Глава 2

– Бедная девочка! – пробормотала Стелла. На мгновение воцарилась тишина. – И эти трое живут там совсем одни? – спросила она.

– Не всегда, – задумчиво ответил он. – Иногда, не часто, приезжает сын Лейчестер. Он виконт Тревор.

– Сын, – сказала Стелла. – А какой он из себя?

Вопрос, казалось, привел в действие какой-то ход мыслей; старик на несколько минут погрузился в молчание. Затем внезапно, но осторожно он встал и, пройдя в другой конец комнаты, взял картину из нескольких, стоявших у стены, и протянул ее ей.

– Это лорд Лейчестер, – сказал он.

Стелла взяла холст в руки, поднесла его к свету, и с ее губ невольно сорвалось восклицание.

– Какой он красивый!

Старик взял у нее картину и, положив ее на колени, задумчиво посмотрел на нее.

– Да, – сказал он, – это величественное лицо; такое лицо не часто увидишь.

Стелла наклонилась над креслом и посмотрела на старика со странным чувством интереса и любопытства, какого не вызвала бы ни одна просто красивая картина.

Это было не то правильное лицо с четкими чертами и волнистыми каштановыми волосами, которые носили Уиндварды сто лет назад, ниспадавшие пышными локонами на квадратные, хорошо очерченные плечи. Не красота лица, а что-то неопределимое в осанке головы и выражении больших темных глаз привлекало, почти завораживало ее.

Голосом, почти приглушенным из-за неописуемого эффекта, произведенного лицом, она сказала::

– И он такой?

– Похож, – ответил старик. – Я, написавший его, не должен этого говорить, но, тем не менее, портрет похож на него – это Лейстер Уиндвард. Почему ты спросила?

Стелла колебалась.

– Потому что … я едва ли знаю. Это такое странное лицо, дядя. Глаза … Что такое в этих глазах, из-за чего я почти не могу отвести от них взгляда?

– Отражение души мужчины, Стелла, – сказал он.

Это был странный ответ, и девушка вопросительно посмотрела на странное лицо.

– Отражение души мужчины, Стелла. Уиндварды всегда были дикой, безрассудной, страстной расой; здесь, в этой деревне, у них есть бесчисленные легенды о смелых поступках лордов Уиндварда. Убийства, грабежи и своевольная тирания в прежние времена, дикая распущенность и отчаянное расточительство в наши дни; но из всей расы этот Лейчестер Уиндвард самый дикий и самый беспечный. Посмотри на него, Стелла, ты видишь его здесь в свободной охотничьей куртке, сшитой Пулом; с бриллиантовой булавкой в безупречном шарфе, с волосами, подстриженными до положенной длины: я вижу его в доспехах с поднятым мечом, наблюдаю страстный огень его глаз. Вон там, в большой галерее, есть картина, на которой изображен один из Уиндвордов, одетый именно так, в доспехи из сверкающей стали, одной ногой стоящий на теле поверженного врага, и одна его рука поднята, чтобы нанести смертельный удар своим боевым топором. Да, Лейчестер Уиндвард должен был жить четыре столетия назад.

Стелла улыбнулась.

– Он совершил много убийств, дядя, сжег много деревень?

Старик вздрогнул и посмотрел на изящное лицо, с лукавой улыбкой, сияющей в темных глазах и изгибающей красные, спелые губы, и улыбнулся в ответ.

– Мне снился сон, Стелла. Нет, люди его круга в наши дни, к сожалению, ограничены. Теперь мы не оставили им выхода для их натуры, кроме игорного стола, газона и… – он внезапно встрепенулся. – Да, это красивое лицо, Стелла, но оно принадлежит человеку, который в свое время причинил больше вреда, чем все его предки до него. Довольно хорошо, что Уиндворд-холл стоит так прочно, иначе Лейчестер давным-давно расплавил бы его в экарте и баккара.

– Значит, он такой плохой? – пробормотала Стелла.

Ее дядя улыбнулся.

– Плохой – мягкое слово, Стелла; и все же … посмотри еще раз на это лицо. Я видел, как она смягчается улыбкой, какой мог бы улыбнуться невинный ребенок; я слышал, как эти губы смеются, как … как должны смеяться женщины до того, как этот мир изгнал из них весь смех; и когда эти глаза улыбаются, ни мужчине, ни женщине невозможно сопротивляться им.

Он внезапно остановился и посмотрел вверх.

– Я мелю, как старая мельница. Убери картину, Стелла.

Она взяла ее у него и понесла через всю комнату, но мгновение стояла молча, рассматривая портрет при свете лампы. Как только она это сделала, странная фантазия заставила ее вздрогнуть и внезапно поставить портрет на стол. Ей показалось, что темные глаза внезапно смягчились в своем пристальном взгляде и улыбнулись ей.

Это была уловка теплого, творческого темперамента, и она овладела ею так полностью, что быстрым жестом она прикрыла рукой темные глаза и так спрятала их.

Затем, посмеявшись над собственной глупостью, она повесила картину на стену, вернулась к окну и села рядом со стариком.

– Расскажи мне о своей прошлой жизни, Стелла, – сказал он тихим голосом. – Мне кажется, что ты всегда была здесь. У тебя тихая манера говорить и двигаться, дитя.

– Я узнала об этом доме, когда папа был болен, – просто сказала она. – Иногда он часами сидел и тихо играл, и я не хотела его беспокоить.

– Я помню, я помню, – пробормотал старик. – Стелла, мир должен был что-то знать о нем; он был прирожденным музыкантом.

– Он говорил то же самое о тебе, дядя; тебе следовало бы стать знаменитым художником.

Старик посмотрел на нее с улыбкой.

– Дитя мое, есть много мужчин, о которых мир ничего не знает – к счастью для них. Мы с твоим отцом оба были мечтателями; мир любит людей действия. Ты умеешь играть?

Она встала и мгновение постояла в нерешительности. В углу комнаты стоял небольшой камерный орган, один из тех замечательных инструментов, которые в небольшом пространстве сочетают величественные тона кафедрального органа с мелодичной мягкостью флейты. Это была одна из немногих роскошей, которые позволял себе художник, и у него была привычка играть отрывки из Верди и Россини, Шуберта и Моцарта, когда угасающий свет заставлял его отложить кисть в сторону.

Стелла тихонько подошла к нему, села и вскоре начала играть. Она не пыталась исполнить ни сложную фугу, ни блестящий марш, но сыграла простой флорентийский гимн вечерни, который она слышала из набожных уст женщин, стоявших на коленях перед алтарем великой церкви во Флоренции, и вскоре начала петь его.

Старик вздрогнул, когда первые чистые птичьи ноты мягко поднялись в вечернем воздухе, а затем, закрыв лицо руками, отправился прямо в страну грез.

Гимн вечерни замер тихо, медленно, и Стелла встала, но жестом руки он велел ей оставаться у органа.

– У тебя голос твоего отца, Стелла, спой еще раз.

На этот раз она спела приятную песенку, с оттенком пафоса в припеве, и, услышав легкий шум, когда закончила, оглянулась и увидела, как старик встал и с дрожащими губами повернулся к двери.

Нежный голос молодой девушки слишком ясно вернул прошлое, его мертвое прошлое, и он вышел, чтобы она не увидела его эмоций.

Стелла встала, подошла к окну и постояла, глядя в ночь. Лунный свет отражался от реки вдалеке и падал огромными массами на лужайку у ее ног. Наполовину бессознательно она открыла окно и, выйдя, оказалась в небольшом саду, прекрасно ухоженном и благоухающем фиалками; ее любовь к цветам была страстью, и она вышла на тропинку в поисках их. Тропинка зигзагообразно вела к маленькой деревянной калитке, через которую из переулка можно было попасть в сад. Стелла нашла несколько фиалок и, оглядевшись в поисках дальнейших сокровищ, увидела букет сирени, растущий на обочине переулка.

Открыть ворота и легко взбежать по склону было импульсом момента, и она повиновалась ему; немного дальше внизу были еще более густые заросли цветов, и она пошла к ним, когда услышала звук лошади, скачущей к ней галопом.

На мгновение она была так поражена неожиданным звуком, что замерла, глядя в ту сторону, откуда он донесся, и в этот момент из-за угла вывернула лошадь со всадником и во весь опор помчалась к тому месту, где она стояла. Стелла оглянулась на маленькую белую калитку и обнаружила, что ее не было видно, и что она зашла дальше, чем намеревалась. Бесполезно было пытаться вернуться до того, как всадник доберется до нее, было время только на то, чтобы убраться с дороги. Легко вспрыгнув на берег, она встала под сиренью и стала ждать.

Как только она это сделала, лошадь и человек вышли из тени на лунный свет. Стелле оба казались невероятно большими и высокими в обманчивом свете, но не размер, а поза всадника поразили ее и приковали внимание.

Она не могла видеть его лица, но фигура была фигурой молодого человека, высокого и крепкого, и исполненного странной, властной грации, которая проявлялась в том, как легко, безрассудно он сидел на огромном животном, и в позе головы, которая, слегка откинутая назад, казалась в самой своей позе красноречивой гордостью и вызовом. Во всей этой осанке было что-то странное и необычное, что поразило Стеллу, хотя она и не привыкла встречать всадников на английской проселочной дороге.

Когда он подошел немного ближе, она заметила, что он был одет в вечернее платье, за исключением пальто, которое было из бархата, и сидело свободно, но изящно. По правде говоря, всадник сбросил свой фрак ради смокинга и все еще был в парадных ботинках. Стелла увидела, как лунный свет осветил их и рубин, который угрюмо сверкнул на белой руке, державшей хлыст.

Как будто всадник и лошадь были одним целым, они проехали по дорожке и поравнялись с ней, мужчина совершенно не замечал ее присутствия. Но лошадь была не такой; ее быстрый, беспокойный взгляд уловил мерцание платья Стеллы, и, вскинув голову, она свернула в сторону и замерла. Всадник оторвал глаза от неба и, подняв хлыст, резанул лошадь по боку жестом нетерпеливого гнева; но лошадь – великолепная ирландская кобыла с огромными костями, вспыльчивая и упрямая, как лев, мгновенно поднялась на задние ноги, и хлыст снова опустился.

– Черт бы тебя побрал! в чем дело? – воскликнул ее хозяин. – Вперед!

Лошадь навострила уши при звуке знакомого голоса, но стояла неподвижно, дрожа всем телом.

Стелла увидела, что кнут снова поднят, и инстинктивно, прежде чем она осознала это, ее женский протест сорвался с губ.

– Нет, нет!

При звуке нетерпеливого, умоляющего голоса всадник поднял хлыст в воздух, затем опустил руку и, вместо того чтобы ударить лошадь, направил ее к изгороди.

– Кто это? Кто ты? – сердито спросил он. – Что за…

Затем он внезапно остановился и уставился безмолвно, неподвижно и оцепенело. Лошадь и всадник как бы окаменели.

Высокая и грациозная, с той грацией, которая присуща девичеству, стоящему на пороге женственности, с ее изящным лицом, застывшим в выражении смешанного страха и жалости, и застенчивостью, борющейся с девичьей гордостью, она создала картину, которая была достаточно прекрасна, чтобы удовлетворить требования самого критического и художественного ума, картину, которую тот, кто смотрел на нее, носил с собой до дня своей смерти.

Мгновение он сидел неподвижно, и пока он сидел, полная луна осветила его лицо, и Стелла увидела лицо с портрета, чьи глаза она всего несколько минут назад скрыла от своего взгляда.

Целая эмоциональная жизнь может пройти за минуту; судьба всей жизни зависит от хода времени. Всего на мгновение они молча посмотрели друг другу в глаза, но это мгновение так много значило для каждого из них! Это была лошадь, которая разрушила чары, попытавшись снова подняться. Легким движением руки Лейстер Уиндворд заставил ее опуститься, а затем соскользнул с седла и встал у ног Стеллы со шляпой в руке.

Даже тогда он сделал паузу, как будто боялся, что какое-нибудь слово заставит видение раствориться в воздухе, но, наконец, он заговорил.

– Прошу прощения.

Вот и все. Всего четыре слова, и слова, которые каждый слышит ежедневно; слова, которые почти утратили свое значение из-за слишком знакомой обыденности, и все же, когда он их произнес, они звучали так полно, так искренне, так сильно значимо и полно смысла, что все обыденное вылетело из них, и они донесли до уха слушателя настоящую и горячую молитву о прощении; настолько реальную и искреннюю, что пройти мимо них с обычной улыбкой и поклоном было бы оскорблением и невозможно.

Но не только слова и тон, но и голос пронзили душу Стеллы и, казалось, пробудили в ней отклик. Картина, которая так поразила ее, была нема и безмолвна; но теперь ей казалось, что она говорила так же, как улыбалась, и на мгновение она почувствовала женское желание заглушить звук, как она заглушила улыбающиеся глаза.

Это был девичий порыв к самозащите, от того зла, о котором она не знала и не мечтала.

– Прошу прощения, – снова сказал он глубоким и музыкальным голосом, подняв на нее глаза. – Боюсь, я напугал вас. Я думал, что я здесь один. Вы простите меня?

Стелла посмотрела на него сверху вниз, и слабый румянец залил ее щеки.

– Это я должна просить прощения; я не боюсь, но ваша лошадь была … напугана мной?

Он мельком взглянул на лошадь, которая теперь стояла достаточно тихо.

– Это глупая скотина! – быстро сказал он, – упрямое созданье не способно бояться. Это было просто притворство.

– За что вы ее наказали, – сказала Стелла с быстрой улыбкой.

Он поднял на нее глаза, и в них и на губах медленно появилась та улыбка, о которой говорил мистер Этеридж и которую Стелла предвидела.

– Вы боитесь, что я снова ее выпорю?

– Да, – сказала она с простой прямотой.

Он посмотрел на нее с любопытной улыбкой.

– Вы правы, – сказал он, – Бывают моменты, когда ей требуется небольшая поправка; сегодняшний вечер – один из них. Мы не виделись некоторое время, и она забыла, кто здесь хозяин. Но я не забуду ваше "Нет" и пощажу ее; вы довольны?

Это была странная речь, завершившаяся странно резким вопросом. Это было характерно для оратора, который, вероятно, за всю свою жизнь ни на мгновение не догадывался, что такое нервозность или смущение. Судя по его тону, легкому течению музыкального голоса, откровенным, открытым манерам, можно было подумать, что эта встреча со странной и красивой девушкой была самым обыденным делом.

– Вы довоьны? – повторил он, пока Стелла молчала, пытаясь побороть очарование его простых и прямых манер. – Если нет, то, может быть, этого хватит? – и, взяв кнут, крепкий охотничий хлыст, обеими белыми руками, он сломал его пополам так легко, как если бы это была тростинка, и перебросил через плечо.

Стелла покраснела, но рассмеялась, и ее темные глаза смотрели на него с серьезной лукавостью.

– Разве это не выглядит так, как будто вы боитесь, что не сдержите своего обещания?

Он улыбнулся ей.

– Так и есть, – сказал он, – вы правы; возможно, я поддался искушению, превышающему мои силы. Она – зверь с дурным характером, а я – другое. Почему вы смеетесь?..

Он замолчал, его голос изменился так же неуловимо, как у какого-нибудь музыкального инструмента.

Стелла на мгновение заколебалась.

– Прошу вас, скажите мне, я не обижусь.

Она засмеялась и вцепилась одной рукой в сирень, глядя на него сверху вниз.

– Я думала о том, как хорошо, что она не может выпороть вас. Это несправедливо, так как вы оба такие вспыльчивые, что наказать следует не только одного.

Он не засмеялся, как сделал бы другой человек, но в темных глазах промелькнула удивленная насмешка, какая могла бы сверкнуть в глазах гигантского Гулливера, когда какой-нибудь лилипут ударил его палкой размером с булавку; и губы его приоткрылись в улыбке.

– Это было естественное отражение, – сказал он после паузы. – Вы позволите мне помочь вам спуститься?

Стелла покачала головой. Каким-то образом она чувствовала себя в безопасности там, наверху, над ним, где только темные глаза могли дотянуться до нее.

– Спасибо, нет, я собираю немного сирени. Не беспокойтесь.

И она слегка отвернулась от него и протянула руку за веткой над головой. В следующее мгновение он легко вскочил на берег и встал рядом с ней.

– Позвольте мне, – сказал он. И одним взмахом он притянул ароматную ветвь в пределах ее досягаемости.

– А теперь вы спуститесь вниз? – спросил он, как будто она была каким-то своенравным ребенком. Стелла улыбнулась, и он протянул ей руку. Она вложила в него свою, и его пальцы сомкнулись на ней хваткой твердой, как сталь, но гладкой, как у женщины. Когда теплые пальцы сомкнулись на ее пальцах, которые были холодными от ее долгих попыток дотянуться до веток над головой, дрожь пробежала по ней и заставила ее слегка вздрогнуть.

– Вы замерзли, – мгновенно сказал он. – Весенние вечера коварны. Вам далеко идти?

– Мне не холодно, спасибо, – сказала она с быстрой тревогой, потому что в его глазах был взгляд и движение руки, которое, казалось, предупреждало, что он собирается снять пальто.

– Мне совсем не холодно!

– Вам далеко идти? – повторил он с видом, каким бы мягким он ни был, человека, привыкшего получать ответы на свои вопросы.

– Недалеко, вон к той маленькой белой калитке, – ответила она.

– Маленькая белая калитка к Этериджу, художнику? – сказал он мягко, с ноткой удивления в голосе.

Стелла наклонила голову; его глаза изучали ее лицо.

– Вы там живете, остановились там?

– Да.

– Я никогда раньше не видел вас в Уиндворде.

– Нет, я никогда не была здесь до сегодняшнего вечера.

– До сегодняшнего вечера? – эхом отозвался он. – Я знал, что не видел вас раньше.

В его тоне было что-то, совершенно не похожее на банальную лесть, отчего лицо Стеллы залилось краской.

К этому времени они уже дошли до ворот, он шел рядом с ней, перекинув уздечку через руку, огромный конь шагал тихо и по-ягнячьи, и Стелла остановилась.

– Спокойной ночи,– сказала она.

Он резко остановился и посмотрел на нее, запрокинув голову, как она видела, когда он ехал к ней, его глаза пристально смотрели ей в лицо и, казалось, проникали сквозь ее опущенные глаза в ее душу.

– Спокойной ночи, – ответил он. – Подождите.

Это было слово команды, несмотря на всю его музыкальную мягкость, и Стелла, как женщина, остановилась.

– Я уезжаю, – сказал он не резко, но со спокойной прямотой. – Если вы приехали только сегодня вечером, я не смогу узнать ваше имя; прежде чем я уеду, вы скажете мне его?

Стелла улыбнулась.

– Почему нет? – сказал он, когда она заколебалась.

– Меня зовут Стелла Этеридж, я племянница мистера Этериджа.

– Стелла! – повторил он. – Стелла! Спасибо. Я этого не забуду. Меня зовут, – и он приподнял шляпу простым жестом гордого смирения, – Уиндвард, Лейчестер Уиндвард.

– Я знаю это, – сказала Стелла, и в следующий момент она могла бы снова произнести эти импульсивные слова.

– Вы знаете это! – сказал он. – И пришли сюда только сегодня вечером! Как это так?

Брови Стеллы нахмурились, темные и полные, они сошлись на ее лбу в истинно южной манере и придали ее лицу значительное красноречие; она многое бы отдала, чтобы избежать ответа.

– Как так? – спросил он, не сводя с нее глаз.

– Это очень просто, – сказала она, как будто раздосадованная колебаниями. – Я видела ваш портрет и … узнала вас.

Он улыбнулся странной улыбкой.

– Узнали меня до того, как мы встретились! Мне интересно … – он сделал паузу, и его глаза, казалось, прочитали ее мысли. – Интересно, было ли у вас предубеждение относительно того, кого вы увидели? Это справедливый вопрос?

– Очень странный, – сказала Стелла.

– Так ли это? Я не буду настаивать. Спокойной ночи! – и он приподнял шляпу.

– Спокойной ночи и до свидания, – сказала она и снова импульсивно протянула руку.

В его глазах не было удивления, что бы он ни чувствовал, когда он взял ее за руку и сжал ее.

– Нет, – сказал он, позволяя ей убрать руку. – Не до свидания. Я передумал. Я не поеду. Это всего лишь спокойной ночи, – и с улыбкой, вспыхнувшей в его глазах, он вскочил на лошадь и уехал.

Загрузка...