Сопротивление бесполезно!

1

…Серегу Гриценко вчера уволили с завода. Кому сказать – не поверят! Ведь Гриценко – кузнец от Бога!.. Люди о Сереге так говорят, да и сам он не прочь похвалить себя: мол, блоху, может, и не подкую, но иголку в рубль перекую запросто.

И вот нежданно-негаданно остался Гриценко без работы. Сидел сейчас на скамье у подъезда пятиэтажного панельного дома, в который впервые вошел почти двадцать лет назад. Сверху нещадно жарило августовское солнце, будто силилось докричать до Сереги с высоких небес: «Ату его, ату!!» – да сердобольная абрикоса, растопырив пятерни листьев, как могла, спасала мужика от прямого солнечного удара. Ох и жара!

Тыльной стороной ладони Гриценко вытер пот со лба, а другой рукой поднес к губам бутылочку пива. Отпил и вместе с теплым пивом проглотил очередную порцию горьковатых на вкус воспоминаний. Ну и жара! Ну и говно же мастер Приходько!..

…Три дня назад к Гриценко, внимательно изучавшему технологическую карту нового заказа, подошел мастер. Сереге неизвестно было, разменял ли Приходько полтинник, но выглядел Борис Савелии молодцом. Чуть ниже среднего роста, плотный, подтянутый, с едва-едва наметившимся животиком, но по-прежнему живыми, можно сказать, блудливыми глазами, слащавым фейсом и прямо-таки актерским носом, мастер «подобався» половине завода. Разумеется, половина эта была бабьей. Гриценко чувствовал: нравился Савелии и его, Серегиной, жене Людке.

Так вот, подошел мастер и, не глядя Гриценко в глаза, негромко сказал:

– Надо, Сергей Иванович, срочно сделать. Здесь их, – показал взглядом на контейнер с заготовками, – тысяча семьсот штук. Это под фланцы.

– Сам вижу, – кивнул Гриценко.

– Надо к вечеру наковать. За внеурочные плачу по двойной ставке.

Гриценко рад стараться: деньги-то нужны каждому… Ковал всю первую смену, остался на вторую. Благо кузнец, который должен был сменить его на второй смене, сговорчивым оказался: согласился поработать на молоте, пустовавшем на соседнем участке.

Короче, наковал Гриценко, как и договорились, в аккурат к десяти вечера. Спецовка на Сереге насквозь от пота промокла, лицо горело от шестнадцатичасового кузнечного солнца, даже руки немного дрожали, что никогда за ним не водилось. «Устал малость», – вздохнул Серега, стоя нагишом под заводским душем.

А поутру, явившись как огурчик на первую смену, услышал от мастера такое, за что чудом не дал ему в морду.

На этот раз, нагло глядя в глаза Гриценко, Приходько огорошил:

– Вижу, постарался, слово свое сдержал. Только… Я вчера, Серега, пошутил, что за срочность отдельно заплачу. Просто хотел проверить тебя, а ты и в самом деле… Тебе ж скоро на пятый разряд сдавать… Нет у меня денег за внеурочные!

– Так какого ты хрена?!.. – начал закипать Гриценко.

– А ты остынь. Хочешь, я за тебя слово скажу начцеха?.. Может, премию когда получишь, – мастер ухмыльнулся с издевочкой, не отводя взгляда от явно офонаревшего кузнеца.

В тот момент Серега стерпел обиду. Но потом, часа через два, пошел в комнату мастера, где сидела крашенная под жгучую южную ночь Верочка-припевочка – секретарша Приходько. Любопытства ради пошел, а не из-за жадности: чтобы у стервозной Верки узнать, сколько денег на самом деле закрыл ему мастер. Может, Савелии пошутил, что он… пошутил?

Но мастер, скотина, Сереге не то что внеурочные не учел – он ему вообще только первую смену закрыл! Паршивых 850 фланцев!

Смяв пышногрудое сопротивление Верочки, с восьми до пяти стоявшей горой за любимого начальника, Гриценко с шумом ворвался в кабинет Приходько. Ворвался и встал молчком, не зная, то ли нос разбить мастеру, то ли просто плюнуть в его холеную харю. Но Савелии предупредил:

– Не рыпайся. Сопротивление бесполезно! А попытаешься стучать на меня, немедленно подниму на совещании у начцеха вопрос о твоей профпригодности и дисциплине труда. Надеюсь, не забыл свой недавний грешок?

Гриценко поморщился. Еще бы, разве такое забудешь!.. Месяца два назад Серега пил с сотоварищем, работавшим рядом на гидромеханическом прессе. Пили, как говорится, не отходя от пресса. Отмечали вполне безобидную дату – день рождения племянника сотоварища. И выпили-то всего по полторы бутылки «розового»… То, что потом выкинул Гриценко, ему самому, наверное, и в страшном сне не привидится. Вскарабкавшись по стене на второй этаж, Серега проник через окно в стеклянную будку – кабинет начцеха (в тот час Егор Палыч, кажись, в горсовете депутатствовал). Ничего не взял с роскошного, под красное дерево стола – прихватил лишь дорогущую, тысячи на полторы, модель «Нокиа», которую начцеха презентовали во время последней зарубежной поездки. Спрашивается, на хрена кузнецу мобила?.. Вот то-то и оно.

Конечно, Серега не вел счет тому, сколько раз он опустил молот на несчастный телефон. Но та лепешка, которая осталась после «Нокиа», ужаснула всех на участке. Кроме мастера. Приходько с интересом повертел в руках Серегин «шедевр», даже цокнул языком. Затем долго-долго глядел на поникшего, будто проштрафившийся школьник, Гриценко.

– Силен, мужик. На такую ударную нагрузку финны вряд ли рассчитывали… Ладно, на первый раз отмажу тебя.

Позже Гриценко узнал, что мастер, явившись к начцеха с безобразной лепешкой, доложил, что, по всей видимости, Егор Палыч обронил телефон во дворе завода, а потом по «Нокиа» груженый «КрАЗ» проехался. Причем не один раз. Может, пять-шесть… Тогда Сереге, слава Богу и спасибо Савеличу, сошло с рук. Но сейчас Гриценко упрямо отказывался, чтоб сошло с рук мастеру.

– Ну, что стал как столб? Пошел вон! – неожиданно грубо выставил кузнеца Приходько. Ну Гриценко и пошел… прямиком в кладовую, куда со всего участка свозится готовая продукция.

Кладовщице Марье Николаевне Гриценко нежно навесил лапши на уши:

– Марья Николаевна, дорогая, выручай! Я там фланцы тебе сдал…

– Как же, помню, – не отрывая глаз от вязания, подтвердила пожилая кладовщица. Спицы быстро плели из серой шерсти рисунок – такой же незатейливый, как жизнь кладовщицы.

– Вот, сдать-то сдал, а заусенцы с фланцев не снял. Мне за это мастер голову оторвет.

– Не оторвет, – не поверила Марья Николаевна.

– Правильно. Но премии лишит.

– Лишит, – сухо согласилась кладовщица. – Чего тебе нужно? – подняла взгляд поверх очков в дешевой оправе.

– Забрать хочу фланцы. Чтобы заусенцы, значит, того…

– Как-то ты косноязычно выражаешься, Сергей Иванович. Бери, но не все. Все не дам, а то Приходько часто заглядывает, хватиться может. Половину бери. И чтоб мигом заусенцы свои снял!

Эх, добрая душа Марья Николаевна и… неграмотная. Тридцать лет на заводе работает и не знает, что заусенцы всякие должен токарь Бойко снять, но никак не кузнец Гриценко.

Серега старательно отсчитал 850 фланцев, погрузил на тележку, но повез не к молоту своему, а к пятидесятитысячетонному прессу. Подвалил к сотоварищу, чесавшему язык с симпатичной девчонкой-технологом, наврал ему, что жена его звонит, что трубка ждет в кабинете мастера… А сам, пока сотоварищ бегал рыкнуть на жену, чтоб от работы не отрывала, вывалил на пресс все до единого 850 внеурочных фланцев да одним махом, в один присест могучего пресса превратил их в стальную лепешку. Гораздо больше, чем та, что из финской «Нокиа» вышла. Проделал этот акт вандализма прямо на глазах молодой технологши, но та, вместо того чтобы сексуально побледнеть и справедливо возмутиться, вдруг заметила: «Да вы, Сергей Иванович, нигилист!»

Приходько, позже познакомившись с Серегиным безобразием, жутко психанул и в тот же день наклепал гневную докладную на имя начцеха: мол, уважаемый Егор Палыч, должен сообщить вам, что кузнец Гриценко С.И. – злостный вредитель, нанес непоправимый урон родному заводу, поэтому гнать надо Гриценко в три шеи, чтоб духу его не было на заводе и прочее и прочее. А скользкий и лысый, как подшипник скольжения, заммастера Фомич при этом мерзко подгавкивал…

Вот и погнали Гриценко с завода, на котором он отбарабанил неполных 12 лет… Ну и шут с ним! Не с заводом, конечно (к заводу Гриценко всей душой привязался), – шут с мастером Приходько!

Правда, такую, прямо сказать, пацифистскую позицию в отношении воинствующего мастера Серега занимал недолго, а если точно – 18 часов. И не мудрено: в среду в три часа пополудни Серегу с треском уволили, а уже на следующий день в девять утра от него ушла жена – Людмила Гриценко. И к кому? По злой иронии судьбы или, чего еще хуже, по большому обоюдному согласию Людка досталась… все тому же Приходько!

Смылась вертихвостка, а пятнадцатилетнюю Машку как ни в чем не бывало бросила. Перед тем как хлопнуть дверью, сказала Гриценко: «Ведь в ней твоя кровь, не моя. Ты с ней лучше ладишь. Вот и воспитывай! А я Борису, даст Бог, еще рожу». И ушла. А что Сереге – до дочери ли сейчас?

Пиво в его руках пенилось слабо, зато душа клокотала, как густой кипяток, угрожая того и гляди хватить через край и ошпарить отчаянием вперемежку с сердечной яростью. Самого Серегу и ошпарить…

Над ним, будто мим в неудобной позе, застыла кривая абрикоса, продолжая безропотно защищать его макушку от палящих солнечных лучей. В ту минуту Серега чувствовал себя таким обиженным, таким обделенным, так ему было себя жалко, что он не в состоянии был воспринять ни чужую любовь к себе, ни чужую жалость. Ну разве что чужое горе могло отвлечь его от невеселых мыслей о себе…