Сорока на виселице

Глава 2 Приглашение

Сильно хотелось спать. И не стоило включать комаров, я в этом окончательно убедился. Я был прав, а Костя и Кирилл не правы. А я сразу сказал: комары – это для подготовленных, для групп третьего или четвертого уровня, а здесь уровень первый. К тому же трапперы, это сразу видно.

Но Кирилл настаивал, что без комаров не обойтись. Во‐первых, это станет важным воспитательным моментом, уроком тем, кто злостно пренебрегает правилами безопасности и не сообщает спасателям о своих намерениях и маршрутах. Во‐вторых, это не обычные трапперы, а явные искатели непознанного, например Гипербореи. Именно поэтому они осознанно не сообщили на станцию о своих планах. Именно поэтому они должны страдать, страдать.

Кирилл, старший смотритель, очень не любил искателей Гипербореи еще и потому, что некогда сам был траппером и искателем, но не Гипербореи, а чего-то неизведанно другого, несколько раз участвовал в антропологических экспедициях, два раза ломал ноги в Северных Альпах и, по его словам, бессчетное количество раз чувствовал себя дураком. Поэтому Кирилл выступал за комаров, более того, за мошку. Но сегодня дежурил я. Я мошку отверг, а с комарами кое-как согласился. Обычно я своим группам и комаров выключаю, хотя Кириллу это и не нравится.

Кирилл – старший по станции, ему двадцать восемь, и он на Путоране не первый сезон. Каждое лето прилетает сюда и дежурит два, иногда три месяца. У него обет. Десять лет назад он сам был траппером, их группа заблудилась в Патагонии, они потеряли трансмиттеры и бродили неделю по тесным однообразным долинам, питаясь муравьиными яйцами и отчаиваясь. Потом их нашли спасатели, а Кирилл дал себе клятву, что каждый год будет дежурить на спасательной станции, и с тех пор от слова своего не отступал.

Еще на станции есть Костя. Он в Патагонии не терялся, он разбил лихтер на Иокасте. Разбить лихтер надо постараться, нарочно захочешь разбить – он не разобьется, там все предусмотрено, а вот Костя сумел. Впервые в истории дальнего флота. Этим Костя прославился. И теперь сидит на станции от стыда, пережидает, когда в Академии курсы сменятся.

И я. Я спасателем два с лишним года, хорошая работа, ответственная. И природа тут богатая, водится белоклювая гагара, обитает сибирский углозуб. Путорана сейчас популярна не так, как раньше, но все равно сюда летят и зимой и летом организованные группы каждую неделю. И трапперы.

С трапперами часто возникают самые неожиданные и неподходящие проблемы.

Они поджигают лес и регулярно вываливаются из лодок.

Травятся грибным рагу.

Спорят, кто дольше задержит дыхание, теряют сознание и падают в костер.

Пренебрегают компасами и регулярно теряются.

Давятся камнями. Не знаю, зачем и как, но двое подавились, когда мы их доставили в Красноярск, врачи были удивлены.

Трапперы – самая вредная разновидность туристов, от них постоянные неприятности. Они стирают до костей ноги, среди них отмечен единственный случай стирания щек спасательным жилетом. Этот инцидент недобро прославил нашу станцию и стал поводом для насмешек других спасателей – у траппера успел развиться некроз, и после эвакуации в Красноярск щеки ему ампутировали, а потом два месяца выращивали новые. Последний раз подобный случай имел место в тысяча девятьсот девяносто шестом году, тогда, правда, до некроза не дошло.

Некоторые трапперы умудряются получить солнечный удар. Два раза такое случалось зимой.

А одна подцепила клеща. Когда глава спасателей Носов узнал, он чуть все волосы не вырвал. Прилетел с армией десантников СЭС, закрыли сектор «Азия» и две недели прочесывали местность, и сканерами, и вручную. Носов лично провел двое суток в тайге, лежа на земле и стараясь приманить клещей своим телом. Но на него клещи не соблазнились. Семнадцатая станция прославилась еще громче. Еще бы – считалось, что клещи истреблены во всей Евразии. А вот у нас еще водятся, более того, нападают на туристов.

Организация у трапперов всегда безобразная, не раз случалось так, что после эвакуации они не могли точно сказать, сколько человек отправилось в поход. И мы были вынуждены проходить все плато, каждую расселину, каждое озерцо, все топи и ледники.

Кроме того, трапперы жалуются. Что их неправильно спасли. Что их вообще не следовало спасать. Что их спасал Костя, тот, что разбил лихтер на Иокасте, как таких принимают на службу. По любому поводу трапперы жалуются. Носову. А то и сразу в Совет.

Из-за трапперов наша станция на плохом счету: стажеров к нам отправляют в последнюю очередь, а в прошлом году и вовсе никого не прислали, ховеры у нас пятилетние, хотя на шестнадцатой еще в позапрошлом году поменяли.

После клеща Кирилл велел следить за трапперами особенно тщательно.

Сегодняшние чувствовали себя бодро, высадились в районе Дюпкуна, выгрузились на берег и стали готовиться к сплаву. День был ветреный, в такие дни настоящие туристы на сплав не выдвигаются, но трапперы правилами частенько пренебрегали. Шесть человек и один предводитель, рыжий и крикливый траппер, явно ранее участвовавший в подобных экспедициях. Обычно если в группе есть явный лидер, с маршрута она сходит быстрее. Потому что где-то на второй день лидер допускает неизбежную ошибку и тут же растрачивает авторитет, все ссорятся, команда распадается, и тут из-за камня появляюсь я, спасаю.

Поначалу все шло, в общем-то, неплохо, в соответствии с привычным распорядком. У трапперов имелись два рафта, в один искатели сели сами, в другой погрузили прибор, похожий на теодолит с толстыми ножками. Кирилл предположил, что это топографический сканер, но не стандартный, а модифицированный, с помощью него можно определять, как изменялась местность, глубина в пределах ста тысяч лет, видимо, трапперы планируют узнать, как выглядела Путорана в гиперборейскую эпоху.

Да, поначалу все шло неплохо. Группа, несмотря на ветреную погоду, бодро пустилась в сплав, и рыжий вождь оказался хорош – опрокинул рафт лишь на четвертом пороге. Трапперы попадали в реку, второй рафт сорвался и тоже перевернулся, я с облегчением подумал, что на этом мое дежурство закончится, придется отключать рефрактор и, как уже случалось, доставать из реки потерпевших крушение. Но рыжий предводитель опять оказался на высоте: самостоятельно вытащил остальных, а потом вытянул и теодолит, помощи моей не понадобилось, я остался на дежурстве.

Экспедиция продолжалась, вечером рыжий и прочие трапперы сушились у правильной нодьи, пели туристические песни и явно намеревались приключаться дальше, однако к вечеру ветер стих. И комары.

Кирилл говорит, что раз в пять лет комаров, мошки и слепней вылупляется особенно много, сейчас явно пятый год. Организованные туристы используют выключатели, трапперы никогда. Выключатели, по их мнению, все портят. Если берешь с собой на маршрут выключатель, или навигатор, или сухие искры, то Гипербореи тебе не видать, не покажется, как ни старайся. Поэтому надо терпеть и превозмогать.

И мошка. Кирилл приказал, хотя я был против.

Мошку терпеть нелегко, невыносимо, от мошки трапперы приуныли, на второй день они продвинулись вдоль по реке всего на два километра, и то до обеда, а после обеда они грустили, чесались и окуривались дымом. А на третий день вместо поисков Гипербореи они занимались исключительно ссорами и поисками спасения от гнуса, Гиперборею окончательно забросили. Я их понимал. Однажды ради опыта я попробовал провести сутки без выключателя, выдержал три часа, да и то с трудом.

Когда одна девушка по-настоящему заплакала, я связался со станцией и предложил разогнать гнус – чего людям зря мучиться, все-таки это отдых, пусть и странный. Но Кирилл не велел выключать. Во времена Гипербореи никто комаров и слепней не выключал, заявил он. Кстати, сами гипербореи были суровыми обветренными людьми, об этом есть множество свидетельств, так что пусть искатели соответствуют.

Ну ладно.

На четвертый день я не сомневался, что к вечеру трапперы сдадутся. Утратят последний энтузиазм и отчаются, и когда окончательно отчаются – мой выход. Как бы невзначай показаться за секунду до того, как они запустят трансмиттер. Поскольку, если они успеют активировать маяк и вызовут СЭС, то нам на семнадцатой опять влетит. Искателей-то эвакуируют, а к нам прилетит Носов, устроит собрание, станет ругаться, что мы не работаем. Что наше дело предотвращать, а мы не предотвращаем. Что семнадцатую станцию пора распустить по причине бестолковости – у нас тут все бестолково, и люди, и звери, и природа, распустить немедленно. И чтобы всего этого не произошло, надо проявиться вовремя. Отключить рефрактор, снять маскировочное поле и изобразить…

Обычно я представляю геолога. Трапперы верят этому легко – считают, что если они такие дикие, то и геологи до сих пор рыщут по Земле в поисках пирита, колчедана и кимберлитовых трубок, в подвернутых броднях и с геологическим молотком. Я в виде геолога корректирую им маршрут, подсказываю легкий путь, пугаю скорой непогодой и стращаю слухами о медведе-людоеде, кормлю, спасаю, одним словом…

В этот раз я не успел появиться, людоед меня опередил.

Хромой. Я сразу его узнал. По недостаточному поведению. Судя по вечерней сводке, Хромой должен, как полагается, пастись на семьдесят километров севернее, его угодья там: клюква, малинники, грибные поляны, всего вдоволь, да и мы подкормку разбрасываем. Но, похоже, ему стало скучно на болотах, и, хорошенько нажравшись клюквы, он решил развлечься.

Хромой любит туристов. С детства. Особенно трапперов. Они не проходят инструктаж и частенько подкармливают диких животных, а дикие животные от этого становятся попрошайками, трутся возле путешественников, подлеют, делаются ленивыми, наглыми, так что их приходится отлавливать и отправлять на перевоспитание. Хромого перевоспитывали дважды, второй раз целый год держали, гипнозом лечили, водой, и вроде подействовало – в этом году Хромой из брусничников и малинников не вылезал…

Но вот не сдержался.

Медведь вывалился из кустов, когда трапперы сидели у костра и спорили о том, может ли отпугнуть комаров жженая подошва.

Хромой – самый гадкий зверь на южной Путоране. Он не ворует еду и не попрошайничает, как другие медведи, он любит попугать.

И умеет.

Хромой поднялся на задние лапы и зарычал. Это произвело впечатление на трапперов, но не такое, на которое рассчитывал Хромой, – искатели Гипербореи сплотились вокруг рыжего предводителя, мгновенно вооружились кто чем успел: топорами, ножами, камнями, – а рыжий траппер проявил высокую стойкость – схватил котелок с кипятком для чая и запустил в медведя.

Хромой никогда не сталкивался с подобной агрессией, слегка ошпаренный, он попятился, жалко мяукнул и шарахнулся в кусты, а рыжий велел занять оборону и принялся мастерить оружие.

Когда он приступил к делу, я понял, что дальше тянуть не стоит – в туризме рыжий не смыслил, а в копьях и рогатинах, похоже, разбирался, было ясно, что с Хромым он шутить не станет. А у Хромого ума отступиться не хватит, он дурак. Так что я отключил рефрактор, снял оптическую защиту и в виде геолога выступил из-за камня.

Искатели мне обрадовались и тут же сообщили, что на них напал бешеный шатун. Вообще-то шатуны зимой встречаются, но я трапперов разочаровывать не стал, шатун так шатун, напал так напал, сейчас вроде отступил, но может вернуться. И не один, а со стаей – тут в соседнем распадке у него стая, а он там вожаком, лучше подумать о безопасности и подкрепить силы.

Я разогрел консервы и поинтересовался, чем занимаются трапперы. Искатели стали есть и рассказывать про свою Гиперборею, правда, в этот раз она называлась по-другому, новая Гиперборея. Мне и самому хотелось есть, но я опасался, что после трех суток дежурства усну на полный желудок, а геологи обычно спят стоя.

Рыжий предводитель ел и одновременно умудрялся вооружаться – обжигал на огне копье, а в промежутках между обжиганием копья и поеданием консервов укреплял распоркой рогатину. Я отметил, что рогатина правильная, по старым образцам, если рыжий умелец пустит ее в дело, Хромому не поздоровится.

Я поинтересовался, почему они ищут Гиперборею именно здесь, она вроде севернее, на что мне их рыжий руководитель ответил, что у них есть свежая гипотеза. Он сам доктор этнологии, специалист по северному эпосу, так вот, у эвенков…

Тут опять из кустов вывалился Хромой. Конечно, никакую стаю с собой он не привел, потому что стаи не было, а если бы была, то такого дурака, как Хромой, никто бы вожаком не избрал.

Вывалился, мало ему кипятка.

И не смог придумать ничего оригинального, как обычно, встал на задние лапы, зарычал и сделал шаг.

Рыжий завопил, схватил копье, упер его в землю и едва не проткнул Хромого, но тут вмешался я. Я толкнул копье в сторону, сорвал с пояса баллон и прыснул Хромому в морду. «Маленький Му», медведи его не переносят. Хромой обиженно заревел и ухнул в заросли. Недели на две хватит, потом опять за свое примется, возможно, Кирилл прав, пора Хромого отселять на Камчатку.

Хромой орал и ломился через зелень, а трапперы, судя по суровым лицам, собирались преследовать бешеного шатуна, так что пришлось мне их успокаивать и убеждать в том, что опасный зверь обезврежен, добивать его не стоит, пусть живет.

Трапперы кое-как успокоились и заверили, что не собирались его насмерть, так, немного проучить, отделать хорошенько палками, потыкать рогатиной. Я поинтересовался – не надо ли вызвать на всякий случай ховер со спасательной станции, может, у кого-то шок, трапперы дружно отказались. Настаивать я не стал, понятно, что к утру, скорее всего, согласятся на эвакуацию. А не согласятся, так включу дождь. А потом возьму выходной. А лучше два, отосплюсь, устал не спать, и вообще…

Кирилл вышел на связь и сообщил, что прилетел отец и что ему надо срочно со мной поговорить. Я ответил, что занят, ситуация напряженная: Гиперборея, шатун и трапперы с копьями, но Кирилл повторил, что это срочно и важно, и он как старший дежурный приказывает немедленно сняться с маршрута и вернуться на базу. Я спросил, что нужно отцу, а Кирилл ответил, что не знает, но дело, похоже, действительно серьезное – отец взволнован. И что Кирилл уже отправил на смену Константина, тот на подлете, через три минуты встанет на поляну, лучше поторопиться.

Костя человек ответственный, ему можно доверить Рыжего и компанию. Но на всякий случай я оставил трапперам баллон с «Маленьким Му» и посоветовал при появлении медведя громко кричать и стучать в посуду, после чего пожелал успехов в поисках и удалился, до поляны за три минуты не успею, тут через болото.

Так и получилось, за три минуты не управился, десять минут на болото, и еще потом, и на точку вышел через четверть часа.

Поляна пустовала. Обычно мы подвешиваем ховеры в двух метрах над поверхностью, но поляна глухая, некрасивая… то есть неживописная, трапперы на нее не суются. Поэтому здесь мы просто включаем маскировку… ага – Костя, наряженный геологом, спрыгнул из воздуха на траву.

Я поспешил к ховеру.

– К тебе там отец прилетел. Ждет…

Костя махнул в сторону станции.

Костя смотрел на меня странно. Вернее, никак не посмотрел, мимо смотрел. Я испугался. Мама сейчас на Меркурии, это не Япет, но и на Меркурии всякое приключается, гейзеры, плавни, солнце опять же в последние годы активное, вон как слепни развелись…

Вряд ли. Если бы что-то случилось на Меркурии, давно бы сообщили, зачем отцу прилетать лично? Значит, другое.

Я выдохнул.

Если не Меркурий, то воспитание. Примерно раз в год отец пытается меня вразумить, это у нас в семье традиция. Последний раз прилетал семь месяцев назад, что-то он рано, еще не время…

– Понятно, – сказал я.

– Как Хромой? – спросил Костя.

– Безобразничает немного. Обрати внимание.

Костя легкомысленно кивнул.

– Ты проследи за ним хорошенько, – настойчиво попросил я. – А то третьего перевоспитания он не переживет, у него и так нестабильность.

– Э…

Костя почесал голову.

– Может, петлю поставим? Или трещотку? Давай подвесим трещотку, пусть немного побегает…

Я представил, как Хромой носится по окрестностям с трещоткой над головой.

– Да не надо трещотки, он сам исправится, я потом прослежу. А ты лучше с Рыжим… с главным этим… держись осторожнее, – посоветовал я. – А то как в прошлом году получится.

– Ну да, как в прошлом не надо… У тебя, кстати, что-то с костюмом, сияешь.

Костя постучал мне по плечу.

– Опять зеленым?

– Угу. Соты, похоже, выгорают, пора рефрактор менять.

– Поменяю, – пообещал я.

– Поменяй-поменяй, а то опять пойдут слухи про плазмоидов… нам тут еще криптологов не хватает, Кирилл взбесится…

Это точно, в прошлом году криптологи надоели. И вообще, Кирилл криптологов не переносит, если они опять сюда сунутся, Кирилл наверняка возьмет отпуск…

– Ну я пошел.

Костя отправился в сторону трапперов, а я забрался в ховер и полетел на станцию, хотя тут и лету никакого, вверх-вниз.

Отца я увидел издали. То есть с высоты. У моего отца есть редкое умение – быть заметным, он идеально заполняет пространство, мама до сих пор советует ему играть в любительском театре и иметь успех. Отец стоял на стартовой площадке и смотрел на меня. Неодобрительно, одобрительно он никогда не смотрит.

Из здания спасательной станции показалась еще одна фигура. Брат. Поднялся из своих излюбленных глубин и прибыл на Путорану, необычайно удачный день. И не сбежать. Некуда бежать, я почувствовал сильное желание вернуться к трапперам, зачем я вообще снялся с маршрута?.. Мог бы вчера по-человечески провалиться в топь, у нас тут много хороших топей.

Отец помахал рукой.

Я поставил ховер в дальнем углу площадки. Мог бы вчера по-человечески – угореть у костра. Схватиться с Хромым, получить пару царапин, пару сломанных ребер, лечь в медотсек, у профессии спасателя столько преимуществ, надо их хоть иногда использовать. Спастись можно и сейчас. Вернуть маскировку и потихонечку удрать, а ховер мог и на автопилоте вернуться… Соты сияют зеленым, заметят. Да и стыдно. И брат… будет потом всем рассказывать, что я малодушно удрал, притворившись невидимым.

Я откинул фонарь и спрыгнул на песок. Отец и брат подошли.

– Нам надо поговорить.

Отец улыбнулся, обнял. Я заволновался – отец никогда меня не обнимал.

– Рад вас видеть…

Вряд ли мама. Если бы мама, брат не прилетел бы.

– Нам надо поговорить, Ян, – повторил отец. – И лучше сделать это не здесь… Я побеседовал с твоим начальником, он тебя отпускает.

Вернусь, Кириллу не поздоровится.

– Куда отпускает? – спросил я.

– Домой. На три дня.

– Я не хочу на три дня, у меня шатун-людоед…

– Ян! – отец слегка повысил голос. – Это серьезно. Более чем серьезно! Тебя вызывают…

Из здания станции вышел Кирилл со стаканом чая, лимонным пирогом, с явным намерением насладиться полдником и сценой из семейной жизни.

– Давай поговорим… не здесь, – отец покосился на Кирилла. – Это весьма деликатный вопрос…

Брат громко высморкался. Кирилл вернулся на станцию.

– Нам пора, – сказал отец. – Я хочу быть дома к вечеру.

Подавиться камнем, в принципе, несложно.

Через пять минут мы шли по каньону над рекой, над зелеными берегами и серыми скалами, скалы задирались по сторонам, отчего казалось, что ховер скользит по огромному желобу.

Отец молчал. Брат молчал, он вообще пока ничего не произнес, поглядывал на меня… с сожалением. И сморкался, хотя простуженным не выглядел, сморкался тоже с сожалением.

Скоро каньон стал широкой долиной, а река – озером, над ним тряска усилилась, отец прибавил высоты и поднялся над уровнем плато.

Изъеденный язвами и морщинами миллиардов лет горб древнего мира… Каждый раз, когда вижу Путорану с высоты, я чувствую время, я словно смотрю в лицо вечности, с трепетом и почтением… Так говорил Кирилл, а я никакой вечности не чувствую, красивые горы, красивые каньоны, и все тут, думаю, и Кирилл это где-то вычитал.

Отец все еще молчал.

Когда он так молчит, лучше переждать, да и не до разговоров ему – после взлета отец сосредоточенно боролся с управлением и с воздушными ямами, отчего ховер трясло и мотало сильнее.

Над Путораной всегда трясет, и зимой, и летом. Это из-за арктических масс, они разгоняются, скатываясь с полярной шапки, сжимаются и густеют на северных отрогах, вдавливаются в каньоны и долины, текут над плато, смешиваются с влагой, кружатся омутами, бьют неожиданными воздушными фонтанами, закручиваются твистерами, атмосферная карта здесь похожа на калейдоскоп, ситуация меняется ежесекундно. Именно поэтому у нас никто на ручном управлении не ходит, удовольствия мало, но отец, как всякий центральный житель, чистосердечно презирает автоматизацию и ховером управляет сам.

Плохо управляет, ориентируется по солнцу, слишком к северу забрал, минут двадцать до дому потеряем, не меньше.

– Лучше взять чуть левее, – предложил я. – То есть восточнее, вон над той речкой.

Отец не ответил. А брат высморкался громче. Простуда. И бледный. На Сайпане все загорелые, коричневые, а брат бледный, наверное, из глубины совсем не поднимается, сидит на дне.

Сидит на дне, а нервный.

Все-таки стоило поломаться с Хромым, подумал я. А трапперы меня бы спасли и выносили три дня из болот, чувствуя себя героями, а я бы отдыхал на самодельных носилках и…

Опять высморкался. Кажется, брат растерян, обычно он все же держит себя в руках. Хотя бы какое-то время.

Я не разговаривал с братом… два года, с последней драки. Точнее, он со мной не разговаривал, я тогда победил. А я ему четыре письма на дно отправил, а он не ответил.

Ладно.

Я отвернулся и стал смотреть вниз.

Вода. Лес. Солнце. В солнечный день здесь красивее, краски приобретают дополнительные качества, необычные оттенки, искру, сияние.

Отец, разумеется, курс не поменял. Над Большим водопадом мы поймали хорошую просадку, ушли метров на пятьдесят, отец резко прибавил оборотов и дернул сенсоры, двигатели подкинули ховер на полкилометра вверх, где затрясло по-настоящему – я‐то к тряске был готов, а вот отец нет – прикусил язык, ругнулся и в конце концов не выдержал и включил автопилот. Болтанка тут же прекратилась, скорость увеличилась, ховер откорректировал коридор, мы повернули к югу.

Брат во время болтанки набил шишку, я предложил ему вечный лед из аптечки, он отказался, высморкался пренебрежительно. У брата тоже есть театральные способности, выразительно сморкаться – это редкая способность.

Вышли на Тунгуску. В Тунгуске водятся красноперый хариус, ленок, таймень, можно поговорить с братом о рыбах, он ведь ихтиолог. В девятнадцать лет он открыл тень-сома, а сейчас занимается глубоководными видами, на его счету полторы дюжины рыб, найденных в пещерах, пролегающих под дном Тихого океана. Это зубастые и пучеглазые твари одна страшней другой, и каждая носит имя моего брата. Брат постоянно сидит на глубине и изучает прозрачных стеклянных уродцев, отчего стал немного похож на них: кожа бледная, лицо костистое, еще немного – и на носу вырастет манок для привлечения менее удачливых ихтиологов.

Насколько я знаю, брат полтора года охотится за невозможной двуроткой, близок к ее поимке и увенчанию лаврами, если бы не серьезное обстоятельство, брат на поверхность не поднялся бы. Явно.

Отец хмурился, пытаясь определить – стоит ли побеседовать сейчас или отложить до дома, до спокойной обстановки…

Еще в Тунгуске водятся тугунок, карликовый сиг. Над Тунгуской отец все-таки обернулся и протянул конверт.

– Возьми.

– Что это? – спросил я.

– Это тебе.

Я взял конверт. Тяжелый. Фамилия и просьба вручить непременно в руки. Вскрыт.

Понятно.

– Извини, – сказал отец. – Он открыл… Мы думали, что-то случилось… Что-то…

– Там только фамилия, – заговорил брат. – Я не знал, что это тебе, извини.

Я достал из конверта лист. Толстая, чуть синеватая шершавая бумага, написано от руки, почерк красивый, строгий.

Имя, фамилия, возраст. Прочитал.

– Я не очень…

– Тебя зовут в Большое Жюри, – перебил брат. – Что тут непонятного?

Брат определенно злился, потирал лоб и злился, уже не сожалел.

– Возьми лед, – снова предложил я. – Шишка же…

– Ты хоть знаешь, что такое Большое Жюри?! – не услышал брат.

Я примерно представлял, что такое Большое Жюри, но не помнил, когда оно собиралось последний раз, давно, значит.

– Это розыгрыш, – сказал я. – Большое Жюри сто лет не собиралось. Это шутка.

Брат рассмеялся. Мой брат мастер смеха, умеет смеяться десятками разных смехов. А скоро он станет мастером сморкания, он уже на этом пути.

– Это не розыгрыш, Ян, – вздохнул отец. – Боюсь, что это не розыгрыш.

Вышли к Енисею.

– Ты представляешь, какая это ответственность?! – спросил отец.

– Да, – ответил я.

– Нет, боюсь, ты не представляешь…

Отец погрозил пальцем, не мне, а как бы кому-то другому, сидящему у меня за спиной. Отец, когда принимается рассуждать о важных с его точки зрения вещах, становится чересчур серьезным, говорит нарочито отчетливо и делает руками деревянные жесты.

– Ты совсем не представляешь…

В Енисее осетр и стерлядь.

Кажется, я сказал это вслух.

– Ты хоть знаешь, кто входил в Большое Жюри?! – выкрикнул брат. – Какие люди?!

Я промолчал. А брат стал рассказывать, кто входил в Большое Жюри раньше. Великие. Ученые, основоположники научных школ, гении, провидцы, подвижники. Исследователи пространства, Брок, тот самый, что открыл Иокасту. Философы – Метцнер, например, два раза входил. Великие писатели. Великие музыканты. Великие организаторы. Незаурядные люди. Я слушал, смотрел на Енисей, мне Енисей из рек нравится больше всех, особенно после полудня.

– А теперь в Большое Жюри войдет наш Ян! – закончил брат.

– И что? – спросил я.

– Что?! Что ты там делать будешь?!

– Буду как все, – ответил я.

Брат опять расхохотался.

– Он прав, Ян, – сказал отец. – Это, по крайней мере, смешно…

Енисей по-особому блестит, из глубины.

– Там наверняка расскажут, что надо делать, – предположил я. – Как-нибудь справлюсь…

– Ты не можешь относиться к этому так легкомысленно, – продолжал отец. – Так нельзя…

– А что легкомысленного-то? – спросил я.

– Ты… Мы… Мы должны это всесторонне обсудить… Во‐первых, у тебя нет никакого опыта, ни жизненного, ни профессионального! Уж извини, но о многих предметах ты не можешь судить в силу своего… возраста. Во‐вторых, ты не работал в ойкумене. Да и вообще в дальнем космосе не был, дальний космос – это специфика… это, как ты знаешь, эвтаназия, а многие… многие плохо переносят смерть… А тебе предлагают не просто ойкумену, тебе предлагают отправиться на Реген! На Реген, ты понимаешь?! Я даже не знаю, сколько это векторов!

– Но меня выбрали…

– Тебя не выбрали! – вмешался брат. – Письма рассылаются случайно, могло любому прийти, могло мне прийти…

– Но не пришло, – заметил я.

Брат покраснел. Он всегда так краснел, перед тем как наброситься. Это очень удобно, я за полминуты знал, что он готовится прыгнуть.

– Письмо пришло мне, – повторил я.

– Письмо может прийти всякому… – брат пропустил слово. – Но это не означает, что всякий… индивид… должен соглашаться на приглашение!

Енисей красив в полуденном солнце. В нем водится стерлядь, водится четырехрогий бычок.

Покраснел, но не решился, мы давно не дрались, с тех пор как я поступил на семнадцатую станцию. Два с лишним года.

– Ян, твой брат прав. Письма рассылаются произвольно, и адресатом может стать любой, выборка случайна, но… но человек… любой человек, которому придет приглашение, должен сознавать ответственность… Ян, Большое Жюри собирается исключительно по важнейшим вопросам… от них зависит… будущее. Будущее человечества, будущее всей Земли!

Отец указал пальцем вниз. Енисей был гладок и неподвижен. Кажется, на Дите есть Енисей.

– Так мне повезло? – не понял я.

На всякий случай я еще раз перечитал письмо.

– Или не повезло?

– Повезло?! – воскликнул брат. – Не повезло?! Ты что, издеваешься?!

Я не издевался. Мне не понравилось, что брат открыл конверт, а еще больше, что он, скорее всего, сделал это не потому, что интересовался содержимым, а из вредности. Он и раньше так делал, с мамиными письмами.

– Ты хоть знаешь, чем занимаются на Регене?! – спросил брат. – Ты хоть слышал про него?!

Я слышал про Реген, про него слышали все, у Кирилла, старшего спасателя семнадцатой станции, там родственник работал. Реген, тип Земля-прайм, пригодна для глубокого терраформирования. Экспериментальная база Института Пространства. Население… в основном научные работники, население немногочисленно, по этой причине Реген не входит в кадастр обитаемых миров. Животный мир небогат. В водоемах насекомые, рыбы нет.

– А почему Большое Жюри собирается на Регене? – спросил я.

Отец и брат переглянулись.

– Ты что, на самом деле не понимаешь? – спросил брат с сочувствием.

– Нет, – признался я.

Думаю, больше с сочувствием к отцу.

– Ян, на Регене расположен Институт Пространства, – сказал отец.

– Да, я знаю… У Кирилла там племянник работал… изучал пространство. Кирилл – это наш начальник, ты с ним говорил.

Брат опять с трудом удержался, очень ему хотелось меня передразнить, трудный день у брата сегодня.

– Большое Жюри… если его сессия действительно состоится на Регене… вероятно, это будет связано с синхронной физикой. То есть непременно связано, зачем еще…

– Синхронная физика в тупике, – перебил отца брат.

– Да? – спросил я. – А я думал, наоборот…

– В тупике, – подтвердил брат.

– А я слышал, что там прорывы… Что уже почти…

– Триста лет уже почти!

Брат не удержался и стал объяснять. До дома оставалось около часа. Я слушал про коллапс, и прогресс, и фантомов, и глядел вниз, на камни, зелень и воду. Я не очень интересовался проблемами синхронной физики, смотрел, как все, «Бездну», что-то помнил из школьного курса… не очень хорошо помнил. С бабушкой в «Получок» играл… и дедушка… он сделал ножик, вырезал на нем свои инициалы и утопил в Антарктиде…

– Ты понимаешь?!

Я оторвался от проплывающего пейзажа.

– Да, – сказал я. – Все понятно.

– Что же тебе понятно? – спросил отец.

– Тупик и кризис… Заседание Большого Жюри связано с тупиком… Синхронные физики неоправданно создавали гигантские фантомы…

Брат хрустнул пальцами. Внизу остров, на нем черная смородина, наверняка.

– Ян, это важно, очень важно, – сказал отец. – Скорее всего, Большое Жюри будет решать вопрос о заморозке исследований в этой области.

– Хорошо…

– Ты что, нарочно?! – крикнул брат.

Я вздрогнул.

– Вы же сами про тупик сказали… Про фантомы.

Отец сощурился, брат сложил руки на груди.

– Давайте держать себя в руках, – попросил отец. – Это серьезнейший вопрос, не хватало нам еще склоки… В конце концов, вы не дети…

Черную смородину надо протирать с сахаром, а потом пропускать через пресс, получается желе, мы так каждую осень две бочки заготавливаем, у меня хорошая работа.

– От решения, которое вынесет Большое Жюри, без преувеличения зависит будущее. Будущее синхронной физики, будущее человечества. Это не громкие слова, это… Это не громкие слова…

Это действительно так. Судя по всему, Мировой Совет в шаге от того, чтобы признать синхронную физику тупиковой ветвью развития физики пространства. Такое признание станет серьезным шоком, и дело тут не в ресурсах, человеческих, материальных или иных, опасность заключается в том, что за последние столетия никакой альтернативы синхронной физике предложено не было. Приостановка исследований потока Юнга – это фактически отказ от идеи экспансии, от идеи преодоления пространства, собственно, от той идеи, что вела и держала нас на протяжении всей истории. Мы будем вынуждены смириться с ограниченностью наших возможностей, смириться с тем, что ответы на главные вопросы не будут получены. Сможем ли мы принять поражение, сможем ли оправдать бессилье, как это повлияет на судьбу человеческой расы…

Отец странно говорил. Со мной он говорит терпеливо, взвешенно, с братом легко и шутливо, с мамой нежно, а сейчас он говорил будто с посторонним, словно в кокпите присутствовал кто-то еще, за спиной…

– Не понимает, – прошептал брат. – Он действительно не понимает…

У моего брата хорошая работа. Сиди на дне, погружайся в пещеры, лови зубастых рыб и придумывай им названия, а когда всех переловишь, можно перебраться на Селесту, там морей полно, ныряй себе, лови, сравнивай их с земными, составляй атлас различий.

– Ладно, я не очень… не очень понимаю… Что вы от меня хотите?

Брат возмущенно прищелкнул языком.

– Мы хотим от тебя взрослого отношения. Ответственности и понимания.

Сказал отец.

Брат промолчал.

– Хорошо, – согласился я. – Я никуда не полечу.