Создатель эха

Часть II Но сегодня вечером на дороге Норт-лайн

Единственные свидетели исчезают быстрее, чем появились. Собираются они на реке в течение нескольких недель, откармливаются, а потом улетают. Словно по незримому сигналу пернатое полотно распускается на волокна. Длинные нити из тысячи птиц взмывают в небо, унося с собой память о реке Платт. Полмиллиона журавлей рассеиваются по континенту. Стремятся на север, преодолевая по штату или больше в день. Самые отважные минуют еще тысячи километров, вдобавок к тем, что вели их к этой реке.

Плотные, суетящиеся журавлиные толпы бросаются врассыпную. Журавли летают семьями: с единственным партнером и парочкой отпрысков, что пережили прошлый год. Направляются в тундру, к торфяным болотам и овцебыкам – к исходной точке, хранимой в памяти. Следуют ориентирам – рекам и озерам, горам, лесам, – сверяясь с внутренним атласом, скомпилированным за годы полетов. Садятся за пару часов до непогоды, словно умеют предсказывать штормы. К маю они находят гнездовье, покинутое годом ранее.

Весна разливается по Арктике под допотопные журавлиные вскрики. Парочка, ночевавшая на обочине в ночь аварии рядом с перевернутым грузовиком, теперь живет на далеком побережье залива Коцебу на Аляске. Стоит им приблизиться к гнезду, как в мозгу щелкает сезонный переключатель. Они начинают яростно отстаивать свою территорию. Нападают даже на собственного растерянного годовалого птенца, которого нянчили всю дорогу, отгоняют прочь, заклевывая и ударяя крыльями.

Серо-голубые перья становятся коричневыми из-за ржавеющих в болотах железяк. Птицы покрывают себя грязью и листьями, этакий сезонный камуфляж. Гнездо – обнесенная рвом кучка веток и перьев шириной в метр. Они гулко перекликаются друг с другом, выгибая шеи тромбонами. Танцуют, низко кланяясь, пинают ногами свежий соленый воздух, снова отвешивают поклоны, прыгают, кружатся, расправляют крылья, изгибают шею – то ли от радости, то ли от усталости. Ритуальная весна в северном крае бытия.

Птицы хранят в памяти фотокадры увиденного. Эта парочка вместе уже пятнадцатый год. Впереди у них еще пять. К июню будет два новых яйца, пятнисто-серых овала, – как и у других пар, отложивших яйца в этот год и в годы, прошедшие с создания всего живого.

Пара, как и всегда, по очереди ухаживает за яйцами. Северная ночь убывает и к моменту вылупления потомства вовсе исчезнет. Появляются два голодных, крепко стоящих на ногах детеныша. Теперь родители охотятся не для себя, а ради прожорливых деток: непрерывно подкармливают их семенами и насекомыми, мелкими грызунами, запасенной энергией Арктики.

В июле младший птенец умирает от голода, становится жертвой аппетита старшего брата. Такое случалось раньше, и очень часто: жизнь, начавшаяся с братоубийства. Одинокий выживший птенчик взлетает. Через два месяца он полностью оперится. С возвращением полярной ночи удлиняются его короткие пробные полеты. На семейном гнезде к утру образуется иней; болота покрываются коркой льда. К осени подросший птенец готов заменить изгнанного ранее отпрыска в долгом обратном путешествии к месту зимовки.

Но сначала птицы линяют, надевают родное серое оперение. В конце лета у них в головах что-то снова щелкает; к семейной троице возвращается подвижность. В одиночестве они больше не нуждаются. Кормятся рядом с другими пернатыми, вместе ночуют. Слушают крики других семей, плывущих по невидимой воздушной колбе над долиной Танана. Вскоре они тоже взлетают, формируют клин и становятся едва различимой однородной нитью. Нити сплетаются в сеть, сети – в полотна. И вскоре пятьдесят тысяч птиц в день прилетают во всполошенную долину, петляющая по небу целыми днями журавлиная река грохочет восторженными доисторическими криками.

Должно быть, в головах птиц хранится символ, означающий «пора». Они окидывают взглядом цикличные, сменяющие друг друга очертания: гора, равнина, тундра, гора, равнина, пустыня, равнина. Словно по чьему-то мановению стаи взлетают медленной спиралью, образуют огромные, закручивающиеся ввысь колонны теплого воздуха, которые каждый новый птенчик учится обуздывать, стоит всего раз взглянуть на родителей.

Однажды осенью, давным-давно, когда пришло время отлета, журавли увидели на лугу одинокую алеутскую девушку. Окружив ее необъятным, серым, кружащимся облаком, они подняли ее над землей, хлопая крыльями и громко трубя, дабы заглушить ее крики. На воздушной колонне девушка поднялась ввысь и растворилась в уходящей на юг стае. И теперь каждую осень перед отлетом журавли продолжают кружить в небе, заново переживая пленение человеческого дитя.

Даже многие годы спустя Вебер точно помнил, когда в его жизни появился синдром Капгра. Дата в дневнике гласила: «Пятница, 31 мая 2002 года, 13:00, Кавана, ресторан на Юнион-сквер». Первые экземпляры «Страны неожиданных открытий» только вышли из печати, и редактор Вебера хотел отпраздновать радостное событие. Но публикации для Вебера больше не были в новинку: все-таки уже третья книга. Двухчасовая поездка на поезде из Стоуни-Брука являлась скорее обязанностью, чем волнительным путешествием. Но Боб Кавана хотел встретиться, и все тут. «Я просто на седьмом небе», – сказал молодой редактор. Журнал «Паблишерс Викли» назвал книгу Вебера «невероятным путешествием по закоулкам человеческого разума, записанным мудрецом в расцвете сил». Наверняка выражение «невероятное путешествие» еще долго будет высмеиваться в медицинских кругах – Веберу так и не простили успеха предыдущих книг. А фраза «в расцвете сил» и вовсе угнетала. Получалось, что впереди его ждет только закат, упадок.

Вебер вышел из здания Пенсильванского вокзала и резвой походкой направился на площадь Юнион-сквер – идти на встречу он совсем не хотел, но утешал себя тем, что хотя бы разомнется. К пространству города он так и не привык: тени сбивали с толку так же, как и восемь месяцев назад. И парк – как клочок неба там, где его быть не должно. В последний раз в город Вебер приезжал ранней весной, и тогда его здорово испугало урбанистическое световое шоу. Прожекторы прорезали светом воздух, и выглядел городской пейзаж так, будто сошел со страниц его вышедшей книги о фантомных конечностях. Образы, угасавшие уже как три четверти года, снова вспыхнули в голове. Но нынешнее невероятное утро было настоящим, а все, что было до, – ложным сном. Вебер шагал на юг по невыносимо обыденным улицам, думая, что ничего не потеряет, если больше никогда в жизни сюда не вернется.

Зайдя в ресторан, он стоически перенес крепкие объятия Боба Кавана. Редактор едва сдержал ухмылку.

– Сказал же, не стоит наряжаться.

Вебер развел руками:

– Так я разве при параде?

– Как всегда в своем репертуаре. Нужно сделать отдельное подарочное издание с вашими фотографиями в сепии. Лощеный нейробиолог. Модник научного сообщества.

– Не преувеличивайте. Или что, все очень плохо?

– Нет, что вы. Выглядите превосходно… и чуть старомодно.

За обедом Кавана прямо-таки источал очарование. Он пересказал Веберу последние новости и рассказал, как тепло приняли европейские агенты «Cтрану неожиданных открытий».

– Ваша самая успешная работа, Джеральд. Я уверен.

– Боб, мне не нужны рекорды.

Они перешли к обсуждению актуальных сплетен книгопечатного бизнеса. За чашкой совершенно бесплатного капучино Кавана наконец сказал:

– Итак, довольно любезностей. Вскрывайте карты, приятель.

В последний раз Вебер играл в блэкджек тридцать три года назад, на первом курсе колледжа в Колумбусе. Тогда он учил игре Сильви. Она предложила сыграть на секс. Хорошее предложение, все в выигрыше. Но в стратегическом плане все-таки провальное: про карты они в итоге моментально забыли.

– Ничего нового, Боб. Хочу написать что-нибудь про память.

Кавана оживился.

– Альцгеймер? Из этой области? Стареющее население. Снижение когнитивных функций. Популярная тема.

– Нет, не о потере памяти. Хочу написать о том, как люди помнят.

– Интересно. Великолепно, я бы сказал. «Как улучшить память за пятьдесят две недели». Нет, постойте. У кого есть столько времени? Как насчет «за десять дней»?..

– Краткий обзор современных исследований. Что известно о процессах в гиппокампе.

– Ага. Понял. Наверное, видно, как гаснут долларовые символы в моих глазах, да?

– Вы хороший парень, Роберт.

– Спорное заявление. А вот редактор я просто потрясающий. – Потянувшись к чеку, Кавана спросил, – Ну хотя бы главу про медикаментозную стимуляцию мозга добавите?

Позже, когда Вебер, вернувшись на Пенсильванский вокзал, ждал поезда до Стоуни-Брук под табло отправления, ему радостно помахал рукой мужчина в потрепанном синем жилете и заляпанных жиром вельветовых брюках. Должно быть, журналист, когда-то бравший у него интервью; Вебер давно перестал их запоминать. Но скорее всего, это один из тех читателей, которые не понимают, что рекламные фотографии и телевидение способствуют только одностороннему общению. Стоило таким людям завидеть его седую, лысеющую голову, голубой блеск за проволочной оправой, мягкий, отеческий изгиб носа и вьющуюся седую бороду – помесь Чарльза Дарвина и Санта-Клауса, – как они тут же здоровались с ним, словно с родным безобидным дедулей.

Неопрятный мужчина остановился рядом и принялся болтать без умолку, переминаясь с ноги на ногу и поглаживая засаленный жилет. Вебера так заинтриговали тики, что он забыл отстраниться. Слова изливались бурным потоком.

– Привет! Давно не виделись. Помнишь наше маленькое путешествие на запад? Втроем ездили. Та экспедиция мне прямо глаза открыла. Слушай, можешь помочь? Нет, деньги не нужны, спасибо. Пока хватает. Просто скажи Анджеле, что все неплохо прошло. Пусть будет, кем пожелает. Все нормально Нормально быть теми, кто мы есть. Ну, тебе объяснять не надо. Правда, ведь? Скажи, я прав?

– Вы, безусловно, правы, – ответил Вебер. Судя по всему, синдром Корсакова. Конфабуляции – вымыслы, заполняющие пробелы в памяти. Истощение вследствие длительного злоупотребления алкоголем, дефицит витамина B, перекроивший реальность. Всю обратную двухчасовую поездку Вебер писал о том, что люди, должно быть, – единственные существа, которые хранят память о событиях, которые никогда не происходили.

Правда, он так и не понял, к чему развивал эту тему. Он и сам от чего-то страдал, – возможно, печали от завершения карьеры. Долгое время – настолько долгое, что Веберу самому не верилось, – он точно знал, о чем хотел писать. А теперь у него появилось ощущение, что писать больше нечего.

Дома никого не оказалось. Сильви еще не вернулась из «Искателей пути». Он уселся за компьютер и запустил электронную почту, испытывая смесь возбуждения и страха: прошло немало времени с тех пор, как он проверял ящик. Из всех жителей северного Юкатана он, наверное, появился в сети последним, и мгновенное цифровое общение его сильно угнетало. Увидев счетчик новых входящих, Вебер вздрогнул. Весь вечер уйдет на то, чтобы все разобрать. И все же внутри вспыхнул детский азарт, словно ему снова было десять и он заглядывал в мешок с почтой в надежде отыскать поздравительное письмо о победе в конкурсе, про участие в котором уже и думать забыл.

Первая пара писем предлагала изменить размер разных частей тела. Другие рекламировали импортные лекарства от всех мыслимых и немыслимых нехваток. Улучшители настроения и таблетки для уверенности. Валиум, Ксанакс, Бупропион, Тадалафил. Самые низкие цены в мире. Далее – письма от чиновников неспокойных стран в изгнании, представлявшихся старыми знакомыми, которые сообщали о причитающейся ему доли от огромных состояний. Среди них затесалось два приглашения на конференцию и просьба организовать еще одно турне авторских чтений. Человек, на письма которого Вебер перестал отвечать еще несколько месяцев назад, прислал очередное гневное письмо, осуждая богохульство и неверное представление височной доли в книге «Килограммовая бесконечность». Естественно, не обошлось без петиций о помощи на подпись, которые он переслал в Научный центр здравоохранения Стоуни-Брук.

Туда же он чуть было не отправил и сообщение из Небраски, после того как прочитал первую строку. «Здравствуйте, мистер Джеральд Вебер! Мой брат недавно попал в ужасную автомобильную аварию». Ужасными авариями Вебер больше не занимался. Вдоволь наслушался историй о поломанных судьбах. С этого момента все оставшееся время он решил посвятить исследованию мозга в полном расцвете сил.

Но уже на следующей строке передумал пересылать письмо. «С тех пор как мой брат снова начал говорить, он отказывается меня узнавать. Он знает, что у него есть сестра. И все о ней помнит. Говорит, что я на нее очень похожа. Но я – не она».

Синдром Капгра в результате травмы. Уникальный случай. Невероятно редкий. Таких он лично не встречал. Но с подобной этнографией давно решил покончить.

Вебер дважды перечитал письмо. Распечатал его и снова прочитал на бумаге. Затем отложил в сторону и принялся за черновик новой книги. Ничего в итоге толком не написав, он просмотрел последние книжные сенсации. Взволновавшись, вскочил и пошел на кухню, где зачерпнул ложкой несколько сотен запрещенных калорий прямо из упаковки органического мороженого. После вернулся в кабинет и коротал время в размышлениях, ожидая прихода Сильви.

Настоящий синдром Капгра, возникший в результате закрытой черепно-мозговой травмы. Вероятность возникновения просто немыслимая. Столь яркий случай ставил под сомнение любое психологическое объяснение этого синдрома и опровергал фундаментальные представления о познании и распознавании. Избирательное отвержение ближайшего родственника, несмотря на все представленные доказательства… Вебер принялся перечитывать письмо с былым пристрастием. Еще одна возможность увидеть все самому, через редчайшую из всех мыслимых линз, насколько коварной может быть логика сознания.

Сильви вернулась поздно. Она ввалилась в дом, издав наигранный вздох облегчения, но даже в нем слышалось, какое удовольствие она получала от своей работы.

– Мужчина, я дома! – донеслось из коридора. – Дом, милый дом. Куда только я мужа дела?

Он расхаживал по кухне, сжимая за спиной распечатанное письмо. Они поцеловались, нежнее, чем во время игры в блэкджек треть века назад. Ведь тогда поцелую не предшествовали годы совместной жизни.

– Моногамия, – проговорила Сильви и уткнулась носом ему в грудь. – Самое захватывающее изобретение человечества.

– А как же радиоприемник с будильником? – возразил Вебер.

Она отстранилась и шлепнула его по груди.

– Плохой муж!

– Как там новое здание клуба?

– Пока никак. Давно надо было переехать в новый офис.

Они сравнивали дни. У Сильви каждый проходил насыщенно. «Искатели пути» процветали, отбоя от клиентов не было; Сильви не ожидала, что основанный ею три года назад центр социального обеспечения будет иметь такой успех. Долгие годы она меняла работы, не получая от них никакого удовлетворения, пока, наконец, не нашла призвание в совершенно неожиданной для себя сфере. Дабы соблюсти конфиденциальность клиентов, она в общих чертах рассказала о самых интересных случаях за день, пока они вместе готовили ризотто с кабачками. К моменту, когда сели ужинать, Вебер не мог припомнить ничего из услышанного.

Они принялись за еду, устроившись на барных стульях за поднятой кухонной столешницей, за которой вместе принимали пищу последние десять лет, с тех пор как дочь уехала учиться в колледж. Он поведал ей об обеде с Кавана. Описал страдающего от синдрома Корсакова с Пенсильванского вокзала. Подождал, пока они помоют посуду, чтобы упомянуть об электронном письме, хоть это было и глупо: они прожили вместе очень долго и моментально распознавали наигранный непринужденный тон и попытку приуменьшить значимость события.

Так что Сильви сразу заподозрила неладное.

– Ты разве не решил писать книгу про воспоминания и покончить с?..

Выглядела она встревоженно. Или, возможно, ему из-за нервов так показалось. Он поднял в воздух ладонь с зажатым кухонным полотенцем, прежде чем она успела повторить все его недавние аргументы.

– Ты права, Сильви. Не стоит мне снова зацикливаться на…

Она прищурилась и слегка улыбнулась.

– Так нечестно, муженек. Дело не том, права я или нет.

– Да. Да, конечно. Ты абсолютно… То есть…

Она рассмеялась и покачала головой. Он обмотал полотенце вокруг шеи, как профессиональный боксер в перерыве между раундами.

– Сейчас речь том, что тяготило последние несколько месяцев меня. А именно – что мне делать дальше.

– Господи, ты говоришь, как завязавший наркоман, ощутивший нестерпимую тягу к кокаину.

Кому как Сильви об этом не знать: она проработала в Бруклинском реабилитационном центре почти десять лет, прежде чем сбежала, чтобы спасти себя и основать «Искателей пути». Она бросила на него взгляд, полный скепсиса и доверия, и Вебер снова ощутил себя так, как всегда чувствовал в тяжелые моменты их отношений, – словно не заслужил ее безграничного понимания, выработанного за годы работы в социальных службах.

– Так в чем проблема? Ты никому и ничем не обязан, всегда можешь изменить свое мнение. Тебя эта тема все еще интересует? Откуда чувство вины тогда? – Она наклонилась ближе и вытащила из его бороды рисинку из ризотто. – Мужчина, не беспокойтесь, я никому ничего не скажу. – Она усмехнулась. – Широкой публике необязательно знать, что ты сам не знаешь, что у тебя на уме.

Он застонал и вытащил сложенную распечатку из кармана мятых брюк. Щелкнул по нарушившему душевный покой листку ногтями правой руки. Протянул его Сильви, словно пытался оправдаться.

– Капгра, вызванный травмой. Представляешь?

Сильви улыбнулась.

– И когда с ним встречаешься? Когда он сможет приехать?

– В этом-то как раз и дело. Авария серьезная. Как я понимаю, он сильно пострадал.

– Значит, они хотят, чтобы ты сам к ним приехал? Не то чтобы я… Неожиданно как-то.

– Нужно ведь куда-то тратить деньги, отложенные на путешествия. Да и при личной встрече будет лучше всего изучить его случай. Но, возможно, ты права.

Сильви раздраженно зарычала.

– Дорогой! Мы только что это обсудили!

– Я серьезно. Я не уверен. Отправиться через пол континента ради безвозмездной консультации? Все инструменты с собой взять не смогу. Да и путешествия в наше время – такая морока. На досмотре перед посадкой чуть ли не догола раздевают.

– Постой, разве не на все воля тур-менеджера?

Он поморщился и кивнул. Тур-менеджер. Вот и все, что осталось в них от религиозного воспитания.

– Конечно. И все же мне кажется, что моя исследовательская работа подошла к концу. Хочется передышки, Сильви. Остаться дома, написать маленькую, безобидную научно-публицистическую книжку. Управлять лабораторией, может даже на лодке поплавать. В общем, тихой, домашней жизни желаю.

– Вот какой, значит, план отхода у моего пятидесятипятилетнего муженька?

– Проводить больше времени с женой…

– Боюсь, эта самая жена про тебя в последнее время совсем забыла. Так что хватит разъездов! – В ее глазах загорелись веселые огоньки. – Ага! Так и знала!

Он покачал головой, удивленный своей реакцией. Сильви протянула руку и погладила его по лысине – ее давний ритуал на удачу.

– Знаешь, – произнес он, – я правда думал, что к данному этапу жизни обрету достаточно самообладания.

– Одна из главных задач мозга – скрывать свои процессы от нас самих, – процитировала Сильви.

– О как. Звучит! Откуда цитата?

– Вспоминай.

– Ах, люди, – Вебер потер виски.

– Те еще создания, – согласилась Сильви. – И жить с ними не выходит, и подвергнуть их вивисекции нельзя. Итак, что же тебя так зацепило в этой конкретной особи?

Работа Сильви – уговорить его сделать то, на что он уже решился.

– Мужчина узнает свою сестру, но не доверяет узнаванию. В остальном он, судя по всему, ведет себя разумно и не имеет других когнитивных нарушений.

Она тихо присвистнула, несмотря на то, что за всю жизнь наслушалась немало его необычайных историй.

– Есть в этом что-то Зигмундовское.

– Определенно. И все же синдром – явно результат травмы. Вот что делает этот случай исключительным. Он может стать мостиком между двумя совершенно разными парадигмами мышления, поскольку полностью не может быть объяснен ни одной, ни второй.

– И ты бы хотел засвидетельствовать его перед тем, как умрешь?

– Ха! Зачем же так мрачно? Сестра пациента читала мои работы. И считает, что врачи не осознают полную картину.

– Разве в Небраске нет неврологов?

– Вряд ли они вообще встречали синдром Капгра где-то, кроме как в медицинских текстах. А там он обычно описывается как признак шизофрении или болезни Альцгеймера. – Вебер снял с шеи кухонное полотенце и вытер два винных бокала. – Сестра просит меня о помощи.

Сильви изучающе посмотрела на него и сказала:

– Ты же именно с такими людьми и зарекся работать.

– Вообще, синдромы ошибочной идентификации могут многое рассказать о памяти.

– Как это?

Ему всегда нравилось, когда она так спрашивала.

– При синдроме Капгра человек верит, что его близких подменили реалистичными роботами, двойниками или инопланетянами. Всех других людей больной идентифицирует верно. Лица любимых больной помнит, но вот чувств они не вызывают. Отсутствие эмоционального отклика пересиливает рациональные сигналы памяти. Или же можно сказать, что разум порождает очень продуманные, но необоснованные объяснения, дабы объяснить нехватку эмоций. Логика полагается на чувства.

Сильви усмехнулась.

– Сенсация: мужчина-ученый подтверждает очевидный факт. Что сказать, милый. Отправляйся в путешествие. На мир погляди. Что тебя останавливает?

– Ты не будешь возражать, если я уеду на пару дней?

– Ты же знаешь, у меня сейчас полный завал. Будет время решить накопившиеся дела. И давай наше сегодняшнее киносвидание отменим? К завтрашнему дню мне надо просмотреть детские обследования на ВИЧ.

– И ты не перестанешь меня уважать, если я… не сдержу своего слова?

Она перевела взгляд от пустой раковины и испуганно уставилась на него.

– Не сдержишь слова? Ох, мой бедный муженек. Мы ведь про твое призвание говорим. О деле всей твоей жизни.

Они снова поцеловались. Удивительно, как много было в этом жесте даже спустя три десятилетия. Он отвел прядь ее волос цвета кофе за ухо и коснулся лба. Волосы Сильви стали тоньше, чем в колледже, когда они только познакомились. Она была безумно привлекательной. Но теперь, когда, наконец, обрела душевный покой, он находил ее очаровательной. Очаровательной и седой.

Она подняла на него любопытный, искренний взгляд.

– Спасибо, – сказал он. – Но как пережить чертов досмотр в аэропорту?..

– Остается только уповать на тур-менеджера. Он для этого и существует.

Он называл всех вымышленными именами. А когда излишние подробности грозили выдать личность человека, Вебер подменял и его окружение. Иногда объединял несколько клинических случаев в один. Таковой была общепринятая практика для защиты конфиденциальности всех вовлеченных сторон.

Однажды он описал женщину, довольно известную в научной литературе. В «Килограммовой бесконечности» он называл ее Сара М. Двустороннее повреждение зрительной коры средней височной области привело к акинетопсии – редкой и почти полной неспособности воспринимать движение. На мир Сары словно навели стробоскоп. Она не видела движение предметов вокруг. Жизнь превратилась в серию неподвижных снимков, связанных лишь смутными траекториями передвижений.

Она умывалась, одевалась и ела со скоростью покадровой перемотки. Стоило повернуть голову, как перед глазами возникал вихрь кружащихся картинок. Налить кофе стало для нее непосильной задачей: в одно мгновение жидкость свисала с носика кофейника, как сосулька, а в следующее – уже расползалась по столу кофейными лужами. Любимая кошка стала пугать до смерти: она то резко исчезала, то материализовывалась из ниоткуда уже в другом месте. От телевизора резало глаза. Птица в полете пробивала небо за стеклом пулевым отверстием.

Водить, перемещаться в толпе и даже переходить улицу у Сары М., естественно, тоже не получалось. Пленка застревала – и Сара замирала на обочине дороги тихого городка. Появившийся вдалеке грузовик мог сбить ее, как только она ступит на дорогу. Неподвижные изображения накладывались друг на друга, образуя бессвязные, раздвоенные квадратные негативы. Машины, люди и предметы возникали в случайных местах.

И даже движения собственного тела были не более чем серией последовательных застывших поз. Этакая вечная игра в «замри». Но вот что странно: из всех живущих только Сара М. узрела о зрении то, что было скрыто от здоровых глаз. Если зрение – это быстрые, но прерывные вспышки нейронов, то непрерывное движение увидеть попросту невозможно. Если только мозг не запускает процесс сглаживания.

Получается, мозг Сары ничем не отличался от мозга других людей, кроме как неспособностью к этому самому сглаживанию. Сара – ненастоящее имя женщины. Ее могли звать как угодно. Она всплыла в памяти Вебера, когда он ступил на трап в аэропорту Ла-Гуардия, и исчезла, стоило ему через несколько часов оказаться прямо посреди бескрайней прерии. Оказаться без всякого перехода, словно произошла смена кадра.

Он остановился в мотеле «Моторест» у федеральной трассы. Выбрал его из-за вывески «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ЛЮБИТЕЛИ ЖУРАВЛЕЙ». Полное отчуждение от окружающего мира. Он больше не в Нью-Йорке. Они с Сильви уехали со Среднего Запада в семидесятых и никогда о нем не вспоминали. Родной, широкий простор казался таким же чуждым, как ландшафт с фотографий «Соджорнера», переданных с Марса. Выйдя из проката в аэропорту Линкольна, он на мгновение запаниковал, что не взял с собой ни паспорта, ни местной валюты.

Вестибюль «Мотореста» оказался вполне типичным. Нейтральные, умиротворяющие пастельные тона – универсальное решение для гостиничного интерьера. Такое можно встретить и в Питтсбурге, и Санта-Фе, и Аддис-Абебе. Вебер уже сотни раз стоял на точно таком же рыжевато-коричневом ковре перед точно такой же бирюзовой стойкой регистрации. В корзинке на стойке лежала дюжина блестящих яблок одинаковой формы и размера. Чтобы понять, настоящие они или декоративные, пришлось проткнуть один из фруктов ногтем.

Пока оформляли данные кредитки, Вебер просматривал стопки туристических брошюр. На каждой – птицы с красными хохолками. Массы птиц. Такого он никогда не видел.

– Где их можно посмотреть? – спросил он.

Девушка одарила его смущенным взглядом, будто платеж по карте не прошел.

– Они уже как два месяца назад улетели на север, сэр. Но вернутся. Надо только немного подождать.

Она протянула ему кредитку и карточку-ключ. Он поднялся в номер, который делал вид, будто в нем никто никогда не жил и он исчезнет, как только выселится Вебер.

Повсюду виднелись картонные листы с разными надписями. Теплое приветствие от персонала. Предложения различных товаров и услуг. Картонка в душе гласила: если он хочет помочь планете, то полотенце стоит вешать на штанге для штор, а если нет – то может бросать полотенце на пол. Лист повесили утром и заменят на новый, как только он съедет. Подобных номеров тысячи, они есть и в Сиэтле, и в Санкт-Петербурге. По обстановке сложно было сказать, где конкретно он находится – если бы не фотографии журавлей над кроватью.

Он созвонился с Карин Шлютер перед отъездом из Нью-Йорка. Она произвела впечатление невозмутимой и компетентной женщины. Но во время звонка из вестибюля через полчаса после заселения, Веберу показалось, что он разговаривает с совершенно другим человеком. Голос ее звучал робко – она опасалась подниматься в номер. Видимо, пора обновить свои рекламные снимки. Зато будет чем похвастаться Сильви во время вечернего созвона.

Он спустился в вестибюль и встретился с единственной близкой родственницей жертвы. Чуть за тридцать, одета в коричневые хлопчатобумажные брюки и розовую хлопковую блузку – Сильви называла такие наряды «универсальной одеждой для фото на паспорт». Темный костюм Вебера – его стандартный костюм для поездок – удивил женщину, и она бросила извиняющийся взгляд перед приветствием. Прямые медные волосы – единственная выразительная черта в ее внешности – ниспадали до лопаток и подчеркивали лицо, которое с натяжкой можно было назвать свежим. Вскормленное деревенскими хлебами тело преждевременно начинало пышнеть. Здоровая женщина со Среднего Запада. Вероятно, занималась в колледже бегом с препятствиями. Пока он оглядывал ее, она неосознанно прихорашивалась. Но потом встала, подошла ближе, протянула руку и одарила храброй улыбкой одним уголком губ – и Вебер подумал, что не зря согласился помочь.