Ранняя весна в Барне не баловала теплом. На исходе месяца Козла едва-едва начали подтаивать сугробы. Снег, которого нападало коню по брюхо, а человеку среднего роста до пупка, стал сырым и ноздреватым, а с веток в полдень срывались бриллиантово-прозрачные капельки. Но с наступлением сумерек возвращался мороз. Снег покрывался плотной коркой наста, а капель застывала горным хрусталем. И все же генерал Энлиль доль Гобарро приказал готовить обоз к «переобуванию» с санных полозьев на колеса. Он предполагал устроить дня через три-четыре длительную стоянку, чтобы дать войску отдохнуть, а заодно и вплотную заняться телегами.
Генерал усмехнулся и дернул себя за ус. Да уж! Табальцы будут неприятно удивлены, когда вместе с весенними ручейками на их холмы обрушится победоносная армия Барна. Пять тысяч широкоплечих, рослых молодцов. Вооруженные алебардами, пиками, длинными луками. А вдобавок к пехоте сто копий[24] конницы – собрать их стоило больших трудов, ведь в предгорной провинции Империи знати совсем немного, все больше охотники и землепашцы, бортники и ремесленники. А приведет победоносную армию Барна он, доль Гобарро. Его имя прославится в веках, останется в летописях и хрониках, его жизнеописание будут изучать в университетах. И все благодаря его милости барону Фальму и господину т’Исельну дель Гуэлла. Они предложили вернувшемуся на родину из далекой Вельзы полковнику (гарнизон его крепости разбежался после того, как провинция объявила независимость) возглавить армию.
Шутка сказать, пять тысяч пехоты!
Генерал подбоченился и снова закрутил ус. Конечно, он оправдает надежды благодетелей. Завоюет Табалу. А если не сможет, то и жить незачем. Он ведь настоящий офицер и стал бы генералом в Империи, проживи она подольше. Как генерал делла Пиерро, отправленный во главе второй армии в Арун.
Доль Гобарро, вспомнив о сопернике, получившем генеральские банты[25] не из рук господина дель Гуэллы, а еще в Сасандре, расстроился и, как обычно, разозлился. Наорал без дела на адъютанта, отправил одного вестового к боевому охранению в голову колонны узнавать, как дела, а оставшихся двоих – в обоз. Зачем? А просто так. Чтоб не расслаблялись. Потом огрел светло-гнедого жеребца плетью и заставил его вскарабкаться на вершину пологого холма, взламывая копытами наст.
Оттуда видно было, как армия выползает из леса и, форсировав реку по неширокому, но прочному мосту, выходит в левобережье Торницы. Здесь, по донесениям разведчиков, хорошее место для ночевки – ровная площадка, да и врагам подобраться вплотную затруднительно. Хотя кто станет нападать на столь могучее войско? Разрозненные шайки разбойников не посмеют. Банды кондотьеров… Да откуда тут, в Барне, кондотьеры? Они все в северную Тельбию рванули, когда заваруха началась. Помнится, доль Гобарро и сам хотел. Где война – там награды, продвижение по службе. Ну, своего повышения в чине он дождался.
– Ваше высокопревосходительство! Господин генерал… – нерешительно произнес адъютант, уже получивший один раз нагоняй, что отвлекает командующего от мудрых мыслей.
– Чего тебе? – нахмурился Энлиль.
– Там… – начал парнишка, но генерал уже все понял и сам.
– Что ж раньше не предупредил? – нахмурился он.
К холму по глубокому снегу пробивались четыре всадника. Барон Фальм на мощном вороном жеребце дорландской породы, т’Исельн дель Гуэлла на светло-сером, толстомясый жрец, их сопровождающий, на спокойном мышастом муле и мальчишка, о роли и положении которого генерал строил всяческие предположения, но они с треском проваливались одно за другим.
– Виноват! – осипшим голосом крякнул адъютант.
– Пошел вон! – отмахнулся доль Гобарро, направляя коня навстречу благодетелям. Лицо его осветила радостная, совершенно искренняя улыбка. Восторг генерала разделяло, можно сказать без преувеличения, все войско. А тех редкостных мерзавцев, которые позволяли себе едкие высказывания в адрес барона Фальма и господина дель Гуэллы, оставили висеть на двух ясенях еще добрый десяток дней тому назад. Таким людям не место в победоносной армии Барна.
– Рад видеть вас, господа! – воскликнул генерал. Он и в самом деле встречался с вдохновителями похода не так часто. Что поделать! Люди занятые. Государственные, можно сказать, люди.
– Взаимно, господин генерал, взаимно, – откликнулся Фальм, поправляя берет с пером цапли так, чтобы он прикрывал искалеченное ухо. Кто мог так изуродовать благородного дворянина? Офицеры из армии доль Гобарро частенько спорили об этом, но не нашли достойного объяснения. Да мало ли где мог успеть повоевать господин барон?
Дель Гуэлла ограничился отрывистым кивком. В его немногословных обращениях к генералу всегда сквозила холодная неприязнь. Словно всякий раз брал жабу голой ладонью. Энлиль никак не мог взять в толк – где же допустил оплошность, чем обидел благородного господина из самой Аксамалы? Тем паче, т’Исельн лично рекомендовал его на пост командующего армией. Рекомендовать рекомендовал, а вот уважать не уважал.
– Господин генерал! – Барон прищурился и стал похож на крупного кота, опасного для любой добычи, независимо от ее размера.
– Да? Слушаю вас.
– Мы, с вашего позволения, воспользуемся этим холмом.
Фальм не спрашивал разрешения, Фальм утверждал. Хвала Триединому, что говорил вполголоса – видно, все-таки не хотел унижать доль Гобарро перед сопливым адъютантом. Что ж, и на том спасибо.
– Вы слышали, что сказал его милость, господин генерал? – приподнял бровь дель Гуэлла. С этого станется и во всеуслышанье выставить командующего армией прочь с холма только из-за того, что им ни с того ни с сего приспичило здесь остановиться. И невдомек ему, что без помощи генерала они свои планы в жизнь не воплотят, господство над тремя провинциями не установят.
Энлиль подивился самому себе: откуда такие крамольные мысли? Ведь еще мгновение назад он с радостью принял бы любое порицание из уст т’Исельна. А теперь серьезно подумывает – не кликнуть ли охрану. В конце концов, кто тут главный, кому подчиняются пять с половиной тысяч вооруженных людей?
– Господин генерал… вы не уснули? – легко усмехнулся Фальм. Из-под щегольски подкрученных усов сверкнули белые зубы. От его улыбки доль Гобарро стало нехорошо. Мороз пробежал между лопаток, а пальцы мелко задрожали.
– Я слышу, ваша милость, – как можно более изящно поклонился генерал. – Не смею вам мешать. – Он оглянулся на адъютанта: мол, за мной!
– А молодой человек пускай задержится, – продолжая все так же улыбаться (вроде бы и ласково, но мурашки по коже), сказал Фальм. – Нам может понадобиться его помощь.
– Конечно… – оторопело кивнул Энлиль.
Он пришпорил коня, скатившись с холма с риском сломать шею.
Дель Гуэлла посмотрел вслед генералу и тяжело вздохнул:
– С кем приходится работать…
Барон покосился на генеральского адъютанта. Пожал плечами и спрыгнул на снег.
– Офицер!
– Слушаю, ваша милость! – Молодой офицер вытянулся в струнку.
– Соберешь коней и будешь ждать нас у подножия холма. Ясно?
– Так точно! – Барнец перехватил левой рукой повод, который протянул ему Фальм. Собрал поводья остальных и, не оборачиваясь, отправился, согласно приказу, по склону вниз.
Дель Гуэлла несколько раз привстал на носки, чтобы размять ноги. Брезгливо бросил:
– Вы заметили, господин барон, что чем тупее человек, тем тяжелее он поддается магии амулета?
– Ну, что поделаешь? – Фальм держал за меховой воротник мальчика лет двенадцати, слишком худого для своих лет, зыркающего затравленным котенком. Наследник Медренского графства, захваченный им в плен во время последней стычки с убийцами. – Это издержки, без которых никуда не деться… Зато, глядя на генерала, мы всегда знаем, когда нужно обновить заклинание.
Услышав его последние слова, Халльберн попытался вырваться, но барон легко встряхнул его. Проговорил укоризненно:
– Суетливость не делает вам чести, ваша светлость.
– Я тебя убью. Рано или поздно! – Мальчик передернул плечами – руки все равно связаны.
– Ну, как по мне, так лучше поздно, – оскалился барон. – Хотя, скорее всего, вряд ли у тебя что-то получится…
Т’Исельн, со скучающим видом рассматривающий облака, зевнул и тихо проговорил:
– Может, начнем, господин барон?
Их четвертый спутник – невысокий, пухлый, с лоснящимися щеками и двойным подбородком – усиленно закивал, выражая согласие с бывшим главой тайного сыска. С первого взгляда его можно было принять за жреца Триединого, привыкшего к сытой и спокойной жизни в захолустном городке.
– Начнем? Пожалуй, – кивнул Фальм. – Фра Ростель…
Толстый шагнул вперед, расстегивая куртку. На свет появился тяжелый медальон из черненого серебра с полустертой гравировкой.
«Что ж у тебя рожа такая довольная? – устало подумал барон. – Неужели ты думаешь, жиряга, что представляешь для нас какую-то ценность? Или ты считаешь, что, помогая нам, ты становишься ровней? Погоди, найдем кого-нибудь поумнее…»
Как дель Гуэлла терпеть не мог генерала доль Гобарро, так же господин барон испытывал отвращение при одном лишь виде фра Ростеля. Разжиревший храмовый служка, проводивший дни и ночи в лени и пустопорожних разговорах, волей случая оказался тем самым человеком, которого Фальм и дель Гуэлла искали с начала зимы.
Дело в том, что захваченный в плен Халльберн наотрез оказался воздействовать на людей при помощи амулета. Мальчишка сопротивлялся так отчаянно, что барону стоило больших трудов сдержать рассвирепевших дроу, одного соплеменника которых наследник Медрена зарезал насмерть, а второго покалечил. Но малолетний заморыш благодарности не испытывал, а, напротив, стремился всячески подпортить жизнь спасшим его людям. То голодовку объявит, то в омут сигануть норовит. А уж как злился при одном только виде Фальма! Словно дикий котенок. Поначалу кидался в драку даже со связанными руками. После, поняв бесплодность попыток, так и норовил укусить исподтишка.
Само собой разумеется, для планов дель Гуэллы и Фальма такой мальчишка был совершенно бесполезен. Амулет, являющийся мощным резонатором чувств носителя, мог еще, чего доброго, обратить всю провинцию против заговорщиков. Хотя, конечно, мог сделать и так, что люди начали бы бросаться друг на друга с кулаками. Весьма полезное волшебство, и барон серьезно задумывался – а не попробовать ли? Но не та задача стояла перед ними.
Предложенный дель Гуэллой ход заключался в следующем: в кратчайшие сроки убедить народ Барна в собственной исключительности, объединить всех – и дворян, и простолюдинов – общей идеей (ну, к примеру, Барн от гор Тумана до Великого озера) и двинуть убеждать соседей, которые, само собой, не согласятся с такой постановкой вопроса, силой оружия. Начать нужно, вне всякого сомнения, с сопредельных Табалы и Аруна. Провинции после развала Империи погружены в неразбериху: нарушено государственное устройство, военное ведомство лишено единого управления. Табала, если ударить стремительно и без пощады, упадет в ладони, словно перезрелый плод. С Аруном будет тяжелее – страна побогаче, народу там живет побольше, да и номинально власти провинции признают главенство Аксамалы. То есть из состава Сасандры они вроде бы и не выходили. Хотя это, в сущности, мелочи, можно сказать, ерунда. До того ли сейчас Аксамале? Со своими бедами разобраться бы… Так что и Арун долго не выстоит.
Осталось дело за малым – сплотить Барн и поднять на войну мирных землепашцев, рудокопов и охотников. Амулет Халльберна, отлично зарекомендовавший себя при осаде Медрена, мог помочь и здесь. Но… в северной Тельбии заколдованным куском серебра управляла искренняя вера наследника в правоту своего дела. Как заставить негодного мальчишку направить силу амулета в нужное русло? Задачка не из простых.
Решение нашлось. Не сразу. После долгих размышлений, споров и бесплодных попыток. Благодаря развернутой агентурной сети господину дель Гуэлле удалось выйти на фра Ростеля. Когда-то, чуть ли не десять лет назад, служка замарался в делах, не поощряемых Храмом. Нарушал установленный пост: увлекался винопитием сверх всякой меры, чревоугодничал, курил табак, бегал по девочкам легкого поведения. Ничего удивительного, что на все эти плотские радости не хватало денег. Ростеля попытался прикормить фалессианский шпион, но тайный сыск оказался на высоте. Шпиона схватили и выслали из страны, а храмового служку взяли на заметку. Сыщики любили использовать таких типчиков как приманку. Чуть позже дель Гуэлла выяснил, что Ростель обладает способностями чародея. Маленькими, не дающими возможности самостоятельно колдовать, но все-таки… Худо-бедно он мог использовать магические задатки для своей пользы. Например, располагать людей к себе. Иначе как объяснить, что обычно строгие жрецы так и не дали нарушителю устава и заповедей Триединого под зад коленом? А еще он великолепно умел собирать пожертвования. Горожане едва не дрались между собой за право бросить медный грошик (а то и четверть скудо) в кружку Ростеля. Ну, и всякие прочие мелочи… На первый взгляд разрозненные и не связанные между собой, для внимательного наблюдателя они складывались в довольно ясную картину. Необъяснимая доброта ростовщиков, дающих в долг без процентов; проституток, не требующих платы; трактирщиков и прочего мещанского люда.
Господин т’Исельн потребовал доставить к нему служку. Первый опыт удался. Правда, воздействие Ростеля ограничивалось кругом не больше двух миль в поперечнике. Для сравнения, Халльберн охватывал почти все Медренское графство. Стали искать выход из положения… И нашли его. Сам же служка и предложил, ссылаясь на какие-то древние книги, толкующие деяния Триединого. Кровь, сказал он, несет отпечаток души. Когда-то давно по крови человека опытный волшебник мог выведать всю его подноготную – что любит есть на завтрак, когда последний раз был в постели с женщиной, курит ли и многое другое. Если смочить амулет кровью мальчика, сказал Ростель, то старинную побрякушку можно ввести в заблуждение. Барон Фальм подумал, подумал… и согласился. Ну и подумаешь, что рожа служки вызывает стойкое отвращение! Барон давно привык не смешивать чувства и дело, которому служит.
В первый раз они немного перестарались. Едва не угробили наследника Медрена. Просто Ростель, неловкий и неумелый, слишком глубоко резанул жилу на руке мальчика. Амулет, что называется, «искупался» в крови. Результат оказался потрясающим. Едва ли не весь Барн поднялся в едином порыве, желая сплотиться вокруг барона и бывшего начальника тайного сыска, а после обрушиться на гнусных и вероломных соседей, которые только и ждут, чтобы устроить добрым и миролюбивым барнцам какую-нибудь гадость. В добровольцах, рванувшихся на вербовочные пункты, недостатка не было. Напротив, излишне настойчивых, но неопытных воинов прогоняли, стараясь набирать армию из бывших солдат – благо гарнизонов в Барне хватало всегда, поскольку близость гор Тумана и воинственных дроу заставляла имперские власти держать ухо востро.
Барон строго выговаривал служке-колдуну за неловкость в обращении с Халльберном. Таких, как ты, сказал он, мы найдем еще не одну сотню. Надо будет, все близлежащие провинции на уши поставим, но найдем. А вот мальчишка – редкость, и связь его с амулетом необъяснима и неповторима. Короче, мрачно пообещал Фальм, если что-то с мальчишкой случится по вине Ростеля, то с последнего он сдерет шкуру, набьет ее мелко нарезанной соломой и натянет обратно.
После первого опыта, путем проб и ошибок, нашли надлежащее количество крови – пять капель, не больше. Это позволяло сохранять контроль над половиной страны в течение пяти-шести дней. Гораздо труднее оказалось заставить Ростеля постоянно удерживать мысли в русле патриотизма, не отвлекаясь на вино, еду и женщин. В противном случае барнцы быстро превратились бы в стадо жующих, беспрестанно совокупляющихся пьяных животных. Тут уж на высоте оказался дель Гуэлла. Он постоянно вспоминал детские песенки, стишки и считалки, в которых рассказывалось о любви к родине, и переделывал в них упоминания об Империи и Сасандре на восхваления Барна и барнцев, заставляя фра Ростеля разучивать их и после распевать. Фальм хмурился, кусал усы, называл творчество бывшего главы тайного сыска: «В огороде крапива, а я родину люблю», но не мог не признать действенности предложенного метода.
– Вы задумались, господин барон? – склонил голову к плечу дель Гуэлла. – Позвольте узнать, о чем?
– Да так, ни о чем… – Фальм встряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. – Подумываю, не оставить ли нам «табальскую» армию? Не пора ли перебраться к войскам, идущим на Арун?
– В Арун? – переспросил дель Гуэлла и привычным жестом перехватил вырывающегося Халльберна.
– Ну да… – Барон зевнул, показывая острые клыки. – Генерал, как мне кажется, прекрасно справится без нас.
Исельн поморщился, но смолчал. Фальм едва не расхохотался. Он любил злить господина дель Гуэллу. Особенно с тех пор, как понял, что планы бывшего сыщика начинают срабатывать и в их паре южанин потихоньку становится главным. Нет, влияние самого барона на определенные круги местной знати и мещанства никто не оспаривал, но… Дель Гуэлла дергал за ниточки как заправский кукловод, ширине его агентурной сети мог позавидовать любой аксамалианский шпион, даже Старик. Приходилось признать, что без него барон не сумел бы так быстро подготовить армию к походу. Ради достижения желанной цели Фальм без труда мог зажимать самолюбие в кулак и засовывать куда подальше. Но почему нужно отказывать себе в маленьких невинных удовольствиях? Позлить удачливого сообщника – святое дело.
Пока Фальм скалился и хохотал в душе, дель Гуэлла закатал Халльберну рукав курточки, осторожно, почти бережно, ткнул острием корда.
Фра Ростель подставил амулет под тоненькую струйку, возникшую у наследника Медрена на запястье.
– Раз, два, три… – отсчитал Исельн. – Все.
Быстрым движением он перевязал ранку чистой тряпочкой. Оттолкнул мальчика. Сказал:
– Если хотите, господин барон, мы можем поехать на юг. Навстречу весне, так сказать. Не пришлось бы раскаяться. Доль Гобарро – напыщенный чурбан.
– А делла Пиерро, командир южной армии, отличается умом и сообразительностью? – пошевелил усами и вроде бы даже усмехнулся Фальм.
Дель Гуэлла подумал, вздохнул и махнул рукой. Разделиться, чтобы присматривать за всеми генералами одновременно, они не могут. Тогда следует выбрать южное направление, как более важное. И тут котолак, несомненно, прав.
Город Да-Вилья притулился между двумя невысокими холмами в полумиле от реки Альдрены. И неспроста. Неширокая река, берущая начало на северных холмах, неподалеку от Лысого нагорья, весной, в паводок, становилась бурной и полноводной, заливала всю долину от края до края. Жителям Да-Вильи пришлось уйти повыше, в ложбину, оставив на берегу Альдрены лишь вбитые в рыжую глину сваи причала, куда приставали плоскодонки, доставляющие на торг овечью шерсть. А несколько сотен домов – одноэтажных и двухэтажных – столпились на берегу быстрого ручья, впадающего в реку.
Антоло вздохнул. Наконец-то он дома. Впереди тихая и спокойная жизнь, лишенная смертей и сумасшедших погонь, голода и холода, тягот путешествия в седле…
Кстати, к седлу он совсем привык. Когда мышастая, косматая кобылка тряхнула головой и потянулась к осиновому листку, чудом уцелевшему на голой ветке, бывший студент строго, но без излишней жестокости одернул ее, призвав к порядку. Толкнул каблуком, заставляя переступить вперед на несколько шагов.
– Я рад, что ты вернулся домой, Антоло из Да-Вильи, – проговорил буланый кентавр, застывший на обрыве, как изваяние.
– А я рад, что наше путешествие на север завершилось, – проговорил другой кентавр. Его черную шкуру покрывали крупные белые пятна, на груди виднелся плохо заживший шрам. – Меня утомило общение с людьми. Теперь моя тропа лежит на юг и только на юг.
– Я тоже рад оказаться дома, Желтый Гром, – ответил молодой человек буланому. Помолчал и со вздохом обратился к вороно-пегому: – Прости меня, Стоячий Камень. Люди часто бывают не правы в своем отношении к другим расам. Но они не мирятся и друг с другом. Такова, к сожалению, жизнь. Оправдываться не буду. Скажу лишь одно: отныне мой дом – ваш дом. Здесь, в Да-Вилье, вы сможете отдохнуть и пополнить запасы перед дорогой в родную Степь.
Не ожидая благодарности от предводителя степняков, Антоло оглянулся на выстроившихся позади них кентавров. Сорок четыре скуластые физиономии, с широкими ноздрями и тяжелыми челюстями. Может быть, для кого-то они и нелюди, но не для него.
Путь из Гобланы в Табалу не близок. Половину дороги его, израненного, потерявшего много крови, бесчувственного, кентавры несли на носилках, сменяясь каждый час. По вечерам, на привале, светло-серый, почти белый от седых волос Вольный Ветер лечил студента. Прикладывал к ранам распаренные листья земляники, накладывал припарки из чеснока, смешанного с медом, промывал настоем заячьей капусты. Хуже всего заживала рана в левом боку – очевидно, стрела не только сломала ребро, а наконечник раскололся и кусочки кремня остались в мышцах. Они выгнивали по одному: кожа вокруг раны приобрела багровый оттенок, стала горячей, и вскоре жар распространился на все тело. Вольный Ветер надрезал рану острым ножом, а потом долго мял кургузыми пальцами. За время лечения Антоло разгрыз две ясеневые чурочки, но кентавр остался доволен. Он показывал всем желающим кусочки выгнившей кости и чешуйки кремня. Четверо суток отряд не двигался с места, ожидая улучшения здоровья студента. Хвала Триединому, жар спал, озноб прекратился. Лекарь заявил, что угрозы жизни раненого больше нет.
Когда Антоло окреп настолько, что смог сидеть в седле, ему добыли лошадку, отобрав ее у отряда мародеров, грабивших брошенное крестьянами село. Студент попросил Желтого Грома проводить его до родной Да-Вильи. Да, собственно, и без его просьбы кентавры не оставили бы слабого, шатающегося даже на легком ветру человека одного.
Они рысили вначале через половину Гобланы. Опустошенная, покидаемая людьми провинция производила ужасное впечатление. Сожженные села и брошенные города. Оставленные войсками укрепления занимали многочисленные шайки разбойников – ведь имперская армия уходила, оставляя склады с оружием, никто не озаботился хотя бы привести арбалеты в негодность или сжечь древки пик.
Лихой люд сбивался в отряды, как одичавшие коты в стаи. Между ними не было мира. Каждый стремился убить и ограбить любого встречного. И все вместе набрасывались на безоружных беженцев. Неразберихи добавляли дроу, по-прежнему опустошавшие север Гобланы. Конечно, «конелюди» быстро находили общий язык с остроухими.
А вот с людьми получалось труднее. В стычке с шайкой мародеров погибло четверо кентавров. Они вмешались, когда увидели разграбленный обоз, но не ожидали залпа из арбалетов в упор. За погибших сородичей воины Великой Степи отомстили сполна – ни один из грабителей-людей не ушел. И после этого каждый встреченный отряд мародеров уничтожался немедленно и без всякой жалости.
Антоло помнил имена погибших кентавров: Летний Дождь из клана Каменистых Склонов, Толстый Сурок и Черное Крыло из клана Сухой Реки, Рыжий Сполох из клана Кривого Распадка. Молодой человек знал: они умерли за него, за то, чтобы он мог беспрепятственно добраться домой.
Когда отряд пересек границу Аруна, стало легче. Здесь еще соблюдались законы Империи. Дороги и города охранялись, хотя командиры гарнизонов не могли остановить безудержного дезертирства среди солдат. Вельзийцы, окраинцы, тьяльцы не хотели защищать арунитов. Среди народа ширились слухи о необъявленной войне с Барном. Мол, северяне собирают большую армию, которую двинут на Арун.
Особой любви и дружбы между барнцами и арунитами никогда не было, но в торговых делах купцы обеих провинций неплохо ладили. Простой люд на границе тоже сохранял сдержанные, но дружелюбные отношения. А вот охотники северных предгорий и южане из земель, прилегающих к Великому озеру, частенько плевались, когда слышали друг о друге. Кое-какие горячие головы в Аруне призывали собрать в кулак все силы и нанести упреждающий удар. Вот только силы никак не хотели собираться. Генералы и полковники спорили между собой, кто же должен возглавить армию, которая заступит дорогу наглым захватчикам. Рендела – столица провинции – готовилась к осаде. А солдаты уходили и уходили.
Антоло смотрел, слушал, и душа его холодела. Как могли народности, прожившие бок о бок не одну сотню лет, вдруг в одночасье, за каких-то несчастных полгода, забыть о былом добрососедстве? Где зародились и вызрели эта зависть, нетерпимость и злость? Почему Барн и Арун выясняют отношения, вместо того чтобы помочь истекающей кровью Гоблане? Почему давние обиды, которые до сих пор припоминались лишь в байках да досужих сплетнях, вылезли наружу, как чирьи после простуды? Почему неглупые и предприимчивые люди болтают языками, изощряясь в бесконечных спорах, вместо того чтобы одним решительным поступком восстановить порядок и справедливость? Какая сила разложила армию, бывшую совсем недавно сильнейшей на материке? Неужели всему виной айшасианские шпионы и лазутчики из западных королевств? Вряд ли… Значит, разгадка прячется не во внешнем воздействии на Сасандру, а во внутренней гнильце? Что тогда недодумали многочисленные чиновники, призванные управлять государством? Что не предусмотрели мудрые жрецы Триединого? Почему люди из разных провинций бросаются друг на друга, как когда-то он и тьялец Кир?
Тьялец Кир?
А может быть, в этом сравнении и кроется если не разгадка, то хотя бы намек на нее?
Бывший гвардеец и Антоло постоянно соперничали. Когда явно, когда скрыто… Слишком уж они разные… Были. Пожалуй, косточки тьяльца обглодали бродячие коты и прочие мелкие лесные падальщики. Вряд ли дроу озаботились похоронами погибших наемников.
– Мы благодарны за гостеприимство, – неторопливо, рассудительно проговорил Стоячий Камень. – Но будут ли твои соплеменники рады нас видеть? Люди зачастую недолюбливают детей Великой Степи.
– Да пускай только попробуют слово сказать! – горячо воскликнул Антоло. – Моя семья – одна из самых богатых в Да-Вилье! Никто не захочет ссориться с нами.
– Времена меняются. – Пегий кентавр, кажется, даже вздохнул. – Кто знает, какие изменения произошли в твоей Да-Вилье?
– Да какие изменения?! Все как было! Вон, на пригорке, ветряк дядьки Фирелло! От него, если по улочке вниз, прямиком к нашему дому выйдешь. С посеребренным флюгером, видишь? Двухэтажный… Дальше – рыночная площадь. Потом магистрат…
Желтый Гром переступил копытами по раскисшей, с мазками непротаявшего снега, земле.
– А скажи, Антоло, раньше перекрывали рогатками въезд в город?
– Где? – встрепенулся молодой человек.
– Да вон, гляди, на тропе, что от брода идет… – пояснил Стоячий Камень.
Антоло пригляделся. И правда, только восторгом от возвращения в родные места можно было объяснить, что он не обратил внимания на такое приметное сооружение. Брод через Альдрену не замерзал даже в разгар месяца Филина. Вот и сейчас упругие свинцово-серые струи выныривали из-под неровного, вспучившегося края льдины, перегородившей реку выше по течению, клубились и свивались, ныряя под обломанный бок ниже. От реки к городу вела накатанная колея. Дорога. Как ее называли в Да-Вилье – Арунский тракт. Это чтобы отличать в разговоре от Литийского, уходившего через холмы на восток. Приблизительно на полпути от брода до города, на склоне справа от дороги торчало несуразное сооружение: длинный дом, а скорее землянка – стены сложены из «дикого камня», а крыша – из дерна. Оттуда к рогатке, в самом деле перегораживающей дорогу, спешили люди, на головах которых поблескивали шлемы. В руках они несли кто алебарду, кто пику, кто арбалет.
– Ух, ты… – только и сумел выдохнуть Антоло.
– Вот-вот… Будут ли нам тут рады? – без всякой жалости проговорил Стоячий Камень.
– И кажется, в городе были пожары, – добавил Желтый Гром. – Вон там… И еще вроде бы во-он там… – Он показал коротким толстым пальцем, где именно.
Антоло крепко задумался. Время, конечно, военное. Все может быть. И пожары, и самооборона города, и еще три тысячи демонов с хвостиком. Жители Да-Вильи – люди мирные. Ремесленники, купцы, овцеводы… Но если жизнь прижмет, возьмутся за оружие. Это и к гадалке не ходи. Тем более что слухи о барнской армии, бродящие по Аруну, очевидно, не выдумка, не бред сивой кобылы. Может, они и до Табалы добрались? Если его земляки решили отбиваться от барнцев, то помощь полусотни кентавров лишней не покажется. Лишь бы только не начали стрелять, не разобравшись.
– Поедем! – Табалец упрямо тряхнул головой. – Нужно же выяснить, что у них там происходит.
– Тебе виднее, – сдержанно ответил Стоячий Камень, но в голосе его пробивалась отчетливая нотка сомнения.
– Тогда так! – решился Антоло. – Я приглашаю к себе в гости тебя, вождь, и тебя, Желтый Гром. А остальные пускай пока подождут у брода. Так годится?
Пегий кентавр кивнул:
– Я согласен. – Повернулся к своим и выкрикнул несколько фраз на языке детей Великой Степи, отдаленно напоминающем конское ржание.
Антоло смутно уловил содержание. Вождь «конелюдей» приказал воинам уходить, если с ним что-то случится.
Кентавры недовольно заворчали, крепче стискивая древки копий, но ни один не решился возразить открыто – вождь на то и вождь, чтобы знать, как делать лучше.
– Ну что, Антоло, показывай свою Да-Вилью… – Стоячий Камень отдал копья переминающемуся позади него Серому Орлу, оставив при себе только тяжелый тесак в ножнах, закрепленный за спиной человеческой части тела.
Вождь пошел вперед танцующим шагом, который студент видел лишь изредка у выезженных для знати и богачей лошадей. Желтый Гром не отстал от командира. Он двигался не так грациозно, зато скрестил руки на груди и позевывал напоказ – вот, мол, я какой невозмутимый, даже нацеленные арбалеты не заставят испуганно озираться.
Догоняя товарищей, Антоло изо всех сил стукнул пятками мышастую кобылу.
Будь что будет! Двум смертям не бывать, а одной не миновать, как сказал бы Почечуй, большой любитель пословиц и поговорок.
Старое, вытертое седло поскрипывало при каждом шаге кобылы. Сбоку сопел Желтый Гром. Гарцевал, помахивая хвостом, Стоячий Камень. Спину буравили взгляды оставленных у реки кентавров. Антоло и не думал, что выйдет так просто. Дети Великой Степи на удивление легко согласились оставить вождя. Даже удивительно – обычно о кентаврах говорят как о неукротимых, своенравных воинах. А тут такое послушание… Может, все-таки уважение к словам предводителя неизмеримо сильнее вольной души?
Впрочем, Антоло не долго рассуждал об обычаях кентавров. Вскоре все его внимание сосредоточилось на замерших по ту сторону рогатки людях. Крепкие, плечистые мужики. Бороды светлые – похоже, из местных. Ну, хоть за это спасибо Триединому. Оружие они держали уверенно. По всему чувствовалось – не впервой.
Кто же это? Что здесь делают? Добра от них ждать или…
– А ну-ка, остановитесь! – окрикнул приближающегося человека и двух кентавров круглолицый мужик в кожаном шлеме, сверкающем начищенными бронзовыми заклепками. Борода у него росла плохо – реденькие, тронутые сединой волосы на подбородке и по нижней линии щек. Глаза, заплывшие жиром или опухшие от какого-то неизвестного Антоло недомогания, ощупывали пришельцев на удивление дотошно и цепко.
Бывший студент натянул поводья.
– Во! Молодец! – одобрил его круглолицый. И посоветовал: – Руки на виду держите. И ты, и конежо… И степняки.
То, что он не стал без причины оскорблять кентавров, внушало уважение и надежду уладить дело миром. Антоло улыбнулся (хотя улыбка вышла немного натянутой) и показал пустые ладони.
– Кто такие? – начал допрос охранник – скорее всего, он был здесь за сержанта. – Откуда? Зачем в Да-Вилью?
– Меня зовут Антоло, – откашлявшись, пояснил молодой человек. – Я – здешний уроженец. Учился в Аксамале, в университете. Сейчас возвращаюсь домой. Со мною – мои друзья.
– В университете, говоришь? – Круглолицый почесал бороду. – И как там в столице… То есть в бывшей столице, – поправился воин. Еще бы! Ведь Табала объявила независимость. Теперь она сама по себе, а Империя – сама по себе.
– Я давно не был в Аксамале, – честно отвечал Антоло. – Я воевал в северной Тельбии. Потом дрался с остроухими в Гоблане…
Сержант на миг прищурился, еще раз оценивающе оглядел молодого человека с головы до пят. Но промолчал. Похоже, счел, что он говорит правду.
– Теперь я вернулся домой, – закончил Антоло.
Круглолицый вздохнул. Переложил арбалет на сгиб локтя.
– Может быть, ты говоришь правду. А как мне это проверить?
– Проводи меня к фра Анзьело, торговцу шерстью. Это мой отец. Он подтвердит мои слова.
– Фра Анзьело, говоришь? – приподнял бровь охранник. Оглянулся на подчиненных. Те вдруг дружно закивали, словно болванчики, которых привозят из Фалессы.
– Эй, что такое? – насторожился Антоло. – Вы не знаете фра Анзьело, что ли?
– Почему же? – возразил круглолицый. – Знаем. Только он никогда не упоминал о сыне, уехавшем в Аксамалу.
– Не может быть! – Молодой человек сжал кулаки, предчувствуя неприятности.
– Может быть… Не может быть… – сварливо пробормотал сержант. – Не моего ума это дело. Будете с господином ди Гоцци говорить.
– С кем, с кем?
– С командиром нашим.
– Хорошо, – вздохнул Антоло. – Где его искать?
– А не надо его искать. Я как вашу компанию на том берегу углядел, так и послал за ним. Вот-вот появится.
Молодой человек пожал плечами и спешился. Отпустил подпругу на седле. Бросил повод кобыле на шею. Пускай побродит. Глядишь, накопытит себе прошлогодней травы хоть чуть-чуть.
Воины по ту сторону рогатки немного расслабились, но по-прежнему искоса посматривали на кентавров. На севере конелюди в диковинку. Немудрено, что они возбуждали любопытство, смешанное с подозрением. Кто знает, чего от них ожидать?
Сержант осторожно положил арбалет на землю, вытащил из-за пояса кисет и принялся набивать трубку.
– Куришь? – подмигнул он Антоло.
– Когда-то баловался, – честно ответил бывший студент. – В Аксамале.
– А теперь бросил, что ли?
– Так не было табака, я отвык как-то. И сам не заметил…
– Молодец, – одобрительно кивнул круглолицый. – А я все дымлю и дымлю. Когда брошу? – Несколько раз чиркнул кресалом, раздул трут и разжег трубку. Затянулся и, блаженно щурясь, выпустил дым через нос. Сказал неожиданно: – Меня зовут Креппо. Я коморник этой банды.
– Так господин ди Гоцци – кондотьер? – Антоло оперся локтями о рогатку.
– Да! – самодовольно ухмыльнулся Креппо. – А ты, я гляжу, разбираешься в колбасных обрезках. Где воевал, говоришь?
– В северной Тельбии, – медленно, будто растолковывая слабоумному сложную задачу, произнес молодой человек. Его внимание привлекли птички, порхающие в зарослях боярышника на склоне холма. Буроватые спинки и крылья, грудь – светлее, но в черных пестринах, головы серо-стального цвета. Неужели дрозды? Так рано? Обычно до Табалы они добирались к концу месяца Коня.
– Пехота?
– Что? – вопрос коморника застал Антоло врасплох. Он совсем забыл, о чем они беседовали, задумавшись о птицах. Рябинник это или певчий дрозд?
– Служил где, спрашиваю?
– В наемниках.
Не рассказывать же толстяку о том, как попал в армию, как потом дезертировал? Может, и всю душу тогда раскрыть, как пред жрецом Триединого?
Креппо хмыкнул:
– Что-то не верится.
– Твое дело. Хочешь, верь. Не хочешь, не верь. – Молодой человек пожал плечами. Ему в самом деле было плевать.
– Не обижайся, парень. Просто не похож ты на наемника. Как, говоришь, кондотьера вашего звали?
– А я еще не говорил ничего, – буркнул Антоло. – Кулаком его звали. Слыхал про такого?
– Это… – Коморник поперхнулся. – Это… Однорукий который? С ним еще худющий мужик с двуручником ошивался все время. А еще говорят…
– Мужика с двуручником звали Мудрец. Он погиб в Медрене.
– Где?
– Городишко такой есть в северной Тельбии. Маленький, но зловредный.
– А-а-а… А правда, что с Кулаком еще остроухий везде ездил?
– Правда. Они дружили.
– Это ж надо! – Креппо звучно хлопнул себя ладонью по ляжке. – Человек и остроухий! Дружили!
– Не веришь?
– Верю, верю! – Круглолицый даже руками замахал. – А где…
– Погибли, – сказал Антоло, отвечая на еще не заданный вопрос. – Все погибли. Я один остался. И то, если бы не кентавры…
Какое-то время Креппо непонимающе моргал, а потом решил, видно, что разъяснять последние слова ему никто не намерен, и обиженно засопел.
Антоло, в котором расспросы наемника растравили присмиревшие было воспоминания, неожиданно почувствовал злость. Это же надо! Пройти путь от Аксамалы до Тельбии, оттуда в Гоблану, а из нее на родину… И все для того, чтобы болтать невесть о чем с неряшливым мясистым мужиком в потертом бригантине и шлеме с заклепками.
Дрозды перепархивали с ветки на ветку, кружили над зарослями, едва-едва начавшими одеваться в зелень. Они вернулись на родину, так же как и он. И для птиц жизнь продолжается несмотря ни на что. Какое им дело до войн и людского горя? Совьют гнездо, начнут высиживать яйца, а там, глядишь, и птенцов на крыло поднимут. Может быть, и он, Антоло, должен осесть в родном гнезде, укорениться, обрасти семейством и мелочными заботами?
– Эй, парень, вона командир наш идет! – Чувствительный толчок в плечо заставил поморщиться. Антоло встрепенулся, огляделся. По дороге от города шагал, лихо отмахивая правой рукой, невысокий человек с остроконечной бородкой и черной повязкой на левом глазу. Его высокие сапоги покрывала желтая грязь. Очевидно, торопился.
– Это – сам Бертуччо ди Гоцци! – пряча недокуренную трубку в рукаве, пояснил Креппо и горько вздохнул, сообразив, что произвести впечатление на соратника легендарного Кулака не удалось.
– Что случилось? Кто такие? Откуда? Зачем прибыли? – Едва успев приблизиться, кондотьер обрушил град вопросов на голову студента. Пока решишь, на какой прежде отвечать, совсем запутаешься.
– Меня зовут Антоло. – Молодой человек решил не баловать охранников разнообразием. – Я – здешний уроженец. Сын фра Анзьело, что торгует шерстью. Вы должны его знать. До минувшего лета я учился в Аксамале, в университете. Со мною – мои друзья. Кентавры. Они спасли мою жизнь, и я пригласил их в гости.
Господин ди Гоцци выслушал не перебивая. Даже странно. Он только привставал на цыпочки после каждого третьего слова бывшего студента. И смешно так взмахивал локтями, будто петух с подрезанными крыльями пытается взлететь.
– Значит, ты – сын фра Анзьело? – въедливо осведомился он, когда Антоло договорил.
– Да. Готов в этом поклясться. Только к чему? Давайте пройдем к отцу, и все вопросы разрешатся сами собой.
– Хм… – Кондотьер дернул себя за бородку, сморщился, будто кислющее яблоко раскусил.
– Вы что, не знакомы с фра Анзьело? – насторожился Антоло.
Он уже готов был предположить самое худшее, но тут ди Гоцци вновь приподнялся на носки, едва не подпрыгнув, и отрывисто бросил:
– Я знаю фра Анзьело. Еще б не знать! Его сын учился в Аксамалианском университете… Но он пропал без вести. Поиски, проведенные банкиром… Фра Борайн, кажется…
– Я бы этого фра Борайна! – Антоло сжал кулаки, безотчетно нащупывая на боку шестопер. – Он же, гад…
– Ни слова больше! – усмехнулся ди Гоцци, показывая черную дырку на месте выбитого клыка. – Ты, юноша, как две капли на отца похож. И лицом, и нравом. Идем за мной!
– А мои друзья?
Кондотьер нахмурился. Уж очень ему не хотелось пускать кентавров в город. Но после некоторого размышления все же махнул рукой:
– И друзья тоже. Но только двое!
Шагая по липкой дороге рядом с низкорослым Бертуччо, Антоло бросил взгляд на семейство дроздов. Возможно, эти птички принесли ему удачу, как приносят они весну в холмы Табалы на своих маленьких крыльях.
За семь лет, проведенных Антоло в столице, Да-Вилья почти не изменилась. Он помнил улицу Бойцового Кота, в которую переходил Арунский тракт, прямую и широкую. Ближе к околице на ней селились ремесленники – здесь звенели молотки чеканщиков, ухали сукновальные станки, ветерок разносил резкий смрад отмокающих кож.
За жестяной площадью – ее так называли скорее по недоразумению, ведь торговали тут всем подряд, любой мелочевкой, вышедшей из умелых рук здешних мастеров, а не только жестью, – начинались дома людей побогаче. Скобяные, табачные, винные, бакалейные лавки. Полдюжины трактиров – Антоло смог бы вспомнить их названия, если бы напряг память.
Вычурное двухэтажное здание с лепными украшениям над входом и решетками на окнах принадлежало банку «Борайн и сыновья». Сам фра Борайн давно и прочно обосновался в Аксамале, а местным отделением руководил даже не сын, а зять – кривоплечий и близорукий мужичок лет сорока. На перекрестке с улицей Золотой Бочки все так же торчал ныне пустующий позорный столб, предназначенный, как правило, для мелких воришек и мошенников. Серьезных преступлений в Да-Вилье не совершали – все друг друга знают, все как на ладони.
Если пройти по Золотой Бочке налево, прямиком упрешься в сенную площадь. С ней у Антоло были связаны самые нехорошие воспоминания. Мальчишки из окрестностей рыночной площади испокон веков враждовали со сверстниками, живущими около сенной. Так что гулять и те, и другие на «вражеской земле» опасались. Того и гляди, зазеваешься и лишишься всей накопленной мелочи, а взамен огребешь синяков и шишек без счета.
Молодой человек усмехнулся. Как же давно это было!
Тогда вся Империя жила одним государством, не было вражды, разрухи, не возникало необходимости перегораживать дороги рогатками и выставлять около них вооруженные отряды, не рыскали по деревням шайки мародеров и дезертиров, а селяне не вцеплялись друг другу в горло за краюху хлеба.
Впрочем, жители Да-Вильи не выглядели запуганными или измученными невзгодами. Слегка озабоченными – да. Но так всегда бывает в преддверии весны, когда город и окружающие его хутора просыпаются от зимней спячки и с головой окунаются в работу. Кто готовится отгонять овец на пастбища, кто распахивать землю под рожь и просо, кто возделывать огороды. В общем, обычная жизнь города-трудяги.
Конечно, их процессия привлекла внимание. Кентавры – редкие гости на севере. Вначале вездесущая детвора, а потом и люди постарше будто бы случайно стали попадаться по пути следования. Пару раз мелькнули знакомые лица. Бакалейщик, фра Анжелино, почти не постарел, только ссутулился. Дородная фрита Фьяметта, хозяйка трактира на улице Вальков, выступала в окружении более щуплых подружек, как флагман имперской эскадры в сопровождении купеческих фелук. Никто из них не узнал Антоло. Если его и не сильно изменили семь лет в университете, проведенные за изучением свободных искусств, то последние полгода сделали из вчерашнего мальчишки сурового воина, с кордом и шестопером на поясе, в потертой куртке из бычьей кожи, защищающей не хуже легкой кольчуги, и с усталыми глазами пожилого человека. Да и что прохожим он, с мышастой кобылкой в поводу, когда рядом не идет, а пляшет пегий Стоячий Камень, а рядом с ним – буланый, покрытый шрамами Желтый Гром…
– Да это же Антоло! – в этом крике смешалась и радость узнавания, и гордость, и страх, что сейчас объявят выскочкой, а будут потом долго воспитывать.
А голос детский, вернее девичий.
Молодой человек повернулся и увидел зардевшееся личико. Девчонка как девчонка. В меру хорошенькая. Две косички, кожушок, накинутый на плечи, в ушах – простенькие серебряные сережки. Сколько же ей было, когда он уезжал? Лет восемь-девять? А вот поди ж ты, запомнила!
Поймав его взгляд, девушка ойкнула и, закусив зубами уголок платка, спряталась за спинами двух степенных купчих.
Антоло шагал дальше, и на сердце у него вдруг стало тепло. Только теперь он по-настоящему почувствовал, что вернулся домой. Только никак не мог вспомнить имя обладательницы огромных – а ко всему прочему еще и распахнутых от испуга – глаз.
Вот и здание магистрата.
Зачем кондотьер привел его сюда? Их дом стоит дальше, кварталах в трех, за рыночной площадью…
– Господин ди Гоцци… – начал он недоуменно, но замолчал, увидев растягивающиеся в улыбке губы спутника.
– Попрошу на крыльцо, фра Антоло, – усмехнулся наемник.
На крыльцо? Да, пожалуйста… Но зачем?
Навстречу Антоло по широким ступеням, отшлифованным подошвами да-вильцев, сбегал пожилой человек в черном, дорогого сукна кафтане, обшлага которого покрывал благородный серебряный галун. На груди его висела золотая цепь с вычурным ключом – знак власти синдика.[26] А лицо… В это лицо Антоло мог смотреться, как в зеркало. Те же упрямые скулы, густые брови, тяжелый подбородок с ямочкой. Только в светлых волосах синдика белела изрядная примесь седины, да был он гладко выбрит по обыкновению купеческого сословия Табалы.
– Папа…
– Антоло… Сынок!
Говорят, когда два табальских овцевода встречаются после долгой разлуки, стороннему наблюдателю может показаться, что в единоборстве сошлись два смертельных врага. А как иначе объяснить медвежьи объятия, хлопки по спине, удары кулаками в плечо и в грудь? Но когда встречаются отец и сын, уже потерявшие надежду свидеться…
Анзьело так стиснул сына, что у Антоло от боли навернулись слезы на глаза. А может, не от боли? Может, от счастья и нахлынувших воспоминаний детства? Как сквозь туманную дымку он смотрел на сдержанно улыбающихся помощников синдика, столпившихся на крыльце. Тут был и мельник Фирелло, и кузнец Манфредо, и толстенный купец фра Льенто, и старшина цеха горшечников Ведсьетто по кличке Ямина, и тот самый кривоплечий банкир, чье имя он не запомнил, зять фра Борайна.
– Вот уж радость так радость, – бормотал фра Анзьело, то отталкивая сына на расстояние вытянутой руки, чтобы получше его рассмотреть, то вновь прижимая к груди. – Где же ты был-то? Почему так долго добирался?
– После, после расскажу, – смущенно оправдывался Антоло. Он стеснялся такого бурного проявления чувств со стороны родителя не столько перед магистратскими людьми, сколько перед кентаврами, но, бросив на них взгляд, исподтишка убедился – оба конечеловека представляли собой едва ли не живое олицетворение вежливости и рассматривали флюгера над окружавшими площадь домами.
– Я смотрю, жизнь тебя потрепала, – отстранившись в очередной раз, задумчиво проговорил фра Анзьело.
– Ничего, не жалуюсь.
– Еще б тебе жаловаться! Ты же наш! Из Да-Вильи! Кто у нас жалуется? – Овцевод повернулся лицом к крыльцу, и собравшиеся там люди дружно закивали.
– Пущай на нас жалуются, – пробасил фра Льенто, потирая ладони.
– Ты бы не томил сынка-то, – по-доброму, открыто улыбнувшись, присоветовал Ведсьетто. – По такому случаю за стол бы…
Все засмеялись. Кличку свою горшечник получил за неумеренную любовь к еде и питью. Вначале говорили, что у него вместо желудка яма, а потом поняли – бездонная ямина. Так и прилепилось прозвище.
– Конечно, друзья мои! Угощаю всех! – воскликнул фра Анзьело, потрясая кулаком. – Сейчас придумаем только, как дорогих гостей за стол усадить!
Он подмигнул Стоячему Камню. Кентавр ответил широкой улыбкой и церемонным поклоном.
Накормить гостей оказалось не сложно. Ну, по крайней мере, сделать так, чтобы никто не испытывал особых неудобств. В палисадник у дома семьи фра Анзьело вынесли стол и стулья для людей, а кентавры пристроились стоя. А что с ними сделается? Даже наоборот, детям Великой Степи удобнее, чем если бы их пригласили в комнату.
Женщины хлопотали, таская с кухни тяжелые блюда. Несмотря на раннюю весну, в закромах богатого овцевода нашлось хорошее вино, копченые окорока, залитые жиром колбаски, соленая рыба, не иначе купленная на осеннем торгу, пшеничный хлеб и даже яблоки, немного пожухлые, зато сладкие.
В который раз молодой человек подивился крепости духа земляков. Там, где южанки устроили бы плач (хоть и на радостях, а все равно длинный и протяжный) на целый день, его мать и сестра только промокнули глаза кончиками платков и занялись праздничным обедом. И дело тут не в черствости. Антоло знал, что его любят. Просто табальские женщины принимали радость как радость, а горе как горе, и не путали одно с другим. Сын и брат в дом вернулся, значит, его накормить прежде всего нужно, а не выть и лить слезы в три ручья.
По словам фра Анзьело, оба брата Антоло уже отправились на пастбища, следить за овчарами. Весна – дело хлопотное. Начался окот, а тут за матками глаз да глаз нужен. Ну, и за новорожденными ягнятами, само собой, не меньше. А сколько всякой хищной дряни начинает к отарам подбираться! От орлов до одичавших котов.
Зато к столу вышел дед. Тоже Анзьело. Анзьело-старший. В последние годы старика начали подводить ноги. Он полностью отошел от дел, довольствуясь лишь докладами сыновей и внуков и не забывая помочь наследникам добрым советом.
Первый кубок дорогого, алого мьельского вина прокатился по горлу Антоло огненным комком, растекся в животе, обдавая животворным теплом. В голове тут же с непривычки зашумело. Поэтому о своих приключениях он рассказывал кратко и слегка заплетающимся языком. К удивлению молодого человека, его позорное изгнание из университета не произвело никакого впечатления. Будто бы и не платил отец семь лет звонкие солиды за учебу баламута-сына. Разгадка пришла чуть позже. Седые мужчины, в большинстве своем отцы и деды, радовались, словно пылкие отроки, табальской независимости. Отсюда и никакого почтения к имперской столице, к имперскому образованию. Даже наоборот:
– А давай, сынок, в Да-Вилье университет устроим! Думаешь, не получится? Еще как получится! Что мы, хуже аксамалианцев, что ли?
Проехавшему половину бывшей Сасандры и насмотревшемуся всякого, Антоло странно было слушать своих земляков. Да не просто земляков, а умудренных жизненным опытом, ухватистых, оборотистых дельцов, которые верили в такую чепуху, как рост благосостояния каждого табальца, которого перестали обирать из далекой, но жадной Аксамалы, или преимущество выборного управления начиная от села до всей провинции… То есть, прощения просим, государства!
– А от кого тогда рогатки на дорогах ставите, если у вас все так хорошо? – спросил Антоло, поражаясь собственной прыти и нахальству. Семь лет назад он бы себе такого не позволил.
Зять Борайна едва не подавился копченой колбасой, ди Гоцци отставил кубок с мьельским и нахмурился, а фра Анзьело пояснил, глядя в сторону:
– Осенью целая орава мародеров в округе объявилась. Два маленьких городка… Вилья-Нору и Вилья-Льяну… сожгли. В Карпо-Вилье обосновались. Разоряют окрестные села. Грабят караваны и обозы с беженцами. И сюда сунулись в середине месяца Ворона.
– И что? – Антоло напрягся.
– Да было дело… – стукнул кулаком по столу Манфредо.
– Они не знают, – наставительно произнес фра Льенто. – Не знают они, что у хорошего купца глаза и уши везде. Как у сыскаря…
Антоло улыбнулся. Это точно. Чего-чего, а осведомителей у хорошего купца должно хватать. Иначе нельзя. Иначе прогоришь.
– Мы как раз имперский магистрат разогнали, – продолжил рассказ Анзьело. – В городе к выборам готовились. У всех радость – независимость… А тут – на тебе! Фра Льенто прибегает, кричит, мол, враг на пороге.
Толстяк гулко хохотнул. Наверное, представил, как «прибегал». Сказал:
– Конечно, мы мошну сразу порастрясли. Не поскупились. Кто сколько мог. Все именитые люди Да-Вильи. Все.
– И ремесленнические цехи, – добавил Ямина.
– Само собой, само собой, – подтвердил Льенто. – Наняли господина ди Гоцци. Ну, и сами за оружие взялись, сами.
– Это потому, что господин ди Гоцци припозднился малость, – строго глянул на кондотьера Анзьело. – Мародеры уже в город вошли. Пришлось драться. Конечно, без потерь не обошлось… Ты, Антоло, аптекаря Сьялека помнишь?
– Нет, – мотнул головой молодой человек.
– Зря, хороший был аптекарь, – поднял похожий на колбасу палец фра Льенто. – Был, потому как сгорел со всем семейством в своей же лавке. Ну, и еще…
– Погодите, погодите! – едва не взмолился Антоло. – Если вы разбили мародеров, то защита от кого?
– То-то и оно, что не разбили, – сразу погрустнел его отец.
– У меня людей тогда совсем мало было, – пояснил ди Гоцци. – Десятка три, не больше…
– А сейчас? – перебил его Антоло.
– Сейчас полных пять десятков, не считая обозников и обслуги.
– Не густо.
– Нет, ну мы, ясное дело, не великие герои… – обиженно протянул кондотьер. – Но на безрыбье, как говорится…
– Рассказывай, господин ди Гоцци, – ободрил его фра Анзьело. – А ты, сынок, не перебивай старших.
Антоло кивнул и заставил себя замолчать.
– Мы вошли в город с севера, через теснину, – немного посопев, продолжил наемник. – Они как раз грабить начинали. А потому разбились на мелкие кучки. Ну, мы и погнали их вдоль улиц. Все как положено – арбалеты, ряд щитов. Выдавили их сперва на рыночную площадь. А там фра Манфредо с ремесленниками в тыл им ударил.
– В городе врага не окружить, – с сомнением покачал головой Антоло и заслужил одобрительный и заинтересованный взгляд кондотьера.
– Да, они вырвались. Десятка два мы положили на месте, но главные заводилы ушли. Гнали мы их за реку, а вот дальше не рискнули.
– Правильно. Они по холмам рассеются – ищи ветра в поле. А что же в Карпо-Вилье их после не прижали?
– А город кто защищать будет? – поднял брови Анзьело.
– Когда мы находим логово степных котов, – проговорил Стоячий Камень, – то убиваем сразу всех котят, а не ждем, пока они вырастут и войдут в силу.
– Мародер – это тебе, друг мой, не котята, – горько вздохнул ди Гоцци. – Куда мне было с тремя десятками? Да еще в другой город!
– Это верно, – согласился Антоло. – Их бы там в улочках всех перебили. В тесноте всегда драться плохо, а если еще города не знаешь…
Вождь кентавров подумал и кивнул.
– Я так понял, они в Карпо-Вилье перезимовали, – продолжал Антоло. – Так?
– Так.
– За это время обросли новым народом, охочим до чужого добра, но главари, которым вы хвост прищемили, как поганому коту, злобу затаили. Поправьте меня, господин ди Гоцци, если не так.
– Да что поправлять? Все правильно. Они от легкой добычи да легких побед совсем обнаглели. Недавно гонца прислали. Хотят нас данью обложить. А самый главный у них там вообще себя герцогом возомнил, требует, чтобы «вашей светлостью» звали.
– А вы гонца взашей?
– А как же иначе, сынок?! – развел руками Анзьело.
– С ними по-другому нельзя, – пробасил Льенто. – Только пойди на поводу… Они как та кошка из сказки – вначале хвост на лавку, потом одну лапку, потом другую, потом вся, а потом и хозяина выгнала.
– А взамен что обещали?
– Взамен чего?
– Ну, взамен дани и почтения.
– А… Вот ты про что! Обещали защищать. Ежели вдруг найдется еще кто, желающий с нас шкуру ободрать, то ему, значит, накостылять, – развел руки кузнец.
– По всему получается, баранов из нас сделать решили, – подвел итог фра Анзьело. – Пасти, стричь по мере надобности, а если приспичит, то и на мясо можно одного-двух… Только мы сами привыкли баранов пасти!
«Все это хорошо, все это правильно, – подумал Антоло. – Но если этот мародер, который возомнил себя по меньшей мере кондотьером, а по большей – герцогом, накопил в захваченной Карпо-Вилье хотя бы полтысячи воинов, способных держать в руках оружие… Никакой ди Гоцци, хоть он вроде бы опытный вояка, не поможет. Сомнут его заставу, а потом сделают с Да-Вильей все, что захотят. И даже страшно представить, чем все может кончиться, если на моем родном городе какой-то мародер решит преподать урок всем прочим, чтобы не вздумали проявлять непокорство».
– Армию на помощь звать не пробовали? – спросил молодой человек вслух. – Тут же милях в двадцати форт был. И гарнизон стоял. Не меньше полка, по-моему…
– Армию! – Фра Анзьело махнул рукой. – О какой армии речь, сынок? Там, поди, никого и не осталось. Кто будет кормить имперских захватчиков? Время теперь новое, свободное время.
– Из них, может, половина в мародеры и подалась, – добавил Манфредо. – Ну да… Офицеры разбежались в первые дни, как о независимости Табалы услыхали.
– А склады с оружием? – упавшим голосом спросил Антоло. Вспыхнувшая было надежда на лучший исход погасла.
– Думаю, разворовали давно… – пожал плечами фра Анзьело. – А что не разворовали, зимой сожгли. В печках.
– Э-э, нет, – возразил толстый купец. – Мне доносят, что остались там солдаты. Немного. По всему выходит, не больше сотни. Из тех, кому далеко домой. Каматийцы, вельзийцы, уннарцы… На зиму глядя побоялись в дорогу отправляться. Куда ж зимой путешествовать? Да еще пешком. Сотня, пожалуй, осталась. Голодают, но грабить не пошли. Честные.
Последнее слово фра Льенто произнес со странной смесью уважения и недоумения. Антоло подумал, что сам купец голодать ради чистой совести не стал бы.
Молодой человек нахмурился, сжал ладонями виски. Что-то надо делать. Найти какой-нибудь необычный ход, который спасет его родной город.
Жаль, что книга, собравшая военную мудрость прошлых веков, утеряна безвозвратно. Антоло часто вспоминал ее с тоской. Он не знал автора рассказов об истории минувших войн и сопровождающих советов с пояснениями. В книге, найденной в городском особняке ландграфа Медренского, не хватало обложки и нескольких первых страниц. Поэтому студент называл трактат просто: «Записки Альберигго».[27] Конечно, Желтому Грому и в голову не могло прийти поискать на месте побоища с остроухими старую затертую книгу, а Антоло потерял много крови и лежал в беспамятстве. Потом, в дороге, молодой человек очень жалел об утрате. Но неожиданно для себя он понял, что смог бы повторить «Записки Альберигго» слово в слово. Дело оставалось за малым – найти достаточно свободного времени. По всей видимости, в ближайшие полгода такого случая не представится.
Антоло попытался мысленно прочесть знакомые строки. Нет. Нигде в книге не давалось совета, как с помощью вооруженных как попало горожан и пятидесяти не самых лучших наемников отстоять город, не защищенный крепостной стеной или особенностями местности, от распаленных жаждой мести разбойников.
Хотя, если задуматься, что-то сделать все-таки можно…
Широкая ладонь Стоячего Камня опустилась на плечо молодого человека.
– Пожалуй, воины Великой Степи могут немного задержаться. Перед походом на юг стоит отдохнуть, нагулять жира. И немного размяться не помешает.
Антоло глянул на широкоскулое лицо кентавра. Оно оставалось невозмутимым, словно скала. Значит, опять степняки будут рисковать жизнями, а некоторые могут погибнуть из-за него, из-за Антоло из Да-Вильи? Не слишком ли высокую цену платят они за услугу, которую табалец оказал когда-то Желтому Грому? А с другой стороны, уйдут кентавры, и у горожан не останется надежды на спасение. Или останется? Ведь с ними теперь Антоло, обогащенный знаниями из «Записок Альберигго»…
Он выпрямился.
– Спасибо тебе, Стоячий Камень. Если нам повезет, то, я клянусь, народ кентавров станет моим народом. Его беды и заботы станут моими. – Антоло обвел глазами сидевших за столом мужчин. – Дорогие земляки… Все вы старше меня годами и умудрены опытом. И все же я прошу дать мне возможность возглавить оборону Да-Вильи. После любого моего промаха вы сможете сместить меня. Да я и сам уйду, когда пойму, что зарвался и не рассчитал сил. А чтобы вы поняли мой замысел, я сейчас расскажу кое-что из него. Во-первых…
День клонился к вечеру. Убежал размеренной рысью Желтый Гром, чтобы показать соплеменникам место для ночевки. Тронутые сединой головы синдика и его помощников склонились над столом, где вчерашний студент, уже не стесняясь, чертил угольком на чисто выскобленной поверхности окрестности города, варианты расположения войск, схемы и прочие вспомогательные рисунки. Именитые люди Да-Вильи слушали Антоло, затаив дыхание. Кузнец Манфредо время от времени чесал в затылке, а фра Льенто всплескивал пухлыми ладошками. Кондотьер ди Гоцци крякал одобрительно и качал головой, въедливо оспаривая некоторые идеи, казавшиеся ему уж совсем невыполнимыми. Стоячий Камень тыкал пальцем в рисунки и вставлял ценные замечания.
Начать подготовку обороны решили не мешкая. Прямо с завтрашнего утра.
Мышастая кобыла фыркала и мотала головой. Но бежала резво. Антоло привык к ее мягкой рыси и от предложенной отцом лошади – гнедого, горбоносого мерина – отказался. Мало ли как он выезжен? Вообще-то в Табале лошадники не в чести. Только дворяне и самые богатые из купцов позволяют себе покупать коней: южных тонконогих красавцев с маленькими головками и лебедиными шеями, или западных могучих скакунов, широкогрудых, со спиной как обеденный стол, или окраинских коньков – мохногривых и выносливых, как тысяча демонов. А среди овцеводов из глубинки бытует мнение, что лошадь вообще человеку не нужна. Ну, разве что телеги возить… И то проще использовать быков – они и сильнее, и в еде неприхотливее, и управляются без всяких выкрутасов, знай себе, стукай палкой по рогам: «право!», «лево!».
Но в Да-Вилье кони были. Немного. И один из них у фра Анзьело. Тот самый гнедой мерин годов так двадцати восьми от роду. И сейчас он размашисто шагал рядом, неся на хребте синдика, и без труда поспевал за рысившей под Антоло кобылой. Настоящий друг овчара – идет неспешно, зато целый день. Слева ехал на вороном жеребчике господин ди Гоцци, обрядившийся по случаю торжественного выезда в начищенную кольчугу, которую не покрывали ни сюрко, ни табард.[28] Шлем кондотьера сверкал бронзовой стрелкой-переносьем. Тут же неторопливо бежали десять кентавров, с Желтым Громом во главе. А позади тянулся обоз – пять телег с надстроенными бортами, каждая запряжена парой толсторогих косматых быков. Рядом с повозками шли наемники ди Гоцци под началом коморника Креппо и десяток да-вильцев, которыми руководил молодой, но задорный сынок фра Льенто, пошедший в отца нравом и голосом, но не фигурой.
Оставшиеся в городе члены магистрата вовсю занимались подготовкой к обороне. Горожане собирали деревяшки – у кого что найдется – и вкапывали их в землю в местах наиболее удобных спусков с холмов. На Арунском тракте, как и на Литийском, по настоянию Антоло копали рвы и насыпали земляные валы. Возможно, врага они не остановят, но задержат на какое-то время, которым можно воспользоваться для обстрела. Кузнец Манфредо со всем цехом занимались тем, что ковали шипы-«ежики», одинаково действенные как против конницы, так и против пехоты. Железный шарик, от которого в разные стороны, под одинаковым углом расходятся заостренные отростки. Воткнется в копыто до самой надкостницы и подошву сапога-калиги пробьет. Их собирались рассыпать на дорогах перед наступающим противником. Самая трудная задача досталась оставшимся кентаврам и Стоячему Камню. Горшечник Ведсьетто провели их ниже по реке мили на две. Там воды Альдрены подмыли берег, обнажив напластования серовато-желтого зернистого камня. Наверное, песчаника. Их было удобно разламывать на куски почти правильной формы, отдаленно напоминающие кирпичи. Часть Да-Вильи построили именно из этих камней. Теперь же решили запрудить реку. Антоло поручил могучим кентаврам таскать глыбы прямо на лед, ноздреватый весенний лед Альдрены. Когда они проломят его под своим весом, то возникнет затор. Лед и камни надежно закупорят русло реки. В поисках выхода стремнина взломает лед выше по течению и разольется по долине, сделав ее непроходимой для конницы и пехоты противника. Конечно, льдины обколются и растают, камни быстрое и сильное течение рано или поздно своротит в сторону, но на это опять же потребуется время, а пока Да-Вилья будет защищена с юга надежнее, чем Аксамала высочайшей в мире крепостной стеной.
А обоз и посольство, состоящее из Антоло с отцом, ди Гоцци и кентавров, приближались к имперскому форту, ранее призванному защищать от неожиданностей всю округу, а теперь брошенному солдатами и офицерами. Бывший студент, а нынче главный защитник Да-Вильи, серьезно рассчитывал разжиться здесь оружием и армейским обмундированием. В Сасандре на снабжение солдат не скупились никогда. Значит, в форте должны быть склады с пиками, арбалетными болтами, щитами, нагрудниками, шлемами. А если повезет, то и арбалеты найдутся в достаточном количестве.
Правда, по словам фра Льенто, в крепости еще оставались солдаты, преданные командирами и страной. Когда их вербовали в южных провинциях, все думали, что Сасандра будет стоять вечно. Никто не предполагал развала Империи. А теперь пехотинцы, лишенные жалованья, харчей и жизненной цели, оказались отрезаны от родины сотнями миль охваченных смутой земель. Гордость не позволяла им побираться, а присяга, данная несуществующей стране, – грабить и убивать обывателей. Антоло заранее был готов расцеловать каждого из них. Что-то в поступках этих людей напоминало ему о героях преданий и старых книг. Пусть и не благородного сословия, но воины без страха и упрека. Как говорится, честь не пропьешь. Для них да-вильцы везли на передних двух телегах запас муки, соли, сушеного мяса, капусты и репы. Если хочешь взять у человека, вначале дай ему от своего добра. А для ребят голодающих тем паче не жалко. Они заслужили хоть какую-то благодарность, если не позволили разрушить и разграбить форт со складами, если не пошли грабить и жечь села, если помнят о присяге и верности долгу.
До форта оставалось около двух миль – он как раз вынырнул из-за бугристого, похожего на лежащую на боку шишку, холма. На обычном табальском безлесье фортификационные сооружения видно издалека. И к ним незамеченным не подберешься.
Антоло внимательно пригляделся к форту. Четырехугольная насыпь, увенчанная невысоким частоколом. Широкие ворота закрыты. Значит, службу соблюдают.
Подобравшись ближе, молодой человек смог рассмотреть выбоины в толстых досках, из которых были сделаны ворота, свежие затесы, а кроме того, выломанные и наспех заделанные кольями бреши в ограде.
Ого! Похоже, совсем недавно кто-то пытался захватить форт. Кто? Ответ напрашивался сам собой – конечно же, те мародеры, которые угрожали Да-Вилье. Вряд ли малочисленный отряд разбойников попытался бы напасть на армейское укрепление.
Это плохо. Даже если оставшиеся в форте солдаты и отбились без особых потерь, теперь они будут вдвое подозрительнее относиться к любым людям, которым вздумается напроситься к ним в гости. Мысленно поблагодарив Стоячего Камня за предусмотрительность, Антоло поднял палку с привязанной белой тряпкой. Теперь если они не обезумели от страха, то поймут и залпом не встретят.
Они поняли.
Когда обоз приблизился шагов на сто, над частоколом поднялись головы и плечи арбалетчиков. На глаз, десятка три. Они прицелились и ждали, проявляя достойную уважения выучку и слаженность.
Антоло помахал белым флагом и выкрикнул:
– Мы идем с миром!
По ту сторону стены кто-то рассмеялся. Или показалось? Во всяком случае, убирать арбалеты никто не подумал.
Знаком приказав своим спутникам остановиться, Антоло подъехал поближе к воротам. Поводья он сжимал в левой руке, а правую держал на виду, высоко поднимая символ мирных намерений.
– С кем я могу поговорить? – крикнул он, окидывая взглядом виднеющиеся над кольями лица. Хорошие лица. Открытые и честные. Только обросли щетиной малость и щеки позападали. Не все из оставшихся в форте солдат оказались молодыми. Кое у кого седина пробивалась на полбороды. – Есть у вас старший? Командир?
– Говори! Чего ты хотел? – отозвался звонкий и, к немалому удивлению табальца, молодой голос.
Говорил молодой человек не старше Антоло. То есть лет двадцати – двадцати пяти. Судя по черной щетине, южанин. Он перекинул одну ногу через ограду, умостившись между двумя остряками, словно в седле.
– Ты командир? – на всякий случай уточнил бывший студент.
– Я, я… – со смешком подтвердил солдат. – Дальше-то что?
Лицо его, обрамленное кожаным шлемом, казалось усталым, но глаза шарили по Антоло и его спутникам с похвальной цепкостью.
– Офицер?
– Рядовой. Это что-то меняет?
«Какой ершистый! Нет, точно с юга. И наверняка каматиец».
– Не меняет. Я сам был солдатом.
– Да? И какая армия?
– «Непобедимая».[29]
– Далеко тебя занесло.
«Для солдата он что-то слишком хорошо разбирается в дислокации частей Империи».
– Я штурмовал Медрен. А после того, как генерал дель Овилл предал Сасандру, многие ушли. И я ушел.
Каматиец помолчал. Наконец кивнул:
– Ладно. Время такое сейчас. Непонятное. Может, ты и тот, за кого себя выдаешь.
– Мне нечего скрывать.
– Ну, пускай. А что ты от нас хочешь? Оружия не дам. Ишь, повадились…
– А что, мы не первые?
– И даже не вторые. Я вот этого одноглазого уже видел.
Антоло оглянулся на ди Гоцци. Выходит, часть правды кондотьер от него скрыл. Он уже пытался заполучить оружие, но неудачно. А теперь что, решил чужими руками из огня жар потаскать? Ничего, мы еще посмотрим, кто кого обхитрит…
– Я не прошу отдать. Я хочу поменять на еду.
– Да? – прищурился солдат. И замолчал, разглядывая небо и верхушки холмов.
На Антоло накатила беспричинная злоба. Сейчас бы развернуться, послать несговорчивого солдата к кошкиной матери и уехать восвояси. Но Да-Вилье нужно оружие и доспехи. Нельзя спорить, нельзя ругаться. Нужно мягко убеждать.
– Кому молчим? – улыбнулся табалец. – У меня кобыла устала на месте стоять…
– Да пошли вы со своей независимостью… – Чернявый сплюнул сквозь сжатые зубы.
– А при чем тут независимость? – опешил Антоло.
– Вот именно. Ни при чем. Независимость сама по себе, а мы – сами по себе. Проваливай!
– То есть как это «проваливай»?
– Да так… Ножками.
– Но так же нельзя!
– Почему нельзя? Раз свобода и независимость, то все можно. Родину предавать… Требовать невесть чего. – Солдат дернул щекой. – Грабить и убивать. Может, ты меня убить хочешь? Я же из Каматы. А ты – табалец белобрысый. Вы же каматийцами детей пугаете. Или нет? Ну, что смотришь на меня котом диким? – Он явно начинал злиться и с каждым словом все больше и больше распалял себя. Еще чуть-чуть и в драку полезет…
Антоло поежился.
– Ну, давай, убей меня! – выкрикнул каматиец. Кожа туго обтянула его щеки. Нос заострился, а глаза сжались в узкие, излучающие ненависть щелки. – Что смотришь? Один на один. Ты и я! Если ты победишь, можешь забрать все оружие… И будьте вы прокляты!
Он неожиданно исчез за частоколом. Табалец забеспокоился – не начался ли припадок? А то, бывает, кричит, кричит такой молодец, а потом – на спину, и пена изо рта. Антоло повернулся к своим, ища поддержки. Желтый Гром пожал плечами – решай, мол, сам. А что с него взять? Дикий народ. Дитя Степи. Ди Гоцци смотрел в сторону. Ну, этому тоже выгодно, чтобы выскочка опростоволосился. До сих пор в Да-Вилье был один великий тактик и стратег, а тут каким-то суховеем студента принесло. Фра Анзьело задумчиво чесал в затылке, уставившись в гриву коня. О чем он задумался? О своей любимой независимости? Так вот они, плоды ее… Кушайте, папа, не обляпайтесь…
С натужным скрипом приоткрылась створка ворот. Немножко. Ровно настолько, чтобы выпустить человека, который не замедлил выскользнуть наружу.
Каматиец шагал уверенной походкой, твердо опуская подошву на раскисшую землю. Шлем он сбросил еще за оградой, но туловище его по-прежнему защищал нагрудник из воловьей кожи – обычный доспех пехотинца сасандрийской армии. Правая рука солдата висела на перевязи, а ножны с мечом он прицепил таким образом, чтобы клинок легко можно было выхватить здоровой рукой. И меч, отметил про себя Антоло, не пехотный. Те короткие и напоминают большие ножи. Железо дрянное, рукоять неудобная. Здесь же, скорее всего, офицерское оружие. Клинок длиной в два локтя. Да и выглядит довольно благородно.
– Ну что, готов? – спросил каматиец, останавливаясь в пяти шагах перед студентом. – Или в штаны наложил?
Антоло скрипнул зубами и соскочил с кобылы.
«Ишь ты! Трусостью он попрекать меня будет! Да разве ты видел настоящую войну? Здесь, в сонной Табале, где даже банда мародеров воспринимается как вселенская катастрофа. А бросить бы тебя в бой против остроухих… Кто бы из нас там первым обделался?»
Поглаживая рукоять шестопера (эх, сейчас бы взять в руки того монстра, которого он подобрал после смерти Джакомо Черепа…), Антоло сделал пару шагов в сторону противника.
Нельзя давать гневу овладеть собой. Так говорила когда-то Пустельга, обучая его тонкому искусству игры клинков, пока не поняла – бесполезно, не в коня корм. Тем более что драться с этим солдатом он в самом деле не хочет.
– Ты ранен, – сказал бывший студент. – Много ли чести для меня победить раненого? Если я одолею, всякий скажет – подумаешь, однорукого завалил. А если ты – еще хуже. Позор, с калекой не справился.
Каматиец скривился.
– Не думай, что моя рана облегчит твое положение. Я одинаково владею обеими руками. А ты так и собираешься драться этой дубиной?
– Я вообще не хочу драться.
– Трус! – Солдат дернулся всем телом, крутанулся, и острие меча, удерживаемого в вытянутой руке, глянуло в лицо табальца.
Наверное, у благородных господ это движение означает вызов, от которого отказаться уже нельзя. Но Антоло не считал себя благородным господином. Овцевод он везде овцевод, а в Табале так втройне.
– Ну же! Защищайся! Вытаскивай свою колотушку!
И тут Антоло понял, почему лицо человека, дрожавшего напротив него от азарта и жажды крови, сразу показалось знакомым. Вовсе не потому, что все каматийцы на одно лицо. Напротив, картавый Вензольо и верткий черноусый Тедальо, получивший две стрелы при штурме замка ландграфа Медренского, не были на него похожи ни капельки. Просто Антоло видел каматийца в гвардейской форме, с серебряным бантом на плече. Один из дружков тьяльца Кирсьена. И зовут его… Сейчас, сейчас… Фальо? Точно! Фальо!
– Мы уже один раз сцепились из-за ерунды, – неторопливо произнес табалец. – И до сих пор искупаем свою горячность. Давай не будем наступать дважды на одни и те же грабли.
– Что? – не понял солдат.
– Ты служил в гвардии Аксамалы?
– Да, – голос чернявого предательски дрогнул.
– Тогда вспомни бордель «Роза Аксамалы».
На лице Фальо отразился целая буря чувств.
– Ты… ты…
– Я – Антоло. Студент…
От прямого выпада в лицо он едва успел уклониться. Сталь скользнула в волоски от щеки – холодом обдало. Не хватаясь за оружие, табалец вцепился солдату в запястье, обхватывая другой рукой поперек груди. Ну да… Все такой же порывистый и горячий, как и тогда. А здорово он все-таки запрыгнул на спину Емсилю и вцепился как репей, не оторвать.
– Слушай меня внимательно, Фальо, – проговорил Антоло прямо в оказавшееся около его губ ухо. – Слушай и не дергайся. Да, мы наделали много глупостей тогда. Поверь, что внакладе оказались все. И ваши, и наши. Если бы я мог вернуть жизнь назад, я бы хотел не ссориться с вами тогда, а выпить стаканчик-другой вина, вместе пошутить и посмеяться…
Каматиец сдержанно рычал, пытаясь вырваться, но Антоло не давал ему ни малейшей надежды.
– Слушай и не дергайся, я говорю. Судьба свела меня с твоим другом, Киром. Мы служили у одного и того же кондотьера в северной Тельбии. Мы вместе рисковали жизнью, и однажды он лез в самую середку вражеского города, чтобы спасти меня. Я горжусь тем, что сражался с ним бок о бок. И в Медрене, и в том последнем бою, когда наш отряд уничтожили остроухие. Тем, что я спасся, я обязан только кентаврам.
Фальо замер и немного обмяк.
– Кир погиб? – проговорил он и судорожно сглотнул, скорее даже хлюпнул горлом.
– Он дрался так, что об этом бое можно слагать легенды, – заверил каматийца Антоло. И добавил: – Мы бились не за независимость Гобланы, будь она неладна, не за Империю, хоть я не вижу в ней ничего плохого. Мы прикрывали простых людей. Беженцев. Не благородного сословия – землепашцев, охотников, лавочников, лесорубов, бортников, рудокопов. Таких же точно, как те жители Да-Вильи, которых я решил защищать сейчас. И клянусь муками Триединого, я буду драться за них до последней капли крови. А ты, господин лейтенант гвардии, решай для себя, что важнее: сидеть около своих складов, как кобольд на сундуке с самоцветами, или помочь нам. И не только помочь нам, но и спасти от голодной смерти своих людей, которые выбрали тебя старшим, доверились тебе. – С последними словами он сильно оттолкнул Фальо от себя. С таким расчетом, чтобы тот не смог зацепить его мечом, если дурацкая гордость возьмет верх над здравым смыслом.
Каматиец отлетел шагов на пять, взмахнул рукой, пытаясь удержать равновесие, и упал на одно колено. И замер. Только плечи ходили ходуном…
Время шло.
Антоло не поворачивался к своим. Один раз они уже не оправдали его ожиданий. Переложили ответственность на его плечи. Ничего. Он справится. И в этот раз, и во все последующие разы. Он сильный. Он из потомственных овцеводов Табалы…
Медленно, очень медленно, Фальо встал с колен. Со стуком вогнал меч в ножны. Повернулся. Оглядел Антоло с ног до головы. Приязни в его взгляде не было, но присутствовало уважение.
– Хорошо, мы поможем тебе разбить мародеров, – сказал он ровным голосом, лишенным как гнева, так и особой радости. – Но ты не вправе рассчитывать на нас, как на присягнувших солдат. Мы – сами по себе. Ты и Табала, вместе с ее независимостью, – сами по себе. Мы служим Сасандре! – закончил он, поворачиваясь лицом к ограде. – Слава Сасандре!
– Слава! Слава Сасандре! – дружно отозвались солдаты.
Антоло выдохнул. Прохладный весенний ветерок нырнул за шиворот, будто кто-то сосульку сунул. Рубаха промокла… А он и не заметил сразу. Молодой человек поежился. На негнущихся ногах подошел к лошади, уткнулся лицом в теплую, чуть колючую шерсть, втянул ноздрями запах конского пота. Неужели получилось?
Вальдо одернул новенькую перевязь и нахмурился, изо всех сил изображая серьезность. Хотя на самом деле ему хотелось смеяться и во все горло орать песни. Еще бы! Погода отличная – весеннее солнышко припекает, по небу бегут облака, похожие на овечек, какими славится Табала, легкий ветерок щекочет щеки и недавно отпущенную бородку. И дельце предстоит легче легкого. Подумаешь, взбунтовались овцеводы немытые, отказались от их покровительства. Надеются на защиту того одноглазого кондотьера, что помог им осенью? Ну-ну… Тогда обывателям просто повезло, как рассказывал Бартоло Рыбий Глаз, нынешний главарь шайки. Да, вольные охотники увлеклись грабежами. А что еще делать? Ради этого и шли на Да-Вилью. Пограбить, повеселиться всласть.
На самом деле охотников в обычном понимании этого слова в толпе, шагающей в жалком подобии маршевой колонны, было мало. Ну, самое большее, десяток. А так войско Рыбьего Глаза состояло из дезертиров, наводнивших север Империи; разорившихся крестьян и ремесленников, которые отчаялись продать хоть кому-нибудь плоды своего труда; горожан, жителей разоренных мародерами поселков; воров, разбойников, нищих и прочего отребья, всплывающего почему-то вверх на волне любой смуты, какие бы причины ее ни вызывали. Название «вольные охотники» придумал Бартоло.
Высокому, мосластому, чуть сутуловатому аруниту нравилось изображать из себя кондотьера, устанавливать всякие обычаи и требовать от своих людей их соблюдения. Он всерьез подумывал о том, чтобы самопровозгласиться правителем подвластной ему территории. С недавних пор любого, кто обратился к нему иначе, чем «ваша светлость», он мог в лучшем случае сбить с ног ударом кулака (а кулаки ему Триединый подарил достойные зависти и всяческого уважения – с пивную кружку), а в худшем – воткнуть в живот корд или приказать телохранителям привязать глупца к столбу и забить палками насмерть.
За подобные выходки другого главаря давно бы уже скинули, но Бартоло отличался необыкновенной везучестью и умением подчинять себе людей. Кого-то завораживал его хриплый голос, рисующий невероятные блага в будущем для тех, кто пойдет за предводителем до конца, строить новое герцогство, а впоследствии и королевство. Кому-то нравилась бесшабашная лихость и отвага, граничащая с пренебрежением к жизни – в бою он всегда шел впереди всех, сжимая в каждой руке по мечу, и работал не хуже мельницы, рассекая позвонки и связки, дробя черепа, круша ребра врагов. Многие оставались из жадности, с присущей купцам тороватостью подсчитав, какие выгоды сулит им дружба и покровительство такой сильной разбойничьей шайки. Некоторые – их было не так мало, как может показаться на первый взгляд, – не решались уйти из страха перед наказанием, которое Рыбий Глаз пообещал предателям. А совсем малая часть, как, например, Вальдо Стальное Горло, оставались просто потому, что не хотели возвращаться к рутине и изнуряющей скуке повседневной жизни.
Гобл не помнил себя от восторга, когда двое страшных наемных убийц, выбравших его проводником,[30] на северной границе провинции сжалились и отпустили мошенника восвояси. Даже несколько медяков на дорогу дали. Но возвращаться в родной захолустный Тин-Клейн Вальдо не собирался. Скажите на милость, что делать ему во вшивом, тесном и грязном городишке? Да еще после того, как половина соседей стала свидетелем его позорного провала. Он переправился через Гралиану, отдав деньги убийц паромщику, какое-то время скитался по Верне, второму по значимости городу Аруна. Здесь он набил мошну, подпаивая и обирая купцов и наивных поселян, приехавших на торг. Потом торговцев стало не хватать. На севере Гобланы и в Барне шла война с остроухими, и мирные люди не хотели путешествовать без крайней необходимости. А с наводнивших улицы беженцев что возьмешь? Как говорится, в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи.
Вальдо отправился в странствие. Он не имел определенной цели, не придерживался какого-либо направления, руководствуясь лишь сиюминутными желаниями и поиском выгоды. Уже в пограничной с Табалой деревушке он встретился с Бартоло. Четверо суток они пили в маленьком, похожем на разбойничий притон трактире. Их собутыльники уже засыпали по несколько раз, сползая под стол или попросту падая лицом в тарелку с подливой, потом продирали глаза, похмелялись и вновь присоединялись к вихрастому, вечно прячущему глаза, конопатому гоблу и плечистому, угрюмому аруниту. При этом они откровенно хмыкали или подозрительно улыбались, когда слышали, что эти двое если и выходили из-за стола, то лишь по нужде, и то вдвоем. Бартоло не спускал своих мутноватых, чуть навыкате глаз (за что и получил свою кличку) с Вальдо. Чтобы, как он сказал, хитровыдрюченный гобл не вздумал проблеваться. Он желал честной и открытой борьбы, без уловок. В конце концов они признали ничью.
С той поры Вальдо Стальная Глотка стал лучшим другом главаря разбойничьей шайки. Он был при Бартоло чем-то вроде адъютанта… Или, честнее будет сказать, шута при короле. Но такого шута, который может правителю всю правду высказать и на место поставить, если тот чересчур уж зарвется. Впрочем, Вальдо своими привилегиями не злоупотреблял. И не потому, что боялся. Просто он сам восхищался Рыбьим Глазом и верил в его правоту.
Их шайка росла и множилась. В Аруне ей стало тесновато – как-никак провинция сохраняла имперские традиции, не разгоняла сыск и армию, которые относились к грабителям и прочим бездельникам без всякого снисхождения. Бартоло пришла в голову идея отправиться в соседнюю Табалу.
Они двинулись в путь. Не торопясь, обрастая в дороге новыми друзьями, а значит, и новыми клинками. Неподалеку от городка Карпо-Вилья отряд Бартоло соединился с другим отрядом разбойников, более многочисленным, состоящим в основном из дезертиров и местного отребья. Им командовал табалец Джироламо – старый прожженный кот, видящий в каждом мало-мальски уважаемом толпой человеке соперника себе, любимому. Арунит не претендовал на руководящее положение в шайке, численность которой в то время достигла полутора сотен людей. По его мнению, достаточно, чтобы подчинить крошечный городок навроде Карпа-Вильи, но слишком мало, чтобы расширить влияние на обширную территорию, с большим количеством хуторов, сел и городов. Тем более что Да-Вилья, на которую нацелился Джироламо, была в несколько раз больше, чем занятый шайкой город. Хотя он и признавал, что стратегическое положение ее выгоднее – есть выход к реке, холмы защищают с двух сторон…
Джироламо не послушал доброго совета, полез на рожон. Ну, и схлопотал болт между лопаток. Сзади, в спину, по-подлому. А чего еще ждать от немытых овцеводов? Рыцарственности? Разбойники отступили, всю зиму зализывали раны. Бартоло как-то незаметно стал главарем. А горластого табальца, помощника и правую руку Джироламо, некстати возмутившегося самоуправством арунита, нашли со свернутой шеей в овраге, раскинувшемся в полумиле за городом. Одичавшие коты и вороны уже успели хорошо потрудиться над его трупом.
Теперь у Бартоло было без малого пять сотен бойцов. Ведь всю зиму в шайку вливались мелкие группы оголодавших мародеров, отчаянные головы из окрестных деревень, дезертиры, бегущие из Барна, подальше от острых стрел и топориков остроухих. Большинство из них сразу и безоговорочно признавали главенство Рыбьего Глаза, что еще больше укрепило его влияние. Он даже позволил себе прогнать в холмы нескольких «старожилов», слишком рьяно восхваляющих былые заслуги Джироламо.
Арунит решил поквитаться с непокорной Да-Вильей, а заодно и перебраться туда после победы. Теперь он вел войско через холмы на восток.
Несмотря на вольницу, царившую среди разбойников, Бартоло установил довольно строгое воинское подчинение. Назначил командиров десяток, полусотен и сотен. Вначале он хотел назвать командиров привычно уху любого сасандрийца – капитанами, лейтенантами, сержантами, но вольные охотники возроптали. Не прямо в глаза, конечно, но поползли слухи, что главарь хочет повернуть всех к «старому режиму». Поэтому ограничились простыми десятниками и сотниками.
«А было бы здорово побыть хоть немного в офицерском звании!» – подумал Вальдо и растянул губы в беззаботной улыбке.
– Что лыбишься, дурья башка? – тут же зарычал на него Рыбий Глаз.
Это было едва ли не единственное расхождение между ними – Бартоло сам никогда не выказывал радости и не любил, когда это делают окружающие. Считал очень плохой приметой. Ладно, если бы кто-то смеялся вечером после дела, промочив горло кубком-другим крепкого вина. Это главарь простил бы. Но перед сражением?! Вальдо опасливо покосился на задрожавшую в руке арунита плеть. Хорошая плеть, окраинской работы. Получить такой поперек спины никому не хочется. Поэтому гобл тут же закашлялся, пряча губы в ладони, а когда выпрямился, был серьезнее, чем сборщик подати.
– Смотри у меня! – чуть смягчился Рыбий Глаз. – Ты не зубы скаль, а по сторонам гляди. Кто от боя отлынивает, примечай. Ежели кто из командиров, можешь сразу бить из самострела. Я разрешаю.
Вальдо кивнул и положил легкий арбалет поперек седла. Стрелял он не слишком метко, с мечом, копьем или кордом управлялся и того хуже. Но если главарь приказывает, нужно хотя бы сделать вид, что согласен и будешь исполнять.
– Вперед не лезь! – продолжал наставлять Бартоло.
– Хорошо, не буду, – кивнул гобл, подумав про себя: «Я и не собирался. Что я, совсем дурак? Там, впереди, проткнут и прозвища не спросят. Я уж лучше здесь, в задних рядах. Заодно и пригляжу, чтобы никто из боя не сбежал».
– А я и не думал, что прямо рванешься, – буркнул Бартоло и пришпорил коня. Крепкого серого жеребца с длинной челкой и широкими, как снегоступы, копытами.
Вальдо направился за ним. Бой еще не начался. Сейчас выгоднее находиться впереди колонны.
Он настиг Рыбьего Глаза не сразу – все-таки конь главаря был резвее. Да, скорее всего, он на своем чубаром мерине догнал бы серого, но главарь разбойников натянул повод, витиевато выругавшись сквозь зубы.
– Ведь не должна еще! – в отчаянии выкрикнул он, огрев коня плетью. Серый обиженно заржал и попытался встать на дыбы. Бартоло безжалостной рукой окоротил его, едва не разорвав рот. А потом оглянулся на Вальдо, и впервые за все время знакомства гобл прочел в мутноватых глазах едва ли не отчаяние. – Как же это?..
Сзади послышались изумленные возгласы подъехавших сотников.
– Что случилось-то? – непонимающе прогундосил Вальдо.
– Что случилось, что случилось… – брезгливо скривившись, передразнил бородатый низколобый Кремоло. – Альдрена разлилась.
– Так весна же! – удивился гобл. – Пора бы…
– То-то и оно, что рано еще, – порывисто взмахнул кулаком Ленцо, сухощавый дезертир, дослужившийся в имперской армии до сержанта. – Это у вас в Гоблане реки раньше вскрываются…
Вальдо хотел сказать, что, возможно, весна теплее, чем обычно, но вовремя заметил наливающуюся кровью шею Рыбьего Глаза и благоразумно промолчал. Решил просто смотреть и слушать.
Серая лента Альдрены заполняла почти всю долину – от одной гряды холмов до другой. Вода бурлила, кружила обломки льда и крупные льдины, на которых запросто могла бы поместиться телега вместе с упряжкой волов. Кое-где река образовывала водовороты, один взгляд на которые вызывал мороз между лопаток. О том, чтобы найти брод, не могло быть и речи. А Да-Вилья, словно дразнясь, выглядывала из лощины на том берегу. Белели стены хорошеньких домиков, а черепичные крыши из темно-красной глины будто показывали языки.
– Ну и что делать будем, Рыбий Глаз? – проворчал Кремоло.
– А что делать? – ответил вместо главаря Рэмсо, лицо которого в профиль напоминало топор. – Искать надо переправу.
– Хорошо сказано! – тряхнул головой Ленцо. – А что одноглазый? Радуется, что речка нас отгородила?
– Да нет, – прищурился Бартоло. – Вон они выперлись!
И точно, на той стороне Альдрены перемещались вооруженные люди. Кожаные шлемы, нагрудники, длинные пики и щиты. Где они достали оружие?
– Где они оружие выдрали? – зарычал Рэмсо.
– В проклятом форте, лопни мои глаза, – пояснил Кремоло. – Надо вернуться и с дерьмом смешать засранцев! Я так думаю…
Вальдо снова пришлось прикрыть губы ладонью, чтобы его злорадную улыбку никто не заметил. Бородач возглавлял отряд, который Бартоло направил в форт, отбирать у засевших там солдат оружие и доспехи. Арунит пока еще не расстался с мыслью создать подобие регулярной армии. Зато его желания вовсе не разделяли обитатели заброшенного форта. Кремоло и его головорезы были встречены залпами из арбалетов, а когда они все-таки подобрались вплотную к воротам – камнями на голову. Вылазка солдат довершила начатый разгром. Потеряв убитыми и ранеными почти два десятка, разбойники отступили.
– Они должны знать, что реку не перейдешь, – задумчиво проговорил Ленцо. – Зачем тогда собрались?
– Выходит, через брод можно пройти? – задал вопрос в пустоту Бартоло. И ответил сам себе: – Тогда будем искать его. За мной!
Он выхватил меч и, махнув клинком в сторону реки, направил серого жеребца к берегу.
Толпа, забыв о необходимости двигаться колоннами, повалила за ним, словно стадо коров, стремящихся к водопою.
Вальдо из всех сил придерживал коня, стремясь с одной стороны выполнять распоряжения главаря и занять позицию в задних рядах, а во-вторых, он и сам не горел желанием поскорее окунуться в грязную, несущую ледяное крошево, мусор и пузыри воду. Даже если и найдут брод, то вода поднялась коню по грудь, не меньше.
Удивленный крик, донесшийся слева, заставил гобла обернуться. На гребне холма, выгнувшегося полумесяцем, поднялся ровный ряд пехоты. Щитоносцы и копейщики. Все как положено в имперской армии.
Неужели они лежали на мокрой земле, ожидая, пока разбойники сгрудятся у реки, потеряют возможность маневра, столпятся настолько, что будут мешать друг другу схватиться за оружие?
– Бартоло! – не помня себя от ужаса, заорал Стальное Горло, тыча пальцем во вражескую засаду.
Но Рыбий Глаз увидел опасность и без него. Повелительным криком он заставил ближайших к нему мародеров повернуться. Начал что-то сердито выговаривать сотникам. На Ленцо, ответившего, очевидно, с обычной дерзостью, даже замахнулся, но подзатыльник не отпустил, передумал.
– Сзади! – пронзительный, срывающийся на визг крик заставил Вальдо повернуть голову с риском сломать шею.
На противоположном холме показались всадники. Немного. На глаз, полсотни. Но и дураку было ясно, что если конница ринется вниз по склону, то противопоставить ей будет нечего.
Передний всадник на пегом коне взмахнул коротким копьем и поднял коня на дыбы.
Да нет же!
Никакой это не конь. И уж тем более не всадник.
Это же кентавры!
Откуда здесь? Мысли Вальдо заметались испуганными ласточками. В Гоблане живые кентавры не появлялись уже лет двести. Да и здесь, в Табале, пожалуй, столько же. Но в легендах и историях, которые передаются от деда к внуку, конелюди изображались как жестокие, беспощадные твари. Если к ним не испытывали такой же жгучей ненависти, как и к дроу, то лишь потому, что Великая Степь далеко, а Туманные горы – вот они, почти под боком.
С яростным криком кентавры поднялись вскачь, набирая скорость по мере приближения к подножию холма. Ярко раскрашенные щиты и сверкающие на солнце наконечники копий приковывали взгляд, как зачаровывают мышь неторопливые движения гадюки. Навстречу им размеренно двинулись щитоносцы. Длинные пехотные пики пока еще смотрели в небо, не изготовившись для удара.
И тут из-за реки защелкали арбалеты.
Слаженно, залпами.
Один, второй, третий.
Град болтов прошелся по толпе мародеров частым гребнем.
Крики боли и ужаса взметнулись к небу, прокатились над рекой, эхом отражаясь от холмов. Разбойники отшатнулись от воды, сбивая с ног, калеча и затаптывая насмерть раненых и просто поскользнувшихся на размокшей глине.
Вальдо изо всех сил лупил пятками в бока чубарого. Ударил несколько раз по крупу арбалетом, но вырваться из толчеи так и не смог. Чьи-то пальцы вцепились в его сапог.
– Отдай!
Что отдать?
А! Им нужен конь…
Как бы не так!
Гобл без всякой жалости обрушил арбалет на голову бородатого мужика, вращавшего безумно выпученными глазами. Рассек лоб и бровь. Мародер упал на колени, скрываясь из виду, но его место тут же занял другой, вооруженный короткой совней.[31] Разбойник коротко ткнул ею снизу вверх. Вальдо почувствовал резкую боль в правом боку. Опустил глаза и увидел, как из разреза на дорогой курточке с бронзовыми заклепками хлынула черная кровь.
Подскочивший с другой стороны дезертир в солдатском нагруднике рванул гобла за ногу, сбрасывая с седла, но неожиданно упал сверху. Из его рта прямо на лицо Вальдо хлынула кровь.
Обезумев от боли, уроженец Тин-Клейна царапал пальцами выделанную кожу, тщетно пытаясь стянуть края раны, пока грязное копыто с почти заросшей в рог подковой упало ему на лоб, погружая в темноту.
Антоло бежал следом за перешедшими на легкую рысцу щитоносцами.
– Держать, держать строй, удальцы! – весело покрикивал ди Гоцци и все примерялся выстрелить из арбалета, но всякий раз опускал его. Хочется ведь наверняка всадить стрелу, перезаряжать будет некогда.
Они видели, как обрушились на толпу кентавры.
Дети Великой Степи благоразумно не ворвались в давку, где численное преимущество и отчаянье людей могли бы сыграть мародерам на пользу, а понеслись вдоль неровного края человеческого скопища. Их щиты успевали отразить беспорядочные удары, а копья сеяли смерть, вонзаясь в незащищенные части тел, безошибочно отыскивая лицо или горло.
Стрельба с левого берега стала реже. Болты летели вразнобой. Но слаженность первых трех залпов уже сделала свое дело, посеяв панику в разбойничьей армии. И тем не менее стрелки промахивались редко. Какой же овцевод не умеет стрелять? Защищать отары от диких котов и орлов должен каждый. Слава Триединому, привезенных из форта арбалетов оказалось столько, что удалось вооружить почти каждого жителя Да-Вильи, изъявившего на то желание. Да и запас болтов позволял не дрожать над ними.
До разбойников оставалось около пятидесяти шагов.
– Пики к бою! – скомандовал Антоло. Ему хоть и не довелось поучаствовать в настоящем сражении, но этот маневр они отрабатывали с Дыкалом сотню раз.
– Пики! Пики к бою! – подхватили его крик на левом и на правом флангах.
– Ровнее строй! – это уже каматиец Фальо, назначенный командиром пехоты, решил проявить рвение.
– Готовься, ребята… – повернулся к наемникам ди Гоцци, в десятый, должно быть, раз поднимая арбалет. – Прицельно. Наверняка…
Граненые жала пик легли горизонтально, щитоносцы сдвинулись поближе, стараясь своим плечом ощутить плечо соседа.
Кентавры, красиво разворачиваясь на задних копытах, помчались в противоположную сторону, к берегу. Их копья не переставали взлетать и опускаться.
– Стреляй! – каркнул одноглазый, нажимая на спусковой крючок.
Толпа отшатнулась, как будто кто-то стегнул по ней длинным безжалостным бичом. Многие мародеры бросали оружие и падали ничком, закрывая голову руками.
С мерзким хрустом пики вонзились в тела, пробивая по двое-трое людей.
– Разом, дружно! – выкрикнул Антоло, размахивая шестопером.
Ударили щиты, отбрасывая, сбивая с ног.
Несмотря на старания пехоты, кое-где цепь разорвалась, но наемники ди Гоцци, заранее ожидая это, прикрыли бреши, посекли немногих разбойников, попытавшихся оказать сопротивление.
Отстав от строя на несколько шагов, Антоло наблюдал, как кентавры столкнулись с кучкой верховых, возглавлявших шайку. Пожалуй, лишь они по-настоящему умело пользовались оружием. Особенно высокий, костлявый, но широкоплечий мужик на сером могучем коне, размахивавший сразу двумя мечами. Ему удалось зацепить одного кентавра поперек груди, а второго рубануть по крупу. Но потом Стоячий Камень, который благодаря пежинам ясно выделялся среди своих, метнул с короткого расстояния копье и не промахнулся, попав в горло.
– Левый фланг, полегче! – Антоло глянул озабоченно – не замкнуть бы кольцо. В «Записках Альберигго» указывалось предельно ясно: «Окруженный противник бьется с отчаяньем обреченного. Дай ему путь к отступлению, и тогда все силы вражеских воинов уйдут на поиск спасения. Не многие захотят умереть героями, когда есть возможность спасти свою жизнь. А уничтожить его можно позже. Например, когда убегающее войско растянется и повернется спиной, когда сломается строй и каждый будет биться сам за себя».
Щитоносцы слева замедлили шаг, а потом и вовсе остановились, поставив щиты на землю. Кондотьер вприпрыжку побежал туда, сзывая своих людей. Немножко пострелять по бегущим для усиления паники не помешает. Опять же, следует усилить этот фланг, чтобы избежать случайного охвата с выходом противника в тыл.
А кентавры уже скакали обратно, умело подгоняя и направляя толпу. Так опытный гуртовщик руководит движением стада.
«Кажется, удалось… Как задумывал, так и вышло», – подумал Антоло, снимая шлем и вытирая рукавом пот со лба. Теперь он понимал, что волнение рядового воина, орудующего мечом или копьем в гуще схватки, ничто по сравнению с волнением полководца, отвечающего за успех всего войска в целом.
К вечеру Альдрена прорвала рукотворный затор, и победители смогли вернуться домой через брод. Убитых разбойников без всяких сомнений и сожалений сбрасывали в реку. Раненых сгоняли в пустую овчарню на окраине Да-Вильи. Вернулись кентавры, преследовавшие бегущих мародеров несколько миль.
Горожане, высыпавшие на улицы, встречали пехотинцев и «конелюдей» криками «Слава!» и букетиками подснежников. Солдаты подхватывали цветы и засовывали их за пластины нагрудников. Кентавры такого обычая не понимали, но все равно улыбались и потрясали в ответ копьями.
Антоло, несмотря на усталость, едва не летел. За ремешком его перевязи торчал маленький букетик, который сунула ему в руки обладательница двух русых косичек и огромных глаз.
– Слава! Слава победителям!
В ответ бывший студент махал рукой, смущенно улыбаясь:
– Слава Антоло! Слава великому полководцу!
А вот это что-то новенькое. Молодой человек нахмурился. Надо будет завтра поговорить с отцом и со всеми членами магистрата, чтобы растолковали народу – ни к чему эти славословия. Перед другими воинами, более опытными и умелыми, стыдно. Какой из него полководец? Так, применил на деле советы, вычитанные в старинной книге.
Но его наповал добил Стоячий Камень, наклонившийся с высоты своего роста к человеческому уху.
– У тебя разум старейшины и удача вождя, – пророкотал он вроде бы и тихо, но его голос услышали все окружающие люди. – Я горжусь, что сражался под твоим командованием.
А Фальо толкнул локтем в бок и молча подмигнул. Вот всегда у этих каматийцев не как у людей, мог бы и сказать что-нибудь!
Над Клепсидральной площадью прокатился гул колокола.
Пять ударов. Полдень.
Одернув простой, не украшенный ни вышивкой, ни заклепками, темно-зеленый кафтан, Берельм шагнул на лестницу. Один шаг, второй, третий… На четвертой ступени задралось сукно. Шестая скрипит. Последняя, девятая отстоит от восьмой слишком далеко – видно, плотник, сооружавший помост, поленился и решил не прибивать десятую, а обойтись тем, что получилось.
Вот и верхняя площадка, празднично убранная, застланная алым сукном, отделана по краю золотистой тесьмой – цвета Сасандры, цвета, с недавнего времени вновь почитаемые в Аксамале. Сколько раз он поднимался сюда, надев маску мэтра Дольбрайна, гения мысли и главы правительства.
Радостные крики толпы, собравшейся на площади, заставили привычно взмахнуть руками над головой. Да, я вас тоже люблю, говорил этот жест, я тоже рад вам. Потом он прижал ладони к груди и низко, в пояс, поклонился. Толпа взорвалась ликующими возгласами. Аксамалианцы любили, когда власть предержащие оказывают им знаки внимания. Ну прям как разборчивая девица на выданье. Кому угодно любовь не подарят.
Берельм подошел к одному из установленных на возвышении кресел с высокой спинкой и уселся. Искусно вырезанный сокол-сапсан, сжимающий в лапах два топорика, оказался над его головой. Решением общего собрания «младоаксамалианцев» с птицы, символизирующей Сасандру, сняли императорскую корону, но герб посчитали необходимым сохранить. С недавнего времени тоска по Империи становилась в народе все сильнее и сильнее. Как говорится, что имеем – не храним, потерявши – плачем. И все настойчивее министр торговли Нерельм и глава сыска Жильон нашептывали главе правительства о назревшей необходимости воссесть на императорский трон. Берельм, как мог, отнекивался, придумывая тысячу отговорок, одна другой нелепее. А в глубине души его боролись два человека. Мошенник Берельм Ловкач соглашался с министром торговли – да, остаткам Империи нужна сильная рука, чтобы не развалиться окончательно, не пасть жертвой интриганов и корыстолюбцев; да, избрание императора может стать одним из переломных моментов в истории возрожденной Сасандры; да, восхождение на верхнюю ступеньку власти ознаменует для выходца из провинции исполнение всех надежд и мечтаний, какие только могут вызреть. Но философ Дольбрайн, с образом которого он уже успел сродниться и носил его, словно вторую кожу, возражал – а как же разговоры о народовластии, обещания, данные народу-освободителю после ночи Огня и Стали, наконец, идеи, заложенные в его проповедях, обращенных к ученикам? Вон как Гуран надулся, услышав о намерении возродить Империю. Так что пока не стоит торопиться. Время покажет, кто прав, а кто ошибается.
Да и не стоит сейчас думать о плохом. Сегодня предстоит весьма приятная церемония. Посол Вельсгундии в Сасандре выступил с предложением. Его стране, сказал он, важен мир и дружба с сильным соседом на восточных рубежах. И сегодня он намерен вручить письмо от своего короля т’Раана фон Кодарра «младоаксамалианцам». И очень хорошо, что он согласился сделать это прилюдно. Восстановление отношений хотя бы с одним из прежних союзников должно вселить надежду в сердца жителей Аксамалы. Сколько народу собралось на Клепсидральной площади!
С мудрой и чуть-чуть усталой улыбкой Берельм обвел взглядом толпу. Его внимание заметили, и добрые аксамалианцы отозвались хвалебными криками. Берельма любили. Точнее, любили мэтра Дольбрайна. Сейчас именно он доброжелательно кивал, приветливо помахивая ладонью.
И зря Жильон настоял на оцеплении помоста тремя десятками телохранителей. Хотя, конечно, сама по себе охрана – это красиво. Дюжие парни – каждый без двух ладоней пять локтей – в вороненых кольчугах, поверх которых алые с золотым шитьем накидки. Рисунок на груди – золотой серп – должен обозначать стремление к искоренению скверны и пережитков старого режима во всей Сасандре. Телохранители опирались на крестовины двуручных мечей, чьи тяжелые шарообразные противовесы блестели вровень с подбородками. Глаза парней вроде бы лениво посверкивали из-под полуприкрытых век. Но Берельм знал (а точнее, убедился воочию – Жильон не зря уговорил его посетить учебную площадку охранников), как в мгновение ока они превращаются в окруженные порхающими клинками орудия убийства. Пожилой учитель фехтования, фра Темало, трудился не зря. Каждый из его учеников в бою стоил доброго десятка обычных мечников. Дюжины хватило бы, чтобы разогнать всю собравшуюся на площади толпу. Тридцать человек вполне могли сдержать нападение пехотного полка. Не в чистом поле, само собой, а в городе. Одним ударом они разрубали и тюк мокрого сукна, и бронзовую чушку толщиной с ногу взрослого мужчины, и раскалывали сверху донизу окованный сталью пехотный щит. Подлинное чудо, созданное наукой убивать.
Задумавшись, Берельм не сразу сообразил, почему крики усилились и свидетельствовали теперь не просто о радости и почтении, а о подлинном благоговении…
Ну, наконец-то… Соизволила явиться. Впрочем, женщинам свойственно опаздывать. Даже самым заурядным. А если тебя считают героиней, спасительницей Аксамалы, и готовы затоптать друг друга насмерть, лишь бы коснуться края платья, то сам Триединый велел зазнаться.
Флана взошла на помост легкой походкой, словно танцовщица. Фисташковая гамурра[32] из айшасианского шелка позволяла разглядеть юбку цвета весенней листвы и расшитый серебряной нитью корсаж закрытого платья. Огненно-рыжие волосы расчесаны на пробор и заплетены в две косы, которые закручены по бокам головы наподобие бараньих рогов. Помнится, нашлись советчики, настойчиво уговаривающие Флану обернуть косу вокруг головы. Якобы это должно напомнить народу венки древних героев-победителей. Но она отказалась, сославшись на нежелание ходить с крученым калачом на голове. Будто из булочной сбежала.
Когда Гуран вернулся после вылазки, которую так и не решился назвать удачной или неудачной, голову кондотьера Жискардо Лесного Кота выставили на всеобщее обозрение на Клепсидральной площади. Горожане толпой валили поглядеть на человека, который угрожал Аксамале захватом, но нашел смерть от женской руки. Подъем гражданского и боевого духа был настолько силен, что Гурану с его гвардией пришлось сдерживать вооружившийся чем попало люд, который рванулся к стенам и воротам – бить захватчиков. Только их труды (и студенческой гвардии, и возмущенных горожан) оказались напрасными. Отряды, стянутые кондотьером под город, уже на второй день после его смерти начали разбегаться. Рекрутированные крестьяне просто-напросто бросали оружие и, прихватив из обоза мало-мальски ценное имущество, расходились по домам. Наемники, а вернее, их командиры, перегрызлись между собой, как голодные коты из-за жирной рыбины. Каждый хотел занять место Жискардо и командовать остальными. Но тут возникал вопрос, по обыкновению предшествующий всем дракам на сельских танцульках: «А ты кто такой?» Не найдя на него ответа, который удовлетворил бы обе стороны, переходили к выяснению отношений на кулаках. Сцеплялись и разрозненные отряды наемников. Где пять на пять, где два десятка против двух десятков. Побежденные, не скрывая возмущения, покидали лагерь. Победители вскоре уехали тоже, поскольку оказались в меньшинстве. Их сил недостало бы ни на штурм, ни на осаду.
По поводу чудесного избавления Аксамала гуляла три дня, благополучно уничтожив скудные запасы продовольствия. К счастью, как только открыли ворота (само собой, установив надлежащую охрану), в город потянулись селяне. Урожай в минувшем году вышел неплохой, и даже вражеская армия, рыскавшая по округе, не сумела разорить все хутора и деревни. Берельм приказал не скупиться с оплатой труда селян. «Младоаксамалианское» правительство закупало зерно, солонину, сыр, капусту, морковь и прочие необходимые для выживания харчи на деньги, отнятые у лишенных прав гражданства дворян. Потом продовольствие раздавали неимущим, стараясь вести строгий учет.
За хозяйственными заботами мэтр Дольбрайн и его помощники прозевали, как Флана стала любимицей всей Аксамалы. Ее боготворили, на всех площадях только о ней и говорили, поэты и певцы прославляли ее подвиг, достойный, по их мнению, памяти героических предков Сасандры, ее появление во дворе Аксамалианского университета или на улицах караулили десятки желающих воочию приобщиться к знаменитости. Похоже, большинство слухов об «избранности» вчерашней девки из борделя распускал сам Гуран. Зачем это понадобилось вельсгундцу? Да бруха его знает! Но восторг аксамалианцев достиг той звенящей высоты, когда не обратить внимания на него никак нельзя. И вот под давлением обстоятельств совет «младоаксамалианцев» был вынужден назначить девчонку соправительницей Дольбрайна.
С тех пор они появлялись перед народом только вместе.
Берельм Ловкач никогда не был слишком высокого мнения о женском уме. Поэтому он не вникал – участвует ли Флана в обсуждении принимаемых правительством решений или только ставит подписи под указами и постановлениями? Если уж ничего нельзя поделать, то лучше не замечать… Иногда ему хотелось, чтобы скорее вернулся Мастер и отпустил его, рассказав о чудом выжившей сестре, о существовании которой Ловкач не знал до нынешнего лета. Тогда он поедет туда, куда укажет сыщик, найдет девочку – ей должно быть лет восемнадцать-двадцать – и приложит все усилия, чтобы она получила достойное воспитание и образование, а после и замуж вышла за хорошего человека. Почему бы и не за Гурана, к примеру? Берельм усмехнулся. Вельсгундец умен, честен до одури, способен на искреннюю дружбу и, кроме всего, наследный дворянин. Отличная пара. И увезет девчонку из этой Сасандры, которая долгие годы будет расхлебывать последствия призрачной свободы, даже если случится чудо и империя будет восстановлена.
– Прошу прощения, мэтр… – послышался тихий голос над ухом. – Я не сомневаюсь, что вы размышляете о благе Аксамалы, но прибыл посол.
Это Жильон. Его голос, вкрадчивый и вместе с тем властный. Не приведи Триединый иметь его во врагах. Тут и т’Исельн дель Гуэлла, начальник имперского тайного сыска, покажется белым и пушистым, просто домашним котенком каким-то. Жильон, казалось, всегда знал истину. Он не давал себе труда доказывать вину обвиняемых. Для него она была столь же очевидной, как и восход солнца на заре и двух лун вечером.
– Да-да… – рассеянно кивнул Берельм. Вернее, теперь Дольбрайн. Оглянулся на соратников. Гуран застыл у спинки кресла Фланы. Нерельм и Крюк стояли особняком, словно стараясь показать, что не выделяют никого из соправителей. Жильон, верный Жильон здесь, рядом. Протяни руку и ощутишь его крепкое плечо. Только почему-то прибегать к его помощи и поддержке хочется все меньше и меньше в последнее время. – Начинаем.
Посол Вельсгундии вышел вперед, поклонился правительству, потом народу Аксамалы. Было видно, что последний поклон дался ему с немалым трудом. Дворянин склоняет голову перед чернью и мещанами. И все же господин т’Клессинг фон Кодарра, дядька нынешнего короля Вельсгундии, пересилил себя. Ничего, у послов работа такая. Хочешь и дальше ею заниматься, смиряй гордость. А со слов Гурана Дольбрайн знал, что у т’Клессинга руки по локоть засунуты в королевскую казну и отказаться от прибыльного местечка для него будет смерти подобно.
Правитель милостиво кивнул, разрешая послу прочесть послание от короля т’Раана, что тот и не замедлил сделать, немилосердно растягивая слова, скрипя старческим голосом, источавшим странную смесь желчи и меда. Меда для них – Дольбрайна и Фланы, а желчи просто так, по привычке, просто по-иному он не может уже много лет.
Берельм слушал вполуха. Все равно его величество т’Раан отделался общими фразами о дружбе, которая насчитывает много веков истории и должна продолжаться и впредь, ничего не значащими соболезнованиями (хотелось бы верить, что они искренни) и прочей положенной по этикету ерундой. Польза от союза придет потом, когда выработаются правила торговли и размер взаимных пошлин, заложены будут основы военного сотрудничества, дипломатической поддержки, приняты законы о взаимной выдаче преступников и тому подобное. Интереснее было наблюдать за гримасами костистого лица т’Клессинга, оказавшегося в затруднительном положении. Он привык читать королевские письма, глядя в лицо правителя-адресата, а здесь его взгляд метался от рыжих кос Фланы к ровно подстриженной бородке Дольбрайна и обратно. Да еще успевал ожечь Гурана – посол еще не решил, радоваться ему или горевать, что его соплеменник входит в правительство Аксамалы, да не кем-то там, а военным министром…
– И в заключение, позвольте мне передать уверения в глубоком почтении и братском расположении моего правителя, его королевского величества, сюзерена Вельсгундии и Южной Гералы, а также выразить надежду о дальнейшем укреплении добрососедских отношений, и да… – Посол замолчал, но Дольбрайн знал, о чем он умолчал. Обычно все такие заявления вельсгундцев заканчивались привычным: «…и да сгинут проклятые итунийцы». Но посол Итунии тоже присутствовал в толпе, и Клессинг сдержался, дабы не бередить лишний раз вражду.
Посол шагнул вперед, протягивая свернутую в трубочку и перевитую цветным шнуром с гирляндой сургучных печатей грамоту.
Дольбрайн и Флана подставили ладони одновременно.
«Младоаксамалианцы», стоящие на помосте, замерли и затаили дыхание.
Т’Клессинг замешкался на миг. И вложил письмо т’Раана в руку Фланы.
Дольбрайн, улыбаясь через силу, сжал до хруста зубы, услышав за спиной горестный вздох Жильона и довольный смешок Гурана.
Антоло стоял на верхушке холма. Ноги так и чесались… Еще когда он учился в университете, то, волнуясь перед экзаменами, бегал из угла в угол, вызывая смешки друзей – могучего увальня Емсиля, верткого кривоногого Бохтана, бесшабашного Летгольма, задумчивого и спокойного Гурана и разгильдяя Вензольо. Где они теперь? По крайней мере о троих табалец знал точно – умерли, отправились в чертог Триединого ожидать остальных друзей.
Тьфу ты! Разве можно такие мысли допускать, когда на тебя пялится добрая дюжина ординарцев с вестовыми, а кроме того, четверо помощников согнулись у складного столика, на котором развернут лист плотной бумаги с набросками местности? Впрочем, пускай благородные господа – кондотьер Наоло дель Граттио, полковник имперской пехоты Гилль дель Косто, граф Энзимо ди Полларе и старый отставной генерал, возомнивший себя спасителем Табалы, Фирламо делла Нутто – мудрят, переставляя разноцветные фишки и втыкая то здесь, то там флажки, означающие различные части табальской армии и войска завоевателей. Да кто бы мог подумать еще год назад, что Барн пойдет войной против соседней Табалы?! Не было в Сасандре провинции, населенной более миролюбивыми и уравновешенными людьми, а вот поди ж ты, дождались!
У самого Антоло не возникало желания горбиться над картой местности.
К чему?
Ведь долина и так лежит перед глазами.
Похожая на глубокую суповую миску в северо-западной части, она постепенно повышалась к югу, сужаясь наподобие коровьей ляжки. Там, где у коровы находится скакательный сустав, долину пересекала цепь холмов. Невысоких, издали похожих на муравейники. Окраинец Бохтан рассказывал, что у него на родине небольшие холмы зовут могилами. Называние это произошло от обычая дальних предков окраинцев хоронить своих вождей, насыпая над ними высокие курганы, которые потом оседали, расплывались и превращались в такие вот могилы.
На этих холмах-могилах Антоло решил встретить барнскую армию. По донесениям разведки, к ним приближалось пять тысяч пехоты и около пяти сотен конного войска. Противопоставить им генерал Стальной Дрозд мог только три с половиной тысячи своих с бору по сосенке надерганных пехотинцев, две трети которых составляли необученные ополченцы, тысячу всадников (не латников, а в основном кондотьерские банды, собранные под командованием ди Гоцци) и четыре десятка кентавров.
Генерал Стальной Дрозд…
Если бы еще этой осенью кто-либо сказал бы Антоло, что он сделает такую головокружительную карьеру на военном поприще, он рассмеялся бы выдумщику в лицо. Он не любил войну. Не любил раньше, не любил и сейчас. И не полюбит никогда. Война несет смерть и разруху, горе и слезы. Но когда тучному человеку кровь бьет в виски, вызывая головокружение и одышку, то зачастую спасает лишь хорошее кровопускание. Поэтому бывший студент смирился со своим нынешним положением в Табале.
После победы у Да-Вильи последовало изгнание мародеров из Карпа-Вильи, а вскоре и вся округа была очищена от подозрительных и опасных людей. Отряд Антоло вырос до полутысячи людей. К ним присоединялись лишившиеся крова крестьяне, которые горели желанием отомстить, и многие дезертиры, стремящиеся таким образом выслужить прощение. Не прошло и пяти дней после окончательной победы над мародерами, как в Да-Вилью прибыл граф Энзимо ди Полларе собственной персоной и предложил Антоло службу. Бывший студент со смехом отказался. У его светлости войска было раз, два и обчелся. Двадцать копий латников и полсотни пехотинцев, годных лишь в обозе лошадям хвосты крутить. Граф убрался восвояси, но не обиделся. Он вообще оказался очень понятливым и необидчивым для выходца из благородного сословия. И когда явился повторно, то не стал предлагать покровительства человеку, которому уже тогда подчинялись десятикратно превосходящие силы. Он предложил дружбу и союз в обмен на право участвовать в обороне Табалы. От этого Антоло отказываться не стал. Напротив, порадовался, что есть еще люди, которым судьба родины небезразлична.
Вслед за графом явился кондотьер Наоло дель Граттио, лощеный красавец лет сорока от роду: изморозь седины на висках, остроконечная бородка и лихо подкрученные усы, черный камзол и два меча на поясе. Его банда насчитывала почти сто человек, а это о чем-то да говорило. Если дель Граттио и желал выставить какие-то требования, то после беседы с ди Гоцци, который после битвы у разлившейся Альдрены стал яростным сторонником Антоло, передумал. Сказал, что почтет за честь иметь в союзниках соратника легендарного Кулака.
После кондотьера прибыл полковник Гилль дель Косто. И не просто прибыл, а привел с собой четыреста вымуштрованных пехотинцев – остатки третьего полка восемнадцатой «Северной» армии Империи. Он без обиняков заявил, что пришел служить делу Сасандры и готов жизнь отдать, если это хоть чуточку приблизит час возрождения Империи.
А после, что называется, пошло-поехало. Небольшие отряды кондотьеров, малочисленные дружины окрестного дворянства, остатки имперских гарнизонов. Пополнение едва успевали принимать и расквартировывать.
Антоло усиленно собирал слухи об армии Барна, стремящейся вторгнуться в пределы Табалы, и размышлял над ними. По всему выходило – народная молва не врет.
Зачем северным соседям завоевывать край овцеводов и холмов, табальцы не знали, но сдаваться добровольно не захотел никто.
Последней каплей оказалось появление старого, немощного телом, но бодрого (и даже чересчур) духом отставного дивизионного генерала Фирламо делла Нутто. За плечами делла Нутто стояли не только успехи предков и фамильная гордость потомственного военного, но и деньги одного из богатейших родов Табалы. На правах старшего в роду он распоряжался семейной казной на свое усмотрение. Его солиды и скудо дали возможность обеспечить армию конским поголовьем и тягловой скотиной, нанять возчиков с телегами в обоз и заполнить повозки запасами продовольствия.
Армия Табалы двинулась навстречу армии Барна.
Впереди несли новое знамя – стяг Стального Дрозда. Антоло упорно продолжал верить, что именно эти птички, увиденные им сразу по возвращению в родную Да-Вилью, несут удачу на буроватых крыльях. На тяжелом полотнище, окрашенном полынью в палевый цвет, городские мастерицы вышили серую невзрачную с виду птицу, сжимающую в лапках шестопер. А кузнец Манфредо, смущенно улыбаясь, принес замотанный в чистую тряпочку шлем, который украшала кованая фигурка дрозда-рябинника.
– Ты… это… носи шлем, – запинаясь, пробормотал кузнец, краснея и отводя взгляд. – А то, не приведи Триединый, случится с тобой… тьфу, тьфу, тьфу… что-то, меня дочка поедом съест. Я и нагрудник выковал… Ну, вернее… это… не выковал, а…
Конечно, он не ковал ни шлема, ни кирасы – не то умение. Оружейником чтобы стать, нужно с подмастерьев начинать опыт перенимать. А мастер Манфредо всю жизнь занимался косами и топорами, серпами и ножами, шкворнями и подковами. Но, видно, в душе ширококостного, сурового кузнеца всегда жил художник. Птичью фигурку он сумел выковать весьма искусно, а прикрепить ее к подобранному на поле боя шлему не составило большого труда. Нагрудник же кузнец просто подогнал по фигуре Антоло, загладил грубые царапины, отполировал и острым чеканом нарисовал все того же дрозда, вспархивающего с ветки.
Тогда, принимая у нежданно-негаданно заробевшего Манфредо шлем и кирасу, Антоло не придал значения словам о дочке. Той самой, что убьет, если вдруг что… А после, уже в походе, вдруг подумал, хорошо бы, если бы это оказалась та самая девчонка, которая сунула ему букетик с подснежниками… Не кривя душой, молодой человек мог с уверенностью сказать – и Флана, и Пустельга остались где-то далеко-далеко, в другой жизни.
Антоло вел армию на защиту Табалы, не веря до конца, что способен отстоять родную землю. В конце концов, кто он такой? Студент, постигший грамматику с риторикой и арифметику с астрологией? Ну, начитался заметок мудрого военачальника, наслушался советов, а толку с этого? Выиграв одно сражение у мародеров, не связанных ни дисциплиной, ни сколь-нибудь достойной идеей, возомнил себя полководцем. А вражескую армию ведут опытные офицеры. Во главе барнцев стоит генерал Энлиль доль Гобарро. Звучное имя, наверняка благородное происхождение, блестящее образование и опыт… Опыт, опыт и опыт… Вот что печалило Антоло больше всего. Заучить стратегмы[33] – дело не хитрое. На то, чтобы научиться их применять в деле, могут уйти годы жизни. Этого времени ни у Антоло, ни у прочих табальцев не было.
Они шли и шли. Высылали вперед боевые дозоры и охранения, прикрывая колонну с флангов кавалерийскими отрядами. Им незачем было скрываться, но Антоло хотел скрыть от разведки барнцев численность своего войска. Поэтому фуражирам разрешалось врать напропалую в тех деревнях, где они закупали продовольствие для армии, приукрашая и расцвечивая как размер, так и заслуги армии. А дозоры и охранения каждый раз выдвигались с новыми значками и штандартами, будто бы от разных полков.
Прибыв в долину, которую местные проводники назвали Сухоросной, Антоло понял, что дальше идти не нужно. Здесь идеальное место для встречи с неприятелем, которая как ни крути, а состоится.
В пониженной, котлообразной части долины Триединый не создал ни единого родника или ключа, ни одной речушки или ручья. Зато выше, на юго-востоке протекала речка Жалька, неглубокая – овца вброд перейдет, – зато с чистой холодной водой. На берегу реки Антоло разместил обоз и на скорую руку укрепленный лагерь. Рвы решили не копать, все равно кольев для ограды в безлесной Табале днем с огнем не сыскать. Ограничились вагенбургом, составленным из возов, и четырьмя сторожевыми вышками, слепленными кое-как из жердей.
На холмах-могилах, пересекающих «скакательный сустав» долины, Антоло приказал соорудить редуты. По одному на каждый пригорок. Простые четырехугольники валов со рвами по внутренней стороне периметра. Снаружи рва не делали – боялись не успеть к приходу вражеской армии. Зато вал прикрыли дерном, совершенно сровняв его по цвету с зеленеющими склонами холмов.
Здесь, в шести редутах, Антоло разместил стрелков, лучников и арбалетчиков, приставив к последним по два заряжающих на брата. Только добровольцы. Двести человек без малого. В случае провала замысла они окажутся в окружении и почти наверняка будут уничтожены врагами.
В двухстах шагах за редутами выстроилась табальская пехота. Все по канонам воинского искусства. Ряд щитоносцев, за ними пикинеры. Потом – арбалетчики. На правом крыле Антоло сосредоточил конницу. Все равно слева – каменистая осыпь, по которой атака получится только шагом, да и то всадники будут больше под ноги смотреть, чтобы лошади копыта не побили, оскальзываясь на круглых валунах. Есть надежда, что барнцы этого не знают и могут атаковать слева. А чтобы еще больше раззадорить противника, там решено было поставить пращников – пастухов и крестьян из окрестных сел, напросившихся на войну. Пускай-ка барнские латники попробуют подойти к строю под градом камней…
Ударная сила – четыре десятка кентавров – прятались в глубокой лощине. Антоло поставил перед ними особо важную задачу – в разгар сражения пройти по тылам вражеской армии. Если получится, поджечь обоз, а нет – так просто посеять панику. Даже сведущий в воинском деле полководец растеряется, увидев конелюдей за тысячу миль от Великой Степи. И призадумается: а не готовят ли ему еще какую неожиданность.
И вот теперь, когда все приготовления закончены, все отряды расставлены, капитанам и лейтенантам объяснили, что они должны делать и в каком случае, военачальник и его штаб остались вроде как не у дел. Только ждать и молиться Триединому.
Барашки белых облаков неслись по сапфирно-синему небу. Холодный ветер сушил щеки, шевелил светлую бородку бывшего студента, рвал тяжелое полотнище стяга Стального Дрозда.
Антоло сдерживал себя, чтобы не начать ходить туда-сюда. Еще не хватало показать волнение перед ординарцами и вестовыми. Довольно с них, что штабные, переругиваясь, в сотый раз проверяют и перепроверяют план предстоящего боя. Они тоже люди, тоже переживают, но пытаются таким образом занять себя.
– Идут! – звонко выкрикнул вставший на цыпочки с вытянутой, как у аиста, шеей парнишка-вестовой. Сорвался на писк. Покраснел, словно маков цвет, но упрямо повторил: – Идут! Вижу!
Да. В самом деле. В дальнем конце долины замелькали флажки, похожие на те, которые конница прикрепляет позади копейных наконечников. Антоло пожалел, что под рукой нет чудо-трубки, через которую профессор Гольбрайн показывал им небесные светила. Почему никто еще не додумался использовать такие трубки на войне? Нужно будет обязательно заказать хотя бы одну…
Разъезд всадников в синих сюрко – рассмотреть герб, изображенный на них, не удалось бы, пожалуй, и через зрительную трубку – проскакали по дуге через низину, придержали коней в полумиле от редутов. Похоже было, что они переговариваются, потом один махнул рукой, и, подняв коней в галоп, дозор скрылся из виду.
Антоло поманил первого вестового:
– Скачи к ди Гоцци. Пусть готовятся. Сейчас начнется.
Мальчишка умчался к подножию холма, и вскоре дробный перестук копыт возвестил, что он отправился исполнять поручение. Ди Гоцци вызвался командовать гарнизонами редутов. «Жил всю жизнь неудачником, так хоть помру героем!» – смеясь пояснил свой выбор одноглазый кондотьер.
Второй гонец помчался к пехоте – предупредить, что пора возвращаться в строй. До того солдатам разрешили отдыхать по очереди, через десяток, чтобы не изнурить за время ожидания сражения.
– А если они не примут боя? – еле слышно проговорил Энзимо ди Полларе.
– Примут, – твердо ответил кондотьер дель Граттио. – Во-первых, они уверены в себе…
– И кулаки чешутся, – добавил генерал делла Нутто.
– Согласен, – кивнул кондотьер. – Но еще для их генерала важно, если он, конечно, не полный придурок, сломать хребет табальскому сопротивлению одним махом, не распыляя силы. Зачем гоняться за непокорными дворянами по всей стране, выколупывая их по одному из замков? Зачем штурмовать город за городом? Ведь вот они мы – как на ладошке. Приходи и бери.
– Потому наш генерал и поставил все на сегодняшнее сражение. – Полковник дель Косто понизил голос, но Антоло все равно его услышал. – Как говорится, на коне или на свинье…
Дель Граттио зашипел на него, как рассерженный кот. Полковник испуганно замолчал.
Бывший студент медленно повернулся к штабу.
– Я не только поставил на сегодняшнее сражение, – сказал он, внимательно глядя на соратников. – Я еще загадал желание. Победим, пойду на Аксамалу и установлю знамя Империи на том месте, где прежде был дворец императора. Даже если пойду один. Не победим, значит, останусь здесь. Жить будет незачем.
Воцарилась тишина.
Только ветер свистел в ушах да всхрапывали кони под холмом.
Первым молчание нарушил кондотьер:
– Вы пойдете не один, мой генерал. Если что, отправимся в Аксамалу вдвоем.
– Втроем пойдем, господа! – решительно вмешался дель Косто. – Всю жизнь мечтал пройтись по Банковой до Прорезной. Говорят, там бордели… – Он причмокнул, подкатил глаза.
– Особенно «Роза Аксамалы», на углу Прорезной и Портовой, – кивнул Антоло. – Обязательно заглянем, господа.
– А о нас вы уже забыли? – старческим голосом проскрипел делла Нутто. – Так вот! Считайте, что мы с его светлостью с вами напросились. Что скажете, молодежь?
– Да что говорить? – усмехнулся дель Граттио. – Драться надо.
– И мы будем драться, – согласился бывший студент, поглаживая для успокоения рукоять шестопера. – Барнцы – ребята бравые. Но чтобы нас одолеть, здорово поднатужиться надо. Вот я и думаю, как бы с ними чего не вышло… Неприличного.
Громкий хохот командиров передался вестовым, долетел даже до двух рот резерва. Солдаты оглядывались и тоже начинали улыбаться, хоть и не понимали, в чем дело. Но раз начальство смеется, значит, все не так уж плохо.
Барнцы не долго простояли, разглядывая странные сооружения на холмах. Может быть, их генерал имел лишь смутное представление о фортификации и выгодах, которые она может принести обороняющемуся войску? Зато он видел вдалеке выстроившиеся ряды табальского войска и был уверен в своем численном превосходстве.
Пехота отдохнула немного после перехода. Разъезды погарцевали на виду у защитников редутов. Очевидно, Энлиль доль Гобарро за это время продумал в общих чертах план грядущего сражения. Он двинул войско не шеренгами, а колоннами – вообще-то, новинка в военном деле Сасандры, закостеневшем в использовании линейного построения. Обычно колонны применялись лишь при штурме крепостей. Они и понятно – подтаскивать фашины и лестницы так проще. А в полевых сражениях по-прежнему властвовало построение в шеренгу. Вот и войско Антоло не избежало этой участи… А барнский генерал нашел неожиданное решение.
Пять колонн, закрываясь щитами, поползли между холмами. Как ни старался Антоло, но не смог разглядеть – равны ли они по силам или доль Гобарро задумал прорыв в каком-то одном месте.
Конница пока с места не трогалась. Собралась на левом фланге и выжидала.
Это тоже показалось необычным. Как справедливо заметил генерал делла Нутто, латники всегда стремились в бой первыми. Разогнать коней и ударить в цепь вражеских щитоносцев, бросить поводья и рубить направо и налево, сжимая рукоять меча двумя руками… Это ли не счастье? И тут уж исход дела часто решала стойкость пехоты. Устоит, не разомкнет щиты, не побегут солдаты, бросая оружие, – считай, половина победы в кармане. Лошадь не дура, на копейное жало сама не полезет. Ну, положим, кое-кто и сумеет разогнать коня так, что тот не сумеет остановиться, а остальные отпрянут, встанут на дыбы, сбрасывая седоков. И тогда, если пехотинцы ударят дружно и слитно, весь строй, как один человек, и вторая половинка победы прибавится к первой. Но доль Гобарро сумел удержать порыв конницы, оставил ее в резерве и теперь наверняка использует для создания переломного момента в сражении. Ладно, поглядим… Свои латники имеются.
Стрелки в редутах молчали, не выдавая своего присутствия, когда барнцы приблизились на двести шагов.
На сто… На пятьдесят…
Головы колонн втянулись в распадки между холмов. Проползли вперед…
Вскочившего на бруствер человека, отчаянно размахивающего пикой с узким ярко-алым флажком, заметили все. И свои, и чужие. Трудно сказать, сообразили последние, что к чему, или нет? Но табальцы поняли условный знак как положено. Со дна окопов поднялись стрелки и ударили изо всего имеющегося в наличии оружия в бока колонн. Никаких залпов, призванных показать слаженность стрелков и устрашить врага. Они били прицельно. Каждый выискивал брешь в сдвинутых щитах, ловил на прицел лица, не защищенные шлемами, руки и ноги.
Граненые болты и стрелы с бронебойными наконечниками часто находили слабину в барнском строю, но все же остановить вражеские силы не могли. Только вторая колонна слева, понесшая, очевидно, наибольшие потери, а может, просто оказавшаяся более слабой духом, заколебалась, приостановилась, а после попятилась. Четыре же остальные, закрываясь щитами наподобие черепахи, упрямо ползли вперед. Да, они оставляли за собой раненых и убитых. Да, строй то и дело смыкался, закрывая брешь на месте выбывшего воина, но они шли. Шли, не обращая внимания на обстрел. Редкие ответные болты, посылаемые из глубины строя, – не в счет.
Антоло знаком подозвал вестового:
– Пехоте – вперед!
Всадник умчался.
– Не рановато ли? – подергал себя за бороду полковник дель Косто.
– В самый раз, – не давая Антоло раскрыть рта для ответа, вмешался кондотьер. – Не дать им перестроиться…
Длинная лента табальской пехоты дрогнула и пришла в движение.
Щитоносцы и пикинеры вначале медленно, но постепенно набирая разгон, зашагали по склону вниз, сокращая расстояние до противника.
Пронзительно завыл рожок. Ему ответили еще три или четыре, и войско перешло на бег.
«Как горная лавина», – подумал молодой человек, уже предугадывая, что сейчас будет. Этот маневр они отрабатывали в учебном лагере очень часто. Сержант Дыкал, помнится, любил говорить: тяжело в учении, легко в бою. По мнению Антоло, пословица не более чем досужая выдумка. В бою не бывает легко. Просто ярость схватки, запах крови, страх, сменяющийся хладнокровной ясностью рассудка, позволяют бегать, прыгать, рубить мечом, вертеть тяжеленный щит, как пушинку, не чувствовать боли ран. Отсюда и видимая легкость, обманчивая пустячность тяжелого воинского труда.
Табальские стрелки, скрывающиеся за линией щитов, умудрились на бегу дать два залпа. Пращники вовсю метали «голыши». Хотя каждый пастух способен попасть в орла, камнем падающего, чтобы скогтить ягненка, Антоло постарался как можно доходчивее объяснить их командиру – худому, крючконосому овчару с дочерна загорелым лицом, что меткость сейчас не нужна. Главное, чтобы барнцы боялись нос высунуть из-за щитов. Чтобы шли, не разбирая дороги, спотыкались, падали, разрывали строй.
– Помоги нам Триединый, – сдавленно прошептал дель Граттио. Вот уж чего за ним раньше не замечалось, так это набожности…
И тут войска столкнулись. Щиты ударили о щиты, отчего по долине прокатился громкий стук. Рассыпчатый и раскатистый. Будто великан небывалого роста выбил днище в гигантской бочке.
Поднимающиеся вверх по склону, осыпаемые градом камней, болтов и стрел, барнцы не устояли. Попятились. Многие бросили оружие и побежали назад.
Линия табальских щитов извивалась словно змея, прогибалась то здесь, то там, но тем не менее упрямо продвигалась вперед. Шаг за шагом они теснили противника, выдавливая их в котловину через лощины между холмами.
Армия северян сопротивлялась отчаянно. Оно и понятно: два барнца на весах уравновесятся тремя табальцами – это общеизвестно. Не все покинувшие строй убегали. Кто-то упрямо карабкался на склон холма, достигал бруствера и, прежде чем в него втыкался десяток стрел, успевал зарубить или заколоть одного-двух стрелков.
– Не пора ли резерв ввести? – осведомился кондотьер. Он не настаивал. Упомянул, будто невзначай. Так, разговор поддержать…
– Не пора, – сцепив зубы ответил Антоло. – Это еще не победа.
И махнул рукой очередному вестовому.
Через некоторое время, на протяжении которого плотная масса человеческих тел подавалась то вперед, то назад, пришла в движение конница Табалы. Всадники взяли с места легонькой рысцой, забирая как можно правее, по склону холма, чтобы не врезаться в свою же пехоту и не смешать ее ряды. Потом они пошли быстрее, переведя коней на размашистую рысь.
– Третий редут взяли! – с недовольством в голосе пробурчал граф ди Полларе. – Подкрепление надо! Подкрепление!
– Рано! – отрезал Антоло, внимательно наблюдая за копошением людей на холмах. Волны человеческих тел у их подножия не утихали. Табальцы наседали, барнцы боролись по мере сил. Если бы среди северян нашлись бойцы, великолепно владеющие оружием и вдобавок отчаянные храбрецы – например, как четверка наемников: Кулак, Мудрец, Пустельга и Мелкий, – они бы сумели прорвать линию щитов. Но по обе стороны толклись обычные солдаты и ополченцы, люди, относящиеся к войне как ремесленники, а не как художники. Риск быть затоптанным в этой свалке превышал риск погибнуть от меча или копья…
– А я согласен с его светлостью. – Кондотьер дель Граттио подкрутил ус, готовясь выслушивать возражения и уже мысленно подбирая доводы в пользу своей правоты. – Наши сверху давят, но их больше.
Антоло помедлил и… кивнул.
– Да! Две роты резерва вперед. Стрелкам – усилить стрельбу! Передай, пускай хоть из шкуры вывернутся, но чтоб стреляли чаще. Болтов не жалеть! Новых наделаем!
К резервным ротам вестовой побежал пешком, вприпрыжку.
Солдаты, до того оглядывающиеся на штабной холм и, приподнимаясь на цыпочки, старавшиеся разглядеть, что же происходит там, на поле боя, приободрились и быстрым шагом устремились на помощь товарищам.
Второй вестовой мчался в самую гущу боя – найти хоть кого-то из капитанов и передать приказ стрелкам.
Конница тем временем заходила барнцам во фланг, а они, увлеченные противоборством у холмов, кажется, ее не замечали. Антоло уж и не знал, просто ему везет или Триединый снизошел к короткой, но жаркой молитве, прочитанной перед боем? Барнские латники топтались на месте, разрываясь между желанием ударить по врагу и опаской растоптать свою же пехоту.
– Еще один редут взяли! Крайний левый! – звучно плеснул ладонью о ладонь господин граф.
– Ничего… Кажется, наша берет… – отвечал ему генерал делла Нутто.
– Так как же берет, когда!..
– Берет-берет… Сейчас вытолкаем их за холмы…
Табальская конница наконец завершила маневр и развернулась на относительно ровном пространстве. Ее командир, бывший лейтенант имперской кавалерии, поставленный над более опытными офицерами благодаря сочетанию в характере холодного расчета полководца и отчаянной лихости рубаки, высоко поднял меч, махнул направо, налево и вперед. Всадники поняли его, рассыпались широким строем, в котором удобно рубить врага без риска зацепить соратника.
Конница у Антоло была по большей части легкая. Пришел доброволец с конем, на скаку не свалится, за меч знает с какого конца взяться – значит, годится в кавалерию. Поэтому, в отличие от тяжелых латников, предпочитавших прямой таранный удар копьями и плотное построение клином, они просто рассыпались по полю и напропалую рубили врагов.
Над долиной протянулся густой, исполненный боли крик. Даже до штабного холма долетели его отголоски. Избиваемые всадниками барнские пехотинцы даже не пытались составить щиты. Они побежали, бросая оружие, расстраивая ряды резерва, сминая его и увлекая за собой.
Антоло стиснул кулаки и зубы, чтобы не заорать от радости. Некрасиво. Он все-таки генерал Стальной Дрозд, на него вся армия смотрит, а он начнет прыгать, как мальчишка, нашедший скудо…
– Во имя Триединого, неужели это… – начал ди Полларе, но старый генерал без всякого почтения ткнул его кулаком в бок:
– Тихо, ваша светлость! Еще сглазишь!
На делла Нутто было приятно смотреть. Сутулые плечи развернулись, подбородок гордо вздернулся – ни дать, ни взять, сейчас помчится впереди всех гнать отступающего врага.
– Не спешите, господа, – рассудительно заметил кондотьер. – Мало ли что у них в запасе?
– Не знаю, что у них в запасе, но в обозе у них сейчас жарко, – Антоло без излишних церемоний указал пальцем на дым, косо поднимавшийся за холмами, окаймлявшими долину с севера. – Молодец, Стоячий Камень, не подвел!
– Жалко, мало их, конежо… конелюдей! – потирая руки проскрипел делла Нутто. – Сейчас бы с тыла ка-ак ударили!
– Ничего, и так неплохо, – ответил ему дель Граттио. – А вот это и вовсе здорово!
Антоло проследил за его взглядом.
И правда, неплохо.
Латники барнцев не выдержали. Они и так с самого начала сражения томились без дела, а их душа прирожденных бойцов требовала упоения схваткой. Теперь же, увидев атаку табальской конницы, они устремились навстречу, – латникам и в голову не могло прийти, что их с вожделенным противником разделяют свои же пехотинцы – лишенные управления, испуганные, сбившиеся в кучу.
Барнская конница врезалась в пехоту, топча конями, калеча, ударяя мечами плашмя, а то и клинками, неудержимо стремясь встретиться с кавалерией Табалы.
Это оказалось началом конца. Если раньше лишь некоторые пехотинцы бежали, а остальные пытались, отступая, сохранить видимость порядка, то теперь они кинулись прочь сломя голову. Кому охота быть затоптанными своими же? Увидев панику в тылу, зажатые между холмами, теснимые табальцами штурмовые колонны забились, как рыбина в бредне, начали бросать оружие и поднимать руки. Лишь две или три роты, скорее всего благодаря опытным командирам, продолжали слаженно отходить, огрызаясь и отстреливаясь.
Арбалетчики из четырех не захваченных редутов перенесли стрельбу на латников, безо всякой жалости выцеливая коней, отыскивая малейшие щели в доспехах… Правое крыло атакующего клина начало отворачивать от холмов, навалилось на своих же, смешало строй. Конница скучилась и окончательно завязла в пехоте, потеряла боевой задор прежде, чем выплеснула его на врага.
Антоло повернулся к штабистам:
– Я не хотел бы опережать события, господа, но мне кажется…
– Да что там может казаться! – воскликнул дель Косто, открывая в улыбке крепкие белые зубы. – Это победа, господа!
– Не побоюсь этого слова… – осторожно заметил дель Граттио. – Но разбить армию врага на поле сражения мало. Ее нужно уничтожить полностью. Чтобы во веки веков у барнцев желания не появилось сюда соваться. Не так ли, господа?
– Обязательно! – кивнул Антоло. – Обоз горит. Пехота бежит. Нужно предложить хорошие условия плена всем, кто сдается добровольно.
– Верно, – согласился делла Нутто. – Почетный плен для офицеров и мягкое обхождение для солдат. Через месяц они будут ротами записываться в нашу армию. Молодец, генерал Стальной Дрозд. Слава Стальному Дрозду!
– Слава Стальному Дрозду! – во все горло заорал полковник дель Косто.
К нему присоединился ди Граттио и немного позже граф ди Полларе.
Антоло стоял и не верил. Нет, эта победа слишком чудесна, чтобы не быть случайностью… И уже вечером, принимая капитуляцию от барнского генерала, Энлиля доль Гобарро, потерявшего всякую спесь, выглядевшего будто мокрый кот с обвисшими усами и потухшим взглядом, молодой человек вспомнил экзамен по астрологии и гороскоп, предрекающий ему три великие победы на поле брани. Может быть, это была первая из них?
В Аруне зацвели яблоневые сады. Окутали бело-розовыми душистыми облаками села и предместья. И хотя холодный ветерок частенько напоминал об ушедшей зиме и морозах, все чаще и чаще припекало солнце. Хотелось сбросить тяжелый плащ, расстегнуть на груди кафтан и дышать…
Победоносная армия Барна шла по стране, штурмуя крепости, выкорчевывая гарнизоны из фортов, освобождая арунитов от тяжкого наследия Империи. Ведь всякому здравомыслящему человеку ясно: уголовный сыск, суды, таможня, сборщики налогов, армия, городская стража – суть зло, ограничивающее права и внутреннюю свободу личности. А свобода нужна. Свобода и национальное самосознание. Вот братский народ Барна и помогал Аруну обрести это самосознание, а вместе с ним и независимость от Аксамалы. Многие, слишком многие аруниты находились еще во власти предрассудков – мол, единая страна сильнее и способна надежнее защитить будущее своих граждан, чем полтора десятка мелких. С такими приходилось бороться без пощады. Но полевые суды, виселицы вдоль дорог и показательные порки в конце концов сделали свое дело. Север провинции не только снабжал барнцев фуражом и продовольствием, но даже пополнял ряды солдат. А вот юг предстояло еще просветить…
Барон Фальм с недавнего времени приказал накрывать стол для завтрака на свежем воздухе. Зачем тесниться в пыльном шатре, если цветут сады, гудят пчелы, солнце ласкает нежными лучами все еще побаливающее ухо, искалеченное ударом кистеня?
Складной столик всегда застилали чистой льняной скатертью. Его милость любил чистоту и опрятность. Но прислуживал за едой всегда один-единственный ординарец – господин барон презирал роскошь и терпеть не мог излишества. За поданное к завтраку вино мог отправить солдатские нужники чистить. До полудня – ни-ни.
Т’Исельн дель Гуэлла, напротив, от вина не отказался бы, но никогда не пытался навязывать свои правила. К чему? Он предпочитал действовать исподволь, добиваясь порой результата быстрее, чем кто-либо, привычный к кавалерийскому наскоку. Среди его жизненных правил одним из важнейших всегда было: пусть все думают, что события развиваются сами по себе, когда они узнают, что плясали под твою дудку, будет поздно что-то менять. Вывести его из состояния душевного равновесия удавалось не всякому. Даже когда барон показал себя на берегу реки в истинном виде – обернулся котолаком, в мгновение ока расправившись с двумя опаснейшими убийцами, – дель Гуэлла и глазом не моргнул. Он с учтивой улыбкой поздравил Фальма, утирающего кровь с бороды и усов, с победой над злейшими врагами. Одного из убийц т’Исельн узнал сразу – Мастер, соображения о личности второго – загорелого, вислоусого аксамалианца – пришли позже, когда его труп уже сбрасывали в реку. Наемный убийца на прикорме у Старика, айшасианского шпиона. Дель Гуэлла слышал о нем много лестного: честен, надежен, работает чисто и не слишком часто – не платит десятину в гильдию, заказ выполняет, только если нуждается в деньгах. Кажется, его звали Розарио…
Но нынче господин т’Исельн вышел к завтраку взволнованным и с опозданием, чего за ним никогда не водилось. Барон уже отбросил скорлупки двух варенных всмятку яиц и принялся за запеченного с пряностями цыпленка, а фра Ростель намазывал янтарно-желтым маслом толстый ломоть хлеба, прихлебывая из кружки горячий настой ягод шиповника. Халль глодал цыплячью ножку, бросая на Фальма взгляды, исполненные жгучей ненависти. Мальчик не собирался морить себя голодом – мертвый отомстить не может.
– Что произошло, господин дель Гуэлла? – пошевелил усом барон, примериваясь к половинке птичьей тушки.
Т’Исельн уселся, пододвинул к себе тарелку, молча уставился на ровный брусок масла со «слезинкой» на боку.
– Господин дель Гуэлла! – возвысил голос Фальм. – Вы меня слышите? Вы здесь? Вы с нами?
Фра Ростель вытер жирные губы тыльной стороной ладони, заслужив презрительную гримасу барона, и открыл было рот, чтобы ляпнуть, по обыкновению, незамысловатую шутку, но тут т’Исельн поднял глаза:
– Я здесь, ваша милость, но я благодарен вам за заботу.
– Что случилось, демон меня раздери! – Фальм отложил цыпленка. – Своим постным видом вы портите мне удовольствие от еды. А ведь завтрак важен для успешного дня как ничто иное! Ну, разве что обед может с ним сравниться… Не так ли, мой мальчик? – Он подмигнул Халльберну.
– Вы бы в таком случае закончили трапезу, господин барон… – Привычное насмешливое настроение начало потихоньку возвращаться к дель Гуэлле, но правая рука, стиснувшая серебряную ложечку, заметно подрагивала. – Боюсь, останетесь голодным. Так и весь день насмарку пойдет.
– Да неужели? – приподнял бровь Фальм. – А что случилось, позвольте поинтересоваться? Император воскрес? Великий Круг магов Сасандры возобновил свою деятельность? А может быть, к вам мара[34] ночью приходила?
– Мара… – хмыкнул т’Исельн. – Да уж лучше мара…
– Да не томите вы! Я же не невеста, чтобы в обморок от каждой дурной вести падать!
– Ну, что ж… Слушайте, господин барон. Ночью… Вернее, под утро я получил весточку от моего осведомителя в Табале. Кстати, давно вам Энлиль доль Гобарро депеши с отчетами присылал?
– Дней десять… Да я их, не читая, генералу доль Васоньело отдаю. Ему важнее знать, что там в Табале. Как-никак начальник штаба. Помнится, он мне рассказывал, что доль Гобарро писал о какой-то армии… То ли повстанцы, то ли остатки имперцев… Довольно большая по численности, но вы же знаете эту тягу нашего милейшего доль Гобарро к преувеличениям. Я мысленно делил на пять. Выходило тысячи полторы-две войска.
– Что ж, господин барон, тогда вас, быть может, удивит известие, что эти полторы тысячи наголову разгромили нашу армию?
Внешне Фальм остался холоден, его глаза опасно сузились, верхняя губа задрожала, обнажая клыки. Казалось, он хочет сказать – не приведи Триединый, выяснится, что это дурная шутка или розыгрыш…
– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, господин дель Гуэлла.
– Извольте. Мне не трудно. Армия Табалы… Вряд ли она повстанческая… Скорее некий полководец собрал под свои знамена всех, в ком воспоминания об Империи не вызывают отвращения…
– Это так важно?
– Не важно, но небезынтересно. Они идут под ало-золотым стягом Сасандры и знаменем Стального Дрозда.
– Стального кого?
– Дрозда. Серая птица на желтом поле. А в лапах птички – шестопер.
– Чудная птичка, нечего сказать… – Барон усмехнулся, побарабанил пальцами по столу. – Что дальше?
– Табальцы считают дрозда символом весеннего обновления, а следовательно, новой жизни.
– Да кот с ней, птичкой, господин дель Гуэлла! С армией что там?
– Табальская армия встретилась с нашей в пяти милях от деревни Вила-Сарна. Доль Гобарро допустил глупость, бросив пехоту в атаку на полевые укрепления. В итоге армия разбита. Большая часть взята в плен. Отдельные, ничего не значащие по численности кучки людей, полностью утративших боевой дух, отходят на север. Генерал доль Гобарро пленен вместе со штабом и большинством офицеров.
– Ну, попадется он мне… – прошипел Фальм.
– Не все коту Средизимье![35] – звонко воскликнул Халль.
Фра Ростель замахнулся для подзатыльника, но опустил руку, прислушиваясь к разговору между благородными господами.
– Этот полководец, именуемый генералом Стальным Дроздом…
– У вас хорошие осведомители, господин дель Гуэлла.
– Не жалуюсь.
– Очень хорошие…
– Благодарю за высокую оценку, господин барон.
– А не мог этот ваш осведомитель подсказать доль Гобарро, чтобы не лез на рожон, к примеру? Или точную численность табальцев? Или сделать еще что-то, похожее на настоящую помощь? А не любоваться со стороны на гибель армии!
– К моему великому сожалению, не мог, – спокойно отвечал т’Исельн. – Он и самого доль Гобарро увидел лишь после капитуляции.
– Значит, он служит в армии табальцев?
– Именно.
– Тогда он не мог сунуть корд под лопатку этого самого Стального Дрозда!
– Не мог!
– Почему это?
– Я запретил! Убийством одного генерала, каким бы гениальным он ни был, армию не остановить. А я лишусь ценного осведомителя. И о дальнейших маневрах табальцев мы с вами будем узнавать из досужих сплетен. Так, что ли?
– А не велика ли цена? Армия в обмен на сведения?
– Не велика. Поскольку армия Стального Дрозда скорым маршем идет в Арун. Прямиком нам навстречу, господин барон. И когда она загородит нам путь на Каварелу, вы не будете жалеть, что мой осведомитель жив!
Барон кивнул и задумался. Потом усмехнулся своим мыслям и принялся за цыпленка. Не пропадать же отлично приготовленному кушанью? А дель Гуэлла просидел весь завтрак ссутулившись над тарелкой. Похоже, бывший глава тайного сыска Аксамалы знал что-то, о чем не решился рассказать Фальму.
Хитроумная лампа – глиняная бутылочка, наполненная вонючей и вязкой жидкостью, сгорающей почти без копоти, фитилек и отполированная бронзовая тарелочка-отражатель – давала мало света. Но Кир за время пребывания в подземелье привык к полумраку, а его спутники отлично чувствовали себя в темноте. Благодаря особому, отличному от человеческого, устройству глаза кобольды не нуждаются в освещении. Напротив, яркий свет для них неприятен. Что поделаешь! Дети пещер, владыки подгорных лабиринтов…
Когда за спиной молодого человека сомкнулась трещина и скала стала «цельной», он упал ничком и долго лежал, прижимаясь щекой к холодному, влажному камню, ощущая острые уголки и неровности.
Как бы то ни было, а живым он не дался. Что, обломали зубы, проклятые остроухие?
Ведающий Грозу и его приспешники остались с носом, а теперь пусть будет что будет.
Кир лежал и наслаждался покоем. Ныли раны, стыли пальцы на руках и ногах, сводило живот от голода, а он все лежал. Вот так бы и умереть, в тишине и праздности…
Потом он уснул.
Снилась бывшему гвардейцу кипящая весельем человеческая толпа на площади. Музыка, смех, шутки, мелькают радостные мужские лица и прекрасные женские. Блестят глаза. Пары кружатся в танце. Вон промелькнула Пустельга рука об руку со студентом Антоло из Да-Вильи. Серьезный и даже задумчивый Мелкий вел Торкатлу-Цветочка. Девчонка улыбалась и кому-то махала букетиком полевых цветов. Обманчиво нескладный Мудрец вытанцовывал сам по себе, а Кулак светски подставил локоть графине Медренской.
На высоком помосте надували щеки флейтисты, вовсю бренчали по струнам лютнисты, порхали палочки над ксилофоном. Звучали тамбурины и флейты-пифферо, цистры и колокольцы. Оркестром почему-то руководил лучший сыщик Аксамалы по кличке Мастер. Рядом айшасианский шпион, черномазый Корзьело силился заглотить узкий прямой клинок, огромный бородатый Черный Шип подносил к лицу горящий факел, с силой выдыхал на него, испуская струю пламени, а Джакомо Череп жонглировал цветными отполированными шарами.
Сам Кир стоял посреди площади, его грязное, провонявшее потом и мочой тряпье заставляло танцующих и веселящихся людей сторониться бывшего лейтенанта. Они кружили вокруг него, не приближаясь, и, казалось, не узнавали. Никто не заговорил, не махнул рукой, даже не кивнул.
Выпрыгнувший на помост звериным прыжком котолак – барон Фальм – оскалился и прижал остроконечные уши. Лицо его при этом оставалось вполне человеческим, если не считать жестких и длинных кошачьих усов. Кривляясь наподобие площадных клоунов, барон подскочил к Джакомо и ударом когтя снял кондотьеру голову с плеч.
– Лови! – Обритая наголо, блестящая, словно шар жонглера, улыбающаяся голова полетела Киру в руки.
Бессознательно молодой человек сжал ладони, подхватив отвратительный подарок.
Череп Джакомо обжигал огнем. Острая боль пронзила вмиг онемевшие пальцы, отдалась в локти и плечи, растеклась по груди и ринулась в ноги, сводя их судорогой. Кир зарычал, выгнулся и опрокинулся навзничь.
Открыл глаза…
Густая тьма не позволяла разглядеть ничего даже на расстоянии ладони от лица. Она залепляла глаза, уши, нос, рот. Онемевшие от холода суставы сводило болью так, будто в них вгрызались острые зубья пилы. Нет, когда он думал о смерти, то предполагал тихое и безболезненное избавление, а не такие пытки! С такой смертью он будет бороться до последнего. Просто из зловредности…
Кир заворочался, превозмогая боль, силясь разогнать по жилам остывшую кровь.
И вдруг почувствовал чье-то присутствие.
В темноте он был не один.
Неизвестный не выдавал себя ни шорохом шагов, ни дыханием, ни каким-либо другим звуком. От него не пахло. И все же… Кир непрестанно ощущал на себе взгляд. Любопытный, оценивающий, изучающий. И, как ни удивительно, доброжелательный.
Молодой человек хотел напрямую спросить: «Кто тут?», но замялся. А почему, собственно, он решил, что наблюдающее за ним существо разумно? Может, это какая-то зверюшка пещерная?
Словно в ответ на его мысли, зашелестел битый щебень. Шаги? Похоже. Только странные какие-то шаги. Ни человек, ни зверь так не ходят. Ну, разве что больные, волочащие ноги. Как он, например, т’Кирсьен делла Тарн.
Уж не продолжение ли это сна?
Так бывает. Человек спит, видит сон, потом думает, что проснулся, а на самом деле он перевалился из одного сна в другой. Потом он опять просыпается, вернее, думает, что проснулся, но…
– Не нужно бояться, – сиплый голос, чуждо выговаривающий звуки человеческой речи, прошелестел над головой. – Здесь никто не причинит тебе зла.
– Кто ты? – Кир рывком сел, впустую таращась в темноту.
– Мое имя будет трудно выговорить человеку, – задумчиво проговорил незнакомец. – Но ты не простой человек…
– Я? Не простой?
– Конечно. Если все те возмущения магических сил наверху, которые я почуял, вызваны тобой. А что-то подсказывает мне, что они вызваны тобой.
– Возмущение сил? Да. И возмущение остроухих тоже! – Несмотря на боль и усталость, Кир усмехнулся.
– Мы не одобряем поступков сынов Вечного Леса, – был ответ. – Но мы не вмешиваемся в их дела. Так же как и они – в наши.
– Вот как… А кто же вы? То, что не люди, я уже понял.
– Погоди чуть-чуть, – прошелестел невидимый собеседник.
Послышался звук легких, чиркающих ударов, и вскоре затеплился огонек. Так впервые Кир познакомился с лампой, созданной подгорными мастерами, и с самими «подземниками». В людских сказаниях их звали кобольдами. Внешне они выглядели уроды уродами – ни прибавить, ни убавить. Бочкообразное туловище. Шишковатая голова, поросшая патлами, больше похожими на грязную кудель или нечесаную шерсть бродячего кота. Широкие ноздри плоского носа. Тяжелые надбровные дуги, обрамленные клочковатыми бровями. Огромные глаза со зрачком-щелью – не сразу молодой человек сообразил, что зрачок просто сузился, не выдержав даже той ничтожно малой яркости света, что давала лампа. Из-за бесформенного балахона (на вид из мягкой, отлично выделанной кожи вроде замши) Кир не разглядел – есть ли у существа ноги, зато руки… Руки кобольда свисали до земли. В левой он держал лампу, а на правую опирался с непринужденностью завсегдатая шикарных столичных балов.
– Зови меня Рдадрдах, – произнесло существо, почти не приоткрывая узкий рот. Видно было, что разговор требует от него немалых усилий. Толстыми жгутами напрягались мышцы шеи, дергался заросший седой шерстью (или все-таки волосами?) кадык. Только много позже Кир узнал, что кобольды не беседуют между собой в обычном понимании этого слова. Они привыкли обмениваться мыслями, много веков назад отказавшись от устной речи.
– Очень приятно, господин Рдадрдах. – Тьялец хотел поклониться, да кто же кланяется сидя? А вставать сил не было. – Я – Кирсьен. Когда-то давно я мог считаться дворянином и представлял род делла Тарн из долины Дорены, что в Тьяле.
– Взаимно. Ты не против, если я буду звать тебя просто Кирсьен?
– Можно еще проще – Кир.
– Хорошо. Я знал мало людей, но наши летописи упоминают о них как о существах своенравных, придающих весьма большое значение условностям. Я рад, что наши летописи ошибаются.
– Они не ошибаются, – вздохнул Кир. – Все так и есть. Просто за последние полгода я готовился умереть не один и не два раза. А после этого начинаешь плевать на условности…
– Плевать? – Кобольд задумался. – Это как?
– Что тебе непонятно? – в свою очередь удивился Кир.
– Я знаю значение слова «плевать», – пояснил «подземник». – Это значит с большой силой выбрасывать слюну изо рта…
– А еще означает – пренебрегать, выказывать презрение…
Кобольд поставил лампу на камень, почесал лоб:
– Интересное значение.
– Ну… Какое есть. Могу еще подбросить. Как тебе: «Бежать сломя голову»?
– Как раз это мне легко понять. – Рдадрдах растянул уголки рта в подобие улыбки. – Наша молодежь любит бегать по пещерам и старым тоннелям. Молодежи свойственно стремление к самоутверждению…
– Я знаю, – кивнул тьялец.
– Частенько они падают, на осыпях или завалах из камней. И тогда глупцов приходится долго лечить. Обычными средствами – Совет Старейших запретил в подобных случаях пользоваться волшебством. Но я утомил тебя…
– Нет, почему же? – У Кира так и вертелось на языке спросить: «А мои ноги они смогут вылечить волшебством? Или Совет Старейших тоже не разрешает?»
– Ты измучен, ты голоден, ты замерз, – пояснил кобольд. – И не нужно убеждать меня, что это не так. Я вижу. Пойдем со мной. Я очень сожалею, что не взял с собой теплую одежду и еду, но я очень спешил, почувствовав возмущение сил.
– Признаться, это не я. – Кир поднялся на ноги, не сдержав стона. Как жалко, что костыль потерялся… – По большей части это Ведающий Грозу. Он очень старался.
– Ты ранен? – словно и не заметил его последних слов Рдадрдах.
– Давно. Сейчас почти все зажило, но… Я как раз хотел спросить…
– Сиди здесь! – В сиплом голосе «подземника» проклюнулись повелительные нотки. – Я скоро.
Прежде чем раствориться во тьме, Рдадрдах поводил широченной четырехпалой ладонью над плоским камнем. По пещере волной прокатилось тепло.
– Садись поближе. Я скоро! – повторил он, исчезая.
Кир присел поближе к горячему камню. Снова застонал, уже не сдерживаясь. От валуна шло тепло. Ровное, как от хорошо протопленной печки. Неужели странное существо с лохматыми бровями и носом-пятачком – чародей? И что он сделал с камнем? Если бы кобольд использовал Стихию Огня, Кир почувствовал бы, в этом он не сомневался. Здесь же было что-то другое.
Гораздо позже молодой человек выяснил, что подгорный народ из всех видов магии предпочитает Стихию Земли, а именно Камня. Рдадрдах усилием воли заставил двигаться мельчайшие кристаллики, из которых состоит горная порода. Раскачал, словно маятник. Дрожащие частицы камня терлись между собой и тем самым вырабатывали тепло, будто скользящие друг по другу палочки, с помощью которых добывали огонь остроухие.
Согревшись, тьялец понял, что голоден, как кот. Сейчас бы, не раздумывая, сожрал барана. Или двух. Он усмехнулся. Как быстро человек после невзгод привыкает к хорошему. Вначале согрейся, потом утоли голод, потом захочется одеться, как подобает воину, оружие какое-никакое подобрать… А после что, коня?
Можно и коня, если кобольды соизволят выпустить его из пещеры. А там – на юг. Солдат из него теперь хуже, чем из студента. В отцовское имение дороги нет – наверняка командование гвардии уже известило родителей о его проступке. Значит, куда-нибудь на юг. Например, в Мьелу. Там тепло. Там цветут персики, зреет виноград, поют диковинные птицы. Там сапфир неба и лазурь моря смыкаются у края земли. Там воздух наполнен ароматами трав и цветов…
Рдадрдах вернулся на удивление быстро.
– Садись сюда! – он указал пальцем на металлические салазки с широкими толстыми полозьями. – Не бойся, Кир!
– Да я не боюсь, – пожал плечами молодой человек, перебираясь с камня на сани.
Кобольд накинул на могучие плечи ременную лямку, примерился, подался вперед и… вдруг резво побежал, отталкиваясь от камней и неровностей скал длинными руками. От неожиданности Кир едва не выронил лампу, но мысль о том, чтобы остаться в кромешной темноте, заставила его покрепче сжать пальцы.
Салазки качало и подбрасывало. Рдадрдах дышал ровно, будто привычный к телеге обозный конь.
– Пригнись! – долетел его сиплый голос, и Кир втянул голову в плечи, нагибаясь пониже к шершавым на ощупь и теплым почему-то прутьям сиденья.
Не сбавляя скорости, они ворвались в лаз округлой формы, извилистый, как путь пьяницы, и длинный, как дорога на чужбину. Стены его были кое-где стесаны, кое-где оплавились, что выдавало рукотворность. Или, скорее всего, его создавали посредством магии.
– Потерпи! Уже недолго осталось! – сипел Рдадрдах.
И Кир ему верил. Хоть и нелюдь, а, похоже, подобрее многих людей.
Вскоре они приехали.
По всей видимости, это был подземный город, но темнота скрывала его подлинные размеры от Кира, и маленькая лампа помочь тут не могла. Мимо скользили скалы, искусно отделанные резьбой и напоминающие фасады зданий. Их открытые двери зияли, как черные провалы, но за ними чувствовалась жизнь, тепло и уют. Вдоль «улицы» стояли скульптуры непривычной глазу формы, но не безвкусные. Издали доносились удары железа о железо и железа о камень. Значит, есть тут и мастерские. Все встречные кобольды уступали дорогу Рдадрдаху и отводили огромные – куда там филину! – глаза от едва тлеющего фитилька в Кировой лампе. Казалось, все спешили по делам. Ну, не походили прохожие на праздношатающихся зевак.
Наконец салазки свернули к богато украшенному фасаду. Резное крыльцо – цветы и сложные узоры в виде закрученных спиралей и расходящихся лучей, – колонны, обрамлявшие вход. По всему выходило, спаситель Кира не из бедняков.
На крыльце их встретила дородная кобольдиха, супруга Рдадрдаха. От мужа она отличалась кроме толщины еще и расчесанными и собранными в пучок космами на голове. После церемоний знакомства Кира отправили в баню.
Отмокая в горячей воде, молодой человек не мог не признать, что ванна, мыло, пористый камень для пяток – наиболее существенные достижения цивилизации. Как без этого обходятся остроухие дикари или великаны на севере?
Чистого, испытывающего необыкновенную легкость и неземное счастье человека обрядили в длинный балахон из толстой, но мягкой ворсистой ткани, усадили за стол. Кир вдохнул аромат печеного мяса с пряностями, попросил напиться и, осушив здоровенную кружку ледяной вкуснейшей воды, вдруг уронил голову на руки и уснул. Так, в который раз, голод проиграл генеральное сражение усталости.
Утром тьялец проснулся свежим, но зверски голодным. Подумав про утро, он тут же решил, что погорячился. Проспать он мог, учитывая насыщенный событиями последний день, проведенный на поверхности, и сутки, если не больше. Как узнавать время суток в подземелье? Надо будет спросить у Рдадрдаха, как они измеряют время. Может, у кобольдов имеются клепсидры?
Молодой человек огляделся, благо оставленная в изголовье кровати лампа позволяла рассмотреть скромное убранство отведенной для него комнаты. Сводчатый потолок и покрытые тонкой резьбой стены. Очень красивое сочетание листьев, напоминающих папоротник, маленьких цветов, круглые лепестки которых навевали воспоминания о чистотеле. Очаг. Вернее, камин. От него идет ровное тепло, но огня нет. На полке ряд толстых, распушенных, наверняка много раз читанных книг. В углу выкованный из металла, ажурный табурет. Кровать, скорее всего каменная… Запустив руку под матрац, на котором лежал, и ощупав ложе, Кир убедился в правильности своего предположения.
Все из камня и металла. Присутствует кожа и толстая, ворсистая ткань. Книги, скорее всего, не бумажные, а пергаментные – чтобы выдерживали подземную сырость… Хотя сырости и холода Кир как раз и не ощущал. Наоборот – тепло и уют. И еще тонкий художественный вкус во всем, начиная от стен до отделки ножен широкого ножа – длиной не больше корда, но шириной почти с лезвие двуручного меча – с односторонней заточкой и толстой спинкой клинка.
– Надевай! Это чтобы ты чувствовал себя гостем, не пленником, – пояснил неслышно вошедший Рдадрдах. – И пойдем к столу. А то, не ровен час, умрешь от голода.
Они вышли в обеденную залу, где уже собрались несколько серьезных и строгих кобольдов. Рдадрдах представил их как членов Совета Старейших – верховного органа власти подгорного племени. Кир ел кусочки жестковатого мяса, но вкусного (а какая еда не покажется вкуснейшей после кормежки остроухих?), в остром соусе, слоеные лепешки, хрустящие ломтики неизвестного овоща, запивал еду сладковатым напитком, похожим на пиво и невыигравшееся вино одновременно, а Старейшие молча на него смотрели. В честь гостя до малинового свечения разогрели четыре вычурно выкованных стойки в углах зала. Кобольды прикрывали глаза ладонями, очевидно страдая от слишком яркого освещения, но мужественно терпели, свято чтя законы гостеприимства.
Смущаясь от такого пристального внимания к своей особе, Кир едва не подавился несколько раз. Поперхнулся, закашлялся и уже хотел было попросить разрешения уединиться, но тут заговорил самый широкоплечий и самый седой из Старейших, представленный как Традктраш.
– Что ты знаешь о подгорном племени, человек?
Слова давались ему с бо2льшим трудом, нежели Рдадрдаху.
– Почти ничего… – пожал плечами Кир. – Ну… Да ладно! Совсем ничего!
– Ясно. Думаю, мы изменим твои знания к лучшему. Но тебе нужно набираться сил. Подкрепляйся, а я буду говорить.
Тьялец кивнул. Он в самом деле чувствовал, что интересуется едой гораздо острее, чем застольной беседой. Но правила приличия следовало соблюдать. Если хозяева желают просветить его, поведав историю своего народа, то почему бы не послушать?
– Мы живем на этом материке очень давно, – продолжал Традктраш. – Подгорный народ наблюдал, как выходят из колыбели сыны Вечного Леса и дети Великой Степи, как растут и взрослеют люди и великаны Гронда, как приходят в упадок цивилизации гоблинов и морского народа Лотаны. Люди – самые многочисленные обитатели нашего мира. В какой-то мере на них лежит ответственность за само его существование. Из всех человеческих государств империя Сасандры представлялась нам наиболее стабильным образованием… – Кобольд запнулся, виновато посмотрел на Кира. – Я понятно выражаюсь?
– Достаточно понятно. – Молодой человек отставил тарелку, в последний раз отхлебнул из кружки и устало облокотился о стол. – Продолжайте, старейший.
– Что ж… Продолжаю. Много веков Сасандра хранила равновесие на материке. Всегда ли способы разрешения спорных ситуаций были правильны? Это другой вопрос. Но нельзя не признать, что западные королевства, не имей они такого огромного врага, давно перегрызлись бы между собой. А так все в порядке. Имеется мишень для постоянных нападок, и никто не обвинит тебя в трусости, ибо все сами боятся ввязываться в открытую драку. Не было бы Империи, глядишь, и заморская Айшаса воспринималась бы ими не как друг, а как враг. Сасандра сдерживала напор кентавров на юге и дроу на севере. А ее попытки расширить свои земли заставляли и заставляют разрозненные кланы детей Степи и сынов Леса держаться вместе, подчиняться общему руководству, способствуя, как странно это ни звучит, росту и самосовершенствованию этих народов. Единство законов, образа жизни, денежной системы на обширной территории позволило развивать науку и искусство во всех провинциях, независимо от того – северяне ли это барнцы, занимающиеся бортничеством и охотой, или виноградари и землепашцы каматийцы.
– Вы хорошо осведомлены, – покачал головой Кир.
– Это плохо? Это оскорбляет тебя как человека?
– Нет, что вы, старейший. Просто любопытно – зачем это вам?
– Мы живем под землей, но мы не отрезаны от всего, что происходит на поверхности. Кроме собственных товаров, мы используем те, что вымениваем у людей, у дроу, у великанов. У нас плохо растут овощи, совсем нет фруктов. Шкуры, которые выделывают наши мастера, отличаются мягкостью и долговечностью, но у нас не водятся олени, лоси, морские зайцы и котики. Мы во многом зависим от людей, от торговли. Кроме того, в королевствах и провинциях Сасандры, примыкающих к горам Тумана, зачастую бытуют искаженные представления о нашем богатстве. Кое-кто из людей не прочь был бы заставить подгорный народ поделиться излишками, по их мнению, сокровищ. И если наверху начнется смута…
– Да она уже началась. – Кир, не выдержав, перебил Традктраша. – Простите, старейший, я не хотел вас обидеть…
– Мы заметили, – хмыкнул самый маленький из кобольдов, чье темя украшала обширная плешь. – Это оказалось не так сложно.
– Поэтому я так обрадовался встрече с тобой. – Рдадрдах, очевидно, думал, что его слова что-то пояснят Киру, но тьялец запутался еще больше. Они что, возлагают какие-то особые надежды на встречу с ним? А ему прикажете веселиться или грустить от такого поворота событий?
– Смуты в Сасандре можно было избежать. – Главный «подземник» многозначительно поднял к потолку палец. – Я очень надеялся на Тельмара Мудрого… Тебе знакомо это имя?
– Знакомо. Хотя он умер задолго до моего рождения. У нас чтят подвиг волшебников. В их честь установлена памятная плита в Верхнем городе Аксамалы.
– Да, – кивнул Традктраш. – Их жертвенности можно только позавидовать. Хотя, спасая тысячи жизней своих сограждан, они обрекли на невзгоды десятки тысяч, а если учесть будущие поколения, которые пострадают от развала Империи… Так вот, я предупреждал Тельмара Мудрого, что только Великий Круг магов Сасандры может удержать Империю от развала. Врачевать чуму… Что ж, это хорошо. Но они должны были прежде всего врачевать чуму, зреющую внутри государства, бороться с напором внешних врагов и внутренних смутьянов.
– А разве это не задача для тайного сыска, суровых парней с иногом на бляхах?
– Они борются лишь с проявлениями. Так можно великолепно лечить ушибы и ссадины. А задача Круга магов заключалась в недопущении драк… Наши ученые установили, что Сасандру смогут возродить только волшебники. Впрочем, даже одного было бы достаточно. Народ сплотится вокруг него, пойдет нужной дорогой в правильном направлении. Тельмар Мудрый и его сподвижники ушли все разом, не оставив учеников. Хотя бы один талантливый ученик, развивший мастерство за тридцать семь лет, мог бы стать таким чародеем. Все эти годы мы ждали с замиранием сердца и в глубине души надеялись, что успеем, найдем волшебника до того, как процесс развала государства станет необратимым. Конечно, лучше было бы и вовсе предупредить смуту и разруху…
– Поздно, – прошептал Кир. – Она уже началась, и остановить…
– Обученный волшебник сможет. Если захочет, конечно.
– Где же его взять?
– Он здесь, с нами. Сидит за этим столом.
– Вы шутите, старейший?
– Он не умеет, – тягуче произнес плешивый.
– Ты силен, Кир из Тьялы, – вмешался Рдадрдах. – Очень силен. Возможно, ты не уступишь самому Тельмару, моему хорошему другу. Когда ты подчинил Стихию Огня, отзвуки магических эманаций докатились, я думаю, до Фалессы и Окраины. И потом я прощупал тебя. Мысленно. Когда ты спал или был в забытьи. Думаю, ты простишь меня за это?
– Да чего уж там… – махнул рукой молодой человек. – Только…
– Не верится?
– Не верится, – честно ответил Кир. – Как по мне, так все эти сказки о судьбе, о предназначении, об особых умениях…
– Ну, во-первых, мыслящее существо само пишет свою судьбу, – многозначительно произнес Традктраш. – Во-вторых, никакого предназначения у тебя не было и нет. Предназначение – это нечто косное, заранее определенное. Ты попал к нам по воле целой цепи совпадений. Разрыв любого звена этой цепи или привел бы сюда другого человека, или не привел бы никого вовсе.
– И что тогда?
– Мы бы ждали. А положение у тебя на родине ухудшалось бы с каждым месяцем… Да что там месяцем! С каждым днем. А что до умений, то могу сказать одно – у тебя есть талант, а полезные навыки ты приобретешь, если согласишься принять нашу помощь. Я не требую срочного ответа. Будь гостем в доме нашего собрата. Думай. Обдуманное решение для нас гораздо важнее, нежели принятое сгоряча. Но помни: судьба Сасандры в твоих руках. И еще… – Традктраш замялся, и тогда Рдадрдах сказал, твердо выговаривая каждое слово:
– Даже если ты согласишься учиться волшебству, выучишься и начнешь нелегкий труд по возобновлению порядка в Империи… В бывшей Империи, ибо той страны, что была здесь полгода назад, больше нет. Даже в этом случае мы не можем обещать непременного успеха. Жизнь есть жизнь. Она часто ломает самые выверенные, самые тщательно продуманные планы.
– Все в руке Триединого… – севшим голосом выговорил Кирсьен. Откашлялся. – Я не буду раздумывать слишком долго. Родина – это единственное на этом свете, за что отдавать жизнь нужно с радостью и не торгуясь. Если есть надежда на спасение, то нельзя упускать ее из-за нерешительности и боязни за собственную шкуру. Я согласен. И пусть вас не смущает быстрый ответ. Мое решение обдумано уже давно. Когда начинаем?
Начать решили через три дня, в течение которых Кир отъедался и отсыпался, а гостеприимный хозяин, используя старинную магию кобольдов, лечил его раны. В итоге перерезанные и сросшиеся сикось-накось сухожилия перестали мучить непрерывными болями, но гибкость к правому колену так и не вернулась. Рдадрдах сопел и кряхтел, но вынужден был признать свое бессилие. А бывший гвардеец махнул рукой и сказал, что тот, кто хромал на обе ноги, всегда согласится на одну прихрамывать. Вот если бы наоборот, то как-то нехорошо получилось бы… И принялся отрабатывать удары и защиту подаренным ножом. Магия магией, а нужно уметь защитить себя и обычной сталью.
Точно в назначенный срок явились учителя.
Глава Совета Старейших – Традктраш.
Мастер Стихии Воздуха – тихий и молчаливый кобольд Бадгрдах.
Мастер Стихии Воды – улыбчивый Градхташ, на правой руке которого отсутствовали два пальца. Кир думал, что увечье «подземника» – результат сложного магического опыта со стихиями, но тот объяснил, мол, еще мальчишкой, сопливым кобольденком, любил шляться по заброшенным пещерам и однажды попал в камнепад, уцелел чудом, а вот пальцы рухнувшая скала отбила напрочь.
Мастер Стихии Огня – маленький и плешивый Драдбрдат, имевший привычку донельзя растягивать произносимые слова.
И мастер Стихии Земли – Рдадрдах.
Учителя взялись за дело напористо. Настолько серьезно, что через пару дней Кир взвыл – так его не гоняли с тех пор, как отец поручил управляющему имением, своему бывшему сержанту, научить будущего офицера держать в руках меч.
Обыватели по глупости полагают, что становление чародея заключается в заучивании магических формул, изучении заклинаний, пассов и особых положений рук. Возможно, некоторые волшебники совмещают чародейство с движениями рук и ног, сопровождают его словами и даже длиннющими, витиеватыми фразами. Это привычка, не более того. Ну, еще позволяет произвести впечатление на зрителей, запугать противника. На самом деле волшебнику достаточно внутреннего сосредоточения.
Вот с этим сосредоточением и пришлось помучиться. Как Киру, так и его учителям.
Ну никак не удавалось порывистому тьяльцу «открыть» себя стихиям, «раствориться» в них. А ведь единение со стихией – необходимое условие успешного волшебства. Для стихийного мага, конечно. Кобольды рассказали молодому человеку о существовании магов-«эмоционалов», использующих в чародейских целях чувства людей. И объяснили, почему Великий Круг магов Сасандры некогда запретил подобное колдовство. Используя радость или ненависть, страх или жалость, эманации которых человек испускает в пространство, маг не спрашивает разрешения. Просто берет и все. Это сродни работе карманника и не может быть одобрено законами цивилизованного государства. Но не это главное. Когда маг «берет» у человека эмоцию (причем не важно, какую именно – приятную или неприятную), он уменьшает ее, заставляя тем самым «источник» производить больше и больше этой эмоции. Но радоваться до бесконечности нельзя, как нельзя бесконечно горевать. Душа со временем истощается, и даже если колдун не убивает человека (осознанно или невольно, неважно), то на восстановление душевного равновесия могут уйти месяцы, а то и годы. И вот этого Великий Круг простить не мог никому.
День за днем, упорно и настойчиво Кир постигал умение «стихийного» мага. Открыться той или иной стихии, соединиться с ней, почувствовать себя частью стихии, усилием воли заставить Силу выполнить желаемое. До сих пор у Кира это выходило неосознанно. Например, круглый щит Воздуха, созданный им в бою с медренскими латниками на дороге. Бич Воды, поднятый из колодца на заднем дворе пекаря Одберга. Теперь же он должен был пользоваться стихиями по собственному усмотрению, и больше того, по указке учителей.
Учеба давалась с большим трудом.
Рдадрдах утверждал, что любой маг-человек научил бы своего сородича с легкостью. Для этого учителю-волшебнику не нужно обладать значительной силой, как, например, тому же Тельмару Мудрому. Просто он сумел бы лучше объяснить, помочь прочувствовать. Кобольды же бились изо всех сил, но успех приходил крайне медленно.
Два долгих зимних месяца Кир учился повелевать теми стихиями, с которыми уже успел познакомиться самостоятельно. Воздух, Вода и Огонь. И еще полтора месяца ушло на овладение стихией Земли.
И вот к середине месяца Коня тьялец научился не только работать со всеми четырьмя стихиями по отдельности, а также совмещать воздействия двух-трех природных Сил. Например, не просто направлять по своей воле струю воды куда угодно, а еще и разогревать ее или замораживать, окружать летящий камень ореолом огня. Да, конечно, боевое применение магии интересовало Кира в первую очередь. Но он не обошел стороной и управление погодой, учился побуждать растения к быстрому цветению и плодоношению, заставлял срастаться кости и мышцы у ягнят горных баранов, на которых учился врачевать за неимением людей.
Вместе с почти безграничными возможностями приходило и сознание ответственности за содеянное. Кир начал понимать магов Великого Круга – их постоянные терзания, сомнения, мучительное самоограничение. Волшебство должно служить людям, но не стоит злоупотреблять магическим воздействием, иначе человечество остановится в развитии. Ну кто бы изобретал колесо, когда волшебник, за небольшое вознаграждение, мог бы доставить любой груз в какой угодно конец Сасандры? Не говоря уже о том, сколь ужасны могут быть войны, в которых с обеих сторон принимают участие чародеи. Говорят, все это было на заре становления Империи, но впоследствии Великий Круг магов запретил волшебникам сражаться, если только речь не шла о защите собственной жизни, жизни близкого человека или жизни члена императорской фамилии. Также разрешалось использовать боевые заклятия в случае, когда угрозе подвергается целостность и независимость родины.
Значит, решил для себя Кир, сейчас каждый волшебник, считающий себя патриотом Империи, может смело пускать в ход свое умение против борцов за независимость и вольнолюбцев, а также против айшасиан и умников из западных королевств, так и норовящих влезть длинными носами в чужую кашу.
И вот пришел день… А может, и ночь, кто его под землей разберет? Пришел день, когда Рдадрдах сказал, часто опуская и поднимая веки, что означало, как уже успел разобраться Кир, крайнюю степень волнения:
– Похоже, мы передали тебе все, что знаем сами… Нет, пойми меня правильно, чтобы овладеть всеми навыками, которыми обладаю я, Традктраш, Бадгрдах и Драдбрдат, тебе понадобится не один десяток лет. Но мы научили тебя учиться. А это главное. Теперь ты сможешь пополнять свои знания и умения по мере необходимости.
– Я понял. – В душе Кирсьена жажда выйти на поверхность и навести в Сасандре долгожданный порядок боролась с сожалением о трудном, но интересном времени обучения в подземном городе. – Я исполню свой долг и постараюсь оправдать ваше доверие.
– Не нужно говорить о нашем доверии, – покачал головой кобольд. – Просто исполни свой долг…
На следующий день он шагал с лампой в руке следом за Градхташем и Рдадрдахом, к выходу. По случаю выхода из пещер ему постарались подобрать одежду, больше похожую на человеческую, чем повседневный наряд кобольдов, к которому тьялец уже привык. Плечи человека отягощала сумка с запасом пищи и плотно скатанный плащ-полог, на поясе висел нож и два кошелька – один с кремнем, огнивом и трутом, а второй с десятком золотых и серебряных монет старой чеканки. Кобольды всю дорогу сохраняли торжественное и немного грустное молчание, но Кир не мог сдержать улыбки. Скоро, очень скоро он увидит солнце, небо, облака, шевелящуюся под легким ветерком листву.
Покорная мысленному приказу Рдадрдаха, скала разошлась, открыв выход из тоннеля.
Снаружи царили сумерки. Ничего удивительного. Белым днем ни один «подземник» не рискнет высунуться, ведь яркий свет ослепит их, и хорошо, если не навсегда.
Кир втянул воздух полной грудью. Ароматы весеннего леса, сырой земли и хвои, пьянили ничуть не хуже вина. Там, впереди, за еловым бором начиналась долина Гралианы. По реке можно выйти в Арун и дальше, к самому Великому Озеру, откуда открывается прямой путь на Аксамалу.
Прощание не стали обременять долгими разговорами. Кобольды подняли сжатые в кулаки правые руки по обычаю подгорного народа, а человек отвесил изящный, насколько позволяла негнущаяся нога, поклон, согласно правилам вежливости имперского дворянства. Скала медленно сомкнулась, и он остался один на один с бескрайней природой.
Ночь он провел без сна, но не потому что опасался нападения, а желая подольше наслаждаться запахами и звуками дремучего ельника. Развел маленький костер и сидел, привалившись спиной к стволу ели, не заботясь о том, что пачкает одежду смолой, ворошил угли палкой, любовался порхающими, словно мотыльки, языками пламени. В небе плыли две луны. Большая – в первой четверти, а Малая только пошла на убыль, подарив черному небу тонкий ломтик желтого сияния. Блестели звезды, такие яркие и большие в предгорьях.
Ближе к утру на краю поляны появился дикий кот, привлеченный светом костра. Огромный хищник – больше двух локтей в холке – считал себя полноправным хозяином в здешних местах и не привык встречать соперников. Кир с улыбкой посмотрел в медово-желтые глаза зверя. Кот фыркнул и улегся, вытянув передние лапы и слегка похлестывая хвостом по палевым бокам. Так они сидели друг напротив друга. Зверь и человек. Сильные и мудрые. Знающие цену жизни и смерти. На самом деле Кир не был так уверен в своих силах. Учеба учебой, а как оно выйдет на самом деле?
С рассветом котяра потянулся и ушел в чащу, оглянувшись через плечо на прощание.
Молодой человек притоптал тлеющие угли и весело зашагал вниз по склону к реке. Вернее, захромал, но все равно весело. Все доставляло радость и удовольствие – режущая плечо лямка и скользящая под подошвой хвоя, тяжесть тесака на поясе и утренняя сырость.
В пойме Гралианы ельник сменился бучиной, одетой в молодую листву. Кир с трудом продирался через заросли бузины, то и дело вытирая пот со лба.
Звонко пели птицы, жужжали пчелы над гроздьями белых цветов, источающих сладковатый аромат.
Тьяльцу до зуда в пятках, как в детстве, захотелось использовать хоть малую часть новоприобретенных навыков. Он закрыл глаза и окружил себя коконом пустоты. Исчезли запахи и звуки. Нет, не все… Издали доносилось насмешливое щебетание дрозда-рябинника. Кир медленно вытянул вперед руку раскрытой ладонью вверх и затаил дыхание. Мгновение, другое, третье ничего не происходило, а после по пальцам скользнул легкий ветерок. Еще миг, и острые коготки вцепились около ногтя. Молодой человек осторожно открыл глаза. Серовато-стальная пичуга с черными пестринами на голове сидела у него на пальце и внимательно рассматривала человека черным глазом-бусинкой. Ржаво-рыжие грудь и шея, усыпанные продолговатыми темными пятнами, и белое брюшко места для сомнений не оставляли: дрозд. Скорее всего, тот самый рябинник, нагло выкрикивавший песенку из бузинных кустов.
Хорошая примета. Добрая.
Дрозды приносят весну и радость. Они – певцы обновляющейся после зимы природы.
Правда, в долине Дорены, где прошло детство Кира, чаще встречаются певчие дрозды. Эти птички мельче рябинников и поют гораздо виртуознее. Многие слышат в их песне призывное: «Приди, приди! Скорее, приходи, скорее… Поскорей, поскорей… Приди! Приходи же…» Отсюда и решил народ, что зовут дрозды весну и тепло, цвет на деревья, урожай на поля, приплод в стада… Конечно, рябинник проигрывает сородичу в мастерстве пения, но все ж таки не чужой ему. Значит, его дружба – добрый знак.
– Спасибо, птичка… – прошептал Кир. – Спасибо, братец!
Звуки его голоса спугнули дрозда. Он настороженно пискнул, повернул голову и вспорхнул, мелькнув на прощание черно-бурым крылом.
Чародей помахал пичуге – лети, мол, маленький друг, – а сам спустился к реке.
Идти вдоль берега – глупо, да и бессмысленно – не меньше полгода пройдет, пока до озера дохромаешь. Значит…
Значит, нужна лодка или плот. Жаль, инструментов никаких под рукой нет… Кир усмехнулся. Даже целый ящик плотничьего снаряжения не сделают его мастером. Когда любимое столярное изделие – древко копья да топорище боевой секиры, лучше не пытаться вытесать что-то полезное самостоятельно. Но ведь…
Но ведь не зря же он постигал чародейскую науку в подземном городе?!
Во-он тот пласт зеленого дерна, венчающий охристый обрыв, кажется, вполне подходит…
Мутноватая после весеннего паводка вода Дорены вздулась пузырем, из которого длинным пальцем вырос обоюдоострый клинок. Дрогнул, примеряясь, а потом взрезал рыжую глину полукругом, обрушивая в стремнину кусок берега размером пять на пять шагов. Еще в полете широкий язык огня лизнул будущий корабль снизу, обжигая и скрепляя частицы глины, а воздух, собравшись в тугой комок, позволил отрезанной «краюхе» коснуться речной глади без шума и брызг, да так и остался между обожженной глиной и водой, придавая плавучести. Корни трав, покрывающие кусок берега, удлинились, расползлись множеством отростков, пронизывая пласт сверху донизу. Это чтобы был крепче, не развалился ненароком, наткнувшись на топляк или подводный камень. В то же время стебли недавно проклюнувшегося от зимней спячки белоголовца ринулись вверх, образуя мягкий ковер, пригодный для безмятежного сна…
А ведь получилось!
Сейчас испытаем творение чародейского искусства…
Легкая волна подогнала плавучий остров к берегу.
Кир осторожно ступил на траву. Да, покачивает, но в целом – очень удобно. Молодой человек уселся, поджав под себя ноги, и позволил реке вынести островок на стремнину.
Путешествие началось.
В кружении лиц на улицах Аксамалы еще не звенело то довольство жизнью и ликование, какое наблюдалось минувшим летом, но потихоньку-полегоньку на лица обывателей возвращались улыбки, в толпе звенел веселый смех. Каких усилий стоило правительству «младоаксамалианцев» накормить огромный город, многие предпочитали не вспоминать. И скорее всего, главную роль здесь сыграли не речи высокоученого мэтра Дольбрайна и не походы по округе небольших, но отлично обученных и прекрасно вооруженных отрядов из числа студентов и ополченцев, чьей задачей было уничтожение остатков войска Жискардо Лесного Кота.
Нет, поток торговцев из сел и городишек хлынул в Аксамалу после того, как расползлись слухи о красоте и отваге соправительницы – Фланы Огневолосой. За призрачную надежду увидеть хоть краем глаза спасительницу столицы крестьяне и арендаторы готовы были променять чертоги Триединого на Ледяную Преисподнюю. Они ехали за сотни миль, зачастую со всей семьей, везли зерно, овощи, фрукты, долежавшие до весны, гусей и кур в клетках и корзинах, гнали коров и овец. Дешево, конечно, не продавали… Но ничего тут не поделаешь – цены в Аксамале за эту зиму выросли раз в семь-восемь. И это еще хорошо! В других провинциях стоимость зерна возросла в пятнадцать, а то и двадцать раз. Но скудо, вырученные за продовольствие, оседали не в карманах селян, а в карманах владельцев гостиниц, трактирщиков, стражников, ревностно следящих, чтобы приезжие не задерживались в столице больше трех суток.
Зато в городе установилась спокойная жизнь. Приструнили воров и грабителей. Четыре похода главнокомандующего Гурана в припортовые кварталы сами по себе заслуживали прославления в стихах с помостов Клепсидральной площади. Да кто же прославляет рутинную работу? Зачистка трущоб от сброда – необходимая, но грязная и неблагодарная работа. Зато правительству удалось добиться беспрепятственного прохода как торговцев, так и чиновников таможни к причалам. Начала потихоньку возобновляться торговля озерным путем. Особенно когда утихли зимние шторма, растаяли остатки льда в северной части Великого озера. Вместе с купцами прибыли из Аруна тревожные вести. Армия Барна углубилась в страну, по пути захватывает города, уничтожает всю символику Сасандры, словно пытается стереть саму память об Империи. В Табале, поговаривали, тоже заваруха. Барнцы взялись всерьез за соседние провинции. Но об овцеводов, кажется, обломали зубы – табальцы умудрились не только собрать, но и обучить войско, способное противостоять захватчикам. Так что о судьбе Табалы аксамалианцы не беспокоились, тем паче провинция объявила независимость в числе первых. Возникало другое опасение: а ну как почувствует полководец овцеводов силу, дарующую крылья за спиной? А потом возьмет да и двинет армию на столицу бывшей Империи…
Флана вздохнула, отложила бумаги. Как же ей хотелось не просто убрать ненавистные расчеты, расписки, приказы, пояснения, списки, а изорвать их в мелкие кусочки. А после выкинуть в окно или сжечь. Лучше сжечь – двор университета убирает молчаливый и неулыбчивый фра Гольбрайн, бывший профессор астрологии, добровольно взваливший на себя обязанность содержать двор и прилегающие улочки в чистоте.
Мысли об армии Табалы, Барна и Аруна не давали соправительнице Аксамалы покоя. Из них аруниты беспокоили отсутствием армии, а две остальные провинции – излишне сильными войсками.
Барнцев вел генерал делла Пиерро, бывший дивизионный генерал императорской армии. Он – осторожный, даже излишне, командир, опытный военачальник. Такой может растоптать защитников Аруна, «закогтиться» в главных крепостях, установить в провинции власть на свое усмотрение, но он не рискнет переправляться через озеро и атаковать Аксамалу. Без серьезной и длительной подготовки, по крайней мере.
А вот армию Табалы возглавлял никому не известный человек со странной кличкой. Генерал Стальной Дрозд. А полное имя – Антоло Стальной Дрозд.
Любопытно… Тезка того паренька-студента, что устроил драку с лейтенантом Кирсьеном на день тезоименитства матушки императора. Где они, кстати? Остались ли живы? Если сумели сохранить себя в разгулявшейся над Сасандрой грозе, то чем занимаются?
В дверь постучали. Мягко и неназойливо.
– Входи, Гуран! – обрадовалась Флана. Вот у вельсгундца и можно узнать, что с Антоло.
Гуран вошел как всегда. С легким поклоном и ненавязчивой улыбкой. Ни за что не скажешь, что главнокомандующий, второй человек среди «младоаксамалианцев» после Дольбрайна. Хотя в последнее время многие считают, что молодой дворянин утратил влияние на мэтра. Сейчас, говорят, Дольбрайн шага не ступит, чтобы не посоветоваться с Жильоном-сыскарем.
– Доброе утро, – Гуран тронул ус.
– Здравствуй. Присаживайся.
Вельсгундец опустился на низкий карл,[36] упер ножны с мечом в пол, сцепил пальцы на крестовине. Вздохнул.
– Какие новости с севера? – поинтересовалась Флана.
– С севера все новости старые, – усмехнулся Гуран.
– А с юга?
– С юга есть кое-что… – Молодой человек замялся. – Вельза скоро пришлет послов, попросится под нашу руку.
– Откуда ты знаешь?
– У меня есть люди, умеющие слушать и, главное, слышать. А купцы, когда выпьют вина, могут рассказать много интересного.
– Ну-ну… А кроме Вельзы что слышно?
– Кроме Вельзы, новости так себе… Камата ведет переговоры с Айшасой. В обмен на некоторые послабления в торговых пошлинах, каматийцы согласны разместить на побережье несколько крепостей с гарнизонами из айшасианских солдат. А кроме всего прочего, они рассчитывают, что флот Айшасы приструнит халидских пиратов. В этом году они возобновили набеги. Уже сожжены пять рыбацких поселков, ограблен храм Триединого в окрестностях Эгейлы. Мьельские купцы в панике.
– А разве мы не можем предложить Камате военную помощь? – Флана приподняла бровь.
Гуран вздохнул:
– Чего греха таить… Не можем. Обе эскадры в Ласковом море поделены между Уннарой и той же Каматой. Поделить-то они поделили. Все по-честному, корабли поровну. А что морякам нужно жалованье платить, никто как-то не подумал. Ну, что поделаешь! Не сообразили! Думали, моряк, служащий независимой провинции, есть уже не хочет. А они несознательные попались, разбежались почему-то…
– Не нужны нам айшасианы на побережье… – протянула Флана.
– Кто ж спорит? Тем более, если король Айшасы пойдет на уступки купцам, каматийского зерна мы уже не увидим.
– И что ты думаешь делать?
– А что тут сделаешь? Я предложил фра Дольбрайну заслать гонцов в Уннару. Они с Каматой всегда соперничали. Есть надежда, что уннарцы назло Камате нас поддержат. Правда, Перт не заменит Браилы с Мьелой…[37] Но все-таки. Как говорят в Табале, с поганой овцы хоть шерсти клок.
– В Табале? Кстати, о Табале. Что ты думаешь о генерале Стальном Дрозде?
Вельсгундец отвел глаза.
– Ты что-то знаешь, Гуран? И не хочешь мне говорить!
– Нет. Слово чести, нет, – покачал головой молодой человек. Дернул себя за бородку. – Просто имя этого генерала и мне не дает покоя. Говорил я тебе или нет, что Антоло, Емсиля и Вензольо отправили в солдаты?
– Говорил. Но почему солдат не может стать генералом?
– Потому что у генерала есть свой сын, – к месту вспомнил старую шутку Гуран.
Флана даже не улыбнулась.
– И все-таки мне кажется…
– Поверь, – прервал ее Гуран. – Я выяснял… Я расспрашивал… В конце лета под Аксамалой сформировали четыре полка из людей, отбывающих наказание в тюрьмах и на каторгах. Предполагалось, что они таким образом искупят вину перед родиной. Один полк отправили в Окраину, сдерживать кентавров. Один – в Барн, где дроу вконец распоясались, в открытую против Сасандры пошли. А два – скорым маршем в северную Тельбию. Они вошли в пятую пехотную, «Непобедимую». Сама знаешь, что в Тельбии происходит…
– Но ведь Барн недалеко от Табалы! Антоло мог дезертировать. Ну, после того, как Империя развалилась, убежать на родину…
– Извини, – вздохнул Гуран. – Мои друзья попали в тот полк, что направлен в Тельбию. И еще… Я не думаю, что в наше время солдат, да еще отправленный в армию прямиком из тюрьмы, может стать генералом. Да и знал я Антоло! Он армейскую дисциплину на дух не переносил. Да он скорей удавится, чем начнет выслуживаться.
Вельсгундец в сердцах стукнул кулаком по колену. Рванулся, чтобы вскочить, но сдержал порыв.
– Ну, ты же стал главнокомандующим… – тихо произнесла Флана.
– Я стал. Так это ж… – начал было Гуран, но замолчал, захлопнув рот так стремительно, что аж зубы клацнули. Фразу он не закончил, но ее нетрудно было угадать: «Это – он, а это – я».
Молодой человек смущенно засопел и отвернулся к окну. Флана какое-то время молча перебирала бумаги, раскладывала их ровными стопками на столешнице, исподтишка поглядывая на вельсгундца. «Он до сих пор мучается, что его вызволили из тюрьмы, а друзья остались. Как будто в этом есть чья-то вина! Раз такой совестливый, то оставался бы с ними. А не смог, так нечего и грызть себя самого…»
– Как ты думаешь, – прервала молчание правительница, – литийские купцы приведут суда ближе к лету?
– А! Что? – вскинулся Гуран. – Литийские? Не знаю… А зачем нам торговля с Литией? Обычно они нам не продают ничего… Только покупают у вельзийцев и каматийцев зерно, вина.
– А нам и не важно, чтобы у нас покупали или продавали. Все равно город будет иметь с торговли и с таможенной пошлины, – рассеянно пояснила Флана и вдруг нахмурилась. – А ведь ты не для того сюда пришел, чтобы со мной о торговых делах говорить! Угадала? Быстро признавайся, с чем пожаловал! – Она притопнула каблучком.
Гуран снова вздохнул. Поежился. Откашлялся. Открыл рот… И опять закрыл его.
– Эй, ты чего? – Флана подалась вперед. – Гуран! – Ее голос щелкнул, как плеть-семихвостка. – Быстро признавайся! Все равно ведь узнаю.
– Узнаешь, конечно, – сокрушенно тряхнул головой молодой человек. – Сообщат, не помедлят.
– О чем сообщат?
– Эх! – Вельсгундец махнул рукой, бросаясь в признание, словно в омут головой. – Вчера ночью совет был…
– Министров?
– Ну да… Правительство собиралось.
– А почему меня не позвали?
– Так и меня сперва звать не хотели.
– Заговор? – Зеленые глаза Фланы сверкнули.
– Что ты! – Гуран усмехнулся, но потом задумался. – А ведь, пожалуй, и правда заговор…
– Против кого?
– Тебе решать.
– Не поняла…
– Абрельм, чародей наш, предложил выдать тебя замуж за фра Дольбрайна.
– То есть как это? – Флана непонимающе заморгала.
– Ну, как… По закону. Все как положено. С оглашением, с помолвкой, со жрецами Триединого…
– Да я не про это! – Она скомкала какую-то расписку. Потом, одумавшись, расправила ее, разгладила пальцами на столе. – Почему меня не спросили?
– Спросят. Сегодня. Я предупредить пришел. – Гуран ущипнул себя за ус и вдруг заговорил быстро, сбиваясь и запинаясь: – Нет, конечно, если ты против…
– А я должна быть против?
– Ну, не знаю… Твое мнение тоже важно. По крайней мере, я так думаю.
Флана помолчала немного. Спросила, откидываясь на спинку кресла:
– А остальные?
– Нерельм считает, что брак между соправителями сделает их одним полноценным правителем. Крюку все равно, но он настаивает, чтобы кто-либо из вас стал императором. Ну, или императрицей… Жильон уверен, что тебя нужно вообще отстранить от управления. Его любимая поговорка: «Волос долог – ум короток». Он говорит, что если чернь хочет видеть тебя символом свободной Аксамалы, то нельзя запрещать им. Но твое участие в жизни Аксамалы должно быть ограничено появлением на помосте во время праздников и раздачей милостыни нуждающимся. Абрельм… Ну, Абрельм-то это и предложил. Обосновал очень дотошно. «Младоаксамалианцы», мол, теряют доверие и любовь народа, а тебя едва ли не боготворят.
– А Дольбрайн?
– Дольбрайн? А что Дольбрайн… Он в последнее время живет, словно не от мира сего. Твердит, что мечта о благе обернулась разрухой и неисчислимыми бедами. Подыскивает объяснения, почему именно императорская власть для Сасандры больше подходит, нежели народовластие. Приказал отстроить храм Триединого взамен разрушенного вместе с Верхним городом и мечтает помолиться там.
– То есть он не возражал?
Гуран отвел глаза:
– А кто в здравом уме и трезвой памяти возражал бы?
– Против императорской короны?
– Против женитьбы на тебе.
– Да?
Вельсгундец промолчал, глядя в стену.
Флана поднялась, подошла к окну. Во двор размеренно шаркал метлой мэтр Гольбрайн. Ученый, можно сказать, мировая величина, а посвятил себя поддержанию чистоты и порядка. Сказал, что больше некому. Раз дворники отправились строить светлое будущее, то профессорам только и остается, что взять метлы в руки. А наука подождет. Не так уж важна астрология для жизни города. Голодных она накормить не поможет, замерзших не обогреет и на городские стены не поднимется, чтобы отразить врага. Он наотрез отказывался составлять гороскопы, хотя его много раз просили. Министры уговаривали его посчитать благоприятное расположение звезд, чтобы заниматься торговлей, политикой, военным делом. А кое-кто приходил просить о личном гороскопе, сулил большие деньги, власть, почет и уважение. Гольбрайн смеялся в ответ и лишь покрепче сжимал черенок метлы сильными пальцами.
Лишь избранные знали, что по ночам он поднимается на площадку для наблюдения за светилами, наводил секстан на звезды Лумор и Го-Дарит, Рай-Шум и То-Хан, тщательно по таблицам сверял фазы Большой и Малой Лун. О результатах своей работы он не рассказывал никому, отмалчивался или отшучивался…
Значит и ей, Флане, не приходится ждать помощи и совета от астролога. Нужно решать самой.
– А скажи мне, Гуран, я имею право отказаться? Или…
– Пусть попробуют лишить тебя этого права! – Плечи вельсгундца напряглись. – Не для того мы провозглашали гражданские свободы и права человека.
– Понятно. Спасибо, Гуран. Я всегда верила в тебя.
– Так что передать Дольбрайну? – Молодой человек встал, поправил перевязь с мечом.
– Передай ему… И всем остальным «младоаксамалианцам»… Передай им, что я согласна.
– Согласна? – Глаза Гурана округлились.
– Да. Во имя процветания Аксамалы. Если мы боремся за нашу страну, то должны в чем-то себя ограничивать, смирять свои желания и соизмерять их с нуждами Аксамалы и новой возрожденной Сасандры. Я согласна. Тем более, мэтр Дольбрайн – мужчина интересный и не старый. Так ведь? – Она подмигнула.
Гуран с закаменевшим лицом поклонился и вышел из комнаты. Флане показалось, что он почему-то остался недоволен ее ответом.
Толпа на Клепсидральной площади взорвалась ликованием. К небу взлетели гугели и чепцы, пелеусы и токи.[38] Полдюжины трубачей поднесли к губам начищенные, сияющие ясным солнечным светом фанфары. Присутствующий на церемонии брат Оболо, отец-настоятель строящегося храма Триединого, воздел руки к небу, и ритуальная звезда из чистого золота засверкала у него на груди.
Министры улыбались и махали руками горожанам. Без излишнего рвения, но приветливо. Даже телохранители в алых накидках с серпами не могли сдержать легкие улыбки.
Мэтр Дольбрайн прижал ладони к сердцу и поклонился, наверное, уже пятый или шестой раз. Ему нравилось, когда народ радуется – когда простые обыватели выражают одобрение его словам и действиям.
В такие мгновения он едва ли не втягивал в себя выплескиваемые толпой эмоции. Как те чародеи, что разрушили Верхний город. Фра Абрельм, один из них, верой и правдой служил делу «младоаксмалианцев» и даже нашел четверых помощников и десяток мальчишек, обладателей кое-каких способностей. Правда, их сила оставляла желать лучшего, но восполнялась рвением и желанием стать полезными делу Аксамалы. Абрельм учил волшебников, а те, в свою очередь, передавали основы чародейского мастерства подросткам.
Кстати, пожилой колдун присутствовал тут же, на помосте. Он порозовел и расцвел, будто весенняя роза. Видно, ему тоже доставляло удовольствие купаться в чувствах, выплескиваемых толпой.
Берельм скосил глаза на Флану, которая, скромно потупив глаза, приседала, придерживая кончиками пальцев края юбки. Если бы не высшие интересы, интересы страны и людей, поверивших в него, Берельм-Ловкач никогда в жизни не связал бы жизнь с проституткой, пускай и бывшей. С одной стороны, он, конечно, был далек от мысли презирать или, как некоторые обыватели, требовать высылки из Аксамалы всех «жриц любви», но жениться… Раньше, по крайней мере, подобная мысль даже не закралась бы ему в голову.
Но будь что будет…
Двоевластие немыслимо в любом государстве. А уж в таком, которое с трудом оправляется после голодной зимы, войны, разрухи, тем более. С той же целью – укрепить власть и навести окончательный порядок в городе и окрестностях – стоило надеть корону императора. А корона, как известно, надвое не делится. Теперь он, Берельм, будет править, а роль Фланы постепенно сведется к появлению на людях по самым значительным праздникам, раздаче пожертвований и прочей благотворительности. А потом… Потом ее забудут, как забывали многих правителей, очень даже неплохих и поначалу любимых чернью.
Флана перехватила взгляд Берельма-Дольбрайна. Чуть заметно дернула плечом, ничем больше не выказывая раздражения. Ни к чему. Народу не нужно знать, что между правителями хватает разногласий. Народ должен верить, что наверху все хорошо, все тихо и мирно, и думают власть предержащие лишь о том, чтобы ему, народу, лучше жилось. Она обворожительно улыбнулась будущему супругу. Мы еще посмотрим, кто кем будет управлять. Способов подчинить мужчину и заставить его плясать под свою дудку хватает. Флана чувствовала силы испытать эти способы на гиганте мысли, величайшем философе, главе «младоаксамалианского» правительства…
Взгляд из толпы, быстрый и в то же время пристальный, пропитанный ненавистью, как прибрежный песок водой, ожег Флану, заставил вскинуть голову и поежиться. Неужели кто-то из честных горожан затаил злобу на нее? Из-за чего? Что она упустила? Может, не рассмотрела вовремя жалобу, не ответила на прошение?
Пока правительница размышляла, взгляд вернулся. Будто пощечина по второй щеке. Хлесткий и обидный.
Кто?
Флана подняла голову, пытаясь выловить в толпе зевак неизвестного, чья ненависть овеществилась подобно копейному жалу.
Кажется, мелькнуло одно знакомое лицо. Длинное, лошадиное. Костистые скулы, торчащие, подобно ключицам нищего, умирающего от голода. Остроконечная бородка обрамляла лицо снизу, а меховая оторочка старого, застиранного гугеля – сверху.
Это же…
Этого не может быть!
Арунит Иллиос – чародей-стихийник, служивший верой и правдой кондотьеру Жискардо. Последний раз Флана видела его тощую фигуру, обряженную, по обыкновению, в уродливый, бесформенный балахон, скрюченной, ныряющей в темноту. И очень рассчитывала, что болт, выпущенный студентом Лисом, успокоил зловредного колдуна навсегда. А он живучим оказался. Где-то отлежался, потом сумел пробраться в Аксамалу… И что теперь? Хочет отомстить? Ему ничего не стоит испепелить всех, стоящих на помосте. И никакие парни с двуручниками не сумеют ему помешать…
Что же делать?
Пока мысли Фланы метались с лихорадочной быстротой, волшебник исчез. Растворился в толпе, будто и не было. Удивительно при его росте и худобе. Арунит выделялся среди аксамалианцев, как конь в отаре овец. И вдруг пропал. На корточки присел, что ли? Или при помощи волшебства глаза отвел?
Не забыть бы рассказать все Гурану…
Флана вновь присела, кивая благодарным горожанам и улыбаясь. Нужно быть приветливой и благожелательной, а все остальное само приложится.
Первые пять дней пути Кир от души развлекался тем, что учился разбрасывать по обеим берегам реки, по которой сплавлялся, сеть, сотканную из воды, воздуха и малой толики огня. Эту сетку он назвал «сторожевой». Заметить ее мог только очень искушенный в магии чародей – тонкие, паутиноподобные ниточки пронизывали воздух на прогалинах и под сенью деревьев. Но любое живое существо, коснувшееся их, вызывало дрожь и пробегающую по сети волну. По силе и частоте толчков тьялец учился распознавать, что за зверь или птица их вызвали. Дикий кот – плавные, но мощные. Олень – резкие и сильные. Белка или бурундук – быстрые, как бы дрожащие. Синицы, дрозды, скворцы – еле слышные из-за малого веса пичуги.
В оставшееся время Кир сидел, глядя на языки маленького костра. Греться при помощи магии молодой человек считал излишней роскошью, неоправданной тратой сил. К тому же на огонь так приятно смотреть. Танец пламени успокаивает и настраивает мысли на философский лад.
Может быть, поэтому, заметив, а вернее, почувствовав небольшой отряд остроухих, он не испепелил их одним махом?
Дроу шли гуськом, след в след, вдоль берега. Боевая раскраска воинов ни о чем не сказала Киру – с таким кланом он не сталкивался в плену. Руки натерты серо-зеленой глиной, на которой частыми беспорядочными мазками пестрела охристо-желтая краска. Волосы карликов скручены в узлы и закреплены на макушках. У переднего прическу украшали три пера, похожих на орлиные.
Первым побуждением Кира было – выпустить струю огня, оставив от остроухих горстку пепла. Но он пересилил себя и, закрывшись зеркальным щитом, какое-то время наблюдал за дикарями.
Кстати, изобретением этого щита чародей гордился. Ни один из учителей-кобольдов даже намеком не дал понять, что магию можно использовать и подобным образом. Может, дело в их подземной жизни, погруженной в кромешную темноту?
Выпуклый диск из сгущенного воздуха – почти такой же ему удалось сделать спонтанно, чтобы отвести стрелу тельбийского повстанца, – снаружи покрывали мельчайшие капельки воды. В них, как в зеркале, отражался окружающий чародея мир. Если ты находишься в лесу, то лес, если в горах, то горы. В степи он будет отражать небо и колышущуюся до горизонта траву. В городе – стены домов, фонари, мостовую. Конечно, если сторонний наблюдатель подойдет вплотную, на расстояние вытянутой руки, он увидит себя, искаженного до неузнаваемости, но это издержки кривизны зеркальной поверхности. Как на боку начищенного чайника. Но тут уж ничего не поделаешь – идеального способа стать невидимым не существует. Это только в старинных легендах волшебники обладают неограниченными возможностями. На самом деле есть ограничения, которых не в силах обойти самый сильный, самый обученный, опытный и изощренный колдун.
Кир долго плыл рядом с разведчиками-дроу. Не меньше часа. Он рассматривал их едва ли не в упор. Постепенно ненависть, всколыхнувшаяся было в его душе, сменилась любопытством, а после и жалостью. Сыны Вечного Леса ведь не были изначально кровожадными и жестокими. Они жили в гармонии с природой, почитали любое живое существо, обитавшее в лесу, никогда не убивали зверя без нужды и прежде, чем срубить дерево, просили у него прощения… Только людей они ненавидели. Так за что их любить? За то, что они пытаются забрать земли дроу? За попытки навязать свою религию, свои законы, свой образ жизни? За то, что имперские купцы меняют меха на крепкое вино, к которому дроу привыкают очень быстро и потом готовы за глоток заложить душу демонам Преисподней? Немудрено, что колдуны остроухих поднимают свой народ на борьбу с завоевателями. Другое дело, что ведут ее с излишней жестокостью, не гнушаясь убийством мирных жителей и кровавыми жертвами… Ну, так маленький народец не может по-другому противостоять огромной Империи. Все честные и благородные методы ведения войны заранее обречены на провал.
Молодой человек так расчувствовался, что хотел отпустить остроухих подобру-поздорову. Его остановила простая мысль: возможно, цель похода дроу – набег на деревню барнцев (ведь за пределы Барна Гралиана еще не вышла). Значит, опять прольется кровь, будут умирать старики, женщины и дети. Мужчины возьмутся за оружие в попытке отстоять свое право жить на этой земле. Может быть, им даже удастся победить, ведь остроухих совсем мало, но общее количество ненависти, разлитой по земле, увеличится. И еще призрачнее станет надежда помирить людей и сынов Вечного леса.
Этого нельзя допустить. Теперь, когда Кир чувствовал почти безграничную силу, он знал, что должен делать на этой земле, осознал свое предназначение, на которое кобольды лишь смутно намекали, опасаясь говорить напрямую. Наверное, именно этого они и хотели. Осознания и понимания.
Слегка напрягшись, Кир заставил два дерева, между которым как раз проходили остроухие, качнуться друг другу навстречу и взмахнуть корявыми сучьями, будто северные великаны, – задача не из легких и для сильного чародея. Вырвавшийся из земли корень стегнул переднего разведчика под колени. Поднявшаяся на спокойной речной глади волна ударилась о берег, разбилась на тысячи брызг, которые сами собой рванулись вперед, на лету превращаясь в острые осколки льда.
Дроу удивленно и испуганно закричали, прикрывая лица ладонями. Ледышки больно секли кожу, оставляя глубокие порезы. Один из карликов замахнулся топориком на дерево. Кир накинул на его запястье жгут воздуха, затянул и рванул на себя. Воин взлетел в воздух, будто получил в лоб тяжелой деревянной киянкой, которой в Камате клепают бочки. Он поднялся над землей на добрых три локтя и рухнул плашмя, приглушенно квакнув и выпучив и без того круглые глаза. Второй остроухий схватился за дротик, пригнувшись в поисках невидимого врага. Все тем же щупальцем, скрученным из воздуха, Кир толкнул его в затылок прямо на древесный ствол. И хотя опытный воин успел всунуть локоть между шершавой корой и собственным лбом, со стороны это выглядело так, будто он попытался ни с того ни с сего забодать дерево. Остальные загомонили, сбиваясь в кучу.
– Таб’ше Сиилэхт Коль к’оур мид’![39]
Украшенный орлиными перьями вождь пронзительно заверещал, замахнулся на паникеров дубинкой, усеянной клыками крупного кота:
– Г’ирид’э! Ор’ха Крет’табх к’омэрк’хэ мид’![40]
– Ор’ха Крет’табх до хьюл о т’аур! – отвечал ему плечистый для дроу воин с двумя топориками. – Та ниль кюш мид’![41]
«Вы еще подеритесь, горячие воины Вечного Леса», – усмехнулся Кир, прикрывая глаза.
Зазубренная молния сорвалась с безоблачного неба и воткнулась в землю у ног вождя. Остроухий подпрыгнул и упал ничком. А волшебник погнал ветер по верхушкам деревьев. Сильным, шквалистым порывом, от которого заскрипели могучие сучья и сорвалась молодая листва.
– К’еер Эанн… – испуганно втягивая головы в плечи, заволновались дроу. – К’еер Эанн эт’тель ка![42]
Молодой человек едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос. Пришлось даже укусить себя за палец, наблюдая, как недавно такие уверенные в себе и отважные остроухие подхватывают вожака, не подающего признаков жизни, за руки и за ноги и бегут, всполошенно озираясь, будто ждут удара в спину.
– Так вам и надо! – Кир махнул рукой вслед убежавшим и убрал зеркальный щит. Он от души надеялся, что дроу повстречают другие отряды, распустят слухи об атакующей их Грозовой Птице, которой даже сам Золотой Вепрь не указ.
Дальнейший путь по реке не изобиловал встречами ни с людьми, ни с представителями какой-либо другой расы. От нечего делать Кир приманивал птиц, которые кружили над его островком, порхали небольшими стайками, скрашивая одиночество мага, а потом отпускал их к гнездам. Больше всего его восхищали дрозды, высвистывающие на прощание сложные трели. Под их пение хотелось просто радоваться весне, забыть горести и невзгоды, жить и наслаждаться жизнью так, как умеют только маленькие дети, не ведающие предательства и разочарований.
Чтобы не запутаться, Кир отмечал дни, делая зарубки на гладко оструганной веточке. По его подсчетам, он приближался к границе Барна и Аруна. Гралиана становилась шире, набирала силы. Если в верховьях она скакала по камням игривым жеребенком, то сейчас отмеряла мили, словно могучий жеребец. Скоро по берегам начнут попадаться села и города, а там и до Верны недалеко. Большой торговый город, выстроенный на пересечении торговых путей с запада на восток и с севера на юг. Там можно будет оставить необычное средство передвижения и, чтобы не привлекать лишнего внимания, продолжить путь верхом. Также хорошо бы узнать, как обстоят дела в провинциях, что слышно из охваченной бунтом столицы? Поднимать Империю из развалин – труд не из легких, подходить к нему нужно серьезно, не кавалерийским наскоком, а тяжелой и надежной поступью пехоты.
Крупного и красивого оленя, припавшего к воде, молодой человек заметил сразу, как только остров обогнул сильно выдающийся, заросший орешником и терном мысок. Взрослый самец с проседью в черно-бурой шерсти, покрывающей шею, стоял на коленях, вытянув морду, увенчанную молодыми, покрытыми нежной бархатистой кожицей рогами. Подплыв ближе, Кир разглядел белое оперение стрелы, торчащее между ребер на две ладони дальше левой лопатки. Стрела вошла почти вся. Рогач, несомненно, умирал от внутреннего кровотечения.
Жаль красавца… Кто же это его так?
Впрочем, какая разница?
Подранок есть подранок. Его муки необходимо прекратить. А заодно и олениной запастись. Не пропадать же добру? Жители подземелья не слишком баловали себя и гостя мясом.
Кир подогнал остров к берегу. Заставил случайно оставшийся в дерне корень выползти на поверхность и сцепиться с корнями плакучей ивы, чьи ветви нависали над водой.
Олень скосил выпуклый карий глаз, дернул ухом, но у него не осталось сил даже на то, чтобы отпрянуть в сторону. Он только дернул шкурой, когда человеческая ладонь легла ему на шею.
– Спи… – приказал Кир.
Веки рогача опустились. Дрожащие бока равномерно заходили вверх-вниз, как кузнечные мехи.
– Умри…
Кир сжал пальцы в кулак.
Сердце оленя стукнуло дважды и замерло. Живчик на шее больше не бился.
«Это ж я так и с любым человеком могу… – подумал тьялец. – Страшно… По силам ли мне выдержать и не пустить в ход такое оружие? Зачем вообще человеку этот груз? Обладать силой и властью и постоянно бороться с искушением пустить ее в ход…»
– А ты вырос, т’Кирсьен делла Тарн! – послышался насмешливый и удивительно знакомый голос из кустов.
Молодой человек вскинулся, окружая себя щитом уплотненного воздуха.
– Кто здесь?
– Эй, ты только не запусти чародейством каким-нибудь с перепугу! – проскрипел второй голос. Тоже ужасно знакомый…
Где же он его слышал? Неужели?..
Да нет, не может быть…
– Если ты обещаешь не делать глупостей, мы выходим, – пообещал первый голос.
– Кто бы вы ни были, я вас не боюсь, – твердо ответил Кир. – Если бы я хотел, то давно испепелил бы ваш куст. Так что выходите, не делая резких движений, и держите руки на виду.
– Нет, ну ты слышал?!! – расхохотались в кустах.
Ветки задрожали, и на берег выбрался человек в меховой безрукавке поверх затертого, покрытого подозрительными темными пятнами, когда-то серого камзола. Темные с проседью волосы, седая щетина на щеках…
– Мастер? Это вы? – не смог сдержать удивления Кир, открыв рот не как уважающий себя волшебник, а словно обычный мальчишка.
– Конечно, я! – улыбнулся лучший сыщик Аксамалы.
Следом за ним выбрался остроухий. Белые, будто седые, волосы его, смазанные соком неизвестного растения, торчали гребнем на голове. В руках дроу держал расснаряженный лук, напоминавший длинный посох.
– Белый?! – Глаза тьяльца полезли на лоб.
– А ты кого ожидал увидеть? Ведающего Грозу? – сварливо отозвался карлик.
– Откуда вы здесь? Какими судьбами? – Молодой человек шагнул вперед, протягивая старым знакомцам руки. Мастеру – правую, а Белому – левую.
– Какими судьбами? – покачал головой сыщик. – Мне иногда кажется, что наши судьбы сорвались с цепи, словно бешеный кот. Вот и мечутся, выдавая такие кренделя, что обхохочешься. Иначе и не объяснить все эти встречи, расставания…
– Спасибо, что добил моего подранка, – вмешался Белый. – Я, конечно, знал, что не промахнулся.
– Так это твоя стрела?
– А чья же еще? – Дроу подошел к оленю, наклонился, схватил стрелу пониже оперения и, напрягшись, вырвал ее. Пристально осмотрел. – Около сердца прошла. Кровь алая… Слишком долго бежал с такой раной.
– Мы все слишком долго живем с нашими ранами… – философски заметил Мастер. – А ты сильно изменился, Кир.
– Еще бы! – развел руками молодой человек. – Одет в кот его знает что. Ноги вот не слушаются… – Он сделал напоказ несколько шагов, излишне сильно припадая на плохо зажившую ногу.
– Не выдумывай! – сурово оборвал его Мастер. – Если бы я не знал, что ты смеешься, то разочаровался бы в тебе. Ты изменился не внешне. Ты стал другим изнутри. Знаешь, как яйцо свежеснесенное и то, из которого вот-вот цыпленок вылупится. Снаружи посмотришь – никаких отличий. А внутри совершенно разные.
– Сравнение с яйцом мне льстит, – усмехнулся Кир. – Ладно. Поговорим, думаю, у костра?
– Само собой! – бросил через плечо Белый, уже перевернувший тушу оленя на спину и сделавший первый надрез вдоль брюха.
– Я сейчас хвороста наломаю… – кивнул сыщик.
– Я помогу, – поддержал его Кир.
Пока дроу свежевал добычу, люди натаскали внушительную груду хвороста. Мастер вытесал и забил в землю две рогульки, обстрогал ивовый прут, которому предстояло послужить вертелом.
Кир направил палец на сложенные кучкой ветки. По его приказу разгорелся маленький, но жаркий огонек. Волшебное пламя перекинулось на ветки и сучья, не страшась ни сырости, ни ветра.
– Видишь, правду я о нем рассказывал, – оскалил лошадиные зубы Белый, нанизывая еще теплые куски печени на прут.
– Всей правды ты еще не знаешь, – вздохнул тьялец, присаживаясь у костра.
– А я и не гонюсь… – беспечно отозвался дроу. – Мне хватает того, что я вижу.
– Видно, сам Триединый тебя послал, – серьезно проговорил сыщик. – Нет, в самом деле, есть правда на свете! А я, дурак старый, все голову ломал, как нам с вражеским колдовством бороться!
– Каким еще колдовством? – напрягся Кир.
– Долго объяснять… – Мастер присел рядом с молодым человеком, пошевелил палочкой горящие ветки. – Но надо. Ты знаешь, что армия Барна идет на Ренделу? Что две трети Аруна уже завоеваны?
– Барна? Но барнцы всегда были самыми тяжелыми на подъем! У нас даже говорили – ленивый, как барнец. И вдруг затеять войну? Да еще пытаться завоевать соседнюю провинцию?
– Это не их заслуга. Вернее, не их вина.
– Н’атээр-Тьян’ге – кайт да маах’эр![43] – взмахнул тесаком Белый.
– И не он один, – добавил Мастер. – Устроить заваруху в северных провинциях ему помогает мой давний знакомый Исельн дель Гуэлла.
– Значит, вот ты где, барон Фальм… – прошептал Кир. А вслух спросил: – Почему вы говорили о колдовстве?
– Да потому, что без заклинаний не добьешься такого боевого духа, как в барнской армии. Вон, на Табалу, говорят, такая же точно пошла, да вся пропала.
– Как пропала?
– Да вот так. Собрали табальцы ополчение. Командиром какого-то генерала поставили, по кличке – Стальной Дрозд. Ну, и всыпали захватчикам по самое «не могу»…
– Дрозд?
– Ну, да! Стальной Дрозд.
– Хорошая кличка. Дрозд – птица весенняя. Приносит перемены к лучшему, – задумчиво проговорил Кир.
– Да по мне, пускай его хоть Черной Жабой зовут, лишь бы врага бил умело. Не знаю, из старых ли он генералов, еще имперских, или из кондотьеров…
– Не важно! Вы там о колдовстве говорили…
– Говорил. Так вот. Та армия, что в Арун вошла, сражается любо-дорого поглядеть. Все, как один, преданы командирам, дисциплина такая, какой в армии Сасандры в лучшие годы не было. Сами не грабят, не жгут. Только по приказу, если капитан прикажет деревню или город наказать за то, что сильно сопротивлялись.
– Что-то мне это напоминает… – пробормотал Кир.
– Напоминает! – фыркнул Белый, поворачивая вертел. – Да от них аж разит тем же дерьмом, что и в Медрене. Я уже говорил Мастеру.
– В самом деле, – не стал спорить сыщик. – Если Белый прав и мы имеем дело с тем же волшебством, что и в Медрене…
– В Медрене жители прониклись необыкновенной любовью к своему ландграфу благодаря особому медальону, – пояснил тьялец.
– Да говорил же я! – прервал его остроухий. – И мальчишка этот самый…
– Какой мальчишка? – удивился Кир. – Халль… Халльберн жив?
– Я склонен думать, что да, – задумчиво произнес Мастер. – Хочешь знать, куда мы направились после той переправы?
И, не дожидаясь согласия, начал рассказ.
Когда он умолк, Кир задумался, безучастно наблюдая, как Белый снимает жареную печень с вертела, раскладывает ее на куски коры, вынимает завернутую в тряпочку соль.
– Фальм должен умереть, – проговорил он наконец. В словах бывшего гвардейца звучала такая ненависть, что Мастер посмотрел на него с нескрываемым удивлением.
– Я тоже так думаю. – Белый подкинул вверх тесак и поймал его, крутанул в пальцах.
– Друзья мои! Не забывайте о дель Гуэлле! – шутливо всплеснул ладонями сыщик. – Но предупреждаю – он мой!
– Да пожалуйста, – пожал плечами Кир. – Главное, остановить их.
– Тогда нам нужно догонять барнскую армию.
– А медальону и способностям Халльберна мы найдем лучшее применение, – улыбнулся Кирсьен. – Мальчик достоин того, чтобы стать у истоков возрождения Империи.
– Что-то мне подсказывает, – покачал головой Мастер, – что достойнее тебя вряд ли мы кого-то найдем. Не хочешь ли примерить корону императора?
– Я? Корону? – Кир рассмеялся. – Вот уж нет! Это ноша не для полунищего тьяльского дворянина т’Кирсьена делла Тарна и не для наемника Кира. С некоторых пор колдовать мне нравится больше, нежели командовать людьми.
– Что ж, – подвел итог сыщик. – Может быть, я буду гордиться, что ел с одного вертела с великим магом, гордостью Сасандры. А править империей… Была бы корона, а желающие надеть ее всегда найдутся. Не так ли?
Он подмигнул и вонзил зубы в истекающую соком печень.
– Вставайте, ваше превосходительство… Вставайте!
Голос ординарца с трудом пробился сквозь пелену сна. Антоло сделал попытку отмахнуться, но паренек не отставал:
– Ваше превосходительство, барнцы!
С огромным усилием Антоло перекатился на бок, едва не свалившись со складной кровати. Все эти: «ужасное известие подбросило его», «сон, как рукой сняло» и тому подобное выдумали нарочно для книжек, которые читают скучающие фриты и их дочери на выданье. Если пять предыдущих ночей спал урывками, зато не покидал седла, а сегодня с утра облазил все окрестности, прикидывая план предстоящего сражения, спать хочется так, что прямо подмывает попросить: «Лучше убейте, но не будите!»
– Где барнцы? – протирая глаза и борясь с сильнейшим зевком, спросил молодой человек. – Откуда они?
– За рекой, ваше превосходительство! Наши разведчики заметили конные разъезды!
– Разъезды? Это правильно… И перестань называть меня «превосходительством»! Какое я тебе «превосходительство»?
В самом деле, как же надоело, когда твои земляки обращаются к тебе, как к какому-то несусветному генералу! Ординарца Антоло помнил. Мальчишка с соседней улицы. Сейчас ему лет восемнадцать, а семь лет назад он был еще слишком маленьким, чтобы его принимали в компанию…
– Как же мне вас называть? – От удивления у парня брови поползли на лоб.
– Если уж совсем не можешь по имени, зови просто командиром!
– Слушаюсь, мой генерал!
– Опять двадцать пять… – застонал Антоло, хватаясь за голову.
Вот и поспорь с ними!
Хотя… Спор с ординарцем помог разогнать остатки сна. Сейчас бы еще в лицо поплескать водичкой.
– Умойтесь, ваше превосходительство! – В небольшой шатер протиснулся еще один парень, сияющий как начищенный скудо.
– И ты туда же!
Со вторым помощником, почтительно протягивающим вышитое полотенце и медный таз с водой, спорить уже не хотелось. Да и вообще, с ними пререкаться – только время зря тратить. Вроде бы и убедил, и доказал, а на следующий день он опять для них «его превосходительство».
Антоло зачерпнул полную пригоршню холодной – ну, хоть в этом расстарались, молодцы – воды и с наслаждением умылся. А потом растирал щеки, шею и уши, пока они не загорелись пламенем.
– Так где, говорите, барнцы?
– За рекой, на том берегу.
– Много?
– Три или четыре разъезда. Коричневые сюрко, а на них – вышитые серебром копейные наконечники.
– Да хоть золотом присыпанные… – сварливо отозвался генерал. – Это же только разъезды! Какая от них опасность? Зачем будили?
– Его светлость приказал. Граф ди Полларе.
– Час от часу не легче! А без меня штабные уже ничего решить не могут…
Ординарец пожал плечами. Мол, с меня какой спрос? Мне приказали, я выполнил.
– Ладно, – махнул рукой Антоло. – Разбудил так разбудил.
Он наклонился, нашарил шестопер и прицепил его к поясу. Хотел взять нагрудник и шлем, но передумал. Обойдется пока. Это еще не бой. Можно не выделываться.
– Подняли генерала? – донесся снаружи бодрый голос.
Наоло дель Граттио, кондотьер. И ему на месте не сидится. Нет, вроде бы опытный вояка, должен понимать, что с ходу, после марша барнцы в бой не полезут. Тем более, дело к вечеру идет. А воспитанный в духе старой школы тактики генерал делла Пиерро ни за что не станет биться ночью. Тем более атаковать. Напротив, постарается укрепиться на том берегу и будет ждать. Старый, опытный, осторожный кот, делла Пиерро.
Антоло вышел из шатра и едва ли не нос к носу столкнулся с дель Граттио.
– Мой генерал! – В голосе кондотьера так и звенела бодрость. Не наигранная, настоящая. – Барнцы!
– Ну и что? – устало ответил Антоло. Они все сговорились, что ли?
– Как это что? Передовые отряды на том берегу. Скоро подойдет пехота…
– Да пусть подходит! Ради Триединого! Мы же этого здесь и ждем!
– Мне кажется, нужно срочно форсировать реку, не дать им закрепиться на том берегу.
– Да пускай закрепляются! – Молодой человек прикрыл рот ладонью, скрывая зевок, от которого челюсть слегка хрустнула. Огляделся по сторонам.
К рощице, где стояла его палатка, спешила кавалькада – угадывалась шляпа с пером графа ди Полларе, надраенный до зеркального блеска шлем полковника Гилля дель Косто, сутулая и тщедушная фигура генерала Фирламо делла Нутто. Чуть отстав, галопировали десятка полтора адъютантов.
– Как же так? – удивился кондотьер. – Нужно ударить с налета, пока не опомнились и не выстроились в боевой порядок.
– Еще не хватало! – отмахнулся Антоло. – Они пришли. Пускай они и нападают. Если захотят.
Дель Граттио понизил голос:
– Признаться, я вас не понимаю, мой генерал… По всем канонам военной науки, внезапность атаки обеспечивает успех. Так почему же…
– Потому! – внезапно озлился бывший студент. – Потому что я облазил весь берег! Все осмотрел и все ощупал! Пока вы кашеварами командовали! – Положим, о последних словах он сразу пожалел. Обозом тоже кто-то должен руководить. А в походе горячая пища для солдат столь же важна, как и правильно рассчитанные переходы или полноценный отдых на привале. Но делать нечего, начал – нужно продолжать. – На том берегу что?
– Что? – не понял дель Граттио.
– Лес!
– Ну, да. Лес.
– То-то и оно! Нашим придется форсировать реку и атаковать врага, засевшего в лесу. Строй разорвется. У кого будет преимущество? А у них еще и конницы больше!
– Конница в лесу – не главное… – пролепетал кондотьер, уже скорее, переменив мнение, но из гордости не желающий этого признать.
– Главное, не главное, а захотят латники – и наших пехотинцев в капусту покрошат.
– Что верно, то верно…
Подскакавший граф ди Полларе лихо спешился, перебросив ногу через переднюю луку, швырнул поводья в руки адъютанту:
– Господа! Мы атакуем?
– Никаких «атакуем»! – возмутился Антоло.
– Но почему?
Генерал и полковник слезли с коней и подошли поближе, напустив суровый и решительный вид.
– Позиция здесь удобнее, – твердо сказал Антоло.
Делла Нутто кивнул:
– Верно. Стальной Дрозд правильно решил.
– Но почему? – взмахнул кулаком граф. – Они защищены лесом, а мы тут как на ладошке!
– Наш берег топкий, – неторопливо, будто учитель нерадивому ученику, пояснил делла Нутто. – А слева, в низинке, и вовсе болото. Оно нам левый фланг прикрывает. Пускай они в атаку идут.
– Вот и я это же говорю! – обрадовался Антоло.
– Будем оборону держать, – пробасил полковник.
– И все же… – покачал головой дель Граттио. – В атаке – сила. Как говорится, нет удара – нет победы.
– Нет, господа, – решительно отрезал бывший студент. – Будем стоять столько, сколько понадобится. Сколько хватит терпения у барнцев. А коль не нравится, можете избирать другого генерала.
Штабисты зашумели, решительно протестуя даже против предположения о смене командующего. Один только граф бросил едва слышно: «Переизберешь тут его… За кем еще армия пойдет?»
Терпения у генерала делла Пиерро хватило на три дня. Вернее, на три ночи и два дня. Ибо с рассветом третьего табальские разведчики донесли о шевелении на опушке. Меж ясеневых стволов в густом подлеске замелькали люди с большими, окованными железом щитами, показались копейщики, высунулся и спрятался разъезд конницы – два латника в полном вооружении и полдюжины легкоконных.
Антоло приказал войску строиться.
На этот раз он решил особо не мудрствовать. По данным разведки, табальцы – вместе с примкнувшим ополчением арунитов и присоединенными остатками четырех встретившихся по пути имперских гарнизонов – уже обладали почти двукратным преимуществом в пехоте. Шесть тысяч против трех с половиной у армии Барна. Вот в кавалерии они по-прежнему уступали. Двум сотням копий тяжелой латной конницы могли противопоставить лишь полста своих латников и три сотни легковооруженных конников. Поэтому пехоту генерал Стальной Дрозд выстроил одной баталией,[44] единственной хитростью которой был усиленный правый фланг. Если поглядеть с высоты птичьего полета или хотя бы с дерева, строй табальцев выглядел подобным кочерге. Антоло исходил из предположения, что левому крылу по-любому будет полегче из-за болота, сковывающего порыв атакующих. Конница заняла место под прикрытием дубравы в полумиле к востоку от правого фланга. На изрядно поредевший отряд кентавров Стальной Дрозд по-прежнему возлагал особые надежды. Задачу свою Стоячий Камень знал заранее и поэтому выдвинулся, как только приготовления Барна к сражению стали очевидны. Им предстояло скрытно обогнуть болото, форсировать реку Жереху ниже по течению и атаковать штаб генерала делла Пиерро.
Антоло со штабом расположился на пригорке позади ощетинившейся копьями баталии. Так, чтобы видеть все поле боя и успеть вовремя передать команду любому подразделению.
К исходу первого часа стало понятно, что барнский генерал выстроил войска двумя прямоугольниками. Мудрое решение. Меньшая по размеру баталия в лесу более маневренна. Да и во время атаки им будет легче удержать строй щитов неразорванным. О местоположении штаба делла Пиерро Антоло догадался по снующим туда-сюда вестовым – позади левого фланга, как раз напротив болота.
А где же их конница? Как распорядится латниками барнский командующий? Не пошлет ли в обход?
– Я приказал разослать разъезды вправо и влево, – сказал делла Нутто. – Если нас захотят окружить, скрытно подобраться им не удастся… Ты не против?
– Что вы! Все правильно. Я и сам хотел приказать…
– Ты, сынок, смотри и думай. Здесь битва посерьезнее будет. Делла Пиерро – настоящий генерал, не то что доль Гобарро – выскочка и болван. Так что думай, генерал, маршалом станешь…
В мучительном ожидании прошло еще полчаса.
Антоло уже хотел приказать пощекотать барнцев стрелами и камнями, чтобы вынудить их хоть к каким-то действиям, но тут загудели трубы. Щитоносцы вышли из-за деревьев, опустились на колени. Через их головы дали залп арбалетчики. Второй, третий… Теряющие на излете скорость болты не причинили никакого вреда табальцам. Только заставили сдвинуть строй плотнее.
Вновь протрубили сигнал, и в широкий проход между барнскими баталиями стальным потоком двинулась кавалерия. На размашистой рыси конница обрушилась в реку, на ходу перестраиваясь клином, острие которого составили нацелившие копья латники. Конные стрелки, оруженосцы и вооруженные слуги толпились позади. Они ворвутся сквозь брешь, проделанную передовыми бойцами в строю вражеской пехоты.
– Только бы устояли… – прошептал Антоло и нахлобучил шлем.
Двое трубачей, застывших рядом с ним, поднесли к губам мундштуки.
Битва началась.
Отдаленный лязг столкнувшихся щитов и многоголосый рев прокатились над лесом, над топкими берегами реки, заметались между пологими склонами заросшего шиповником яра, где напряженно замерли трое всадников. Двое – обычного для людей роста, а третий, скрывающий лицо под глубоким капюшоном, низкорослый, да вдобавок на маленькой саврасой лошадке. Будто ребенок. Здесь, в Аруне, его и принимали за подростка. Встречным ротозеям не бросались в глаза широкие ступни, всунутые в стремена. Но в Барне или Гоблане всякий сказал бы – остроухий, а после попытался бы добраться до его горла.
– Сражение, – веско произнес Мастер, прислушиваясь к далекому лязгу оружия.
– Не догнали, выходит. – Белый наклонился и почесал голень, просунув длинный палец под одну из кожаных гетр, защищающих его ноги от потертостей при езде верхом.
– Ну, как сказать, – задумчиво проговорил сыщик. – Может, так даже лучше? Пока табальцы их отвлекают, подберемся поближе.
– Вы уверены, что это табальцы? – с сомнением поинтересовался Кир. Нахмурился, пытаясь раскинуть разведочную паутину как можно шире.
– Кто ж еще? – удивился Мастер. – В Аруне своей армии не собрали. Что было, то разбежалось, а на новую денег нет. Как обычно…
– Табальцы, больше некому, – согласился Белый. – Мы за барнцами шли, а они им наперерез. Тут до берега Жерехи не больше двух миль.
– На месте табальского генерала, – Мастер прищурился, – я бы тоже давал сражение на берегу реки. Молодец этот Стальной Дрозд…
Кир тряхнул головой, словно сбрасывая что-то прилипшее ко лбу, глубоко вздохнул:
– Люди в лесу есть. Но далеко. Их много, они взволнованы…
– Ну, это я и без чародейства могу сказать, – оскалился Белый. – Обоз в тылу. Может, боевое охранение…
– А еще я чувствую присутствие колдуна. – Кирсьен обвел глазами спутников. – Это ты, Белый, тоже мог сказать без всякого волшебства?
– Утверждать – нет. Догадаться мог.
Кир усмехнулся. Дроу оставался все таким же ершистым, как и в те дни, когда они вместе ходили в банде Кулака. Поэтому человек сказал примирительным тоном:
– Я рад, что могу подтвердить твои догадки. Не зря в разведку отправляют не одного, а двоих-троих.
– Силу колдуна ты можешь определить? – поинтересовался Мастер.
– Очень приблизительно. Мне нужно подобраться ближе… Хотя тогда появляется новая беда – он может почувствовать мою сеть. Если достаточно силен, конечно.
Сыщик поправил завязки плаща.
– Хотел бы я верить в его слабость, но… И Фальм, и дель Гуэлла услугами дурачка пользоваться не будут. Они если уж подберут себе колдуна в помощники, так подберут…
– Как мы можем это проверить? – прищурился Кир.
– Как? Да только сцепившись с ними врукопашную, – подмигнул сыщик.
– Давно хочу проверить – будут мои стрелы отскакивать от шкуры котолака или нет? – решительно произнес Белый.
– Оружие его берет, – серьезно заметил Мастер. – Достанет ли силы и скорости рукам, сжимающим это оружие?
– А вот и проверим! – Дроу поправил тесак на поясе.
– Не справимся оружием, придется размазать его колдовством, – заверил товарищей Кир. – Но лично мне приятнее было бы перерезать ему глотку своей рукой. За Мелкого. За Мудреца.
– За фра Розарио из Аксамалы, – добавил сыщик. – Он хоть и наемный убийца, а человек неплохой. И спутником был достойным.
– За всех наших друзей, погибших в Медрене и в Гоблане, – взмахнул кулаком Белый.
– Согласен! – кивнул Кирсьен. – Ну что? Вперед?
Они стукнули коней пятками и пошли вдоль яра по направлению к реке. Туда, где грохотал бой, где крики умирающих смешались с победными кличами.
Баталия гнулась, подавалась назад, но стояла. Многие солдаты зажмуривались при виде раздутых конских ноздрей и налитых кровью глаз, но копий не бросали. Напротив, вцеплялись в древки так, как утопающий хватается за последнюю соломинку.
Антоло мог им только сочувствовать. Сам он наблюдал атаку латников с почтительного расстояния и то содрогнулся, когда темная масса храпящих, прижавших уши коней с топотом и ржанием обрушилась на ровный ряд щитов.
Пехотинцы, само собой, не зевали и не сидели сложа руки. Арбалетчики только и успевали стрелять через головы прикрывающих их воинов. Полный латный доспех в совокупности со щитом – защита неплохая, но чем ближе кавалерия подбиралась к нацелившему копья строю, тем больше болтов находило лазейку между нагрудником и оплечьем, втыкалось в смотровые щели шлемов, пробивали кожаную пейтраль[45] на груди коня. Но остановить напор закованного в броню клина им оказалось не под силу. Конница ударилась о ряд щитов. Барнцы не жалели отлично выученных коней, каждый из которых стоил годичного обучения в университете, бросали их прямо на копья. Для пехоты упавший, смертельно раненный конь не менее опасен, чем живой и здоровый. Он катится, бьет подкованными копытами и способен, корчась в агонии, покалечить десяток щитоносцев с копейщиками.
К счастью, опытные капитаны, к которым присоединились кондотьер ди Гоцци и полковник Гилль дель Косто, умело руководили солдатами, подавая строй назад там, где напор врага грозил прорывом, смыкаясь за ворвавшимися смельчаками, которых тут же стаскивали крючьями алебард, кололи длинными жалами гизарм, добивали на земле топорами и клевцами.
Латники в ответ ожесточенно лупили сопротивляющуюся пехоту мечами, палицами, топорами и кистенями. Подскакавшие следом стрелки так и норовили всадить болт солдату в лицо – шлемы на пехотинцах были имперского типа, открытые, зачастую даже без стрелки-переносья. Оруженосцы вытаскивали сбитых с коней и придавленных убитыми животными господ, а кое-где и в бой вступали, когда азарт брал верх над осмотрительностью.
Баталия медленно, шаг за шагом отступала.
Антоло от этого не очень страдал. Пока все шло по плану. Проваливая середину и левый фланг, пехота самым естественным образом, не вызывая подозрений, выдвигала вперед усиленное правое крыло. Еще немного, и пять сотен самых выученных и надежных солдат ударят латникам в бок.
И тогда успех придется закреплять.
Бывший студент знаком подозвал вестового:
– Готовься. Передашь полковнику Фальо дель Вера, чтобы атаковал их конницу в бок. Но не раньше, чем я помашу алым флажком. Запомнил?
– Так точно!
– Тогда вперед!
Парнишка с разбегу запрыгнул в седло – ну прямо окраинец какой-то! – и умчался к дубовой роще.
Антоло приподнялся на цыпочки, всматриваясь в гущу сражения. Пока еще барнские латники перли вперед, но надолго их порыва не хватит. Кавалерия, утратившая скорость, вязнет в рядах пехоты… Так указывалось в «Записках Альберигго». Когда наша конница проникает в ряды противника, но не уничтожает его боевой порядок, так что враг притворяется бегущим только для того, чтобы развернуться и ударить нам в тыл и фланг, – вот положение, когда конница будет разгромлена.
Но как же они сражаются! Подобного рвения можно ожидать от людей, защищающих собственную страну. Или от наемников, которым очень много платят. Признаться, табалец и представить не мог: сколько именно должен получать наемник, чтобы биться так отчаянно? В банде Кулака все, как на подбор, были честными и верными долгу людьми, а и то не слишком лезли на рожон, пока к приказу генерала не примешалась личная неприязнь к барону Фальму и ландграфу Медренскому. А эти? Дерутся, забыв о страхе смерти, бросаются на копейные жала, понуждают коней прорывать строй щитов, спешенные продолжают рубиться… И это еще генерал делла Пиерро свою пехоту в бой не вводил.
Холодок нехорошего предчувствия пошел у Антоло между лопаток.
Не к добру все это.
Пожалуй, пора давать отмашку коннице.
Антоло поймал взгляд задумчиво теребящего бородку генерала делла Нутто. Старик, чуть помедлив, кивнул. Значит, и правда пора. Опыт, как говорится, не пропьешь.
Наклонившись, чтобы поднять яркий треугольный флажок, привязанный к длинному древку, Антоло успел заметить промелькнувшую над головой тень, а потом на его шлем обрушился удар. В голове будто разорвался огненный шар. Ослепительная вспышка сменилась заполонившей глаза тьмой. Молодой человек упал вначале на колени, а потом уткнулся носом в молодую траву.
– Вы что? – издалека донесся удивленный голос генерала делла Нутто.
– Измена! – во все горло проорал дель Граттио.
«Конечно, измена… – подумал Антоло. – Кто это меня так?»
– Предательство! – продолжал надрываться дель Граттио. – Генерал Стальной Дрозд нас предал! Ко мне! Все ко мне!
«Что он несет?» – Антоло попытался встать на четвереньки, но левая рука подломилась и он упал на бок. Успел заметить блеск меча в руке кондотьера и старого генерала, шагнувшего между дель Граттио и поверженным студентом.
– Назад!
Делла Нутто подставил свой клинок под удар кондотьера. Крякнул от натуги, отводя чужой меч. К ним со всех сторон бежали адъютанты, ординарцы, просто охрана… На чьей они стороне?
– Смерть предателю! – рычал дель Граттио, нанося удар за ударом.
– Сам предатель! – отвечал генерал, отбиваясь с юношеской удалью. – Ко мне, братцы! Держи подлеца!
– Ко мне, люди чести! – выкрикивал дель Граттио.
Словно во сне, Антоло наблюдал, как к дерущимся подскочил граф Энзимо ди Полларе. Его милость дергал рукоятку меча и переводил взгляд с одного спорщика на другого.
«Знак для конницы… – медленно подумал Антоло. – Я должен подать знак коннице…»
Он пошарил вокруг себя по траве. Пальцы натолкнулись на тонкое отшлифованное древко.
Когда дель Граттио увидел в руках Антоло флажок, его холеное лицо с ровно подстриженной бородкой исказилось до такой степени, что напомнило звериную морду. Он лягнул генерала делла Нутто и прыгнул вперед. Студент еле успел закрыться древком от его меча. Лезвие скользнуло вдоль деревяшки, пальцы обожгло болью.
Антоло ойкнул, завороженно наблюдая, как клинок кондотьера взлетает, едва не упираясь острием в безоблачное небо. Сейчас он рухнет… и все. Конец.
– Вяжи его! – Фирламо делла Нутто врезался дель Граттио в спину, толкнул его плечом.
Два адъютанта набросились на старого генерала, сбили его с ног. Еще один, совсем безусый мальчишка, схватил дель Граттио за рукав камзола.
Граф ди Полларе, справившийся наконец-то с мечом, длинным выпадом проткнул кондотьера насквозь – окровавленный кончик клинка показался чуть левее грудины.
А потом спины ввязавшихся в потасовку ординарцев скрыли все и всех.
«Подать знак коннице… – стучало в висках. – Непременно подать!»
Он поднатужился и изо всех сил швырнул обрубок древка вместе с флажком вверх.
Алой птицей трепеща в воздухе, флаг взлетел к небу, завис на мгновение и рухнул вниз, чудом не зацепив срезанной деревяшкой щеку молодого человека.
«Получилось? Поняли или нет?»
– Ваше превосходительство… – На фоне неба возникло озабоченное лицо ординарца. – Ваше превосходительство! Вы живы?
Антоло почувствовал, как его губы растягиваются в дурацкой улыбке.
– Живой. Кажется…
– У вас кровь, ваше превосходительство!
Чьи-то руки вцепились в одежду, под мышки, подхватили под локти…
– Стойте! – Антоло решительно пресек попытку понести его куда-то.
Выпрямился, поддерживаемый двумя ординарцами. Земля так и норовила уйти из-под ног, перед глазами плыли черные «мухи», пронзительно саднила левая рука. Но генерал Стальной Дрозд упрямо всматривался в даль, пока не разглядел разворачивающиеся для атаки ряды конницы, разномастных лошадей и пестрые наряды всадников, играющие солнечными бликами мечи и трепещущие расшитые гербами накидки.
– Удалось! – прошептал он и лишь после заметил изрубленные тела кондотьера Наоло дель Граттио и четырех его доверенных людей, остекленевший взгляд и торчащую к небу седую бородку Фирламо делла Нутто, схватившегося за сердце, окровавленных адъютантов на зеленой траве.
– Почему самое мелкое предательство обходится нам так дорого? – спросил Антоло паренька-ординарца.
Тот захлопал ресницами:
– Не могу знать, ваше превосходительство… Разрешите руку перевязать, ваше превосходительство, – кровь течет!
Тогда Антоло поднес к глазам левую ладонь. Вместо безымянного пальца и мизинца торчали странного вида обрубки, из которых слабыми толчками выплескивалась кровь.
– Перевязывай… – разрешил командующий, еще не осознавая до конца, что же случилось с его рукой. – А после – коня мне!
– Мой генерал! – Немного растерянный, но упрямо сжавший челюсти ди Полларе подошел вплотную, зашептал на ухо: – Вам прилечь бы, мой генерал. Из-за раны вы потеряли много крови…
– Как я могу прилечь, – Антоло уставился на него с искренним непониманием, – когда бой идет?
– Вы хотите свалиться с коня у всех на глазах?
– Если будет надо, меня привяжут к седлу! – зарычал полководец. – Но я должен управлять сражением! Слышите, господин граф? Я должен!
Ди Полларе помедлил мгновение… и отсалютовал ему мечом.
Услышав тяжелый мерный топот, Кир махнул спутникам – уйдите, мол, с тропинки – и накрыл всех троих зеркальным щитом. Пускай вражеский разъезд мчится по своим делам. Если нарочно выглядывать не будут, ни за что не заметят.
Белый, не вполне доверяя колдовству, спешился и снарядил лук.
Мастер до половины вытащил меч, купленный им дней десять назад за смешную цену – два с половиной скудо – в придорожной таверне.
– Да не переживайте так, – усмехнулся Кир. – Если они нас заметят, я лошадей напугаю.
– Как? – Белый вытащил стрелу, расправил пальцами оперение. Пристроил ее к тетиве, согнул лук на пробу.
– Кони огня боятся, – пояснил волшебник. – Ты не знал?
– Слышал краем уха, – хмыкнул дроу.
Топот приближался.
Вскоре за ветвями замелькали конские тела.
Нет, не конские.
Да это же кентавры!
Конелюди шли неторопливой размеренной рысью, сберегая силы.
– Желтый Гром… – проговорил Белый вполголоса.
– Не может быть… – в тон ему отозвался Кир.
– Ха! – оскалился остроухий. – Я сейчас!
Он ужом скользнул между ветвями, не потревожив при этом ни единого листка, и вышел за пределы зеркального щита.
– Приветствую воинов Великой Степи! – провозгласил он, поднимая руку.
С удивленным возгласом ближайший к нему конечеловек сбился с шага, ему в круп врезался второй. Возглавлявшие колонну пегий и буланый кентавры обернулись.
– Шагом! – бросил пегий вожак.
Мастер вернул меч на место. Пробормотал в усы:
– На чьей они стороне, хотел бы я знать?
– Если это и правда Желтый Гром…
Буланый кентавр церемонно поклонился карлику, вытягивая передние ноги:
– Да укроет листва твои тайные и явные тропы, о сын Вечного леса!
Дроу ответил ему низким кивком, прижимая правую ладонь к сердцу.
– Да осияет животворящее солнце твой след в ковыле, о сын Великой Степи!
Пегий кентавр приблизился. Выглядел он озадаченным, но о правилах приличия не забыл.
– Я – Стоячий Камень из клана Трех Холмов. Волею Солнца, Подателя Жизни, я веду этот отряд.
– Я – Белый. Вне клана, – отвечал дроу.
– Рад видеть сына Вечного Леса на своей тропе, но прошу простить… Я должен исполнять свой долг.
Кир убрал защитное заклятие, сохранив, на всякий случай, выпуклый щит сгущенного воздуха, и, натянув на лицо улыбку, выехал из кустов:
– Приветствую тебя, Желтый Гром. Ты узнал меня?
– Узнал. – Кентавр переступил с ноги на ногу. – Ты – Кир. Наемник.
– Верно, – кивнул молодой человек. – Я был наемником. А еще раньше был гвардейским офицером.
– Антоло из Да-Вильи думал, что вы все погибли.
– Что? – Кир выпучил глаза, но быстро взял себя в руки. – Я думал, что все погибли кроме меня… Ну… Пока не повстречался с Белым.
– Можете звать меня просто – фра Иллам, – подъехал, ведя в поводу конька Белого, и встал рядом с волшебником Мастер. – Позвольте кое-что прояснить, уважаемые….
– Если вас интересует, на чьей мы стороне… – раздувая широкие ноздри, начал Стоячий Камень.
– Это оскорбительный вопрос? – прищурился Мастер.
– Нет! – Возглас кентавра напомнил ржание злого жеребца. – Нам нечего скрывать! Мы на стороне генерала Стального Дрозда!
Люди переглянулись.
– Люблю дроздов! – хитро проговорил Кир. – Душевная птичка…
– Возьмите нас с собой, – состроив жалобное лицо, попросил Мастер. – Мы вам пригодимся… – И не выдержал, прыснул, наклоняясь к гриве коня. Пояснил, утирая слезинку: – Так в сказках говорят.
Стоячий Камень набрал полную грудь воздуха и едва открыл рот для грозной отповеди, как вмешался Желтый Гром.
– Я знаю Кира и знаю Белого, – без тени улыбки объяснил он. – Второй человек мне не знаком. Но за сына Вечного Леса и Кира-наемника я ручаюсь честью воина. Они не подведут.
– За фра Иллама могу поручиться я, – просто сказал Белый. – Помехой в бою он не будет, это уж точно!
Пегий вожак скользнул взглядом по Мастеру, словно обшаривая его с ног до головы.
– Будет жарко, – предупредил кентавр.
– Ничего, я с юга. Я привычный. – Сыщик улыбался, но глаза его превратились в два стальных клинка. – Позволь, милейший, я угадаю… Предстоит глубокий рейд и атака на вражеский штаб, не так ли?
Стоячий Камень топнул ногой:
– Пристраивайтесь сзади моих воинов!
Не говоря больше ни слова, он махнул мощной, заросшей черной шерстью рукой. Вперед, мол!
Белый еле-еле успел вскарабкаться в седло. Стукнул коня пятками, а хвост последнего кентавра уже мелькнул перед ними.
– Ты упомянул студента Антоло. Он в самом деле жив? – поинтересовался Кир у Желтого Грома, который остался с ними не то из вежливости, не то желая удостовериться в надежности отрекомендованных спутников.
– Жив.
– Я рад. Да, мы недолюбливали друг друга. Но сейчас, мне кажется, Антоло единственный, кто связывает меня со старыми добрыми временами. – Кир говорил, не рассчитывая на ответ. Просто хотелось высказать давно наболевшее. – У меня появились новые враги. Да такие, что старые разногласия кажутся детским лепетом, а старые враги почти что друзьями… Я многое отдал бы, чтобы прошедшего года не было в моей жизни. А с другой стороны, кем бы я тогда был? Надутым фазаном-офицером? Нищим, но лопающимся от гордости дворянчиком? Думаю, и Антоло многое в жизни пересмотрел и относится к друзьям и врагам по-иному. Если вдруг увидишь его, Желтый Гром…
– Ты сам его увидишь, – неожиданно перебил его кентавр.
– Так он здесь? В армии Стального Дрозда?
– Да. Если наши духи, а ваш Триединый будут благосклонны, мы его еще увидим.
Кир кивнул, подобрал повод, расправил плечи. Они должны встретиться. Обязательно. Почему-то ему стало казаться, что тогда все пойдет как нужно. И для Империи, и для людей, которые в ней живут.
Ладно, пускай будет, что должно случиться. А пока нужно подумать о предстоящей схватке.
Волшебник прикрыл глаза, сосредоточился, разбрасывая разведочную сеть вперед и в стороны. И тут же ощутил сильный толчок. Колдовство. Чужое. Не злое, а просто не такое, к какому он привык. Оно пульсировало недалеко – около полутора или двух миль. Если рысью, то рукой подать. Там же горели неровными огоньками, словно отражающими накал чародейства, чувства людей, собравшихся поблизости от вражеского волшебника. По всей видимости, охрана. Человек сто, не меньше. Нужно предупредить кентавров…
– Желтый Гром, – твердо произнес молодой человек. – Впереди враги. Мили полторы.
– Да? – Конечеловек не выказал удивления. Может, по каким-то признакам и сам уже догадывался?
– Скажи Стоячему Камню.
– Хорошо! – Кентавр легко перешел в галоп. Обгоняя соратников, он каждому говорил по паре слов.
Воины Степи перебрасывали щиты из-за спин на руки. Кое-кто взмахивал копьями, разминая плечи. Готовились к бою.
Как и предвидел Антоло, неожиданный удар табальской кавалерии застал латников врасплох. Какой бы у тебя ни был боевой дух, насколько бы ты ни превосходил противника по доспехам и оружию, а сражаться на две стороны очень трудно. А если с одного бока на тебя наседает сплоченная пехота, которая все время удерживает прочный строй и поверх длинных пик поливает дождем из арбалетных болтов, а с другого бока кусает, жалит, рвет, подобно сорвавшемуся с цепи коту, легкая конница? Тут уж самый сильный противник растеряется.
Надо отдать должное барнцам. Они не ударились в панику, не побежали, ломая строй и топча своих же оруженосцев. Если бы толчея боя дала возможность командирам латников слаженно перестроить свое войско, они смогли бы отступить с небольшими потерями, сохранившись прежде всего как боевая единица. Но, к несчастью для барнской кавалерии, крики бойцов и лязг железа, боевой азарт, стучащий кровью в висках, и ярость, растекшаяся в груди, не позволила конникам расслышать команды. Левое крыло их войска начало разворачиваться, чтобы противостоять коннице Стального Дрозда, и подставило правый бок, не защищенный щитами, под выстрелы пехоты.
Меткие выстрелы очень быстро выкосили тяжеловооруженных всадников в то время, как табальская конница весело и отчаянно рубила стрелков и слуг.
Понесший потери отряд латников качнулся влево и… угодил в болото.
Тут уж бой превратился в избиение. Отчаянно ржали завязшие по грудь кони. Грязно ругались, срывая голоса, всадники. Стонали и возносили молитвы Триединому раненые.
Тогда за Жерехой загудели сигнальные трубы. Генерал делла Пиерро двинул в бой пехоту, спасая и положение, и остатки кавалерии.
Две баталии вступили в поток, вспенивая воду сапогами и калигами.
– Скачи к Гиллю дель Косто! – приказал Антоло ближайшему ординарцу. – Пускай бегут вперед! Бегом! Прыжками! Как хотят! Лишь бы строй удержали! Встретить Барн у воды во что бы то ни стало! Не дать закрепиться на нашем берегу!
Мальчишка умчался, прижавшись к конской гриве.
– Коннице отход! – генерал уже наставлял следующего вестового. – Не ровен час – зажмут. Как между молотом и наковальней. Пускай отходят, во имя Триединого!
Второй парень ударил скакуна мечом по крупу. Поскакал так, что комья земли из-под копыт взлетели.
Граф ди Полларе покачал головой, но ничего не сказал. После внезапного предательства кондотьера дель Граттио он только по сторонам поглядывал да хватался за меч – надо и не надо. Будто причислил себя к личным телохранителям Стального Дрозда. Даже распорядился десятку солдат из охраны обоза всюду сопровождать Антоло. Зато в командование не лез, не подсказывал и не пытался навязать свое мнение. И на том спасибо… Жаль, генерал делла Нутто от пережитой встряски отправился прямиком в чертоги Триединого – лопнула какая-то жила в сердце. Вот он как раз и мог ненавязчиво подсказать, исходя из своего многолетнего опыта.
Вскоре темная стена табальской пехоты пришла в движение. Вначале баталия качнулась вправо, чтобы не влезть в топь, послужившую ловушкой барнским латникам, а потом размеренно зашагала вперед. Полковник дель Косто сообразил (сам, никто не подсказывал!) освободить в плотном строю два прохода для своей конницы, которая теперь оттягивалась из-под удара и уходила на привычное место – за дубраву.
«Молодец полковник! Достоин второго банта… А то и трех сразу!»
Щитоносцы Барна и Табалы столкнулись у самого берега. Передние линии стояли по щиколотку в воде. Над долиной прокатился такой грохот! Куда там латникам – им и не снилось своей атакой такой шум поднять!
Антоло представил на миг, каково сейчас солдатам передовых линий. Спереди теснят, сзади жмут, с боков кряхтят товарищи по оружию, а враги так и норовят всадить болт под козырек шлема. Давка, нечем дышать, из пересохшего горла вместо крика рвется лишь жалкий хрип, нисколечко не напоминающий боевой клич. И мысль одна – только бы устоять. Свалишься – затопчут. Свои или чужие – неважно, какая разница?
– Жмем, – одними губами проговорил граф. – Кажется, мы их давим…
В самом деле. Толпа потихоньку перемещалась в реку. «Загогулина» кочерги медленно, но верно охватывала барнцев справа. Вот еще немножко, и ударят во фланг. А там и по течению плыть пустят…
– В Окраине говорят, – рассеянно пробормотал Антоло, – не загадывай на рассвете, где вечером придется костер развести. Не прост делла Пиерро. Не верю я в его слабость…
Он еще хотел добавить, что всерьез опасается затесавшегося в барнскую армию колдуна, но промолчал. Слишком много рядом простых солдат – вестовых, адъютантов, охранников… Незачем панику разводить среди своих, запускать лишние слухи.
Лишь бы не было у барнцев резерва. Трудно на глаз оценить численность ввязавшихся в сражение полков, но, кажется, людей маловато. Хорошо бы это только казалось… Но на всякий случай…
Антоло подал знак вестовому:
– Скачи к полковнику Фальо дель Вера. Пускай собирает силы в кулак. Тяжелораненых – в обоз, а легкораненых – на коней. Нужно готовиться к атаке. Понял?
– Так точно, ваше превосходительство!
– Молодец! Скачи.
Гонец умчался. Антоло подозвал второго:
– Будь наготове.
– Слушаюсь, ваше превосходительство!
Парень тщательно проверил подпругу, слегка подтянул ее и замер рядом с конем, держась за гриву. Просто воплощение готовности.
– Кого вы атаковать хотите? – поинтересовался ди Полларе.
– Если барнцы введут в бой свежие силы, то их. Если не введут, о чем я молю Триединого, то будем гнать отступающего врага.
Граф почесал кончик носа. С ним всегда так. Не поймешь – одобряет он твои поступки или нет. Вот с генералом делла Нутто было не в пример легче… Антоло покачнулся в седле. Почему так мысли путаются? И в голове шумит, словно ветер воет в печной трубе. Похоже, все-таки бедному затылку досталось больше, чем показалось сразу. Молодой человек попытался просунуть палец под шлем, чтобы пощупать – нет ли крови.
– Мой генерал! – встревоженно вскричал ди Полларе.
– Что?
– Поглядите!
Граф ткнул пальцем в опушку на том берегу. Из лесу выходили и строились в плотную баталию щитоносцы, за ними спешили копейщики. Мелькали верховые – скорее всего, офицеры и гонцы.
Все. Конец…
– Полковнику дель Вера – срочно в атаку! – выкрикнул Антоло, поворачиваясь к вестовому.
Тот метнулся в седло – только подметки мелькнули. Рванул с места в карьер.
«Что же теперь делать? Там пехоты не меньше тысячи… Для них наша кавалерия что быку комариный укус! Что делать?»
Барнский резерв, не особо торопясь, построился и зашагал, направляясь прямиком в тыл солдатам-табальцам, выдвинувшимся для охвата. Баталия двигалась с той неотвратимостью, с которой в кошмарном сне к тебе приближается бруха, протягивая когтистые лапы и оскалив острые зубы. Страшно, аж дыхание заходится, но сделать ничего не можешь – ни убежать, ни даже просто пошевелиться.
Антоло перевел глаза на главную битву. Противник отступал. Отходил, уступая табальцам в числе и натиске. Еще бы полчаса… Но этого времени у них нет.
Все кончено…
Генерал делла Пиерро, матерый кот, шутя переиграл молодого выскочку. И поделом! Ишь ты, прочитал одно-единственное наставление по тактике и возомнил себя величайшим полководцем. Против кадровых генералов воевать – это не шайку мародеров взять в кольцо и уничтожить. Тут, кроме поверхностных знаний, нужен еще и опыт, и умение мыслить совершенно особым образом…
От дубравы мчалась табальская конница. Кони пластались в скаче, будто прониклись настроением хозяев. Во что бы то ни стало ударить по барнцам до того, как они выйдут в тыл «нашей» пехоте.
«Бесполезная атака. Бесполезные жертвы. Проигранная битва. Вряд ли многие вернутся домой в Табалу. Потерпеть поражение в глубине чужих земель – это верная смерть для всех. Как для генерала, так и для самого последнего солдата».
– Все вестовые, ко мне! – Антоло наконец-то принял решение, показавшееся в данной ситуации единственно правильным. – Во весь опор. Ко всем полкам и ротам. Немедленный отход. По возможности сохранять строй. Коннице дель Вера особое задание. Прикрывать правый фланг, защищая от окружения. Ты! К полковнику ди Ровене, в обоз. Составить все повозки вагенбургом. Готовиться к обороне…
– Неужели все так плохо? – Ди Полларе продолжал всматриваться в поле боя, словно желал увидеть чудо, ниспосланное Триединым.
– Плохо – не то слово. Мы должны попытаться хотя бы сохранить людей…
– Погодите, мой генерал! Смотрите! Да смотрите же! Они уходят от схватки!
Граф, привстав на стременах, тыкал пальцем туда, где барнская баталия, так и не достигнув вод Жерехи, скорым шагом отходила к лесу. Строй, прежде на загляденье ровный, теперь сломался. Солдаты толкались, стараясь опередить друг дружку. Офицеры… те попросту пришпорили коней, первыми скрываясь между деревьями.
– Что это? – одними губами выдохнул Антоло.
– Не знаю, – почему-то шепотом отвечал ди Полларе.
– Не верю своим глазам!
– Чудо… Триединый ниспослал нам чудо…
– Может, кто-то ударил по ним с тыла? – Антоло не склонен был верить в чудеса. Хотя еще немного, и придется. Куда денешься?
– Ваше превосходительство! – звонким голосом воскликнул ординарец. Крайнее изумление заставило его забыть о почтении к командирам. – Ваше превосходительство! Они бегут!
Антоло посмотрел. Потом протер глаза и снова посмотрел.
Пехотные баталии, теснимые его войском, уже не отступали, борясь за каждый шаг, за каждый локоть болотистого дна Жерехи, а разбегались, бросая щиты и пики. Как почуявшая запах дикого кота овечья отара. Никто не пытался сохранить даже видимость порядка. Офицеры или погибли, или бежали в числе первых. Солдаты дель Косто гнали барнцев, сбивая с ног щитами, били тупыми концами пик по плечам и по головам, захватывали в плен десятками…
Конница Фальо догнала третью баталию. Полковник, еще недавно бывший простым солдатом, быстро сообразил, что надо делать. Несколькими клиньями они рассекли плотную массу пехоты и погнали их в разные стороны, понуждая бросить оружие и просить пощады.
«Что это? – подумал Антоло. – Вмешательство свыше или везенье, про которое говорят – дуракам и новичкам удача в рот заглядывает?»
– Да это же победа, разрази меня гром! – Граф поднял коня на дыбы, размахивая мечом. – Да здравствует генерал Стальной Дрозд! Слава нашему генералу!
– Слава! Слава!!! – подхватили его клич ординарцы и адъютанты.
Антоло покачал головой, пытаясь возразить – дескать, его заслуги в этой победе как раз и нет. Стечение обстоятельств, и не более того. Нахлынувшее головокружение заставило его вцепиться здоровой рукой в переднюю луку. Истоптанная десятками копыт земля завертелась смазанной каруселью.
Адъютанты не дали ему упасть. Подбежали, подхватили генерала и бережно уложили его на траву. Чернявый парнишка с тонкими усами плеснул Стальному Дрозду на лоб из фляги. Другой уже подсовывал под голову Антоло свернутый плащ.
Бывший студент с трудом открыл глаза.
– Вы в порядке, мой генерал? – склонился над ним ди Полларе.
– Жить буду, – выдавил Антоло подобие улыбки. – Принимайте командование, ваша милость. – И снова зажмурился, проваливаясь в беспамятство.
Выйдя на поляну, Кир втянул воздух ноздрями.
Запах паленой шерсти усилился.
«Верной дорогой идете…» – некстати вспомнилось высказывание кого-то из древних правителей.
С уверенностью можно сказать одно – котолак затаился неподалеку. Даже чародейство использовать не надо, чтобы почувствовать его присутствие. Барон Фальм – виновник многих несчастий и многих смертей на землях Сасандры. От его клинка погиб болтун и задира Мелкий. Во время штурма Медрена барон загрыз Мудреца, одного из самых вдумчивых и справедливых людей, каких только знал Кир. Мастерство воина сочеталось в рослом костистом наемнике с глубокими знаниями лекаря, а тонкие жизненные наблюдения несли легкий оттенок философских размышлений. А кроме того, на совести итунийского барона были сотни и тысячи жизней простых граждан Империи. Белый и Мастер немало понарассказывали Киру о деятельности Фальма в Империи. О том, как он подстрекал кланы дроу к постоянным восстаниям, и правителей подкупал, и золото для вольнодумцев и бунтовщиков переправлял через границу. Самое последнее его злодеяние – война Барна против Аруна и Табалы. Сколько людей погибло по его вине только за последние два месяца? Подсчитать можно только полегших на поле боя, да и то приблизительно. А мирные жители, пострадавшие от грабежей и разбойных нападений мародеров, следующих за армией и перед армией? Кто подсчитает умерших от голода и болезней – непременных спутников войн?
Но всего, что натворил Фальм, не знали и Белый с Мастером. Не знал и Кирсьен. Да и не стремился. Имеющегося знания хватало, чтобы возненавидеть господина барона, а с ним вместе и его сообщников.
Приближаясь к месту расположения барнского командования, Кир чувствовал яркую пульсацию чужого колдовства. Словно распустившийся цветок, если можно себе представить цветок, смердящий выгребной ямой. А рядом с ним остро ощущалась аура котолака. Кир не мог описать ее словами, да и не брался. Странная, отталкивающая смесь человеческого и звериного. В оборотне не звучала спокойная уверенность дикого кота, хищника опасного, но справедливого. Нет, там была скорее безумная ярость и презрение ко всем окружающим. Иначе барон Фальм не был бы самим собой.
Кентавры атаковали штаб барнской армии стремительно и неотвратимо, как горная лавина. Очевидно, генерал делла Пиерро не ожидал нападения с тыла и дозоров не выставил, хотя охраны на крошечной поляне с двумя палатками хватало с избытком. На глаз, полсотни алебардщиков – все, как на подбор, рослые, широкоплечие, не моложе тридцати лет. Такой отряд способен решить судьбу сражения, ударив в нужное время в нужном месте. На свою беду, они не слишком-то смотрели по сторонам. Чтобы снять стрелами двух часовых, Белому понадобилось столько времени, сколько обычному человеку – прихлопнуть парочку комаров.
А потом кентавры издали боевой клич.
Его Кир слышал впервые. И мысленно пожалел окраинцев, которым приходится вот уже не одну сотню лет сдерживать натиск сынов Великой Степи. В крике конелюдей смешалось ржание злого косячного жеребца, клекот орла, мяуканье голодного кота и визг, воспроизвести который не в силах человеческое горло. Похоже, три сотни дроу, штурмующих переправу у безымянной реки, не смогли бы перекричать четыре десятка кентавров.
Часть барнцев заметалась, не слушая командирских приказов, кто-то попытался юркнуть в кусты. И только половина воинов сумела встретить врага как подобает – лицом к лицу и с оружием в руках. Они сбились плотным строем, выставив вперед алебарды, и перегородили тропу. Трое конелюдей, попытавшихся атаковать их строй «в лоб», погибли мгновенно, четвертый бил копытами, путаясь в собственных кишках, вывалившихся из пропоротого брюха.
Гнедой кентавр в меховой шапке прыгнул, отталкиваясь всеми четырьмя копытами, и грудью обрушился на острия алебард. Солдаты подались назад, хрустнули два оскепища. Степняк сбил одного барнца копытами, второго огрел кулаком по шлему, но повалился навзничь, обливаясь кровью. Строй сомкнулся над упавшими товарищами и был снова готов к обороне.
Кир понял, что надо что-то делать. Хотя убивать людей не хотелось…
Котолака – хотелось, а обманутых им людей – нет.
Волшебник вытянул руку и в одно мгновение стянул все ветры, гуляющие в верхушках ясеней и кленов, к ладони, а потом скрутил их в тугую струю и толкнул на алебардщиков.
Результат превзошел все ожидания. Солдат разметало по поляне. Кого-то ударило спиной о ствол, кто-то полетел кувырком так, что ноги задрались выше головы. Один солдат получил по шее алебардой соседа. Все-таки крови избежать не удалось…
Но Киру в тот миг было не до этого. Его лошадь, почуяв магию, дернулась, захрапела и дала сильнейшего «козла», выбросив молодого человека из седла. Он едва успел вытащить ноги из стремян.
О том, чтобы удержать повод в руках, не шло и речи. Кир упал на бок, прикрывая голову локтем. Копыто свистнуло в ладони от виска. Продолжая прыгать на всех четырех и взбрыкивать, конь скрылся между деревьями.
Лежа на земле, Кир пытался сообразить, не сломал ли какую-нибудь кость, отрешенно шаря взглядом по поляне. Схватка разделилась на отдельные кучки. Теперь кентавры довольно успешно сражались с потерявшими строй, напуганными пехотинцами. Шквал, вызванный волшебством, сорвал палатки, разметал карты и листки бумаги, которые теперь летали между деревьями, опускаясь на голову сражающихся. И волшебник, и котолак по-прежнему ощущались здесь…
Сильные руки подхватили Кира под мышки.
– Умеешь, – пророкотал молодому чародею в ухо Желтый Гром.
– Стараюсь, – ответил тьялец, нащупывая ступнями опору. Земля почему-то раскачивалась, словно палуба пиратской фелуги. – Иногда получается.
Кентавр хохотнул:
– Сильный шаман всегда скромный.
Кир сокрушенно покачал головой. Шаманом его еще никто не называл.
– Устоишь? – Желтый Гром хлопнул его по плечу.
– Ага. Попробую…
Степняк промчался мимо, толкнув человека теплым боком. Выскочивший сбоку барнец попытался подсечь ноги Желтого Грома алебардой. Конечеловек легко подпрыгнул, пропуская лезвие ниже копыт, и в полете вогнал копье сверху вниз, за ключицу, пробивая кожаный нагрудник.
Мастер ожесточенно рубился с алебардщиком. Сыщик без труда уклонялся от размашистых ударов барнца, но никак не мог подойти поближе – на расстояние выпада мечом.
Белый стоял, широко растопырив костлявые ноги, и пускал стрелу за стрелой в кроны окружавших поляну деревьев. Кир не успел удивиться, как с дерева слетел первый «плод» – человек в бригантине и шлеме. Он тяжело грянулся о землю, отбросив разряженный арбалет. Следом за ним, ломая ветки, обрушился плотный мужчина в сверкающем нагруднике и шишаке. Белооперенная стрела торчала у него изо рта, словно он поймал наконечник зубами. На плече у мертвеца сверкало три золотых банта.
«Неужто сам делла Пиерро? Ладно, после боя разберемся…»
Кир наклонился, поднял обломок древка и, опираясь на него, захромал в гущу боя. На всякий случай он окружил себя выпуклой сферой воздуха – отразить шальной болт она не сумеет, но в сторону отклонит. Один раз ему пришлось вступить в драку. Барнец с шальными выпученными глазами налетел на него и замахнулся тесаком. Бывший гвардеец ткнул его под ложечку обломанным черенком копья, добавил согнувшемуся по шее и пошел дальше.
– Дель Гуэлла, где ты? – кричал Мастер, справившийся наконец-то с упорным алебардщиком. – Я иду! Подожди меня, дель Гуэлла!
Белый пронзительно визжал что-то на своем наречии. Похоже, костерил врагов на все лады. Тьялец разобрал только «сын шелудивой кошки» и «облезлый хвост паршивого барана».
Барона Фальма Кир узнал сразу.
Да и кто не узнал бы? Котолак уже начал превращение. Черты его лица еще хранили память о благородном господине, не чуждом щегольства, но из обшлагов темно-зеленого кафтана уже торчали заросшие рыжей шерстью лапы с кривыми когтями.
Рядом с ним, брезгливо поджав губы, стоял мужчина среднего роста с остроконечной бородкой и серебристой проседью в темных волосах. Меч трепетал в его правой руке, как жало гадюки. Кир догадался, что это и есть т’Исельн дель Гуэлла, бывший глава тайного сыска Аксамалы, встречи с которым так настойчиво добивается Мастер.
А вот и колдун! Низенький, с лоснящимися щеками и объемистым брюшком. Опасным не выглядит. Но жизнь давно отучила Кира доверять первому впечатлению о людях.
Против обычных людей Кирсьен не хотел использовать волшебство. Но оборотень и чародей вызывали лишь презрение и ненависть. Поджарить их не будет великим грехом. Скорее, наоборот.
Огненный шар уже почти сорвался с руки тьяльца, как вдруг невысокая тоненькая фигура выскочила из-за спины дель Гуэллы, бросаясь толстому колдуну на грудь.
Халль?!
Чтобы не зацепить наследника Медрена, Кир сбросил огненное заклинание в траву, которая немедленно обратилась в облачко дыма, и даже земля в этом месте обуглилась. Такое заклинание пропало!
А что делает Халль? Вернее, Халльберн, если вспомнить полное имя молодого графа.
Мальчишка вцепился в горло толстому чародею. Ему не помешали связанные руки. Впился клещом – не оторвать. Пузатый выпучил глаза, кажется – что-то кричал, но его слова заглушались шумом сражения, и бил наотмашь Халля кулаками. Справа, слева! Справа, слева! Темноволосая голова дергалась, грозя оторваться, но медренец – Кир знал его характер не понаслышке – не собирался сдаваться. Упрямец! Такого проще убить, чем оторвать, если уж добрался до вражеского горла.
Нужно прежде всего помочь мальчику…
Кир бросился вперед, перехватывая поудобнее расщепленную на конце палку. Деревяшка, конечно, не меч, но ведь и он уже не тот забияка, что был раньше, а все-таки волшебник. От попавшегося на пути офицера – генеральского адъютанта, по всей видимости – тьялец отмахнулся словно от назойливой мухи. Барнец надеялся запросто перерубить дурацкую палку, но здорово просчитался. Держак столкнулся со стальным клинком и зазвенел в ответ. Меч не выдержал и преломился у крестовины. Кир ударил офицера в висок из высокой октавы. Не насмерть. Просто оглушил. Пускай отдохнет немного…
Его прорыв заметили. Дель Гуэлла сморщился, будто в конский кругляш вступил, и ткнул Халля согнутым пальцем под ухо. Пальцы мальчика разжались, и он осел безвольным кулем на траву. Исельн отдал короткий приказ колдуну и шагнул навстречу Киру.
Выпад!
Молодой человек отразил, закрывшись квартой.
Ответил, целя в грудь.
Дель Гуэлла отбил примой. Ударил по ногам.
Кир защитился септимой и, вывернув кисть, попытался достать висок противника…
Мир сузился до размеров пятачка вытоптанной травы, где они танцевали, обмениваясь ударами.
Несмотря на седину, дель Гуэлла фехтовал легко и непринужденно. Ровное дыхание и пренебрежительная ухмылка под закрученными усами. Кир, особо не надеясь на раненую ногу, тихонько перемещался по кругу вправо. Этим он рассчитывал развернуть врага лицом к солнцу, что дало бы ему самому хотя бы незначительное преимущество.
Со стороны казалось, что о колдовстве он забыл. На самом деле тьялец уже дважды пытался создать атакующее заклинание, но сила стихий ускользала. Все его внимание уходило на то, чтобы отражать удары дель Гуэллы и поддерживать твердость древесины, которая служила ему оружием.
– В сторону! – Мастер налетел сбоку. Оттолкнул Кира, едва не сбив с ног. – Мой он, понял?! – Поймал на корд клинок дель Гуэллы, закрутил его и отправил в землю.
Молодой чародей перевел дух, опираясь на палку. Глянул по сторонам, и как раз вовремя, чтобы успеть заметить падающего с копьем в животе толстяка-колдуна. Соловый кентавр, убивший его, встал на дыбы, нацеливая следующее копье прямо в холку котолака.
Оборотень и не подумал дожидаться, когда его пришпилят, словно цветок к прическе. Он мелькнул рыжей молнией, подныривая под широкие копыта, взмахнул когтистой лапой… Длинный коготь пробороздил кровавую черту вдоль брюха, а потом ударил в пах. Алая кровь ударила струей, обдавая брызгами вздыбленную шерсть хищника. Конечеловек завалился набок, неестественно изгибая туловище, чтобы заглянуть себе под брюхо.
И тогда Кир, не дожидаясь, пока котолак прикончит еще кого-нибудь, выпустил огненный шар. На самом деле шаром вылетевший сгусток пламени можно было назвать лишь с большой натяжкой. Скорее, огненный огурец. Да не в форме дело!
Барон Фальм, видно, заметил летящее в него пламя. Оскалился, прижал уши (точнее, одно ухо – второе висело лохмотьями) и прыгнул в сторону. Не дожидаясь результата первого броска, Кир выпустил подряд еще три огненных шара. Веером, как когда-то Пустельга метала орионы. Оборотень не должен уйти. Хоть и быстрый, как бестия, а все же не сумеет. Не под силу это живому существу. Котолак извернулся в полете, выкрутился немыслимо, как будто не было у него костей, а связки могли растягиваться сколько угодно. Этим зверюга сохранил себе жизнь. Один язык пламени скользнул ему по загривку. Шерсть затрещала, взвился смрадный дымок. Второе заклинание угодило в переднюю лапу, исторгнув из кошачьего горла пронзительный вопль.
Кентавры с радостными криками бросились добивать подраненного врага. Но котолак и не думал сдаваться. Уклоняясь от копья Желтого Грома, он прыгнул на ствол ясеня, оттолкнулся задними лапами и, пролетев над головой степняка, ударился в грудь пегого Стоячего Камня.
Мелькнул тесак, зажатый в могучей руке вожака кентавров.
Клацнули длинные клыки.
Роняя капли крови, оборотень длинными прыжками помчался в лес. Уже не впервой барону Фальму бросать соратников. А что поделать? Своя шкура дороже. Преданность и самоотверженность – свойства характера, редко встречающиеся у шпионов и заговорщиков.
Стоячий Камень постоял несколько мгновений на шатающихся ногах и тяжело опустился на колени. Вернее, на запястья – название, пригодное равно как для лошадей, так и для кентавров. Нижняя часть его груди представляла собой сплошную рану – кожа и мускулы разорваны в лохмотья, наружу торчит кость, прикрывающая солнечное сплетение степняков. Кровь текла ручьем, алея на белой шерсти и влажно поблескивая на черной.
– Задними лапами, сволочь… – сказал Мастер, вытирая клинок о рукав. На его куртке виднелся порез с помокревшими краями, но лицо светилось удовольствием от честно выполненной работы.
Бой вокруг затих сам собой. После смерти толстяка в жреческом балахоне барнцы начали разбегаться, словно крысы из горящего амбара. Куда только делась их стойкость? Кентавры подгоняли их, но далеко не преследовали. Никуда они не денутся в сердце чужой страны. На самом деле выбор невелик – или сдаться табальцам, или погибнуть до единого от рук арунитов, которые непременно будут мстить за грабежи и унижения.
Кир, озабоченный бегством барона, напрягся и раскинул сеть из воды, воздуха и огня. На пятьдесят шагов, на сто… А ну, еще! Ты можешь…
Вот и оборотень. Словно звякнул сторожевой колокольчик, дрожь пробежала по невидимым тяжам, составляющим разведочную сеть. Уходит, но медленно. Очевидно, его рана тяжелее, чем показалось на первый взгляд. К багровой, пульсирующей ненависти, которой горела душа котолака, примешались яркие пронзительно-желтые вспышки, свидетельствующие о боли и страдании. Ничего, страдай. Мало из-за тебя другие мучились?..
Желтый Гром поравнялся с вожаком, протянул руку, желая поддержать под локоть. Пегий кентавр глубоко вздохнул, закрыл глаза и повалился набок. Все ясно. Кровопотеря… Сейчас бы хорошего лекаря. Или коновала? Кого нужно кентавру?
– Я попробую… – неуверенно проговорил Кир, приближаясь к Стоячему Камню. – Только… Я не знаю, как лечить сынов Великой Степи! – честно признался он.
– Его уже не спасти, – покачал головой Желтый Гром. – Охотничьи угодья предков ждут его. Там он сможет скакать на приволье. И пировать вместе с великими воинами нашего племени. Умерший с оружием в руках удостаивается почетного места у костра предков.
– Ты лучше мальчиком займись, – Мастер указал на неподвижно лежавшего Халля. Из носа юного графа вытекла тонкая струйка крови, подбородок запрокинулся. Но в руках он сжимал круглый медальон из потемневшего от времени серебра. Его он все-таки умудрился сорвать с шеи колдуна Ростеля. Кожаный ремешок не выдержал и лопнул.
– Вот-вот… – Белый подошел к ним. Поклонился умирающему вожаку. Заносчиво проговорил: – Я пойду по следу Н’атээр-Тьян’ге. Кто из вас знает лес лучше?
Кир кашлянул:
– Ты отличный воин, Белый. Но чтобы справиться с оборотнем, мало хорошо стрелять. Пойду я.
– Ха! Ты заблудишься, человек! Лес – родной дом лишь для нас.
– Я не претендую на славу сынов Вечного Леса. У меня есть свои способы, и я отыщу котолака. – Тьялец прижал ладонь к сердцу. – Поверь, Белый, мне он задолжал не меньше.
– Пускай он идет, – неожиданно поддержал молодого человека сыщик. – В таком деле, как охота на котолаков, волшебство важнее доброй стали и тугого лука.
– Иди, Кирсьен делла Тарн из Тьялы, – важно кивнул Желтый Гром. – Иди и убей его. А мы пойдем следом за тобой, когда поможем своим раненым. Но будь осторожен.
Кир улыбнулся:
– Спасибо, друзья! Это большая честь…
Он почти пять миль преследовал барона Фальма, не спешившего возвращаться в человеческий облик. Больное колено ныло и отказывалось сгибаться. Кирсьен все сильнее наваливался на алебардное древко и вспоминал, как в детстве считал, что каждый волшебник должен быть с посохом. Неужели они все страдали хромотой?
Магический поводок отлично указывал направление, по которому уходил котолак. Но и без него даже самый неопытный следопыт не сбился бы с пути. Капли крови на траве и листьях отмечали путь зверя не хуже торной колеи. По всей видимости, тесак Стоячего Камня перерезал важную жилу. Раненый терял силы. Он уже не пытался скрывать следы: ломал ветки, взрывал лапами дерн.
И вот наконец на заросшей белокопытником и овсяницей поляне зверь остановился. Залег. Неужели понял, что не убежать, и хочет дать последний бой?
Кир не спешил.
Даже раненый, истекающий кровью котолак остается смертельно опасным.
Где он может быть?
Раздвоенная рябина. Заросли лещины чуть левее. Вяз в полтора обхвата. Все это удобные места для засады. Осознает ли Фальм, что волшебнику достаточно лишь слегка потрудиться, чтобы определить его местоположение?
Впрочем, напрягаться не потребовалось.
Стайка дроздов, с писком кружащая над орешником, выдала лежку зверя.
«Спасибо, птицы!»
Кир собрал на пальцы рассеянный по лесу Огонь. Слишком мало его здесь. Лучше, конечно, обратиться к Стихии Земли, но огонь поражает наверняка. А в схватке с котолаком времени на второй удар может не остаться.
– Где ты, Фальм? – негромко позвал молодой человек. – Выходи!
Молчание.
Либо в теле кота барон перестал понимать человеческую речь, либо не желает вступать в переговоры. Думает напасть исподтишка.
«А сейчас мы тебя Воздухом…»
Упорядочить потоки ветра и направить их в кустарник не составило труда.
Высокая трава полегла, затрепетали листья на орешнике. Стала видна припаленная холка, напряженная спина зверя.
– Ты не хочешь стать снова человеком? Напоследок? – Кир насмехался, вызывая врага на неосторожный поступок. – Жил скотиной, так хоть умрешь как человек!
Волшебник неторопливо шагал через поляну.
Дрозды, словно догадываясь о предстоящей схватке, расселись на ясенях.
«Правильно. От греха подальше».
– Ну же! Фальм!
Кир приблизился на расстояние прыжка. Ближе, пожалуй, уже слишком опасно.
Котолак лежал, подтянув под себя задние лапы и вытянув передние. Выпущенные когти впились в дерн. Кончик длинного хвоста подрагивал в траве. Дрожь волнами ходила по рыжей шкуре, запятнанной подпалинами и потемневшей кровью.
Тьялец посмотрел прямо в янтарные глаза зверя. В них не было спокойной уверенности и мудрости кота, встреченного Киром в горах Тумана. Ненависть. Ненависть и… Страх?
Да. Беспощадный барон Фальм боялся его. Обострившимся в зверином теле чутьем он видел воочию свою смерть.
Видел и боялся настолько, что не решался напасть.
Кир выставил пред собой раскрытую ладонь.
– Если есть у тебя душа, Фальм…
Оборотень моргнул и отвернулся.
– Умри!
Пальцы молодого человека сжались в кулак, останавливая звериное сердце.
Судорога пробежала по телу котолака от холки до кончика хвоста. Тяжелая голова упала на лапы. Хвост замер дохлой гадюкой.
– За Мелкого и Мудреца, за Кулака и Пустельгу, за Стоячего Камня и Торку… За всех, кто погиб по твоей вине!
Кир обессиленно опустился на траву рядом с неестественно вытянувшимся телом немолодого человека, спину и руки которого покрывали пятна ожогов, а из глубокого разреза под мышкой уже перестала сочиться кровь.
«Вот и все… Империя потеряла, пожалуй, одного из самых опасных врагов. И вряд ли кто-то из людей, населяющих Сасандру, расплачется, узнав об этом».
Волшебник ощутил смертельную усталость. Напряжение схватки сменилось оцепенением. Он лег на спину и, закусив зубами суставчатый стебелек, уставился в глубокое синее небо.
Тут его и нашли идущие по кровавому следу Желтый Гром, Белый и Мастер.
В конце месяца Медведя у Южных ворот Аксамалы появился фургончик. Его волокла шестерка мулов, запряженных цугом. Передний, чубарый крепыш, все время скалил желтые зубы, пытаясь дотянуться хоть до кого-нибудь из многочисленных прохожих. Кричащая раскраска домика на колесах то здесь, то там облупилась, обнажив древесину, а над расположенной сбоку дверцей виднелась густо намазанная смолой полоса. Под черным пятном, несомненно, скрывалась надпись, но вот какая именно, вряд ли смог бы догадаться сторонний наблюдатель. Буквы «сти», виднеющиеся в конце замазанной надписи, ясности не добавляли. «Радости»? «Гадости»? А может быть, «наглости» или «сладости»? На козлах сидел крепкий мужчина лет двадцати пяти с простым лицом и широким подбородком, выдававшим уроженца Барна. Он уверенно держал вожжи и, прищурившись, поглядывал на неприступные стены и широко распахнутые по случаю праздника ворота.
Следом за фургоном катилась пароконная телега. Пузатые лошадки с лоснящейся шерстью вовсю махали хвостами, отгоняя назойливых слепней, разгулявшихся по случаю первого по-настоящему жаркого дня. В повозке на укрытых рогожей мешках лежал, закинув руки за голову, седоватый мужичок с хитрым взглядом и маленьким шрамом на щеке. Правил гнедыми его ровесник, если судить по внешнему виду, отличающийся густой бородой и цветастой лентой, которой он обвязал голову, чтобы волосы в глаза не лезли.
За полста шагов до ворот возница фургона натянул вожжи. Не глядя постучал кулаком в дощатую стенку:
– Эй, Тюха!
Почти сразу же дверца отворилась и на обочину спрыгнул розовощекий парень лет семнадцати в курточке из дешевого сукна. На вид – здоровяк, что называется, кровь с молоком. Дай подкову – согнет в ладони, сунь в руки шкворень – узлом завяжет.
– Ага! Туточки я! – непонятно чему радуясь, закричал он. От его юношеского ломкого баска шарахнулась в сторону кляча зеленщика, на свою беду оказавшегося рядом. Да так прыгнула, будто лет двадцать в один миг сбросила, чуть возок не опрокинула.
Продавец петрушки и салата, сухонький старичок, сперва зашипел котом, а потом опасливо покосился на разворот плеч и налитые кулаки возницы и Тюхи, добавил к ним военную выправку мужиков, хохочущих на задней телеге, и счел правильным убраться от греха подальше. Мало ли кого несет в Аксамалу в последнее время? Хоть и навели, кажись, порядок народные правители, а на рожон лучше не лезть.
– Чему радуешься, дитятко? Дурнем, дык, растешь! – весело окликнул Тюху поднявшийся с мешков мужчина.
– Так это… Аксамала же ж! Столица!
– А что, случалось тебе бывать тут? – заинтересованно спросил бородатый.
– А то?! – Улыбка парнишки растянулась до ушей. – Мы с тятькой завсегда груши привозили. Как месяц Кота, так и везем же ж!
– Счастливый… – протянул пожилой. – А я вот за пять десятков годков перевалил, а первый раз. Не сподобил Триединый.
– И я, дык, тоже, – поддержал второй с телеги. – Стены видал. Вот как сейчас, дык. А за стены – накося выкуси! Командиры не пущали.
– Что вы расплакались, как девицы-бесприданницы? – Возница фургона покинул козлы, потянулся. – Сейчас наверстаете!
– Тебе легко говорить, Емсиль! Все забегаловки знаешь, дык…
– И вам покажу! – рассмеялся барнец. – Литу к родителям провожу, и встретимся в городе. Вы, главное, все скудо дель Куэты не прогуляйте! – Он подмигнул пожилым воякам.
Дыкал смущенно потупился, а бородатый Батя только рукой махнул:
– Подумаешь! Как пришло, так и уйдет. Надо будет, заработаем.
В отличие от своего приятеля, мечтающего открыть лавку в Кавареле, уннарец тешил себя надеждой вернуться на военную службу. Неужели Аксамале не нужны опытные сержанты? Быть такого не может! Если Сасандра начинает потихоньку возрождаться, без надежной армии ей не обойтись. Следовательно, кому-то придется гонять новобранцев. За пазухой у каждого из бывших солдат лежала тщательно сложенная и хранимая как зеница ока записка от капитана т’Жозмо дель Куэты, в которой подробно описывалась история их ухода из четвертой пехотной армии генерала дель Овилла. По мнению капитана, дворянина в седьмом поколении, выходца из очень уважаемого в Вельзе рода, уход от предателя, поставившего личную выгоду выше интересов Империи, дезертирством не считался. Тем более, покинув армию, они вывезли и тем самым спасли от неминуемой смерти в обозном лазарете офицера. А по дороге задержали и обезвредили двух опаснейших шпионов, долгое время работавших на Айшасу. Как сказал дель Куэта, за тот поступок они вообще достойны самой высокой награды. Например, пожизненного дворянства. Но поскольку нынешней осенью, когда фургон со спасенными женщинами и запертыми под замок преступниками, сопровождаемый повозкой с беглыми солдатами, пересек Арамеллу, капитан не был уверен в верности нового правительства Аксамалы имперским традициям, он уговорил своих спасителей зиму погостить в родовом имении дель Куэта, находившемся на юге Вельзы, почти на границе с Каматой.
По пути они завернули в Галлиану, крупный торговый город, сохранивший суды, стражу, сыск и даже воинский гарнизон. Там городской суд возглавлял почтенный Джитто дель Амаре, чью семью связывала старинная дружба с родом дель Куэта. Такая тесная и горячая, что иначе, чем «сынком», он господина т’Жозмо не называл. Судья с охотой рассмотрел дело преступников.
Свидетельства фриты Эстеллы, девочек и солдат о чинимом Скеццо непотребстве оказалось достаточно, чтобы приговорить его к пожизненной каторге. С табачником Корзьело пришлось повозиться дольше. Главным образом из-за того, что полукровка-айшасиан упорно отрицал свою вину в злоумышлении против Империи. Он пытался изображать из себя жертву обстоятельств, но в конце концов, припертый к стенке показаниями фриты Эстеллы и Литы, рассказавшими о записках, передаваемых в полой рукояти плетки, о расследовании, проведенном Мастером, о покушении на лучшего сыщика столицы, во всем признался и долго лепетал о Старике, раскинувшем из Мьелы агентурную паутину на большую часть Сасандры, и о Министре, хитром и неуловимом шпионе, затесавшемся в верхушки общества Аксамалы. Правда, особой пользы его рассказы никому не принесли. Мьела сейчас на территории независимой Каматы, и вряд ли местные власти согласятся выдавать айшасианского шпиона. По слухам, там по улицам уже вовсю расхаживают гости из-за моря – купцы, банкиры, проповедники, – и каматийцы только рады. После голодной зимы не до гордости – и от брухи помощь примешь. Скоро весь юг Сасандры под айшасианскую дудку плясать будет. Камате они хлеб предложили, Уннаре – защиту от пиратов, Окраине – помощь в переговорах с кентаврами и обещание многолетнего мира. А без Старика Корзьело не мог вывести тайный сыск на Министра. Уж если Мастер не сумел, а фрита Эстелла точно помнила, как сокрушался лучший сыщик Аксамалы из-за своего бессилия помочь родине…
Однако признаний табачника хватило, чтобы суд вынес обвинительный приговор. Смертная казнь через повешение. Как сказал многоуважаемый Джитто дель Амаре, если бы не помощь следствию, полукровке грозило бы колесование или четвертование. Найденные в поясе Корзьело золотые солиды капитан дель Куэта великодушно передал магистрату Галлиана. Как выяснилось позже, он в них не нуждался. Для офицера и дворянина, обладающего достойным доходом от пахотных земель, леса, рыбного промысла и обширных пастбищ, марать руки предательским золотом не было смысла.
Зимние месяцы, проведенные в имении дель Куэта, запомнились Емсилю огромной библиотекой и ласками Аланы, с которой он уединялся едва ли не каждый свободный от чтения миг. Конечно, в итоге он проработал гораздо меньше книг, чем собирался изначально, но господин т’Жозмо, усмехаясь в закрученные усы, позволил лекарю забрать десяток трактатов по анатомии, лекарственным травам, лечению минералами и драгоценными камнями.
Последняя декада месяца Филина ознаменовалась свадьбой господина капитана и фриты Эстеллы, которая, надо отдать ей должное, со дня знакомства взяла заботу об офицере на себя, дозволяя Емсилю лишь время от времени осматривать его раны и готовить лекарственные снадобья. Все остальное – перевязки, кормление, трогательные разговоры о былом величии Империи и ее армии – легло полностью на хрупкие плечи бордельмаман. Таким образом, ей довольно быстро удалось покорить сердце сорокалетнего холостяка.
Рилла осталась при фрите Эстелле на очень важной должности – доверенная служанка и компаньонка. А вот Лита твердо заявила, что хочет вернуться к старикам родителям в Аксамалу. Бросить их на произвол судьбы она не имеет права.
Емсиль, насмотревшись на добрый пример старших спутников, тоже решил узаконить отношения с Аланой, да и девушка не думала отказываться. Вот только лекарь, как истинный барнец, до мозга костей впитавший патриархальный уклад северной провинции, желал вначале получить благословение родителей. Потому и поехал в Аксамалу. В столице легко купить место на купеческом корабле, чтобы переправиться через Великое озеро. Правда, ходили слухи, что Барн воюет с Аруном и Табалой одновременно, но Емсиля они не страшили. Из северной Тельбии выбрался невредимым, так неужели на родине что-то с ним случиться может? Да и в любом случае возвращаться пора. В Барне можно людей лечить и после подготовительного факультета. Кто там разбираться будет? Учился в Аксамале? Учился. А остальное придет с годами, опытом, изученными книгами.
Сопровождать молодежь вызвались Батя и Дыкал. А Вогля и Пигля, съездив навестить родню в деревушку, отстоявшую от имения дель Куэты на каких-то двадцать миль, вернулись и поступили на службу – объезжать господские земли, гонять браконьеров, незаконных лесорубов и просто лихой люд. Путешествие с Дыкалом и Батей пошло близнецам на пользу. Они стали серьезнее, возмужали, научились довольно сносно орудовать мечом и кордом.
До столицы добирались не торопясь – дней пятнадцать ехали. Останавливались в мансионах,[46] болтали с людьми, прислушивались к новостям и жадно ловили слухи, сползающиеся со всех концов Империи.
На юге жизнь людей успокаивалась, несмотря, а может, и благодаря влиянию Айшасы. Налаживалась торговля, восстанавливались разбежавшиеся армии. Границы Окраины по-прежнему теребили кентавры. Тамошний народ они волновали гораздо больше, чем независимость или имперская идея. Тьяла и Вельза целиком и полностью подчинились Аксамале, что не могло не радовать – ведь эти две провинции всегда были главными житницами Сасандры.
С запада новости почти не пробивались. Удалось ли генералу Риттельну дель Овиллу создание собственного государства на месте северной Тельбии? Скорее всего, нет. Его армия, должно быть, распылилась, частью разбежалась, частью растянулась по стране, изматываясь в непрестанных стычках с мятежными ландграфами, и прекратила существование. Северная Тельбия осталась независимой, раздробленной и голодной, чего, впрочем, и стоило ожидать.
Гоблану очень сильно обескровили набеги дроу. Карлики не успокаивались до зимы, покуда люди полностью не покинули весь север провинции. Из-за большого скопления беженцев на дорогах вспыхнула, как никогда ранее, преступность, разгулялись заразные хвори. И, как следствие слабости провинции, зашевелились дорландцы, начали стягивать к границе армии. В итоге вице-король Гобланы совсем недавно прислал послов, желая вернуться вновь под руку Аксамалы в обмен на военную помощь и поддержку голодающего народа хотя бы самыми малыми поставками хлеба.
Наиболее интересные новости долетали с севера. Там, оказывается, прокатилась самая настоящая война. Слухи замалчивали их имена, но нашлись в Барне люди, собравшие и снарядившие целых две армии. Отлично оснащенные, возглавляемые имперскими офицерами, сплоченные некой идеей. Что-то вроде «Барн – превыше всего». Одна армия направилась в Табалу, а вторая – вторглась в Арун. Удивительно, но табальские овцеводы довольно быстро обломали зубы захватчикам. Наверное, так они привыкли бороться с дикими котами, пытающимися собирать дань с их отар. Разбив барнцев в пух и прах, войско Табалы, что самое удивительное, не успокоилось, а пошло наперерез второй армии, которая довольно успешно покоряла Арун, оказавшийся совершенно не готовым к серьезной войне. В жарком, кровопролитном сражении на реке Жерехе победа вновь досталась табальскому генералу, загадочному человеку со странным прозвищем – Стальной Дрозд. О нем в народе гуляли самые противоречивые сведения. Кто-то утверждал, что он великий путешественник, сумевший подружиться с кентаврами, другие спорили, заявляя, что он из наемников и едва ли не дух легендарного Альберигго возродился в этом человеке. Некоторые болтали и совсем немыслимое, якобы он бывший студент Аксамалианского университета, за какие-то грехи был отправлен в армию, дезертировал, воевал с остроухими в Гоблане, а потом, вернувшись на родину, возглавил борьбу с захватчиками. Но в каждом рассказе о Стальном Дрозде с ним рядом упоминался небывалой силы волшебник, который мог бы стать вровень с самим Тельмаром Мудрым, если бы тот был жив. Вместе они, генерал и чародей, объявили о возрожденной Империи и пообещали народу Сасандры восстановить страну в границах прошлого лета.
В душе Емсиль полностью разделял устремление Стального Дрозда и его спутника-колдуна. Он привык гордиться своей страной. Причем всей, целиком, а не какой-то отдельной провинцией, вдруг объявившей независимость. Единственное, чего он опасался, это непонимания между северными борцами за Империю и «младоаксамалианцами», также пришедшими к мысли о необходимости восстановить статус императора и выдвинувшими претендента на трон. Двоих претендентов, если говорить точнее. Сегодня в Аксамале должна состояться торжественная коронация императора Дольбрайна Справедливого и императрицы Фланы Огневолосой. Имя последней вызвало жаркие споры между Литой и Аланой. Русоволосая толстушка твердо отстаивала убеждение в том, что будущая императрица есть не кто иная, как их подруга, сбежавшая от Скеццо и Корзьело. Алана же утверждала, что та Флана сгинула в круговерти беспорядков, бушевавших в Вельзе осенью и зимой. Слишком много более опытных и способных за себя постоять людей погибло и пропало без вести.
Чтобы разрешить спор между подругами, Емсиль обещал им обязательно посетить коронацию, которая должна была состояться на Клепсидральной площади в пять часов дня. Но прежде нужно было зайти к старикам Литы. Ведь они, наверное, и не надеются увидеть дочь.
Договорившись с сержантами встретиться недалеко от площади, на углу Прорезной и Кривоколенной, в небольшом кабачке под названием «Золотая гроздь», где цены – по крайней мере, раньше – были удивительно низкими по меркам столицы, Емсиль с девушками зашагал к Южным воротам. Охранять телегу и фургон они оставили Тюху. Он, хоть и хотел побродить по Аксамале, возражать старшим не посмел.
Антоло стоял, опираясь локтями на релинг. С высоты ахтердека открывался великолепный вид на синюю со стальным отливом, испещренную барашками волн воду Великого озера. Над волнами скользили, раскинув крылья, серебристые чайки. Впереди на расстоянии нескольких миль вырастала из волн Аксамала. Сперва появился Верхний город, некогда белокаменный, средоточие красивейших храмов и дворцов, позолоченных памятников и фонтанов. За время учебы в столице молодой человек побывал в Верхнем городе лишь дважды – первый раз тайком и потом долго удирал от стражи, а второй раз на семидесятилетие императора, когда вход на улицы, площади и в сады был разрешен всем желающим, лишь бы не смущали зрение господ чересчур уж неопрятным внешним видом. Теперь часть зданий и храмов стояли полуразрушенными, с обугленными стенами, будто шрамы на теле города. Следом показалась серая громада стен Нижнего города, черепичные крыши и купола, Клепсидральная башня и башня для наблюдения за светилами родного университета.
– Жаль, «Розы Аксамалы» не видно, – усмехнулся стоявший рядом Кир.
Чародей тоже жадно рассматривал берег, прикрывая глаза ладонью от солнца.
– Ты скучаешь по ней? – глядя в воду, спросил Антоло.
– Как тебе объяснить?.. – Тьялец пожал плечами. – Хотелось бы встретиться и поговорить. Вспомнить прежние времена. И не более того. Мне иногда кажется, что я утратил способность любить. Должно быть, это расплата за магическое мастерство. Чародеи подгорного народа об этом не предупреждали.
– Не могу о себе такого сказать, – покачал головой генерал. – Как можно разучиться любить? Другое дело, что сейчас не до этого. Нам еще много предстоит потрудиться, чтобы Империя возродилась в былой мощи. Что, чересчур красиво говорю? – смутился он, увидев улыбку Кира.
– Нет. В самый раз. Если ты так же станешь вести переговоры с «младоаксамалианцами», то успех неизбежен.
– Ну, думаю, нам есть что предложить «младоаксамалианцам», кроме красивых фраз.
Антоло невольно оглянулся, будто бы мог увидеть северный берег, где он оставил пять тысяч щитоносной пехоты и тысячу тяжеловооруженных всадников. Довод более чем убедительный. Но в конце концов, если слухи верны, правитель Аксамалы, избранный повстанцами после ночи Огня и Стали, готовится принять императорскую корону. Что ж, с этим Дольбрайном стоит поговорить. Если он правит настолько мудро, уравновешенно и справедливо, как о нем рассказывают в Аруне, то лучшего императора для Сасандры не найти. Ну, разве что соправительница, о которой восторженные языки тоже болтают немало. Хотя… Это как раз, скорее всего, сказки. Народу нужны герои, и во времена, не блещущие выдающимися личностями, люди выдумывают себе кумиров. А потом с удовольствием им поклоняются.
Имена правителей Аксамалы заставляли Мастера, увязавшегося следом за генералом и волшебником, хмуриться и кусать усы. Дольбрайн? Не тот ли это подставной гигант мысли, созданный им из Берельма Ловкача? Флана Огневолосая? Ну, в это вообще поверить трудно… Такие совпадения случаются только в сказках. Лучший сыщик Аксамалы, без сомнения, стремился бы первым высадиться на берег, если бы не разгулявшаяся со страшной силой «морская» болезнь. Потому он и валялся в каюте, не отзываясь на настойчивые просьбы молодых людей прогуляться по палубе. Вот они и смотрели на приближающийся берег вдвоем.
Генерал Стальной Дрозд не боялся плыть в столицу без охраны. Ведь десяток адъютантов и помощников нельзя назвать серьезной охраной, хоть граф ди Полларе лично отбирал среди молодых офицеров бойцов, мастерски управляющихся не только с мечом и кордом. Каждый из них владел какой-то «изюминкой». Один метал ножи, второй голыми руками мог справиться с полудюжиной обычных солдат, третий с протазаном в руках мог защищаться от целой толпы…
Главным оружием армии северян стал чародей. Просто удивительные коленца выкидывает подчас судьба. Тьялец, которого Антоло считал мертвецом, вдруг появился в разгар боя у Жерехи и вмешался в сражение на стороне табальской армии. Оказалось, что его главная мечта ничем не отличается от мечты Антоло – возродить Империю в прежних границах, вернуть былой уклад жизни и примерно наказать повинных в смуте. Он так прямо и заявил, явившись в лагерь армии-победительницы в сопровождении сильно поредевшего отряда кентавров. Когда генерал, потерявший сознание в разгар сражения, открыл глаза и увидел перед собой бывшего гвардейца Кира, лучшего сыщика Аксамалы Мастера, остроухого по имени Белый и Халльберна, наследника Медренского графства, он решил, что умер и встретил старых знакомых в чертогах Триединого. Но вскоре все прояснилось.
Бывшие смертельные враги стали союзниками. Взаимная неприязнь давно ушла, как уходят детские страхи и юношеские прыщи. Настало время совместного труда.
Теперь полководческий талант Антоло, магическое искусство Кира и таинственный амулет Халльберна работали на одну общую идею.
Меньше месяца понадобилось, чтобы навести порядок в Аруне, Табале и Барне. На помощь страдающим от голода и болезней гоблам пошли телеги с мукой, отары овец, воинские отряды для поддержания порядка и целые обозы лекарей. Вице-король Литии, за зиму разочаровавшийся во мнимых преимуществах независимости, заключил договор о дружбе и взаимовыручке.
Теперь их путь лежал в столицу. Ведь, как говаривали старики, все пути ведут в Аксамалу. Здесь окончательно решится судьба новой, возрожденной Сасандры. И если императором станет некий мыслитель Дольбрайн, так тому и быть – лишь бы народу жилось лучше. А уж они не пропадут. Для хорошего генерала и умелого волшебника всегда дело найдется, в любой стране и при любой власти.
– В городе, по всей видимости, праздник, – заметил Кирсьен. – Дома флагами украшены.
– Что-то не припомню ни одного праздника в это время… – Антоло насупил брови и потер лоб. – Радует то, что все вывешенные флаги – имперские.
– Тем лучше, – кивнул Кир. – Если люди помнят прошлое, они достойны строить будущее.
Вскоре портовые сооружения Аксамалы приблизились настолько, что стали видны не только обшарпанные, кое-где обгорелые здания складов, недавно побеленная таможня, пришвартованные купеческие когги,[47] расцвеченные яркими флажками, но и нарядная толпа. Матросы и портовые рабочие спешили в город.
– Что празднует Аксамала? – окликнул Кир растрепанного морячка, поймавшего швартовочный конец.
– Коронация! – радостно отвечал матрос, сверкая щербатой улыбкой. – Коронация и свадьба правителей!
– Кажется, мы вовремя, – проговорил волшебник, нашаривая посох.
– Что ж, пойдем на праздник. Правильно будет взглянуть вначале на этого Дольбрайна со стороны, – согласился генерал, отмахиваясь от адъютанта, который пытался сунуть ему в руки шлем со Стальным Дроздом. – Незаметно взглянуть!
Они едва дождались, когда с причала на борт судна перекинут прочный трап с перилами, и, оставив телохранителей и помощников, направились в город.
Отвыкнув от многолюдия улиц и площадей, Емсиль сперва немного растерялся. Неужели он когда-то жил в Аксамале и даже находил удовольствие в том, чтобы участвовать в празднествах и народных гуляньях? Как же тут можно жить? Любой встречный-поперечный норовит если не в грудь плечом врезаться, то хотя бы на ногу наступить! Ужас! Нет уж, уезжать надо в глушь – там и люди поспокойнее и повежливее, и вообще жить проще. Барнец искренне верил, что его до сих пор не затоптали, только опасаясь широченных плеч и окованного железом посоха.
Лита и Алана повисли на правом и левом локтях лекаря, держась за его куртку изо всех сил. Стоит разжать пальцы, и людской поток закружит, унесет и выбросит где-нибудь в замухрыжном переулке. Конечно, девушки не боялись заблудиться – Алана прожила в столице пять лет, а Лита и родилась-то здесь, но, пробираясь самостоятельно по улицам до самой Клепсидральной площади, они пропустили бы главную церемонию. Коронация! Да еще и возможность разрешить спор – та Флана или не та! Сейчас же они не сомневались, что поспеют вовремя. Уж очень им помогал постоялец мастера Кельвана и его жены Тиллы – родителей Литы.
Когда в Аксамале начались беспорядки, а потом город осадил кондотьер Жискардо, спрос на изделия слепого лепщика упал, и они оказались на грани голодной смерти. Если бы не бесплатный хлеб, раздаваемый бедноте правительством «младоаксамалианцев», то до зимы, возможно, не дожили бы. Так что после снятия осады они с радостью приняли жильца – пострадавшего от захватчиков купца из Аруна. Наемники Жискардо ограбили его и едва не убили, но десяток зашитых в подкладку скудо все же уцелел. Иллиос выказал себя удобным постояльцем: отдал хозяевам все сбережения, помогал по хозяйству, но не надоедал своей тощей физиономией, уходя гулять по городу при каждом удобном случае. Он и теперь намеревался идти смотреть коронацию сам, но с удовольствием принял предложение Емсиля прогуляться вместе.
Худой и костлявый арунит, натянувший, несмотря на жаркую погоду, на голову линялый гугель с меховой окантовкой, казалось, отпугивал встречных горожан.
Часы на главной клепсидре Империи пробили четыре раза, когда они заглянули в «Золотую гроздь» и попытались вытащить оттуда Дыкала и Батю. Сержанты долго отнекивались, нахваливая местное вино, но в конце концов согласились и покинули нагретые лавки. Идти стало еще легче. Закон, ограничивающий ношение оружия внутри городских стен, был благополучно забыт сразу после падения старой власти, и зеваки расступались, почтительно поглядывая на рукояти мечей, которые сержанты держали на виду.
Вот и Клепсидральная площадь. Посреди нее возвышался помост, обтянутый алым сукном и обшитый золототканой лентой. Его украшали тяжелые полотнища знамен Сасандры и флаги провинций, входивших в ее состав. Очевидно, этим хотели подчеркнуть стремление вернуться к прежним традициям. Вокруг помоста замерли телохранители: внутренне кольцо – дюжие парни с двуручными мечами, внешнее – стража с гизармами в цветах Аксамалы.
Толпа волновалась, как воды Великого озера в зимний шторм. То здесь, то там возникали людские водовороты, звенел смех, звучали песни. Горожане нарядились в самые лучшие одежды. Женщины сверкали накрахмаленными чепцами и султанчиками на токах, привлекали внимание цветными юбками и расшитыми лифами. Мужчины вытащили бережно хранимые в тайниках цепи: банкиры и купцы побогаче – золотые, цеховые мастера и лавочники – серебряные, беднота – медные.
То здесь, то там потешали народ жонглеры и уличные музыканты.
Лоточники продавали орешки, сушеные ломтики фруктов, холодную воду, подслащенную медом. Емсилю бросилось в глаза отсутствие вина и пива. Видно, с пьянством в новой Аксамале было строго.
Выглядывая в толпе знакомые лица, барнец едва не пропустил начало церемонии. Помогла Алана, толкнув локтем под ребра. Молодой человек поднял глаза. И вовремя. Уже зазвучали фанфары, и под их трубный глас на помост вышел жрец Триединого в черной накидке, спадающей складками до земли. На груди его горела золотая звезда Аксамалы.
Следом за жрецом на возвышение взошла четверка мужчин разного возраста, разных национальностей, одетых по-разному. Троих из них Емсиль видел впервые – с виду обычные горожане, но, по всей видимости, важные шишки «младоаксамалианского» правительства. А вот четвертый… Это же вельсгундец Гуран! Да, бородка у него стала гуще, и в ней кое-где пробиваются ниточки седины. Да, между бровями пролегла глубокая складка – свидетель длительных раздумий. Да, под глазами вельсгундца хорошо заметны темные круги, выдающие бессонные ночи и дни, проведенные в заботах. Но все равно это тот самый Гуран, с которым они не раз кутили, участвовали в потасовках со стражей и военными, попали в тюрьму прошлым летом…
– Гуран! – ойкнула Алана. Оказывается, она тоже его узнала.
– Старый знакомый? – повернулся к ней Иллиос.
Что-то в выражении глаз арунита очень не понравилось Емсилю, но в следующий миг он забыл обо всем, ибо на помосте появились соправители Аксамалы. Дольбрайн Справедливый и Флана Огневолосая.
Дольбрайн оказался ничем не примечательным мужчиной лет тридцати пяти – сорока. Такого встретишь на улице – на другой день лица не вспомнишь. Рыжеватые волосы и бородка. Темно-зеленый кафтан без каких бы то ни было украшений. Простые башмаки и полосатые чулки мещанина. Молодец! Даже на собственную коронацию решил не наряжаться.
А вот будущая императрица…
Барнец много читал в книгах о невероятных совпадениях и стеченьях обстоятельств. Но предположить такое!
– Я же говорила! – пискнула Лита, привставая на цыпочки. – Это Флана! Наша Флана! – Она взмахнула рукой и громко выкрикнула: – Флана! Мы здесь!!!
Возможно, ее слова и были бы услышаны на помосте, но толпа, запрудившая Клепсидральную площадь, подхватила этот искренний и простодушный клич.
– Флана! Мы здесь! Флана! Мы здесь!!! – скандировали люди.
К небу взлетели чепцы и пелеусы.
Рыжая – в самом деле Огневолосая – Флана улыбнулась, присела, поддерживая края нежно-зеленой юбки. На этот раз она собрала волосы узлом и укрыла их под серебряной сеточкой с крупными жемчужинами.
Вновь зазвенели фанфары, рассыпались дробью литавры.
Жрец Триединого вышел вперед и, воздев руки к небу, провозгласил:
– Волею Триединого, что незримо направляет наши дела и помыслы, что живет в сердце каждого честного гражданина! Волею народа Сасандры, народа-труженика, народа-бойца, народа-мыслителя! Волею земли и волею небес провозглашаю мэтра Дольбрайна, которого все вы знаете, мэтра Дольбрайна, прозванного Справедливым, мэтра Дольбрайна, защитника Отечества и надежду всех жителей Аксамалы, императором Сасандры!
От четверки, представлявшей правительство, отделился широкоплечий молодой человек в нагруднике с серебряной насечкой, поднял над головой Дольбрайна корону – широкую золотую полосу с семью зубцами, в основании каждого из которых сверкал крупный рубин.
Толпа взорвалась приветственными криками.
– Волею Триединого, что незримо направляет наши дела и помыслы, что живет в сердце каждого честного гражданина! – продолжал жрец. – Волею народа Сасандры, народа-труженика, народа-бойца, народа-мыслителя! Волею земли и волею небес провозглашаю Флану, прозванную Огневолосой, Флану, спасительницу Аксамалы, Флану, охранительницу всех страждущих и обиженных, императрицей Сасандры!
Гуран застыл за спиной правительницы, подняв ее корону – более изящную, с пятью зубцами и украшенную изумрудами.
– Слава императору и императрице!
– Слава! Слава мэтру Дольбрайну! Слава Флане Огневолосой! – самозабвенно горланили горожане.
Неожиданно для себя Емсиль понял, что присоединился к всеобщему ликованию. Лита и Алана подпрыгивали и махали руками, силясь привлечь внимание императрицы. Батя и Дыкал кивали и улыбались.
Кир и Антоло успели на площадь к самому началу церемонии и поэтому стояли очень далеко. Они не услышали, а скорее угадали слова золотозвездного жреца. Зато взлетевшие над головами соправителей короны, сверкающие на солнце, они видели отлично.
– А она такая же прекрасная, как и раньше, – с тихой улыбкой проговорил генерал.
– Да, – кивнул Кир. И добавил: – А сзади Дольбрайна стоит чародей.
– Я ему о красоте, а он… – вздохнул Антоло, но все же уточнил: – Сильный?
– Слабенький. Халлю в подметки не годится.
– Это который?
– Старичок в черном кафтане. Видишь, как сияет? Тянет Силу у толпы.
– Значит, он пользуется…
– Погоди! – властным жестом Кирсьен прервал соратника. Капельки пота выступили на висках молодого волшебника.
– Что? Что случилось?
– Там, в толпе… Не мешай!
Воздух над головой Кира взревел и закружился воронкой. Ближайшие люди шарахнулись в стороны. Кого-то сбили с ног.
Маг скрутил из уплотненного воздуха некое подобие колокола и бросил его в самую середину людского скопища. Он вкладывал в разгон ловушки всю свою силу и умение, но не успевал.
Из толпы, сбившейся в плотные ряды перед помостом, вылетела толстая струя пламени. Подобная капле с длинной ножкой, алая при основании и багровеющая по мере расширения, она хищно прицелилась прямо в коронующихся правителей. Кир захрипел от натуги и попытался бросить на ее пути какой угодно щит, но понял, что неизвестный колдун опережает его.
Увлеченный всенародной радостью, Емсиль не сразу обратил внимание, как застыл, неестественно выгнувшись, Иллиос. Руки со скрюченными пальцами арунит выставил перед собой.
А когда из ладоней тощего мужика вылетело слепящее пламя, барнец дернулся, замахиваясь посохом, но на его правой руке повисла визжащая от ужаса Алана. Пытаясь отцепить ее, не причинив особого вреда, Емсиль наблюдал, как огненная струя преодолевает расстояние до помоста. Видел, что на пути ее стоит тонкая фигурка Фланы в зеленом платье.
Старик в черном кафтане, похожий на грача, всполошенно замахал руками. Дольбрайн застыл с выпученными глазами.
Роняя корону, Гуран схватил девушку за плечо и отбросил к краю помоста.
Миг, и плотный кокон пламени охватил его. В огне мелькнул искаженный смертельной мукой рот. Огонь стремительно рванулся дальше, растекаясь по алому сукну, накрыл с головой Дольбрайна, парня, удерживающего императорскую корону, размахивающего руками старика и троих телохранителей в накидках с золотым серпом.
Емсиль дотянулся левой рукой до спрятанной под линялым гугелем головы. Попытался ударить, но скорее толкнул, кулаком в затылок. И одновременно с ним Дыкал пырнул колдуна мечом.
Отшатнувшиеся при первых признаках чародейства, люди снова качнулись к ним.
– Смерть ему! – страшно распялила беззубый рот скрюченная старуха в белом фартуке поверх поношенного платья. – Смерть!
Иллиос отпустил пламя и мешком осел на мостовую.
– Остановитесь, люди! – Батя попытался остановить тянущиеся к чародею руки, но его оттолкнули, оттеснили в сторону.
Между ним и Емсилем оказалось с десяток людей. Чуть правее мелькнула седая макушка Дыкала. Алана висела на рукаве барнца, вцепившись двумя руками. А куда подевалась Лита?
Дрожащее марево, напоминающее формой горшок, упало сверху, накрывая распластанное тело Иллиоса. Честных аксамалианцев, стремящихся покарать убийцу, отбросило, словно солому.
Флана на помосте, поднявшись на колени, что-то кричала и трясла кулаком.
Не растерявшие присутствия духа стражники и телохранители с мечами собрались вместе и, окружив спрыгнувшую им на руки правительницу, принялись пробиваться к лежащему телу колдуна.
С другой стороны, от Портовой улицы, несся сдавленный гул, неведомая сила мягко, но настойчиво расталкивала горожан, а по образовавшемуся коридору бежали двое. Светловолосый крепыш с упрямым лицом уроженца Табалы придерживал левой рукой засунутый за пояс шестопер. На его грязновато-желтого цвета сюрко расправила крылья невзрачная серая птица. Похоже, дрозд. Второй, чернобородый, сильно хромал и опирался на посох. Он отстал от товарища на добрый десяток шагов, но именно от его руки расходилась сила, заставляющая людей уступать дорогу.
Неподалеку от мертвого Иллиоса они встретились.
Императрица Флана, ныне единоличная правительница огромной страны.
Генерал Антоло Стальной Дрозд.
Маг т’Кирсьен делла Тарн.
Им предстояло многое вспомнить.
Их ждало немало неотложных дел.
Но они не боялись трудностей и больше не принадлежали самим себе, пройдя через невзгоды и с честью выдержав испытания судьбы.
Они встретились, чтобы, забыв обиды и разногласия, отбросив сомнения и робость, возрождать Империю вместе.