течет соответствующе, но не так много. И сиделка возле нее — та самая суровая свекровь. Когда я пришел на обход, она как раз помогала сцеживать молоко из здоровой груди. И костерила невестку за криворукость. Мол, только такое недоразумение могло довести себя до грудницы. При этом она тщательно мяла грудь, следя, чтобы всё попадало в подставленный ковшик. Зачем она это делала — непонятно. Всё равно на выброс, кормить таким молоком детей противопоказано.

Побродил, позаглядывал везде, пугая персонал, да и вернулся к себе.

— Кузьма, давай ужинать! — закричал я с порога.

— Уже, всё готово, барин, — ответил он с кухни.

Принес. Всё как я люблю — картошечка тушеная, огурчики, помидорчики, лучок кольцами, осетрина копченая в нарезочке, сальцо с прослойкой мяса, розовое, прямо так и просится положить сверху на кусочек черняшки, в завершение — лучок зеленый, хлопнуть рюмочку водки, обязательно чтобы холодная, и этим чудом закусить. А потом горячее. Так как я помех не видел, то так и сделал. И даже повторил.

Кузьма, вопреки обыкновению, уходить не стал, стоял в стороне и громко глотал слюну, глядя на мои алкогольно-кулинарные излишества.

— Говори, — махнул я вилкой. — Вижу, не просто так ждешь.

— Стало быть, надо помощника мне, барин, — начал он голосом профессионального исполнителя русских былин, слегка запевно и нудно.

Я сам былинников ни разу не слышал, но мне кажется, что происходить всё должно именно так, чтобы слушатели побыстрее устали и отсыпали денежку в желании прекратить этот ужас.

— А Алексей что, не справляется? — удивился я.

— Так эта… сбёг, стало быть, Алёша, — тут же ответил слуга.

— Когда?

— Так с вечера. Вот такая вот ерунда, — развел Кузьма руками, даже чуть присев при этом.

— Не мог он к родне в гости пойти?

— Нету у него никого в Москве. Некуда идти.

— Барышню, может, завел? Погуляет и вернется.

— Девок он боится, я бы знал, если что появилось. А так — деньги не тратил, никуда не ходил, только со мной, ежель я звал. Что баба есть, не похоже.

— Пропало что? Вещи его на месте?

— Да он и не воровал… почти. Так, еду только, на выпивку не жадный был. Сундучок его здесь, да там и было-то… Смена исподнего. А не пропало ничего, я проверил.

Такие совпадения напрягали, я задумался, что делать.

— Ну, ищи тогда на замену.

— А кухарку? Манька, что больничное варит, жалуется, что не успевает на вас готовить.

— Бери и кухарку, ладно, — махнул я рукой. — Вас куда не поцелуй, везде жопа. Заведи пять кухарок, все равно плакать начнут, что не справляются. Но учти — будет плохо готовить, вычту из жалования то, что ей заплатил!

* * *

Жиган появился лишь на следующий день к вечеру. Правильно говорят — ездить легче, чем ходить. Потому что он был в состоянии только лежать. Выхлоп от него — неподготовленного человека с ног собьет. Короче, выпито им немало.

Увидев меня, он промычал что-то, и вырубился, Наверное, правил лошадкой из последних сил. Зато в телеге кроме охапки сена ничего не было. Ну выпил — и ладно. С кем не бывает? Наверняка по делу, не просто так. Отоспится, и дальше работать начнет.

Потом закрутила текучка, и мысли о хитрованце ушли на второй план. Понятно, что мне хотелось узнать подробности. Да и что он узнал, тоже весьма тревожило. А ну как следующие похитители окажутся удачливее? Раскурочат сейф, отнесут заказчикам добычу. Те быстро поймут, что лежащее там на кладезь научных откровений не тянет, и начнут искать в другом очевидном месте. В моей квартире, к примеру.

Вот что я сделаю: в ближайшее время отнесу бумаги в банк и спрячу в арендованную ячейку. Надеюсь, такую услугу там оказывают. А потом расскажу газетчикам, что боюсь за сохранность ценных бумаг, и решил обезопасить их. Вот смеху будет, если со мной что случится, и наследники поймут, что это пустышка. Начнут ведь искать, как библиотеку Ивана Грозного.

Хотя нет, не в банк. В библиотеку университета. Закрою доступ лет на пятьдесят, и все дела. Пусть лежит на здоровье. Ректор Некрасов, которому, по большому счету, на архив наплевать, будет рад повысившемуся интересу к библиотеке.

Жиган пришел утром. Я услышал, как он в приемной сказал секретарю:

— Егор Андреич, ты сходи, прогуляйся. У девчат чаю попей или еще чего. Я к Евгению Ляксандровичу потолковать.

И только когда хлопнула дверь за Должиковым, он вошел в кабинет. Как там Пушкин писал? Вид его ужасен! Вот и Жиган как царь Петр перед Полтавской битвой. Опухший и с трясущимися руками. Глаза красные, лицо помятое. Кошмар, короче.

— Тяжко? — спросил я его участливо. — Налить немного? — и я потянулся к заветному шкафчику.

— Не похмеляюсь, — выдохнул перегаром Жиган. — Сейчас на кухню пойду, бульону говяжьего выпью, пройдет.

— Не томи, рассказывай, что…

— Всё в порядке. Рыб кормят оба. Не найдут, разве что случайно. Но на вас там ничего, — он подумал немного, и добавил: — И на меня.

— Про заказчика узнал?

— Не, никто не знает. Приходил дважды. Больше не появлялся. Где живет, не знает никто. Думаю, теперь и не найдут. Как поймет, что дело сорвалось, скроется.

— Ну нет, и ладно. Я бумаги в университет отвезу, газетчиков позову и расскажу.

— Это не дело, Евгений Александрович. Ох, тяжко. Водички налейте…

Он жадно выпил стакан воды, потом еще один, и с сожалением отставил посуду в сторону. Чтобы не стошнило.

— Почему ты так решил, что не поможет?

— Умыкнут кого, кто дорог. Викторию Августовну, допустим, — он мелко перекрестился. — Будут держать, пока не отдадите всё. Люди, чтобы пойти на такое, есть. Начнут куски резать и присылать. Скажут, должны быть копии.

Об этом я не подумал.

— Ничего, мне многие должны. Я шепнул кому надо, скажут. А не дай Бог… — он сжал кулаки. — Порву всех. Вот тебе крест в том, — он встал, поклонился в красный угол, и осенил себя крестным знамением.

— Спасибо, — только и смог выдавить я.

Как-то по отношению к себе я эти штучки из девяностых не примерял. Зато сейчас живо представил, как посыльные приносят коробочки с ушами и пальцами.

— Это не всё, — сказал Жиган. — Человечек у них тут был. Подрядили украсть, да не смог. Зарезали его.

— Кто?

— Так Алеша, слуга ваш. Позарился на копейку, но не подумал, что выпустят за рубль.

Ну, теперь точно жди полицию.

Глава 2

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ.

Профессора И. М. Сеченовъ и Е. А. Баталовъ, изслѣдующiе въ московскомъ университетѣ при участiи двухъ ассистентовъ составъ человѣческой крови для возможнаго безопаснаго переливанiя крови отъ одного человѣка къ другому, утвѣрждаютъ, что кровь каждаго человѣка относится къ опредѣленной группѣ. Опыты по установленiю точнаго числа группъ человѣческой крови и изучѣнiе ихъ отношенiя между собою продолжаются.

Утренние газеты расплывались перед глазами, я смаргивал, но сосредоточится так и не мог. Перед внутренним взором стояло лицо слуги, потом оно так же, как и буквы в газетах расплывалось, куда-то исчезало. Кофе не помогал, жизнерадостная Вика тоже. В доме ничего не слышали, про пропажу Алексея никто не спрашивал — просто еще не заметили. Слуги постоянно сбегают, это не новость. Текучка огромная, хороший слуга — штука редкая и дорогая. Так же, как и кухарки. Идут в низшее звено прислуги вчерашние крестьяне, большей частью неграмотные и бестолковые. Такого надо стажировать несколько месяцев, пока пообтешется. Да и ту же кухонную работницу для начала приходится учить элементарным вещам — руки мыть после туалета, к примеру. Единственный раз, когда я видел бурное проявление эмоций у обычно невозмутимого Чирикова связан как раз с прислугой.

— Ты что такой хмурый? — поинтересовалась Талль, разглаживая белый накрахмаленный передник.

— Да вот, пишут про меня в очередной раз ерунду всякую. И это «Московские ведомости», почти официальный орган печати. Какие исследования, откуда два ассистента? — бросил я газету заметкой вверх. — Кто-то что-то услышал, следующий придумал, а потом всё собрали и переврали.

— Как ты сказал? Орган печати? — Вика хихикнула, подошла ближе. — У тебя часто такие фразы бывают… И откуда ты их только берешь?

— Свыше, — буркнул я. — Нам все дается свыше. Всякие беды тоже. Священники говорят для укрепления духа.

— Не переживай так! — Вика подошла ближе, провела прохладной рукой по лицу. — Все будет хорошо. Ой, а я тут на улице Винокурова-младшего встретила!

— Емельяна?

— Его! Шел хмурый такой, на лице след от нагайки. Но старый. Меня не узнал. Или сделал вид, что не заметил.

Я тяжело вздохнул. С Винокуровым-старшим мы насчет брата уже давно не разговаривали. Заключили некий «пакт» о молчании. Прямо по древнему правилу «не спрашивай — не отвечай». Тем более Александр «встал» на новую подстанцию, дел у него было выше крыши.

— Нагайкой могли казаки приласкать. Их на разгоны стачек вызывают.

Ой, зря власть злит народ. Вместо того чтобы дать гражданам рабочее законодательство… точнее, вообще сделать народ гражданами с правами — царь предпочитает плыть по течению. А мы вместе с ним плывем к огромному водопаду. Ниагарскому.

Первый сигнал — нет, это даже не Ходынка. Давка станет дурным знаком лишь для небольшой части неофициального духовенства. Всякие толстовцы, иоанниты…

И не русско-японская война. Тут в царе засомневалась лишь каста военных, да незначительная часть левой интеллигенции. Последние будут радостно тереть ладошки. «Акелла промахнулся». Полезли в Корею и получили по сусалам. Так вам и надо. Не с нашим рылом, да в калашный ряд мировых гегемонов.

И даже не подавление Революции девятьсот пятого года, и не Ленский расстрел заложили основу ипатьевского подвала — здесь разуверилась в императорском доме правая интеллигенция, часть пролетариата. Народ же все еще «безмолвствовал».

Финалом десакрализации Романовых стало Кровавое воскресенье. К царю с петициями шли вчерашние крестьяне — рабочие со своими семьями. И вел их «народный поп» Гапон. Шли с хоругвями, иконами. Славили Николая, ждали и надеялись. А тут расстрел, казаки… Погибли женщины, подростки — вся Россия ужаснулась.

Раненых никто не спасал, врачей не пускали через оцепление… Тут то леваки и вцепятся в отличный повод. Нелегальные газеты начнут расходиться огромными тиражами, у агитаторов тоже появится шикарный повод для призывов к свержению монархии.

Ну а первая мировая — это уже гвоздь в гроб империи. Вписались за славян-братушек, только всякие болгары, да сербы — добра не помнят и не ценят. А немецкая военная машина — это немецкая военная машина.

— Ты чего такой мрачный? Ну улыбнись! — Талль опять погладила меня по лицу.

— Виктория Августовна, — официальным тоном обратился я к девушке. — После утреннего обхода извольте заехать в книжную лавку.

— Зачем?

— Хочу повесить портрет императора в кабинете.

— В приемном же висит один? — растерялась Вика.

— И тут пусть будет.

Не в качестве символа, но как напоминание. О том, куда «едет» страна. «Ниагарский водопад» он вон, шумит уже впереди.

* * *

Такое впечатление, что все только и ждут момент, когда я войду в кабинет, чтобы немедленно ворваться следом и сообщить о срочной нужде. А ведь практически у всех есть доступ к моему организму почти круглосуточно. А с другой стороны — хорошо, что стараются не беспокоить меня, когда я не на работе.

Странно, но сегодня никто не пытался штурмовать дверь. Удивительно даже, может, случилось что? Я выглянул в приемную — никого, один Должиков занимается своими делами.

— Чай принести, Евгений Александрович? — оторвался он от бумаг. — И я научился варить кофий не хуже нашей поварихи! В турке.

— Молодец! Нет, чуть позже. Просто нет никого, удивился.

— Да, странно, — вежливо улыбнулся секретарь, и продолжил разбирать почту.

Я подошел к окну на доносящийся шум. Ах, вот почему никого нет. У нас тут шоу во дворе. Дворник что-то странное грузит в телегу, вокруг которой акулой нарезает круги всклокоченный Слава. Естественно, с разных сторон на это дело смотрят любители понаблюдать за чужой работой. Грешен, сам таким занимаюсь постоянно — номер три в рейтинге после пожара и текущей воды.

— Антонов! — крикнул я. — Ко мне зайди!

Действительно, если мне не видно, то что, идти самому интересоваться?

Слава зашел походкой двоечника, которого вызвали к директору школы. Как говорила моя учительница, нога за ногу. И вид у него был вовсе не такой, с каким сообщают о чем-то хорошем.

— Что случилось, Антонов? Ты решил переехать и жить с лаборанткой Аней? Грешновато!

Неразделенная любовь подчиненной к начальнику секретом не являлась. У Ани были замечательные и красивые глаза изумрудного цвета. Остальное, как и в пошлом анекдоте, составляла та самая часть организма, для которой нет названия, несмотря на очевидность наличия. Работала она отлично, так что у Антонова, даже если бы он захотел, повода расстаться с ней не было.

— Шуточки у вас, Евгений Александрович! Я с нашими сотрудниками никогда… Это кролики!

— Что? Взбунтовались?

Вот дурная привычка, понимаю — как только начинаю нервничать, так сразу во мне просыпается неутомимый мастер плоских шуток.

— Передохли… — выдохнул Слава.

— Всё? — от удивления я даже привстал.

— До одного… Никто не выжил. Эпидемия какая-то.

Кролики у нас — никакой не ценный мех, а подопытные животные. Допускаю, что кто-то из персонала втихаря употребляет их в пищу, хотя я бы сильно подумал: сначала их заражают всякой дрянью, потом фигачат недопенициллин… Но ведь всё равно мясо!

Что за мор случился среди ушастых — знать не знаю. Я не ветеринар, и от разведения этих тварей далек, как от балета. Наверняка какая-нибудь вирусная фигня, передающаяся воздушно-капельным путем. В довольно тесном загончике любой чох моментально поразит всё поголовье. И как назло анатомички — исследовать погибших — у нас пока нет. Все собираюсь завести и все другие дела, более важные, не дают.

— Трупы куда вывозить собрались? Есть тут скотомогильник неподалеку? Если нет — сжечь.

— Федор Ильич сказал, всё сделает…

— Как бы вы без директора жили? Скоро без Чирикова в сортир сходить не сможете. Клетки тоже уничтожить.

Вот… теперь новый расход. На новую «звероферму». Денег практически не вижу. Только пришли десятки тысяч от Келера. И вот их уже нет. Надо срочно дожимать думских. Пусть, наконец, открывают городской «кошелек» и начинают платить.

* * *

Церковь наша приходская, Николая Чудотворца на Курьих ножках, совсем недалеко. Прошел в сторону Садового немного, оставил по правую руку Большой Ржевский переулок — и на месте. Кстати, настоятели, что старый, что новый, не без гордости рассказывают, что пушкинская избушка на курьих ножках, стоящая на Лукоморье — это их храм. Родители поэта жили рядом, а сам Александр Сергеевич здесь и родился. Впрочем, с местами, где солнце нашей поэзии увидело свет, в Москве примерно как в Элладе с родиной Гомера — не счесть.

Новый священник, отец Тарасий, молод, лет тридцати, к нашей службе испытывает неподдельный интерес, и относится весьма благосклонно. По крайней мере, не настаивает, чтобы я еженедельно посещал службы, и про живущую рядом девицу Талль не заикался ни разу. Хотя наверняка ему уже давно нашептали.

Но сейчас я вдруг сам решил посетить его. Надо с кем-то поговорить. Слишком уж случившееся выбило меня из колеи. Вроде хожу и делаю то же, что и до этого, а покоя нет — будто камень на душе. И если судьба залетных жуликов меня не тревожила, то молодой пацан, даже жизни не видевший, и оступившийся по скудости ума, из головы не выходил.

Церковь маленькая, и на воскресной службе здесь бывает тесновато. Зато сейчас, в будний день — тихо и спокойно. Настоятель возился возле ограды, но, увидев меня, отряхнул руки и пошел навстречу. Мы обозначили получение благословения, и отец Тарасий спросил:

— Что-то случилось? — священник взял с ограды полотенце, вытер от пота почти безусое и безбородое лицо. Видно, что отращивает батюшка волосы, но получается плохо. Так, редкие, неубедительные пучки.

— За советом, батюшка.

Я помню историю про ослиные уши царя Мидаса и говорящий тростник, поэтому на тайну исповеди надеяться не стал. К тому же мы просто беседовали.

— Давайте присядем, — священник показал на стоящую в тени лавочку.

А хороший у него тут уголок устроен. Плющом увитая беседка, птички поют…

— У меня был слуга, — начал я, когда мы сели поудобнее. — Возможно, вы видели его, молодой парень, Алексей.

Тарасий кивнул, вроде как вспомнил. Мало ли кто ходит к исповеди? Послушал стандартный рассказ про мелкие грешки, назначил епитимью — и до свидания. Впрочем, меня это не очень волновало.

— Недавно он исчез. Сначала мы думали, что просто убежал. Но потом я узнал, что его убили воры, подговорившие украсть у меня документы.

— Он был наводчиком? — коротко спросил священник, перекрестившись.

— Бог знает, — я пожал плечами, тоже осенил себя крестом. — Жалко парня.

— Ты дал ему работу, кров, а он тебя предал. Не вина тебя гложет, а обида.

Я задумался. Платил я Алексею немного, но всегда вовремя. Кузьма учил парня, заботился о нем. Да, кров тоже был за мой счет, как и стол.

— Послушай притчу, — Тарасий достал четки, начал их перебирать. — Она не совсем православная, но мне кажется, очень подходит к этому случаю. Как-то раз к одному старому монаху пришел парень.

— В моей семье всегда есть обида. Живем хорошо, дружно, счастливо, но случится скандал, и все рушится. Я так не могу! Помоги понять, в чем дело?

Хмыкнул старец и молвил:

— Принеси завтра кувшин кислого вина и покажу тебе, что есть обида.

Как договаривались, принес парень кувшин перебродившего вина под утро. Достал монах несколько чашек и молвил.

— Обида подобна кислому вину, терпение же подобно чаше. Перельется вино — жди беды. Наполни малую чашу и выпей.

Удивился парень, но сделал: скривился, но проглотил кислое вино.

— Видишь, чаша опять пуста, и нет обиды. Так поступает любящий человек. Жить с таким приятно и беззаботно. Но много ли вина ты сможешь выпить?

— Боюсь, даже вторую не выдержу, — грустно ответил парень.

— Если ты подливаешь вино обильно, рано или поздно человек отказывается пить. Теперь наполни-ка мне малую чашу.

Не успел парень долить вино, как выплеснул мудрец чашу ему в лицо. — Вот, опять пусто. Некоторые люди не проглатывают обиду.

* * *

Я сидел и ждал, когда разыщут Моровского. Что ни говори, а граф стал уверенным номером два в нашей негласной табели о рангах. И в морг он ходил тренироваться гораздо чаще других, и предлагал новшества в количествах, превышающих совместный энтузиазм остальных врачей. Понятно — нацелился на мое кресло, когда я уйду на повышение. А что такое произойдет, он не сомневается.

И пусть. Норов поляк запихнул куда подальше, хирург он хороший, а доводить персонал до мокрых штанов одним фактом своего существования умеет не хуже моего. Потому я сослал его на подстанцию, чтобы больше опыта самостоятельной работы поднабрался.

Но палка о двух концах — вот он мне понадобился, и довольно-таки срочно, а найти его не могут. Уже и вслед за ним на вызов нарочного отправили, а ответа никакого.

И когда я уже начал думать над введением в жизнь запасного варианта, Моровский явился собственной персоной.

— Здравствуйте, Евгений Александрович! Если я застрелю парочку кучеров, как думаете, суд меня оправдает? — от лица поляка можно было прикуривать — У этого подлеца ось сломалась, видите ли. Больной в карете, нас вместе с ним тряхнуло знатно. А это чудо природы только затылок чешет, «знать не знаю, как оно приключилось».

— Суд оправдает, да только ведь и следующие будут такими же, если не хуже.

— Вы меня искали? Хорошо, что ваш посланец был с каретой, мы в нее нашего пациента перегрузили. А тут недалеко было, чем телефон искать…

— Очень хорошо. Переодевайтесь, будете ассистировать на холецистэктомии.

— Кто-то… особенный? — осторожно поинтересовался граф.

— Можно сказать и так. Пороховщиков.

— Издатель «Русской жизни»?

— Да.

Вот интересно, большинство вспоминает «Славянский базар», а Вацлав — газету, к тому же, закрытую.

С тех пор как я переехал, мы с Пороховщиковым встречались редко. У него своя работа, у меня своя. Общаться интересно, но всё времени не хватает. Вот так и скатишься до уровня новогодних открыток. Хотя хорошее, несомненно, помнить надо. В отличие от плохого, это можно и забыть. Вместе с человеком, который нехорошо поступил, конечно же.

Едва я пришел из церкви, позвонила жена Александра Александровича, Эмилия Карловна. Поехали на воды в Карловы Вары, там Пороховщикову стало плохо, вернулись — и вот мы здесь, готовимся к операции. Сдвинулся от чего-то камень, пошел на выход, да застрял. Ну и самолечение до добра не доводит. Повторил все возможные грехи больных холециститом — начиная от, мягко говоря, погрешностей в диете, и заканчивая горячей грелкой под бок. Кстати, грелка — от Келера. Прогресс, как говорится, в массы!

Пороховщиков лежал в постели, бледно-желтый, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Настоящая панда. Пока везли больного из Староконюшенного — недалеко, и километра нет, я решил, что оперировать буду «золотым» составом. С двумя ассистентами, опытной сестрой и лучшей анестезисткой. С Викой, конечно, приятно работать, но это не дренажи в разрезы пихать, когда всё на виду.

Традиционно уже начали моей командой «Приступим, помолясь». Шуточное напутствие двадцать первого века здесь превратилось в целый ритуал с крестным знамением.

Пока ассистенты — Моровский и Малышев, возились с разрезом, я вспомнил, как начинал операции под блюз. Считал своим талисманом. И даже стал напевать «Ай вент ту зы кроссроудз, фел даун он май низ».

— А у вас приятный баритон, — отметил Моровский. — Никогда не слышал, чтобы вы пели. Это на английском?

— Да, — буркнул я, замолчав. — Но выступать не планирую. Только в ванной.

— Там все певцы, — пошутил граф, и мы посмеялись.

— Давайте работать уже. Коль скоро пузырь напряженный, через мини-разрез рисковать не будем. Вацлав Адамович, лигатуру на сосуды активнее накладывайте. Мышцы рассекаем… Хорошо… Андрей Германович, печеночные зеркала?

— Готово!

— Разрезик… Ну вот и виновник торжества!

Желчный пузырь, как на картинке в учебнике, торчал в просвете раны. Огромный, багрово-синюшный. Не удивительно, что столько страданий причинял.

— Помните, мы говорили об электрокоагуляции мелких сосудов? — спросил Моровский.

— Вот как начну спать не по четыре часа, а хотя бы по шесть, так сразу и займемся, — ответил я. — Дело нехитрое, думаю, хватит пары десятков кроликов в жертву. Не отвлекаемся… Пунктируем пузырь…

Тут свет в операционной мигнул и погас вовсе. В самый ответственный момент.

— Да чтоб тебя, а?! Что с электричеством?!

Хваленая немецкая динамо-машина дала сбой. Операцию мы доделывали по старинке, с керосиновой лампой. Вот и мечтай об аппарате ИВЛ и электрокоагуляции.

* * *

После хорошо сделанной работы, если тебе не надо зашивать рану, писать протокол операции, и творить другие, не менее увлекательные вещи, что сделает нормальный хирург? Правильно, спрячется в кабинет, и велит секретарю приготовить чай. Так зачем противиться самой природе? Я удобно развалился в кресле, и решил немного помедитировать в ожидании Должикова. Если в процессе начну похрапывать, он разбудит.

Как известно, лучший способ рассмешить бога — рассказать ему о своих планах. Вот и я вместо спокойного чаепития получил звонок из приемного покоя.

— Евгений Александрович, тут к вам полиция!

И сразу же в коридоре затопали казенные сапоги, дверь открылась, в нее ввалился грозный, усатый околоточный, зацепив ножнами дверной косяк.

— Господин Баталов? Собирайтесь!

Глава 3

— Что случилось? Представьтесь!

Как известно, лучшая защита — это нападение. А я — не какой-то шаромыжник с Хитровки. Даже если меня арестовывать пришли, должны проявлять уважение.

— Виноват, вашсокородь! — вытянулся по струнке полицейский. — Околоточный первого участка Арбатской части Иван Хрунов!

— Что за дело у вас?

— Ваше высокоблагородие, пристав наш, Емельян Алексеевич, плох очень. Уже и соборовали сегодня. Просил приехать, — почти извиняясь, объяснил он.

— Вы пешком?

— Никак нет, на полицейском экипаже.

— Жди, я сейчас соберусь, выйду. А Емельяну Федоровичу из прокуратуры вы не родственник?

— Никак нет, не родня. Однофамилец!

Что ж за день сегодня? Все мои знакомцы, с которыми судьба меня свела в первые дни здесь, вдруг заболеть решили. И если про Пороховщикова с осторожностью можно сказать, что прогноз благоприятный… Сам не заметил, как рука к столу потянулась, по дереву постучать. Говорят, летчики — народ суеверный. Это от них пошла придурочная привычка употреблять «крайний» вместо «последний», им нельзя падать с трапа и накрывать стол может только бортинженер. Но и эти граждане нервно курят в сторонке по сравнению с хирургами. Это мы можем оперировать только в «счастливом» костюме, стирая его каждый день, и ждать, когда освободится «свой» кран, хотя рядом будет незанятый. Хирурги создают целые ритуалы из пути к столу, обработки операционного поля, поговорок и присказок. Да, мы такие.

Что там может быть у Блюдникова? Особенно, если соборовать решили? Елеосвящение только у тех, кто в сознании, значит, не печеночная кома. Асцит с нарастающей недостаточностью кровообращения? Ну это тоже маловероятно, не на острове живет, процедура полуамбулаторная, чтобы тянуть до той степени, когда в животе больше ведра жидкости скапливается. Всех делов — дырку специальной трубочкой проткнуть, и жидкость потихонечку выпустить. Мера временная, но всё же. Остается кровотечение из варикозно расширенных вен пищевода. Нехорошая вещь, придумать способ лечения практически нереально. Имеющимся сейчас у меня не поможешь. Потому что течет не из одной дырки, а из множества. А операцию мало кто перенесёт.

Все осложнения крайне плохие. Смертельно опасные. Организм защиту уже потерял, бороться ему нечем. И даже пересадка печени, будь она возможна, шансов дает чуточку.

До этого дня я у пристава не бывал. Не пришлось как-то. Занимал он квартиру на третьем этаже полицейского дома в Столовом переулке. Дом как дом, только кроме полицейских никто не живет — в гимназиях учителя тоже по месту своей работы часто обитают, как и преподаватели университета — все служат-с.

Хрунов здесь, наверное, свой человек. По крайней мере в дверь не стучал, и знал, что открыто.

А в квартире у Блюдникова пахло смертью. Не разложением, нет, именно смертью. Попадаешь в такой дом, и сразу понятно — похороны очень скоро. И давит это… весьма. Околоточный провел меня через пустую прихожую в спальню.

От здоровенного пристава осталась едва ли половина. Кожа, серо-желтая с синюшным оттенком, висела на нем, будто совсем недавно из организма выпустили воздух. Глаза впали, помутнели. Даже волосы, густые и лежащие на голове красивой волной, сейчас висели тусклыми клочьями.

Стоило мне войти, его тут же вывернуло противно пахнущей жижей цвета мясных помоев. Сиделка вовремя подставила таз, и аккуратно вытерла губы больному.

— Здравствуйте, Емельян Алексеевич, — поздоровался я. — Воды подать? — я подал ему стакан, стоявший на столе.

— Какое тут здоровье, Евгений Александрович, — прохрипел он. — Конец наступает. Спасибо, что пришел. Извини, что потревожил.

Утешать его не стал. Мне кажется, что человек заслуживает правды, особенно когда жизнь заканчивается. Зачем его обманывать? Ему что, легче станет, если я набрешу, что еще не все потеряно, вот только надо сейчас пару волшебных таблеточек и пять капельниц? Как по мне, лучше просто общаться. Хотя бы из уважения к себе.

Сиделка аккуратно протиснулась мимо меня, унесла таз мыть. Ухаживают за приставом, чисто всё, постель меняют, моют. Молодцы, что могут сделать — делают.

— Здравствуйте, — произнес женский голос у меня за спиной. Усталый, а потому крайне бедный на эмоции.

— Баталов, Евгений Александрович, — представился я.

Жена, точно. Лет сорока, не очень высокая, мужу по плечо, наверное. Выражение лица властное, но это маска, прижившаяся за годы управления хозяйством. А взгляд растерянный. Будто потеряла все ориентиры, и не знает, куда дальше двигаться. Хотя почему «будто»? Вон, главный стержень, лежит, доживает последние часы. На что существовать будет? Понятно, что не с пустыми карманами пристав семью оставляет, но дохода уже не предвидится, только наоборот. Пенсия будет, конечно, Блюдников выслужил положенный срок. Но это совсем не то.

— Ольга Ильинична, супруга Емельяна Алексеевича, — назвав себя, она будто решилась на что-то, чего боялась, набрала воздуха, и выпалила: — Вы же можете ему помочь? Хоть что-то? Он так мучается!

При этом она смотрела почему-то не на меня, а на мужа, будто боялась, что он не даст ей говорить. Но если бы и хотел, не смог — вернувшаяся сиделка в последний момент успела подставить емкость, в которую пристав изверг очередную порцию рвоты. Да, чуть-чуть, миллилитров сто, но судя по темпам, осталось уже немного.

— Да, я готов. Мы отвезем вашего мужа в больницу, там я попытаюсь остановить кровотечение и уменьшить испытываемые им страдания.

— А меня спрашивать не надо? — на этот рык Блюдников, наверное, потратил почти все оставшиеся силы. — Никуда я не поеду! Один хер помру, так дайте сделать это в своей постели! Сколько мне осталось, Евгений Александрович? Скажи этой клуше, поможет твое лечение?

Я тяжело вздохнул:

— Осталось немного. И лечение вряд ли сейчас будет эффективным…

Я ждал слез — большинство женщин реагируют именно так. Не угадал. Наверное, всё уже выплакала, и устала ждать финала не меньше, чем муж. Только кивнула и молча вышла из комнаты.

— Нет сил противиться… — тихо сказал, почти простонал пристав. — Это она настояла… Я бы… Жить хочется, только не так… Правду ты тогда говорил — сегодня так хреново, что дальше некуда, а назавтра еще хуже… Иди, Евгений Александрович…

Жалко его, но итог, увы, закономерен. Если от печени ничего не осталось, то расторопша уже помогает не очень. Сильны мы задним умом…

* * *

С корабля — на бал. Это про меня. Только вернулся от Блюдникова, как вспомнил, что обещал Лизе приехать на бал в Александровский дворец Кремля. Почти протокольное мероприятие — последний раут лета, после которого аристократия разъезжается по Баденам, а мы, стало быть, едем на Кавказ. И плевать, что эмоционально измотан, и хочется только напиться. Танцевать польку и мазурку я так и не научился, а разные вальсы, которые я могу минимально повторить, но слишком велик риск отдавить ноги партнерше — так что отирался у стеночки и как только попадал в поле зрения мамаш с дочками, то тут же бочком-бочком ретировался в курительную комнату или на балкон продышаться от духоты зала. Оркестр наяривал, официанты курсировали в толпе, я же раскланивался со знакомыми — коих оказалось уже вполне много. Это и управляющий канцелярией Истомин, и гласный московской думы, Владимир Пржевальский, брат знаменитого натуралиста Николая Пржевальского. Свел приятельский отношения с видным юристом Фёдором Плевако. Он хорошо разбирался в хитросплетениях городского бюджета — помогал мне вписаться в разные расходные статьи с моей скорой. Дело двигалось трудно, но прогресс есть — начали поступать первые ассигнования.

Особые отношения сложились с Шуваловым. После нашей прогремевшей дуэли, граф попал в опалу, но потом быстро восстановил свои… позиции при великом князе. Адъютант всех знал, все знали его — Шувалов стал моим настоящим «лоцманом» в этом бушующем аристократическом океане. От него я узнавал последние новости из Зимнего дворца, граф знал, как протекает беременность у императрицы, что ели на завтра великий князья…

— У Раевских старшая Анна на выданье. Пятьдесят тысяч дают приданного, — нашептывал мне адъютант на балконе, в перерыве между танцами. — Елена Сергеевна у Пашутиных — так и вовсе шестьдесят тысяч. Я тебя совершенно не понимаю, мон шер. Холостой, в фаворе у Сергея Александровича… Женись, и дело в шляпе! На всю жизнь обеспечен.

С Шуваловым мы недавно перешли на «ты» и граф сразу начал фамильярничать. Пулей от меня в плече он так и вовсе гордился, рассказывал всем холодящие подробности нашей дуэли, пугал дам взглядом смерти, что я выдал ему перед выстрелом.

— Я предпочитаю жениться по любви, — отвечал я графу, отстраняясь.

— Видел я твою любовь в Мариинке! — отмахнулся адъютант. — Кожа да кости. Такую любить — в постели о ее мослы стукаться.

Во время одной из попоек в Ильинском я имел глупость рассказать про свою интрижку с Ольгой. Точнее, Баталова-прежнего. Это, как ни странно, даже больше дуэли подняло мои акции в свите Сергея Александровича — ну как же, спит с балеринами, прямо как мужская часть семейства Романовых.

Посыпались приглашения от всяких армейских чинов на пикники, походы в бордели и прочие нехитрые развлечения военной аристократии. Под разными уважительными причинами мне пока удавалось уклоняться от чести напиваться в хлам «жженкой», соревноваться в скачках… Но как долго это продолжится?

— Брак по любви — не для нас.

Я скептически посмотрел на Шувалова. Вот уж кому с его пристрастиями вообще никакой брак не светил. Хотя родственники могут и заставить. Как того же Великого князя.

— Так что только деньги! Вложить в акции железных дорог — и жить всю жизнь припеваючи.

— Граф, оставьте нас! — на балкон вышла княгиня. Вся в белом, с открытыми плечами и высокой сложной прической. Даже сложно представить, сколько приходится проводить времени у куафера, чтобы добиться такой красоты.

Шувалов подмигнул мне, и мигом испарился. Я же поклонился, поцеловал Лизе руку.

— У меня была Бестужева. Это правда, что ты смог вылечить ее болезнь?!

Я мысленно матюгнулся. Вот же женщины… Нет хуже пациентов! С одной стороны, строго выполняют все предписания врача, занимаются своим здоровьем больше мужчин. С другой стороны… бОльших сплетниц еще поискать надо.

— Антонина Григорьевна вернулась в Москву?

Я сделал вид, что для меня это новость. А то начнутся упреки, что знал и не посетил…

— Да. Мы подруги, я пригласила ее сразу на чай. И тут такие новости… Нет, пожалуйста, не хмурься, — Лиза оглянулась, увидела, что мы одни. Протянула к моему лицу руку, пальцами разгладила складку на лбу. — Тебе не идет хмуриться и кукситься!

— Честно сказать, немного обидно, что подругу она посетила раньше лечащего врача!

— Ты ничего не понимаешь! Если удалось вылечить сифилис — это же сенсация! Я видела бумаги мужа об этой болезни. Треть поселков вдоль железной дороги заражено, в городе больных — пятая часть населения.

— Именно потому, что это сенсация, — резко ответил я. — Лечение нужно хранить пока в тайне. Сам метод только испытывается мной и Романовским.

— Кто это?

— Врач из Санкт-Петербурга. Если объявить раньше времени, до выхода публикации в медицинском журнале…

— То что?

— Набегут шарлатаны, начнут калечить людей. Придумают какой-нибудь эликсир «Баталова» и будут продавать втридорога. А ко мне потом в клинику придут пострадавшие. С претензиями.

Лиза задумалась. Сама так нахмурилась, принялась водить пальчиком по балюстраде балкона.

— Душа моя! А я тебя ищу…

К нам вышел раскрасневшийся великий князь. Во рту у него дымилась сигара, сам он был довольный, улыбающийся.

— Евгений Александрович! Слышал, слышал! Значит, уже и сифилис можно лечить?

Дядя царя шикнул на слуг, которые пытались протиснуться, дабы не пропустить ни одного желания работодателя. Те мигом испарились с балкона, даже двери прикрыли. Чтобы значит никто не лез к нам с разговорами.

— Пока изучаем вопрос, — коротко ответил я, морщась от клубов табачного дыма, которые ветер направил в нашу сторону.

— Евгений опасается, что конкуренты перебегут ему дорогу, — Лиза взяла Сергея Александровича под руку. — А неправильное лечение повредит его репутации.

— Так запретить им, и вся недолга, — пожал плечами князь. — Пользовать сифилитиков по новому методу может только клиника господина Баталова или под его надзором.

— Разве такое возможно? — удивился я.

— Именной указ из Царского села, особое указание МВД — особых затруднений не вижу. О каких доходах идет речь?

Пара уколов серы стоит сущие копейки. Расходы минимальны, а доходы… Даже если принять цифру в пятнадцать процентов зараженных — а скорее всего, она сильно занижена, то это примерно двадцать пять миллионов больных. Допустим, брать с каждого по рублю за процедуру. У меня закружилась голова. Нет, не от цифр, а от крепкого дыма, который продолжал лететь в мою сторону. А Лиза то… красавица… сразу поняла, «куда дует ветер». Я сделал маленький шажок в сторону, произнес:

— Думаю, речь идет о полумиллионе, может быть, миллионе рублей выручки.

Эта сильно заниженная сумма поразила княжескую чету.

— Так много?! — Сергей Александрович чуть не выронил сигару изо рта.

— И я готов делиться. Понимаю, как все устроено.

— И как же? — Елизавета мило покраснела.

— Новое товарищество, в его учредители берутся нужные люди, на которых мне укажет Его высочество.

Супруги переглянулись, молчание затягивалось.

— После того, как основные сливки будут сняты…

— Простите, что?

Я чертыхнулся про себя.

— Ну знаете, как хозяйки ставят молоко на ледник, а на следующий день снимают сверху сливки? Так вот в продажах есть такая же стратегия. Сначала по высокой цене получить максимум, потом снизить цену, а затем вообще сделать метод бесплатным, например, в городских больницах. Через полгода-год.

— И так мы покажем, что заботимся о народе! — князь посмотрел на жену, та неуверенно кивнула.

— Такой вопрос, наверное, надо обсудить напрямую с Ники, — тихо произнесла Елизавета. — Сумма слишком большая, чтобы… как это по-русски?… пускать все на течение реки.

— Да, на самотек, — поправил я княгиню.

— Нужен именной указ, — резюмировал Романов. — Я поговорю с Ники.

* * *

— … большой такой дом, о трех этажах, — Жиган стоял у открытого окна моего кабинета и срезал ножом заусенцы. Которые выкидывал на улицу. Вот совсем у человека культуры нет. Читать худо-бедно умеет, а в остальном…

— На первом этаже у них аптека. А выше, значица, эта Бристол Майерс и сидит. Директор так и вовсе на третьем этаже, в мезонине хоромы.

— Откуда знаешь? — поинтересовался я, на автомате разглаживая пресс-папье письмо, что пришло от организаторов немецкого съезда врачей и естествоиспытателей. Пятнадцатого октября, в гостинице «Вештин Гран Берлин».

— Дал дворнику пятьдесят копеек — он все и рассказал. Даже дал пролетке встать рядом со входом.

— Какой пролетке?

— Так я сначала в Каторгу сходил, есть там завсегдатай. Ленька-хромой. Он видел этого в пенсне.

— Директора?

— Его. Господина Роттена.

— И что? Опознал Ленька его?

Жиган убрал нож, сел за стол:

— Как есть опознал. Он приходил в Каторгу. Мы шесть адресов проверили, прежде чем нашли этих англичашек.

Я взял справочник «Вся Москва», полистал его. Московское представительство англо-американской компании Бристол Майерс. Есть такая. Ильинка, 26. Поднял трубку, покрутил зарядное устройство сбоку телефона. Потом попросил барышню соединить с Бристол Майерс.

Ждал не долго, ответил какой-то конторщик, поинтересовался, чем может помочь. Я представился покупателем, попросил уточнить цены на основной ассортимент. Компания торговала всем подряд — паровыми автоклавами для дезинфекции, хинином, хирургическими инструментами… И даже новомодным стрептоцидом, который сотрудник Бристола очень хвалил и рекомендовал. Мне стало любопытно, и я спросил о цене. Шесть рублей за упаковку. Однако… Отпускная цена у Келера была четыре рубля. Правда, это оптовая.

Я поблагодарил, повесил трубку. Задумался. Зачем Бристолу архив Талля? Ну понятно зачем — думают найти там секреты новых лекарств.

— Так что будем с ними делать?

— А какие есть предложения? — вопросом на вопрос ответил я.

Жиган достал коробку спичек, подвинул к себе пепельницу, что я держал на столе для курящих посетителей. Зажег сразу несколько спичек, начал их вращать — вверх, вниз… Понятно на что он намекает. Сколько волка не корми — он все в лес смотрит. И что делать? Соглашаться или нет?

Глава 4

ГОРОДСКIЯ ВѢСТИ.

Московскiе врачи при разстройствѣ желудка и поносѣ стали прописывать больнымъ супъ из обычной моркови, неожиданно оказывающiй большую помощь. Рецептъ супа простъ и общедоступенъ. «Одинъ съ половиною фунтъ очищенной моркови истереть на теркѣ и залить штофомъ воды. Варить медленно полтора часа. Долить кипяткомъ до первоначальнаго количества, добавить золотникъ соли, не болѣе».

— Ты только посмотри! — Вика махала передо мной утренней газетой, а глаза мои на нее не глядели. И на прессу, и на Талль. Я ведь вчера малодушно промолчал. Надо было прямо запретить Жигану жечь дом в Москве, но нет, я начал бормотать что-то невнятное про людей, которые могут пострадать, хитрованец же убеждал, что пожар случится ночью, никто не сгорит. А урок Роттену будет хороший. И я промолчал. Не сказал ни да, ни нет. Жиган же понял все, как да.

— Смотрю. Про наш суп пишут, — я пожал плечами, глотнул почти остывшего кофе.

— Так теперь его будет варить кто угодно! Они рецепт напечатали!

— Ты забыла, что на врачебном съезде мы отдали его медикам за один рубль? Кстати, больницы исправно его перечисляют товариществу.

— Все равно нечестно!

Раздался стук в дверь, секретарь доложил, что пришла на осмотр некая госпожа Бестужева и требует меня лично. Ну сейчас я свое раздражение вылью на кое-кого. Благо есть повод! Просто железный. Хотя на пациентах это делать не рекомендуется. Только при наличии большого опыта. Чтобы больной понимал, что ему хамят, но формально придраться не к чему. Ну в самом деле, потерялась бумажка с анализом, и приходится перебрать. Или прием на заведомо неудобное время оформить. Есть и более жестокие способы, но это не для меня.

С другой стороны, Антонина Григорьевна спасла меня от попытки решения вечной проблемы «куда деньги деваются?» с участием Вики. Во всем она передовая, свободно мыслящая и открытая всем новым идеям и начинаниям. Кроме товарно-денежных отношений. Участие ее в этом «изобретении» свелось к записи на бумагу красивым почерком. Про рубль знала. От «Русского медика» получает доход, позволяющий не очень задумываться, что есть и во что одеваться. Более того, она теперь довольно-таки богатая невеста. Не десятки тысяч, как рассказывал Шувалов, но весьма, знаете ли… И чего крохоборствовать, спрашивается?

Вдова Бестужева сейчас выглядит далеко не прелестницей. Потому и густая вуаль прикрывает ее лицо. Но это если не знать, что там было до того как. По крайней мере нос присутствовал. Не очень аккуратный, да что там — он напоминал гордость украинской кухни, вареник. Но с учетом того факта, что раньше его вообще не было — это офигеть какой прогресс. Швы аккуратные, но рубцы еще не устаканились, пудра не спасает. Хотя сформировали нос просто великолепно. Для этого времени, конечно. Кстати, в мужскую народную мудрость, что нежеланных женщин нет, я бы к отсутствию света и количеству выпитого смело добавил размер приданого. А судя по косвенным признакам, Антонина Григорьевна может в таком случае уверенно претендовать на роль первой красавицы.

— Здравствуйте, — сказал я как можно более нейтрально.

Первый порыв — помощнее опустить вдову с небес на землю, прошел, пока я добирался до смотровой. С такими клиентами показывать свои обиды — самое последнее, о чем стоит думать. Тем более, что я и сам слегка виноват. Нечего было динамить ее с посещением. Уж один час можно и выделить, не сломался бы.

— Я решила не дожидаться, когда вы найдете время для визита. Ее Императорское высочество объяснила, как вы заняты. Мы с ней знакомы по делам Елисаветинских комитетов.

Ну прямо легче на душе стало. Благотворительность — дело хорошее. А то я уже начал подозревать принадлежность к высшим сферам. Если бы так, то агитировать ее на пиар-акцию не стоило даже думать. Кстати, очень хорошо, что контроль над расходами Елисаветинского благотворительного общества большей частью в руках Лизы. Потому что выделение нам той самой динамо-машины — явно трата, не предусмотренная уставом. Хотя сирот мы тоже лечим.

— Рад видеть вас. Очень хорошо выглядите, — с легкостью соврал я.

— Правда?

Покажите мне женщину, которой сказали, что она хорошо выглядит, а она не поверила. Наверняка Бестужева по три часа перед зеркалом сидит, прикидывает, какой ракурс лучше. Я подкрепил хорошее впечатление от нашей встречи чаем с баранками.

Взамен мне пришлось выслушать историю про поездку в Киев и подробнейшее описание лечения. Как хорошо, что я сегодня выспался. Потому что тут мало было с умным выражением лица кивать, глубокомысленно произнося время от времени «угу» и «да, конечно». Бестужевой требовались комментарии на каждый шаг. Вот сделали это, как вы думаете, не надо ли было по-другому? А вот то?

На такой фигне меня не поймать. История про советского доктора, который поехал в Штаты, начал там работать, а потом порушил карьеру, да еще и выплатил по суду серьезный иск, одной фразой «Кто же вас раньше так лечил?», я помнил. Она была выжжена каленым железом у меня прямо на коре головного мозга. Работать надо хорошо, а не повышать авторитет обливанием дерьмом коллег. Даже если они накосячили. Цеховая солидарность, однако.

— А вы знаете, Антонина Григорьевна, что скоро будет принято решение об открытии больницы для лечения вашего заболевания? Идея одобрена… — тут я посмотрел на потолок, где в этот миг должно было появиться изображение Великого князя.

— Да вы что? — изумленно всплеснула руками вдова, тоже почему-то посмотрев вверх. К сожалению, со спецэффектами не заладилось, и увидела она люстру. — Я обязательно пожертвую на это благое начинание! Какой же вы молодец!

От объятий меня спас только стол. И вообще, это бы выглядело непрофессионально.

Но на этой волне мне удалось уговорить Бестужеву принять участие в показательных акциях при открытии больницы. На условиях полной анонимности, конечно же. И только один раз. Для врачей.

Дабы пресечь новые витки торговли, намекнул, что пора бы и за ширму. Беседовать хорошо, а работать надо.

Я мужественно мял живот Бестужевой, постоянно спрашивая, не болит ли где. Вдруг дверь распахнулась, и влетела главная по всем вопросам.

— Евгений Александрович! Там скорая больного привезла! Вас просят!

— Я сейчас занят. Закончу и подойду. Там что, некому посмотреть?

— Есть.

— Значит, пусть ждут. Кстати, Виктория Августовна, вы же помните нашу пациентку? Вы еще фотографировали ее до операции?

— Ой, да вас не узнать, — защебетала Вика. — Надо же, незаметно совсем! Мы сейчас сделаем снимок, чтобы сравнить…

* * *

Ну вот, пусть теперь Вика послушает технологию изготовления носов. А я — в приемное. Что там такое, что вот прямо срочно-бегом вызывают.

Пациент лежал на кушетке. Вернее, пытался не упасть с нее. Если твой вес сильно превышает десять пудов, то стандартная мебель вам не очень подойдет. Купчина, такой типичный мироед. Волосы на прямой пробор, шелковая рубаха, сапоги бутылками. Цвет лица, правда, подкачал слегка, слишком сместился в зеленую часть спектра. Оставалось только посочувствовать тем, кому выпало счастье его носить.

В ногах стояли сопровождающие организм лица. Тоже из торгового сословия. Слегка выпивши. Судя по состоянию одежды, праздник начался не сегодня.

— Ну-с, что тут у вас? — спросил я, натягивая перчатки.

— Живо-о-о-от, — простонал больной.

Пожалуй, именно вот это конкретное анатомическое образование я бы животом не назвал. Уверенно миновав стадию живота и пуза, клиент остановился на верхней границе брюха. Вздуто, конечно, порядком.

— Давно болит?

— Со вчерашнего дня, — вступила группа поддержки. — Мы сделку отмечали, Степан Кондратьевич удачный подряд получил. Поспорили, кто больше пельменей съесть сможет.

— Победитель? — кивнул я на кушетку.

— Четыреста тринадцать штук, — с гордостью ответил комментатор. — Остальные и по две сотни не одолели.

— А-а-а-а-а!!! — закричал лежащий на кушетке.

Ну да, кишечник пытается протолкнуть содержимое, но уже не справляется. Пора учреждать премию Дарвина, у нас на нее огромное количество претендентов. Пельмени сейчас лепят размером раза в два меньше привычных мне, но даже так…

— А что нам скажет господин Лебедев? Никита Егорович, не прячьтесь! Вы же привезли нам любопытный случай?

— Да, Евгений Александрович! Думаю, острый панкреатит.

— Ну давайте посмотрим.

Короче, после всяких малоаппетитных исследований и короткой дискуссии остановились на механической кишечной непроходимости. Скорее всего, высокая. Отправили Степана Кондратьевича на сифонную клизму и капельницу — надо же попытаться решить дело консервативным путем. Хотя вряд ли поможет. Интересно, а вся добыча в таз влезет?

* * *

На меня обрушились дни рождения. Ну как обрушились? Эту лавину я, можно сказать, сам вызвал. Нанял Софью Петровну Вяземцеву — бывшую учительницу гимназии шестидесяти трех лет. «Русский медик» все больше разрастался, нам потребовался отдел кадров. Я долго игнорировал эту проблему, но после того, как от нагрузки взвыл Должиков — пришлось озаботиться. И первым делом Софья Петровна принесла мне список дней Ангела сотрудников. Дни рождения в обществе праздновать не принято. Страна крестьянская, многодетная. Не все матери и отцы помнят, когда родился тот или иной отрок. В страду отошла в поле, родила и пошла дальше жать и вязать снопа. Вот и весь день рождения. Иное дело день Ангела! Крещение — настоящий праздник, когда у каждого православного появляется свой ангел-хранитель. Если что забыл — всегда можно поинтересоваться у местного попа, который разъяснит и напомнит. А иногда и наставит на путь истинный.

Но я-то прибыл из будущего и решил навести «будущие» порядки. Попросил Софью Петровну собрать даты рождений врачей и медперсонала. Та же в свою очередь решила пустить меня нумером раз. Я покопался в документах, осторожно порасспрашивал Кузьму. И выяснилось, что мой день рождения уже вот, на носу — второго августа. А за мной паровозом сразу идут: Виктория — третьего, а еще Винокуров-старший. Тот родился пятого. Собственно, на пятое и я назначил празднование в столовой клиники. Купил подарки, накрутил поваров на предмет особого меню, до кучи поручил секретарю сделать красочную стенгазету. Это было еще одно новшество из будущего. Раз в неделю все клиники «Русского медика» были обязаны вывешивать стенгазету. В ней была официальная часть — сообщения администрации, новости медицины. И неофициальная — сатира на проштрафившихся сотрудников, слова песен, рисунки. Как говорится, все, что душе угодно. Выяснилось, что у нас работает много талантливых людей, которым повозиться с газетой после работы — просто в радость, а не в нагрузку.

На празднование собралось человек сорок с гаком. Только в зале столовой я понял, как сильно разросся «Русский медик» и каким большим «предприятием» я руковожу. Пришлось толкать «тронную». речь, славословить раскрасневшуюся от удовольствия Вику, хвалить Винокурова, постоянно вытирающего лоб от смущения. Первой я подарил набор хирургических инструментов в специальном чемоданчике с держателями. Чем, очевидно, вызвал пересуды собравшихся — народ похлопав, начал перешептываться. Особенно шушукалась женская часть коллектива — мужчины уже привыкли к присутствию Талль в операционной. Винокурову, заядлому охотнику, я преподнес двуствольный зауэровский штуцер калибра 0,500. Доктор был счастлив. Тут же переломил ружье, осмотрел стволы, пощелкал в потолок курками и спусковыми крючками. Вот чисто ребенок, получивший игрушку!

Свой личный подарок Вике я подарил заранее. С выбором, естественно, возникли затруднения. Никаких драгоценностей, особенно колечек. У незамужних дам сразу возникают какие-то нездоровые ассоциации. Одежда и аксессуары — ни за что. Угодить крайне трудно, да и, опять же, дарят такое только женам. Выход остался один — нечто профессиональное. Хочет стать врачом — подарю самый главный врачебный инструмент. Наивны те, кто подумал про фонендоскоп или скальпель. Ручка с золотым пером. Дорого и ни к чему не обязывает. Ну и всякого добра под названием «письменный набор» для веса.

К своему удивлению, подарок получил и я. Да еще какой! После поздравительной речи от Чирикова, в котором он превознес меня в самые небеса и посадил на облако в белоснежном одеянии, получил от сотрудников… свой портрет. В белом халате, из-под которого был виден широкий синий галстук, я с трубкой склонился над постелью больного. Я был нарисован в профиль и очень талантливо. На лице доктора Баталова светилась вся забота примерно обо всем больном человечестве.

— Но как?! — я только и смог развести в удивлении руками.

— Есть на Остоженке один художник, — Чириков усмехнулся в усы. — Рисует по фотографии. Новый метод в живописи. Это вам от всего коллектива.

Я посмотрел на улыбающуюся Вику. Вот кто слил мои карточки. Фотолаборатория заботой Талль разрослась, там появился отдельный сотрудник, который фотографировал чашки Петри, которые таскали работники Славки Антонова. Ну и, конечно, калымили для медиков — снять в профиль или анфас, свадьбы, крестины…

— Что же… Искренне благодарю! Не ожидал, господа, не ожидал!

— Тост!

— Тост!

Народ уже успел принять на грудь в ходе предыдущих поздравлений, слегка разошелся.

Сначала хотел отделаться какой-нибудь шуткой вроде «чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было». Но подумал, что даже праздники — это повод для воспитания медицинской элиты страны. Ведь сидящие тут будут открывать подстанции скорой по всей стране, сами обучать других врачей.

— Уважаемые коллеги! Я рад, что имею возможность обратиться сразу ко всем. Помните, пожалуйста! Наша профессия — это не просто работа, это призвание. Я бы даже сказал служение. Мы каждый день сталкиваемся с болью и страданиями людей, но при этом не теряем надежды и продолжаем бороться за их здоровье и жизнь.

Я хочу поднять этот бокал за всех нас — за врачей, медсестер, фельдшеров, лаборантов и всех тех, кто работает в «Русском медике». За нашу профессию, которая требует от нас не только знаний и умений, но и душевной теплоты и сострадания.

Давайте выпьем за то, чтобы мы всегда были готовы помочь тем, кто нуждается в нашей помощи. За то, чтобы наша работа приносила радость и удовлетворение нам самим и нашим пациентам. За здоровье и благополучие всех нас!

Мы дружно чокнулись, несколько человек из фельдшеров прокричали «ура». И дальше празднование покатилось само собой. Еще выпили, спели застольных песен. Остро не хватало граммофона с какой-нибудь танцевальной музыкой. Ну ничего, фонографы уже есть, годик другой, появятся и полноценные пластинки разных оркестров. Ждать недолго.

Я уже подумал, что праздники удались и теперь отмечать дни рождения можно будет регулярно, однако первый блин вышел слегка комом. И опять по моей вине. Чокаясь с Моровским, я негромко предупредил того, что ближайшие пару недель доктору придется меня замещать на посту главного врача. Приказ о чем уже подписан и лежит у Чирикова. В связи с моим отъездом на Кавказ.

Как только удивленный и озадаченный поляк отошел, на меня тут же набросилась Виктория.

— Ты уезжаешь на Кавказ?! И я узнаю об этом вот так, случайно?

Лицо девушки побледнело, в глазах появились слезы. Хорошо, что коллектив уже мощно так разошелся, пел под гитару «Вечерний звон» — на нас никто не обращал внимания.

— Я сам об этом узнал на днях, — попробовал неловко оправдаться я. — Придется сопровождать великокняжескую семью на воды.

Я опустил тот факт, что Сергей Александрович не едет. И это закладывало под наши отношения новую мину. Поди, Вика прочитает об этом в газетах. И выводы сделает.

— Что значит «придется»?

— Меня назначили семейным врачом московских Романовых. Вчера вышел указ.

— И ты сообщаешь об этом вот так, походя?!

Глаза Талль метали молнии. В голосе лязгал гром. Ой, идет гроза…

— … Лежать и мне в земле сырой!

Сотрудники стройно выводили слова из песни:

— Напев унывный надо мной…

А вот надо мной напев был совсем не унывный. О-очень даже грозный:

— Как ты мог? Я доверилась тебе, полюбила всей душой! А ты…

Ой, ой, ой… Молнии бьют все ближе и ближе.

— Ты же понимаешь, что дело всей моей жизни, да и твоей, тоже зависит от властей? Захотят — прибьют «Русский медик» хлопком одной ладони. Я вынужден играть по правилам, которые сложились в обществе! Меня попросили, да что там… почти приказали, ехать. И выбора у меня не было!

Дзенскую штуку про хлопок одной ладони Вика не поняла и не оценила. Резко встала, вышла из столовой. Даже не взяла свой подарок. А на меня уставились десятки удивленных глаз.

Глава 5

ГОРОДСКIЯ ВѢСТИ.

Ночью горѣлъ домъ купца Осипова на Ильинкѣ, со сдаваемыми въ аренду конторами. На мѣсто срочно прибыла пожарная команда Городского участка во главѣ съ брандмейстеромъ Мертваго. Возгоранiе на третьемъ этажѣ было потушено при помощи новаго немецкаго паровика. Топорникъ Обуховъ, получившiй обжоги и сильныя ушибы, увезенъ въ каретѣ больницы Скорой медицинской помощи на Б. Молчановку. Ателье и магазины перваго этажа цѣлы. Съ директоромъ представительства «Бристолъ Майерсъ», гдѣ начался пожаръ, проводится дознанiе. Сосѣди считаютъ убытки, самъ домъ застрахованъ въ обществѣ «Якорь» г. Абрикосова въ 150,000. Конкурентъ «Якоря» — «Саламандра», какъ извѣстно, принадлѣжитъ англiйскому подданному г. Мейеру. «Страховыя» пожары превращаются въ «страховыя» войны?

Утренние газеты мне принес пропахший дымом Жиган.

— Ты бы хоть вещи поменял. Да и сам в баню сходи — буркнул я, мрачно разглядывая передовицу. Вот стоило дать слабину и завертелось… Хорошо, что жег британцев Жиган ночью — пострадавших не было. Я внимательно посмотрел на жующего пирог хитрованца:

— Никто не угорел?

— Живы все. Сегодня в столовой пироги дают. С визигой. Вчерашние, а духовитые как будто только напекли.

— Тебя совсем все это, — я потряс газетой. — Не волнует?

— Почему же… Волнует — Жиган полез за пазуху, достал пачку слегка обугленных бумаг. Положил мне на стол.

Я начал их смотреть — все на английском. Разные ответы Бристола в головную компанию, переписка с поставщиками. Опа! Судя по одному из писем, британцы догадываются о пагубном воздействии микстур с диацетилморфином на людей. В частности, быстрое привыкание, угнетение нервной системы… Да ешкин кот! Они еще и обсуждают в переписке, как побольше впихнуть этой дряни на рынок империи, дескать, русские бестолочи все съедят и попросят добавки.

— Откуда у тебя это? — я пролистал бумаги до конца, отложил несколько документов.

— Как занялось, так понабежали жильцы соседние, еще до пожарных. Начали двери ломать, да тушить. Выкинули из окон. Я подобрал. Авось пригодится.

— Пригодится, даже не сомневайся! Тебя не заметили?

— Нет, в толпе стоял. Там многие что-то брали. Особенно из мебели.

Все-таки Жиган неоценимый человек.

— Сможешь тайком, анонимно подкинуть эти бумаги в московское охранное отделение? Для господина Зубатова?

Здоровяк задумался.

— Ну что же… дело то нехитрое. Положу в большой конверт, да подсуну под дверь ночью.

— Имя напиши сверху и заклей — распорядился я, разрывая остальные документы в мелкие клочья.

— Вот еще что… — Жиган замялся — Кузьма ваш…

У меня сердце екнуло. Неужели шпион?!

— Ну что молчишь? Начал — говори!

— Деньгу левую сшибает. Помимо вас.

— Каким способом?

— По ресторациям ходит, с шеф-поварами за ручку здоровается. Те ему почему-то деньги суют в карман.

— И за какие такие труды?

— Вот то мне неведомо.

— А узнал как?

— Мальчишек нанял проследить за всеми сотрудниками. А ну как кто еще «Лешкой-иудой» подрабатывает…

Жиган у нас прямо Шерлок Холмс отечественного разлива. Собрал себе «иррегулярных с Бейкер-стрит».

— Ты вот что… Как переоденешься, сходи к Чирикову, дайте объявление в газеты. Для охранной работы требуются военные отставники. Будем тебе помощников нанимать. В подчинение.

— Это еще зачем? — удивился хитрованец — Я и сам управлюсь.

— Не справишься. Открываем еще несколько клиник. Первую в Питере. Там будет одна секретная комната — я замялся, не зная, как рассказать Жигану технологию приготовления состава с серой против сифилиса. Да и стоит ли вообще — Одним словом в нее никто кроме сотрудников попасть не должен. Везде не уследишь, нужны надежные люди.

— Как же я их найду? По объявлению шваль разная прийти может.

— А ты рекомендации требуй. Пусть Чириков — у тебя то рожа больно страшная — съездит к предыдущим работодателям, да проверит, порасспрашивает…

— Так-то может и выгорит, — почесал в затылке Жиган. — А слушать они меня будут?

— Так ты собой займись. На вот, — я открыл сейф, достал пачку денег. — Построй себе хороший костюм, сходи к куафюру на Тверскую. Лучшему. Пусть пострижет тебе волосы, бороду… Одеколон купи.

— Эх, хозяин! В какую аферу меня пихаете!

Я пожал плечами. Назвался груздем — полезай в короб.

— И побольше молчи. Так грозно. Ты умеешь. Разговоры с соискателями пусть директор ведет. Уяснил? А как наймет — сам с ними поговори. Страшно так. Попугай.

— Эх, ладно! Уразумел, — Жиган доживал пирог, вытер руки об рубашку. — Что с Кузьмой то делать?

— Я займусь этим.

Пришлось подрываться, идти в комнату слуги. Разумеется, тот спал. Рядом на столе возвышался полупустой штоф с водкой. Плюс нехитрая закуска. Такими темпами Кузьма повторит судьбу Блюдникова.

Быстрый обыск по карманам показал — да, целая пачки катенек. Рублей так на восемьсот. А то и больше.

— Вставай, бездельник!

Как только Кузьма открыл глаза и увидел в моих руках купюры, сразу раскололся до жопы.

Слуга сдал за деньги рецепты японских суши и «кровавой Мэри» во все крупные московские рестораны. «Яр», «Эрмитаж», Тестову… кого только в списке не было. Беседовал с поварами, показывал нехитрую технологию. Ну и конечно, князьями хвастал. Которые уже откушали-выпили и оценили. Суши брали не очень охотно, попробовать. Зато коктейль пошел на «ура».

— Ну ты даешь! — только и мог качать я головой. — Но почему не доложил?

— Богом клянусь, собирался! — Кузьма бросился в ноги, — А потом само-с все завертелось. Один сказал другому…

И вот что с ним делать? Поверю на первый раз.

— Деньги я забираю. Штраф на тебе. Но когда поедем в Питер, можешь тамошние ресторации себе на карман обойти.

Моя рука была расцелована и заслюнявлена.

— А пока собирайся. Завтра выезжаем на Кавказ.

— Это ж… далеко!

— Пятигорск. Не так уж далеко.

* * *

Мало того, что Вика хвостом крутит, и в прямом смысле «уехала к маме», так и с Романовским встреча срывается. Сейчас для простого человека день туда-сюда — норма жизни. Мало ли что может случиться по пути с Кавказских Минеральных до Москвы? Лошадь расковалась (а я в этом деле уже крутой специалист) или даже охромела — задержались. Паровозная бригада засыпала дрянного угля — скорость снизилась. Вода через дырочку вытекла, или что там еще — давайте заливать новую. Чем дальше ехать, тем больше задержка.

Но Дмитрий Леонидович не подвел. Явился, хоть и немного запылился. Но был полон энтузиазма. Только гость привел себя в порядок, позавтракали, и поехали регистрировать новое товарищество. А как же, надо провести огромную подготовительную работу. Найти здание, арендовать, завезти туда необходимое. А персонал… С какой слабовольной радостью я спихиваю эту адскую обязанность на своего компаньона!

В конце концов, кому еще? Во-первых, надо снять с Романовского осознание себя халявщиком. После всех мероприятий он точно должен возомнить, что сделал львиную долю всей работы. Во-вторых, делать он это будет в столице нашей империи, городе Санкт-Петербурге. Он там парень свой, местный, должен знать куда идти и что делать при этом.

Зарегистрировали наш грядущий бизнес до обидного быстро. Ни один чинуша не пропел нам свою любимую песню «зайдите после праздников, сами видите, не до того». Бегали так, будто мы, как мечтал Жванецкий, приехали к ним на танке. Вот что значит правильно мотивированные сотрудники. И вовсе не нами. Когда я попытался, исключительно в качестве дани отечественным традициям делопроизводства, дать кому-то мелкому клерку рубль, тот гордо отказался. Подозреваю, что накачка с самого верха пошла под таким давлением, что добило не только до псарей, но и их помощников.

В итоге товарищество «Российский медик» приобрело название и необходимые бумаги. Как подготовят всё, пришлют на дом. Всем участникам.

Поехали отпраздновать это дело легким обедом в «Славянский базар». А что, в «Стрельне» мы с профессурой отметились, да и ехать туда дальше. Романовский молчал, и только когда нас усадили в тихий уголок, спросил:

— Делом заинтересовались? Слишком уж гнулись перед тобой.

— На самом верху. Поэтому в правлении будут люди оттуда.

— Уж лучше бы по рублю письмоводителям, — грустно улыбнулся мой коллега. — Но эти… запах денег чуют…

— Очень уж велик куш, чтобы просто так это дело на самотек пустили.

Дмитрий Леонидович осознал масштабы только после сеанса занимательной арифметики. Весть о вероятной грядущей монополии, хоть и на непродолжительное время, заставила его пойти на нарушение этикета — он налил себе водки из графина, не предложив мне, и выпил.

— Не страшно?

— Будем работать, — заявил Романовский. — Кто, если не мы?

— Хороший тост, такое грех не взбрызнуть.

Смех у нас обоих немного нервный получился, но никто и не обещал, что будет легко.

— А я ведь статью написал о новом методе лечения. Посмотришь?

— Ну давай, пока мозг еще гулять не ушел.

Хорошая статья получилась. Мол, после открытия возбудителя и определения его свойств, возникла мысль использовать некоторые свойства спирохеты для лечения сифилиса. Сейчас ведутся окончательные исследования и результаты будут представлены научной общественности.

— Вычеркивай все про лечение. Ничего конкретного.

Лицо доктора вытянулось.

— Как? Мы же должны…

— Никому и ничего мы не должны. Если бы не наш пьяный разговор и последующая догадка, сколько лет бы еще прошло, пока другие нашли и возбудителя, и терапию?

— Но ведь возникнут вопросы, нас обвинят в утаивании лекарства от самой ужасной болезни. Это не геморроидальные свечи с новой рецептурой…

Романовский страдал. Теперь лицо сморщилось, добавились новые складки, даже усы как-то вразброд пошли. Он снял пенсне, положил на скатерть перед собой.

— Метод в разработке, обходится пока слишком дорого. Можно даже брать расписку с пациентов, что они предупреждены об экспериментальном характере терапии. Как только мы удешевим лечение, чтобы оно стало доступно всем — тут же передадим всем желающим рецептуру. Да хоть за рубль, пусть лечат. А нам нужны средства на исследования. Когда получим препарат из плесени, это всё, — показал я на черновик, — покажется детским лепетом.

— Ну разве что так…

Да, недоволен остался Дмитрий Леонидович. Продавил я начальственным авторитетом. Но ведь понял, что для дела стараюсь. Но и он не так прост, не со студенческой скамьи пришел, репутацию уже заработал, сам кого хочешь убедить в нужном ему способен. Склифосовский его чуть ли не самым ценным сотрудником считает. Ладно, будем искать компромисс, как без этого?

— Подумай, какой путь обычно лекарство проходит? Сначала испытывают на нищих. И только после этого завернутые в красивую упаковку, они попадают чистой публике. А у нас — наоборот. Почти без испытаний, наобум, мы сейчас будем выверять дозировку и длительность лечения на самых богатых.

* * *

Сборы в поездку в составе свиты Великой княгини — совсем не то, к чему привык обычный человек. Нужен инструктаж. Поручили дело знакомому мне Фоме Аникеевичу, дворецкому. Где он нашел инструктора, даже знать не хочу. Явно из стратегического резерва. Ко мне прикрепили какого-то мелкого клерка, не то библиотекаря, не то спеца по этикету, не знаю, кем он числился. Он явно застал коронацию Павла Петровича. А может, и его батюшки, императора Петра Федоровича, который после скончался от геморроидальных колик, что бы это ни значило. Внешне он напоминал ожившую мумию — на черепе, обтянутом кожей, густо покрытой пигментными пятнами, не осталось никакой мимики. К тому же рот у него не закрывался, являя всем желающим зрелище зубных протезов, выполненных из слоновой кости с резиновой основой. Очевидно, тучные годы моего наставника, Аркадия Фомича Зеленова, прошли давно, и протезики явно износились. А потому постоянно выпадали, нагло вылетая изо рта. Хотя зубоносца это вовсе не смущало, он устанавливал их на место, и продолжал выедать мне головной мозг.

Дикция у деда была — легендарное причмокивание Леонида Ильича нервно курило в сторонке. Короче, я страдал. Все четыре раза. Наивно подумав, что дело можно решить путем мелкой коррупции, я сунул ему пятьдесят рублей. Денежка исчезла в ту самую секунду, как попала в поле зрения деятеля, но он почему-то подумал, что это оплата более подробных объяснений. И когда Аркадий Фомич решил протез верхней челюсти заглотнуть, я даже засомневался, стоит ли что-либо предпринимать. Спасло препода осознание мною факта, что следующий начнет всё сначала.

Зато я узнал всю правду про поклоны, обращения, темы разговоров, категорические запреты и несомненные обязанности. Думаю, знания эти проистекали из времен настолько древних, что никто и не помнит уже. Спрашивать что бы то ни было оказалось глупой затеей — во время излияния света истины у препода возникала избирательная глухота. Слышал он только то, что ему было надо. Всю эту ерунду я должен был записывать и показывать конспект, так что развлечь себя рисованием дамских силуэтов или изобретением сложных геометрических узоров не получалось.

Но я стойко перенес всю эту хрень. Запоминать ничего не собирался, здраво рассудив, что коль скоро мои попытки сыграть в этикет до сей поры скандала не вызвали, так нечего чинить то, что и так работает.

* * *

Осталось дело за малым — собраться. Как хорошо, когда ты богатей, у которого есть слуги, которым можно делегировать… Так что сборы мои свелись в основном к инструкциям из серии «едем на две недели». Кузьму мне разрешили взять с собой, поэтому запоминать, где там что лежит и в каких количествах, смысла не было. Вот грозила бы мне участь быть обслуживаемым принимающей стороной, то задумался. Приставленный лакей может потянуть всё что угодно. Плавали, знаем. А Кузьма падок исключительно на спиртное, а в поездках и от того отказывается, разве что на ночь немного, чтобы кошмары не снились.

Сам Кузьма, которого кухарка не то со страху, не то в шутку назвала господином Невстроевым, был подстрижен и одет в новую одежду. Никаких портных, готовое платье с подгонкой по фигуре в присутствии заказчика. Теперь у меня сильно помолодевший и местами симпатичный слуга. А что, я вам личный медик, или погулять вышел? У меня тоже всё должно быть красиво и солидно.

За сборами пришел понаблюдать Жиган. После приснопамятного пожара я его не видел, поэтому пропустил, когда он подстриг волосы и бороду. Сейчас он напоминал не разбойника с большой дороги, а бывшего военного (шрам же), который служит приказчиком. Не так страшно, на первый взгляд, но пугал он народ не космами и взъерошенной бородой под глаза. Одежду вот не поменял, но надеюсь, это он исправит к моему возвращению. Ведь к рекомендации насчет парикмахера он прислушался.

Хитрованец стоял на пороге долго, я даже успел привыкнуть к вздохам, которые он издавал время от времени. Но не торопил. Раз пришел, пусть сам решает, когда говорить.

— Вот, Евгений Александрович, раз едете в дальние края, надо вам в дорогу… Народ там всякий, говорят, и злой случается. Неспокойно. Так что от меня. От всего сердца, так сказать.

Он подошел, поставил на пол сидор, который, оказывается, держал в руках незамеченным, и достал подарок. Первой показалась деревянная коробка. Жиган открыл ее передо мной. Надписи на буржуинском «Смит энд Вессон», ну и сам аппарат. Красивый, собака. Вороненый, с матовым блеском, блямбой с красивым вензелем на рукоятке. Покажите мне представителя мужского пола, который, увидев такое, не возьмет игрушку в руки? Даже будь он трижды пацифист? И я не отказался.

Тяжелый, собака, как бы не килограмм. И это без патронов.

— Сорок четвертый калибр, значит, самовзвод. Надо вот тут…

— Я знаю, — оборвал я его. — Сколько потратил?

— Подарок, сказал же. Обидеть хотите? Вы мне жалование платите, на всем готовом тут у вас. Могу себе позволить, — с гордостью сообщил он. — Так, тут всякие прилады для чистки, книжечка по уходу, значит. И вот еще патроны, десять пачек, — он начал выкладывать на стол одну за другой глухо стучащие о дерево картонные коробки.

— Куда мне сколько? На войну собираюсь, что ли? Ну отстреляем сейчас для пробы… Кстати, где?

— Так в подвале, — сразу предложил Жиган. — Там в это время и нет никого.

Глава 6

Поезд двигался с завидной скоростью, заметно опережая черепах, но уступая при этом бегущей курице. Сам видел, так что не преувеличение. На каких-то участках разгонялся посильнее, но все равно — немного подбешивало. Особенно поначалу.

Ехали мы довольно скромно. Не инкогнито, но и без лишней суеты. По крайней мере встреч с населением во время стоянок не предвиделось. И хлеб-соль Лизе не вручали. Так что поездка была сугубо неофициальной. Сама Великая княгиня занимала салон-вагон. Не одна, вместе с племянниками, детьми Великого князя Павла Александровича. Девочке Маше лет пять, наверное, мальчику Диме — и того меньше. Насколько я смог выяснить, единственный язык, который знали эти милые крошки, был английским. Как я ни старался, но заметить в этом симпатичном пацане внешние признаки участника политического убийства, совершенного группой лиц по предварительному сговору, не получалось. Ничего, как говорится, не предвещало.

Детей круглосуточно опекали две английские няньки, типичные для своей профессии краснолицые старые девы, страшные, как атомная война. Подозреваю, что англичане долго занимались селекцией обслуги, которая не представляла бы даже теоретической угрозы семейному очагу.

Во втором вагоне ехали сопровождающие лица. Нет, не личный врач. Более нужная публика — камердинеры, лакеи, служанки, охрана. Третий был обычным вагоном первого класса, я в таком в Петербург ездил. Вот там я и разместился. Кроме меня были еще всякие разные, примерно одного со мной ранга — чуть выше истопника, но ниже фрейлины. Соседи по вагону считали себя почти небожителями, и с выскочкой вроде неведомо откуда взявшегося докторишки общаться не планировали, дабы не случилось урона чести. Я не особо и стремился. У меня была с собой кой-какая литература, позволявшая скрасить неизбежную скуку. Во-первых, «Отчет о путешествии по Кавказу» Николая Ивановича Пирогова. Чтение не для чувствительных. Маленьких детей и беременных просим удалиться. Подзаголовок путевых заметок обещал полную статистику ампутаций, статистику операций, произведённых на полях сражений и в различных госпиталях России с помощью анестезирования. Очень хорошая книга. Некоторые места по три раза перечитал. Кроме того, в моем распоряжении были третий и четвертый тома пироговского же атласа топографической анатомии. Отличное чтение, несмотря на латынь. Великолепные иллюстрации, наводящие на мысли, с одной стороны, о компьютерной томографии, а с другой, вызывающие бесконечное уважение к служителям, которые таскали замороженные трупы и распиливали их послойно задубевшими пальцами. Виделся художник, который делал зарисовки, дыша в сторону, чтобы конденсат не оседал на бумагу и не портил работу. И сам Николай Иванович, имя которого стояло на обложке.

Как вернусь, первым делом заточу Вацлава Адамовича Моровского в самый дальний закуток нашего подвала, обеспечу там едой и питьем по полной, дабы никакого дискомфорта не чувствовал, и в качестве развлечений предоставлю атлас топографической анатомии. Я не садист, распоряжусь, чтобы все тома в наличии были. Через месяц выпущу, конечно. Потому что нельзя своему руководителю в дорогу пихать учебники и рабочий отчет, хоть и художественно оформленный, полувековой давности! Я-то думал, он мне журнальчиков набросает, чтобы я изучал достижения коллег и стратегически мыслил, где еще раз уделать широкую медицинскую общественность.

Выручил меня Кузьма, обитавший в четвертом вагоне. Там собрали всех, кто не подошел для первых трех. В ответ на желание что-то почитать он притащил мне книгу, и я получил возможность впервые после учебы в седьмом, что ли, классе средней школы прочитать сочинение Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени». Очень вредная книга. Из-за нее может сложиться впечатление, что в армии решительно нечем заняться. От скуки господа офицеры вынуждены воровать местных красавиц, стреляться на дуэлях, и резаться в картишки. Хреновый, значит, командир у него был. Прибыл драный прапор, да еще и после залета в столицах — организуй ему службу так, чтобы у того одна только мечта осталась — поспать вволю и сапоги стянуть. Дежурным по части сутки через сутки, взвод новобранцев ему, да с самыми негодными сержантами, и дрючить каждый день за их залеты. Через месяц уже не то что про красавиц, имя свое забыл бы. А то носятся как дурень с писанкой с этим Григорием. Честное слово, зла не хватает.

Еще я примерно сто раз разобрал, почистил, и собрал свой револьвер. Испытания в подвале, несомненно, войдут в свод легенд «Русского медика». Несмотря на обширность площадей и внушительную кубатуру, убежали мы оттуда после первой серии выстрелов. Сразу видно — Жиган ни разу не стрелок. Руками привык. Зашел в оружейный магазин, ему и продали «самый лучший револьвер для барина». Дымный порох — это, извините, не только громкий звук, но и неплохое химическое оружие. Отличное средство раздражающего действия в закрытых помещениях. Но зато я теперь знаю как заряжать, разряжать, и чистить. Книжечку, кстати, я тоже изучил. После нее к атласу приступил.

Ну и вагонный медицинский пункт организовал. Измерить температуру, давление, послушать легкие, пощупать живот… Я пользовался известной популярностью. И даже назначил два плановых грыжесечения. После возвращения. Так как обе грыжи принадлежали самым рафинированным выпендрежникам, которые считали, что оказали мне большую честь, предоставив возможность исследовать их пах, то их носители будут приятно удивлены ценообразованием на плановые оперативные вмешательства в «Русском медике».

Было произведено аж одно настоящее оперативное вмешательство. Великая княжна Мария Павловна решила проверить правдивость рассказов Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и сунула себе в нос вишневую косточку. Наверняка планировала вырастить дерево и есть свежие вишни не отходя от кассы. Нам удалось убедить ее Императорское высочество в бесплодности затеи, и я восстановил проходимость правого носового хода. Косточку Маша забрала на память, и удалилась в сопровождении краснолицых церберш, хихикая над моим произношением, весьма далеким от оксфордского.

Собственно, моя медицинская деятельность была единственной возможностью свидеться с Лизой. Количество обслуги, которые постоянно терлись возле нее, превышало все самые смелые фантазии. Если из моего купе на время осмотра эти клуши и выходили, то уши греть не переставали ни на секунду.

Все, что удалось — это однажды вечером вместе постоять у окна.

— Как темно! — пожаловалась княгиня, разглядывая придорожные окрестности. — Ни одного огонька.

Именно в поезде понимаешь настолько огромна Россия и насколько она не обустроена. Редкие деревеньки с дымящимися трубами, еще более редкие полустанки. Иногда небольшие церквушки. Встретишь крестьянина в телеге — уже радость. Впрочем, Ростов произвел сугубо положительное впечатление. Мосты, красивый вокзал. Ну и общая деловая суета, которую удалось поразглядывать в деталях, пока наш поезд бункеровали и заправляли водой.

— Проведут электричество — будет посветлее, — утешил я Лизу. — Поставят вдоль дорог фонари, можно будет даже подсветить церкви.

— Это как? — заинтересовалась княгиня.

— Ну направить фонарь снизу вверх на купола. И всех делов.

— Дорого будет стоить! — покачала головой Елизавета.

— Сначала да. Но потом, когда настроят много электростанций — станет дешевле.

— Да кто же их будет строить? Частный капитал? В этой пустоши?

Коммунизм в России — это всеобщая грамотность плюс электрификация всей страны. Я задумался. А нет, ошибся. Вместо грамотности — советская власть, кажется.

— Если частный капитал поддержит власть… Я бы и сам вложился. От новых лекарств пошли хорошие деньги. Создать бы попечительский фонд, да попросить освобождение от податей лет на пять, семь…

Княгиня засмеялась:

— Даже тут ты думаешь о работе! Мы едем на воды отдыхать…

Лиза накрыла на поручне мою руку своей. Какой-то разряд мигом прошел между нами. Я оглянулся вправо, влево… В коридоре, как ни странно, никого не было. Приобнял женщину за талию, поцеловал в шею. Потом, когда Лиза вздрогнула и повернула ко мне голову — нашел ее губы. Они были мягкими и зовущими.

Где-то вдалеке стукнула вагонная дверь, я с сожалением отстранился.

— Это… это был мой первый настоящий поцелуй, — тихо произнесла княгиня. — Меня всю… прямо в жар кинуло.

По вагону пошел проводник, разодетый в ливрею.

— Меня тоже… — прошептал я, еще больше отстраняясь. — Пойду к себе.

* * *

Жар никак не проходил, пришлось в купе устраивать себе тренировку по ушу. Уворачиваясь от стола и стульев, выполнил малый комплекс форм и стоек, потом помедитировал. Все-равно особо не помогало. Позвал Кузьму:

— Ты уже свел знакомство с дворецким князей?

— А как же! Распили фляжечку. Фома Аникеевич даже приказал повару сделать нам закуски. А тот уже и эти японские ролы намастрячился крутить! Принести?

— Не откажусь. Ты мне вот что скажи. Что обо мне говорят при «белом» дворе?

Почему-то именно этот цвет закрепился за двором Сергея Александровича.

— Молятся на вас! Истинно вам говорю, барин. Как вы появились подле княгини, так она вся расцвела прямо. Говорят, что у вас есть какое-то тайное лекарство… Фома Аникеевич даже слово мудреное употребил.

— Какое?

— Па… панагея?

— Панацея.

— Точно!

Я засмеялся. Эндорфины и гормоны — вот и вся панацея.

— Ладно, неси ролы. Ужинать пора.

* * *

Всё кончается, даже длинная дорога. Содержимое четырех вагонов вывалилось на перрон в Пятигорске. Не сразу, конечно. Обеспечивая инкогнито, там собрались: городской голова, полицмейстер и прочие лица, которых сочли возможным допустить к сугубо неофициальной встрече.

Впрочем, с этими Елизавета расправилась быстро — поклоны, поцелуи рук, короткий диалог, после которого лицо местного мэра приобрело выражение, сочетавшее радость и озабоченность. Наверное, грядет ужин в узком, сотни на две лиц, кругу. Или бал?

А потом все начали загружаться в подходящий для них транспорт, предоставленный встречающей стороной, и выезжать на места дислокации.

Я отошел в сторону, здраво рассудив, что лезть в неизбежно возникшую толкотню смысла нет. Чуть раньше, чуть позже — какая разница. После изучения «Отчета о путешествии по Кавказу» и стократного раскладывания пасьянса «Косынка» вручную я познал дзен. Скукой меня не испугать, равно как и ожиданием.

Интересно, а что от меня надо начальнику Пятигорска? Потому что он выдвинулся ко мне в сопровождении еле поспевающего следом паркинсоника.

— Разрешите представиться, Федор Яковлевич Богданов, доктор медицины. По совместительству городской голова.

Низенький, с большой залысиной… «Голова» постоянно вытирал потный лоб платком, смотрел на меня снизу вверх с каким-то непонятным почтением.

— Баталов Евгений Александрович, экстраординарный профессор. Для меня честь познакомиться с вами, Ваше высокородие.

— Всего лишь высокоблагородие, не дорос чинами еще, — ответил мэр. Впрочем, мелкий прогиб засчитан, улыбка стала гораздо шире. — Позвольте представить моего спутника. Смирнов Семен Алексеевич, доктор медицины, тайный советник. Очень хотели с вами познакомиться.

— Ваше превосходительство, — поклонился я.

Этого они явно для мебели взяли. Вряд ли в Пятигорске и окрестностях в изобилии обитают чины третьего класса. На отдых приезжают, но не живут. А тут вытащили пожилого человека, страдающего паркинсонизмом, ради секундного показа Великой княгине. Впрочем, он рад, не каждый день такие случается, можно и потерпеть.

— Остановитесь у меня, — порадовал мэр. — Отказа не потерплю. У нас во дворе замечательный флигель. К тому же это буквально в двух шагах от дома Евдокимовой, в котором остановилась Великая княгиня.

Что же, таким образом я получаю жилье рядом с работой, избавляюсь от хлопот по столованию, и случись что — начальство неподалеку, да еще и в хороших отношениях. Нормальный вариант.

— Почту за честь, — улыбнулся я.

Начальник тут же подхватил пенсионера под руку, и потащил туда, где уже рассасывались приехавшие. Я последовал за ними. Мне теперь и переживать не о чем.

Так и случилось. Тайного советника усадили в его повозку, попрощались со всем вежеством, и Богданов показал мне на стоявший в стороне фиакр.

— А вот и наш экипаж.

— Одну секунду, я скажу слуге, куда везти вещи.

— Да уже везут на место, не стоит беспокоиться, — махнул рукой мэр, довольно усмехаясь собственной расторопности. — Поехали.

* * *

В этих местах мне довелось побывать раза три в «прошлой» жизни. Как рассказывал какой-то местный — в Кисловодске деньги, в Железноводске пенсионеры, а в Пятигорске — молодежь и движуха. Такая вот «российская Ибица». Вряд ли сейчас здесь имеется хоть один ночной клуб, да и на местном рынке торгуют большей частью изделиями местных мастеров, а не турецким ширпотребом. А в остальном — разницы не очень много. Наверное, если в двадцать первом веке каким-нибудь образом убрать многоэтажки и машины, то получится примерно та же картинка.

Правда, посмотреть пока удалось не очень много — от железнодорожной станции и до резиденции городского главы путь оказался недалек. Но меня провезли по Графской улице, показав дом Евдокимовой — вполне себе симпатичный двухэтажный дом за оригинальной оградой из стволов трофейных ружей, захваченных графом в бытность его генералом. Число своеобразных штакетин — четыреста восемьдесят восемь, сообщил Богданов. Наверняка ограда вызывает неизменно теплые и светлые чувства у некоторой части местного населения.

Сам генерал умер довольно давно, лет двадцать назад. А вот графиня скончалась совсем недавно, и завещала особняк под женскую гимназию. Вот выедет Елизавета Федотовна, и начнут заносить глобусы и крепить на стены классные доски. Естественно, такое соседство вдохновит… Я после таких слов слушать перестаю автоматически. Что-то срабатывает в мозгу полезное, и я на несколько минут погружаюсь в сенсорную афазию. Но дорогу от знатного забора и до особняка Богданова запомнил. Не обещанных пара шагов, метров пятьдесят, наверное, или даже все семьдесят. И улица аж через одну, Царская. Центральная, кстати. Вот тут и порадуешься отсутствию цивилизации. Ночные гонки местной золотой молодежи на тонированных заниженных «Приорах» мне не грозят, спать буду спокойно.

Только успел расположиться и переодеться, решил сразу, пока меня не начали утомлять гостеприимством хозяева, сходить на Графскую улицу. До обеда время еще есть, а вещи Кузьма и без меня разложит, нечего ему мешать.

Фасад двухэтажного дома, украшенный балконами, смотрел на юг. Наверняка вид из окон шикарный. Многочисленная прислуга бурно осваивала флигели, передвигаясь между ними и основным зданием муравьиными колоннами. Я лишний раз порадовался, что меня взял на постой мэр. Меньше любопытных взоров с неизбежными докладами куда следует о частоте физиологических отправлений и пищевых предпочтениях.

В холле внизу меня встретил Фома Аникеевич. Будто ждал. Вот и славно, сейчас он мне проведет экскурсию по зданию будущей гимназии.

Начальник над всеми слугами не подвел. За столь короткий срок он освоился в доме так, что складывалось впечатление, будто он не с нами приехал, а приглядывал за квартирьерами недели две как минимум. Мне продемонстрировали кухню, библиотеку, людскую, спальни временных хозяев и детскую. Если честно, я даже не пытался подсчитать количество комнат. Десятка два, не меньше. Хорошо жили графья, молодцы. Дом построили на загляденье, и поддерживали в нем должный порядок. По крайней мере нужды даже в косметическом ремонте я на первый взгляд не заметил.

Потревожили на секунду Лизу, которая, в отличие от меня, пустить разборку кофра с драгоценностями и украшениями на самотек не могла никак. Я был удостоен милостивой и весьма дружелюбной улыбки, краткой беседы о собственном устройстве и передачи поклона семейству городского головы.

После этого Фома Аникеевич потащил меня в сторону от магистральных путей и парадных входов, и показал открывающуюся за неприметной дверкой узенькую лестницу. Постояв наверху, я был увлечен своим спутником вниз, в самый подвал, где он открыл еще одну дверцу, за которой оказались ступеньки, ведущие на поверхность.

— Вот, господин профессор, — почему-то смущаясь, подал он мне ключ, — это вам. Ночью здесь никого не бывает, но сами понимаете… Прошу быть очень аккуратным!

«Золотой ключик или приключения дубового Буратины». Или он был из сосны? Нет, пусть будет дуб. Лучше всего подходит к описанию меня и моих будущих приключений. Я повертел ключ в руках, убрал его во внутренний карман.

Глава 7

КАВКАЗСКIЯ ВѢСТИ.

Въ воскресенiе, 4-го августа, изъ помѣщенiя тифлисскаго общества велосипедистовъ-любителей состоялся полетъ на воздушномъ шаре Юзефа Древницкаго. Очутившись на порядочной высотѣ, Древницкiй возлѣ Ванкскаго собора отцѣпилъ парашютъ-зонтикъ и опустился въ одномъ изъ прилегаюшихъ къ собору дворовъ, самый-же шаръ упалъ въ Куру, гдѣ онъ былъ пойманъ съ лодки. Сборъ съ проданныхъ билетовъ достигъ 400 рублей.

Первый день, конечно, весь в суете прошел. Познакомился с семьей мэра — жена, Анна Викторовна, за время брака превратившаяся в сестру-близнеца, такую же маленькую, полноватую, и улыбка такая же, расслабленная. У них обоих даже родимое пятно на правой щеке почти в одном и том же месте. Представил, что они инопланетные разведчики, вечером встречаются и опознают друг друга. И сразу начал также довольно улыбаться. На обеде присутствовала дочь Богданова, копия мамы, только чуть помоложе. С супругом, местным доктором. Династия, короче.

Я всегда ко всем этим курортологам относился как к врачам несерьезным. Ну что это за лечение? Нарзан теплый три раза в день за двадцать минут до еды — это от всех внутренних болезней. Ванны минеральные и грязевые аппликации — от заболеваний опорно-двигательного аппарата. Мазаться пока хватит денег и терпения. И вот этому люди учатся шесть лет плюс интернатура? Братцы, да я возьму слугу своего, Кузьму Невстроева, одену его в костюм посолиднее, прическу сообразим красивую, и он за десять минут с перерывом на рюмочку горькой все ваши рецепты выучит! Будет надувать щеки и произносить: «Ну, тут вам четвертый источник не поможет, с такой патологией только семнадцатый показан». Хотя на самом деле не показан ни один — еще и с гастритом каким-нибудь уедете домой. Ибо прежде чем пить минеральную воду надо кучу анализов на микрофлору сдать. Чтобы эту самую микрофлору не укокошить. Впрочем, сейчас нет даже анализа на группу крови, а я витаю в каких-то совсем заоблачных эмпиреях…

Когда я соглашался на постой у городского головы, не догадывался, что плату с меня потребуют почти сразу. А как же, приехал хирург с мировым именем. В нарзане, правда, ничего не понимает, но это не страшно. А давайте он устроит обмен опытом и мастер-класс. Ведь ему хочется, только из скромности молчит. Так что вскорости после начала второго самовара меня, расслабленного от легкого переедания и выпитой за обедом «Нежинской рябины», окружили местные медицинские зубры.

Начальник военного лазарета — полковник Головков Тимофей Давидович, державшийся чуть в сторонке от основного коллектива, его старший врач Калустов Яков Богданович, помощник Калустова, фамилию которого я сразу забыл. Ну и тот, кто не давал вышеозначенным господам сидеть без работы — старший врач сорок четвертого драгунского Нижегородского Его Императорского Величества Государя Императора полка Мухин Василий Хрисанфович. Этот щеголял в красивой черной форме с красными петлицами.

Пожали руки, поулыбались. Военные медики тонко пошутили на тему неэффективности нарзана в лечении хирургической патологии, и затребовали обмен опытом. Желательно месяца на два в круглосуточном режиме, чтобы знания усвоились и утрамбовались.

Я отпил еще немного чаю, заваренного на смеси местных трав, вне всякого сомнения, очень целебных, хотя и вкусных, послушал голос совести, который с трудом пробивался сквозь съеденное, и согласился на одну операцию на выбор медицинского сообщества. Желательно аппендэктомию. И не потому, что не хочу помочь, просто у меня как бы не совсем отдых, и я должен быть в готовности в любую секунду — все-таки лейб-медик. Отмазку приняли. И сказали, что подумают. Тут же местные доктора исчезли, даже чай допивать не стали.

После обеда, исключительно в познавательных целях, прогулялся по окрестностям. А что, очень даже симпатичный городок. Улицы мощеные, фонари присутствуют, дворники с бляхами, метлами машут, чистоту поддерживают. Движение, даже в центре, по московским меркам — вообще никакое. Обычный курорт, в котором приезжих больше чем местных. Но так как от пришлых деньги, то их терпят, и даже с улыбками.

Сходил к бювету, выпил воды, воспользовавшись фарфоровой поилочкой с носиком, которые тут же продавал старый адыг. Или черкес. Короче, местный житель, обозначу его так. Минералка ожидаемо оказалась редкой гадостью. Я ее даже охлажденную и с газом пил с большой неохотой, а вот так… Не для меня это. Придется переходить на вино, если похожую дрянь здесь используют и для питья. А народ вокруг пьет и нахваливает. Польза, мол, с каждым глотком прибывает.

Глядя на фланирующую публику — не выдержал, продекламировал негромко: «Месье, же не манж па сис жур…». На меня обернулась пара человек, удивленно посмотрели.

А вот и местные таксисты сбились в кучку. Большей частью фиакры, на двоих, но есть и что попроще. К каждой единице транспорта прицеплена сзади здоровенная бляха с прейскурантом. Цена большей частью фиксированная. Объекты, которые поближе, Провал, к примеру — рубль. А тур вокруг Машука — трояк. Грабеж, конечно — даже в Москве дешевле. И в Питере. Я проверял. Надо мэру пожаловаться на непомерную дороговизну.

Для пробы прокатился к этому самому Провалу. Заходить внутрь и дышать сероводородом не захотел. Поглазел на излечивающихся от всех болезней, духовой оркестр, что наяривал рядом, да и скомандовал возвращаться.

А на столе в флигеле лежал конвертик без надписи. Внутри — записка от Великой княгини. Меня приглашают сопровождать ее Императорское высочество на прогулке. Завтра в десять утра. Ну что сдвину еще одну лавинку вниз по склону? Так чтобы с грохотом и бурлением?

* * *

— А вы знаете, что в Пятигорске установлен первый в России памятник Лермонтову? — поинтересовался Богданов. — Восемнадцать лет средства собирали. Вот, в восемьдесят девятом году, наконец…

Лермонтов — местная знаменитость. Каждый считает своим долгом рассказать о трагической гибели второго солнца русской поэзии. Если расслабишься — попадешь на подробный рассказ о конфликте с Мартыновым, который, как оказалось, сильно претерпевал от «солнца», служил грушей для моральных избиений и унижений. Согласишься послушать, так тебя еще потащат на место дуэли. Как по мне, рядом с памятником невоздержанному на язык гвардейскому поручику надо установить еще один — пехотному майору Мартынову. Если бы не его меткий выстрел, чем бы хвастались местные? Машуком? Провалом?

Про памятник и прочее — это мне Федор Яковлевич за завтраком рассказывал. Накрыли в саду, на свежем воздухе. Анна Викторовна с нами немного посидела, да и пошла раздавать ценные указания прислуге. Дом большой, за всем следить приходится с утра до вечера.

А я взял докторский саквояж, и пошел работать. Это меня еще в интернатуре научили — чтобы никто не приставал, куда и зачем идешь, надо что-нибудь с деловым видом в руках держать. Неважно, хоть историю болезни, да и просто листик бумаги пойдет. И правда, задерживать меньше стали тогда. А сейчас моя ноша — как пропуск. Смотрите, я иду по своим врачебным делам! Не трогайте, мне некогда!

Лиза была готова, оказалось, меня дожидалась. Мне даже на секунду неудобно стало, хотя на часах еще без четверти десять было. Великая княгиня сегодня блистала. Вроде и платье простое, темно-синее, в тонкую полосочку, шляпка с синим же цветочком, вуаль. Красота и… тайна! Да, жаль в будущем женщины откажутся от вуалеток. Особенно черных. Это оказывает довольно мощный эффект на мужские инстинкты.

Выехать на прогулку вдвоем по-великокняжески — всего трое. Фиакром правил Фома Аникеевич. Куда поедем, я не спрашивал. Всё равно толком не ориентируюсь в городе. Но Лиза сидела рядом со мной, и показывала на интересные, по ее мнению, места. Развлекала, как могла. Ну и Лермонтов, конечно же. Я не выдержал и выдал ей теорию про майора Мартынова.

— Но как можно шутить про чью-то смерть? — удивилась она.

— О, у врачей шутят вообще про всё, — улыбнулся я. — Цинизм — наша главная защитная маска. Иначе бы давно с ума посходили.

В итоге мы добрались до финишной точки. Да уж, лучшая импровизация та, что тщательно спланирована. На месте Фома Аникеевич молча организовал легкий перекус — вино, фрукты, закуски. Все на красивом, белом пледе с вышивкой. Чтоб я так жил!

Минута — и мы остались вдвоем. Дворецкий привязал лошадку к деревцу, собрал свои пожитки, и деликатно скрылся из вида. Будто и не было его.

— Здесь тупик, поэтому с той стороны нас никто не побеспокоит, — объяснила Лиза, кивнув на крутой склон, на краю которого мы расположились. — Помогите мне сесть на плед.

Помог подобрать подол, сам убрал вуалетку наверх шляпы. Потом и ее сняли.

Куда-то подевались все слова. Мне казалось, что я ни скажу, это непременно прозвучит глупо и фальшиво. А рядом с Лизой не хотелось казаться ни тем, ни другим. Не знаешь, что делать — займись чем-нибудь. Я взял в руку винную бутылку. Без этикетки, наверняка местное что-то. В корзине был штопор, открыл.

— Налить? — предложил я. — Скорее всего сладкое, с сухими винами здесь как-то не очень. Зато сыр…

— Поцелуй меня. Как тогда, в поезде, помнишь?

Поцелуй я повторить попробовал, но сам понял — не то. Технически — один в один, но вот эффект совсем не тот. Вот и руки вокруг моей шеи обвились, и грудь прижалась, и дыхание… такое близкое…

— Боишься? Скажи, правда? И мне страшно, — прошептала она. — Я и хочу этого, и… Я всю ночь уснуть не могла, пыталась представить, как это… Женя, ты же знаешь, как правильно, да? Ведь эта девушка, там, у вас… Ты же не испортишь?

Она шептала и шептала свои страхи и сомнения, а я не прислушивался, мое внимание сосредоточилось на ее пальцах, которые то гладили мое лицо, то пытались неловко развязать мой галстук, вдруг ставший таким нелепым и лишним.

Следующий поцелуй получился, как нам хотелось — с той самой искрой, запустившей желание. И теперь уже моя очередь была путаться в крючках, пуговицах и завязочках. Одновременно с этим я пытался избавиться и от своей одежды. После того как я стянул один рукав пиджака, неловко повернулся, и заехал локтем в какую-то легкую закуску. Что-то упало на траву и звякнуло. Надеюсь не вино…

И вдруг я понял, что всё — осталось сделать один единственный шаг, и случится именно то самое. Одно небольшое движение, чуть вперед, и я внезапно проваливаюсь под слабый и задавленный полустон-полукрик, а руки Лизы прижимают меня все крепче и крепче, так, что я двигаюсь с трудом, толкая ее вперед.

Не знаю, сколько времени прошло, но она перестала целовать меня, зажмурилась сильнее и удивленно выдохнула, замерев. Я не останавливался, и всё толкал и толкал вперед это влажное препятствие, пока и сам не дошел до финала.

И как будто выключатель сработал. Я тупо не знал, что дальше делать. Вспомнил анекдот про это, улыбнулся.

— Что-то не так? — сразу спросила Лиза, приподнялась с пледа. — Ты почему смеешься?

— Да так, глупости, это всё нервы.

— Мне ведь надо полежать теперь? Так? Положить что-то под поясницу?

Под попку. Блииин… Я бы так не смог… Вот только что случился «первый раз», событие весьма эмоциональное. Но дама даже в этой ситуации помнит о главной цели. Надо лечь и полежать, чтобы повысить шансы на зачатие. И я сразу вспомнил свое место в этом раскладе. Беременность, наследник. Все эти люди, аккуратно расставляющие тарелочки и расстилающие пледы, скрывающиеся за углом, они работают на одно — на будущего ребенка Великого князя.

— Почему ты нахмурился? — Лиза нежно провела по моему лбу — У тебя появились морщинки.

— Они всегда там были — вздохнул я.

— У меня для тебя подарок — княгиня поправила подол, села — Смотри.

Из сумочки появилась коробочка красного дерева с вензелем. Внутри на бархате был перстень с огромным бриллиантом. Я поперхнулся, попытался убрать улыбку, но не смог — засмеялся во весь голос.

— Извини!

Увидев, как Лиза нахмурилась — взял ее за руку.

— Просто все это очень… Странно! Обычно все происходит наоборот, мужчины дарят драгоценности дамам. Чувствую себя… только не обижайся… каким-то жиголо.

— Это что-то из французского? Напоминает, жиголетто. Кажется, так называли платного партнера по танцам.

Княгиня отпила вина, достала из сумочки пудреницу, в крышку которой было встроено зеркальце. Да, раскраснелась она знатно. Я опустил взгляд, обнаружил пятна крови на пледе. Даже так? А я ведь так ничего и не почувствовал! Коробка с бриллиантом все так же лежала между нами. Я захлопнул крышку, произнес:

— Сергей Александрович и так пообещал меня отблагодарить княжеским титулом. Этого вполне достаточно!

— Ну раз так…

Я долил вина, мы налегли на сыр и другие закуски. И надо сказать, еда спасла — ушла неловкость, Лиза расслабилась, я тоже. Завязался непринужденный разговор ни о чем, в котором Великая княгиня была мастерица. Весь этот «смол толк», когда из тебя под разными предлогами незаметно вытягивают всякие интересные подробности твоей жизни. Сам не замечая, я разболтал много чего про клинику, про новые методы лечения. Даже похвастал, что местные врачи зазвали меня на операцию. Правда, еще не очень понятно какую. А княгиня в ответ сообщила, что на балу, который дает в ее честь глава города, будут ближайшие родственники — великие князья Павел и Георгий. И тут она, глядя на меня снизу вверх, попросила посмотреть брата царя.

— Я знаю, что чахотка не лечится, — Лиза допила вино, открыла веер.

Обмахивала она им нас обоих — солнце начало закатываться за горы, стих ветерок, который остужал нас все это время. Я посмотрел на часы. Ого! Мы тут уже второй час. Интересно, а как тут у нас с абреками и прочими любителями воровать невест? Но револьвер у меня в саквояже, на самом верху лежит, и я от этого сразу успокоился.

— Вполне лечится. Просто не открыты еще лекарства, которые могут убить в организме палочку Коха.

Лиза заинтересовалась, начала расспрашивать про возбудитель. И тут я опять наговорил лишнего. Вино, красивая женщина… Пообещал попытаться справиться с болезнью князя. Может быть, не сразу, но обязательно при его деятельном участии.

— Что это значит? — поинтересовалась Лиза, убирая со смущенной улыбкой коробку с бриллиантом в сумочку. — Деятельное участие?

— Чахотка — это такая болезнь, которой не надо помогать. Нельзя носить корсеты — они сдавливают нижние отделы легких. Те лишаются воздуха. Нужно хорошо питаться. Помогает здоровая крестьянская еда — квашеная капуста, картошка… И никаких капель с белладонной, ртутью!

— Обещаю! Я поговорю с Джорджем.

Ага, вот как брата царя называют в семье. На английский манер. Вообще, англофильство сейчас в моде. Сама Елизавета — прямая внучка королевы Виктории. Пока я размышлял об этом, постоянно отводя взгляд от кровавых пятен на пледе, на которые Лиза поставила корзину — увидел, как расширились зрачки княгини.

Резко повернулся, вскочил. Из подлеска горы на нас выкатывалась огромная стая собак. Впереди шел рыжий вожак с широкой грудью, короткими ногами и обрезанным хвостом. Из пасти капала слюна, глаза были черными, словно два пистолетных дула. И нет, впереди не этот здоровяк, а вот эта пегая шавка. Собачья свадьба… За вожаком бежал черный с подпалинами кобель, рядом псина пониже, тоже рыжая. Три, четыре, пять… На восьмой псине я сбился со счету, резко осознавая, что в револьвере у меня шесть патронов.

— Чок!

Я произнес «якорь», вошел в спасительный транс. Вскрик Лизы рядом распался на какие-то тянущиеся ноты, время замедлилось. Я выхватил Смит энд Вессон Жигана, навел на голову вожака. Тот ускорился, и под тявканье «невесты» помчался ко мне длинным скачками. БАМ! БАМ!!!

Глава 8

Расстреливать весь барабан револьвера даже не пришлось. Стоило засадить первую пулю в бошку вожаку, как вся стая резко потеряла к нам интерес — буквально на пятачке развернулась на задних лапах и тут же, повизгивая, рванула прочь. Только хвосты мелькали. Я убрал револьвер, оглянулся на Лизу. Бледная, будто тень. Пудреница валяется на земле, губы что-то шепчут. Я был все еще в трансе, поэтому легко расслышал:

— Боженьки мой! Прости меня, грешную…

Посмотрел на испуганную лошадь, что пыталась вырваться с привязи. Но Фома ее прикрутил к дереву надежно, хоть с этой стороны сюрпризов ждать не придется.

— Чок!

И вот время опять потекло нормально, зачирикали птички, подул поднявшийся ветер.

— Ну все, все, — я погладил княгиню по щеке. — Опасности нет, все закончилось.

Лиза вцепилась мне в руку, потянула к себе. Ну уж нет! Сейчас не время. Я наоборот, дернул ее за руку, поднял на ноги. Княгиня покачнулась, но удержалась. Подол задран, платье расстегнуто… Не дай бог, кто-то сейчас нас увидит. Даже на собак не спишешь.

— Я та-ак испугалась! — в голосе княгини послышался лязгающий немецкий акцент.

Мы, так и держась за руки, подошли к песелю. Тот, глядя в небеса своими черными глазами, уже подыхал. Только задние лапы подрагивали.

— Отвернись, — попросил я.

Не женское это дело, смотреть на чужую смерть. Приложил ствол к голове, и выстрелил. С такого расстояния пуля пробила голову насквозь. Все-таки мощный револьвер…

— И что теперь делать? — Лиза до боли сжала мою ладонь.

— Господа благодарить.

И Жигана за «Смит энд Вессон», — про себя добавил я.

— Закажу молебен, как вернемся в Москву. Боженьки! Я так уже хочу домой!

Мы переглянулись, я кивнул. Тоже не отказался бы вернуться в первопрестольную.

— Там в бутылке еще что-то есть?

Как ни странно, вино не разлилось и мы выпили прямо из горла. Очень по-аристократическому.

— И что теперь делать? — опять повторила свой вопрос Лиза.

— Это плед для тебя представляет ценность? — я кивнул на наше «ложе любви». — Ты же не собираешься вывешивать его из окон?

— Ах, какой юмор! Сейчас умру от смеха.

А вот и кавалерия из-за холмов. Фома Аникеевич примчался, лицо красное, дышит как загнанная лошадь. Ну да, возраст солидный, не до бега. Но быстро прибежал, после выстрела и минуты не прошло, наверное.

— Ох, беда, — выдохнул он, останавливаясь. — Вы в порядке, ваше Императорское высочество?

— Да, — коротко ответила княгиня. — Евгений Александрович позаботился обо всем.

Вот и думай, про что это она сказала. Но больше меня поразила вышколенность дворецкого. Еле дышит, язык на плече, а титулование полное, никакого сокращения слогов или небрежности. Убедился, что с обслуживаемым лицом ничего не случилось, и начал действовать. От легкого непорядка в одежде тактично отвернулся, будто и не видел, пошел сразу собирать скатерть-самобранку. Дальше уже была не наша забота. Пока Лиза в сторонке приводила себя в порядок, дворецкий убрал посуду в корзину, взял плед, не обращая внимания на те самые пятна. Ага, он его с собой забирать не собирается. Завернул в него тело пса, сволок в подлесок. Что же, самое умное решение.

— Мы уезжаем, — объявила окончание мероприятия Елизавета Федотовна.

И сразу стало понятно, кто распоряжается на этом празднике жизни. Что бы ни случилось, Великая княгиня будет действовать хладнокровно и никакого проявления эмоций перед посторонними не произойдет.

Пока ехали, Лиза являла мне царственную посадку головы из-под вуали. Вот как они так умеют? Вроде и ничего особенного, а со стороны посмотришь, сразу понятно — голубая кровь, белая кость. Впрочем, когда я подавал ей руку по приезде на место, улыбнулась она вполне искренне, и рукопожатие было самую малость крепче и дольше протокольного.

* * *

Я прошел до своего флигеля, помылся, переоделся. Тоже пытался держать лицо. Хотя Кузьма, как мне показалось, хмыкнул, когда я вернулся. Или я уже ищу реакцию окружающих там, где ее нет? Вот старший врач военного лазарета Калустов Яков Богданович, он как узнал, что я дома? Пришел, будто ждал, когда я последнюю пуговицу застегну.

Поздоровались, пригласил его чаю выпить. Пока он усаживался, рассмотрел доктора чуть тщательнее, чем в прошлый раз. Лет тридцати, слегка полноват, а потому и лицо кажется добрым. Чем-то напоминает актера Табакова в роли персонажа из девятнадцатого века. Разве что нос картошкой. Кстати, сегодня коллега выглядит совсем не так скованно как вчера. Не потому ли, что начальства рядом нет? Пока Кузьма, вполне освоившийся на месте, накрывал на стол, мы вели светскую беседу. Про город, минеральную воду, отдыхающих, и прочее. К счастью, про поэта ничего. Это обстоятельство добавило очков в карму хирургу.

— Что вы решили с операцией? — полюбопытствовал я, когда гость перевернул чашку.

— Будем просить о производстве холецистэктомии в плановом порядке, — вздохнул доктор.

— Чей родственник? — сразу догадался я.

— Свояк начальника госпиталя, — признался Яков Богданович, приглаживая пышную шевелюру.

— Его понять можно. Своих лечить хуже, чем рыжих. А тут кто-то издалека сделает.

Калустов вздохнул.

— Это, конечно, да. С рыжими никогда не знаешь, чего ждать…

— Послушайте, Яков Богданович. Я понимаю, что ваш кандидат на операцию проиграл. У каждого есть пациент, который, как кажется врачу, нуждается больше других. Ничего не обещаю, но мы вашего посмотрим. Давайте по оборудованию. Надеюсь, ваши инструменты не застали Федора Петровича Гааза?

Кстати, вот кому памятник ставить надо. Не пробей он в начале века решение об освоении минеральных источников, не было бы здесь ничего, кроме пары станиц. И ни одного гвардейского поручика не застрелили бы. А ведь немец, по-русски и через сорок лет с трудом разговаривал. А сколько для России сделал. Зато памятников и в двадцать первом веке штуки две на всю страну.

— С оснащением у нас всё слава Богу, — перекрестился Калустов. — Полный набор, ни пятнышка ржавчины… Ваш стрептоцид тоже в наличии. Молимся на него!

Переживает человек за дело, с таким увлечением про свой лазарет рассказывает — и что есть, и что хочется приобрести. Не удивлюсь, если его протеже никакой ему не сват и не брат, а действительно нуждается в операции. Договорились, что постараюсь вскорости зайти к ним, и обсудить детали. А то ведь согласишься вот так, не глядя, а окажется, что свояк этот операцию пережить не в состоянии.

* * *

Что-то не давало покоя. Какая-то мысль крутилась, и не могла пробиться на поверхность. С этим чувством я задремал после обеда, поужинал. А оно, будто какой-то зуд, мешало. Потом уже, после вечернего туалета, как лег спать, попытался восстановить то мгновение, когда оно возникло. Доктор Фрейд, конечно, нагородил много всякого спорного, но метод свободных ассоциаций — та штука, за которую ему стоит простить всё остальное. Сколько засунутых невесть куда ключей и записок было найдено таким образом — подсчету не подлежит. Ведь всё просто — надо только восстановить максимально возможно ситуацию, когда нужная вещь была в руках, а потом воспроизвести дальнейшие действия.

Ладно, вот Кузьма ставит самовар. Я сижу, мне на лицо падает тень проходящего мимо слуги… Нет, дальше… Вопрос про операцию. Точно! Как там Калустов сказал? С легким презрением и сожалением? Деверь? Нет, свояк! И тут… Лиза и Александра Федоровна, которая нынешняя царица — сестры. Гемофилия, переданная бабкой Викторией! Вот что мне не давало покоя!

Я сел в постели. Взял часы, лежащие на столике возле кровати, но темень стояла такая, что ни стрелок, ни циферблата не было видно. Подошел к окну, присмотрелся. В лунном свете увидел — второй час ночи. Что же делать? Ждать до утра? Меня потряхивало. Как я мог забыть про это поганое генетическое заболевание?! Предупреди я Великого князя, может, и задумался бы.

Но желание увидеть Лизу становилось все сильнее и нетерпимее. С третьего раза зажег спичку, потом свечу, и начал собираться. Ключ от черного хода у меня, врачебный саквояж, мой пропуск куда угодно, наготове.

Темень на улице — та еще. До калитки я кое-как добрался при свете луны, а потом какая-то тучка решила, что всем пора спать. И поток света резко сократился. Шел я по памяти, держась за забор. Ограждение будущей гимназии промахнуться не дало. А тут и внешнее освещение сжалилось, до входа в подвал я добрался почти с удобствами. Наверх поднимался, зажигая спички.

Дверь была не заперта, и я даже удивился столь свободному проходу в спальню Великой княгини, и только потом подумал, что в случае чего слуги должны иметь доступ. Тихое сопение указало мне верное направление, и я уверенно двинулся, не подумав о возможных препятствиях. Подлый стул нагло влез в траекторию движения, и последовавший грохот должен был разбудить не только всех обитателей дома Евдокимовой, но и окрестностей. Я замер, ожидая ворвавшуюся толпу охранников, но дождался всего лишь сонного бормотания прямо по курсу:

— Кто здесь?

— Это я.

Очень информативно. Просыпается дама среди ночи от грохота, а ей вот так из темноты мужской голос отвечает. Тут, пожалуй, и вправду спросонку можно «Караул» закричать.

— Кто?… Женя? — удивленно спросила она. Зажгла свечку.

Лиза спала в ночнушке, милом белом чепчике. Это чтобы волосы не растрепались?

— Да. Надо поговорить. Срочно.

— Хорошо, — спокойно ответила она, села на кровати. В вырезе ночнушки я увидел то, что смешало мне все мысли. Я вдохнул, выдохнул.

— Гемофилия. Болезнь, которой твоя бабушка Виктория наградила своих детей. Что ты знаешь о ней?

— Дядя Леопольд… умер от этого. Думаешь, это передается по наследству?

— Да, через женщин. Этот признак… рецессивный… подавляется…

Тут я запнулся. Как объяснить основы генетики человеку, который ни сном ни духом? Прокрутил внутри себя подготовленную лекцию. Хромосомы, ребенок получает от каждого родителя половину признаков. Пол также передается особыми хромосомами. Допустим, икс и игрек. Два икса — у нас девочка, икс с игреком — мальчик. То есть, если имеется передаваемое по наследству от матери заболевание, то у нас есть четыре варианта: два мальчика и две девочки, двое здоровых, больной мальчик, и девочка-носитель.

Лиза вопросительно на меня смотрела, а я все пытался придумать, как объяснить про гены и хромосомы без особо длительного вступления.

Потом так и не дождавшись начала лекции, произнесла:

— У нас всё будет хорошо. Я точно знаю. Не будем об этом больше говорить. Никогда. Понимаешь?

— Да.

Я тяжело вздохнул, сел рядом на кровати.

— Ты просто устал.

Нежные пальчики пробежали по моему лицу.

— Наверное.

Боже! Пусть родится девочка. Зачем нам игра в эту орлянку с испорченными генами Виктории?

— Оставайся со мной ночевать. Я утром тебя разбужу, уйдешь через черный ход.

Тоже вариант. Я начал расстегивать рубашку на себе, а потом развязывать завязки на ночнушке Лизы.

* * *

Вроде и сопротивлялся сну, но организм меня подвел. Слишком много адреналину сгорело за вчерашний день, вот откат и последовал. Возможно, я даже храпел.

Снился мне какой-то очень хороший сон. Досмотреть не дали, растолкали. Я открыл глаза, и сразу вспомнил, где засыпал. Естественно, вся дремота улетела вмиг. За окном уже сереть начинает. Летнее утро, оно коварное, не успел немного, и вот ты на виду у всех.

— Чему улыбаешься? — спросила Лиза.

Наверное, я слишком расслабился, и вместо ответа «Потому что ты рядом» выдал правду:

— Да вспомнил про исследование, что мужчины делают… после этого.

— Рассказывай.

— Да это пошлый анекдот, из тех, что рассказывают в курительных комнатах.

— Ничего, я переживу. Не институтка из Смольного.

— Ученые опросили множество мужчин, и выяснили, что после любви четверть из них закуривает, а еще четверть тут же засыпает.

— Осталась половина, что у них? — заинтересовалась Лиза.

— Одеваются и идут домой.

— Так вот о чем судачат в курительных комнатах, — засмеялась княгиня. — Собирайся быстрее.

* * *

Весь следующий день я вел себя как заправский отдыхающий. Озадачил мэра за завтраком идеей собирать деньги на ремонт Провала, предложил к девятьсот тринадцатому году выложить на склоне Машука гигантский портрет первого царя из династии Романовых — Михаила. Прогулялся к бювету и пустил в народ фразу про человека, измученного нарзаном. Задал незваному экскурсоводу знаменитый вопрос «А где здесь была дуэль Пушкина с Лермонтовым?», чем вызвал крепкий взрыв мозга у краеведа. Веселился как мог. А что еще делать? Страдать по генетике? Даже в будущем не научатся еще нормально править гены — метод CRISPR только-только на разных кроликах опробовали. Ну и серповидноклеточную анемию вылечили. У одного или парочки пациентов, не помню уже точно. А вот что помню — сопротивление общественности всей это биотехнологической революции. Это что же… Можно будет править и не больные гены? Заказывать деткам цвет глаз, размер груди девочкам и увеличенный мышечный корсет мальчикам? Евгеника! Как есть евгеника. Ну кто доверит ученым заниматься селекцией человеческого рода? Мы помним, как всякие «Менгели» «потрудились» на этой ниве в Германии. И чем это все закончилось для Европы. Да и для мира в целом.

Честно сказать, даже появление пенициллина будет шоком для цивилизации. Резко упадет детская смертность, а рождаемость-то останется на прежнем, высоком уровне. Кризис, связанный с перенаселением — ловушка Мальтуса во всей ее красе. А в России, в центральной части страны, крестьяне и так на головах живут. За каждый кусок надела дерутся стенка на стенку. Голод. Вот что следует за появлением эффективных лекарств. Ибо сельскохозяйственные технологии не успевают за прогрессом медицины. И что мне теперь делать? Практиковать еще и агрономию?

От этих мыслей у меня резко испортилось настроение. Заниматься агрономией я был не готов — не только образования не хватает, но и желания. Ну зеленая революция, ну химизация. А детали? Что там внутри, кроме пестицидов? Бог его знает!

После попытки запихнуть в организм минералку дошел до военного лазарета. Сразу вспомнил мемуары хирурга Вишневского, в которых он описывал операцию при освещении горящими спичками. В воровстве начальство заподозрить трудно — тут просто воровать нечего. Но стараются, работают. Полковник Головков рассказал об окучивании местных меценатов. Без их участия всё давно развалилось бы. Навели переполох, выйдя на врачебный обход. Я был в роли почти академика, это только с ними на обход вываливает весь персонал без исключения. И смотрят не на пациентов — они уже всем давно надоели, а на заезжую знаменитость.

Прокатились потом к свояку начальника лазарета. А что, хороший кандидат. Строен, худощав, с развитыми мышцами. Относительно молод, слегка за сорок. Ну и приступ печеночной колики был недели две назад. Так что можно без опаски планово сделать операцию, а то у пациента слезы на глаза наворачивались, когда он о своих страданиях рассказывал. Я бы тоже заплакал, придись родить через печеночный проток камень с перепелиное яйцо. Трофей потом уже достали, после того как он вышел естественным путем.

А кандидата старшего врача я забраковал. Вернее, тот сам отказался, когда выяснилось, что по ходу вмешательства будет удалено яичко. Чем там дорожить, если ты в годах, а гигантская грыжа уничтожает даже теоретические шансы показать молодецкую удаль, не знаю. Но насильно мил не будешь. Ущемление невозможно, а если человеку нравится так ходить, то пускай так и будет. Хотя с точки зрения показательности процесса грыжесечение было бы эффективнее.

Дома же опять нашел записочку. Приглашение произвести медицинский осмотр в ближайшее время. А между строк читался явный упрек, что я злостно манкирую своими обязанностями.

Глава 9

Мои акции растут, меня уже воспринимают как потенциального мецената. Мэр за завтраком опять запел соловьём про красоты родного города.

— А вы заметили возле Провала памятную доску со стихами? Помещик Алексеев сам сочинил, и на собственные средства установил. Поэма в восемьдесят восемь строк! Представляете?

Это он мне намекает, что неплохо бы раскошелиться на очередную бесполезную фигню? Доску я видел, и честно прочитал первые несколько строк этих виршей. Что-то в стиле:

Подъ сѣнью твоей онъ часто находилъ

Прiютъ для сладкаго мечтанья;

И ты одинъ свидѣтель былъ

Его сердечнаго страданья…

Больше не смог, наверное, не такой уж я тонкий ценитель поэзии. Но денежки я и без Провала найду куда потратить.

— Жаль, я стихов не сочиняю, не смогу повторить гражданский подвиг помещика, — сказал я, вытирая губы салфеткой. — Кстати, а что это к блинам такое сегодня?

— Кизиловое варенье, очень вкусное, — чуть разочарованно ответил мэр, передавая розеточку. — Анна Викторовна сама варит.

Кстати, о деньгах. Вчера пришла телеграмма от моего питерского компаньона, Романовский нашел здание под стационар. Даже адрес прислал — Моховая, дом Головкина. Будто я все дома на этой улице знаю. Но если он решил, пусть так и будет. Ответственность у нас солидарная. Ответил, чтобы просил отсрочку по авансу. Приеду, переведу со своего счета. А то сходил в Дворянский банк, там начали рассказывать сказку про белого бычка, мол, чуть не нарочного пешком отправлять надо с поручением на перевод средств со счета на счет. Мне кажется, что деятель этот просто толком не знал, что делать, вот и начал сочинять такое, чтобы я не захотел пользоваться услугой. А идти к управляющему и ругаться мне стало лень. Не к спеху. Легче телеграмму отправить. Вот как сказывается пагубное воздействие минералки. Надо разбить эту проклятую поилку, и перестать ходить к бювету. Точно, она заколдована и вселяет во владельца желание бездельничать и читать стихи Лермонтова.

А с собой у меня осталось последние пятьсот рублей. Куда хоть деньги деваются? Ведь я на всем готовом, по кабакам не хожу, цыганам песни и танцы с медведями не заказываю. А про экскурсии на Домбай или к водопадам местные еще не додумались. Кстати, отдам идею мэру, в качестве компенсации за несбывшуюся мечту о мемориальных досках. Ничего, разбогатею, поставлю памятник доктору Гаазу, пусть всем стыдно будет.

* * *

Ночью снилась всякая хрень несусветная. Сначала я оказался в китайской гостиной Царского села вместе с Николаем Вторым. Самодержец с интересом разглядывал пилюли желтоватого цвета, которые я ему только что передал.

— Лечит все болезни?

— Вельми понеже, — перешел я на какой-то дикий древнеславянский язык из «Иван Васильевич меняет профессию».

— А называются как? — Николай быстрым движением заглотнул сразу две. Причем без запивки, разжевывая.

— Паки да, — ответил я, покрываясь холодным липким потом. Да что за хрень?! Я же хотел сказать пенициллин.

— Зельным вкусом лепы, — покивал царь ничуть не удивляясь дичи, что я нес. Закатил глаза, как бы испытывая неземное удовольствие.

Сразу после Романова, я почему-то оказался в конце длинной очереди. Народ в тулупах, шубах мерз на морозе, притоптывая сапогами, валенками по утоптанному снегу и прихлопывая в ладоши. Все стояли молча, город тоже замер — ни тебе саней, ни карет… Это был Питер — я узнал Моховую со старыми, еще дореволюционной постройки домами.

— Товаищ! Товаищ!

Меня кто-то дернул за рукав. Я обернулся и тут же отшатнулся. Позади стоял низенький мужчина в шубейке, бородкой клинышком и… проваленным черным носом. Говорил он неможно картавя, но вполне понятно.

— Вы кто? — я начал узнавать эту бородушку, высокие залысины на лбу, видные из-под бобровой шапки.

— Позвольте представиться! Ульянов-Ленин. Адвокат.

Точно он. Хитрый прищур, улыбка… Все совпадает. Куда же у него пропал нос? Неужели?..

— Очень приятно! — я пожал протянутую руку и тут же ее отдернул.

— Что же вы, батенька, пугаетесь?! Сифилис не передается через рукопожатия! А нынче его и лечить научились. Один архиважный укол… Только вот ждать долго, — Ильич тяжело вздохнул.

— Я врач, я знаю, как передается спирохета.

Вся очередь стоит в мертвой тишине, только и слышится хруст снега и стук каблуков.

— А у вас?.. — тут я замялся, не зная, как сформулировать корректно вопрос. А главное, деликатно. — Нейросифилис? Спирохета уже в мозговых тканях?

— Парасифилис! — наставительно произнес Ильич. — Употребляйте правильные термины! А еще доктор…

— Да какой он доктор?! — заволновалась очередь.

— Взял врачебный чемодан и изображает из себя невесть что!

— Шарлатан…

— Вперед пролезть хочет, за уколом. Первым быть!

— Гнать его в шею!

Меня начали выталкивать из очереди, почему-то разворачивая против своей оси все сильнее и сильнее. Санкт-Петербург закружился в каком-то странном танце, картинка погасла. И тут же зажглась снова.

Я лежал раздетый в кровати, рядом ходил кот. И нет, это не была спальня княгини. Я очнулся в своей московской комнате образца двадцать третьего года. Я посмотрел на мурмяу. Да это же мой Барсик!

— Бас! Ах ты…

Я чуть не выругался матом от чувств, которые меня начали обуревать.

— Тварь полосатая? — по-русски заговорил со мной кот. — Усатый плут?

— Сейчас же! Слышишь? Сейчас же объясни, что происходит!

— Вот прямо сейчас?

Кот запрыгнул мне на грудь, я попытался дернуться и с ужасом понял, что… опять парализован. И дышать мне от туши мейн-куна становится все тяжелее и тяжелее. Я начал задыхаться. Как в тот раз.

— Сей… час же… Грх… грх.

Перед глазами появилась красная пелена.

— Уже можно? Начинать?

Тварь такая…

— Грх…

И тут я проснулся. В ужасе и холодном поту. Сходить, что ли, в церковь и свечку поставить? Ну не могут такие сны просто так приходить!

Со мной случился сон во сне. Бывает. Говорят, большей частью так только кажется. Конечно, он был вызван исключительно думами о работе и телеграммой Романовского. Надо заканчивать обзоры Машука и возвращаться. А то там человечество пора спасать, а я тут занят непонятно чем. Вернее, понятно чем, но хорошего, как говорится, помаленьку.

* * *

Бал у мэра Пятигорска будут еще долго помнить. А как же, два Великих князя, Великая княгиня. Весь цвет окрестного дворянства собрался. Даже меня просили поспособствовать получить приглашение. Надо было замутить, по тысяче за билет. Это превзошло бы аферу Чичикова.

Звезды кавминводской аристократии напомнили мне сочинение Михаила Салтыкова «Пошехонская старина». Литературную новинку мне презентовал сам городской голова после просьбы дать что-нибудь почитать. Веселая книга, кстати. Странно, что ее не раздерибанили на цитаты, как это случилось со «Стульями» и «Мастером». Я так сразу вспомнил: «Барышня спрашивают, для большого или малого декольте им шею мыть?».

Кстати, о девицах. Я только вообразил, какую мишень для матримониально настроенных мамочек я представляю. Так и будут порхать вокруг меня с вымытыми для большого декольте шеями. Мало того, что танцор из меня тот еще, так и желание делать это… отрицательное. И я придумал железную отговорку. Скажу, что повредил ногу во время конной прогулки. Одолжу трость, и буду старательно изображать хромого. Надо только Лизу предупредить, чтобы не пугалась…

Само мероприятие состоится в зале Николаевского вокзала. Поначалу Федор Яковлевич думал организовать всё в общественном собрании, где танцевальные вечера, как правило, и случаются, но под влиянием неопровержимых аргументов, высказанных женой, большей частью телепатическим путем, мнение изменил.

Золотой души человек Анна Викторовна. Она и благотворительностью занимается, и мужа консультирует, и трость, довольно стильную, мне нашла. А я ведь только намекнул на нежелание участвовать в танцевальной программе.

— Ни слова больше, дорогой Евгений Александрович, — прервала она мои междометия. — Понимаю. Сейчас, одну минутку.

— Да не стоит…

— Вот и я говорю, что не переживайте, — она задумалась на секунду, быстренько забежала в дом, и вынесла трость, на ходу вытирая ее от пыли салфеткой. — Вот, в прошлом году Федя подвернул ногу, пришлось купить. Ну-ка, попробуйте, по росту должна подойти.

За легкую ротанговую тросточку с набалдашником из горного хрусталя мне пришлось рассказывать байки о жизни аристократов минут тридцать. Довольно выгодный обмен. Зато ни одну барышню не подсунут.

На бал я пошел пешком. Богдановы приглашали прокатиться с ними, но тут совсем недалеко, так что я отказался. Метров через сто понял, что поступил опрометчиво, потому что обувь моя запылилась. К счастью, предприимчивый чистильщик обуви, расположившийся в паре десятков шагов от входа в парк «Цветник», спас от позора.

Впрочем, от городского головы просто так отделаться не удалось. Я-то надеялся затаиться в уголке, дождаться Лизу с ее родственниками, выполнить обязательную программу поклонов и расшаркиваний, после чего скрыться. Сенсорное голодание — штука серьезная, но не до той степени, чтобы взирать на танцующих. Но меня схватил за руку Федор Яковлевич, и начал представлять местным начальникам. На кой ляд мне надо улыбаться и обсуждать погоду с правительственным комиссаром Башкировым? Только потому, что он действительный статский советник? И что? Кто такие группные врачи? Очередные специалисты по минералке и лечебным грязям? Ладно, и вас стерплю. Вот атаман пятигорского отдела, полковник Чиков, чем-то напомнивший покойного Блюдникова, оказался веселым дядькой, тут же предложившим «бросить этот балаган, да пойти выпить ради знакомства». Он кстати, был уже и так изрядно принявший на грудь. Эх, если бы не обязательства известно перед кем, пошел бы с этим Василием Дмитриевичем, да и напился.

Офицеры Нижегородского драгунского полка стояли отдельной группой. Меня к ним подвел полковник, он же и представил. Командиры эскадронов — сплошь князья, да графья. Белая кость. И даже два принца, самых натуральных — персидский Казым-Мирза Эмир и французский Наполеон Людовик. Последний на всемирно известного императора похож не был совсем, что не мешало ему именоваться Императорским Высочеством.

Оказалось, драгуны обо мне слышали. И вовсе не из-за успешной операции свояку начальника лазарета. А потому, что история с графом Шуваловым докатилась и сюда. И не в виде непонятного слуха — поручик Оболенский, естественно, тоже князь, рассказал во всех подробностях, будто свечку держал. Моя репутация среди драгун выросла многократно, и они уже не смотрели на меня свысока, как на прочих штатских.

— Да вы бесстрашный человек, — чуть экзальтированно заявил молодой корнет Кропоткин по кличке «угадайте титул с одного раза». — Шувалов промаха не знал!

— Жаль, выбор оружия был не за мной, — вздохнул я.

— А что бы вы предпочли? — заинтересовался корнет. — Ланцеты?

Господа драгуны добродушно посмеялись остроумию своего юного товарища.

— Рассказывают, к французскому ученому Луи Пастеру как-то пришел некто требовать сатисфакции. И тот предложил выбрать одну из двух колб и выпить ее содержимое. В одной простая вода, а в другой — культура сибирской язвы. И дуэль не состоялась. Вот и я…

Офицеры шутку оценили, и смех их на этот раз звучал еще громче. Покивали, согласившись, что не каждый бы пошел на такой риск. Одно дело — смерть от пули или клинка, а тут страшная и непонятная болезнь, от которой кончаешься в корчах. Это тебе не в стиле Пушкина умирать, в окружении вытирающих лоб барышень. На сибирскую язву полагается карантин. Сдохнешь в одиночестве.

Только я собрался спросить у Кропоткина о его родстве с географом и анархистом Петром Алексеевичем, как подошел лакей и пригласил меня следовать за ним. И хорошо, а то вдруг бы корнета такой вопрос оскорбил, и нам пришлось бы сражаться на пробирках. Стрептоцид вроде сибирку должен убить, но рисковать не хочется. Да и где бы я взял культуру?

* * *

Хромота моя сразу прошла, и тросточку я просто нес в руке, не касаясь ею пола. Если это и заметили те, кто целился на танцы со мной, то поздно — поезд ушел.

Меня провели по короткому коридорчику мимо пары казаков, лакей аккуратно постучал в дверь, и запустил внутрь. Там уже ждали. Концентрация великих князей и княгинь в небольшой комнате зашкаливала. А один из них даже цесаревичем числился. И тут я, простой экстраординарный профессор. Так что сразу официально, с порога:

— Ваши Императорские высочества, — и поклончик соответствующий.

Члены императорской фамилии сидели за столом с легкими закусками и фруктами. В бокалах что-то налито, скорее всего, вино.

— Позвольте вам представить, доктор Баталов, Евгений Александрович, — сказала Лиза. — Очень талантливый врач. Молодой, но уже профессор!

— Как же, наслышаны, — улыбнулся тот Великий князь, что постарше, с обширными залысинами. — Это вы спасли носик моей дочери.

Раз дети, значит это Павел. Любимый родственник Сергея Александровича. Ничего такой. Фактурный, взгляд стальной. Оно и ясно — военная косточка. По погонам — генерал-майор. Есть еще куда расти.

— История с вишневым деревом? Не стоит даже вспоминать, Ваше Имп…

— Для вас Павел Александрович, — оборвал меня Великий князь. — У нас неофициальная встреча. А то вы сейчас Джорджи начнете полным титулом именовать, и мы до утра разговор не закончим. Присаживайтесь, — показал он на стул.

А вот цесаревич выглядел намного моложе своих лет. От силы ему можно было дать лет восемнадцать, но никак не двадцать пять. Высокий — он даже сидя был почти на полголовы выше своего дяди. Можно бы сказать, что симпатичный, если бы не глаза чуть навыкат, как у папы, да и у старшего брата тоже. Усики жиденькие, вот они как раз и придавали лицу вид старшеклассника. На замечание Павла Александровича он только чуть улыбнулся.

Бледный — словно вампир на ночной прогулке. Оно и понятно. Туберкулез в запущенной стадии.

Цесаревич оказался фанатом науки. Как только положенные реверансы были выполнены, вцепился в меня словно клещ. Начал с зеленки, продолжил стрептоцидом. Вызнал все про реанимацию и скорую — оказывается князь читал номер «Практической медицины», в которой Моровский расписал всю нашу подноготную. Павел сразу начал прикидывать, что из этого можно внедрить на флоте, в военной медицине — сам Георгий Александрович имел чин мичмана.

А ведь он скоро умрет! Я разглядывал бледного князя и прикидывал сколько он весит. Худющий, словно Кощей. Щеки впали, лихорадочный румянец явно не от большого здоровья.

— Георгий Александрович, — прервал я рассуждения князя на тему сердечно-легочной реанимации. — Я бы хотел вас осмотреть.

Великосветское собрание на меня удивленно уставилось. Видимо, я невольно нарушил какие-то правила этикета.

— Зачем? У меня чахотка — это и так все знают. И она не лечится.

— Пока не лечится, — многозначительно ответил я.

Теперь уже на меня смотрели заинтересованно, Лиза даже ободряюще кивнула.

— Ну что же… Раз надо… — Великий князь растерялся. — Давайте поедем ко мне, там и…

— Тогда буквально несколько минут, мы поприветствуем гостей, и Джорджи освободится, — сказал Павел Александрович. — А вы пока можете немного перекусить.

Нет, не хочу я быть членом императорской фамилии. Слишком много условностей. Вот и сейчас — хочешь ты этого, или нет, а пойди, пообщайся с незнакомыми людьми, которых даже запоминать не будешь. Зато они… Помню рассказ про какого-то мелкого чиновника, к которому Александр Третий зашел в гости. Самодержец сел на стул, который стоял не очень уверенно, и выразил желание самостоятельно подпилить ножку. Сорок с лишним лет семья хранила и с гордостью демонстрировала стул, пилу, обрезок от ножки, и даже опилки. Так что постоять рядом с Императорским высочеством — событие неординарное.

* * *

Георгий освободился минут через пятнадцать. Наверное, всех желающих не подпускали, исключительно особо избранных. И как назло, когда он вошел, я начал прожевывать первый кусок сооруженного только что многослойного бутерброда. Потерпел бы еще минуту, ничего не случилось. Кулинарный шедевр я сотворил исключительно от скуки, не от голода.

— Извините, — смутился цесаревич, когда я вскочил и начал прикрывать рот салфеткой.

— Я готов, Георгий Александрович, — сказал я, с трудом глотнув так не вовремя запихнутый в рот кусок. Остаток бутерброда положил на тарелочку. Сейчас придет лакей, и уберет. Эх, не удалось поесть с царского стола!

Выходя, чуть не забыл тросточку. Хорош бы я был, рассказывая Богдановой, что посеял ее имущество, развлекаясь с Великими князьями.

— Господа, познакомьтесь: профессор Баталов, Евгений Александрович, — представил меня ожидающей на улице четверке. — Управляющий моими делами, каперанг барон Эвальд Антонович Штакельберг. Ваш коллега, доктор Яковлев. Лейтенанты Бойсман и Гулак-Артемовский. Мой гость со мной, вы за нами.

Сказал кучеру, куда надо заехать, и сел в фиакр к Георгию. Опасался ли я находиться в тесном пространстве рядом с туберкулезником? Ведь инфекция передается воздушно-капельным путем, а это самый верный и опасный путь заражения. Так бояться нечего — примерно сто процентов взрослого населения имеют палочку Коха. И антитела к гепатиту А. И вирус простого герпеса. Носители — почти все, а болеют немногие.

Подъехали к дому мэра, я быстро сбегал за саквояжем, и мы тронулись. Что хорошо в маленьких курортных городках — всё здесь рядом, сосредоточено на небольшом пятачке.

Кстати, дом цесаревич занял не очень выдающийся, будущая женская гимназия, в которой сейчас обитает Лиза, размерами побольше. Да и штат прислуги на первый взгляд невелик. Как-то не совсем соответствует титулу наследника престола.

— Разрешите помыть руки? — спросил я, когда мы вошли в спальню Георгия вместе с доктором Яковлевым. Мне от него скрывать нечего, а рассказать он может многое. — Раздевайтесь, пожалуйста.

Руки врач моет дважды — перед осмотром и после. Первый раз, чтобы пациенту приятно было, второй — доктору. Шутке этой, наверное, не очень много лет, по крайней мере сейчас. Совсем недавно хирурги не считали нужным мыть руки даже перед операцией. Рядом со мной к рукомойнику подошел и коллега — высокий, чуть сутулый, с седыми висками и совершенно рыжими усами.

— Давайте начнем осмотр с измерения температуры и артериального давления, — начал объяснять я, открыв саквояж. — Садитесь вот здесь, возле стола, руку сюда…

— У меня нет аппарата для измерения давления, — вдруг сказал молчавший до этого Яковлев.

— Дайте мне адрес, я пришлю прибор и инструкцию. Минуточку…

Я достал коробку с тонометром, посмотрел вглубь нутра чемоданчика, выискивая глазами чехол с термометром, и… Мне срочно захотелось присесть. А потом выпить.

Глава 10

Каким же надо быть дебилом, чтобы кинуть заряженный револьвер в докторский саквояж! После памятного эпизода с собаками я оружие почистил, доснарядил патронами, да и бросил назад. Всякого барахла там лежит немало, килограмм туда, килограмм сюда роли не играют. А теперь… стоит только кому-нибудь посмотреть внутрь — и готово.

— Что случилось, коллега? — Яковлев забеспокоился, начал на меня удивленно поглядывать.

«Сахалин, Сахалин, ты мое отечество,

Мне тебя до конца не пройти никак…»

Запел у меня в голове Окуджава. У него, правда, про Арбат было, но упекут меня именно на этот остров.

— Ничего серьезного, — отмахнулся я. — Задумался просто. Давайте приступим к осмотру.

Георгий Александрович уже снял рубашку, явил нам свое худющее тело. Он и в одежде не очень упитанным казался, а раздетый… Ребра можно считать спокойно, над ключицами такие впадины, что туда при случае получится стакан воды залить, и она не выльется. Не кахексия, которая крайняя степень истощения, конечно, но очень близко.

Начал осматривать. В легких, особенно в правом — куча хрипов, как сухих, так и влажных. При перкуссии уплотнение справа вверху. Хоть я и не особый умелец стучать указательным пальцем по другому, но тут трудно было не заметить. Правая граница сердца расширена. Печень слегка увеличена.

Цесаревич осмотр перенес стойко, я бы даже сказал, привычно. Вставал, ложился, поворачивался, поднимал руки и задерживал дыхание. А Яковлев смотрел, будто рапорт писать собирался. Один только раз удивился, когда я живот щупал. Уточнил, не метода ли это, придуманная профессором Образцовым. Я в разговоры у постели больного вступать не стал, кивнул только.

Потом я с доктором отошел в уголок, и пока Георгий одевался, получил краткий отчет о проделанной работе. Если коротко, то ни хрена они тут не делали. Даже питание толком организовать не смогли. Сидели на попе ровно, при хорошем жаловании. Мечта, а не служба. А что от столиц далеко, так и потерпеть можно.

Яковлев мне не понравился. Сразу начал козырять, что является учеником Захарьина. Григорий Антонович то, Григорий Антонович сё. Не спорю, там есть на кого равняться, но голову на плечах и свою иметь надо. К тому же учитель врача цесаревича не стеснялся никому говорить правду в глаза, не исключая и царскую фамилию. В отличие от этого деятеля.

Коллега начал меня расспрашивать о стрептоциде. Мол, сколько надо давать, чтобы помогло. Нет ли каких секретных недокументированных методик? Нетерпение чувствовалось. Наверное, уже мечтал, как он быстренько вылечит цесаревича и станет тайным советником. А лучше сразу во второй класс прыгнуть, и чтобы дом на Большой Морской в подарок. Включай губозакаточную машинку, дядя. Про управляемый пневмоторакс они тут не слышали. А доктор даже не спросил, что это за зверь. С другой стороны, без рентгена нечего и соваться в такие дебри. Может, там от легкого и не осталось почти ничего.

Ограничился я рекомендациями по питанию и образу жизни. Пусть цесаревич укрепит организм, подналяжет на богатые белком продукты с кумысом и прочим кисломолочным добром, а потом и поговорим. Облек в такую форму, чтобы не обидно было. Мол, просто надо до нужной формы дойти, дабы лечение усвоилось. К тому времени рентген уже изобретут. Вот тогда и будем раньше патанатома знать, что там творится внутри наследника престола.

Расстались мы с Георгием Александровичем на хорошей волне, как говорят официальные журналисты в двадцать первом веке. С учетом разницы в положении и краткости знакомства — так и вовсе замечательно. Кто знает, то ли свежее лицо без светящейся надписи на лбу «хочу чинов и должностей» тому причина, или вера в возможное эффективное лечение, но настроение у Великого князя к моменту нашего расставания слегка поднялось.

А меня не отпускало наличие проклятой пукалки в глубине саквояжа. Выдохнул я только на улице. От предложенного экипажа отказался, отговорившись желанием прогуляться по вечернему городу. Хотя какая нафиг прогулка? Домой, срочно, и коньяку для лечения душевных ран. Как мы пишем на рецептах — quantum satis, что переводится «лей, сколько не жалко».

* * *

Мне надо возвращаться. Минералка, безделие и горный воздух — вещи очень приятные. Впрочем, первое можно и исключить, заменив шашлыком и местными винами. Даже дробность сна не мешала отдыху. Но мое присутствие в обеих столицах требовалось все больше. Вот и Моровский прислал телеграмму о кознях чинуш, мол, без меня никак. Текст, конечно, был вовсе не так прямолинеен, но суть та же. И Романовский бил копытом в ожидании, сигнализируя о переговорах по отсрочке платежа. Судя по всему, моральные терзания капитулировали перед предстоящей работой огромных масштабов.

И Великая княгиня заметила нарастающее беспокойство. Я как раз пришел с врачебным осмотром после получения телеграммы из Питера, и работа мысли на лице все еще была достаточно заметной. Столь редкое явление не осталось без внимания.

— Тебя что-то беспокоит? — оставив в стороне светские условности, спросила Лиза.

— Мне надо уезжать. Слишком много дел требуют моего участия, — ответил я.

Может, чересчур прямолинейно, но плести кружева намеков и недосказанности желания не было.

— А что случилось?

— В Петербурге есть трудности с оформлением здания под больницу, без меня никак.

Я в восторге от этой женщины. И разговор вовсе не о физических кондициях. Они сомнений не вызывают. Речь о том, что она ни на миг не путает желаемое и необходимое. Сразу будто собралась, никакой расслабленности:

— Нужна помощь? Я могла бы написать…

— Нет. Мы и так будем обязаны слишком многим. Не стоит увеличивать этот список.

Ну да, не очень честно говорить «мы», будто Лиза участвует в «Российском медике». Но она в курсе, и вряд ли сочтет эту оговорку злым умыслом.

— Конечно, поезжай. Я напишу, если… будут новости.

— Писать не надо, письма могут попасть не в те руки.

— Да, ты прав, — Лиза закусила губу, задумалась.

— Давай согласуем кодовые слова, — предложил я. — Телеграммы хм… о «новостях» будет достаточно.

Вот как это теперь называется. Хороший эвфемизм следствиям наших экзерсисов. Скорее бы они кончились, если честно. До добра оно не доведет ни при каком раскладе. Так что порадуюсь здравомыслию Великой княгини и пойду собирать вещи.

Кстати, Кузьма проявил завидное единодушие с моим решением. Уж казалось, ему чего переживать? Работка непыльная, круг обязанностей не особо напряжный. Вино дешевое, еда и вовсе дармовая. Но вот оказалось, что и слуге моему не чуждо ничто человеческое.

— И слава Богу! — перекрестился он на красный угол, услышав команду паковать чемоданы. — Простите за прямоту, барин, а только люди при ее высочестве состоят… душные какие-то. Один человек — Фома Аникеевич, да и тот сильно себе на уме. Ему за стаканчиком байку расскажешь, а потом думаешь, как он ее перевернуть может. Потому как в ответ ничегошеньки не идет. А что это за выпивка, если твой собутыльник молчит только? Никакой радости от такого!

* * *

Назад ехали, кстати, гораздо быстрее. Или я устал от отдыха? Зато вагон первого класса, купе замечательное. И чтение на дорогу я выцыганил у коллег из лазарета. У них там, оказывается, много нечитанных мною иностранных изданий. В том числе и на английском. Всё потому, что сейчас в отечественной научной среде в чести литература на немецком. Даже «Ланцет», который в мое время считается чуть ли не вершиной и знаком явного признания, сейчас котируется на уровне местечковых журнальчиков.

От щедрот пятигорских врачей, подкрепленных халявной холецистэктомией и учебой по применению стрептоцида, мне удалось урвать двадцать четвертый том журнала Американской медицинской ассоциации, содержащий материалы за первое полугодие девяносто пятого года. Большей частью статьи были малоинформативными, в стиле студенческих рефератов, и я лениво пролистывал их, не напрягая головной мозг. Что мне дадут размышления о лечении наружных ожогов? Равно как и новейшая метода купирования тифозной лихорадки. Но вот статейку о болезни и смерти рашин имперор Александэр зы фёд, то бишь Александра Александровича, почившего в бозе в октябре девяносто четвертого, аккурат во время моего прибытия в эту милую эпоху, я прочитал, как говорится, с карандашом в руках.

Очень интересно, скажу вам. Прав был я насчет профессора медицины Захарьина. Между строк довольно явно читалось, что именно он противостоял камарилье бездельников. Поначалу самодержец просто забил на назначения лейб-медика Попова, который держал руку на царственном пульсе два раза в день без выходных и праздников. Докторишка так дрожал за свою должность, что настоять на приеме им же назначенного лечения не удосужился. Время шло, императору плохело, и решили пригласить светило — знаменитого немецкого врача, профессора Лейдена. Тот — какой сюрприз! — посоветовал оперировать почки. Чем быстрее тем лучше. Но консилиум врачей при дворе эту рекомендацию воспринял без энтузиазма. Ясен перец, царь-батюшка помрет, и виноватым назначат известно кого. Б — боимся.

Тут впервые упоминается Захарьин, фэймоз рашен терапьютист. Который высказывает мнение, что операция нужна, а то лечить скоро некого будет. Блин, да за такие слова его местные лекари должны были полюбить больше жизни! И парни пригласили врача на букву Х, профессора Грубе. Хирург поводил жалом, прикинул что к чему, и сказал то, чего от него хотели: никаких операциев тута делать не надоть. Якобы это терапевты желают спихнуть ответственность — сами накуролесили, а теперь хотят, чтобы появилась возможность сказать, что самодержца зарезали херурги. А у нас и так кладбище большое — именитых помазанников там рядом не надо.

В итоге царя похоронили в возрасте сорока девяти лет. Но после этого раздали всем сестрам по серьгам. Лейдену вручили Анну первой степени и сто тыщ марок, чтобы не обижался. Грубе за правильную консультацию вручили пять тысяч. Вельяминову за организацию конвульсиумов трешку.

А вот Захарьин за правдолюбие получил от Николая Второго табакерку с портретом покойного и те же пять тысяч. Перед этим, правда, пришлось ждать решения патанатома, профессора Клейна, Ивана Федоровича. Я слышал, что патриотически настроенные граждане даже били окна в доме Григория Антоновича, назначив именно его виновным в смерти императора.

Набрехали американцы, скорее всего, знатно. Наверняка всё было не так просто, и лечение царя проходило по несколько иному сценарию, более сложному. Но тут вспоминается какая-то американская экранизация, в которой крайне упростили повествование. И дали объяснение, что это сделано на потребу американской аудитории, которая замысловатые сюжетные выверты понять не может. Ничего, в сущности, не изменилось. Но вот что лейб-медик, а заодно вся приглашенная камарилья, засунули языки глубоко в задницу — верю охотно. Вон, Яковлев, ученик Захарьина, кстати, ведет себя точно так же.

Заканчивалась статья и вовсе ударно, на высокой пропагандистской ноте. Американцы анализировали средний срок жизни российский царей, английских королей и немецких кайзеров. Вывод делался однозначный. У отечественных помазанников — очень опасная работа. Которая не способствует долголетию. Хорошо еще, что авторы японских императоров не включили в выборку! Вот где был бы разгул для потрясающей статистики — островные микады на рисе и рыбе явно отличаются здоровым долголетием.

* * *

Я ведь как думал: заеду в Москву, одним днем быстренько решу накипевшие вопросы — и мухой в Питер, смотреть на место грядущей концентрации серы в окрестностях столицы. Но планы мои порушились буквально сразу. То есть от вокзала до Большой Молчановки я доехал, как и собирался. А только порог переступил — нате, получите.

Вот для начала — никто на крыльцо не выскочил, хлеб-соль не вручил. Варвары. Если не земной поклон, то хотя бы доложить обстановку могли бы? Хорошо, что вещи таскать не надо, на то Кузьма есть. И я прошел прямо в приемную. Хоть Должиков на месте. Секретарь встал, поприветствовал. Поинтересовался степенью отдохнутия. Или отдохнувшести? Но без огонька, так, для порядку. Вот ведь люди, а? Это я всех собрал, работу им дал, зарплату положил такую, чтобы ни одна зараза добровольно уйти не захотела. А любви нет. Надо было ввести еженедельную порку на конюшне, тогда бы точно снискал признание.

— Моровский где? — спросил я недовольно. Ничего, что причины еще нет, я найду.

— Вацлав Адамович проводит операцию. Четыре часа двадцать семь минут назад вызвали. Проникающее ранение живота с возможным повреждением полых органов, — доложил Должиков, посмотрев на часы. Диагноз он с бумажки читал, конечно, так ему то понимать не обязательно, другие обязанности у человека.

— Есть что-то, требующее моей подписи? Несите. Передайте, пусть подготовят ванную и накрывают обед.

Знаю, что Кузьма и так всё сделает. Пусть чувствует контроль постоянно, чтобы не было соблазна расслабиться.

Поработал с почтой. С полдюжины статей в зарубежных медицинских журналах про стрептоцид, реанимацию, скорую помощь. Хвалят и восторгаются. Еще два мешка писем — от пациентов и разных врачей. Десяток приглашений на конференции и симпозиумы. Тут надо отдать должное секретарю — все отсортировал. И даже что-то перекинул Моровскому.

Пора делать Вацлава главврачом, а то я с ума сойду с этими бумажками. Хватит, у меня впереди Питер. А так — буду осуществлять общее руководство путем периодической раздачи звездюлей. Отец-основатель я, или так, погулять вышел? Пора уже по конгрессам поездить, умным лицом с трибуны торговать, в кулуарах молодых ассистенток за ягодицы щипать. Или последнее только в будущем разрешат светилам?

Нет, надо сходить поесть. А то у меня, наверное, уровень глюкозы после поездки понизился, в голову дичь всякая лезет. Но тут примчался Моровский после операции. Не устает человек, только что почти пять часов у операционного стола простоял, а энергия так и брызжет.

— Здравствуйте, Евгений Александрович! С приездом! А мы тут! Представляете, студентик от несчастной любви решил покончить с собой по способу японских воинов — вспорол себе брюхо. Взял для этого дедовскую саблю, так еще попутно и пальцы себе ампутировал. Повредил сигму, тонкий кишечник, до поперечной ободочной дошел! Ну и сальник, куда без этого! Но жив! Представляете? Уж сколько тонкого кишечника в таз отправилось, не знаю, но сам итог!

— Рад за пациента. Хотя жизнь его, конечно, будет трудной. Пальцев нет, из еды только протертый супчик и кашка-размазня, всё мелкими порциями. Кстати, вы обедали? Пойдемте ко мне, я как раз собирался. Там и расскажете, что тут без меня творилось.

— Так я после операции…

Ну да, граф — не я, за него протоколы писать никто не будет, штраф за это я назначил нешуточный.

— Оформляйте бумаги, и подходите. Я как раз успею ванную принять.

* * *

Обедали без алкоголя, как выразился поляк, «на сухую» — доктору еще работать, да и мне тоже. Совсем Моровский обрусел, даже вник в отечественные поговорки и присказки про спиртное.

— Приняли на работу сестру милосердия. Молоденькая, только после курсов. Отличница, все процедуры знает, — рассказывал Моровский за салатами. — Послали ее в первый день ставить очистительную клизму. Пациент вредный, майор Столяров. Только завела его в клизменную, через минуту вылетает, кричит: «Кишечник пробила». Оказалось, старик решил над ней пошутить, набрал в рот воды, и только она начала со своей стороны вливать, он струйку изо рта и пустил. Девица чуть в обморок не упала.

— В следующую субботу этой шутке двести лет исполняется. Неужели есть еще столь наивные медики, которые о ней не слышали? — спросил я, переходя к бифштексу.

За обедом — только байки. О серьезных делах после поговорим. Так что развлекаем друг друга. Я в ответ скормил заместителю историю про ремонт пятигорского Провала. Моровский вежливо посмеялся, но было видно, что его что-то гнетет.

Выпили по чашке кофе, и спустились в кабинет.

— У нас серьезное происшествие, — начал Вацлав.

Не удивительно. У него всё, что выходит за рамки правил, либо чрезвычайно, либо серьезно.

— Только одно? — удивился я. — Уже хорошо. Но излагайте. Как зовут виновника катастрофы?

— Урхо Пеккала, — вздохнул Моровский. — Запил вчера на смене.

Я пожал плечами. Не такая уж и трагедия — обычное дело для подстанций. Работа тяжелая, смерти каждый день — многие по синьке ударяют. Но и смеяться тут не над чем.

— Дело и вправду серьезное. Смог объяснить?

— Сам он не в состоянии, но сказали, что получил письмо из дома. Может, случилось что. Впрочем, у него есть смягчающее обстоятельство.

— Это как? Пока пил, прославлял первую станцию скорой помощи? Пел «Боже, царя храни»?

Моровский слегка поморщился от моей фронды.

— Нет. Малышев доложил, что фельдшер работать не в состоянии, а его на вызов сразу послали. Там гипертонический криз, — подхалимски ввернул термин моего авторства граф. — Решили колоть раствор магнезии внутривенно. А попасть не могут. Родственники уже по стенам бегают, но в больницу не соглашаются, кровопускание отвергают. Доктор и говорит — есть специалист, уколет, только он немного выпивший. Те уже в крик — давайте хоть кого. Послали свою же карету, притащили Пеккалу…

— Уколол? — спросил я, не сомневаясь в ответе.

Урхо — гениальный внутривенный укольщик. С первого раза в любую вену. Наверное, если придется, и на бегу произведет манипуляцию. Такого специалиста с работы гнать нельзя. Моровский это знает, вот поэтому и спрашивает совета. Правда, сложным образом.

— Говорят, подвели, усадили на стул. Он только спросил, кого колоть и сколько по времени вводить. Малышев сказал, что пять минут. Чухонец за столько и ввел, а потом упал на пол и захрапел.

— Давление снизили?

— Да, потом телеграфировали, благодарили.

Вдруг в кабинет без предупреждения забежал Малышев.

— Евгений Александрович, не выгоняйте Урхо! У него сестра от дифтерии умерла!

— Здравствуйте, Андрей Германович. Рад, что вы принимаете мой кабинет за проходной двор. Не подскажете, сколько у нас штраф за нарушение дисциплины?

— Три рубля. Я заплачу, не жалко… — пробормотал доктор. — Случайно услышал. Я за сотрудника… Он же там…

— Вацлав Адамович, штраф за пьянку десять рублей?

— Именно так, — жизнерадостно воскликнул старший врач. Понял, гад, что ответственность за решение спихнуть получилось.

— С Пеккалы пять. Половину спишем за помощь на вызове. Довольны, Андрей Германович?

Только вышли от меня Моровский с Малышевым, сразу Чириков зашел. Вот он дисциплину не нарушает, всегда аккуратно стучит, хотя я и предоставил ему право входить без доклада в любое время.

— Здравствуйте, Евгений Александрович. Рад видеть вас в добром здравии.

— Здравствуйте, Федор Ильич. Проходите. Что у вас?

— Текущие вопросы, ничего срочного. Я только хотел узнать, а что делать с квартирой, которую занимала Виктория Августовна? Вы оставите ее за собой или мы будем сдавать ее?

Глава 11

Газета «Новое Время». Юморъ.

Врачебные совѣты.

1. Не слѣдуетъ спать на лѣвомъ боку: это стѣсняетъ сердце.

2. Нельзя спать на правомъ боку: это тяжело для печени.

3. Вредно спать на животѣ: это сдавливаетъ грудную клетку и мѣшаетъ правильному дыханiю легкихъ.

4. Слѣдуетъ избѣгать спать на спинѣ: это дурно отзывается на почкахъ и на центральной нервной системѣ.

5. Спать сидя — большая неосторожность: неестественное положенiе тѣла не даетъ настоящаго отдыха, часто даже утомляетъ.

Соблюдая эти пять совѣтовъ относительно сна, вы всегда будете здоровы тѣломъ и бодры духомъ.

Стоило мне услышать о том, что Вика бросила — тут то меня и накрыло. Перед глазами упало красное забрало, я скрежетнул зубами. Руки сами зашарили по столу, натолкнулись на утренние газеты. Что за бред там пишут!

— А… Виктория, получается, съехала никого не предупредив? — спросил я, чуть не дав петуха, но вовремя закашлялся.

Директор на меня удивленно посмотрел:

— А вы и не знали?

— Не знал!

Чириков наклонился ко мне, сочувствующим голосом произнес:

— На третий день после вашего отъезда. Вещи вывезла, но частично. Живет-с невенчанная с фотографом, — директор вытащил из кармана платок, вытер лоб. — Да, да, тем самым, что ее учил. По слухам… на Арбате квартиру снимают.

Ну да… Откуда все начинается, туда все и возвращается. Я даже не удивлюсь, если в доме у Марьи Сергеевны. Вот будет хохма.

— Что же вы так побледнели, Евгений Александрович? — директор дотянулся до графина, налил мне стакан воды. — Скандала со вдовой опасаетесь?

— И опасаюсь! Вы забыли, сколько Елена Константиновна нам крови попила?

— Госпожа Талль и в правление «Русского медика» входит, — Чириков тяжело вздохнул. — Так что будем делать с жилплощадью? У нас уже очередь молодых врачей заселиться.

— Ни-че-го! — по слогам, жестко ответил я. — Сначала мне надо переговорить с Викторией Августовной.

— Позвать ее?

— А она на работе?

— Пока да, — неопределенно ответил директор. — Но был уже разговор…

— Какой?

— Виктория Августовна хочет открыть свое фотоателье.

— Ах вот как… Зовите ее.

Чириков вроде как облегченно вздохнул. Ожидал более бурной реакции? Или переживал, что принес худую весть.

А как к этому относиться? С одной стороны, Вика в последнее время слишком часто смотрела на безымянный палец правой кисти, всё ей там чего-то не хватало. И черты характера любезной матушки нет-нет, да и просматривались. А с другой стороны — мне войны среди акционеров «Русского медика» не нужны. Пусть девица Талль устраивает личную жизнь, как ей хочется, я ей только добра пожелаю. Хотя с этим вольным художником… Сдается мне, он будет с нее деньги тянуть на высокое искусство без устали.

* * *

Разговор с Викой сложился трудно. Девушка сама пошла в атаку, начала упрекать меня в небрежении к ней.

— Я не собираюсь оставаться старой девой!

— Когда свадьба? Я что-то не вижу приглашения, — сделал вид, что ищу на столе в документах.

— Ах ты… негодяй!

Вика резко развернулась, схватилась за ручку двери. Пришлось вскакивать, прыжками бросаться к ней, не давая выйти. С трудом, но оторвал руку от ручки, вернул за стол. Викторию всю колотило — я налил ей воды, прямо как Чириков четверть часа назад мне — начал успокаивать. Тихим, гипнотическим голосом просил не принимать больше скоропалительных решений. Что сделано, то сделано, но бросать медицину? При явном таланте к ней?

— Совершенно невозможно с тобой будет сталкиваться в коридоре, на обходе, — обреченно отвечала мне девушка, плача и стуча зубами по стакану с водой.

Опять порция «гипноза». Рассказал про свои планы насчет Питера, про назначение Моровского главврачом всей московской «богадельни». Вроде убедил.

И сразу после девушки вызвал к себе Жигана. Вот кто-кто, а хитрованец выглядел довольным жизнью. Костюм-тройка, лаковые штиблеты, подстриженная борода… Даже одеколоном приятным пахнет.

— Вызывали, Евгений Александрович? Доброго вам здоровьица.

Даже речь изменилась у Жигана.

— Слушай, а как тебя зовут по имени-отечеству? — поинтересовался я, опешив от нового облика безопасника.

— Титом крестили. А батю Кузьмой, значится.

— Вот что… Тит. Про Викторию Августовну слышал?

— Обитается, она, значит, на Арбате, в Обуховом переулке, рядом совсем, могу показать, — начал степенно излагать Жиган. — В квартире с фотографом лохматым, да крутился он здесь всё. Сказала, будут фотографическое ателье открывать…

— Следил за ней, что ли?

— Как можно, барин, — деланно удивился Жиган. — Я же ей вещи помогал перевозить! Она мне и полтину дала потом, за беспокойство, значит. А за лохматым этим присмотрел маленько. Но без вашего разрешения трогать его не стал. Тем более он помогает в лаборатории…

— Разузнай про ее любовника. Долги, внебрачные дети, что угодно.

— Может, красного петуха ему в ателье закинуть?

— Ни в коем случае! Мы чтим Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. Уясни себе навсегда, — тут я вспомнил про англичан, тяжело вздохнул. — Ну почти чтим.

— Ага, понял, — Жиган почесался в шевелюре и весь новый шарм мигом спал. Передо мной был тот же самый здоровяк-поджигатель. Только немного пообтесавшийся.

— Людей в охрану нанял?

— Пока удалось троих. Двух унтеров-отставников. И одного бывшего городового. Тубина. Вот насчет него у меня подозрение…

— Какое?

— Не засланный ли он к нам?

— Кем?

И тут я вспомнил разговор с Зубатовым. Мол, без внимания нас не оставят, любая скорая помощь — кладезь оперативной информации по городу. Мы первые видим подозрительные раны, криминальные трупы, опрашиваем родственников и соседей… Надо на врачебной конференции еще раз накрутить докторов, чтобы сразу отчитывались по всем странным случаям. Форму, что ли, какую официальную завести?

— Ну властями… Ходит, все вынюхивает. Я уже хотел его прогнать.

— Ни в коем случае!

— Это почему же?

— Лучше известный шпик, чем неизвестный. Наоборот, повысь его до своего товарища, пусть будет рядом.

— Ну и задачки вы ставите, Евгений Александрович.

— Отправишь его со мной в Питер — присмотрюсь к нему тоже.

* * *

Только собрался к чиновному люду, ведь это была основная причина моего приезда — и снова-здорово. Начальник лабораторий и примыкающих к ним помещений пожаловал, господин Антонов.

— Вот, смотрите, получилось! — закричал он с порога, размахивая какой-то пробиркой. К счастью, закрытой.

— Проходи, Слава, рассказывай, что тут у тебя, — попытался я сбить митинговый настрой спокойным тоном.

— Получили препарат! С нужными свойствами, Евгений Александрович! Вот, смотрите! На кроликах работает отлично!

Ничего выдающегося в пробирке я не увидел. Желтовато-серая субстанция, не очень много. Примерно как в американской инструкции.

— Но? — я так и не дождался неизбежного добавления о незначительных препятствиях и вынужден был подстегнуть рассказ.

— Нестабильное вещество, — вздохнул Слава. — Держится сутки, а после — всё… И методика для промышленного производства…

— Ты сначала получи лекарство, про заводы с фабриками потом думать будем. Ты писал Романовскому о трудностях?

— Нееет…

— А я тебя с ним зачем знакомил? Я говорил, что Дмитрий Леонидович теперь с нами работает?

— Просто я думал…

— Что лавры делить ни с кем не хочется. Слава, получим задуманное, хватит на всех. На результат работаем! Ордена потом раздавать будем! Тебе обещаю самый большой!

Я задумался. Испытать хочется, но как? Фигачить пенициллин на весь курс лечения в непрерывном режиме? Дозировка там мизерная. Буквально единицы. Считали мы по самому первому стандарту — убитый круг культуры стафилококка диаметром двадцать четыре миллиметра и есть та самая единица. Остальные я просто не помнил, а этот был записан в «золотой лекции».

— Моровского пригласи, Слава.

Вацлав ждать себя не заставил, наверное, рядом совсем был. Больных с гнойными инфекциями нашли аж троих. И всех даже спрашивать разрешения на испытания не надо было — за еду эти люди согласны на всё. Два гнойных конъюнктивита и одна флегмона стопы. Насчет последней я был не совсем уверен. Но пусть будет. Посеять культуру из отделяемого, определить возбудителя…

— Один конъюнктивит — контрольная группа. Дозировку… для глаза пять единиц шесть раз в сутки, для ноги — пусть будет двадцать. Антонов, сделаешь?

— Д-да, — кивнул Слава. Ишь, как понял, что к истории приобщается, так и заикаться вдруг начал.

— Вацлав Адамович, за вами наблюдение и тщательное протоколирование. С фотографиями! У нас тут специалистов, как выяснилось, даже в избытке, — не удержался я от сарказма. — Пригласить стороннего наблюдателя из университета, а лучше нескольких. Нотариуса для заверения лабораторных журналов. Цели поставлены, задачи определены! За работу, товарищи!

На товарищах я и спалился. Слово вроде и общеупотребительное, в армии, или на должности какой, но всякие смутьяны уже активно пытаются заграбастать его себе монопольно. Поляк вылупился на меня, открыв рот. Славка же, наоборот, посмотрел в восторге.

* * *

На такой бодрой ноте я вышел из кабинета, и даже начал насвистывать песенку про полет на луну. Правда, секунды через три я сбился и замолчал. Но Должикова поразить успел.

— Кстати, Егор Андреевич, подготовьте к моему возвращению два приказа, — дал я ценное указание.

Вот профессионал! Ни на секунду удивления не показал. Записал, кивнул, и дальше работать начал.

Во дворе стоял Ли и разговаривал о чем-то с Чириковым. Мне даже немного стыдно стало — со всеми этими приключениями я довольно основательно забросил занятия. В Пятигорске так и вовсе ни разу даже зарядку не делал. Естественно, тут же дал себе обещание перестать волынить и теперь заниматься рукомашеством и ногодрыжеством регулярно. Вот только в Питере дела завершу — и сразу. Прямо на следующий день. Если более реалистично, то через день, но точно не позже.

А не попросить ли у моего учителя повторный сеанс связи с космосом? Может, удастся вспомнить формулу изониазида, которым не один десяток лет лечили туберкулез и травили собак? Она простая вроде. Удалось бы заодно и проблему с цесаревичем задвинуть подальше. Да и с доктором Чеховым тоже. И еще миллионами больных. Я бы ее даже кому-нибудь втихаря отдал бесплатно, чтобы не светиться.

Естественно, вот так, с размаху, я просьбу высказывать не стал. Попросил Чирикова распорядиться, чтобы притащили самовар в беседку, и мы с учителем минут двадцать попивали чаек, в сугубо русской традиции, с участием кускового сахара и сушек, и общались о видах на урожай и отвратной московской погоде. К счастью, до потерянного молодого поколения и испортившихся дворников не дошли — Ли перевернул свою чашку, обозначив конец приема пищи. И я приступил к изложению просьбы.

— Нет, — наложил устную резолюцию китаец. — Даже в прошлый раз это было очень опасно, и я провел ритуал только из-за того, что видел, как важны для тебя эти знания. Повторим, да еще и через такое короткое время, и твое сознание может остаться там навсегда.

Не, такой хоккей нам не нужен. Провести вечность на лекции по фарме… Билл Мюррей нервно курит в сторонке, у него в распоряжении целый город был. Жаль, конечно, но нечего губы раскатывать. Посадим вместе тысячу обезьян, научим их микробиологии, биохимии и прочим мозгодробительным вещам, и пусть работают на результат. Всё равно наука кроме метода последовательного перебора еще ничего толкового не придумала. Только нудная ежедневная рутина приведет к эпохальному открытию.

Так что я расстался с Ли, сел в экипаж, и поехал, наконец, к чинушам. Думаю, даже эти сволочи не смогут сегодня испортить мне настроение.

Оказалось, что Моровскому казалось. Никаких препон никто чинить нам не собирался. Нужна была только моя подпись на некоторых документах от «Русского медика». Процесс передачи городу активов — дело небыстрое. Пока найдут денежку, да примут всё на баланс, определят финансирование, а потом еще и выделят — времени пройдет более чем достаточно. Хоть бы к началу следующего года успели.

И назад. Сегодня уже в Питер точно не успеваю, спешить некуда. Можно и приятным заняться. И для себя, и для окружающих. Вот, по дороге кстати — и винная лавка, и кондитерская рядышком, дверь в дверь. Сейчас мигом доставочку организуем. Есть что праздновать.

Во дворе скорой я из экипажа почти выпрыгнул, и быстрым шагом отправился в кабинет. Навстречу попалась Вика. Поджидала, что ли? Слишком уж кстати выскочила из двери, чуть не сбил.

— Послушай, мне надо…

— Потом всё, Виктория Августовна! Некогда сейчас! Кстати, Антонова, Моровского — ко мне, срочно. Весь персонал лаборатории, который можно без вреда для процесса освободить — через двадцать минут в конференц-зале.

— А я?

— Тоже с Моровским заходи. Давай-давай, быстренько!

Девицу Талль мне точно удалось удивить. Помчалась, ни слова не сказав. Что она сейчас думает, бегая по лестнице — даже представить не могу. Или она думала, я тут начну изображать рыцаря печального образа? Как бы не так! У нас тут праздник со спонтанной пьянкой намечается. Не до сантиментов.

Пока вызванные сотрудники добирались до моего кабинета, я Должикову парочку ценных указаний дал. Чтобы если не красиво получилось, то хоть попытка была. Глядя на его деятельность, подумал, что надо бы его с собой в Питер забрать. Таких спецов беречь надо. И хоть скорую я люблю, но свой комфорт мне дороже. Ладно, потом поговорим. Вдруг он сам не захочет.

Первым примчался Слава.

— Вызывали? — выдохнул он, тяжело дыша.

Запыхался, лицо красное, пот на лбу выступил. Молодой еще, а уже пара этажей препятствие. Бегать надо, а не пироги с мясом трескать. После студенческой полуголодной жизни никак наесться не может. Вот окрутит его лаборантка Аня, обладательница необъятного тыла, так и будут кататься два колобка.

— Давай, садись, ждем остальных, — сказал я и продолжил изучать те самые приказы, что подготовил секретарь.

Вика пришла вместе в графом. Что же, начнем.

— Вацлав Адамович, — произнес я строгим официальным голосом. — Ознакомьтесь, пожалуйста, с приказом и поставьте подпись.

Тут я достал из черного кожаного бювара лист бумаги и подвинул Моровскому. Тот взял и начал читать.

— Что это? — спросил он через несколько секунд. — Как это «освободить от должности старшего врача»? За что? Ведь мы… Евгений Александрович! Я же… всю душу!

Ого, побледнел, как бы в обморок от переживаний не хлопнулся. Во как близко к сердцу принимает мужик! От расстройства мозг выключился — он даже не подумал, с какой радости тут в кабинете еще куча народу сидит.

— Подписывайте, эмоции потом, — подпустил я металла в голос.

Еще немного, и у графа зубы раскрошатся. Ничего, пусть потерпит. Даже не думал, что у меня старший врач такие эмоции проявлять будет. Моровский взял ручку и аккуратно вывел под моим автографом «Ознакомленъ», подкрепив это дело кривоватой подписью.

— И еще один приказ заодно.

Я медленно достал из бювара второй лист, посмотрел еще раз, затягивая время, и пододвинул Вацлаву. Тот взял его, будто боялся испачкаться.

— Ненавижу! — через несколько секунд завопил Моровский, вскакивая на ноги.

Но почему-то полез обниматься, сначала со мной, потом и с остальными присутствующими. Когда он заграбастал обеими руками Вику, бурно целуя ее в щеки, то я порадовался еще раз. Жаль, что фотограф не я — такое изумление у нее на лице никогда до этого не видел.

— Господа, дама, позвольте вам представить нового главного врача нашей скорой помощи, — показал я на ошалевшего графа. — Вацлав Адамович Моровский, прошу любить и жаловать. Егор Андреевич! Давайте!

Так я шампанское не уважаю — пузырьки в нос лезут, отрыжка, мочегонный эффект… Даже в новогоднюю ночь обычно старался избежать употребления. Но сегодня… Такой день! Да и кабинет уже не мой, если стены кто обольет, не так обидно будет.

Ну и пришлось двинуть речь про нового главного и столь же новое лекарство, которое только начинаем испытывать, но за ним большое будущее и всякое такое. Постарался коротко, чтобы игристое в бокалах не успело согреться.

Глава 12

Хорошо ездить первым классом — никто не тревожит, проблем бытового плана никаких нет. Наверное, примерно так, думаю, чувствуют себя пассажиры бизнес-класса, пока в экономе народ упирается коленками в спинку впереди стоящего кресла, радуясь бесплатному массажу поясницы от детеныша-слонопотама с заднего ряда. Комфорт дороже денег. Особенно если они есть. А их у меня теперь много. Последний перевод от Келера поразил воображение: почти двести тысяч рублей. Сюда входил не только процент от продажи стрептоцида, зеленки, тонометров, грелки и мешка Амбу, но и роялти от иностранцев, которые распробовали новинки и начали массово осаждать Роман Романовича на предмет покупки прав. Часть денег по договоренности мы инвестировали в новую артель, которая начала производить разное медицинское оборудование. Плюс наняли поверенных в Германии, Англии, Франции для защиты прав на изобретения. От приступов жадности (дайте еще и еще!) и страха (все отнимут!) спасали медитации. Плюс сон.

Но нормально заснуть в поезде не получалось. Может, дома хорошо выспался, чему способствовала удачная операция по делегированию полномочий честолюбивому Моровскому. И начало испытаний пенициллина тоже взбодрило неслабо.

Понятное дело, новому лекарству надо было название. Сначала, как и положено, дал высказаться младшему по званию. Фантазия Антонова зациклилась на цвете вещества. Я подождал, а потом спросил:

— Как плесень называется?

— Пенициллум рубум, — бодро отрапортовал Слава.

— Ну и пусть будет пенициллин — произносится легко, и наукообразно. Сначала хотел пошутить — назвать новое лекарство панацеум, от латинской панацеи. Но потом решил не давить бабочек хотя бы в таком простом деле, как название.

Плюс был еще один фактор. Кто же признается, что я просто боюсь оговориться, если вбитое в кору головного мозга наименование в какой-то момент всплывет.

Так что я развлекался попытками вспомнить всё о торакальной хирургии. Потому что хоть она не совсем мне чужда, но практика намного меньше, чем по животу. А сейчас, в связи с предстоящим лечением Георгия, всё пригодится. Без препаратов нам остается исключительно климатотерапия и прочие минеральные воды с соляными пещерами. И вот эти вот меры, которые, опять же, только с фотографией легкого возможны.

Самое крутое — постановка клапанного бронхоблокатора. В просвет бронха фигачим клапан обратного типа, и воздух наружу идет, а внутрь — нет. Нужный участок легкого спадается, и наблюдатели ждут, что в состоянии покоя там всё заживет. Хорошая штука, но в идеале сильно зависит от гибкого бронхоскопа. А у нас даже жесткого нет. Выход есть — вскрыть грудную клетку и ввести изделие напрямую в бронхиальное дерево. Заманчиво, конечно, но вспомним банду лейб-медиков, предпочитавших просто наблюдать за смертью императора. Хотя и тут не всё потеряно — цесаревич у нас технический, на время, пока не родится мальчик. Есть Михаил, который в отсутствие Георгия займет его место в очереди наследников престола. Сам клапан я видел не раз, ничего там сложного нет. Выбрать материал вместо силикона, который не вызовет некроза и отторжения — вообще не вопрос. Хоть из золота делай. А пробные партии пенициллина у нас уже есть — любое занесенное заражение (все-таки полной стерильности никаким кипячением достичь не получится) — подавим и задавим.

Пока я думал, как мы будем получать доступ к средостению его императорского высочества наследника цесаревича, рука моя жила своей жизнью и нарисовала хреновину, в которой я узнал что-то похожее на ушиватель корня легкого. Не навороченный, а тот, который в пятидесятые придумали наши, а потом всему миру продавали предприимчивые американцы. За патент штатники заплатили чин чином, во всех публикациях писали, что это изделие для хирургии покруче спутника, но баблишко рубили себе в карман.

Ничего выдающегося в этом аппарате нет — он прост, как и всё гениальное. Степлер как есть. Придумать, из чего скобки делать — и нате. Осталось найти механикуса, который по моим каракулям поймет, что это такое. А скрепки из нейзильбера делать, сплава этого — как мусора, купить не проблема.

Так, что у нас дальше? Да искусственный пневмоторакс, который я вспоминал. К этому варианту мы перейдем, если залезть внутрь нам не дадут. Да, не очень избирательно, схлопнем всё легкое, а не кусочек, зато как просто — дырку сделал, и радуйся, одышка ведь не у тебя, а у пациента. Впрочем, там можно и дозированно делать, не доводя дело до цугундера. Профессор Рёнтген, вам в последнее время часто икается? А должно бы. Говорят, в Вюрцбурге очень хорошие вина делают. Надеюсь, скоро попробуем.

Мои размышления прервал стук в дверь купе.

— Открыто! — я убрал зарисовки в папку, завязал тесемки.

Внутрь заглянул мой тезка — Евгений Александрович Тубин. Тот самый бывший городовой, которого Жиган подозревал в шпионаже. Для себя я его окрестил «засланный казачок».

— Разрешите-с? — Тубин зашел бочком, пригладил густую черную шевелюру на голове, пошевелил роскошными, подкрученными усами. Бакенбарды у нового «товарища» Жигана тоже были на загляденье — генералы позавидуют.

— Проходите. Коньячку? — я достал из походного несессера серебряную рюмку, поставил ее на столик.

— С большим удовольствием!

Тубин пил коньяк правильно — не «махая», а по чуть-чуть, смакуя. Явно человек в теме. И рюмку осторожно держит, двумя пальцами, не в горсти прячет. Он точно городовым служил?

Сразу к серьезному разговору не приступили. Обсудили погоду, виды на урожай. Он ожидался в России хорошим, голодать крестьяне не будут. Потом безопасник выложим на столик пару документов, в которых был описан план так сказать оперативных мероприятий сопровождения открытия клиники по лечению сифилиса в Питере. И там было много чего правильного. Визит к генерал-губернатору и начальнику сыскной полиции с целью заручиться поддержкой, анкетная проверка персонала, своя агентура среди сотрудников, пропускной режим. Последнее еще месяц назад начал внедрять я в Москве — Тубин оценил и развил.

— Мыслю, что будет много желающих узнать ваш метод лечения. Это же какие огромные деньги!

Я прочитал о способах защиты помещений. Решетки на окнах, двойные двери с несколькими замками. Конечно, вооруженные сторожа. Которых Тубин планировал вызвать из московских подстанций.

— У нас люди уже проверенные, пущай поработают месяцок, пока я найду в столице надежных.

— Это дело, — согласился я. — Главное, продержаться хотя бы полгода и сохранить секрет лекарства. А там… все равно станет известно, шила в мешка не утаишь. Но основные деньги мы уже заработаем — будет на что развивать сеть клиник по Европе.

— Даже такие планы? — удивился Тубин.

— Наполеоновские — покивал я.

* * *

«В Петербурге мы сойдемся снова, словно солнце мы похоронили в нем». Вот же зараза — строчки прилипли и никак не хотят отставать. Хороший способ — произнести надоедливый стишок вслух, но я не помню продолжение. Что-то про черный бархат советской ночи и заводную куклу офицера. Лучше потерпеть, сейчас выгрузимся на перрон, поедем, сниму номер в пристойной гостинице, за неизбежной кутерьмой Осип Эмильевич забудется. А пока — утренний железнодорожный чай с лимоном из гладкого стакана в монументальном подстаканнике с узором из прорезных листочков, и ленивый присмотр за собирающим вещи Кузьмой.

Почему в гостиницу, а не в гости к Романовскому? Ведь приглашал, но я как вспомню этот дурдом на колесах из троих мелких непосед, так сразу хочется, чтобы в ванну, и чашечку кофе, и при этом желательно делать это в тишине. А если чашка кофе, да на балконе номера с видом на Неву? Тут и думать даже не о чем!

Сунул руку в карман и наткнулся на визитницу. Я ведь и с купцами встретиться успел, которые попечительский совет. Заверил их в непреклонности курса, доложил, куда деньги деваются, и как к нам генерал-губернатор относится. Так что платите членские взносы, и будут вам почетные гражданства, нашейные медали, и преференции от власть имущих. Даже если ничего не делать, то жизни Великому князю еще десять лет отмеряно. А если всяких Каляевых от нехороших поползновений отвратить, то и того больше. А отвратить как-то придется. С московскими Романовыми я теперь ой как прочно повязан!

Дмитрий Леонидович встречал лично. Я из окна купе увидел, как он быстро вышел из клубов пара у тормозящего паровоза. Оставил Кузьму с чемоданами, а сам как белый человек пошел на выход с пустыми руками. Вот поэтому я не буду изобретать тележку с колесиками — нечего отбивать кусок хлеба у носильщиков. Раз до такой простой вещи не додумались до сих пор, значит, еще не время.

Романовский прямо засветился от радости, узрев меня. Тяжела, видать, шапка Мономаха. И здание найди, и подбор персонала начни, да и бумаги оформи. В то время как совладелец винишком на югах балуется. Зато у меня денежки. На авансовый платеж, да и так, по мелочи, чтобы соответствовать.

— Поехали, — схватив под руку, потащил он меня к стоянке извозчиков, едва мы поздоровались и я убедился, что Кузьма ничего не забыл в вагоне.

— Куда?

— К нам, я же писал!

— Не хочу стеснять. Твои же приехали?

— Да.

— Ну вот, представь — малолетние баламуты и так по стенам бегают, а тут еще и я мешаться начну. Давай лучше в гостиницу. Чтобы с телефоном, и попристойнее.

— Даже не знаю, — Дмитрий Леонидович задумался. — Слышал, в «Англии» очень хорошо, но и просят там… Или может, не такую дорогую?

— Нет уж, желаю нежиться в роскоши, — улыбнулся я.

Кузьма с Тубиным ехали в пролетке попроще за нами, а я просто занимался тем же, что и все туристы — глазел по сторонам. Вот приживусь немного, начну взирать на окрестности с равнодушием, не замечая красот вокруг нас. Разговоров никаких не вели — так, про погоду и поездку на воды, сравнивая наши впечатления.

Поначалу я на название и внимания никакого не обратил: у нас любой клоповник если не «Париж», то «Берлин», на худой конец — «Варшавская». И только когда извозчик повернул на Исаакиевскую площадь и остановился у входа, я внутренне ахнул. Это же «Англетер»! Вот так символ!

Роскошь сразу же бросилась в глаза. И швейцар здесь выглядел не меньше чем вице-адмирал флота, и мундир у хлопчика, который моментально выскочил за моими чемоданами, явно не в лавке готового платья приобретен был, а подогнан по фигуре. За стойкой восседал молодой человек, который на парикмахера, наверное, больше тратил, чем я. И на лице не дешевая услужливость, а достойное джентльмена желание помочь.

Сразу начали интересоваться, какой вид из окна предпочитаю, да надолго ли. Короче, прием оказали, в стиле хорошей пятизвездной гостиницы. Приветственный бокал разве что не принесли.

— А номер пятый свободен? — вдруг брякнул я совершенно спонтанно.

— Очень хорошее расположение. Извольте, во второй этаж, — показал на лестницу портье. — Вас проводят.

На английский манер — белл-бой. А по-русски как? Носильщик? Или багажист? Короче, вот этот парень на пару с Кузьмой притащил чемоданы к двери, и распахнул ее передо мной.

— Добро пожаловать!

И начал процедуру ожидания копеечки — распахивать и закрывать двери, шкафы, демонстрировать наличие воды в нужных трубах, и прочее. Я прервал экскурсию полтинником и сел в кресло напротив Дмитрия Леонидовича.

— Не против, если я тоже сюда на время перееду? — улыбнулся он. — Всю жизнь мечтал пожить во дворце.

— Это сколько ж уборки тут? — подал голос с другой стороны баррикады Кузьма. — Пыль протирать замучаешься с этих финтифлюшек.

Впрочем, в комнате для прислуги, куда заселялся мой слуга, обстановка была существенно скромнее. Да и безопасника поселили не в люкс.

— Это ненадолго, — успокоил я компаньона. — Надо искать место для постоянного жилища.

— Можно занять один из флигелей в нашем здании.

— Посмотрим, что там. В конце концов, мы еще сделку не завершили. Давай так — пообедаем, потом займемся делами.

— Обед у нас! — сообщил Романовский. — Лида там затеяла что-то грандиозное!

— Тогда дела, возможно, придется сдвинуть на завтра, — улыбнулся я.

Я подошел к окну, вгляделся в непривычную синь питерского неба. Никакого тебе дождя, привычных серых облаков…

Листья уже начали желтеть, на улице извозчики подбирали за лошадками конские яблоки. А ведь в этом самом номере Есенин умер! На автомате произнес:

Гой ты, Русь, моя родная,

Хаты — в ризах образа…

Не видать конца и края —

Только синь сосет глаза.

И тут же само собой из меня полилось:

Как захожий богомолец,

Я смотрю твои поля.

А у низеньких околиц

Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом

По церквам твой кроткий Спас.

И гудит за корогодом

На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке

На приволь зеленых лех,

Мне навстречу, как сережки,

Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою»…

Оглянулся. Увидел ошалевшие глаза Романовского, да и Кузьма рот открыл.

— Это ваши стихи?! — спросил Дмитрий Леонидович, вытаскивая записную книжку, карандаш. Ой, ой… опять на бабочку наступил. И ведь не схватишь Романовского за руку — тот очень быстро записывал стихотворение.

— В молодости баловался.

— Как пронзительно! Про Родину, про крестьянский быт… Вы же из тамбовской губернии?

— Оттуда.

— Можно я зачитаю стих гостям на ужине? Это же как сказано! «Не надо рая…».

В этом месте я как раз «пронзительно» и понял. Нет, не уеду, не сбегу. Буду с моей Родиной вместе во всех ее бедах.

— Почему бы и нет? — пожал плечами я. — Только не надо меня вызывать на поклоны, хорошо? Анонимно.

Романовский в сомнениях покивал.

* * *

Хороший обед. Не потому что обильный и с кучей перемен блюд, а потому что домашний. Атмосфера добрая. Вот это ценно, а не разносолы. Повезло моему компаньону с женой. Лидия Михайловна просто будто создана быть рядом со своим мужем.

Присутствовал и начальник Романовского, директор Императорского клинического института Великой княгини Елены Павловны. Заодно и мой старый знакомый — Николай Васильевич Склифосовский. А еще парочка врачей, которых явно позвали на меня поглазеть — никакой другой причины их появления я не уловил. Я и фамилии их не стал запоминать, чтобы память всяким мусором не грузить. Поулыбался, произнес стандартное «Рад знакомству» — вот и всё общение.

— Большое дело вы затеяли, — начал Николай Васильевич тост как старший по возрасту и званию. — Хочу пожелать вам только удачи. Но если вы, Евгений Александрович, надумаете сманить у меня лучшего микробиолога, то не посмотрю на ваши заслуги!

— Рекомендую запомнить эти слова и процитировать, когда пойдешь к Николаю Васильевичу просить прибавки к жалованию, — сказал я своему компаньону.

Потом уже, во время перерыва, я спросил Склифосовского про Манассеина. Время уже подошло, можно и ко второму этапу приступить. Вернее, нужно.

— Я осматривал Николая Авксентьевича недавно. Чувствует он себя… неплохо, с учетом его положения. Поправился немного. Когда вы будете готовы?

— Ну завтра точно нет, сами понимаете, хлопот много будет. Давайте проведем консилиум… через три дня. Вам удобно?

— Найдем время. Я возлагаю большие надежды на операцию, — тихо втолковывал мне Николай Васильевич. — Хоть Манассеин вроде и вышел в отставку, но связи никуда не делись. Для вашей же пользы будет хорошо проведенное вмешательство. Потому что завистников у вас сейчас появится…

Когда мы перебрались после обеда в курительную комнату, Романовский зачитал стих. Разумеется, он вызвал фурор, слушатели слова переписали, даже Склифософский. Все хотели знать имя автора, но Дмитрий Леонидович держался. А после того, как его начальник попрощался и отбыл — я понял смысл присутствия двух оставшихся врачей. Их Романовский «сватал» нам в клинику. Но брать на себя ответственность за раскрытие секрета лечения сифилиса не хотел — предоставил эту честь мне. И правильно.

Оба врача — выпускники Санкт-Петербургского университета, оба начинали у Склифосовского терапевтами. Они даже похожи друг на друга — низенькие, рано облысевшие. Баранов носил усы и бороду, Бекетов был гладко выбрит, даже благоухал каким-то импортным парфюмом. Я для себя их назвал «Два Бэ».

Ничего, поводов тесно познакомиться будет предостаточно. Пора демонстрировать кнуты и пряники. Речь я произнес коротко, как на митинге, рублеными короткими фразами.

— Господа, раз Дмитрий Леонидович за вас ручается, у меня повода не доверять вам нет. В любом случае вы, как и все сотрудники нашей больницы, подпишете договор о неразглашении с очень серьезными штрафными санкциями. С другой стороны, и жалованье у вас будет всем на зависть. И участие в большом деле, как вишенка на торте. С вашими обязанностями я вас познакомлю. Учебные занятия будут проведены. О времени их начала мы вам сообщим.

Глава 13

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ.

Послѣдовало Высочайшее соизволенiе на созывъ въ январе 1896 года съ 15-го по 22-е число включительно въ С. Петербургѣ всероссiйскаго съѣзда для обсужденiя мѣръ борьбы съ сифилисомъ. Извѣстно, какие широкiе размѣры приняла у насъ эта дурная болѣзнь, в особенности среди сельскаго населенiя, для котораго большею частью недоступно правильное лѣченiе. Понятна поэтому вся важность предстоящаго съѣзда.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ.

Докторъ Романовскiй изъ петербургскаго отдѣленiя «Русскаго Медика» сдѣлалъ сенсацiонное открытiе, позволяющее опредѣлять наличiе возбудителя сифилиса у человѣка по исследованiю его крови.

Хороший дом, этот номер седьмой по улице Моховой. Большой и светлый. Четыре этажа с фасада, во дворе два флигеля. Вот сразу смог представить здесь больницу. Повесим вывеску новой компании «Российский медик» — и всё тут же должно образоваться. Моховая улица широкая, рядом Нева, Летний сад…

Показывал это всё добро поверенный, пан Макович. То ли он так и не избавился от варшавского прононса, то ли пытается добыть себе очков влияния иностранным акцентом — не знаю. Мне неинтересно, мы его не нанимали. Саму владелицу, теперь уже почти бывшую, княгиню Веру Федоровну Оболенскую, я и не видел даже. Наверное, до такой мелочи она решила не снисходить. Или ее и вовсе в Петербурге не было. Гордый поляк не сообщил.

От нас выступал простой выкрест, Михаил Семенович Бритвич, широкоплечий шатен лет сорока. И говорил он по-русски в стиле дикторов отечественного радио, так, что любые слова начинали звучать монументально и весомо.

Специалисты в области строительства дали свое заключение заранее, скрепив акт осмотра страниц на десять аж пятью подписями. Резюме: сносу такому замечательному зданию не видно в уходящих вдаль веках, косметический ремонт требуется незначительный в помещениях по списку.

На третьем, господском этаже, с самыми большими окнами и самыми высокими потолками, свободных квартир было две. Номера семь и девять. Конечно же, я выбрал седьмой. Из него вид получше. Хоть и понимаю, что новизна скоро приестся, и я буду взирать на красоты за окном с равнодушием, но поделать ничего не мог. И номер счастливый, как без этого.

Квартиры четыре и пять занимает контр-адмирал Степан Осипович Макаров. Сейчас он где-то в морях-океанах, поэтому со знаменитостью познакомиться не получилось. Надеюсь, пока. Ибо о чем поговорить с командующим флотом в русско-японской войне, у меня есть. Может не напрямую, но намеками точно. Как говорится, что такое удача, и с чем ее едят.

Но само здание я осматривал на ходу. Меня же интересовали два больших флигеля во дворе. Именно там Романовский предлагал сделать стационар. А уж если дело пойдет и понадобятся новые площади, то у нас будет время переоборудовать первый этаж, или даже второй, основного здания. К тому же, там и от чужих глаз подальше, и с охраной попроще.

— Что же, господа, мы готовы, — сообщил я всем, пошушукавшись в сторонке с Дмитрием Леонидовичем.

И десять минут спустя здание в центре столицы Российской империи стало практически моим.

На сцене появились новые действующие лица — заместитель по хозяйственной части Николай Дмитриевич Баркарь, отставной каптенармус лет сорока, и старшина строительной артели Ринат Гайдулин. А что время тянуть? Работать надо начинать, а у нас еще конь не валялся.

Хотелки я до исполнителей довел, сроки готовности через десять дней услышал. Там особо много и делать не надо. Директора нашел Романовский, рекомендации предъявил самые лучшие. Вот пусть с ним Тубин занимается и доводит, что у нас воровать не надо, а лучше получать хорошее жалование долго и постоянно.

Телефон имелся в моей новой квартире, и он работал. Так что я поднялся, и телефонировал по номеру, который значился на визитке, скромной и лаконичной.

— Здравствуйте. Профессор Баталов вас беспокоит. Думаю, через две недели начинаем работу. Пока можете найти меня в гостинице «Англия», номер пять. Телефон — тысяча ровно.

* * *

Наши партнеры из высших сфер дали жару в области пиару. Я бы так не смог, даже зная куда заходить и сколько заносить. А так — позвонил по указанному номеру, сообщил о готовности — и понеслось. Я благополучно остался в тени, подставив под огонь партнера. Романовскому придется торговать лицом не очень много, и без него разберутся, специалистов, я думаю, хватает. Короче, Дмитрий Леонидович сполна познает бремя славы.

А пока окончательно набираем медицинских сестер, санитаров, и прочий люд. Нам, конечно, только кастинги проводить, а технический персонал пусть директор нанимает.

Я же лучше по медицине. Административная работа мне, как и любому нормальному врачу, очень не нравится. Вот операцию произвести могу. Перевязку сделать — запросто. А как начинаешь читать эти ужасные официальные письма, да еще и отвечаешь на них — сразу чувствуешь, что время потрачено напрасно. Как вспомнишь «Русский медик», особенно поначалу, так сразу хочется выдать большой петровский загиб, специальное издание для медиков, исправленное и дополненное.

Консилиум вместе со Склифосовским мы провели, как и договаривались. Манассеина привезли из дома, уложили на стол в смотровой, и мы приступили. Кроме нас двоих присутствовали еще пятеро статистов, не проронивших ни слова за все время. Хотя нет, поздоровались, когда вошли.

Температура в норме, давление, пульс, дыхание — никаких нареканий. Состояние после первого этапа гемиколэктомии удовлетворительное. Кожа вокруг выведенного на переднюю брюшную стенку просвета толстого кишечника слегка мацерирована, чуточку воспалена, но это и понятно — ситуация к этому неизменно ведет. Вес больной набрал, четыре килограмма, что не может не радовать.

— Ну что, Николай Авксентьевич, готовы? — спросил я в конце осмотра.

— Хоть сейчас! — с энтузиазмом воскликнул Манассеин. — Надоело уже, словами не передать. Хочется, знаете ли, чтобы естественным путем…

Верю, что хочется. Больные с почечной недостаточностью, которые только диализом спасались, после пересадки почек в один голос заявляли, что самое большое счастье для них — нормально пописать.

Саму операцию, если не помнить, что первая в мире, и вспоминать нечего. Без сюрпризов, как я люблю. Провели ревизию лимфоузлов, и я уступил место главного Склифосовскому. Уж кишечным швом он не хуже моего владеет. Ну и хозяин, ему карты в руки. Пусть будет операция по Баталову-Склифосовскому, да хоть и вовсе без меня. Не претендую.

Но когда на разборе полетов сказал об этом Николаю Васильевичу, тот, обычно спокойный и чуть флегматичный, даже вспылил.

— Как вы могли подумать о таком?! — начал он отчитывать меня. — Вы — единственный автор! И я горжусь, что принял в этом участие! Помяните мои слова, я завтра же табличку закажу, что великий хирург Баталов здесь первый в мире провел двухэтапную гемиколэктомию! Чтобы помнили! Сам у двери в операционную прикреплю и буду протирать каждый день!

— Я согласен, только давайте без слова «великий», я вас прошу, — решил я перевести это в шутку.

Склифосовский раскраснелся, явно давление поднялось, как бы не случилось чего. А то будет мне памятная табличка… в другом месте где-нибудь. И натирать придется тоже самому.

На этом наш разговор за «рюмкой чая» не закончился.

— Я имел длинную беседу с Вельяминовым, — Склифософский подлил мне коньяку. — Помните тему солдатских аптечек?

— Как же, как же, — покивал я. — Мы еще обсуждали обучение санинструкторов в ротах.

— Так вот, Николай Александрович лично участвовал в маневрах гвардии, как военный врач. Правда, это еще при Александре Третьем было. Сейчас он от дел отошел, но, как говорится, руку на пульсе армейский медицины держит. Готов в скором будущем устроить общую встречу с питерскими военными медиками.

— Сейчас никак — сами понимаете, открытие больницы, а потом я уже буду в Германии — все, что мне оставалось — это развести руками. — Николай Васильевич! Может быть, вы сами? Там же ничего сложного. Жгуты, перевязка, таблетки с активированным углем, как правильно эвакуировать с поля боя. Курсы по обучению. За день можно натаскать.

— А как же ваш аппарат по измерению давления, стрептоцид? Военных медиков тоже надо учить.

— Так пусть Вельяминов и займется. Наверняка свое околоармейское прошлое еще не забыл.

Склифосовский внимательно на меня посмотрел, покивал.

— Николай Васильевич, там от Сеченова сотрудник ждет, — доложил секретарь.

Молодец, почти как Должиков у меня — ни стука, ни воплей, тихо зашел и сказал. Чтобы если что, так же бесшумно удалиться и не мешать процессу. Но тут счел возможным.

— Так зовите, — велел Склифосовский.

О, а я его знаю. Это же тот мордатенький физиолог, пытающийся быть похожим на писателя Чехова. Я ему еще про четвертую группу крови объяснял, по-похмельному прямолинейно и грубовато. Как его зовут хоть? Нечего мозг напрягать, сейчас сам представится.

— Здравствуйте, Ваше превосходительство, — и он отвесил поклон на положенный угол сорок пять градусов.

Прогиб засчитан. Впрочем, это я весь такой фрондер, к тайному советнику, чину третьего класса, запросто, по имени-отчеству. Хорошо, на брудершафт еще ни разу выпить не предложил, наглости не хватило. Так что всё правильно — к незнакомому генералу лучше с соблюдением всех ритуалов.

— Слушаю вас, — сухо ответил Николай Васильевич.

И ведь ни грамма не смутился, что у нас тут на столе графинчик стоит, и в воздухе коньяком попахивает немного. Посетителю до того дела быть не должно. Говори, зачем пришел, и всё.

— Его превосходительство Иван Михайлович Сеченов согласно предварительной договоренности передает сыворотки для определения групповой принадлежности крови.

Ага, мой собеседник сразу стойку сделал. Все причастные понимают, что это такое. Новый век наступает, что там век… эпоха! Вещь, о которой будут говорить «это было до». Хрен с ним, что нет еще службы переливания, не разработаны условия хранения и протоколы гемотрансфузии. Стоит начать — и всё это появится чуть ли не мгновенно.

— Показывайте, — коротко и нетерпеливо приказал Николай Васильевич. Аж борода вперед подалась.

Не, пойди парень в сетевой маркетинг, прогорел бы. Теряется, мямлит что-то. Пока рассказал про сыворотку, можно было забыть, с чего начинать.

— Позвольте? — оттеснил я коллегу в сторону. — Дело простое, и одновременно сложное. Давайте пригласим лаборанта, чтобы два раза не вставать, и я объясню всё как для студентов.

Через пару минут все собрались, включая лаборанта, вооруженного пробирками и прочим добром. Даже секретарь встал чуть в сторонке, но так, чтобы видно было.

— В первую очередь нам понадобится тарелка, — поднял я привезенное сеченовским ассистентом блюдце. — Подойдет любая чистая с белым дном. Делится на четыре зоны, это понятно. Капаем сюда сыворотку, каждую в свой сегмент. Лучше чтобы каждая свой цвет имела, чтобы не перепутать. Так, сюда сыворотка, а на периферии — кровь…

— Чью кровь? — спросил Склифосовский.

— Испытуемого. Хотите, вашу?

Что ж я, совсем головой не думаю? Понятное дело, отсутствие крови я с самого начала просёк, но тут и подвел очень удачно, чтобы хозяину кабинета первенство в этом деле отдать.

Минут через пятнадцать выяснилось, что у Склифосовского третья группа, у меня — вторая, а у нарочного с секретарем — первая. Лаборант решил судьбу испытать в другой раз — не тайный же советник у него кровь брать будет. И даже не экстраординарный профессор.

— Господа! Эпохальное открытие! — Николай Васильевич разумеется, возбудился. Усы и борода вздыбились, глаза засверкали. Склифосовский потянул нас на первый этаж в клинику, забегали ординаторы. А чего они забегали? Все оттого, что кому-то пришла в голову замечательная идея — опробовать переливание крови. Не завтра, не на следующей неделе. А вот прямо сейчас!

Голос разума, тщетно пытавшийся противостоять начальственному энтузиазму, услышан не был. Плевать, что процедура не отработана и надо еще многое прояснить. Нашли бледного, пырнутого ножом бедолагу в мужском отделении. Только-только с операции. Взяли согласие. Ординаторы быстро сделали анализ крови. И вот пожалуйте, вторая группа!

— Сам! Господа, даже не возражайте.

— У вас в крови алкоголь, — снова воззвал я к разуму Николая Васильевича, и это вдруг подействовало. Склифосовский смутился, попросил протестироваться лаборантов. У одного оказалась тоже вторая, пришлось подчиненному доктора давать согласие занять соседнее кресло.

Честно сказать, у меня екало внутри. А ну как заразим пырнутого чем? Опросили лаборанта — молодого парня из Рязани — осмотрели его. Вроде чист.

Перекрестились, воткнули иглы. Потекла кровушка!

* * *

Манассеин выздоравливал. Первые двое суток наблюдался небольшой жар, как сейчас говорят. В мое время это называли субфебрильной температурой. Ожидаемо — вмешательство всё же серьезное. Но швы заживали первичным натяжением, отделяемое серозное. Кишечник в работу включился, газы отходили. Стула еще не было — с чего ему взяться, с бульончика с сухариком? Но я ходил на перевязки каждый день, и не доверял это дело больше никому. Решил довести всё до конца.

Николай Авксентьевич заговорил на третий день. Он и раньше не молчал, на вопросы давал четкие ответы. Но были они просты и большей частью односложны. Возможно, спроси я что-то про юриспруденцию, то получил ответ специалиста, всё-таки тот целым министром в этой области был. Но где я, и где законотворчество? И я его не торопил. Мало ли кто чего ждет от своего пациента в качестве благодарности? Я вот привык заранее ничего не оговаривать и надежды не возлагать. Делай свое дело хорошо, а дальше видно будет.

— Спасибо, — сказал он на третий день, так же как и в предыдущие, но вдруг схватил меня за руку. Слабенько, я бы в любой момент освободился легким движением, но не стал. — Вы, Евгений Александрович, спаситель мой. И я это помнить буду до конца. Пожить дали… Я не забуду! Поверьте, Манассеины умеют быть благодарными.

Он замолчал и отпустил мои пальцы. Маловато силенок всё-таки.

— Я не ради благодарности это все делал — новый метод позволит вылечить других пациентов.

— Понимаю. Слышал и о другом вашем успехе. В госпитале только и говорят о переливании крови.

Хоть и занимал бывший министр отдельную палату, слухи, конечно, по клинике ходят. Причем в основном ножками медсестер — любят женщины языками почесать.

— Все прошло удачно, — покивал я. — Но есть трудности с хранением крови. Нужны холодильники, а по уму — специальные станции. Хранение в соответствующих условиях несколько продлит время, когда можно применять…

— Да, слышал про москвичей. В кои веки обошли столичных… Впрочем, продолжайте. Станции?

— Да. И при них — донорская служба. Люди приходят, сдают кровь. Ее консервируют и хранят. При нужде можно перевозить. Туда, где понадобится большое количество…

— За деньги сдают?

— И прочие льготы.

Манассеин задумался, постукивая пальцами по перекладине койки.

— Что же… ради такого дела я и Витте могу побеспокоить. Конечно, когда встану на ноги.

Я заулыбался. Если такой мастодонт политики, как Николай Авксентьевич начнет оказывать протекцию донорскому движению — дело считай в шляпе. И деньги найдутся, и помещения.

— Что самое срочное в вопросе переливания крови?

— Холодильники на аммиаке. Делает их американская фирма Домелре. Я уже узнавал — могут держать температуру от двух до шести градусов по Цельсию. Как раз то, что нам надо.

— Первые агрегаты велю закупить за свой счет, — твердо произнес бывший министр. — Привезут прямо сюда, к Николаю Васильевичу.

— Тут же есть смысл открыть и первую станцию переливания крови в стране, — кивнул я. — Очень бы помогло делу, если кто-то из высших чиновников при репортерах сдал свою кровь.

Манассеин внимательно на меня посмотрел, вздохнул:

— Поговорю с Его Императорским величеством. Он очень любит все передовое. Только узнает, что кровь можно запасать впрок, да еще и для армии и флота — даже просить не придется.

Это было гораздо больше, чем я ожидал. Если Николай сдаст кровь и про это напишут в газетах — на улицах будут стоять очереди из желающих. Огромный пинок для донорского движения!

Глава 14

Судьба явно была к нам благосклонна. Ничего с первым пациентом, перенесшим, опять же, первую в истории гемотрансфузию, не случилось. Порозовел даже. Но вот когда я Николаю Васильевичу рассказал, что надо делать и почему, он за голову схватился. И тут же упросил меня провести занятие с врачами о подводных и надводных камнях процесса. Каюсь, не хотел, но пришлось.

Собралось много народу, человек сто, наверное. Даже не думал, что в институте у Склифосовского сколько врачей. Впрочем, там и приглашенные специалисты могли затесаться, не спрашивал. Мероприятие бесплатное, секретов никаких излагать не планировал, так что даже если конюх вдруг решит послушать, не вижу препятствий.

Наверное, это было мое лучшее публичное выступление в обеих жизнях. Я пел соловьем, льстил и угрожал. Живописуемые страшилки могли бы поразить даже Стивена Кинга на пару с Говардом Лавкрафтом. Рассказывал и показывал, сначала для учащихся коррекционных школ для умственно отсталых, буквально на пальцах, потом, для желающих просветиться, с аргументацией. Доску в аудитории пришлось обновлять трижды. Рядом стоял и давил авторитетом целый тайный советник Склифосовский. Карандашные грифели скрипели, страницы блокнотов шуршали. Николай Васильевич обязался лично провести опрос. Звучали вопросы, в основном неглупые, демонстрирующие усвоение материала и его понимание.

Конечно же, это не помогло.

Какой-никакой банк крови создали довольно быстро. И холодильник на льду нашелся, и цитрат для консервации. Много просто незачем. Во-первых, даже с хорошими консервантами, которых у нас еще нет, срок хранения цельной крови примерно месяц, а во-вторых, процедура гемотрансфузии — не клистир, показаний не так чтобы и много. Даже тому, самому первому, мещанину Митрофану Темникову — и то можно было обойтись. Справились бы солевыми растворами, ничего не стряслось. Хотя в хирургии, особенно на фоне кровопотерь, в том числе и во время операций — да, подспорье неслабое.

Я в тот день пребывал в самом хорошем расположении духа. Лекция прошла удачно, плюс последний осмотр Манассеина. Рана после операции зажила первичным натяжением, без осложнений. Снял швы. Сам удивился — на восьмой день, а уже всё закончилось. И вообще, Николай Авксентьевич молодец. Все предписания выполнял, режим не нарушал, и интенсивно возвращался в норму. Стул наладился, как он и мечтал. Было его на послеоперационной диете не очень много, пища в основном впитывалась в его организм без остатка, но куда попрешь против природы? Ведь основную массу кала составляют вовсе не пищевые остатки, а микроорганизмы, живущие в кишечнике. Короче, член Госсовета осуществил свою маленькую мечту, и сходил в утку как обычный человек. С чем я его и поздравил.

Сразу после перевязки я зашел к Склифосовскому, надеясь выпить у него чашку чая, особенно мне понравившегося, и ехать на стройку века. Там тоже всё должно завершиться, если не сегодня, то завтра. Молдавско-татарский тандем Баркарь-Гайдулин сработал без нареканий. Будут просить доплату в качестве премии — дам, заслужили.

За чаем мы обсуждали возможный приезд Его Императорского величества в институт. Не то чтобы мое мнение кого-то интересовало, но не о погоде же говорить. Склифосовский жаловался на неизбежные напрасные хлопоты, предшествующие визитам всех больших начальников — покраска травы, поклейка раскрашенных листьев на деревья, и прочая показуха вроде чистки плаца гуталином. И работе это мешает и персонал нервирует. Ведь как у нас все делается? Проход боссов происходит быстро, им ждать некогда. Постояли, произвели протокольную съемку, коротенькая речь, пробежка по территории, пожимание рук — и всё, он улетел, но обещал вернуться. А насмарку хорошо если несколько дней уходит, бывает, и не одна неделя на подготовку тратится. Казалось бы, какова вероятность, что то самое должностное лицо заглянет в кладовку для хранения уборочного инвентаря, и полюбопытствует, насколько свежа маркировка, и правильный ли цвет краски при этом был выбран? Все знают, что ноль, но швабры всё равно стоят новенькие, а надписи на них сделал отдельно приглашенный специалист из Академии художеств.

Так что мы вяло ругали власть, но в пределах дозволенного. Предложений использовать для решения проблем насильственное свержение актуальных правителей не звучало. Я крутил в руках фарфоровую чашку с затейливым узором, и предвкушал первый глоток напитка, чем-то напоминающего столь любимый мною «Ся Гуань». Вот перееду в свою квартиру, заведу себе чайный сервиз от братьев Корниловых, и буду сибаритствовать. Хотя почему чайный? Столовый, и не один. Второй, так и быть, закажу на Императорском фарфоровом заводе. На каждый день. А корниловский — на праздники. Вот какой я буду буржуй! Потом, конечно, сервизы отберут в пользу трудящихся, меня самого с семи комнат уплотняют до одной — и это будет еще хороший вариант.

— Кстати, позвольте презентовать, — вспомнил Склифосовский, и вытащил из ящика письменного стола большой плотный конверт. — Фотографические карточки.

Я ведь думал, что про табличку возле операционной — так, метафора. Но как бы не так. Через день мы фотографировались, сначала каждый из нас держал латунный прямоугольник с надписью «Въ этой операціонной 21 августа 1896 года профессоромъ Е. А. Баталовымъ впервые въ мирѣ была произведена гемиколэктомія по собственной методикѣ», потом мы вместе. Ну и напоследок постояли возле прикрученного на стену памятного знака.

— Спасибо огромное, — улыбнулся я. — Подпишете?

— С удовольствием. И вы мне взаимообразно. Одну общую давайте вдвоем, я ее в рамочку на стену повешу.

Чайку попить так и не удалось. Вместо него прибежал какой-то крайне встревоженный молодой врач. На лице смесь предвкушения начальственного ужаса и радости, что в этом перформансе у него только роль почтальона.

— Извините, там… Темников… умирает.

Я подорвался, помчался по коридору и лестнице следом за Склифосовским и нашим провожатым. Ведь это не просто пациент, это тот самый, про которого потом историки медицины будут уважительно писать «пациент Т.». Символ и всякое такое. Именно поэтому интерес. В хирургическом стационаре сейчас смертностью удивить трудно. Попасть сюда вовсе не значит, что самое страшное позади — госпитальный морг работает круглосуточно.

Ничего выдающегося внешне этот самый Митрофан не представлял. Обычный субъект мужского пола в возрасте около сорока, на лице отпечаток преимущественно физического труда на свежем воздухе и многочисленных попыток снять накопившийся стресс путем приема дешевого алкоголя в больших количествах. Жиденькие русые волосы, остриженные «под скобу», клочковатая борода, желтые от табака обкусанные усы. Сейчас к этому подключились бледность и одышка. Судя по запаху и темным пятнам на простыне, управлять функцией тазовых органов у Темникова не получалось.

— Температура, давление, пульс? — прогремел голос Николая Васильевича. — Что случилось?

Вроде и отвечать было кому — медиков собралось довольно много, как на обход заведующего. До профессорского не дотягивали, но больше простого — точно. Но в ответ — тишина. Никто не решался начать первым. Явный признак упоротого косяка, сделанного руководителем вот этих вот людей в белых халатах.

— Температура тридцать девять и две, давление шестьдесят на сорок, пульс сто двадцать, — доложил доктор, который нашел самое удобное место — в эпицентре намечающегося урагана.

— Так после вливания заплохело Митрофану, — подал голос сосед Темникова по палате. — Жалился, что в грудине сдавило, жар по всему телу, поясница заболела. А потом не выдержал, обтрухался, значит. Доктор Гавриил Тимофеевич побежал куда-то, а он, значится, бледный стал, дышит тяжко.

— В перевязочную, — тихонечко прошептал я на ухо Склифосовскому.

Случилась беда — уменьшай количество свидетелей. Золотое правило медицины. Снижай количество рисков. Что видел сосед? Сделали вливание, непонятно какое, стало плохо. Рядовой случай. А что потом случилось — так кто ж его знает.

Николай Васильевич кивнул, скомандовал — болящего погрузили на появившиеся мгновенно носилки, и потащили в перевязочную. А там лишние быстро отсеялись.

— Господин Васин, какое вливание вы производили больному? — спросил Склифосовский.

Знаю я эти интонации. После таких вот вопросов, заданных бесстрастно, но с примесью металла, очень быстро появляются приказы о выговорах, пишут заявление по собственному, происходят внеочередные аттестации с последующим понижением категории, а в особо интересных случаях доктор начинает ходить в прокуратуру пять дней в неделю, как на работу.

— Я принял решение о повторном переливании крови пациенту…

Тут-то я и прифигел! Присмотрелся к Васину. Мелкий докторишка, глаза бегают. Он серьезно?

— Во сколько? Какое количество? — выпалил я.

Каюсь, субординацию нарушил. Я тут никто, приглашенный специалист, и лезу впереди присутствующего здесь же руководителя. Которому, кстати, всю ответственность нести, случись что.

— Да, Евгений Александрович, вы про переливание крови больше нас всех вместе взятых, знаете, — спас меня Склифосовский. — Отвечайте, господин Васин!

— Восемьсот миллилитров, примерно час назад начали…

— И что, вбухали почти литр крови? За сколько?

Я матерно выругался. Разумеется, про себя — рядом стояли бледные медсестры.

— Минут за пятнадцать…

Боже, почему нельзя отстреливать инициативных дебилов? У меня прямо руки зачесались. Доктор Гавриил Тимофеевич, наверное, это желание в моих глазах прочитал, потому что попытался пройти сквозь стену спиной вперед. Не помогло, навык не сработал.

— Когда появилась реакция на переливание?

— Почти сразу, но я счел это…

— Помолчите уже, — махнул я рукой. — Катетер в мочевой пузырь, быстро. Венозный доступ, лучше с обеих рук. Срочно вливайте солевые растворы, лучше с калием. Давайте продолжим беседу… в другом месте, что ли, — оглянулся я на Склифосовского.

— Да, пойдем в мой кабинет. Мочу принесете, покажете, — скомандовал Николай Васильевич.

Бедняга Васин поплелся за нами. Хотя мне его ни грамма не жалко. Захотелось дураку к славе примазаться — получай по полной. Я уже примерно понимал, что этот гад натворил, но надо убедиться. И не при подчиненных. Этот принцип не только в армии хорош. Сейчас без свидетелей этого деятеля можно как угодно казнить, но его сотрудники видеть это не должны.

— Вы определяли групповую принадлежность крови донора и реципиента перед процедурой? — спросил я.

Вопрос про целесообразность я решил пропустить. Вот это как раз точно не мое дело.

— Так ведь известно уже, — ответил Васин. — Вторая. Я счел, что нужды нет…

— Пробу на совместимость проводили?

— Н-нет…

— Биологическую пробу в начале? — безжалостно продолжил я.

— Т-тоже нет…

— Извините, Николай Васильевич, это худший случай — инициативный дурак, облеченный властью. Скорее всего, там сейчас в полной мере развиваются последствия острого гемолиза, вызванного действиями господина Васина. Так что вы, Гавриил Тимофеевич, и убили-с… — не удержался я от цитирования «Преступления и наказания».

Видать, масштабы пропасти, в которую придется падать, доктор оценил только сейчас. Лицо побледнело, губы затряслись, на лбу проступил пот крупными каплями. Одна даже сорвалась, покатилась к кончику носа, откуда, почти не задержавшись, полетела вниз, но виновник торжества внимания на это не обратил. Конечно, когда он сегодня ехал на работу, то думал совсем о другом. Сделает переливание, все поаплодируют искренне, а потом пред светлым ликом государя, когда тот решит посетить обитель пионеров революционного метода, Николай Васильевич за руку подведет Васина к венценосцу, представит как самого ценного сотрудника… Награды, звания, признание… И тут такое… Переживания Золушки у тыквы показались ничего не значащей мелочью.

В дверь постучали, на пороге появилась медсестра с баночкой в руке.

— Моча Темникова, Николай Васильевич, — сказала она, и показала нам склянку.

Да уж, сейчас и в более современном стационаре можно было идти писать посмертный эпикриз. Почек почти не осталось — получили миллилитров десять черной жидкости. Так, на дне чуток. Спасать больного попросту нечем. Склифосовский это прекрасно понимал.

— Благодарю, — он кивком отпустил медсестру. — Васин, вы отстранены от работы. Объяснение своих действий в письменном виде к завтрашнему утру. Не смею задерживать.

— Свежий чай подать прикажете? — на пороге возник секретарь. Наверняка знает, как снизить градус напряжения у начальника.

— Да, конечно, — Николай Васильевич грустно посмотрел на чашки, расставленные на столе, снова кивнул сам себе. — Что же делать? — спросил он, запустив пятерню в бороду.

— Извлекать уроки из полученного опыта, — тяжело вздохнул я. — Начальству и другого первопроходца предъявить можно, выздоровевшего. А что с Васиным делать — так то в вашей власти.

— Хорошо сказали, «извлекать уроки». А вы оптимист, Евгений Александрович.

— Наверное, меня плохо осведомили, — отшутился я.

* * *

«Покраска травы» продолжилась и в клинике на Моховой. Ходили с Романовским по палатам, планировали, где и что должно быть размещено, где какие сотрудники сидят…

— А зачем решетки на окнах? — удивился Дмитрий Леонидович глядя, как Тубин командует бригадой плотников, что ставили козлы снаружи здания.

— И железные двойные двери, и несколько круглосуточных охранников, — добил я Романовского. — Наша цель: как можно дольше сохранить секрет укола серой в тайне. Первые дни будем все делать сами — вы и я.

— Так все серьезно?

— Статья про спирохету когда выходит в «Русском хирурге»? — поинтересовался я в ответ.

— Завтра номер должен поступить в продажу. Там же будет реклама клиники.

— Послезавтра тут будет вавилонское столпотворение. Особенно, если учесть рекламу в газетах.

Как в воду глядел. Последний день августа выдался теплым, солнечным. И вся Моховая уже с утра оказалась забита экипажами. Зеваки, журналисты. Вряд ли все эти люди жаждут попасть в нашу лечебницу. А вот поглазеть — милое дело. Особенно когда прошел слух, что будет кто-то из великих князей.

Я аристократов не ждал. Накануне вполне камерно и без лишней помпы приезжал герцог Ольденбургский. Александр Петрович оказался замечательным дядькой, ни фига на принца не похожим. Вот через кого заходить надо было! Он горячо приветствовал все наши начинания — от скорой до переливания крови. Попенял только, что сделали это не через институт экспериментальной медицины, им же и созданный. Ложной скромностью не страдаю, сразу же отдал ему идею солдатских индивидуальных аптечек, санинструкторов и прочего военного имущества — задублировать встречу Склифософского с военными будет недурно. Мой гость настолько горячо воспринял это, что теперь я был спокоен — дело не пропадет. С таким паровозом в самых верхах не задвинут вдаль.

Пациенты шли и шли. Да так, что пришлось работать без обеда. То ли реклама сработала, то ли сарафанное радио.

Лечение сифилитиков мы разделили на несколько этапов. Первый — осмотр ординаторами, взятие крови. Потом второй осмотр, укол. Вручение письменной памятки под роспись в журнале. А ну как забудут про второй укол, сифилис вернется. Претензии нам совсем не нужны. Оплата в конце. Цена для всех была одинаковая — пятьдесят рублей. Это для мужчин и женщин. За детей думали брать рубль, но потом решили вообще сделать паузу. Все-таки метод новый, пусть и апробированный на Бустужевой, но как отреагирует организм ребенка — поди пойми. Было несколько неприятных сцен, когда матери заламывали руки, рыдали, просили помочь. Но нет. Пока только взрослые.

Не обошлось без приключений. В самый разгар действа, когда у меня уже было одно желание — спрятаться и упасть, появился высокий господин в партикулярном платье, но с военной выправкой. Такой весь из себя слуга царю, отец солдатам. Если усы сбрить и омолодить, то получится некто, похожий на несколько облагороженный портрет боксера Валуева. Источая коньячный дух, он потребовал самого главного. Что поделаешь, придется общаться. А то вот так пошлешь куда подальше, а окажется, что как раз вот этого не стоило.

— Баталов Евгений Александрович, экстраординарный профессор Московского университета, — представился я. — С кем имею честь?

— Честь он имеет, — проворчал незнакомец. — Граф Чернышев-Кругликов, Ипполит Иванович. Флигель-адъютантом Его Величества императора Александра Второго служил! Генерал-майор!

— Чем могу помочь, граф?

— Кто позволил? Почему рецепт лекарства не передан в Академию наук?

Вот же гад! Я бы тоже не отказался вот прямо сейчас благоухать коньяком подобно графу. А пахнет от меня медицинским спиртом, да и то — от наружного применения.

— Все разрешения оформлены в надлежащем порядке, — вернул я мяч противнику. — А с какой целью интересуетесь?

— Да знаете, прочитал в газете… Не я, мой приятель прочитал, вот, знаете ли, — генерал подкрутил ус и вдруг икнул, повысив концентрацию соблазняющего фактора в воздухе. — И попросил поинтересоваться, а как так можно излечиться…

— Ипполит Иванович, — сказал я чуть тише, заставив флигель-адъютанта наклонить голову. — В состоянии алкогольного опьянения лечение противопоказано. Приходите завтра со светлой головой, подумаем о лечении… вашего приятеля.

— С каких пор это мешало лечению?! — встрепенулся граф. — Да я, чтобы вы знали! В турецкую кампанию!..

Дискуссию прервал важный курьер — весь из себя представительный, в ливрее. Принес приглашение на обед в Царское село. Со мной пожелал познакомиться самодержец Российский.

Глава 15

В Царское село ехал в шикарном экипаже, предоставленным министерством двора, да еще в сопровождении двух казаков конвоя ЕИВ. Что может быть круче? Разве что на воздушном шаре прилететь. Хотя нет. По Питеру уже катались первые автомобили — трициклы Болле, «Виктории» Бенца. Но выглядели они… даже пионерами назвать эти самобеглые коляски сложно. Я бы в такой аппарат поостерегся сесть. Едет еле-еле, трясется, кабина отсутствует… Даже рулевого колеса у некоторых нет — управление через ручку. Про тормоза вообще молчу. Нет уж. Надо еще подождать пяток лет, пока настоящий железный конь придет на смену лошадке. И будьте уверены — куплю в числе первых. Себе и на всю скорую.

Подвезли прямо к парадному крыльцу Александровского дворца, передали с рук в руки аж целому дежурному генералу — Петру Александровичу Черевину. Выглядел тот представительно — в мундире с орденами, парадная лента… Рыбьи, навыкате, глаза Черевина смотрели на меня строго, можно сказать даже испытывающе.

— Слышал о вас много любопытного, — произнес генерал, после того, как слуги приняли цилиндр, специальной щеточкой смели пыль с плеч пиджака.

— Надеюсь не разочарую вас, — я чувствовал себя, будто в кино попал.

Сейчас увижу самого самодержца всероссийского! Николая Кровавого. Или Святого? Выбирай — не хочу.

Добавляли соответствующей атмосферы шикарные анфилады и залы, через которые меня вели куда-то вглубь дворца.

— Разрешите вас досмотреть, — в одной из комнат Черевин остановился, сделал знак двум невзрачным усачам в цивильном. — Требования безопасности.

Я пожал плечами, стражи обхлопали мой костюм. Пока меня обыскивали, учуял запах алкоголя, что шел от генерала. Кто-то уже прилично так принял. Но глядя на Черевина, было не заметно, что Петр Александрович подшофе. Все такой же внимательный, даже не мигает. Профессионал.

Николай Второй встретил меня в одном из малых залов. Быстро затушил папиросу, встал. Одет самодержец был неброско — обычный костюм тройка, широкий галстук. Довольно высокий для этого времени, аккуратные бородка и усы. Смотрит внимательно, но как бы «через тебя». Типаж — «сельский учитель». Вежливый, не строит из себя «отца нации». Да и по возрасту он еще на патриарха не тянет.

Дождался моего поклона, улыбнулся.

— Вы — протеже дяди. Он упоминал о вас в письмах. Просил даровать вам княжеское достоинство. На которое, как оказалось, вы имеете наследственные права.

Даже так?

— Благодарю, Ваше Императорское Величество. Для меня большая честь.

— Дело это поспешности не терпит, но я дал поручение, — произнес Николай, встал, и подошел ко мне чуть ближе, между нами не больше шага стало. — У нас сегодня небольшой обед в узком кругу. Будет супруга, лейб-акушер Эдуард Яковлевич Крассовский. И еще один ваш поклонник.

— Позвольте полюбопытствовать, кто же, Ваше Императорское величество?

— Вы произвели неизгладимое впечатление на герцога Ольденбургского. Александр Петрович все уши мне прожужжал, что я просто обязан увидеть переливание крови в клинике господина Склифосовского. А может быть даже, — помазанник опять улыбнулся. — Сдать свою нуждающимся.

— Это было бы отличным ходом, Ваше Величество, — коротко ответил я. — Перелить вашу кровь простому пациенту, может быть, даже крестьянину. И показать неразрывную связь династии с народом.

Николай покивал, но опять так… неопределенно. Нет, никакой он не святой. И не кровавый тоже. Просто человек, которому достался непосильный груз. Непосильный для любого.

Императрица на обед прийти не изволила — плохо себя почувствовала. Это сразу отразилось на лице Николая, который очевидно сильно любил супругу. Знакомство с Крассовским — грузным, седым врачом в пенсне, тоже не оказалось долгим. Он, спев мне короткие дифирамбы за тонометр, ушел осмотреть Аликс. Все-таки императрица носит в себе первенца — вся страна молится, чтобы это был мальчик. А будет девочка.

Перемена блюд шла за переменой, я в основном опять был сосредоточен, чтобы не перепутать приборы и на облажаться. К моему удивлению, подали и роллы!

Видимо, изумление все-таки отразилось на лице, так как Николай соизволил дать пояснения:

— Этот рецепт был в письме от дяди. Дворцовый повар даже ездил в Москву — изучить все детали готовки. И, представьте, вкусно! Обычный рис, обычная сырая рыба…

— Там все дело в приправах, — глубокомысленно пояснил герцог Ольденбургский, окуная ролл в соевый соус. Причем делая это неправильно — рисом, а не рыбой. Но я промолчал. Зачем под руку говорить?

Обратно ехал в полном недоумении. И что это было? Смотрины? Николай подробно вник в мою медицинскую карьеру, расспросил про профессора Талля, его архив. Особенно царя интересовало все, что касается родов — оно и понятно, вся страна ждет наследника. Честно признался, что роды принимал пару раз и только один случай можно отнести к сложному. Николай ищет замену Крассовскому? Но на переправе лошадей не меняют. Отставка Отта и так уже ударила по корпусу лейб-врачей. В какой-то момент, на автомате отвечая на вопросы, я чуть не подавился десертом. В голову пришла шальная мысль наврать помазаннику о своем акушерском опыте, участвовать в родах Аликс и вставить ей тайком… внутриматочную спираль. Если не родится больной гемофилией царевич Алексей, не будет Распутина и прочих метаний царской семьи, которые подорвали авторитет августейших особ в обществе. А значит, не будет и подвала ипатьевского дома. Вот такая замысловатая логика…

* * *

Вряд ли мои слова о единстве партии и народа путем вливания царственной крови в простолюдина послужили той соломинкой, что переломила спину министру двора Воронцову-Дашкову, но факт непреложный — Его Императорское величество Николай Александрович объявил о посещении Императорского же клинического института Великой княжны Елены Павловны буквально моментально. Всего через шесть дней после нашей встречи. Кстати, у меня теперь есть госнаграда — серебряный портсигар с вензелем Николая. Лично вручил при расставании. Наверное, если решат посадить, под амнистию попасть смогу. А если не решат — станет отягчающим при большевиках.

Сообщил мне о приближающемся цейтноте лично Склифосовский. Позвонил вечером в гостиницу, из которой я никак выехать не сподобился, портье и позвал меня к телефону. Николай Васильевич затребовал моего присутствия немедленно. А что — за три дня всю траву не выкрасить, народу не хватает, каждая пара рук пригодится.

На самом деле, конечно, мы уточняли детали всего показа. Вернее, все варианты. Хорошо бы номер первый — венценосец стремительно пробегает по коридору, нигде не останавливаясь, грузится в карету, и оставляет всех в покое. Но мы готовились к худшему. Что император решит определить группу крови, в качестве показательного выступления сдаст некоторое ее количество, которая тут же будет влита некоему страждущему. Каждый этап таил в себе множество тонкостей.

— Сюрпризов быть не должно, — согласился я. — Хорошо бы провести тренировку заранее. Отправить ответственного сотрудника, определить группу августейшей крови, подобрать с представителем посещающей стороны подходящего пациента, и так далее. Чем доскональнее подготовка, тем красивее исполняется экспромт.

— Вы тут не самый искушенный, — быстро опустил меня на землю Склифосовский. — Его Императорское величество отказался.

— Значит, придется подготовить восемь возможных реципиентов, — вздохнул я. — На всякий случай.

— Готовы, Лейб-гвардии Казачий полк предоставит. Хоть по десять человек на каждую группу.

Все меньше и меньше мне хотелось делать переливание в ситуации подобной беготни. Мещанин Темников не даст соврать.

— Николай Васильевич, а зачем меня позвали? Если всё, что я сподобился придумать, уже сделали?

— Мало ли, а вдруг что-то еще изобретете, — улыбнулся Склифосовский.

— Ивана Михайловича надо пригласить… Он — автор метода.

— Согласовано, завтра вечерним поездом прибудет, — кивнул Николай Васильевич. — Так что оба автора в наличии.

— Я только идею предложил, — проворчал я. — Всю работу Сеченов с сотрудниками сделал. Прошу меня в это не включать.

— Странный вы человек, другой бы постарался всю славу себе присвоить.

— Мне чужого не надо. Своих придумок хватает.

— Но Сеченов потребовал, чтобы и вы обязательно были. Друг друга стоите, конечно.

Когда совещание закончилось, и я остался один на один со Склифосовским, не удержался, и спросил:

— Что с первым пациентом?

— Умер Темников, — вздохнул Николай Васильевич. — К утру отмучился. Как вы и сказали — гемолиз. Почки, легкие — всё забито. Теперь первым пациентом назначен купец Тимофеев. Ему в тот же день переливали, чуть позже.

Ну вот, хотели как лучше, получилось как всегда. Что мешало еще на кроликах потренироваться? Обучающих лекций и семинаров провести побольше…

— Главное, и фамилия на ту же букву.

— Не понял? — посмотрел на меня хозяин кабинета.

— Ну в публикациях пишут первую букву фамилии пациента.

— Ах, это, — махнул он рукой. — И правда, хоть в этом ничего не меняется.

* * *

Пора идти менять фамилию, а заодно и имя с отчеством. На Корчагина Павла Андреевича из книжки «Как закалялась сталь». Он тоже фигачил днем и ночью за идею. Вот и я — самые горячие деньки в нашей больнице, когда всё под моим контролем, мельчайшие детали, и заодно дурдом в институте у Склифосовского. Сил хватало только помыться и упасть спать. Но ведь всё кончается, даже плохое. И в «Российском медике» устаканиваться начало, в колею входить. И в институте Великой княжны наступил день икс. Или Ха. Тут уж как посмотреть.

Ясное дело, с утра я был там. Хоть и не армия, а ефрейторский зазор и здесь имеется. Прибудет гость в полдень? Извольте быть на месте в восемь утра, желательно никуда не садиться, чтобы брюки не помялись.

А костюмчик-то мой того, великоват оказался. Ведь совсем недавно, в Царском селе, чутка свободен был. И вот на тебе — за какие-то несколько дней уже на грани, отделяющей «сильно свободный» от «висит как на вешалке». И времени не оставалось! В большом беспокойстве я отправил Кузьму вниз, к портье, дабы узнать, где тут обретаются ближайшие мастера наперстка и иголки с ниткой. Это же не москвошвеевская поделка, в которой достаточно пуговицы переставить. Аккуратненько надо, чтобы не перекосился, и я не выглядел пред царственными очами как мальчик из Мерефы. Почему мне вспомнился этот городок, в котором я ни разу в жизни не был — стреляйте, не знаю.

Портной нашелся, и хоть не еврей, но попытался моментально разбогатеть за мой счет. Сволочина, по-другому и не скажешь. Только одно его и спасло — сделал он свою работу быстро и качественно. Теперь никто не подумает, что я одевался в пункте проката.

А в институте у Склифосовского кипели страсти. Прямо мексиканский сериал натуральный.

Естественно, команду, которая будет непосредственно соприкасаться с государем, отбирали тщательно. Чтобы и опыт чувствовался, и глаз радовался, и верноподданический взгляд излучал позитив на нужной волне без возможности разночтений. А где есть конкурс, имеются проигравшие, что примечательно, не всегда согласные с итогами. К разборкам косвенно оказался причастен и я. Потому что именно внедренная мной зеленка была излита в лицо более удачливой сопернице-медсестре прямо у меня на глазах. Капли гнева до меня не долетели, расстояние было метров семь, но лицезрел я всё. После излияния соперницы вцепились друг другу в прически и рухнули на пол, принявшись собирать на себя пролитый антисептик. Разнимали их как котов — с помощью ведра воды. Наверное, никому пачкаться не хотелось.

Зачинщица, естественно, была тотчас снаряжена ведром, тряпкой и щеткой — клозеты ей, а не помазанник. Перед изгнанием ей предстояло привести пол и стены в первоначальный вид. Хорошо хоть, что проход первого лица именно здесь не предусматривался.

А вот пострадавшая пыталась смыть бриллиантовую зелень слезами. Получалось плохо, и кто-то посоветовал смочить поверхность уксусом, дабы после экспозиции в сколько-то там минут убрать остатки содой. Дамское начало победило, и девушка порекомендовала советчику уродовать свое лицо. В принципе, да, если уксус достаточно крепкий, довести дело до химического ожога кожи довольно просто. А ведь именно эта поклонница принцессы Фионы должна была играть роль лаборантки, берущей пробу крови не абы у кого, а у государя-императора. На замену она не соглашалась, в крайнем случае готова была спрятать неприятный окрас паранджой. Зрела истерика, почти обязательная при таких обстоятельствах.

Принесли склянку со спиртом, начали оттирать лицо. Зеленоватый оттенок кожи и волос даже мне заметен был. Это я спрятался здесь, среди простого народа, чтобы не слушать в сто первый раз инструктаж дворцового зануды о допустимых расстояниях, направлении взглядов и чистоте помыслов. Гораздо приятнее смотреть как кто-нибудь работает.

— Хватит уже спиртом тереть, — посоветовал я, когда мне слегка надоело наблюдать зеленочную гомеопатию. — Мойте мылом, потом приложите ватный тампон с постным маслом — и готово.

От народной косметики меня оторвала какая-то медсестра. То есть, я ее видел и раньше, просто не запомнил, как зовут. Это не признак неуважения и пренебрежения низовыми сотрудниками, это у меня память такая гадкая. Так вот, эта крайне достойная дама буквально потащила меня за руку, рассказывая, как тут все поголовно с ног сбились, разыскивая меня. А я что? До назначенного времени еще час с лишним, и даже моё отсутствие ничего не изменит. Но покорно пошел. А зачем сопротивляться, особенно если смысла в этом нет никакого?

Все уже были в сборе. У Склифосовского кабинет большой, места всем хватит. Мирно пили чай, но без фанатизма. А то в самый неожиданный момент организм подаст сигнал, что пора избавляться от излишков, а ты не сможешь. Сплошное неудобство. Нет, я хирург, у меня емкость мочевого пузыря десять литров, и еще крантик есть, чтобы до конца операции не хотелось, но комфорт я всё равно ценю больше. Так что поздоровался со старшими товарищами, и пододвинул чашку поближе. Предварительно запихнул за ворот салфетку, а то запасных рубашек я с собой не брал.

Спокойные все сидели до безобразия, будто не император скоро сюда явится, а мелкий чин подписать пустяковые бумажки. Сеченов, тот читал какой-то медицинский журнал на немецком. Но все при параде, с орденами. У меня никаких наград кроме портсигара не имеется, так что я пас. Зато у Ивана Михайловича на шее Владимир третьей степени, и в петлице крестик того же ордена четвертой. У Склифосовского Анна перебралась на правую сторону груди, потому что первая степень, зато Владимир с мечами на шее. Плюс какой-то иностранный синий крест.

С Сеченовым мы накануне долго сидели. Он привез черновик доклада о группах крови для выступления на том самом конгрессе в Берлине, и я вносил туда правки по безопасности введения. Ну и расхожее в мое время мнение, что переливание крови есть не что иное, как пересадка органа, поставили в первые строки выступления. Наобщались по самое никуда. Но то для науки, там много подробностей и непонятных слов. На сегодня, если придется рассказывать понятно кому, имеется вариант сильно попроще, без умных выражений. Я когда это объяснение услышал, то встал и поклонился. Потому что талант. Мне такого не дано.

— Николай Васильевич, господа, — в кабинет вошел секретарь Склифосовского. — Едут. Минут через десять у нас будут.

И мы пошли присоединяться к сотрудникам, вынужденным, в отличие от нас, ждать венценосца в менее комфортных условиях. Хотя погода в этот день как на заказ.

Началось всё стандартно — хлеб-соль на крыльце главного корпуса, земные поклоны, пожатие руки Склифосовскому, который, изображая радушного хозяина, повел высокого гостя на экскурсию. Я вместе с Сеченовым шел во втором эшелоне, куда нас определил распорядитель из министерства двора. Высокий гость кивал, улыбался, и осчастливливал своим присутствием пациентов — в пару палат его всё-таки завели.

И наконец мы оказались у цели сегодняшнего визита — в лаборатории. Выдвинутый вперед Сеченов произнес свое разъяснение для неспециалистов, репортеры его дружно записали, и замерли в ожидании самого главного. И получили.

— Это и я могу сдать кровь для страждущих? — спросил венценосец.

— Именно так, Ваше Императорское величество, — ответил Склифосовский.

— Ну что же, давайте приступим, — и Николай быстро снял китель, освободил правую руку, будто каждый день сдавал кровь из вены.

Его усадили на стул, под локоть подложили подушечку, и вперед выступила моя старая знакомая, пострадавшая слегка в конкурентной борьбе. Если там что и осталось, то на открытом участке лица это не было заметно — сверху косынка, снизу марлевая повязка по самые глаза. Она несколько затянула с прицеливанием, хотя даже мне из второго ряда было видно, что вены у императора учебные, широкие, и отчетливо заметные. Но волнение сотворило с медсестрой недобрую шутку, и она промахнулась, только кожу проткнула.

— Не беспокойтесь, дорогая, — успокоил ее Николай, прижимая к месту укола ватный шарик, смоченный в спирте. — Давайте еще раз, ничего страшного.

Со второго раза всё получилось. Сначала отобрали немного в пробирку, для определения группы, потом уже в флакон, донорскую порцию. Пыхнул магний, сигналя, что для вечности момент запечатлен. Естественно, никто у венценосца не забирал ни пол-литра, ни даже стакан. Так, миллилитров сто от силы. Главное — символ. Пока кровушка, ни разу не голубая, лилась в подготовленную емкость, выяснилось, что венценосец — обладатель второй группы.

— Что у вас с волосами? — внезапно спросил помазанник, глядя на зеленую прядь, что выбилась из-под косынки медсестрички. В ходе протирок я узнал ее имя — Елена.

Тут все и выпали в ступор. Молчание затягивалось — никто не хотел раскрывать внутреннюю кухню госпиталя, да еще признаваться, что в медсестры взяли моду поливать друг друга новым популярным антисептиком.

— Это такая мода, Ваше Величество, — спас ситуацию я, выдвинувшись на передний план. — Сами удивляемся, сегодня один цвет волос в фаворе у дам, завтра другой…

На это Николай только удивленно покачал головой, но воздержался от дальнейших комментариев. И дальше все пошло, как по накатанной. Переливания крови казакам (удачные), речи и выступления в зале для собраний. Склифосовскому было выражено высочайшее удовлетворение и подарена табакерка с портретом папы нынешнего правителя. Пришлось и нам с Сеченовым поудивляться. В честь великой победы отечественной науки Ивана Михайловича поздравили Станиславом первой степени. С лентой. Мне выдали четвертого Владимира. Ну и порцию аплодисментов питерских врачей. Я бы даже сказал — это была овация.

Глава 16

РОСТОВЪ-НА-ДОНУ.

Въ Грозномъ забилъ новый, колоссальных размѣровъ, нефтяной фонтанъ, вышиной 70 саженъ. Въ сутки фонтанъ выбрасываетъ 800 тысячъ пудовъ нефти.

Смертность отъ заразныхъ болезней въ Кубанской области. По полученнымъ нами офицiальнымъ статистическимъ даннымъ смертность въ Кубанской области за iюль мѣсяцъ текущаго года выразилась въ слѣдующихъ цифрахъ: умерло отъ оспы — 136 чел., дифтерита и крупа — 199 чел., кори — 350 чел., коклюша — 133, брюшного тифа — 7, неопредѣленной болѣзни — 78, повально-заразнаго кроваваго поноса — 54, простого повальнаго дѣтскаго поноса — 498, сибирской язвы на людяхъ — 8, водобоязни (бѣшенства) — 1, всего — 1,464 чел.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ.

Вопросъ о реорганизацiи и выдѣленiи отдѣльнаго корпуса жандармовъ, по словамъ столичныхъ газетъ, рѣшенъ въ положительномъ смыслѣ.

КАЗАНЬ.

Начались экзамены въ медицинской испытательной комиссiи. Допущено къ экзамену 70 чел., въ томъ числѣ Александра Боголюбская — докторъ медицины бернскаго университета.

КОНСТАНТИНОПОЛЬ.

(«Корр. Бюро»). Въ последнiе дни въ Галатѣ заболѣло холерой 11, умѣрло 7 человѣкъ. Отъ холеры умѣрла старшая сестра милосердiя французскаго госпиталя.

В комнате оглушительно громко тикали солнечные часы. Я нуждался в срочной нейрохирургической помощи, потому что подвергся атаке террористов, взорвавших в моей голове гранату. И вообще, хирург-орденоносец Баталов умирал. Страшной и мучительной смертью от обезвоживания и интоксикации. Кто же таскал мое бессознательное тело по пустыне как минимум неделю? Ничего не помню. Может, хоть сейчас, перед смертью, мне дадут попить воды? Я попытался поднять голову, но террористы предусмотрели это, запихнув мне в череп еще порцию взрывчатки — перед глазами полыхнуло.

Как же мне хреново, господи! Скрипнула дверь, вызвав очередной взрыв в голове. Я попытался воззвать к милосердию, но из высушенного жаждой горла раздался только невнятный хрип.

— Проснулись, барин? — спросил незнакомый женский голос. — А я вам узварчику принесла, попить с утра…

Ангела мне прислали! Нежноголосого… Услышали мои молитвы! Нектар и амброзию доставила мне эта достойнейшая женщина! Божественного вкуса жидкость впитывалась прямо во рту, иссушенном жаждой.

— Еще, — схватил я за руку ангела. — Рассол есть?

— Ой, барин, погодьте маленько, а то заплохеть может. Опять в Ригу поедете, как давеча.

Хлопнула дверь, а я попытался восстановить последовательность событий. Так, сначала всё было чин чином, ну, до тех пор, пока не отчалил император. Мы поднялись в кабинет к Склифосовскому, выпили… Коньяк сначала, потом еще… Секретарь закуску приносил… Так, тут вроде всё в порядке. Я шутил, повествование о докторе Моровском и конюхе в моем исполнении заняло первое место на конкурсе врачебного стендапа. Потом водка, да, точно. Я рассказал Сеченову о гемолизе, прямо предупредил, что есть еще неисследованные факторы… Ага, Иван Михайлович махнул рукой, ответил, что и так потратил на эту ерунду много времени. Вот, докладик на конгрессе, и всё, на покой, заниматься просветительской деятельностью. Пусть ученики доводят до ума, а он устал от этого всего. Так, тут лакуна в памяти, мы уже в ресторане сидим, какой-то гвардейский капитан пытается обнять меня за лечение сифилиса… Тоже вусмерть пьяный. Какой-то мужик играет на фортепиано, и отвечает мне, что знает все песни мира, но про блюзы не слышал ничего, и нет, он мне место не уступит, ни за десять рублей, ни за сто… Сеченова тащим в номер… Ступеньки… Женский голос… Унитаз!!! Точно!!! Я обнимался с моим прохладным белым другом… Как же мне хреново было!

Где я? Кто эта женщина? Служанка? Но не моя, у меня же Кузьма… Так… Может, я не у себя? Хорошая мысль, дельная… Рассольчик! Почему не несет? Головаааааааааааааа! Никогда больше… Нет, пить не брошу, это глупо, но с этими тайными советниками… Да никогда в жизни!!! Всё зло от них, простых и действительных. Хотели, сволочи, убить надежду российской и мировой медицины! Друзьями прикидывались, обнимались. Конечно же, это был заговор! Увижу, разоблачу!

Я попытался собрать мысли в кучу. Понятно, что сейчас даже думать больно, но где я нахожусь? Неужели в бордель поехали? Помнится, Чехов не вылезал из них, и в письмах друзьям дам рекомендовал. Ничего, остался в памяти народной великим писателем. Хотя вряд ли… В борделе бы розовые обои были, пуфики, рюшечки… Нет, я у кого-то дома, судя по прислуге. Ага, вот одежда моя, вычищена и отглажена. Часики статусные, «Патек Филипп» с вечным календарем. Келер подарил с прибылей. Страшно даже подумать, сколько этот жучила на мне бабла срубил, что на такой презент сподобился. Как не посеял по пьяни хоть? Трясущимися пальцами поддел и открыл крышку. В иное время мягкий, почти неслышный мелодичный звук остался бы без внимания, но только не сейчас. Гиперакузия называется. Я бы предпочел это умное слово навсегда забыть, чем так мучиться. Восемь часов двенадцать минут.

Ага, а вот и спасительница вернулась. Рассольчик принесла, согласно изысканиям Кузьмы, самый полезный, капустный. Даже клюковка плавает. Ох, блаженство! И только после удовлетворения организма солями натрия и калия в смеси с витаминами я понял, что хваленая емкость мочевого пузыря у хирургов все же предельна.

Вот сейчас схожу в сортир, и узнаю, у кого это прислуга с зачатками телепатии. Не успел я открыть рот, чтобы задать вопрос, как эта славная женщина предупредительно подхватила меня под руку и поволокла в сортир, оснащенный по последнему слову современной сантехники, а потом и в ванную.

Через каких-то полчаса я был готов к дальнейшей жизнедеятельности. Оделся, правда, с посторонней помощью, но быстро, слегка покачиваясь — не весь хмель еще выветрился из организма. И пошел завтракать. Тут-то картинка и сложилась. Да я же в квартире у Склифосовского! И служанку эту темненькую зовут Марией, Кузьма к ней клинья подбивал, впрочем, не очень успешно. То-то я думал, что ванная такой знакомой кажется.

Бледный, с испариной на лбу, Николай Васильевич уже сидел за столом, и нехотя ковырялся ложкой в тарелке с овсянкой. Самое оно для измученного перегрузками желудка. Под глазами у профессора круги, руки тоже потряхивает слегка. Тоже, видать, пробуждение нелегко далось. Ну так он и постарше меня прилично так.

— Доброе утро. Как вы, Евгений Александрович? Удалось выжить?

— И вам того же. Зарекался пить с тайными советниками.

— Признаюсь, та же мысль и меня посещала, только в отношении экстраординарных профессоров, — чуть измученно улыбнулся Склифосовский. — Староват я уже для таких излишеств. Слава богу, хоть Софья Александровна на дачу с детьми уехала, а то было бы весело.

* * *

Одно хорошо — до работы идти метров сто, если не меньше. Дорогу перешел — и на месте.

Захожу сразу с черного хода, у парадного — традиционная толпа пациентов. Слава богу, полиция бдит, количество городовых даже больше, чем у какого-нибудь Зимнего дворца.

Пока шел на работу, зашел в лавку, купил лаврового листа. Зажевать вчерашние излишества. Вот такой мятный ригли-сперминт нынче. Но ничего, работает. Добавить бы еще мускатного ореха, но моя нелюбовь к этой приправе старше меня, наверное. В сортире посмотрелся на себя в зеркало. Глаза красные, но это ерунда, можно списать на работу допоздна. Щетины после бритья нет, выхлопа вроде тоже. Ладно, можно трудиться.

Первое совещание сразу с Тубиным. Тезка докладывает о происшествиях за ночь. И надо сказать, они регулярно происходят. То решетку на окнах пытались выдернуть упряжкой, то охранников подкупить. Но у нас их сразу трое, как в банковском хранилище. И платим мы им много, больше ста рублей в месяц.

Конкуренты из штанов выпрыгивают — пытаются узнать секрет лечения от сифилиса. Тем более, сделать это стало проще — уколы больным мы с Романовским поручили делать врачам, на себе оставили только разведение раствора с серой. Благо, это можно сделать быстро и в полной тайне. Компоненты закупаются мелкими порциями в разных местах, вместе со всяким балластом. Даже если злоумышленник проберется в святая святых, то выбрать из пары десятков названий нужные, а потом догадаться о верной пропорции в это время практически невозможно.

Закончив с Тубиным, я приступил к разбору корреспонденции. Ее объем перевалил все мыслимые значения, а главное, у меня пока нет в Питере незаменимого Должикова, который все рассортирует, по папочками разложит, если надо, снабдит справочкой. Приходится все самому. Основная масса писем стандартная, «Дай». Эти в сторону, вот несколько с гербами — поближе. Почитаем, что там из вышних сфер пишут.

Первым делом достаю из конверта письмо от Великого князя Сергея Александровича. Который в завуалированной форме сообщает мне, что дело с княжеским титулом застопорилось, но он дожмет ситуацию. Зато сдвинулся вопрос с привилегией на лечение сифилиса. И правда, нужные документы из министерства внутренних дел быстро находятся в общей куче, я чуть ли не зову Кузьму — послать за шампанским. Ближайший год только наше с Романовским товарищество имеет право в Российской империи лечить эту болезнь «по серной методе». Так и написано, без подробностей и деталей.

Выпить шампанского, честно признаюсь, хочется. Даже больше для того, чтобы снять гул в голове. Но опохмел ведет к запою — это старое, известное правило. А в запой мне нельзя — слишком много дел надо завершить до отъезда в Берлин. Поэтому перебарываю себя, начинаю утренний обход пациентов. Как же, те, кто дома боится пережить последствия процедуры, могут у нас расположиться, под круглосуточным наблюдением специалистов. И недорого, совсем чуток перекрывая стоимость люкса в «Англии».

С находящимися на излечении всё в порядке — лихорадка ровная, в меру мучительная. Никаких гнойно-септических осложнений не наблюдается. А у нас ведь масляный раствор, самый стремный, пожалуй. Каждый день идешь на обход и ждешь обнаружения красноты и припухлости на чьей-нибудь ягодице. К тому же сера в виде мелкодисперсной взвеси, не раствора. Но господь любит идиотов. Равно как и детей с пьяницами. Пока милостив.

Приперся Кузьма. С насквозь фальшивой обеспокоенностью.

— А я уже ноги сбил, искал вас, барин, — начал он песню «Дайте денег, я же хороший». — Пришел сюда, говорят, нету, вчерась как поехал в институт к Николайвасиличу, так и не вертался. Я туда, бают, вчера поехали праздновать. Набрался храбрости, пошел на квартиру, сказали, на работе. С утра не емши, забегался.

— Хватит врать. Сидел у Склифосовских, чаи гонял с их прислугой. Вон, крошки в усах застряли.

— Ну так всё равно, — ничуть не смутился слуга. — На извозчика тратился, рупь почти.

— Квасу мне принеси. Холодного. Будешь надоедать, ничего не дам. Быстро!

Ага, метнулся молнией. Сочувствие к болезному барину проявляет.

Сижу, пью квас, никого не трогаю. Был бы примус, чинил, а так — письма перебираю. Вдруг дверь открылась, и новый приступ подлой гиперакузии накрыл меня. Что ж так громко? Вот только проходить вроде начало, и нате.

— Кто главный? — завопила дамочка весьма серьезного возраста.

Судя по платью и прочим приметам — не меньше чем на жену действительного статского тянет. Если оставить только вопли — максимум на торговку семечками на привокзальной площади. Полновата, нос картошкой, глаза злые. Вот сейчас рот откроет, и расскажет про наркоманов и проституток. Бабка у подъезда, только одета богаче.

— Я главный, — встал я навстречу. — Доктор медицины Баталов, к вашим услугам. Проходите, присаживайтесь, мадам…

— Третьякова Лидия Гавриловна, — торжественно объявила себя пришедшая. — Вдова товарища министра земледелия и государственных имуществ!

— Какое у вас ко мне дело, госпожа Третьякова?

— Я проживаю в этом доме, во второй квартире!

— Очень приятно, соседи, значит. Я в седьмой.

— Кто вас хоть пустил? У нас тут только пристойные люди проживают!

Ничего у нее заходцы с самого начала. С трудом сдержался:

— Вот так вышло, что пустили. Чем могу быть полезен?

— Я требую, чтобы вы освободили наш дом от своего присутствия!

Ого, да тут опасная общественница. Делать ей нечего, вот энергию и направляет на всякие непотребства. Даже разговаривает с традиционно летящими изо рта брызгами.

Та самая похмельная астенизация привела меня в состояние легкого пофигизма и желания слегка похулиганить. Главное, чтобы жертва сама отрезала себе пути к отступлению. А то сейчас обрисуй ей весь расклад, скажет, что поздравить зашла.

— Вы банда жуликов! Я требую, чтобы вы убрались из нашего дома! Как тут тихо и спокойно было! Развели содом и гоморру! Заразу в дом тащите! Я это так не оставлю! Сейчас же напишу жалобу в полицию! И домовладельцу! Да я до Его Величества дойду!

— С полицией не знаю, вам придется самостоятельно разбираться. Домовладельцу? Слушаю вас. Потому что дом приобретен мною. Что касаемо Его Императорского величества, то не далее, как вчера император вручил мне орден, в том числе и за эту нашу работу.

Я погладил крестик награды, на который до сих пор вдова товарища министра не обращала внимания. Впрочем, сейчас ее тревожило другое. Похоже, типичный приступ «медвежьей болезни». Очень уж громко заурчало у нее в животе после слов о милости с самого верху. Она что-то пробормотала, уже на ходу, и ринулась вон. На первый раз прощу, а будет кровь портить — так у меня рычагов давления на нее гораздо больше.

Выбегая, не в меру ретивая соседка чуть не сбила с ног следующую посетительницу. Нет, решительно надо пресекать эту вольницу. Посадить какого-нибудь цербера, чтобы не мешали рисовать вензеля на конвертах входящей корреспонденции. Когда приеду из Германии, пусть меня встречает секретарь, как у всех нормальных руководителей. Все, решено. Вызову Должикова.

— Здравствуйте, Евгений Александрович, — поприветствовала меня стоящая на пороге дама.

— Госпожа Бестужева! Проходите! Сейчас прикажу подать… Вам чай? Кофе?

Я и вправду был рад ее видеть. Красавицей не стала, но нос под вуалью смотрится вполне пристойно, и лицо не выглядит таким перекошенным. Живой символ нашей нынешней работы. Тот самый камешек, повлекший за собой лавину. Блин, интоксикация до добра не доводит, я уже думаю как персонаж третьесортного романчика.

— Нет, ничего не надо. Я к вам заходила на днях, но не застала. Вот сегодня повезло.

— Какими судьбами?

— Была в Петербурге, услышала про вашу больницу, и приехала сдать анализ.

— Конечно, сейчас я распоряжусь.

— Вы меня неправильно поняли, Евгений Александрович. Я уже сдала кровь. Приезжала за ответом.

— И? Каков результат? — спросил я.

Хотя вопрос риторический. Судя по улыбке и розовым щекам, всё в порядке. Уж я не знаю, что там делал Дмитрий Леонидович, но ему удалось почти на коленке сотворить какое-то подобие реакции Вассермана. Какая-то бычья кровь обрабатывалась, с чем-то реагировала. Я не специалист, понимать перестал почти сразу. Но метод работал, хотя Романовский отзывался об анализе весьма презрительно, мол, только нужда заставила выпустить в свет такой несовершенный продукт.

— Отрицательный, — Антонина Григорьевна даже полезла в сумочку, дабы продемонстрировать мне бланк.

— Я вас поздравляю! — обрадовался не сказать как — Позвольте, я познакомлю вас с господином Романовским, который открыл возбудителя болезни, и вместе со мной разрабатывал лечение.

— Даже не знаю, стоит ли, — смутилась Бестужева.

— Кузьма! — крикнул я. — Пригласи Дмитрия Леонидовича!

С Романовским мы вчера виделись после награждения, но он только поздравил, и сразу вернулся сюда, на Моховую.

— А пока позвольте мне поблагодарить вас за спасение моей жизни, — торжественно произнесла Антонина Григорьевна, доставая из сумочки конверт. — Здесь чек. Я жертвую эти деньги на ваши дальнейшие изыскания. И не вздумайте отказываться. Это от чистого сердца, — и вдруг расплакалась. — Не обращайте внимания, — отмахнулась она, вытирая слезы. — Просто я так рада, вы не можете представить.

Не знаю кто и как, а я не в том положении, чтобы отказываться от пожертвований. Мечта про миллион обезьян-лаборантов пока таковой и остается.

— Благодарю вас, — я встал, и принял конверт с легким полупоклоном. — Щедрый дар, — добавил, когда достал чек на пять тысяч из конверта.

— Евгений Александрович? — заглянул в кабинет мой компаньон. — Вы заняты? Я позже зайду.

— Нет, заходите. Антонина Григорьевна, позвольте представить вам Дмитрия Леонидовича Романовского, выдающегося ученого, открывшего тот самый микроорганизм. Госпожа Бестужева — наш пациент номер один.

— Наслышан, мадам. Рад знакомству.

Надо потренироваться вот так авантажно шевелить усами. Все встречные дамы мои, если смогу повторить это движение.

* * *

Выпить всё же пришлось. Не шампанского, а бордо. Бутылку «Шато Марго» принес Дмитрий Леонидович. Во-первых, поздравить с орденом. Во-вторых, отметить щедрое пожертвование. Такие суммы если и где-то валяются на дороге, то совсем не на нашей. Имел полное право потратить на певичек, но работа важнее. И в-третьих, за успешное ведение дел. Потому что через час приходят на собеседование еще три врача и сколько-то там среднего персонала. Срочно надо расширяться. Поток пациентов уверенно растет, и цена в пятьдесят рублей, похоже, оказалась слишком демократичной.

Вино, кстати, отменное. Я, конечно, не сомелье, про округлые танины рассуждать не могу, но вот какой-то фруктовый привкус, очень приятный, чувствуется. Куплю себе несколько бутылок, будет что выпить вечером перед камином.

В разгар обсуждения дальнейших перспектив приперся почтальон. При всем уважении к тяжелому труду этих людей, я давно испытываю тихую ненависть к носимой им корреспонденции. А тут еще и за телеграмму пришлось расписаться. Некто Ф. А. Девяткин решил сообщить нечто срочное. Я прочитал послание и спрятал бланк в карман.

— Что там? — спросил Романовский. — Плохие новости? Ты побледнел как-то.

— Последствия вчерашних излишеств, — отшутился я. — А новости… С какой стороны посмотреть…

Лиза шифром сообщила о своей беременности.

Глава 17

ДАРМШТАДТЪ.

12-го сентября въ замокъ Вольфсгартенъ прибыла Великая Княгиня Елисавета Ѳедотовна. Туда-же прiѣзжаетъ завтра Великiй Князь Сергiй Александрович.

КОНСТАНТИНОПОЛЬ.

Въ городѣ Годеидѣ, въ Iеменскомъ вилайетѣ, вслѣдствiе страшнаго ливня, произошел обвалъ: засыпано зданiе базара, причемъ погибло нѣсколько сотъ человѣкъ.

ПЕТЕРБУРГЪ.

14-го сентября состоялась торжественная закладка анатомо-хирургическаго музея, учреждаемаго русскимъ хирургическимъ обществомъ въ память Пирогова.

ПЕТЕРБУРГЪ.

«Свѣтъ» сообщаетъ изъ достовѣрнаго источника, что так-называемые Бестужевскiе или высшiе женскiе курсы въ Петербургѣ, представляющiе собой начало высшаго женскаго образованiя, получатъ въ самомъ непродолжительномъ времени особое развитiе: въ главнѣйшихъ городахъ Россiи будутъ сгруппированы мѣстныя общественныя силы для открытiя провинцiальныхъ отдѣловъ этихъ курсовъ. Это обстоятельство должно дать новый толчокъ женскому просвѣщенiю въ Россiи.

ПАРИЖЪ.

Пастеръ скончался.

Пока ехал на вокзал — переваривал новость про беременность Лизы. Вернее, это творилось с той самой минуты, когда мне телеграмму принесли. Как не готовься — а сюрприз все равно состоялся. Ребенок, который еще и родится на коронацию, выходит, меняет все. Раньше я был кто? Голь перекатная! Правда, уже с тремястами тысячами рублей на банковских счетах. Собрал чемоданчик и отбыл в… тут я задумался, а куда можно отбыть в начале двадцатого века, чтобы не угодить под каток двух мировых войн, революций и прочих несчастий, что историю уготовила человечеству… Допустим, в Новую Зеландию. Или Австралию. Как там писал Блок?

…И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне…

И чёрная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи…

Нет, скорая помощь, новые лекарства пригодятся любому правительству — думаю, и большевики не будут воротить нос. Но наблюдать за «неслыханными переменами», «невиданными мятежами», согласитесь, лучше со стороны. Кто-то рассказывал, что у Софьи Александровны, вдовы Склифосовского, охранная грамота чуть не от Ленина была. Не очень-то и помогла — бандиты убили парализованную женщину вместе с дочерью, увидев портрет Николая Васильевича в генеральском мундире.

Но теперь все меняется. Сергей Александрович непременно полезет в столичную политику. Его после рождения наследника… или наследницы… обязательно вернут в Питер. Судя по тому, что я видел в Царском — у Николая натуральный кадровый голод. Опалу сто процентов снимут, «клеветникам» заткнут рот ребенком — дескать, посмотрите, разродилась-таки великокняжеская чета.

А значит, Сергей Александрович вполне может подставить свою супругу. Поедут вместе в карете и бамц… повторится московская история. Только уже с семьей. И бомбу бросать будет кто-то не такой щепетильный как Каляев, который отказался от попытки, увидев с Великим князем детей. Как подумал об этом — по телу пробежала натуральная дрожь. Даже Кузьма обратил внимание:

— Так не холодно еще, Сергей Александрович, — слуга махнул рукой в окошко поезда. — Листопад только-только начался! Но я на всякий случай взял ваше теплое пальто. Носят в неметчине польта?

— Это существительное не склоняется, — буркнул я, прислушиваясь к гудкам поезда.

Выезжаем. Сначала в Польшу, там день на передышку и берлинским поездом из Варшавы в столицу Германии. На все про все — три дня. Можно и быстрее, курьерским, но куда мне спешить? Как раз за это время я доработаю для международной медицинской конференции доклад, отрихтую там все…

— Енти склонения для меня — темный лес. Пойду, у проводника чаю выпрошу.

* * *

В Варшаве нашлось время прогуляться по городу, посмотреть королевский замок, Старо Място. На Саксонской площади Кузьма углядел огромный храм Александра Невского, воспылал религиозными чувствами. Решил сходить вместе с ним на службу, помолиться и поставить свечки — помощь высших сил в Берлине мне будет не лишней. Разумеется, попробовали после церкви польскую свиную рульку, запили все замечательным намысловским пивом. От чего пришли в отличное расположение духа.

— Богато тут народ живет! — Кузьма рассматривал улицу и прохожих. — Сколько самобеглых колясок! Побольше нашего!

— Германия рядом — оттуда везут.

Как по мне, с десяток этих таратаек, крутившихся по центру Варшавы, совсем не много, но это по сравнению с чем считать.

— Нечто мы не можем свою соорудить? — удивился слуга.

— Можем, но дорого завод ставить. Через пару-тройку лет кто-нибудь займется.

В Польше листопад даже еще и не начался — на Саксонской площади царило натуральное лето. Дамы гуляли с белыми зонтиками, играл духовой оркестр. Лепота…

Все хорошее рано или поздно заканчивается, на следующий день мы выехали в Берлин.

Первый класс — он и в Польше такой. И в Германии тоже. Ты платишь деньги, тебе организовывают комфорт. В первую очередь обслуживают в вокзальных ресторанах, таскают по первому намеку свежий чай и относятся как к дорогому гостю. Впрочем, почему «как»? И немецкий пограничник под козырек взял, и произнес «Виллькомен». Приятно чувствовать себя белым человеком.

Естественно, я не единственный представитель нашей необъятной родины на международном уровне. Еще там наших много. Сеченов и вовсе мой содокладчик. Вернее, я его. Короче, на месте встретимся, там и видно будет, кто доехал, а кто нет.

В этом времени такое мероприятие у меня первое. Но не думаю, что оно радикально отличается от тех, что я видел в свое время. Пленарное заседание, а потом обсуждение, пока спиртное не кончится. Организаторам, конечно, тяжко приходится, но так я же в гостях. Да и бегают в мыле традиционно нижние чины, от которых и зависит смена воды в графине, рассадка гостей и составление очередности выступлений, чтобы никто из корифеев в обиде не остался. Они — существа нежные, могут уехать и не вернуться. А престиж форума падает. Вот и записывают светилам во временное рабство молодых ассистентов. Я бы тоже от такого сервиса не отказался, но вряд ли мне такое положено. Я еще только «подающий надежды», а не светоч науки. Так что и главу организационного комитета, герра Фридриха Лёффлера, того самого, который дифтерийную палочку открыл, я вряд ли близко увижу. Равно как и его учителя Коха. Так, из зала на трибуне. Переживем. У меня тут еще планы есть, кроме как беспокоиться о встречах с профессорами, наверняка надменными снобами.

Прибыли на Силезский вокзал. Потом он станет Восточным, и, наконец, Центральным. Возле вагонов сразу забегали пассажиры, которые очень быстро разбирали носильщиков. Просто на ту же платформу почти одновременно с нами прибыл поезд из Бреслау, и профессионалов доставки тяжелых чемоданов до извозчика не хватало. Впрочем, начать переживать, что придется долго ждать, пока и мой багаж прихватят, не пришлось — Кузьма ухватил одного из них прямо за рукав робы, и подвел к нам. Рассказ носильщика, что он занят, и его ждет вон тот господин, эффекта не возымел. Если мой слуга чего надумал, то переубедить его трудно. Особенно с учетом того, что немецкий он не понимает совсем. Заказчик немного обиделся, что-то экспрессивно высказал, и даже стукнул по перрону тростью, но это уже было неважно.

Мы плутали по переходам под виадуками городской линии, пока не вышли в здание вокзала. Больших масштабов дурдом. Сразу видно — столица. Биржу извозчиков нашли быстро — лошадки даже в просвещенной Европе выделяют конские яблоки, пахнущие точно так же как и на родине. Давешний господин, у которого мы совершенно не по-джентльменски отжали носильщика, отомстил нам, прыгнув в экипаж перед нами, и, довольно улыбаясь, уехал по своим делам.

Извозчик, услышав пожелание хорошей гостиницы для скромного профессора, предложил отель «Бристоль». Всё как у нас — тоже иностранными названиями завлекают. Я согласился, надо же с чего-то начинать поиски. Для всех, кто понимал немецкий, была даже устроена мини-экскурсия. Так, я узнал, что от вокзала идет Шлезише штрассе, речка называется Шпрее, а отель расположен на Унтер-ден-Линден. Мои хоть и нерегулярные, но весьма интенсивные занятия языком дали свои плоды — не только я почти всё понимаю, но даже извозчик воспринимает сказанное ему. Спасибо, Вика! С меня лучший немецкий автомобиль, как только на них станет возможно ездить!

— А ничего эта немчура, не выкобениваются как пшеки. Те сразу нос вверх дерут, а как услышат, что русский, рожу корчат, будто дерьма наелись, — выдал этнографическое наблюдение Кузьма.

Я не стал разочаровывать слугу, что по сравнению с поляками тут довольно скоро так нос будут задирать от осознания собственного величия, что точно эталоном станут на десятилетия. Лучше на город посмотреть, есть на что. Липовый бульвар и в мое время прекрасной улицей был, и сейчас не разочаровал. Если гостиница понравится, другие искать не стану, решено.

Громада четырехэтажного фасада со шпилем впечатлила меня с первого взгляда. Да уж, в таком месте купцу третьей гильдии делать нечего, сразу понятно. Тротуар выдраен с мылом, витринные стекла блестят роскошью, к крыльцу под навесом красная дорожка расстелена. У швейцара мундир на зависть любому флотскому офицеру.

И стойка портье монументальная, и вместе с тем роскошная. Пыль в глаза пустить умеют. Посмотрим на номер, надеюсь, там тоже всё такое, что не стыдно будет пожить недельку. И до университета отсюда — минут пять пешим ходом.

Хороший отель, этот «Бристоль». Мне понравился. Даже странно — город так себе, ничего примечательного, а если гостиница с таким названием, то практически всегда крутизна необычайная. Я дал портье полтинник, который тот принял с огромной радостью. Всё никак не привыкну, что валюта у меня в кармане вполне конвертируемая. А уж серебряная монетка — весьма желанная. Потом схожу в банк, поменяю на марки. А пока Кузьма распаковывает чемоданы, пройдусь на место грядущего конгресса. Проведу первичную рекогносцировку.

Искать ничего не понадобилось. Плакатики, чтобы участники не заблудились, на месте. Даже спрашивать никого не пришлось, как пройти в оргкомитет. Меня там зарегистрировал роботообразный канцелярский работник с лицом из описания в «Семнадцати мгновениях весны» — «облик нордический» и прочее, выдав именной пропуск на красивом бланке с надписями готическим шрифтом. И даже сообщил, где остановился герр профессор Сеченофф. В отеле «Бристоль», вот ведь сюрприз!

Тут же, как будто за углом поджидал, примчался какой-то чин повыше. По крайней мере, писарь встретил его стоя. Впрочем, для него любой иной в оргкомитете — уже начальник. Итальянец, что ли? Или откуда-то из южных земель типа Швабии. По крайней мере, жестикулировал он совсем не по-арийски. При этом смешно шевелил нафабренными усами неимоверной жёсткости, что особенно смешно выглядело при довольно рыжей шевелюре. Ко всему прочему, он активно расточал запах какого-то парфюма, который, наверное, можно использовать для борьбы с разными вредными насекомыми. Имя его я забыл через секунду, так хотелось с ним расстаться. Оргкомитет в лице своего представителя выражал сожаление, что я на вокзале разминулся с индивидуально меня встречающим сотрудником, который должен был отвезти герра профессора со всем тщанием в специально отобранный номер отеля… Я даже не стал дослушивать название гостиницы, успокоил поклонника черной краски, что добрался и сам. И пообещал осчастливить их счетом из «Бристоля», раз уж они так за меня переживают. Видать, дорогого гостя хотели поселить в какой-нибудь пансион для коммивояжеров, потому что чиновник утратил энтузиазм и позорно сбежал, пообещав обсудить такое дело с начальством. А мне только это и надо было.

— Герр Баталофф? — спросил кто-то у меня за спиной, когда я уже занес ногу, чтобы начать отходить от стола.

— Да? — повернулся я, и увидел того самого господина, с которым мы на вокзале не поделили носильщика.

Лет сорока с хвостиком, добрый взгляд, кажущийся слегка печальным из-за опущенных уголков, волнистые русые волосы, чуть всклокоченная бородка. Очень похож на… Да нет, не может быть!

Незнакомец тем временем чуть отступил назад, снял шляпу и поклонился в пояс.

— Восхищен вашей работой, — сказал он, распрямившись. — Позвольте представиться: доктор медицины Иоханн Микулич-Радецкий.

Точно он! Блин, самый великий хирург всех времен отдает мне честь за мои заслуги! Да после этого и умереть можно, лучшего не случится! Микулич!

— Позвольте и мне высказать восхищение вашими достижениями.

— Но носильщика я вам не простил еще, — улыбнувшись, сказал мой визави по-русски.

* * *

Договорились с Микуличем встретиться вечером и поужинать. Будем распушать перья и хвалиться достижениями, как же еще. И хоть я нагло потырил у Иоханна вместе с его американским другом Холстедом пальму первенства первой хирургической бригады, одетой в маски и перчатки, достижений у Микулича хватит еще надолго. Фору в этом он может дать кому угодно. Да и манассеинская операция тоже за ним должна числиться, хотя и исполнена мной усовершенствованным способом.

А мне надо найти Сеченова. Остался практически один день, если не считать сегодняшнего. Послезавтра доклад. Надо согласовать детали, ознакомить Ивана Михайловича с теми задумками, до которых я дошел во время поездки. Да и вообще, после памятного загула в честь наших орденов мы и не виделись еще. Записками обменялись, и отодвинули согласование на последний день, как нормальные студенты.

Остановился у стойки портье, и надиктовал телеграмму Великому князю Сергею Александровичу. Романовы как раз гостят у брата Лизы, Великого герцога Гессенского Эрнста Людвига, в его охотничьем замке Вольфсгартен. Текст оказался намного короче адреса: в настоящее время обитаю вот тут вот. Конец сообщения.

Сеченов проживал на том же этаже, что и я. Метров двадцать по коридору. Только у меня вид из окон на Унтер-ден-Линден, а у него — во двор. На этом хорошие новости закончились, потому что Иван Михайлович болел. Не то чтобы ухи просил, но чувствовал себя отвратительно. Где-то в пути следования прихватил ангину. Температура тридцать восемь с длинным хвостом, говорит с большим трудом. Только и счастья, что никаких лакун и прочего, обычная катаральная. А то одна радость в жизни была бы, вскрывать паратонзиллярный абсцесс, возникни такой, в условиях отеля. Стрептоцид начал принимать с утра, горло полощет. Лекарство, кстати, местного производства, изготовлено по лицензии. Я немецким фармакологам доверяю, но меньше чем себе, а потому принес из своего номера не такой красивый, но зато точно правильный препарат.

— Будете переносить доклад? — спросил я, наливая из заварника в чашку Сеченова чай.

— Нет, вы прочитаете, — просипел Иван Михайлович. — Я уже написал в оргкомитет.

Ну да, кто я такой, чтобы у меня спрашивать. Хотя чего переживать? Просто мое выступление вместо десяти минут составит двадцать пять. На репетиции целых полтора дня.

Банально выползти на трибуну и прочитать по бумажке — себя не уважать. Урок в этом деле мне преподал один мой учитель. Совершенно случайно, будучи еще студентом, я увидел, как он, стоя перед зеркалом в пустом кабинете, читает лекцию. Хотя делает это совсем не впервые. Прямо как артист перед спектаклем. Некоторое время спустя он совершенно спокойно в разговоре сказал, что может без подготовки раскрыть любую из трех десятков тем. По два академических часа каждая. Вот это профессионал своего дела. Так что и мне сеченовский кусок доклада предстоит освоить так, чтобы от зубов отскакивало. Успею, материал для меня не новый. А то, что рассказывать придется на иностранном языке, только добавляет изюминку в задание.

Пока я раздумывал о судьбах современной медицины, лежа на неразобранной постели, немецкая почта продемонстрировала похвальную оперативность. Портье принес ответную телеграмму из Вольфсгартена. А ведь прошло всего часа три, не больше. Меня с нетерпением ждут так скоро, как это будет возможно. Хотят порадовать «новостью» лично? Или что-то еще? А, ладно, можно выехать сразу после доклада. Или окончания пленарного заседания. Гессен, конечно, далековато от Берлина, но за день доберусь. Как говорила одна экспрессивная дамочка, подумаю об этом завтра. Сейчас у меня встреча с коллегой. Поговорим о разрезах, лигатурах и трудностях хирургического доступа к отдельным частям человеческого организма. Или про дам и скачки — как придется.

Глава 18

ХАРЬКОВЪ.

Объявлена программа лекцiй, организованных для женщинъ. Читаютъ профессора университета. Лекцiи начнутся въ началѣ октября.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ.

Въ будущемъ году минетъ 50 лѣтъ службы оберъ-прокурора Св. Синода К. П. Побѣдоносцева и управляющаго морскимъ министерствомъ генералъ-адьютанта Н. М. Чихачева.

Фальшивые сторублевки. Кромѣ Петербурга и Москвы, фальшивые кредитные билеты появились и въ Одессѣ. Такъ, на-дняхъ, по словамъ «Од. Листка», въ одесской конторѣ государственнаго банка задержанъ фальшивый кредитный билетъ сторублеваго достоинства. Билетъ этотъ имѣетъ № 232589 и литеры А. Е. Изготовленъ онъ весьма тщательно, и поддѣлку его обнаружить чрезвычайно трудно.

Вопросъ о реорганизацiи и выдѣленiи отдѣльнаго корпуса жандармовъ, по словамъ столичныхъ газетъ, рѣшенъ въ положительномъ смыслѣ.

ЛОНДОНЪ.

Построенный для русскаго флота контръ-миноносецъ «Соколъ» сдѣлалъ при испытанiи скорости хода 30¼ узловъ въ часъ и является, такимъ образомъ, самымъ быстроходнымъ судномъ въ мiрѣ.

Микулич как-то сразу стал восприниматься давно знакомым приятелем. Рассказывал о детстве в Черновцах, как учился в Вене, иной раз по три дня голодая, потому что денег не хватало. В разговоре он иногда неожиданно перескакивал с русского на немецкий, но так даже лучше — освежил язык, вспомнил некоторые подзабытые медицинские термины. Знатно посидели, очень хорошо. И выпили всего по кружке пива, закусив вкуснейшими колбасками, зато беседа вышла… на всю жизнь запомнишь.

И это мне все здорово пригодилось, когда начались пленарные заседания. Германские врачи пошли волной, чуть ли не в очереди стояли. И почти у каждого номерок Ланцета или Deutsches Ärzteblatt. Подпиши и еще раз подпиши. Мало автографов — начинаются длинные беседы. А как работает стрептоцид, какая выживаемость при легочной реанимации, а давайте напишем совместную статью… Мне даже обидно стало за Сеченова, который тоже почти во всем участвовал, а его не замечают. Перенаправил часть коллег к нему — пусть отдувается. Но Иван Михайлович оказался ушлым. Показывал на горло, хрипел, отговаривался ангиной. И народ шел обратно ко мне. Вот такая циркуляция немецких медиков в природе.

Перед самым началом заседания, объявился набриолиненный «швабец» из оргкомитета. И огорошил всех новостью о том, что Дер Кайзер выразил желание повторить опыт своего венценосного кузена из России с переливанием царственной крови подданным. Ждите, завтра в полдень. А у меня поезд в Вольфсгартен! Пришлось срочно бежать на почту, отбивать повторную телеграмму — так мол и так, задерживаюсь по независящим обстоятельствам, но буду, как только, так сразу.

Пленарное заседание началось с минуты молчания в честь скончавшегося на днях Пастера. Сам доклад прошел скучно — много вопросов, плюс не очень полезные дискуссии. Основные положения врачам уже были известны по публикациям, большей частью дотошно вникали в детали.

В перерыве между заседаниями, я затребовал у портье адресочек Вильгельма Конрада. Который Рентген. Написал ему письмо в Вюрцбург, где в университете ректорствовал всемирно известный ученый. Так мол и так, российский медик, исследователь болезней ищет встречи для обсуждения целебных эффектов тока в катодной трубке. Публикации на тему пироэлектрические свойства кристаллов уже выходили в физических журналах — я специально заехал в питерскую библиотеку Академии наук и убедился — так что мой интерес не должен был вызвать вопросов. Если Рентген даст добро на встречу, то я попаду в Вюрцбург как раз в момент открытия икс-лучей. И мы сможем сделать первый снимок, например, кистей рук. Только уже не фрау Рентген, дай бог ей здоровья на долгие годы рядом с любящим мужем, а моих. А если не даст добро? Поди, человек он крайне занятой, что ему какой-то российский медик? Тогда план Б. Привлекаю к делу великого князя. Пусть Сергей Александрович поучаствует в организации встречи.

Но на следующий день стало понятно — протекции Романовых не потребуется. Я стал кавалером германского ордена. Вернее, прусского. С самого утра университет был оцеплен полицией, стояли зеваки. К нам заявился на переливание крови кайзер. Сначала в конференц-зале возникла охрана, потом целая толпа разряженных придворных. Впереди, гордо уставив в потолок кончики тараканьих усов, шел Вильгельм. Невысокий, добавить бороду — наш Николай, один в один. Хотя нет. Отличие, и существенное есть — сухая левая рука, которую он прятал за спиной. Из-за плеча Сеченова я присмотрелся к императору, к тому, как он здоровается и общается с врачами. По повадкам — ни разу не мямля. Стальной мужик.

Дошел ход и до меня. Погутентагили, обменялись парой ничего не значащих фраз. Потом я объяснил, как все будет происходить. Через переводчика — уж очень быстрый немецкий был у кайзера. Сама процедура вышла копией переливания с Николаем. Какие-то приближенные гвардейцы в качестве реципиента, куча фотографов.

Вишенкой на торте стало награждение. Нам с Иваном Михайловичем были пожалованы… ордена Короны второго класса. Знак в виде белого эмалированного креста с золотой блямбой посередине и надписью «С Нами Бог» по синему ободочку, и звезда ромбиком. На задней стороне знака — золотой медальон с королевским вензелем из литер «W» и «R». Об этом нам любезно поведал секретарь Вильгельма, который заодно пообещал еще и выдать совместные фотографии по итогам визита. Ну что же… Теперь Рентген мне точно не сможет отказать во встрече. Да и дома можно будет сделать стену почета с «великими мира сего…». Чтобы посетители и визитеры сразу проникались.

* * *

Запил Кузьма. Нет, слуга и раньше закладывал прилично, часто ходил с выхлопом, но как-то держался. Обязанности свои выполнял не за страх, а за совесть, одежда и ботинки всегда была вычищены, исподнее выстирано и выглажено. Не сам конечно, всем этим занимался — горничных гонял и даже освоил кое-какие фразы на немецком. Но немецкий же шнапс сгубил русского человека. Мне следить за Кузьмой времени особенно не было — конференция, доклады, высочайшие визиты. А потом еще и банкеты. Ну как не обмыть орденок? И тут слуга воспользовался оказией, и вошел в штопор. Видать, от ностальгии, не иначе.

Третьего октября, утром — я застал его в таком невменяемом состоянии, что даже не смог разбудить. Надо было что-то делать. А что? Изобретать срочно дисульфирам, чтобы поставить Кузьме «торпеду» под лопатку? Даже не смешно. Решил обратиться к методике «кодирования». Сходил в парфюмерный магазин, попросил показать разные кремы. После чего выбрал один, с выраженным желтым цветом, которым местные дамы имитировали загар. Вернулся к себе в номер и нанес на кожу слуги в разных местах. В первую очередь пятен на лицо наставил. Дождался, когда проснется. Отвел к зеркалу.

— Все! Допился. Гепатит у тебя. Печень отказывает.

Кузьма испуганно потрогал живот. А там явно что-то уже выступало под ребрами.

— Ба-арин!!! Боженьки…

— Умрешь через два дня, — добивал я слугу. — Похороню тут, на немецком кладбище. Жаль, что отпеть с православным попом, наверное, не получится — но сам виноват.

— Ой-ой-ой! Боже правый, Евгений Александрович, сделайте что-нибудь! Заклинаю!

Кузьма побледнел, пошатнулся. А ну, с похмелья, да такие новости.

— Конечно, сделаю. Поставлю тебе хороший памятник. Из белого мрамора. Или из черного гранита? Какой предпочитаешь?

— Я жить хочу! Неужто нет методы?! Вы же такие лекарства целебные изобрели. Сами цари к вам ездют!

— Ах ты хочешь жить, паршивец?! Ну ладно, дам тебе специальную таблетку. Немецкую. Пять тысяч золотых рублей стоит, — я нагнетал и нагнетал. — Только после нее пить вообще нельзя. Ни грамма.

— Даже кваса?

— Первый год и его!

— Неужто пять тысяч?

— Даже больше. Если бы не кайзер, не продали.

Слуга тяжело вздохнул, сел на край ванной. В его лохматой голове шла отчаянная работа, которая была еще отягощена сильным похмельем. Я прямо видел, как Кузьма мечтает о рюмке, чтобы поправиться.

— Ладно. Я согласный.

— Ну и чудно.

Сходил за походной аптечкой, достал таблетку с активированным углем. Как Келер начал его массово производить — я сделал для себя тоже запасец.

— На, выпей. И больше даже не смотри в сторону водки. Слышишь?

— И пива нельзя? — Кузьма совсем повесил голову.

— Ни-че-го! Диктую тебе по буквам. Ни-че-го! Сразу умрешь.

— А пятна?

— Сойдут скоро.

* * *

В день окончания конференции я проснулся от того, что кто-то лизал мое лицо. И сначала это было приятно, я даже улыбнулся. А потом услышал какие-то невнятные крики в прихожей номера:

— Гех вех. Шнелле. Вали говорю! И собак своих забери!

Кузьма, мешая русские и немецкие слова, кого-то выпроваживал. Я открыл глаза, увидел перед собой морду мелкого, вислоухого двортерьера, который преданно смотрел на меня, стоя на задних лапах. Передние он положил на кровать..

— Ты кто?

— Гав, гав!

— Это понятно, что гав-гав. Кто ты?

Я встал с кровати, накинул на себя халат. Позевывая вышел в прихожую. Там Кузьма выталкивал худенького мужичка с большими бакенбардами, в очках. Одет тот был непритязательно, в замызганный костюм, в руках держал котелок и поводок от еще одной собаки, покрупнее первой. Похоже на смесь колли с боксером.

— Герр Баталофф! Миллион извинений за раннее вторжение… — худой засуетился, дернул на себя собаку. Потом позвал первую: — Ральф, Ральф! Иди сюда!

Слава богу, его немецкий в отличии от кайзера был более-менее понятен.

— Который сейчас час? — я зевнул, прикрывшись рукой.

— Половина восьмого, — буркнул Кузьма, отступая. — Заявился без спросу, начал что-то лопатать по-своему.

— Герр Баталофф! Я Ганс Дитер из Мюнхена. Врач и хирург. Мне срочно надо поговорить с вами по одному важному поводу!

— Почему вы с собаками пришли?

— Так в них все и дело! Я поймал Ральфа, прикормил его и теперь мы готовы к опытам.

— Мы?

— Вы же открыли с герром Сеченовым переливания крови?

— Открыл.

— Чего хочет немчура? — Кузьма привел из спальни двортерьера, вручил его поводок Дитеру. — Совсем охренели в такую рань с собаками врываться. Беспардонник.

— Не знаю, чего он хочет, а я хочу кофе. Сходи в буфет, прикажи подать.

После того, как слуга ушел, а собаки были надежны привязаны к ручке сортира, Ганс изложил мне свое предложение. А заключалось оно в том… чтобы отрезать головы обеих собак и пришить их обратно. Но к чужим телам.

— Вы это серьезно?! — выпал в осадок я от подобного предложения.

— Совершенно! Переливания крови позволяет поддерживать жизнь в период заживления ран. Представляете, какие перспективы открываются у медицины? Какие деньги готовы будут заплатить богачи в старости, чтобы избежать смерти и пересадить свою голову на молодое тело? Это же миллионы дойчмарок!

Тут я чуть не заржал. Вспомнил фантастический рассказ Беляева — «Голова профессора Доуэля». Ну и финал произведения тоже всплыл сразу в памяти.

— А как вы собираетесь соединять волокна нервных окончаний? — поинтересовался я исключительно для поддержки разговора. Хотелось есть, в туалет, а настырный Дитер все никак не отставал.

— Разумеется, клеем. Я уже провожу нужные опыты, — мюнхенский «доктор» посмотрел на меня с подозрением. — Но имейте в виду! Формула клея будет запатентована!

Я сел на стул, задумался. То, что предлагал Ганс, только внешне выглядело, как полный бред. В двадцатых годах советский учёный Сергей Брюхоненко разработал первый в мире аппарат искусственного кровообращения — аутожектор. После чего успешно пересадил голову собаке. И пересадил успешно — та даже смогла поесть. Только вот еда вылезла из шеи, т. к. хирург не стал ушивать трахею и пищевод. Спустя тридцать лет другой советский ученый, Демихов, создал «цербера» — присоединил к живой собаке еще одну голову. Та уже прожила вообще целый месяц.

— Что будем делать с отторжением органов? — поинтересовался я после того, как запал Дитера иссяк, и Кузьма принес мне горячего кофе.

Немцу, кстати, не предложил. Зато налил в тарелку воды, поставил собакам. Те с удовольствием начали лакать.

— Гоните этого живодера! — слуга помахал пальцем перед носом Ганса. — Видно же, что настоящий выжига!

— Помолчи. Итак, господин Дитер?

Немец повздыхал, признался, что читал переводы работ Мечникова про иммунитет и пока не имеет готового решения. Но надеется, что я придумаю.

На самом деле тема с собаками не была такой уж живодерской, как казалась на первый взгляд. Пересадка органов — это важный раздел медицины. Очень нужный и перспективный. Но все упирается в иммуносупрессоры — лекарства, которые должны подавить иммунитет реципиента. И дело не только в пересадке органов. Те же иммуносупрессоры нужны для операций на сердце. Того же коронарного шунтирования.

— Вот что, Ганс, — я допил кофе, покрутил чашку с остатком. Гадай, не гадай, а двигаться в этом направлении нужно. — Оставьте свою визитку. Возможно, я с вами свяжусь. Исследования, связанные с переливанием крови, только начались — мы тут движемся, как говорят географы, по терра инкогнита. Если будут прорывы, можно и вернуться к вашей теме.

Я подумал о том, что соорудить аппарат искусственного кровообращения не так уж и сложно. Роликовые насосы уже есть, датчики измерения скорости тоже. Про зажимы и прочие трубки и вовсе говорить не приходится. Один из насосов перекачивает кровь из венозной системы в артериальную. Второй — предназначен для дренажа левого желудочка сердца, третий — для отсоса крови из раны и возвращения её в экстракорпоральный контур. В будущем прибор усложнится, но пока можно обойтись и таким простым вариантом. Для экспериментов с собаками — так точно.

Привод можно сделать электромеханический. Обязательно и ручной тоже — как тут вырубается внезапно электричество, я уже имел возможность убедиться. Прямо во время операции. Те еще ощущения… Бодрящие.

Так что железки — это не так сложно, как иммуносупрессоры. Их быстро не изобрести — я просто не помнил формулу флударабина фосфата. Но сначала пересадку органов можно потренировать и без них. Черт! Одно тянет за собой другое. Нужен свой собственный питомник обезьян для опытов. Предложить принцу Ольденбургскому основать?

— Дело вот в чем… — замялся Дитер. — У меня нет визиток. Я беден, отягощен большой семьей. Пятеро детей.

Ну да. Пять спиногрызов, а Ганс рассекает с собачками по столице. Так победим бедность и болезни! Мне прямо такие жалко мюнхенских пациентов Ганса. О чистоплотности он, похоже, не слышал.

— Вот вам деньги, — я достал из кармана пиджака чековую книжку. — Приведите себя в порядок, сходите к цирюльнику, постройте костюм хороший. Вам бы и купальни регулярные не помешали. На оставшиеся деньги, закажите визитки. Обратно поеду в Россию через месяц — найдите меня в этой гостинице четвертого или пятого ноября. Не позже.

Уже когда Дитер был в дверях, я его спросил:

— Вы к переезду в Москву готовы?

— С семьей?

Проситель что-то невнятное пробормотал, рассыпался в благодарностях и скрылся.

Ну да, расслабился я — орден, кайзер, автограф-сессия, Микулич. Письма с подобными заманухами у меня Должиков сразу в мусор отправлял, чтобы время понапрасну не тратить. Клей он патентовать будет, дайте денег на опохмел. Такого клея и в двадцать первом веке не будет. Ладно, буду считать, что потратился на благотворительность. Да и траты копеечные.

— Кузьма! — крикнул в потолок, потому что попрошайка задурил мне голову, и я не увидел, куда пошел слуга.

— Что, барин? — голосом умирающего короля Лира спросил он, пытаясь физически удержать в голове ее содержимое. Воздержание давалось ему с трудом.

— Давай к портье, пусть закажут мне билет до Франкфурта. Первый класс только! Проследи!

— А если на сегодня первого не будет?

— Значит, на завтра! — рявкнул я, и Кузьма убежал. Наверное, испугался, что от громких звуков мозг вылетит наружу.

— Что это с вашим слугой? Испуганный, весь в пятнах каких-то.

Сегодня явно утро приемов. Микулич пришел. Ведь мы договаривались, точно, а я забыл. Вот же… Надо немедленно изобретать таблетки для улучшения кровообращения головного мозга. Мне уже пора их начинать пить.

— Запил, негодяй. Пришлось срочно лечить.

Доктор заулыбался.

— Это как? Не поделитесь секретом? А то у меня тоже ситуации возникают…

Я рассказал про волшебную таблетку от кайзера за пять тысяч золотом. Иоханн долго смеялся, но пришел к выводу, что случай уникальный, не для массового применения.

— Евгений, у меня к вам предложение. Руководство клиники Шарите попросило провести… не знаю как и сказать… продемонстрировать технику?

— Мастер-класс.

— Вот! Хорошее название! У вас осталась сыворотка для определения групп крови?

— Да, сейчас я вам дам.

— Нет, я хотел пригласить вас с собой. Покажем этим надутым индюкам, что такое хирургия?

Глава 19

— Сейчас отвечу, — сказал я. — Подождем буквально пару минут. Всё дело в том, что мне надо уехать. Слуга побежал заказывать билет на поезд. Вернется, узнаем.

Мы посидели, помолчали. Примерно спустя обещанные пару минут появился и Кузьма, полный экзистенциальной тоски.

— Через три часа отправление, — бросил он, и начал вытаскивать чемоданы.

— Увы, но не сегодня, — развел я руками.

Микулич с сожалением на меня посмотрел. Потом вытащил визитку, карандашом написал что-то:

— Но я в таком случае жду вас в Бреслау. Как только сможете. Отказа не приемлю. Здесь мой домашний адрес.

— Дорогой Иоханн, с огромным удовольствием. Тем более, что это почти по дороге.

— А у меня там есть предложение уникальной операции! Поверьте, такое еще не скоро подвернется. Про нас напишут в учебниках…

— Хоть намекните. Буду думать, пока не приеду.

— Нет, только на месте! — погрозил мне пальцем Микулич. — Вот там и узнаете.

Заинтриговал. Наверняка ведь не очередная модификация резекции желудка по Бильроту. Что-то такое, чего хочется, а сделать самому страшно. Вовсе не потому, что боится похоронить пациента — к этому сейчас очень спокойно относятся. Наоборот — есть желание, чтобы выжил. Естественно, я в будущий Вроцлав поеду. Даже если бы коллега приглашал просто на экскурсию, не отказался, а уж помочь тому, кто железобетонно оккупировал учебники хирургии…

Микулич повздыхал, да и поехал в Шарите. Немцев сейчас носом тыкать в несовершенство процесса можно пока не надоест. Сейчас всем плевать даже на основы антисептики. Кто руки не обрабатывает, у кого инструментарий под краном моют, а уж про тонкости типа масок и перчаток… Вот и ходи среди этого, и фыркай снисходительно. Я же видел, как воспринимали доклад про сердечно-легочную реанимацию. Одни строчили в блокноты, боясь слово пропустить, другие откровенно скучали, ожидая конца выступления. Прямо на лбах написано было горящими буквами «тоска». И плевать им, что я делюсь опытом десятилетий. Их и так хорошо кормят, можно сказать на руках носят. А начнешь делать реанимацию — еще неизвестно, выживет или нет. Но если умрет — испортишь себе послужной список. Да, есть такие врачи-рвачи…

До Лертского вокзала, с которого отправлялся мой поезд, ехать было от «Бристоля» — тьфу, и растереть. Даже пешком минут за двадцать добрался бы. Но мы покатили как белые люди, на извозчике.

Точно так же, как и такси через сто лет, здесь стояли прикормленные водители конского подвижного состава. Вышел портье, махнул рукой, и получайте угодливого, повторяющего как попугай свои данке шон и битте шон извозчика. Подвез прямо к вокзалу, носильщика позвал. Сервис на высшем уровне. А еще меня грело сознание передачи счета за номер в оргкомитет — вроде уже на пути к своему первому миллиону, а жаба душит. В гостинице, кстати, и бровью никто не повел. Даже уважения добавилось вроде. А как же — герр профессор крут настолько, что не только с кайзером обнимался, но и номер оплатили. Корреспонденцию, если такая случится, обещали собирать.

По перрону кто только не шлялся. Вроде и вагон первого класса, лишние должны отсекаться, но и дамы чуть ли не с ценником на физиономии фланировали, и офицер сильно подшофе проследовал, и явный альфонс престарелую барыню сопровождал. Я, чтобы ни с кем ненароком не столкнуться, пошел в купе, и стал ждать отправления, хотя оставалось еще минут двадцать. Зашел вовремя — на улице начался мелкий, противный дождик. Осень добралась и до Германии.

В дверь постучали, и я лениво буркнул «Битте». Проводник, наверное. Кузьма уж точно церемониться не стал бы. А больше я никого не жду.

— Герр Баталофф? — спросил незваный гость.

Причем явно для порядку вопрос задал, точно знает, к кому шел. Лет сорока, солидный, тянет на президента правления крупного банка. И дешевого шика, которым сейчас часто грешат всякие жулики, не заметно. Чуть полноват, коротко стрижен, залысины уже растут и ширятся. Усы и борода ухоженные, скорее всего, сюда прямо из парикмахерской приехал.

— Да?

— Извините мое вторжение, выглядит, будто коммивояжер пришел продавать швейные машинки. Постараюсь не мешать вам слишком долго. Позвольте представиться, Эдуард Сандоз, глава правления химической компании «Сандоз», — он подал мне визитку. — Раньше мы назывались «Керн и Сандоз», но мой компаньон в прошлом году…

Все-таки «коммивояжер». Просто солидный.

— Прошу вас, герр Сандоз, увольте от выслушивания истории вашей компании. Вне всяких сомнений, она заслуживает внимания, но не сейчас. От меня что требуется? Простите, я устал, и мне хочется отдохнуть.

Да, я знал, что за компания. Они благополучно дожили до девяностых, пока не слились с «Новартис». Вряд ли швейцарцы затеяли какую-то аферу. Хотя кто знает? Как там Рокфеллер говорил? Готов отчитаться за каждый миллион кроме первого?

— Мы встречались на медицинском конгрессе, в первый день. Возможно, вы не запомнили, было много желающих с вами пообщаться. И на мое предложение поговорить ответили, что позже. И тут я смотрю — мы едем в одном вагоне. Вот и подумал — почему бы и не попробовать.

Визитки, которые во время конгресса мне совали, я малодушно сваливал в кучу. Было их несколько десятков, разбираться не хотелось. Возможно, и Сандоз там есть. Вот наберусь терпения, и просмотрю все. Надо только достать из чемодана тот пустой несессер, в который я их сгреб. Ведь не выбросил, хотя и мог!

— Давайте, герр Сандоз. Вам повезло, — показал я на диванчик напротив своего. — Излагайте.

— Наша компания хотела бы приобрести эксклюзивные права на производство в европейских странах всех ваших препаратов.

— Не интересует. Обратитесь в представительство «Русского медика», там вам помогут.

— Я имел в виду и будущих препаратов тоже. Мы заплатим сто тысяч за лекарство от сифилиса и тот препарат, который сейчас разрабатывается.

Сумел, гад, заинтересовать. Естественно, там много кто пытался узнать, что мы делаем, но промышленный шпионаж сейчас находится на весьма скромном уровне, Жиган справляется.

— И что вы знаете об этом?

— Буду честен — только в общих чертах. Скорее всего, это препарат на основе плесени. Вы просили участвовать в этом герра Манассеина, который опубликовал статью о подобном веществе. Он заявил, что вы украли все. Из-за того, что работали под руководством его коллеги, профессора Талля. Но мы пришли к выводу, что это новая разработка. Наш источник сообщил, что Август Талль никогда не возвращался к этой теме.

Дорогая редакция, как мне можно вернуть веру в человечество? Швейцарские химики в курсе всего, что и кому я говорил, даже про содержание таинственного архива Талля имеют представление. Хотя, если совсем немного подумать, я знаю, о ком они. Круг подозреваемых слишком узок.

— На вашем месте проверил бы несколько раз всё, что рассказывает фрау Талль. Иногда она принимает желаемое за действительное. Сказал бы, довольно часто.

Хорошо держится, ни грамма удивления. Или он и не собирался скрывать?

Ничего Сандоз от меня не получил. Мало того, что я не планировал никаких договоров на бегу подписывать, так и будущим торговать… как-то не комильфо. Деньги на расширение исследований и у самого найдутся. Зато от чужого дяди зависеть не буду. Который обязательно захочет залезть в дело по самое никуда. А Елену Константиновну надо за длинный язык наказать как-нибудь, а то с такими партнерами… Короче, пока отделался пустыми обещаниями изучить предложение.

* * *

От вокзала в Франкфурте до Вольфсгартена километров пятнадцать, я смотрел на карте. Извозчик согласился везти нас за восемь марок. С одной стороны — многовато, а с другой — и вправду далеко ехать. По уму если, он после этой поездки кобылку свою должен в стойло поставить. Пришлось наступить на горло собственной жабе и заплатить. Деньги есть, но за такие деньги у меня лаборант почти неделю трудится.

Гессены о своем имуществе заботятся, дорога к охотничьему замку в идеальном состоянии. Да и вокруг всё — как на открытке, до того прилизано и подстрижено. Может, у них по лесу зайцы с оленями строем ходят? Впрочем, охота меня не волнует. Я здесь совсем не за этим. Хорошо бы оперативненько разобраться с малоинтересными для хирурга проявлениями женского организма, и на волю, в пампасы.

На въезде тут натуральный контрольно-пропускной пункт. А как же, Вольфсгартен принадлежит герцогу Гессену, сюда то и дело катаются венценосные особы, в том числе и кайзер с нашим отечественным императором. Но говоря уж о всякой мелюзге типа бельгийцев и датчан. А великих князей и прочих графьев они и не считают уже, наверное.

Извозчика запустили, чтобы он мог довезти меня до конца маршрута. А то гостевой домик этот от ворот не виден даже. И покатили мы по дорожке, засыпанной мелким гравием, мимо чудес садово-парковой архитектуры. Территория громадная, механизации труда садовников практически никакой. Отсюда вопрос: а сколько же человек здесь стригут газоны и рыхлят землю на клумбах? Стирают постельное белье и протирают пыль на люстрах с финтифлюшками? Ужас. Страшно подумать только, в какую сумму обходится такое счастье. Даже если владелец сам себе в герцогскую казну налоги не платит, на одних свечах разориться можно.

Неприличные, но такие сладкие размышления о чужих деньгах прервала остановка. Приехали, значит. Кто-то снаружи открыл дверцу экипажа, и я выбрался на свежий германский воздух. Встречал меня дворецкий. Одет довольно аскетично, никаких позументов с аксельбантами. Простой сюртук, неплохо пошитый. Лет пятидесяти, на лице отпечаток причастности к высшим сферам. Вернее, служения. Такие ребята свое место крепко знают, поколениями состоят при одной и той же фамилии, и ни один господина не продал. За деньги не покупается. Примерно как английский газон — посадить траву и подстригать триста лет.

— Герр Баталофф, рад приветствовать вас в Вольфсгартене! — с изрядной долей пафоса произнес он. — Меня зовут Фриц, я старший дворецкий. Сейчас вас проведут в вашу комнату. Ужин через два часа.

Операция внедрения прошла на «отлично». Горничные забегали, готовя мне ванную, ливрейный лакей со знанием дела помогал Кузьме распаковывать чемоданы, мне с дороги предложили чего-нибудь выпить, пока среда обитания придет в состояние, достойное гостя высоких хозяев. И ведь даже паспорт никто не спросил, довольно было представиться на въезде.

Комната, если честно, сильно моему номеру в «Бристоле» проигрывала. И в «Англии» тоже. Три звезды, максимум. Четыре с большой натяжкой. Скромненько: гостиная, спальня, ванная. Кровать, правда, двуспальная, на всякий случай, наверное. Но без балдахина. Тумба прикроватная, столик, шкаф. И в гостиной диван, парочка кресел, бюро, если поработать надумаю. Ну хоть на письменный прибор средней паршивости и стопку писчей бумаги расщедрились. Никакого антиквариата, сплошной новодел. Картины на стенах — уровня барахолки в Битцевском парке. Жмоты, одно слово. Так мировое светило встречать — себя не уважать. Хорошо, не с дворней столоваться посадили, и за это спасибо.

За ужином меня ожидал Великий князь и некто неизвестный, взирающий на Сергея Александровича с выражением угодливого страха. Я был удостоен горячего рукопожатия и вербального восхищения оценкой моих заслуг. А как же, вроде и виделись недавно, а два ордена получил.

Выглядел Романов неважно — красные глаза, печать усталости на лице. На лбу обозначились мощные морщины.

Странный худощавый субъект в пенсе оказался моим коллегой, акушером при дворе Великого герцога Эрнста Людвига, доктором медицины Герхардом Петерманом. С ним я уговорился пообщаться позже —, не за ужином же. Хозяин поместья отчалил по своим делам в Дармштадт. Там же находятся и его жена Виктория-Мелита с годовалой дочкой Елизаветой. О причинах отсутствия Великой княгини мне пока не сообщили.

Ужин как ужин — пресноватый суп, слегка недосоленный бифштекс, и прочее, в пределах допустимых погрешностей. Съедобно. Вино хорошее, прямо очень понравилось. Надо попросить, чтобы прислали несколько бутылок. Наверняка из личных герцогских погребов, не в магазине покупали. К вину шел отличный сыр под названием брюнуст. Тоже захотелось захомячить пару-тройку головок.

— Расскажите, что там за конфуз случился во время визита Его Величества в институт? — спросил Сергей Александрович после того, как мы прикончили первую бутылку и слуги нам открыли вторую.

Что примечательно — беседовали по-русски, напрочь исключив из разговора очкарика. Вроде и невежливо, но кто я такой, чтобы правила устанавливать?

— Одна сотрудница совершенно случайно пролила на голову своей коллеге пузырек с зеленкой, — объяснил я. — Следы оперативно убрали, но на волосах остался легкий изумрудный оттенок.

Великий князь хмыкнул. Наверное, представил, как выглядела пострадавшая.

— И как она попалась на глаза государю?

— Так роли были распределены, люди проверены. Обе участницы недоразумения были предназначены на одну и ту же роль. Одна — основной состав, вторая — на всякий случай, на замену.

Я рассказывал об инциденте, а сам все гадал — чего Сергей Александрович такой дерганый. Явно же не вино подействовало. Алкоголь, он в основном наоборот, успокаивает и расслабляет. Наконец, просто взял и прямо спросил. Выяснилось, что великую княгиню тошнит, мучают головные боли и все это выглядит да… как токсикоз. Но в беременности до сих пор уверенности нет. А вот Романову горит. Узнать и объявить. Что-то там кому-то наверное наобещал, авансировал, какие-то планы с этим всем связаны.

— Вообще, есть способ узнать.

— Осмотром?

— Нет, лучше. Анализы.

Тут терпение Сергея Александровича подошло к концу, сразу перешел на немецкий, зачастив скороговоркой. Да так что я еле успевал понимать сказанное им:

— Господин Петерман! Евгений Александрович имеет способ установить беременность моей жены с помощью специальных анализов.

Очкарик растерялся. Снял пенсне, начал его протирать специальной тряпочкой.

— Но Ваше Высочество! Наука еще не знает точного способа установить беременность натаких ранних сроках. Не исключена ошибка…

— И тем не менее! Пожалуйста, займитесь этим немедленно! И доложите мне после осмотра!

Великий князь встал и ушел, не попрощавшись.

Я посмотрел на Петермана, ожидая профессионального разговора. Но коллега начал путано вещать, что, может, в хирургии я что-то и понимаю, но в повивальном деле вряд ли, а потому самое разумное, что можно сделать — довериться мнению специалиста и потихонечку отчалить в сторонку, чтобы не мешать взрослым дядям и не светить тут непроверенными методами. Понятно, что ни хрена не понятно.

— Давайте представим, что я пока ничего не знаю. Вы, доктор, введете меня в курс дела, а я буду задавать вопросы, если чего-то не пойму. Так мы сэкономим кучу времени и душевных сил.

На колу висит мочало, начинай трындеть сначала. Опять словесные кружева. Может, у них тут заведено перед началом работы забить голову собеседнику до состояния невменяемости, но мне такое сильно не по душе.

— Что с Великой княгиней? — не выдержал я.

— Ее Императорское высочество сейчас в сложной ситуации. Меня вызвали в связи с возможной беременностью. Я наблюдаю пациентку в течение недели, но пока точно ответить не могу. Накануне Великая княгиня почувствовала недомогание, боль в животе, тошноту. Я назначил постельный режим во избежание…

— Так пойдем к пациентке, зачем медлить? Там и расскажете, что и как.

Ах, как сильно я хотел увидеть Лизу. Только сейчас понял, что соскучился неимоверно.

— Что же… пойдемте. Только имейте в виду. Княгиня сильно не в духе.

— Думаю, наш визит поднимет ей настроение!

Глава 20

Проход по лестнице, коридору, поворот — и мы перед дверью. Сразу видно, что не абы кто там, за ней, солидное препятствие. Петерман аккуратно постучал, дождался, когда горничная откроет и впустит нас.

Лиза лежала на постели, голова ее скрывалась в нагромождении подушек. Бледновата, но внешне ничего страшного — ухоженная, с прической. Хотя сейчас мне к осмотру доступно даже не всё лицо, не говоря уже об остальных частях тела.

— Здравствуйте, Ваше Императорское высочество! — поклонился я.

Лицо Лизы вспыхнуло, глаза засияли. Но княгиня себя блюла. Подала руку для поцелуя, крепко сжала мою ладонь.

— Прекращайте, Евгений Александрович. Давайте без титулов.

— Как вы себя чувствуете? Беспокоит что-то? Сергей Александрович переживает весьма сильно. Вот прямо очень.

— До вчерашнего дня всё было замечательно. Разве что вкус немного изменился, и запахи будто сильнее стали. А накануне, наверное, съела что-то. Тошнота появилась, рвота была. Я уголь ваш выпила, но не помогло. И сейчас мутит.

— Живот не болит?

— Нет, разве что… совсем немного, — ответила Лиза, подумав.

Я на всякий случай прощупал живот. Ничего необычного, никаких вздутий, спазмов.

— С вашего позволения, я переговорю с врачом, — снова чуть поклонился я и потащил Петермана в уголок.

Спальня была таких размеров, что в дальнем углу, наверное, можно и погромче разговаривать, никто толком не услышит. Акушер даже не сопротивлялся, пошел за мной.

— Какие признаки беременности вы заметили? Базальная температура повысилась?

— Не измеряли.

— Шейка матки? Цвет изменился? Синюшность есть? Ареолы молочных желез? Сами железы? Высота стояния дна матки? Консистенция?

Через минуту я понял, что этот индюк сюда приехал исключительно для порядку. Засунуть термометр в анус он постеснялся, об изменении цвета шейки матки не знал, про молочные железы промямлил что-то невразумительное. Наверняка еще какие-то признаки есть, я ведь по памяти, что осталось после кафедры акушерства с гинекологией. Вот только дно матки немец и прощупал, но и ответ о консистенции дал уклончивый.

— Что же, коллега, пойдемте, осмотрим пациентку совместно, — вздохнул я.

На этого специалиста даже обижаться нельзя. Брать на себя ответственность за это не хочется, хоть и пришлось наблюдать родную сестру сюзерена. Полезешь смотреть в зеркалах — а вдруг чего случится, виноват ты. Поинтересуешься базальной температурой — оскорбление. И так далее.

Хотя, когда Петерман понял, что вся ответственность легла на мои плечи, оживился. И действовал вполне профессионально — живот щупал как надо, осмотр в зеркалах провел замечательно, причинив минимум неудобств этой не очень приятной для дамы процедурой. Что за люди, эти придворные? Что угодно сделаю, лишь бы не оказаться в их числе.

Выяснилось, что приборы для измерения артериального давления до Гессена еще не добрались. Пришлось послать слугу ко мне в комнату за саквояжем. Как знал, на конгрессе не все раздарил нужным людям.

— Ваше мнение, коллега? — спросил я его после осмотра.

— Беременность восемь-десять недель, рвота беременных легкой степени. Но Его Императорское высочество… требует веских доказательств.

Повздыхали, попереглядывались.

— До шевеления плода еще много времени. Но есть одна задумка… Прикажите, пусть подготовят три… как это по-немецки… самки кролика. И столько же самцов лягушки. Елизавета Федотовна, будьте готовы сдать сейчас мочу для анализа.

Вот что мне нравится — сказали три крольчихи подготовить, и понеслись выполнять приказание. Никто даже задумываться не стал, что я с ними делать собираюсь. То же касаемо лягушек.

Мы с Петерманом вышли, и через пару минут горничная принесла нам великокняжескую урину. Немец только хлопал глазами за стеклами пенсне.

— Что вы собираетесь делать?

— Покажу вам секретную методику определения беременности на ранних сроках. Очень достоверный способ.

— Но кролики, лягушки… Это какой-то ритуал?

— Вы что меня, за шамана держите? Или сельского колдуна? — подпустил я металла в голос.

Немецкий для этого очень хорошо подходит. Рявкнул «ляндлихер цауберер» — и пожалуйте менять портки.

— Что вы, коллега? Прошу прощения, если мои слова вас задели.

Тонко чувствующий организм, сразу почуял, к чьему мнению прислушиваться будут. А если еще по-свойски в морду дам? И акушер потрусил чуть впереди меня молча.

Слуга привел нас на какой-то хоздвор — вокруг запах специфический, где-то куры кудахчут. Но навоза под ногами не наблюдалось. Крольчихи теснились в клетке, стоящей на столе. Еще один безмолвный участник — молодой парень лет двадцати, стоял чуть поодаль, готовый выполнять любую нашу прихоть.

— Где лягушки? — спросил я.

— Послали мальчика, сейчас поймает и принесет, герр профессор.

— Хорошо, пока займемся тем, что есть.

Я достал из своего саквояжа шприц и набрал в него мочу. Петерман только что нижнюю челюсть руками не поддерживал, глядя на это.

— После наступления беременности организм женщины начинает меняться, — объяснил я. — В кровь выделяются вещества, которых ранее было не очень много. Сейчас мы введем самкам кролика мочу под кожу. Повторим процедуру еще четыре раза. Через пять дней животных забьют, и мы посмотрим на яичники. При беременности они будут увеличены. Давайте по одной, — кивнул я парню. — Вот, миллилитров пять должно хватить… Одну мы оставим для контроля…

— Жабы, герр профессор, — в комнату забежал паренек лет десяти с ведром, накрытым крышкой.

— Спасибо, мальчик, — поблагодарил я и сказал Петерману: — Дайте ему, пожалуйста, марку. У меня руки… сами видите. Я потом верну.

Серебряная монетка перекочевала к чрезвычайно довольному таким результатом пацану.

— А земноводные? — спросил акушер.

— Тоже отреагируют. Выделят сперму. Через несколько часов.

— Так зачем тогда ждать пять дней с кроликами? — удивился немец.

— Потому что нам нужен такой результат, который можно показать Великому князю. Боюсь, сперма жабы будет выглядеть не очень убедительно.

* * *

После опытов на теперь уже лабораторных животных, пошли к главному заинтересованному лицу. Сергей Александрович, судя по всему, ждал очень многого. Уж какие там подвижки в среде, близкой к императору, от этого зависели — даже знать не хочу. Видать, большие. Потому что вопреки этикету, он подошел к нам, закурил, сломав первую спичку дрожащими пальцами, и нетерпеливо спросил:

— Удалось выяснить?

— После внешнего осмотра ее Императорского высочества мы с коллегой пришли к единодушному выводу о весьма высокой вероятности беременности на ранних сроках, — отрапортовал я.

— Что это значит?

— Граничит с твердой уверенностью, Ваше Императорское высочество, — добавил Петерман. — Герр профессор провел несколько анализов, которые должны подтвердить или опровергнуть наш диагноз в ближайшее время.

Красавчик! Мастер сказать так много ни о чем. Каждое отдельное слово понятно, всё вместе почти никакого смысла не имеет. Ждите, мы с вами свяжемся. Но Сергей Александрович обтекаемыми прогнозами не удовлетворился.

— И когда наступит это ваше ближайшее время? — резко спросил он.

— К утру предварительный результат, через пять суток — окончательный, Ваше Императорское высочество!

Я почувствовал, как меня тоже тянет закурить. А потом еще заломило в спине до кучи — наклоняться пришлось много. Попенял сам себе за то, что в поездке забросил тренировки ушу — дал клятву как можно скорее все возобновить.

— Подождем, — вздохнул Великий князь. — Благодарю вас, господа. Герр Петерман, не смею вас задерживать. Евгений Александрович расскажет мне о медицинском конгрессе.

* * *

Утром устроил натуральное шоу — «цирк с конями». Я поднялся рано, во время самого мощного раската храпа Кузьмы, проскользнул вниз замка, выбежал в парк. Сделал пару кругов бегом вокруг пруда с лебедями, разогрелся. После чего приступил к малому разминочному комплексу. Стойки, связки… Упражнялся я в одних брюках, босиком — благо утоптанная земля у пруда позволяла. И разумеется, быстро привлек внимание. Сначала подплыли любопытствующие лебеди, потом меня заметили шуршащие по замку слуги. Из окон все было отлично видно.

Когда я перешел к бою с тенью в парк вышел позевывающий Сергей Александрович. Одет он был в халат, сразу закурил первую утреннюю папиросу. Меня не отвлекал, но смотрел внимательно. Ушел. А что, решили вчера, что жаб после завтрака пойдем проверять, так хоть по стенам бегай, всё равно ничего не изменится. Умеет ждать.

Появился заспанный Петерман. Этот пялился совершенно некультурно, чуть ли не в двух шагах встал. И тоже начал дымить. Был вынужден сделать ему замечание, отослал травиться к лодочному причалу. Наконец, доктору надоело, и он тоже свалил.

Солнце уже хорошо так разошлось, встало над деревьями и принялось жарить совсем не по-осеннему. Даже вспотел слегка. День обещал быть хорошим, прямо бери Лизу на прогулку-пикник и дуй за грибами. Некстати, вспомнились наши кавказские приключения. А ведь упражнения ушу надо делать в активной медитации — освободив мозг от всего суетного и мирского.

Только подумал о княгине и вот она собственной персоной. В легком белом платье, правда с шалью поверх.

— Выполняю твою рекомендацию, — слабо улыбнулась мне Романова. — Гуляю. Сегодня с утра не тошнит пока.

— Ты посмотри, какой тут воздух! — я перешел на нижнее дыхание диафрагмой. — Нарезать ломтями можно.

Глядя, как мой живот двигается вперед и назад, Лиза засмеялась, села на скамейку возле причала. Я закончил разминаться, примостился рядом. Жалко не догадался взять полотенце — вытереться от пота. Эх, скинуть бы штанцы, да нырнуть в пруд. Увы, нельзя. Слуги пялятся, ни минуты интимного уединения. Да и прохладная водичка, наверное. Конец октября все-таки.

— Уже и не думала, что стану матерью. Последние годы просто одно черное отчаяние и горестные мысли.

Лиза повернулась ко мне, плотнее закуталась в шаль — солнышко из-за деревьев не добивало до скамейки.

Вести такой «пограничный» разговор с княгиней мне совсем не хотелось, но пришлось. Успокоил, как мог, описал диету для беременных — тут главное не разъедаться, не налегать на жирное и жареное. Ну гонять подальше курящих.

— Это почему же? — удивилась Лиза. — Курить вредно?

— Даже не сомневайся. Табак поражает легкие, вызывает опухоли. Злокачественные.

Начал объяснять про опасность рака, но тут объявился дворецкий, деликатно покашлял за спиной — после чего пригласил к завтраку.

Сам себе удивляюсь. Наверное, устаканилось всё. И нетерпение первой встречи здесь, в Вольфсгартене, очень быстро сменилось покоем. Да и Лиза тому поспособствовала — отойдя от первых приступов токсикоза, окружала меня заботой и вниманием. Мы гуляли по парку, музицировали в гостиной. Вернее, я слушал, как она играет. Из меня музыкант тот еще. Единственное, что напрягало — это общие приемы пищи с князем. Вроде бы и настроен ко мне максимально благожелательно, выдает новые авансы и обещания помочь по возвращению в Россию, а все как-то неловко. Будто я стал неким «третьим» членом семьи с неясными правами и обязанностями. Это кстати, почуял и Петерман. Который сначала думал, что я просто приглашенное «светило», проверить назначения семейного доктора. От чего явно напрягался. Но потом увидел, как я свободно общаюсь с великими князьями — не каждому другу дозволяется такое поведение — что-то начал подозревать.

Немцу я скормил историю про лечение проблемной спины Великого князя, которое привело меня к статусу чуть ли не друга семьи, и он вроде удовлетворился такой версией. А уж после того, как мы с Романовым споили акушера «Кровавой Мэри» до состояния застенчивости, и вовсе перестал мыслить в неправильном направлении. По крайней мере, во время совместного приема пищи прекратил слишком уж явно отслеживать, кто на кого и как смотрит.

И тут Сергей Александрович деликатно мне намекнул насчет моих дальнейших планов.

* * *

От Франкфурта до Вюрцбурга меньше полутора сотен километров по железной дороге. Есть и такой маршрут, когда поезд дальше не идет, но я сел в мюнхенский — он мне удобнее по времени оказался. Ехать недолго, даже переодеваться не стал. Ботинки только стащил, чтобы ногам подышать. Но ехал первым классом — надо держать марку. Чтобы по дороге не скучать, начал писать наброски статьи про пробу с кроликами и жабами. Во-первых, надо узнать, как сейчас дело обстоит с гормонами гипофиза. Есть новости о гонадотропном гормоне? Убей, не помню, когда его открыли. Тем более про хорионический гонадотропин не знаю ничего, кроме названия. Кроликов фигачить начали вроде в двадцатых, или даже тридцатых, но тест стал настолько популярен, что родил идиому в английском «кролик умер». Юмористы, ничего не скажешь. Признак Чедвика с синюшной шейкой матки, выжженный каленым железом в мозгу каждого студента, Петерману был знаком на уровне «что-то такое слышал». Терра, как говорится, инкогнита.

Немецкого акушера я запугал, плагиатить не должен. В крайнем случае у меня есть в свидетелях Императорские высочества, если что, прижучу доктора так, что мало не покажется. Я лучше открытие профессору Снегиреву отдам, завкафедрой соответствующей в Москве. С Владимиром Федоровичем я знаком, и сказать о нем могу только хорошее. По крайней мере для акушерства с гинекологией он сделал намного больше, чем Петерман. Пусть научно обосновывает. Ну и меня как автора идеи упоминает. Решено, буду в тех краях, обязательно встречусь с ним.

Да, я занимался в поезде чистой прокрастинацией. Предавался бесплодным мечтаниям, пил чай и лейтяйничал. У меня, знаете ли, душевная травма может. Хотя на самом деле нет. После предъявления Сергею Александровичу жаб он успокоился, даже курить меньше стал. А как забили крольчих с ожидаемым результатом, и вовсе какие-то романсики напевать начал. Лиза и так была уверена. Рвота хоть и повторялась с завидным постоянством, но раза три в день, так что Великой княгине даже голодать не пришлось.

Короче, на перрон вюрцбургского вокзала я ступил в довольно хорошем настроении. Вечно хмурый после лечения Кузьма пошел звать носильщика. Видано ли дело, ни один к вагону первого класса не прибыл. Или здесь из таких выходят настолько редко, что забыли, когда и случалось такое? Но примчался, топая сапогами, даже изобразил одышечку легкую, мол, прошу оценить сервис повышенным тарифом. А вот нет. Не заставил бы ждать, получи, а так — согласно прейскуранту.

Гостиницу нам порекомендовали хорошую, чуть не с пятисотлетней историей, «Ребсток». Недалеко, минут пять на извозчике, всё пристойно. И до университета всего ничего, буквально в двух шагах. Впрочем, у них тут всё рядом, потому что сам город микроскопический. Куда ни плюнь, на окраину попадешь. Но чистоту блюдут, гады. Кузьма уронил какую-то бумажку, так примчался полицай, заставил поднять и в урну отнести.

— Барин, может, можно послабление порошкам дать? — спросил он после погони за листиком. — Сил терпеть это нет. Кусок в горло не лезет.

— Пять тысяч тоже стоит таблетка для послабления, — порадовал его я. — У меня таких денег лишних нет.

Очевидно, у господина Невструева тоже не нашлось, и до гостиницы он молчал.

Хороший номер, просторный, без изысков, но мне они и не нужны. Кровать не скрипит, матрас не продавлен, клопы не ползают, горячая вода присутствует. Мебель помладше пяти столетий, не разваливается. И персонал вышколенный, шуршат совершенно незаметно, но качественно.

Собственно, у меня оставалось еще два дня до будущего дня рентгенолога. Спешить некуда, успею и познакомиться, и пообщаться. Поэтому я даже гулять не пошел, поужинал и лег спать.

Глава 21

НЬЮ-ЙОРКЪ.

Изъ Мексики сообщаютъ, что въ Тексакапу въ тюрьмѣ сожжены живыми, по приказанiю судьи 10 человѣкъ, обвинявшихся въ ереси.

ЛОНДОНЪ.

Турецкое посольство опровергаетъ сообщенiе газеты «Standard» о задержанiи и утопленiи въ Босфорѣ турецкихъ революцiонеровъ.

ПЕТЕРБУРГЪ.

«Нов. Врем.» телеграфируютъ изъ Владивостока: «Изъ Пекина сообщаютъ: Англiйская эскадра сосредоточилась въ Фучеу. Англiя ищетъ предлога объявить войну Китаю. Политическое положенiе на крайнем Востокѣ неустойчивое: надо ожидать опасныхъ осложненiй, вызываемыхъ англичанами. Ради противодѣйствiя успѣхамъ Россiи, Англiя злостно интригуетъ на всѣхъ пунктахъ въ тщетной надеждѣ поднять свой пошатнувшiйся престижъ на Тихомъ океанѣ».

ЛОНДОНЪ.

«Агентство Рейтера» уполномочено заявить, что извѣстiе «Times» о мнимомъ русско-китайскомъ соглашенiи относительно уступки порта Артура лишено всякаго основанiя.

ВИЛЬНО.

Открыты курсы сестеръ милосердiя «Краснаго Креста» и скорой медицинской помощi.

Из утренних газет меня больше всего заинтересовала не новость о Порт-Артуре и прочая политика, а сообщение из Вильно. Моровский обещал перед отъездом связаться со своими знакомыми врачами в Польше и обсудить с ними скоропомощный конгресс. Еще месяцем ранее мы напечатали по заказу несколько методичек на тему организации службы 03 в крупных городах — кадровая структура, система диспетчеров и оказание первой помощи. Разослали их почтой по больницам в Варшаву, Одессу, Ригу, Киев, Харьков, Тифлис, Ташкент, Вильну и Нижний Новгород. Такой вот почти спам. Покрыли, так сказать, самые крупные города империи. Причем Вильно в списке, насколько я помнил, не было. А вон они, впереди планеты всей.

— Барин, гимнастический зал, стало быть, свободен, — в номер зашел Кузьма, на подносе у него стояла чашка кофе. А еще лежал брецель — немецкий калач. Свежий, духовитый!

— Ты что же… Освоил местный язык? Откуда знаешь про зал?

— Да зашел, когда вам за кофием ходил, — простодушно ответил слуга. — Один немец там со шпажкой упражнялся, ну да он вам не помешает — места полно.

Пока Кузьма сервировал мне быстрый завтрак — расспрашивал про переливание крови. Слухи об участии кайзера дошли и до него.

— Вот еще у нас слышал — а что будет, если государю от простого кровь залить? Грешно!

— Головой думать надо, а не чем обычно. Вот представь, идет Его величество, и вдруг подвернул ногу. И тут странник какой-нибудь отдает свою палку, чтобы до дворца дойти. Будет от того урон чести царя?

— Ага, значит, кровь навроде костыля… Вот и разъяснили бы так простому народу, а то ведь в сомнениях…

— Уже и анекдоты про это рассказывают. Одному князю с редкой кровью потребовалось переливание. И только один человек ему подходит в городе — выкрест-еврей. Делать нечего, послали за ним, перелили. За то князь выкресту подарил дом и экипаж с двумя лошадками. Тот ходит довольный, хвастает. А потом князю другой раз нужно переливание. Опять позвали еврея. И после процедуры, аристократ дарит коробку монпансье. Такая вот благодарность. «Как же так?» — удивляется еврей — «В прошлый раз вы мне подарили дом и экипаж!». «В прошлый раз — отвечает князь — Во мне не текла еврейская кровь».

Шутка не сразу дошла до Кузьмы. Но как дошла — слуга так захохотал, что слезы пошли. Правильно, надо отвлекать мужика, чтобы в депрессию не впал. А то где потом нормального искать? А привыкать?

* * *

Сразу после еды заниматься ушу было нельзя — сходил на почту, разослал телеграммы с моим новым адресом — в первую очередь Чирикову и Моровскому, потребовал сообщить последние новости. Потом — Келеру. Ему отписал, что немецкие и швейцарские фармацевтические фирмы проявляют интерес к нашим новым лекарствам — попросил командировать кого-нибудь на переговоры о лицензиях. Наконец, Романовскому. У последнего я просто поинтересовался, как идут дела с клиникой, есть ли проблемы и трудности.

Вот не был я уверен насчет царской привилегии на лечение сифилиса. Да, цидулька в МВД направлена, все приказы розданы. Но, как водится — было гладко на бумаге, позабыли про овраги. Наверняка, уже кто-то смог выяснить насчет серы и начал сам колоть ее больным. Поставил себе зарубку в памяти — усилить надзор за рекламой. Если и проколются где-то «конкуренты» — в объявлениях в газетах. Еще одна телеграмма отправилась юристу «Русского медика» — Маргарову. Пусть бдит и следит.

Позаниматься ушу мне так и не довелось. Гимнастический зал встречал меня испуганными лицами слуг и дикими, душераздирающими воплями. Кричал тот самый фехтовальщик, которого упоминал Кузьма — он, скрючившись на полу, до сих пор сжимал рапиру в руках. Вокруг суетился знакомый портье, постояльцы.

Пока я расталкивал толпу, посыльный в форме гостиницы обогнул меня и быстрым шагом подошел к портье.

— Герра Ляйфера нет дома. Будет вечером.

— Позовите Риттера, кто еще есть? Приведите хоть кого-нибудь! — рыкнул портье, и попытался успокоить постояльца: — Потерпите совсем немного.

— Йа-йа. У меня колика, а не глухота! Я всё слышу! Ой, до чего же… — и тут его вырвало.

С одной стороны, мешать местным специалистам и отбирать у них хлеб не хотелось, с другой — человек страдал, и, судя по всему, не преувеличивал степень испытываемых им мучений. Поэтому я наступил на горло собственной лени и решил вмешаться.

— Господа, извините, — шагнул я к скульптурной группе «Портье безуспешно пытается утешить постояльца». — Невольно услышал ваш разговор. Я врач. Хирург большей частью. Может, я смогу помочь?

— Буду признателен, — отдышавшись, сказал страждущий — высокий с залысинами мужчина в гимнастическом костюме. — Почечная колика, очень резко начался приступ. Поясница болит, к мошонке будто гирю подвесили, позывы…

— Вы доктор? — оборвал я больного, ощупывая живот, потом спину.

— Найн. Просто не первый раз уже такое…

— Давайте перейдем к вам в номер, — предложил я. — Там удобнее будет.

«Фехтовальщик», оперевшись на слуг, с кряхтением поднялся, держась за поясницу. Верю, болит. И деться некуда. Нет такого положения тела, в котором было бы легче. По лестнице он вдруг припустил бегом, видать, желание облегчиться стало совсем уж нестерпимым.

Дверь в номер болящий оставил открытой, и я вошел вслед за ним.

— Раздевайтесь пока, я схожу за саквояжем.

Когда я вернулся, «Фехтовальщик» все еще был в туалете. Или повторно побежал, и такое возможно. Голова понимает, что уже нечем, а мочевой пузырь сигналит: давай, пора! И каждый раз надежда, что вот сейчас сходишь — и легче станет.

Вышел он бледный, даже зеленоватый слегка. Получилось рассмотреть пациента подробнее. Лет сорока, чуть полноват, стрижка хорошая, бородка с усиками ухоженная. На лице парочка шрамов — явный след мензурного фехтования. Значит, университет немецкий закончил. Да и сейчас занятий не бросил.

— Кровь в моче, много, — испуганным голосом сообщил он. — Прежде такого не случалось.

— Надо было сохранить урину для анализа, да что уж теперь. Значит, камень ранил изнутри стенки мочеточника. Бывает. Давайте, измерим давление пока.

На аппарат «фехтовальщик» не отреагировал. То ли видел уже, то ли не до того сейчас. Лицо совсем бледное, ни кровинки. Закусил губу, терпит. И поневоле пытается сесть поудобнее в надежде, что легче станет.

— Что вы собираетесь делать? — спросил немец, постанывая.

— Услышать от вас, что все в порядке, минут через десять.

— Горячая ванная, бег по лестнице?

— Без меня, пожалуйста.

Я порылся в саквояже, и достал три ампулы анестетика. Думаю, хватит и двух, но кто знает? Новокаина для блокады сейчас нет, не придумали еще. Все поголовно используют его родителя, кокаин. Так что прихвати меня доблестная полиция с моим чемоданчиком в двадцать первом веке, впаяли бы по полной за особо крупные размеры хранения и транспортировки. Я же его в поезде возил. И на извозчике. Использую я эту дрянь исключительно от безысходности — с дозой ошибиться довольно просто, препарат токсичнее любого местного анестетика моего времени. Хорошего от него не намного больше, чем плохого.

Набрал двадцать миллилитров в шприц, сжал его в кулаке, чтобы раствор согрелся, и велел пациенту:

— Пах освободите.

— Зачем? — сил удивиться у немца хватило.

— Не бойтесь, отрезать ничего не буду. Быстрее!

Подействовало. Можно подумать, в его паху что-то такое выдающееся есть, чего я не видел никогда. Некоторые пациенты почему-то считают, что у доктора одна только радость в жизни — посмотреть на кусочек их кожного покрова, обычно прикрытый одеждой. Возможно, такие в природе и есть, но я не встречал.

Про блокаду семенного канатика я помнил. Была у нас преподша по урологии, довольно пожилая дама, которая получила медицинское образование в Виннице. Оказалось, что город этот славен не только мавзолеем Николая Ивановича Пирогова, но и великим урологом Моисеем Юльевичем Лориным-Эпштейном. Судя по придыханию, с которым дама вещала о своем учителе по поводу и без, поразил он ее не только научными достижениями. Почему до такой простой и эффективной вещи не додумались до него, не знаю. И хоть приходилось мне ее делать только однажды в жизни, и этого хватило, чтобы получить нужный навык. Не бином Ньютона.

Так, перчаточки — и пациенту хорошо, и мне приятнее. Обработаем спиртиком и руки, и место инъекции, и приступим. Болит справа, значит, фиксирую пальцами левой кисти семенной канатик с нужной стороны, и предупреждаю:

— Сейчас будет укол. Вы кокаин как переносите?

— Не употребляю, — проблеял больной.

— У дантиста лечились?

— А, да, — дошло до него.

Видать, думал, что я сейчас начну ему всё обсыпать там чистым коксом? Наивный, с того количества, что я введу, кайф получить очень трудно.

Ну, с богом. В оригинальном рецепте участвовало бы миллилитров пятьдесят полупроцентного новокаина. У меня вдвое меньше местного аналога. Если что, потом еще немного добавлю. Тут лучше не торопиться.

После того, как больному полегчало и он порозовел, я настоял, чтобы вызвали экипаж и «фехтовальщика», который оказался Гансом Хоффманом, банкиром из Кельна — отправили в местную больницу. Но тот вцепился, как клещ — умоляя сопроводить. Даже лопатник достал, а оттуда целую пачку денег. От такого напора я опешил, согласился, вернув деньги обратно в карман Хоффмана. Взял только визитную карточку. Так, на всякий случай.

В приемном покое больнице святой Терезы было пусто. За окном капал дождь, а я все ждал дежурного доктора. А его все не было и не было. Слегка «захмелевший» от кокса Ганса рассказывал историю своей жизни, я слушал вполуха. По всему выходило, что сначала шли Ротшильды, потом Рокфеллеры и сразу после них, с бронзовыми медалями третьего места шли Хоффманы из Кельна. Владельцы банка Варбург унд Кельн. Всякие Фуггеры и Вельзеры даже рядом не стояли. Наверное, анестетик всё-таки ударил по голове.

Внимал всему этому я вполуха, потому что за стойкой регистрации, краснея и поглядывая на настенные часы стояла невысокая рыжеволосая девушка с необычными зелеными глазами. Которыми она «постреливала» в мою сторону. Ее звали Агнесс и она была приемной медсестрой, на которую я сразу вывалил все свои медицинские манипуляции с «номером три» мирового банковского рейтинга. Чем вызвал, если не шок, то уважительные взгляды. Которые продолжились, пока мы ждали дежурного врача. А его все не было и не было, действие наркотика начало проходить, Хоффман опять побледнел, начал постанывать. И что делать? Опять колоть? А если сердечко сбойнет? Меня тут полиция прямо и примет. Хотя бы за то, что занимаюсь медицинскими манипуляциями без лицензии. Похоже, конкремент сдвинулся. Может, от тряски, или просто так.

Агнесс вышла из-за своей конторки, принесла Хоффману успокаивающие капли на основе валерианы. И я сумел оценить стати девушки. Крутые бедра, талия, высокая грудь в медсестринском переднике.

— Доктора Ляйфера ищут уже трое посыльных, он тут рядом живет — может быть вам пока чаю предложить?

— Не откажусь, — покивал я, отводя глаза.

Ну нельзя вот так вот… сразу после Лизы, да еще фоном стонущий Ганс… Нашелся фехтовальщик на мою голову!

— У вас какой-то странный акцент. Вы славянин?

Агнесс быстро вычислила меня. Сразу после того, как вторая, пожилая медсестра с высокой прической принесла чай, начала выпытывать подробности. Вроде как про пациента, блокаду, о которой тут слыхом не слыхивали, а по факту — про меня лично. В медицинском саквояже был журнал Deutsches Ärzteblatt с моей статьей — показал, чтобы подтвердить квалификацию. Ну и пошло поехало — вопрос за вопросом, ахи и расширенные зрачки. Думаю, не только у Агнесс, но и у меня тоже. Заливался соловьем. До тех по пока не показался грузный доктор Ляйфер с тростью в руках. Под шумиху с выносом Хоффмана на носилках, я сбежал из больницы очень быстро — коротко протараторив коллеге отчет о лечении и свои догадки относительно дальнейшего развития событий. Даже не попрощался с девушкой. Вот такой нехороший человек.

* * *

Закончив дела в больнице, я помылся и решил позавтракать в кафе напротив. Из головы все никак не шла эта Агнесс, особенно ее зеленые глаза. Поэтому надумал развеяться, изучить окрестности — благо дождь закончился, выглянуло солнышко. Дошел до моста и посмотрел на крепость на другом берегу. Обозревать ее поближе не решился, для этого пришлось бы карабкаться вверх, а мне после завтрака было откровенно лень. Зато нашелся добровольный экскурсовод в виде старичка, рисующего пейзажи на берегу реки. Он и рассказал, что река — Майн, мост — Старый, а крепость — Мариенберг.

Воспользовавшись моей врожденной вежливостью, старый хрыч решил изложить мне историю родного города от времен основания до сегодняшнего дня. Краевед-экстремист, короче. На меня сыпались имена герцогов, императоров, святых, военачальников, и прочий исторический мусор. Уже через минуту я перестал вслушиваться, потому что мне совершенно по барабану, что двигало матерью какого-то герцога, когда она решила послать подлых убийц к знаменитому попу. Естественно, кивал, говорил «Я, я». Демонстрировал участие в разговоре.

Я готов был даже заплатить пару марок за пейзажик, выглядящий как первая проба кисти, но, как ни странно, шедевр мне предложен не был. Хоть тут повезло. И в отплату за подробный отчет о строительстве епископской резиденции, а заняло это лет сорок местной истории, я спросил о герре Рёнтгене, ректоре университета. А вдруг он поклонник Гёте или Гейне, сбегаю в библиотеку, заучу пару цитат для беседы.

Оказалось, Вильгельм Конрад… не уважает русского царя, и вообще, либерал и вольнодумец. Шутить не любит, интересов два — наука и семья. Короче, мое письмо могло привести совсем не к тем результатам, на которые надеялся. Но делать нечего, идти надо. Разрулим на месте, если что. Явочным, так сказать, порядком.

* * *

Герр ректор встречал меня на ступенях университета. По крайней мере, выглядело это именно так — он стоял, я подходил. Очень похож на канонические портреты — окладистая борода, густые брови, суровый взгляд. Студенты на экзамен без подгузников вряд ли заходят.

Когда я приблизился на минимально возможное расстояние, то оказался в позе смиренного просителя — учитывая три ступеньки, взгляд мой упирался в пупок физика, а потому я должен был задирать голову. А ведь видел, гад, что иду прямо к нему, даже шага навстречу не сделал. Я снял шляпу, и произнес:

— Герр Рёнтген, разрешите представиться: профессор Московского университета Баталов, доктор медицины. Я писал вам с просьбой о встрече.

Даже «здрасьте» не сказал, посмотрел как на таракана, и процедил:

— У меня, господин профессор, нет времени на бесполезные встречи. Жаль, что вы потратили своё.

Интересно, если я ему сейчас в глаз дам, это не скажется на предстоящем открытии? Заметит он свечение нужной фигни? Таких напыщенных козлов, преисполненных чувством собственного величия, редко удается встретить. И что теперь делать?

Глава 22

Как пелось в одной песенке Айболита — «Ходы кривые роет. Подземный умный крот. Нормальные герои. Всегда идут в обход!». Я решил стать умным кротом-айболитом и не лезть на рожон. Не хочет Вильгельм Конрад Рентген сейчас со мной общаться — пойдем в обход. Ничего страшного не случилось. Если подумать трезво, я порой нежеланных просителей и попрохладнее встречал. Так что мироздание мне просто вернуло бумерангом собственные поступки.

Потеряю ли я что-то, если так и не получится присутствовать при совершении открытия? Да ни грамма, поездка, можно сказать, туристическая. К декабрю уже сделают первую рентгенограмму, потерпеть чуть больше месяца. Но я хочу побыстрее. Чтобы не думал об этом Рентген, а сразу сделал. Вот даже выпячивать свое первенство не буду, когда притащу аппарат в Россию. Мне просто надо присутствовать при этом. Это как если бы у поклонника живописи появилась возможность посмотреть как Рембрандт «Ночной дозор» заканчивает. Я вернулся в гостиницу, наконец, позанимался ушу и пообедал. После чего прилег вздремнуть. А тут приносят записочку. Так мол, и так, господин Рентген готов встретится со мной в шесть часов.

Разумеется, я сидел в приемной ученого уже в пять сорок пять. И ровно в шесть меня запустили в кабинет, который был очень скромно отделан. Никаких дубовых панелей, кадок с пальмами, как сейчас принято. Много книжных полок, стол, два стула для посетителей.

— Я узнал, что вы буквально спасли жизнь большому меценату нашего университета Гансу Хоффману.

Ректор вышел из-за стола, приязненно улыбнулся. Пожал руку. Сама любезность, будто несколько часов назад не он, а его двойник меня отшивал, указывая направление желаемого движения.

— Ну это преувеличение про жизнь, — опешил я. — Просто обезболил.

— Зер геэртэ херр доктор! Моя благодарность не знает границ. Если бы с Гансом что-то случилось, финансирование столь важных экспериментов было бы прекращено. Не мне вам рассказывать, как иногда бывает…

Так и сказал, «зер геэртэ». Включил, значит, в круг общения, засранец. А Хоффман, выходит, отгружает помощь университету. Любопытно. В будущем — это станет общепринятой практикой. Богачи через эндаументы будут массово отмывать деньги, уходить от налогов…

— Как вы узнали, где я поселился?

— У нас в городе одна-единственная приличная гостиница, где мог бы остановиться профессор московского университета, — хохотнул Рентген. — И именно в ней также проживает бедняга Хоффман.

— Ясно. Кстати, об экспериментах, — подобрался я. — Нельзя ли поприсутствовать? Обещаю, даже дышать через раз буду. В гимназии увлекался этой наукой, долго думал, на кого учиться. Победила медицина, но старая любовь не ржавеет.

— Почему бы и нет? — пожал плечами ученый — Мы сейчас исследуем реакцию солей бария на ток…

Дальше Рентген начал долго и муторно рассказывать про свои опыты, понимал я с третьего на пятое — моему немецкому банально не хватало специфического вокабуляра. У любого круга специалистов есть свой птичий язык, непонятный непосвященным. Добавляем иностранную речь, непривычные и устаревшие термины, готово: слушатель уже борется с искушением изобразить взгляд барана на новые ворота. Но даже плохое кончается. А ради вечернего шоу восьмого ноября я готов был слушать рассуждения о физике долго. Кстати, лектор из Рентгена очень опасный. Рассказывает он тихим голосом, почти без интонаций. Сколько чашек кофе заливают в себя его студенты? Думаю, они делают неплохую кассу какой-нибудь близлежащей кофейне.

Подозреваю, что значение важности банкира очень трудно переоценить. Потому что учтивость достигла невиданных высот: Рентген заговорил о моих собственных изысканиях. Я коротко рассказал о стрептоциде, группах крови и операции на открытом сердце. Оказалось, что Вильгельм Конрад, вернее, его любезная супруга Анна Берта, успешно лечилась волшебным русским порошком. А я ведь думал воздействовать через нее, если напрямую не получится.

Расстались мы очень тепло. Меня даже чаем угостили. Договорились на завтрашний вечер. Раньше лекции, семинары и ректорская рутина. Только мощная сила воли удержала меня от торжествующего вопля, сопровождающего ритуальный праздничный танец дикаря племени тумба-юмба. Я сделал это!

Заниматься на следующий день больше ничем у меня не получалось. Общая приподнятость настроения не давала. Будто подросток, добившийся долгожданной взаимности от предмета своего обожания, я хотел поделиться радостью с окружающими. Только осознание, что всем остальным это крайне неинтересно, затыкало мне рот. Один Кузьма заметил радостные пробежки по номеру и прыжки с кровати, но сделал ошибочный вывод, что мне удалось втюхать местному университету нечто малопонятное и бесполезное, заработав при этом кучу деньжищ. Это привело к новому приступу хандры у моего слуги, потому что мечты о волшебной таблетке, которая убьет другое чудо и позволит пьянствовать, как это и предначертано божьей волей всем нормальным людям, никуда не делись.

Чтобы подогнать время, пошел прогуляться. Опять наткнулся на говорливого пейзажиста и постоял возле него, выслушивая очередную порцию местных хроник. Уступил настоятельной рекомендации и профланировал до той самой епископской резиденции, которую строили сорок лет. От нечего делать начал представлять, сколько же народу там работает и чем они занимаются. Потому что здание хоть и пониже нашего Зимнего, но вряд ли сильно короче.

После этого решил отобедать. Пока закажу, дождусь, поем неспешно, так и час икс наступит. Но повернувшись спиной к садово-парковому ансамблю, чуть не сбил с ног прогуливающуюся вдоль ограды барышню с зеленым зонтиком. Ба, да это Агнесс, красотка, строившая мне глазки в приемном покое местной больницы. Я тут же извинился, и поддержал ее за локоть, хоть в этом уже и не было никакой нужды.

— Фройляйн Агнесс? — приподнял я котелок.

И если мою улыбку от уха до уха я объяснить мог, то почему девушка так обрадовалась, понять не получалось. Что у нас было? Наилегчайший флирт на ее работе? Помилуйте, да любой нормальный мужчина, увидев такое чудо, начнет плоско шутить, лихо подкручивая ус. На одних инстинктах, без участия коры головного мозга. К симпатичной медсестричке за смену сто человек подкатывает. А с учетом неимоверной концентрации студентов в Вюрцбурге удивляюсь, почему Агнесс одна, а не в сопровождении небольшой армии поклонников.

— Герр Баталофф, — исполнила она книксен. — А в нашей больнице только о вас разговоры идут. Как замечательно вы избавили от страданий этого несчастного герра Хоффмана! Он так кричал раньше, а тут раз — и прошло всё. Камень вышел, распался на мелкие кусочки. И хорошо, а то слишком уж он большой был, натворил бы бед! Да что же мы стоим? Еще епископ подумает, что мы замышляем что-то плохое, — засмеялась она. Боже, какая улыбка, какие белоснежные зубки и коралловые губки бантиком! — Проводите меня, пожалуйста. У вас есть время? Я вышла прогуляться после обеда, так что мы можем пойти куда вам надо, я совершенно свободна.

Агнесс щебетала почти без перерыва. Впрочем, голос у нее тоже милый, не утомляет. Особенно в сочетании с совсем не арийской внешностью — по крайней мере сейчас в лице нет даже намека на сходство с лошадью. И монументальности романтического реализма, который станет образцом для всех местных всего лет через тридцать с небольшим, тоже не имеется. Она похожа на… Как же эту актрису, которая снималась в «Вавилон-Берлин»? Ну точно, такая же чуть ироничная улыбка, открытый взгляд с легкой хитринкой… Лив Фрис, вспомнил!

Я отвечал, шутил, рассказывал медицинские байки, а она… эх, кто бы меня так понимал…

Надо уходить срочно, пока я окончательно не пал жертвой ее чар. Вот и думай теперь, понравился ли я ей как мужчина, или как получатель роялти за стрептоцид? А я, дурень, хвост распушил, статьями хвастался, орденом козырял. Спрашивается: зачем? Впечатлить эту девочку? Вон как прижимается, знаки подает. А я уже начал размышлять, куда бы ее повести, чтобы подробнее обсудить технику блокады семенного канатика. Не слишком ли разгон набрал, на первой встрече? К тому же… Блин! Я вытащил свой статусный хронометр, пустив еще щепоть пыли в глаза девушке, и понял, что сегодня — всё.

— Фройляйн Агнесс! Мне очень жаль, но у меня назначена встреча с герром Рёнтгеном. Опаздывать, сами понимаете, никак нельзя. Могу ли я надеяться снова вас увидеть?

Ой, дурак! Зачем ты это сказал? Беги, глупец, пока не растаял под этой улыбкой! Пока не захватили в плен в этом чертовом Вюрцбурге!

На свет появился маленький блокнотик, серебряный карандашик, и буквально через десяток секунд у меня в руке оказался листик с каллиграфически выведенным адресом.

— Напишите мне, когда будете свободны, герр Баталофф, я отвечу.

— Евгений, если можно, — я галантно углубил пропасть, в которую летел, еще на пару тысяч километров.

— Какое интересное имя, — одарила меня очередной гибельной улыбкой красавица. — Буду ждать от вас известий… Евгений, — медленно выговорила она мое имя, от чего в животе у меня появилось чувство легкой щекотки. — Спасибо за интересную прогулку!

* * *

Я вошел в фойе и спросил у служителя, где находится лаборатория, в которой работает герр Рентген. А то вчера на радостях не полюбопытствовал. К счастью, большой тайной это не являлось, и через минуту я уже подходил к заветной двери. От раздумий — стучать или нет, меня освободил один из помощников, открыв дверь нараспашку.

— Здравствуйте, я договаривался…

— Добрый вечер, герр Баталофф, — тихо ответил он. — Нас предупредили о вашем приходе. Идите за мной, пожалуйста.

Мне предоставили стул, довольно неудобный, зато, сидя на нем, я мог видеть всё, что творится за лабораторным столом. Расстояние минимальное, метра полтора примерно. Эксперимент был довольно скучным, если честно. Никаких визуальных эффектов. Пропускали ток разной силы через какую-то катушку. Помощники исполняли обязанности чернорабочих науки — меняли, включали, записывали в журнал результаты. Даже катодная трубка была закрыта со всех сторон грубоватым самодельным картонным футляром. Но я терпеливо ждал.

Ушли помощники, и Рентген наконец-то обратил на меня внимание. Рассказал о катодных трубках. Некоторые он приобретал сам, одну предоставил его коллега фон Ленард. Конструкцию изменили специально для исследований, сделав антикатод плоским. Надо было хоть почитать заранее про эти трубки, я так понял, штука распространенная. А то сижу, только угукаю, будто понимаю что-то.

Наконец, хозяин выключил трубку в очередной раз, и я тут же начал смотреть по сторонам в поисках того, что должно светиться. Любопытство не осталось без внимания.

— Что-то вас заинтересовало, коллега?

Ничего себе, мой статус растет как на дрожжах. Карьера поручика Киже тихо издыхала от зависти.

— Вроде было что-то странное, но я понять не могу. Включите, пожалуйста, еще раз с теми же значениями.

Камень, путешествующий на волю из почки Хоффмана, пока помогал мне из всех сил. Щелкнул тумблер, и я наконец увидел искомое — слабое зеленоватое свечение от какой-то картонки.

— Вот, там, видите, — я невежливо ткнул пальцем на предмет, — Выключайте.

Рентген послушно выполнил инструкцию, и констатировал очевидное:

— Люминесценция прекратилась. Повторим еще раз.

Дальше было неинтересно. Я таскал картонку, покрытую тетрацианоплатинатом бария по лаборатории, приближая и удаляя ее от катодной трубки и стараясь не думать о дозе облучения, которую я сейчас хватаю. Однократно до некоторых пределов не так опасно, но красного винца я попью вволю, хоть Кузьма и захлебнется слюной. У меня с лечебными целями, даже если это и не доказано.

Примерно к полуночи Рентген пришел к окончательному выводу, что имеет дело с неизвестным до сих пор излучением, которое проникает сквозь препятствия. Я повосхищался, пытаясь не выражать эмоции слишком бурно. Наводящими вопросами довел физика к выводу, что разные среды тормозят лучи с неодинаковым коэффициентом, и сам предложил зафиксировать результат на фотопластинку. Искомого не нашлось, а потому продолжение банкета перенесли на завтра. Ближе к полудню. На этот раз Рентген решил, что студенты и бумаги могут подождать. Естественно, я получил приглашение присутствовать.

* * *

Я шел к гостинице не спеша. Сотня метров — и на месте. Прислушивался к ощущениям — вроде ничего такого, ни тошноты, ни слабости, ни головокружения. Вспомнил, что очень долго икс-лучи считались невинной забавой. Народ фотографировал разные места своих организмов, имелись приборы для домашнего развлечения, с помощью которых искали спрятанные друг от друга мелкие металлические предметы, а обувные магазины использовали установки для точной подгонки ботинок. Охренеть. И фотографы, естественно, никакими средствами защиты не пользовались. Никаких свинцовых фартуков для сохранности гениталий, о бариевой побелке никто даже не думал. Зато я побеспокоюсь. Рентгенологи слезами обольются от издевательств, но зато пипирка в темноте светиться не будет.

Заказал в номер что-нибудь перекусить и бутылку вюрцбюргского красного. Пино нуар? Давайте.

Вино я даже не распробовал, выпил как воду. Под конец с сожалением посмотрел на пустую бутылку — как обычно, не хватало для полного удовлетворения совсем немного, но продолжать не стоит, головная боль с сушняком мне вряд ли нужны. И лег баиньки. Хороший был день.

Спал я крепким и спокойным сном. Без сновидений, как обычно. А то мне если привидится что, то потом всё утро насмарку. Встал чуть позже намеченного, но мук совести по этому поводу не испытывал. Времени еще вагон, так что размялся в гимнастическом зале, помедитировал, плотно позавтракал. И пошел на прогулку.

Сегодня я решил всё-таки подняться к крепости на холме. И кровь немного разгонит, и мозги на свежем воздухе прочистит. Художник, к счастью, на своем обычном месте не стоял, слушать очередную лекцию по краеведению в мои планы не входило. Мост, кстати, очень похож на Карлов мост в Праге. Местным епископам деньги явно девать некуда — зафигачили аж двенадцать трехметровых скульптур святых и императоров. Хотя, чего бухтеть — на дорожное покрытие в городе тоже хватило, грех жаловаться, грязи по колено не наблюдал еще.

Крепость не впечатлила. Дура здоровая, но видели мы и побольше. А так — стены, ворота, башенки. Туристам зайдет, да и киношники наверняка такую натуру не пропустят мимо. А я развернулся и пошел вниз, к Майну. Не спеша, не хватало еще с мокрой спиной на сквозняке сидеть. О, режим деда включился — начал задумываться о здоровье и безопасности. Стареем, профессор. Или это что-то другое? Здравомыслие, например.

* * *

Атмосфера в лаборатории несколько отличалась от вчерашней. Накануне все было неторопливо и планомерно. Параметры, опыт, результат. Повторить до мелькания в глазах. А сегодня? Все какие-то слегка взбудораженные, голоса чуть громче, слова произносятся чуть резче. Так бывает перед большой пьянкой, когда последние приготовления вот-вот должны закончиться, и все участники с нетерпением ждут первого тоста. На языке начинает чувствоваться вкус напитка, глаза тянут из тарелки бутерброд, которым закусывать будут. Короче, праздник случится совсем скоро.

Я под ногами путаться не стал, вышел в коридор и встал у окна. Смотреть, собственно, там было не на что — вот пробежал мальчик из лавки, прижимая обеими руками сверток к груди, чуть не столкнулся с парой студентов. Собачка породы коктейльтерьер потрусила по тротуару. Никто ничего не подозревает. Потом, когда начнется шумиха, все вспомнят, как они встретили утром виновника торжества, и тот им непременно что-то сказал. А пока…

— День добрый, герр профессор! — голос Рентгена вырвал меня из череды бестолковых рассуждений. — Готовы к новым открытиям?

— Здравствуйте, герр ректор, — ответил я.

— Для вас — Вильгельм. После вчерашнего… Боже, я до сих пор не могу себе простить, что так обошелся с вами при первой встрече!

— Но кто же знал, что я окажусь настолько рассеянным, что начну глазеть по сторонам, — улыбнулся я. — Прошу и вас называть меня по имени.

Ну всё, теперь будем поздравлять друга друга с днем рождения и посылать рождественские открыточки. Высшая ступень — приглашение на домашний ужин, но это вряд ли.

Теперь мне есть куда стремиться в плане организации исследовательских работ. Каждый ассистент четко знает свое место, как солдат — свой маневр. Никто никому не мешает, всё работает как часы. Молодцы, я просто в восхищении.

Заготовленные фотопластинки решили фотографировать сериями по пять, чтобы понять, сколько невидимого излучения надо на один прием. Рентген посмотрел по сторонам в поисках объекта, и тут вперед во всей красе вылез русский доктор медицины. А что, добрый ангел и соучастник, мне можно.

— Вы разрешите? — спросил я и приложил кисть к фотопластинке.

Глава 23

Утром проснулся в отличном расположении духа. Во-первых, я обладатель снимка номер два в истории мировой рентгенологии. И на нем красуется моя левая кисть с чуть оттопыренным в сторону мизинцем. Впрочем, как и на фото номер один, которое оставили для грядущих поколений. Технически это номера семь и шесть соответственно, но первая пятерка фотографий оказалась безбожно засвеченной, и ради красоты все согласились сделать вид, что в первый раз была разминка.

Во-вторых, я купил у Вюрцбургского университета катодную трубку со всей технической документацией. Не ту самую, она тоже займет свое место в музее, но точно такую же. На радостях Рентген хотел подарить мне сложный прибор, но я настоял на оплате. Потому что подарок может и затеряться, а покупку будут беречь. Так что бумаги оформили, и я получил договор между «Русским медиком» и университетом, в котором на чистом немецком говорилось, что я уплатил одну марку за катодную трубку и сопутствующие бумаги. Всё это богатство упакуют должным образом — в мешковину, опилки, и отправят в Москву. Приеду, и займусь революцией в медицине. Сподвижников наберется хоть и целая дивизия, мало кто останется равнодушным после демонстрации возможностей. А я кого-нибудь из пионеров исследования икс-лучей сподвигну на изучение пагубных последствий. Замучат некоторое количество мышек и кроликов в жертву безопасности рентгенологов.

В-третьих… Это личное. Когда я возвращался, помахивая конвертом с тем самым снимком, и насвистывая песенку «К востоку от Солнца и к западу от Луны», на стойке портье меня тормознули, чтобы передать письмо. Странно, от кого? Из Вольфсгартена? Так телеграмму прислали бы — великие князья не церемонятся. Коллеги из России, предупрежденные, что я тут пробуду несколько дней, тоже воспользовались бы этим способом.

Послание оказалось местным. Я уже видел этот ровный и красивый почерк. Фройляйн Агнесс. Не вытерпел и вскрыл конверт прямо на лестнице. Буквально пара слов. Дорогой (!) Евгений, жду вас завтра в десять утра на том же месте, где встретились в первый раз. Коротко и ясно. Я зачем-то понюхал листик — нет, ничем пахучим не брызгала, как это принято сейчас у дам в возрасте от пяти до девяноста девяти. Опередила она меня, я ведь и сам собирался написать записочку примерно с таким же предложением.

Утром все валилось из рук. Я не помнил, куда только что положил какую-то вещь. Предстоящее свидание вдруг стало важнее вчерашних событий, всей мировой медицины. По крайней мере, о Рентгене я вспомнил, только когда поднял упавший на пол конверт со знаменитым снимком. Вернее, пока еще нет, но очень скоро очередь из желающих напечатать банальную, в общем-то, фотографию, вырастет без меры. Потом я позорно порезался при бритье, и долго пытался остановить кровотечение из мизерной ранки, прикладывая квасцы и приклеивая клочок газеты. Влюбился, ваше высокоблагородие? Как пацан. Опять. А как же Вика и Лиза? Первая уже совсем покинула мое сердце. Вторая кроме боли ничего не вызывала. «Но я другому отдана и буду век ему верна». Ну ладно, не век и кое-какой «медовый месяц» у нас был. Но в том то и дело, что «кое-какой». Я же не премиальный бычок на размножения. Я человек, мужчина… Хочу любить и быть любимым. Постоянно, без политики, странных супругов, метаний и треволнений. Но и Агнесс… Что я про нее знаю? Кто она? Необычная для Германии яркая внешность, почти славянские черты лица…

Нет, надо держаться, это же пройдет, совсем немного потерпеть, я уеду, она останется, всё будет хорошо. Некогда, работы впереди — вагон.

Но в без четверти десять я уже нетерпеливо прогуливался вдоль ограды епископской резиденции. Ночью моросил дождь, и я на всякий случай захватил с собой зонт. А ну как простые небесные осадки обернутся непростой метелью. Осень переходит в зиму. Поразмыслив над немецкой природой, я начал поход вдоль забора, изучая особенности прутьев. Изумительная работа кузнеца, чего уж тут…

Замерзнуть не удалось, хотя температура воздуха с утра всего восемь градусов была. Агнесс пришла не по-девичьи рано, за десять минут до назначенного времени. Коричневое пальто, замысловатая шляпка, под которую были уложены рыжие кудри, в руках тоже зонтик. Приготовилась.

Я вручил девушке небольшой букет чайных роз из местной оранжереи. За цветами пришлось резко метнуться Кузьме. Хорошо иметь слуг…

— О, как мило! — Агнесс покраснела, вдохнула запах роз. — Вы наверное, фраппированы моей инициативой?

Девушка, как ни в чем не бывало, взяла меня под руку, повела к реке.

— Эмансипация проникла и в российское общество, хотя по утрам приходится прогонять с порога медведей с помощью балалайки, — улыбнулся я. — Очень рад вас видеть! Тоже ждал этой встречи, и даже почти написал вам письмо.

— Почти?

Я показал снимок своей руки, объяснил про открытие Рентгена. Чем привел Агнесс в сильное возбуждение.

— Это же революция! Можно увидеть перелом…

— … опухоль — подхватил я.

Где-то с четверть часа мы говорили только о медицине. Потом девушка опомнилась.

— Сегодня я буду вашим чичероне! Покажу наш город, Ойген.

— Нет, дорогая Агнесс, Ойген — это принц Савойский. А я всё еще Евгений. Только прошу, без исторических экскурсов. Пожилой господин, который рисует у моста…

— Герр Зеппельт, он преподавал у нас историю, — засмеялась Агнесс. — Да, неподготовленный слушатель может сильно пострадать от беседы с ним.

Если в первую нашу встречу она рассказывала про больницу, то сегодня — как раз про город. Почти каждый дом удостаивался какой-нибудь маленькой истории. И объясняла она, будто и вправду работала профессиональным гидом много лет. И даже мое сообщение об открытии таинственных лучей не сбило ее с этого настроя.

— Вы с такой любовью говорите об этом месте, — заметил я. — А если выйдете замуж и придется уехать отсюда?

— Ого, это предложение? За мной дают очень хорошее приданое, — улыбнулась она. — Не пожалеете.

— И сколько же? — поддержал я этот довольно опасный разговор.

— Не скажу, ведь согласия я еще не дала, — погрозила мне пальчиком Агнесс. Снова засмеялась. — И давай уже перейдем на «ты».

Мы обоюдно перевели эту непростую тему в плоскость шутки. А что, двадцать лет — для девушки возраст сейчас довольно критический. Тут родителям уже впору начинать переживать и судорожно увеличивать приданое, чтобы потенциальные принцы не рассосались куда подальше. Но эти мысли шли где-то на периферии трансляции, идущей в моей голове. Основной сигнал показывал какое-то укромное место на берегу Майна, куда мы только что зашли. Вокруг, как по заказу, довольно густо росли деревья, большей частью клены, да еще и кустарник создавал дополнительную защиту от посторонних взглядов.

— Это место для свиданий, — объяснила Агнесс. — Когда я узнала о нем, долго мечтала, что и у меня будет такой момент, когда… ну ты понимаешь…

— И как? — зачем-то спросил я. — Произошло?

— Это излучение герра Рёнтгена, оно что, делает людей особо глупыми?

Тут я не выдержал, наклонился и поцеловал девушку в приоткрытые губы. И спустя секунду она ответила! Не очень умело, но с большим энтузиазмом.

* * *

Собственно, на этом весь разврат и кончился. Для девушки поцелуя оказалось достаточно. Если не первый в ее жизни, то наверняка один из. Так притворяться суметь надо. А она хоть и похожа на актрису из будущего, но точно не по этой стезе.

— И как ты попала в медицину? — спросил я, когда мы освободили секретное место другим вюржбурцам, жаждущим уединения. — Для такой красивой девушки наверняка нашлось бы занятие получше, учитывая размер приданого.

— Мама, — вздохнула Агнесс. — Мы все так долго за ней ухаживали, что о другом я уже и не думала. Папа работал, я училась и помогала дома.

Блин, вот надо было полезть в дебри семейных отношений. Только не заплачь, девонька, не надо! Слишком хорошее утро.

— И что случилось?

— Рак. Мамы не стало три года назад. Я закончила курсы медсестер, и пока помогаю в больнице. Хотела учиться на врача, но взяла время отдохнуть и подумать. И тут ты…

А я думал — так, интрижка, почти отпускной романчик. Вот не тянет она на охотницу за сокровищами, совсем никак.

— Ты знаешь, мне придется уехать. Сегодня вечером. Работа, к сожалению.

— Тебе не надо оправдываться. Надо, пусть так и будет. Но писать тебе можно? Ты ответишь?

— Конечно, да. Обещаю, твои письма буду читать первыми.

— Тебе пишет так много девушек?

— Нет, по работе. Пришлось нанять специального человека, чтобы отвечал.

— Называется секретарь, — улыбнулась Агнесс. — У папы тоже есть такой, не удивил. Диктуй мне адрес.

Мы расстались на перекрестке, до ее дома не дошли. Девушка пожала мне руку, постояла, и убежала, чмокнув в щеку на прощание.

Что это было? Как в песне, то ли девочка, то ли виденье. Только ушла, не оглядываясь.

Но одну справочку я всё же навел. Любопытства ради.

— Петер, — спросил я у портье. — А герр Гамачек чем знаменит?

— Если не каждая третья, то уж четвертая бутылка вина во всей Франконии куплена у него, герр профессор. Если по коммерции, не сомневайтесь, не подводит никогда.

— Нет, я встретил фройляйн Гамачек в больнице. Заинтересовался, откуда такая красивая девушка.

— Дело, конечно, не мое, герр профессор, но боюсь, ничего у вас не получится. Она почти ни с кем не общается, только в больнице помогает. У нее и ухажера, наверное, не было. Городок у нас маленький, я бы точно знал.

* * *

В Берлине я остановился на один день. Вернулся в «Бристоль», и даже занял тот же номер. Можно было поехать дальше, не задерживаясь, но повод был. Одиннадцатого ноября по европейскому календарю, а по российскому — двадцать девятого октября, я появился здесь. При весьма грустных обстоятельствах. А потому душа требовала праздника. Тем более, что сегодня понедельник. Вот только делиться поводом не хотелось. Так что один.

Вышел на улицу и остановился у входа, пытаясь понять, куда пойти.

— Герр Баталофф, вызвать вам экипаж? — портье подкрался незаметно.

— Да, у меня сегодня небольшое событие, хотел бы отпраздновать. По-особенному, понимаете? Чтобы запомнить. Но без излишеств.

— Что вы, я понимаю, герр профессор. Даже в мыслях не было! — склонился в полупоклоне портье, хотя, думаю, поинтересуйся я, где можно организовать оргию, рекомендации последовали бы незамедлительно. — Могу предложить «Кафе Бауэр», здесь недалеко. Очень хороший кофе, закуски одни из лучших. Кроме того, можно почитать свежую газету из любого уголка мира.

— Нет, кофейня… не сегодня. Что-то посерьезнее. Вкусный ужин, бокал хорошего вина, в этом духе.

— Тогда «Люттер и Вегнер», это тоже рядом. Знаменитое место! Великий Гоффман жил в этом доме и описал винный погреб в своих книгах! Сам канцлер фон Бисмарк неоднократно там обедал!

— Сказочник и политик, хорошее сочетание. Надеюсь, там берут деньги не только за громкие имена тех, кому не повезло зайти в ресторан много лет назад?

— Готовят там вкусно, не пожалеете. Вызвать экипаж? Или желаете пройтись пешком? Здесь недалеко, перейти улицу, там сразу направо, видите? Это Шарлоттенштрассе. По ней два квартала, и вы на месте.

— Спасибо, я пройдусь, — монетку в пятьдесят пфеннигов он честно заслужил.

Не сыпь он именами знаменитостей, я и марку бы дал, не жалко. А то куда ни плюнь, у них тут Моцарт с Бетховеном на пару пивас дули, а за соседним столиком Гёте с Шопенгауэром в картишки резались. Я же не в музей иду, какая разница, чье седалище тут у вас было до меня на этом стуле. Может, у меня с Гегелем кулинарные вкусы не совпадают. В любом случае ни японской, ни тайской кухни здесь не найти. Никто не предложит тофу, сасими, или том ям с пад таем на закуску. Даже шавухи в этом мире еще нет. То, что все считают наследием древности, начали делать только в начале семидесятых годов двадцатого века здесь, в Берлине. Венский шницель, баварские сосиски, и рулька с красной капустой ждут меня сегодня.

Не обманул портье. Приятное место этот «Люттер и Вегнер». Не выпендрежное, с хорошей кухней и богатой энотекой. Бутылками здесь заставлены все стены. Я попросил пино нуар, так понравившееся мне в Вюрцбурге.

— Есть итальянское, французское, оттуда, где этот сорт родился. Мы можем определиться с годом урожая, если вы выберете регион, — будто заправский сомелье, затараторил официант.

— Нет, хочу майнвайн. Шпетбургундер, да? — спросил, не будучи в полной уверенности, правильно ли запомнил слово.

— Очень хороший выбор. Я бы посоветовал…

— Простое, ординарное, — перебил я официанта.

Бутылку принесли, показали аттракцион с пробкой, и налили вино в бокал. Дышать ему если и надо, то совсем недолго, выдержка мизерная. Я вдохнул аромат винограда, смешанного с малиной и вишней, легонько чокнулся с бутылкой. Как шутили во времена студенчества, не забыл учителя.

— С годовщиной, герр профессор, — тихо сказал я и сделал первый глоток.

Пока дегустировал вино и ужинал, размышлял о прошедшем годе. Он был супер удачным, обеспечил мне такой задел, что просто мама не горюй. Скорая, собственная клиника, которая совсем скоро грозила превратиться в сеть — немцы уже забрасывали крючки на предмет лечения сифилиса в Германии, плюс передовые лекарства. Последние и вовсе обещали сделать меня к концу года миллионером. Или, как тут говорят, миллионщиком. Если не в этом году, то уж в следующем точно. Казалось бы, живи и радуйся! Лучшие вина и деликатесы, европейские курорты, любые новинки прогресса на выбор — от автомобилей до граммофонов и синематографа. Кстати, первый немой фильм — «Политый садовник» братьев Люмьер уже вышел и был продемонстрирован во время частного показа в поместье Люмьеров в Ла-Сьота. Это вызвало фурор и бурю в газетах. Появилась еще одна новая сфера мировой культуры, да и экономики тоже. Скоро кинотеатры появятся сначала в Европе, затем и в России. Обратно — живи и наслаждайся. Можно даже сделать домашний синематограф при желании — средства уже позволяли мне купить уже хоть собственное поместье, хоть даже дворец в Питере.

Но сердце было неспокойно. Великие князья ввели меня в свет, приоткрыли двери царского двора. Пока совсем чуть-чуть, лишь щелочку. Но картинка была ясная. Там все выглядело… словно замок на песке во время прилива. Красивые стены, башенки, арки, а пенящаяся, бурлящая вода все ближе и ближе. Вот уже подмыт фундамент, начали рушиться стены. Первая волна, вторая волна, а там и «девятый вал».

Хорошие врачи, они всегда про ответственность. И чем выше я взлетал в «горние сферы», тем больше чувство долга перед страной ощущал. А еще я чувствовал свое бессилие. Словно ты сел в вагонетку, которая летит по рельсам, заканчивающимся обрывом. Какой смысл богатеть, накапливать миллионы, развивать медицину, если все это закончится революциями и мировой войной, в которую совсем скоро вступит Россия? Не все, но многое пойдет прахом. Чем больше я размышлял о ситуации, тем меньше хотел строить свой собственный замок из песка в преддверии «прилива». И все больше хотел мирного будущего для своей Родины. Без «кровавых воскресений», расстрелов, всемирной бойни…

В ресторане напротив, открылась дверь, выпуская посетителя наружу и я услышал задорную мелодию французского канкана. Присмотрелся. Да это же не ресторан, а кабаре! Гавана-клуб. Отлично! Это то, что мне как раз сейчас нужно. Отвлечься, посмотреть на задирающих ноги актрис, погрузиться в пучину если не разврата, то веселого загула.

— Официант!

Кельнер быстро меня рассчитал, и я быстрым шагом, почти бегом, направился в обитель греха.

Глава 24

ЦАРСКОЕ-СЕЛО.

Ея Императорское Величество Государыня Императрица Александра Ѳеодоровна 3-го ноября, въ 9 часовъ вечера благополучно разрѣшилась отъ бремени дочерью, нареченной во святой молитвѣ Ольгой. Здоровье Августѣйшей Родильницы и Высоконоворожденной находится вполнѣ въ удовлетворительномъ состоянiи. — Лейб-акушеръ Красовский. Лейб-хирургъ Гиршъ.

МОСКВА.

4-го ноября. Радостно пробудилась столица, вся разукрашенная флагами. Звонъ сорока-сороковъ собралъ въ храмы массы молящихся. Народъ горячо призываетъ благодать Господню на Царскую Семью. Торжественное молебствiе въ присутствiи военныхъ и гражданскихъ чиновъ, дворянъ и представителей города, совершено въ храмѣ Христа Спасителя.

НЬЮ-ЙОРКЪ.

Въ Клевеландѣ провалился въ рѣку вагонъ электрической желѣзной дороги, въ которомъ находилось до 30 человѣкъ. Нѣкоторые успѣли соскочить, остальные утонули. Вытащено 13 труповъ.

Силезия — не совсем Германия. И не совсем Польша. И уж точно совсем не Чехия. Какая-то гремучая смесь, где намешано всякого добра по столовой ложке. Равно так же и Бреслау, который Вроцлав, и Бреславль на русских картах — не пойми чей город. Впрочем, меня интересует всего одно место. И плевать на остальное.

Кузьма следил за носильщиком, а я шел в трех шагах позади. И только перед стоянкой четырехногих такси вышел вперед.

— Куда прикажете? — вопрос не совсем вязался с тоном, но кто же виноват, если человек сам не желает хорошую оплату.

— Тиргартенштрассе, университетская клиника, — бросил я, усаживаясь поудобнее.

— Три марки, — хмуро процедил таксер.

— Мне не покупать, только доехать. Пятьдесят пфеннигов исключительно за мое хорошее настроение. Давай, трогай, а то я ведь и к другому сяду.

Подействовало. Тут пешком пятнадцать минут, если на окрестности попутно глазеть, мне Иоханн рассказывал. А водитель каурой коняшки, которой на живодерне уже третий год прогулы пишут, просто хотел срубить баблишка с приезжего. Ничего личного, только бизнес.

Но не успел извозчик скомандовать «Пошла!», как к нам подбежал запыхавшийся юноша, не выпускающий из руки картонку с надписью кириллицей «Баталов».

— Господин профессор! — закричал он на русском с густым польским акцентом. — Я вас ищу, думал, пропустил! Пожалуйте, ваш экипаж ждет вас! Я от профессора Микулича!

Всё это он рассказывал, стаскивая мои чемоданы на мостовую. Рядом начал суетиться довольный Кузьма — как же, хоть и не свои деньги сэкономить получилось, а приятно. Мне, в принципе, было все равно на чем ехать, и только таксист обреченно вздыхал. Утешать его в мои планы не входило.

Пока ехали, юноша молчал, благоговейно взирая на меня. Впрочем, откровенно не пялился. Скромно, когда думал, что я не вижу. Молодой, чуть за двадцать, русоволосый, румянец во все щеки, глаза серые, нос аристократический. В сочетании с широкими плечами и ростом выше среднего должен производить убийственное впечатление на женский пол. Растительность на лице только подкачала — усики жиденькие, рыжеватые. Ему бы сбрить их, чтобы портрет не портить, но современная мужская мода диктует их непременное наличие.

— А вы из учеников доктора Микулича? — спросил я, чтобы разрядить затянувшуюся паузу.

— Да, герр профессор доверил мне вас встретить. Слава богу, я справился… — Скажите, а вы будете читать лекцию? Мы все очень надеемся на встречу с таким известным врачом!

Всё ясно, еще один из племени хирургов, не признающих наций и границ. Хотел славы? Получай. Вот такие вот хлопчики будут встречаться всё чаще. И ждать от меня рассказа об операции на открытом сердце, изобретении стрептоцида и аппарата для измерения давления. А что начнется после пенициллина? Страшно подумать даже.

— Не знаю ничего о лекции, — осторожно ответил я. — Надо согласовать с профессором Микуличем. А вы хорошо говорите по-русски, — на всякий случай похвалил я провожатого, заодно уходя от темы с выступлением.

— Моя мама родом из Смоленска, — сообщил он.

Господь миловал, торжественной встречи с духовым оркестром не было. Даже на крыльцо с хлебом-солью никто не вышел. Впрочем, этот обычай тут не распространен.

Я вошел в фойе, и тут же наткнулся на обход. Микулич кого-то отчитывал в поцессе. Точно прозвучала фраза «Как можно этого не знать?» за секунду до того, как он меня увидел.

— Коллеги, заканчивайте без меня, — бросил он, и шагнул ко мне. — Наконец-то, Евгений! Я так ждал! — тут последовали весьма эмоциональные обнимашки. — Остановишься в флигеле, там у нас очень пристойно, никаких гостиниц! Пойдем ко мне в кабинет! Сейчас что-нибудь сообразим, перекусим, потом сходим пообедать. Это надо отпраздновать!

Первым делом я показал знаменитый снимок номер два.

— Как думаешь, что это?

— Фокус какой-то? Как такое сделали??

Микулич выпал в осадок.

— Никакого фокуса. Это моя рука. Снимок сделан три дня назад в университете Вюрцбурга. Я заказал себе установку.

Коротко рассказал об икс-лучах.

— Три дня… Целых три дня я не знал об этом! Кто? У кого можно заказать? Срочно! Финансирование… За свои куплю, плевать! Такое! О-о-о-о-о! Господи, спасибо!

Вот это человек за работу переживает! Все бы хоть вполовину так беспокоились за то, чтобы новинки ввести. Даже не спросил сколько стоит, готов выложить из своего кармана любую сумму.

— Всё потом расскажу. Но ты должен показать мне причину моего присутствия здесь. Я тоже, знаешь ли, в нетерпении.

— Вот, надевай халат, пойдем. Тебе понравится, — Микулич чуть не пританцовывая пошел впереди.

Палата была на этом же этаже. Я даже спросить не успел ничего, как Иоханн открыл дверь и приглашающе показал рукой, мол, заходи. Я шагнул вперед, посмотрел, и оглянулся на Микулича.

— Ты… точно хочешь сделать эту операцию?

* * *

— Натуральная авантюра! — был мой вердикт, когда мы вернулись в кабинет. — Технически мы проведем операцию, но пациент, вернее пациенты, этого не выдержат.

— Я уже всё продумал! Делаем двумя бригадами, быстро, успеем. Тем более, что вторую половину и сохранять не надо!

Иоханн замахнулся не больше и не меньше как на разделение пары сиамских близнецов. Если что, за всю историю хирургии успешно закончившихся подобных мероприятий сотни две наберется. И это у технически оснащенных, с лекарствами, сейчас недоступными, с аппаратами ИВЛ и прочими штучками, делающими работу хирурга если не легче, то хотя бы проще. Когда хотя бы не лигатурки на каждый мелкий сосудик накладывают, а прижигают за доли секунды. Из таких секунд складываются минуты, десятки минут, а это больше шанс для пациента. Да, обезболить сейчас можно, но дышать-то тому, кто на столе, придется самостоятельно.

Шансы на успех Микулич видел в том обстоятельстве, что второго близнеца сохранять не надо. Сросшиеся в нижней половине грудной клетки организмы были не равноценными. Второй являлся бесполезным довеском, недоразвитым физически и ментально. Личность там отсутствовала изначально и самостоятельно жить способна не была. Хотя тазовые органы работали, выделялась моча и кал через общий кишечник.

Что хорошо — не надо разделять печень. Отсечь лишнее в области легких, можно даже замахнуться на пластику ребер из донорского материала. Приживутся ли они без иннервации? Вторая бригада делает пластику живота и формирует кишечник. И сосуды! Нет им числа! Это только кажется, что всё просто: махнул секционным ножом, чтобы побыстрее, ушил рану — и готово. Да начать с выделения кожного лоскута для пластики — самого простого и лежащего на поверхности…

Задача меня увлекла. Какие там празднования — обед нам принесли в кабинет, я и не заметил, что ел. С самого начала взял на себя роль адвоката дьявола, и рассказывал о грядущих неудачах того или иного этапа операции. Хорошо знать то, что другим неведомо. Но энтузиазм коллеги и это преодолел. Терять было нечего — ждать, когда балластная половина погибнет от пневмонии или полиорганной недостаточности, потянув за собой близнеца, смысла не было. Родителей у шестнадцатилетних Пётрека и Яноша не имелось — мать погибла при родах, отец сразу сдал близнецов в приют, потому что средств содержать их не было. Обучить их чему-то удавалось с трудом — даже Пётрек, который умел разговаривать, едва себя обслуживал. Была ли тому виной врожденная скудость ума, или он приобрел ее, будучи запертым почти всю жизнь — сие неведомо. Да и разницы никакой для хирурга нет.

И вроде я смог убедить Микулича, что лучше всё же дождаться аппарата икс-лучей, и пойти на авантюрную операцию хотя бы с минимальным объемом обследований. А то сейчас в нашем распоряжении только термометр, сфигмоманометр, часы с секундной стрелкой и барометр на стене. И то последний я присовокупил для количества. А, да, еще глаза и руки. И немного мозгов, потому что будь их больше, Иоханн бы такое не предлагал, а я бы не соглашался ни в какую.

А вечером мы всё же пошли и отпраздновали. Совсем немного, потому что я устал как собака — сначала дорога, а потом напрягать то, чем думаю. Так что поели каких-то очень вкусных колбасок, выпили по паре кружек пива, и я даже толком не дослушал, какой великолепный дом купил себе мой товарищ. Одна только проблема — каждый день за шестьдесят километров не наездишься, и наслаждаться приобретением получается большей частью на выходных.

Я лег спать с твердым желанием встать только когда мочевой пузырь лопаться начнет. Ну или лежать надоест, всё зависит от того, что раньше наступит. Но у господа на этой неделе очень специфическое чувство юмора, и разбудил меня какой-то гад. Он крайне вежливо скребся в дверь, и я в конце концов подумал, что это точно не кошка.

Так как мои планы порушились, то сначала я хотел послать скребуна куда подальше, но потом вспомнил, что в гостях, и почти вежливо сказал, что завтракать не буду. Просто других поводов к столь ранней побудке не придумал.

— Пан профессор, герр Микулич просит вас подойти по срочному делу, — донесся из-за двери знакомый голос.

Видать, сильно волнуется, потому что смешал в одном предложении и польское, и немецкое обращения. Как же, такой стресс, профессора будить. Для юного ассистента почти то же, что императора потревожить.

— Сейчас, оденусь и подойду, — недовольно буркнул я в ответ.

А что сделаешь, зовут, придется идти. Вряд ли чай пить, точно что-то серьезное.

— У Яноша воспаление легких, — огорошил меня Микулич.

— И тебе доброго утра, — ответил я. — Вот так резко?? Ну давай посмотрим вместе…

Сомнений после осмотра не осталось — в этом искорюченном тельце жизнь кончалась. Деваться было некуда, и я согласился на срочную операцию. В конце концов, ради нее меня и пригласили. Вряд ли получится вытащить Пётрека, но по крайней мере попытаемся.

Блин, даже операционный стол, и тот на ходу пришлось изобретать. Потому что надо уместить рядом оба тела, обеспечить доступ двум бригадам хирургов, да так, чтобы работать можно было. Ужас и кошмар. Мы лезем в темноте по неизвестной местности, да еще и на скорости. Так не делается! Это же серьезная большая операция, ее готовить надо не один день, а не так вот, чуть ли не на кухонном столе мясницким ножом! На что я подписался?

Мне как гостю дали право выбора. Я взял живот. Не люблю я торакальную хирургию. Она для меня как нелюбимая женщина. Что ни сделает, ты уже заранее недоволен.

И операционная чужая, даже предбанник — и тот не такой. Всё не так! Единственный плюс — освещение не подкачало. Я посмотрел по сторонам на моющих руки хирургов. Небось, их тоже потряхивает, потому что уверенности хватает в этой куче малой только у одного человека. Но меня ведь пригласили не панику сеять! Я отошел в сторонку и попробовал сосредоточиться. Медитация поначалу не шла, а потом… как прорвало, и мне казалось, что с каждым вдохом по телу разливается новая порция покоя и силы. Энергия «ци» прошла сверху вниз, даря полную уверенность. Руки я мыл в абсолютно замечательном состоянии.

Вошел в операционную почти одновременно с Микуличем. Поискал взглядом икону. Есть. Посмотрел на Иоханна. Тот долго говорить не стал.

— Господа, нам предстоит тяжелый, но благородный труд. Постараемся сделать всё так, чтобы потом не было стыдно. Евгений? Скажешь что-нибудь?

— Приступим, помолясь, — ответил я привычно, перекрестился, и шагнул к столу.

* * *

Чтобы я еще когда-нибудь… Да что себе врать — конечно, соглашусь. Такой шанс, может, раз в жизни выпадает. И я прекрасно понимаю Микулича, который этих близнецов поил, кормил, и ухаживал за ними хрен знает сколько времени, пока не дождался такого же безумца, согласного не потрындеть о теоретической возможности, а взять и сделать. И так, чтобы живой остался. Это я угадал.

Вышел я из операционной походкой робота Васи, на несгибающихся ногах. Спина колом стояла, но, блин, я был доволен. Пациент операцию перенес. Видать, наверху на него какие-то планы есть. Даст бог, выживет. Микулич обещал держать в курсе.

Собственно, в Бреслау меня больше ничего не держало. Пора уезжать. И так вояж затянулся слегка. Отоспаться — и домой. Ну, разве что денек понаблюдать еще за Пётреком. Сейчас пацан получит послеоперационный уход сполна — стрептоцид горстями, капельницы без перерыва, уборка в палате с лучшими доступными антисептиками.

В статью, которую наверняка напишут ассистенты Микулича при его деятельном участии, я вмешиваться не стану. Я это делал не ради славы, скорее, чтобы себя испытать. Известности и так хватает.

— Господин профессор, — кто-то дернул меня за плечо, и от неожиданности я чуть не упал. — Давайте я помогу вам дойти до флигеля, там отдохнете.

И вовсе я не сплю, это такая форма медитации с посапыванием и похрапыванием. Я попытался встать, и только помощь этого славного малого не дала мне позорно упасть. Ноги работать отказались — девять часов за столом не шутка. Ничего, сейчас в ванну залезу, сразу легче станет.

— Послушайте, а как вас зовут? — спросил я парня, страхующего меня от неприятностей.

— Збигнев Новак, господин профессор.

— Захочешь пройти стажировку у меня, напиши. Обещаю — спать будет некогда.

— С огромным удовольствием, господин профессор.

* * *

Хорошо же, когда никто не мешает, правда? Мне всегда нравилось, если не тикает будильник, не ходят рядом с кроватью в сапогах, и не обсуждают новости голосами птицы под названием одноусый звонарь. Сам я его не слышал ни разу, но читал, что вопль радости у него сто двадцать пять децибел. Короче, поспал я вволю, по-богатырски. Экзамен на начальника пожарного отряда сдал.

Кузьма как под дверью ждал: не успел я зевнуть вволю, как тут же вошел, доложил:

— Извольте умываться, барин. Вода готова, тепленькой принес, чтобы бриться, значится, сподручнее.

— Говори, чего надо, — буркнул я.

Предварительные ласки после излишней услужливости Кузьмы можно и пропустить — сто сорок шесть процентов, что просить что-то будет, или набедокурил где. А так — сразу спросил, тут же и узнал. А что надо в пределах должностных обязанностей, он и так сделает.

— А вы вот вчерась убогих разрезали. Говорят, кровищи было… как на скотобойне… Вот, значится.

— Продолжай.

— Так я и говорю, мол, барин мой аккуратно режет, не допустит такого…

— Денег не дам. Ни копейки.

— Да я и сам кому хошь дать могу, у меня есть! — гордо поднял нос к потолку Кузьма. — Барин, а давайте останемся на денек еще, — заискивающе попросил он, скорчив довольно мерзкую физиономию. Наверняка считал, что такое выражение лица у него самое умильное. — Вам же всё равно, а тут вон места какие кругом… Дома старинные, мосты опять же…

— Нашел кого? До сих пор красоты тебя мало интересовали.

— Так это… Есть тут вдова одна. Я вчера ходил на рынок — посмотреть, то да сё. Ну и познакомились… Она из Бердичева…

— Еврейка?

— Да нет, барин, хохлушка! Нешто я не спросил?

А что, можно и задержаться. Меня отсюда никто не гонит, адрес мой кому надо известен. По нынешним временам пара-тройка дней — и не срок вовсе, так, мелочи жизни. Компания приятная. Для очистки совести могу и лекцию прочитать, студентов здесь — как собак нерезаных. Опять же, Микулич. Мы вчера, как говорится, спина к спине целый день простояли, но особо бесед не вели, не до того было. А ведь с ним общаться… Король хирургов, на все времена. Он даже если ничего нового не подскажет, но проследить хотя бы за ходом его мысли… Да и просто расслабиться хочется. Потому что за последнее время… Мешки не таскал, но эмоционально… Лучше бы мешки, если честно.

— Вы ж тоже живой человек, поймите, — заблажил Кузьма, не совсем правильно восприняв мои раздумья. — У вас вон, и барышня из больницы, и даже вот…

Тут он замолчал, поняв, что наговорил лишнего. Будто тумблером кто щелкнул и сразу динамики обесточил.

— Ты что себе позволяешь? — зашипел я, вскочив с кровати. — Тебя тут часом по голове никто не бил? Понимаешь, что хоть слово где ляпнешь, тут всем конец — и тебе, и мне? Могилы даже не будет!

Кузьма побледнел, постарел как-то вдруг, сквозь трясущиеся губы выдавил:

— Простите, барин! Понимаю всё, что не ваша воля была! Для этих высокородных мы и вовсе как тараканы какие… Заради Христа, — он бухнулся на колени, перекрестился и торжественно добавил: — Клянусь!

Глава 25

Состояние Пётрека было стабильно хреновым. Дышал самостоятельно. Хотя кто ему тут обеспечит искусственную вентиляцию легких? Правильно, нет таких качать мешок Амбу 24 часа без остановки. Температура почти пристойная, тридцать семь и восемь. После такого вмешательства я бы и более высокие цифры без удивления воспринял. Давление сто на пятьдесят. Тоже не диво — система кровообращения такую перестройку пережила. Объем изменился, вот сердце и колотит, привыкая. Имеются экстрасистолы, штуки три-четыре в минуту. Ладно, даст бог, калием покормят, вместе с магнием, должно устаканиться. Это я с Микуличем проговорил.

Мой участок операции вроде неплох был: швы как на выставке, дренажик с серозным отделяемым, не очень обильным. Газы отходят. Да и легкое дышит. С хрипом и свистом, но работает.

Но вялый пацан, никакой. Глазами хлопает, а разговаривать не хочет. Тонус мышечный так себе. Квёлый, короче. Не нравятся мне такие, если честно. Имею стойкое предубеждение. Хоть и функционирует всё, но как-то ненадежно. Остается только надеяться на силы природы.

Зато Микулич радовался как ребенок — притащил в палату фотографа, потом репортера из местной газетки. Сорок пять лет мужику, а не разучился получать удовольствие от работы, ну и хвастать, чего уж там… Завидую ему. Вот такому бы научиться, чтобы не выгореть. Потому что у меня стаж суммарный — обзавидуется любой и каждый. А кто в курсе, в чем прелесть — посочувствует.

— Очень правильное решение, — отреагировал он на мое сообщение, что я задержусь на пару дней. — Послезавтра приезжает Иоганнес Брамс. Он очень редко дает концерты, но так как я его друг, то лучшие места нам обеспечены. Ну и ужин с ним, это само собой.

То, что Микулич среди прочего еще и пианист-любитель с профессиональным стажем, я слышал. Но что с Брамсом дружит — удивил. Правда, я про него помню только венгерские танцы и какой-то реквием. И если хотя бы один танец узнаю, то остальное… Да, не ту музыку я всю жизнь слушал. А то выяснилось, что тут в чести Шуман (помню где-то ноль произведений) и Вагнер (одна мелодия из фильма «Апокалипсис сегодня»). Отечественных парней типа Бородина и Мусоргского — с тем же успехом. С покойным Чайковским дело обстояло получше — там хотя бы балет спасает.

Ерунда, что я, на концерты непонятно кого не ходил? Главное — не уснуть и хлопать вместе со всеми. А потом кивать с умным видом и поддакивать.

И мы пошли на любимое всеми хирургами мероприятие — вскрытие трупа второго близнеца. А что, режешь не ты, за последствия переживать не надо, стой и смотри. Ради меня, кстати, откладывали, проявили уважение. Случай уникальный, грех не поприсутствовать.

Без своей второй половины Янош казался еще меньше размерами. Вчера на него особого внимания не обращали, а потому отсекали всё, что должно было пригодиться брату. Из-за этого у него отсутствовала печень и часть левого легкого. Ну и остальное, по мелочи. В принципе, кроме полной транспозиции внутренних органов, когда то, что должно быть справа, находится слева, и наоборот, интересного для науки не было. Почти все органы недоразвиты, начиная с головного мозга и заканчивая единственной почкой. Естественно, в морге тоже всё опишут и сфотографируют. А я дождался конца процедуры почти в нетерпении. Не очень и хотелось здесь присутствовать.

* * *

Лекцию я всё же прочитал. Ленивую, почти без подготовки, о чем честно и предупредил. Потому что так не делается. Взялся — будь добр, сделай как надо. А если фигачить ради того, чтобы отбыть номер, то скажи, что заболел, и не позорься. Это одной известной певице в старинном анекдоте хорошо было. Когда отключилась аппаратура на концерте в Закавказье, она попросила прощения, что придется на этом закончить. После чего вскочил зритель и закричал: «Ничего, что песня нет, ты, главное, ходи — туда, сюда, душа радуй». А мне что фланировать? Внешность не модельная, да и ждут от меня другого.

Пришлось сразу перейти в формат ответов на вопросы. Концерт по заявкам телезрителей. Пошли ожидаемые вопросы про стрептоцид, сифилис, и операцию на открытом сердце. Про такое я могу даже без участия коры головного мозга, на одних инстинктах. Но спрашивали дотошно, требовали деталей. Я даже воспользовался доской и мелом накарябал схему операции Жигану. Кстати, впервые прозвучал и вопрос о дальнейшей судьбе пациента — отговорился, что здоров и работает в сфере охраны.

Но это так, мелочи. Но под конец я расслабился и кивнул хлопчику на третьем ряду, который тщательно тянул руку с самого начала. Что-то в нем было настораживающее, и потому я раз за разом пропускал его. Но вот пожалел, и кивнул, мол, давай. Он сразу вскочил, будто пружина у него под задницей была — слегка красноватый от волнения, и зарядил:

— Как вы, выдающийся хирург, можете работать в стране, стонущую под гнетом самодержавия? Обслуживать преступников, которые порабощают целые народы?!? Вы не слышали о последнем погроме евреев в Кутаиси??

Короче, понеслось дерьмо по трубам. Я дождался конца гневного спича, и отметил, что всенародной поддержкой тезис не пользовался. Так, с четверть аудитории примерно захлопали смелому коллеге, да и то без особого энтузиазма. А как же, помню, кто в двадцать лет не был коммунистом, у того нет сердца, кто остался им в тридцать, у того нет головы.

— Спасибо за вопрос, коллега, — повысил я его в звании. — Ответ на него довольно прост, и вам он должен быть знаком.

Когда-то я выучил наизусть текст клятвы Гиппократа. Исключительно с целью затыкать рот попрекающим докторов родственникам пациентов. Хорошие там слова, особенно про учителя и про бесплатное лечение.

Смелый студент чуть удивленно смотрел на меня, и я продолжил:

— Извините за качество перевода, мне придется излагать по-немецки греческий текст. Надеюсь, вы поймете, — и я прикрыл глаза, вспоминая: — Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и своё искусство. Конец цитаты. Где в клятве Гиппократа говорится, что врач должен обращать внимание на власти? Или на поступки своих пациентов? Если вы думаете так, то, может, вы не туда пришли? Рассказывают, что ваш учитель, господин Микулич-Радецкий, на ответ о национальности ответил «хирург». Врачу должно быть все равно, кто ваш пациент, ваша задача — вылечить его.

Пафосно, конечно, с большим превышением предельно допустимой концентрации, но сейчас люди не столь циничны, как в двадцать первом веке. Срабатывает в большинстве случаев. С рассказом про национальность я и вовсе вступил на скользкое поле легенд и преданий. Мало ли, вдруг это выдумка кого-то из учеников? Но Иоханн, сидящий на первом ряду, прямо передо мной, только улыбнулся и показал большой палец. А потом встал, повернулся к аудитории, и сказал:

— А кто считает иначе, как только что заметил мой друг и коллега, то вам лучше на экзамен ко мне не приходить.

* * *

Концерт Брамса, кстати, оказался просто замечательным. Завел он публику с первых нот, без раскачки. Играл мощно, с напором, несмотря на почтенный возраст. Короче, не пожалел я ни секунды. И даже с удовольствием буду вспоминать этот факт. Ну да, вот это тщеславное «Когда мы с Микуличем слушали Брамса», будто ты сам имеешь к этому какое-то отношение.

Последующий ужин запомнился не очень. Композитор, похоже, любовь к окружающим потратил окончательно уже давно. Хотя и рассказал пару анекдотов на эту тему. Мне понравился тот, где устроители приема в честь Брамса предложили вычеркнуть из списка приглашенных тех, кого не хочется видеть, и он убрал одну позицию — себя.

Но всё хорошее кончается, в том числе и отпуск. Волевым решением я прервал курортный роман Кузьмы Невструева с уроженкой города Бердичев. Нечего тут постельные марафоны устраивать, не мальчик, здоровье беречь надо. А то от избытка страстей мой слуга сбледнул с лица и уже пошатываться начал. Вдов и дома хватает, ради таких утех не обязательно ехать за две тысячи верст.

Вокзал в Бреслау запомнился случаем вопиющего разгула уголовного элемента. Мы с помощью приставленного ко мне ассистента Збигнева Новака выгружали поклажу, Кузьма пошел искать носильщика, и тут к нам подбежал чумазый малец, схватил стоящий сверху саквояж, который я только что пристроил в качестве верхушки пирамиды, и побежал свой спринт дальше. Я, признаться, опешил. Там же все мои документы! Сейчас через границу не пустят! Буду ночевать под нашим посольством в Берлине, пока новый паспорт не выправят!

И только Кузьма отреагировал как следует. Завопив «Алярм!», он бросился в погоню. Бежать по привокзальной площади, бухая сапогами и распугивая слабонервных граждан, ему пришлось недолго. Бдительный страж порядка выловил воришку и потащил его к нам, временами приподнимая над земной твердью за ухо. Паренек молчал, несмотря на переносимые страдания, и саквояж продолжал держать обеими руками.

— Вот, пожалуйста, — сказал полицейский, подтащив свою добычу к нам. — Для подачи заявления…

— Не надо, — прервал я его. — У меня совершенно нет времени, до отправления моего поезда осталось совсем немного. Тем более, ничего не пропало. Вот вам за беспокойство.

Я достал из кармана портмоне и выудил монетку достоинством пять марок. Серебряный кругляш с бравым профилем кайзера Вильгельма номер два перекочевал из рук в руки. Ну вот все довольны — и я, и страж порядка, и даже неудавшийся вор, испарившийся в тот момент, когда его отпустили.

Так что в сторону Варшавы я поехал спокойно. Все приключения, похоже, остались в Германии. Не считать же выдающимся событием визит пограничников, которые старались пассажиров первого класса беспокоить по минимуму.

В столице царства Польского мне предстояло куковать почти сутки. Восемнадцать с половиной часов, если быть точным. Мы погрузились на извозчика, чуть скривившего физиономию при звуках русской речи, и отправились в отель «Европейский», как и в прошлый раз. От вокзала улица Краковское Предместье недалеко, гостиница шикарная. Что еще надо усталому путнику, чтобы скоротать время в ожидании продолжения путешествия?

В номере я сел на кровать, привычно пахнущую персидским порошком, посмотрел вокруг. Красота и роскошь. Всё как я люблю.

— Кузьма, набирай в ванну горячей воды, я на почту.

Можно было и через портье отправить телеграммы, но я решил наступить на горло собственной гордости и пересечь улицу самостоятельно. Потому что телеграф располагался как раз напротив отеля. Три штуки с одинаковым текстом — Моровскому, Романовскому и Великому князю. Так мол и так, не потерялся, а очень даже нашелся.

Теперь можно заняться водными процедурами, а потом и пообедать.

Но нет же! Похоже, вокруг меня плетет заговор мировое правительство и все масонские ложи, вместе взятые. Я не успел понежиться в горячей воде и полчаса, как кто-то решил прервать сеанс блаженства и неги. Сначала начали ломиться в дверь номера, после чего Кузьма подошел к двери ванной и произнес извиняющимся тоном:

— Телеграмма, барин.

Даже загадывать не буду, от кого. Есть только один беспокойный парень, способный на такое.

— Сейчас, выхожу.

Испортили весь кайф, сволочи. Вылез, вытерся, надел халат, и вышел. Что нам пишут? «Срочно приезжайте Вольфсгартен». Вот так, встал, побежал, левой, левой, не отставать! Гады!

— Кузьма, давай к портье. Сдать билеты до Москвы. Купить до Берлина на ближайший, даже если он через час отправляется. Взять расписание поездов от Берлина до Франкфурта. Ты еще здесь? Быстрее, а то нас точно расстреляют!

* * *

Всё сложилось прекрасно. С точки зрения экспресс-броска до Вольфсгартена. Поезд до Берлина через два часа, из Берлина до Франкфурта через полтора после прибытия. Надеюсь, нигде задержек не случится. Там, правда, с одного вокзала на другой переезжать, но рядом всё, времени хватит.

Сказать, что я переживал и беспокоился — ничего не сказать. Мысли одна другой хуже так и лезли в голову. Благо, медицинское образование давало обширное поле для фантазий. Естественно, возглавляли рейтинг самые плохие предчувствия. Ведь если что случилось, лейб-акушер Петерман с радостью переведет все стрелки на меня. А что, кто инициировал осмотр в зеркалах? Разрешил Великой княгине пешие прогулки и вообще велел побольше двигаться и пребывать на свежем воздухе? В точности как в священном писании. И сказала Есфирь: враг и неприятель — этот злобный Аман! И Аман затрепетал пред царём и царицею. Вот и я тоже.

С другого плеча нашептывал всегдашний адвокат: всё обойдется, быть не может плохого, это неврастеник Сергей Александрович накрутил себя, он вообще любой чих за катастрофу принимает, нечего идти на поводу у тревожных и токсичных родственников.

И так всю дорогу. Накрутился — помедитировал, успокоился. Попытался заснуть. Когда не получилось, взял книгу. Буквы никак не желали складываться в слова, через полчаса натужного взирания на открытый разворот я понял, что даже не знаю, на каком языке текст. Коньяк тоже не помог. Голова, и так дурная, стала как ватой набитая.

Пытка неизвестностью тянулась до выгрузки на перрон Силезского вокзала. Там случился перерыв на носильщика, извозчика до Лертского вокзала, приобретение билетов и телеграмму о времени прибытия. Уж экипаж могут прислать, если я им так срочно нужен.

И снова всю дорогу качели — от «шеф, всё пропало» до «фигня, ничего страшного, прорвемся». Кузьма, когда пришел собирать вещи перед Франкфуртом, слова не сказал, глядя на меня, только пыхтел.

Не успели выгрузиться, как к нам подбежал смутно знакомый по прошлому визиту кучер. Как его зовут, не помнил, да и не важно. Главное, что он, поздоровавшись, схватил чемоданы и рысью помчался к экипажу. И я вслед за ним. Скоро всё узнаю. Пятнадцать километров бодрые лошадки быстро преодолеют, и проклятая неопределенность кончится.

Впрочем, новости я узнал гораздо раньше. Сюрприз! Навстречу спешит знакомая долговязая фигура. Первый, и, надеюсь, последний раз меня встречает на вокзале член августейшей фамилии. Великий князь решил лично, так сказать, сопроводить.

— Что там, Сергей Александрович? — спросил я, только увидев, кто пожаловал. Этикетом пренебрег, но не до того.

Впрочем, и Великому князю не до расшаркиваний было. Он схватил меня за руку, и начал рассказывать, быстро и сбивчиво:

— Всё хорошо было, Лизонька гуляла, аппетит замечательный, рвота ее совсем не беспокоила. Даже выразила желание прокатиться в коляске. Крепкий сон, я нарадоваться не мог… А позавчера вдруг боли внизу живота, приступами… не прекращаются до сих пор. Спаси, Господи, и сохрани, — он перекрестился, и я вслед за ним тоже.

Ну теперь все понятно. Угроза выкидыша, вот какие дела. Хреновые, надо сказать. Если считать с момента зачатия, у нас срок примерно двенадцать-четырнадцать недель. В первом триместре лучше никаких медикаментов не вводить, ибо чревато. Но мы одной ногой во втором, уже почти не страшно. И что можно предложить? Спазмолитики? В природе отсутствуют. Никакого дротаверина на горизонте не видать. Гестины? Не смешите мои тапки, и слова такого еще нет. Впору вместе с безутешным супругом заказывать молебны и бить земные поклоны. Нет, у Лизы может быть и другое. Что там, навскидку? Надо исключить спастический колит, острый аппендицит, всякие пиелонефриты, памятные мне по Вюрцбургу почечные колики и цистит до кучи. Ничего, ехать недолго, разберемся на месте.

— Что говорит доктор Петерман?

— Молчит, негодяй. Выгнать его надо. Толку всё равно никакого. Евгений Александрович, голубчик, постарайтесь. Вы же можете! Вы же волшебник!

Нет, я только учусь.

И так всю дорогу, все пятнадцать километров. Я уже и не знал, что хуже: неизвестность, которая меня поедала от Варшавы до Франкфурта, или вот такая осведомленность?

В Вольфсгартене я только наскоро помылся с дороги, надел свежую одежду, сверху накинул белый халат, подхватил свой саквояжик, и помчался знакомым маршрутом в покои Великой княгини.

Все в сборе: августейшие супруги, лейб-акушер и всякие горничные создают массовку. Меня только не хватало.

— Ваше императорское высочество, — поклонился я на пороге и быстро прошел к постели беременной, не обращая внимания на остальных. — Что беспокоит?

Черт, бледная-то какая. Вены видны на шее, под глазами синяки.

— Боли внизу живота, схватками, не очень продолжительные, — ответила Лиза, явно следуя говоренным десятки раз формулировкам.

Я заметил, как дернулся Сергей Александрович. А вот нечего собирать толпу для такого интимного мероприятия.

— Ваше императорское высочество, — тихо сказал я ему. — Наверняка вам лучше подождать у себя. Как только мы закончим осмотр, я тут же сообщу вам результаты. Вы волнуетесь, тревога может передаться и Елизавете Федотовне.

Боже, какую только дичь не придумаешь, чтобы очистить место работы от посторонних. Я бы и хренова колбасника Петермана выгнал, но он мне нужен как свидетель и соучастник. А что, в эту игру можно и вдвоем играть. Его слово против моего. А узкий специалист из нас двоих — точно не я.

Цинично звучит, но мне не только Лизу жаль. Но и себя тоже. Если в первом триместре появляются симптомы угрожающего выкидыша у молодой и здоровой женщины, это с высокой степенью вероятности связано с «генетическим сбросом» дефектного эмбриона. Вот поэтому в двадцать первом веке ни европейцы, ни американцы с угрозой выкидыша на сроках до двенадцати недель вообще не заморачивались. Но у нас тут совсем другой случай. И время другое.

— Выделения были? — спросил я Лизу, когда все лишние удалились, и ее постели остались только я на пару с Петерманом и безымянная горничная на подхвате.

— Немного, вчера и сегодня. Так, белье только испачкалось.

Дорого бы я дал, чтобы посмотреть на размер пятна, но кто ж его оставил? Всё потащили в стирку в ту же секунду.

— Ваш выход, коллега, — я чуть не подтолкнул Петермана.

Тот тщательно обработал руки, приступил к осмотру. Пыхтел минут десять, производя все необходимые манипуляции, потом распрямился, повернулся ко мне.

— Матка в тонусе, величина соответствует сроку беременности. Имеются кровянистые выделения, скудные. Артериальное давление сто сорок на девяносто. Пульс сто десять в минуту. Боюсь…

— А ты не бойся, а работай! — рявкнул я, не вытерпев. — В сторону!

Внутривенное введение раствора сернокислого магния оставляет пациенту несколько незабываемых мгновений. Волна нестерпимого жара разливается по всему телу, так что приходится скорость регулировать и делать остановки. Зато скелетная мускулатура расслабляется и наступает легкий седативный эффект. И на плод негативного воздействия нет.

К сожалению, матка хоть и состоит большей частью из мышц, но гладких. Минут через десять боли возобновились. Петерман смотрел на меня сычом, Лиза — с надеждой. Блин, отвар пустырника и свечи с красавкой — дело хорошее, только сейчас нужен спазмолитик помощнее. И делать это надо быстро. Эх, как же не хотелось! И сейчас не хочется. А придется.

— Я собираюсь ввести ее императорскому высочеству в мышцу морфий в дозе один миллилитр однопроцентного водного раствора, — сказал я для протокола, который точно подаст немецкий специалист. — Сейчас восемнадцать часов двадцать одна минута семнадцатого ноября одна тысяча восемьсот девяносто пятого года.

КОНЕЦ 3 ТОМА.

НАЧАЛО 4-ГО ТОМА УЖЕ НА АТ.

Загрузка...