Соправитель

Глава 11

Петербург.

26 февраля 1752 года.

А проснулся я в уже совсем иной стране!

Ночью все имеющиеся типографии работали на износ скорее людей, чем печатных станков. Бумаги было использовано столько, сколько и за месяц бы не получилось использовать. Как по тревоге, все работники были «подняты в перо». Кто писал статьи, кто уже прочитывал набранные черновые варианты газеты. Привлекались и ученые.

Даже Ломоносов с Миллером приняли участие в этом буйстве. Последний, впрочем, скоро отстранился, поняв, сколь много грязи выливается на его соплеменников-немцев. Ну а Михаил Васильевич, со всей широтой своей души и от всего необузданного своего характера, «лил и лил» на тевтонов. Тут русский ученый в красках, явно скорее нафантазированных, описывал уничтожение славянского племени пруссов, от которых и взяли свое имя современные пруссаки. Далее он же писал о противостоянии Александра Невского с рыцарями. Писал и писал…

Информационный удар по местным меркам должен был быть таким мощным, что стихотворение времен Великой Отечественной войны про «убей немца» может и воплотиться в жизнь. А немцев и в Петербурге хватает. Поэтому еще вчера вышло предписание полицмейстерам, гвардии и иным воинским частям, содействовать сохранению порядка в столице. Подобные реляции поехали и в Москву и иные города.

Послезавтра погребение Елизаветы Петровны, а тут такое твориться на информационном фронте, что «мама не горюй!»

Такой резонанс был нужен уже для того, чтобы Фонд помощи армии и флоту начал вновь пополняться. Воевать нам в ближайшее время придется много, большинство вопросов, которые с перспективой на далекое будущее, решаются именно сегодня-завтра. При том, что в иной истории Семилетняя война истощила казну настолько, что Россия выгребалась из ямы еще долго.

Было еще одно дно в том, что я спровоцировал информационный взрыв — это формирование патриотизма.

В этом мире слишком много сословности. И это не искоренить в одночасье и даже за столетие. И зачастую для дворянина родственной душой будет такой же дворянин-иностранец. Не русский купец, ни мещанин, а иностранец. Нужна идеология. Она была, но затерта, она будет, но еще не родился Победоносцев, развивший формулу Уварова «Православие. Самодержавие. Народность».

Пока я не решил, что делать с более поздней идеологической формулой, но уже наметил игру с иной: «Москва — Третий Рим» — так скоро будет греметь на страницах печатных изданий. Когда захватим Константинополь, то эта формула, бывшая еще при Иване III Великом, станет в полный рост.

Так что пусть люди проникнуться величием своей Родины, станут более рьяно служить. Если один из десяти чиновников из-за обостренного чувства патриотизма перестанет воровать и брать взятки, то это будет уже успех.

— Илья, что там сегодня? — спросил я у своего секретаря.

Мое утро начиналось с того, что мне проговаривали, по больше части, мной же составленный распорядок нового дня. Но на слух я воспринимал информацию лучше.

— Сегодня утром Вы, Ваше Величество, намеривались прослушать исполнение Ваших произведений, что написаны к церемонии погребения императрицы Елизаветы Петровны. После собирались заниматься фехтованием. Потом обед, после работа с бумагами, далее Вы изволили ехать в Ропшу, — отчитался Илья по моему распорядку.

— Тренировки не будет, исполнение произведений слушать не смогу, — менял я свои планы, одевая чулки.

Вот никак я не могу заставить себя перестать самостоятельно одеваться. Если камзол, или сюртук, мне одевают, то нижнее белье или чулки, я предпочитаю одевать самостоятельно.

— Есть кто страждущий общения? — спросил я.

— Как не быть, Ваше Величество, почитай весь двор собрался, — сказал Илья, а я замер, размышляя.

— Давай всех в тронную залу. Нету ни желания, ни времени с каждым об одном и том же разговаривать, — сказал я, звеня в колокольчик.

Я звал слуг. Если буду представать перед всем двором скопом, то наряд должен быть иным, соответственно торжественному выходу.

В тронном зале действительно было не протолкнуться. Вот он! На лицо эффект информационной бомбы!

— Ваше Величество! Позволено ли мне будет задать вопрос, что так взволновал все российское общество? — спрашивал Никита Юрьевич Трубецкой.

Что ж, молодец, освоился при дворе, уже спрашивает от всего общества.

— Не томите, князь, задавайте свой вопрос! — ответил я.

— Коль скоро Россия объявит войну Пруссии? — сказал Трубецкой.

— Я, император Всероссийский считаю, что Пруссия нарушила нормы международных отношений, по сему Россия не станет посылать никаких объявлений о войне, но будет громить прусскую армию короля Фридриха везде, докуда русского солдата доведет верноподданный нашему трону офицер. За поимку или смерть ката Зейдлица я, русский император, объявляю награду в сто тысяч рублей, — пришлось делать паузу, так как придворные были в шоке от заявления о выплате за смерть прусского офицера. Да! Это по-варварски. Мы гунны, господа, образованные, миролюбивые гунны. Россия не начинает войны, Россия их заканчивает!

В последнем я, конечно, слукавил. Именно Россия только что спровоцировала войну в Персии, но то иное, мало интересное для собравшейся публики. Тут намечается война с САМИМ Фридрихом.

— Ваше Величество! — вперед вышел Алексей Григорьевич Разумовский. — Можете мной располагать! Почившая матушка-императрица, царствия ей небесного, ждала войны с Фридрихом. Елизавета Петровна опасалась, что Вы, Ваше Величество, столь влюблены в прусского короля, что пойдете с ним на союз. Но, нет, Вы истинный, православный император!

Разумовский поклонился.

«Это что такое было?» — подумал я. Что попросит Лешка Разум за такой посыл, после которого ни у кого уже не должно возникнуть сомнений в моей легитимности даже на уровне метафизики. «Веди нас, царь православный!» — так для меня прозвучал этот спич графа.

— Я ценю Ваши верноподданнические чувства, граф. Государыня всегда знала, что на Вас можно поручиться в любом деле, — сказал я и чуть не скривился.

Как-то тетушка поручилась на Разумовского в деле организации моей ссылки. Или придворные так всполошились из-за резкой опалы Бестужева? Трясутся за свое положение? Если так, то становится немного обидно. Хотелось бы действительной преданности, чтобы разделяли мои чаяния и устремления, а не служили из-за страха. Но лучше страх, чем вообще отсутствие службы.

— Нам всем нужно сплотиться! Фридрих сильный противник, но собака никогда не одолеет разъяренного медведя. Мы, Россия, тот самый грозный и большой хозяин леса и мы способны заставить всех зверей склониться пред нами, или свести с нами дружбу, — выдавал я фразы, которые, вероятно будут в будущем анализироваться историками.

Двор накачивался жаждой мщения, многие стали заверять, что они пожертвуют большую сумму денег на помощь армии, что очень быстро восстановят все те припасы, что были забраны Зейдлицом.

И это было хорошо. У меня уже имелся план, как из собственных хозяйств начать восстанавливать украденные армейские магазины. Уже поскакал гонец с семьюдесятью тысячами бумажных рублей к Никите Демидову, чтобы тот продал все имеющиеся фузеи и штуцера. Там же в письме было требования, чтобы Никита Акинфеевич в срочном порядке собирал обозы с пушками, выученной артиллерийской обслугой, сюда же складывал порох, и все это богатство переправлял в Петербург.

Пятьсот новых пушек и картечниц были изготовлены на уральских заводах, тридцать пять тысяч фузей, две тысячи новых штуцеров, две тысячи пятьсот револьверов. Такой арсенал собирался не за один год, и без спешки, чтобы не допустить просрочек по государственному заказу. Своего рода — это «подарок» нашего Товарищества государству, то есть, мне.

Много времени общаться с придворными я не желал. При таких разговорах приходилось сильно напрягаться и думать и своем поведении и правильности осанки и взгляде, особенно, что именно говорить. Не было легкости общения ни с кем. В этом плане только казаки и отдушина, где можно и матюка загнуть.

Казаки!

— Илья, срочно составь от моего имени воззвание к казачеству, калмыкам, кайсакам, башкирам о призвании их на помощь в деле защиты общего Отечества. Отпишись генерал-поручику Василию Петровичу Капнисту, чтобы пополнял корпус из кочевников и казаков, да сформировал «Дикую дивизию». У меня на столе бумага по этой дивизии, — нагружал я своего секретаря.

Мало одного Ильи, нужен еще кто-то.

— Будет исполнено, Ваше Величество! — Илья Степанович Шкудрин поклонился, но не спешил удаляться.

— Что-то еще, Илья Степанович? — спросил я у секретаря, к которому, по мере того, как он проявляет себя с наилучшей стороны, начинаю обращаться по имени-отчеству.

— Не будет ли Ваша воля на то, чтобы принять господина Брокдорфа? — спросил Илья, чуть потупив взор.

— Много денег хоть дал? — шутливо спросил я, а мой секретарь чуть попятился. — Да я и не особо против. Но ты, Илья, должен всегда мне говорить, кто и сколь дал серебра. Один раз солжешь, отправлю от себя подальше, а держава у меня большая. А на первый раз, деньги отдашь в Фонд помощи армии и флота.

— Да, Ваше Императорское Величество, конечно, Ваше Императорское Величество, — бормотал Илья.

— Зови уже его! — прикрикнул я.

В кабинет зашел Христиан Август Брокдорф, мой, скорее Карла Петера, друг детства. В иной реальности этот деятель сильно подгадил мне жизнь. Именно он подговаривал, чтобы я развелся с Екатериной. У них была жесточайшая ненависть друг к другу. Я же предавался пьянству чаще всего именно с этим деятелем.

Сейчас Брокдорф пристроен к делу и управляет моей торговой компанией, которая большей частью работает в Киле, ставшим что-то вроде свободной экономической зоной.

Из последних, наиболее востребованных товаров, что продаются в Киле, можно назвать кареты. Просто не успевали их поставлять. А когда новые кареты с нашим рессорами приходили в портовый город, то торговались либо по спискам, заранее составленным, либо наиболее важным людям Киля. Так что в этом, моем родном, городе, где родился первоначальный носитель этого тела, компания процветала. Интересным образом, кстати, продажа зонтов чуть ли не сравнялась по обороту с каретами на новых рессорах. Дело в том, что зонтики были не простые, а с… молниеотводами [в РИ такие получили популярность в XIX веке]. Вот такое шарлатанство, но весьма прибыльное.

— Ваше Величество! — Брокдорф поклонился.

— Христиан, проходите, присаживайтесь! — выказал я благосклонность своему другу детства.

— Благодарю, Ваше Величество! — сказал Брокдорф и присел напротив меня.

— А Вы прекрасно научились говорить по-русски! — сделал я комплемент гольштинцу.

— Выполняя Ваш наказ, Ваше Величество, — ответил на любезность Брокдорф.

— Что ж, милый друг, что Вы ждете от Вашего монарха? — я лукаво прищурился. — Это же я Ваш монарх, не правда ли?

— Несомненно, Ваше Величество! — Христиан Август даже привстал, демонстрируя свое рвение к службе.

— Итак? — уже немного нетерпеливо спросил я, а то эти расшаркивания могут быть вечными.

— Дайте мне возможность служить Вам, Ваше Величество. Вы же знаете, что я обучен военному делу. Мы некогда с Вами мечтали вместе бить врага на поле сражения, — говорил Брокдорф, а его горящие глаза подсказывали, что правду.

В голове сразу всплыл образ моего еще одного дядюшки Георга Людвига, сбежавшего из Персии и укравшего документы о наших планах войны с Пруссией. Брокдорф так же неровно дышал в сторону Фридриха Прусского и мог что-нибудь этакое учудить.

— Нет, Христиан, — жестко ответил я. От моего дружелюбия не осталось и следа. — Если есть желание мне служить и получать от этого и чины и серебро, то есть у меня задание и для тебя. Поедешь в Копенгаген и уговоришь Данию войти в войну в союзе с Россией. Да, у нас и так добрые отношения. Но мне нужен датский флот, их солдаты. Датчане собираются отсидеться, не вмешиваясь, но так союзники не поступают. Намекни Фредерику V, а, скорее его министру Мольтке, что я сильно скучаю по Голштинии. Если удастся, то приближу тебя ближе к трону, нет… продолжишь торговать в Киле. Предашь… найду и покараю. Я передам тебе бумагу, где описано, миое видение русско-датских отношений. Иди и собирайся в дорогу! Как только вскроется лед, поплывешь в Киль!

Я не дал шансов Брокдорфу возразить. Пусть занимается делом. Не то, чтобы Дания была в моих раскладах так сильно важна, нет. Однако при более деятельном участии этой страны, моих солдат погибнет меньше. Англичане так же поостерегутся сильно шалить в Балтике и в Датских заливах и проливах. Ну, а не захочет король Фредерик вступить в войну, так и пересмотреть можно русско-датские отношения. Я бы не был против и каких островов у Датского пролива.

— Илья! — позвал я секретаря, как только Брокдорф с озадаченным видом покинул мой кабинет. — Меня не для кого нет. Через час еду в Ропшу. Указ о рекрутском наборе готов?

— Да, Ваше Величество, сейчас принесу, — сказал Илья и уже через минуту я читал тот самый указ.

В руках я держал не просто изложение моей воли по дополнительному набору семидесяти тысяч рекрутов. Это был закон, который обнаружили среди бумаг нелепо погибшего Петра Ивановича Шувалова [реально принятый закон, в АИ лишь немного переработанный]. И, если составитель законопроекта мне не нравился, то сам проект весьма приглянулся.

Предполагалось платить помещикам за рекрутов сверх меры. То есть, барин мог отправить сколь угодно своих крестьян в рекруты, получив за них деньги. Все бы ничего, это и раньше было так. Теперь же оплата крестьянами в рекруты не ограничивалась цифрами набора. И эти крестьяне, которых помещики начнут массово продавать, отправлялись в Сибирь. Мне показалось, что это довольно-таки эффективный способ разгружать европейскую часть России и нагружать Сибирь, создавая там все предпосылки для аграрного и индустриального развития.

При том, что суммы за таких крестьян устанавливались чуть выше прежнего, с ранжированием по возрасту, умениям, навыкам. Кроме того, теперь, по той редакции закона, что у меня, помещик мог отправить за вознаграждение в Сибирь не только мужчин, но и целые семьи.

Оставалось только хоть как подготовить Сибирь к приему таких вот переселенцев и выискивать деньги на переселенческие программы. Только в ресторации «Элит», которая уже полностью перешла ко мне, есть закладных на больше чем семьдесят тысяч крестьянских душ. Перенаправлю прибыль от казино в счет выкупа этих бумаг, и семьдесят тысяч крестьян отправятся осваивать Сибирь. Глядишь, и к концу моего, очень надеюсь, долгого правления, за Уральскими горами будет проживать не менее пяти миллионов человек. И это будут свободные общинники.

Парголовская мыза.

26 февраля 1752 года. День.

Как только Марфа Егорьевна Шувалова узнала, что началось в Петербурге после того, как в газете написали воззвание «щенка», сразу же решила отправится в имение в Парголовской мызе.

Женщина не безосновательно считала, что ее могут убить так же, как убили и ее мужа и мужнего брата. Кому, как не этой прожженной интриганке не знать отваров, которые способны помутить рассудок. Да тот же, вполне распространенный, дурман. И не нужно тогда ни пуль, и не будет свидетелей. Скажут, что Марфа умерла от горя и даже частично будут правы.

Марфа знала о том, что ее муж Петр Иванович ей изменял. Не первый, не последний раз. Он имел привычку всегда говорить о своих новых пассиях жене. Марфа стойко выслушивала о любовных приключениях своего мужа. Потом, наедине с собой, она рыдала, но никак не на виду хоть у кого, даже прислуги.

Марфа Шепелева еще будучи служанкой не Елизаветы, а ее старшей сестры Анны, увидела пажа Петра Шувалова и уже тогда захотела заполучить неказистого, но смышлёного и шустрого юношу. После Марфа уехала в Киль, последовав за вышедшей замуж за гольштейнского герцога Анной Петровной. Там Марфа, от природы никогда не отличавшаяся даже не красотой, а приятельственным видом, вступила в связь с герцогом [историки предполагают, что Марфа Шепелева была любовницей гольштейнского герцога]. И даже, когда женщина была в объятьях вечно пьяного и вонючего своего господина, она представляла светлый лик своего Петра.

Это была болезнь, навязчивая идея, не отпускающая Марфу ни на миг.

И она добилась своего. Их брак был своего рода соглашением между партнерами. Марфа была выгодна Петру, Петр был для Марфы всем. И этого всего она лишилась. И виновный в потере определен — «щенок»-наследник. Недооценила она волчонка, иначе отравила бы уже давно и делов. В конце концов уже есть Павел Петрович, а Елизавета — подруга сердечная — обязательно бы прожила бы и десять лет, чтобы истинный наследник окреп и возмужал. Пусть Павел и не был бы совершеннолетним, но и мальчиком уже не казался. Но Петр — этот зверь в человеческом обличье, все перевернул. Убил Елизавету и ее мужа. И мало было ему убийства, он еще решил и опозорить Петра Ивановича. Марфа ненавидела имя «Петр», она восхищалась этим именем.

— Марфа Егорьевна, к Вам пришел господин. Он не называется, но просит, чтобы я сообщил Вам, — доложил Пимен Ляпин.

Пимен был так же любимчиком Елизаветы и не представлял свою жизнь без служения государыни. Вместе с тем Ляпин сильно сблизился с Марфой Шуваловой. Между ними не могло быть никакой связи, как у мужчины и женщины, но Марфа и Пимен разделяли общие взгляды на многие вещи, Они искренне любили Елизавету-человека и восхищались Елизаветой-императрицей. Пимен покинул дворцы, не найдя для себя занятия, ушел служить Марфе Егорьевне, которая была так похожа своим характером и так непохожа своим ликом на почившую императрицу.

— Я поняла, кто именно пожаловал. Проси! — сказала Марфа Егорьевна, в некотором предвкушении.

В комнату входил подполковник Внуков Федор Дмитриевич. Статный военный, не лишенный выправки и бравады. Холеный, гладко причесанный и с залихватскими усами.

— Госпожа! — поздоровался Внуков.

— Да бросьте, Федор Дмитриевич, я чай не мой почивший муж, которому Вы обязаны всем, не стоит госпожой меня прозывать. Но скажу так, что сделав то, о чем мы с Вами условились, я буду считать, что все долги перед моей семьей Вами уплачены. Более того, я дам Вам еще сто тысяч рублей и каждому, кто будет участвовать так же по тысячи рублей сверху, — сказала Марфа, наблюдая за ожидаемой реакцией подполковника.

Внуков был одним из самых молодых подполковников в русской армии. И добился он этого никак не качествами, присущими военному, впрочем, ими он так же не был обделен, а, скорее, продвижение было по протекции Петра Ивановича Шувалова. Петр Иванович умел приметить человека и знал, как можно тому оказать протекцию и полностью приручить. Таких людей было немало и Марфа сделала все возможное, чтобы собрать должников и присмотреться к ним. Не все клиенты Шувалова подошли под цели Марфы, но таковые были.

— Все готово, Марфа Егорьевна, — сказал Внуков.

— Да, завтра! Ропша опустеет, казаки и егеря, все отправятся на церемонию погребения Лизы. Если кто и останется, так немного человек, — рассуждала Марфа.

— Мы подготовили отход, свежие кони будут ожидать на протяжении ста верст, потом мы потеряемся в лесах и переждем. Меня хватиться не должны, потому уже скоро я вернусь в свой полк, который сейчас только формируется в Нижнем Новгороде, — говорил Внуков и было видно, что он ожидал каких-то слов от Марфы Егорьевны.

— Скажите сегодня куда именно отвести серебро! Я не доверяю рисованной бумаге, потому нету у меня бумажных рублей, чтобы сразу рассчитаться, — Марфа поняла заминку гостя правильно.

У Федора Дмитриевича загладилось лицо и проскочила улыбка. Не так давно Внуков сильно проигрался и ему пришлось отдать львиную долю серебра, что мужчина смог накопить. Уже отчаявшись, что благодетель Петр Иванович Шувалов никогда ему не поможет по причине своей нелепой смерти, он узнал, что вдова искала его, Внукова, для какого-то дела.

«Убить какую-то девку? Проще простого!» — думал Внуков, когда Марфа Егорьевна его вербовала. Однако настроение подполковника испортилось, когда он узнал, где именно будет находиться эта девка. Федор Дмитриевич даже хотел было отказаться, но вдова такие деньги предложила, что Внуков готов попробовать убить и самого императора, при том, что он знал, чем закончились иные покушения на наследника.

Операция планировалась в тот момент, когда казаки и егеря, которые располагаются на территории Ропши и рядом с ней, отправятся организовывать коридор для проноса тела почившей императрицы. Девка останется если и не одна, то со значительно меньшим числом охраны. Вот тогда Марфа и планировала самолично ее убить.

Вначале безутешная вдова хотела убить самого наследника, которого никогда не примет в качестве императора. Но найти исполнителей оказалось очень сложно. Пес Шешковский обложил своего хозяина так, что сделать Петру-зверенышу хоть что-то просто невозможно. Или нужно долго думать и кропотливо работать над тем, чтобы найти подходы к телу немчика-Петруши. А все естество женщины требовала отмщения здесь и сейчас. Тем более, что даже в случае появления Марфы рядом с Петербургом этот факт уже скоро станет известен многим, и женщина не сомневалась, что ее либо убьют, либо изолируют.

А вот ударить по той, кто носит его ребенка… Вот она месть, когда ударить прямо в сердце. Ведь нет на земле более тяжелой муки, как потерять своего любимого человека, тем более, когда этот человек носит еще и твоего ребенка.

Ропша.

26 февраля 1752 года 14.00–20.00.

Во второй половине дня 26 февраля я сумел сбежать от нескончаемого потока просителей. Именно что сбежать от бесконечных аудиенций и выражения всеподданнических чувств..

Побывали у меня в кабинете столько человек, что, в конечно итоге, я уже опасался перепутать имена.

Сейчас же я ехал в Ропшу, уже опаздывал, потому коней подгоняли. Дорогу осложнял дождь со снегом, которые размягчал снег и сани, то и дело, вязли, создавая дополнительное напряжение четырем запряженным коням.

Я ехал в сопровождении, или, точнее, в компании, с Иваном Фомичем Кольцо. Этот казак только сегодня утром прибыл в Петербург с большим обозом провианта. При том, что по дороге Кольцо пришлось командовать обороной всего того добра, что ему удалось вывести из Либавы. И нападающими на русский обоз были курляндцы. Видимо, тут, как и в природе, когда раненого хищника так и норовят куснуть гиены или шакалы. Только мы быстро залечим раны, а для наших врагов, это произойдет слишком скоро.

И вот сейчас рядом со мной в санях сидел не просто некогда станичник Иван по прозвищу Кольцо, а Герой Российской империи и кавалер Ордена Славы, со всеми регламентированными при этом выплатами. Хотя последнее для Кольцо не должно быть сильно важным, калифорнийские управляющие прибывали в Россию весьма богатыми людьми.

Прибыли в Россию?.. Может пора уже объявлять те территории русскими?! Не хочу я плодить множество понятий и систем. Есть Российская империя и везде, где водружен флаг, там и она. Вон Англия уже скоро получит оплеуху от своих североамериканских колоний. А было бы прямое управление, да территории назывались бы Великобританией, то, глядишь, и не случились бы США. Однако та химера, что из себя стала бы представлять Англия, может еще хуже была бы для России в будущем.

— Так что, Иван Фомич, полк возьмешь в командование? — спросил я Кольцо, когда мы уже подъезжали к Ропше.

— Государь, так взять то можно, но то я командовал казаками и солдатами в Петрополе, а то тут, где кожный майор, али ротмистр, указывать станет, да отказываться подчиняться! Я ж простой, могу и казацкой плеткой по спине, — отвечал казак.

— Ты, братец, не прибедняйся! Вон обоз отбил всего тремя десятками солдат, да еще одним десятком казаков, — сказал я, всматриваясь в достаточно широкое окно в карете. — Но я знаю, где ты мне и России больше пригодишься. Через четыре дня жду тебя с женой и Савелия Даниловича с супругой к себе на ужин. Поговорим, поедим, да чарку выпьем.

— Благодарствую, государь, будем мы. Только Вы… простите нас сиволапых, но этикетам не обучены, — отвечал Кольцо, умудрившись в трясущихся санях и привстать и низко, в пояс, поклониться.

— А то и не нужно, — улыбнулся я.

Первым делом, я поспешил в Иоанне. Как только сани въехали на территорию усадьбы, которая успела ощетиниться высоким забором, я на ходу выпрыгнул и устремился в дом.

Пусть покорность и непривычное поведение Катерины и сбило с толку, но ненадолго. Скоро я стану трижды отцом! Уже и мог быть таковым, так как сроки подошли, но, видимо, в животе у Иоанны поселился лентяй, или лентяйка. Повитухи говорят, что сын. К чему сомнения? Да, Иоанна моя, и она будет моей! Петр я, или не Петр, кабы выбирать себе жену так, чтоб шокировать и современников и потомков?!

— Ваше Величество! — первым, кого я увидел в комнате будущей жены, был Антон Иванович Кашин.

Я столь проникнулся талантом этого человека, что был уверен — он лучший доктор и именно этот человек будет сопровождать Иоанну и принимать у нее роды. Или, скорее всего, руководить повитухами.

Уже задумывался ранее об открытии училища повитух для женщин. Нужно было какое-то системное образование для того, чтобы принимать роды. Или систематизировать опыт многих из тех женщин, что постоянно принимают роды на дому. Уверен, что наличие в России профессиональных акушерок должно снизить детскую смертность, как и летальность рожениц. И такое училище уже должно открыться. Нужно будет у Кашина уточнить этот момент.

— Как она, Иван Антонович? — спросил я у медикуса.

— Все хорошо, Ваше Величество! Были ложные роды. Думаю, что дня два-три и Иоанна Ивановна родит, — отвечал Кашин.

— Хорошо было бы после погребения императрицы! — вслух подумал я.

— Ха-ха… простите, Ваше Величество! Это от нас не зависит, а ускорять рождение ребенка не стоит, время еще есть, — отреагировал на мои слова доктор.

Иван Кашин вел себя с сильными мира сего, даже со мной, императором, развязно. Мог посмеяться в моем присутствии, мог и Ивана Шувалова выгнать вон из покоев Елизаветы Петровны, когда та еще была жива. Я относился к этому, как к профессиональной деформации. Доктор должен забывать о статусе, когда перед ним больной человек. Иначе пациент начнет сам себе выписывать лекарства.

— Я понял Вас, Иван Антонович. Будьте подле госпожи и неустанно следите за ее самочувствием! — сказал я а Кашин поклонился.

— Петр… — в комнату вошла Иоанна и первым заметила меня, потому, видимо, хотела обратится по имени, но стушевалась из-за присутствия доктора. — Ваше Величество! Я рада приветствовать Вас!

Женщина изобразила книксен, но выходило явно не так складно, как это могла делать Иоанна до беременности.

— Сударыня, не утруждайте себя, прошу присядьте! — сказал я и покосился на Кашина.

— Позвольте, Ваше Величество, мне ненадолго откланяться, — правильно расценил неловкость и мою и хозяйки комнаты Кашин.

— Конечно, Иван Антонович, чуть позже я хотел бы посмотреть на лазарет, что оборудован под нужды прививания! — сказал я уже не замечал медикуса, который, стараясь не поворачиваться ко мне спиной, выходил из комнаты.

— Я рада, что ты приехал! — сказала Иоанна и улыбнулась.

— Скоро мы не будем надолго расставаться! — сказал я и поцеловал будущую жену.

Свои терзания и сомнения я отметал. Мне нужна такая женщина, которая не станет чинить козни, на действия которой я не буду оглядываться. И не потому, что у нее не будет пособников, или из-за фактического ареста, а потому, что и мыслей таких не может возникнуть. Никакой коронации, но венчание двух человек!

Такая Иоанна? Да! И не только!

Иоанна из рода Обиличей! Вот как поработали составители генеалогического древа генерала Шевича! Как же все совпало! Дед Иоанны имел фамилию Кобилич, наиболее вероятную той, что носил легендарный герой битвы на Косовом поле. Да, это не княжеская фамилия, но Милош Обилич, а по некоторым данным, Кобылич, святой, герой битвы с османами, убивший, ценой своей жизни, султана Мурада.

Ломоносов убеждал меня, что сильно выдумывать не было необходимости, Кобыличи отслеживаются в военном сословии минимум до XV века и всегда кичились тем, что они потомки того молодого воина, который, оказывается, успел оставить потомство. Так что жениться я собрался не на худородной даме, а на прапра и еще раз двадцать «пра» внучке великого воина и святого. Даже есть собранные документы, отправлены запросы в Венскую библиотеку за подтверждениями. И Австрийцы обязательно подтвердят. Чего им стоит поддержать фальсификацию, когда на кону сохранение самой австрийской государственности, что будет крайне сложно сделать без России.

— Ты уходишь? — спросила Иоанна.

— Да, ты же знаешь, что послезавтра погребение и я должен уже завтра утром быть рядом с гробом тетушки и не покидать его. Я и приехал, чтобы увидеть тебя… — говорил я, но обличительная улыбка Иоанны остановила мое словоблудие.

— Ты приехал посмотреть на военные новики и уже уехать с гайдуками отца, егерями и своими казаками, которые должны стоять в караулах во время церемонии! — сказала моя женщина.

— Да! И ты должна понимать, что так будет и впредь. Я не могу быть только твоим, я принадлежу России. И с этой госпожой тебе придется меня делить, — я улыбнулся.

— Если только с этой дамой? То я готова с ней подружиться и не чинить препятствий в вашем общении, — Иоанна посмотрела на меня пронзительным, прожигающим взглядом. — Иди уже!

— Не рожай без меня! Я приеду сразу, как только смогу, после церемонии! — сказал я и спешно ушел, чтобы не остаться тут до ночи.

Было еще светло и времени для того, чтобы посмотреть на некоторые военные новшества, должно хватить. Эти нововведения предполагалось применить на самой важной войне во время моего правления. Скорее всего, именно этот конфликт и станет определять будущую конфигурацию на международной арене. И пусть мы сдали пешку на игровой доске, когда Фридрих ударил и разбил две русские дивизии, но есть немало фигур, которые еще сыграют в этой партии.

В сущности, было три ноу-хау. Первая — ракеты.

Принцип ракет был известен еще сто лет назад, минимум. Литвин, или поляк, но житель Речи Посполитой, Казимир Сименович в своей работе «Великое искусство артиллерии» описал многоступенчатую ракету. Секунд-майор Матвей Мартынов, ротмистр Михаил Данилов и бригадир Иван Глебов [реальные персонажи, артиллеристы-профессионалы, часто привлекавшийся для создания фейерверков] были так впечатлены быстрым повышением чинов, что изучили не только книгу Сименовича, но в сотрудничестве с Академией наук, обнаружили еще немало свидетельств о принципах ракет. Их просто никто не собрал, но этим оружием сильно не удивишь.

Тем более, что в этой войне, если история будет развиваться по схожему сценарию, что я знал, Россия станет не единственной страной, которая применит ракеты в бою. Индийское княжество Майсур вполне эффективно будет засыпать ракетами английские колониальные войска. Потом ракеты поступят на вооружение наполеоновской армии и будут в различном исполнении помогать корсиканцу одерживать свои победы.

Наши ракеты, смею надеяться, должны быть более эффективными, так как сразу идут в железном корпусе и имеют неплохой заряд, даже больше, чем артиллерийская бомба. Пусковые трубы выполнялись из железа. Движителем для ракеты станет комбинированное топливо из ингредиентов, состоящих в том числе из пороха и керосина.

В единичным применении, оружие малоэффективное, но при массовом пуске, такая атака способна повергнуть в шок и трепет противника, заставить его не только терять живую силу, но и вообще сомневаться в необходимости сопротивления.

Пуски ракет показали, что они преспокойно летят и на три километра. По крайней мере, дальше просто не стреляли, уже было опасно куда-то попасть, или вообще в кого-то.

Вторым новшеством, которое должно использоваться на войне, станут воздушные шары. Братья Монгольфьеры уже, наверное, родились, явно еще не задумываются об открытиях, но мне принцип изобретения был известен. Некогда я не раз побывал в корзине воздушного шара. Проблема крылась даже не в материале полотна для шара, не в водороде, а в том, как этот водород нужно подогревать, чтобы не получилось побывать в воздухе только десять-пятнадцать минут, пока водород не охладеет. Керосинка! То есть ее принцип действия, вот что помогает! И я обязательно, в ближайшее время, озабочусь созданием бытовой керосиновой лампы. Где только брать керосин? Одно дело выгнать его для двух воздушных шаров, иное, пускать в продажу тысячи керосиновых ламп. Что там с Баку? «Бакунаш!» или еще нет?

Ну и третье новшество — козназарядная винтовка. Этого оружия мало, только дюжина. Но оно уже есть! И это главное. Созданию нарезных… можно назвать и винтовок, сильно помогает водяная рама. Да и процессы улучшения стали, запущенные мной еще несколько лет назад, дают свои результаты. Так, может и не станет разрывать ствол новый бездымный порох.

С последним туговато, даже трагично. Два месяца назад сгорела лаборатория, в которой трудились молодые химики и набегами появлялся и сам Ломоносов. Видимо, они подошли к решению задачи, так как то, что причиной взрыва и последующего пожара, стало взрывчатое вещество, без сомнений. Парней жалко, двое погибло, еще трое получили серьезные ожоги. Но технологический прогресс он такой… По сути, своеобразная война с потерями личного состава из ученых. Природа не сразу раскрывает свои тайны, требуя, порой, собственную жертву.

В целом, из того, что мне показали, я остался доволен. Недовольство вызывало иное — это начало войны. В прошлой истории это случилось позже и у нас еще, казалось, было время. Два-три года нужно было для того, чтобы показанные новинки стали массовыми и решили все задачи на полях сражений. Теперь же даже пресловутая русская «штурмовщина» не поможет. Тот же воздушный шар требует вдумчивой доработки, для винтовок требуется создавать производства, строить цеха, конструировать вращающиеся рамы. Год, не меньше. А то, что оружейный завод Демидова может выдавать до ста штук в год — капля в море. Но такая… ядовитая капелька, которая способна пару больших и злых акул упокоить.

Ночевать в Ропше планов не было, да и не могло их статься. Послезавтра церемония погребения, завтра ночное бдение у гроба. Утром вновь принимать соболезнования от приехавших представителей монарших особ. Чего-то от Пруссии нет представителя. Нужно навестить в камере предварительного заключения спесивого Франкенштейна… Финкинштейна. Хотя образ первого вполне подходит под внешность второго. Сидит товарищ в Петропавловской крепости в двухкомнатных апартаментах, отказывается говорить. А что с ним еще сделать за такое вероломное нападение страны, чьи интересы он представляет? Или русские обязаны, как телята, придерживаться этики, протокола, всяческого вежества? А в это время в них будут откровенным образом плевать. Им можно, нам нельзя? Лучше ломать эту традицию сейчас, чем терпеть после и в XIX веке, да и позже.

— Ну, что, Иван Бранкович? Через три дня станете генерал-аншефом! — торжественно произнес я, вдохновленный показанными спектаклем по названием «вундерваффе 1», а так же второй и третей части блокбастера со стрельбой, взрывами и околоромантичным воздушным шаром.

— Воля Ваша, Ваше Величество! — склонил голову будущий тесть.

Должен же мой родственник быть генерал-фельдмаршалом? Войти в Государственный Совет, чтобы перебить количественно, в купе с иными моими людьми, любую группу недовольных? Пусть делать императрицей Иоанну и не стоит, но вот возвысить ее отца, можно.

— Все ли батальоны готовы к выдвижению в сторону Петербурга? Есть ли сменное обмундирование? Проведены ли инструктажи? — сыпал я вопросами.

— Так точно, Ваше Величество! — четко, по-армейски отвечал тесть.

Так то нужно с тестем! Была бы теща и ее бы построил и маршем в составе колоны к столице отправил! Господи! Прости мя грешного за столь черные шутки!

Уже завтра, еще до восхода солнца, егеря, казачий специальный батальон, Славянский первый батальон — это гайдуки Шевича — выстроятся по дороге от Зимнего дворца к Петропавловскому собору, где будут стоять еще и гвардейцы и рота от Гольштейнской дивизии. Опрятные, максимально, насколько позволяет мундир, обвешанные «гирляндами». Солдаты и офицеры, которые уже получили медаль «За Отвагу», Георгиевский крест, будут стоять в первых рядах. А те, немногочисленные, Герои России займут самое почетное место караула — у входа в Петропавловский собор.

Ропшу, ставшую за последний месяц не столько Центром переподготовки, сколько местом инструктажа и отработки протокола церемонии погребения, покидало большинство ее еще недавних жителей в мундирах.

Ропша.

26 февраля 1752 года 21.40.

Выждав час после того, как последняя повозка увезла плутонг егерей и, наконец, ускакали пять казаков, которые замыкали большую колону войск, идущих нести караульную службу, Федор Дмитриевич Внуков приказал своим ватажникам начать выдвижение.

Много усилий потребовалось этому, порочащему честь русского мундира, офицеру собрать шесть десятков отъявленных головорезов. Но команда подобралась, что надо. Были у Внукова даже четыре казака, что прошли обучение в пресловутой, но загадочной, школе наследника.

Этих ухарей выгнали за то, что они решили принести вольности казацкие в школу, где царила дисциплина. Были наказаны и не раз. А после случая насилия в деревушке, что недалеко от Ораниенбаума, и вовсе, были выгнаны и лишены всех прав и привилегий, что даровал наследник, а нынче император, своим казакам. Возвращаться домой, в станицу, никто не хотел. Приученные к отцовской тяжелой руке и плетке, еще молодые казаки, решили остаться в Петербурге, где успели поучаствовать в столичных беспорядках, там и завели знакомства в околокриминальной среде.

Как такового организованного преступного мира в столице не было, но воры имелись, как и те, кто был способен выйти и на лесную дорогу.

— Федор Дмитриевич, не пора ли начинать? — спросила Марфа Егорьевна.

Вдова проявляла исключительную нервозность, ее глаза излучали неестественный блеск, который можно было сравнить с тем взглядом, когда воин идет в решительную атаку, понимая, что не выживет. Еще два дня назад Марфа Шувалова выпроводила своих детей к дальним родственникам, передав письмо и Ивану Ивановичу Шувалову, чтобы тот не забыл о своих двоюродных племянниках и проследил за их судьбой, за что она передавала бывшему императорскому фавориту изрядное количество серебра. Марфа не то что надеялась на спасение и на то, что ее участие в преступлении не будет раскрыто, она хотела огласки. Пусть все знают, что Шуваловы платят по долгам, по всем долгам!

— Марфа Егорьевна, при всем моем уваже… — Внуков начал выговаривать вдове недовольство, но был перебит.

— Ты… Делай, что должно! — не сказала, но прошипела Марфа.

Подполковник, смотревший в глаза смерти при штурме Аккермана, сейчас ощутил животный страх. Нет, не женщина предстала перед ним, но зверь.

— Держитесь в стороне! — выдавил из себя Внуков, сглатывая застрявший ком в горле.

Атака дворца в Ропше началась идеально. Извергнутые бывшие казаки лихо «сняли» двоих постовых у крыльца, открыли двери и убили зазевавшихся и расслабившихся охранников. Но дальше случайность, как это часто бывает при проведении таких операций, уничтожила надежду разбойников на тихую победу. Именно в этот момент одна из служанок, что уже давно ворковала с Тихоном, казаком, который был в это время на посту, принесла своему, вероятно, будущему мужу, молоко и хлеб. Увидев тело несостоявшегося отца ее детей, Фекла закричала, чем всполошила всех немногих постояльцев дворца.

— Вперед, не таясь! — закричал Внуков, но сам не спешил врываться в первых рядах в охраняемый дворец.

Подполковник знал, что теперь в самой усадьбе в Ропше оставалось не большее дюжины охраны, четверых из которых уже удалось ликвидировать. Знал он и то, что много действительно профессиональных бойцов ни тут, ни в тренировочном лагере не должно быть. Всех кавалеров орденов, как и заслуженных казаков забрали в столицу, оказывая честь бойцам, что будут провожать в последний пусть императрицу. Сам Внуков не удостоился такой чести, его полк вообще передислоцировали под Псков.

Началась стрельба, и сразу же отряд подполковника понес ощутимые потери. Шесть человек, что первыми ворвались во дворец, были убиты выстрелами из многозарядных пистолей.

Подполковник поудобнее натянул свою маскарадную маску и пошел ко входу в ропшинский дворец.

— Нельзя стрелять во дворе! — одернул Внуков одного из своих солдат, когда тот выцеливал силуэт во окне, при этом находясь на улице.

Если стрельба происходит в доме, да еще при выгодном ветре, то в тренировочном лагере, что в почти трех верстах, услышать не должны. Иное дело палить во дворе, да в ночной тиши.

— Они выставили преграды из шкафов, столов и стульев и стреляют оттуда, — докладывал фельдфебель Кошкин.

Этого унтер-офицера подполковник некогда спас, не предал суду за воровство и уклонение от боя. После Митрофан Кошкин человеком подполковника, который только что с рук Внукова не ел, а так никогда и не спрашивал, а исполнял. Сейчас же Федор Дмитриевич пообещал фельдфебелю офицерский чин справить, да уже десять рублей дал. Вот Митрофан и старается, выслуживается.

— Отправь казаков и еще с ними двадцать лучших стрелков на дорогу к лагерю, чтобы оттуда никто раньше сроку не прискакал, — отдал приказ Внуков.

От штуцерников, так вообще нету толка в стесненных условиях, где и придется драться. А то, что в тренировочном лагере могут узнать о происходящем до того, как дело будет сделано или отряд окажется увлеченным в бою, — вот что плохо. Выучки тем людям, что собрал подполковник явно не хватало.

— Удрал, гад, удрал! — кричал Митька Седой, один из банды, что была нанята для силовой поддержки.

К Федору Дмитриевичу приближался Седой весь окровавленной, держащий за чем-то в руках свою маску.

— Хех! — Внуков вонзил свою шпагу прямо в сердце разбойнику.

Некогда было с ним возиться, все равно всех раненых нужно убить, а тела своих солдат обязательно забрать с собой.

В это время Марфа Егорьевна, вышла из кареты и направилась ко входу во дворец, откуда послышались взрывы гренад.

Ропша.

26 февраля 1752 года 23.20.

Одного из охранников, что были оставлены в Ропше, заметил арьергардный дозор нашей колоны. Мы шли в Петербург по всем правилам военного времени, потому по бокам, спереди и сзади были разъезды казаков. Практически обессиленные, как конь, так и казак, восседающий на нем, оба завалились на землю, и лошадка даже прижала собой всадника. Еще до того, как вытянуть бедолагу из-под умирающей, загнанной лошади, солдат успел сказать, что на ропшинский дворец совершено нападение.

Не теряя и секунды времени, я пришпорил своего коня и рванул назад в сторону Ропши. До дворца было верст семь-восемь. Мой, в последнее время, несменный, Илон Маск, был быстрым и выносливым конем, но только в фильмах будущего могут показывать получасовую гонку на лошадях, когда животные неизменно выдают аллюр три креста. Но драгоценные секунды терять было никак нельзя и я убивал своего жеребца, все больше подгоняя его и ускоряя.

Я не оглядывался, но слышал, что следом за мной устремились не меньше сотни казаков или гайдамаков Шевича. Уверен, что и он изматывал свою лошадь, но мало какой зверь мог сравниться в скорости с Илоном Маском. Мне будет сложно найти такого же жеребца, когда этот издохнет, что произойдет, скорее всего, в ближайшие полчаса.

Но, нет. Конь выжил! Был безмерно уставшим, вспотевшим, с образовавшимся облаком пара вокруг себя, но живым.

Основная масса последовавших за мной людей отстали не менее, чем на версту, но одинокий всадник, и я знал, кто именно, был в двухстах метрах от дворца, когда я уже влетал в десяток людей в масках, что не успевали среагировать на мое появление.

Выстрел, выстрел! Еще! Второй револьвер! Выстрел! Колю шпагой одного из разбойников, который наводит на меря свою фузею. Спрыгиваю с коня прямо на одного из бандитов, что еще оставался на ногах после скоротечного боя.

Ко мне присоединяется Иван Шевич и мы врываемся в приемную залу дворца. Там, наверху, ждет моя женщина, которая должна родить моего сына!

Сзади раздаются выстрелы, но я не реагирую на них, через миг понимая, что это стреляют союзники.

Выпад! Моя шпага впивается в плоть одного из тех, кто покусился на мое. Выстрел! Это уже во дворец ворвались казаки и расчищают вокруг нас пространство, усеивая его трупами напавших.

— Сударь! Ваше Величество! Прошу суда и пощады! — выкрикивает один из разбойников и снимает при этом свою маску.

Я не узнаю этого зверя, ибо даже когда он снял звериную маску, он после своего поступка, уже никогда не станет человеком.

Моя секундная заминка, связанная с необходимостью принятия решения, растворяется ровно тогда, как сабля Шевича рассекает разбойнику голову на две половины. Некогда пребывать в раздумьях. Дальше! Только вперед! Там она, ОНА в опасности!

Нас с генерал-поручиком Шевичем окружают казаки, которые и становятся тараном, что сокрушает импровизированную баррикаду из шкафов и столов, за которой укрывалось не менее пятнадцати разбойников. Мы несем потери, но никто не собирается с ними здесь и сейчас считаться. Я сам был и остаюсь готовым принять смерть. Хуже для меня будет остановится.

— Ломайте! Живее! — надрывает свой голос Кондратий Пилов, прорвавшийся через всех разбойников к двери, ведущей в комнату Иоанны.

Сам виноват, потребовал поставить добротные затворы, теперь ее сразу и не сломаешь. Так думал я, пока Иван Шевич не налетел и не вышиб плечом массивную дверь.

— А вот и он! — сказала Марфа Шувалова и засмеялась замогильный голосом.

У ее ног лежала окровавленная Иоанна, а рядом стояли четыре разбойника, ощетинившиеся тесаками.

— Сука! — кричу я и вкладываю в рубящий удар своей шпаги всю горечь от несбыточных надежд.

Удар приходится по шее, и голова трупной вдовы повисает на левое плечо, держать только на остатках неразрезанной кожи. Не замечаю ничего и никого, весь обрызганный в крови, я склоняюсь над Иоанной и приподнимаю ее.

— Дышит! Она жива! — кричу и слезы с моих глаз начинают столь обильно стекать, что смывают часть крови шуваловской суки, так обильно обдавшей меня своей трупной алой жидкостью.

— Что? Что? С ней? — задыхаясь, явно от переизбытка чувств, кричит Иван Шевич.

— Где Кашин? Ищите его! — распоряжаюсь я, и через минуту приводят раненного в плечо медикуса.

— Я! Ваше Величество! Я говорил, чтобы не выходила. Мы укрылись в тайной комнате и могли дождаться спасения, но Иоанна Ивановна… начались роды, она вскрикнула, а тут нас и нашли. Я пытался защитить, но оружия не было и меня… я пытался, Ваше Величество, — оправдывался Кашин.

— Спаси ее! — кричу я и не замечаю, как между казаками и гайдуками начинается какая-то потасовка.

— Да, конечно, Ваше Величество! У нее проникающее в грудь и я боюсь… это сердце, — сказал Кашин, приходящий в себя, в родной медицинской стихии.

— Ты! Ты ее убил! — кричал Иван Шевич, сдерживаемый четырьмя казаками.

Видимо, генерал-поручик хотел оттереть меня от своей дочери, и потому произошла потасовка между гайдуками Шевича и казаками. Я оглянулся. Так и есть: пять гайдуков корчились от боли от полученных ударов. Характерно, что шестеро служак из батальона, что некогда привел Иван Шевич в Москву, были заодно с казаками и направили свои пистоли в сторону двери.

— Освободите комнату! — повелел я.

— Нет! — вскричал обезумевший отец. — Я должен видеть свою дочь!

— Пилов! Оставить трех казаков и сам останься, остальных за дверь. Оцепить дворец. Никого не пускать, десятникам начать дознание у выживших, если такие есть! Отправить вестового в Центр переподготовки. Прочесать всю округу, — я пристально посмотрел на людей в комнате и, добавив металла в голос, выкрикнул. — Исполнять!!!

— Я не спасу ее, Ваше Величество! Марфа Шувалова вначале выстрелила в Иоанну Ивановну, видимо, целилась в живот, но попала в место печени, а после еще вонзила кинжал в грудь. То, что она еще дышит, это чудо, — сказал Кашин и из его глаз, казалось, всегда выражающих цинизм и рациональный подход, проступили слезы.

— Доктор! Сделай чудо! — взмолился я. — Графом сделаю, деньгами засыплю!

— Я не кудесник, Ваше Величество! — ответил Кашин и развел руками.

— Хрс, спаси, хрс, дите! — прохрипела, вдруг, Иоанна и обмякла.

— Режь! — жестко и настойчиво сказал я.

— Простите, Ваше Величество? — Иван Антонович не понял, чего от него хотят.

— Кесарево сечение! — сказал я и стал разрезать одежду на Иоанне.

— Не смей! Медикус спаси ее! — кричал Иван Шевич.

— Пилов! Угомони его! — взревел я.

Вот только я собрал свою солю в кулак, как опять Шевич начинает истерику и расшатывает мои эмоции.

Что сделал Кондратий Пилов, я не видел, но Шевич больше не проронил ни слова.

— Хмельное вино есть? — спросил я у Кашина.

— Спиритус, Ваше Величество! — ответил Иван Антонович, доставая платок из сюртука.

— Без титула! — сказал я, заканчивая оголять живот любимой.

Роды уже начались и сейчас ребенок просто погибнет, как и его мать. Да, этой операцией я, скорее всего, усложню состояние и Иоанне, но, если не сделать Кесарево, то безальтернативно умрут оба и мать и ребенок. Я все еще надеялся, что Иоанна выживет, не обращая внимания, что ее грудь больше не подымается при дыхании.

Кашин куда-то убежал, но быстро вернулся, на ходу поливая себе на руки жидкостью из бутыля. Как проводить операцию ни я, не доктор не знал, но где примерно делать надрез было понятно. Мой нож так и не побывал в бою и его заточка может и уступала хорошему скальпелю, но не сильно.

Горизонтальный разрез чуть выше лобка, потом помогаю Кашину раздвинуть мышцы и отодвинуть мочевой пузырь. Разрез на матке.

— Вот, Ваше Величество! Ваш сын! — торжественно произнес Иван Антонович, извлекая из живота маленький, темно зеленый комочек.

— Хлоп! — Кашин легонько ударил новорожденного по попе.

— Хма-а-а! — зазвучал звонкий голосок мальчика.

Пока я умилялся и смахивал проступающие слезы, доктор перерезал пуповину и завязал ее в узел.

— А теперь, доктор, зашивайте и приводите в чувства мою жену! — проскрипел я, не узнавая свой голос.

— Прошу меня простить, Ваше Величество, спешить уже ни к чему, ее не оживить, — сказал Кашин, унося ребенка.

Мир померк…