Спасти Державу! Мировая Революция «попаданцев»

ГЛАВА ПЯТАЯ Вперед, заре навстречу

(13 мая 1920 года)

Иркутск

— Учения гвардии назначены на завтра! В полдень. Что будем делать, господа? Ведь это…

— Переворот, Михаил Иванович, переворот! — Атаман Оглоблин сверкнул глазами, рука легла на рукоять шашки.

Контр-адмирал выдохнул, взял себя в руки, успокаиваясь, и сел на стул — в кабинете управляющего ВМС на минуту воцарилась тишина. Пятеро собравшихся молча переглядывались, каждый лихорадочно думал над сложившимся положением. А оно было аховым, как ни крути, со всех сторон.

Дело в том, что монарх был в своем праве — гвардия подчинялась только ему, и отменить распоряжение о переброске в Иркутск мог отдать только главнокомандующий. Но военный министр Арчегов находился сейчас в Москве, связаться с ним не имелось ни малейшей возможности — телеграфная линия под Омском была разрушена.

Михаилу Смирнову в голову поневоле закралась здравая мысль, что такое совершено специально, обстрел начали сами сибиряки по прямому приказу графа Келлера, монархиста до последней капли крови. А значит, переворот задумывался давно, и теперь начался последний этап его реализации.

— Что мы можем сделать, господа?

Тишину нарушил голос старшего Пепеляева — министр внутренних дел и исполняющий обязанности премьера первым среди них озаботился принятием экстренных контрмер.

Жандармы из ГПУ умели работать, да и монархистами не были еще по прошлой своей работе, так как прекрасно видели, что страна скатывается к революции именно из-за самодержца.

Того самого, который в силу своей недальновидности, если не сказать глупости, прилагал к этому не меньше усилий, чем самые махровые противники царского режима. Если не больше.

— Михаилу Александровичу мало того урока, что получил его старший брат? Решил взять власть в свои руки полностью? Опираясь на верные лично ему штыки?

Начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Болдырев заговорил тихо, но казалось, что эти вопросы он задает не собеседникам, а самому себе, ища ответ совсем не на них.

— Начинать стрельбу в городе глупо, мы будем лить воду на мельницу наших врагов!

— Вы правы, Василий Георгиевич, но что мы можем предпринять в данном случае? Я могу приказать маньчжурцам занять набережную у прогимназии Гайдука и выставить пулеметы. Тогда гвардия по понтону не перейдет через Ангару на эту сторону…

— А лейб-егеря из Знаменского ударят в спину, Анатолий Николаевич!

— Егерям через Ушаковку нужно идти. Мои казаки перекроют им мостики по речке и выход на берег, — усмехнулся атаман Оглоблин.

— Господа, вы в своем уме? Простите меня, но устраивать побоище в городе я не позволю! Это же страшнее декабря семнадцатого года будет! Даже в прошлогоднем декабре почти без крови обошлось. А тут такое может быть, — Пепеляев-старший вскочил со стула, даже стекла очков, как показалось всем, гневно засверкали. — И вы о таком спокойно говорите?! А уверены ли вы, что ваши солдаты и казаки выступят против законного монарха? Ведь как ни крути, но Михаил Александрович избран Земским собором!

— И давал клятву при этом, которую сам и нарушает, — генерал Оглоблин усмехнулся. — А мои казаки выступят, тут у меня ни малейшего сомнения. Мы полвека при царях пасынками были, а Сибирское правительство все наши чаяния за неделю удовлетворило, и даже больше дало. И военный министр наш, из казаков, и присягу мы правительству и народу сибирскому и российскому давали, и лишь потом царю — не прежняя она, когда только одному самодержцу и императорской фамилии присягали. Так что выступят казаки, не сомневайтесь!

— Маньчжурцами командует майор Огата, что вместе с генералом Арчеговым чехов в Глазково атаковал. Вчера я с полковником Фукудой разговаривал, как бы в шутку о возможном перевороте рассказал…

— И что, Анатолий Николаевич?

— Фукуда пообещал помощь, но отнюдь не шутил, хотя и улыбался, как они все любят! Сказал, что если мои батальоны с Военного городка выступят, то японцы присоединятся.

Все собравшиеся переглянулись — в Заиркутном городке дислоцировались три запасных батальона 1-й Сибирской дивизии с учебным артдивизионом, а также японский батальон, прибывший из Забайкалья.

Сила мощная, но вот дадут ли ей гвардейцы возможность перейти через Иркут по мосту. А в обход идти, вброд или на лодках, то только через Смоленщину, а до нее больше десяти верст. Но время, время…

Москва

— Лев Давыдович, двести паровозов совершенно несуразная цифра! Да у нас в Сибири столько не наберется…

— Как же, Константин Иванович! Вы чего-то запамятовали, и очень нужное. Только у чехов вы забрали полтысячи паровозов. А у поляков сколько? Из одного Омска вышло несколько сотен паровозов с эвакуируемыми эшелонами. А еще те шесть десятков новеньких локомотивов, что вы получили у американцев?

— У вас не совсем точная информация, Лев Давыдович. Паровозы, что вы упомянули, из САСШ получили еще при адмирале Колчаке. Те, которые мы заказали, поступят только летом. Да, у нас есть свыше полутора тысяч паровозов, но на ходу и трети не будет. Остальные нужно ремонтировать, но это требует времени. Причем долгого — от силы паровоз в день. А текущий ремонт? Вы еще наши расстояния учитываете?! Перегоны по тысяче верст в Сибири обычны, от Омска до Владивостока десять тысяч! Это ж какую прорву паровозов нужно?!

— Константин Иванович, вы же понимаете, что двести паровозов нам настоятельно необходимы…

— Хорошо, семьдесят отремонтированных локомотивов вас полностью устроят, по глазам вижу…

— Да побойтесь Бога!

— От атеиста такое даже мне грешно слышать! Ну, хорошо, хорошо, вы меня уговорили — восемьдесят штук весьма хорошая цифра! Привлекательная, я бы так вам сказал. Ну что — согласны?

— Сто двадцать нас устроят гораздо больше! Это тот минимум, на который я еще могу согласиться!

— Сто! И ни одним паровозом больше, — выдохнул из себя Арчегов. Он был изможден этим долгим торгом. Два военных министра, а торгуются, будто два одессита на Привозе из-за синего цыпленка. Словно в старом кинофильме про студента Шурика — «двадцать баранов, двадцать. И холодильник финский, хороший».

Никогда Константин не думал, что вот так будет торговаться. А Троцкий тот еще кадр, ему бы на колхозном рынке или в коммерции цены не было. Промашку большевики с генетикой сделали, сильно ошиблись. Вот она, перед глазами сидит, бородку задрав, и торгуется с ним столь рьяно, явно ощущая за собой тысячелетний опыт поколений одного предприимчивого народа, что даже из пленения фараонова выкрутился.

— Согласен! И тысячу вагонов, как мы уже договорились, — Троцкий ответил чересчур быстро, и Арчегов понял, что его провели, как последнего лоха. Председатель РВС явно рассчитывал на меньшую сумму, потому и торговался настолько яростно. Хотя обе договаривающиеся стороны сильно поторапливало время.

— Хорошо, пусть будет так, — генерал устало согласился, и его оппонент тут же расцвел самой доброжелательной улыбкой, победно задрав свою бородку клинышком, как у Мефистофеля. И которую Константин сравнивал в мыслях с козлиной…

— Так, — радостно протянул Троцкий, и сам себе задал вопрос, на который и принялся отвечать: — Что мы сейчас имеем? С вагонным и паровозным парком мы с вами полностью договорились, пусть будет не новое, которое и вам взять негде, а отремонтированное. Надеюсь, ваши путейцы не станут плохой товарец нам подсовывать?

— Поставьте своих приемщиков, пусть они следят за качеством, — недовольно буркнул генерал.

— Поставим, поставим, — покладисто согласился с ним Троцкий. — И нутро вагонов проверять тщательно будем — зерно там будет наше. А вот паровозы сразу уйдут на запад!

— Так мы что, на своих паровозах еще и пшеницу к вам гнать будем? А у советской власти морда не треснет? Семь миллионов пудов — это десять тысяч вагонов, целых двести эшелонов! Это ж сколько нам паровозов до Екатеринбурга гонять нужно?

— И еще до Челябинска, — тут же уточнил Троцкий, не обратив внимания на нарочитую грубость. — Направлять эшелоны с зерном, настоятельно просим, как по южной, так и по северной ветке одновременно. Мы очень остро нуждаемся в сибирском хлебе.

— Ладно, так и будет. Но вы немедленно отменяете продразверстку, оставляете в целости и сохранности промышленные и хозяйственные объекты, не вывозите оборудование. Также не занимаетесь порчей, а то ваши отдельные товарищи вольны нарушать приказы РВС.

— Такого в Красной армии нет! И уже не происходит!

— Надеюсь на это, а потому прошу усилить контроль. Причем будет справедливо, если в нем примут участие представители от Сибирской армии. А то знаете, как-то так выходит, что вы нам не доверяете, а мы должны вам верить на слово.

— Хорошо, — лицо Троцкого скуксилось, будто он лимон целиком разжевал. Было видно, что предложение ему пришлось не по нутру. И Арчегов решил добавить «жару», рассчитывая окончательно загнать Председателя реввоенсовета республики и наркома по военным делам. Вопрос-то более чем деликатный, бедняга Михайлов особенно на него упирал.

— И еще одно. С прекращением продразверстки ваши войска и органы советской власти не могут покупать у крестьянства товары народного потребления и продовольствия. Я имею в виду имперские денежные знаки. Вы бесконтрольно печатаете в Москве «романовские» банкноты!

На гневный рык Арчегова Троцкий ответил самой обаятельной улыбкой — «а что ты хотел, генерал? Если есть возможность посадить врага в финансовую яму, то ее нужно немедленно использовать!»

Может, и не так думал Председатель РВС, но его многозначительную улыбку генерал воспринял именно в этом ключе. И насел:

— Мы не собираемся их обналичивать на золото. Не примем в Сибири и ваших советских денежных купюр, нам они ни к чему. Не имеют они обращения на нашей территории. И ценности никакой не имеют!

От лица Троцкого можно было прикуривать папиросу, так оно раскалилось от гнева, пошло чудными багровыми пятнами. Еще бы, получить прямо в лицо гневный упрек в самом наглом фальшивомонетничестве. Советская власть охотно занималась этим увлекательным делом всю гражданскую войну, подрывая доверие населения к имевшимся в обороте «старым» дореволюционным деньгам. А ведь во всех странах сие деяние есть самое жуткое преступление, за которое немедленно карают, и так, чтоб другим неповадно было…

Верхнеудинск

— Ну, ты и сукин сын, Константин Иванович!

Генерал-майор Семенов хлопнул широкой мужицкой ладонью пахаря по столу и тяжело встал, уставившись на листок бумаги, покрытый ровными строчками бисерного почерка шифровальщика.

— Вот он извечный русский вопрос, мать его через ногу, — что делать? Что, что — лишь бы сухари не сушить пришлось, да к Унгерну в Монголию подаваться. Чтоб шкуру с меня генералы не содрали!

Бывший всевластный хозяин Забайкалья пребывал в крайнем замешательстве от полученной полчаса назад телеграммы генерала Арчегова. Послание военного министра проделало чрезвычайно извилистый путь.

Отправлено из Севастополя адмиралом Колчаком, куда пришло радиограммой из Москвы. Во Владивостоке ее ретранслировал контр-адмирал Старк, командующий Сибирской флотилией. И теперь она у него, так же как и шифровка, направленная управляющему военно-морским ведомством контр-адмиралу Смирнову, с которым Григорий Михайлович был знаком отнюдь не шапочно.

Сейчас, мысленно сложив два и два, бывший атаман оказался в «буридановом» положении — ему нужно было что-то выбирать одно, причем очень быстро. Он физически чувствовал, как стремительно течет в песок время, и все меньше и меньше остается времени для обдумывания.

В Иркутске в самое ближайшее время произойдет военный переворот. Пользуясь отсутствием Вологодского и Арчегова, монархисты решили передать всю власть «царю Сибирскому», отстранив правительство.

В итоге — самодержавие, при котором, тут к бабке не ходи гадать, реальная власть перейдет в руки «старых» генералов. Потому заговорщики сибирскую делегацию в Москве от телеграфа отсекли, так же как и правительство в Иркутске. Так что ясно — переворот произойдет в ближайшие дни, если не часы.

— И что получу я?

Атаман вслух задал сам себе вопрос и задумался. Перспективы вырисовывались не то что туманные, а совсем не радостные.

— Да ни хрена я не получу! Я для них выскочка, прыщ на заднице! Мне все грехи припомнят! И месяца не пройдет, как меня отсюда вышибут и в лучшем случае казачью бригаду где-нибудь под Омском дадут! От Забайкалья подальше! Их у власти и без меня будет много, локтями друг дружку отпихивать станут, хрен пролезешь.

Григорий Михайлович выругался и недолго думая открыл шкафчик. Достал бутылку водки, налил полстакана и хапнул, чуть ли не глотком — хорошо-то как! Занюхал рукавом и снова задумался.

«Так, с генералами мне не по пути. Арчегов все, что мне обещал, выполнил. А потому не кинет, и награда будет достойной. Так что выбора у меня нет. А потому думать незачем!»

Генерал громко позвенел колокольчиком, и дверь через секунду отворилась. На пороге вырос есаул, что раньше погоны войскового старшины на плечах носил, его личный порученец вот уже два года, не бросивший в трудные дни и не предавший.

— В Мысовой сейчас стоят бронепоезда есаула Гордеева?

— Да, Григорий Михайлович! «Бесстрашный» только подошел туда из Иркутска, а «Беспощадный» из Верхнеудинска.

— А ледокол «Ангара»?

— В «вилке», — коротко отозвался порученец.

— Немедленно передать ему эту шифровку от военного министра. Пусть «Ангара» ретранслирует ее в Иркутск, контр-адмиралу Смирнову. И от меня еще одну отправить.

Атаман задумался, а есаул уже открыл тетрадь, взял карандаш и приготовился записывать.

— Приказываю выступить на Иркутск незамедлительно. Проконтролируйте передачу шифровки военного министра «Ангарой». Против правительства Сибири возможно выступление заговорщиков. Забрать все десантные команды и прибыть в Порт Байкал в полное распоряжение контр-адмирала Смирнова. Сегодня из Верхнеудинска выйдет эшелон со спешенным Селенгинским уланским полком. С ним буду лично. Действовать энергично и смело, идти на всех парах. Промедление смерти подобно. Дайте скорее на подпись, потом занесите шифровальщикам и немедленно отправляйте.

Атаман размашисто подписался и взмахом руки отправил порученца, а сам задумался. Нет, решение он принял правильное, но отправкой телеграмм он сжег за собой все мосты. Теперь его не пощадят, если переворот завершиться удачей…

— Вашу мать! Мало нам красных, так теперь еще генералы в тылу свару затевают, большевикам на руку играют, сволочи!

Москва

— А потому воззвание Сибирского правительства должно быть распространено немедленно, это к вашей же вящей пользе. А то возможны всяческие ошибки отдельных лиц по незнанию, которые нанесут ущерб договаривающимся сторонам. Ведь если вы заполучите хлеб таким путем, пусть даже в результате непреднамеренной оплошности, то мы сразу же вычтем его из того объема, который должны вам передать.

— Но это же…

— Договор дороже денег, господин Троцкий. Если вы не можете контролировать ситуацию, тогда это сделать сможем мы. Поверьте — те десять верст в день, которые вы отвели для нас на продвижение по мере эвакуации ваших частей и советской администрации, мы легко можем изменить с вами на полсотни, если вы на это согласны?

— Не думаю, что нам следует вносить такие изменения, — отрезал Троцкий. — Давайте оставим все, как есть.

— Впрочем, ваша администрация может расплачиваться с крестьянами сибирскими денежными знаками, которые свободно обмениваются по определенному курсу. Советская власть, как мне известно, продолжает использовать сибирские ценные бумаги и деньги в хождении.

— Так оно и есть, господин генерал, — взгляд Троцкого чуточку вильнул, и Арчегов понял, что тот замыслил подложить «свинью». Вопрос только в том, где, в чем и когда?

С другой стороны, вся эта «торговля» была длинной прелюдией к главной проблеме, которую было необходимо срочно разрешить. И Константин решительно приступил, четко выговаривая слова:

— И еще одно — в течение этого полугода множество сибиряков и казаков было арестовано или депортировано из отходящих к нам областей. Сибирское правительство озабочено их судьбой и настоятельно требует их возвращения на постоянное место жительства. Вы не имеете право распоряжаться жизнями граждан другого государства по собственному разумению и исходя из государственной политики. Мы продолжаем требовать их немедленного возвращения, немедленного! Независимо от того, какие деяния ваши чекисты им инкриминируют…

— Это внутреннее дело Советской власти по отношению к ее врагам! Вы не имеете права вмешиваться…

— То есть вы желаете и даже провоцируете нас, чтобы на ваш террор мы нашли адекватный ответ? Вы считаете Сибирское правительство и меня лично, как военного министра, настолько равнодушными и нерешительными? Вы думаете, что мы будем продолжать спокойно смотреть, как карательные органы вашего государства расправляются с гражданами нашей страны?! И злостно нарушаете тем самым условия перемирия, которые вы же и подписали с нами в марте этого года!

— Но ведь среди них есть те, что совершили чисто уголовные преступления! Грабежи, мародерство, изнасилования…

— Смею вас заверить, Лев Давыдович, что с криминальным элементом мы ведем самую беспощадную войну. Надеюсь, вам об этом докладывали? И не думаете ли вы, что я проявлю снисхождение к преступникам там, где объявлено военное положение?!

— Нет, я так не думаю и не считаю, Константин Иванович. В решительности вам не откажешь!

— Так в чем же дело?

— Я думаю, товарищ Дзержинский пойдет вам навстречу и отдаст необходимые распоряжения.

— Когда? И желательно, чтобы не имелось бы всяких изъятий и исключений. Все сибиряки, находящиеся на вашей территории, должны быть возвращены на родину. А также те люди, кто был арестован на нашей территории и перевезен за Урал! В свою очередь Сибирское правительство гарантирует, что все желающие переехать в Советскую Россию будут туда и отправлены. Перевозка будет происходить за государственный счет, а имущество справедливо оценено, с выплатой золотом. Вас такой подход устраивает, господин Троцкий?

— Более чем, господин генерал. Что касается изложенного ранее требования, то вы сегодня переговорите с товарищем Дзержинским. Я искренне надеюсь, что вы с ним найдете способы разрешения этой проблемы! Препятствий для этого я не вижу!

— Я надеюсь на позитивное решение, господин Троцкий. А потому от имени Сибирского правительства позвольте мне сказать следующее. Это очень важно, Лев Давыдович — вы можете рассчитывать на нас в вашей справедливой войне с польскими интервентами, недавно нагло захватившими Киев — «мать городов русских»!

Арчегов говорил с все нарастающим гневом, который выплеснулся на упоминании Киева. И тут же заговорил более спокойным тоном:

— Какую военную или иную помощь вы бы хотели получить от нас? Я имею в виду не только Сибирь, но и казачьи образования, а также южно-российскую государственность, что представляют сейчас «Вооруженные силы на юге России» генерала Деникина.

Делая это заявление, Арчегов специально сделал каменным выражение лица, без малейшего проблеска эмоций. А вот Троцкий впервые потерял самообладание, и хотя растерянность длилась всего секунду, генерал успел заметить, как сверкнули глаза «льва революции», с нескрываемым торжеством и презрением…

Порт Байкал

— Гениальная конструкция, безнадежно испорченная исполнением. Ну, уже не совсем так. Вернее, совсем не так!

Командир отдельной роты морской пехоты капитан-лейтенант Тирбах снова взял в руки новую автоматическую винтовку, не в силах от нее оторваться. Два месяца назад ижевские оружейники выдали первый экземпляр — его отстреливал здесь же, в Порт-Байкале, генерал Арчегов и остался очень недоволен полученным результатом.

Петр Игнатьевич видел, с каким непонятным для него раздражением вертел в руках данное оружие генерал, как сказал он эту фразу, которую моряк сейчас повторил с нескрываемым удовольствием.

Еще бы не радоваться — за это время, с марта по май, ижевские мастера-оружейники совершили невозможное. Тот ворох замечаний, что высказал им военный министр, почему-то ругая при этом и себя, сейчас был почти полностью устранен.

Металл тускло отсвечивал, винтовка приятно оттягивала руки — вес как у снаряженной «мосинки», но сама намного короче, ствол всего в 48 сантиметров, как у японского карабина, у которого он, впрочем, заимствован. Снизу, как у автомата Федорова, единственного в армии, непонятно как попавшего в Сибирь, крепился магазин на двадцать патронов.

Испытания были проведены сегодня с утра — Тирбах не смог удержаться от распирающего любопытства. Конструкция 1916 года вчистую проиграла новорожденному конкуренту. Тот бил точнее, кучнее и, что самое важное, не заедал. Вот только стрелять нужно было короткими очередями по 3–5 патронов — если же дать длинную, то достоинства моментально превращались в недостатки. Ствол мотало из стороны в сторону, а о точности стрельбы и говорить не приходится.

Однако сейчас подработанный автомат не заедало, длинный японский патрон заходил ровно, перекосов не было. И грязи не боялся, хотя офицер его специально мелким мусором посыпал.

Теперь дело за производством опытной партии и войсковыми испытаниями. Если все пройдет успешно и винтовка получит одобрение военного министра, в чем сам Тирбах сейчас был полностью уверен, то к концу лета армия начнет получать первые серийные образцы.

А ведь будет еще и ручной пулемет, первый экземпляр которого уже доводится до нужной кондиции, как поведали ижевцы. Конструкция соблюдена в точности, детали механизма взаимозаменяемы с винтовкой.

Все отличие в длинном винтовочном стволе в 80 сантиметров, более толстом, что настоятельно необходимо для ведения стрельбы длинными очередями, и сошках, без которых никак нельзя. Да иной формы приклада — так лежа удобнее целиться.

Пора и над названием для нового оружия думать. Оружейники с ходу предложили два, по аналогии с имеющимся «хлыстом». Для автоматической винтовки «плеть», а пулемет окрестили «нагайкой». Названия ходовые, характер оружия только подчеркивают.

Вот только сам Тирбах сомневался, что военный министр их оставит. Как он слышал собственными ушами, в марте генерал Арчегов раз обмолвился, назвав автомат «калачом». Вроде как «кормить» врага будет, как Петр Игнатьевич понял по этой оговорке.

Правда, это только ему послышалось, другие настаивали, что главнокомандующий вообще назвал это новое оружие каким-то «калашом». Что это такое и с чем его едят — непонятно! Очень странное название, если не сказать больше…

— Все налюбоваться не можешь ижевским творением, глаза отвести, Петр Игнатьевич?!

В комнату стремительно вошел командир дивизиона канонерских лодок капитан-лейтенант Миллер. Возбужденный донельзя для своего спокойного немецкого характера, с разгорячившимся лицом и нервными, порывистыми движениями.

— Что случилось, Владимир Оттович?

— Пока не знаю, но чувствую одним местом — грядут у нас большие перемены и вряд ли к добру!

Тирбах отложил автомат в сторону, моментально насторожившись. Его друг к розыгрышам не имел ни малейшего пристрастия, а таким он его не видел даже со времен злосчастной эвакуации с Иртыша.

— В чем дело?

— С «Ангары» отправили радиограмму для ретрансляции в Иркутск адмиралу Смирнову. От военного министра.

— И что тут такого, камрад? Просто генерал Арчегов не воспользовался телеграфом!

— А им и не воспользуешься! Командующий флотилией лично опечатал станцию в Лиственничном и выставил караул. Отсюда, с Порта Байкал, можно связаться только с Глазково, где любое послание пропадает втуне. Вспомни, как мы в декабре предместье атаковали?

— Ты хочешь сказать…

— Сейчас похожая ситуация, только наоборот! Каперанг Фомин мало, что опечатал телеграф, он приказал флаг-офицеру радиограмму военного министра не ретранслировать. Я это собственными ушами слышал, а потому сразу на «Волну» кинулся и на эту сторону подался!

— Твою мать! Так что ж такое происходит?!

Тирбах выругался в три морских загиба. И что думать прикажете, когда начальник не то что не выполняет вовремя приказа главнокомандующего, он его вообще игнорирует?

— Фомин ненавидит Арчегова с того дня, что мы прибыли на флотилию, и адмиралу Смирнову стойкий недоброжелатель. И если он себя так повел, то, значит, на что-то рассчитывает. Ведь знает, что военный министр за неисполнение приказа по головке не погладит.

— Что ты предлагаешь, Владимир Оттович?

— У тебя на «Михаиле» недавно установили радиостанцию. Свяжись с Иркутском, с управлением флота — там тоже станция стоит. Доложи адмиралу — чую, дело нечистое! На моих канонерках радио нет!

— О полезности неограниченного самодержавия и до тебя слухи дошли?! Ты об этом?

— Да. Я монархист, но сейчас я не сторонник самодержавия. А его противник. Хватит, и так обожглись с дураком на троне, что и страну погубил, и себя, и собственную семью. И если в пользу этого заговор, то я категорически против — нужно быть полным идиотом, чтоб сейчас перевороты на радость красным устраивать. Ты вспомни — каперанг Фомин сидел здесь сиднем, ничего не делал. И погубил бы все, хотя мог спасти. Арчегов же воз этот вытянул, при нем победы у нас пошли. Смотри, какая Сибирь сейчас стала. Нет, по мне лучше правительство Вологодского, чем перевороты со смутой, что ни к чему хорошему не приведут!

— Хорошо! Скажу откровенно — я тоже против. А потому немедленно радирую контр-адмиралу Смирнову. И еще — я поднимаю в ружье свою морскую пехоту и десантников Арчегова, что в учебном центре. Советую тебе свои корабли к бою и походу изготовить. Мало ли что произойдет, а нам нужно быть наготове ко всяким случайностям!

Петрозаводск

Прибывший на станцию бронепоезд был длинный, как полярная ночь. По крайней мере, таких генерал Марушевский еще не видел. Впрочем, весь его опыт заключался в лицезрении наспех построенных в Мурманске и Архангельске «адмиралов» — бронированных угловатых коробок, вооруженных морскими пушками и имеющих экипажи из флотских офицеров. И имена им были даны соответствующие — «Колчак» и «Непенин».

Сейчас в армии остался только один, выполняющий функции подвижной батареи по охране железных дорог. Но ни в какое сравнение с прибывшим бронепоездом «адмирал» не шел.

В нем все было по два — один бронированный паровоз в центре состава, еще один прицеплен концевым. Два броневагона были увенчаны с каждого торца круглыми приземистыми башнями с трехдюймовыми пушками. Еще два вагона были угловатыми бронированными ящиками с откидными дверьми и с несколькими пулеметными амбразурами в бортах.

Следующая парочка вызывала нешуточное уважение — в каждой по одной 48-линейной гаубице, установленной в конусообразной башне и с бронированным пулеметным казематом. Подобную конструкцию генерал видел на фотографии бронепоезда «Хунхуз», но там сама башня была меньше и вооружена трехдюймовкой.

За концевым паровозом был прицеплен длинный бронированный вагон с наклонными стенками. В торцах грозно высились башни с трехдюймовыми пушками, с броневыми колпаками и перископами.

И еще генерал заметил выхлопные трубы, а потому сразу решил, что в данном вагоне имеется двигатель и он может действовать самостоятельно, в отрыве от бронепоезда. Более чем серьезная сила прибыла в приполярный северный край на помощь из далекой Сибири. Не поскупились…

Два эшелона по полсотни теплушек и платформ, с несколькими классными вагонами, как показалось ему, заполонили станцию. Паровозы, выпустив клубы пара, остановились. Как по команде двери в теплушках поползли в сторону и оттуда посыпались, словно горошинки из опрокинутой банки, десятки солдат в непривычной здесь русской полевой форме.

Дело в том, что на севере русские войска вот уже два года находились на британском иждивении. Первые англичане высадились еще в начале 1918 года под предлогом защиты огромных складов в Мурманске и Архангельске от их захвата немцами или большевиками.

И потом грузы в порты доставлялись бесперебойно, в требуемых количествах, с излишками — интервенты воевать любили с комфортом, а уж в боеприпасах не экономили.

В августе прошлого года союзники покинули север, но все лето перевозили на пароходах в Мурманск свои чудовищные запасы, которых, как генерал Марушевский хорошо знал, хватило бы на пару лет для снабжения всего края, где чуть больше полумиллиона жителей проживало.

И воевать можно было года три-четыре совершенно спокойно, ни о чем не заботясь. Снарядов и патронов имелось в достатке, а в английской форме щеголяла вся армия, в которой едва насчитывалось двадцать тысяч, включая моряков немаленького по местным меркам флота и всех стражников вкупе с полицией…

Солдаты проворно строились вдоль вагонов, усталости в них не чувствовалось, несмотря на дальнюю дорогу. У каждого за плечами туго набитый матерчатый ранец с широкими лямками, скатка через плечо, на поясах фляги, ножи и саперные лопатки в чехлах. Оружие в руках держали знакомое — винтовки «Ли Энфилд», ручные «Льюисы» и станковые пулеметы «Виккерса» — все сплошь английское.

Впрочем, у многих солдат были в руках незнакомые генералу конструкции, чем-то отдаленно напоминающие ему ручные пулеметы «Шоша», с которыми его солдаты воевали во Франции, где он командовал 3-й Особой русской бригадой. Только были они намного меньше в размерах. Или походили на однажды виденный, захваченный у красных трофей — автомат конструкции генерала Федорова. Но там ложе и приклад из дерева, а тут все из железа, даже складывающийся приклад.

Из классного вагона сошел моложавый генерал, что-то спросил у подошедшего к нему коменданта станции в красной железнодорожной фуражке и, чуть раскачиваясь, что заметно у людей долгое время пробывших в поездке по железной дороге или в плавании, пошел навстречу.

— Генерал-майор Петров! Прибыл в ваше распоряжение, ваше превосходительство! — четко доложил подошедший и чуть тише добавил свое имя с отчеством. — Павел Петрович.

— Я рад вас видеть, генерал, — крепко пожал протянутую ему ладонь с сильными пальцами. И сам представился. — Командующий отдельным Северным армейским корпусом генерал-лейтенант Марушевский! Владимир Владимирович. Как добрались? Какие впечатления от столь долгой дороги?

— Шесть недель тряслись. Надоело хуже горькой редьки! А впечатления… Довели большевики страну до ручки — нищета и разруха кругом. Железная дорога еле дышит! Но дошли в полном порядке!

— Это очень хорошо, что в полном порядке. Вы прямо как в море — с корабля на бал. Вовремя прибыли!

Генерал ничего не ответил, только внимательно посмотрел на командующего. Пауза стала многозначительной. И Марушевский решил не тянуть и сразу ввести Петрова в курс дел.

— Положение очень сложное. Финнам было мало захапать наше исконное — Валаамский монастырь на Ладоге и Ребольскую волость. Они в этом марте заняли Ухту. А сейчас рвутся к Олонцу силами до двух тысяч штыков под командованием подполковника Павла Тайвела. Имя у него чуточку другое, но без стакана сразу и не скажешь. Их правительство от этого похода открещивается, но за спиной егерей стоит, в этом у нас нет сомнения!

— У меня две тысячи штыков. Сводно-егерский полк в два батальона. И горный артдивизион трехбатарейного состава — 12 орудий. Пулеметная рота полного состава, гренадерский взвод, саперы. Кроме того, можете рассчитывать на два моих бронепоезда «Блестящий» и «Бравый» и бронемотовагон «Быстрый». Но ведь к Ладоге, как я знаю, железной дороги нет?

— В том-то и проблема, иначе бы давно артиллерию перебросили. Зато теперь по-другому пойдет. Но как большевики разрешили такую силу по железной дороге сюда перевезти?

— В Омске договорились с Эйхе о переброске одного бронепоезда с батальоном пехоты. Правда, усиленного состава, — Петров лукаво улыбнулся. — С патронами поможете, а то у нас по обойме на винтовку и по диску на пулемет?! «Виккерсы» вообще без лент. Но если бы большевики вздумали нас истребить, они бы кровью умылись.

— А чем бы воевали, коли пришлось?

— «Хлыстами», — генерал показал рукою на незнакомый автомат. — Пистолет-пулемет! Патрон пистолетный, японский «Намбу», но стреляет как пулемет. Плотно, хотя не далеко. Патронов к нему взяли в избытке.

— В лесу дальность не слишком нужна, так что ваш автомат здесь будет зело полезен. Нам не выделите самую малость?

— У меня две сотни «хлыстов», половина из них ваша. Специально привезли. Взамен прошу нам выдать боеприпасы. У нас, как я уже говорил, их практически нет.

— Что-что, а к английскому оружию с боеприпасами у нас проблем давно нет. Сегодня же получите все требуемое со складов. Подайте заявку и напишите все, что вам нужно.

Марушевский облегченно вздохнул — напряжение последних дней с души схлынуло. Теперь все пойдет совсем по-другому, а на силу ответ будет дан силой. И немедленно!

Брест

— Панове большевики в спасители России записались?! Это что-то новое для вчерашних германских наймитов!

По губам Пилсудского пробежала злая ухмылка. Пышные усы встопорщились — «начальник государства» пребывал не в самом лучшем настроении. И было отчего призадуматься…

— Жид Троцкий примеряет роль князя Пожарского, а «литератору» Ленину не дают спать лавры купца Козьмы Минина. Генерал Брусилов собирает новое ополчение, спасать Россию от польской интервенции, будто на дворе 1612 год стоит!

Пан Юзеф продемонстрировал неплохое знание русской истории, которую он внимательно изучал в молодости. Цель тогда для него была ясна, а чтобы победить врага, нужно его досконально знать. А такие знания может дать только история, и как нельзя лучше. Прошедшее время дает правильные ответы для настоящего и позволит предвидеть будущее.

Последние дни Пилсудский пребывал в замешательстве и напряжении — в Москве сейчас решалась судьба его страны. Если сибиряки договорятся за себя и за Деникина о продлении перемирия с красными, то большевики смогут сосредоточить против Польши не меньше тридцати стрелковых дивизий, создав полуторный перевес.

В таком варианте развития событий ничего хорошего он не ожидал. И пусть паны горлопанили в Варшаве о доблести жолнежов и трусости москалей, но сам Юзеф хорошо знал, каковы русские солдаты. Тем более сейчас в Москве принимали лихорадочные меры.

Русские генералы и офицеры сотнями записывались в Красную армию. Ненависть к полякам, как к интервентам и оккупантам, полностью задавила в их душах злобу на большевиков — русское офицерство всегда пылало патриотизмом, в отличие от интеллигенции, что страдала равнодушием и космополитизмом. И если Деникин не станет терзать большевиков, даст им возможность ударить по полякам со всей силы, то будет худо, совсем плохо.

Надеяться на то, что Антон Иванович, будучи по матери поляком, воспылает любовью к «Привислянскому краю», было безумием. Генерал сквозь зубы признал независимость Польши, но в границах по Бугу, а не по Днепру. И к поглощению западным соседом Белоруссии и Малороссии относился резко отрицательно.

Возможен такой вариант?

— Еще как возможен, — вслух сказал Пилсудский, отвечая на свой собственный вопрос. — Но еще более вероятна ситуация, что московские властители, стоит дать им еще один наглядный урок, пойдут на попятный. И такой урок мы им дадим!

В голосе Пилсудского прозвучали угрожающие нотки. Большевикам не привыкать подписывать унизительные соглашения. И будет просто символично, если в Бресте они во второй раз покажут всему миру свою подлость и трусость. И так будет всегда, ибо русские варвары!

Ленин не начнет тотальной войны с Польшей, в этом пан Юзеф был почти полностью уверен. Почти, потому что, кто знает, какая моча им в голову ударить может?! Но если не брать в расчет совсем маловероятное, то ситуация просчитывалась хорошо.

Иметь в своем тылу белых, которые жаждут смешать с дерьмом большевиков за все их чудовищные преступления, безжалостно раздавить, как вонючего клопа, — для красной Москвы то еще удовольствие. Оголять фронт большевики не станут, что на юге, что в Сибири, слишком велика для них будет цена поражения, что в войне на три фронта весьма вероятно.

Если белые ударят всей силою, то произойдет катастрофа, они не остановятся, пока до Москвы не дойдут. Вот это будет хуже всего — воевать с возрожденной Российской империей полякам не улыбалось, за исключением тех, кто на голову совсем слаб.

Нет, все расчеты верны, и они оправдаются, как бы ни бесновались в Москве большевики, взывая к великорусскому шовинизму. Красные просто не успеют. Заняв Киев, ситуация для поляков стала выигрышной. Используя плацдарм по Днепру от Киева до Речицы и Мозыря, Пилсудский запланировал нанести мощный удар пятью дивизиями и двигаться через Жлобин на Могилев и Оршу, вдоль Днепра, до Смоленска.

Одновременно по левому берегу Западной Двины должна была наступать 1-я польская армия на Витебск. Те семь дивизий красных, что сидели в окопах, да три дивизии, которые разгружались из эшелонов, попадали в окружение. Заняв Смоленск и заперев проход через двинско-днепровскую излучину, можно будет диктовать большевикам какие угодно условия, ибо сил у красных нет. А путь на Москву станет открытым.

Понятно, что идти туда не следует, хватит, один раз сходили. Но шантажировать можно!

— Ну что ж! Завтра армии перейдут в наступление. И настанет время «Великой Польши»!

Москва

— Товарищ Троцкий, вы сейчас защищаете нашу Россию от интервентов! А потому мы не можем безучастно смотреть и потирать руки в сторонке. Тем более, несмотря на все наши разногласия и взаимную ненависть, бить вас в спину. Возможно, мы в таком случае и возьмем Москву, но захлебнемся кровью и потеряем Минск и Киев!

Председатель РВС с удивлением посмотрел на военного министра Арчегова — как расценивать обращение «товарищ»? Ведь это не простая оговорка, такое невозможно, все делается с умыслом. В русской армии и повседневной жизни использовалось это слово, как «товарищи по оружию» или «товарищ министра» — но с совершенно иным наполнением, не тем, что вложила советская власть.

И как понимать эту оговорку прикажете?

— Интервенция идет и против нас — в Карелии. Финны рвутся к Олонцу, а наши войска на севере слишком малочисленны, чтобы их удержать. Даже с учетом того батальона и бронепоезда, что нам удалось с вашей помощью перебросить в Петрозаводск.

— Полка, Константин Иванович, плюс дивизион «бепо» из трех единиц! Мы знаем ваше штатное расписание и тоже умеем считать, — Троцкий широко улыбнулся, на этот раз вполне искренне.

«Ну что ж, все окончательно определилось. „Старик“ гений, предвидел этот вариант и настоял на очистке Карелии. Теперь можно начать и договариваться по принципу — ты мне, а я тебе».

— В чем вы видите нашу помощь?

— Лев Давыдович, было бы очень желательно, чтобы Балтийский флот повторил прошлогоднюю десантную операцию на Ладоге, когда вы растрепали чухонцев. Ситуация в точности такая же, но сейчас финнов намного меньше. И еще — помогите нам в освобождении от интервентов русской святыни — Валаамского монастыря, и еще передайте несколько кораблей своей Онежской флотилии. Это моторные канонерки малого водоизмещения, — голос Арчегова стал просящим.

Троцкий понял, что торг сейчас неуместен. И вспомнил наказ Владимира Ильича — уступать в малом не задумываясь. А тут дело так повернулось, что катеров или канонерок не жалко. Предреввоенсовета сейчас бы с Балтики и пару линкоров не задумываясь отдал. Вместе с командами и броненосцем с крейсером в придачу.

— Хорошо, мы вам отдадим все корабли с Онеги, какие вы пожелаете. И пропустим их в Ладогу. Но условие — ни у вас, ни у нас на Онежском озере не будет военных флотилий!

— Я согласен, пусть будет «озером мира», — Арчегов улыбнулся и тут же попросил: — У вас в Петрограде масса флотских офицеров, а нам корабли комплектовать нужно?!

— Все желающие будут переданы незамедлительно, — Троцкий улыбнулся, и, предвосхищая следующую просьбу генерала, добавил: — Вместе с семьями. Но доставку вы оплатите!

— Взаиморасчет вас устроит, Лев Давыдович?

— Вполне.

— Вы, большевики, создаете пролетарское государство нового типа. А потому у вас вряд ли есть заинтересованность в старой интеллигенции, которую господин Ленин «дерьмом» назвать соизволил, и «гнилой» к тому же. Мы возьмем у вас их всех, оптом, как торговцы выражаться любят. В Сибири для них всех найдется работа, чай не на каторгу выезжают, не прежние времена. Да и край уже не дикий. Ха-ха…

Троцкий дробным смешком поддержал генерала — циничная шутка ему понравилась. Теперь он знал, что с военным министром можно «сварить кашу», и на любой вкус. И отбросил дипломатию в сторону.

— Тогда нужно оговорить, по какой цене вы их приобретете? И сроки оплаты товара?

— Упитанность отдельных «баранов» меня не интересует, торговаться здесь нет смысла. А вот за отару платить можно, и чем она больше, тем лучше. Тысяч двадцать для начала вас устроит? Без семей, конечно, — те за отдельную плату пойдут.

— Я сегодня переговорю с товарищем Дзержинским. Думаю, нас устроит ваше предложение…

— По поставкам шерсти и мяса!

Троцкий прыснул смешком, не в силах удержаться. Нет, неприкрытый и веселый цинизм генерала ему сейчас определенно нравился. Настоящий большевик, жаль, что враг матерый.

— А вы что можете нам предложить в обмен?

— По бартеру? У нас в Сибири тысяч двадцать ваших красноармейцев и пришлых большевиков. Этого хватит, чтобы вы свои 30-ю и 35-ю дивизию довели до полного штата. И вооружим их, и снарядим — пулеметы и винтовки русские еще есть, патронов немного к ним. Но доводить вы их до кондиции будете за Уралом. Сами понимаете почему!

— С этим ясно. Ваши условия нас вполне устроят. А еще, ведь этого мало, замечу вам.

— Понимаю. Отдадим вам и местных большевиков, в этом вы заинтересованы. Возиться с остающимися у нас не будем, поступим так же, как советская власть это часто демонстрирует. Так что вам следует обратиться к нашим местным «товарищам» с призывом немедленно уезжать за Урал и общими усилиями раздувать мировую революцию. Я думаю, такая благая цель оправдывает средства? Мы им даже поможем с доставкой, за казенный счет, разумеется. И даже карать за совершенные ранее преступления не будем. Во благо мировой революции гуманизм проявим. Вы уж только их всех заберите сейчас, а то к осени и на развод не останется. Мы с партизанщиной боремся люто, как и вы, большевики.

— Ну что ж, ваше предложение более чем разумно, и я думаю, нас полностью устраивает, Константин Иванович.

— Как и те пять дивизий 5-й армии, что вы сможете легко перебросить на западный фронт. Их эшелоны по Сибири мы обеспечим нашими паровозами. И еще — вы сможете перебросить и несколько дивизий, что сейчас оккупируют территории Оренбургского и Яицкого казачьих войск. По меньшей мере, две из них, 24-ю и 25-ю. Они у вас самые боеспособные и укомплектованные, в каждой по 10 тысяч штыков и по паре тысяч сабель. Страшная сила, при грамотном подходе.

— Вы хорошо проинформированы, господин генерал.

— Работа такая, Лев Давыдович, как и у вас. И думаю, вы еще больше сможете усилить армии Тухачевского и Егорова, если быстрее очистите низовья Волги и Дон…

— Царицын не просите, не отдадим!

— Я и не прошу. Сейчас не прошу. Но вот когда вы выйдите на Вислу… Понимаю, в чем затруднения. Да, кстати, вы уже определились с кандидатурой донского атамана?

— Генерал Петр Краснов вас устроит?

— Вполне, — после долгой паузы, словно оценивая и размышляя, Арчегов ответил любимым словом Троцкого. А сам обрадовался тому, что правильно рассчитал ходы, и большевики выбрали нужный ему вариант. Но лицо не осветилось радостью, наоборот, нахмурилось.

— Краснов ненавистник Деникина, а вы, дав гарантии по поводу Сибирской армии, не желаете давать их по отношению к «Вооруженным силам юга России», Константин Иванович!

— Вам нужна нефть, Лев Давыдович?

Арчегов спросил резко, пристально посмотрев на собеседника. Вернее, подельника, настолько мерзко он себя чувствовал внутри, словно в дерьмо с головой влез, по самые уши.

— Без нефти вести войну с поляками будет трудно. Вы решили отдать Грозненские промыслы?

Вопрос прозвучал с издевкой, и Константин ее сразу уловил. Но не отреагировал в том же духе, адекватно ситуации, а как бы задумчиво произнес, внимательно посмотрев в глаза Троцкого и выделяя интонацией каждое слово в отдельности:

— Грозненские промыслы не смогут полностью обеспечить наши потребности. И тем более ваши. Но кое-что мы дадим вам немедленно. И еще — нефть вы получите уже в июле в требуемом для вас количестве! Любом, даже немыслимом. Это и будет нашей гарантией, что войска Деникина не ударят вас в спину. Надеюсь, вы меня правильно поняли?

— Я вас понял, Константин Иванович, — тихо отозвался Троцкий после долгой паузы, а стекла очков победно сверкнули.

— Тяжело нападать на спину врага, когда сам стоишь к нему спиной и далеко. Ведь так, господин генерал?!

Порт Байкал

— Вы осознаете, Николай Георгиевич, что вы совершили?

Контр-адмирал Смирнов уставился тяжелым взглядом в побледневшее лицо командующего Байкальской флотилией. Капитан первого ранга Фомин не дрогнул, смотрел прямо, ноздри раздувались от сдерживаемого гнева.

Он прочитал радиограммы военного министра, благо шифровальщики под рукой были, и понял все. Все несуразности минувших дней перестали мелькать перед глазами и сложились в понятную мозаику.

— Я, ваше превосходительство, давал присягу монарху и России и отступать от нее не намерен! Как и другие офицеры, я не желаю расчленения державы на лоскутные псевдогосударства!

— Вы хотите сказать, что присяга, которую вы дали Сибирскому правительству и народу, считается недействительной?

— Нет, я так не говорил. Но в присяге говорится еще о монархе и России. Ведь так, господин адмирал?

— Да, это так! — глухим голосом отозвался Смирнов.

Раньше он бы сам был на стороне Фомина, но не станешь же объяснять всем и каждому то главное, потаенное, о чем во весь голос не объявишь. А потому такие заговоры неизбежны, и хуже того, всегда в них вовлекаются честные офицеры. И сейчас он сам должен сделать свой выбор.

— Я понимаю вас! Но давайте посмотрим на это дело иначе. Завтра вы возьмете власть в Иркутске и принудите Сибирское правительство отказаться не только от независимости, но и от автономии. В пользу самодержавия! Завтра, завтра, Николай Георгиевич, у нас верная информация. А вы предполагаете, какие последствия возможны от вашего шага?

— Единая и неделимая Великая Россия! Большевики на ладан дышат, и мы их добьем в течение года! А вы с этими изуверами договариваетесь, Родиной торгуете, адмирал!

— Я бы на вашем месте не торопился бросать оскорбления, господин капитан первого ранга. Но то, что вы желаете сотворить в Иркутске, называется не спасением России, а предательством…

— Я не признаю бело-зеленую тряпку, а потому…

— Прошу слушать не перебивая, как я вас выслушал! Я управляю морским ведомством, а не вы. И пока несу ответственность за флот. А перебивать старшего по чину и есть большевизм, против которого вы так рьяно выступаете! Вот так!

— Прошу простить меня за несдержанность, господин контр-адмирал. Но только за это!

— Буду с вами откровенным! Пять месяцев тому назад я сам думал так же, как и вы. Но сейчас изменил свои взгляды. Во-первых: население неоднородно, многие поддерживают идею монархии, но среди них есть и те, что отнюдь не отождествляют ее с самодержавием. Значительная масса обывателей не разделяет ваши взгляды на будущее, вернее, прошлое устройство. Много и тех, кто является противниками монархии, есть и «областники», что заняли большинство мест в Народном собрании. И как вы их всех убеждать в своей правоте будете — порками и расстрелами?! Так мы это проходили, и в ответ получили такой всплеск партизанщины, от которой до сих пор спокойно жить не можем!

Смирнов вздохнул, перебарывая гнев. Фомин молчал, угрюмо взирая на разъяренного адмирала.

— Нынешняя форма устройства устраивает если не всех, то подавляющее большинство населения. За исключением «покрасневших», понятное дело. И армию с флотом, где большинство составляют именно сибиряки. И вы хотите и с ними воевать, красных вам мало?!

— Мы не собираемся устраивать внутреннюю гражданскую войну, ее просто не будет!

— Вы наивны, Николай Георгиевич! Завтра, если заговорщиков не остановить, такая бойня начнется, что мне и представить страшно! И хуже того — вы уже начали лить кровь. Связь с Омском прервана, ваши офицеры заблокировали телеграф. Для чего? А тут может быть простое объяснение — провоцируя красных обстрелами, можно вызвать репрессии против сибирской делегации в Москве, — адмирал Смирнов с шипением выдохнул из груди воздух, ярость клокотала. — Гибель председателя правительства Вологодского и генерала Арчегова вызовет в Сибири всплеск ненависти, война станет понятной для населения. И ради этой цели вы уже приговорили тех, без энергии которых в декабре и январе мы бы не выстояли под напором красных! А ведь именно они сделали все, чтобы Сибирь получила своего царя!

— Большевики ничего бы не сделали с нашей делегацией. В худшем случае посадили бы под стражу!

— Я вам задам один вопрос — кто вас втянул в заговор? Молчите?! Тогда спрошу вас иначе — с вами его величество говорил по данному, скажем так, предприятию?

— Нет, государь со мной не говорил!

— Вы недавно имели беседу с генерал-адъютантом Фоминым и флигель-адъютантом Шмайсером! Ведь так?! А вы уверены, что эти господа не добавили что-нибудь лишнее от себя, проявив неуместную инициативу?

Ответить командующий флотилией не успел, как внезапно дверь отворилась, и в комнату буквально вбежал флаг-офицер. Его лицо было встревоженным донельзя.

— Прошу меня простить, ваше превосходительство! Срочная радиограмма оперативного дежурного! В Иркутске совершено покушение на начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Болдырева. Он убит выстрелом из винтовки. Покушавшихся на него задержать не удалось! И еще — неизвестными злоумышленниками ранен генерал-лейтенант Пепеляев!

— И вы это хотите списать на эсеров? Или на немыслимую случайность? Вот, значит, что вы с нами задумали сотворить?! И думаю не с полудня, а с утра пораньше, перед рассветом. Пока все спят. Ведь так?!

Смирнов побледнел от ярости, желваки заходили под кожей. Адмирал тяжело поднялся со стула, ненавидяще смотря на Фомина, который отвел взгляд в сторону.

И Михаил Иванович все понял — не время уже для разговоров, когда его практически не осталось. Адмирал громко произнес, почти выкрикнул:

— Капитан-лейтенант Миллер! Капитан-лейтенант Тирбах!

— Я здесь, ваше превосходительство!

Офицеры моментально появились в раскрытой двери, дружно шагнув в нее. Они прекрасно слышали весь разговор и оба кипели от распирающего их праведного гнева.

Взгляд Смирнова уткнулся в Тирбаха — тот встретил его прямо, демонстрируя готовность выполнить любой приказ.

— Я отстраняю капитана первого ранга Фомина от командования Байкальской флотилией. Приказываю взять его под арест. И еще, Петр Игнатьевич, поднимайте по боевой тревоге морскую пехоту и десантников учебного центра. Забирайте пулеметы и патроны. А вам, Владимир Оттович, приказываю принять Байкальскую флотилию!

— Есть принять флотилию, ваше превосходительство!

— Корабли к походу и бою изготовить! Я поднимаю свой флаг на «Кругобайкальце»! Через два часа мы должны пойти на Иркутск!