Сороковые... Роковые

ГЛАВА 19

Восьмого мая возле разросшейся буйной и ранней в этом году сирени, у памятника погибшим сельчанам сидели два старых человека. Видно было, что у одного их них, худющего, высокого, годы были немалые, сидел он, положив обе руки на палочку, опустив голову, явно о чем-то глубоко задумавшись. Второй же, помоложе — невысокий, шустрый такой, то вскакивал, то опять садился, махал руками шумно и горячо что-то доказывая высокому.

Проезжавшая мимо старенькая шестерка-Жигули притормозила, из неё вышел высокий, мощный парняга:

— Здорово, деды! Пиджаки с медалями приготовили? Дед Гриня, донесешь ли, а то может помочь??

— Здоров, коль не шутишь! Игарёк, ты усё шуткуешь? От уродился же чистый прадед! Ты лучше скажи, кагда оженисси?

— Что ты, дед, я ещё только год как с армии, надо погулять сначала! Это ты в семнадцать побежал, боялся что девки не углядят такого бравого!

— Э, — безнадежно махнул рукой Гриня, — прадед ты только снаруже! Несерьезнай!

— Дед Панас, ты чего такой смурной? — вгляделся в него Игорек — Стешин безбашенный правнук. — Может, тебя домой или в больницу отвезти??

— Да не надо, задумался просто, годы-то немалые.

— Ой, завтра, как гусары-орлы пойдете, а то я вас не знаю, потом фронтовые сто грамм и песняка. Сколько себя помню — всегда так.

— Отлеталися орлы, вона, почти усе тама! — подняв палец к небу воскликнул Гриня.

— Дед, а чего ты в Москву-то не собрался, ведь присылали тебе приглашение? Опять с Президентом бы сфотографировался?

— Да неважно себя чувствую, я лучше дома, со своими, Василь вон приедет, Матвей, Лавр, Гончары оба обещались. Дома-то оно поспокойнее, разволнуешься и кровать рядом, а в Москве… побывал у прошлом годе и хватя!

— Ну я погнал, дед Гриня, звони если чаго! — передразнил Игорёк Гриню.

— От шпендель!

Гриня с самого рождения Стешиного правнука привязался к нему, уж очень мальчишка походил на того Игоря во всем. Гриня всем сердцем верил, что в четырнадцатом годе:

— Ежли уцелели наши, то будуть непременно. Панас, ведь нас четверо всего их ждуть — Лавр, Пелагея, Иван меньшой — что про наших знали — нет уже их давно.

Василь, в отличие от старшего суетливого брата, отличался немногословием, сказалась видимо та детская немота, тоже был уверен — появятся.

Будучи в прошлом году на Параде Победы, Панас набрался храбрости, попросил Президента выслушать его, четко доложил ситуацию, боясь, что его сочтут за выжившего из ума, но очень хотелось ему узнать, живы ли их ставшие такими дорогими друзья из будущего.

Президент выслушал, поудивлялся, пообещал дать команду проверить, и было через пару месяцев письмо Панасу из администрации Президента, в котором четко прописано, что такие-то такие числятся пропавшими.

— Значит, Гринь, вправду все так и было, они же из тринадцатого года к нам попали.

— Доскрипим до Победы, слышь, Панас??

Вот и доскрипели, завтра День Победы, ох, какая надежда теплилась внутри дедов, но прожившие нелегкие жизни, они четко осознавали — лучше не настраивать себя заранее, мало ли, не смогли вернуться?

Девятого Мая все было как всегда: принаряженные сельчане с букетами цветов подходили к памятнику, негромко переговариваясь и поглядывая на своих, немногочисленных уже, фронтовиков.

Приехавшие Василий Родионович, братья Андрей и Сергей Гончаровы, сын Лешего — дед Матвей, стояли возле Вечного огня, слушая короткие речи — местный глава, представитель районной администрации, директор школы, все старались не затягивать речи, понимая, что их стареньким ветеранам сложно выдерживать долгие, многословные поздравления.

Потом начал говорить Панас, а дед Гриня, как всегда не мог устоять на месте, суетился и оглядывался по сторонам. Панас говорил с передыхом, негромко, его внимательно слушали, а Игорь, правнук Стеши, обратил внимание на то, как странно начал вести себя дед Гриня. Он то смотрел на Игорька, то куда-то в сторону дороги, вертел головой, вдруг заорал диким голосом:

— Панаска!! Наши!! Дождалися!! — и резво сиганул в сторону дороги, где у обочины притормозили машины, едущие небольшой колонной, друг за другом.

Из первой, потягиваясь, вылез крупный такой мужчина, поднял руки, собираясь потянуться, а услышав дикий крик деда Грини, на мгновение замер, потом скачками понесся навстречу ему. Ухватив деда, поднял его над головой, дед, захлебываясь слезами, восторженно кричал:

— Игарек, Игарек, дождалися!! — из его карманов привычно для сельчан сыпались всякие мелкие штучки. По полю поспешал, задыхаясь, дед Панас, а к нему подбежал мужчина лет сорока, бережно обнял и осторожно-осторожно стал вытирать ему мокрые щеки. От машин торопились ещё четверо мужчин и худенькая женщина.

На Игоря налетела баба Стеша, он осторожно поставил деда Гриню и крепко-крепко обнял свою такую старенькую Степушку.

— Степушка, девочка моя, ты жива!! Как я счастлив, Степушка!

Стеша, громогласная, хулиганистая, кремень-баба, навзрыд рыдала на груди молодого мужчины, а Василь нацеловывал руки приехавшей женщины, не скрывал слез и говорил только одно слово:

— Мамушка!

Мамушка плакала, возле них стоял молодой парнишка и тоже с трудом сдерживал слезы.

Дед Матвей и ещё один мужчина из приехавших — Иван, стояли молча, крепко обнявшись, дед Гриня уже обнимался с двумя мужчинами, приговаривая:

— Толик, Костенька, ребяты!! Дождалися!

— Варя, Варенька!! — к женщине заторопился дед Панас. — Варя!

Сколько было слез, недоумевающим сельчанам двое из приехавших пояснили, что это потомки тех погибших партизан, что были заброшены сюда для проведения диверсий.

— Сяргей, хади сюды! — позвал Гриня Гончарова к двум пожилым мужчинам. — От, это твой Сяргей, а это твой Андрей — сыны, значить, Пелагеины!!

Гончаров замер, смотря на свою более пожилую копию, его сын — старше отца — тоже не мигая смотрел на него… и одновременно оба шагнули навстречу друг другу.

Стеша подозвала Евдокию.

— От Игорь, наша дочка, Евдокия, як твою бабушку назвала.

— Ба! — оглянулся Игорь. — Иди сюда, знакомься с тезкой!

Две рослых, похожих Евдокии обнялись, а Игорь удивленно уставился на другого Игоря:

— Ух ты, совсем как я в двадцать лет!

Стеша шепнула на ухо:

— Правнук ведь твой!!

Игорь завис, осмысливая, а правнук облапив его, попытался покрепче сжать.

— Ха, шпендель, не на того напал!! — ухмыльнулся прадед.

— Знакомое такое слово!! — точно так же отзеркалив ухмылку, проговорил правнук.

— Однако, уважаю! — Одинаковые Игори пришлись по душе друг другу.

Гончаров уже обнимал второго своего сына — Андрея, сожалея, что его славная девочка не дожила до встречи. Гринька вцепился в Варю, цепко углядев её небольшой животик, громко зашептал в ухо:

— Ай это тебе Виллов подарок остался?

Она кивнула.

— Ух ты, а он ведь у нас тута был… у катором годе, Панас?

— В две третьем! — не отрываясь от Шелестова, сказал тот.

Данька тоже попал в крепкие объятья Василя.

— Ты Варюшин сын, и мы воон с тем суетливым дедом её мамушкой своей считаем.

Варин ребенок потрясенно проговорил:

— У меня нет слов! Какое счастье, что вы живы!

И был в Березовке Великий День для Крутовых, Степаниды, братьев Гончаровых, Матвея — сколько было радости пополам со слезами.

Теплая погода позволила собраться на улице, у Грини во дворе, возле цветущей вовсю сирени. Первый тост был конечно — за встречу!!

У всех перехватывало горло, когда кто-то начинал говорить, Ищенко постоянно трубно сморкался.

— Николаич, ты никак простыл? — поинтересовался Василь.

— Не, Василек, я от полноты чувств, слезы душат — никогда не думал, что так могу рассиропиться.

Третий тост — встали, молча выпили и минут пять сидели не разговаривая.

— Ох, сколько тогда полегло, всех не перечесть, после войны вот поуходили, время бежит, знали бы вы, как мы вас ждали, верили и не верили, что увидимся. Леший вот всегда говорил, что вы появитесь, а я уже и сомневаться начал, — негромко говорил Панас, — лет-то прошло, целая жизнь.

Сначала говорил кто-то один, а потом как-то незаметно разделились.

Панас уцепил своего главного по диверсиям — Шелестова. Они оживленно перебирали те стародавние операции. Игорь не отпускал от себя Стешу, Гриня успевал везде, Гончаровы серьезно рассказывали Сергею про свою мам-Полю, он слушал молча, удивляясь, как его маленькая хрупкая девочка смогла вытянуть двоих детей. Мужики не скрывали, что Андрей-приемыш.

— Какая разница, приемыш или нет, вы оба Пелагеины — значит, и мои!!

Игорю и Сергею называли своих многочисленных родственников — они оба были в растерянности, оказывается, от их детей внуков и правнуков народилось прилично.

Бабуля Игоря и её правнучка — обе Евдокии оживленно беседовали, прабабка была совсем на немного старше правнучки.

Матвей и Костик посмеивались, вспоминая свое житье сначала у Лешего, а потом в партизанском отряде, а Варя… она не скрывала слез, слушая рассказ Грини и Василя о приезде Герберта с сыном и Паулем Краузе сюда.

— Варь, он все такой жа сухостой, як ты его называла, только ходил тяжело, с палочкой. Уставал быстро, а сынок совсем на няго не помахиваеть, для тебя он Василю толстое письмо оставил, тужил, что не дотянеть ешче десять лет.

Варя совсем закручинилась, выручил Данька — принес из машины большой пакет с фотографиями, и пошли они по рукам, деревенские замирали, вглядываясь в себя, таких молодых и далеких, в своих ушедших или погибших друзей.

Гончаровы сидели неподвижно, рассматривая свою совсем молоденькую маму.

Стеша опять плакала — на фотографии они с Игорем счастливые, задорные, молодые.

Матвей любовался своим батькой — Лешим.

Гринька восклицал:

— О, от то Ефимовна, дед Егорша, э-э, а это ж мы с Василем, у котомке точно Артемихины кастрюли, до тебя, Николаич, шли-то. О, и Ядзя есть? Ейный Казик посля войны заявился — Герой Советского Союза, забрал её у Москву, там и скончалася твоя, Варь, хозяюшка.

Гриня знал про всё и про всех.

Панас посмеивался:

— Это вам не довелось деда Никодима увидеть, от был, как ты Игорь скажешь — шпендель.

Зашли две женщины, примерно Вариного возраста, одна была удивительно похожа на Василя, только цвет глаз другой:

— Это наши с Василем сестры, батька посля войны оженился — мы были не против, я вот, — Гриня почесал макушку, — я вот раньше батька, это самое.

— Женился что ли? — захохотал Ищенко. — В пятнадцать, поди?

— Не, у сямнадцать!

— Ты прямо как девка-перестарка, боялся, что не возьмут, что ли? — съехидничал Игорь.

— Да видишь ли… — Гриня опять запнулся.

— Да у Агашки пузо на нос полезло, — продала его Стеша.

— Силен! — покачал головой Гончаров. — Ай да Гриня!! А ты, Василь?

— В тридцать! — кратко ответил он. — А Гринька в тридцать пять дедом стал.

Посмеялись, пошутили над Гринькой, потом всей компанией провожали Панаса, у него остались ночевать Толик и Иван Шелестов с женами.

Гончаровы забрали своего молодого батю, пошли в свою хату, что была у них летней дачей, а по дороге Сергей запнулся… ему навстречу шла… его Полюшка, только повыше ростом и покрупнее, и не было у неё косы.

— Это кто?

— Это наша учителка, Аннушка, мамы нашей внучатая племянница, мы все время ею любуемся. Она изо всей родни многочисленной одна в неё пошла.

— Замужем?

— Нет, был один, нехорошая там история случилась… Вот она и живет одна, замкнуто совсем.

— Ребята, я её увезу!! — сразу же вывалил Сергей. — Я точно знаю, она не Пелагея, но очень на неё похожа, поможете?

Братья переглянулись.

— Отчего же нет, не обидишь?

— Нет!!

— Аннушка, глядишь, оживет, бабий век, он короткий.

Полночи Гончаровы разговаривали, как-то сразу получилось у двух семидесятилетних мужчин, поверить, что вот этот, моложе их почти на тридцать лет, Сергей — их отец, вернее Серегин, но так грело душу, что он ни на минуту не усомнился и не стал разделять братьев на своего и чужого.

Варя трясущимися руками взяла у Панаса коробочку и конверт. В коробочке была небольшая, в полстранички, записка.

«Майне Либе Варья! Проклятый криг алес, я ест живой, бил раненый, твоя молитв помогайт. Зер-зер, любить тебья — Герби.»

— Мам, — страдальчески смотрел на неё сын, — может, не надо, наревешься, потом в твоем положении как бы чего не вышло?

— Сын, это я от счастья плачу, словно слышу его сейчас.

А в конверте… было несколько тетрадей, исписанных готическим почерком Герберта — к каждому листочку прикреплен перевод:

«— Майне либе Варья! Тринадцать лет, как закончилась война, сегодня твой первый день рождения, сегодня ты первый раз запищала, ты родилась, крошка маленькая, счастье мое, единственное. Все эти десять лет я ждал, ждал, когда ты родишься, а мне уже сорок унд фир, сорок четыре года. Мы с Паулем-Пашкой последовали твоему давнему совету — у нас небольшая фармфирмочка, мы не бедствуем, все неплохо, только вот тоскует твой Герби… Маленькая моя девочка, пока я жив, каждый год для тебя будет добавляться подарок — я был в Берне, сделал аренду сейфовой ячейки, на твое имя, шифр — наша с тобой дата встречи, точнее, тот вечер, когда я сошел с ума. Верю, что когда-нибудь ты откроешь её и увидишь все, что я сердцем буду подбирать для тебя, любовь моя вечная.»

И на каждый день рождения Вари было большое послание. Варя читала, казалось — сидит рядом её такое далекое счастье и, путая падежи, говорит ей о своей жизни.

Так Варя узнала, что в сорок четвертом он чудом успел проскочить перекресток, куда упала бомба, потом долго лечился — спина была изрешечена осколками. Пока лечился, война подошла к самому Берлину, аналитики уже не требовались, без них было понятно — Третий рейх уходит в небытие.

Дядя Конрад успел вытащить Герби в Швейцарию, долечиваться, там он и встретил окончание войны. Потом были проверки, затем нашел Пашку Краузе, начали совместную работу.

Пашка сумел-таки разобраться и понять состав простых таблеток, понемногу научились делать порошки. Фасовали вручную по ночам, днем — Герби, её умный сдержанный Герби работал курьером, разносил, потом развозил заказы по домам и предприятиям. Через пару лет у них была своя приличная аптека, в пятьдесят пятом Герби женился.

— Потому, Варья, что не доживу до твоего появления, нужен наследник, которому я могу доверить встречу с тобой, а она состоится обязательно, уверен.

Все послания были пронизаны такой нежностью, такой любовью, Данька прятал повлажневшие глаза, потом откашлявшись сказал:

— Мам, это невероятно, так любить!! Я очень надеюсь, что ты родишь братишку, и он будет похож на твоего удивительного Герби!

С каждым новым письмом Герби становилось понятнее, что он изучает русский язык:

«— Варья, милая моя, мы с Пашкой постоянно говорим на твоем и его языке. Я тебе забыл написать, что Фрицци погиб ещё в начале сорок пятого, поехал зачем-то на завод, где ремонтировались танки, а там дикая случайность — рухнул кран, который в цехе в тот момент стоял без крановщика, прямо на Фрицци. Он повторил судьбу своего дружка — Кляйнмихеля, изуродованный многотонным краном, промучился несколько дней, знаю, как сказали бы твои друзья — Пашка просветил: — Собаке — собачья смерть!

Карл Иоганович ненадолго пережил его, резко заболел и в сорок восьмом умер, очень сожалел только об одном — не похоронят его на Родине, в России.

Мы с Паулем твердо и однозначно решили — будем живы, после падения Берлинской стены обязательно поедем к вам. Если б ты могла предположить, как я хочу, хоть краем глаза увидеть тебя молодую! Одно только и останавливает — ну подойду я к тебе, поговоришь вежливо ни о чем, а мое сердце не выдержит. Я с годами перестал злиться, первые годы сходил с ума от безнадежности, а сейчас, будучи уже пожилым, рассудил по-другому.

— Мне выпал такой необычный, удивительный шанс узнать настоящую, огромную, непроходящую любовь. Вот чтобы я без тебя? Так и остался бы замороженным сухарем? Скажу по секрету — Пашка всю жизнь завидует мне — ему такого счастья не случилось, он женат, есть два киндера, но все скучно-обыденно, когда у меня, пусть и недолго, но на всю жизнь есть такая любовь.

Я знаю, в четырнадцатом году, пусть даже и меня уже не будет, ты — моя лучшая женщина на земле, будешь читать эти мои послания, несомненно плакать, а я там, на небесах буду смотреть на тебя и восторгаться — меня любит такая женщина!

Поверь, Варьюша, я всегда рядом с тобой — моя любовь, она никуда не денется, умирает только тело — душа нет! Моя душа, она так и будет всегда возле тебя. И ещё, знаю, скажешь — старый дурак, но верю, что мы с тобой ещё все равно встретимся. Пусть через вечность, я буду ждать!! Теперь о прозаичном: сын у меня родился совсем на меня непохожий, разве что глаза, но зонн неплохой, послушный, мы с ним с восьми его лет живем вдвоем — ушла от нас его мутти, сказала, что я очень равнодушный и холодный, и она не видит смысла жить с камнем. Мы с Николасом подумали и решили — не стоит нам искать другую фрау. Так вот и жили, етцт-сейчас он учится на фармацевта, будет продоложать наше с Паулем дело. Так вот получилось, я работал, он возле нас с Пашкой так и рос, зато досконально знает всю нашу работу.

Милая моя Варья, умоляю тебя — если ты все-таки читаешь эти мои послания, свяжись с Николасом, он предупрежден и ждет тебя. Сама понимаешь, в силу своего замкнутого характера, не смогу всё написать, что льется из души — у нас дома много чего для тебя хранится. Сейчас, в связи с тем, что годы мои стали немалые, я могу с полным основанием называть тебя „майне медхен“ — девочка моя, безумно любимая, я все эти долгие годы без тебя только и жил воспоминаниями, я так благодарен тебе за твою нежность, за твою красивую душу, за твою такую необыкновенную любовь. Ещё раз прошу — свяжись с Николасом, Колькой по-вашему. Его так Пауль зовет — Колька мой бегло говорит по-русски, и он очень ждет твоего звонка. Далее шли телефоны и адреса Николаса фон Виллова, а в конце приписка: — Варья, любил и люблю. Герби.»

Долго сидела Варя над этими письмами, точно также, как и Герби, осознавая, что выпал им необычный шанс, встретиться через время и полюбить так, как мало кому суждено. Одно только печалило — не суждено Герби узнать, что шевелится под сердцем у неё его продолжение — она тоже, как Данька и все мужики, очень надеялась, что родится сын.

Данька взял её за руку и повел спать, подоткнул одеяло, поцеловал в щеку:

— Спи, пусть тебе твой Герби приснится!

Поутру пошли на кладбище, прежде всего, навестить Лешего — великой души был человек, порадовались, что у Матвея растет внучек — вылитый Лавр, поставили ему, Никодиму, Пашке — Марии Ефимовны, Степану Абрамову, Родиону, чудо-доктору Самуилу — фронтовые сто грамм, помянули всех добрым словом, и были у них опять разговоры до вечера.

Игори, оба-пра суетились у мангала, Варя с Василем прошлась по Березовке, которую многие всерьез предлагали переименовать в Сиреневку.

Василь рассказывал, как они с Гринькой сажали первые кустики, как он до слез расстроился, когда несколько из них не прижились, как с каждым годом все березовцы стали все больше сажать у себя возле домов сирень, как он, став профессором, привозил новые сорта сирени из каждой командировки. Варя ахала, замирая от восторга, Василь же только улыбался.

— Мамушка ты наша, как же мы вас ждали — это же великое счастье, что мы дожили!! Панас вот себе установку дал давно — до четырнадцатого года дотянуть, а там, у девяносто два года и к друзьям пора уйтить!

Варя засмеялась:

— Он мне уже пошептал:- «Варюх, теперь нельзя пока помирать, надо дождаться, кого ты родишь, а то явлюся я туды, Герби твой первым делом спросить, як Варья. И как сказать, что беременная, а я не дождался, кто родится, непорядок.»

Василек засмеялся тоже:

— Серьезно всё как, но Панас прав — Герби должен узнать такую радость. Считается же, когда человек уходит, там он встречается со всеми, кого знал, а твой немец просто обязан узнать, что есть ребенок.

— Кто знает, как там, но будем надеяться — дохожу и родится нормальный малыш. Проверялась в Москве, было все в норме, сейчас вот через месяц, надо опять провериться.

— Варя, так у тебя же немецкая родня имеется, тем более фармацевт, не из простых, ты ему только заикнешься, он тебя тут же отправит на обследование. Он мужик неплохой, мы с ним долго общались, когда они здесь три дня были, тогда уже беспокоился, как-то ты его воспримешь, очень надеялся подружиться с тобой, Герби его четко воспитал!

Гончаров же пошел разговаривать с Аннушкой. Понимал он, что вот так, с бухты-барахты не делается, но ничего не мог поделать с собой — ему просто необходимо был увезти так похожую на его любимую, так мало побывшую ему женой, Полюшку. Братья — сыны его были в группе поддержки, сидели у калитки на лавочке, а Сергей Алексеевич с ходу ошарашил Аннушку, озвучив ей все свои мысли и доводы.

— Но, — удивленно смотря на него выговорила Аннушка. — Я Вас вижу в первый раз??

— Согласен, но Вы для меня та самая женщина, что нужна мне, необходима, я бы сказал. Я предлагаю так: увожу Вас с собой на недельку, посмотрите, что и как, заканчивается учебный год — переезжаете ко мне — приглядываемся, притираемся и женимся! Я одно могу твердо сказать — сделаю все, чтобы Вы ни минуточки не пожалели об этом. Мы уезжаем завтра, я надеюсь, Вы согласитесь! Аннушка, мои… — он запнулся, — ребята уже все продумали и порешали с Вашим директором, Андрей согласился заменить Вас на недельку. Знаете, вот редко, но так бывает — увидишь человека и в тот же миг понимаешь — Моё! У меня именно так случилось.

— Я должна подумать, хотя бы с дядями посоветоваться!

— Да вон они, на лавочке сидят!