Старый рыцарь

Глава 4. Таверна

Статуя стояла у входа как надо. Каменщиков нигде рядом не было. Что она здесь делает, Фолкмар решительно не понимал. Нередко местные пьяницы поднимали бокалы за прелести прекрасных дам. За все прелести всех дам сразу. Однако, по обыкновению своему, на выходе из таверны они теряли способность различать прекрасное. Им бы дойти до постели, не упав в грязь лицом. Вряд ли за тридцать весен поменялось что-либо, вряд ли поменяется и еще через тридцать весен.

– Жди здесь. Смотри, чтобы никто не приставал к Ницелю, – говорил Фолкмар, привязывая скакуна на заднем дворе таверны. Здесь остановилось еще с дюжину странников. Кони лениво трясли мордами, отгоняя мух, – Вернусь, вынесу тебе похлебку. Ел сегодня?

– Я и вчера ничего не ел, – ответил Дуг и Фолкмар прочитал страх в его глазах. Паренек боялся, что он бросит его. Что ж, это правильно. Нельзя доверять первому встречному, даже если он дал слова рыцаря. – Мне просто стоять тут? А если спросят, почему здесь мертвец? – Дуг перешел почти на шепот, – В Аоэстреде нельзя ходить с покойниками по улицам. Недавно мы нашли дохлого бобра в блошиной заводи, и клирики отлупили нас за это.

– Так надо было положить его в гроб, – ответил Фолкмар.

– Гроб для бобра? Мы хотели его съесть.

– Нельзя есть дохлых животных, можно умереть от поноса.

Выудив шерстяную накидку из походной сумы на крупе Чемпиона, Фолкмар накинул ее на Ницеля. Теперь выглядело вполне сносно.

– Если выварить мясо в морской воде, поноса не будет. Только получается очень солоно, – босые ноги Дуга утопали в весенней грязи, вымешанной копытами лошадей. И все же не уберечь ему лишний серебряник, вздохнул Фолкмар, покупать сапоги все же придется.

– Если спросят, что под накидкой, скажи, он только что выполз из таверны и сильно притомился. И никуда я не денусь, я ведь оставляю тебе Чемпиона, – ответил рыцарь, проверяя крепление седла, – Эй! Парень! Ты конюх? Налей-ка моему коню чистой воды и насыпь овса. Держи! Как вернусь, получишь еще парочку.

Поймав медяк, толстощекий юноша привычно кивнул. Затем засунул монету за пазуху, отер руки о засаленный передник и продолжил заниматься привычным делом – натирать щеткой круглые крупы.

Уходя, Фолкмар чувствовал тревожный взгляд себе в спину.

Внутри таверны царил привычный полумрак. Еще снаружи Фолкмар заметил, что у нее появилась новая крыша, и она стала вроде как больше. Кое-где потолстели бревна, грубо отесанные столы теперь были сделаны из каменной лиственницы, взамен прошлых дубовых. На окнах пестрели витражи. Дневной свет пробивался в окна, и разноцветные стекляшки отражались размытыми пятнами на полу и стенах. Выглядело это совсем странно. Удивительно, что Фолкмар не заметил их снаружи.

До слуха донеслись звуки музыки. Кто-то лениво потренькал на лютне, начал петь тонким голосом. В нос ударил дурманящий запах говяжьего гуляша и свежего пшеничного пива.

– Две кружки пива и порцию похлебки с мясом, и мяса побольше, – Фолкмар не стал выбирать стол, пройдясь прямо до бочек.

Торча вверх пятой точкой, внизу копошилась какая-то толстая баба. Фолкмар понял это по обширной белой юбке, смахивающей на корабельный парус.

– Ха-ха! Фолкмар! – зашлась смехом женщина, как только показала свое раскрасневшееся лицо. Перевалившись рыхлым телом через стойку, она начала теребить рыцаря за бородатые щеки, словно ребенка, – Думаешь, не узнала тебя? Такая же старая бородатая рожа. Какими судьбами? Ты же помереть собирался, разве нет?

– Собирался, да пока не свезло, – сконфузился Фолкмар.

За минувшее время Хельга сильно изменилась. Когда он поселился у них в таверне, ей исполнилось всего пятнадцать. Целых пять весен он работал у них охранником, что было унизительно для рыцаря. Но тогда ему перевалило за шестьдесят и выбирать не приходилось. Когда он покидал таверну, Хельга уже выскочила замуж и обзавелась дитем – полнощеким капризным сынишкой, тянувшим ручки к флейтам и женским кружевным юбкам. Тогда она была тоненькой бойкой девчонкой, а теперь упирала в широкие бока большие белые руки.

– Куда путь держишь и как жил все это время? – Хельга отерла влажные руки. Отодвинула ведро с водой, чтобы не путалось под ногами и поставила перед Фолкмаром большую кружку пива.

– Еду туда же, куда и все. Под гору Перемен, на турнир. – Не стал Фолкмар рассказывать, что просиживал штаны в другой таверне, на окраине Дальних Рубежей. Больше никуда его и не брали. А в таверны принимали либо из жалости, либо из хвастовства. Мало кто мог позволить себя целого рыцаря, или даже половину. Совсем не потому, что стоили они дорого. Настоящий рыцарь не пойдет бить пьяные рожи, чтобы заработать на кусок хлеба. Даже межевые не опускались до такого. Уж лучше они подадутся в разбой, ежели совсем туго.

В последнее время Фолкмара не брали уже и в таверны. Слишком стар он был и немощен.

– На турнир? – прыснула розовощекая Хельга, – А не порубят ли тебя там на куски?

– Может, и порубят. Как мне узнать, если не попробую?

Хельга зашлась заливистым смехом. Закинув на плечо полотенце, она поставила перед ним еще одну кружку пива.

– Так уж и быть, по старому знакомству пиво по прошлой цене, – сказала Хельга.

– Но тогда было дороже, – удивился Фолкмар. Хельгу хоть и вздуло, что настоявшееся тесто, но она ничуть не изменилась. Все такая же добрая, пронырливая баба.

– Значит, прошелся уже по кабакам, а ко мне не заглянул, – укоризненно покачала тяжелой головой хозяйка таверны, – Да, сейчас много кто разливает, потому и дешевле.

– Вышел Торвальд в моорее… в море бушующее, в море пенистое… Взял горпун и меч, горпун и мееч… – затянул тонкий мелодичный голосок позади. Фолкмар обернулся.

Таверна как всегда была набита битком, несмотря на то, что солнце даже не клонилось к вечеру. Здесь отдыхали и солдаты, и путники, и местные пьяницы, и просто захожие, позарившиеся на запах вкусного гуляша. Аоэстред – большая столица. Сколько бы здесь не разливали, всегда будет мало.

У дальней стены широкого зала поставили небольшую сцену. На ней стояла деревянная рамка, закрытая синей тканью. Видимо, для кукольного представления. Но сейчас представления не было. В свете толстых свечей сидела девушка на высоком деревянном стуле с расписной лютней в руках. Одета она была пестро, в мужскую одежду. На голове у нее сидела шляпа с большим страусиным пером. Трубадурша тянула балладу.

– Это все мой Тодрик, – отвлекла Хельга от мелодичного голоса, – Муж-то у меня почил пару весен назад.

– Рубек умер? Сочувствую, – изъявил вежливость Фолкмар, хотя на самом деле завидовал ему.

– Его унесла весенняя хворь. С тех пор Тодрик тащит в таверну все, что ни попадя. Статую эту, еще с прошлого лета пригрел кукольников толпу. Окна выкрасил во что-то срамное. Глядишь, принесет какую-нибудь деревянную рыбу с титьками. Вчера уже договаривался с моряками за бочку вина, еле углядела. Смотри. Вон он там, стоит. Вымахал, да?

Тодрик действительно вымахал. Фолкмар помнил его мальчишкой весен четырех, а теперь в тени таверны стоял грузный бородатый мужчина в шитой рубахе и шелковых красных шароварах. В руках он держал резную трость, выдающееся пузо удерживал шелковый кушак. Тодрик довольно взирал на сцену, вальяжно отплясывая левой пяткой.

– Хватит уже про этого Торвальда, и так ясно, что убьёт он эту ящерицу! – крикнул кто-то из глубины таверны.

– Да! Каждый день одно и то же, давай что-нибудь новое! – поддержали его нетрезво.

– Ишь ты, другое им подавай, – проворчала Хельга, натирая полотенцем и без того чистую столешницу, – Раньше пили, морды друг другу били вот и вся потеха. Теперь и песня не та, и ноты не тянет, – Хельга понизила голос, – Скоро начнут замечать, что я им вино разбавляю.

– Ты разбавляешь, когда они совсем пьяны, – так же тихо ответил Фолкмар, – Но тогда уже совсем нет разницы. Хмельная голова перед сном не трезвеет.

– Да она всегда разбавляет, – громко пробасил кто-то из-за спины, а Хельга закатила глаза, – Не верьте ей, обманывает, гадюка!

– Слышал? Вот и жди от них благодарности.

Тодрик подошел к девушке. Пока он шептал ей что-то на ухо, завсегдатаи обсуждали Торвальда. Купец в длинном шерстяном халате сказал, что этих ящериц наловил в молодости столько, что можно солить в бочке. Только почему-то никто о нем не поет и баллады не слагает. Невысокий солдат в походной кольчуге добавил, что, видимо, ему и девки не дают, раз после стольких ящериц он так и не женился. Под дружный хохот таверны откинулась синяя ткань кукольного театра.

Девушка переместила стул к краю сцены, чтобы все увидели представление.

– Давай, Крепкая Элья! – поддержал ее невысокий солдат, – Спой покрепче, да чтоб не как эта моча, что Хельга по ночам подает!

– Аааа…. Аааа… вначале была тьмааа, – затянула девушка, а в театре закружили деревянные звезды, – Тьма вспыхнула, вспыхнула она… и в небе заплясали звезды, заплясали, пели, танцевали… все двенадцать заплясали… И Мать, и Жница, по небу скачущий Гонец… ай яй яй, скачущий на Жеребце Гонец… – на темно-синем тряпичном фоне стройным рядом шагали друг за другом звезды, но потом заняли привычные места на небе. Созвездие Жеребца пестрело серебряной звездой копыт, красной в груди, заменяющей сердце, синими на спине и хвосте, и яркой зеленой в глазницах, – Стоило копытами блеснуть, и вот, на небе Млечный Путь, ай яй яй, на небе Млечный Путь… Дева сшила небо-полотно, покрыто звездами оно… с тех пор покрыто звездами оно…

– Питались они нектаром Солнца, пили родники Луны у себя в чертогах и смотрели вниз на людей, – послышался мужской голос за кукольной ширмой. Бренькая на лютне, Крепкая Элья притихла, давая сказителю слово, – Но это рассказ совсем не о сытой жизни Богов, – звезды замерли и из созвездия исчезли три зведы: зеленая, красная и серебряная, – А вот о них! – На синее полотно выскочили три куклы. Одна со шитом и деревянным мечом, похожим на маленькую спичку, другая вся в черных одеждах и с зелеными пуговицами вместо глаз, и третья – в красной рубахе и с седой длинной бородой, – в зале послышалось оханье, так неожиданно куклы выскочили к зрителям, – Знаете их? Эти трое навели шороху на небе и земле!

В зале послышались смешки.

– Шороху на небе и земле, война на небе и земле, – пропела Элья, – Воин, Безумный и Мудрец, ай яй яй, Безумный и Мудрец…

Красная кукла перевалилась через деревянную рамку ширмы, посмотрев на затоптанную сцену, но потом перевела взгляд вглубь таверны.

– Квасите, бездельники? – спросил бородатый Мудрец в красных одеждах голосом надутым и строгим, – Вы делаете это неправильно. Я научу, как нужно!

На этот раз смех уверенно прошелся по головам.

Кукла в красном сделала большой прыжок на сцене и приземлилась на деревянную землю, тут же выросшую под ней. Вокруг высились фанерные деревья, под ними росли выкрашенные в коричневое грибы. Кукла шла и шла, а позади мелькали соломенные дома, трава и зеленые ели.

– И вот Мудрец покинул небо, чтоб дать народу хлеба, – пела Элья под бодрый шаг куклы, – Хлеба и огня, разум, имена… Да-да, снова имена… Сердце он с собой принес, что с Жеребца в себе унес, ооо… сердце с неба он принес…

– С тех пор стали строиться города, по морю начали ходить корабли, – произнес голос за ширмой, а по синему деревянному морю проплыл не менее деревянный корабль, – Еда вариться в котлах, сталь коваться в кузницах, бабы стали брюхатиться быстрее, – за пузатой пастушкой погнался какой-то мужичек без штанов и в одной шерстяной шляпе, а та спрятала вышитые румянцем щеки в тряпичные ладони на палках, – Ой, а в этом, кажется, виноват совсем не Мудрец!

Пока пропойцы занимали свои глотки хохотом, у Фолкмара болели его старые колени. Кроме коленей болели так же и старые раны, и шрамы от этих ран тоже. В кишках засело, он подозревал, острие стрелы, которое все время упиралось в бок. Со временем оно, видимо, сточилось или ему просто надоело одно и то же, и он ощущал колкость только когда чихал. Иногда Фолкмар ловил себя на мысли, что не любит чихать. Он столько раз умирал и воскресал, что уже потерял счет. Каждый раз смерть оставляла на его теле какой-нибудь шрам, а что еще хуже – воспоминание. От одного он отходил быстро, вставая почти сразу, от другого оправлялся долго, тяжело, проклиная все на свете. Особенно ту куклу в черном с зелеными пуговицами вместо глаз, которая и была повинна в его страданиях. Это она сделала так, чтобы, умирая, он каждый раз вставал. Иной раз он помрет совсем невинно, от старости, дряхлые кишки даже никто не пронзит копьем, глотка не захлебнется в соленой морской воде, но с утра он опять откроет глаза. Как же Фолкмар мечтал умереть навсегда, никогда больше не вставая. Тогда закончится эта бесконечная боль, он перестанет чувствовать свои раны, у него больше не будут ныть колени, ломить шею при первых же признаках грозы. В конце концов, кишки не захотят покинуть его каждый раз, когда он соберется гадить.

Свои раны он скрывал от всех, кроме Ницеля. Это он смазывал их мазями, когда Фолкмар стонал и просил пить. А потом, когда ему становилось лучше, они заливали шрамы в кабаках. Неизвестно, какие именно шрамы были у Ницеля, но Фолкмар подозревал, что душевные. Все-таки быть его слугой непросто. А оруженосцем, наверное, будет совсем невыносимо. Интересно, что там делает Дуг?

Было выпито уже две кружки пива. Первый хмель ударил в голову, отпуская страдания, полученные от пива накануне. Таяла так же и боль в костях, только так Фолкмар мог почувствовать, что еще живой. Мертвым он чувствовал себя все остальное время. Живой мертвец. С бьющимся сердцем, чувствующий боль, но все же мертвец. Который должен оставаться в могиле, а не ходить по земле.

«Если бы у меня были родители или хотя бы дети, я мог бы жить у них», – иногда думал Фолкмар. Но родителей у него никогда не было, а дети если и были, он никогда их не знал. Несколько раз объявлялись девицы, утверждающие, что были с ним и понесли от него ребенка. С ними он, конечно же, был, вот только ни один из детей не был на него похож. Особенно тот смуглый, с черными как смоль волосами, смахивающий на свинопаса с Кривой Пичуги. Фолкмар тогда посоветовал девице сходить к тому свинопасу, и она пошла. Чем окончилось дело, он узнавать не стал. В тот же вечер они с Ницелем уехали.

– Боги как люди, а люди как боги, где это видано, позор небесам…– пели боги голосом Крепкой Эльи, а темная кукла Безумного заметалась по небесной ткани, сверкая глазками-пуговицами. Она обошла каждую тряпичную куклу, сидящую на ватных небесах и те пооткрывали свои рты, – Лукавый яд влил в уши он другим богаам… мы не люди, мы не люди вопил Безумный, вернуться я Мудрецу на дам… ой-яй не дам… Спустившийся да не взойдет вновь, кричала дюжина вот и вся любоовь…

– Хельга, меня мучает жажда! – поднял пустую кружку заезжий странник с длинным усатым лицом, пока десять тряпичных кукол ломали лестницу в небо, по которой пытался взбираться Мудрец в красном, чтобы вернуться домой.

– Так помочись в кружку и выпей, или оторви свою задницу и подойди сам! – закричала Хельга и зрители засмеялись в самый трагичный момент представления, – Тайра-то умотала к горе Перемен, представляешь? – обратилась Хельга к Фолкмару, немного раздражившись, – Оставила меня совсем одну. Говорит, на турнире найду себе благодетеля. Потаскушка. Да ведь точно найдет, красивая как племенная кобыла. За ней многие здесь ходили, были и богатеи. Все перебирала, междуножьем своим, все не нравится. А от Тодрика помощи не жди, тряпку в жизнь в руки не возьмет. Правда, торгуется хорошо. У меня так не получается, давеча три бочки с элем выторговал за полцены. Еще пива? Так уж и быть, третья бесплатно, сколько уж не виделись, – Хельга наполнила кружку, рядом поставила большую тарелку горячей похлебки, – Больше мяса, как и просил. Но похлебка закончилась. Если захочешь добавки, могу подать гуляш… Погоди-ка…

Зоркий взгляд Хельги упал куда-то поверх плеч Фолкмара, она гневно кинула мокрое полотенце на широкое плечо и двинулась вперед. В проем двери робко просунул голову Дуг. Он обескураженно оглядывал таверну, видимо, в поисках своего наставника. Для этого ему пришлось просунуть еще и тело.

– А ну вон! – прогремела Хельга, решившая использовать мокрое полотенце в качестве оружия, уже наматывая его на кулак, – Не хватало мне еще тут щенков с Псового! С каких это пор вы суете свой нос в приличные заведения?!

– Отверженный, Отверженный, Мудрец теперь Отверженный, гремели небесааа… – тянула Элья.

– Хельга! – поспешил за ней Фолкмар. Перепуганный Дуг дал было деру, но Хельга оказалась быстрее, тридцать весен в таверне научили ее стремительности, – Этот парень со мной. Он мой оруженосец.

– Правда? – Фолкмар никогда не видел таких круглых глаз, – А где же Ницель?

«Она даже не подумала, что я мог посвятить его в рыцари. Конечно, когда мы уходили, он был уже слишком стар, чтобы начинать. Эта вина будет всегда на моих плечах. Самая глубокая моя рана».

– Время его окончилось. Он умер, – Фолкмар не уточнил, когда именно.

– Жаль его. Хороший был мужчина, хоть и бесхарактерный, – ответила Хельга, разматывая оружие с кулака. Она окинула взглядом Дуга с ног до головы: босые ноги, грубая рубаха из мешковины, веревка вместо пояса, шерстяные штаны, ставшие ему уже давно малы… и он очень давно не стригся, – Ладно, раз уж оруженосец, пусть проходит. Только не натопчи мне здесь. Нанесешь с пяток песка, потом гони псов с таверны.

– Спасибо, Хельга, – и все-таки добрая она была женщина, подумал Фолкмар.

– Если будете садиться – выбирайте какой-нибудь дальний стол, не пугайте мне постояльцев. Тут одного барчука покусала молочная сука, он шарахается от всего, что напоминает ему о собаках, – бросила она, удаляясь.

– Тебе чего? – нахмурившись, спросил Фолкмар Дуга.

– Конюший спрашивает, нужно ли чистить Чемпиона. Говорит, если хотите чистого коня, нужен еще медяк. Иначе он к нему не притронется.

– Я тебе, кажется, ясно сказал – следи за Ницелем, или у тебя уши смолой заросли? Так я дам подзатыльник, и она вылетит.

– Чемпион просто стоит, к нему никто не подходит. А кто приезжает, сразу идет в таверну, – Дуг с обидой вытер сопливый нос. Там, где блестит море, дули холодные ветра, – К тому же господин Ницель так смердит, что к нему не подлетают даже мухи.

Это была чистая правда. Верный слуга и при жизни-то не отличался ароматами, а после смерти и вовсе дал себе волю.

В таверне было тепло, сухо и пахло вкусно. Дуг не спешил откланиваться, стараясь подольше погреться, но был начеку. Он пялился на разноцветный пол, на куклы, на сладкоречивую девушку с лютней, но больше его занимали запахи. Дуг принюхивался с момента, как только просунул голову в проем. Все-таки Ницель сильно отличался от гуляша.

«Он голоден, – со вздохом подумал Фолкмар, – он просто нищий мальчишка, который хочет есть. Не надо поступать с ним так же, как с беднягой Ницелем».

– Видишь вон тот стол в углу? Тащи туда тарелку с похлебкой и мое пиво, они у Хельги. Да смотри не пролей. Будем уходить, возьму еще орешков на вечер. Здесь их очень вкусно жарят.

Долго объяснять Дугу не пришлось. Детей с трущоб не напугать мокрыми полотенцами, когда они привыкли к подбитым сталью сапогам.

– Сьер Фолкмар отправил меня за похлебкой, – Дуг обхватил обжигающе-горячую тарелку, замерзшие пальцы впервые за несколько лун ощутили тепло. В ночлежки по весне пробиралась сырость, тогда мерзли даже кости.

Хельга схватила мальчишку за тонкое запястье, слегка склонившись над ним:

– Ты же знаешь, мальчишка, к кому в оруженосцы пошел? – спросила она тихим голосом.

Дуг посмотрел на нее счастливыми карими глазами:

– К человеку, который кормит меня похлебкой, госпожа, – ответил он.

– Так знай – он проклят, – Хельга совершенно не умела хранить секреты. Хотя она не считала своим долгом хранить то, что хранить не обещала. Фолкмар никогда не просил держать его тайну в секрете, потому как знал, что женщины, даже самые сознательные, обязательно когда-нибудь все разболтают. Окончательно он в этом убедился, когда одна немая прачка выдала тайну своего господина, ходившего к ее сестре на ночную побывку. Выдала она ее несколько раз, чтобы об этом уж точно узнала вся страна.

Когда Фолкмар нечаянно отдал концы и воскрес прямо на глазах у Хельги, та и сама не говорила некоторое время. Однажды она попросила его умереть на глазах у остальных, чтобы ей поверили. Но старик никогда не умирал нарочно, он все же считал, что смерть – сокровенное, священное действо, которое нельзя выставлять на потеху толпе. Особенно, когда это твоя собственная смерть. С тех пор прошло много времени, и все забыли и про него, и про ее рассказы.

– Он стар, госпожа. Но разве старость проклятье? – спросил Дуг, ожидая, что его отпустят и он наконец сможет утащить еду.

– Я видела, как он умирал и вставал вновь, – прошептала Хельга, – Его старость самое настоящее проклятье. Видят боги, они даровали людям возможность уйти, когда придет их час. А кто-то из них забрал у него такую возможность. Хлебнешь ты с ним горя, уж поверь мне. Уходи сразу, как только он посвятит тебя в рыцари. Если посвятит… Своего слугу-то он так и не удосужился.

– А сир Фолкмар заплатил за похлебку? – спросил Дуг.

– Заплатил, – опешила Хельга.

– Тогда отдайте мне ее, меня ждет сьер.

Хельга отпустила запястье мальчишки.

– Ишь, какой дерзкий, – проговорила она с недовольством, – Ницель-то был повежливей. Иди и делай что хочешь. Охота мне советы давать для таких, как ты.

В то время как Великий Воин вразумлял других богов, Дуг сосредоточенно поглощал кусочки мяса и овощей.

– Ты пропустил начало, – сказал Фолкмар, – Но это не беда. Эту байку можно послушать в первом попавшемся храме. Правда, там будет не так смешно. Обычно на этом моменте Воин не дает тумаков богам, а разговаривает чинно и грозно. От проповедей может свести зубы, и если это увидят клирики, то тумаков получит Хельга. И эти трубадуры тоже.

– Только Воин не послушал Безумного и сохранил ум, – запихивая похлебку за обе щеки, проговорил Дуг, – Это я знаю. И вразумил остальных.

– Видимо, часто вы воровали по храмам, раз отложилось в голове, – ответил Фолкмар, – Но не говори с набитым ртом, а то все вывалится. Покупать еще одну я не стану.

– Я пить хочу. Можно мне глоток пива?

– Эээ, нет, хватит с меня и одного пьяницы, – Фолкмар имел ввиду себя, – Похлебка и так мокрая, чего тебе еще надо? Но если хочешь пить, я возьму горячего чабреца.

Дуглас поморщился.

– Мы каждый день пили горячий чабрец, а иногда просто жевали и запивали холодным, когда не было щепы развести костер. Вокруг Аоэстреда полно чабреца, – Дуг с невероятной проворностью управлялся с ложкой, – А еще лаванда, от нее я чихаю. И еще листья с деревьев, от них только сильнее хочется есть. Это те, которые от вшей помогают.

– Тогда вам нужно жить в этих деревьях. В Псовом переулке сегодня выведешь, а завтра снова подхватишь, – ответил рыцарь, подумав, что Дуг, скорее всего, имеет ввиду бергамот.

В этот самый момент вразумленные боги вместе с посетителями таверны наблюдали, как Воин принялся гоняться за Безумным по небу. Тот убегал, получив хороший пинок под зад. Для того, чтобы заключить в темницу мятежного бога, он даже не использовал зубочистку-меч и своего деревянного щита. Обходился он исключительно маленьким кожаным сапогом, который то и дело встречал задницу Безумного. Такого успеха у зрителей Воин, наверное, не видывал очень давно. Они начали хохотать и хлопать в ладоши, не обошло веселье и Дуга. Он смеялся и смеялся, показывая на сцену пальцем.

«Таких представлений в Псовом переулке, наверное, и не было никогда. Может, он и глядел заезжих кукольников, да щенят гонят с площадей всякий раз, как только их заприметят», – подумал Фолкмар, отметив, что растет еще один богохульник.

– Смотрите, он лупит его по заднице, – хохотал Дуг.

– Не смейся, иначе похлебка пойдет носом, – почему-то строго сказал Фолкмар, хотя совсем не хотел быть строгим, – Что, тебя никогда по заднице не лупили? И что в этом смешного?

– Но это боги, сьер. Не люди. Это Воин.

Дуг пожал плечами, а Фолкмар пододвинул ему кружку пива. Робко заглянув внутрь, Дуг сделал глоток, потом еще один.

– Свой глоток ты сделал, – сказал старик, забирая кружку.

– Аааа! Помогите! Спасите! Оооо… мое мягкое местечко, смотрите, какое все красное! – голос за ширмой решил получить особенное одобрение зрителей, – Я не хочу, не хочу в темницу! – кричал Безумный, теряя зеленые глаза-пуговки.

Но ни расшитый оранжевыми нитками Отец огня, ни Спящий в звездном одеянии, ни брюхатая Плодоносная Мать, сильно смахивающая на пастушку, не откликнулись на отчаянные завывания мятежника. Он был заточен в небесную тюрьму, на тряпичной сцене – маленькую бочку, выкрашенную в коричневый.

– Возвращайся, Отверженный, станешь ты опять Мудрец, возвращайся братец наш, будешь жить на небе, и ссоре нашей навек конееец, – пропела Элья, когда десять богов кидали Отверженному лестницу, – Нееет, ответил он, о нееет… Теперь я хожу среди живых… Нет на небе место мне, а только на земле… Среди полей, озер и рек… И будет так вовеек… Я хочу дышать, бежать и умирааать… вновь дышать и вновь бежааать… Я рожусь, и я умру, но иного не решу…

Тряпичная кукла в красном шла и шла по деревянной земле, потряхивая седой длинной бородой. Дуг доел похлебку. Осторожно отодвинув от себя деревянную тарелку, он отер сопливый нос.

– Да, жалко этого старика, – глубокомысленно заявил длиннолицый солдат, залпом осушив кружку.

– Что, и тебе жалко этого старика? – спросил Фолкмар Дуга.

– Но ведь он сам это выбрал.

– Так-то оно так, но большая радость ходить по земле и дохнуть все время, – ответил Фолкмар.

Дуг пожал плечами:

– Многие говорят, что звезды на небе – это боги. Но ведь это просто звезды, и разговаривать они не умеют. Некоторые из них падают с неба, мы с ребятами каждую ночь это видим. У них большие хвосты и на звезды они совсем не похожи. Их нападало уже столько, что все вокруг должны быть богами. Только боги не лупят детей мокрыми полотенцами. Они точно не на небе.

Мерцающий океан звезд вокруг созвездия Жеребца был порожден Плодоносной Матерью, кто-то говорил, что это младшие боги, кто-то, что это блеск вершин небесных холмов, глянец озер, а кто-то – что на небе все время идет снег, боги все время мерзнут и оттого злые. Клирики ничего не говорили, кроме того, что это небесная красота. А это понятие могло означать что угодно.

– Больно ты понимаешь, – сказал Фолкмар, отбирая кружку у Дуга, начавшего тянуть к ней свои ручонки, – Лупят они или не лупят. От Безумного можно ожидать что угодно. Возьмет и напрудит тебе в кружку.

– Как вам? – спросил Дуг, – У этого пива совсем не такой запах, как у предыдущего. И на вкус как вымоченная в воде кожа. Наверное, это потому, что оно бесплатное.

– Если будешь вести такие речи, дам по затылку так, что вылетят зубы, – разозлился Фолкмар. А ведь Дуг был совершенно прав, Хельга разбавила-таки его пиво, – Это тебе не трущобы. Я твой наставник, рыцарь, и ты должен относиться ко мне почтительно, и думать, что говоришь.

На сцене осталась пузатая пастушка, за которой гонялся мужчина в шерстяной шляпе, а, может, это была Плодоносная Мать, и затянула прощальную песню. Некоторое время все смотрели на нее.

– Взошедший да не взойдет вновь, кричал из темницы он, не снимая окоов, – пела Мать голосом трубадурши.

– Слыхали? Королева опять непраздна, – сказал длиннолицый солдат, заедая пиво булкой с луковыми кольцами и сыром.

– Так сколько ей? Чай, не молода уже, – ответил его собутыльник с большими мускулистыми руками. Волосы его были сальными, рубаха тонкая и на лице была видна копоть, выдававшая в нем кузнеца.

– Просто король любит бывать промеж ног у королевы, – включился лысый мужичек с соседнего стола, – Никак не уймет свой хер, вот лезут и лезут.

– Молчи, балда! – не поленился повернуться к нему кузнец и дать деревянной ложкой по лбу, предварительно вынутой из гуляша, – Покуда он там, ты жуешь пшеницу, а не овес.

– А тебе что, завидно? – внезапно появилась Хельга, поставив перед лысым мужичком пиво, – У тебя-то, видать, давно в спячку ушел.

Расхохотались все, кто сидел вокруг.

– Да что в этом короле такого? – поинтересовался Фолкмар у Хельги.

– Как, ты не знаешь? У него самое большое достоинство на континенте, – сказала она, положив перед ним мешочек с жареной лещиной.

Из-за соседнего стола внезапно выскочил кузнец, подняв высоко над собой кружку:

– За короля Реборна, у которого самый большой хрен в мире! – прокричал он, призывая к всеобщей попойке.

– За короля! – охотно поддержали его, подняв вверх кружки с пенным, – Да! За Реборна «хрен до небес»! – кто-то даже захотел налить всем за его счет, но потом все же добавил, что только тем, кто пьет сегодня по первой.

Для Фолкмара это было уже слишком, и он, откланявшись, утащил за собой Дугласа. За такими попойками обычно следовал мордобой, и неважно, сколько песен спели до этого. Подобными развлечениями Фолкмар уже давно не баловался, да и слишком долго проработал вышибалой в таверне, чтобы получать от этого удовольствие, которое следовало. К тому же, он рыцарь, хоть и старый, а рыцарю не пристало лупить людей почем зря. Только ради дела.

Ницеля они нашли там же, где и оставили. Конюх так и не подошел к Чемпиону, оно и не удивительно, ведь Фолкмар ему не заплатил. Ну ничего, подумал он, теперь у него есть оруженосец, который должен начищать круп коня. Это дисциплинирует и учит порядку.

Проверив снаряжение, рыцарь не нашел сапог у Ницеля. Его портянки развязались с ног и упали в грязь. Голые пятки торчали из-под шерстяного пледа.

– Это не я, сьер, клянусь вам, – испуганно сказал Дуг. – Я не брал сапоги.

– Конечно не ты. Зачем они тебе? Они слишком большие для твоих ног, и ты никак их не продашь, чтобы я не заметил. К тому же, у правого сапога не было подошвы. Странно, что они взяли только сапоги и больше ничего не тронули, – Фолкмар проверил все, и действительно больше ничего не пропало. Походный рюкзак был на месте, на нем висело огниво на самом видном месте, совершенно не тронутое. Внутри лежали мази Ницеля, целый мешок вяленой говядины, жесткой, как подошва, по мешочку пшенки и овса для его слабых зубов, точило, несколько ножей, тряпки, пропитанные маслом и еще куча всякой всячины.

– Может, их отпугнул запах? – спросил Дуг.

Это было похоже на правду. Прикасаться к добру мертвеца была плохая примета. А от Ницеля начинало пахнуть совсем не тем, чем обычно, хоть пока и не так сильно.

– Сегодня был длинный день. Наверное, путь Ницеля на этой земле пора закончить, – тяжко вздохнув, сказал Фолкмар. На мгновение он оглядел свое добро и призадумался, – Дуг, сбегай-ка к Хельге в таверну и спроси, есть ли у нее лопата.