Сонник Инверсанта

Глава 1 Чисто мужское свидание…

Два этажа и восемь комнат. Так выглядело место моего очередного заточения. Вилла, бунгало, дача — короче говоря, домишко, в котором поселили бывшего пациента клиники. Вокруг «домишки» расстилался вишневый сад, по периметру красовался бетонный забор с колючкой, по которой, как мне кажется, пропускали временами электрический ток. Иначе для чего бы там стояли изоляторы?

Но главное, что здесь не водилось Поводыря с Керосинщиком. Меня действительно лечили, но было не совсем ясно — от чего именно. Иногда просили задрать голову, открыть рот, со вниманием заглядывали в нос, попутно осматривали зрачки, уши и горло. И, конечно же, вновь брали на анализы кровь. Уж не знаю, что они там искали, но, судя по озабоченным лицам, этого «чего-то» они явно не находили.

Внутривенно стали вливать какие-то смеси — видимо, не самые скверные, поскольку галлюцинации мои явно шли на убыль, да и ломки перестали быть такими болезненными. Пробовали лечить даже секс-терапией, подпустив в качестве доверенной медсестры довольно соблазнительную девицу. Каюсь, прохладные и тяжелые ее груди я подержал некоторое время на ладонях, но спугнула ее умелость. Очень уж громко она застонала, тут же изогнувшись всем телом, подавшись навстречу раскрашенным ртом. Мне сразу представились микрофоны под обоями, скрытые видеокамеры и ворох тайных болезней, хранимых в уютной вагине красотки. А пуще того — стал противен себе сам, вспомнив Анну и все то, что было у меня с ней еще совсем недавно.

Словом, нашел в себе силы и от медсестры мужественно отлип. А в ответ на высказанное недоумение предложил сугубо платоническую дружбу. На это дамочка с удовольствием согласилась, — видно, бедным шпионкам наш брат тоже крепко приелся.

В первый же вечер, прогуливаясь по двору, выяснил, что вдоль садового периметра в траве замаскированы какие-то электронные штучки — не то мины, не то датчики. Экспериментировать и шевелить их граблями я, понятно, не стал. Так и не соблазненная мною девица одобрительно кивнула. Она тоже не знала, что это такое, но полагала, что лучше держаться от этих пугающих механизмов подальше. В течение всех прогулок она заботливо придерживала меня за локоток, не отходя от меня ни на шаг. Парадокс, но после того, как я отверг ее домогательства, эта красавица меня даже зауважала. Не скрою, мне было это приятно, и от нечего делать я принялся рассказывать ей о своем погибающем мире, о приближающейся экологической катастрофе, о вездесущем терроризме, который из разовых явлений все более превращался в повальное увлечение. Дамочка делала вид, что все понимает, то и дело кивала своей аккуратной головкой, но, разумеется, не спешила мне верить. Да и сам я к собственным историям уже прислушивался как-то по-иному — словно бы через ее уши и восприятие. Немудрено, что все рассказываемое стало постепенно казаться мне полным абсурдом. Снова стали накатывать напрошенные сомнения, а за сомнениями вернулся и страх. В самом деле, где гарантии, что я все это не выдумал? Или не увидел в каком-нибудь из своих наркотических снов? И пришла вдруг отчетливая мысль о том, что, возможно, никакого человечества не существует вовсе. А существует лишь одна картинка, вспыхивающая в мозгу за миг до смерти. И все мы умираем, едва родившись, подобно искрам, воспарившим над пламенем костра. Ну, а тот, кто назвал эту фантазию жизнью, стал, должно быть, первым сумасшедшим на Земле. Или на Луне — это уж как хотите…

Мы сидели на террасе и цедили через соломинки апельсиновый коктейль. Адмирал Корнелиус утопал в глубоком кресле, а рядом с ним замерла по стойке «смирно» парочка богатырей двухметрового роста. В сущности, только теперь я имел возможность разглядеть этого вояку как следует. Довольно сухощавый, с уверенной мимикой и величавыми движениями, чем-то он крайне походил на Белинского с его болезненной худобой и сердито сверкающим взором. Правда, был несколько старше и туберкулезом, скорее всего, не болел.

— Так что, поговорим? — он улыбнулся одними губами.

Я неопределенно пожал плечами.

Не оборачиваясь, Адмирал легким взмахом руки отпустил своих волкодавов, дружелюбным тоном уведомил:

— Учтите, разговор у нас будет конфиденциальный, я бы даже сказал — сугубо доверительный.

— А вот шиш! — дерзко произнес я, и, разумеется, Адмирал ничего не услышал. Да и сложно было услышать, поскольку дерзил я в последнее время все больше про себя. Лишние репрессии мне были ни к чему, а посему я предпочитал ругаться и спорить молча. Ни карцеров, ни лекарств, ни общения с типами вроде Питона мне больше не хотелось.

— Так вы согласны со мной побеседовать?

— Отчего же не побеседовать… — одно из немногих достоинств, приобретаемых с опытом — это способность к невозмутимости. Вот и сейчас я излучал полнейшую невозмутимость. Маска, что сковывала мое лицо, сидела прочно, не съезжая ни вправо, ни влево. Давалось это без особого труда, поскольку каких-либо значимых эмоций я действительно не испытывал. Все главное и страшное осталось за кормой, а эта невзрачная рябь была мне, что называется, на один зубок.

— Курите? — Адмирал Корнелиус щелчком распахнул серебряный портсигар, показал мне плотную шеренгу коричневых мундштуков с золотой окантовкой.

— В жизни никогда не курил.

— Вот как? Странно, надо признать…

— Что же тут странного, — медленно проговорил я. — Ежегодно в качестве субсидий ЕЭС выделяет на развитие табачной промышленности один миллиард евро. Субсидии — и в табачной промышленности — только задумайтесь! Поневоле на ум будут приходить мысли о всемирном заговоре.

— Евро?… — брови Адмирала озадаченно дрогнули. — Признаться, не очень понимаю, о чем вы толкуете.

— Я толкую о том, что более глупой привычки человечество еще не выдумывало.

— Вот как? — смутившись, Адмирал спрятал портсигар в карман. — Хмм… Ну, а как ваше самочувствие? Голова, сердце, печень?

— Спасибо, еще дышу.

— Что ж… — он пошевелился жилистым телом, аристократическим движением скрестил на груди руки. — Как вы, наверное, поняли, у меня имеется к вам пара серьезных вопросов…

— Всего пара?

— Ну, возможно, чуточку больше. — Адмирал Корнелиус скупо улыбнулся. — Это мы решим по ходу беседы.

— Тогда начинайте. — Я тоже откинулся на спинку кресла. Неловко забросил ногу на ногу, но показалось неудобно, и я просто вытянул их перед собой. Самое странное, что этот человек меня действительно ничуть не смущал. Напротив — я чувствовал, что это я повергаю его в смятение. Он неплохо держался, но за всем его вельможным холодком ощущалась настороженная растерянность.

— Что ж, приступим… — Корнелиус в нерешительности пожевал губами. — Должен заметить, что администрация заведения, в котором вы лечились, с некоторых пор стала испытывать определенные затруднения. Судя по всему, связаны они были с вашим появлением, а потому на меня вышли с просьбой разобраться в ситуации.

— Я вас внимательно слушаю.

— Это хорошо, что вы слушаете. Уверен, вы можете сделать шаг нам навстречу и рассеять некоторый туман, возникший в связи с недавними происшествиями.

— Какие происшествия имеются в виду? Погода в столице, повышение цен, отсутствие грибов в лесу?

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Разумеется, я говорю о происшествиях, имевших место в учреждении, в котором некоторое время вы изволили обитать.

— Не я изволил, а меня изволили, — поправил я Адмирала. — Если уж вы хотите доверительности, то называйте вещи своими именами. И никакое это не учреждение, а обычная психушка.

— Ну, не такая уж и обычная. — Адмирал Корнелиус натянуто улыбнулся. — Честно говоря, я бы предпочел называть это место больницей.

Я хмыкнул, но от спора все-таки воздержался.

— Так вот, — продолжил Адмирал, — мне бы очень хотелось, чтобы вы прояснили ситуацию. Согласитесь, действительно странно, что на протяжении столь короткого времени погибают сразу трое пациентов, из запертых помещений неведомым образом исчезают лекарства, пропадает лечебная документация. В довершении всего, серьезно заболел Конрад Павлович, главный администратор больничного учреждения.

— Чем же это он, бедненький, приболел? Никак разжижение мозга?

— У него обнаружены, — сухо проговорил Адмирал, — псориаз, крупозное воспаление легких, перелом бедренной кости и желчный камень величиной с куриное яйцо.

— И все в один присест? — я покачал головой. — Пожалуй, с таким богатым букетом его действительно можно поздравить!

— Не ерничайте! Сегодня прошла операция, и камень удалили, но… — Адмирал перевел дух. — Это не обычный камень, они выудили из него часы. Ваши часы.

— Мои часы отобрали в первый же день прибытия в клинику.

— Тогда каким образом они могли оказаться в желчном пузыре администратора?

— Спросите у него. Я к нему в желчный пузырь не лазил.

— А псориаз, а легкие? Как мог Конрад Павлович в столь короткое время подцепить эти заболевания? И потом — кто сломал ему ногу?

— Вы полагаете, что это сделал я?

— Я полагаю, что вы располагаете нужной информацией!

— Послушайте, чего вы от меня хотите? Чтобы я вылечил вашего соглядатая?

— Я хочу, чтобы вы дали мне разъяснение!

— К сожалению, я не хирург и не терапевт, а значит, и нужной вам информацией располагать никак не могу.

— Но вы сами признавались, что раз в неделю проводите обязательные голодовки!

— А какое это имеет отношение к нашему администратору?

Адмирал поморщился.

— Хорошо, оставим Конрада Павловича в покое, перейдем к погибшим.

— Выходит, и тут вы меня подозреваете? Но, честное слово, это же смешно!

— Это не смешно, Петр Васильевич. Совсем не смешно. Ну, а заподозрить вас было более чем логично. Судите сами, очень уж много совпадений.

— Каких еще, к черту, совпадений?

— А таких. — Адмирал Корнелиус не сводил с меня цепкого взора. Слова его падали, словно камушки в пересохший колодец. — Я не буду перечислять множественных обстоятельств, — назову лишь главное: погибали и пострадали все, кто так или иначе поднимал на вас руку.

— Так уж и все!

— А вы напрягите память. Стоило вам подраться с Кудряшом, как на следующий день он умирает…

— Он проглотил вилку!

— Ладно, допустим, а что случилось с Керосинщиком? Так вы его, кажется, называли? — Адмирал нервно поерзал в кресле. — Разве вы не развязали с ним конфликт?

— С ним многие конфликтовали.

— Тем не менее, человек пропал — и пропал совершенно бесследно.

— Причем же здесь я? Удрал человек из психушки — только и всего. Очень уж зол был на врачей.

— У меня, честно говоря, иные сведения… — Адмирал сердито поджал губы, порывисто расстегнул ворот кителя. — Не мог он удрать. Незачем ему было это делать. С администрацией заведения он дружил, пациенты его не обижали…

Поскольку я молчал, Адмирал продолжил:

— Хмм… Ну, а как быть с Поводырем?

— А что Поводырь?

— Он ведь бил вас? Причем бил при свидетелях.

— Верно, бил, а администрация наблюдала избиение и даже в ус не дула… Кстати, причем здесь Поводырь? Он-то, кажется, жив-здоров.

— Ничего подобного, — Адмирал хмуро покачал головой. — Вскоре после вашего отъезда Поводырь скончался.

— Вот как?

— А вы удивлены? Уже проведено экстренное вскрытие. Установлена смерть от ишемической болезни. Проще говоря — инфаркт.

Я нахмурился. В памяти промелькнуло мутное воспоминание и тут же погасло. Кажется, что-то связанное с Осипом, но об Осипе они не должны были знать ни в коем случае.

— А вы знаете, что этот ваш Поводырь сломал мне нос?

— Разумеется, я в курсе. И считаю, что у вас был веский повод для мести.

— Да как же я мог отомстить этому бугаю! Вы видели его грудную клетку? А бицепсы? Сомневаюсь, что даже ваши бычки сумели бы его одолеть.

— Мои бычки?… Ах, вон вы о чем! — Адмирал рассмеялся, но как-то суховато, неискренне. — Не знаю… Хотя, думаю, что справились бы. Даже наверняка. Вам ведь это как-то удалось, вот и мы не лыком шиты.

— Тем не менее, Керосинщик все же пропал… — пробормотал я задумчиво. — А он был пострашнее Поводыря.

Тонкие пальцы Адмирала сплелись в напряженный узел, на секунду изменили цвет. На лбу моего собеседника выступили бисеринки пота.

— Потому я и пытаюсь выяснить все обстоятельства случившегося. — С натугой выдавил он из себя. — Если же говорить о Керосинщике, то здесь действительно случай необычный. То есть, я хочу сказать, что Керосинщик не был обычным больным. В отличие от прочих пациентов его отличали способности, которые трудно именовать нормальными.

— Что, например?

— Бросьте! Вы и сами о них прекрасно знаете! — Адмирал суетно передернул плечами. — До сих пор, скажем, не выяснено, откуда этот человек добывал керосин. Да и с огненной плазмой этот пациент был, судя по всему, на короткой ноге. Вблизи Керосинщика постоянно что-нибудь вспыхивало и загоралось. Только за время его пребывания в больнице было зафиксировано более десятка необъяснимых возгораний. Имела место и парочка вполне серьезных пожаров.

— Занятно. И что же дальше?

— Ничего. Среди этих случаев был и такой, что наводит на мысль о предумышленном нападении. Вспыхнула одежда на санитаре, который накануне не слишком ласково обошелся с Керосинщиком.

— Представляю себе!..

— Что вы себе представляете? — на щеках Адмирала Корнелиуса выступили пунцовые пятна.

— Представляю себе это ваше неласковое обращение… Так он сгорел? Я имею в виду санитара?

— По счастью, нет. Его вывезли из больницы с сильнейшими ожогами. — Адмирал неуютно поежился. — Признаюсь, столь беспокойный пациент нас тоже не слишком устраивал, но согласитесь, на воле он представлял бы для нас значительно большую угрозу.

— И вы решили с ним примириться?

— Не совсем, но… Все, что мы опробовали на этом человеке, оказалось недейственным.

— Что значит — опробовали? Вы что, пытались его убить?

— Я не знаю всех подробностей проводимых экспериментов, поскольку этой темой занимались другие люди, но… — Адмирал на минуту замолчал. — Как бы то ни было, этого человека в больнице боялись. Боялись практически все. Судя по всему, такое положение вещей устраивало и его самого. Но теперь он пропал.

Я пожал плечами.

— Ну и что? Если, по вашим словам, он действительно являлся колдуном, значит и логичных объяснений в его поступках искать не приходится. Колдунам, знаете ли, свойственно иногда пропадать. Колдуны на то и колдуны.

— Так, может, вы тоже колдун? — Адмирал глянул на меня исподлобья. — Кто еще мог уничтожить Керосинщика, как не свой такой же? Тем более, что я располагаю достоверными сведениями о том, что Керосинщик собирался вас выжить из больницы.

— Не только меня.

— Возможно, но именно в вашем случае у него возникли проблемы. Сильных конкурентов мало кто любит. Но неприязнь Керосинщика обернулась против него самого.

— С чего вы это взяли?

— Больничные листы, дорогой Петр Васильевич! Худо-бедно, но они все-таки отражают динамику состояния больного. Так вот, у бедолаги Керосинщика нелады со здоровьем стали отмечаться сразу после вашего появления в больнице. Давление, пульс, энцефалограммы — все полетело в тартарары. В день же, когда вам прооперировали сломанный нос, у него впервые наблюдался нервный приступ. Что-то вроде эпилептического припадка.

— Причем здесь я?

— Вам лучше знать, Петр Васильевич. Подумайте.

— О чем? О том, что нужно поделиться информацией с вами? Но чего ради? Не вам ли, уважаемый, я обязан своим возмутительным пленением?

— Прежде всего, вы обязаны мне сегодняшним освобождением!

— Вы называете это свободой? — я указал рукой на высокий забор, на колючую проволоку, на охранников, прогуливающихся по тропинкам сада.

— Сожалею, но все это делается для вашего же блага. Вам жизненно необходимо поправить здоровье. Кроме того, не забывайте о своих многочисленных врагах. Ну, а мои люди в состоянии обеспечить самую надежную охрану.

— Да ну? — я позволил себе усмехнуться. — А не ваши ли люди, Адмирал, организовывали на меня одно покушение за другим?

Мой собеседник прикрыл рот ладонью, неловко прокашлялся.

— Вы не знаете всего, Петр Васильевич!..

— Так расскажите мне, сделайте милость!

— Увы, этого я сделать не могу. Тем более, что всей информацией я также не располагаю. Собственно, потому я и пришел к вам.

— Чтобы выяснить, каким образом был уничтожен Керосинщик?

— А его действительно уничтожили? — фигура в кресле напротив меня настороженно выпрямилась.

— По-видимому, да. Но кто и как, об этом я тоже ничего не знаю.

— Тогда, может быть, вы знаете, кто такой король Луд? Вы ведь упоминали о нем неоднократно. — Адмирал вновь судорожно переплел пальцы. — Самодержцев с таким именем я не знаю. Или, может, это просто позывной имперского служащего?

Я хмыкнул.

— Почти угадали.

— Почему же вы называли его английским ткачом?

— Шутил. В отличие от ваших сограждан я люблю пошутить.

— А разгром в кабинете Конрада Павловича, украденные бумаги с лекарствами, стопка истлевших документов в запертом сейфе?

— Вы и тут ждете объяснений?

— Представьте себе, жду! — Корнелиус, как гончая, почуявшая след, чуть подался вперед. Очевидно, он стремился ковать железо, пока горячо. Плохо ли хорошо, но я отвечал, и он торопился спрашивать, потому что получал если не прямую информацию, то, во всяком случае, косвенную, над которой можно было позднее поразмышлять. Единственное, что он упускал из виду, это то, что определенный минимум знаний черпал из его вопросов и я.

— Это была обычная шалость. Своего рода эксперимент.

— Эксперимент?

— Конечно. Если подобными вещами баловался какой-то Керосищик, почему нельзя было попробовать и другим?

— Другим — это значит — вам?

Не отвечая, я улыбнулся. Рассказывать этому человеку про африканских колдунов я, разумеется, не собирался. Варанингё там или не варанингё, но сны дело глубоко интимное, и не моя вина, что организм выработал столь изощренный механизм защиты от внешнего! Не я же, в самом деле, расправлялся с Керосинщиком!..

Между тем, строгий гость явно нервничал. Барабаня пальцами по подлокотнику, он то и дело бросал в мою сторону испытующие взоры.

— Великолепно! Просто великолепно!.. Хотелось бы знать, что вы умеете еще?

— Вас настолько это интересует? Или я начинаю вас пугать?

Он с шумом втянул в себя воздух.

— Нас, знаете ли, трудно запугать.

— Тогда в чем же дело?

— Мотивация! — он звучно прищелкнул пальцами. — Мы хотим знать мотивы ваших поступков.

— Какая еще мотивация вам нужна? Я просто защищаюсь, как умею.

— Тогда зачем вам понадобилось затапливать подвалы?

— Подвалы? О чем вы?

— Не прикидывайтесь. Я говорю о больничных подвалах. Там хранились долгосрочные архивы, возгоночные агрегаты из химлабораторий, штаммы боевых вирусов плюс кое-что еще…

Впервые за всю беседу я внутренне содрогнулся. Дельце на поверку оказалось значительно более интересным! По всему получалось, что мои галлюцинации выходили боком этому миру! Да еще каким боком!..

— Значит, их действительно залило водой… — медленно проговорил я. — Послушайте, может, вам стоит пошарить там. На донышке, значит?…

— Зачем? — спросил он и тут же напрягся. — Вы считаете… То есть, Керосинщик может оказаться там?

Я не стал ломаться и с самым простецким видом кивнул.

— Не уверен на все сто, но куда же ему еще деться?

Адмирал Корнелиус заторможенно выбрался из кресла.

— Что ж… — лоб его пошел старческой гармошкой. — Мы проверим это, Петр Васильевич. Сегодня же. И наш разговор мы тоже обязательно продолжим… Если вы, конечно, не возражаете.

— Какие уж тут возражения, — я великодушно кивнул. — Только учтите, к тому времени, когда вы его обнаружите, он может основательно проржаветь.

— Что, что?!

— Да нет, это я снова шучу, не обращайте внимания.

Бормоча себе что-то под нос, Адмирал двинулся к воротам.

— Одна маленькая просьба! — окликнул я его.

— Да? — он с готовностью развернулся.

— Позаботьтесь о том, чтобы сюда привезли Анну. Само собой со всем положенным этикетом.

Чуть подумав, Адмирал Корнелиус кивнул.

— Сделаем.

— Кроме того, мне нужен Павловский.

— Павловский?

— Да, есть такой кудесник в кинотеатре «Лоранж». Работает магом и целителем. Можно это устроить?

— Пожалуй, что да. — И снова Адмирал посмотрел на меня более чем странно…

Глава 2 Что-то проясняется…

Грудастую и ногастую медсестричку по моей просьбе с дачи убрали. Очень уж она меня раздражала. Особенно по утрам, когда приходила делать мне очередной укол. Сама процедура впрыскивания в ягодицу чудодейственной сыворотки превращалась в нечто двусмысленное. Правда, моего Осипа (а навестил он меня в первый же день моего пребывания на новом месте) подобные мероприятия чрезвычайно веселили. Не знаю уж, откуда он за нами подсматривал, но всякий раз, выглядывая то из-под койки, то из-за шкафа, он со значением причмокивал мне губами, а руками изображал некие крутые обводы, которые, по всей видимости, согласовались у него с высшим проявлением женской красоты.

— Хотя — что ж… — изрекал он глубокомысленно после ухода медсестры, — Ангелина, конечно, тоже ничего…

Вообще по этой части, как я заметил, он вопреки светлому своему статусу был большим докой. А может, виной всему являлся его малый рост. Как известно, маленькие нередко слывут отменными ходоками налево, да и цинизма у них хватает. Осип же, как я уже говорил, излишними комплексами не страдал и, по его же собственным словам, мужчиной был «хоть куда и хоть когда».

Оказываясь наедине, мы частенько вступали в спор по поводу приоритета мужчин перед женщинами, и оказалось, что спорить с моим Отсветом дело крайне непростое. Осип был двумя руками за патриархат, и, отчаявшись, я однажды пересказал ему любимый мой фильм: «Кто поедет в Трускавец?» — про ловеласа, который нежданно-негаданно попадает в ловушку, которую сам же себе и устраивает, признавая, в конце концов, доминирующее положение сердца над разумом. Я не проводил никаких параллелей, однако на Осипа история произвела сильнейшее впечатление. Во всяком случае, в тот вечер разговоров про женский пол он не возобновлял. А когда в комнату внесли цветной телевизор, он немедленно устремился к нему, очевидно, надеясь тут же выловить в эфире фильм про Трускавец и тех, кто в него поедет. Но показывали какую-то полную даму, бюстом попирающую рояль, грудным контральто выдающую нечто заунывное. Мы слушали ее долго, с глубоким вниманием, а подытожил Осип концерт очень просто.

— Голосок так себе, а грудь отменная. Такую можно и дольше было бы показывать… А вот бы она его опрокинула! Смеху-то было!

— Кого его? — удивился я.

— Да рояль-то…

Вообразить подобное мог, разумеется, только он. Фыркнув, я поинтересовался.

— Лучше признайся, это ведь ты спалил документы в кабинете Питона?

Лоб Осипа исчертили искренние морщины.

— Документы? Какие документы?

— А что ты там жег?

— Так ведь темно было, откуда я знаю. Ну, скручивал какие-то бумажки, подсвечивал себе. Я же лекарства для тебя искал. А кнопок решил не касаться. У них там кругом сигнализация — вот и старался не включать свет!

— А зачем пепел в сейф положил?

Осип на минуту задумался.

— Следов, наверное, не хотел оставлять, — простодушно признался он. — Если бы все у стола оставил, сразу бы обнаружили. А так — хоть какое-то время выиграл.

— Ну, а с карточкой Поводыря что приключилось?

— Это ты брось! — Осип нахмурился. — Тут я стопроцентно чист!

— Но это ведь ты ему лист с инфарктом подсунул!

— Мало ли что я ему подсунул. От таких вещей люди не умирают!

— Но ведь умер же.

— А это уже у тебя надо поинтересоваться, отчего он умер. — Огрызнулся Осип. — Или у тени твоей. Отсветы, к твоему сведению, смертоубийством не занимаются.

Пусть странная, но логика в его словах действительно присутствовала. Я прекратил расспросы, тем более, что вслед за телевизором в палату вкатили столик с горкой фруктов. Тут были и сетчатые ананасы, и апельсины с бананами, и бордовые гранаты с черным переспевшим инжиром. Что-то кардинально менялось в окружающем нас мире. На лицах медперсонала все чаще мелькали улыбки, а люди в хаки как-то враз пропали. Не думаю, что их удалили вовсе, но, видимо, ребяткам велели держаться от нас на почтительной дистанции. И этим же вечером на территорию пансионата (так мы решили именовать это место) въехал лимузин Адмирала Корнелиуса. Мордоворотов в штатском он отпустил «пощипать травку», сам же, едва выбравшись из машины, быстрыми шагами устремился к подъезду навстречу встречающим его врачам.

— Поджарило — вот и засуетился, — с ехидцей заметил сидящий на подоконнике Осип.

— Ты бы лучше спрятался, не маячил, — посоветовал я. Говорил я это не без тайного умысла. Очень хотелось хоть раз своими глазами увидеть, как исчезает или появляется Отсвет. Однако ничего из моей затеи не вышло. В дверь коротко постучали, и я на секунду отвлекся. В этот самый миг Отсвет и растаял в воздухе.

— Господин Адмирал изволили явиться! — помпезно известил меня халдей в белом халате. Недовольный тем, что проглядел момент исчезновения Осипа, я ответил ему неприязненным взглядом. Таким же взглядом я встретил и ворвавшегося в комнату Адмирала.

— Вы знали все с самого начала! — с порога выпалил Корнелиус.

— Ну, положим, не все и не с самого начала, — я кивнул гостю в сторону кресла. — Присаживайтесь.

Он рухнул в кресло, сняв фуражку, платком утер взмокшее лицо. Чудо чудное свершилось: грозный и надменный интриган растерял всю свою спесь.

— Хорошо… — он шумно вздохнул и порывисто стиснул подлокотники. — Считайте, что вам удалось поставить меня на место.

— Очень этому рад.

— Я понимаю, что целиком и полностью виноват перед вами, а потому прошу принять мои извинения.

— Вы о покушениях?

— И о них тоже. Предлагаю поговорить более открыто.

Я пожал плечами.

— Говорите.

Он снова издал шумный вздох — точь-в-точь как корова, опустившая морду в ведро с вареной картошкой, неловко отвел взор в сторону.

— Наверное, я действительно виноват перед вами, но все равно! — глаза его впились в мое лицо. — Я точно знаю, что вы не тот, за кого вас принимают.

— А за кого меня принимают?

— Само собой, за Кандидата-Консула.

— Кто же я, по-вашему, на самом деле? Самозванец Лжедмитрий? Или очередная копия господина Хусейна?

Сверкающий взор Адмирала несколько потускнел.

— Не знаю, о ком вы говорите, но я полагал… То есть, поначалу я думал… Впрочем, неважно. Теперь после всего случившегося можно сделать вывод о том, что… — споткнувшись, он окончательно умолк.

— Короче говоря, вы нашли Керосинщика?

— Мы обнаружили его скелет. — Адмирала передернуло. — От плоти ничего не осталось, — одни голые кости! Я сразу припомнил вашу фразу о ржавчине. Скажите, как это могло произойти?

— А почему вы решили, что скелет принадлежит Керосинщику?

— Это не вызывает сомнений. Рост, строение тела, зубы, отсутствие левого мизинца… У врачей имелась его подробнейшая анатомическая карта. Словом, идентифицировать останки было совсем не сложно. Другое дело — тот вид, в котором его обнаружили! И этот подвал… — гость заерзал в кресле. — Я видел схему здания в разрезе, — подвальчик там вполне скромный. Но наши аквалангисты, побывав там, говорят, что имеется ряд существенных несовпадений.

— Что, например?

— Честно говоря, мне хотелось бы услышать это от вас, хотя… В общем, подвал оказался значительно глубже, разветвленнее и шире. И еще… Ныряльщики утверждают, что там довольно светло и будто бы они даже не пользовались фонарями. Но это же полный абсурд! Какой может быть свет в затопленном водой подземелье?

Я хмыкнул.

— В самом деле, какая-то загадка.

— И еще там обнаружили рояль. Настоящий концертный рояль! Я допрашивал Колыванова, он клянется, что никаких роялей у них сроду не водилось.

— Может, доктор запамятовал. Такое иногда случается.

Адмирал смерил меня странным взором.

— Рояль — не иголка, не верю, что о таком можно было забыть. И потом — его попросту невозможно туда протащить! Ни через дверь, ни через подвальные окна. Просто не позволили бы габариты. — Адмирал хмуро принялся рассматривать собственную ладонь. — Но сдается мне, вы знаете отгадку и этого ребуса.

— Если бы я знал отгадки всех ваших умопомрачительных ребусов, я знал бы и то, по какой причине сижу здесь, а не в доме у Ангелины. Кстати, где она?

— Дома, где же ей быть… — мой собеседник поморщился. — Вынужден снова извиниться, но за всей этой суетой с Керосинщиком я о ней просто запамятовал.

— Вот видите, какие мы все забывчивые! Вы об Ангелине забыли, а Колыванов о рояле. — Я подался к Адмиралу. — Так зачем вы, черт побери, уничтожили Первого Визиря?

Адмирал поднял на меня глаза и снова отвел их в сторону.

— Вы должны понять… Во дворце переполох, трон пустует. Самое страшное для страны — ситуация безвластия. Ясно, что оппозиция встрепенулась. В Хабаровске вновь вынырнула на свет банда батьки Черного, сына атамана Семенова, а в Киеве место верховного Гауляйтора попытался занять чужак от партии Пахарей. Вы знаете, что бы там началось!

— Значит, вы убирали всех, кто мог так или иначе повлиять на баланс сил?

— Мы просто вынуждены были это делать. Конечно, это были суровые меры — ночной выброс батальона «Синих клинков», проведение чистки по всему Дальноморью, но зато к утру все было относительно спокойно. А ведь уже могла бы грохотать война. Вы же понимаете, как такие каши завариваются. Из пустяка и форменной ерунды.

— А Первый Визирь?

И снова глазки Адмирала забегали.

— В такой обстановке мы просто не могли допустить, чтобы на трон возвели пришлого. А Первый Визирь — что ж… Он был с вами. От этого паникера можно было ожидать чего угодно.

— И вы решились на его ликвидацию?

— Слишком велики были ставки. — Адмирал наконец-то взял себя в руки. — Все-таки мы отвечаем не за взвод и не отдельный кораблик, — под нами огромная держава. Тот, кто испытывает сомнения, должен держаться от дворца подальше. Возможно, вам не нравятся мои слова, но я и сейчас считаю, что мы действовали правильно. Единственный наш просчет — это ваша персона.

Я поморщился.

— Послушайте, господин Корнелиус, давайте не будем ходить вокруг да около. Скажите прямо, что вам от меня нужно?

Однако к прямому ответу он был явно не готов.

— Видите ли, я считал, что господин Кандидат-Консул в очередной раз взял себе дублера. Не так уж сложно это было предположить.

— Секундочку! Под дублером вы имеете в виду двойника?

И снова возникла непонятная заминка. Адмирал явно выдавливал из себя ответ.

— В некотором смысле да… Но потом случилось так, что на вас вышли Пахари и Люминауты. И тогда начальник охраны отдал приказ о прикрытии.

— Прикрытии двойника?

— Да, хотя лично я не очень-то в это верил. Прикрытие — пусть даже самое лучшее и привилегированное — не в состоянии спасти первое лицо страны. Потому и прибегают, время от времени, к дублерам.

— Ну-ну, продолжайте!

— Именно по этой причине я послал к месту предполагаемых событий своих людей. И получилось то, чего никто не ожидал. Вам удалось выскользнуть. И в первый раз, и во второй. Видите ли, статистика — наука жесткая, и уже тогда я впервые усомнился, а в самом ли деле перед нами обычный дублер?

— Тогда и возникла идея с психушкой?

Адмирал кивнул.

— К этому времени мы успели связаться со Звездочетом и обыскать все имперские уезды, — увы, настоящий Кандидат-Консул так и не объявился. А потом подозрительно закопошились дворцовые советники, поднялась буза в палатах. Первый визирь тайно собрал единомышленников, помчался к вам… — Адмирал вновь неловко поежился. — Вы должны простить меня, но это очень походило на переворот. Тонкий и отлично продуманный!.. Люди, располагающие военной силой, вполне могли осуществить подобное…

— И вы решили им помешать?

— Я был просто обязан что-либо предпринять.

— А теперь? Что изменилось теперь?

— Теперь?… — Адмирал Корнелиус нервно забарабанил по подлокотнику. — Теперь я поневоле вынужден раскрывать карты. Мы угодили в цайтнот. Смута принимает необратимый характер, нации просто необходимо предъявить лидера.

— В чем же дело?

— Но я ведь уже сказал: настоящий господин Кандидат-Консул по сию пору не обнаружен. Словом, ситуация крайне опасная, а вы…

— Что я?

— Если честно, вы не слишком походите на дублера.

— Вывод, основанный на попытках разговорить меня?

— Я понимаю… Методы, которые мы использовали, не отличались особой деликатностью…

— Уж какая там деликатность! Благодаря вам, я вынужден теперь проходить курс реабилитации!

— Да, но мы в состоянии подключить лучших врачей, включая самого Звездочета. Все будет исправлено в кратчайшие сроки, и вас вновь поставят на ноги.

— В общем, когда мне вкалывали порции веселящего зелья, вы подробнейшим образом пытались со мной беседовать?

Адмирал понурил голову.

— Это был мой долг. И потом — я уже сказал: у нас ничего не вышло. Версия дублера рухнула.

— Однако, если верить вашим словам, на господина Кандидата-Консула я тоже не слишком тяну, верно?

Адмирал с усилием выдавил из себя:

— Все верно. Вы — не он… После того, что приключилось с этим бешеным поджигателем в больнице, после затопленного подвала и ваших чудесных спасений… Словом, сейчас я окончательно запутался. Вы — не он, это однозначно, но с другой стороны выхода нет. Стране позарез нужен лидер. В самое ближайшее время! А потому все будет зависеть от того, что решим мы с вами. Понимаете? Вы и я…

— Вам нужен мой совет?

— Скорее — ответ. Потому что туда… — Адмирал со значением указал взглядом вверх. — Туда я должен ввести вас, как лицо, уже во всех отношениях определенное. Никаких совещаний и консультаций! Только добьемся того, что посеем сомнения. Либо мы решаем сейчас, что вы — это он, либо даем добро на гражданскую междоусобицу.

— Шоколад в фольге, а фольга под током, — пробормотал я.

— Что вы сказали?

— Так… Не обращайте внимания. Местный бредовый фольклор. — Я устало потер виски. — Каким временем я располагаю, чтобы обдумать ваше предложение?

— Боюсь, что времени у нас нет совсем. Я должен услышать нечто конкретное прямо сейчас. Мне нужна основа для меморандума. База вашей будущей программы. После чего я немедленно отправлюсь во Дворец подготавливать почву для вашего ВОЗВРАЩЕНИЯ.

— Возвращения… — я обхватил кисть правой руки, чтобы сдержать дрожь. Меня снова окатило волной озноба. — Ну, а какой базы вы хотите от меня?

— Вы… Вы демократ? — вопрос был задан с придыханием, и стало понятно, что ответ для господина Корнелиуса крайне важен.

— Скорее, нет, чем да. До демократии нужно созреть, а созревание большинства, боюсь, может затянуться на тысячелетия.

— Значит, вы за диктатуру?

Мне показалось, что Адмирал выпалил это с облегчением, и я не стал его разочаровывать.

— Видите ли, сердцем я против всяческой диктатуры. Категорически! Но мировой опыт свидетельствует в пользу того, что только грамотная диктатура выводит нации из кризисов. Ялмар Шах, Макиавелли, Японский феномен и так далее. У вас же, как я понимаю, на дворе кризис?

— Самый настоящий. — Кивнул Адмирал. — Кризис власти, кризис экономики и кризис идеологии. Внешне спокойствие еще сохраняется, но нарыв вот-вот прорвет.

Я на секунду зажмурился. Увы, все повторялось. В этой чудесной стране также наблюдались знакомые проблемы.

— Значит, что? — открыв глаза, я подмигнул Корнелиусу. — Будем начинать с идеологии?

— У вас есть конкретные предложения? — Адмирал вновь напрягся. Кажется, я его понимал. Фактически сейчас решалась не только его судьба, но и судьба всей страны. Единственное, чего он не знал, так это того, что я вооружен опытом собственного мира и собственной, оставленной в прошлом родины.

— Есть. Я хочу предложить качественно иную иерархию ценностей! — твердо проговорил я. — Высшая каста — работники умственного труда, служители искусства, врачи и учителя. Средняя каста — военные, политики, финансисты. Низшая каста — сельское население, пролетариат, работники сервиса, чиновники.

— Спасибо, что поставили военных в серединку. — Выдохнул он.

— Уж извините, но армия — слуга народа. Как и политики с финансистами. Вести же нас должны умные и талантливые.

— Разве военные не могут быть умными?

— Умными могут быть и пролетарии с крестьянами. Военные же, прежде всего, обязаны быть послушными. — Отрезал я. — Без дисциплины нет армии, а с дисциплиной нет науки и искусства. Вот и выбирайте.

— Но если вы хотите железной рукой поднимать экономику…

— Ее поднимет средний класс. Тот самый, коего у вас пока, судя по всему, не наблюдается. Для появления же последнего нужны законы, и именно по этой причине политиков я также записал в среднюю касту. В высшей касте политики превращаются в животных и уродливых феодалов.

— Как же тогда быть с крестьянами и пролетарием?

— Они тоже в массе своей исполнители. Самые грамотные и умелые будут иметь стимул подняться выше. До тех же ученых, инженеров и учителей. Без армии нет государства, без ученых и толковой педагогики нет вообще ничего.

— Однако!.. — оторопев, Адмирал некоторое время смотрел на меня молча.

— Вижу, вы не согласны. — Я пожал плечами. — Что ж, не настаиваю. Ваша корона мне без надобности.

— Нет, нет! — Адмирал взволнованно взмахнул рукой. — Просто я не совсем понимаю…

— Чего не понимаете?

— Не понимаю, когда вы успели придти к столь четкой политической платформе?

— Она вас не устраивает?

— Почему же… Пожалуй, запиши вы меня в высшую касту, я бы вам не поверил.

— Ну, что ж, если вы мне верите, хочу добавить кое-что еще.

Напрягшись, Адмирал взволнованно сжал и разжал кулак.

— Слушаю вас?

— С сегодняшнего дня отменим звание подполковника, а генерал-лейтенанта поменяем с генерал-майором. Хватит этой пошлятины и бестолковщины!

— Но как же тогда быть?

— Очень просто. Майор должен идти за лейтенантом, а вместо подполковника мы введем чин предполковника. Менее унизительно и более точно.

— Но люди будут путаться…

— Только поначалу. Или вас мои предложения решительно не устраивают?

— Отчего же… — Адмирал в задумчивости принялся рассматривать собственную руку. — Знаете, а я ведь даже рад, что вы — это не он. Я имею в виду вашего предшественника. Уж его-то платформу я знаю на зубок. И скажу честно: от вашей она отличается весьма существенно.

— Тогда езжайте во дворец и готовьте почву.

— Значит… Я так понимаю, вы согласны? — лицо Адмирала просияло.

— Согласен или не согласен, но я принимаю такое решение. Правда, при одном-единственном условии!

— То есть?

— Сегодня же я должен увидеть здесь двоих людей. Ангелину и господина Павловского.

— Я все помню, Ваше Величество! Госпоже Ангелине уже помогают собираться, а господина Павловского мы ищем по всей стране.

— Он что же, пропал?

Адмирал Корнелиус замялся.

— Я не уверен, но у него какая-то длительная командировка. Гастроли или что-то в этом роде… Во всяком случае, местонахождение его в настоящий момент выясняется.

— Что ж, как выяснится, позаботьтесь о его прибытии ко мне.

— Слушаюсь, Ваше Величество! — Адмирал резво поднялся, натянул на голову фуражку, привычным движением одернул на себе мундир. — Я могу идти?

— Последний вопрос, Адмирал. — Я впился в него глазами. — Скажите, почему вы решили толкнуть меня наверх? Я ведь, извиняюсь, для вас темная лошадка.

Адмирал ответил не сразу. Видно было, что ответить на этот вопрос ему действительно было непросто.

— Это правда, Ваше Величество. Вы так и остались для нас темной лошадкой, но… — он порывисто вздохнул. — При всем при том вы сильная лошадка, сейчас я окончательно это понял. А сегодняшний монарх обязан быть сильным. У нас просто нет иного выбора.

— Что ж, вполне исчерпывающе. — Я разрешающе махнул рукой, и Адмирал чуть ли не бегом устремился к выходу. Я смотрел ему вслед и не испытывал ни малейшей радости.

Глава 3 Пауза среди Сумбура…

Новая медсестричка оказалась ничуть не хуже предыдущей, хотя сексапильность ее была не в пример умереннее. Если прежнюю можно было смело предлагать на конкурс «Мисс мира», то нынешняя больше походила на бойкую и тоненькую студенточку. Белое личико в обрамлении светлых кудряшек, вздернутый носик и кокетливые, диоптрии в три-четыре очки. Она и улыбалась более естественно, чем, собственно, и успокоила меня с первых минут знакомства. Зато Осип снова слегка тронулся на женском вопросе. И впервые осмелился проявиться из небытия перед посторонним человеком.

Я как раз возвращался с прогулки, когда наша студентка что-то писала, склонившись в три погибели над столом. Она так увлеклась, что не заметила моего прихода, и именно в этот момент Осип возник у нее за спиной, хищно зашевелив своими ручищами. Впрочем, я знал, что рыцарских правил своих он не нарушит. Все-таки Отсвет — это Отсвет, каким бы бабником и пропойцей он не был.

— Ой! — вскинув голову, она наконец-то увидела меня и попыталась прикрыть бумажные квадратики рукой.

— Видел, видел твои шпаргалки, — я улыбнулся. — Приятно, когда молодежь учится. Пусть даже со шпаргалками. И тошно, когда зарабатывает. То есть, наверное, правильно и объяснимо, но все равно тошно. Молодость для того и дана — чтобы любить и удивляться. А зарабатывающий мало чему удивляется. Он начинает познавать изнанку труда и цену всему сущему. Ну, а со знанием приходит цинизм… Ты где учишься?

— В медицинском.

— А как звать?

— Клава.

— Экзамены на носу, Клава?

— Ага, — она смущенно кивнула. Мне захотелось посочувствовать ей, сказать что-нибудь ободряющее, припомнить из собственной институтской жизни десяток-другой поучительных историй. Очень уж просто она на все отвечала, очень уж мило улыбалась. Неиспорченного человека сразу видно — по одной-единственной улыбке. За эту самую улыбку и полюбить можно… Мельком я даже подумал, что лучше оставили бы на посту ту прежнюю дамочку. Женщины-вамп — существа, конечно, опасные, но все же не опаснее противопехотной мины. На нее еще надобно наступить — на эту самую мину. Здесь же все представлялось зыбким и неустойчивым с самого начала. Поскольку трудно пройти мимо хорошего человека — да еще с зелеными глазами. И с сердцем что-то такое начинает твориться, и с голосом… Тем не менее, я сделал над собой усилие и прошел мимо.

— Что ж, Клавдия, желаю удачи!

— Спасибо…

Я напряг мышцы шеи, чтобы не оборачиваться, но все же обернулся. Она смотрела мне вслед и весело моргала, а за ее стулом обомлевшим сусликом красовался Осип. Этот басовитый сердцеед пройти мимо не сумел. Я не стал его окликать, — не нянька же я ему, в конце концов. Жаль, конечно, если спугнет девочку, но, может, и обойдется.

Должно быть, кризис окончательно миновал. Ломающая боль наконец-то оставила меня, и в этот же день я впервые ощутил в теле некое весеннее пробуждение. Словно встрепенулось от спячки живое естество, а, встрепенувшись, потребовало своей законной энергии.

Помимо фруктов я впервые с аппетитом навернул тарелку гречневой каши, запил ее стаканом кефира, без отвращения взглянул на грибной суп. Основной жизненный принцип — суров. Все, чего хочешь, в принципе достижимо. Главное — хотеть. Хотеть — значит, мочь, и наоборот. Другое дело, если не хочешь. Ничего и никого. Тогда действительно беда и сплошная жизненная фрустрация.

Чтобы жить, нужно напрягаться. Каждый день вырубать в скалах свою лестницу — ступеньку за ступенькой, даже если не знаешь — куда ты лезешь и зачем. Потому как есть шанс, что осмысление придет позже. Все равно как аппетит во время еды. Важно только не стоять на месте. Вот и я без малого за неделю освободился от зависимости хроника. Мышцы еще трепало неприятной дрожью, но в целом я был уже прежним здоровым человеком — дышал без сипа и без особого напряжения пробегал вокруг пансионата дюжину-другую кругов. Был бы здесь какой-нибудь пруд, наверняка бы, рискнул окунуться. Впрочем, для тренировок хватало и территории пансионата. Он занимал окружность диаметром шагов в триста, и день за днем я исследовал его с интересом семилетнего ребенка. Скучать здесь было нелепо уже хотя бы потому, что живности хватало. Несколько сотен берез, пара десятков вполне годных на корабельные мачты сосен, два муравейника и тройка непуганых дятлов. Белку видел только однажды, зато периодически наблюдал чистящего клюв на крыше нашего пансионата некого залетного хищника — не то ястреба, не то коршуна. Я готов был глядеть на него часами, но так долго он не позировал. А птичка была действительно колоритной. На строгую головенку ее так и просилась корона — та самая, которую собирались напялить на мой собственный шарабан. В каком-то смысле я уподобился первооткрывателю, рассматривая мир глазами новорожденного, видя то, чего давно уже не замечал. Верно говорят, люди однажды фотографируют окружающий мир и больше никогда уже не видят. Предпочитают довольствоваться фотографией в голове. Довольно шатко, зато налицо отчетливая экономия. Памяти, нейронов и всего прочего…

Как бы то ни было, но я продолжал накручивать круги, с бега переходя на шаг, изредка присаживаясь на деревянную лавочку передохнуть. Здешняя тишина пьянила. Я пил ее, словно кисель или ряженку, смаковал маленькими глотками. Людей, что, выезжая на драндулетах в леса, первым делом спешат задействовать салонное радио или включают на вечный реверс магнитофонные ленты, я никогда не понимал. Тихонечко даже презирал. Потому как тишина для меня действительно была категорией особой — почти святой. Ну, не любил я, когда на нее покушались, когда электроваттами глушили хирургическую работу дятлов, пение пичуг и стрекот насекомых. Это было почти то же самое, что плевать в ручьи и колодцы.

Смутно я догадывался, что все происходило от того, что люди не умели думать. Думается всегда лучше в тишине, но если не думаешь, проще уживаться с шумом и гамом. Для появления любой даже самой малой мысли человеку необходим внутренний вакуум. Именно он рождает потребность заполнения. Тысячу раз говорено: природа не терпит пустоты. Вот и прорежется на голом месте зубчатый листик, вылупиться птенец, проклюнется корешок, в котором с изумлением вы опознаете свое самостийное. Процесс нарождения мысли — так же азартен и интересен, как всякое иное увлечение. Человек, хоть раз выигравший по-крупному на скачках, рискует превратиться в игромана, и тот, кто хотя бы однажды ощутил в себе самостоятельного мыслителя, тоже навряд ли откажется от удовольствия думать. Мало кто из властителей, ощутив на вкус абсолютную власть, отказывался от нее по доброй воле. Окружившие Наполеона в четырнадцатом году войска коалиции предлагали ему Францию в ее естественных границах, но он отказался. Ему по-прежнему нужен был весь мир. Отступающему Гитлеру в сорок третьем Сталин посылал людей с аналогичными предложениями, но фюрер, жить которому оставалось менее двух лет, также отказался. С тем же фанатичным упорством рвался вперед молоденький Македонский. Повелевать малой толикой мира всем этим воителям казалось уже неинтересно. Их внутренние паразиты желали большего. И оттого грозные полководцы остались всего лишь людьми, привыкшими повелевать племенами, государствами и нациями, но только не собственными мыслями. Потому и нельзя было именовать их властителями дум. Потому и блекнет их слава перед величием Аристотеля, Сократа и Вергилия. А ведь все мы способны быть властителями дум. Надобно только их иметь — эти самые думы, вкусить прелести манипулирования невысказанными словами. Но это искусство приходит только вместе с молчанием, и этим талантом наделяет исключительно Тишина.

Я вспомнил один из своих давних рассказов, в котором человек ежедневно садился за стол и писал письма своему мозгу. Он называл его не иначе как «Ваше Сиятельство» и сообщал о всем праведном и неправедном, наблюдаемом вокруг, рассказывал о своем непонимании людей — даже самых близких, спрашивал, почему результат еще не есть цель, и почему наделенный даром перевоплощения способен убивать столь же легко, как «ненаделенный». Все письма мой герой аккуратно подшивал в стопку и выкладывал на краешек стола. На утро ответы приходили сами собой, словно некто под черепной коробкой, получив письма, за ночь обдумывал вопросы и делал необходимые выводы.

Странный это был рассказ. Впрочем, как все мои рассказы, зачастую не имеющие ни сюжета, ни толкового финала. Я просто не знал, о чем хотел поведать самому себе. Вполне возможно, это было чем-то вроде тех бесконечных писем, которые кропал мой герой. Не помогали даже краткосрочные голодовки, к которым я также прибегал не столько ради здоровья, сколько для ясности ума. Голова действительно становилась более свежей, на ум приходили оригинальные идеи, однако писать лучше у меня не получалось. Можно было, конечно, ознакомиться со «здешними» моими шедеврами — теми самыми, о которых поминал главный администратор клиники, но какими бы они ни были, уж я-то точно знал, что к их созданию не был причастен ни сном, ни духом…

В голове звонко щелкнула незримая кнопка, и сам собой забубнил замогильный голосок Томаса Мора: «Живя далеко от моря и будучи почти со всех сторон окружены горами, они довольствуются плодами своей земли, отнюдь ни в чем не скупой, и сами не часто посещают других, не часто и посещаются…»

Забавным типчиком был этот Томас Мор! Наверняка имел проблемы с женщинами, страдал от гнилых зубов и несварение желудка, терпеть не мог «Биттлз» или что там у них было в те времена? А друзей, как пить дать, не имел вовсе, зато и мечтать умел иступлено, с верой, достойной самого оголтелого фанатика. Так или иначе, но этот текст он писал точно под меня. Живя в пансионате, я также никем не посещался, не посещал и других. Исключение составлял Осип, но он являлся частью меня, а следовательно и в расчет его брать было некорректно. В бреду люди не страдают от одиночества, но сейчас бред схлынул, галлюцинации миновали. Я был одинок, как никогда.

Без малого жизнь отшельника, без многого — неудачника…

Обогнув меня по крутой дуге, мимо промчалась парочка широкоплечих ребят в хаки. Чуть погодя, показался и третий. Этот ломился прямо через кусты, держа автомат над собой, словно двигаться приходилось по шею в воде. Это были мои охранники. Во время прогулок они вынуждены были хорониться за деревьями или вышагивать по тому же периметру, держась от меня на почтительной дистанции. Однако сейчас на меня они даже не взглянули. Что-то сорвало их с места, устремив в сторону железных ворот.

А в следующую секунду я понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Заставив меня распластаться на земле, в воздухе прогремела гулкая очередь, за ней последовала вторая. Прижавшись щекой к траве, я поневоле чертыхнулся. Все-таки не любили здешние людишки тишину. Ох, не любили! Подобно детям, с наслаждением дующим в различного рода дудочки и свистульки, они при каждом удобном случае жали на спусковые крючки, кидались снарядами, гранатами и минами, кромсали мировое безмолвие в блеклые лоскутья.

Вторя моим мыслям, часто защелкали пистолетные выстрелы. Начиналась вековечная игра — соревнование в меткости и силе. Грянул взрыв, и с потревоженных деревьев подобно снежным хлопьям посыпалась листва.

Подобравшись к одной из берез, я сел, привалившись спиной к шершавой коре, в зубы сунул свежую травинку. Между тем, метрах в двухстах от меня люди с яростью пуляли друг в друга. Не ради каких-то великих целей, — ради простого азарта, повинуясь агрессивным позывам внутренних паразитов… Становилось скучно, и я принялся гонять взобравшегося на колено муравья.

Говорят, если каждое лето нырять задницей в муравейник, непременно проживешь до ста лет. До сих пор возможности проверить эту версию у меня не было. А может, просто жалко было крушить собственным задом муравейники — эти величайшие архитектурные строения…

Один за другим взревели двигатели, стрельба стала отдаляться. Охлопав себя, я поднялся и валким шагом побрел к пансионату. В вестибюле нос к носу столкнулся с Клавой. За ней бежал доктор, на ходу прямо поверх халата натягивающий на себя ременную упряжь с массивной кобурой. При виде меня на лице у него проступило неподдельное облегчение.

— С вами ничего не случилось?

— Ничего, Клавочка, ничего.

Спрашивал меня доктор, но отвечать почему-то хотелось ей. А еще хотелось спросить насчет Осипа — приставал ли он к ней, о чем с ней говорил, не напугал ли часом? Ревность какая-то, что ли? До чего все-таки жадный народ — мужики! Дай им приличных размеров гарем — они и тогда будут коситься на сторону. Вопреки логике и реальным физическим возможностям.

— А что случилось, вы не знаете?

Я пожал плечами и, бросив взор на курносую Клавочку, второй раз за день совершил подвиг, а именно — отвернул голову и спокойным шагом прошел мимо нее.

Глава 4 Тайное и явное

— Ну, конечно же, мы познакомились, как же иначе! — Осип расхаживал по комнате, взволнованно размахивая руками. — Клавочка — очаровательное существо! Сколько детских интонаций, сколько прелестного наива! Даже не предполагал, что в наших весях еще водятся такие чистые фемины. — Остановившись, он метнул в мою сторону горящий взор. — И ты знаешь, я ее непременно спасу!

— То есть?

— Все просто. Завтра у нее экзамен по фармакологии, а это такие джунгли, такая кошмарная терминология! Вот она и сочиняет шпаргалеты. Догадываешься, куда переписывает?

— Куда?

— Ни за что не отгадаешь!.. На собственные ноги! У Клавочки обалденные ноги, Петр! Длинные, стройные… Вот она на них и пишет. Не заставит же ее преподаватель поднимать юбку!

— Ну, это, смотря, какой преподаватель…

— Тоже верно! — Осип с рычанием пристукнул кулаком в бок тумбочки и почти простонал: — Быть бы мне профессором у этих девочек! Ох, уж я бы ставил им отметочки! Миленьким моим, хорошим!.. Уж они бы у меня отличницами ходили — круглыми да сладенькими! Все, как одна.

— Ты был бы необъективным экзаменатором.

— Возможно, зато справедливым! — Осип строго поднял палец. — Справедливым и благодарным!

Логика была странной, но я уже не удивлялся его изречениям.

— Тогда слушай… — я зевнул, чуть прикрыв рот ладонью. — Сидит студент на экзамене, преподаватель спрашивает: «Вопрос на пятерку: как меня зовут?» Студент молчит. «Тогда вопрос на четверку: как называется мой предмет?» И снова молчание. «Что ж, — вздыхает преподаватель, — вопрос на тройку. Какого цвета ваш учебник?» В аудитории — ропот: «Во, валит, гад!..»

Осип нахмурился.

— Это ты к чему?

— Ни к чему. Анекдот такой есть.

— А-а… Так бы и предупредил.

— Увы, тогда пропадает вся соль… Так как ты собираешься спасать свою Клавочку?

— Очень просто. Мы заключаем с ней джентльменский договор, — важно объяснил Осип. — Она берет меня с собой на экзамен, а я, как стопроцентный джентльмен, помогаю ей с заданием.

— Каким образом?

— Ну, видишь ли… Дома у нее много разных сумочек, вот мы и подберем такую, чтобы я сумел влезть внутрь. Туда же она поместит все свои шпаргалки. Самое сложное, старик, это в нужный момент выудить нужную бумажку. Списать, конечно, — тоже не просто, но все же самый ответственный момент — это момент извлечения. — Осип с важностью покачал головой. — Сейчас же лето! Это зимой они в валенках на экзамены отправляются. А сейчас валенки не наденешь.

— Причем здесь валенки?

— При том, что в валенки можно по три-четыре килограмма учебников напихать.

— А как же ноги?

— Ноги? — голос Осипа потеплел. — Ноги, Петя, конечно, хорошая выдумка, но места, если здраво рассуждать, на них тоже в обрез. Всего-то от колен и до этого самого… Так что туда она запишет только самое ключевое, без чего вообще никак. Ну, а я в сумке буду сидеть с фонариком. Как найду нужную шпаргалку, краешек выставлю наружу. — Он мечтательно вздохнул. — Сегодня ночью репетировать будем.

— Значит, она тебя не боится?

— А чего меня бояться? — Осип взобрался на зеркальный шкафчик, с удовольствием полюбовался на себя в трюмо. — Мужчина я видный, с голосом. Они ведь ушами любят, сам, небось. знаешь, а уж я так могу сказать, что любая разомлеет. Опять же в экзаменационных делах незаменим… Мне бы вот только подстричься, — ты не поможешь? Все-таки репетиция, не хухры-мухры… И костюмчик бы какой спроворить. В шинельке-то жарко разгуливать.

— Так сними.

— Ага, чтобы прорехами щеголять? Сначала под нее одеть что-то надо… Опа! Кажется, шухер!..

То, чего я давно ждал, наконец-то случилось. Осип исчез на моих глазах. Но ничего особенного я не пронаблюдал. Он просто лопнул, словно мыльный пузырь, и с некоторым запозданием растворилось в зеркале его отражение. А еще через миг я расслышал скрип открываемой двери.

— Извините, что без стука, но такое уж приспело дельце…

Обернувшись, я разглядел Адмирала Корнелиуса. За его спиной перетаптывался громила с чемоданчиком.

— Видите ли, Ваше Величество, произошло нечто непредвиденное.

— Прорыв периметра?

— Не совсем, но… Словом, мы едва успели предотвратить утечку важной информации.

— Кто-то снова прокрался в пансионат?…

Адмирал энергично кивнул.

— Один из младших офицеров. Увы, оказался лазутчиком. Кто его подослал, нам еще предстоит выяснить. Но скорее всего, это либо Пахари, либо Ванессийцы…

— Что он успел натворить?

Не спеша с ответом, Адмирал жестом велел своему сопровождающему поставить чемоданчик на стол. Справившись с заданием, подчиненный выудил из кармана какой-то прибор, медленно обошел всю комнату. Наклонившись, пошарил под столом и продемонстрировал некую блестящую штучку.

— Раз! Теперь поищем второй…

Жучок номер «два» сотрудник извлек из-за металлической гардины.

— Вот теперь чисто.

— Хорошо, можете идти. — Адмирал благосклонно кивнул, и подчиненный мгновенно удалился. Я взглянул на чемоданчик.

— Выходит, некто разместил в палате жучки с целью прослушивания наших переговоров?

— Он не только подслушивал, но и записывал. После чего пытался вывезти записи с территории.

— Словом, очередное предательство?

— Вы правы, господин Кандидат-Консул. Здесь магнитофон, а в нем кассета, которую нам удалось изъять у наймита. Предателя поджидали сообщники, и он едва от нас не ушел. Охране удалось уничтожить одну из легковушек, но на второй эти люди имели все шансы удрать. Пришлось поднимать имперские вертолеты. По счастью, мои люди сработали, как надо. Ракетами было подорвано шоссе, там-то мы их и повязали.

— А что на кассете?

Адмирал распахнул чемоданчик, не без некоторой торжественности извлек портативный магнитофон.

— Здесь записи. Всех ваших последних разговоров.

— Вы хотите сказать — наших?

— Нет, именно ваших. А вот с кем именно… — плечи Адмирала судорожно передернулись. — Собственно, потому я и взял с моих людей подписку о неразглашении. Видите ли… Это по всем статьям беседа, но что касается второго собеседника…

— Момент! — я поднял руку. — Кажется, я понял. Голоса второго собеседника на ленте не слышно, так?

Адмирал Корнелиус кивнул.

— Да, на пленке попросту временные лакуны. Тем не менее, мои помощники, Перкарлайт и Зулис, уверены на все сто, что это разговор двоих человек. По временным параметрам, по логике, по всему. То есть, возможно, я перехожу грань дозволенного, но я бы хотел все-таки знать…

— Сумасшедший ли я? — я усмехнулся. — Но ведь вы сами курировали мое лечение! Я полагал, эта тема исчерпана.

— Да, но сумма необъяснимого превышает все мыслимые пределы. А мне бы очень хотелось вам доверять!

Я внимательно взглянул на Адмирала. Этот человек не лгал и не лицемерил. Подобно верному служаке-псу, он и впрямь хотел обрести доброго надежного хозяина. Он желал сильного монарха, но он отчаянно боялся недосказанности и подвохов. Уж чего стоят дворцовые интриги, этот прохвост знал превосходно. И выбор свой он остановил на мне отнюдь не случайно. Человек, способный предсказать затопление подвалов и смерть колдуна-поджигателя, мог предсказать и более весомые события. Например, будущее страны, происки ближайших соседей и так далее, и тому подобное.

Другое дело, что Корнелиус понятия не имел о моем Отсвете. Между тем, Осип приносил мне не просто сны, а знания. Он мог разгуливать где угодно и совершать самые немыслимые действия, он мог заглядывать в самые невероятные дали, но объяснять все это Адмиралу я не собирался. Проще уж сразу признать собственное сумасшествие и вновь возвращаться в психушку.

— Давайте договоримся так, — предложил я. — Слушать записи мы не будем. Я прекрасно все помню, и беседы, о которых идет речь, действительно имели место. Имели, и более того — будут иметь место в дальнейшем. С кем я беседую, вы не поймете. Думаю, вам это не так уж и нужно. Но можете мне поверить, к нашим с вами отношениям касательства это не имеет, как не имеет это отношения и к нашим общим недругам. Позднее я как-нибудь постараюсь растолковать, в чем тут дело, но пока это делать рано.

— Но если это происки…

— Ни в коем случае! — я твердо покачал головой. — Это не происки врагов, и давайте забудем о политике стрелочников. Знаете, есть такое изречение: трудно искать черную кошку в комнате без света — особенно если этой кошки там нет. Вот и нечего заниматься чепухой.

Адмирал Корнелиус упрямо набычился.

— Но я думал, что если за этой записью охотились, рискуя собственной шкурой…

— По глупости! — перебил я его. — Рискуя собственной шкурой по собственной глупости! Потому что тоже ищут черных кошек в черных комнатах.

Адмиралу не слишком понравилась моя речь. Это было видно по поджатым губам, по хмурому виду. Но как бы то ни было, он принял мое объяснение. По всей вероятности, к мысли о том, что я в какой-то степени являю собой господина Кандидата-Консула, он начинал уже привыкать.

— И последнее!..

Он с готовностью поднял голову.

— Если вы об Ангелине и Павловском, то девушка уже едет сюда. Господина Павловского все еще ищут.

— Я хотел спросить другое: что за странные имена у ваших помощников?

— Зулис и Перкарлайт? Не понимаю?… — он пожал плечами. — Самые обычные имена. Не такие, конечно, как Корнелий или Артем, но тоже вполне распространенные.

Чтобы не выглядеть дураком, я кивнул.

Глава 5 Маленький фейерверк…

Этой ночью Осип, разумеется, отсутствовал, а утром, едва появившись, сбросил с себя шинельку и начал проворно обряжаться в полосатую, неведомо откуда взятую тельняшку.

— Живем! — азартным шепотом сообщил он. — Паровоз бежит, поршни работают!

— Мне бы твои заботы. — Я поморщился.

— Это уж хренушки! — Осип покачал головой. — Ты у нас теперь из ранга августейших особ, а им жизненные радости не положены.

— Что же им положено?

— Мигрень, подагра и ранняя смерть от бомбы обкурившегося провокатора.

— И все?

— Ну… Если мало, еще всенародное обожание и ночной геморрой.

— Спасибо.

— Не за что, Ваше Величество… — став похожим на матроса анархиста, Осип подмигнул мне сразу двумя глазами и вновь удалился — на этот раз вполне по-человечески — через окно. По-видимому, отправился к белокурой студентке Клаве.

Впрочем, так оно было даже лучше, потому что уже через полчаса ко мне доставили мою Ангелину. И снова, увидев ее, я испытал двойственное чувство, — эту девушку я, без сомнения, знал, хотя знать ее я определенно не мог. Ни в прошлой своей жизни, ни в позапрошлой. Тем не менее, два образа слились в один, и этот обновленный образ я снова полюбил. Конечно же, она не была Натальей, но что-то от Натальи в ней явно присутствовало.

— Ты живой! — прыгнув от порога, она повисла у меня на шее. Сохранить невозмутимость не получилось. Глядя на ее слезы, я почувствовал, что и у меня невольно першит в груди. Так мы и стояли у порога, молча стискивая друг друга в объятиях. И тотчас исчезла жалость к себе и тому убежавшему в никуда миру.

В общем, было, над чем призадуматься. Хотя вряд ли я мог выдумать что-либо новое. По мнению сильных, любовь — это сплошные сопли. По мнению всех прочих, — болезнь и наваждение. Сейчас же точность формулировок меня не интересовала. Вполне добровольно я готов был страдать этой болезнью и этим наваждением.

— Господи, подумать только! — шепнула она. — Ты — и Кандидат-Консул!..

— Разве я не говорил тебе об этом раньше?

Она помотала головой.

— Ты говорил, что ты дипломат, но я и этому не верила. Ты ведь был раньше совсем другим!

— Лучше или хуже?

— Другим!..

Ревность — едкое чувство. Во всяком случае, говорить про «раньше» мне тут же расхотелось. Да и вообще расхотелось о чем-либо говорить…

Я взглянул на кровать, вернулся взглядом к распахнутой двери. Ногой захлопнул последнюю и стремительно подхватил Анну на руки. Она могла бы обидеться, но она не обиделась. Более того, моя торопливая свирепость ей даже пришлась по нраву. Мне даже не пришлось разогревать ее, — да мне этого и не хотелось. Я сам жаждал прохлады, и мой раскаленный альпеншток вошел в нее, как орудие ката в тело пытаемого пленника. Я не слышал шипения, но она явственно застонала. Не от боли, — от наслаждения. Как бывший психолог я мог объяснить это весьма просто: мы оба спешили разрядиться. От нервного напряжения, от затянувшихся страхов. И странное дело: моя слабость, перетекая в нее, обращалась в силу, а мое собственное исступление возвращало Ангелине былую выдержку. Это нельзя было именовать животным актом. Не было это и соитием двух мыслящих существ, — мы попросту лечились. Как умели и как могли. Она избавлялась от собственных переживаний, я — от своих. Трение наших тел добывало все тот же животворный огонь древних, и как в старину он продлевал нам жизнь, стимулировал к новым безумствам и новой боли…

А после наманикюренным пальчиком Анна выводила узоры у меня на груди, и я гладил ее по теплой спине, думая, что сам по себе человек всего лишь грустная половинка. И жаль, что этап окончательного становления неоправданно затягивается. Необходимы звенышки, без которых цепочка никоим образом не сложится. Но звенышек под рукой нет, и люди мучаются, вершат глупости, рыщут по земле, убивая себе подобных. Кто знает, потому, может, и убивают, что не находят свои биологические «половинки», к чужим же испытывая патологическую ненависть. Для того и дается им столь долгая жизнь, чтобы обрести, наконец, самое себя. Поскольку личностей нет, а есть математика сверхтяжелых чисел. Геометрия в разрезе и объеме. И люди, бродят по свету, не ведая, что на деле являются всего лишь дольками чего-то более целого. А впрочем… Надо бы расспросить обо всем этом Осипа. Уж он-то в подобных дебрях наверняка не плутает…

Ангелина, между тем, рассказывала про обыск и вооруженных людей, про перепачканный паркет и разорванные книги, про странного седого человечка, задававшего ей мудреные вопросы, про то, как со вчерашнего дня жизнь разом переменилась, и пара уборщиц перемыла все полы в квартире, а дюжий хлопец в синей униформе сноровисто сменил замки на дверях и, подробно расписав все коды, наделил запасными ключами.

На языке у меня вертелся добрый десяток вопросов, но опять все больше про прошлое. Только вот беда — прошлое тесно увязывалось с тем, кто был с ней до меня, а потому я молчал и думал. О погибшем Первом Визире, об Адмирале Корнелиусе, о больничных, воплотившихся в явь снах, о том, что лучше бы я сам сдал экзамен за Клавочку, нежели плыл в те ворота, в которые с неодолимой силой засасывало меня вот уже который день.

Как бы то ни было, но на предложение Корнелиуса я, по-прежнему, взирал с отстраненностью постороннего человека. Словно и не мне это было предложено, а кому-то другому.

Господин Кандидат-Консул… Дикость, если вдуматься! Из грязи да в князи, из врачей — в нечто помпезное и противоестественное. Меня и звать-то теперь не Петром, а Нашим Величеством. Хоть плачь, хоть смейся.

Впрочем, в эту минуту мне все равно было хорошо. Уже хотя бы потому, что рядом лежала Анна — горячая и разомлевшая, откровенно счастливая. А что может быть симпатичнее счастливой женщины? Я водил пальцами по мягким грудкам и вновь любовался ее профилем. Она была удивительно хороша. Даже яркое пятно света, появившееся у нее на подбородке, не портило Анны. Не портило до тех пор, пока не переместилось чуть выше.

Только тут до меня дошло, что это не солнечный зайчик, а нечто иное. Лазерный лучик уже поднимался ко лбу Ангелины, когда я грубо оттолкнул ее от себя. Ойкнув, она кувыркнулась с кровати в одну сторону, а сам я откатился в другую. Быстро переместившись, ухватил ее за локоть, на мгновение успел поймать вопрошающий взгляд, в котором разом читались и боль, и обида.

— Не поднимай головы! Снайпер!..

Но моего шепота она уже не услышала. Грохочущая очередь разорвала тишину. Обладатель лазерного прицела отчего-то не позаботился о глушителе. Простыня, которой мы только что накрывались, ожившим привидением встала на дыбы. Пули рвали материю, терзали обои. Не в силах достать нас на полу далекий стрелок в ярости опустошал рожок, уродуя комнату. Пуль он не жалел. В должной мере досталось и каменной пепельнице, и массивному термометру, и графину с водой. Брызнул осколками телевизор, а оконные рамы, движимые пулями, разошлись еще шире.

Потянув Анну за собой, я отполз к стене. При этом на все лады я продолжал костерить нашу охрану, которая все еще мешкала. Впрочем, с хулой я поторопился. Пространство за окном заполнилось взволнованными голосами, а чуть погодя дружно затрещали ответные выстрелы. Видимо, били не куда попало, а в цель, потому что пули перестали тиранить нашу комнату, и настала звенящая тишина.

— Ушиблась? — я сел на полу и взял в ладони лицо Ангелины. — Бедная моя девочка!..

Конечно же, она ушиблась. Совершить такой кульбит — да еще спросонья! Плюс неприкрытая обида. Все-таки толкнул я ее крепко. Что называется — от души. Само собой, теперь-то она поняла, почему толкнули и с какой целью, но подобно ребенку не могла удержаться от слез. Потому что ласкали, улыбались — и вдруг плюнули. Поди-ка объясни, что иначе было нельзя. Разум-то все понимал, а сердце опять играло в собственные игры. Вот вам и еще одна парадигма непростых жизненных отношений.

И снова, правда, уже совершенно не к месту я ощутил горделивый прилив. Во-первых, я не растерялся, а во-вторых, сходу сумел понять нюансы ее состояния. Все-таки прежний психолог был во мне еще жив. По крайней мере, несчастным и вконец заплутавшим бродяжкой я себя не чувствовал. Я мог копаться в мирском муравейнике, как дотошный механик в чреве трактора, — с надеждой если не починить механизм, то, по крайней мере, разобраться в принципе работы.

И отчего-то подумалось, что власть меня не испортит. Потому как не на того она, голубушка, напала. И потому как что-то я в этой жизни знал и умел. А значит, и зубки, в конечном счете, придется обломать им, а не мне.

Рядовой метра под два ростом застыл у самой двери. Командир охраны осмелился ступить чуть дальше, кончиками десантных ботинок коснувшись краешка ковра. Я не без удовольствия разглядывал его. Румянец во всю щеку, грудь колесом, бесхитростные глаза. Видно было, что служба парню нравится и нравится, что он состоит в охране первого лица державы. Правда, черт их знает, как им меня представили, но в лице юного начохра я разглядел лихую готовность как к показному испугу, так и к похвальбе. Снайпера они проворонили, это было ясно, однако уйти ему также не позволили, обезвредив в первые же несколько секунд. Так что все было в равной мере налицо: и определенное верхоглядство, и безусловная оперативность. Это уж как поглядеть — с какого угла и какой высоты. Я под собой высоты особой не чувствовал, а потому с выражением эмоций не спешил. Даже не стал интересоваться, кто именно устраивал на меня покушение и сколько их всего было. Тем не менее, хлопцы ждали от меня вопросов, и я не стал их разочаровывать. Кивнув на изуродованные пулями стены, поинтересовался:

— Что это было за оружие?

Бравый начальник еще круче выкатил грудь, без заминки выпалил:

— Автоматическая винтовка «Ругер» с рожком на двадцать четыре патрона, калибр восемь и два.

— Странный калибр.

— Никак нет! Стандартный для рундвеймарской системы!

Вот, пожалуйста! Еще одно новое словечко! Какая-то рундвеймарская система. А еще жуткие имена вроде Бургая, Зулиса и Перкарлайта. Не все, стало быть, перекрасились в Артемов да Иванов…

— Как звать тебя, сокол?

— Иван Лещенко, Ваше Величество!

— Иван? Уже легче… — я вздохнул. — И что же, Ваня, трудно служится с твоим именем в Артемии?

Юный командир замялся.

— Давай, Ваня, не тушуйся! Отвечай, как на духу.

— Поначалу трудновато приходилось. Про Ванессию то и дело намекали. В смысле, значит, не пора ли и мне туда перемещаться. Только я ведь здесь родился и туда не хочу!

— Понятно, Ваня, понятно, — я успокаивающе похлопал его по плечу. — Это все рудиментарное сознание. Скоро этих старорежимных идиотов мы всех повыведем. Потому как Иваны и Артемы — это что у нас?

— Не могу знать, Ваше Величество!

— Можешь, Ваня. Обязательно можешь. Артемы и Иваны у нас братья на век, так и запомни.

— Запомню, Ваше Величество!

— Вот так, а фразу с «немогузнайством» мы тоже изничтожим. Незнаек в нашей армии быть не должно! Это еще Суворов сказал. Знаешь Суворова?

— Никак нет, Ваше Величество. Не встречал.

Я вздохнул.

— Ладно, не встречал — так не встречал. А скажи-ка мне, Ваня, рожок-то он весь успел выпустить?

— Никак нет! — горделиво рявкнул юный офицер. — Два патрона осталось. Сам проверял.

— Что ж, молоток, лейтенант!

— Виноват?

— Или ты еще не лейтенант?

— Пока только старший подпрапорщик. Уже второй год.

— Ага, значит, дальше у вас идет прапор, а потом…

— Потом — звание поручика, Ваше Величество!

— Вот поручик — это оно самое и есть. В смысле, значит, лейтенанта. Хотя тебе этого знать пока не положено. Секрет.

— Виноват, Ваше Величество!

Глядя на то, с какой готовностью он отвечает на мои вопросы, я решился на очередной вопрос:

— Сколько у тебя здесь людей?

— Треть гвардейской роты. Согласно приказу Адмирала Корнелиуса.

— Лихо прячетесь! Я вроде бы никого не видел.

— Было приказано: людей не демаскировать.

— Знаю. Минные поля имеются?

— Никак нет! Только система оповещения. Сюда ведь и грибники, случается, забредают, а дача в основном пустует…

— Все правильно, поручик. Незачем подвергать грибников опасности.

— Я, Ваше Величество, пока только подпрапорщик…

— Плохо соображаешь, Ваня. Подпрапорщиков, как и подполковников мы упраздним, а ты с этой минуты поручик!

— Ра-стара-ва-вели-во! — гаркнул этот богатырь. Я похлопал его по плечу и кивком отпустил. Заметив удивленный взгляд Ангелины, пояснил:

— Ничего не поделаешь, все заводят любимчиков.

— Тебе он понравился?

— Мне понравилось его имя. — Я поскреб макушку. — Интересно бы узнать, куда подевался человек с другим интересным именем?

— О ком ты?

Я поглядел на Анну и ничего не ответил. Выводить Осипа на публику следовало постепенно, как доброго карпа на мелководье. А может, и не нужно этого было делать вовсе.

Глава 6 Перед Возвращением…

Вечер мы встретили в соседней комнате — с новым телевизором и новым графином. На этот раз на окнах имелись вполне приличные жалюзи, которые, наученные горьким опытом, мы поспешили опустить. Ранее здесь, вероятно, располагался кабинет, потому что вместо кровати красовался необъятных размеров стол с полным набором письменных принадлежностей, а по стенам тянулись заставленные книгами полки. Поскольку кроме стола и пары кресел иной мебели мы не наблюдали, пришлось обратиться за помощью к бывшему подпрапорщику. Румяный хлопец все понял как надо, и дело было улажено в пару минут. С помощью ребят Вани стол отодвинули к окну, а вместо него внесли чуть поцарапанную пулями кровать, скоренько застелив ее свежим постельным бельем. На эту кровать я тут же и повалился, устремив глаза к интереснейшему из зрелищ — беленому потолку с глазницами множественных светильников. Самое странное, что спокойствие меня по-прежнему не покидало. Той же Анне нынешнее происшествие далось значительно тяжелее. Забравшись с ногами в кресло, она бездумно листала выбранные наугад книги и стопкой выстраивала их на полу. Скорее всего, листала она даже не книги, а собственную память, заново переживая все случившееся. Что ж, явление вполне нормальное для всякого, перенесшего быстротечный стресс…

В какой-то из моментов она подняла на меня глаза и робко поинтересовалась:

— Как ты думаешь, что будет с нами дальше?

— Что-нибудь да будет, — я ладонью похлопал по кровати рядом с собой. — Бросай свое чтиво и беги сюда.

— Зачем?

Я не удивился и уж тем более не возмутился. Кризисы — это естественно, и все мы рано или поздно задаем окружающим этот вопрос. Этакая перчатка, бросаемая вовне, вызов, выдающий наше неравнодушие.

— Ты больна, я тоже болен. Больной больного всегда сумеет утешить.

— По-твоему, я больна? Чем же это?

Некая занозистость была налицо, и, перевернувшись на бок, я подпер щеку рукой, молча уставился на девушку. Конечно, трудно любоваться скукоженной в кресле фигурой, но на мою долю оставались коленки, а женские колени могут быть очень красивыми, если вы что-то в этом понимаете. Мне казалось, что я понимаю. И, переводя взгляд с загорелых коленей на лицо с антрацитовыми глазами, я вновь и вновь пытался поставить себя на ее место.

Что она думала обо мне?

Что она вообще такое БЫЛО?…

— Все больны, детка. — Я протяжно вздохнул. — Все, кроме грудных младенцев…

Фраза повергла ее в глубокую задумчивость, и нечто подобное испытал я сам. Гончими псами мысли мои заметались в бесплодных поисках. Кажется, я думал. А возможно, только думал, что думаю. О вселенной в целом и о себе — ее частном случае. О будущем, в котором столь ясно читалось наше прошлое. Ведь мы не воображаем свое будущее, а действительно видим. А если видим, значит, оно уже было?…

Я снова покосился в сторону Ангелины. Забавно, но пройдет какой-нибудь год, и я в состоянии буду предсказать любую ее реакцию, любое ее слово. И точно так же будет читать мое настроение она. Последние загадки исчезнут, и что останется? Если совсем ничего, то почему так славно и покойно у меня на сердце?…

Помню, одной особе женского пола, наделенной вздорным характером и вульгарным голосом, я выдал заковыристый комплимент. Комплимент она и впрямь тогда заслужила, но какая же бурная реакция последовала! Достойное поведение диктуют привычки, у нее же привычки к комплиментам не было. А потому это напоминало вздорную истерику. Что-то такое она пронзительно прокричала, пунцовея, начала отмахиваться руками. Затем минут на пять разразилась невразумительной тирадой, а в финале даже всхлипнула, промокнув глаза крепко наодеколоненным платком. Вот так я умудрился достать ее одной-единственной фразой! Позднее я не раз еще бывал на ее застольях, и неизменно в моей тарелке оказывались лучшие куски со стола.

Вероятно, чем-то подобным сумела достать меня и Ангелина. Чем именно — Бог его ведает. Но уж не коленками — это точно. И даже то, что она сейчас немного дулась на меня, было отчего-то приятно.

Как могут относиться к классному врачу? Конечно же, с уважением. А ко всем нашим горе-президентам? Да либо с неприязнью, либо никак. Во всяком случае, при жизни. А уж потом их просто воспринимают, как один из многочисленных фактов истории. Без мук и сердечного трепета. Потому что любить можно только своих. И дуться тоже. А своих всегда очень мало — пальцев двух рук едва хватает, чтобы перечесть всех. И не помогут в этом деле никакие земные достижения, не поможет технический прогресс, не поможет демократия.

Я снова похлопал ладонью по кровати. Я был великодушен, как никогда. Какая глупость играть в обиды, когда вокруг все так зыбко, когда через день в вас целятся из автоматов, когда даже из целого мира — с его морями, облаками и странами — вас в любой миг могут вышвырнуть, как нашкодившего щенка!

Я улыбнулся Анне — улыбнулся искренне. Во всяком случае, она сразу это поняла. И тут же просияла в ответ. Правда, попыталась спрятать улыбку в ладонях, но я тут же погрозил ей пальцем. Послал воздушный поцелуй и надул губы, откровенно дразня. Она съехала с кресла, на коленях двинулась ко мне.

Мы не ссорились.

Но мы помирились…

Осип заявился ночью, подгадав под мое случайное пробуждение. А может, что-то такое я услышал сквозь сон и потому успел разлепить веки. Маленький человечек протискивался между пластинами жалюзи и хриплым шепотом изрыгал проклятия.

— Что тут у вас еще за хреновина? Обдерусь же весь!

Разглядев спящую Анну, он малость поутих, но наступательных интонаций не оставил.

— Какого черта ты вообще переехали? Я туда сунулся, а там никого, какие-то стекла на полу, щепки! Вы что, посуду били?

— Вроде того. Только не мы, а в нас.

— Что?! Опять? — он даже подпрыгнул на месте.

— Не волнуйся, доблестная охрана отреагировала вовремя. По крайней мере, теперь мы в безопасности.

— Ага, как же!..

— Лучше расскажи, как прошли экзамены?

— Экзамены!.. — Осип взъерошил на макушке волосы, сердито прошелся по комнате. — Какие там, к черту, экзамены! Ты мне другое объясни, с чего это я вдруг расти начал?

Если он ставил целью меня огорошить, то это ему вполне удалось.

— Разве Отсветы растут?

— Еще бы! Все в полном соответствии с твоим внутренним поведением. Ты тут что-то без меня учудил, а я отдувайся!

— Не понимаю… Объясни толком.

И он объяснил — не очень последовательно, с первого перескакивая на десятое, но в целом вполне доходчиво, так, что картинка его приключений предстала передо мной в звуке и цвете.

Как и было оговорено, курносая Клавочка взяла с собой Осипа на экзамен, спрятав в сумочку вместе с компактной стопкой заготовленных шпаргалок. Вышло это не без некоторых сложностей, поскольку сумочки дамские в большинстве своем крохотные, годные разве что для пары-тройки среднего размера яблок. Разумеется, Клава выбрала сумочку покрупнее, но и в ней Осипу было чрезвычайно тесно. Плюс духота и вынужденная неподвижность. Но худшее началось на экзамене. Услышав номер билета, Осип заученно зашуршал бумажками, выискивая нужный листок. Клапан сумочки были приоткрыт, но читать в сумраке убористые каракули Клавочки оказалось все-таки сложно. Между тем, ножка несравненной медсестрички требовательно притопывала каблучком всего в пяти-шести сантиметрах. Один притоп означал, что профессор далеко, три — предупреждали о приближении. И вот тут в самый, можно сказать, неподходящий момент Осипа начало «распирать». Он ничего не мог с собой поделать. Его словно надували воздухом, и ноги сами собой выползли через клапан наружу, а руки и плечи разошлись настолько, что перебирать нарезанные бумажные квадратики стало совершенно невозможно. В отчаянии Осип завозился, и сумочка хлопнулась набок, немедленно насторожив бдительного экзаменатора. Но ужаснее всего было то, что при падении часть шпаргалок веером выскользнула наружу — чуть ли не к ногам подбежавшего профессора.

— Что это?! — ледяной голос преподавателя не оставлял никаких надежд. — Что это, я вас спрашиваю?

Должно быть, Клавочка успела пережить клиническую смерть, потому что голос ей отказал, и она едва нашла в себе силы, чтобы просипеть невнятное:

— Я… Я не знаю…

— Вон из аудитории! — страшным шепотом прошипел профессор. — С глаз моих, дрянная девчонка!..

Только абсолютно ненормальный мужчина, по мнению Осипа, мог выговорить подобное в адрес столь очаровательной девушки. Услышав сакраментальное: «с глаз моих, из сердца вон!», Осип не выдержал. Маленький человек без того был в полном накале от тесноты и духоты, а тут еще унизительное профессорское оскорбление. Словом, жутковатый голос человека, от которого зависела судьба Клавочки, а значит, в какой-то мере и судьба Осипа, привел последнего в состояние холодного бешенства.

— Ты хочешь знать, что это? — проревел он голосом рассерженного быка. — Сейчас ты это узнаешь, старый осел!..

И под визг экзаменуемых девиц, разгребая рассыпавшиеся шпаргалки, он выбрался из сумочки на глаза остолбеневшего профессора…

— Кошмар! — восхитился я.

— Не кошмар, а дебют! — крякнул Осип. — Первый симфонический концерт Гомункулуса! Да что там! Я устроил им форменный Аустерлиц. У них ведь там всюду колбочки, скляночки, скелет стоял у доски, кости какие-то выложены на полках… И вот — этот старый пень стал швырять в меня костями. Представляешь? Берцовыми, бедренными, черепными… Ну, я и вскипел. Такую задал ему трепку, какой он и в детстве не видывал. Девицы, конечно, все в коридор повыскакивали, а я указкой вооружился и пошел свистать по всем этим колбочкам да баночкам! Все вдрызг, понятно. Заодно и старого дуралея доставал… Нет, Петруха, это надо было видеть! Загнал этого хмыря в угол и указку на манер шпаги к горлу приставил.

— А он что?

— Ясное дело, на колени повалился. Заметь, безо всякой подсказки.

— Ну, а ты?

— Что я? Сказал ему, чтобы не смел тиранить девушек, что спалю весь его институтишко, если завалит мою Клавочку. И семя, ясно дело, истреблю до седьмого колена…

— Могу себе представить твой «концерт гомункулюса», — меня распирало от смеха, но я сдерживался, боясь разбудить Анну.

— А что? Все в точности по Лермонтову!.. — Осип, подбоченившись, с поэтическим подвывом продекламировал:

То был ли сам великий Сатана,

Иль мелкий бес из самых нечиновных,

Которых дружба людям так нужна

Для тайных дел, семейных и любовных…

— И что у вас там дальше получилось?

— Да ничего… — Осип сунул руки в карманы. — Народ посторонний начал вваливаться — и все почему-то с противопожарным инвентарем. Багры какие-то замелькали, топоры с лопатами… А я тут при чем? Я им не огонь. Вот и сиганул в окно. Там всего-то третий этаж был.

— Погоди-погоди! Ничего себе — третий этаж! А тогда на складе — чего же ты ваньку-то валял?

— Так то — тогда! Мне тебя, дурака, спасать нужно было…

Логику Отсвета понять было не просто, но я снова попытался прицепиться.

— Ну, с этим ладно… А расти-то тебе зачем потребовалось?

— Вот, дубина! — Осип шлепнул себя по бедрам. — Да ведь это не от меня зависело, а от тебя!

— Значит, действительная часть все же я? — подловил я его. — А ты — мнимая?

— Вот же навязался на мою голову! — Осип сердито запыхтел. — Мнимая, действительная, реальная — какая разница? Главное — ты тут кульбиты устраиваешь, в героя играешь, а отдуваться приходится мне!..

— Что тут происходит?

Мы разом повернули головы. На кровати сидела растрепанная Ангелина. Во все глаза она смотрела на Осипа. Я всерьез перепугался, что она сейчас рухнет в обморок или завизжит, как те девицы в институте, но ничего такого не произошло.

— Ань, только не волнуйся, Я тебе все сейчас объясню. Главное, не пугайся, договорились?

— А чего ей меня пугаться? — самодовольно проговорил Осип. — Я тебе, кажется, объяснял про мужскую и женскую суть. Вон и Клавдия все враз смекнула. Даже не ойкнула ни разу…

Ангелина откинула голову назад и громко рассмеялась. Я в панике уставился на нее.

— Ты чего?

— Нет, ничего. Я-то думала, что сон вижу, а это правда!..

Она продолжала смеяться все громче и громче. Осип, глядя на нее, широко заулыбался.

— Видишь, я ей понравился. А ты, балбес, ерунду какую-то молол…

Услышав его Ангелина прямо зашлась от хохота. Вторя ей, захихикали и мы. Слушать нас было одно удовольствие. Несолидный мужской лай вблизи звонкого колокольчика.

Глава 7 Переселение не Душ, но Тел…

Лежать на прогретых досках было чертовски приятно! Тем более, что по спине скользили умелые пальцы массажиста. Чередуя растирания, в дело вступали еловый и липовый венички. Пахло распаренной хвоей и медом, древесные сучки в березовых стенах, точно чьи-то глаза, ласково глядели на наше мельтешение…

Я прищурился. Что-то на моем загривке пальцы массажиста все-таки нашарили. Какое-то ненужное организму уплотнение. И пошли раскатывать-разминать, чтобы и следочка не осталось. Довольно крепко, но как раз в меру — без особой боли. Банщик, пузатый мужик с лоснящимся лицом и тройным подбородком, был в этих делах докой. Конечно, я предпочел бы, чтобы рядом оказалась Ангелина, но будни Кандидатов-Консулов продолжаются и в саунах. Вертлявый советник, Пантагрю, — один из тех, кого рекомендовал мне Адмирал Корнелиус, часто утирая лоб, сидел рядом и перебирал в руках ворох бумаг. Дикое зрелище — голый мужик в бане с папками и подшитыми документами! Но так было нужно, и, увы, ему приходилось терпеть баню, а мне приходилось терпеть его…

— …Генерал Хокен, — читал мокрый от пота Пантагрю. — Кавалер Багрового ордена, пожалуй, главная фигура на сегодняшний момент. Языкаст, имеет влияние на офицеров генштаба. Отличный организатор, через сеть своих службистов неплохо кормится от государственной кормушки.

— Ворует, что ли?

— Ну… Вы же знаете, генералы не воруют, они пользуются. Всем тем, чем их наделяет власть.

— А она наделяет их многим, — закончил я. — Ладно, читайте дальше про вашего Хокена.

— Да, конечно… — Пантагрю заволновался. — В последнее время генерал стал проявлять своевольство. Опять же казенным имуществом очень уж вольно распоряжается. Не только себе, стало быть, берет, но и знакомым, форменным образом, раздаривает. Кому дачу с машиной, кому квартиру казенную. Хотя с точки зрения закона все более или менее чисто. У него на этом деле головастый человечек посажен. Так что к бухгалтерии комар носу не подточит. Дружит, кстати, с шеф-интендантом столицы, хотя дружбу эту старается не афишировать.

— Может, его того? Разжаловать к чертовой матери? Этого Хокена?…

— Честно говоря, нежелательно. Среди офицерства он, форменным образом, популярен. Хотя…

— Ну же!

— Есть, разумеется, недруги и у него. В гарнизоне Камского града из-за плохого снабжения солдаты, форменным образом, голодают.

— Форменным образом!.. — фыркнув, я перевернулся на спину и шумно вздохнул. — Там, стало быть, и устроим парад-але. Так сказать, принародно. Обязательно подготовь списки недругов и этого Хокена туда вызови.

Пантагрю часто закивал.

— Есть еще парочка кандидатур. Некто полковник Важик. Этот уж совсем зарвался. Использует солдатиков на собственных огородах, дамочкам своим дачи строит, форменным образом. Само собой, на казенные денежки. Офицерские площади пускает налево, а то и сдает в аренду частникам. Пока вас не было, вел крамольные речи. Хвалился в четверть часа взять дворец приступом.

— В четверть часа? Ишь ты, герой какой!

— Известно, что ему покровительствует генерал-гусар Берда, — продолжал Пантагрю, — за что и имеет свою долю. Есть у полковника и друзья в Палате Визирей.

— Что-то вроде прикрытия?

— Вроде того…

Славно! Значит, и тут свои «крыши»… Я снова зажмурился. Веник пошел гулять уже по ногам, безжалостно ударил по пяткам. Китайцы, говорят, таким образом, пытали и даже казнили. То есть, конечно, не веником, а палками. Вот же диво дивное! Поменялся инструмент, поменялись и ощущения…

Послышалось чье-то сопение. Но это сопел не Пантагрю, а я. Должно быть, от удовольствия.

Хокен, Важик, Берда… Сколько же их там еще — вассалов, визирей и феодалов страны Артемии? И сколько еще крыш, которые следует рассыпать в черепичную пыль?…

Неожиданно вспомнилась моя собственная первая «крыша». Мальчик Вова одиннадцати лет — отчаянный и драчливый, как петух. С ним мы схлестнулись в первый же день прибытия в пионерский лагерь. Столовой ложкой, словно из маленькой катапульты, он запулил в меня порцией гречневой каши. Не зная еще, кто передо мной, я отважно ответил ему хлебным мякишем. Само собой, Вовочка вспылил, и мы тут же вышли из столовой, чтобы по-джентльменски разобраться один на один. Самое странное, что дрался он так себе. Вволю покатавшись по траве и как следует намяв друг дружке бока, мы тут же и помирились. Я подарил ему монету японской йены, он ответил не менее роскошным подарком, протянув самую настоящую сигарету. Словом, мы стали почти друзьями, и пользу этой дружбы я ощущал на протяжении всей лагерной смены. Вовчик оказался парнем крутой масти. Любой, кто отныне трогал меня, рисковал столкнуться с его командой. Я угодил в разряд неприкасаемых, а главное — впервые прочувствовал, чего стоит настоящая власть. Вовчик учил меня жизни с терпением старого наставника.

— Этих достаточно просто прижать. Цыкни и все, — говорил он. — А есть такие, что без фонаря под глаз ничего не вкуривают. Таким сразу бей по рогам. Если здоровый, то пяткой в колено. Штука проверенная, любого на землю свалит!..

Далекий голос Вовчика неожиданно отяжелел и забавным образом превратился в голос Пантагрю:

— Этих достаточно просто прижать. Пригрозить снижением визирских льгот, вызвать на ковер к Адмиралу, ордерком перед носом помахать. Смутное время — вот и расшалились. — Пантагрю шумно вздохнул. — Но есть персоны из отдельного списочка, с которыми надо разбираться особо. Без хорошего тычка вряд ли подчинятся.

— Знаю… — я задумчиво кивнул. — Таким надо сразу по рогам. Или пяткой в колено… Но информация, надеюсь, проверенная?

Пантагрю испуганно прижал руки к груди.

— Как же бы я мог… То есть, форменным образом, не осмелился бы!

— Ты смотри у меня!.. А то ведь и разобидеться могу. И тогда всех тут, форменным образом, пошинкую… — я поморщился. — Ладно, что там еще?

— Лес в Хайкальской области затоплен. Форменным образом, ошибки проекта. Пытались создать водохранилище, а получили болото в пятьсот гектар.

— Так…

— И пожар в гостинице «Корона». Жертвы — пятеро гостей из Ванессии. Эти чудаки двери перекрыли, воды в комнату напустили и в ванны попрятались. Так живьем и сварились. Теперь Ванессия заявляет ноту протеста. Требует наказания для пожарной службы.

— Кто же их в ванны нырять заставлял?

— Они утверждают, что работники посольства действовали по утвержденным правилам. Считается, что вода дает гарантию на десять-пятнадцать минут, а дальше должны прибыть спасатели.

— А у нас они через сколько прибыли?

Пантагрю понурил голову.

— Приблизительно часа через полтора. Ну, или два от силы…

Настроение разом испортилось, я сел. Не нравилось мне, когда гибнут люди. По каким угодно причинам. Даже по самым святым и объяснимым.

— Продолжение конфликта в Меретии. — Продолжил советник. — Секта «По» организовала демонстрацию, а караболики с пуэртинцами забросали их камнями…

— Камушки отложим на потом, — я кивком поблагодарил банщика, снова взглянул на советника. — Организуй-ка мне, братец, машину, слетаем к пожарищу.

— Имеет ли смысл?…

— Имеет. По крайней мере, выразим соболезнование. Я ведь не сухарь, я — человек.

— Понял! — Пантагрю сунул папку с бумагами под мышку, с готовностью поднялся.

Выходя из сауны, я увидел молоденького паренька, напряженно стоящего у вентилей. Чем-то он неуловимо смахивал на банщика, хотя не имел еще животика с подбородками и не лоснился как выставленная на огонь баранья нога.

— Сын? — догадался я.

— Ага, — банщик просиял. — Готовим, так сказать, смену. Учим понемногу.

— Мда… — я протянул руку, и банщик с осторожной жадностью ухватился за нее. Ладонь у него была горячая и крепкая. Мне стало интересно, и я протянул руку Пантагрю. Он ничего не понял, но на рукопожатие ответил. Узенький захват, никакой силы, но безусловная пылкость. Юноше, застывшему у кранов, я руки не подал, хотя его ладонь тоже было бы интересно сравнить с предыдущими. Кто-то когда-то даже книгу успел написать. По поводу рукопожатий. Рука — продолжение хозяина. Более того, если верить хиромантам, она — его судьба. И как знать, возможно, от того, как ты пожимаешь руку партнера, зависит вся твоя дальнейшая жизнь. В том прошлом мире я успел изучить данный вопрос вполне профессионально и мог ответственно подтвердить, что липкое рукопожатие не приносит друзей, хилое отпугивает удачу, паучье обещает массу неприятностей, включая порой и близкую кончину.

Покосившись в сторону подрастающей банной смены, я пробормотал:

— Оставь же сына, юность хороня. Он встретит солнце завтрашнего дня…

— Что, что? — банщик подался ко мне, чуть повернул голову. Очевидно, одно ухо у него слышало несколько лучше.

— Да нет. Это не про вас…

Глава 8 Пулей вверх…

Имел ли я возможность отвертеться? Очень сомневаюсь. Разве что немного побрыкаться, но результата это бы не принесло. Судьба всегда сильнее нас, и толчком плеча горы не сдвинешь. Это как с больным на каталке. «Эй, санитар! Может, все-таки в реанимацию?» И несокрушимым эхом: «Врач сказал в морг — значит, в морг!» Так и я. Взлетел на трон и застрял…

От обилия цветов голова заметно закружилась, и, приблизившись к комнатному бассейну, по которому невидимые насосы гоняли вкруговую воду, я сунул в прохладное течение кисть.

— Для чего я не родился

Этой синею волной?

Как бы шумно я катился

Под серебряной луной…

Ангелина удивленно приподнялась в гамаке.

— Это ты сочинил? Сам?

Я торжественно промолчал. Что делать, если все лучшее уже сказано до нас великими? Может, и я в иных условиях родил бы нечто мудреное, но вот вынужден пока повторять. За Лермонтовым, за Конфуцием, за десятками несносных светил. Такая уж у нас жизнь — двухплоскостная и двумерная. Плоскость быта и плоскость духа. А время — не плоскость и вообще не категория, как объяснил мне в недавней нашей встрече Звездочет. То есть странный этот человечек вообще отвергал время, как категорию. Еще и над параллельными мирами, о которых я имел неосторожность упомянуть, посмеялся. Правда, осторожно посмеялся, без особого куража. Присутствие Адмирала Корнелиуса его явно смущало. И все-таки кое-что он сумел мне подсказать. Философски отвлеченная беседа на деле имела самое прямое касательство ко всему случившемуся.

«Есть миры сопредельные, но никак не параллельные! — говорил Звездочет. — Возьмите ту же паутину, — вот вам и готовая картина мироздания. Все как в жизни. Сходимся и расходимся. Иногда на пару шажков, иногда на пару вздохов, а чаще всего навсегда. Ну, а время… Время придумали люди. Для календарей и регламентированного рабства. Время — пространство меж скукой и мудростью, пощелкивающие секундами вериги, которых на самом деле не существует…»

И так далее, в том же духе.

Честно говоря, авансы, что выдал мне Звездочет, откровенно пугали. То есть он буквально оглушил меня способностью говорить намеками и загадками. И при этом легко читал мои мысли, наперед угадывая несказанное, тут и там обходя шероховатые углы, маскируя их туманом междометий. Временами беседа с ним начинала казаться мне прогулкой по минному полю. Этот бородатый седовласый старец даже не беседовал, а затапливал вопрошающее пространство словесной лавой, ювелирно присыпал сверху вулканическим пеплом. Разговаривая с ним, я потел, как тот же Пантагрю в сауне. И только, почуяв явный перебор, Звездочет отпустил меня восвояси. Но как мне почудилось, некий контакт мы с ним все-таки нашли. Он был не прочь поделиться информацией в обмен на аналогичный товар. С моей стороны протеста высказано не было…

Дотянувшись до пульта, я нашарил нужную клавишу. С тихим жужжанием на стене разъехались шторы. Взору открылась здешняя карта мира. И вновь в голове закипело и забурлило: новое никак не желало перемешиваться со старым. Начиналась форменная абракадабра, потому что в здешней географии все было чудовищным образом перепутано — стороны света, материки, впадины и возвышенности. И называлась моя держава не Россией, а Артемией, и Москва здесь была рядовым городком, уступив столичное положение Екатеринбургу, и жители арты напрочь не принимали шуток, о чем следовало настоятельно помнить во время публичных выступлений. Наряду с Сибирью здесь присутствовала Чукотка, но ни Урала, ни Казахстана не было и в помине. То есть, говорить о том, что было и чего не было, не приходилось, поскольку списки получились бы преогромными. Новые города и новые районы сочетались с новыми, абсолютно не выговариваемыми нациями. Здесь обитали и драгеры, и катенхузы, и лапранды с кинвалами… Тут же рядышком мостились и свои родные племена: украинцы, грузины, белорусы, казахи и дагестанцы. И, разумеется, ничего похожего на знакомые с детства континентальные абрисы. Вместо шести материков — восемь, формой отдаленно напоминающие пчелиные соты, каждая размером с этакую Австралию. Из восьми континентов — два моих, еще на трех — кусочки моих колоний. В наследии — кроме дворца, дач и множественных гарнизонов — пара весьма серьезных конфликтов, политическая напряженность, повальная коррупция и жутчайшая инфляция. Строй — что-то вроде парламентарной монархии, хотя монарха здесь тоже выбирали, наделяя званием Консула, к которому уже после года правления путем проведения всенародного плебисцита прибавлялось несколько величественных приставок. Кандидат-Консул мог кое-что и обязан был прислушиваться к голосу народных избранников, а уж полный Консул мог все. По крайней мере — в теории. Практически же — следовало считаться с тысячей обстоятельств, и об этих самых обстоятельствах мне также рассказывали уже на протяжении нескольких дней пребывания во дворце.

«Вам надо бы показаться в армии», — подсказал мне седобородый Звездочет, и я послушно взялся за исполнение задачи. Проконсультировался с Пантагрю, а после отправился в Камские голодные гарнизоны, где довольно сурово потребовал смотра войск.

— Мне нужен не лощеный парад, я хочу видеть защитников в их истинном виде!..

Фраза уязвила одних и пришлась по вкусу другим. В армии, как и всюду, намечался раскол — и даже не раскол, — все там было испещрено мелкими и большими трещинами. Я это понял по докладам Пантагрю и увидел собственными глазами. Потому и начал свой «парад-але», прилюдно закатив оплеуху полковнику Важику, велев арестовать с десяток военных чинов. С Хокена я самолично содрал погоны, лишил звания и тут же объявил преемника. Практически ткнул пальцем наугад, выбрав наиболее симпатичную мордаху. Военные были совершенно не готовы к подобным переменам, а потому проглотили мое стремительное хамство. Зато солдатики приняли монаршее действо на «ура». На том, собственно, и строился расчет. Мой, разумеется, потому что ни Звездочет, ни Пантагрю подобной нахрапистости от меня не ожидали. Да и говоря по совести: я сам от себя такого не ожидал. Просто взглянул в сытые глазки Важика, уловил самодовольство на пухлом лице Хокена и вспылил. Есть люди, безусловно, хорошие, есть с первого взора не угадываемые, но есть и откровенные сволочи. Уж этих-то после своей долголетней психотерапевтической практики я угадывал слету.

Словом процедуру парада я беззастенчиво дожал до конца. Отказавшись от серебристого кадиллака, потребовал оседланного жеребца и, двинувшись вдоль выстроенных наспех шеренг десантников, морпехов, связистов и артиллеристов, устроил показательный смотр.

Звездочет объяснил, что франтоватого Кандидата-Консула, браво стоящего в сверкающем лимузине, принимали обычно неплохо. Но этого «неплохо» мне было мало, и я пошел дальше. Вместо парадного мундира я оделся в заурядное хаки, вместо кинжала привесил к поясу офицерскую саблю, а лимузину предпочел коня. Мне нужен был безоговорочный успех. И, доверившись интуиции, я останавливал жеребца через каждые десять метров, саблей указывал на очередного счастливчика, заглядывал ему в глаза, задавал два-три вопроса и тут же назначал командиром. Увы, у меня не было иного выхода. Это прежние цари да фараоны могли прикрываться незнанием народных тягот, в нынешний же век — век повальной телефонизации и газетного беспредела — ссылаться на собственное незнание было верхом нелепости.

Уж не знаю, чего они от меня ждали, но только не такой вспышки злости. Я орал и полосовал воздух саблей, ставил коня свечой и заставлял бледнеть интендантов. Одного из вспыливших адъютантов тут же вызвал на поединок. Конечно, он был не настолько храбр, чтобы схватиться со мной всерьез, но я повел с ним себя предельно жестко, поневоле заставив парировать мои атаки. По счастью, фехтовальщиком он оказался средненьким, а потому, поиграв с ним около минуты, я вышиб оружие из его рук и ударом плашмя попросту оглушил противника. Это окончательно ввергло офицерское собрание в панику, и, не теряя времени, я взялся за кадровую перестановку. Как в калейдоскопе люди перемещались, в считанные часы меняя погоны, уходя в отставку и сдавая оружие. «Недруги» генерала Хокена в этот день могли пировать на всю катушку. Очень многие из них подросли в чинах, многие украсили грудь орденами и медалями. По сути дела, командный состав я обновил более чем наполовину.

Возможно, это было чересчур, но я действовал по наитию. Тем более, что передо мной была армия, а армия во все времена уважала крепкую хватку. Эту самую крепость я и дал ей почувствовать. Возможно, этими людьми управляли еще более злые и свирепые паразиты — тем большую свирепость я должен был продемонстрировать со своей стороны. Такова природа всех хищников: они кусают тех, кто слабее, и убивают тех, кто выглядит иначе. А потому я маскировался, как мог, изображая не доброго отца, но злого отчима — столь же жестокого, сколь и справедливого. Помотавшись вдоль строя, я успел пожать не одну сотню рук, раздал около десятка затрещин. Заранее ознакомившись с личными делами Камских героев, украсил не менее полусотни мундиров гвардейскими крестами и звездами. Были, разумеется, и беседы с выбранными наугад хлопчиками. Мне нужна была правда, и я ее получал. Килограммами и тоннами. Впечатленные увиденным, солдаты с офицерами развязывали языки, высказываясь по полной программе. Я был суров и ласков и, в конце концов, сумел таки расшевелить эту братию. Двух толковых сержантиков из десанта решил и вовсе оставить при себе.

Со штабистами игры предстояли более сложные, но и тут главный расклад был уже совершен. Старых героев всегда заслоняют новые, а новые, по счастью, уже имелись. Я это видел по сияющим глазам, по оживленному говору справа и слева. Всего расклада я, понятное дело, знать не мог, но и совету Корнелиуса — быть одинаково ровным со всеми — следовать не собирался. Я выспрашивал, но не поучал. И, не откладывая дел в долгий ящик, тут же вершил и правил. Тот факт, что за все время моего пребывания в войсках ни одна мина не рванула подо мной, уже говорил о многом. Армия оказалась вполне лояльной, и эту лояльность следовало скорейшим образом превращать в дружбу…

Когда я покидал войска, в темнеющем небе распускались искристые цветы салютов, а смешавшиеся ряды бойцов ревели в тысячи глоток нечто похожее на «ура».

Тем не менее, все это было несколько дней назад, а сегодня… Сегодня мне предстояла очередная встреча со Звездочетом, и этой встречи я ждал с нарастающим нетерпением, поскольку прежние наши беседы проходили в обязательном присутствии Адмиральской свиты. Возможно, отношения Корнелиуса и Звездочета были не столь уж напряженными, но я отчетливо чувствовал повисшую в воздухе недоговоренность. И было видно, что человеку, занимающему почетный пост Звездочета, хочется поведать мне о значительно большем. Теперь подобная вольность нам была вполне по зубам…

— Как, однако, тихо! — вздохнула Ангелина. — Даже страшно.

— Не любишь тишины?

— Люблю. Но в той нашей квартире ее постоянно не хватало. Она была лакомством, понимаешь? А здесь… Здесь ее хоть ложками черпай. А когда мед — да целыми ложками, это уже не вкусно.

— Ты становишься философом, — я внимательно поглядел на Анну.

— Я всегда была такой. Только ты меня раньше не слушал. Или не слышал… — она осеклась. Эту тему она, как и я, старалась не трогать. Да и кто сказал, что необходимо знать друг о друге все до единой мелочи? Вовсе даже необязательно…

— Ладно, — я приблизился к шкафу. — Пора переодеваться.

— Пора?

— Увы… Трагедия всех официальных лиц в том и состоит, что они не могут себе позволить джинсов и драных свитеров. Да и в трусах по дворцу не очень-то походишь.

— А без? — Анна улыбнулась.

— А без — и подавно.

Глава 9 Мосье Павловский…

Время неспешной притирки и осторожного обнюхивания миновало. Едва нас оставили одних, я тут же задал вопрос в лоб:

— Так кто же я, черт побери? Человек, призрак, выскочка-авантюрист или природный шаман, силою снов изменяющий действительность?

Седенький старичок, обряженный отнюдь не в звездный маниак, а в самый заурядный и даже основательно помятый костюм-тройку, хитровато улыбнулся, рукой огладил аккуратную бороденку.

— Это, Ваше Величество, вам лучше знать, кто вы и откуда.

Я нахмурился.

— И все же… Нам надо выяснить диспозицию, вы не находите?

— Я свою давно выяснил.

— Понимаю. Вопрос первого выстрела. Кто быстрее спросит, и кто умнее ответит. Но я в такие игры предпочитаю не играть. Тем более, что на многие из моих вопросов у вас наверняка имеются исчерпывающие ответы.

— Вполне возможно. — Звездочет приглашающее кивнул в сторону кресел, сам присел, вольно забросив одну ногу поверх другой. На этот раз вел он себя несколько странно, и еще более странным было то, что последовало дальше. Изящно провернув в воздухе кистью, Звездочет ласково произнес:

— Ты бы объявился, что ли, Калистратушка! Уверен, наш гость тебя не испугается…

И в ту же секунду, угол комнаты осветился легкой вспышкой. В блеклом сиянии возник низенький человечек, который тут же и приблизился к нам. Шажочки у него были совершенно кукольные, и поначалу я даже принял его за Осипа. Однако размерами сходство и исчерпывалось. Этот лилипут мало чем напоминал моего Отсвета. Калистрат был более ухожен, а вместо железнодорожной шинели плечики его украшал вполне добротный смокинг. Впрочем, оттого он выглядел даже забавнее. Кукла и в смокинге!..

— Знакомая картинка, не правда ли?

— Это…

— Отсвет. Мой собственный. — Звездочет вальяжно качнул головой.

— Прошу любить и жаловать! — густым голосом добавил Калистрат. Кое-как взобравшись на кресло, он подмигнул мне карим глазом. — Ты, Ваше Величество, не пужайся. Мы, Отсветы, народ безобидный.

— Я знаю… — пробормотал я.

— Вот и хорошо, что знаешь, — улыбнулся Звездочет. — Наверное, настала пора раскрывать карты и снимать маски. Честно скажу, не очень хотелось бы расставаться со своей, но ты ведь, Петенька, меня съешь потом, разве не так?

Никакого мимического фокуса не произошло, не изменилась даже поза Звездочета, однако я вдруг рассмотрел, что передо мной сидит совершенно иной человек. Более молодой и статный, без бороды, с блестящими насмешливыми глазами.

Я тряхнул головой, и трансформация картинки ускорилась. Это казалось мистикой, чудовищным обманом зрения, но передо мной сидел… Передо мной сидел Димка Павловский собственной персоной! Образ его по-прежнему был неустойчивым, трепетал и двоился, но ошибаться я не мог, это был, разумеется, он. От оптической чехарды у меня поневоле навернулись на глаза слезы, и я поневоле припомнил давний эпизод, пережитый мною однажды на Азовском взморье. Нырнув тогда к затопленному катеру, я разглядел разлегшегося на ржавой палубе довольно крупного бычка. Я лег тогда напротив рыбины и уставился на него давящим человеческим взглядом. То ли хотел напугать, то ли заставить моргнуть. Но рыбы не моргают, и бычок преспокойно взирал на меня, не выдавая ни малейшего беспокойства. Время шло, и, глядя в его умные все понимающие глаза, я начинал ощущать растущее беспокойство. Стало казаться, что это не я, а он изучает меня — странное двуногое и двурукое существо, непрошенным образом погрузившееся в его родную стихию. Кончилось все тем, что в смятении я попытался его погладить, но даже этого сделать не сумел. Потому что вдруг рассмотрел, что это не бычок и вообще не рыба, а некое высшее существо, временно поселившееся на нашей неуютной планете. Его рот, огромные глаза, острые шипы на плавниках — все начинало странным образом расплываться и менять окрас. На миг мне даже показалось, что еще чуть-чуть — и я наконец-то увижу истинный облик азовского обитателя. Рука замерла в нескольких сантиметрах от его головы, трусливо дернулась назад, а последовавшее за этим удушье заставило меня торопливо всплыть на поверхность. Нечто подобное происходило со мной и сейчас. Облик старичка Звездочета неуловимо смазался, а вместо него отчетливо прорисовался мой давний друг и недруг Димка Павловский.

— Ну что? Ты ведь желал меня видеть, не правда ли? — Дмитрий снисходительно улыбнулся. — Да и я, честно говоря, соскучился. Кроме того, опасался, как бы тебя не сломали в психушке. Ты уж прости, но там моих людей не было. Да и с Адмиралом мы только-только начали налаживать нормальный контакт.

— Димка? — я никак не мог опомниться. — Ни черта не понимаю!..

— Спокойнее, Петруша, спокойнее. Медленно посмотри влево-вправо, а после вновь вернись ко мне. Адаптация к одному-единственному образу обычно происходит быстро.

— Какая еще, на хрен, адаптация!

— А ты уже забыл? Я ведь тебе толковал о матрицировании мира. Ты смотришь вокруг и видишь то, что ГОТОВ увидеть, не более того. Мир — всего лишь одна из интерпретаций мозга, цифровое изображение, поданное на сетчатку глаза, а после переработанное личностным процессором. Цель переработки — оптимизация всего видимого.

— Помню, читал, — с трудом выдавил я из себя. — Любимая теория наркоманов, мечтающих увидеть реальное мироздание.

— Что ж, их можно понять. Тот же псилоцибин усиливает восприятие, а метадон смещает палитру социальных эмоций в область откровенно животного спектра. Хотим мы того или не хотим, но мозг тоже фильтрует реалии по собственному произволу, зачищая от избыточной пестроты и лишнего негатива. Именно так создается угодная нам матрица. — Дмитрий пожал плечами. — Словом, был Звездочет — и сплыл. Лучше, если ты поскорее привыкнешь к подобным инверсиям. Тогда не будешь ахать по поводу экзотических картинок и сбывающихся снов…

— Ешкин кот! — я даже поперхнулся. — Значит, тебе тоже снится здешняя чертовщина?

Он скромно кивнул.

— Иногда бывает, хотя полагаю, что под влиянием наркотиков означенный процесс становится десятикратно опаснее.

— А может получиться так, что весь этот мир, ты, я и чертов Корнелиус привиделись мне в каком-нибудь случайном обмороке?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю! — Дмитрий усмехнулся. — Но как бы то ни было, усвой раз и навсегда: здешние грани более тонкие, нежели в обычном мире. Это во-первых, а во-вторых, для всех окружающих я по-прежнему значусь тайным консультантом двора. Для тебя же я — школьный товарищ, как в старые добрые времена.

— Никак не могу поверить…

— А ты постарайся. Сумеешь включить эту мысль, и в глазах у тебя тотчас прояснится.

Самое интересное, что Павловский снова оказался прав. Стоило мне взглянуть на него, как на прежнего Димку, и седенький Звездочет окончательно исчез.

— Но как? Как это возможно?! — я нервно поежился. Мне казалось: я многое уже повидал, однако нашлось в этом мире нечто, чем можно было меня изумить.

— Откуда мне знать? — Павловский хмыкнул. — Ты ведь тоже принял своего Отсвета, как непреложный факт, вот и со мной смирись. Есть Тень, а есть Отсвет — вот тебе и весь здешний перечень мадридских тайн. Можно, конечно, до последних дней ломать голову над загадками мира, но я, честно говоря, давно уже понял: значительно проще и мудрее принимать мир таким, каков он есть. Небо синее, а планеты круглые — спрашивается, почему? Не знаю. Огонь — горячий, а, черные дыры заглатывают на обед целые галактики, и тоже первопричин никто не знает. То есть, кое-какие предположения есть, но нам от них ни тепло, ни холодно. Атомов информации во Вселенной великое множество, но стоит ли тратить жизнь на то, чтобы собирать их в кошелку?

— Мне плевать на твои атомы! Я хочу знать, почему мы с тобой здесь и почему вместо Звездочета я вижу тебя?

— Насчет того, почему ты здесь, я тебе, кажется, уже объяснял. Что касается меня, то такой уж я человек. Пребывать в нескольких ипостасях всегда казалось мне удобным и интересным.

— Интересно — это факт! — звучно поддакнул Калистратушка.

— Вот-вот, — Павловский кивнул в сторону своего Отсвета. — Это ведь тоже моя ипостась. И замечу — не самая худшая. Или ты своего Осипа по-прежнему принимаешь за постороннее существо?

— Откуда ты знаешь, как его зовут?

— Слышал записи Адмирала. Кстати, скажи спасибо, — именно я успокоил твоего главного недруга. Он ведь после твоих фокусов в поликлинике всерьез загорелся тебя ликвидировать. Хорошо, хоть неглупый мужик оказался, сумел выслушать меня до конца, а, выслушав, понял, что с тобой лучше дружить.

— Разве они здесь не знакомы с Отсветами?

— Увы, материализация вторичных тел происходит исключительно при перемещении из среды в среду. У аборигенов Отсветов нет, у пришлых они временами появляются.

— То есть?

— Все проще пареной репы. Нырни в какой-нибудь темный пруд и сразу лишишься бездны привычных способностей. Разучишься говорить и дышать, перестанешь передвигаться на своих двоих, да и Тень свою вряд ли рассмотришь. Зато обретешь подобие невесомости и научишься парить.

— Причем здесь пруд?

— Это всего лишь пример, Петенька. Иллюстрация теряемых и приобретаемых возможностей. На Марсе ты бы прыгал как кузнечик, а на Юпитере только лежал бы да устало наблюдал собственный затылок. Даже, перемещаясь за границу, люди что-то теряют или приобретают. Вспомни советское время. Какими глазами мы взирали на супермаркеты и глянцевые журналы! Это тоже была степень свободы, совершенно нам не знакомая. Здесь же мы столкнулись не с чужой страной, а с чужим миром. А потому будь готов к тому, что и постоянная Планка здесь будет несколько иной, а квадрат гипотенузы окажется не равным сумме квадратов катетов. В чем-то этот мир проще, зато появляются зримые человеческие проекции. Короче говоря, радуйся, что материализуется только Отсвет. Могла бы запросто проявиться и Тень, а что это за особь, думаю, нам лучше с тобой не знать.

— Ясное дело! Все Тени — сучье племя! — задиристо буркнул Калистрат, и в голосе его послышались знакомые интонации.

— Мы, Петр, в массе своей имеем то, что хотим. Тщеславие дарит человечеству актеров и художников, жлобские качества — банкиров и миллионеров, лень и косность — наркотики и алкоголизм. Тот, кто не хочет семьи, никогда не вступит в брак, а кому не терпится улизнуть со своей исторической родины, тот рано или поздно сбежит. Не в Израиль, так в Антарктиду. В общем, ты сам, Петр, виноват в том, что скособочил свою карму.

— С чего ты взял?

— А ты вспомни. Что ты делал, к примеру, в том прежнем своем мире? Может быть, славил его? Наслаждался телевидением, пил пиво или ходил на мои сеансы? Нет, Петенька, ты ругательски ругал тот мир. И меня ругал, и своих несчастных пациентов, и президентов с их законами, и экологических вредителей.

— Правильно, потому что природа гибнет, а законы лживы и несправедливы!

Павловский лукаво погрозил мне пальцем.

— Природа, Петенька, всего лишь подчиняется нашим пожеланиям. Да и законы создаются не ангелами небесными, а вполне земными людьми. Уже только поэтому они не могут быть лживыми и несправедливыми. Другое дело, что тебя эти законы не устраивали, как, верно, не устраивал и весь мир в целом. Вот он и выплюнул тебя. Сюда — в государство визирей и мифического Кандидата-Консула.

— Да откуда оно взялось, черт подери?

— Надо думать, ты сам его и выдумал, а, выдумав, воплотил в явь.

— А корректоры? Я ведь сам держал в руках ту коробочку!

— Корректор — тоже один из местных обманов. Своего рода плацебо. Если веришь в него, то способен влиять в какой-то степени и на окружающее.

Брови мои сошлись на переносице, я лихорадочно пытался переварить сказанное Дмитрием.

— Теперь, надо думать, он по достоинству оценит свое прошлое. — Утробно проворчал Калистрат. — А через прошлое более тепло посмотрит и на будущее.

— Не слишком ли он у тебя разговорчив? — буркнул я.

— Не разговорчивее твоего. — Парировал Павловский. Красиво переплетя на колене пальцы, добродушно взглянул на Калистрата. — Да и почему бы ему не поболтать? Все равно речь его слышат лишь те, кому положено.

— А нашу с тобой?

— То же самое. Так что об этом можешь не беспокоиться. Мы можем говорить в присутствии Адмирала Корнелиуса, офицеров и Визирей, но их слух также настроен на свои образы и свои истины. Мы для них вне понимания, а значит, и слышать они ничего не будут. Либо столкнуться с той же тарабарщиной, с какой сталкивался в свое время и ты.

— Тогда почему ты придуривался в прошлой нашей беседе?

— Во-первых, нас записывали сразу несколько магнитофонов, а во-вторых, следовало тебя подготовить. Ты ведь, прости меня, Петенька, никогда особенно не понимал юмора. Там, где следовало просто немного посмеяться, тут же начинал ругать все и вся. А в нашей с тобой ситуации ругаться опасно.

— Ты намекаешь…

— А чего тут намекать. Ты и сам, должно быть, заметил, что здешний мир не слишком расположен к смеху. Вот и радуйся. Это не чей-нибудь, это твой мир. И кстати, о будущем Калистрат не зря поминал. О нем тебе и впрямь самое время подумать.

— О каком будущем ты говоришь?

— Разумеется, о твоем. С моим-то — все более или менее ясно. Я закоренелый конформист, и меня устраивает практически любая власть. Собственно, потому и меняю ипостаси, как захочу. А вот тебе, друг мой Петенька, от себя не убежать. Как говорится, что предписано судьбой, то уже на век с тобой.

— Ты знаешь про мою судьбу что-нибудь определенное?

— Нет, конечно. Но уж поверь мне: никакой ты не психолог. Иначе жил бы в ладу со своими жалобщиками и не лаялся с коллегами вроде меня. Ты, Петр, из разряда операторов. Тебе просто необходимо манипулировать чем-то грандиозным — эскадрами, дивизиями, нациями. Это даже не потребность, это свойство. А без реализации означенного качества ты обречен на вечное брюзжание. Что называется, генерал без армии.

— С чего ты взял?

— Как это с чего? Я ведь тот же институт заканчивал, что и ты. И людей изучал ничуть не меньше тебя. Правда, ты их пытался лечить, а я старался понять. Как выяснилось, это разные вещи. — Павловский неожиданно изогнулся корпусом, подался ко мне ближе. — Ты знаешь, а я ведь не очень удивился, что именно ты угодил в Кандидаты-Консулы. Очень уж критиковал в той прежней жизни царей с президентами. Выходит, самого тянуло на трон, а? Скажешь, я не прав?

— Не говори ерунды!

— Это не ерунда, это азбука психологии. Ругал власть, вот тебя и щелкнуло по носу. Дескать, сам теперь попробуй!.. Но это ладно, — главное, не забывай капитана «Принцессы Софии» — того самого, что отправил на дно всех своих пассажиров. Мог ведь позволить спасти, но не позволил. Приказал сидеть и ждать штиля. В итоге дождался шторма и погубил три с половиной сотни жизней.

— Это ты к чему?

— А к тому, Петенька, что иные твои здешние проекции даже для меня оказались полной неожиданностью. Например, что это за жутковатая история с больными в клинике?

— Ты и об этом знаешь?

— А как же! Когда исчезли первые двое, я сразу понял, что дело не чисто. Отсветы, конечно, тоже могут порядочно колобродить, но они никогда не делают такого, на что способна Тень.

— Что?!

— Да, Петенька, похоже, ты протащил сюда не только Осипа, но и кое-кого пострашнее. Понятно, что это не твоя вина, однако прими к сведению.

— Погоди, погоди! — я вскинул руку. — Я просто кое-кого видел во снах, а после получалось так…

— Что эти кое-кто погибали. — Дмитрий энергично кивнул. — Все верно. Витая в мире теней, ты матрицируешь подобие заказа. Насколько я знаю, это случается у многих, но не у многих есть верный и злой пес, готовый ринуться на врага по первой команде.

— А почему ты считаешь, что сам не имеешь тени? — задиристо поинтересовался я.

— Потому что возле меня не умирают от инфарктов. — Павловский пожал плечами. — Хотя как знать, возможно, и у меня есть в загашнике нечто, о чем я пока не подозреваю. — Он вздохнул: — А теперь вопрос более личный: скажи, Петь, после всего того, что случилось, после моих сеансов и после здешних покушений веришь ли ты еще во что-нибудь?

Я хмыкнул.

— Кажется, начинаются тесты?

— Понимай, как хочешь.

— Что ж, пусть так… — передразнивая Дмитрия, я тоже переплел пальцы на колене, картинно выпятил губы. — Не бойся, Димон, конечно же, верю. Например. в девушек красивых, в те же законы, если они справедливы, в мудрых людей. Верю в любовь с первого взгляда. И не с первого, кстати, тоже. А еще верю в тишину и силу.

— В силу?

— Уж прости, без нее как-то не обходится. В сущности, и там, и здесь я наблюдаю одно и то же: миром правят сердце и бицепсы. Сердце — для ангелов, бицепсы — для чертей. Иначе просто сгрызут. Ты знаешь, сколько раз в меня уже стреляли?

— Догадываюсь, — он пожевал губами. — Но могло быть и хуже.

— Не понял?

— А что тут понимать? Могло быть гораздо хуже. — Дмитрий качнул головой, на секунду зажмурился. — Видимо, пришел и мой черед раздвигать кулисы… Так вот, объяснение всему случившемуся с тобой — одно-единственное: тебе, сударь мой, надлежало сыграть роль дублера. Дублера при прежнем Консуле.

— Кажется, что-то такое мне уже говорили…

— Вот-вот! Зачем иные правители заводят дублеров? Особенно, когда в стране инфляционные ожидания, армия бузит и назревают социальные потрясения? Да затем, чтобы элементарно отсидеться. Это у нас хаос и политика проходят на ура и на авось, а здешние ребята давно уже все просчитали на много ходов вперед. Каждый пятый Консул погибает здесь от насильственной смерти, каждого третьего пытаются свергнуть. Войны проходят аккуратно каждые двенадцать лет — не слишком разрушительные, однако и не бескровные. Вот и выпали нынешнему Консулу все черные козыри разом. Плюс тотальная деноминация и кризис доверия со стороны общества. Можно, конечно, уступить, а можно и переждать, прикрывшись на время дублером.

— Но почему я? Почему не какой-нибудь актер? Как у того же Черчилля или Хусейна? Разве это не проще?

— Не проще, Петруша. — Павловский покачал головой. — Не забывай, что это все-таки иной мир со своими особыми свойствами.

— Ты о комплексных числах?

— А хоть бы и так. Нас ведь потому и разорвало на три части, что мы из иного теста. Здешние аборигены действительно не имеют ни Отсветов, ни Теней, потому что все это спрессовано воедино. Иными словами, это более плотный мир, и кто есть кто — тут сможет угадать любой ребенок. Все равно как собака угадывает кошку по запаху. Поэтому им требовался не просто двойник, а полная копия, понимаешь?

— Брр!.. — я помотал головой. — Начинал уже понимать и снова запутался. По-моему, ты себе противоречишь. Сначала говоришь, что прежний мир вышвырнул меня сюда по моей же вине, а теперь утверждаешь, что к этому приложил руку кто-то из местных.

— Верно, приложили. Скажу больше: для таких целей имеется даже соответствующая аппаратура.

— Ну-ка, ну-ка! — я встрепенулся.

— Сказать по правде, об аппаратуре не хотелось бы сейчас говорить. По той банальной причине, что ничего интересного тут нет. Мы не пользуемся синхрофазотронами и не выстраиваем каких-либо коридоров, по которым можно пробежаться до сопредельного измерения, — скорее мы выворачиваем подходящих кандидатур наизнанку. Знаешь, как в гороховом супе, — одну горошину проталкиваешь в глубь, а на ее место тотчас всплывает другая — из тех, что поближе, а может, и самая неустойчивая.

— Выходит, я оказался неустойчивым?

— Не ты, а твоя связь с родным миром. Сцепление — оно тоже бывает разным. Одни при родителях всю жизнь обитают, другие отращивают первые белесые усики и тут же срываются с места в вольную жизнь. Нечто подобное наблюдается и тут. — Дмитрий улыбнулся. — Чтобы жениться, мало любить, — езе требуется, чтоб тебя любили. Хотя бы самую малость. Так что здешние дублеры в этом мире — обычное дело. Не ты первый, не ты последний. Возникает нужда, начинается притяжение. Ну, а кто именно притянется, это, извини меня, вопрос случая!

— Но ведь нужна копия! Ты сам сказал!

— Вот здесь-то и кроется один из фокусов перехода. То самое матрицирование, о котором мы говорили. — Павловский устало вздохнул. — Другими словами, копия не нужна, — сгодится первый встречный, кто сам изъявит готовность к перемещению. А дальше идет адаптационный процесс, в результате которого ты, наконец-то, дорисовываешь этот мир, как тебе хочется, а мир дорисовывает тебя. Процесс, разумеется, не самый гладкий, однако вполне результативный. Другое дело, что недруги двора об этих секретах тоже отлично наслышаны, — потому и начали на тебя заблаговременную охоту.

— На меня?

— На кого же еще? Одни из кожи вон лезли, чтобы тебя умертвить, другие по мере сил защищали. В том числе и я.

— Ты тоже меня защищал?

— А как же! Или ты всерьез поверил, что реальный Кандидат-Консул сгинул в нашем мире? Нет, конечно. Вернуть его не столь уж сложно, однако Зеркалами Перемещения ведаю я, и в нужный час господин Адмирал получил от меня тот ответ, который требовался для твоего спасения. Обнаружь они настоящего Консула в зазеркалье, и тебя бы без сомнения списали. Но чего не сделаешь для старого друга.

— Ты утаил от них истинное положение дел?

— Верно, утаил. Пусть, думаю, покуражится старый дружок. Все равно хуже не будет. — Дмитрий устало вздохнул. — Что же касается миров, то еще раз повторяю, их неисчислимое множество! Сплошной гороховый суп. Собственно, потому и появилась на свет идея дублеров. Сам посуди, если на подготовку подходящего актера иногда затрачивается не один год, то с помощью нашей аппаратуры…

— Можно выдергивать их одного за другим, как карасиков из пруда.

— Точно! И все они после скоропостижного матрицирования будут удовлетворять всем здешним требованиям. Народ принимает их за царствующих особ, совершает свои кровавые посягательства и на том успокаивается. Проходит еще неделька, и истинный Консул благополучно возвращается.

— Интересное кино! А как насчет морального аспекта?

— Смешной ты человек! Разве моральный аспект когда-либо присутствовал в политике государств? Моральный аспект — это щит, которым в нужный момент прикрываются господа ораторы. И даже не щит, а фиговый листок. А посему — в интересах нации…

— Началось! — толкнувшись от подлокотников, я вскочил. — Почему, как только заходит речь о больших подлостях, немедленно поминаются интересы нации?! Это что, аргумент всех времен и народов?

Палец Отсвета Дмитрия обличающе указал на меня.

— Оператор! — усмешливо прогудел Калистрат, — как есть Оператор. Боюсь, будет у нас с ним хлопот.

— Посмотрим… — миролюбиво произнес Павловский. — Но тебе, Петр, я все же хочу лишний раз напомнить о судьбе «Принцессы Софии». Этот мир — не погремушка, тут тоже живут люди и бегают во дворах дети. Так что ты уж бей, но аккуратно.

— Боишься, что пойду по следам грозного Сталина?

— Ну, Сталин тебе не указ, — ты и дальше пойти можешь. Тем более, что по большому счету, особых следов в истории усатый горец не оставил.

— Это как же? — Я озадаченно нахмурился.

— Да так. Еще один мировой миф, только и всего. Не хуже и не лучше десятка иных царей.

— А как же репрессии?

— Были, конечно, но у кого их не было? Сталин, Петруша, — один из многих. Подхватил романовскую эстафету, покуролесил три десятка лет и сгинул. А вот Николай и впрямь крепко наследил. И страну вверх тормашками поставил, и историю вспять повернул. Кстати говоря, — не только российскую.

Я покачал головой.

— Мда… Забавное у тебя получилось сравнение!

— Чем же оно забавно?

— Да тем, что Николай все свои войны проиграл, а Сталин, пусть жуткой ценой, но выиграл.

— А выиграл ли? — Дмитрий прищурился.

— Не знаю… — Я задумался. — Это, пожалуй, даже самый умный компьютер не рассудит. Как ни крути, счет не на тысячи идет, — на сотни миллионов.

— В том-то и закавыка! Дело императоров — не забывать о своих поданных. — Наставительно произнес Дмитрий. — А твой коллега из романовской династии от них отрекся. Самым вульгарным образом.

Разговор об императорах начинал меня слегка утомлять.

— Ладно, Бог с ними! Лучше скажи, можно ли мне поинтересоваться устройством твоей загадочной машины.

— Какой еще машины?

— Да той самой, что тасует людей по временным колодам?

— Ах, вон ты о чем! — Дмитрий улыбнулся. — Что ж, тебе сейчас все можно. Только это ведь, собственно, не машина, — всего-навсего система зеркал.

— Зеркал?

— Ну, да. Ты уже и сам, наверное, понял, что с оптическими фокусами в этом мире все обстоит намного сложнее. Тени, Отсветы, комплексные и плоские образы… — Мой собеседник сделал обтекаемое движение рукой, словно погладил некое невидимое животное. — Скажем, хочется тебе вместо яблока увидеть грушу, и именно так оно и случится. А нужно тебе будет вообразить неимоверной красоты девушку, и не сомневайся, первая же дурнушка окажется таковой.

Сухо сглотнув, я без сил опустился в кресло:

— Ты хочешь сказать, что Ангелина…

— Я ничего не хочу сказать! — быстро перебил меня Дмитрий. — Ничего, кроме того, что мы в состоянии выстраивать для себя здешние образы. Добавлю — вольно или невольно.

— Черт бы тебя побрал! — слова Дмитрия меня все-таки зацепили. — Но ведь она… Она действительно меня любит!

— Правильно. И будет любить. — Хмыкнул Павловский. — До тех пор, пока тебя это устраивает. А пожелаешь поссориться, и все получится проще простого. Уж ты мне поверь… Кстати, в том прежнем мире все происходило, в сущности, так же. Разве что проявлялось менее явно. Вспомни хотя бы своих знакомых — как они себя вели, какие замечания тебе делали, о чем болтали. Уверен, ты найдешь много общего со своей нынешней пассией.

— Мы, кажется, говорили о зеркалах. — Хмуро напомнил я. Продолжать беседу об Ангелине желание пропало.

— Что ж… Кто первый додумался до этой системы, я не знаю, но, видимо, нашелся умник. Шесть зеркал устанавливаются особым образом — так, чтобы в каждом отражалась часть транспортируемого объекта и часть зеркала, стоящего напротив. Далее включается особое лунное освещение, и на свет появляется седьмое зеркало.

— Седьмое?

— Верно. Только не плоское, а объемное. Грубо говоря, это что-то вроде голографического продукта шести зеркал. По сути, это и есть проход в иной мир. Система, как видишь, крайне не сложная, а потому схема расположения зеркал хранится в строжайшем секрете. Человек делает шажок и исчезает.

— Мда… — я качнул головой. — В самом деле, не сложно.

— О чем и речь!

— Значит, прежний Консул воспользовался системой зеркал и смылся?

— Верно, так оно и было.

— Значит, он ждет, когда меня, наконец-то, пристукнут?

— Думаю, с большим нетерпением, поскольку твоя смерть — для него еще один шанс.

— И где же он сейчас обитает?

— А разве я еще не сказал? — Дмитрий усмешливо переглянулся с Калистратом. — Видишь ли, Петенька, он теперь проживает в твоем прежнем мире, в твоей прежней квартире. Надо думать, и лечить он пытается твоих прежних пациентов.

— Вот как? — я прикусил губу. — В таком случае, ему можно только посочувствовать.

— Не знаю, как там насчет сочувствия, но Консулом он был, если честно, неважнецким. — Дмитрий улыбнулся. — Кстати, если бы ему было там плохо, он дал бы мне знать. Связь, пусть односторонняя, у нас имеется.

— Выходит, он молчит?

— Увы… Именно этим и объясняется, что тебя засадили в психушку. Я тебя не сдал, а в отсутствие реального правителя господин Корнелиус не стал рисковать. К слову сказать, он поступил вполне грамотно, поскольку психушка — самое безопасное место во время смут. Кому придет в голову разыскивать там действующего двойника? Зато теперь можно не волноваться. Пока ты отлеживал бока в лечебном заведении, все, кто спешил на тот свет, успели удовлетворить свои желания. Пик кризиса миновал, можно начинать править.

Я ничуть не удивился, когда знакомым движением Павловский выставил на столик шикарную бутылку. Конечно же, снова коньяк, и наверняка самый дорогущий. Мой школьный дружок был в своем амплуа.

На миг показалось, что в глаз попала соринка, и образ бутыли неустойчиво расплылся. Сморгнув, я посмотрел на Дмитрия. Тихо поинтересовался:

— Послушай, Димон. Может, я и тебя выдумал?

Не отвечая, он неспешно разлил коньяк, придвинул мне узорчатую рюмку.

— Почему ты молчишь? — потянувшись за рюмкой, я разглядел, что пальцы мои дрожат.

— Если ты ждешь от меня ответа, могу ответить, — Дмитрий лукаво прищурился. — Я не знаю, Петруш. Честное слово, не знаю…

Глава 10 Медленное погружение в Органон…

Ангелина смотрела на меня обеспокоенным взглядом. Лодочка ее ладошки медленно подплыла к моему лицу, погладила лоб, осторожно прикрыла веки.

— Что с тобой, Петенька?

— Ничего особенного.

— И все-таки?

Я горестно вздохнул, поймал ее руку, поднес к губам.

— Видишь ли, моя хорошая, я снова меняюсь.

— Как это?

— Очень просто. Подобно змее сбрасываю старую шкурку и наращиваю новую.

— Ты так странно это говоришь. — Она растерянно придвинулась ко мне ближе.

— Потому что это всегда больно — менять образ и покидать тело. — Я похлопал себя по груди. — Увы, это прикипает к нам намертво. Если рвешь, то получается с кровью и мясом.

— Я не очень понимаю тебя…

— Да я и сам себя не очень понимаю. Один мой умный соотечественник однажды сказал: «я все еще мечтаю превратить мир в счастливый сад, но теперь-то я знаю, что это не из любви к людям, а из любви к садам».

— Тебя так пугает власть?

— Хуже, милая. Я ее ненавижу. И всегда ненавидел.

— Но ведь без нее тоже нельзя.

— Ты умница, детка, и, конечно же, права на все сто. Без нее действительно нельзя, поэтому я и терплю. Нельзя всю жизнь сидеть в мальчиках, когда-нибудь пора и мужать.

— Ну. Конечно же! — с нарочитой бодростью произнесла Анна. — Я уверена, ты справишься. Ты ведь такой хороший и такой добрый.

Слушать ее было сплошное умиление, и все-таки я снова фыркнул:

— Добрых и хороших Консулов не бывает.

— Значит, ты будешь первым! — с вызовом сказала она. — И покажешь им всем, что можно обеспечить нормальную жизнь без плах и виселиц.

— Ты действительно в этом уверена?

— Ну, конечно, милый! — она порывисто меня обняла. От рук ее по моему телу пошли жаркие волны. Мне сразу стало легче. Энергия ее слов подняла мою внутреннюю температуру на пару градусов. — Кроме того, ты не только добрый, — ты еще и умный!

Это не было издевкой, — Анна говорила на полном серьезе. Я открыл было рот, чтобы ответить, но в эту минуту затрещал зуммер. Две тревожных и настойчивых трели. Вынырнувший из угла заспанный Осип досадливо колотнул голой пяткой по клавише, задействовав переговорное устройство. Я вновь обратил внимание на его уменьшившиеся размеры. Если так пойдет и дальше, очень скоро он уместится в портсигар, а там и в спичечный коробок…

— Тысячу извинений, Ваше Величество! — донесся из селекторного устройства взволнованный голос Адмирала Корнелиуса. — Я понимаю, что вы заняты, но вынужден незамедлительно просить у вас аудиенции!

— Ну вот, опять что-то стряслось! — Осип в голос зевнул, почесываясь, двинулся обратно в свой уютный угол.

Брови Анны недовольно шевельнулись.

— Мне уйти?

— Если тебя не затруднит…

Она без слов поднялась, набросила на себя халат и покинула комнату. И почти сразу же противоположные двери мягко распахнулись, и в комнату вошли двое. Адмирал заявился не один, а в сопровождении Звездочета. Я взглянул на старца, и оптический фокус вновь повторился, но уже с меньшими для меня потрясениями. Более того, абрисы Димки Павловского и седовласого старичка начинали престранным образом совмещаться. Я глядел на него, словно на изысканную голограмму, а он перетекал из одного образа в другой, словно детская объемная картинка. Впрочем, чудо с Осипом, которого отчего-то наблюдали только мы с Анной, подготовило меня ко многому.

— Не узнаю нашего хладнокровного Корнелиуса. — Павловский фамильярно похлопал Адмирала по плечу. — Нынешние сюрпризы его совсем задергали. Самое смешное, что это ему, похоже, нравится.

— То есть?

— Ты у нас девятый дублер, понимаешь? — Павловский скорчил усмешливую мину. — Всех предыдущих перещелкали, как мух, а ты уцелел. Значит, что-то в тебе действительно есть. Какое-то тайное противоядие. По крайней мере, так кое-кому хотелось бы думать. Вся эта кутерьма с царствующими особами уже порядком надоела обществу.

— Что приключилось на этот раз? — я перевел взор с Павловского на Адмирала.

— Здание лечебницы… — выдохнул он.

— Что здание лечебницы?

— Вчера оно начало поворачиваться вокруг своей оси. А сегодня провалилось под землю.

— Интересное событие.

— Вы… — пролепетал Адмирал. — Вы предсказывали его гибель.

— Разве? — я нахмурился. — Впрочем, что-то такое, кажется, припоминаю. В нашей с вами беседе, верно?

— Так точно, Ваше Величество.

— Ну, и что там сейчас?

— Здания больше нет. Там теперь морская вода, целое озеро. Глубину до сих пор не удается промерить. Во всяком случае, это более сотни метров.

— Однако, впечатляет! — Павловский придвинул к себе кресло, не спрашивая разрешения, сел. — От себя добавлю, что спастись удалось немногим, и те, кто спасся, рассказывают какие-то ужасы. Будто неведомо откуда в больницу ворвались огромные змеи с муренами, а следом за ними хлынула морская вода.

Не комментируя его слов, я обернулся к Адмиралу. — Надеюсь, насчет официальной версии вы уже что-нибудь придумали?

— Разумеется. — Старый служака с готовностью кивнул, даже каблуками чуть прищелкнул. — Теракт, проведен сепаратистами, руководимыми Ванессийской разведкой.

— Разумно. Кто-нибудь уже пойман?

— Пока нет, однако если будут особые на то указания…

— Будут, — проворчал я, — обязательно будут.

— А как же быть с «Принцессой Софией»? — едко осведомился Дмитрий, и, разумеется, едкости его Адмирал не уловил. Он видел и слышал только то, что ему было положено.

— Здесь, по счастью, таковой не было. — Отрезал я.

— Но, видимо, скоро будет?

— А это уж как сложатся обстоятельства.

— Разве не ты сам их складываешь? Или тебе не терпится сделать из Артемии Россию?

— Я хочу искоренить ложь. Всего-навсего! А здесь все построено на лжи.

— В том числе и твои первые реформы.

— Это лишь прелюдия, Дмитрий. Моя ложь — временная и вполне объяснимая.

— Брось, Петр. Ложь — она повсюду одинаковая.

— Тогда, может, это и не ложь?… Сам подумай, что это за ложь, если ее отличает столь завидное постоянство? — я впервые позволил себе улыбнуться. — Возможно, это еще одна данность, которую следует принять?

— Помнится, еще совсем недавно тебе была омерзительна подобная данность.

— Что поделаешь! Омерзительных вещей — сотни и тысячи, однако с большинством из них мы вынуждены считаться.

— Порочная практика, тебе не кажется?

— Такова жизнь, Дима. Космос — тоже черен, но из этого не следует, что его следует проклинать.

— Не усматриваю ничего общего между космосом и ложью.

— Все относительно, Дим. Мы с тобой, по счастью, пока здесь, на земле.

— И в этом ты тоже ошибаешься. — Павловский холодно улыбнулся. — Ты — в кресле Кандидата-Консула. Проще говоря — на троне. И за твоей спиной не пара любимых подружек, а величайшая из держав страна.

— Вот именно! — с нажимом произнес я, и эта фраза заставила его нахмуриться.

— Что ж, царствуй, Петенька. Тем более, что учителей у тебя хватает: господин Столыпин, Иосиф Виссарионович, незабвенный Коленька Макиавелли из Флоренции и прочие господа силовики.

— Забавно! — я ухмыльнулся. — Похоже, мы поменялись местами. Ты действительно стал противником власти?

— Мне просто жаль терять друга.

— Не волнуйся, ты его не потеряешь. И в подтверждение этого с сегодняшнего дня я назначаю тебя своим Тайным Советником.

— А если я откажусь?

Я панибратски ткнул пальцем в Димкину грудь.

— Вот, что, дорогуша: ты, конечно, Звездочет и все такое, но в первую очередь ты мой подданный. А потому не ерепенься и соглашайся.

— Значит, Осип тебя уже больше не устраивает? Или его уже нет?

— Дело не в Осипе, просто очень скоро я возьмусь за одно дельце, в котором помощь советника мне будет крайне необходима. — Я обернулся к Адмиралу Корнелиусу. Он сидел ни жив, ни мертв, изо всех сил тараща на нас глаза.

— Прошу простить наши чудачества, — я милостиво кивнул ему. — Есть еще какие-нибудь новости?

— Да, Ваше Величество. — Адмирал немедленно встрепенулся. — Во-первых, Ванессия предъявила ноту протеста. Они претендует на северо-запад Артемии и горную часть Киевщины.

— А во-вторых?

— Дал знать о себе наш бывший Консул. — Адмирал нервно облизнул губы. — Судя по всему, он желает вернуться.

Я с ухмылкой взглянул на Дмитрия.

— Значит, все-таки объявился?

— Увы… — Павловский пожал плечами.

— Ну, и что вы думаете по этому поводу?

— Я думаю, — с трудом выговорил Адмирал, — что вы пришлись народу Артемии по душе. Полагаю возвращение старого лидера абсолютно лишним. Добавлю, что это единодушное мнение всех Визирей.

— Забавно… Выходит, не слишком у вас любили прежнего хозяина, — я вольготно откинулся в кресле.

— Ты думаешь, они сумеют полюбить тебя? — елейно поинтересовался Павловский.

— Непременно!

— А что за дельце ты поминал?

Я искоса взглянул в его сторону и глухо обронил:

— Через неделю Артемия начинает войну. Войну против Ванессийского государства…