Старый грубый крест

1

Когда дела начинают касаться имущества, даже старики начинают двигаться быстрее. Эдвардс был оставлен не более чем на год, прежде чем перелётные птицы начали туда прилетать. За шесть месяцев мы превратили гордость космической программы США в парк трейлеров, а «Эйрстримы» и «Винни» были припаркованы на плитах, где когда-то располагались ангары и казармы.

Я считался чем-то вроде неофициального мэра, поскольку я служил в Эдвардсе и за его пределами (или, как выражаются земляне, вдоль и поперёк) около двадцати лет, прежде чем был вынужден уйти в отставку ровно за шесть дней до отметки десятилетия, когда обанкротившееся правительство сократило бюджет самой базы. Я знал, где были отстойники и водопровод; я знал, где электрические линии и дороги были погребены под песком. А поскольку я занимался техническим обслуживанием, я знал, как соединить телефонные линии и даже украсть немного электричества из магистрали Лос-Анджелес — Вегас. Хотя я и не знал всех в Слэб-Сити, меня-то знали почти все.

Поэтому, когда лысый чувак в костюме-двойке начал ходить от двери к двери, спрашивая капитана Бьюли, люди знали, кого он ищет.

— Вы, должно быть, имеете в виду полковника, — сказали ему. (Я никогда не был очень точен в отношении своего звания.) Все знали, что я был тем, кого старожилы называли «астронавтом», но никто не знал, что я был лунни, за исключением пары старых подружек, которым я показывал трюки, которым учишься за три года при 0,16g, но это другая и более, ну, интимная история в целом.

История, которая последует, также имеет свои интимные аспекты, начинается со стука в дверь моего древнего, но не совсем почтенного Дорожного Лорда 2009 года выпуска.

— Капитан Бьюли, возможно, вы меня не помните, но я был младшим дневальным офицером, когда вы были помощником по техническому обслуживанию в Хоуболте…

— На обратной стороне Луны. Лётный лейтенант Джей Би «А-Вот-И-Джонни»[24] Карсон. Как я мог забыть одного из самых… — Я поискал слово: вежливый синоним «забывчивого», — приятных молодых людей на Службе. Уже не настолько молодой. А теперь, как я вижу, ещё и гражданский.

— Не совсем так, сэр, — сказал он.

— Больше не «сэр», — сказал я. — Вы, вероятно, уже превзошли меня по званию, да я всё равно на пенсии. Зовите меня просто полковником[25], майор.

Он не понял шутки — А-Вот-И-Джонни никогда не понимал шуток, если только сам их не придумывал; он просто стоял там, выглядя смущённым. Потом я понял, что ему не терпелось поскорее убраться в тень, и что я был плохим хозяином.

— Заходите, — пригласил я. Я отложил в сторону радиоуправляемую модель, которую собирал, или, скорее, чинил, для одного из моих неофициальных внуков, и у которой никак нормально не работала система посадки. У меня нет ни внуков, ни собственных детей. Карьера в космосе, или, как мы привыкли говорить, «на воле», имеет свою обратную сторону.

— Я вижу, вы сохранили интерес к полётам, — заметил Джонни. — Это упростит мою работу.

Это явно был намёк, и поскольку мы, лунни, никогда не видели особого смысла ходить вокруг да около, я решил снять Джонни с крючка. Или это смешение метафор? На Луне тоже нет метафор. Всё там таково, как оно есть.

В любом случае, я любезно произнёс:

— А ваша работа, заключается в том…

— Сейчас я работаю на ООН, капитан Бьюли, — сказал он. — Вы знаете, они взяли на себя Обслуживание. Несмотря на то, что я не в форме, я здесь по официальному делу. Инкогнито. Чтобы предложить вам задание.

— Задание? В моём возрасте? Меня выгнали со службы десять лет назад, потому что я был слишком стар!

— Это временное назначение, — сказал он. — Месяц, самое большее два. Но оно означает согласие на новое поручение, чтобы вам могли дать допуск, поскольку весь проект Совершенно Секретен.

Я мог слышать заглавные буквы «С» и «С». Полагаю, я должен был быть впечатлён. Полагаю, что мог бы. Лет пятьдесят назад.

— Они говорили о повышении до майора, с увеличением пенсии и медицинских пособий, — продолжил А-Вот-И-Джонни.

— Что было бы фактическим понижением в должности, поскольку все здесь уже называют меня полковником, — сказал я. — Ничего личного, А-Вот-И-Джонни, но ты зря потратил время. У меня уже достаточно медицинских и пенсионных средств для моих старых костей. Что такое лишняя мелочь для семидесяти шестилетнего старика, у которого нет иждивенцев и мало пороков?

— А как насчёт доплаты за космос?

— Доплаты за космос?

А-Вот-И-Джонни улыбнулся, и я понял, что он всё это время ходил вокруг да около и наслаждался этим. — Они хотят отправить вас обратно на Луну, капитан Бьюли.

В триллерах прошлого века, когда вас завербовывают для сверхсекретной международной операции (а эта операция оказалась не просто международной, а межпланетной; даже межзвёздной; чёрт возьми, межгалактической), они посылают LearJet[26] без опознавательных знаков, чтобы забрать вас в аэропорту и доставить на безымянный карибский остров, где вы встречаетесь с хорошо одетыми и безжалостными чуваками, которые управляют миром из-за кулис.

В реальной жизни, по крайней мере, в 2030-х годах, вы летите эконом-классом в Ньюарк.

Я знал, что А-Вот-И-Джонни не мог рассказать мне, что происходит, по крайней мере, пока я не был приведён к присяге, поэтому на обратном пути мы просто сплетничали и вспоминали старые времена. На службе мы не были даже приятелями — нас разделяли возраст, звание и темперамент, — но время имеет свойство разглаживать такие морщины. Большинство моих старых друзей были мертвы; большинство его друзей были на гражданке, работая на одну из французских или индийских фирм, обслуживавших сеть коммуникационных и метеорологических спутников, которые были наследием космических программ прошлого века. Служба, которую мы с Джонни знали, была сокращена до подразделения типа береговой охраны, управляющего орбитальным спасательным шаттлом и обслуживающего лунную базу наблюдения за астероидами, которую я помогал строить — Хоуболт.

— Мне посчастливилось быть в Хоуболте, — сказал Джонни, — иначе я бы, вероятно, сам ушёл на пенсию три года назад, в пятьдесят лет.

Я поморщился. Даже те, кого я знал детьми уже почти старики.

Мы взяли такси прямо через туннель Линкольн/Мидтаун к зданию ООН в Квинсе, где скучающая дама в пурпурной униформе вновь назначила меня майором космической службы. В моих новых документах указывалось, что, когда я снова выйду на пенсию через шестьдесят дней, я получу пенсию майора плюс увеличенное медицинское обслуживание, включающее стоматологию.

Это было действительно прекрасно, так как у меня всё ещё оставалось несколько зубов. Я был впечатлён и в то же время озадачен.

— Отлично, А-Вот-И-Джонни, — сказал я, когда мы вышли на идеальное октябрьское солнце (в моём возрасте осень замечаешь больше, чем весну). — Начинай. В чём дело? Что происходит?

Он вручил мне квитанцию на номер в отеле в центре города (Служба никогда не могла позволить себе Квинс) и билет на первый рейс до Рейкьявика на следующее утро; но он держал коричневый конверт с нацарапанным на нём моим именем.

— Приказы, касающиеся вас в этом конверте, — сказал он. — Там всё объяснено. Проблема в том, что, как только я отдам их, мне придётся оставаться рядом с вами, пока я не посажу вас на самолёт завтра утром.

— А у тебя есть подружка.

— Я думаю у вас тоже.

Я решил последовать этому совету. Со старой подругой. В моём возрасте все подруги немолоды.

Нью-Йорк считается одним из самых грязных городов в мире, и он, безусловно, самый шумный. К счастью, я люблю шум и, как и большинство пожилых людей, мало сплю. А-Вот-И-Джонни, должно быть, нужно было больше времени — он опоздал. Он встретил меня у выхода на посадку в аэропорту Рейгана всего за несколько минут до последнего предупреждения на мой рейс и вручил коричневый конверт с моим именем.

— Вы не должны открывать его, пока не окажетесь в самолёте, капитан, — сказал он. — Я имею в виду, майор.

— Не так быстро, — сказал я, хватая его за запястье. — Ты втянул меня во всё это. Ты должен что-то знать.

А-Вот-И-Джонни понизил голос и огляделся по сторонам; как и большинство лунни, он любил секреты.

— Вы знаете Zippe-Buisson, французскую фирму, убирающую орбитальный мусор? — спросил он. — Несколько месяцев назад они заметили новую вспышку на средней высоте. В базе данных не было никаких потерянных сведений о причине; она была слишком большой, чтобы быть уроненным гаечным ключом, и слишком маленькой, чтобы быть челночным баком.

Дзинь, хлопнула дверь. Я попятился к воротам и придержал их одной ногой.

— Продолжай, — сказал я.

— Помните «Вояджер», межзвёздный зонд, отправленный в 1970-х годах? В нём был диск с цифровыми картами земли, фотографиями людей и даже музыкой. Моцарт и как-его-там…

Дзинь-дзинь, щёлкнула дверь.

— Я помню эту шутку. «Пришлите ещё Чака Берри», — сказал я. — Ты меняешь тему.

Но, он не менял. Как раз в тот момент, когда дверь начала закрываться, и мне пришлось выпрыгнуть наружу, Джонни крикнул:

— Вояджер вернулся. С пассажиром.

Запечатанные приказы, которые я вскрыл в самолёте, мало что добавили к тому, что рассказал мне Джонни. Я был официально назначен в Комиссию SETI ООН (Поиск внеземной разведки), группа «E», временно размещённую в Хоуболте, Луна. Это было интересно, поскольку Хоуболт был ограничен только обслуживающими роботами ещё до моего выхода на пенсию и не принимал никого (насколько я знал) в течение последних пятнадцати лет.

Я должен был отправиться в Рейкьявик на обследование; я не должен был никому сообщать о своём пункте назначения или о своём назначении. Точка. Не было никаких указаний на то, что такое Команда «E» (хотя мне, конечно, дали подсказку), или какова должна была быть моя роль в ней. Или почему выбрали именно меня.

Рейкьявик считается одним из самых чистых городов в мире. И он, безусловно, один из самых тихих. Я провёл вторую половину дня и большую часть вечера, сдавая медицинские анализы в сверкающем новом больничном крыле, где, казалось, я был единственным пациентом. Врачи, казалось, меньше беспокоились о моём физическом состоянии, чем о состоянии моего мозга, крови и костей. Я не медицинский эксперт, но я могу распознать сканирование на рак, особенно когда его делают мне.

В перерывах между тестами я встретился со своим новым боссом, главой отдела электроники SETI, по видеофону с Луны. Она была коренастой женщиной лет пятидесяти с идеальными зубами (теперь, когда у меня в страховку была включена стоматология, я снова стал обращать внимание на зубы), короткими светлыми волосами, яркими голубыми глазами и едва заметным скандинавским акцентом. Она представилась как доктор Сунда Хварлген и сказала:

— Добро пожаловать в Рейкьявик, майор. Я понимаю, что вы являетесь частью истории Хоуболта. Я надеюсь, что в моём родном городе к вам хорошо относятся.

— Фильмы в зале ожидания неплохие, — сказал я. — Я посмотрел «Инопланетянина». Дважды.

— Я обещаю, что проведу официальный инструктаж, когда вы доберётесь до Хоуболта. Я просто хотела поприветствовать вас в команде «E».

— Означает ли это, что я прошёл медкомиссию?

Она отключилась, и, когда я повесил трубку, меня осенило, что вся цель звонка заключалась в том, чтобы взглянуть на меня.

Они закончили со мной в девять вечера, а на следующее утро в семь меня погрузили в потрёпанный фургон и отвезли на двенадцать миль на север по асфальтированному шоссе, затем на восток по тропе через лавовое поле. Я был единственным пассажиром. Водитель был потомком (по крайней мере, так он сказал) Хаггарда Хваткого, одного из первых исчезнувших поселенцев Ньюфаундленда. Хаггард указал на небольшой лавовый хребет с острыми пиками, похожими на зубы; за ним я заметил единственный серебристый зуб, ещё более острый, чем остальные. Это был носовой обтекатель Ariane-Daewoo IV.

Комиссия отказалась от преимуществ экваториального запуска, чтобы сохранить секретность проекта; это означало, что запуск длился почти двадцать восемь минут. Я не возражал. Я не покидал планету одиннадцать лет, и сила тяжести в 6g была сродни объятиям очень давней любовницы. А изгиб планеты внизу — что ж, если бы я был сентиментальным человеком, я бы заплакал. Но сентиментальность — это для среднего возраста, так же как романтика — для молодёжи. Старость, как и война, вызывает более холодные чувства; в конце концов, это борьба не на жизнь, а на смерть.

Высокая Орбиталь была освещена и выглядела оживлённой при заходе на посадку, что меня удивило; станция была закрыта уже много лет, за исключением заправки топливом и стыковки. Мы не заходили внутрь; просто воспользовались универсальным воздушным шлюзом для пересадки на лунный шаттл, грязную, но надёжную старую «Диану», на которой я совершил так много путешествий. Официально она была под командой А-Вот-И-Джонни, но он был на смене — думаю, его наградили за то, что он доставил меня живым.

Когда мы, старики, забываем, насколько мы дряхлы и неинтересны, мы можем рассчитывать на то, что молодёжь напомнит нам об этом, просто игнорируя нас. Экипаж «Дианы» из трёх человек держался особняком и говорил только по-русски и по-японски. Это означало полтора одиноких дня, но я не возражал. Путешествие на Луну — одно из самых прекрасных на свете. Вы покидаете один шар из воды и направляетесь к другому шару из камня, и всегда открывается прекрасный вид.

Поскольку команда не знала, что я немного говорю (или, по крайней мере, понимаю) на Рус-Япе, я получил первую подсказку относительно того, в чём может заключаться моё назначение. Я подслушал, как двое из них рассуждали о «ET» (название, одинаковом на всех языках), и один сказал: «Кто бы мог подумать, что это будет относиться только к старикам?»

В ту ночь я спал как младенец. Я проснулся только один раз, когда мы пересекли то, что мы, лунни, привыкли называть перевалом Волчий ручей — вершину (относительно) длинного, крутого гравитационного колодца Земли и начало короткого, пологого спуска к Луне. В невесомости этот переход никак не ощущается; и всё же я проснулся, точно зная (даже спустя одиннадцать лет), где я нахожусь.

Я возвращался на Луну.

Хоуболт, расположенный на обратной стороне Луны и всегда обращённый от Земли, был на виду у всей Вселенной. В более изобретательную, более интеллектуальную, более энергичную эпоху там могла бы быть оптическая обсерватория для исследования дальнего космоса или, по крайней мере, монастырь. В наш мелочный, скупой на гроши, параноидальный век он использовался только как полуавтоматическая станция раннего предупреждения о сближении Землёй с астероидами. Вряд ли бы его открыли, если бы не крохотная ошибка NEO 2201 Oljato в 14-м году, который выгрыз средства ООН, а такое под силам только настоящим террористам.

Хоуболт находится недалеко от центра большого кратера Королева на дальней стороне серой реголитовой равнины, окружённой зубчатыми горами, не тронутыми водой, ветром или льдом; отвесные, как лавовые пороги Исландии, но высотой в мили, а не в метры; достаточно фантастические, чтобы напоминать вам снова и снова, с каждым взглядом, что вы на Луне, а не на Земле, что вы находитесь в их царстве и что это не царство живых существ.

Мне это нравилось. Я помогал строить, а затем обслуживать базу в течение четырёх лет, так что я хорошо её знал. На самом деле, снова увидев этот бесплодный пейзаж, в котором жизнь не является ни обещанием, ни воспоминанием, ни даже слухом, я понял, почему я остался в пустыне после выхода на пенсию, а не вернулся в Теннесси, хотя мои люди всё ещё оставались там. В Теннесси слишком много зелени.

Хоуболт имеет форму морской звезды с пятью маленькими периферийными куполами (названными по сторонам света и Другой), соединёнными сорокаметровыми трубами с большим центральным куполом, известным как Гранд-Централ. Хварлген встретила меня у воздушного шлюза на Юге, который всё ещё был цехом и ремонтным куполом. Я сразу почувствовал себя как дома.

Я был немного удивлён, увидев, что она была в инвалидном кресле; в остальном она выглядела так же, как на экране. Голубые глаза казались ещё голубее здесь, на безликой Луне.

— Добро пожаловать в Хоуболт, — сказала она, когда мы пожали друг другу руки. — Или, я должна была сказать — с возвращением. Разве не здесь, в Южном, раньше был ваш офис? — Луна с её 0,16g всегда привлекала больше внимания, чем отдавала, и я мог сказать по тому, как она развернула кресло и откинула его назад на двух колёсах, что место было как раз для неё. Я последовал за ней вниз в сторону Гранд-Централа.

Я боялся, что Хоуболт мог разваливаться, как и Высокая Орбиталь, но его недавно покрасили, а в воздухе пахло свежестью. Гранд-Централ был ярким и жизнерадостным. Команда лунни Хварлген добавила несколько ярких цветных пятен, но они не перестарались. Все молодые, в ярко-жёлтых туниках. Когда Хварлген представила меня как одного из пионеров Хоуболта, никто из них и глазом не моргнул, услышав моё имя, хотя оно было одним из двадцати двух на табличке у главного шлюза. Я не был удивлён. Служба подобна плесени, организму с бессмертием, но без памяти.

Молодой лунни показал мне мою «нору» в форме пирога без окон на Северном. На гамаке лежала свёрнутая свободная оранжевая туника с нашивкой SETI. Но я не собирался надевать форму команды Хварлген, пока не узнаю, чем она занимается.

Я нашёл её в Гранд-Централе, ожидающей у кофейного автомата — гигантского аппарата, сделанного русскими, поверхность которого отражала наши лица, будто зеркала в комнате смеха. Я был удивлён, увидев своё отражение. Достигая определённого возраста, вы перестаёте смотреться в зеркала.

Нарисованный от руки плакат над машиной гласил: D=118.

— До возвращения «Дианы» ещё несколько часов, — сказала Хварлген. — Лунни рассматривают это как трудное задание, как это ни удивительно. Они привыкли находиться здесь всего день или два за смену.

— Вы обещали инструктаж, — сказал я.

— Я его проведу, — она взяла мне кофе и указала на стул. — Я предполагаю, поскольку сплетни по-прежнему являются топливом Службы, что, несмотря на все наши усилия, вам удалось кое-что узнать о нашем проекте, — она нахмурилась. — А если бы вы не узнали, я бы посчитала вас слишком глупым для данного проекта.

— Ходили слухи, — проговорил я. — Об ET.

— AO, — поправила она. — На данный момент он классифицируется только как Аномальный Объект. Даже если на самом деле это не объект. Больше похоже на идею для объекта. Если моя работа — наша работа — будет успешной, и мы установим контакт, он будет повышен до ET. Он был обнаружен на околоземной орбите около шестнадцати дней назад.

Я был впечатлён. А-Вот-И-Джонни не сказал мне, как быстро всё произошло.

— Вы работаете быстро, — сказал я.

— Что ещё вы слышали? — Кивнула она.

— Вояджер, — ответил я. — Пришлите ещё Чака Берри.

— Вообще-то, «Вояджер II», запущенный в 1977 году. Он покинул гелиосферу в 1991 году, став первым созданным человеком объектом, вышедшим в межзвёздное пространство. В прошлом месяце, более чем через пятьдесят лет после запуска, он был обнаружен на высокой околоземной орбите с разряженными батареями, разряженными ядерными зарядами и, по-видимому, заброшенным. Космический мусор. Как долго он там находился, кто или что вернуло его и почему — мы до сих пор не знаем. Когда он был доставлен в шлюз на борту спасательного судна «Жан Жене», нечто, похожее на тень, прикрепилось к одному из членов экипажа, некоему Гектору Мерсо, очевидно, остальные не подошли. Сначала они ничего не заметили, пока не обнаружили Мерсо, сидящего в воздушном шлюзе, наполовину раздетого и ошеломлённого, как будто он только что вышел из-под наркоза. Он держал свой шлем, и тень собралась в нём; очевидно, наш AO любит маленькие пространства, будто кошка.

— Любит?

— Мы позволяем себе некоторые антропоморфизмы, майор. Позже мы постараемся исправиться. Если понадобиться необходимость. Ещё кофе?

Пока она наливала нам обоим ещё по чашке, я оглядел зал; но глядя на лунни трудно отличить европейца от азиата, мужчину от женщины.

— И где же сейчас Мерсо? — Спросил я. — Он здесь?

— Не совсем, — сказала Хварлген. — На следующее утро он вышел из шлюза. Но наш друг AO всё ещё с нами. Пойдёмте. Я вам покажу.

Мы допили кофе, и я последовал за Хварлген вниз по трубе к периферийному куполу, известному как Другой. Она мчалась с откинутым назад креслом, так, что её передние колёса были почти в футе от пола; мне ещё предстояло узнать, что угол наклона кресла отражал её настроение. Другой был разделён на две полусферические комнаты, используемые для выращивания растений, которые мы привыкли называть «сорняки и бобы». Между двумя комнатами была небольшая кладовка для хранения вещей. Мы направились прямо к ней. Лунни с церемониальным (я так надеялся) проволочным пистолетом отпер дверь и впустил нас в серую закрытую нору, маленькую, как тюремная камера. Дверь за нами закрылась. Комната была пуста, если не считать пластикового стула перед полкой на высоте по пояс, со стоящей на ней прозрачной стеклянной миской, похожей на аквариум, в которой была…

Ну, да, тень.

Она была размером с клавиатуру или дыню. На неё было трудно смотреть; она как бы была там, и как бы нет. Когда я посмотрел чуть в сторону, чаша выглядела пустой; что бы в ней ни было (или не было), периферийным зрением я не уловил.

— Наши биологи уже обсуждали, что это может быть, — сказала Хварлген. — Оно не регистрируется ни на каких приборах. К этому нельзя прикоснуться, взвесить или измерить каким-либо образом, даже с помощью электричества. Этого даже там нет. Насколько я могу предполагать — это просто какой-то суп из античастиц. Не спрашивайте меня, как наши глаза могут это видеть. Я думаю, они просто видят, что что-то не так, если вы понимаете, о чём я.

Я кивнул, хотя и не понимал.

— Это не отображается на цифровом видео, но я надеюсь, что мы сможем зарегистрировать его на аналоговом.

— На аналоговом?

— Химическом. Мы снимаем его. — Хварлген указала на предмет, похожий на пистолет, прикреплённый Джерри к одной из стен, который тотчас зажужжал и последовал за её рукой, а затем снова нацелился на чашу. — Я заказала этот антиквариат специально для данной работы. Всё, что делает наш AO, снимается на плёнку двадцать четыре часа в сутки.

— Как в кино! — сказал я. Я снова был впечатлён. — Так что же именно оно делает?

— Просто сидит там, в чаше. В этом-то и проблема. Оно отказывается — но не слишком ли антропоморфно для вас слово «отказаться»? Давайте начну всё сначала. Насколько мы можем судить, оно взаимодействует только с живой тканью.

По мне пробежала мелкая дрожь. Живая ткань? Это про меня, по крайней мере, ещё несколько лет, и я начинал понимать или, по крайней мере, подозревать, почему я здесь. Но почему я?

— Что именно вы подразумеваете под «взаимодействием»? — спросил я.

Хварлген нахмурилась.

— Не беспокойтесь так сильно, — сказала она. — Несмотря на то, что случилось с Мерсо, это вовсе не самоубийственное задание. Пойдёмте, выпьем ещё по чашечке кофе, и я всё объясню.

Мы оставили AO в его чаше, а лунни с проволочным пистолетом запер дверь. Вернувшись в Гранд Централ Хварлген налила ещё две чашки густого лунного кофе. Я начинал воспринимать её как устройство на колёсах, разъезжающее по своим делам.

— SETI была создана в середине прошлого века, — начала она. — В некотором смысле «Вояджер» был частью программы. НАСА приобрела её в конце века и изменило название, но идея осталась той же. Там искали свидетельства разумной жизни, предполагая, что реальное общение на таких огромных расстояниях всё равно было бы невозможно. Контакт считался ещё более маловероятным. Но в том случае, если бы такое произошло, предполагалось, что он, вероятно, не был бы чем-то вроде приземления космического корабля в Лондоне или Пекине и последующей просьбы «отведите меня к своему лидеру»; что всё было бы сложнее, и что нужно было бы создать достаточно места для человеческой чувствительности и интуиции чтобы встроить её в систему. Добавить гибкости. Итак, директора SETI установили приоритетом букву «E». Команде, приступившей к работе в случае первого контакте будет дан двадцать один день работы в полной секретности. Никакой прессы, никакой политики. Без присмотра взрослых, если можно так сказать. И командой будет руководить один человек, а не комитет; гуманист, а не учёный.

— И женщина, а не мужчина?

— Просто так выпал жребий. Вы будете удивлены, узнав, как всё было на самом деле. — Хварлген снова нахмурилась. — В любом случае, к тому времени, когда я получила работу, команда «E» была скорее подачкой, брошенной «неточным наукам», чем рабочей единицей — краткое ознакомление, финансирование и звуковой сигнал, который никогда не должен был пищать. Но соответствующие механизмы всё ещё действовали. Я была в гостях у профессора психологии Калифорнийского университета в Дэвисе, проводила отпуск данный университетом Рейкьявика, когда мне позвонили — через несколько часов после инцидента с Жаном Жене. Я уже была на пути к Высокой Орбитали, когда Мерсо умер. Или покончил с собой.

— Или был убит, — предположил я.

— Неважно. Обсудим позже. Во всяком случае, я воспользовалась чрезвычайными полномочиями, которые ООН предоставила команде «E» — я была уверена, что они никогда не будут использованы, — и организовала всю эту операцию здесь, в Хоуболте.

— Потому что вы не хотели спускать AO на Землю.

— Мы не думали, что это хорошая идея, по крайней мере, пока мы не поймём, с чем имеем дело. А Высокая Орбиталь в ужасном состоянии, к тому же трудно найти людей, которые могут долго переносить нулевую гравитацию без тренировки. Я знала условия на Луне, так как я работала здесь над своей докторской. Так мы оказались здесь. Всё, что произошло после смерти Мерсо, под моей ответственностью. Мой мандат команды «E» продлится ещё только на шесть дней. После этого наш друг отправится либо в полную комиссию SETI в качестве инопланетянина, либо в Q Team — команду Квантовой сингулярности — в качестве AO. Время имеет решающее значение; видите у меня его не очень много. Поэтому, пока я ждала на Высокой Орбитали, пока мой лунный персонал подготовит Хоуболт, я сама инициировала второй контакт. Я сунула руку — правую руку — в чашу.

Я снова посмотрел на неё с растущим уважением.

— Это вытекло из чаши и поднялось по моей руке, немного выше локтя. Словно длинная перчатка, такие моя прабабушка надевала в церковь.

— И…?

— Я написала это, — Она показала мне блокнот, на котором было написано:

— Это исландское слово, и оно означает «Новый рост». Я взяла с собой блокнот и карандаш, а также магнитофон. Всё закончилось прежде, чем я успела это осознать; это даже не показалось мне странным. Я просто взяла карандаш и написала.

— Это ваш почерк?

— Вовсе нет. Я правша, а я написала это левой рукой. Моя правая рука была в чаше.

— И что произошло потом?

— Затем она стекла — вроде как рябью; звучит довольно странно, но вы увидите — обратно по моей руке и в чашу. Помните, что всё это происходило на Высокой Орбитали при нулевой гравитации, и ничто не удерживало нашего ET в чаше, кроме того, что она хочет быть там. Или что-то такое.

— Теперь вы называете это ET.

— А вы разве не назвали бы это общением или, по крайней мере, попыткой общения? Неофициально говоря, его и его способа прибытия достаточно, чтобы убедить меня. Как ещё вы могли бы это назвать, если не ET?

Клякса Уиджи[27], подумал я, но ничего не сказал. Всё это начинало казаться мне безумием. Тёмная несущественность в миске выглядела примерно так же разумно, как кофейный осадок в моей чашке; и я больше не был настолько уверен в женщине в инвалидном кресле.

— Я вижу, что не убедила вас, — сказала Хварлген. — Это неважно — всё впереди. Во всяком случае, следующие нескольких часов я провела под охраной, словно Одиссей, привязанный к мачте, чтобы убедиться, что я не последую за Мерсо через воздушный шлюз. Потом я всё повторила.

— Ещё раз сунули руку в чашу.

— И снова мою правую руку. На этот раз я держала карандаш в левой руке, готовая к работе. Но на этот раз наш друг, наш инопланетянин или кто там ещё, как бы высказывал нежелание что-либо делать. Только после пары попыток он пробежал по моей руке, а затем всего на дюйм или около того вверх по запястью, и только на мгновение. Но и это сработало. Будто он непосредственно влиял на мою мускулатуру, минуя моё сознание. Даже не задумываясь, я написала это.

Она перевернула страницу в блокноте, и я увидел:

— Что означает «Старик».

Я кивнул.

— Поэтому, вы послали за мной А-Вот-И-Джонни.

Хварлген рассмеялась и нахмурилась одновременно, и я впервые понял, что её хмурый взгляд был улыбкой; она просто носила её вверх ногами.

— Вы забегаете вперёд, майор. Я истолковала всё это, как нежелание общаться со мной, возможно связанное с моим возрастом, или с моим полом, или и с тем, и с другим. Поскольку мы ещё не отправились на Луну, я использовала свои несколько экстравагантные полномочия и, отправила шаттл обратно вниз. Я наняла своего старого друга, моего бывшего профессора — фактически бывшего советника SETI, проведшего некоторое время в Хоуболте, и взяла его с собой на Луну. Это отняло у меня ещё три дня драгоценного времени.

— Ну и где же он? Полагаю, уже за воздушным шлюзом, я полагаю, иначе меня бы здесь не было.

— Он ещё не совсем вышел из шлюза, — сказала Хварлген. — Пойдёмте со мной, вы всё увидите.

Я никогда не встречался с доктором Су Ли Кимом, но слышал о нём. Крошечный человечек с длинными развевающимися белыми волосами, похожий на Эйнштейна, был астрономом, руководителем команды оптики дальнего космоса, выгнанную из Хоуболта, когда его превратили в полуавтоматическую станцию оповещения. Доктор Ким получил Нобелевскую премию. В его честь была названа целая галактика. Теперь он занимал одну из двух коек в лазарете под прозрачным куполом Востока. Другая была пуста.

Я почувствовал запах смерти в комнате и понял, что это был назальный спрей «Умиротворения» — сенсимильи, который дают неизлечимым пациентам. Для меня это сложный аромат, запах любви и потери вместе, любопытная смесь, которую я хорошо знал по последним неделям жизни моей первой жены. Я вернулся к ней незадолго перед её смертью. Но это совсем другая история.

Доктор Ким выглядел достаточно жизнерадостным. Он ждал нас.

— Я так рад, что вы здесь; теперь, возможно, мы сможем начать общаться, — сказал он на английском с кембриджским акцентом. — Как вы, вероятно, знаете, Тень не хочет со мной разговаривать.

— Тень?

— Я так называю это. Как в вашем старом американском радиосериале. — Кто знает, какое Зло таится в Сердцах людей? Тень знает![28]

— По-моему, вы не выглядите таким уж старым, — сказал я.

— Нет, мне будет семьдесят два на следующей неделе, когда вернётся «Диана», если мне повезёт продержаться так долго. Он сделал быстрый вдох «Умиротворения» из распылительной трубки из искусственного чёрного дерева и продолжил:

— Коллекционирование старых радиолент было хобби, которым я увлёкся, когда учился в университете. Им было по сорок пять лет уже тогда, сорок пять лет назад. Я полагаю, вы не помните Скай Кинга и его Радиоранчо?

— Нет никого, кто настолько стар, доктор Ким. Мне всего семьдесят шесть. Сколько должно быть лет для того, чтобы общаться с призраком-в-чаше?

— С Тенью, — поправил он. — Ну, вы уже достаточно стары. На самом деле, я думаю, что и я уже достаточно стар. Или был бы, если бы не…

— Начните с самого начала, доктор Ким, — сказала Хварлген. — Пожалуйста. Майор должен знать всё, что произошло.

— С начала? Лучше начнём с конца, с того момента, как начинается Тень, — он загадочно рассмеялся. — По крайней мере, я усвоил одну вещь: наша речь одинаково контролируется как мышцами, так и мозгом. В первый раз я поступил, так же как Сунда: я засунул руку в чашу, и мой мозг безучастно наблюдал, как Тень взяла мою руку, а вместе с ней и карандаш.

— И вами было написано письмо, — продолжил я.

— Он нарисовал мной картинку, — поправил доктор Ким. — Корейский язык, по крайней мере, частично идеографичен. — он сунул руку под кровать и вытащил листок бумаги, на котором было нарисовано:

— Отведите меня к вашему лидеру? — предположил я.

— Это означает, более или менее, «хорошо»; и предполагает более близкие отношения, которые я немедленно, так сказать, реализовал, и которые…

— Более близкие?

— …привело к следующему:

— Как и послание Сунды, это означает «новый рост», — сказал он. — Что, как я понял, в моём случае означает рак.

— Ох.

Должно быть, я поморщился, потому что он сказал:

— Да нет, всё в порядке. Я уже знал про него. У меня рак толстой кишки — я узнал про него четыре месяца назад. Я просто не сказал Сунде, потому что не думал, что это имеет значение.

— Значит, это сделала не Тень? — спросил я.

— Одарила меня раком? Нет, — сказал доктор Ким. — Тень была в состоянии, так сказать, обнаружить его, вот и всё. — Он то ли усмехнулся, то ли скривился от боли (трудно было сказать) и сделал ещё один вдох «Умиротворителя». — Не забывайте: «Тень знает».

Молодые сентиментальны по отношению к смерти, но для стариков такой проблемы не существует.

— Жестоко, — сказал я.

— Счастливых концов не бывает, — сказал доктор Ким. — По крайней мере, благодаря Тени я получил возможность ещё раз вернуться на Луну. Если повезёт, я могу даже закончить свои дни здесь. Разве из Луны не получится великолепное надгробие? Висит там, в небе, размером больше тысячи пирамид. И освещено в придачу. Это навсегда положило бы конец клевете о том, что у всех корейцев хороший вкус, — он сделал паузу, чтобы сделать ещё один вдох. — Но проблема в том, что из-за рака, по-видимому, Тень не будет взаимодействовать со мной. Я думаю, что он ошибочно принимает рак за молодость. Этот второй контакт был для меня последним. Так что завтра ваша очередь, не так ли? — Он перевёл взгляд с меня на Хварлген.

Мы с Хварлген переглянулись.

— Значит, я следующий, — подытожил я. — Старик версия два ноль.

— И вот настал момент, когда я даю вам шанс отыграть назад, — сказала Хварлген. — Как бы мне не хотелось обратного. Но если вы мне откажете, у меня всё равно будет время для ещё одной попытки; ваш дублёр прямо сейчас проходит обследование в Рейкьявике.

Я мог сказать, что она лжёт; если у неё оставалось всего шесть дней, я был её единственной надеждой.

— Почему выбрали меня? — спросил я.

— Вы были самым старым достаточно здоровым мужчиной, которого я смогла найти за такой короткий срок, и который имел космическую квалификацию. Я знала, что вы были в Хоуболте. К тому же мне понравилась ваша внешность, майор. Интуиция. Вы выглядели как парень, который может подставить свою шею.

— Шею? — засмеялся доктор Ким, и она бросила на него недобрый взгляд.

— Конечно, я могу ошибаться, — сказала она мне.

Она проверяла меня на прочность, но я не возражал; меня уже много лет не проверяли на прочность. Я посмотрел на Хварлген. Я посмотрел на доктора Ким. Я посмотрел на миллион звёзд за ними и подумал, какого чёрта.

— Хорошо, — сказал я. — Думаю, я могу для науки засунуть руку в аквариум.

Доктор Ким снова рассмеялся, и Хварлген вновь бросила на него сердитый взгляд.

— Есть одна вещь, которую вы должны знать… — начала она.

Доктор Ким закончил за неё:

— Тень не собирается пожимать вам руку, майор Бьюли. Он хочет заползти к вам в задницу и осмотреться. Так же как она заползла в меня.

2

На следующее утро я появился на Центральном вокзале в ярко-оранжевой тунике с нашивкой SETI, просто чтобы доказать Хварлген, что я в её команде. Мы пили кофе.

— Боитесь?

— А вы бы не боялись? — спросил я. — Во-первых, эта Тень — детектор рака. Затем, история с Мерсо…

— Маловероятно, что наши люди в Рейкьявике что-то пропустили. И есть признаки того, что Мерсо, возможно, самостоятельно склонялся к самоубийству. Зиппе-Бюиссон нанимает каких-то чудаков. Но вы правы, майор, никогда нельзя знать наверняка.

Я последовал за ней по сорокаметровому переходу в Восточный. Мы инициировали первый сеанс контакта в лазарете, чтобы доктор Ким мог принять участие или, по крайней мере, наблюдать. Хварлген буквально встала на дыбы: кресло было откинуто назад так далеко, что она ехала на нём почти лёжа.

В трёх из пяти периферийных куполов растут магнолии — эти деревья-рептилии любят Луну, — но именно в Восточном куполе самое пышное растение, его листья собирают лунную световую палитру с реголита дна кратера и превращают её в новый, сложный серый цвет, невиданный ранее.

Кровать доктора Кима стояла под деревом. Он не спал и ждал нас. Он погладил трубку ингалятора в пальцах, словно талисман — на удачу.

— Доброе утро, коллеги, — сказал он.

Хварлген подкатилась к кровати и поцеловала его в иссохшую щёку.

Два лунни вкатили столик на колёсиках; на нём лежала Тень в своей чаше. Ещё одна лунни несла на плече кинокамеру. Другой нёс ярко-жёлтый пластиковый стул. Для меня.

Великий момент наступил. Мы с Хварлген вместе подошли к столу. Когда она взяла чашу, я заметил, что Тень от её рук переместилась к центру. Она двигалась волнообразным движением, которое одновременно отталкивало и притягивало мой взгляд.

Хварлген поставила чашу на пол перед стулом.

— Начнём, — сказала она, нажимая на видеомагнитофон, который она держала на коленях. Кинокамера заработала, когда я снял штаны поверх ботинок и стоял там голый под туникой. На стене было 9:46 по Гринвичу (время Хьюстона/Хоуболта).

Мне стало страшно. Я почувствовал себя неловко. Хуже того, я чувствовал себя нелепо, особенно с юными лунни — юношами и девушками, сидящими на пустой кровати и наблюдавшими за мной.

— Ну, майор, пожалуйста, не стоит беспокоиться, — сказала Хварлген. — Женщины привыкли к тому, что им втыкают и суют между ног. Мужчины могут иногда с этим смириться. Садитесь!

Я сел; моя задница чувствовала холод жёлтого пластика. Хварлген молча раздвинула мои колени и поставил миску между моих ног, затем откатилась назад к изголовью кровати доктора Кима под магнолию. В одной руке я сжимал карандаш, в другой — бумагу. Хварлген и доктор Ким объяснили, что произойдёт, но это всё равно было шоком. Тень переместилась — изогнулась — из чаши, потекла вверх между моих ног и исчезла в моей заднице.

Я зачарованно наблюдал. Я не испытывал ни страха, ни ужаса. Не было никакого «чувства» как такового; это действительно было похоже на тень. Из скромности я прикрыл себя туникой; но я понял, как только Тень оказалась внутри меня, потому что…

В комнате появился кто-то ещё. Он стоял в другом конце комнаты, недалеко от изножья кровати доктора Кима. Он был не совсем плотным и не совсем полноразмерным, и он мерцал, как плохая лампочка; но я сразу понял, «кто» же это был.

Это был я.

Я слегка пошевелил рукой, чтобы посмотреть, пошевелит ли он своей, как зеркальное отражение, но он этого не сделал. Он мерцал и с каждым мерцанием становился то больше, то меньше, либо и то, и другое вместе. Не было никакой системы отсчёта; не было никакого способа оценить его размер. Было почему-то очень понятно, что он или оно не был в комнате с нами; не занимал то место. От этого у меня волосы на затылке встали дыбом, и, судя по ощутимой тишине в комнате, у всех остальных тоже.

Мы видели привидение.

Наконец заговорила Хварлген.

— Кто ты такой?

Ответа не последовало.

Я снова попытался пошевелить рукой, но Тень (ибо я уже так обозначил для себя изображение) не реагировал ни на одно из моих движений. Каким-то образом от этого стало лучше; будто я смотрел фильм о себе, а не о своём отражении. Но это был старый фильм; я выглядел моложе. А когда я посмотрел немного в сторону, изображение исчезло.

— Кто ты? — снова спросила Хварлген; это было скорее утверждение, чем вопрос. «Он», «оно» — Тень — начал мелькать всё быстрее и быстрее, и я внезапно почувствовал тошноту в животе.

Я согнулся, меня чуть не вырвало; я прикрыл рот, а затем попытался прицелиться в миску у подножия стула. Но это не имело значения — ничего не вышло, хотя я видел, что Тень вернулась обратно в чашу.

Я встряхнул руками и осмотрел их; они были чистыми.

Привидение исчезло.

Сеанс был окончен. Хварлген пристально смотрела на меня. Я посмотрел на часы: было 9:54. Всё продолжалось шесть минут.

Блокнот и карандаш лежали на полу там, где я их уронил. Блокнот был пуст.

— Что ж, это было весьма познавательно, — сказал доктор Ким, делая большой вдох «Умиротворителя».

Хварлген отослала всех лунни, велела принести кофе, и мы обсудили сеанс за лёгким ланчем. Очень лёгким; я сидел на «диете астронавта» — лунных (созданных для употребления на Луне) чипсах с высоким содержанием белка и низким содержанием клетчатки. К тому же меня всё ещё немного подташнивало.

Мы все согласились, что изображение — это я, или приблизительное изображение меня.

— Но моложе, — заметил доктор Ким.

— Так что же он пытается сказать? — спросила Хварлген. Ни доктор Ким, ни я не ответили; строить догадки казалось бесполезным. Она включила свой регистратор. Вместо изображения на голографическом экране появилась сфера ярких статических помех. Она перемотала вперёд, но ничего не изменилось.

— Чёрт! Как я и подозревала, — сказала она. — Если мы вообще хотим получить какое-либо изображение, оно будет снято на плёнку. Но плёнка должна быть обработана химическим путём, а это значит, что её надо вернуть на Землю, прежде чем мы узнаем, есть ли на ней хоть что-то. В то же время…

— А пока, — сказал доктор Ким, — почему бы нам не попробовать ещё раз?

Хварлген села на свой телефон-кресло, и вскоре прибыли лунни с Тенью в чашке, кинокамерой и остальной съёмочной группой, которая, по-видимому, слышала об утреннем сеансе. Было 1:35 (по Гринвичу). Удивительно, но во второй раз это было так же унизительно для меня. Но наука есть наука — я снял штаны. На плече у лунни хрипела и жужжала кинокамера. В одной руке я держал блокнот и карандаш наготове. Хварлген откатилась к кровати доктора Кима. Я сел на холодный пластиковый стул и раздвинул ноги. И забыл о своём смущении, когда Тень вывернулась из своей чаши, поднялась — и исчезла…

И вот он снова здесь. Тень. Фигура снова изначально была маленькой, а потом, мерцая, становилась всё больше и больше, пока не стала размером с половину человека, стоящего в комнате с нами; хотя мы все каким-то образом знали, что это не так. Что фигура была далеко.

На этот раз он говорил, хотя не было слышно ни звука. Он замолчал, потом начал снова. На нём был синий комбинезон, какой я обычно носил на Службе, а не оранжевая туника. Я не мог разглядеть его ступни, как ни старался их разглядеть; мои глаза, будто отворачивались. Я ношу служебный браслет, но я не мог его разглядеть; руки Тени были размыты. Я хотел спросить его, кто он такой, но почувствовал, что это не моё дело. Ранее мы договорились, что никто, кроме Хварлген, не должен говорить.

— Кто ты? — спросила она.

Голос, когда он раздался, удивил нас всех:

— Не кто.

Все в комнате повернулись, чтобы посмотреть на меня, хотя это был не мой голос. Я бы и сам повернулся, если бы не был той точкой, на которую все смотрели.

— Тогда, что ты?

— Протокол связи.

Звук голоса был совершенно не синхронизирован с изображением рта. Кроме того, звук, казалось, не исходил ниоткуда; я слышал его непосредственно своим умом, а не ушами.

— Откуда? — спросила Хварлген.

— Двойное устройство.

Лунни, сидевшие в ряд на кровати, были абсолютно неподвижны. Никто в комнате не дышал, включая меня.

— Что такое двойное устройство? — спросила Хварлген.

На этот раз губы почти синхронно произносили слова:

— Одно и, — Тень наклонился к нам в странном, почти придворном жесте, — Другое.

Звук, казалось, возникал у меня в голове, как воспоминание о голосе. Как воспоминание, оно казалось совершенно ясным, но бесхарактерным. Я задался вопросом, был ли это мой голос, настолько насколько изображение было «моим» изображением, но я не мог сказать наверняка.

— Какое Другое? — спросила Хварлген.

— Только одно другое.

— Чего ты хочешь?

Словно в ответ, изображение снова начало мерцать, и меня внезапно затошнило. Следующее, что я осознал, — это то, что я смотрю вниз, в чашу, на первоначальную тёмную несущественность, которую мы назвали Тенью. Хотя всё ещё было темно, оно казалось более ясным, холодным и глубоким. Я внезапно осознал холодные звёзды, сверкающие сквозь купол над головой; свирепый вакуум вокруг; холодный пластиковый стул под моей задницей.

— Майор?

Рука Хварлген лежала на моём запястье. Я поднял глаза — под аплодисменты с кровати, где сидели луни, похожие на ярко-жёлтых птиц, все в ряд.

— Никто не уходит! — сказала Хварлген. Она прошлась по комнате. Все согласились с тем, что именно говорил Тень. Все согласились, что то, что было у них в голове, больше похоже на воспоминание о голосе или воображаемом голосе, чем на звук. Все согласились, что это был не мой голос.

— А теперь все свободны, — сказала она. — Нам нужно поговорить с доктором Кимом.

— Мне тоже выйти? — спросил я.

— Вы можете остаться. И он тоже, — она указала на чашу, которую лунни ставили обратно на стол. Они оставили её у двери.

— Чёрт! — выругалась Хварлген. Иррационально она встряхнула диктофон, но там не было записи слов Тени, как и его изображения. — Проблема в том, что у нас вообще нет никаких веских доказательств какого-либо общения. И всё же мы все знаем, что оно произошло.

Доктор Ким мирно фыркнул и несколько загадочно улыбнулся.

— Если только мы не считаем, что майор загипнотизировал нас.

— Не считаем, — сказала Хварлген. Был поздний вечер. Мы продолжали пить кофе под магнолией. — Но чего я не понимаю, — продолжила она, — так это того, как оно может заставить нас слышать, не оставляя отпечатка, следа в воздухе.

— Очевидно, что он воздействует непосредственно на слуховые центры в мозге, — сказал доктор Ким.

— Без физического события? — возразила Хварлген. — Без материальной связи? Это же телепатия!

— Всё это является физическим событием, — сказал доктор Ким. — Или ничего из этого. Эта штука материальна? Может быть, он получает доступ к зрительному центру нашего мозга. Мы все смотрели на него, когда услышали, как он заговорил. Мозг — такая же дрянь, как и воздух. Свет — материален. Сознание тоже материально.

— Тогда зачем вообще необходим физический контакт? — спросил я. — Тени на самом деле здесь нет; я его не чувствую, мы не можем его потрогать или даже сфотографировать. Почему он вообще должен входить в моё тело? Если должен, почему он не может просто проникнуть через кожу или глаза, вместо того, чтобы… ну так, как это происходит?

— Может быть, он сканирует вас, — сказала Хварлген. — Для создания изображения.

— И, возможно, он может сканировать только определённые типы, — сказал доктор Ким. — Или, может быть, существует ограничение. Точно так же, как нам, может быть, запрещено торговать с племенем каменного века, у них — кем бы или чем бы они ни были — может быть запрет на определённые стадии или виды жизни

— Вы имеете в виду случай с «Новым ростом»? — спросил я.

— Точно. Может быть, старики кажутся им менее уязвимыми. Возможно, контакт разрушителен для растущей ткани. Или даже смертелен. Посмотрите, что случилось с Мерсо. Но я просто предполагаю! И я предполагаю, Сунда, что вы ещё не достигли менопаузы, верно?

— Не совсем, — улыбнулась она. Точно так же, как её хмурые взгляды были улыбками, её улыбки были гримасами.

— Видите? И в моём случае, возможно, процветающий рак с его непомерной жадностью к жизни был ошибочно принят за молодость. В любом случае… возможно, мы имеем дело с запретами. Формальностями. Возможно, даже такой инновационный способ контакта — такая же формальность, как рукопожатие. Что может быть логичнее? — Доктор Ким ещё раз вдохнул «Умиротворитель», наполнив лазарет тяжёлым сладковатым ароматом.

— Такое трудно назвать рукопожатием, — заметил я.

— Ну почему же? Анус, или задница на вульгарном языке, — это своего рода насмешка, но в глубине души, для всех нас, это, так сказать, средоточие физического тела. Он также может восприниматься этим Другим как вместилище сознания. Мы гораздо лучше осознаём его, чем, скажем, сердце. И физически он осознаётся лучше, чем мозг. Он предупреждает нас об опасности, напрягаясь. Он даже говорит время от времени…

— Ладно, ладно, — сказала Хварлген. — Мы поняли суть. Давайте вернёмся к работе. Пойдёте ещё раз?

— Без лунни? — спросил доктор Ким.

— Почему бы нет?

— Потому что без видео или звукового изображения они являются нашим единственным подтверждением того, что здесь происходит какое-либо общение. Я знаю, что это ваш проект, Сунда, но на вашем месте я бы действовал более обдуманно.

— Вы правы. Уже почти пять часов. Давай дождёмся ужина и пойдём после него.

Я ужинал в одиночестве. Хварлген разговаривала по телефону, спорила с кем-то по имени Сидрат. Плакат на стене над её головой гласил: D=96. Голос Хварлген звучал сначала умоляюще, потом саркастично, потом снова умоляюще; я чувствовал, что подслушиваю, поэтому ушёл без кофе и пошёл в Восток один.

Доктор Ким спал. Тень лежала в своей чаше. Смотреть на это было завораживающе. Она лежала неподвижно, но, казалось, каким-то образом двигалась с огромной скоростью. Было темно, но я чувствовал свет, словно от звёзд, пробивавшихся сквозь тонкие облака. Мне захотелось прикоснуться к этому; я протянул один палец…

— Это вы, майор? — доктор Ким сел. — А где Сунда?

— Она разговаривает по телефону с каким-то Сидратом. Они спорят уже почти час.

— Он глава команды Q. Вероятно, он находится на Высокой Орбитали, ожидая прибытия Тени. Они собирают всевозможное причудливое оборудование. Они подозревают, что мы имеем здесь дело с каким-то видом антивещества, вот почему они не решаются перевезти его на Землю.

— Как, по-вашему, что это такое? — спросил я. Я пододвинул пластиковый стул и сел рядом с ним, глядя на звёзды сквозь прозрачный купол и тёмные листья магнолии.

— Я думаю, что это необычно и удивительно, — сказал доктор Ким. — И это всё, что мне нужно от жизни в данный момент. Я больше не пытаюсь понять или осмыслить вещи. Умирать — забавно. Ты впервые понимаешь, что не сможешь закончить Данте. Тебе нужно отказаться от этого. — Он сделал вдох «Умиротворителя». — Вы когда-нибудь задумывались, почему Тень выглядит моложе вас?

— У вас есть теория?

— У Роберта Льюиса Стивенсона была теория, — сказал доктор Ким. — Однажды он высказал предположение, что наш хронологический возраст — всего лишь разведчик, посланный впереди «армии» тех, кем мы себя чувствуем, которая всегда отстаёт на несколько лет. По вашему мнению, майор, вы всё ещё молодой человек; самое большее, вам за пятьдесят. Это образ, который Тень получает от вас, и, следовательно, образ, который он даёт нам.

Я снова услышал шипение его ингалятора.

— Я бы предложил вам, но…

— Всё в порядке, — сказал я. — Я понимаю, что являюсь подопытным кроликом.

— Ну что, парни, готовы? — спросила Хварлген, вкатившаяся через дверной проём. Настало время продолжать.

Пластиковый стул был на месте. Двое лунни поставили миску на стол. Остальные лунни вплыли внутрь, сели на кровати и столпились у двери. В 7:34 вечера Хварлген прочистила горло и нетерпеливо посмотрела на меня. Я стянул штаны, сел на стул и раздвинул свои старые иссохшие голени…

На этот раз, не поднимаясь между моих ног, Тень изогнулась в своей чаше и исчезла; движение было каким-то тошнотворным, и я поперхнулся…

И вот это случилось; он был здесь. Было ли это моим воображением, или мне просто так показалось, но Тень, казался более чётким и ясным, чем был? Казалось, от него исходило какое-то свечение. Он улыбнулся.

На этот раз Хварлген не стала ждать.

— Откуда ты? — спросила она.

— Не откуда. Протокол — откуда.

— Что тебе нужно?

— Корректировка протокола, — сказал голос. Теперь всё было так чисто, что я подумал, что это, должно быть, звук. Но я наблюдал за звуковыми индикаторами на видеомагнитофоне Хварлген, и там ничего не отобразилось. Как и прежде, голос звучал только в наших головах.

— Где Другие? — снова спросила Хварлген.

— Только протокол — «где», — сказал Тень. — Точка «где и когда».

Казалось, ему нравилось отвечать на её вопросы. Он перестал мерцать, и его речь теперь синхронизировалась с движениями губ. Его движения казались знакомыми: мягкими, грациозными. Я испытывал к нему определённую собственническую привязанность, зная, что это идеализированная версия меня самого.

— Чего они хотят? — спросила Хварлген.

— Общаться.

— Через тебя?

— Это сообщение положит конец протоколу. Подключение только однократно.

Тень смотрел прямо на нас, но не на нас. Казалось, он всегда смотрел на что-то, чего мы не могли видеть. Он замолчал, словно ожидая следующего вопроса.

Когда никто ничего не сказал, изображение начало исчезать, снова становясь похожим на призрак.

И Тень превратился в существо в чаше у моих ног. Оно казалось ещё более чётким, чем раньше. Я мог видеть звёзды за ним. Это было всё равно, что видеть отражение звёзд в бассейне, только у меня было отчётливое (и неприятное) ощущение, что я смотрю вверх. Я даже проверил рукой затылок.

Так было в первый день. У нас было три сеанса и Хварлген решила, что этого достаточно. Доктор Ким попросил нас присоединиться к нему для игры в четырёхмерную монополию. Он неровно дышал к игре за её крутые ипотечные ставки и ограниченное время на их погашение. Пока мы играли, лунни смотрели фильмы в Гранд Централе. Мы слышали выстрелы и блюграсс-музыку даже издалека, всю дорогу по соединительному переходу.

Следующее утро мы начали с неторопливого завтрака. Я всё ещё был на диете из лунных чипсов, но у меня всё равно не было аппетита. На плакате над кофеваркой было написано D=77.

— А сколько времени осталось до рассвета? — спросил я.

— Не знаю точно; но меньше семидесяти семи часов, — ответила Хварлген. Это не являлось проблемой. Несмотря на то, что Хоуболт больше не был защищён от воздействия окружающей среды в течение лунного дня, он был бы удобен для всех, кроме шести дней лунного «полудня», и, вероятно, был бы управляемым даже тогда, в чрезвычайной ситуации. Согласно плану Хварлген, А-Вот-И-Джонни должен был прибыть и забрать нас вскоре после восхода солнца.

Хварлген первой спустилась по трубе в лазарет, за ней последовал я, за нами лунни. В Восточном стоял аромат «Умиротворителя», указывая на то, что доктор Ким уже некоторое время не спит. Он попросил, чтобы ему разрешили задать один вопрос, и Хварлген согласилась.

Что касается меня, то я был просто нанятой задницей с дыркой. Я снял штаны, и чаша оказалась у меня между ног. Игнорируя меня (или делая вид, что игнорирует), Тень в чаше превратилась в ничто. На этот раз я не почувствовал тошноты. На самом деле, всё было красиво, плавно и быстро, будто нырок кита.

— Имеется ли сообщение для нас?

Это был вопрос Хварлген. Я оторвал взгляд от пустой чаши и увидел Тень, стоящую на другом конце комнаты — или на другом конце вселенной.

— Коммуникация.

— У тебя есть сознание?

— Протокол сознателен, а я являюсь протоколом.

— Кто с нами общается?

— Другое. Не «кто».

— Оно сознательно?

— Вы в сознании. Протокол является сознательным. Другое — это не строка гдекогда.

Последовало продолжительное молчание.

— Доктор Ким… — сказала Хварлген. — Вы хотели задать вопрос.

— Вы устройство Фейнмана? — спросил доктор Ким.

— Протокол состоит из двух устройств.

— Каково расстояние между ними? — спросил доктор Ким.

— Не расстояние. Петля гдекогда.

— А откуда берётся энергия?

Словно в ответ, Тень начал мерцать и исчезать, а я наклонился над чашей (хотя я больше не верил, что Тень была внутри меня). И, словно тёмный кит, вынырнувший на поверхность, Тень свернулась в своей чаше. Я удивлялся, как столь малое могло вместить в себя столь большое.

Пока лунни убирали комнату, а Хварлген поехала в Центральный модуль, чтобы позвонить, я придвинул свой стул к кровати и сел рядом с доктором Кимом.

— Я понимаю, что он больше не получает доступ к нашей вселенной через вашу задницу, — сказал он. — Может быть, у него есть то, что ему нужно.

— Надеюсь, что так, — сказал я. — Кстати, что такое устройство Фейнмана?

— Вы когда-нибудь слышали о парадоксе ЭПР?[29]

— Что-то связанное с Ричардом Фейнманом?

— Косвенно, — ответил доктор Ким. — Парадокс ЭПР был предложен Эйнштейном и двумя его коллегами в безуспешной попытке опровергнуть квантовую физику. Две связанные частицы разделяются. «Спин» или ориентация каждого из них неопределимы (в истинно квантовом смысле) до тех пор, пока не будет определён один из них, вверх или вниз. Тогда другой — противоположен. В тот момент.

— Даже если они находятся на расстоянии в миллион световых лет, — сказала Хварлген с порога. Она вкатилась в комнату, закрыв за собой дверь. — Я рассказала Сидрату о твоём вопросе. Ему он понравился.

— На него так и не было ответа, — пожал плечами доктор Ким.

— Другими словами, мы говорим о связи со скоростью, превышающей скорость света, — сказал я.

— Верно, — сказал доктор Ким. — Теоретически, это парадокс. Именно Фейнман доказал, что парадокс вовсе не парадокс. Что это правда. И что сверхсветовая связь, по крайней мере теоретически, возможна.

— Так вот в чём закавыка, — сказал я. — Мюонный мост.

— Ансибль, — сказала Хварлген. — Устройство для связи со скоростью, превышающей скорость света. Как я уже сказала, Сидрат согласен. То, что мы здесь наблюдаем, похоже, является своеобразной версией устройства Фейнмана. Всё, что происходит с ним здесь, происходит одновременно, возможно, как зеркальное отражение, на другом «конце».

— На другой стороне галактики, — сказал я.

— О, я думаю, гораздо дальше, — сказал доктор Ким, делая ещё один вдох «Умиротворителя». — Возможно, мы имеем дело с областями пространства и времени, которые даже не пересекаются с нашими собственными. Я даже думаю, что мы имеем дело с формами жизни, которые не являются биологическими.

В полдень я попросил бутерброд.

— Я собираюсь перестать беспокоиться о состоянии своего нижнего отдела кишечника, — сказал я. — Тень же перестал беспокоиться.

— Мы пока не уверены, — сказала Хварлген. — Останьтесь на лунных чипсах ещё на один приём пищи. Сегодня днём мы попробуем провести сеанс, и вы останетесь в штанах и посмотрим, что получится.

Тень, казалось, ничего не заметил. (Мне было немного обидно.) Он закрутился в своей чаше, нырнув в другую форму (мою собственную), которая, как и прежде, появилась в другом конце комнаты.

— Когда будет сообщение? — спросила Хварлген.

— Скоро. — То, как Тень произнёс это слово, прозвучало почти как название места — типа «Луна».

— Что значит скоро?

— После коррекции протокола.

Долгая пауза.

— Какого рода будет сообщение? — спросил доктор Ким. — Мы сможем его услышать?

— Нет.

— Увидеть?

— Нет.

— Почему ты никогда не говоришь, пока мы не зададим вопрос? — спросила Хварлген.

— Потому что вы — половина протокола, — сказал Тень.

— Я так и думала, — сказала Хварлген. — Мы разговаривали сами с собой!

Тень начал мерцать. Я подавил желание наклониться над чашей и понаблюдать, как он исчезает.

Я устал. Я вернулся в свою нору, чтобы уснуть, и впервые за много лет мне приснился полёт. Когда я встал, Хварлген всё ещё была в Восточном с доктором Кимом. Они были на телефонной конференции с Высокой Орбиталью и Квинс; они были где-то между тем, чтобы называть Тень не ET, a AD[30].

Я оставил это на их усмотрение. Я поел в одиночестве (ещё один бутерброд), а затем посмотрел первую половину Бонни и Клайда с лунни. У них было что-то вроде культа Майкла Дж. Полларда. Теперь я понял, почему каждый раз, когда на станции что-то шло не так, один из них обязательно говорил: «Грязь».

Хварлген приехала в Центральный почти в девять вечера.

— Сегодня мы пропустим вечернюю сессию, — сказала она. — Сидрат и команда Q не хотят прозевать обещанное сообщение. Они боятся, что мы ускорим процесс или сотрём Тень, словно ластиком.

— Но вы же здесь главная, — я был удивлён, обнаружив, что разочарован.

— Верно. Но это всего лишь формальность. На самом деле, Сидрат уже на пути сюда с А-Вот-И-Джонни, на случай, если это сообщение произойдёт до того, как они смогут вернуть Тень на Высокую Орбиталь. Мы заключили сделку; я согласилась ограничиться сеансами по одному в день.

— Только один в день!

— Я думаю, что мы узнали всё, что собирались узнать. Всё, что он делает, — это отвечает на одни и те же вопросы, можно даже сказать, циклично. Мы отправимся утром, майор, как обычно. А пока, может сыграем в «Монополию»?

В ту ночь мне снова приснилось, что я летаю. Сам полёт был настолько стремительным, что я еле-еле успевал реагировать, боясь проснуться. На следующее утро, после завтрака (сосиски и яйца), я последовал за лунни по туннелю в Восточный, где нас ждали Хварлген и доктор Ким.

Хварлген настояла, чтобы я сел на своё обычное место. Как жрица на ритуале, она поставила чашу к моим ногам, затем откатилась к кровати доктора Кима. Тень изогнулась в чаше и исчезла; Тень появилась снова в синем комбинезоне, более синем, чем я помнил.

— Кто такие Другие? — спросила Хварлген.

— Они — это не «они». Они — Другие.

(Возможно, Хварлген была права, ограничивая сеансы, подумал я. Это начинало походить на словесную игру.)

— Что значит другие? — спросила Хварлген. — Другая цивилизация?

Я услышал звук, похожий на рычание. Это был храпящий доктор Ким; он заснул, опёршись на локоть, с баллончиком в руке.

— Не цивилизация. Они не во множественном числе, как вы. Не биологические.

— Не материальные? — спросила Хварлген.

— Не строка гдекогда, — сказал Тень.

— Готово ли сообщение? Могут ли его передать сейчас?

— Скоро. Протокол заполнен. Когда произойдёт обмен данными, протокол исчезнет.

Мне было интересно, что это значит. Мы, предположительно, были частью протокола. Я собирался поднять руку, чтобы попросить разрешения задать вопрос, но Тень уже мерцал, уже сворачивался обратно в свою чашу.

Стараясь не разбудить доктора Кима, Хварлген выгнала всех из лазарета, и мы отправились в Гранд Централ на поздний завтрак. Я не сказал ей, что уже поел. Я взял суп и крекеры.

На плакате было написано D=55. У меня оставалось меньше двух дней на Луне.

— Вам не кажется, что доктор Ким использует слишком много болеутоляющего? — спросил я.

— Ему очень больно, — сказала Хварлген. — Я просто надеюсь, что он продержится до этого сообщения, каким бы оно ни было. В то же время…

— Это вас, — сказал один из лунни. — «Диана». Они только что завершили TLI[31] и уже в пути.

Я вернулся к своему креслу, чтобы вздремнуть, и мне снова приснился полёт. Я не видел так много снов с тех пор, как умерла Кэти. У меня не было ни крыльев, ни даже тела — я сам был полётом. Движение было моей сущностью в том смысле, что я прекрасно понимал его, за исключением того, что понимание испарилось, как только я проснулся.

Лежак был холодным. Я никогда не чувствовал себя настолько одиноким.

Я оделся, пошёл в Гранд Централ и обнаружил двух лунни, смотрящих «Бонни и Клайда», а Хварлген, свернувшись калачиком, разговаривала по телефону с Сидратом. Я и забыл, каким одиноким местом может быть обратная сторона. Это единственное место во Вселенной, откуда вы никогда не увидите Землю. Снаружи не было ничего, кроме звёзд, камней и пыли.

Я пошёл в лазарет. Доктор Ким проснулся.

— Где Сунда? — спросил он.

— Разговаривает по телефону с Сидратом и с А-Вот-И-Джонни. Они совершили TLI сразу после обеда, пока вы спали.

— Да будет так, — сказал доктор Ким. — Вы поздоровались с нашим другом?

Я увидел Тень в углу, под магнолией, у изножья кровати. Я почувствовал дрожь. Это был первый раз, когда он появился без нашего призыва. Чаша на столе была пуста.

— Привет, я полагаю, — сказал я. — Вы говорили с ним?

— Он не говорит.

— Может, мне позвать Хварлген?

— Не имеет значения, — сказал доктор Ким. — Это ничего не значит. Я думаю, ему просто нравится существовать, понимаете?

— Я всё равно уже здесь, — сказала Хварлген от двери. — Что происходит?

— Я думаю, ему просто нравится существовать, — повторил доктор Ким. — Было ли у вас когда-нибудь ощущение, когда вы запускали программу, что ей нравится работать? Существовать? Всё дело в связях, в танце частиц. Я думаю, наш друг Тень чувствует, что он не будет существовать очень долго, и…

Пока он говорил, Тень начал исчезать. В то же время тёмная субстанция закрутилась в чаше. Я заглянул туда. Оно было тёмным, но ясным и в то же время бесконечно глубоким, как сама бесконечность. Я мог видеть в нём звёзды за звёздами.

Хварлген, казалось, почувствовала облегчение от того, что Тень исчез.

— Я буду рада, когда «Диана» прибудет сюда, — сказала она. — Я не знаю, в какую сторону повернуть, в какую сторону двигаться дальше.

Я сел в изножье кровати. Доктор Ким сделал ещё вдох «Умиротворителя» и передал ингалятор мне.

— Доктор Ким!

— Успокойся. Он больше не подопытный кролик, Сунда, — сказал он. — Его кишечник больше не является дорогой, связывающей звёзды.

— И всё же. Вы же знаете, что он только для смертельно больных людей, — сказала Хварлген.

— Мы все смертельно больны, Сунда. Просто выходим на разных остановках.

В тот вечер после ужина мы играли в «Монополию». Тень появился снова, и снова ему нечего было сказать.

— Он не говорит, пока мы его не вызовем, — сказала Хварлген.

— Возможно, церемония, председатель, наблюдающие за ней лунни — тоже часть протокола, — сказал доктор Ким. — Как и вопросы.

— А как насчёт Других? Как вы думаете, мы их увидим? — спросил я.

— Я предполагаю, что их не нужно видеть, — сказал доктор Ким.

— Что вы имеете в виду?

— Представьте себе существо, большее, чем звёздные системы, которое манипулирует на субатомном уровне, где ньютоновская вселенная является нелогичной фантазией, которую невозможно осмыслить. Существо, воспроизводящее себя в виде волн, чтобы существовать, это одно и в то же время много. Существо, являющееся не строкой гдекогда, как называет это Тень, а серией разовых событий…

— Доктор Ким, — сказала Хварлген. Она вела осторожную, но смертельно опасную игру.

— Да, моя дорогая?

— Обратите внимание. Вы только что остановились на моём поле. Наличные или в долг?

— В долг, — ответил он.

В ту ночь мне приснился сон. Я проспал допоздна и проснулся измученным. Я нашёл Хварлген в Центральном, она разговаривал по телефону с Сидратом, как обычно в последнее время. Лунни менял плакат с D=29 на D=11.

— А-Вот-И-Джонни и Сидрат только что пересекли перевал Волчий ручей, — сказала Хварлген, вешая трубку.

— Они включились по полной, — сказал я.

— Они используют ускорители, — подтвердила она. — У всех есть чувство, что наше время истекает.

По договорённости это должен был быть наш последний сеанс связи. Все лунни уже были там; в жёлтых туниках они были похожи друг на друга, как пчёлы. Я сел на обычное место, что, по-видимому, было частью протокола. Я наслаждался своим положением на видном месте — особенно с тех пор, как мне не приходилось снимать штаны.

Хварлген поставила чашу на пол, и тёмный кит нырнул, красиво изогнувшись, из своей чаши, а Тень появился в образе человека.

Хварлген посмотрела на меня.

— У вас есть вопрос?

— Что произойдёт после сообщения? — спросил я.

— Я перестану существовать.

— Неужели мы перестанем существовать?

— Вы — строка гдекогда.

— Что вы такое? — спросил доктор Ким.

— Не «что». Точка гдекогда.

— Когда произойдёт сообщение? — спросила Хварлген.

— Скоро.

Он повторялся. Мы повторялись. Было ли это моим воображением, или Тень действительно казался усталым?

Хварлген, совсем как демократка, повернула свой стул к лунни, собравшимся в дверном проёме и около кровати. — У кого-нибудь из вас есть какие-либо вопросы?

Их не было.

Наступило долгое молчание, и Тень начал исчезать. Мне казалось, что я вижу его в последний раз, и я испытал чувство потери. Это же был мой исчезающий образ…

— Подожди! — хотел сказать я. — Говори!

Но я ничего не сказал. Вскоре Тень вернулась в свою чашу.

— Мне нужно немного поспать, — сказал доктор Ким, делая вдох «Умиротворителя».

— Пойдёмте, майор, — сказала Хварлген. Мы ушли, забрав с собой лунни.

Я сам приготовил себе обед, а потом немного посмотрел «Бонни и Клайда» с лунни. Как и они, я устал от Луны. Я устал от Тени. Устал ждать и сообщения, и прибытия «Дианы» — оба события были нам неподконтрольны.

Я прогулялся по малоиспользуемому периферийному туннелю, который вёл из Южного в Северный через Западный. Там было холодно и пованивало. Впереди я увидел новый, незнакомый свет. Я поспешил в Западный, догадываясь, что это такое. В сорока километрах отсюда высокий неровный край 17000-футовых вершин на западной окраине кратера Королева был залит солнечным светом.

До рассвета оставалось ещё несколько часов, но он уже коснулся вершин безымянных гор, проявлявшимися в небе столь же ярко, словно новая луна, луна Луны, кусками отбрасывая тени на дно кратера. Всё было будто вверх тормашками.

Мне показалось, что наблюдая за рассветом, я простоял несколько часов. Рассвет придвигался очень медленно, словно часовая стрелка, и я стал замерзать.

С Западного я срезал путь прямо в Восточный, хотя меня и не звали. Хварлген всё ещё разговаривала по телефону, и мне захотелось с кем-нибудь поговорить. Может быть, доктор Ким уже проснулся.

В лазарете пахло сенокосом Теннесси, навевая внезапные воспоминания о детстве и лете. Тень стоял в тени под магнолией, выглядя измученным. Словно старик, подумал я, который истончается.

Доктор Ким смотрел прямо на звёзды. Ингалятор выпал из его руки на пол. Он был мёртв.

Доктор Ким оставил четыре листа в конверте с пометкой «Сунда» с инструкциями, кому позвонить, когда он умрёт. Его дети. Они жили в четырёх разных часовых поясах, разбросанных по всей Земле. Большинство из них пробудились ото сна, но не были удивлены; доктор Ким уже попрощался с каждым.

Наблюдая за тем, как Хварлген звонит, я впервые за много лет почувствовал тоску по семье, которой у меня никогда не было. Я побрёл от Центрального вокзала обратно в Восточный. Тело доктора Кима было помещено в шлюз для медленной декомпрессии, и комната была пуста, если не считать Тени, который молча стоял в ногах кровати, подобно плакальщику. Я лёг на кровать доктора Кима и посмотрел наверх сквозь магнолию, пытаясь представить, что видели его глаза в последний момент. Рассвет ещё не коснулся купола, и галактики повисли в небе, подобно отблескам от горящего города.

Хварлген заехала за мной, и мы провели короткую службу в Центральном. Тело доктора Кима всё ещё находилось в воздушном шлюзе, но карманный Данте и ингалятор на столе представляли его. Лунни дежурили посменно, поскольку готовили станцию к приёму.

Затем мы облачились в скафандры.

Захоронение на Луне незаконно в соответствии по крайней мере с тремя пересекающимися правовыми системами, но Хварлген, похоже, не возражала. А-Вот-И-Джонни и Сидрат выполнили ВЛО (ввод на лунную орбиту) и попросили ей закончить всё до того, как они высадятся, чтобы они не были скомпрометированы тем, что она нарушает правила.

К тому времени, когда мы вышли наружу, лучи рассвета были уже на полпути к горам. Скоро неизменённый солнечный свет будет мчаться или, по крайней мере, скакать по дну кратера. Станция будет пригодна для жизни ещё несколько недель, по крайней мере, до середины утра; но поскольку у нас не было подходящих скафандров работы на поверхности Луны при солнечных лучах, даже во время рассвета, нам пришлось поторопиться.

Это была моя первая вылазка на поверхность за много лет. Мы с одним из лунни несли гроб (на Луне можно справиться вдвоём), в то время как Хварлген следовала за нами в своём толстом кресле ЕВЫ. Несмотря на то, что мы декомпрессировали тело доктора Кима как можно медленнее, он всё ещё раздувался в вакууме. Его лицо было полным, и выглядел он почти молодым.

Мы пронесли его сотню метров по дну кратера к довольно плоскому камню (плоские камни редкость на Луне), следуя инструкциям, найденным в конверте. Доктор Ким выбрал место для своей могилы, находясь на койке в Восточном.

Мы положили его лицом вверх на камень в форме стола, как обычно клали индейцев, чтобы стервятники могли налететь и съесть их сердца. Только здесь в небе не было стервятников. Хварлген сказала несколько слов, и мы двинулись в обратный путь. Дно кратера было наполовину освещено горами на западе. Солнечный свет окрасил их от вершины до подножия, так что мы отбрасывали длинные тени — «не в ту» сторону. Через несколько недель, с приближением лунного полдня, с его 250-градусной температурой, он превратит доктора Кима в кости, пепел и пар, а до тех пор тот будет лежать на поверхности Луны, позволяя звёздам, которые он изучал более полувека, изучать его.

Когда мы вернулись, зазвонил сигнал о прибытии. А-Вот-И-Джонни и Сидрат рассчитали всё идеально. Хварлген выкатилась им навстречу на двух колёсах; я же не спешил. К тому времени, как я добрался до Центрального, он был уже пуст — церемония встречи «Дианы» была в Южном. Я пошёл обратно по туннелю в Восточный. Чаша исчезла; её вернули в Другой к приходу Сидрата. Но Тень, казалось, ничего не заметил. Он стоял в ногах кровати, больше не блеклый. Впервые, казалось, что он смотрит прямо на меня. Я не знал, поздороваться мне или попрощаться. Тень, казалось, удалялся всё быстрее и быстрее, и я вместе с ним. Я потерял равновесие и упал на одно колено как раз в тот момент, когда «почувствовал» то, что гораздо позже стало известно во всём мире как Кисть.

3

Спустя одиннадцать месяцев и четыре дня в дверь моего Дорожного Лорда постучали.

— Майор Бьюли?

— Зовите меня полковником, — сказал я.

Это был А-Вот-И-Джонни. На нём был костюм из искусственной кожи, каким-то образом подсказавший мне, что он решил уйти на пенсию. Я не был удивлён. Он направлялся в Лос-Анджелес, чтобы жить со своей сестрой.

— Не собираетесь пригласить меня войти?

— Лучше, — сказал я. — Оставайся на ночь.

Это было почти так, как если бы мы были друзьями, а в моём возрасте «почти» так же хорошо, как настоящая дружба, но только почти. Я расчистил место на диване (моя фотография — та же самая — была в восемнадцатидюймовой стопке журналов), и он сел. А-Вот-И-Джонни набрал около десяти килограмм, что часто случается с лунни, когда они оказываются в тепличных условиях. Я поставил свежий кофе. Должно быть, запах кофе заставил нас обоих вспомнить о Хварлген.

— Она в Рейкьявике, — сказал А-Вот-И-Джонни. — Когда в фильме ничего не показали, для неё это стало последней каплей. Остальное она оставила на усмотрение Сидрата и Комиссии.

— Остальное? — Тени больше не было; и изображение, и вещество в чаше исчезли вместе с Кистью. Как и было обещано. — Что им оставалось делать?

— Все опросы, интервью, выборки населения. Всё, что вы читали о Кисти; всё это пришло от Сидрата и Комиссии. Но без помощи Хварлген. Или вашей, я на это случайно обратил внимание.

— Я и сам был сыт по горло, — сказал я. — Я чувствовал, что мы все немного сходим с ума. Вся та неделя была похожа на сон. Кроме того, в то время казалось, что говорить было не о чем. То, что я испытал, было буквально, как ты знаешь — как мы все теперь знаем — неописуемо. Поскольку мой контракт истёк, я вроде как сорвался и сбежал, потому что не хотел быть втянутым в какие-то сложные попытки разобраться во всём этом.

— И вы решили, что вы были единственным.

— Ну, а разве мы все так не решили? По крайней мере, поначалу.

Потребовалось несколько месяцев исследований, чтобы однозначно определить, что каждый мужчина, женщина и ребёнок на планете и за её пределами (плюс, как теперь считалось, высокий процент собак) испытали прикосновение Кисти в одно и то же мгновение. Мы были не более способны описать это ощущение, нежели собаки. Это было очень чувственно, но ни в коей мере не физически, ярко красочно, но невидимо, музыкально, но не совсем звучно — совершенно новое ощущение, неописуемое и незабываемое одновременно. Лучшее описание, которое я слышал, было от индийского режиссёра, который сказал, что это было, будто кто-то нарисовал его душу светом. Это, конечно, поэтическая вольность. Всё произошло менее чем за мгновение, но прошли дни, прежде чем кто-либо заговорил об этом, и недели, прежде чем комиссия SETI поняла, что это и было обещанное нам сообщение.

К тому времени оно стало всего лишь воспоминанием. И нам повезло, что мы все его ощутили — иначе некоторые из нас провели бы следующие несколько столетий, пытаясь описать это тем, кто этого не почувствовал. Может быть, возникла бы новая религия. Как бы то ни было, большинство людей на планете занимались своими делами, будто ничего и никогда не было, в то время как другие всё ещё пытались понять, как повлияла Кисть для детей. И на собак.

— Это стало горьким разочарованием для Хварлген, — сказал А-Вот-И-Джонни. Было поздно; мы сидели на улице, пили виски и ждали заката.

— Знаю, — сказал я. — Для неё это было оскорблением. Она восприняла это как «отмашку». Я могу понять её точку зрения. Наконец-то с нами связалась другая, возможно, единственная другая форма жизни во Вселенной, но ей нечего сказать. Не более чем «привет» или «как дела». Она назвала это волной от проходящего корабля.

— Может быть, потому, что это случилось со всеми, — предположил А-Вот-И-Джонни.

— И это я тоже могу понять, — согласно кивнул я. — Мы все решили, что это произошло только с нами.

Один из моих названных внуков подъехал на велосипеде, везя черепаху. Я дал ему за неё доллар и положил её в картонную коробку под трейлером вместе с двумя другими черепахами.

— Я плачу детям, чтобы они подбирали их на дороге, — пояснил я. — Затем после захода солнца я отпускаю их, подальше от трассы.

— Что касается меня, то я настроен более оптимистично, — сказал А-Вот-И-Джонни. — Может, дети, которые испытали на себе Прикосновение Кисти, вырастут другими. Может они станут умнее или будут менее жестокими.

— Или, хотя бы собаки, — сказал я.

— А что вы об этом думаете? — спросил он. — В конце концов, вы были первым контактёром.

— Я был просто образцом для корректировки протокола, — сказал я. — И я получил такое же сообщение, как и все остальные, не больше и не меньше. Я в этом убеждён. Я просто привык, соответствовать ожиданиям.

— Так вы не были разочарованы?

— Я разочарован тем, что доктору Киму не довелось испытать это на себе. Но кто знает, может быть, он и испытал. Что касается меня, то я старик. Я не ожидаю, что вещи будут что-то значить. Я просто наслаждаюсь ими. Вот, посмотри.

Далеко на западе между Слэб-Сити и ближайшей звездой вздымалась гряда голых вершин, раскрашивая наши трейлеры нисходящей мглой. Столкновение фотонов вызвало шквал красок в небе над головой. Мы молча наблюдали за заходом солнца; потом я взялся за один конец коробки, а А-Вот-И-Джонни за другой, и мы оттащили её к куче валунов на краю пустыни и положили черепах на ещё тёплый песок.

— Вы выпускаете их каждую ночь?

— Почему бы нет? — сказал я. — Может быть, это те самые черепахи на всём пути вниз[32].

Но А-Вот-И-Джонни шутки не понял. Ведь, как однажды сказал Чак Берри, ты никогда не знаешь чем закончится представление.