Старинные английские ужасы

Аноним ПЛЯСКА МЕРТВЕЦОВ

Много веков тому назад, если верить древней германской хронике, один престарелый бродячий волынщик обосновался в маленьком силезском городке Нейссе. Он жил добропорядочно и тихо и поначалу играл свои напевы лишь для собственного удовольствия. Но это продолжалось недолго, поскольку соседи всегда были рады послушать музыку и теплыми летними вечерами стали собираться у его дома, когда волынщик вызывал к жизни веселые звуки. А потом мастер Вилливальд перезнакомился со всеми от мала до велика, был обласкан и стал жить в довольстве и благоденствии. Влюбленные встречались у его дома, а местные щеголи в то время посвятили своим возлюбленным много дурных стихов, на писание которых потратили немало драгоценного времени.

Они были его постоянными заказчиками на чувствительные песенки и заглушали их нежные пассажи глубокими вздохами. Пожилые горожане приглашали мастера на свои торжественные вечеринки. И ни одна невеста не считала пир по случаю бракосочетания удавшимся, если мастер Виллибальд не играл на нем свадебной пляски собственного сочинения. Для этой самой цели он придумал чувствительнейшую мелодию, сочетавшую в себе веселость и степенность, игривые мысли и меланхолические настроения, создав истинный символ семейной жизни. Славный отзвук этого напева еще можно услышать в известной старогерманской «Дедушкиной пляске», которая со времен наших родителей являлась украшением свадебного торжества и слышится порой даже в наши дни. Как только мастер Виллибальд начинал играть этот напев, самая стыдливая старая дева не отказывалась пуститься в пляс, согбенная мать семейства вновь начинала двигать потерявшими гибкость членами, а седой дедушка отплясывал с цветущими отпрысками своих детей. Казалось, этот танец и в самом деле возвращал старикам молодость, вот почему его и назвали, поначалу в шутку, а после и окончательно «Дедушкиной пляской».

С мастером Виллибальдом жил молодой художник по имени Видо. Его считали сыном или пасынком музыканта. Но искусство старика не действовало на юношу. Он оставался молчаливым и печальным при самых разудалых мелодиях, которые играл Виллибальд. А на танцах, куда его часто приглашали, он редко участвовал в общем веселье: забивался в угол и не отводил глаз от прелестнейшей блондинки, украшавшей собою зал, не смея ни обратиться к ней, ни пригласить на танец. Ее отец, бургомистр этого города, был гордым и надменным человеком, полагавшим, что его достоинство будет оскорблено, если неизвестный живописец бросит взгляд на его дочь. Но прекрасная Эмма не разделяла мнения отца: ибо девушка со всем пылом первой тайной страсти любила робкого, статного юношу. Часто, когда она понимала, что выразительные глаза Видо пытаются поймать ее взгляд, она умеряла свою живость и позволяла избраннику своего сердца без помех насладиться ее прелестными чертами. После она легко читала на просиявшем лице его красноречивую благодарность. И хотя она смущенно отворачивалась, огонь на ее щеках и искры в глазах с новой силой разжигали пламя любви и надежды в груди влюбленного.

Мастер Виллибальд давно обещал помочь томимому любовью юноше добиться предмета своей душевной страсти. То он намеревался, как кудесник прошлого, изнурить бургомистра колдовским танцем и принудить измученного человека согласиться. То, как второй Орфей, он предлагал увести милую невесту силой своей гармонии из отчего ада. Но у Видо всегда были возражения: он никогда бы не позволил, чтобы отец его возлюбленной был хоть как-то оскорблен, и надеялся добиться своего упорством и благодушием.

Виллибальд говорил ему: «Ты — полоумный, если надеешься добиться согласия богатого и гордого придурка посредством открытого и честного чувства, вроде твоей любви. Он не сдастся, если против него не пустить в ход какую-нибудь чуму египетскую. Когда Эмма станет твоей, он уже не сможет изменить случившегося и станет добрым и дружелюбным. Я корю себя за обещание ничего не делать против твоей воли, но смерть выплатит все долги, и по-своему я тебе все-таки помогу».

Бедняга Видо был не единственным, на чьем пути ставил препоны и рогатки бургомистр. Весь город питал не слишком пылкую к своему градоначальнику любовь и был рад выступить против него при любом удобном случае, поскольку тот был груб и жесток, сурово наказывал граждан за мелкие и невинные шалости, если они не покупали прощения ценой крупных штрафов и взяток. У него была привычка после ежегодной винной ярмарки в январе отнимать у людей всю выручку в свою казну, якобы для возмещения ущерба, причиненного их весельем. Однажды тиран Нейссе подверг их терпение слишком суровому испытанию и разорвал последние узы послушания притесняемых граждан. Недовольные взбунтовались, смертельно застращав своего преследователя, поскольку угрожали поджогом его дома и домов всех богачей, притеснявших их.

В этот решающий момент Видо пришел к мастеру Виллибальду и сказал ему: «Теперь, мой старый друг, настало время, когда ты можешь мне помочь своим искусством, что ты так часто предлагал сделать. Если твоя музыка на самом деле настолько могущественна, как ты говоришь, то иди и освободи бургомистра, смягчив толпу. В качестве награды он, несомненно, пообещает выполнить любую твою просьбу. Замолви тогда словечко за меня и мою любовь и потребуй мою возлюбленную Эмму в качестве награды за оказанную помощь». Волынщик рассмеялся на эту речь и ответил: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы оно не плакало». Тут он взял волынку и медленно направился на ратушную площадь, где бунтовщики, вооруженные пиками, копьями и горящими факелами, окружили особняк досточтимого городского головы.

Мастер Виллибальд расположился у колонны и начал наигрывать «Дедушкину пляску». Едва послышались первые звуки любимого напева, как искаженные гневом лица просветлели и заулыбались, люди перестали хмуриться, копья и факелы попадали из сжатых кулаков, и разъяренные бунтари стали притоптывать в такт музыке. Наконец все начали отплясывать, а площадь, еще недавно бывшая местом бунта и смуты, выглядела как полный радости танцевальный зал. Волынщик со своей волшебной волынкой шел по улицам, весь народ плясал позади, и каждый горожанин, пританцовывая, вернулся к себе в дом, который незадолго до этого покинул с совсем другими чувствами.

Бургомистр, спасенный от неизбежной опасности, не знал, как выразить свою благодарность. Он обещал мастеру Виллибальду все, что тот пожелает, хоть полсостояния. Но волынщик, смеясь, отвечал, что его запросы не так велики и что для себя он не хочет никаких мирских благ, но поскольку его светлость бургомистр дал слово подарить ему все, что он пожелает, он со всем уважением просит отдать замуж за его Видо прекрасную Эмму. Надменный бургомистр был крайне не доволен таким предложением. Он испробовал все возможные отговорки, но так как мастер Виллибальд постоянно напоминал ему об обещании, он сделал то, что обычно делали деспоты тех мрачных времен и что все еще практикуют тираны наших просвещенных дней, — он заявил, что оскорблено его достоинство, назвал мастера Виллибальда нарушителем спокойствия, врагом общественной безопасности и бросил его в тюрьму, чтобы там волынщик забыл обещание своего господина бургомистра. Не удовлетворившись этим, он обвинил его в колдовстве, в попытке выдать его за того самого волынщика и крысолова из Гаммела, который уже в то время обладал дурной славой в германских землях из-за того, что своим дьявольским искусством вывел всех детей из злосчастного города. «Единственная разница, — заявил мудрый бургомистр, — между этими двумя случаями состоит в том, что в Гаммеле он только детей заставлял плясать под свою дудку. Но здесь, похоже, под колдовским влиянием находился и стар, и млад». Таким искусным обманом бургомистр отвернул от узника самые сострадательные сердца. Боязнь черной магии и пример детей из Гаммела сработали так здорово, что писцы строчили денно и нощно. Делопроизводитель уже вычислял стоимость погребального костра, пономарь просил новой веревки для устройства похоронного звона по бедному грешнику, плотники готовили помост для зрителей будущей казни, а судьи разучивали главную сцену, которую они собирались разыграть при проклятии знаменитого волынщика и крысолова. Но хотя правосудие было хитроумным, мастер Виллибальд оказался еще хитрее: ибо, от души посмеявшись над торжественными приготовлениями своей казни, он лег на тюремный тюфяк и умер!

Незадолго до смерти он послал за любимым Видо и обратился к нему в последний раз: «Юноша, — сказал он, — ты видишь, что при твоем взгляде на мир и людей я не могу оказать тебе помощь. Я устал от ужимок, которые твоя глупость вынудила меня выделывать. Теперь ты на опыте узнал достаточно для того, чтобы понять: нельзя строить или, по крайней мере, основывать свои замыслы на доброте человеческой природы, даже если сам ты слишком добр, чтобы полностью разувериться в доброте других. Что до меня, я не стал бы возлагать исполнение моей последней воли на тебя, если бы в этом не заключалась твоя собственная корысть. Когда я умру, внимательно проследи, чтобы мою старушку-волынку похоронили вместе со мной. Невыполнение этой просьбы не принесет тебе никакой выгоды, но то, что она ляжет в землю вместе со мной, может стать причиной твоего счастья». Видо обещал тщательно пронаблюдать за исполнением последней воли старого друга, который вскоре закрыл свои глаза. Хотя о скоропостижной смерти мастера Виллибальда никого не оповещали, вскоре и стар, и млад узнали об этом. Бургомистр был больше других доволен таким оборотом дела, ибо безразличие, с которым узник воспринял новость об устройстве погребального костра, заставило его светлость предположить, что старого волынщика в один прекрасный день могут обнаружить в тюрьме невидимым или, скорее, вообще его не найти. Или хитрый колдун при сожжении заживо может заставить сгореть вместо себя пучок соломы, к вечному позору суда Нейесс. Посему он приказал похоронить труп как можно быстрее, поскольку приговора о сожжении тела еще не вынесли. Могилу бедного Виллибальда предписали вырыть в неосвященном углу церковного кладбища, у самой стены. Тюремщик как законный наследник скончавшегося узника, проверяв его пожитки, спросил, что сделать с волшебной волынкой как с вещественным доказательством.

Присутствовавший при сем Видо только собрался высказать свою просьбу, как полный рвения бургомистр произнес приговор: «Дабы избежать любой возможной беды, сей порочный и никчемный инструмент похоронить вместе с его хозяином». И ее положили в гроб рядом с трупом, а рано утром волынку и волынщика вынесли и похоронили. Но на следующую ночь произошли странные события. Ночные сторожа на башне, согласно обычаю того века бдящие за округой, чтобы ударить в набат в случае пожара, окало полуночи увидели при свете луны, как мастер Виллибальд встал из могилы у стены церковного кладбища. Под мышкой он держал волынку и, прислонившись к высокому надгробию, на которое лила яркий свет луна, начал играть так же, как делал это, когда был жив.

Пока изумленные сторожа переглядывались, открылось множество других могил. Их обитатели-скелеты высунули голые черепа, огляделись, кивая ими в такт, после чего целиком вылезли из гробов и начали с хрустом двигать конечностями в быстром танце. Из окон церкви и дверей склепов на танцующих уставились еще и другие пустые глазницы. Костлявые руки трясли железные двери до тех пор, пока не соскочили замки и засовы, и скелеты вышли наружу, горя желанием включиться в пляску мертвецов. Теперь невесомые танцоры разгуливали по холмикам да надгробиям и кружились в веселом вальсе, так что саваны развевались на ветру вокруг бесплотных членов, до тех пор пока церковные часы не пробили двенадцать. Тогда все танцоры, большие и маленькие, вернулись в свои узкие могилы. Музыкант взял волынку под мышку и таким же образом вернулся в свой пустующий гроб. Задолго до рассвета сторожа разбудили бургомистра и с трясущимися губами и дрожащими коленями доложили ему о страшной ночной сцене. Он велел им хранить тайну и пообещал провести следующую ночь вместе с ними на башне. Тем не менее новость скоро разлетелась по городу, и к вечеру все окна и крыши в округе были усыпаны знатоками и ценителями древних искусств, которые еще заранее вступили в обсуждение достоверности событий, свидетелями которых они собирались стать этой ночью.

Волынщик не опоздал. При первом ударе колокола, отбивавшего одиннадцать часов, он медленно встал, прислонился к надгробию и заиграл. Гости, казалось, только и ждали музыки, ибо при первых же ее звуках стали выбираться из могил и склепов, сквозь земляные холмики и тяжелые камни. Трупы и скелеты, в саванах и нагие, высокие и низкие, мужчины и женщины бегали туда-сюда; кружились и вертелись вокруг музыканта, быстрее или медленнее в зависимости от темпа до тех пор, пока часы не пробили полночь. Тогда танцоры и волынщик вновь удалились на покой. Живые же зрители у окон и на крышах теперь уже признали, что есть много на земле и небесах такого, что философии «не снилось». Прежде чем покинуть башню, бургомистр приказал в ту же самую ночь заточить в тюрьму художника, надеясь узнать из допроса или, возможно, подвергнув его пыткам, как избавиться от таинственной помехи в лице его отчима.

Видо не преминул напомнить бургомистру о неблагодарности по отношению к мастеру Виллибальду и подтвердил, что почивший тревожит город, лишает мертвых покоя, а живых — сна лишь потому, что получил вместо обещанной награды за освобождение бургомистра презрительный отказ и, более того, был несправедливо брошен в темницу и похоронен унизительнейшим образом. Эта речь произвела на умы городских властей весьма глубокое впечатление. Они тут же приказали вынуть тело мастера Виллибальда из могилы и похоронить в более приличном месте. Пономарь, дабы показать понимание случая, вынул волынку из гроба и повесил над своей кроватью. Размышлял он так: если чародей музыкант не может не следовать своему ремеслу даже в могиле, он, на худой конец, будет не в силах играть для танцоров без инструмента. Но ночью, после того как часы пробили одиннадцать, он отчетливо услышал стук в дверь, а когда отворил се в предвкушении выгодного дельца, то увидел похороненного мастера Виллибальда собственной персоной. «Моя волынка», — сказал тот весьма сдержанно и, пройдя мимо трясущегося пономаря, снял ее со стены. Потом вернулся к надгробию и начал играть. Гости, приглашенные напевом, пришли, как и в предыдущую ночь, и были готовы к полночным танцам на церковном кладбище. Но на сей раз музыкант сошел с места и проследовал с многочисленной, вызывающей отвращение свитой через ворота кладбища в город. Он провел ночное шествие по всем улицам, а когда часы пробили двенадцать, все опять вернулись в свои темные обиталища.

Жители Нейссе теперь начали бояться, не могут ли ужасные ночные бродяги вскоре войти к ним в дома. Некоторые из городских заправил умоляли бургомистра успокоить чары, сдержав данное волынщику обещание. Но бургомистр не послушался, он даже сделал вид, что и Виде причастен к дьявольскому искусству старого крысолова, и добавил: «Живописец заслуживает скорее погребального костра, нежели брачного ложа». Но на следующую ночь призраки вновь вышли в город, и хотя музыки не было слышно, можно было легко увидеть, что танцоры исполняют коленца «Дедушкиной пляски». В эту ночь они вели себя еще хуже, чем прежде. Так они остановились у дома, в коем жила помолвленная девица, и пустились в дикий пляс вокруг тени, которая в совершенстве напоминала эту незамужнюю женщину, в чью честь они исполняли ночной свадебный танец. А днем весь город погрузился в скорбь, поскольку все девицы, чьи тени были видны танцующими с призраками, внезапно умерли. То же случилось вновь и на следующую ночь. Пляшущие скелеты вертелись перед домами, и везде, где они побывали, наутро в гробу лежала мертвая невеста.

Горожане решили больше не подвергать своих дочерей и суженых такой неотвратимой опасности. Они пригрозили бургомистру, что уведут Эмму силой и отдадут ее Видо, если он не разрешит, чтобы они сочетались браком до наступления ночи. Выбор был труден, но так как бургомистр был не в привычном для себя положении, когда можно выбирать с полной свободой, то он, как и пристало свободному человеку, свободно объявил Эмму невестой Видо.

Задолго до часа призраков гости сели за свадебный стол. Прозвучал первый удар колокола, и тотчас же послышался любимый напев хорошо знакомого свадебного танца. Напуганные до смерти гости, боявшиеся, что чары еще могут действовать, поспешили к окнам и увидели волынщика, за которым, приближаясь к дому, следовала вереница фигур в белых саванах. Он остановился у двери и заиграл, но череда призраков медленно продолжала двигаться и достигла даже праздничного зала. Тут необычные бледные гости протерли глаза и в изумлении огляделись, словно только что проснувшиеся лунатики. Свадебные гости спрятались за столы и стулья, но вскоре щеки призраков начали румяниться, а белые губы стали расцветать, словно бутоны роз. Они с радостью и изумлением смотрели друг на друга, а хорошо знакомые голоса называли имена друзей. Вскоре в них опознали ожившие трупы, ныне цветущие во всем блеске молодости и здравия: это были невесты, внезапная смерть которых наполнила скорбью весь город, и которые, теперь очнувшись после колдовского сна, были приведены волшебным инструментом мастера Виллибальда из могил на веселый свадебный пир. Старик-кудесник на прощанье исполнил последнюю радостную мелодию и исчез. Больше его не видели.

Видо придерживался того мнения, что волынщик был не кто иной, как знаменитый Дух Силезских гор. Молодой художник встретил его однажды во время прогулки по холмам и добился (никогда не узнав как) его расположения. Тот обещал юноше помочь в сватовстве и сдержал слово, хотя и несколько шутливым образом.

Видо всю свою жизнь оставался любимцем Духа Гор. Он разбогател и стал известен. Его дражайшая Эмма приносила ему каждый год по милому ребенку, а покупать его картины приезжали даже из Италии и Англии. А «Пляски мертвецов», которыми гордятся города Базель, Антверпен, Дрезден, Любек и множество других городов, суть только копии или подражания подлинному произведению Видо, которое он создал в память о настоящей «Пляске мертвецов в Нейссе» Но, увы, эта картина потеряна, и еще ни один собиратель живописи не нашел се для удовольствия ценителей и пользы истории искусств.