Сомнительная полночь [сборник]

ГЛАВА 1

Застывшее, неподвижное, как у привидения, лицо пристально смотрело на Ричарда Эвери. Бледное и бескровное, подумал он, как у человека в преддверии ада. Человека с таким лицом вы не заметили бы в подземке, как если б его уже не было среди живых.

Эвери пошел прочь от серебристо-серого зеркала лужи. Он шел и слушал, как его ноги хлюпают по пропитанной влагой земле. Он бездумно смотрел на обнаженные вытянувшиеся деревья, на хмурую пустоту Кенсингтон-Гарденс. Издалека слабо доносился шум воскресного Лондона; но февраль, казалось, окутал весь парк мягким влажным безмолвием. Медленно и терпеливо догорал печальный свет дня, и казалось, что Кенсингтон-Гарденс самое безлюдное и заброшенное место на свете.

Беспокойство и тревога Эвери объяснялись очень просто. Он выздоравливал после гриппа. Унылый пейзаж только усиливал его и без того угнетенное состояние. Пожалуй, ему надо было остаться дома — смотреть телевизор, читать или хотя бы просто бессмысленно скользить глазами по привычному узору обоев. Но после недельного заточения в своей двухкомнатной квартире, после сотни бессонных часов пребывания наедине с мучительными воспоминаниями, ему казалось, что все что угодно было бы лучше, чем неведомые голоса и никогда не высказанные обвинения.

В свои тридцать пять лет Ричард Эвери был неудачником. Не просто неудачником, а неудачником-профессионалом. Он сделал это своим главным занятием. А пятнадцать лет назад он вполне мог стать художником.

Не обязательно выдающимся, но во всяком случае одним из тех, кто мажет холст красками, будто действительно понимает, что делает.

Но тогда, пятнадцать лет назад, он был молод и по уши влюблен. Ее звали Кристина. У нее были каштановые волосы, карие глаза, большой чувственный рот и упругая грудь — красивая и соблазнительно невинная. А еще у нее была лейкемия и склонность радостно прожить отпущенное ей время. Но самой сутью ее натуры была нежность. Она любила Эвери и жалела его. Его, а не себя. Такая вот штука. Она знала, что он нуждается в нежности, бесконечно нуждается в нежности.

Они прожили вместе чуть больше года (теперь, по прошествии многих лет, это время казалось Эвери романтической идиллией), и он много раз писал ее. Он писал ее одетой, обнаженной, на пленэре, дома и даже в постели. Ему хотелось запечатлеть на холсте все, что он знал о ней, потому что времени оставалось слишком мало.

И все-таки главное — ее нежность — он выразить не смог. Нежность, слишком огромную для холста, слишком яркую для обыкновенных красок.

Она была не вечна. Она угасала вместе с Кристиной. И когда все кончилось, у Эвери не осталось ничего, кроме разочарования, страха и невыразимого одиночества, как у брошенного ребенка. Все это время он не отходил от нее. Он видел, как ее личность растворяется в море разрушения и как маленькое любимое тело неотвратимо превращается в жалкие обломки, которые прибой безжалостно и равнодушно выбросит на берег.

Потом Эвери долго и тяжело болел. Это было и понятно, и неизбежно. Но когда он оправился, оказалось, что он не в состоянии без дрожи взять в руки кисть, и он понял, что никогда больше не будет писать. Если б он был великим художником, ничто не остановило бы его — даже смерть сотни Кристин. Отсюда следовал неопровержимый вывод — он неудачник.

Оставалось лишь найти удобную нору, заползти в нее и ждать, пока время и смерть сделают свое дело. Одно он решил твердо — избегать любых привязанностей. Его первый опыт должен остаться последним. Он страшился пережить такое еще раз — не упоение любви, а страх и ужас потери.

Он притерпелся к бесцельно проходящей жизни, обучал живописи детей, чьи представления о культуре определялись киноафишами и рекламой дезодорантов, чьи боги обитали в черных дисках, бесконечно и бессмысленно повторяющих их дикие вопли, вызывающие дурноту и нервное расстройство, чьи жизненные ценности выражались в платежных чеках, скоростных автомобилях, наркотическом кайфе и балдежных загородных поездках. Он притерпелся к тупому, безнадежному, однообразному существованию и заботился лишь о том, как убить время в свободные вечера.

Он не жил прошлым. Он не жил и настоящим и ничего не ждал от будущего. Время от времени он помышлял о самоубийстве, но ни разу не решился исполнить свое намерение.

И вот теперь, когда он стоял в одиночестве в Кенсингтон-Гарденс и поздний февральский вечер окутал его пеленой, полной ожидания, в нем вдруг шевельнулась надежда: может быть, эта бессмысленная жизнь длится уже достаточно долго, и, может быть, что-нибудь произойдет.

Но, к сожалению, он знал, что ничего не случится. Просто ему не хотелось возвращаться в свою мрачную двухкомнатную конуру, и он, как уже бывало, просто старался как-то оттянуть время. Через некоторое время он будет вполне здоров (во всяком случае физически), чтобы снова забыться в привычной бессмысленной работе.

И вот тут, когда Эвери, погруженный в свои мысли, повернулся и медленно побрел обратно по мокрой, пожухлой, примороженной траве, он вдруг увидел кристаллы.

Они лежали на траве — крошечные, белые, блестящие. Сначала Эвери подумал, что это льдинки или иней. Но льдинки и иней не сияют, словно кристаллы холодного пламени.

Внезапно он понял, что в жизни не видел ничего прекраснее. Он наклонился и тронул их пальцами. И вдруг в мгновение ока все исчезло. Все, кроме темноты и беспамятства. Так в какую-то долю секунды разрушился мир Ричарда Эвери.

ГЛАВА 2

Через некоторое время — может быть, прошли минуты, а может быть, и годы — сознание стало понемногу возвращаться к Эвери, и он понял, что спит. Неясные образы смутно мерцали, словно отражения на темной водной глади.

Он видел звезды. Он действительно видел звезды. Водовороты звезд — ярких, сверкающих, холодных — в пенистом великолепии гигантских туманностей. Его медленно влекло по темной реке пространства. Его влекло в бездонные глубины космоса; крохотные островки вселенных — невообразимые светящиеся пылевые шары — проносились мимо в ледяных стремнинах мирозданья.

Он ощущал страшный холод — холод не физический, а духовный. Его полудремлющий разум отвергал это внушающее ужас великолепие, жадно пытаясь понять, что происходит. Он двигался к какому-то солнцу; это солнце давало жизнь планетам. Он увидел одну из планет — с белыми и голубыми облаками, зелеными океанами, красными, бурыми, желтыми островами.

— Это дом, — прозвучал голос. — Это сад. Это мир, в котором ты будешь жить, взрослеть, учиться. Это мир, где ты узнаешь достаточно, но не слишком много. Это — жизнь. И все это — твое.

Голос звучал проникновенно и нежно, но Эвери испугался. Казалось, этот голос шел к нему сквозь непостижимые тоннели вечности. Этот нежный шелест оглушал, а слова, такие ласковые, звучали как приговор за неведомое преступление.

Эвери испугался. Страх, словно кислота, прожег его сумеречное сознание, и он проснулся. Мучительное пробуждение…

Эвери обнаружил, что лежит на кровати. В комнате с металлическими стенами. Без единого окна. Потолок светился. Приятное спокойное освещение.

Наверное, это больница. Он потерял сознание в Кенсингтон-Гарденс, и его отвезли в больницу. Но больница с металлическими стенами…

Он резко сел, в ушах у него зазвенело, а перед глазами поплыли крути. Эвери терпеливо ждал, пока это пройдет, и пытался собраться с мыслями.

Он поискал дверь.

Двери не было.

Он поискал кнопку звонка.

Звонка не было.

Он искал спасения.

Спасения не было.

Его заперли в металлической комнате, как зверя в клетке. Кто-то посадил его сюда. Кто?

В нем всколыхнулся ужас, но он справился, с ним. Ужас охватил его снова, и он опять заставил себя успокоиться.

Может, с ним случился нервный припадок, и эта больница — что-то вроде сумасшедшего дома? А может, ему только кажется, что он проснулся, а на самом деле он все еще спит. И это сон, такой же фантастический, как те картины космоса, что проносились в его подсознании.

У него появилась идея. Абсурдная, но все-таки идея. Эвери ущипнул себя за руку и почувствовал боль. Он ущипнул сильнее — боль стала сильнее. Однако это его не успокоило — ведь иллюзию боли можно испытать и во сне.

Тогда он решил действовать так, чтобы это годилось и для сна, и для реальности. Если он все еще спит, ничто не мешает ему по мере возможности исследовать обстановку. А если нет, тогда такое исследование просто необходимо.

Эвери встал с кровати и огляделся. Он увидел умывальник — несколько странной конструкции, но вполне приемлемый. А также крошечный туалет — по крайней мере, он решил, что это туалет, — и зеркало.

Посередине комнаты стоял стол, и около него — стул. Стул оказался необычайно легким — Эвери запросто мог поднять его одной рукой. Пол был покрыт каким-то темно-красным пластиком. Его шершавая на вид поверхность приятно пружинила под ногами.

Но из всей обстановки особенно удивил Эвери ночной столик возле кровати. На столике стояла какая-то штуковина, похожая на маленькую и необыкновенно изящную пишущую машинку. В нее был заправлен рулон бумаги.

Однако это и в самом деле оказалась пишущая машинка. Потому что, пока он разглядывал ее, она начала печатать. Сама по себе. Без стука и движения клавиш она напечатала какой-то текст, быстро и аккуратно.

Эвери изумленно уставился на машинку, будто она вот-вот взорвется. Потом он взял себя в руки, присел на краешек кровати напротив машинки и начал читать.

«Не тревожьтесь, — гласило послание (он горько усмехнулся). — Вы в безопасности, и о вас будут хорошо заботиться. Несомненно, у вас возникло множество вопросов, но, к сожалению, на многие из них ответить нельзя. Все необходимое для удобства вашей жизни будет обеспечено. Пища и питье будут предоставлены вам по вашему желанию. Ваши пожелания сообщите при помощи клавиатуры».

Машинка перестала печатать. Эвери подождал еще немного, но, по-видимому, это было все, что ему собирались сообщить на этот раз. Некоторое время он задумчиво рассматривал послание, а потом двумя пальцами — он умел печатать только двумя пальцами — застучал по клавишам.

«Где я?»

Эвери удивился — его собственное послание не отпечаталось на бумаге, он даже подумал, что что-то не в порядке. Но как только он закончил, машинка тотчас напечатала:

«Нет доступа».

Эвери со злостью уставился на бумагу. Безжалостно молотя по клавишам, он напечатал еще один вопрос.

«Кто вы?»

И опять ему немедленно ответили:

«Нет доступа».

«Как я сюда попал?»

«Нет доступа».

Тут Эвери впервые заговорил вслух:

— Что и говорить, чертовски полезное приспособление!

Собственный голос поразил его. Такой тонкий, жалобный. Кто бы там ни был за этой металлической стеной, они, должно быть, сейчас очень довольны. И он решил немного поубавить им веселья.

Он отстучал вопрос:

«Почему шустрая рыжая лиса перепрыгнула через ленивую собаку?»

И получил ответ:

«Какую лису вы имеете в виду?»

Эвери удовлетворенно улыбнулся. Это хорошо, противник вынужден задавать вопросы. Он почувствовал, что ему хоть чуть-чуть удалось перехватить инициативу.

«Ту, что перепрыгнула через ленивую собаку», — напечатал он.

Вопрос: «Какую ленивую собаку?»

«Через которую перепрыгнула шустрая рыжая лиса».

Наступила пауза.

Эвери снова сел на постель, чрезвычайно довольный собой. Пауза все еще длилась. Оказалось, они — кто бы они ни были — а) воспринимают вопрос всерьез и б) всерьез рассматривают возможность ответа. Это кое-что проясняет. Они — эти загадочные они — рассматривают это не просто как упражнение в машинописи. Это, конечно, не Бог весть какое открытие, но все-таки кое-что.

Машинка напечатала:

«На вопрос ответить невозможно, так как имеющихся данных недостаточно. Предполагается, что ответ, если он существует, не имеет отношения к самочувствию субъекта».

Эвери почувствовал, что одержал маленькую победу. Они — мысленно он выделял это слово курсивом — либо делают вид, что им это безразлично, либо им еще не все ясно. Он немного приободрился.

«Субъект угнетен, — напечатал он. — Субъект заперт, беспомощен, растерян. Субъект также голоден и хочет пить. Он полагает, что компания сумасшедших, с которой он, очевидно, имеет дело, должна, по крайней мере, из приличия обеспечить его едой и питьем».

Вопрос: «Что вы предпочитаете в настоящий момент: воду, алкогольные напитки, чай или кофе?»

«В настоящий момент, — ответил Эвери, — я предпочитаю алкоголь — большой бренди — и кофе».

В комнате, казалось, были одни сплошные стены. Эвери сел и стал смотреть на часы. Прошло почти две минуты. Послышался слабый скрип, и он увидел прямоугольную панель, которая выдвинулась прямо из стены.

За ней, в нише, располагался его заказ. Эвери подошел и посмотрел. Тарелка с салатом из цыплят (кудрявый латук, кресс-салат, свекловица и помидоры выглядели очень аппетитно), нож, ложка и вилка, маленькая бутылка трехлетнего бренди. А также кофейник, кувшинчик со сливками, сахар, кофейная чашка с блюдцем и рюмка. Все это стояло на пластмассовом подносе.

Эвери взял поднос и поставил его на стол. Панель в стене оставалась открытой.

Он быстро подошел к пишущей машинке, которая на самом деле вовсе не была пишущей машинкой, и отстучал еще одно послание: «Вы забыли хлеб и масло».

Вопрос: «Сколько ломтиков хлеба вам нужно?»

«Один. Белый. Тонкий».

Панель в стене закрылась. Секунд через десять открылась снова.

Теперь там стояла тарелочка, и на ней лежал хлеб. Один ломтик. Белый. Тонкий.

Эвери сел к столу и принялся за еду. Салат оказался очень вкусным, а цыплята — сочными и нежными. Очевидно, в «их» намерения не входило морить его голодом.

За едой Эвери попытался спокойно и трезво обдумать свое положение. Но его разум, казалось, вовсе не был расположен к подобным размышлениям. В сущности, он говорил: «Да, пока все это совершенно непонятно. Ну и черт с ним! Рано или поздно разберемся».

Но когда? Положение, в котором он очутился, противоречит всякому здравому смыслу. Сначала он вроде бы гулял по Кенсингтон-Гарденс, а потом вдруг очнулся в этом месте, которое больше всего смахивает на психушку высшего разряда или на тайное убежище спятившего миллионера где-нибудь в Шотландии.

Эвери совсем запутался: он никак не мог понять природу происходящего. Вполне может быть, это просто сон во сне — металлическая стена, диковинная пишущая машинка, салат и все остальное.

Но что-то беспокоило его немного затуманенный разум. Что-то, связанное с кристаллами… С сияющими кристаллами… Где-то он видел крошечные кристаллы, которые сияли холодным светом, словно капли замерзшего пламени. Хотя, может быть, и это тоже всего лишь сон…

Он оставил бесплодные попытки одновременно задействовать мысли, память и логику и сосредоточился на бренди и кофе. Рано или поздно что-нибудь должно проясниться. Непременно!

Бренди оказался неважным, но кофе был вполне приличным. И все-таки Эвери чего-то не хватало. Чего-то очень существенного. Ах да, сигареты! Ему захотелось курить.

Эвери пошарил в карманах и нащупал там зажигалку.

Сигарет не было. Он вспомнил, что оставил их в кармане дубленки. Он пошарил глазами по комнате, хотя уже осматривал ее раньше. Дубленки нигде не было.

Эвери подошел к клавиатуре и напечатал:

«Сигареты, пожалуйста».

Ответ пришел незамедлительно:

«Они лежат в чемодане под кроватью».

Глупо, обругал себя Эвери, что, осматривая комнату, он не догадался первым делом заглянуть под кровать.

Он вытащил чемодан — огромный, тяжелый и на вид совершенно новый, — такие чемоданы обычно берут с собой в поездки армейские дипломатические чины разных рангов. Шесть солидных медных застежек и замок оказались незапертыми. Эвери открыл крышку, заглянул внутрь. И обомлел.

Там лежало несколько рубашек, три пары хлопчатобумажных брюк, две куртки — все новое. Еще там находились две пары его старых кожаных сандалий — Эвери сразу узнал их — и пара новых, точно таких же. Кроме того — жилеты, галстуки, носки, санитарная сумка — и все совершенно новехонькое.

Он удивился еще больше, когда обнаружил, что все вещи его размера. В общем, все это выглядело совершенно фантастично. Эвери стал рыться в чемодане, вываливая вещи на пол.

Он нашел там свои туалетные принадлежности, несколько пакетиков бритвенных лезвий и мыло. Рядом лежал маленький портативный проигрыватель и стопка пластинок — Пятый концерт Бетховена для фортепиано с оркестром, токкаты и фуги Баха, а также его концерт для двух скрипок, вальсы Штрауса, музыка из «Моей прекрасной леди», несколько пьес Шопена и запись песни «Моя любовь, как роза, роза красная» — песни, которая вызывала у него множество воспоминаний, потому что принадлежала к тому особому миру, который он так недолго делил с Кристиной.

Он беспомощно уставился на пластинки. Кто-то проделал изрядную работу, чтобы прочитать его мысли. Ведь каждое из этих произведений связано каким-нибудь особым переживанием или событием, и все вместе они ясно и точно отражали жизнь Ричарда Эвери.

На какую-то долю секунды он испугался. Тот, кто узнал о нем все это, — узнал слишком много. Его невидимые тюремщики уже дают ему много очков вперед.

Но потом он сообразил, что страх его бесполезен и — по крайней мере пока — безоснователен. Ведь хоть он и был узником, но, судя по всему, — узником привилегированным. Правда, если его не просто берегут до поры до времени, как рождественского гуся…

Он наткнулся на одну вещь, которая удивила его еще больше. Это был потрепанный бумажник, где он хранил те немногие фотографии, которыми особенно дорожил, — несколько фото Кристины, выцветшие снимки родителей и свои детские карточки, фотографии времен войны, когда он служил на флоте. Рядом лежали масляные краски, палитра, кисти и холсты. Он нашел также несколько романов, свои старые дневники, стопку писчей бумаги и коробку карандашей.

И на самом дне лежали сигареты. Не пачка. И не блок. Их было наверняка не меньше пяти тысяч штук. Пачки лежали на дне в несколько слоев. И, ясное дело, его любимой марки.

Эвери распечатал пачку, сел на стул и закурил, обозревая кучу барахла около кровати.

Разбросанные по полу, все эти вещи выглядели совершенно нелепо. Казалось, что это снаряжение для какого-то абсурдного путешествия или все необходимое для человека, приговоренного к длительному одиночному заключению без надежды на помилование.

Эвери налил себе вторую чашку кофе, опустошив кофейник. Прихлебывая кофе, он вдруг почувствовал сильную усталость; казалось, она ползла в глубине его тела вверх, к мозгу, словно крохотный альпинист, неуклонно стремящийся к вершине.

Внезапно вкус сигареты показался ему отвратительным, и он ткнул ее в тарелку. Он зевнул, встал и собрался уложить разбросанные вещи обратно в чемодан, надеясь, что это хоть немного разгонит его сонливость.

Он сделал несколько шагов, еще раз зевнул и понял, что не в состоянии даже собрать вещи. Он почти физически чувствовал, как усталость и утомление словно тисками сжимают его мозг. Комната, которая по сути была камерой, поплыла у него перед глазами. Он подумал, что сейчас, пожалуй, самое лучшее — это попробовать добраться до кровати.

Это ему удалось, и вовремя. И когда он плыл в глубине длинного темного тоннеля, он точно знал, что чуть было не вспомнил нечто чрезвычайно важное. Но это воспоминание и сознание его тут же мягко растаяли.

Эвери был совершенно опустошен. Недавние переживания плюс последствия болезни истощили его силы, и восстановить их мог только сон.

ГЛАВА 3

Эвери проснулся с таким чувством, будто никогда и не пробуждался по-настоящему, а просто переходил из одного сна в другой. Но что было истинным сном? — спросил он себя. И ответил — Кенсингтон-Гарденс, Лондон, учительство, однообразные годы, лишенные смысла. Нынешний сон, по крайней мере, более интересный. В нем есть элемент абсурда, и это ему начинает нравиться.

Он встал и оглядел свою камеру. Остатки пищи были убраны, чемодан снова упакован и задвинут под кровать! И это еще не все! Его туалетные принадлежности лежали на умывальнике. Эвери решил, что, пожалуй, не помешает освежиться.

Он воспользовался туалетом, испытывая какое-то странное удовольствие от выполнения таких простых физиологических отправлений. Затем разделся до пояса, вымылся горячей водой и побрился. И после этого почувствовал, что готов ко всему. Более или менее.

Распечатанная пачка сигарет лежала на столе. Рядом стояла пепельница. Он взял пачку, вытащил сигарету, прикурил и глубоко затянулся. И снова принялся размышлять о том, что произошло. И опять безрезультатно. Он ничего не понимал. В конце концов он уселся рядом с разговорчивой пишущей машинкой в надежде выудить из нее хоть что-нибудь.

Вопрос: «Давно ли я здесь?»

Ответ: «Нет доступа».

Вопрос: «Кто вы, черт возьми?»

Ответ: «Нет доступа».

Утверждение: «Я думаю, вы сумасшедшие».

Ответ: «Нет доступа».

Утверждение: «Я не верю, что вы в самом деле существуете».

Ответ: «Нет доступа. Приготовлена серия вопросов, на которые, мы надеемся, вы дадите письменные ответы. Если вы сделаете это, то будете вознаграждены».

Утверждение: «Пошли вы к черту с вашими вопросами! Я хочу чаю. Никакой еды, только чаю».

Ответ: «Будет исполнено. С сахаром и молоком?»

Утверждение: «Да».

Эвери принялся ходить из угла в угол. Шутка — если только это шутка, или сон — если это сон, — видимо, разработана до мелочей. Он взглянул на часы, затем поднес их к уху. Так и есть, стоят. Он был совсем сбит с толку. Может, он просидел в этой камере часы, а может быть — дни. И теперь никогда не узнает этого.

Он как раз собирался задать какой-нибудь вопрос, на который можно было бы получить что-нибудь другое, кроме «Нет доступа», когда панель в стене отодвинулась. В нише стоял поднос, а на нем чайник, чашка с блюдцем, молоко и сахар. И еще небольшая стопка бумаги в четверть листа и карандаш.

Эвери поставил поднос на стол, сел, налил себе чаю и начал изучать текст. Он с отвращением фыркнул. Ему приходилось видеть сотни таких листков. Там было пятьдесят вопросов на числовые действия, пространственное воображение, распознавание образов и так далее.

И вдруг ему стало смешно. Эвери подумал, что есть какая-то особая справедливость в том, что когда-то он мучил такими тестами детей, а теперь то же делают с ним самим.

«Не волнуйте себя, — гласило послание в верхней части первой страницы. — Эти вопросы имеют целью только получение информации. Выполнение задания не повлияет неблагоприятно на ваше будущее. Отвечайте на каждый вопрос насколько возможно быстро. Не возвращайтесь к вопросам, на которые вы затрудняетесь ответить. Ваше сотрудничество будет высоко оценено».

«Не волнуйте себя»! — Эвери рассмеялся вслух. Звучит, как фраза из плохого разговорника для туристов. Будет высоко оценено! Черта лысого, будет, — насмешливо подумал он. Тут он вспомнил, что машинка что-то говорила о вознаграждении, и удивился — интересно, какое вознаграждение «они» имеют в виду? Единственной стоящей наградой для него была бы свобода — но он не сомневался, что об этом они даже не помышляют.

— Эти ублюдки еще и шутят, — пробормотал он про себя. — Что ж, сыграем по их правилам и посмотрим, что выйдет. Больше, пожалуй, делать нечего.

Он взял карандаш.

И тут же снова отложил его. Прежде всего надо как-то разобраться со временем. Эвери завел часы, поставил стрелки на двенадцать, тем самым отметив для себя полдень Дня Первого (надо же с чего-то начать). Он решил завести календарь и отмечать каждые прошедшие двенадцать часов. Бумага была в чемодане.

Эвери вздохнул и снова взял карандаш. Он посмотрел первое задание. Обычная тягомотина. Числовая последовательность: 5, 8, 12, 17. На месте, отведенном для ответа, он написал: 23.

Первые десять вопросов заняли около трех минут. Дальше дело пошло не так быстро.

Вперемешку с обычными вопросами попадались и более трудные, а некоторые поразили его своей необычностью.

«Секс по отношению к Жизни то же, что Огонь по отношению к Печи, Лесу, Жидкости, Завершению, Пламени?»

Немного подумав, он написал: «Огонь по отношению к Печи».

И опять, немного ниже:

«Гора по отношению к Холму то же, что Человек по отношению к Обезьяне, Женщине, Ребенку, Зародышу?»

Он написал: «Человек по отношению к Обезьяне».

И дальше, после нескольких традиционных вопросов, снова:

«Сила по отношению к Мудрости то же, что Религия по отношению к Дьяволу, Надежде, Богу, Спасению, Любви?»

Он поразмыслил и ответил: «Религия по отношению к Богу».

Там было еще несколько вычислительных и логических задач, которые Эвери решить не смог или, по крайней мере, не захотел тратить на них время и силы, — и он отложил их. Все это заняло у него около 45 минут. В общем, он более или менее сносно ответил на 33 вопроса. Но самое интересное и занимательное оказалось на последнем листке. На листе, разделенном на три части, было написано следующее:

«а) Если бы вы были Высшим Существом, вы предоставили бы жизни неограниченные возможности или каким-либо образом ограничили ее развитие?

б) Если бы вы были Высшим Существом, как вы думаете, вы понимали бы значение Смерти?

в) Если бы вы были Высшим Существом, что для вас было бы важнее: смерть вируса или рождение Галактики?»

Эвери написал:

а) предоставил бы неограниченное развитие; б) нет; в) смерть вируса.

Он положил карандаш и еще раз подумал, что все это очень тонко разработанная шутка. Очень и очень тонко разработанная.

Он закурил еще одну сигарету, подошел к говорящей пишущей машинке и отстучал:

«Обезьяна заработала свой банан, черт возьми. Задание выполнено. Коэффициент интеллекта — скверный. Теперь я претендую на обещанную бесценную награду».

Машинка ответила:

«Положите, пожалуйста, листы на поднос в нишу».

«Я что-то неправильно понял?»

«Вас усыпят, пока ваши ответы обрабатываются. Для этого вам рекомендуется принять удобную позу».

«Придурки!» — отстучал Эвери.

Он поставил чашки и все остальное на поднос, скомкал листки с вопросами, засунул их в чашку и поставил все это в нишу. Панель закрылась.

Эвери сел на постель и стал ждать.

Минут десять ничего не происходило.

Затем вдруг, почти мгновенно, одна стена металлической камеры исчезла, и за ней оказалась другая камера, в точности, как его собственная.

За одним лишь исключением.

В ней была женщина.

Но уже другая.

ГЛАВА 4

Это была блондинка лет двадцати пяти. По крайней мере, подумал Эвери, выглядит она на двадцать пять, у нее одно из тех тонких, нежных, не имеющих возраста лицо, которое может принадлежать и юной девушке, и моложавой сорокалетней женщине.

Она была одета в красную шелковую блузку и облегающие черные брюки, а накрашена так, словно собралась на вечеринку. Эвери смущенно вспомнил, что верхние пуговицы его рубашки расстегнуты, — он надевал галстук только в исключительных случаях, — а по мятым брюкам сразу было ясно, что он в них спал.

Все это пронеслось у него в голове — такие смешные, в общем-то незначительные мелочи — за те несколько секунд, когда он стоял, словно в столбняке, не в силах сдвинуться с места или заговорить.

Она первая пришла в себя. И первая заговорила.

Она подбежала к нему, как если бы играла хорошо знакомую роль.

— О, слава Богу! Слава Богу! Я не знаю, кто вы и почему вы здесь… Но, по крайней мере, вы человек. А я уж было подумала, что никогда не увижу больше человеческого лица.

У нее был приятный голос и безукоризненная дикция. Умолкнув, она вдруг разрыдалась. И прежде чем Эвери сообразил, что делает, он обнял ее и крепко прижал к себе.

Неужели и это сон?

— Успокойтесь, — услышал он собственный прерывающийся голос. — Успокойтесь. — И потом совсем уж некстати: — Во всяком случае, мы еще живы.

Она высвободилась из его объятий:

— Черт, я размазала всю косметику… Как вас зовут?

— Ричард Эвери. А вас?

Она лукаво улыбнулась:

— Вы что, не смотрите телевизор? Господи, как глупо. Конечно, какой уж здесь телевизор.

И тут он вспомнил:

— Напротив, я часто смотрю его. Только стараюсь избегать этих бесконечных больничных сериалов. Конечно же, вы — Барбара Майлз.

— Во плоти, — ответила она.

Эвери улыбнулся:

— Совсем не обязательно. У меня есть предположение, что все это мне снится.

— Кошмар на двоих, — отпарировала она. — Но, Бога ради, что все это значит?

— Провалиться мне, если я знаю. А вы понимаете, как вы сюда попали?

Она покачала головой:

— Последнее, что я помню, так это те проклятые бриллианты, я еще подумала, что они, должно быть, отвалились от какого-нибудь кольца — хотя для этого они были, пожалуй, слишком велики. Помню, я наклонилась, чтобы потрогать их. И все исчезло.

И тут Эвери вспомнил. Вспомнил о кристаллах, снова увидел их в своем воображении — светящиеся, холодные, блестящие.

— Ну, скажите же что-нибудь, — жалобно проговорила она. — Я ничего не понимаю.

Эвери посмотрел на нее и заметил, что она еле сдерживается, чтобы не заплакать. Да, действительно, кошмар на двоих.

— Эти бриллианты… — сказал он. — Это, случайно, было не в Кенсингтон-Гарденс?

Она изумленно смотрела на него:

— В Гайд-Парке, — вот где, а как вы догадались…

— Граница между Гайд-Парком и Кенсингтон-Гарденс весьма условна. Со мной это случилось в Кенсингтон-Гарденс. Только это были не бриллианты — по крайней мере, я так думаю. Просто кристаллы.

Они растерянно замолчали, каждый пытался придумать хоть какое-то объяснение, но тщетно.

— Я хочу курить, — сказала она наконец.

Он дал ей сигарету и закурил сам.

Блондинка глубоко затянулась:

— Как, вы сказали, вас зовут? Видите, что со мной творится. Даже имя не могу запомнить.

— Ричард Эвери.

Она резко рассмеялась:

— Приятно познакомиться, Ричард. И добро пожаловать в наш клуб.

— А мне более чем приятно познакомиться, — ответил он серьезно. — Я-то опасался, что я единственный член этого клуба.

— Назовите мое имя, — сказала она. — Пожалуйста.

— Барбара.

— Еще.

— Барбара.

Она кивнула:

— Звучит не так уж плохо… Простите. Вы, должно быть, думаете, что я свихнулась. Может, так оно и есть. Одно время — во всяком случае, пока не исчезла стена — я уж начала было думать, что я это не я. Еще раз простите. Или, по-вашему, все это чепуха?

— Напротив.

— В самом деле, — призналась Барбара, — я не была по-настоящему уверена, что я это я, пока не увидела вас. А до этого я очень сомневалась в этом.

Эвери вдруг осенило:

— Да, с тех пор как мы стали поддержкой друг для друга, у меня уже нет прежних мрачных мыслей, — сейчас нам важно обменяться информацией. Бог знает, когда эти придурки снова опустят стену или придумают еще какую-нибудь подлость. Может, у нас всего десять минут, а может, целый день — во всяком случае, я думаю, что несколько часов у нас есть.

— Ничего не имею доложить, сержант, — сказала Барбара. — Кроме того, что мне стало чуточку спокойнее.

— Вы видели кого-нибудь из них?

— Кого, этих сумасшедших ученых?

— У вас такая теория?

— Она не хуже, чем любая другая… Нет, я не видела этих проклятых придурков… Сказать по правде, — прибавила она нерешительно, — у меня была идея, как их выманить, посмотреть на них. Я была так взвинчена, что разделась догола и легла на кровать, ну в общем… готовая отдаться. — Она хихикнула. — Но ничего не случилось. То ли они не видели, то ли их это не заинтересовало — а может, и то, и другое… После этого я и начала думать, что начинаю сходить с ума.

Эвери с трудом отогнал соблазнительное видение.

— А вы знаете, сколько времени здесь находитесь? — спросил он.

— Это-то как раз просто, — сказала Барбара, взглянув на свои часики. — Примерно сорок восемь часов. Я делала отметки — иначе я бы решила, что сижу здесь уже много лет.

— У вас было что-нибудь при себе, когда вы проснулись, — я имею в виду ваши личные вещи?

— Нет. Но я нашла кучу всякого барахла в чемодане под кроватью. Не представляю, как они добыли все это, я ведь снимаю — вернее снимала — квартиру еще с тремя девушками.

— Вы тоже, наверное, общаетесь с ними через пишущую машинку.

— Я просто посылаю их на три буквы, — сказала Барбара. — Мне интересно, что будет, когда они увидят, что я отнюдь не леди… Между прочим, они просили меня ответить на какие-то дурацкие вопросы. Сказали, что я буду вознаграждена. — Она усмехнулась. — Я полагаю, что вы и есть награда.

— У меня примерно то же самое, — сказал Эвери. — Только я не сумел засечь время.

— Ну и что же мы выяснили?

Эвери пожал плечами:

— Почти ничего. Кроме того, что каждый из нас не одинок.

— Это не так уж мало, — серьезно ответила Барбара.

В эту минуту машинка начала печатать:

«Через десять минут вам необходимо занять свои комнаты».

— Черт! — взорвалась Барбара. — Чтоб вам сдохнуть!

Эвери напечатал:

«Мы хотим остаться вместе».

Ответ поступил тотчас Же:

«Вы не будете разделены надолго. Каждому из вас необходимо ответить еще на серию вопросов со всей добросовестностью».

«Мы не хотим, чтобы нас разделили, и больше не желаем отвечать ни на какие вопросы».

«Нет доступа. У вас осталось девять минут».

— А теперь, — сказала Барбара, — дайте мне потолковать с ними.

Она подошла к машинке и напечатала:

«Заткнись».

Эвери рассмеялся. Барбара начинала ему нравиться. В ней чувствовалась личность. Он удивился бы, если б машинка ответила, но та с достоинством промолчала.

— Вот, — сердито сказала Барбара, — пусть эти психи теперь повеселятся.

Эвери слабо улыбнулся:

— Вот в чем вопрос: мы будем вести себя как послушные собачки или будем провоцировать их!

— О пожалуйста, не называйте меня собачкой. Я просто дворовая сука… Черт возьми, вы же мужчина. Вам и решать. Только для этого — ну и кой-чего другого — и нужны мужчины.

— А как насчет эмансипации? Или в этом случае она вам ни к чему?

— Она мне ни к чему в любом случае, — резко ответила Барбара. — Есть у меня право голоса или нет — я всегда получаю то, что хочу.

Эвери задумался.

— Тогда разыграем это посложнее, — решил он, — и посмотрим, что получится. А пока давайте подумаем, как себя вести, раз уж мы не можем перехватить инициативу.

— Нас наверняка подслушивают, — предупредила Барбара.

— Конечно. Я уверен, что это важная часть обработки — свести нас вместе.

Некоторое время они оживленно обсуждали все, что произошло; и хотя им удалось продвинуться совсем чуть-чуть, это «чуть-чуть» все-таки позволяло сделать кое-какие выводы. Во-первых, им не причинили никакого физического ущерба — кроме так называемой «анестезии», — и это, безусловно, означало, что их тюремщики не собираются использовать насилие больше, чем это действительно необходимо для целей, которые они имеют в виду.

Но что это за цели — вот в чем вопрос. В отчаянии Эвери и Барбара пытались сделать хоть какие-то, пусть нелепые, предположения, хотя им обоим было ясно, что они знали слишком мало, чтобы угадать правду.

Барбара стояла за традиционное похищение. Но Эвери резонно заметил, что все-таки обычные похитители не предлагают своим жертвам интеллектуальных тестов. Кроме того, тюрьма, в которой они оказались, все-таки за пределами способностей и воображения обыкновенного преступного разума. Плюс ко всему, содержимое их чемоданов явно указывает на то, что их рассчитывают держать достаточно долго и, очевидно, не здесь, не в тюрьме.

Версия сумасшедших ученых также была весьма сомнительна. По многим причинам это казалось Эвери слишком банальным и совершенно неправдоподобным. Однако Барбара настаивала на том, что они попали к ученым маньякам — ей казалось, что главные, существенные черты всей операции, по крайней мере, хоть как-то укладываются в эту теорию. Но Эвери все-таки сомневался.

— Итак, их цели и техника находятся за пределами нашей компетенции, — сказал Эвери. — Мне кажется, мы не можем в этом случае применять общепринятые критерии.

— Перестань долдонить, будто какой-нибудь кембриджский придурок, — сердито ответила Барбара. — Все, что ты говоришь, означает, что мы просто не можем найти ключ к этой загадке.

— Напротив. Я чувствую, что ключ лежит именно в непостижимости того, что с нами случилось. Это означает, что разум или разумы, которые стоят за этим делом, не могут действовать на нашем уровне. В том, что с нами случилось, есть какой-то нечеловеческий фактор, нечто чужеродное.

Внезапно машинка снова встрепенулась:

«Прошу вас разойтись по своим помещениям».

— Вот уж дудки, — заявила Барбара.

Она подошла к машинке и напечатала:

«Ничего не выйдет. Мы только что поженились».

Машинка не обратила на это никакого внимания.

«Необходимо, чтобы вы ответили на дальнейшие вопросы, — бесстрастно напечатала она. — Ваше сотрудничество будет высоко оценено».

Барбара собралась было что-то ответить, но Эвери остановил ее:

— Пусть разбираются сами. Посмотрим, что получится.

Барбара вздохнула:

— Слушаюсь, капитан. Вообще-то я люблю подурачиться, такая уж уродилась.

Несколько секунд они стояли молча, боязливо озираясь, словно ожидали, что возмездие обрушится на них с мягко светящегося потолка, ударит из металлических стен. Но ничего не случилось, и они немного успокоились.

— Похоже, они не знают, что делать, — предположил Эвери. — Обычно они не очень-то задумываются.

— Может, они просто еще не встречались с такой наглостью, — с нарочитой уверенностью заметила Барбара.

— Ладно, постараемся не думать об этом, а то мы свихнемся… Так на чем я остановился?

— Нечто чужеродное, вот на чем.

— Да, — сказал Эвери, — «чужеродное», по-моему, правильное слово. Все здесь какое-то поддельное и, пожалуй, лишено человечности.

— Бесчеловечное?

— Не совсем так. Правильнее будет сказать — «нечеловеческое». Например, я не удивлюсь, если эта штука, — он указал на пишущую машинку, — используется для связи с компьютером. Причем с не очень-то гибким компьютером.

— Что-то мне сомнительно, что именно компьютер сцапал меня в Гайд-Парке, — заметила Барбара.

— Может быть, но… — Эвери не договорил.

В эту минуту панель в стене отодвинулась. Эвери и Барбара невольно обернулись к нише и увидели, что там лежит нечто маленькое и блестящее.

Это были кристаллы — безупречно прекрасные, яркие, сияющие. Кристаллы чистейшего света, непостижимым образом содержащие в себе абсолютную тьму.

ГЛАВА 5

Он был невидим. Он был не более чем шепот мысли, мимолетное дуновение в пустом саду мирозданья. Он был словно шелест ветра в аллеях времени, мгновенье печали в огромной радости небытия. Он был все и ничто. Он был один.

Нет… не один.

Кристина плыла к нему сквозь звезды. И звезды превращались в осенние листья, красные и золотые, крутящиеся в танце на гребне немыслимо прекрасной музыки. Огромный потерянный мир возрождался — зеленый, молодой, полный жизни.

Кристина шептала:

— Где бы ты ни был, что бы ни делал, милый, я с тобой. То, что было между нами, сильнее времени и пространства, жизни и смерти… Ты должен совершить это странствие, милый. Сделай это. Это мечта, которую нужно осуществить, клятва, которую нужно исполнить, вызов, который должен быть принят. Наша любовь — часть такой мечты, такой клятвы. Создай из нее нечто новое. Сделай ее яркой и сияющей. Освободи ее.

Он хотел бы ответить — но у шепота мысли, у шелеста ветра нет голоса. Он хотел бы сказать: «Кристина! Кристина! Ты, только ты. Больше ничего. Ни жизни, ни любви, ни странствий, ни творчества. Ты, только ты».

Он хотел сказать это, но слова исчезли. Они растворились в этой тьме. Они не могли пройти сквозь черный занавес между мечтой и действительностью.

Кристина растаяла во тьме. Он снова остался один.

Но вдруг пустота заполнилась огромным зеленым оком планеты. Оно пристально смотрело на Эвери. Планета смотрела на него, как женщина, которая знает, что она прекрасна. Она смотрела на него, как животное, которое ждет, чтобы его приручили.

— Это дом, — послышался голос. — Это сад. Это мир, в котором ты будешь жить, взрослеть и учиться. Это мир, где ты узнаешь достаточно, но не слишком много. Это жизнь. И все это — твое.

Он уже слышал прежде этот голос. Он уже слышал эти слова. Но не понимал их.

Эвери испугался. Испугался, потому что не понимал. Испугался, потому что знал слишком много и слишком мало, чтобы понять. Испугался, потому что был одинок, а такое одиночество сильнее боли…

Эвери проснулся. По лбу у него струился холодный пот. Он ровно — слишком ровно — лежал на кровати, руки вытянуты вдоль тела… словно больной, приходящий в себя после наркоза. Он вспомнил свое первое пробуждение и осторожно сел. В висках стучало, но не слишком сильно.

Эвери огляделся. Барбара исчезла, стена вернулась на место, и он снова находился в одиночной камере. Он слабо улыбнулся, вообразив, что, должно быть, думает по этому поводу Барбара, какими забористыми ругательствами поносит она своих тюремщиков.

Панель была открыта, но кристаллы исчезли. Теперь в нише лежал лист бумаги. И карандаш.

«Пожалуй, я вел себя слишком глупо», — подумал Эвери. Ему следовало догадаться, как они используют эти кристаллы. Это было несложно.

Он положил карандаш и бумагу на стол, сел и просмотрел вопросы. Слава Богу, никаких тестов. На этот раз на листе оказались вопросы, в основном обращенные к нему лично, и главным образом — типа «да — нет». К тому же их было немного.

«Верите ли вы в Бога, как в существо, которое этически можно интерпретировать как человека?»

Он написал: «Нет».

«Считаете ли вы, что цель оправдывает средства?»

Он написал: «Иногда — да; иногда — нет».

«Хотели бы вы быть бессмертным?»

Он написал: «Нет».

«Как вы думаете, вы храбрее среднего человека или нет?»

Он написал: «Нет».

«Вызывает ли у вас стресс настоящая ситуация?»

Он написал: «Чушь».

«Хотели бы вы умереть за идею?»

Он написал: «Не знаю».

«По вашему мнению, человек выше животных?»

Он написал: «Не во всем».

«Вы сексуально активны?»

Он написал: «Я думаю, вполне».

«Чего вы боитесь больше всего?»

Он написал: «Безумия».

«Может ли война быть справедливой?»

Он написал: «Иногда».

«Совершили ли вы когда-нибудь убийство?»

Вот это, подумал Эвери, вопрос так вопрос. Он написал: «Я так не думаю».

«Убили ли вы кого-нибудь?»

Лица трех безвестных летчиков вдруг ясно и четко всплыли в его памяти. Он написал: «Да».

«Если вы кого-нибудь любите, то кого?»

Чувствуя себя предателем, он написал: «Себя».

Это было все. Он еще раз просмотрел свои ответы и положил бумагу на поднос. Панель тотчас закрылась.

Эвери подошел к загадочной пишущей машинке и напечатал:

«Теперь вы, наконец, уберете эту чертову стену?»

Ему ответили:

«Очень скоро. Пожалуйста, потерпите».

Эвери закурил и принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Ситуация становилась все фантастичнее. Досаднее всего ему казалось то, что у него отняли инициативу. Они с самого начала вели игру, и это бесило Эвери.

Он опять задумался, кто же это они, — и не нашел никакого разумного ответа. Должен же он быть, в конце концов! Но Эвери сильно опасался, что какой-то психологический барьер отделяет логическое мышление от иррационального. К чертям собачьим эту логику, раздраженно подумал он. В этом случае от нее проку мало. Тут годится только иррациональное мышление — да и его может оказаться недостаточно.

Тогда прочь его! Прочь все эти глупые, бессмысленные соображения, которые поднимаются в глубине его сознания, как вода позади дамбы.

Он глубоко вздохнул и произнес вслух:

— Это вовсе не человеческие существа. Это отвратительные лупоглазые монстры.

Слова, казалось, взорвались в тишине комнаты, отдаваясь эхом от металлических стен.

В эту минуту, как по сигналу, стена, отделяющая его от Барбары, исчезла. Только на этот раз по ту сторону стояла не Барбара. Кто-то другой.

Девушка. Каштановые волосы, большие испуганные глаза, хрупкая фигурка и круглое юное лицо.

— Где Барбара? Кто вы? — рявкнул Эвери. Голос его прозвучал резко и грубо. Он не хотел этого, но так уж вышло.

— Я Мэри Дорвард. Я… я… Как вы сюда попали? — Было видно, что она очень испугана.

Эвери вспомнил, что он не умыт, а лицо наверняка заросло щетиной. Он улыбнулся. Должно быть, он выглядит как злодей из фантастического фильма. Черт, это и в самом деле похоже на фантастику.

— В этой комнате раньше была девушка по имени Барбара Майлз. По крайней мере, мне кажется, что она была. Хотя в этом проклятом месте может быть все что угодно… Между прочим, меня зовут Ричард Эвери.

Она немного успокоилась, увидев, что он не такой свирепый, как ей показалось вначале.

— Со мной случилось то же самое. За этой дверью был человек по имени Том Саттон. Они… они позволили нам поговорить. Потом они захотели, чтобы мы ответили еще на какие-то вопросы, и нас снова разделили.

Эвери на мгновение задумался.

— Давайте попробуем вместе сложить кусочки этой мозаики. Где они вас подобрали — в Кенсингтон-Гарденс или в Гайд-Парке?

Она удивленно взглянула на него:

— В Кенсингтон-Гарденс. А откуда вы знаете?

— Провожу исследования привычек Похищенных Персон, — язвительно ответил он. — И вы нашли там такие маленькие завлекательные кристаллы.

— Я подумала, что это чья-то брошка, — согласилась она, — и я…

— И вы наклонились, чтобы поднять ее. Что было дальше, понятно, — вы оказались в этом сумасшедшем доме. Так?

Она улыбнулась. В ее улыбке было что-то очень привлекательное. Эвери вдруг почувствовал себя виноватым. Она ничуть не походила на независимую, своенравную Барбару. На вид ей было лет восемнадцать, и она казалась совсем растерянной. Очень растерянной.

— Вы понимаете, что все это значит? — с надеждой спросила она.

— Нет. Боюсь, я совсем ничего не знаю — кроме того, что все это, пожалуй, происходит на самом деле. Сначала я думал, что все это плод моего утомленного воображения… «Приходи ко мне на ужин, — сказала кошка мышке…»

Она снова улыбнулась. Эвери предложил ей сигарету и закурил сам. Они присели рядышком на краешек кровати. «Как пара усталых путешественников, — подумалось Эвери, — в ожидании поезда, который, как они оба знают, не придет никогда».

— Начнем сначала, — сказал он, — попробуем привести все, что мы знаем, к общему знаменателю. Где вы живете, сколько вам лет, чем вы занимаетесь?

— Ланкастер-Гейт, — ответила она. — Мне двадцать три года, я секретарша.

— Вы замужем?

— Нет.

— Вы живете одна?

Она покачала головой:

— Со мной живет еще одна девушка.

— А что вы знаете о человеке в соседней комнате?

— Том Саттон. Он тоже дотронулся до кристаллов в Кенсингтон-Гарденс. Он что-то типа специалиста по связям с общественностью. В общем ничего, но все-таки…

Эвери рассмеялся:

— И все-таки немножко тип…

— Возможно, я несправедлива, но, по-моему, он только и думает, что о паблисити и всех этих штучках.

— Как по-вашему, он женат?

— Я не совсем уверена, но похоже, что нет.

— Барбара тоже скорее всего не замужем, — сказал Эвери. — Во всяком случае, никто не мешает нам так думать, если это подходит к нашей теории. Итак, что же у нас получается? Одна телеактриса, одна секретарша, один специалист по связям с общественностью и один учитель — это, между прочим, я, — все блаженно одиноки и имеют опасную склонность прогуливаться в парках и трогать таинственные кристаллы… Правда, для статистики четверых маловато.

— О чем вы?

— Если бы это был случайный выбор, тогда хоть кто-нибудь был женат, — он вздохнул. — Хотя кто знает, может быть, Барбара или Том.

— Это что-нибудь изменило бы?

— Может быть. Просто я хватаюсь за соломинку… Личный вопрос: вы влюблены?

Она грустно покачала головой:

— Это было давно.

— Как и я. Только она умерла. И Барбара вряд ли влюблена. А Том Саттон, как по-вашему?

— Не знаю.

— Попробуйте угадать. Я не настаиваю, но…

— Я точно не знаю, но, по-моему, нет.

— Так и должно быть. Во всяком случае, это неплохо складывается в теорию, — он рассмеялся.

— Какую теорию?

Эвери немного помолчал, затем сказал:

— Конечно, я не уверен. Но я думаю, то, что с нами произошло, не случайно. Я думаю, нас выбрали. Если моя теория верна, то нас выбрали, потому что у нас нет сильных эмоциональных привязанностей. А теперь вопрос: зачем нас выбрали? Ответ: для каких-то исследований. До сих пор они — кто бы «они» ни были — обращаются с нами очень хорошо, но они чертовски много о нас знают: знают наши мысли, наши способности, наши эмоциональные склонности. И теперь самый главный вопрос: кто или что они! И неизбежно мы получаем ответ, который больше годится для фантастических книжек: они — не люди. Потому что не пользуются тем, что предоставляет человеческая техника для проведения такого маленького эксперимента. Эта штука, Мэри, — он показал на пишущую машинку, — приспособление, которое может быть использовано для того, чтобы они, не будучи людьми, могли войти с нами в контакт, не дав нам о себе никаких сведений. И хотя такую камеру при современной технологии легко соорудить, здесь есть много вещей, которые невозможно осуществить при помощи нашей техники. Ну, как это вам?

Мэри вздрогнула:

— Звучит ужасно, но правдоподобно.

— Держу пари, вы тоже нашли все необходимое в чемодане под кроватью, правда?

Она кивнула.

Он довольно улыбнулся:

— Да, все говорит о том, что эксперимент продлится долго, — вторая фаза, я думаю, будет проводиться где-нибудь в другом месте.

Мэри ничего не ответила. Эвери собрался было и дальше развивать свою теорию, но его остановил слабый скрип.

— Смотрите на пол, — резко скомандовал он.

— Что случилось? — смущенно спросила Мэри.

— Я только что слышал, как открылась панель — по-моему, в вашей комнате. Может быть, там, в нише, опять кристаллы. Именно так нас с Барбарой поймали в прошлый раз. Мы пренебрегли приказом, вот нам и досталось.

— Все равно придется взглянуть. Не можем же мы стоять как истуканы, и, кроме того, мы ведь не сделали ничего плохого, верно?

— Черт его знает, что здесь хорошо, а что плохо? — бросил он с раздражением. — Подождите-ка минутку. Пусть кто-нибудь из нас посмотрит — давайте я… Если я вдруг упаду, не двигайтесь с места. Не смотрите на панель! Пусть придумают что-нибудь новенькое. Ладно? Ну а сейчас я посмотрю.

После некоторой паузы Эвери обескураженно произнес:

— Поделом мне. Вы можете расслабиться. Там кофе на двоих.

Она взглянула на него и хихикнула:

— Совсем забыла. Ведь я заказывала кофе, как раз перед тем как стена исчезла.

— На двоих?

— Нет. Я же не знала, что у меня будет гость.

— Тогда у нас чересчур сообразительная официантка, — сердито заметил он.

Они выпили кофе и почувствовали себя свободней. Потом выкурили по сигарете, и Эвери решил, что, пожалуй, ему не стоит пока развивать теорию о мыслящих монстрах. С первого взгляда на Мэри было ясно, что она нуждается в поддержке. Он с беспокойством почувствовал, что ему нечем утешить ее.

Желая немного ее отвлечь от тягостных мыслей, он решил побольше разузнать о ней. Кроме того, что девушка заинтересовала его, Эвери казалось, что это даст ему какие-то сведения, которые смогут подкрепить его теорию — хотя он, конечно, понимал, что любая теория, построенная на таких фактах, может в один прекрасный момент рассыпаться, как карточный домик.

Ему самому тоже нужно было выговориться. Для них обоих это было как лекарство, которое они могли принимать в любых дозах.

Он узнал, что Мэри работала в Вест-Энде, в конторе «Эмпайр-Кэмикалз», что проработала она там пять лет, что управляющего зовут мистер Дженкинс, что она играет в теннис и любит диксиленд, что ее родители умерли, а жених неожиданно бросил ее и женился на другой девушке.

В ответ Эвери рассказал немного о себе. Вскоре он даже рассказал ей о Кристине. Его самого это очень удивило, потому что он никогда ни с кем о ней не говорил. Даже с теми, кого он хорошо знал. А тут совершенно незнакомый человек. Но, с улыбкой подумал он, это действительно исключительный случай: первый раз в жизни его поймали и посадили в тюрьму какие-то монстры. Он не считал лупоглазых монстрами в прямом смысле слова. Конечно, нет. Скорее, в переносном. И именно это его больше всего беспокоило.

— Вы где-то далеко, — сказала Мэри. — О чем вы думаете?

— О том, как было бы здорово очутиться далеко-далеко отсюда, — беспечно ответил он. — Или, на худой конец, в Кенсингтон-Гарденс, а оттуда пойти в мою маленькую пустую квартиру. Я и не знал, что она может быть так привлекательна.

— А я и да и нет, — туманно ответила девушка.

— Что и да и нет?

— И хочу и не хочу. То есть я, конечно, хочу, — но только когда разберусь, что все это значит.

Эвери удивился. Девчонка оказалась покрепче, чем он думал. Он хотел было возразить, что вряд ли «они» позволят своим узникам что-нибудь разузнать, как машинка Мэри застрекотала.

«Пожалуйста, вернитесь в свои помещения, — напечатала она, — вы не будете разделены надолго».

— Вот-вот, то же самое эта паршивая железка болтала и в прошлый раз, — уныло сказал Эвери. — И опять, наверное, врет.

— Никогда ничего не знаешь наперед, — сказала Мэри. — Мы можем найти в будущем то, что уже было… И узнать подлинную сущность вещей.

Эвери рассмеялся:

— «Нет доступа». Есть такая фраза-ловушка в нашем маленьком сумасшедшем мире. Интересно знать, почему они на этот раз свели вместе нас, а не меня с Барбарой, а вас с Томом?

— Я думаю, они просто пробуют разные варианты, — серьезно ответила она. — А вам очень хочется увидеть снова Барбару?

— Да, конечно. Но это не какое-то особое чувство. А вам Тома?

Она пожала плечами:

— Не очень. Он был очень уж утомителен.

— А я тоже утомителен?

— Немножко иначе, чем Том.

Эвери это рассмешило. Вот оно что, оказывается, и он не идеал.

Машинка застрекотала снова.

«Вам необходимо немедленно вернуться в свои помещения, — было сказано в слегка измененной форме. — Потом прошу вас лечь на кровати и ждать дальнейшего».

Мэри хихикнула:

— По-видимому, нам дают возможность немножко отдохнуть.

Эвери улыбнулся:

— С этими придурками не отдохнешь: не одно, так другое. Я не удивлюсь, если это окажется что-то вроде дистанционного медицинского обследования. Они очень любознательны, чтоб их… Думаю, мне лучше вернуться в свою комнату, иначе нам пошлют две порции кристаллов.

Они в некотором смущении легли на свои кровати и стали ждать.

— Я рада, что встретила вас, — сказала Мэри.

— Я тоже, — ответил он. — Будем надеяться, что в следующий раз нам устроят вечеринку на четверых. Может, мы что-нибудь и придумаем, если соберемся все вместе.

Стена вернулась на место в мгновение ока. Но Эвери некогда было подумать о том, какой механизм почти мгновенно ставит стену на место; светящийся потолок стал медленно темнеть. И вскоре кромешная тьма окружила Эвери.

Но только на одно мгновенье.

Наверху появилось слабое сияние.

Звезды.

На месте потолка теперь сияло окно — окно во Вселенную.

Эвери ничуть не сомневался, что видит все это наяву.

Только наяву может быть такой чистый блеск, такая сильная пронзительная яркость. При виде бесконечного множества живых солнц он ощутил благоговейный трепет. Они висели неподвижно, бесконечно маленькие и невообразимо огромные. Они висели, как фонарики на рождественской елке. Они висели, как слезинки замерзшего пламени.

Эвери был потрясен, на мгновение ему захотелось свернуться, подобно зародышу в утробе матери, отвергнуть этот огромный мир, не зная ничего, кроме пустой холодной безопасности этого металлического контейнера. Но это мгновенье миновало, и он, словно зачарованный, продолжал неотрывно смотреть на звезды.

Он и не знал, что их так много. Конечно, ему было известно, что звезд во Вселенной много, как песчинок на берегу мирового океана. Но для него это были всего лишь слова, он не понимал, что это реально.

Но теперь это знание проникло в его мозг, поглотило его личность, сжало его «я» до размеров молекулы и сплавило весь его человеческий опыт в крошечный атом чуда.

Там, вверху или внизу — он давно уже не понимал, где верх, а где низ, — тянулись через пустоту бесконечности звездные дороги. Там, внизу, вверху, сзади, роились молочно-золотые туманности звездных городов — словно огненные цветы времени в темной вазе космоса.

Там сиял лик Бога.

Ему хотелось умереть, ему хотелось смеяться от счастья, петь или кричать от боли и страха. Ему хотелось танцевать от радости и плакать от горя.

Но он ничего не делал. Он не мог ничего сделать. Только неотрывно смотреть с близкой к молитве затаенной болью.

И вдруг Вселенная закружилась в танце. Она медленно вытягивалась по огромной сияющей параболе. Звезды, звездные города, пространство, время, весь мир кружился вокруг маленькой неподвижной точки по имени Ричард Эвери.

А затем произошло самое поразительное.

Одна планета ожила. Та самая планета. Она была похожа на тыкву, наполненную светом. Небесную тыкву, ее поверхность была зеленой от океанов, голубой и белой от облаков, красной, коричневой, желтой от островов.

Она была истинно прекрасна, совершенна, как сама жизнь.

Зазвучал уже знакомый голос. Голос, преодолевший световые годы и долгое забвение сна.

«Это дом, — произнес голос. — Это сад. Это мир, где ты будешь жить, расти и учиться. Это мир, где ты узнаешь достаточно, но не слишком много. Это жизнь. И все это — твое».

Глаза Ричарда Эвери наполнились слезами. Он был не в силах вынести эту боль, это знание, эту истину.

От страха его тело стало холодным, как лед.

Он понял, что больше не выдержит. И в эту минуту яркие кристаллы на мгновенье вспыхнули на поверхности планеты.

Он узнал их.

Это были кристаллы забвения.

Осуществление милосердия.

ГЛАВА 6

Эвери открыл глаза. Над ним сияло голубое небо — такого глубоко чистого голубого тона не удается добиться ни одному художнику. Секунду-другую он лежал и смотрел на небо и слушал шум моря. И вспоминал…

Он был в какой-то тюрьме, потом крыша этой тюрьмы превратилась в окно во Вселенную, а потом… словно Бог говорил с ним. Это странное ощущение невозможно передать словами.

И вот теперь он лежит на походной кровати на морском берегу, слышит плеск волн и наслаждается ласковым теплом утреннего солнца. Приятная галлюцинация. Он надеялся, что она продлится еще немного.

— А, наконец-то вы проснулись!

Эвери осторожно повернул голову, потом сел. Галлюцинация включала в себя человека, который сидел на другой кровати и курил. И еще две кровати, на которых, судя по очертаниям, спали Барбара и Мэри. А также океан, прекрасный пляж, какие-то деревья, похожие на пальмы, и кучу лагерного снаряжения, словно приготовленного для бойскаутского слета.

— Я Том Саттон, а вы, я полагаю, Ричард Эвери… Довольно забавная ситуация, вам не кажется?

— Да, — ответил Эвери.

Он пожал протянутую руку:

— Рад познакомиться.

Это выглядело довольно смешно, даже если бы происходило наяву.

Том Саттон оказался высоким, крепким, самодовольным мужчиной. И хотя на вид ему было не более тридцати, наметившийся животик явно выдавал в нем склонность к спокойной жизни.

— Девочки в отрубе, — сказал он. — Эти чертовы кристаллы валят с ног, как хорошее зелье, — он вздохнул. — Хотел бы я иметь такую сноровку.

— Как вы думаете, где мы? — спросил Эвери.

Том пожал плечами:

— Гавайи, Таити, Тонга — вы платите свои денежки и получаете заказанное.

Эвери вдруг осенило:

— Мы не на Земле, — сказал он.

— Чего?

— Я говорю, мы не на Земле.

— Протри глаза, старина. Не надо слишком фантазировать. Согласен, эксперимент, конечно, был впечатляющий. Но человек должен уметь держать себя в руках.

— Не болтайте чепухи, — взорвался Эвери. — Я полагаю, с вами происходило то же, что и со мной, — крыша превратилась в звездное небо, а потом — загадочное сообщение небесного голоса.

Том улыбнулся:

— Ну вроде бы так.

— Ну так у меня есть для вас новости, — сказал Эвери, твердо решив разрушить броню его самодовольства. — Я был не настолько испуган, чтобы не заметить, что эти звезды — не наши звезды.

— О чем ты, старина?

Нервы Эвери были напряжены до предела, к тому же его безумно раздражало это словечко — старина. От него так и разило школой.

— Я хочу сказать, — сказал он спокойно, — что это расположение звезд — не земное… старина.

— Так ты один из этих чертовых астрономов?

— Нет, но у меня есть глаза.

Том на секунду замолчал, пытаясь переварить информацию.

— Ну и что? Мы находимся — нет, лучше сказать, находились — в северном полушарии, старик. Та чертовщина, что мы видим сейчас, — наши звезды, только с другой стороны.

— Я знаю звездную карту южного полушария, — возразил Эвери. — Но то, что «я» видел, не имеет с ней ничего общего.

— Черт, — сказал Том, — не старайтесь запугать меня и, ради всего святого, перестаньте паниковать, ведь с нами, в конце концов, девушки. Солнце здесь вполне нормальное, море тоже. Даю слово, может, мы где-нибудь за границей, но это добрая старушка-земля.

Раздражение Эвери улеглось, и он, с усмешкой наблюдая за Томом, вспомнил, что страус при опасности прячет голову в песок.

— Земля, может быть, и тверда, но это не наша земля — это планета, которую я видел.

— Просто вы клюнули на их удочку, — самодовольно заявил Том. — Непонятно зачем, но какая-то гнида забросила нас в южные моря или что-то вроде того. Может, это и смешно, но я возвращаюсь домой. Неприкосновенность личности, и все такое!..

— Привет, ребята, а вот и я, — прервал их голос Барбары. Она сидела на кровати и смотрела на них. — Что тут говорили о южных морях?

Том предостерегающе взглянул на Эвери, потом нежно улыбнулся Барбаре.

— Рад, что вы наконец можете присоединиться к нашей компании… Я как раз доказывал Эвери, что нас скорее всего выбросили где-то в южных морях.

Барбара зевнула и покачала головой:

— Пора повзрослеть, милый мальчик. Ричард прав. Мы где-то в другом месте.

Эвери удивленно поднял брови:

— Вы давно проснулись?

— Довольно давно… Девушкам нравится подслушивать, что говорят в компании в их отсутствие.

Она встала, потянулась и тут заметила Мэри.

— Спящая красавица еще не проснулась. Ах, эта беззаботная юность!

— Вы оба спятили, — упорствовал Том. — Они не могут послать человека на Марс, — правда, я не понимаю, как они смогли закинуть нас под эти голубые небеса.

— Они? — откликнулась Барбара. — Кого ты имеешь в виду?

— Ну, эти хмыри, которые занимаются космосом.

— Мой милый, душка Том, — нежно проворковала Барбара, — сделай маленькое одолжение и перестань говорить, как в кино… Я знаю кое-что, чего ты не знаешь. Повернись и посмотри на небо… Немножко выше… А теперь левее.

Том некоторое время смотрел на небо, пока не увидел сияющий серебристый серпик — маленький, далекий, почти не различимый в яркой синеве.

— Луна, — сказал Том наконец. — Ну и что? Луна днем — нормальное явление. Просто у нас летом ее редко видно. А в южных морях — все наоборот, вот и все.

— Возможно, — сказала Барбара. — А теперь посмотри пониже, прямо над пальмами.

Том посмотрел на пальмы. Эвери тоже. Все долго молчали.

— Господи Иисусе, — простонал Том. Он тяжело плюхнулся на свою кровать и дрожащими пальцами достал сигарету. — Чтоб мне провалиться. Это просто смешно. Это… это… Лопнуть со смеху.

Он не мог вымолвить ни слова.

Эвери смотрел на Барбару.

— Вы очень наблюдательны, — сказал он, — и очень уверены в себе.

— Двух лун недостаточно, чтобы выбить меня из седла, — отпарировала Барбара. — И кроме того, разве вы не заметили, какими мы стали тихими и разумными после этих кошмарных экспериментов. Особенно если вспомнить последний… — Она содрогнулась. — Я вопила от радости, когда это наконец кончилось. А теперь я здесь, на этом пустынном берегу, такая же спокойная, как все, и хладнокровно считаю, сколько лун на небе, и я подумала… Если хотите знать, по-моему, они не только шарахнули по нам этими кристаллами: нас еще накачали неслабыми транквилизаторами.

Эвери задумался:

— Очень может быть, — согласился он. — Только тогда мы должны чувствовать себя совсем разбитыми.

Сказать по правде, я совсем спокоен… От души надеюсь, что так и будет продолжаться.

— Я тоже так думаю, — сказала Барбара. — По-моему, это их штучки.

— Где… где я? — Мэри сидела на кровати и удивленно оглядывалась.

— Никогда не думала, что услышу эти бессмертные слова, — весело заявила Барбара. — Успокойся, цыпленок Ты среди друзей. А у Тома такой несчастный вид просто потому, что он не в силах переварить, что на небе две луны. Он слишком консервативен. Это кажется ему немножко необычным.

Мэри осторожно встала. Она медленно обвела взором море, песок, пальмы. Затем она вдруг сказала:

— Я знаю, это ужасно глупо, но я страшно проголодалась.

Эвери оглядел кучу снаряжения и четыре плотно упакованных чемодана.

— Ладно, посмотрим, что тут есть. Тот, кто это устроил, по-видимому, подумал обо всем. Я, во всяком случае, надеюсь, что он или она — а скорее всего оно — не забыло позаботиться и о еде.

— Смотрите, — воскликнула Барбара, указывая на маленькую обтянутую тканью корзинку. — Пять против трех, там все, что нужно для пикника.

Эвери улыбнулся:

— Пари не принимаю. Это как раз в духе абсурдной логики нашей ситуации.

Это действительно оказалась корзинка для пикника — причем с отличным содержимым. Цыплята, сандвичи с ветчиной, молоко, термос с кофе и — бутылка шампанского.

Том с ужасом смотрел на шампанское.

— Это все штучки космической банды. Больше некому.

— Не открывайте бутылку, — сказал Эвери. — У меня такое чувство, что у нас еще будет случай, когда оно нам действительно понадобится.

Лицо Барбары разочарованно вытянулось:

— А я хочу сейчас.

— Нет, не надо. Сейчас вам лучше выпить свежего молока. Нам предстоит трудный день.

— Здесь что-то еще, — сказала Мэри, доставая из корзины толстый коричневый конверт.

Она распечатала его и высыпала содержимое на свою кровать. Там оказались тонкие пластмассовые пластинки размером с почтовую марку. На каждом было изображение животного, рыбы или растения и несколько строк по-английски.

Эвери взял одну пластинку и с недоумением стал рассматривать. Какое-то свирепого вида животное, нечто среднее между змеей и ящерицей, грелось на солнце на берегу маленького озерца, хвост его свешивался в воду. Подпись внизу гласила: «Это существо очень опасно. Повадками оно напоминает земного крокодила. Мясо его непригодно для пищи».

Мэри рассматривала листок бумаги, который она нашла среди пластмассовых карточек.

— Слушайте, — сказала она, и голос ее слегка дрожал: — «С сегодняшнего дня вы будете сами добывать пищу и обеспечивать свою жизнь. Среда, в которую вас поместили, не слишком враждебна для человека. Надеемся, что вы успешно разберетесь в обстановке и сумеете извлечь из эксперимента нечто ценное для себя».

Все четверо переглянулись. Внезапно и неотвратимо — страшный сон стал реальностью. Настоящей реальностью.

— Господи Иисусе! — воскликнул Том. Он хотел сказать что-то еще, но слова, казалось, застряли у него в горле.

— Ну, кто будет завтракать? — спросила Барбара с натянутой улыбкой.

Мэри тщетно старалась сдержать слезы:

— Я… я, кажется, больше не хочу есть.

— Ешьте, — твердо сказал Эвери. — Мы все должны поесть, а потом решим, что нам делать. Я, черт побери, не знаю, где мы и чего от нас хотят, но я намерен остаться в живых. После всех этих сумасшедших штучек это теперь самое важное. Это дело принципа… Кто-то или что-то ведет с нами эту непонятную, тонко разработанную игру. И я во что бы то ни стало намерен жить достаточно долго, чтобы обыграть их.

Он с грустью оглядел берег. Еще недавно он казался необыкновенно красивым — почти как декорация для спектакля. Но сейчас словно бесплотная тень неясно вырисовывалась в ярком свете утра. Игра обернулась реальностью. И даже яркий солнечный свет, казалось, предвещал беду.

ГЛАВА 7

Пить шампанское никто не хотел. Усевшись вокруг корзины, они молча жевали бутерброды и пили молоко. В создавшейся ситуации это показалось им самым разумным.

Эвери вдруг обнаружил, что он действительно проголодался. Еда — занятие прозаическое и наводит на прозаические мысли. Расправляясь с бутербродами, он принялся рассматривать карточки.

На одной карточке был изображен фрукт, похожий на грушу, как следовало из подписи — вкусный и питательный. На другой — что-то вроде шестилапого кролика, про него говорилось, что мясо его по вкусу напоминает мясо барашка. Зверь на третьей карточке являл собой нечто среднее между кабаном и маленьким носорогом. Сообщалось, что он очень опасный, но съедобный.

Эвери показалось, судя по виду, что это животное слишком хитро, чтобы его можно было легко поймать.

Итак, всего около пятидесяти картинок. Теперь их нужно классифицировать. Каждую хорошенько выучить и запомнить — особенно опасных животных…

Он еще раз оглядел пляж, который недавно выглядел таким уютным, а теперь казался мрачным и пустынным. Полоса белесого песка от 30 до 70 ярдов шириной тянулась вдоль кромки воды. Границу прилива отмечали выброшенные на берег мусор, водоросли и обломки бревен. Ярдов за десять от пляжа начинался лес — огромная зеленая загадочная страна.

Нужно поскорее его исследовать, подумал Эвери. Такая перспектива ему вовсе не улыбалась. На земле, в любом месте, ты хотя бы приблизительно знаешь, что тебя ожидает. Но здесь, на планете с двумя лунами и одним солнцем, висящим в неправдоподобно голубом небе, — здесь, после потрясающего воображение путешествия, — путешествия, цель которого находится за пределами человеческого опыта, — здесь их могло ждать только неожиданное.

Однако первым делом надо было разбить хотя бы временный лагерь, чтобы обеспечить безопасность — насколько возможно, если учесть, что они почти ничего не знают об этом месте. Не считая того, что растения и животные здесь совершенно им незнакомы.

Погруженный, в размышления, он не сразу заметил, что Барбара что-то говорит ему.

— В те прекрасные дни, когда я еще была в своем уме, — сказала она, — я всегда покупала пакеты с сухим завтраком, а в них были фигурки космонавтов — в скафандрах, с золотистыми шлемами.

Он улыбнулся:

— К счастью, нам не нужны скафандры. Здешний воздух даже чище, чем в Лондоне. К тому же здесь гораздо теплее.

— И я заметила, — продолжала Барбара, — что эти космонавты — они все разные — геолог, инженер, ну, и другие. Я хотела собрать их все, но ни в одном пакете не оказалось фигурки командира экспедиции… Так вот, я думаю, и нам этого тоже не хватает.

— Не валяйте дурака, — угрюмо сказал Том, — никакая это не экспедиция. Просто четверо людей, которых забросили черт знает куда. — Он невесело засмеялся. — По крайней мере, я так думаю.

— Хорошо это или плохо, но мы вместе, — ответила Барбара. — Но кто-то должен взять на себя ответственность за все, иначе мы так и будем топтаться на месте.

— Барбара права, — согласилась Мэри. — Кто-то должен принимать решения.

— И обязательно мужчина, — добавила Барбара.

— Тем самым круг сужается, — сказал Эвери.

— Да, и, возможно, больше, чем вы думаете, — улыбнулась Барбара.

Том, по-видимому, был не согласен.

— Я не нуждаюсь в фюрере. Я надеюсь, мы взрослые люди и способны все вместе обсуждать проблемы и принимать решения.

— Комитет четырех, — возразила Барбара, — не очень подходит, чтобы принимать решения в критических обстоятельствах.

— У нас нет пока никаких критических обстоятельств. Не вижу причин, почему бы нам не принимать совместных решении.

— Потому что, мой милый Том, критические обстоятельства уже налицо, и неизвестно, насколько это затянется.

— Боюсь, она права, — сказал Эвери. — Один из нас должен стать милосердным деспотом, во всяком случае на время. А пока у нас нет лидера, давайте устраивать лагерь.

— Минуточку, — сказала Барбара. — Вы забыли про выборы. Нам с Мэри хотелось бы высказаться.

Том вздохнул:

— Только не так длинно, как Гилберт и Салливан… А что вы скажете насчет смены лидера, скажем, через три дня?

— Резонно, — сказала Мэри. — Если мы не знаем, что делать, сделаем хоть что-нибудь.

Эвери улыбнулся:

— Отлично. Только ведь мы не знаем, сколько часов, по нашему измерению, длятся здесь сутки.

— О чем вы? — удивилась Мэри.

— В зависимости от периода вращения планеты сутки могут быть больше или меньше двадцати четырех часов. Нужно их измерить.

— Пока что мы занимаемся пустяками, — сердито заметил Том. — Вы можете быть командиром экспедиции. Надеюсь, в вашем пакете с сухим завтраком есть инструкции по этому поводу.

— Итак, вопрос решен, — сказала Барбара. — Теперь все в порядке.

— Минуточку, — Эвери вовсе не был уверен, что вопрос решен. — Мне кажется, вам следовало бы знать, на что вы идете. Если я возьму на себя ответственность, я буду требовать, чтобы все мои приказания выполнялись, и выполнялись беспрекословно. Если вам покажется, что я не прав, скажете потом. Но когда я приказываю, это должно быть исполнено… Мне очень жаль, но, по-моему, иначе в этой ситуации нельзя. Понятно?

— Зиг хайль! — воскликнул Том. Тем не менее, он, по-видимому, почувствовал облегчение.

Эвери улыбнулся:

— Устройством лагеря мы займемся чуть позже… А сейчас первый приказ: никому не уходить за пределы видимости. Ясно? Причины очевидны. Мы не знаем, какие опасности нас подстерегают, и нужно свести риск к минимуму, пока не выясним обстановку.

Барбара сказала:

— Но есть некоторые вещи, которые леди и джентльмены предпочитают делать именно за пределами видимости.

— Даже в этих случаях, — настойчиво сказал Эвери. — По крайней мере пока. Со временем мы соорудим уборную. А пока пусть каждый выберет себе место на пляже, но так, чтобы его было видно.

Барбара усмехнулась:

— Боюсь, моя писюлька не может больше ждать. Я сейчас вернусь.

Она отошла ярдов на тридцать в сторону, стянула брюки и трусики и спокойно пристроилась на песке.

Остальные старались не смотреть в ее сторону. Но они смутно чувствовали, что этот интимный акт — такой простой и естественный — в одно мгновение разрушил привычные условности цивилизации. Это показалось им символом их будущей жизни.

Барбара вернулась.

— Ну вот, должна сказать, мне полегчало, — с наигранной бодростью сказала она.

Том был в шоке. Мэри тоже. Эвери почувствовал, что должен сделать что-нибудь, чтобы поддержать Бар-бару.

Теперь они вынуждены жить в тесной близости и должны привыкать к этому.

— Пойду-ка и я отолью, — небрежно заметил он.

Он отошел немного в сторону, расстегнул брюки и помочился, отвернувшись в сторону моря.

— Ну что ж, — оживленно сказал Том, когда Эвери вернулся. — Раз уж мы так просто смотрим на вещи, не устроить ли нам групповой сеансик, чтобы скоротать время?

— Времени у нас и так мало, — заметил Эвери, даже не улыбнувшись, — пора заняться делом. — Он внимательно оглядел кучу снаряжения. — Главное теперь — оружие. Посмотрим, не найдется ли что-нибудь путное среди этого барахла.

— Оружие? — испуганно переспросила Мэри.

— Да хоть что-нибудь — ножи, дубинки, что угодно.

— У меня в чемодане, — сказал Том, показывая на груду чемоданов, — есть револьвер тридцать восьмого калибра и пятьдесят патронов. — Он смутился. — Не знаю, как они там оказались. Я держал их в квартире.

— Отлично. Который из них ваш? — спросил Эвери, показывая на чемоданы со снаряжением.

— Черт его знает, — все чемоданы казались Тому совершенно одинаковыми. — По-моему, вон тот, в самом низу… Второй закон Финэйгла!

Чемодан действительно оказался в самом низу. Он оказался таким тяжелым, что Эвери и Том с трудом подняли его.

— Что за Второй закон Финэйгла? — спросила Барбара, когда Том, стоя на коленях, рылся в чемодане.

Он взглянул на нее и усмехнулся:

— Второй закон Финэйгла гласит, что, если какая-нибудь неприятность может произойти, она непременно произойдет. А вот и пушка. — Он протянул Эвери револьвер и коробку с патронами.

Эвери проверил оружие и вставил в барабан шесть патронов.

— Осторожно! Сейчас я проверю эту штуку.

Не глядя, он выстрелил в сторону моря. Выстрел прозвучал негромко, но все невольно вздрогнули.

— Все в порядке.

Он выкинул стреляную гильзу и вернул револьвер Тому.

— Я думаю, со временем это нам пригодится… Было бы здорово, если бы вы сейчас взяли на себя предварительную рекогносцировку. Только так, чтобы мы могли все время вас видеть. Посмотрите — может, там есть какие-нибудь съедобные растения. Возвращайтесь через четверть часа.

— Есть, капитан! — Том насмешливо козырнул, пошел по песку, не выпуская из рук револьвер.

Эвери смотрел, как он лениво бредет вдоль берега. Он чувствовал, что рано или поздно у него возникнут определенные трудности с Томом. Но сейчас было не время обдумывать возможные и воображаемые проблемы. Хватало неотложных, насущных дел.

— Посмотрите, что я нашла, — сказала Мэри. Она вытащила из груды снаряжения четыре ножа и два легких топорика. Ножны были пристегнуты к кожаным ремням.

Эвери осмотрел ножи, выбрал один из них и опоясался ремнем.

— Надо всегда носить нож при себе, — сказал Эвери. — В этом сезоне у каждого даггера был такой. Самая последняя модель.

Барбара поморщилась:

— Вы думаете, тут так опасно?

— Возможно. Лучше быть осторожным и живым, чем беспечным и мертвым… Если же вы пользовались ножом только для того, чтобы резать мясо, то смотрите — держите нож вот так и старайтесь нанести удар снизу вверх. Тогда он войдет глубже.

— «Укрепите свои сердца», — задумчиво заключила Барбара. — Что теперь?

— Теперь Первый Лагерь, — ответил Эвери. — По-моему, надо разбить его поближе к деревьям, немного подальше от полосы прибоя. А потом, когда разведаем окрестности, подыщем себе местечко получше. Сколько у нас палаток?

— Четыре, — сказала Мэри. — Такие огромные, словно для великанов.

— Отлично. Вы оставайтесь здесь и отберите самое необходимое — кухонную посуду, одеяло и всякое такое, а я пойду взгляну вон на тот холмик, — он показал на небольшую возвышенность в пятидесяти ярдах от них. — Если там удобно, мы с Томом перетащим все вещи туда, когда он вернется… Кстати, где он?

Они оглядели берег, но Тома нигде не было видно. На песке виднелись следы, ведущие к лесу.

— Идиот! — выругался Эвери. — Я же сказал ему не пропадать из виду.

— Может, нам пойти поискать его? — спросила Барбара.

— Нет. По крайней мере, пока.

И, как бы в подтверждение слов Эвери, раздался одиночный выстрел. Барбара и Мэри испуганно переглянулись.

— Дьявол! — рявкнул Эвери. Он забеспокоился. Невольно ему вспомнились слова Тома о Втором законе Финэйгла. Но его опасения не оправдались.

Вскоре Том появился из-за деревьев и направился к ним. Он нес что-то тяжелое. Когда Том подошел ближе, Эвери увидел, что на плече у него тот самый шестилапый «кролик», которого они видели на одной из карточек. Том казался очень довольным собой.

— Охотник вернулся домой, — провозгласил он гордо и сбросил тушу к ногам Барбары. — Из этого получится неплохое жаркое… Я попал в него с десяти шагов. Неплохо, правда?

— Теперь их осталось сорок восемь, — сказал Эвери холодно.

— Чего сорок восемь, старина?

— Сорок восемь патронов.

— Ну и что? Один ты выпустил в море, не так ли?

— А как бы я иначе узнал, что оружие в порядке?

Но Том не слушал его.

— Я никогда раньше не стрелял! Ей-богу! Я купил его во Франкфурте за двадцать две с половиной марки и страшно боялся, что мне не удастся протащить его через таможню в старом Лондонском аэропорту. Я сказал им, что это просто игрушка.

— Дайте его мне, — сказал Эвери.

— Это еще почему?

— Потому что я приказываю.

— Этого недостаточно, старина. Мне не нравятся твои фюрерские замашки.

Эвери ударил его. Он сам удивился резкости и силе удара — кулак врезался в шею Тома, и тот упал на песок, точно мешок с картошкой. От неожиданности Том выронил револьвер. Эвери быстро подобрал его — в эту минуту он чувствовал себя полным дураком. Хорошенькое начало для установления взаимного доверия!

Ему захотелось извиниться перед Томом, который, охая, сидел на песке и потирал шею. Он было хотел помочь ему встать на ноги и уже подыскивал примирительные слова, как услышал голос Мэри:

— Неужели необходимо быть таким жестоким, Ричард?

— Да, — ответил он, подавив извинения, уже готовые сорваться с его губ. — Я отправил его только на разведку, а он без надобности стал стрелять. Я велел ему отдать револьвер, он опять не послушался… Я делаю то, что вы мне поручили, — как умею.

Барбара помогла Тому подняться.

— Оба вы хороши, — сказала она. — Но Ричард по-своему прав. А теперь перестаньте, оба.

Эвери протянул Тому руку. К его удивлению, тот принял ее. И вдруг резко дернул Эвери на себя и ударил его в солнечное сплетение. Эвери задохнулся, но оружие из рук не выпустил. Согнувшись, он ловил ртом воздух.

— Мы оба умеем играть в эту игру, — сказал Том. — Ну как ты себя теперь чувствуешь? — самодовольно спросил он.

— Не очень, — прохрипел Эвери. Но в душе он был доволен. Он заставил Тома ответить ударом на удар. Теперь они снова на равных.

— Я хочу получить назад свой револьвер, — продолжал Том. Но, похоже, он и сам знал, что его требование не будет исполнено.

— Сожалею, — сказал Эвери. — Ты его не получишь. Возможно, мне не следовало затевать драку, но не в этом дело. Я не отдам револьвер, пока не буду уверен, что могу на тебя положиться.

Том усмехнулся:

— Вряд ли ты проживешь так долго.

— Вы оба ведете себя, как малые дети, — вмешалась Мэри. — Одному Богу известно, что с нами будет, если приходится полагаться на таких, как вы.

Эвери пожал плечами:

— Хорошо сказано… А теперь за работу. Том, нам нужно найти место для лагеря и перетащить туда снаряжение… Ты умеешь разбивать лагерь?

— Положись на бывшего скаута, старина.

«Теперь ясно, откуда это „старина“», — подумал Эвери.

— Отлично. Тебе и карты в руки. Пошли.

Бугор, который заметил Эвери, оказался не очень удобным. Том сказал, что там слишком влажно и нужно как-то отводить воду. Но в сотне ярдов дальше вдоль берега Том обнаружил холмик с плоской вершиной, покрытой мягкой травой. К тому же он имел еще одно удобство — поблизости протекал маленький ручеек.

— Вот здесь, — сказал Том, придирчиво осмотрев площадку. — Для начала сойдет. Потом, если будет время, поищем что-нибудь получше.

Эвери посмотрел назад, туда, где на берегу лежали их вещи.

— Ну что ж, давай перетащим все сюда, — сказал он.

ГЛАВА 8

Становилось жарко. Вскоре мужчины разделись до пояса. Несмотря на то что револьвер оказался очень тяжелым и при каждом шаге нещадно бил по ногам, Эвери не вынул его из кармана. У Тома на поясе висел нож.

Понимая, что надо как-то ослабить возникшую между ними враждебность, Эвери постоянно советовался с Томом об устройстве лагеря, и вскоре ему стало ясно, что Том разбирается в этом гораздо лучше, чем он сам.

Хотя обе девушки помогали им как могли, только через пару часов они перенесли палатки, чемоданы и снаряжение к месту, которое стали называть Первым Лагерем. Труднее всего оказалось перетащить чемоданы. В конце концов мужчины просто проволокли их ярд за ярдом по песку и гальке.

Первый Лагерь, подумал Эвери, когда они начали устанавливать палатки — какое символическое название! Оно означает, что будет Второй Лагерь, Третий и так далее. Одним словом, что толку сидеть опустив руки, как потерпевшим кораблекрушение, и пенять на судьбу.

Да, конечно, сейчас они не могут решить главный вопрос — как вернуться домой. Но и это возможно, если войти в контакт с теми людьми — или существами, которые забросили их сюда, и договориться с ними. Итак, все указывает на то, что это похищение — кто бы его ни совершил — должно иметь важные причины, ибо весь проект разработан очень — тщательно. Первым делом, решил Эвери, когда будет время подумать над этим, надо постараться понять, какие же это причины. Если это удастся, то можно либо попытаться нарушить их планы, либо заключить сделку. Конечно, это слишком отдаленная перспектива, но, во всяком случае, она существует. А сейчас размышлять об этом некогда. Слишком многое надо сделать.

Палатки оказались очень большими — в каждой с удобствами могли разместиться два человека. Поэтому Эвери решил поставить для жилья только две палатки — одну для мужчин, другую для женщин. Третью палатку решили использовать как склад, а еще одну оставить про запас.

Натянув палатки, Эвери велел Барбаре и Мэри разобрать вещи и как можно удобнее устроить жилье. Теперь надо придумать что-нибудь для защиты их маленького населения от диких животных. Несмотря на то что до сих пор дикая жизнь планеты проявлялась только в виде шестилапого «кролика», подстреленного Томом, картинки на пластмассовых карточках говорили о том, что здесь водятся и опасные животные. Вряд ли приятно проснуться, например, оттого, что такой вот маленький носорог просунет в палатку свой носик…

Мысли Тома, по-видимому, текли по тому же руслу. Он таскал тюки со спальными мешками, но вдруг остановился и вытер со лба пот.

— Что будем делать с местными тварями? — спросил он. — Здесь нет даже стенки, на которую наши девочки могли бы взобраться, если какая-нибудь пятифутовая ящерица захочет позабавиться с ними.

— Верно, — ответил Эвери, пропуская пошлость мимо ушей. — Я думаю, надо соорудить какую-нибудь ограду.

— Только высокую. Еще можно поддерживать огонь ночью.

— И это тоже, — Эвери улыбнулся.

— Но, может быть, здешние звери не такие, как на Земле. Может, им даже нравится огонь. Ну скоро мы это узнаем.

Том замолчал. Через некоторое время он сказал:

— По-моему, эти чемоданы непромокаемые. Если оттуда вынуть самое необходимое, их можно поставить плотно друг к другу позади палаток — вот и получится часть изгороди… Ничего? Как ты думаешь?

— Можно попробовать, пока не найдем что-нибудь понадежнее, — а остальную часть изгороди можно соорудить из обломков, что валяются на берегу. К тому же они пригодятся для костра.

Эвери вынул из кармана револьвер и, морщась, потер ушибленное место на ноге. Он небрежно кинул оружие в палатку.

— Я устал таскать эту штуковину, — сказал он, внимательно глядя на Тома.

— Каждый должен быть вооружен, — буркнул Том. — Особенно фюрер.

— Фюрер будет носить нож, — отпарировал Эвери.

Том даже не сделал попытки захватить револьвер.

Вскоре они вдвоем пошли собирать обломки древесины, выброшенные на берег. Сверкающее солнце опустилось чуть ниже.

Через полчаса они вернулись — вспотевшие, утомленные, волоча тяжелые бревна. Подходящие по размеру палки оказались гораздо тяжелее, чем они думали.

Барбара и Мэри сидели перед палаткой и прихлебывали воду из пластмассовых стаканчиков.

— Это то, о чем я мечтал, — сказал Эвери, облизывая пересохшие губы. — Вы думаете, она годится для питья?

— Я нашла холщовое ведро, — сказала Мэри. — В нем лежала коробочка с таблетками. И инструкция. В ней написано, что нужно растворить одну таблетку в галлоне питьевой воды.

— Хорошо. А сколько там таблеток?

— Не знаю. Пятьсот. А может, тысяча. Посмотрите сами.

Она протянула ему коробочку. Эвери прикинул, сколько таблеток в одном слое, и приблизительно подсчитал сумму. Получилось что-то около двух тысяч.

— А как на вкус?

— Похоже на Виши, — сказала Барбара. — Так приятно покалывает. Попробуйте. Вам обоим это не помешает.

Она взяла еще два стакана и наполнила их.

Эвери отхлебнул воды, прополоскал рот и проглотил. И вдруг ему показалось, что ландшафт слегка покрылся рябью — словно он глотнул какого-то мгновенно действующего алкоголя. Потом рябь исчезла, и краски, казалось, засверкали ярче.

Барбара была права. По вкусу это напоминало Виши. Но, может быть, потому, что они очень устали, Эвери показалось будто он глотнул живой воды, ему никогда не доводилось пробовать такого освежающего питья.

— Вот это да! — сказал Том с восхищением. Он опустошил свой стакан, хотел выпить еще и протянул стакан Барбаре.

И вдруг Мэри закричала.

Эвери отшвырнул стакан, резко повернулся — мгновенно выхватив нож. Краем глаза он заметил, что Том тоже стоит полупригнувшись, сжимая в руке нож, готовый к драке, — это очень порадовало Эвери. Они внимательно смотрели в сторону деревьев в двадцати ярдах от них, на которые с ужасом показывала Мэри. Там ничего не было.

— Я… я видела человека!

Сейчас там никого не было. С минуту они молча смотрели друг на друга. Затем Барбара разрядила напряжение:

— Никогда не кричи, если увидишь мужчину, милочка. Это производит плохое впечатление.

— Как он выглядел? — спросил Эвери, не сводя глаз с деревьев.

— Высокий, крепкий, с золотыми волосами.

— Это был не человек. Просто померещилось. Эта водичка оказалась сильнее, чем мы думали.

— Я его видела, — настаивала Мэри.

Эвери посмотрел на нее. Она казалась потрясенной, но ничуть не походила на девушек, которым всюду мерещатся высокие золотоволосые молодые люди.

— Как он был одет? — спросил Эвери.

— По-моему, на нем ничего не было.

Том фыркнул:

— Только этого нам не хватало — голый Адонис, который прячется в лесу.

— Как вы думаете, у него было оружие?

— Кажется, нет… Но… все произошло так быстро… По-моему, он испугался не меньше меня.

Эвери решил, что этот случай надо расследовать.

— Том, мы с вами пойдем и посмотрим. Если там и был кто-нибудь, он, вероятно, уже далеко. Но все-таки я считаю, будет лучше, если мы обшарим тут все в радиусе ста ярдов.

Он повернулся к Барбаре:

— Я положил револьвер в эту палатку. Держите его наготове, пока мы не вернемся. Только не стреляйте без крайней необходимости.

Поиски странного незнакомца заняли довольно много времени. Они так ничего и не нашли. Эвери чувствовал себя усталым и раздраженным. Он увидел дым от костра, который развели Барбара и Мэри, его охватил беспричинный гнев.

— Кто, черт побери, разрешил вам разводить костер! Его видно не за одну милю!

Барбара холодно взглянула на него:

— Никто. Я воспользовалась своим собственным умишком.

— Тогда вы воспользовались им не очень удачно. Мы с Томом собирали эти бревна для ограды, а не для ваших дурацких пикников.

— Я подумала, — сказала Барбара, — что вам будет не очень-то приятно есть сырое мясо. Возможно, мне следовало бы получше изучить ваши вкусы.

Кто-то ободрал и разделал «кролика», и Мэри уже нанизала куски мяса на вертел и жарила их на костре. Кто-то собрал фрукты — одни были похожи на грейпфруты, а другие напоминали необыкновенно большие груши. Кто-то действительно немало потрудился.

— Прошу прощения, — сказал Эвери. — Просто я очень устал.

— Ничего, — ответила Барбара. — Кстати, я проверила фрукты по этим картинкам. Там написано, что груши очень питательны, а те, другие, утоляют жажду. Так что с голоду мы не умрем. Это растет там на каждом десятом дереве.

Мясо скворчало и шипело, когда Мэри с раскрасневшимся от жара лицом поворачивала его над пылающими углями. Запах жареного мяса приятно щекотал ноздри.

Мэри вздохнула:

— Ленч почти готов. Можете брать руками, если хотите.

— Подождите-ка, — сказала Барбара. — Я принесу тарелки и ножи. Постараемся все-таки не опускаться.

Она аккуратно расставила тарелки на траве перед палатками.

«Кролик» оказался вполне съедобным — не таким, как земной кролик, но довольно вкусным. От него исходил пряный аромат, но мясо было очень нежное.

И когда вся компания сидела перед палатками за своей первой трапезой, к которой очень подходило название «жизнь на природе», Эвери изумился тому, что он уже воспринимает все происходящее как должное. Ведь еще недавно все четверо жили в Лондоне, стоял холодный февраль. Они были незнакомы. Разве что случайно встречались на улице или толкались в метро в часы «пик». Но теперь они больше не чужие: их объединили в коллектив — так, кажется, это называется — забросили на много световых лет от Земли для того, чтобы они сумели здесь выжить.

Эвери попробовал беспристрастно оценить своих товарищей. Том принадлежал к тому типу людей, с которыми у Эвери было очень мало общего. Если бы их свела жизнь в былые времена (удивительно, как быстро он привык к этому выражению — былые времена), они, наверное, раздражали бы друг друга и скорее всего постарались бы больше не встречаться. Но здесь они зависят друг от друга и поэтому должны как-то приспособиться. Он должен научиться переносить плоские шуточки Тома, его дурацкие словечки, некоторую тупость. Но и Том вынужден будет терпеть раздражительность Эвери, его вспыльчивость и, что греха таить, то, что он постоянно сосредоточен на собственных переживаниях. И все же, на свой лад, Том очень надежен. В нем есть какое-то сочетание упрямства и стойкости. Если не обращать внимания на всякие мелочи, он неплохой человек. Эвери вспомнил момент, когда закричала Мэри. Том ведь не стоял, как дурак, с раскрытым ртом. Наоборот, он мгновенно приготовился к драке. И если придется драться, Том, несомненно, даст ему много очков вперед.

Что касается женщин, то тут характеры посложнее. Правда, возможно, для него все женщины непонятны — все, кроме одной. Но он тут же отогнал эти мысли. Сейчас не время думать о Кристине, хотя, по правде говоря, образ ее немного потускнел после недавних переживаний.

Он задумался о Барбаре. На первый взгляд, она казалась сильной и решительной. На первый взгляд — и до сих пор она действительно оправдывала это впечатление — она была не из тех женщин, которые принимаются хныкать, когда дела идут неважно. Но, подумал Эвери, вся ее сила и решительность лишь фасад — маска, которую она научилась показывать жестокому и враждебному миру. Он подозревал, что за ней скрывается другая Барбара: потерявшийся ребенок, маленькая девочка, нуждающаяся в защите…

А Мэри, возможно, наоборот — с виду хрупкая, но с какой-то внутренней силой, которая в конце концов позволит ей многое вынести. Внешне она, конечно, не так хороша и соблазнительна, как Барбара, но зато натура у нее более тонкая, более загадочная. И, возможно, настанет время, особенно если они останутся здесь надолго — черт возьми! ведь почти наверняка так и будет, — когда именно сексуальные проблемы окажут самое большое влияние на их выживание. Эвери не хотел никаких сексуальных проблем. Он был даже уверен, что не хочет никаких сексуальных отношений. Он боялся их. Он всегда их боялся…

Тут он услышал, что Том что-то говорит ему:

— Витаешь в облаках, дружище. Ты не сказал ни слова уже двадцать минут. Надеюсь, ты не разнюнился?

— Извини, я задумался… Мясо отличное, Том. Я рад, что ты добыл его.

— Это разрешение на охоту?

Эвери улыбнулся:

— Да, но без револьвера. Надо приберечь его на крайний случай.

Мэри потянулась и вздохнула. Она посмотрела на ясное, голубое небо, прикрывая рукой глаза от солнца, которое уже опустилось и теперь висело низко над морем.

— Какой здесь чудесный климат. Хоть с этим нам повезло… Как можно что-нибудь делать в такой чудесный день. Хочется просто лечь на песок и блаженствовать.

— Почему бы и нет, — сказал Эвери. — А нам с Томом опять нужно идти за бревнами. Их все еще не хватает для ограды.

— Вы все время упрекаете меня, — заметила Барбара, подавляя зевок, — просто удивительно, как это я до сих пор не впала в истерику и депрессию.

— Одновременно? — осведомился Том.

Она рассмеялась:

— Или по очереди — как вам больше нравится. Вся беда в том, что неизвестно, как полагается вести себя в подобных обстоятельствах. Я уверена, этого нет ни в одной книге по правилам поведения. Вот я и не знаю, плакать мне или смеяться.

— У нас еще будет время вдоволь поплакать, — успокоил ее Эвери, — когда мы обеспечим себе покой и безопасность. А сейчас, по-моему, мы одновременно и потрясены и полны решимости.

— Громкие слова, — насмешливо возразила Барбара. — Громкие слова и больше ничего. А на самом деле мы ничего не понимаем. Может, это и к лучшему.

Наступило молчание. Молчание, нарушаемое лишь тихим бормотанием моря.

Через некоторое время Эвери сказал:

— Ладно, пошли за бревнами. Надо побольше успеть до темноты.

Барбара собрала тарелки:

— Да, сэр, можно мы искупаемся, пока вас нет?

Эвери заколебался.

— Нет, — ответил он, — пока нет. Я подумаю об этом завтра. Черт побери, слишком о многом придется задумываться, прежде чем делать.

ГЛАВА 9

Стемнело быстро, как в тропиках. С ужином — на этот раз только фрукты — покончили быстро, и ограда, какая-никакая, была установлена.

Ласковый и приветливый мир в одно мгновенье исчез, море, казалось, поглотило солнце. Прохладный ветер шелестел в деревьях. И вместе с ним невидимой волной накатывали сумерки и мрак.

Из скрепленных кое-как бревен им удалось соорудить изгородь высотой около трех футов. Она огораживала пространство в несколько квадратных ярдов — две палатки и четверых людей, сидящих у костра. Она огораживала уютный маленький мирок внутри чужого, полного опасностей мира.

Эвери смотрел на своих товарищей и спрашивал себя: чувствуют ли они себя такими же одинокими и покинутыми, как он? За день им нужно было так много решить, так много сделать, что они не могли дать волю собственным мыслям и чувствам.

Яркий свет дня, казалось, окутывал их уютным покрывалом, — и вот это покрывало сдернули, и теперь они остро ощущали свою беззащитность.

Появились звезды. Чужие звезды. Звезды иной галактики, а может, другой части Нашей Галактики. Наша Галактика — как высокомерно это звучит! Отзвук тех древних времен, когда человек был привязан к единственному месту во Вселенной, жил в своем уютном мирке, который считал центром мироздания, — единственное любимое дитя у Господа.

Но, может быть, у Бога много детей, и некоторые из них делают таинственные кристаллы или еще что-нибудь…

Во всяком случае, эти звезды ничуть не менее красивы оттого, что незнакомы. Они сияли холодно и безучастно. Но это придавало им особую прелесть — в них чувствовалась какая-то предельная отрешенность. Водородные бомбы, лондонские зимы, людские страхи и надежды и даже звездные похищения превращались в ничто рядом с этими сверкающими иглами, пронизывающими вечность.

Эвери почувствовал, что не может больше рассуждать в столь непостижимых категориях. Он способен принять это как факт — как его уже раньше заставили принять то, что произошло, — но чувства его восставали против всего происходящего. До Лондона, наверное, многие световые годы. Само по себе это, конечно, не имеет значения. Для них это все равно что сотни или тысячи миль за морем. Так далеко, что невозможно вообразить.

И для того чтобы продолжать жить, он не мог примириться с тем, что Лондон, как место и как символ всего, что ему дорого, перестал существовать. Умом он понимал, что шанс увидеть Лондон — или Землю — ничтожно мал. Но ему все еще слышался грохот метро, ритм города пульсировал в его крови. Он спрашивал себя, как же так получилось, что он, совсем потерявший всякую надежду — не конкретную надежду, а смутную, неясную, — вдруг неожиданно снова обрел ее в этом незнакомом мире. Впервые он с удивлением ощутил человечество как одну большую семью. Он ясно чувствовал себя ребенком, затерянным далеко от дома. Но он не был совсем отрезан от человечества: он не один, с ним еще трое людей. Глядя на них, он спрашивал себя, о чем они думают.

Барбара принесла бутылку виски. У Барбары оказалось шесть дюжин таких бутылок. Ее чемодан был набит бутылками, как чемодан Эвери сигаретами. Однако Эвери и в голову не пришло, что она пьяница. Вряд ли это так, хотя, принеся бутылку, она объявила, что она алкоголичка или даже еще хуже.

Барбара и Том сидели перед палаткой девушек, которую Том игриво назвал «девичьим гнездышком».

Между ними стояли стаканы и бутылка виски. Мэри и Эвери сидели неподалеку, с краю от «мужского гнездышка». Эвери только пригубил виски. Но Мэри твердо отказалась пить. Она с тревогой смотрела на Барбару. Барбара уже выпила три стакана, но пока по ней это было незаметно. Тома, однако, развезло. Он стакан за стаканом пил наравне с Барбарой.

Через некоторое время разговор их замер, и они молча, как зачарованные, смотрели в огонь. Но чары разрушились, когда Эвери принес охапку дров, бросил их в костер, и сноп искр взлетел в темное небо.

Барбара глубоко вздохнула, помотала головой и вдруг сказала:

— Нужно все это назвать.

— Извините, не понял, — смутился Эвери.

— Флора и фауна, дурень. Вся эта куча картинок говорит нам, какие это животные, полезны они нам или вредны, для чего годятся. А как они называются — Неизвестно. Я считаю, для животных очень важно иметь имена. И потом, как мы будем говорить о них, черт возьми, если вдруг увидим?

— В самую точку, — напыщенно заявил Том. — Чертовски, понимаете ли, неприятно: думаешь, подстрелил шестилапого кролика, а он вовсе и не кролик.

— Вы пьяны, — с отвращением сказала Мэри.

Том расхохотался:

— Полиция нравов разгон-няет нас.

Благополучно справляясь с заплетающимся языком, он вещал с важностью профессора, излагающего новую эволюционную теорию.

— Все очень просто. Это кроликотип, — объявила Барбара.

— Что?

— Шестилапый кролик. Кроликотип. И еще слонотип, крокотип, волкотип и так далее, и так далее…

Эвери улыбнулся:

— Что ж, принимается. А как вы назовете того греческого бога, которого видела Мэри. Жаль, что его нет на карточках, чтобы объяснить нам, что он делает?

— Очень просто, — сказала Барбара. — Он или супертип, или сексотип, — она хихикнула, — в зависимости от вашего пола, от того, как вы отнесетесь к нему и что он с вами сделает.

— Надеюсь, — отпарировал Эвери, — он ничего не сделает, потому что его не существует.

— Он существует, неправда, — сказала Мэри. Она вздрогнула. — Я не хочу, чтобы он напоминал о себе.

— Милашка, — сказал Том, — Ричард и я — мы будем защищать вашу невинность… до последней капли виски… Господи, как я устал! Должно быть, это от свежего воздуха.

— Пожалуй, «тип» хороший суффикс, — решил Эвери. — Теперь для нас главное запомнить картинки и подписи к ним. Может статься, это обозначает разницу между жизнью и смертью… А сейчас, по-моему, Том прав, — было бы неплохо, если бы вы трое пошли спать. День был не из легких.

— Мы трое? — спросила Барбара. — А вы что собираетесь делать?

— Нести первую вахту и цоддерживать огонь. Я разбужу вас через пару часов. Потом вы разбудите Тома, а Мэри подежурит на рассвете.

Том пожал плечами:

— Спатки в кроватке — дело святое, — но хорошо бы эта кроватка четырьмя ногами стояла в Вест-Энде. А вот палатка, спальные мешки и прочее меня не воодушевляют. Но, раз уж мы на Марсе, то и должны вести себя, как маленькие послушные марсианчики. Всем спокойной ночи. Если Барбара будет так добра, я плесну себе еще на сон грядущий.

Он налил себе виски.

— Кстати, я думаю, — сказал Эвери, — что ваш чемодан тоже кой-чем начинен, тем, что вам особенно нравится, — ну, что-то вроде сигарет или виски.

Он обращался к Тому, но Мэри ответила первая:

— У меня там фунтов пятьдесят конфет, — призналась она. — Я думаю, мне столько не съесть, но… — Даже при свете костра было видно, как она покраснела.

Эвери перевел взгляд на Тома.

— Извини, старина. В моем чемоданчике нет ничего такого, что можно было бы есть, пить или сосать… Это касается исключительно меня, и, конечно, я рассчитываю, что цивилизованные нормы уважения частной жизни не будут нарушены в нашем маленьком обществе… Приятных сновидений.

Он исчез в палатке.

Эвери был заинтригован. В голосе Тома ему почудилась какая-то напряженность, намек на тайну. Похоже, Том хочет что-то скрыть. Но ясно, что в их положении невозможно ничего скрыть. Они беззащитны друг перед другом. Они вынуждены показывать друг другу хорошее и плохое, свою силу и слабость, свои маленькие секреты. И это делает их еще более беззащитными.

Потом ушла Мэри, следом за ней Барбара. Его товарищи были от него в каких-нибудь двух-трех ярдах, но он наслаждался одиночеством.

Эвери поежился от холода.

Затем он подбросил дров в костер и устроился поудобнее. Может, нужно выйти за ограду и стучать колотушкой, как сторожа в старину? Но он отказался от этой мысли. За освещенным кругом костра сгустился черный мрак, и Эвери решил остаться под защитой света и ограды.

Погруженный в свои мысли и воспоминания, он просидел у костра уже около часа, как вдруг услышал шорох. Из палатки вышла Барбара, в брюках и небрежно накинутой рубашке.

— Никак не могу уснуть, — прошептала она. — Все перепробовала, ничего не помогает. А вот Мэри заснула. Счастливица!

— Может быть, вы выпили слишком много виски? — спросил он, тоже невольно понизив голос.

Она улыбнулась:

— Скорее, слишком мало… Ричард, я так страшно одинока. Пожалуйста, возьмите меня за руку. Больше ничего, просто подержите за руку.

Эвери с минуту смотрел на нее, потом он обнял ее за плечи и бережно усадил рядом с собой. Она облегченно вздохнула и через некоторое время, казалось, немного успокоилась.

— Как это чудесно, — сказала она, — человеческое прикосновение, именно физическое прикосновение. Я чувствовала себя как натянутая струна, а теперь расслабилась и даже как-то поглупела.

— Надеюсь, вы не слишком поглупели.

Барбара удивленно взглянула на него:

— Нет, не слишком… Ведь это только начало, неизвестно, что нас ждет впереди.

Эвери ничего не ответил, и она теснее прижалась к нему. Теперь они сидели почти обнявшись, и это давало им обоим ощущение покоя и безопасности. Это могло показаться странным и удивительным, но они не чувствовали никакого сексуального влечения.

— Может быть, теперь вам пойти спать? — спросил Эвери немного погодя.

— Не надо, — пробормотала она, — это гораздо лучше, чем спать.

Они долго сидели молча, глядя на огонь и прислушиваясь к ночным шорохам, которые изредка перекрывал шум моря.

ГЛАВА 10

Ночь прошла спокойно. Две луны — одна чуть больше другой, словно светящиеся воздушные шары, плыли по усыпанному звездами небу; и, наконец, огромное красное солнце, удивительно похожее на Солнце Земли, поднялось над верхушками деревьев, которые раскачивал утренний ветерок.

Барбара и Эвери провели свою вахту вместе, а Том и Мэри дежурили по одному. Им пришлось бодрствовать совсем немного, потому что Барбара и Эвери разбудили их часа за два до рассвета. И хотя Барбара и Эвери спали очень недолго, сон удивительно освежил их, за завтраком трудно было поверить, что они провели почти всю ночь обнявшись, около костра. Эвери слегка смущало воспоминание об этой ночи. Казалось, в этом есть какая-то интимность, к которой он совершенно не готов.

Позавтракали они очень просто — остатками вчерашних фруктов. После завтрака Эвери попросил Тома изучить пластиковые картины и потом отправиться на охоту — но только без револьвера.

Утром Том, вопреки обыкновению, был молчалив и угрюм — возможно, подумал Эвери, причиной тому порция виски «на сон грядущий». Сначала Том отвел душу, произнеся небольшую речь о том, что бессмысленно и стараться добыть что-нибудь голыми руками, но потом все-таки отправился на охоту. Некоторое время он бродил по берегу в поисках подходящих камней, а затем наконец углубился в лес. Эвери предоставил ему самому выбирать, куда идти и что делать. Он лишь просил Тома постараться не заблудиться и вернуться не позже, чем через три часа. Конечно, иногда приходилось рисковать. Но до сих пор ничего страшного не случилось, и Эвери начал подозревать, что опасностей, может быть, не так много, как казалось вначале. По-настоящему его беспокоил лишь человек, которого видела Мэри. Но все-таки Эвери считал, что занимать исключительно оборонительную позицию и невыгодно и неблагоразумно.

Сам он решил предпринять небольшую экспедицию вдоль берега. Его особенно занимал один вопрос (хотя было маловероятно, что ему удастся решить его за один день) — куда их забросили, на небольшой остров или на материк? Пока они не знали, где находятся: и хотя сейчас это не имело никакого особого значения для их выживания, он все-таки чувствовал, что знать это было бы полезно.

Перед тем как уйти на разведку, он дал ясные и точные инструкции Мэри и Барбаре. Они не должны терять друг друга из виду. Они должны держаться, по возможности вместе. Если они пойдут собирать фрукты, то у каждой должен быть при себе нож или топорик, а у одной из них еще и револьвер. Он настойчиво повторил, что стрелять можно лишь в крайнем случае, когда речь идет о жизни и смерти, и если уж стрелять — будь то человек или зверь — то наверняка.

Когда Эвери наконец-то покинул лагерь, стояло ясное теплое утро. Его вдруг охватило радостное чувство. Он радовался не чему-то особенному, а просто тому, как замечательно и восхитительно жить на свете. Солнце уже стояло немного выше, чем накануне, когда они проснулись; по грубой оценке, оказалось, что сутки на этой планете длятся около двадцати земных часов.

День Первый, естественно, был несколько сумбурным. Но день Второй нужно использовать, чтобы приобрести больше и знаний и уверенности в своих силах.

Он шел по берегу уже около получаса, когда вдруг наткнулся на следы. Две цепочки следов — одни чуть больше других — возможно, следы мужчины и женщины. Они тянулись от деревьев к маленькой скалистой заводи, и снова возвращались к деревьям, и потом терялись в густой траве и подлеске. Следы совершенно отчетливо выделялись на песке и выглядели совсем свежими. И кто бы это ни был, он, может быть, находится сейчас неподалеку.

Эвери тщательно обыскал опушку леса, но ничего не обнаружил. Тогда он направился к заводи посмотреть, не найдет ли он там чего-нибудь дающего ключ к разгадке.

Заводь была совсем маленькая и находилась всего в нескольких ярдах от линии прилива, отчетливо заметной на песке. Незнакомцы, судя по всему, некоторое время стояли на коленях на самом краю заводи — были ясно видны следы пальцев ног на песке и четыре примятых пятна на траве.

Эвери осторожно встал на колени след в след и заглянул в воду. В заводи плавало лишь несколько маленьких рыбок, и больше, пожалуй, не было ничего, кроме гладких округлых камней, каждый размером с кулак. Но вскоре один из камней зашевелился, и Эвери увидел, что это самый обыкновенный краб. Согласно подписи на пластиковой картинке, эти крабы были очень вкусны. Эвери принялся обдумывать, как можно было поймать крабов и отнести их в лагерь. Он отнюдь не собирался ловить их голыми руками.

Он с досадой подумал, что так или иначе ему придется возвращаться в Первый Лагерь за ведром или корзиной. Но в конце концов он решил не делать этого. Том ушел на охоту. Если он ничего не добудет, тогда можно будет сходить за крабами.

Скорее всего именно поиски пищи привели незнакомцев к заводи. И, возможно, они еще вернутся сюда.

Эвери встал и нерешительно огляделся. Затем, после некоторого колебания, он решил продолжить свои исследования. Однако его радость и оптимизм улетучились. Он опять встревожился и насторожился.

Ему вдруг пришла в голову дикая мысль. А что, если Чужаки (как он мысленно называл незнакомцев) вовсе не аборигены, что, если их тоже забросили сюда! Как это было бы нелепо и смешно — две группы заброшенных на чужую планету землян живут в страхе друг перед другом. Но тут он вспомнил, как Мэри описывала человека, которого она видела. Судя по описанию Мэри, вряд ли этого человека недавно похитили и забросили в незнакомое место; скорее, он чувствовал себя в этих условиях как дома, и возможно, был справедливо возмущен и удивлен вторжением незваных гостей в его владения.

Эвери снова побрел вдоль берега, но теперь он старался держаться поближе к морю, — даже если кто-нибудь следует за ним под прикрытием густой зеленой стены растительности, он не застанет его врасплох.

Время шло. Солнце поднималось все выше. Вокруг было спокойно. Идя вдоль берега, Эвери обнаружил несколько маленьких заливчиков и довольно большой округлый мыс. Но никаких признаков того, что он идет по берегу материка или просто огибает маленький остров. Правда, ему показалось, что берег все-таки немного загибается направо. Но это ничего не доказывало — это мог быть и небольшой полуостров на материке.

Эвери немного растерялся. Во-первых, потому, что его экспедиция не принесла никаких ощутимых результатов — ему следовало хотя бы замерить изменение направления по солнцу или что-нибудь в этом духе. Во-вторых, он вдруг забеспокоился о Мэри и Барбаре. Подумав, он решил, что, пожалуй, поступил не очень-то умно, оставив женщин одних. И, возможно, не очень хорошо даже то, что он отпустил Тома одного на охоту. Он решил, что впредь, до того времени пока они не узнают побольше об окружающем их мире, — отправляться в экспедицию можно только парами — мужчина и женщина. Все-таки так безопаснее.

Эвери взглянул на часы и обнаружил, что с тех пор, как он вышел из лагеря, прошло уже два часа. Пора было возвращаться. Он не собирался отсутствовать более трех часов. Эвери остановился и внимательно оглядел берег, который был виден примерно на полмили и затем загибался вправо. Он не увидел ничего особенного — берег как берег, точь-в-точь, как тот, по которому он уже прошел. Затем он посмотрел на море, простирающееся до самого горизонта.

Стояло ясное утро. Небо было совершенно безоблачным. Высоко вверху оно сияло яркой голубизной, но ниже, сходясь с морем, становилось туманно-фиолетовым. Эвери пристально смотрел в это фиолетовое марево. На мгновенье ему почудилось, что он видит вдалеке смутные очертания земли. Но все тут же растаяло. Снова появилось — и снова растаяло. Это мог быть остров или низкая гряда облаков — или просто-напросто обман зрения.

Эвери нехотя повернул назад. Он решил не говорить никому о мираже — если, конечно, это мираж. Так или иначе, всему свое время. Но если это правда — если это в самом деле земля — рано или поздно кто-нибудь из них еще увидит ее. К тому же, если это земля, то до нее около двадцати миль, а может быть и больше. А без лодки — двадцать миль по морю — это двадцать миль по морю… Конечно, они могут построить лодку… Но, с другой стороны, к чему попусту тратить время на постройку лодки и создавать себе новые проблемы? Сейчас самое главное — это узнать побольше об этих местах, чтобы выжить… Внезапно он ощутил какой-то смутный страх.

Эвери остановился, с недоумением оглядываясь вокруг. Он уже дошел до скалистой заводи, где обнаружил следы Чужаков. Однако вовсе не заводь привлекла его внимание, а то, что ее закрыло.

Заводь заслоняло нечто чудовищное — сверкающий золотой шар, примерно тридцати ярдов в диаметре, — казалось, он вот-вот скатится в море, из которого, возможно, и появился.

Эвери уставился на неподвижный мерцающий шар. Он так ярко сиял, что у Эвери начали слезиться глаза, но он не мог отвести от него взгляда. Он почувствовал, как в нем поднимается ужас, — крошечный пузырек безумия разрастался в жуткий напряженный узел, — казалось, он вот-вот взорвется.

«Может быть, это солнце, — беспомощно подумал Эвери. — Солнце, которое упало с неба и вот теперь лежит здесь на морском берегу. Не огромная огненная сфера, а шар жидкого золота — и время остановилось, и я сейчас, должно быть, обращусь в пепел».

Пот стекал по его лицу, слезы щипали глаза, но что-то словно говорило ему, что он не умрет и не сгорит. Позыв к истерике, к безумию утих, так и не разразившись. После первого шока его мозг вновь заработал.

Огромный неподвижный шар ослепительно сиял. Но было совершенно непонятно, откуда он здесь взялся. Эвери точно знал, что этот шар появился здесь меньше часа тому назад.

Несмотря на сияние, на ощущение страшного жара, Эвери заставил себя подойти немного ближе, чтобы найти на песке его след.

На песке не было никаких следов, даже вмятины. Казалось, шар покоится словно подвешенный на невидимой веревке. Эвери осторожно обошел вокруг. Он ничего не обнаружил — ничего, кроме заводи и человеческих следов, которые он уже видел раньше.

Вдруг послышался сухой треск — словно разбилось тонкое стекло. Какую-то долю секунды Эвери думал, что это ему просто почудилось. Но в то же мгновение золотой шар исчез.

Не поднялся вверх, не откатился в сторону. Не произвел ни шума, ни движения воздуха. Но то, что произошло, было так нелепо и невозможно, что Эвери всерьез усомнился в своем рассудке.

Шар просто растаял.

Золотая сфера тридцати ярдов в диаметре, чья поверхность светилась, как расплавленный металл, — не говоря уж о сильном жаре, — просто растаяла на глазах. На мгновенье его очертания вдруг сильно задрожали. Потом он стал прозрачным. И вдруг исчез.

Эвери стоял, тупо уставившись на место, где только что сиял шар. И рассеянно моргал. Глаза перестали болеть и слезиться. Он чувствовал себя растерянным, тупым, опустошенным. Он чувствовал, что больше не может доверять не то что своему рассудку, но даже глазам.

На песке не осталось никаких следов. Все, абсолютно все, было как прежде. Словно дивного шара никогда не существовало.

Что ж, может, так оно и есть, лениво подумал Эвери. Около двух дней он сидел в плену у компьютера на космическом корабле, потом день и еще ночь провел на острове с шестилапыми кроликами, — и над ним сияли две луны, — разве удивительно, что ему мерещится всякая чушь.

Но на самом деле он не верил, что все это ему привиделось, как не верил, что очертания острова на горизонте — мираж.

Что тогда? Ответ: он тихо — совсем незаметно — сходит с ума. Командир экспедиции! Спешите видеть! Делайте свои ставки! Кто желает поставить на группу, возглавляемую стариной Ричардом Эвери? Не заходите за ограждение, ребята, а то вам тоже достанется от этих висячих золотых шариков! Осторожней! Иначе ваши несчастные ублюдочные мозги тоже лопнут с треском — словно разбилось тонкое стекло. А это, дорогие мои, уже пахнет шизофренией!

Вон оно что! Звук. Не стекло. Статическое электричество. Запросто может быть в сухом воздухе. Потрите друг о друга два проводника в сухом климате…

«О Господи, — подумал Эвери. — Не надо об этом. Я должен выкопать маленькую, уютную, глубокую, теплую и темную норку и спрятать в ней остатки моего бедного разума, до тех пор пока они не закончат свои номера и не опустят занавес.

Может быть, все это иллюзия. Может быть, и Барбара, и Мэри, и Том, и две луны, и… компьютер, и небо, усыпанное незнакомыми, чужими звездами, — все это всего лишь порождение моего несчастного, нелепого, потрясенного сознания…

Может быть, я нахожусь в чудненькой лондонской психушке».

Барбара, Мэри, Том. Он хотел видеть их. Его охватило неистовое желание видеть их, коснуться, говорить с ними. Он больше не мог быть один.

Миновав заводь, Эвери быстро пошел к лагерю. Он не мог больше сдерживать себя. Он шел все быстрее и быстрее. Потом побежал. Но он был уже слишком стар для таких подвигов. Он выкурил слишком много сигарет, он довел себя до того, что его мускулы обвисли, как растянутая резинка, и вяло болтались на его скрипучих старых костях. Но он не обращал на это внимания. Вперед, только вперед, быстрее, быстрее.

Он бежал — ему казалось, что он вдыхает не воздух, а песок, и этот песок царапает и скребет его легкие. Он бежал — сердце бешено колотилось, казалось, оно вот-вот буквально выскочит из груди, словно преследуемый беглец. Он бежал — и освещенный солнцем берег померк у него в глазах, а лес и море превратились в кружащийся голубой, бирюзовый туман — который готов был вот-вот сомкнуться над головой и похоронить его в сладком теплом полумраке небытия.

Он бежал, пока не услышал выстрелы.

Один, два… три… четыре… пять… шесть…

Выстрелы звучали совсем близко, казалось, стреляли в его собственном мозгу.

Для его обессиленного тела они прозвучали словно сигнал отбоя. Он упал, уткнувшись лицом в песок, и лежал там, хрипя и задыхаясь.

Ему хотелось узнать, кто стрелял. Он повернулся и попытался подняться, Но боль не отпускала. Невидимый завоеватель, она засела в его груди и протягивала свои острые щупальца, наполненные страхом и мукой, в его бессильные дрожащие конечности.

ГЛАВА 11

Он неподвижно лежал, пока острая боль не притупилась, а легкие не перестали сипеть, как испорченные мехи. Он лежал так, наверное, уже минут пять, измученный и терзаемый страхом, а его мозг, словно сумасшедший компьютер, судорожно перебирал все мыслимые варианты, один хуже другого. В конце концов через несколько бесконечных минут, показавшихся ему часами, страх его уменьшился настолько, что с ним уже можно было справиться. Невероятным усилием Эвери заставил себя встать на ноги — это оказалось не так-то просто — и, прихрамывая, поплелся к лагерю… Командир экспедиции! Он горько усмехнулся. Что он сделал, этот долбаный командир, будь он проклят! Ему не управиться с командой сопляков-скаутов, не то что…

Когда Эвери добрался до Первого Лагеря, там было пусто. Но здесь явно кто-то побывал — повсюду виднелись следы разрушения. Половина веревок у палаток были перерезаны, они качались на слабом ветру и, казалось, смотрели на Эвери с немым укором. Повсюду в беспорядке было раскидано лагерное снаряжение: Распотрошенные чемоданы валялись где попало.

Эвери разыскал свои краски и холсты, наполовину засыпанные песком. Тут же были раскиданы мятые, поломанные пачки сигарет. Несколько пластинок оказались безнадежно испорченными, но проигрыватель чудом уцелел.

Около чемодана Мэри лежали вперемешку с одеждой и бельем раздавленные шоколадные конфеты — невозможная смесь следов детского праздника и разнузданной попойки. Пожитки Барбары были залиты виски — несколько бутылок оказались разбитыми вдребезги. Но больше всего Эвери поразило разбросанное по песку содержимое чемодана Тома.

Эвери помнил, как вчера вечером — неужели только вчера? — Том, с несколько таинственным видом, не хотел говорить о том, что лежит у него в чемодане. Увы, теперь тайна — или тайны — оказались открыты; а также причина его скрытности. Разорванные в клочья, мятые, валялись на песке остатки фантастического мира — множество фотографий и картинок полуобнаженных красоток. Некоторые, должно быть, были вырезаны из журналов, но попадались и такие, которые можно получить лишь по «частной подписке». Они валялись как попало — полуодетые, обнаженные, соблазнительные, пикантные. Попадались и снимки, на которых в самых невероятных позах совокуплялись обнаженные пары.

Однако здесь, сейчас — эти фотографии выглядели ужасно и трагично. Бедный Том! Все это были свидетели его неизбежного одиночества, его персонального ада, его безысходного отчаяния.

Прежде чем что-либо сделать, даже прежде чем подумать, Эвери бросился собирать эти жалкие обрывки и складывать их в обратно в чемодан — чтобы никто, никто больше их не увидел. Ему показалось ужасным, что человеческие слабости вот так выставлены на всеобщее обозрение.

Но, даже собирая их, Эвери знал, что его надежды скрыть все это тщетны. Черт возьми, что произошло, в конце концов?! Возможно, Том уже погиб — недаром лагерь разрушен. Возможно, и девушек уже нет в живых, а он тратит драгоценное время черт знает на что, вместо того чтобы подумать о своей безопасности! Но он все-таки продолжал собирать печальные остатки коллекции Тома.

Он был так поглощен этим занятием, что не заметил, как вернулись Мэри и Барбара. Они застали его посреди разоренного лагеря — он ползал на коленях, собирая перепачканные в земле мятые клочки фантастического мира.

Мэри расхохоталась. В ее смехе явственно слышались истерические нотки.

— Замолчи, — сердито оборвал ее Эвери. — Не вижу ничего смешного. С некоторых пор я потерял чувство юмора.

Он встал с колен и взглянул на них. Их одежда была разорвана, руки исцарапаны. У Мэри из раны на лбу сочилась кровь.

— Черт возьми, что вы там делали — отбивались от орды распаленных индейцев?

Он сказал первое, что пришло ему в голову. Он был так счастлив, что видит их живыми и относительно невредимыми, ему хотелось расцеловать их, кричать от радости, размахивать руками! Они стали членами его семьи, частью его самого. Они были его жены, сестры, матери. Он понял, что любит их. Потому что понял, как он боялся остаться один.

— Прошу извинить, что мы нарушили ваши интимные занятия, — хмуро сказала Барбара.

Она бросила пустой револьвер на траву перед палатками.

— Нам пришлось влезть на дерево, спасаясь от одного маленького прелестного носороготипа. Но этот дьявол решил свалить дерево. — Она содрогнулась. — Господи, этих тварей убить нелегко. Мне пришлось всадить ему в голову все шесть пуль, прежде чем он сдох… Но, как я уже сказала, мы выполнили ваши указания и стреляли, защищая свою жизнь, хотя, может быть, нам следовало благородно принести себя в жертву.

Эвери улыбнулся:

— Извините… Ради бога, извините… Я так обрадовался, что увидел вас, что чуть не завопил от восторга!

— Вместо этого… — заметила Барбара, внимательно разглядывая фотографии.

— Это не мое, — сказал Эвери, чувствуя себя предателем. — Я услышал выстрелы и побежал… упал, потом, уже еле передвигая ноги, добрался сюда и увидел остатки нашего убежища. Я подумал… Черт! Я даже не знаю, что я подумал!..

— Но если это не ваше, — сказала Мэри, — тогда это, должно быть…

— Господи! Выбор невелик, верно! — взорвался Эвери. — И это все, о чем вы беспокоитесь? Вы чуть не погибли, лагерь разгромлен. Одному богу известно, что с Томом, — нет, ваши нежные чувства поражены этими жалкими картинками! Где ваш здравый смысл?

— Он погиб вместе с носороготипом, — резко ответила Мэри. — Однако если эти произведения искусства так важны для вас, что вы первым делом начали собирать их, пожалуй, вам надо помочь.

Она наклонилась и принялась собирать картинки.

— Хорошо бы собрать их, пока Том не вернулся, — мрачно сказал Эвери. — Это… Это будет лучше всего… Не волнуйтесь, Мэри. Он пошел вдоль берега и, наверное, тоже слышал выстрелы.

Том был уже ярдах в двухстах от них, когда Эвери заметил его. На плечах он нес тушу какого-то животного, напоминавшего маленького оленя. Том шел уверенно и весело, как человек, вполне довольный собой и жизнью. Подойдя чуть ближе, ярдов на пятьдесят, он заметил, что случилось с лагерем, и побежал. И, уже подбежав близко, он увидел своих троих товарищей, застывших как на картине. И еще увидел несколько картинок. Том бросил наземь тушу и молча подошел к растерянной троице. Лицо его ничего не выражало.

— Рад видеть тебя целым и невредимым, — с нарочитой легкостью сказал Эвери. — Сегодня день катастроф. Девушек чуть не сожрал разъяренный носорог. А я, услышав выстрел, слишком быстро побежал, да так, что меня чуть кондрашка не хватила.

Том не произнес ни слова. Потом он опустился на колени и принялся собирать оставшиеся картинки.

Эвери смотрел на него. Он просто не знал, что сказать.

— Все в порядке, Том, — нежно, очень нежно сказала Барбара. — Я злоупотребляю виски. У Ричарда и Мэри тоже есть свои слабости. Все это не имеет значения.

Том не ответил. Он продолжал собирать картинки. Тяжелое молчание, казалось, повисло в воздухе и окутало всех четверых.

Вдруг Мэри бросилась вперед и обняла Тома за плечи.

— Том, милый, не надо стыдиться… — Она поколебалась, а затем продолжала: — Вот я объедаюсь конфетами — и ничего не могу с этим поделать… И еще у меня есть тряпичная кукла и… прежде чем заснуть, я крепко зажимаю ее между ног, — голос ее осекся. — Потому что иначе я боюсь, просто лежу и трясусь от страха.

Мысленно Эвери снял перед ней шляпу. Боже мой, и это робкая, застенчивая скромница Мэри? Она была великолепна.

— Пожалуйста, Том, — продолжала она, — мы не презираем тебя. Это могло быть вчера или в Лондоне неделю назад. Но не теперь. Не надо стыдиться.

— Стыдиться! — Том повернул к ней залитое слезами лицо. Голос его звучал резко и пронзительно. — Стыдиться! Вам не понять. Эти забавные картинки украли у меня пятнадцать лет жизни! А вы говорите — не стыдиться. — Он истерически расхохотался. — Один уважаемый великий психиатр как-то заявил, что, половой акт — всего лишь неудачная замена мастурбации. Помоги мне Бог, я потратил пятнадцать лет на доказательство этого тезиса… Держу пари — вы даже не знаете, что это такое… А вот мой отец знал. Он был священником. И постоянно говорил нам, мальчикам церковного хора, о греховных плотских вожделениях, каждое воскресенье. Онанизм ведет к безумию и параличу, каждый, кто только подумает об этом, — начинает гнить заживо… Я верил ему! Я верил каждому его слову — до того дня, как я потерял отца, а наш поселок — священника. И что, вы думаете, произошло? Он оказался педерастом. С маленьким ребенком — жалким оборвышем, — но мой отец говорил, что у него ангельское личико… И кто кого развратил? Я был потрясен, вот так же, как вы сейчас. На целых пятнадцать лет… Но я действовал осторожно. О да, видит Бог, я действовал осторожно. У меня никогда не, было женщины. У меня никого не было. Я не собирался повторить его ошибку. Никто об этом не знал… Ну и что это мне дало? Это дало мне вот этих прелестных шлюшек всех видов и мастей. Это дало мне ночи, полные почти реальных ощущений такой силы, что мне казалось, словно я погружаюсь в черную мраморную ванну, полную горячей крови. Это дало мне дни, полные страха и раскаяния, — еще более бесплодные, чем ночи искусственных наслаждений… Это дало мне целую жизнь во тьме и одиночестве.

Он упал на землю и разрыдался.

ГЛАВА 12

Наступил вечер, и им наконец удалось навести в лагере хоть какой-то порядок. Наступил вечер, теплый и ясный; на небе две луны затмевали своим светом сияющие, как драгоценные камни, звезды.

Эвери, Мэри и Барбара сидели вокруг костра и, стараясь отвлечься от переживаний прошедшего дня, угрюмо жевали бифштексы из убитого Томом крошечного оленя и фрукты. Том, по-видимому, загнал оленя в густые заросли, откуда тот не мог вырваться, настиг его и свернул ему шею.

Однако Том не хвастался своей добычей. Когда он увидел, что тайна его раскрыта, он сорвался, но потом взял себя в руки и вместе со всеми собирал раскиданное снаряжение. Но он не говорил ни слова и двигался как в тумане. Мэри пробовала растормошить Тома, но все ее попытки натыкались на его угрюмое молчание. И ей пришлось оставить его в покое.

Наконец, когда привели лагерь в порядок, Том снова заговорил.

— Барбара, — сказал он ровным голосом — не дашь ли ты мне полбутылки виски? В каком-то смысле, у меня сегодня день рождения.

Она дала ему бутылку, и Том, зажав в руке пачку фотографий, удалился в палатку. Прошло уже два часа. Но он до сих пор не вышел. Время от времени из палатки слышалось приглушенное звяканье бутылки о стакан.

Эвери сумрачно смотрел в огонь. Вот и конец второго дня, подумал он. А также конец гордости, самоуверенности и этого проклятого командирства.

Он был круглым дураком, когда воображал, что им удастся разыгрывать Великолепную Четверку на Коралловых Островах. Он был круглым дураком, потому что не сделал все возможное, чтобы обеспечить максимум безопасности. Без всяких оговорок, он был просто круглым дураком.

Должно быть, один или несколько «греческих богов» Мэри «посетили» лагерь. Во всяком случае, совершенно ясно, что это были не животные. И если он, она, оно или, скорее всего, они выбрали для вторжения время, когда лагерь был пуст, — из этого неопровержимо следовало, что они достаточно долго наблюдали за ним.

И даже, может быть, сейчас они прячутся в темноте в каких-нибудь пятидесяти ярдах и готовят новый сюрприз.

Эвери вздрогнул и попытался отогнать подобные мысли. Ибо если продолжать в том же духе, ему скоро покажется, что они окружены невидимыми в темноте толпами свирепых дикарей.

Но тут Барбара направила его мысли в более практическое русло.

— Ну, и что мы будем делать? — просто спросила она.

На такой вопрос он мог ответить. На такой вопрос мог ответить кто угодно.

— Уйдем отсюда, — сказал он. — Как только рассветет, поищем более безопасное место. И если мы сумеем построить надежную защиту, то будем жить, словно в осаде, и ждать, что произойдет.

Он мог бы добавить: пока не погибнем, пока нас не уморят привидения, пока мы не заболеем, пока нас не доконает эта дикая жизнь, пока не свалится на нас из четырехмерного пространства золотая сфера, пока нас снова не усыпят кристаллами и не перенесут еще в какое-нибудь чудненькое местечко. Может случиться все что угодно. И лишь одно — выжить в этом немыслимом положении — казалось маловероятным и нелепым.

Но Барбара смотрела на него так испуганно и растерянно. А первая обязанность английского джентльмена (вымирающая порода!) состоит в том, чтобы в первую очередь поддерживать женщин и детей. Поэтому он решил утешить Мэри и Барбару.

— Не стоит слишком беспокоиться. Это всего лишь второй день. И мы многое узнали. Этот день принес нам не только разрушения, но и удачу. Он научил нас не пренебрегать ни единой мелочью. И еще. Это знание стоит очень дорого, а мы заплатили за него такими безделками. Завтра первым делом найдем место получше, а потом…

— В общем, «все хорошо, прекрасная маркиза», — сердито прервала его Барбара. — Возможно, цена дороже, чем тебе кажется, Ричард. — Она кивнула в сторону палатки. — И я знаю, кто ее заплатит.

Мэри вздохнула:

— Бедный Том… Вы думаете, с ним все в порядке?

— Конечно, все в порядке, — раздраженно ответил Эвери. — Просто для него это удар в самое сердце. Все мы когда-то собирали такие картинки. Правда, не в таком возрасте.

— А ведь Том последовательно собирал их целых пятнадцать лет. Такой финал может сломать или погубить его…

В это мгновение палатка закачалась от толчка, и из нее появился Том. В руке он держал пустую бутылку виски.

— Ребята, — нетвердо произнес он. — Мне послышалось, что вы упомянули имя некоего печально известного Томаса Саттона, эсквайра… Позволите к вам присоединиться?

Эвери решил, что, пожалуй, лучше всего будет вести себя, будто ничего не случилось.

— Мы рады, что ты пришел, Том.

— Может, ты хочешь поесть? — спросила Мэри. — Мясо очень вкусное.

Том отрицательно покачал головой:

— Нет, хоть бы его кормили медом и выпаивали райским молоком… Извините, ребята, у меня есть для вас кое-что.

Он исчез в палатке и скоро появился снова, держа в руке фотографии.

Он протянул одну из них Эвери.

— Взгляни сюда, старина. Coitus exoticus. Ради всего святого, скажи, как им удалось сплестись в такой невообразимый узел?

Стараясь говорить безразличным тоном, Эвери ответил:

— Тут может быть два решения. Либо это монтаж, либо зеркала.

Том ухмыльнулся:

— Неплохо, старик. Смеешься над беднягой Томом, а? Делаешь вид, будто ничего не случилось… Господи, ну и выдержка!

Он повернулся к Барбаре и сунул ей другую картинку:

— А теперь оцени художественные достоинства этой штучки, моя гордая красотка. Coitus syntheticus. Лучший в мире способ, моя дорогая леди.

— Том, — резко сказала Барбара, — что ты пытаешься доказать, черт подери?

Том восхищенно улыбнулся:

— О, отличный вопрос! Я вижу, мне предстоит серьезная и благоразумная беседа. Что я пытаюсь доказать? Действительно, что? Дорогая леди, тут нечего доказывать. Все это свершившийся факт. Том, этот грязный дегенерат, разоблачен. Бывший Томас Саттон, эсквайр, в дерьме с ног до головы, впрочем, как всегда.

Мэри заплакала:

— Том, милый, не надо! Не надо! Ты нужен нам. Ты очень нужен нам.

Она что-то неразборчиво лепетала сквозь рыдания. Но ее слова произвели магическое действие.

— Кажется, девица взывает о помощи, — начал было Том. Он встал, пошатываясь обошел костер и, наконец, сел рядом с Мэри. — Что вы сказали? Мэри, что вы сказали?

— Не надо, — всхлипывала она, — не казните себя, пожалуйста… Мы не можем без вас… Вы и Ричард… Вы должны защитить нас.

Он обнял ее. Казалось, он каким-то чудом протрезвел в одно мгновение.

— Вы сказали: Том, милый. Ото очень хорошо — но невозможно. Это ничего не может значить, Мэри. Вы должны это понять. Это ничего не может значить, совсем ничего… Но то, что вы смогли сказать: Том, милый — после того, что узнали… Никто никогда не говорил мне: Том, милый… Разве что мама… И больше никто… Не плачьте, Мэри. Мне было необходимо почувствовать, что я кому-то нужен. Я так долго ждал.

Эвери готов был провалиться сквозь землю. Барбара, по-видимому, тоже. Все это было слишком остро, слишком пронзительно, слишком интимно — такие вещи не говорят при свидетелях. Но делать было нечего, идти некуда. Оставалось сидеть и смотреть.

Вдруг Том сгреб все фотографии и картинки и швырнул их в костер.

— Всесожжение в честь богини поверженных гормонов! — воскликнул он. — Прощание с непристойностью. — Он рассмеялся, и его смех — еще одно чудо — звучал весело и уверенно. — Ну а какую лепту внесут остальные члены Великолепной Четверки?

Мэри вытерла слезы.

— Это хороший пример, — серьезно сказала она. — Я, пожалуй, выброшу свои конфеты и тряпичную куклу.

Барбара захихикала.

— Хитрюги, — сказала она. — Я так не могу. Можно я оставлю свое виски еще ненадолго?

— У нас тут штаб Лиги Непорочности, — заявил Том. — Вам придется ограничиться тремя глотками в день — по приказу капитана Ричарда, — он самый достойный из нас, у него нет пороков.

Барбара улыбнулась и взглянула на Эвери.

— У него есть порок, Том. Причем наихудший.

Эвери удивленно поднял брови:

— И что же это за порок?

Барбара положила руку ему на колено.

— Воспоминания, — нежно сказала она. — Слишком давние воспоминания.

Эвери вспомнил Кристину. И вспомнил мертвящий холод жизни, в которой не было ее. Что ж, возможно, Барбара права. Пожалуй, такого рода воспоминания и в самом деле порок.

Возможно, он удовлетворился тем, что возвел на пьедестал совершенство и познал горькое одинокое счастье сотворения образа, слишком прекрасного, чтобы быть правдивым. Он старался быть честным — но грош цена этой честности, если ему все время приходится искать оправдание своей неудачливости. Может быть, Барбара высказала истину более глубокую, чем думает.

— Все, сотворенное Богом, порочно, — беспечно ответил он. — Однако, я вижу, все мы стремимся к добродетели. А для нас главные добродетели в этом призрачном мире — это те, что помогут нам выжить.

ГЛАВА 13

Ночь прошла спокойно. На этот раз они дежурили парами — сначала Эвери и Барбара, потом Том и Мэри. Это получилось как-то само собой. И спать они разошлись по двое. Не как любовники, даже не как мужчины и женщины. А просто как усталые дети, которые жмутся друг к другу в поисках защиты и тепла.

Прецедент создали Том и Мэри. Эвери сказал им, что они могут идти спать, а через три часа он снова разбудит.

— Жаль, — сказал Том, глядя на Мэри. — Мы только-только начали узнавать друг друга… Ну, надеюсь, это подождет до завтра.

— Совершенно необязательно ждать до завтра, — неожиданно сказала Мэри. — Самое главное открытие состоит в том, что мы не должны больше придерживаться привычных правил.

Том улыбнулся и протянул ей руку:

— Однако и у воров есть законы… Ты готова, Мэри?

— Да, Том.

И они ушли в палатку, которую раньше называли «мужской берлогой»; некоторое время слышны были их приглушенные голоса. Затем наступило молчание.

Тут Эвери увидел, что Барбара тихонько плачет. А может быть, это просто слезы текут у нее по щекам.

— Что-нибудь случилось?

— Все в порядке, Ричард. — Голос ее звучал тихо и спокойно. — Просто я подумала, что мы начинаем становиться людьми. Мне кажется, до сегодняшнего дня мы не были ими. Мы словно играли пьесу — каждый сам по себе, как плохие актеры. А теперь мы пытаемся найти себя — и друг друга. Конечно, это немного страшновато. Но здорово. Действительно здорово.

— Я понимаю, о чем ты, — сказал Эвери. — Совсем недавно Том стремился еще глубже заползти в свою нору, а мы свысока смотрели на его слабость и чувствовали свое превосходство… И вдруг все изменилось… Я начинаю думать, что тот, кто разорил наш лагерь, оказал нам немалую услугу.

Барбара поежилась:

— Одного раза вполне достаточно. Хватит с нас таких встрясок.

Когда их дежурство кончилось, они без всякого смущения ушли спать вместе. Они не ощущали друг к другу никакого влечения, только лишь благодарность и странное чувство безопасности.

Том разбудил их, когда завтрак был уже готов. Он состоял из воды и запеченной на палочках оленины — нежной и вкусной. Они позавтракали на рассвете. День предстоял долгий и хлопотливый.

— Командир, — сказал Том. — Разрешите доложить.

— Разрешаю, — сердито буркнул Эвери. — Но я напоминаю, что мои полномочия сегодня заканчиваются. И так как командир явно сел в лужу, я предлагаю провести перевыборы.

— Не будем об этом говорить, — заметил Том. — Не ошибается тот, кто ничего не делает. Я не претендую на этот пост. Мне больше нравится по возможности помогать доброму старому Ричарду нести ответственность за всех нас. В общем, я предлагаю перевыбрать тебя на всю оставшуюся жизнь и закрыть эту тему.

— Поддерживаю, — сказала Барбара.

— Я тоже, — рассмеялась Мэри.

— Одно утешение, что все вы раскаетесь в этом, — сказал Эвери. — Что скажешь, Том?

— Гарантию дает только страховой полис. Я хочу предложить тебе страховку. Вчера, когда я охотился, я обнаружил одну совершенно неприступную крепость. Причем естественного происхождения. Это на берегу, всего в полумиле отсюда. Огромная каменная глыба десять футов высотой, почти круглая, а на вершине даже растет трава. Я думаю, надо пойти посмотреть.

Эвери оживился:

— А какой ширины?

Том задумался.

— Трудно сказать наверняка. По-моему, футов двадцать пять. Мне кажется, там только один недостаток.

— Какой?

— Нет воды.

— Да, это важно. А ты не смотрел вокруг?

— У меня не было времени. Я был занят тем, что изображал из себя пойнтера.

— Ладно, пойдем и посмотрим. Одно ясно — надо быть круглыми идиотами, чтобы оставаться здесь. Да, и пока я не забыл — приказ. С этого дня никто, слышите, совсем никто, не должен ходить один. Будем действовать парами или все вместе. — Он повернулся к Мэри и Барбаре. — И пока мы с Томом пойдем осматривать этот неприступный замок, вы оставайтесь здесь. Оружие держите наготове. Если заподозрите что-нибудь неладное, дайте подряд два выстрела. Если «греческие боги» захотят с вами познакомиться поближе, то стреляйте и старайтесь не промахнуться — во всяком случае, если их не больше четырех. А если уж больше, то сдавайтесь на их милость и надейтесь на лучшее… Ну, вроде бы все.

— Этого вполне достаточно, — кисло ответила Барбара.

Мужчины ушли, взяв с собой ножи и топорики. Пока они шли вдоль берега, Эвери не покидало странное чувство, будто они идут по вражеской территории.

Твердая и устойчивая гарантия жизни, о которой говорил Том, находилась почти точно в центре бухточки. Пока они добирались сюда, они не встретили ни одной живой души — только несколько крикливых морских птиц. Скала оказалась в точности такой, как описывал ее Том. Она располагалась на пару ярдов выше линии прилива и ярдах в тридцати от леса. Взобраться на нее можно было только с одной стороны, но даже там сделать это было не очень-то легко.

— Если мы решим перебраться сюда, — отдуваясь, сказал Том, когда они вскарабкались на вершину, — нужно будет обязательно соорудить лестницу.

Эвери копнул дерн. Неплохо. Совсем неплохо. Вершина скалы напоминала мелкое блюдце с неровными краями. Но она оказалась совершенно сухой, потому что вся скала была слегка наклонена в сторону моря и дождевая вода тут же стекала вниз по трещинам.

— Замечательно, — сказал Эвери. — Теперь остается только найти воду.

Они спустились вниз и принялись за поиски. Они искали почти час и нашли ближайший ручей в четверти мили от скалы. Таскать оттуда воду, конечно, будет довольно утомительно; но неприступность скалы перевешивала это неудобство.

— Ну пошли, — сказал наконец Эвери. — Пока не найдем чего-нибудь получше, а я очень в этом сомневаюсь, наш лагерь будет здесь. А за водой будем ходить с оружием.

— О Господи, — воскликнул Том, — как подумаю, что придется тащить эти треклятые чемоданы. По-моему, поднимать их точно надо на веревках.

Они перетащили чемоданы — все четыре — ко Второму Лагерю на исходе дня. Мэри и Барбара перетаскивали мелкое снаряжение. Они даже ухитрились перенести палатки. Но тащить чемоданы они помочь не могли.

Пока Том и Эвери вручную, фут за футом, затаскивали чемоданы на скалу, они натерли себе изрядные волдыри на ладонях. Когда они в последний раз взобрались на вершину, солнце уже село. Пришлось обойтись без костра — некому было собрать дрова — и без еды по той же причине. Хорошо еще, что Эвери предусмотрительно запасся водой, прежде чем они начали таскать вещи. Мясо «оленетипа» они доели еще днем.

И все-таки голод не очень их тревожил. Они успели поставить палатки до темноты; с моря подул легкий бриз, они улеглись спать одетые, тесно прижавшись друг к другу.

Том сказал:

— Если эти веселые ребята желают позабавиться сегодня ночью, пусть уж меня лучше убьют, чем разбудят.

Эти слова точно выражали общее настроение. Ни у кого больше не было сил дежурить ночью. Но несмотря на усталость, все, кроме Мэри, которая безмятежно посапывала в объятиях Тома, спали неспокойно.

Под утро они проснулись, замерзшие и невыспавшиеся. Незадолго до рассвета начался сильный дождь и успокаивающе забарабанил по крыше палатки.

Наконец дождь кончился. Эвери вылез из палатки и увидел, что небо быстро проясняется, а бледно-желтое, затянутое дымкой солнце поднялось уже высоко над горизонтом и просвечивает сквозь облака.

Он глубоко вздохнул и ощутил напоенный чистотой и свежестью утренний воздух. И вдруг, несмотря на голод, несмотря на неудобный ночлег, — он почувствовал себя счастливым.

На какую-то секунду он вдруг ясно представил себе суматошное лондонское утро. Метро и автобусы, набитые узниками концентрационных лагерей Сити; убогие предместья; газеты с заголовками, кричащими о последних похождениях очередной секс-бомбы голубого экрана; идиотские заявления политиков и спортивных комментаторов; классы, заполненные буйными подростками; и неизбывное одиночество в огромном бешеном потоке, который зовется жизнью большого города.

На минуту он почувствовал удивительную радость оттого, что находился далеко от Лондона, — но не один, а с людьми. С такими, как Барбара, Мэри, Том.

Потом его вдруг охватила ностальгия. В его воображении зомби, поглощенные подземкой, превратились в живых людей; газеты были полны мирными международными сообщениями; и даже школа казалась привлекательной.

Он понимал, что это идеализация, и попытался отбросить ее. И в этом, и в первом видениях была доля истины. Но истина, — если она вообще существует, — должно быть, находится где-то посередине.

Пока неопровержимым фактом является то, что для него, Эвери, Лондона все равно что не существует.

А существуют товарищи, изоляция, опасность.

И необходимость выжить.

Он позвал Тома, и они вместе отправились собирать фрукты для завтрака. Пока они спускались вниз со своей скальной цитадели, Эвери содрал себе кожу со вчерашних волдырей.

Плоть под ней была нежной, влажной и розовой. Ладони немного жгло, но Эвери радовался этой боли. Он почему-то чувствовал, что это именно то, что ему нужно.

ГЛАВА 14

К полудню устройство Второго Лагеря было закончено. Все три палатки были натянуты; чемоданы, укрытые остатками тента, придерживали палатки со стороны моря, чтобы их не снесло ветром. Остальное лагерное имущество, одежду и личные вещи сложили в запасную палатку.

Том и Эвери собрали хворост для костра и даже успели соорудить грубую и шаткую лестницу, у которой, правда, оказался один недостаток — ее построили как раз с той стороны, где и так можно было взобраться без особого труда. Но все равно, они очень гордились своей работой.

Том также потратил немало времени, собирая на берегу гладкие круглые камни пяти или десяти фунтов весом. Он складывал их у подножия лестницы и, набрав около двух дюжин, затащил наверх, и Эвери разложил камни вдоль стены их маленькой крепости, как оружие на случай осады. Теперь тех, кто попытается напасть на них, ожидает теплый прием.

Днем, оставив револьвер Мэри и Барбаре, мужчины отправились на охоту. Они шли в глубь острова, но не хотели уходить от лагеря дальше, чем на две мили. Совершенно непонятно почему — ведь, так или иначе, в случае опасности они не успели бы вернуться в лагерь; к тому же это бессмысленное ограничение мешало охоте.

Однако они не хотели больше рисковать. Слишком свежи были в их памяти недавние события. Возможно, подумал Эвери, через пару дней они и откажутся от этих предосторожностей. Но сейчас, несмотря на то что девушки остались под защитой скалы и с оружием, несмотря на то что взять лагерь штурмом могла лишь заранее подготовленная группа, — беспокойство их все росло, но они намеренно избегали упоминать Второй Лагерь в своих коротких случайных разговорах.

Может быть, отчасти и поэтому охота оказалась неудачной. Том и Эвери видели нескольких животных — однако либо на большом расстоянии, либо в густой траве, — и их неуклюжие попытки подкрасться поближе обращали лесных тварей в бегство. И Том и Эвери хорошо изучили карточки и знали, каких животных можно преследовать, а каких лучше избегать.

Опасные животные почему-то попадались чаще. Том наступил на змею, которая, казалось, испугалась больше, чем он, и стремительно скользнула прочь; Эвери чуть было не наткнулся на дремлющего на солнце «носороготипа». На карточке значилось, что он съедобен; но, вспомнив о том, что рассказывали Барбара и Мэри, Эвери пришёл к заключению, что если они попытаются убить его, то им придется несладко, — к тому же вряд ли легкие топорики и ножи смогут пробить твердый панцирь зверя.

Осторожно, след в след, они отошли от носороготипа и обогнули его на безопасном расстоянии.

Время шло, и им стало казаться, что все съедобные животные исчезли неведомо куда, словно сговорились. Наконец они подошли к ручью и решили идти вдоль него, в надежде поймать на водопое какое-нибудь зазевавшееся животное. Но, видимо, никто не хотел пить — или, может быть, подумал Эвери, они просто выбрали неудачное время.

Ручей вывел их на просторную поляну, по которой он растекался, образуя глубокую длинную заводь, заканчивающуюся водопадом — вода падала вниз с высоты двадцати футов. Заводь вытянулась ярдов на пятьдесят в длину.

Том присел на камень и вытер пот со лба. День был душный и жаркий; если судить по земным приметам, то эта тяжелая духота явно предвещала грозу.

— Давай немного передохнем и двинемся домой, — предложил Том. — А на обратном пути наберем фруктов. Похоже, у местных тварей сегодня забастовка.

Эвери сел на камень рядом с ним.

— Потом надо будет хорошенько исследовать эти места, — сказал он, — будет чертовски глупо, если окажется, что мы находимся всего в пяти милях от какого-нибудь цивилизованного поселения.

— Умора, — без улыбки согласился Том. — Но сдается мне, что вряд ли эти придурки забросили нас неподалеку от чего-нибудь, что может нам помочь… Господи! Прячься скорее!

Быстро скользнув за камень, Эвери посмотрел туда, куда показывал Том. На противоположном конце поляны, около водопада, показались мужчина и женщина. Они были высокие, золотоволосые и почти обнаженные — с пояса мужчины свисал какой-то металлический передник, а у женщины между ног был пропущен кусок голубой ткани, который, охватывая ее бедра, спереди и сзади прикреплялся к поясу.

— Грекотипы Мэри, — прошептал Том, — буквально во плоти. А вдруг это те шутники, что развлекались в нашем лагере? Если так…

— Подожди, — нетерпеливо оборвал его Эвери, — давай сначала понаблюдаем.

Незнакомцы выглядели просто великолепно. Эвери прикинул, что они, вероятно, ростом около шести футов. Тело женщины казалось нежным и гибким, но ее движения дышали сдержанной силой. Мужчина обладал широкими плечами, узкими бедрами и бессознательной грацией атлета. Даже на таком расстоянии чувствовалось, что они просто излучают уверенность — физическую и духовную. Пожалуй, это больше, чем уверенность, подумал Эвери, глядя на их гордую поступь. Скорее это сродни высокомерию.

Том тоже внимательно разглядывал незнакомцев. Скорчившись за валуном, двое взрослых мужчин чувствовали себя мальчишками, которые подглядывают за любовниками.

Мужчина и женщина шли, смеясь и болтая, шум водопада заглушал их голоса. Мужчина нес три дротика, а женщина держала в руках что-то вроде маленького арбалета.

Некоторое время они с явным удовольствием осматривали заводь и водопад. Затем женщина положила свой арбалет на широкий плоский камень и нырнула в воду. Мужчина сел на камень и наблюдал за ней. Она плескалась и резвилась в воде, видимо, приглашая своего спутника присоединиться к ней. Но он оставался на месте и внимательно оглядывал все вокруг.

И вдруг на краю заводи, ярдах в десяти от валуна, за которым прятались Том и Эвери, послышался приглушенный всплеск, и по воде пошли пузырьки, которые мгновенно исчезли.

— Черт, что это? — спросил Том.

Эвери успел уловить быстрое движение, и то, что он увидел, поразило его.

— Крокодил — карточка номер один, — хрипло ответил он. — Огромный, ярда четыре, не меньше.

— Надо что-то делать. Может, ему захочется пообедать богиней.

Это был естественный порыв — встать во весь рост и крикнуть. Сделать что-нибудь — неважно, что — лишь бы девушка вылезла из воды. Но мужчина выглядел очень грозно и решительно. И если они с криком выскочат из-за камня, он метнет в них свое смертоносное оружие, прежде чем сообразит, о чем идет речь; к тому же вполне вероятно, что именно эти люди разорили Первый Лагерь. Какая ирония судьбы — из-за того, что они попытаются спасти чью-то жизнь, может завязаться первое сражение. Эвери медлил.

— Господи, мы ничего не можем, — простонал Том.

И тут все решилось само собой. Человек на другом конце заводи встал с камня и секунду-другую внимательно смотрел на водную гладь. Потом он наклонился, взял копье и, словно размышляя, взвесил его в руке, ища точку равновесия. Он заметил крокодила. Эвери облегченно вздохнул.

Но удивительно — незнакомец не подал своей подруге никакого знака. Она продолжала весело плескаться в воде. И только когда крокодил был совсем близко, она заметила его. И еще удивительней было то, что она не бросилась в страхе к берегу, а лишь взглянула на мужчину, который, слегка кивнув головой в сторону крокодила, молча ждал.

Ей не пришлось ждать долго. Мужчина резко отвел руку назад, и копье, словно молния, устремилось к цели, описывая правильную дугу. Оно упало в воду в двух ярдах позади женщины. И, видимо, нашло свою мишень не более чем в футе под водой, потому что какую-то долю секунды оно трепетало, словно мачта на тонущем корабле, а потом ушло под воду. И когда раненый крокодил почти целиком вынырнул из воды, оказалось, что ужасное оружие пронзило его челюсти.

В ту же секунду незнакомец метнул второе копье, и оно вонзилось в мягкое брюхо животного.

Женщина спокойно наблюдала эту мучительную смерть, словно интересное представление. Эвери не верил своим глазам, но, похоже, это ей даже доставляло удовольствие.

Через некоторое время крокодил затих. Тогда женщина спокойно подплыла к нему, с явным усилием выдернула дротики из его туши и вернулась с ними к берегу.

Мужчина помог ей вылезти из воды; некоторое время они смеялись и болтали, указывая на плавающую тушу. По какой-то причине, выходящей за пределы понимания Эвери, им это казалось забавным. Потом они пошли обратно к лесу.

— Теперь я поверю чему угодно, — с благоговением выдохнул Том. — Тарзан и Джейн. Кто бы мог подумать, что такое бывает на самом деле?

— Это смотря где, — сердито ответил Эвери. И чуть погодя добавил: — Нам подвернулся замечательный случай. Мы можем выследить, где эти двое живут.

— Замечательный — возможно. Но опасный — это уж точно, — заметил Том. — Меня беспокоит, как ловко этот парень управляется с копьем… Откровенно говоря, я плохо себе представляю, как мы сможем их выследить.

— Может, ты и прав. К тому же мы и так уже далеко ушли от лагеря.

— А как насчет жратвы?

— Придется посидеть на вегетарианской диете.

За час они набрали изрядное количество фруктов и направились к лагерю. Гроза так и не началась, и, когда они вышли на берег моря, солнце уже спустилось к горизонту. Вечерний воздух был тих и спокоен. Над Вторым Лагерем поднималась в небо тоненькая струйка дыма. Кто-то разжег костер. Кто-то надеется на нем кое-что поджарить. И этот кто-то скоро будет очень разочарован.

— Расскажем им о Тарзане и его подружке? — спросил Том, когда они достигли подножия скалы.

— Пока не надо, — ответил Эвери. — Ну слава богу — смотри!

Том посмотрел в направлении его руки.

— Ты имеешь в виду эту лужу? Ну и что? Сейчас отлив.

— Учись, пока я жив, старик.

Эвери опустился на колени на берегу озерца и стал высматривать гладкие круглые камни, которые на самом деле не были камнями. Один из них он проткнул ножом, когда тот собрался удрать.

— Крабы! — радостно воскликнул Том.

За несколько минут они собрали полдюжины крабов.

— Теперь вопрос, как их донести.

— Нет вопросов, — сказал Том. Он стащил с себя рубашку. — Если эти маленькие дьяволы порвут ее, я думаю, Мэри сжалится надо мной и заштопает дырки.

Чувствуя себя заправскими островитянами, они подошли к скале и подняли наверх по шаткой лестнице свою драгоценную добычу.

О том, что произошло у заводи, Том и Эвери не сказали ни слова. Но после ужина, когда все четверо удобно расположились вокруг костра, разговор случайно коснулся этой темы.

Некоторое время они сидели молча и каждый задумчиво глядел на пламя костра и предавался собственным мыслям. Это самое чудесное время дня, подумал Эвери. Время между действием — или необходимостью действовать и решать — и забытьем. В это время человек находится в сумеречном мире, в состоянии, близком к нирване, когда можно путешествовать, не двигаясь с места (так можно доказать, что они находятся на острове: это правда, он чувствовал что это правда), когда мечты могут стать реальностью, когда воспоминания, притупленные ужином, не причиняют боли. Он было приготовился не спеша и со вкусом предаться воспоминаниям, как Мэри разрушила чары.

— Предположим, — вдруг сказала она, — что существует два вида морских свинок.

— Если ты собираешься говорить о морских свинках, — сказала Барбара, — я выпью виски. Кто-нибудь еще хочет?

— Я, — откликнулся Том.

— И я, — неожиданно сказал Эвери. — Двойное. Я выпил свою воду.

Барбара удивленно подняла брови и скрылась в палатке.

— Ты говорила о морских свинках, — продолжал Эвери. — Ну, их два вида.

— Мы и они, — ответила Мэри. — У меня есть теория.

— Давай сначала о них.

Барбара вернулась к костру, держа в руках бутылку виски и стаканчики.

— Золотые люди, — сказала Мэри. — Пока только я их видела, и только я верю, что они существуют. Но ведь кто-то же напал на Первый Лагерь, и я думаю, что это они.

Том хотел было что-то сказать, но Эвери выразительно посмотрел на него, и тот замолчал.

— Ну, и какая у тебя теория? — спросил Эвери.

— Она очень простая, — спокойно продолжала Мэри. — Я думаю, что здесь существует два вида подопытных животных, и один из них — мы. Конечно, может быть, и больше, я не знаю. Просто мы их еще не встретили.

— По-твоему, это что-то вроде саморазвивающегося эксперимента?

— Не придирайся, Ричард, — сказала Барбара. — Сейчас нам кажется, что это саморазвивающийся эксперимент. Даже Том забыл о неприкосновенности личности, когда увидел в небе две луны. В конце концов, никто не собирается снова тащить нас через световые годы, и, кто бы они ни были, они подарили нам этот замечательный отдых в тропиках. Кроме того, вспомните о тех чертовых двенадцати вопросах, которые нам задавали в нашем одиночном заключении.

— Хорошо, милая, ты высказала свое мнение, — сказал Эвери. — Вопрос в том…

— Ты назвал меня милой? — недоверчиво переспросила Барбара.

— Извини. Я оговорился.

Она улыбнулась:

— О, это очень приятная ошибка. Теперь, я надеюсь, ты будешь время от времени повторять ее.

Эвери натянуто улыбнулся и отхлебнул виски.

— Я забыл… Так на чем я остановился?

— Вопрос в том, — подсказал Том.

— Ах да. Вопрос в том — зачем?

— Чтобы посмотреть, как мы живем, — предположила Мэри.

— Не подходит, — возразил Том. — Если эти каракатицы могли шнырять по Лондону, не привлекая никакого внимания, почему бы им не понаблюдать за нами в привычных для нас условиях?

— Это так, — сказал Эвери. — Но, может, в привычных условиях мы их не интересуем.

— А где?

— Здесь, — сердито ответила Барбара. — Под двумя лунами и тому подобное.

— Стрессовые условия, — серьезно сказал Эвери. — Вот что. Они хотят понаблюдать нас в стрессовых условиях.

— Возможно, — согласился Том. — Тогда почему никто не спешит считать мне пульс и не заваливает тестами?

— Должно быть, это будет позже, — съязвил Эвери. — Если предположение Мэри правильно, — а похоже, что так оно и есть, — и другая группа или группы тоже заброшены сюда, — то это осложняет дело. Разве что эти невидимые ученые каракатицы желают создать здоровую конкуренцию.

Мэри изучающе смотрела на Тома и Эвери.

— Вы что-то скрываете, — наконец сказала она. — Вы что-то знаете — или видели — и ничего нам не рассказали.

— Да, верно, — нехотя ответил Эвери. — Кое-что. Незадолго до того, как вернулись в лагерь. Мы просто не хотели вас пугать. Но теперь понимаю, что это просто глупо. Мы никогда не разберемся в этой чертовщине, если каждый не будет рассказывать все, что заметил. Мне кажется, сейчас самое время начать… Том, расскажи им, что мы видели.

Том кратко и точно описал все, что произошло. Когда он закончил, некоторое время все молчали.

Барбара поежилась и подбросила в огонь охапку хвороста. Искры, как светляки, заплясали в ночном воздухе.

— Я почти желаю оставаться в счастливом неведении, — тихо сказала она. — Судя по описанию Тома, они словно вышли из мифа о сверхлюдях.

— Я описал все точно, — сказал Том. — И чем больше я размышляю об этом, тем более уверен, что эти ребята не с Земли.

— Просто ум за разум заходит, — призналась Мэри. — Чем дальше, тем запутанней.

— Уж это точно, — согласился Эвери. — А может, это туземные жители?

— Какие? — переспросила Барбара.

— Туземные. Они принадлежат этому миру. В этом случае мы — непрошеные гости, и тогда становится понятным, почему они — если это они — напали на наш лагерь.

— Нет, — вдруг решительно возразила Мэри. — Эта планета — нейтральная территория. Нас всех сюда забросили — и нас, и их, а может, еще кого-нибудь.

— Почему ты в этом так уверена? — поинтересовался Эвери.

— Потому что так лучше, — с чисто женской логикой ответила Мэри. — Это не просто так — о, я не могу объяснить — но все это, должно быть, как-то разработано… И эти существа, которые перенесли нас сюда и подглядывают за нами через замочную скважину… Я так чувствую. Не знаю, может быть, это чепуха.

— Это не чепуха, — мягко сказал Эвери, — какой-то смысл в этом есть.

Барбара повернулась к нему:

— Вы что-то видели?

— Судите сами.

Он описал им золотой шар, свои ощущения, и то, как шар с легким треском — словно разбилось тонкое стекло — исчез, не оставив никаких следов. Но Эвери ни словом не обмолвился о земле, которая почудилась ему на горизонте. Ему казалось, что это не имеет отношения к их затруднительному положению.

— Чтоб мне провалиться! — воскликнул Том, когда Эвери закончил. — Час от часу не легче. Ты уверен, что в самом деле видел это?

— Конечно, нет, — отпарировал Эвери. — Разве тут можно хоть в чем-то быть уверенным? Но в этом я готов поклясться.

— Может, это был воздушный шар, — предположила Мэри, — а внутри кинокамера или что-то в этом роде?

— Да, — ответил Эвери, — воздушный шар, горячий, как расплавленный металл. И потом с треском исчез — камера и все остальное тоже.

Некоторое время они молчали, погрузившись в размышления. Бесплодные размышления, до тех пор пока факты никак не связаны друг с другом; и степень неправдоподобности любых объяснений определяется неправдоподобностью самих фактов.

Эвери перестал и пытаться разрешить неразрешимое. Он встал, залез в запасную палатку и вытащил оттуда портативный проигрыватель и первую попавшуюся пластинку.

— Посмотрим, сумеем ли мы что-нибудь извлечь из этой штуковины.

— Это твой? — спросила Барбара. — С Земли?

— Нет, дома у меня большой проигрыватель. Я всегда любил — и люблю — музыку. Наверное, наши приятели из кристаллов хотели доставить мне удовольствие, — с улыбкой ответил Эвери.

Он нажал кнопку и включил проигрыватель. Должно быть, он питался от какого-то генератора, поскольку из динамика послышалось легкое потрескивание.

Эвери поставил пластинку и осторожно опустил звукосниматель. Зазвучала музыка из «Моей прекрасной леди».

Все слушали как зачарованные.

Первый раз лирический нежный голос Джулии Эндрюс звучал в чужом мире. «Мне нужно так немного — уютный уголок…»

Этот нежный голос, эти удивительные слова, словно волшебное облако, висели между темным светом костра и тьмой окружающего мира.

Страхи отступили прочь. И они заулыбались, слушая эти милые, смешные слова. Но под их улыбками все же скрывалось напряжение. Эвери видел, как пламя костра отражается в подозрительно блестящих глазах его товарищей. Наверное, и он тоже…

Он протянул руку Барбаре. Она сжала ее. Том и Мэри сидели, тесно прижавшись друг к другу.

«Мне нужно так немного — уютный уголок…»

Эвери вдохнул и отдался очарованию далекого мира. Это было удивительно и до боли прекрасно.

ГЛАВА 15

После нескольких изнурительных дней жизнь лагеря потекла спокойно. Теперь можно было отдохнуть. А они очень нуждались в отдыхе. Только теперь им стало ясно, как тяжело им далось устройство лагеря и обеспечение безопасности; тогда они не щадили сил — лишь бы выжить.

За это время случилось лишь одно значительное событие — Том и Эвери, отправившись на охоту, обнаружили неподалеку целую колонию кроликотипов. Эти существа жили в норах, как земные кролики, но, кроме того, они умели плавать и лазать по деревьям. Колония располагалась на берегу ручья, из которого брали воду для Второго Лагеря. На протяжении пятидесяти ярдов весь берег был изрыт кроличьими норами. Эти животные оказались даже глупее, чем их земные сородичи. Том и Эвери скоро поняли, что самый легкий способ ловить кроликов — это сбивать их с деревьев камнями. Они очень быстро наловчились оглушать их и скоро делали это виртуозно.

Вместо того чтобы выискивать кроликотипов на земле, они внимательно осматривали верхушки деревьев. Когда они находили подходящее дерево, Эвери становился около ствола, а Том — у него был более верный глаз — кидал в животных камнями, которые он собрал на берегу. Если он промахивался или только слегка задевал кроликотипа, тот, испуганный, начинал быстро спускаться с дерева. Пока он спускался, цепляясь за ствол когтями, Эвери поджидал его внизу, хватал и оглушал, стукнув головой о дерево. Но если Том попадал в цель, то не только тот кролик, в которого он попал, но и те, что находились рядом, падали и некоторое время, оглушенные, валялись на земле.

Освоив такой простой и надежный способ добычи мяса, Том и Эвери почувствовали, что решили одну из важнейших проблем обеспечения жизни. В случае необходимости они смогут сносно прожить, питаясь мясом кроликов и фруктами.

Эвери по-прежнему снедало желание побольше узнать о мире, куда их забросила судьба, но экспедицию пришлось на некоторое время отложить. Его нетерпение сдерживалось все растущим убеждением, что они останутся здесь еще достаточно долго. Экспедиция подождет. Подождет, пока они не узнают побольше о своем ближайшем окружении, пока не освоят сложное искусство выживания. Эвери особенно старался избежать встречи с «золотыми людьми», пока — в общем, пока ее можно избежать. Рано или поздно они, конечно, встретятся; однако, как показывает опыт, чтобы результат был удовлетворительным, лучше избегать возможных столкновений до тех пор, пока они — он, Барбара, Том, Мэри — не смогут постоять за себя.

Через пару дней само собой сложилось так, что всю необходимую работу они делали с утра, а день и вечер оставались для отдыха и «необязательных занятий».

Расположенный на самой вершине «каменного кольца», Второй Лагерь давал им чувство безопасности. Однако они по-прежнему продолжали дежурить по ночам. Потому что, хотя напасть на лагерь было трудно, все же он не был совершенно неприступен; и они не хотели, чтобы их застали врасплох. Но вместо того чтобы строго распределять дежурства, они предпочли более мягкую систему. Иногда кто-нибудь ложился спать пораньше, а остальные оставались у костра. Иногда вахту несли одни мужчины, но чаще они дежурили парами. Так было приятнее, время летело быстрее, и было меньше опасности, что часовой заснет.

Эвери восхищало то, что про себя он называл «физиологической механикой» группы. Еще недавно это были четыре совершенно незнакомых человека, и вот, уже через три дня, они самым естественным образом разбились на пары. Ибо, вне всякого сомнения, между ним и Барбарой, не говоря уже о Томе и Мэри, есть то, что называют «особыми отношениями». Особые, возможно, неточное слово. Это было похоже и не похоже на любовь — если бы любви не было, ее нужно было бы выдумать. В таких группах каждый сильно зависит от остальных; но это особый вид зависимости, он явно не связан с сексом и все же может существовать только между мужчиной и женщиной. Это не любовь и не супружество; но в данных обстоятельствах в этом есть что-то и от того и от другого.

Время от времени в эти первые две недели ему приходило в голову, что Том и Мэри и в самом деле стали любовниками. Сексуальные отношения, слияние, соитие — для него это запретные темы; однако то, что невозможно для него, вполне может быть между Томом и Мэри. Но, глядя на них по утрам, он не замечал ни малейшего изменения, ни малейшего указания на то, что их близость пришла к естественному и неизбежному завершению. Но через некоторое время он пришел к выводу, что они нуждаются друг в друге скорее духовно, чем физически. Они жались друг к дружке потому, что чувствовали себя одинокими, затерянными в этом враждебном мире под чужим небом, как дети* заблудившиеся в лесу…

Во всяком случае, такое чувство он испытывал к Барбаре. Иногда в ночной тиши, сквозь сон, он чувствовал, как она шевелится рядом с ним, прижимается к нему, чувствовал, что она проснулась и в ней просыпается желание. И когда его собственное тело стремилось откликнуться на этот зов, ему становилось стыдно. Ему становилось стыдно, потому что он был рабом своей дурацкой донкихотской верности. Ему становилось стыдно, потому что он чувствовал, что акт любви был бы актом предательства по отношению к Кристине. Он думал, чувствовал, действовал точь-в-точь как ходульный романтический герой. Да он и был им.

Реальность умерла пятнадцать лет назад, и пятнадцать лет назад родился миф. По правде говоря, он предавался самоистязанию, взращивая и лелея этот миф. Он сделал из Кристины кумира, когда она умерла, она стала прекраснее, чем в жизни. Когда она умерла, ее любовь стала сильнее — и приобрела над ним большую власть. Он наихудшим образом осквернил память о ней, ибо превратил ее в незаживающую язву.

Умом он понимал это, но все-таки был не в силах отказаться от созданного им мира. Умом он понимал, что использует память о Кристине как барьер между собой и остальными людьми. Но он уже не мог разрушить этот барьер.

Это было глупо, потому что, если смотреть правде в глаза, он уже предал Кристину. Он предал ее, когда протянул руку Барбаре. Он предал ее, потому что обменивался с ней улыбками и жестами, понятными только им двоим. Он предавал ее каждую ночь, лежа в палатке рядом с Барбарой. Что же тогда окончательное предательство? В этом не было бы ничего худого, если бы не призрак Кристины.

Но он не мог заставить себя сделать то, к чему стремились их с Барбарой тела. Он знал, что для Барбары это не будет значить больше, чем он захочет. Она как-то сказала ему, что не придает никакого значения девственности; и он понял, что жизнь в ярко освещенном юпитерами мире телевизионных камер и искусственных чувств принесла урожай дешевой романтики и стандартных страстей… Однако, презирая себя, жалея Барбару, защищая несуществующую Кристину, он не мог решиться на этот шаг.

Но Барбара не жаловалась; она была терпелива, она была нежна. Иногда она вела себя просто по-матерински. И поэтому он презирал себя еще больше. Он понимал, что его упрямство — это извращение, но отчаянно пытался выдать его за добродетель.

Обычная жизнь лагеря начиналась на рассвете. Они сделали для себя удивительное открытие, что раннее утро — это лучшее время дня. Обыкновенно воздух был тих и прохладен, и все предвещало прекрасный погожий день. Раннее утро, когда воздух прозрачен и чист, а море переливается, как неровное зеркало, пьянило, как вино. Кто-то готовил завтрак, а остальные ходили за водой с брезентовыми ведрами.

За завтраком обсуждались планы и фантазии — многие из них так и остались неосуществленными. Они собирались построить лодку, составить план лагеря и даже построить дом. За завтраком фантазия, реальность и пьянящий утренний воздух смешивались в чудесный коктейль.

После этого — им некуда было спешить, их не ждали электрички, конторы, студии, классы — после этого начинался обычный, отлаженный, как часы, день. Барбара и Мэри занимались «домашним хозяйством» — они прибирали палатки, проветривали спальные мешки, убирали мусор, иногда стирали или чинили одежду. Тем временем Том и Эвери старались запасти побольше дров для вечернего костра, ходили на охоту или на рыбалку, собирали фрукты. Пока они ловили рыбу только в ручье — на удочку, что получалось не очень удачно из-за сильного течения, или руками — в этом деле Том быстро приобрел сноровку. Им редко удавалось поймать больше двух полуфунтовых рыбин, по вкусу напоминавших земного лосося. Мужчинам очень хотелось порыбачить в море — но для этого, конечно, нужна была лодка и что-нибудь посерьезнее, чем обыкновенная удочка.

Тому первому пришла в голову мысль улучшить их вооружение. Весь их арсенал состоял из двух топориков, четырех ножей и револьвера. И, как заметил Том, никто из них не умел пользоваться этим оружием — за исключением револьвера, для которого оставалось только тридцать четыре патрона. А ножи и топорики могут потеряться или сломаться. И было решено изготовить еще какое-нибудь оружие, пока у них есть время. Первым делом они попробовали сделать дротики.

Найти прочные, прямые деревья оказалось очень легко. Деревья срубили, ножами выстругали древки дротиков, обтесали их камнями, обожгли на костре. Они даже попытались сделать к ним каменные наконечники. Но так и не смогли научиться метко кидать дротики. То ли они ошиблись в весе, то ли наконечники были недостаточно прочными, то ли они не сумели правильно прикрепить их к древкам — так или иначе, ничего не получалось. Так что от этой затеи пришлось отказаться.

Потом Эвери предложил нечто более удачное. Он и Том придумали, как использовать топорики нетрадиционным способом. Тому однажды даже удалось убить небольшого, но очень агрессивного «обезьяно-медведя», бросив топорик так, что он вонзился в незащищенную шею животного. После этого случая Эвери пришло в голову, что проблема с оружием будет решена, если они научатся метко кидать топор, пока не придумают, как изготавливать дротики и какие-нибудь штуки наподобие арбалетов.

Его план был прост. Они нашли неподалеку на берегу подходящий камень. Это был прочный серый валун, который без особого труда поддавался обработке. Из него вытесали клин размером три на шесть дюймов и примерно в дюйм толщиной в самой широкой части. Рукоятку топорика изготовили из двух кусков крепкой, прочной древесины, связанных ремнем, — лезвие легко вгонялось между половинками рукоятки и тоже закреплялось там кожаными ремнями из шкуры кроликотипа.

Это изобретение оказалось даже более удачным, чем они думали. Том усовершенствовал оружие, заострив верхнюю часть рукоятки. После некоторой практики они научились метать топорик так, что он или вонзался в цель лезвием, или втыкался острием.

Том и Эвери сделали восемь таких томагавков — это занятие отнимало у них почти все вечера — и научили Мэри и Барбару пользоваться ими. После этого они почувствовали себя более уверенно и уже не так опасались неожиданного столкновения с золотыми людьми. На открытой местности томагавки были ничуть не хуже дротика или арбалета. Правда радиус их действия не превышал двадцати пяти ярдов.

Когда все обычные утренние дела были сделаны, после обеда, когда было так жарко, что каждое движение требовало усилий, — они обычно отдыхали — иногда по отдельности, иногда вместе.

В это время, после шести, они ходили к морю купаться. Эвери и Том внимательно исследовали маленькую бухточку. Там было мелко — не более пяти футов глубины — на расстоянии примерно сорока ярдов от берега, а потом дно резко обрывалось вниз. Чтобы отметить это место, они установили деревянные буйки, привязав их веревками к тяжелым валунам на дне бухты. Ради безопасности они решили не заплывать за буйки.

Кроме крабов, которые скорее больно кусались, чем были действительно опасны, только один вид морской живности отваживался заплывать в бухточку. Это была красивая, переливающаяся всеми цветами радуги рыба, которая выглядела совершенно безобидно, — но на ее голове, как антенны, торчали усики, которые могли нанести сильный электрический удар. Эвери первый столкнулся с этой рыбой. Он погнался за ней, думая, что она будет удирать. Но этого не случилось. Она повернулась к нему и ударила.

Электрический удар почти парализовал его, но, к счастью, Барбара оказалась рядом и помогла ему выбраться на берег. С тех пор никто не отваживался приближаться к радужной рыбе.

Купальных костюмов у них не было и они сначала попытались сделать их из нижнего белья. Вскоре они отбросили излишнюю стыдливость и стали купаться обнаженными. И скоро их тела стали стройными, подтянутыми и загорелыми.

Мэри привыкла вести дневник. На Земле у нее скопились дневники за десять лет. Внимательные и непостижимые они, те, кто забросил их сюда, видимо, забыли о дневниках, которые были ей дороже всего остального. Но они положили ей в чемодан чистый дневник, рассчитанный на пять лет.

Эвери показалось, что это имеет какое-то особое значение. Но Мэри объяснила, что это обыкновенный дневник, который продают в магазинах, — так что это ровным счетом ничего не доказывало.

Так или иначе, Мэри единодушно выбрали историком лагеря. Теперь она вела не свой личный дневник, а официальный дневник группы.

Первая запись гласила: «Вместе с тремя совершенно незнакомыми людьми я оказалась впутанной в совершенно сумасшедшую историю, похожую на страшный сон. Надеюсь, это скоро кончится. Мне очень страшно». Она сделала эту запись вечером первого дня.

Но теперь они больше не были совершенно незнакомыми людьми. И сон стал реальностью, в то время как Земля превратилась в сон. Страх остался, но он стал меньше. И еще появились ростки товарищества, все большая уверенность в себе и неуловимое живительное волшебство неба, моря, земли…

На Земле Барбара запоем читала мистические романы. В ее чемодане было около пятидесяти таких книжек — одни она читала раньше, в «той жизни», другие нет, но все они принадлежали авторам, которые ей нравились. Теперь она перечитывала романы снова и снова, — и все остальные тоже — эти фантастические истории о мире, где есть города, магазины, театры, рестораны, квартиры, деревенские дома и — другие люди.

Сюжет и герои не имели значения. Их привлекало лишь описание их повседневной жизни. К несчастью, в большинстве романов этого было очень немного. Тогда на помощь приходило воображение. Если описывался ресторанчик в Сохо, каждый старался как можно ярче и полнее воссоздать его — они с удовольствием придумывали его обстановку, оформление, меню и даже имена официанток.

Так случилось, что это подробное расширение романов превратилось в игру, в которую они с удовольствием играли — наполовину в шутку, наполовину всерьез. Том, который был помешан на автомобилях, точно описывал марки машин, которыми пользовались персонажи книг. Барбара могла подробно описать их гардероб. Мэри выступала экспертом в их развлечениях, а Эвери увлеченно описывал их жизнь и устремления, далеко выходя за границы романа.

Они называли это «Следовательской Игрой». Но это было больше, чем игра. Это был способ создания преходящих реальностей в мире постоянной иллюзии…

Но время шло, и постепенно они привыкли к своей совершенно новой жизни. И они, каждый по очереди, сделали для себя поразительные открытия.

Отчаяние сменилось радостным ожиданием…

Сожаление о том, что миновало, отступило перед удовлетворенностью тем, что есть…

И одиночество растаяло, как утренний туман…

ГЛАВА 16

Однажды утром, хотя запасов мяса в лагере было вполне достаточно, Том и Эвери пошли на охоту. И вдруг Том заговорил о том, что, видимо, давно его беспокоило. Они сидели на поваленном дереве и отдыхали; Эвери от нечего делать вырезал узоры на рукоятке своего любимого томагавка.

— Я надеюсь, старина, мы знаем друг друга достаточно хорошо и ты не обидишься, если я тебе кое-что скажу, — начал Том.

Эвери удивленно посмотрел на него. Теперь Том говорил «старина» только если особенно нервничал.

— Мы знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы не ходить вокруг да около, — заметил Эвери. — В чем дело?

— Импотенция, — выпалил Том.

— Что?

— Я говорю — импотенция… С Мэри.

— О, прости. Я сразу не понял.

«Это, леди и джентльмены, сады Эдема — но здесь скорее изобилие невротиков, чем яблок», — подумал Эвери.

Том, казалось, был смущен его молчанием. Он, видимо, ожидал чего-то большего.

— Я думал, что можно спросить, — сказал он в отчаянии, — если вы с Барбарой занимаетесь любовью… Я думал, можно спросить.

— Да. Но, боюсь, мне придется разочаровать тебя. Мы этого не делаем… Во всяком случае, не в этом смысле.

— Но почему? — удивился Том. — Она тебе нравится?

— Она мне очень нравится, — резко ответил Эвери. — Может быть, отчасти поэтому…

— Вы не занимаетесь любовью, — тупо повторил Том.

Казалось, это открытие обрушило здание, которое он с трудом возвел.

— Мы не занимаемся любовью, — объяснил Эвери, — не потому, что я не могу, и не потому, что не хочу, а потому что для меня это вопрос верности. Была такая девушка, ее звали Кристина, она умерла много лет назад — но я решил не дать ей умереть окончательно — ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ты должен пережить это. Иначе вы оба рехнетесь. А все-таки как ты справляешься с этим чертовым сексом?

— Я целую Барбару перед сном, — сердито ответил Эвери, — и засыпаю, думая о Кристине, — и я счастлив. А утром я просыпаюсь, и все проблемы решены… до следующей ночи… Я ответил на твой вопрос?

Том вздохнул:

— Бедная Барбара.

— Действительно, бедная Барбара, — сказал Эвери.

И затем грубо добавил: — Помнится, мы говорили об импотенции. О твоей импотенции.

— Забудем об этом, старина, я не знал, что это расстроит тебя.

Эвери вдруг успокоился. Он понял, что вел себя чертовски глупо, ему захотелось исправить положение.

— Извини, Том. Называется, помог… Ты представляешь причину своей импотенции или для тебя это совершенная тайна?

— Я думаю — нежность, — с несколько смешной торжественностью ответил Том. — Нежность — и эта история с порнографией.

Том впервые за долгое время упомянул о своей тайной коллекции.

Эвери положил руку ему на плечо:

— Ты должен совсем преодолеть это, старина.

Том глубоко вздохнул:

— Самое ужасное, что я влюблен в Мэри.

— Поздравляю. Тогда все в порядке.

— Не строй из себя тупицу, — взорвался Том. — Ничего не в порядке. Все эти кошмарные годы для меня любовь и секс существовали отдельно друг от друга. Секс был чем-то гнусным и низким. О любви я читал только в книгах. Секс, в моем представлении, годился только для этих грязных шлюх — и то они были только на фотографиях; а любовь — в любовь я никогда не верил.

Том вздохнул и вытер пот со лба. Видимо, эта исповедь давалась ему нелегко.

— Вся беда в том, что я люблю Мэри. Я уважаю ее — как, черт возьми, я могу делать с ней такое… По-моему, это условный рефлекс, — жалобно сказал он, — собака Павлова и все такое.

Эвери, затаив дыхание, смотрел, как Том один на один сражался со всей своей прошлой жизнью.

— Тут есть еще кое-что, — осторожно сказал Эвери. — Какие, по-твоему, чувства испытывает к тебе Мэри?

— Нежные, — пробормотал Том. — Самые нежные. По-моему, я нравлюсь этой бедной дурочке. Черт, может, она даже любит меня… Она так много дает мне.

И тут Эвери почувствовал себя ужасно старым.

— Это как раз тот случай, когда слепой пытается вести слепого, — сказал он наконец. — Видишь ли… У женщины много ролей — ребенок, девушка, любовница, сестра, жена, мать. И женщины — большинство женщин — хотят быть всем понемногу. Я думаю, Мэри тоже. Твоя беда в том, что ты думаешь, что должен только любить ее и лелеять… Черт подери, да она и так знает, что ты ее любишь. И сейчас ей нужно, чтобы ты взял ее.

— Но как? — беспомощно спросил Том.

— Возьми ее тело, старик. Забудь, что у нее есть душа. Возьми ее, как проститутку.

Том вытаращил глаза:

— Я… Я не смогу.

Эвери улыбнулся:

— От этого есть отличное лекарство — четыре глотка виски. Исключительно в медицинских целях. Три глотка тебе, один Мэри.

— Но…

— Никаких но… Сегодня вечером мы с Барбарой пойдем прогуляться. Надолго. А когда вернемся, отдежурим первую вахту. Немного удачи, немного внимания — а об остальном позаботится Природа.

— Я не могу, — сказал Том. — Только не с Мэри.

— Сможешь, старик, сможешь, — отрезал Эвери. — Иначе я буду вынужден поговорить с Мэри один на один и рассказать о твоей дурацкой стыдливости.

— Только не это, старина, — взмолился Том.

Эвери рассмеялся:

— Я могу дать тебе больше времени. Например, неделю.

Не говоря ни слова, пытаясь сохранить достоинство, Том встал и пошел прочь. По дороге в лагерь оба не проронили ни слова. Обед также прошел в угрюмом молчании. Обе женщины поглядывали на них, подозревая, что они крупно поссорились.

Однако вечером Эвери, как и обещал, пригласил Барбару прогуляться. Было так тепло, что они решили искупаться, — ярко и до сих пор непривычно сияли в небе две луны.

Когда они вернулись в лагерь, Тома и Мэри уже не было. Барбара очень удивилась, потому что Эвери ни словом не обмолвился ей о том, что происходит. Он вообще говорил очень мало, а когда Барбара пыталась выведать у него, что у них случилось с Томом, отвечал уклончиво.

У костра Эвери наткнулся на два пустых стаканчика. Он удовлетворенно хмыкнул.

— Если хочешь, иди спать, я подежурю, — сказал он Барбаре.

Она подозрительно посмотрела на него:

— Что-то происходит. Что же?

— Ничего, моя дорогая. Я подежурю. А ты можешь идти спать.

— Если уж дежурить, так вместе, — сердито сказала Барбара. — Что-то происходит. И я хочу знать это.

— Ты все придумываешь. Ладно, пойдем спать вместе. На одну ночь предосторожности можно отбросить. Пусть дьявол нас покараулит.

Барбара удивилась, но промолчала. С тех пор как они столкнулись с золотыми людьми, прошло уже довольно много времени. Вскоре они забрались в палатку и заснули.

Утром один взгляд на Мэри показал и Барбаре и Эвери, что кое-что действительно произошло. Она не была сияющей и радостной, как полагается женщинам в таких случаях, но слегка удивленной и чуточку самодовольной.

Том выглядел гордым и смущенным.

Барбара женской интуицией сразу обо всем догадалась, а Эвери просто знал.

Когда он, как ему казалось, украдкой взглядывал на Тома и Мэри, он невольно завидовал им и чувствовал себя виноватым.

В этом была какая-то насмешка судьбы. Эвери смотрел на Барбару и видел, что она тоже завидует. Ему вдруг захотелось обнять ее. Но он не сделал этого и притворился, что ничего не заметил.

— Врач, исцелися сам, — еле слышно пробормотал он.

ГЛАВА 17

Примерно через неделю после того, что Эвери про себя называл Брачным Полетом Тома и Мэри, произошла еще одна встреча с золотыми людьми — с женщиной. Как стало ясно потом, контакт был неявным, но, во всяком случае, он был. И, во всяком случае, он недвусмысленно показал золотым людям, что обитатели Второго Лагеря не имеют воинственных намерений.

Однажды днем Том и Эвери отправились в глубь острова за довольно редкими фруктами, которые с некоторых пор стали их любимым лакомством. Эти фрукты представляли собой нечто среднее между грейпфрутом и кокосовым орехом — питательные и освежающие. Их «молоко» по вкусу напоминало грейпфрут, а то, что называли «орехом», — мягкая и вкусная мякоть была похожа на жевательную резинку. Даже их кожура, прочная и плотная, оказалась полезной. Кожуру высушивали на солнце и делали из нее легкие чаши и миски.

Но еще удивительнее были деревья, на которых росли эти фрукты. Они стояли словно на ходулях — около дюжины длинных крепких белых корней поднимались довольно высоко над землей и там соединялись в короткий ствол. Издалека эти деревья были похожи на старинную птичью клетку примерно в восемь футов высотой.

Поэтому эти плоды так и называли — фруктами из птичьей клетки. До сих пор Тому и Эвери удалось найти не более полудюжины таких деревьев. Удивительно, но с деревьев исчезало гораздо больше зрелых фруктов, чем уносили они во время своих случайных рейдов. Том и Эвери решили, что фрукты привлекательны для животных, и даже обсуждали способы охранять «свой» урожай.

Но это оказались не животные — или, по крайней мере, не только животные, — они обнаружили это, когда решили еще раз сходить к самому большому дереву из тех, что они нашли до сих пор и которое росло дальше от опушки, чем остальные. Дерево стояло на небольшой поляне; и, видимо потому, что ему не мешали другие деревья, его «птичья клетка» была очень широкой и представляла собой образованный корнями купол правильной формы. Залезть на дерево было довольно трудно, потому что корни, хотя и прочные, были тонкими и скользкими, и иногда нога проскальзывала между «прутьями» клетки — тогда нужно было, чтобы кто-нибудь помог раздвинуть корни и вытащить ногу. Но если человек оказывался один, ему приходилось скользить вниз по куполу, в надежде, что на уровне земли расстояния между корнями будут достаточно большими, чтобы высвободить ногу.

Именно это и случилось с золотой женщиной — у нее защемило ногу. Но ей не повезло еще больше.

С той стороны, где она пыталась взобраться на дерево, толстые корни у основания росли еще теснее, чем вверху.

Том и Эвери обнаружили ее беспомощно сидящую на земле; рядом лежал маленький арбалет и опрокинутая самодельная корзинка. К счастью, они заметили женщину издалека. Ее реакция была мгновенной — она схватила арбалет, вставила в него одну из коротких стрел и прицелилась.

— Ложись, — крикнул Эвери — и вовремя. Только они с Томом упали в густую траву, как стрела просвистела в каком-нибудь футе над головой Эвери.

— Чертова сучка, — выругался Том. — Чуть не продырявила таких замечательных парней… Что она тут делает?

— У нее нога застряла между корнями.

— Так ей и надо! Давай уйдем. А то ее дружок непременно явится ее искать, когда увидит, что она не вернулась к обеду.

Эвери покачал головой:

— Нельзя упустить такой случай. Если мы поможем ей, мы тем самым докажем, что не желаем им зла.

— Говори о себе, — сказал Том, любовно проводя пальцем по лезвию томагавка. — Судя по тому, что они учинили в Первом Лагере, вряд ли они понимают, когда с ними говорят по-хорошему. — Он злобно рассмеялся. — Во всяком случае, не знаю, как ты сможешь помочь, если она всадит тебе в животик все три стрелы.

— Пожалуй, это мысль, — ответил Эвери.

Он привстал на колено — и тут же снова упал в траву. Еще одна стрела просвистела прямо над ним.

Том улыбнулся:

— Она поймает тебя. Тебе стоит только раз ошибиться.

Эвери покачал головой:

— Стрела попадает чуть дальше. Теперь твоя очередь.

Том выругался; однако он отполз на несколько ярдов вправо, приподнялся и тут же рухнул на землю. Еще одна стрела пролетела мимо.

Эвери немного подождал и еще раз на секунду подставил себя под выстрел. Он быстро упал на землю, но стрелы не было.

Том повторил трюки снова женщина не выстрелила.

— Что я говорил? Она догадалась.

— Посмотрим.

Эвери осторожно поднял голову.

Женщина держала арбалет наготове, но не стреляла. Эвери осторожно встал на колени. И тут она выпустила последнюю стрелу. Ему повезло. Густая трава чуть затормозила стрелу, и она не достигла цели. Эвери лежал в траве, сердце его бешено колотилось.

Том развеселился:

— Вот видишь, старина. Братание нынче непопулярно.

Но Эвери решил не спорить.

— По-моему, у нее остался только один выстрел.

— Надеешься? Лично я больше рисковать не хочу. Не стоит того.

Эвери выждал минуту-другую и очень медленно поднял голову над травой. Женщина сидела у дерева и держала арбалет наготове. Она и Эвери пристально смотрели друг на друга. Он заметил, что она тяжело дышит и выглядит не слишком бодро. Насколько он мог заметить, стрел у нее больше не осталось — хотя, возможно, это только трюк.

— Не стреляйте, — крикнул Эвери. — Мы хотим помочь вам.

Он и не надеялся, что она понимает по-английски. Но он рассчитывал, что она правильно почувствует интонацию.

Женщина не двигалась и продолжала боязливо смотреть на него. Эвери решил воспользоваться случаем и встал во весь рост. И вдруг заметил легкое движение ее руки. Эвери рванулся в сторону, а стрела вонзилась в то место, где он только что стоял.

— Идиот, — прошипел Том.

Теперь у женщины не осталось ни одной стрелы. Она отбросила арбалет и, не обращая внимания на боль, лихорадочно пыталась высвободить защемленную ногу.

Эвери двинулся к ней. Увидев, что его мрачные предсказания не оправдались, Том тоже встал и последовал за ним. Когда он подошел на десять ярдов, она оставила свои отчаянные попытки освободиться. И села на землю — кулаки ее были сжаты, глаза смотрели угрюмо и неприязненно.

Эвери подошел к ней, присел и улыбнулся. Он жестом показал на ее ногу и корни деревьев.

— Мы, — он указал на себя и Тома, — хотим… помочь… тебе.

Он указал на нее, потом на ее ногу.

Она вздрогнула, и в глазах ее мелькнуло понимание.

Стараясь двигаться медленно, чтобы не напугать ее, Эвери подвинулся ближе и протянул руку к корням. В тот же миг женщина разжала руку и, словно копьем, ткнула его выпрямленными жесткими пальцами прямо в солнечное сплетение. Эвери охнул от боли и повалился на землю. Прежде чем Том остановил ее, женщина ребром ладони ударила Эвери по горлу.

Давно ему не приходилось испытывать такую боль. В ушах стучало, он не мог вздохнуть, перед глазами поплыли круги. Словно сквозь туман, он неясно различал силуэт Тома с поднятым томагавком.

— Сука! — рявкнул Том. — Вот тебе!

С глухим звуком томагавк опустился.

Содрогаясь от боли, Эвери попытался сесть.

— Придурок, — простонал он. — Зачем ты убил ее?

Том затряс головой.

— Будь покоен, — сказал он сердито. — Я только слегка стукнул… Так что некоторое время она безопасна.

Эвери осторожно массировал горло. У него было такое ощущение, будто он проглотил множество маленьких острых камешков. Он попробовал кашлянуть и застонал от боли. Постепенно чувство тошноты в желудке исчезло. Он глянул вниз — золотая женщина, скорчившись, лежала на земле.

Он посмотрел на нее. Длинные роскошные золотые волосы в беспорядке разметались по траве. Глаза были закрыты. Но ее красивое лицо почему-то казалось не совсем человеческим. Он попытался понять, что же именно в нем нечеловеческое. Казалось, у нее были все мелкие особенности, присущие человеческому лицу, — и в то же время что-то было не так.

Красивой формы уши были начисто лишены мочек; ноздри широкие, почти негроидные, а сам нос без переносицы напоминал греческий; несмотря на полные губы, рот казался очень маленьким по сравнению с остальными чертами лица; маленький твердый подбородок и выступающие скулы были чем-то неуловимо отталкивающими.

Ее обнаженное золотистое тело, едва прикрытое куском голубой ткани, протянутой между ног, было великолепно. Эвери прикинул, что женщина, должно быть, по меньшей мере на четыре дюйма выше его и к тому же на пару стоунов тяжелее. А в ее силе он убедился на собственном опыте.

— Лакомый кусочек, — грубо заметил Том, — точно из моей коллекции, помнишь? Тебя это не удивляет? Может, эти пташки и изобрели порнографию?

— Может, они даже не знают, что это такое, — парировал Эвери. Он встал. — Надеюсь, ты не проломил ей череп.

Том ухмыльнулся.

— Вот уж не пожалел бы об этом. Она пыталась убить нас — помнишь? Во всяком случае, я ее только слегка тюкнул. Сверхчеловеки вроде нее обычно и череп имеют сверхкрепкий.

— Ну ладно, по-моему, надо воспользоваться моментом и высвободить ее ногу, пока она без сознания.

Том наклонился и оглядел защемленную ногу.

— Она поранила ее, — с удовлетворением сказал он. — Поделом этой чертовке.

Лодыжка, крепко зажатая между двумя толстыми корнями, кровоточила. Нога сильно распухла, посинела.

— Что будем делать? — спросил Эвери. — Разрубим корень?

Том покачал головой:

— Нет. От сотрясения ей будет еще больнее. К тому же вдруг топор соскользнет и оттяпает от нее кусочек. Сталь-то здесь отличная… Нет, лучше попробуем отогнуть корень.

Они попытались сделать это, используя в качестве рычага рукоятку томагавка, но не удалось ни на дюйм сдвинуть корень. Эвери наконец придумал вставить один из фруктов, собранных женщиной, между корнями на ярд выше попавшей в капкан ноги. Затем он забил его как клин, поближе к лодыжке, и корни дерева слегка раздвинулись.

Том тем временем успел высвободить ногу женщины, прежде чем кожура фрукта треснула и корни вернулись в прежнее положение.

— Ну что ж, как говорится, поспели вовремя, — сказал Том.

Эвери ощупал кость. Он плохо разбирался в анатомии — тем более в чужой анатомии, — но все-таки ему показалось, что нога не сломана. Женщина шевельнулась и застонала. Она попыталась сесть, но снова упала на землю.

— Хорошо, что она не присутствовала при операции, — сказал Эвери. — По-моему, ты оказал ей хорошую услугу.

Он осторожно опустил ногу на землю и приподнял голову женщины. Она открыла глаза, снова закрыла их и содрогнулась. Потом опять застонала. Эвери нащупал шишку, там, где Том ударил ее. Но дело обстояло не так уж плохо. Густые волосы смягчили удар.

— Ну, теперь все в порядке, можем отчаливать, — сказал Том.

— Мы не можем оставить ее так.

— Черт, это больше, чем она заслуживает!

Женщине удалось приподняться, и теперь она полусидела напротив Эвери. Она заметила, что ее нога свободна, и облегченно вздохнула. Она взглянула на Эвери и состроила гримасу, которую можно было принять за улыбку.

— Давай попробуем поставить ее на ноги, — предложил Том.

— Хорошо, только сначала покажи это на мне. А то она опять выкинет что-нибудь.

Том медленно поднял Эвери, потом указал пальцем на женщину и сделал такое же движение. Женщина кивнула.

Они с трудом подняли ее. Ступив на раненую ногу, она вздрогнула от боли, но не вскрикнула.

— Ей нужен какой-нибудь костыль, — сказал Эвери.

— Давай уж пойдем до конца — сделаем носилки и доставим ее домой, — съязвил Том. — Оставим ее здесь. С ней все в порядке. И не забывай, в любую минуту может объявиться ее дружок.

— Надо найти что-нибудь вроде костыля.

Наконец Том ушел, чтобы срубить ветку с какого-нибудь более подходящего дерева. Пока его не было, Эвери помог женщине сделать несколько шагов, опираясь на него. Когда Том вернулся, она передвигалась уже довольно сносно.

Том принес прочную палку. Он даже вырезал на ней рукоятку.

— Думаю, эта штука подойдет, — сердито сказал он. — Она выдержит и полтонны.

— Теперь она сама сможет добраться домой, — сказал Эвери. — Она поразительно вынослива.

Он смотрел, как женщина ковыляет, опираясь на палку.

Том вдруг сказал:

— Если мы потихоньку двинемся за ней, мы выйдем на их лагерь. Это может пригодиться.

Эвери на минуту задумался, но потом все-таки решил отказаться от этой мысли.

— Если она заметит, что мы следим за ней, постарается или увести нас в сторону или заманить в ловушку. А если не заметит, то может завести слишком близко к своим приятелям — а это опасно. А эти ребята, похоже, привыкли сначала стрелять, а потом спрашивать.

Том пожал плечами:

— Другого такого случая может не представиться, но я полагаю, ты хорошо подумал.

Внезапно он размахнулся томагавком и резко опустил его на арбалет женщины. Арбалет разлетелся на части.

— Это научит ее быть более общительной… А теперь мы можем получить докторский гонорар.

Он начал собирать оставшиеся фрукты.

— Они ей не нужны. Ей и так будет нелегко добраться до дома.

Сложной системой знаков Эвери попытался объяснить женщине, что они с Томом уходят и что она тоже может идти куда ей нужно.

Затем — странно, что это ему не пришло в голову раньше, — он указал на себя и произнес: «Ричард», потом показал на Тома и назвал его имя.

Женщина, казалось, поняла. Она коснулась пальцем своей груди и произнесла что-то вроде: «Элетри». Голос у нее был низкий, почти мужской.

Затем, со странной застенчивой улыбкой, она коснулась двумя вытянутыми пальцами сначала своего лба, а потом лба Эвери. Потом повернулась к Тому, быстро взглянула на то, что осталось от ее арбалета, и снова дотронулась пальцами до своего лба. Но по отношению к Тому этого жеста она не повторила. Тяжело опираясь на палку, она заковыляла прочь. И ни разу не оглянулась.

— Золотая девочка уходит со сцены, слегка побитая, но непобежденная, — заключил Том.

Он поднял томагавк и протянул его Эвери.

— На, не забудь свою дубинку. Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше после того, как мы совершили этот подвиг… Между прочим, на твоем месте я бы не очень полагался на ее благодарность. Такие люди не помнят добра, зато долго помнят зло. Что ни говори, они ведут себя, словно избраны Богом.

Эвери молчал. Возразить было нечего.

— Я проголодался, — сказал он.

— Я тоже. Пошли в лагерь… Я скажу тебе еще кое-что. Вряд ли Мэри и Барбара поблагодарят нас за это. Что ни говори, а мы помогли спастись своему потенциальному врагу.

Но Том ошибся насчет Мэри и Барбары. Не считаясь с тем, что может произойти в будущем, они обе чувствовали, что Том и Эвери поступили так, как подобает цивилизованным людям. Инстинктивно они понимали, как важно сохранить основу нравственности. И так же инстинктивно они понимали, что эта нравственность заключается в древней истине: Помогай Ближнему…

Вечером у них завязался по этому поводу жаркий спор — Мэри, Барбара и Эвери против Тома. Кончилось тем, что Том, надувшись, ушел спать.

Его поведение озадачило Эвери. Хотя Том не очень-то стремился помочь золотой женщине — особенно после того, как она пыталась убить их, — но все-таки он очень помог Эвери, если не больше. Это было тем более удивительно, что совсем недавно он был готов броситься на помощь другой женщине (а может быть, той же самой), когда заметил, что ей угрожает крокодил.

Эвери задумался над причиной такой перемены. Возможно, случай у заводи сам по себе более важен. Тогда они оба ясно увидели, что золотые люди — грозные противники. Отсюда следует, что позиция Тома правильна — особенно, если дело дойдет до открытого конфликта.

Потому что тогда вступает в действие другой принцип — более древний, чем любые нравственные правила. Принцип, известный под названием «Выживает сильнейший».

ГЛАВА 18

Время шло, и по непонятным причинам страсть Эвери к исследованиям превратилась в настоящее наваждение. Это началось через несколько дней после того, как они с Томом обнаружили золотую женщину у «своего» дерева. Странно и необъяснимо, но сначала он старался не замечать этого. Однако, по мере того как дни слагались в однообразные недели, это желание стало таким сильным, что его уже невозможно было сдержать. Ему хотелось идти куда глаза глядят, искать новые места, увидеть все, что есть в этом мире, где они очутились.

По ночам он мучился, лежа без сна, под чужим небом, в котором ярко сияли две луны. Днем он с тоской смотрел на море, на берег, на длинную зеленую фалангу деревьев и кустарников, словно хотел силой вырвать у них их тайны.

Множество причин убеждало его в необходимости отправиться в экспедицию. Эвери говорил себе, что и он, и Том, и Барбара, и Мэри медленно и неизбежно погружаются в самую обыкновенную спячку, что они стали довольствоваться примитивными радостями однообразного существования. Их поставили в совершенно невозможное положение, и они с поразительной готовностью приспособились к нему. Второй Лагерь обеспечивал им полную безопасность. И если не прилагать постоянных сознательных усилий расширить свои познания и возможности, то они неизбежно будут сокращаться. Если все пойдет по-старому, они будут хорошо знать лишь небольшой клочок этой земли. И тем самым неизвестные места будут представляться опасными. И в конце концов могут стать даже запретными…

У него было много доводов в пользу экспедиции — один другого лучше, один другого убедительнее. И вполне разумные. Ясно одно, говорил он себе, — ему наскучила эта так называемая идиллия. В нем бродили и требовали выхода пытливость и беспокойство, присущие цивилизованному разуму.

Эвери ничего не говорил остальным. Они казались ему счастливыми и вполне довольными тем, что есть. В эти несколько месяцев они пережили столько тревог, опасностей и неудач, что теперь вправе радоваться тому, чего достигли. И у них действительно было немалое достижение — четверо незнакомых людей стали единым гармоничным целым.

Эвери был постоянно занят своими мыслями. Они настолько завладели им, что он стал молчалив, и, пока остальные купались и загорали, он находил удовольствие в длительных одиноких прогулках. В эти экспедиции он всегда ходил вооруженным, хотя теперь уже не очень опасался ни диких животных, ни золотых людей. Это был уже не тот человек, больной и вялый, которого «они» подобрали холодным пасмурным днем в ином времени и пространстве. Теперь он стал стройным, крепким, выносливым — машиной, прекрасно приспособленной для охоты и рыбалки. Теперь он мог справиться с животными, от которых раньше попытался бы убежать; однажды он даже сначала ранил, а потом убил маленького носороготипа — сначала он сбил его с ног удачно брошенным томагавком, а потом раскроил ему череп топориком. Даже Тому до сих пор не удалось добыть носороготипа. Эвери очень гордился этим случаем.

Одинокие прогулки больше не казались ему рискованными. Одиночество доставляло ему горькое удовольствие, и он все больше стремился быть один.

Барбара была более осведомлена о его душевной неразберихе, чем он подозревал. Она почти ничего не говорила о его долгих отлучках, но с тревогой наблюдала за изменением его состояния, тщетно пытаясь объяснить его угрюмость тоской по дому. Все они были подвержены этому время от времени — но совсем не так сильно, как ожидали. Иногда им казалось, что они никогда больше не увидят Лондона, не услышат городского шума. Но это чувство быстро проходило, и они еще сильнее наслаждались свободой жизни без ограничений и разочарований прошлого. И тогда вдруг солнечный свет казался им ярче, а море — необыкновенно прекрасным.

Как Барбара ни старалась обмануть себя, она все-таки понимала, что вовсе не тоска по дому мучает Эвери. И в свою очередь падала духом, тосковала, чувствуя вину и неудовлетворенность.

Дело осложнялось еще и тем, что Эвери и Барбара стали любовниками. Или по крайней мере вступили в сексуальные отношения.

Благотворные изменения, которые произошли с Томом и Мэри, и чувство, что он лишает Барбару чего-то, на что она имеет прирожденное право, побудили Эвери в темноте палатки предпринять пробные и довольно неуклюжие попытки к сближению. Барбара восприняла это с воодушевлением — со слишком большим воодушевлением, — потому что, когда механические манипуляции были совершены, стало ясно, что все это не больше чем механические манипуляции. Физическое влечение принесло им временное удовлетворение, но души оставались пустыми.

Они занимались «любовью» уже несколько раз. И это становилось привычкой.

Буря разразилась однажды ночью, когда Эвери почувствовал желание еще раз «выполнить свои обязанности». Он положил руку на грудь Барбары — эта же самая рука, та же самая грудь — и обнял ее за плечи, как обычно, стараясь не запутаться в ее волосах. Далее должен был последовать первый поцелуй, ничего не значащий поцелуй, затем поглаживание ее шеи и рук, и затем…

Барбара не могла больше терпеть. Она оттолкнула его:

— Не сегодня, пожалуйста…

Эвери удивился:

— Что-нибудь не так?

Даже мягкость в его голосе была механической.

— Да, все, все не так, — горько заплакала Барбара. — Где ты? Здесь только часть тебя, да и ее нет, и я даже не знаю где… Я только знаю, что тебя нет… То, что хочет меня, это всего лишь тело, тело с проклятой автоматической, встроенной совестью.

Ее тело содрогалось от рыданий. Она ненавидела Эвери; она ненавидела себя, она ненавидела то, что сказала, и больше всего она ненавидела эти предательские, жгучие слезы.

Эвери испугался.

— Барбара… Милая Барбара, — жалобно сказал он. — Прости меня.

Но, начав эту сцену, презирая себя, Барбара уже не могла остановиться.

— Чего ты хочешь? — сердито спросила она. — Ради Бога, скажи, чего ты хочешь? Если ты хочешь, чтобы я вела себя как проститутка, пожалуйста. Если хочешь, чтобы я притворялась застенчивой и невинной, еще лучше. Я готова ползать на четвереньках, лишь бы это сделало тебя счастливым… Но если я не знаю, что тебе нужно, как — как я могу дать тебе это?

Эвери чувствовал себя скотиной. Черт, в отчаянии говорил он себе, я просто-напросто скотина, да еще и с манией величия…

— То, чего я хочу, — начал он, — ты мне дать не можешь, Барбара.

Но это только ухудшило дело.

— Черт тебя побери, чего ты хочешь? — вскричала она.

— Я хочу понять, — в отчаянии сказал он, — что это за мир, в который нас забросили, зачем мы здесь, что мы можем сделать… Я хочу знать. Я хочу знать больше…

— И это все? — казалось, это ее позабавило. — Ты лжец! Все это ложь, ложь! Ты хочешь Кристину, ее грудь, ее губы. И больше ничего. Ты хочешь заниматься любовью с тусклым привидением… Ты просто ищешь себе оправдания.

И тут он ударил ее. Первый раз в жизни — он от всей души надеялся, что это будет последний раз, — он в гневе ударил женщину.

— Завтра, — холодно сказал он, пытаясь скрыть свой стыд, — завтра я отправлюсь в экспедицию. Может быть, я буду отсутствовать два или три дня. Когда я вернусь…

— Ты не пойдешь один, — жестко сказала Барбара. — Таков приказ, установленный командиром экспедиции. Я иду с тобой… Теперь ударь меня снова, попробуй переубедить.

— Благодарю, — огрызнулся Эвери. — А я-то боялся, что останусь без компании.

— Да когда ж такое было? — вздохнула Барбара. Гнев покинул ее. Она чувствовала себя разбитой и опустошенной.

ГЛАВА 19

Они вышли из лагеря уже поздним утром. Том выступил против того, что он называл «исследовательской прогулкой». Он высказал свои доводы вслух. Что, если они потеряются? Что, если они попадут в ситуацию, с которой не смогут справиться? Что, если золотые люди, заметив, что они ушли, решат напасть на Второй Лагерь?

Эвери встретил его возражения спокойно. Они не потеряются, потому что будут идти вдоль берега. Они не попадут в ситуацию, с которой не смогут справиться, потому что будут очень стараться избегать ее. Если бы золотые люди хотели напасть на Второй Лагерь, то за последние несколько месяцев у них было для этого много удобных случаев; и в любом случае было недопустимо позволять страху главенствовать в их жизни. Это приведет к косности и застою.

— По-моему, ты просто свихнулся, — с жаром сказал Том. — Если ты хочешь рисковать — пожалуйста. Но зачем ты тащишь с собой Барбару, это мне совершенно непонятно.

— Я вовсе не тащу ее с собой, — сердито возразил Эвери. — Я буду просто счастлив, если она останется.

— Нет, я иду, и хватит об этом, — отрезала Барбара.

Том с недоумением посмотрел на них.

— И долго вы собираетесь отсутствовать?

— Не могу сказать. Наверное, дня три-четыре.

— Не пойдет, — сказал Том. — Надо назначить срок точно. Если вы к тому времени не вернетесь, мы будем предполагать худшее и соответственно действовать.

— Ну, — саркастически осведомился Эвери, — и что вы в этом случае предполагаете делать?

— Это наше дело, — резко ответил Том. — Но, можешь прозакладывать свои башмаки, мы собираемся выжить.

— А я-то думал, вы стремитесь к смерти.

— Нет. Эта болезнь не заразна, — многозначительно сказал Том.

— Ну, если тебе так хочется, мы вернемся к концу четвертого дня.

Удивительно, но Мэри, самая робкая из всех, не возражала против экспедиции. Во многих отношениях она была гораздо мудрее Тома. Она чувствовала, что для Эвери стремление исследовать новые неизвестные места гораздо важнее, чем кажется на первый взгляд.

— Будьте осторожны, — мягко сказала она. — Может быть, Ричард прав. Может, мы действительно погружаемся в спячку… Во всяком случае, это встряхнет нас. А когда вы вернетесь, мы устроим праздник. Это отличное оправдание для экспедиции.

Мэри поцеловала Барбару в щеку, потом повернулась к Эвери:

— Береги ее, а то я действительно рассержусь.

— Будет исполнено.

Эвери и Том пожали друг другу руки.

— Если найдешь золотую жилу, телеграфируй, — сказал Том.

Эвери улыбнулся:

— Если они явятся с пачкой обратных билетов на Землю, скажи им, что мы подождем следующего корабля.

Было жаркое утро. Вот уже несколько недель казалось, что дни становятся жарче и длиннее. Эвери предполагал, что они прибыли на планету в зимний сезон, а сейчас середина лета. Они только еще спустились по лестнице, а уже страшно вспотели. Было бы разумнее немного отдохнуть днем и тронуться в путь, когда наступит относительно прохладный вечер.

Его план — если это можно назвать планом — был просто расширением их прежних, не очень удачных исследований. Эвери предполагал идти главным образом вдоль берега — на этот раз в другом направлении, чем раньше, — и, возможно, раз-другой сделать пробные заходы в глубь материка. Во всяком случае, идти вдоль берега легче и быстрее, чем по лесу; к тому же Эвери чувствовал, что в этом случае менее вероятно, что золотые люди неожиданно нападут на них.

Эвери и Барбара отправились в экспедицию налегке. Они взяли с собой большой спальный мешок, которым так заботливо снабдили их они, две бутылки из-под виски, которые теперь использовали для воды, карманную газовую зажигалку Эвери (для нее они даже предусмотрели запасные баллоны), пачку сигарет — теперь они оба курили очень редко, — санитарную сумку и обычное охотничье снаряжение — ножи и томагавки.

Том настаивал, чтобы они взяли с собой револьвер, но Эвери отказался. Он считал, что раз гарнизон Второго Лагеря уменьшился, необходимо, насколько это возможно, обезопасить его.

В первое утро они шли по знакомым местам. Эвери с туго скатанным спальным мешком за плечами быстро шагал впереди, стремясь поскорее попасть в неизвестные места. Барбара с трудом поспевала за ним. Большую часть пути они шли в молчании.

Уже через два часа они взмокли от пота. Становилось все жарче. Даже Эвери понял, что пытаться идти так и дальше слишком утомительно.

Они отошли от берега и нашли приятную полянку в тени деревьев. Барбара с облегчением повалилась на траву, а Эвери пошёл за фруктами.

Они спали почти до заката. На этот раз порознь. Было слишком жарко, и к тому же оба слишком хорошо помнили, что произошло предыдущей ночью.

Вечером они перекусили остатками фруктов. Пока они ели, солнце, красное и огромное, плавно соскользнуло за кромку земли. В неподвижном и тяжелом воздухе повеяло прохладой, принесенной с моря. Они спустились к берегу, с наслаждением ополоснули усталые ноги и двинулись дальше.

Берег извивался, как змея. Временами песчаный пляж кончался, и им приходилось пробираться сквозь небольшие прибрежные скалы. Дважды они переправлялись через ручьи. И все же идти было не слишком трудно; две луны висели в небе, как фонарики в День Всех Святых, и окутывали землю и море восхитительной серебристой пеленой.

Вскоре воздух стал необыкновенно чистым, а ясное небо было усеяно яркими звездами. Угрюмое настроение Эвери вдруг сменилось радостным восхищением, доходящим до восторга. Он никогда в жизни не видел столько звезд. Они были словно сияющие кристаллы на темной бархатной подкладке кармана Вселенной, словно светлячки в небесном лесу.

Восторг все глубже охватывал Эвери. Он забыл об усталости. Он осознавал только, что идет. И совершенно забыл о Барбаре.

Он вспомнил о ней только тогда, когда она сказала:

— Извини, Ричард, я больше не могу.

Эвери посмотрел на Барбару и удивился. Он удивился не тому, что она устала, а тому, что она действительно тут, рядом с ним. Они остановились на ровной полоске песчаного пляжа, который казался абсолютно прямым и, простираясь назад и вперед, пока не терялся в темноте.

При звуке голоса Барбары Эвери почувствовал себя лунатиком, которого вырвали из его тайного спасительного сна и толкнули в незнакомый мир действительности. Он смотрел на Барбару и почти не узнавал ее. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы заставить себя понять, что она сказала.

— Ладно, ничто не мешает нам заночевать прямо здесь, — с усилием сказал он.

Он сбросил спальный мешок и принялся раскатывать его.

Барбара начала раздеваться.

— Пойду искупаюсь. Может, это чуточку взбодрит меня.

Эвери ничего не ответил. Он сел на спальник и закурил. Он затянулся и в горле у него запершило. Эти сигареты пролежали уже слишком долго. Он отшвырнул ту, которую уже закурил.

Барбара, обнаженная, стояла у кромки воды, она с наслаждением вытянула руки вверх, упиваясь прикосновениями прохладного ветерка.

Эвери смотрел на нее. Она была вся серебряная. Серебряные волосы, серебряные плечи, руки, груди и тело; стройные серебряные ноги. Только лицо, наполовину повернутое в сторону моря, скрывалось в тени.

Эвери подумал, что видит ее — по-настоящему видит ее — впервые. Это не Барбара, его товарищ по Второму Лагерю, не бывшая телеактриса, которая не привыкла обходиться без виски, и даже не то терпеливое существо, с которым он вяло пытался заниматься сексом. Он никогда не знал ее. Незнакомка, а может быть, колдунья… Или просто женщина… Просто женщина.

Какое-то мгновение он был словно в забытьи. Только мгновение, но, казалось, прошли часы. Он погружался в нечто, чего раньше не понимал. Он погружался в водоворот жизни — своей жизни. Картинки плясали вокруг него — и вокруг Барбары — как в сумасшедшем калейдоскопе. Осколки времени, когда он еще мог писать, осколки его жизни с Кристиной, осколки самой Кристины — все они кружились вокруг него, как рваные кусочки фотографии… Или как экспонаты разрушенного ураганом музея…

Только Барбара стояла неподвижно, живая колонна серебра — неподвижный центр загадочного вращающегося мира.

Эвери вдруг страстно захотелось писать. Он хотел написать незнакомку, колдунью, женщину. Он хотел написать ее в небывалых красках. Он хотел создать образы, которых никогда раньше не видел. Он хотел ухватить невообразимые очертания красоты во многих измерениях.

Но мгновение истекло. Она повернулась и побежала к морю.

— Барбара! — крикнул Эвери.

Но она то ли не слышала, то ли не хотела слышать. И это мгновение миновало.

Его покинули — испуганного, изумленного. Барбара уже плыла, серебряная женщина в серебряном океане.

Неужели это — и эта мысль испугала его — неужели это может быть на самом деле?

Но это было — реально, неправдоподобно реально. Реально до боли…

Это было реально. Ему захотелось отогнать наваждение.

Эвери хотел думать о Кристине — и не мог. Он хотел видеть ее, чувствовать ее близость, прислушиваться к замороженным временем словам. Он смотрел на звезды, но это были всего-навсего звезды. Он смотрел на небо, но это было всего-навсего небо. Он смотрел на пляж, но это был всего-навсего песок. Этот призрак — его единственная защита от всех этих прекрасных, мучительных невзгод, что выпадают человеку в жизни, — этот милый печальный призрак не приходил.

Эвери посмотрел на море. Какое-то время он не видел ничего, кроме зыби на жидкой зеркальной поверхности. Он был один во Вселенной, ибо жизнь решила больше не ждать его. Вдруг Барбара нырнула, и брызги взметнулись вверх, словно умирающие звезды. И он понял, что больше не одинок.

Он хотел позвать ее, но не находил слов — нужных слов. Тогда он стал яростно срывать с себя одежду, он так смертельно боялся потерять это, что у него не было времени понять, что же он обрел.

Он подбежал к морю, вошел в него и поплыл к Барбаре. Но она, видимо, подумала, что это игра, снова нырнула и исчезла под зеркальной поверхностью. Вода доходила Эвери до пояса. Он стоял и растерянно оглядывался.

Барбара вынырнула позади него. Эвери повернулся и схватил ее за плечи. Его взгляд сказал ей все, прежде чем Эвери произнес хоть слово.

— Я люблю тебя! — громко и изумленно крикнул он. — Я люблю тебя! Я люблю тебя!

Он чувствовал себя как слепой, который внезапно прозрел.

— Милый, — прошептала Барбара. — О милый. — Она с дикой силой прижалась к нему, словно хотела прогнать прежнюю боль.

Эвери поднял ее на руки и отнес на берег. Слова были не нужны. Они легли и слились в любовном объятии скорее с радостью обретения друг друга, нежели со страстью.

Затем они заговорили.

Барбара прошептала:

— Милый… милый… Люби меня, люби.

На этот раз страсть возобладала над радостью.

Впервые им хотелось, чтобы ночь не кончалась. Впервые они стремились разбить молотом любви невидимое стекло времени, разделявшее их. И наконец это пришло к ним — открытие, что эта стена времени разбита — что их любовь не кончится вместе с ночью, что она взойдет вместе с солнцем, сияющая при свете дня.

Впервые они поверили в это невероятное обещание бесконечного завтра.

Наконец, измученные упоительной мукой страсти, утомленные и даже сладостно разбитые силой своей любви, они все-таки забрались в спальный мешок — и тогда, окончательно разрушив два своих одиночества, соединили жизни на короткий остаток ночи.

ГЛАВА 20

Эвери и Барбара вернулись во Второй Лагерь на исходе третьего дня. Они вернулись с противоположной стороны — это доказывало предположение Эвери, что они живут на острове.

Но их путешествие принесло и другие, более важные, открытия, ибо они нашли друг друга. После долгих месяцев тесной близости, общих побед и неудач — и даже общей палатки — они настолько привыкли друг к другу, что эта привычка стала преградой между ними. Привычка и невидимое присутствие Кристины.

То, что случилось между ними, не означало, что память о Кристине умерла. Просто теперь она не принадлежала безраздельно одному лишь Эвери. Это был маленький замкнутый мир, который Эвери наконец захотел с кем-то разделить, — и теперь он принадлежал Барбаре так же, как и ему. Он принадлежал Барбаре, потому что она стремилась понять его. Этот мир прежде главенствовал в его жизни, он сделал Эвери таким, каков он есть, — и поэтому он стал теперь частью их общей жизни.

Им нужно было так многим поделиться, и они оба жаждали этого. Они хотели знать все о детстве друг друга, о работе, о стремлениях. Они оба хотели постичь сущность той жизни, которой жил другой до того, как чудесные кристаллы, сверкающие в примороженной траве, положили начало событиям, которые свели их вместе в этом мире.

Их любовь была как взрыв, души были в смятении, и, счастливые, они знали, что пройдет немало времени, прежде чем они смогут воспринимать это спокойно.

Однако эта тяга к взаимному узнаванию в глубине души беспокоила Эвери. Она увлекала их к неведомым приключениям души, заставляя забывать о цели их путешествия.

Все утро они проспали. Проснувшись, когда солнце уже начало припекать, они почувствовали неодолимую потребность вновь слиться в объятиях — возможно, для того, чтобы удостовериться, что чудесные открытия ночи не кончились вместе с ней.

Теперь они любили друг друга иначе. Физическое влечение было уже не так сильно. Они любили друг друга внимательно и нежно. Они болтали и смеялись. И только в высшей точке наслаждения, когда они оба, казалось, погрузились в теплую мерцающую темноту, они умолкли. Но вскоре снова принялись резвиться и хохотать.

— Милая, по-моему, нам следует приостановиться, — задыхаясь, сказал Эвери. — Иначе нам придется ползти в Лагерь, поджав хвосты.

— Зажав твой у меня между ног, — весело ответила Барбара… — Не хочу останавливаться. Мне никто не говорил, что это может быть так хорошо… Правда, может, никто и не знает.

Однако усилием воли им все же удалось оторваться друг от друга. Эвери нашел немного фруктов, и они позавтракали. Несмотря на фрукты, им страшно хотелось пить, но воду удалось найти лишь через две мили.

Они шли по берегу, пока не перевалило за полдень. Они остановились и еще раз перекусили. Полуденная жара послужила оправданием сиесты, а сиеста — оправданием любовных шалостей.

Они купались в любовном поту. Их пот смешивался. Они задыхались от любви, и смешанный запах их тел окутывал их, принося неведомое доныне утонченное наслаждение.

Солнце уже коснулось горизонта, когда они спустились к морю и долго лежали на мелководье, держась за руки. И уже в сумерках они двинулись дальше.

Следы золотых людей им не попадались, животные тоже встречались очень редко, и ни одного опасного. Барбара предположила, что, может быть, это какое-то милостивое божество заботится об их благополучии, как бы в виде компенсации за перенесенные страдания. Казалось, что они одни в целом мире, созданном для того, чтобы мужчина и женщина могли узнать друг друга.

Так они шли не спеша вдоль берега, и Эвери охватило смутное беспокойство. В этой экспедиции ему хотелось исследовать неизвестные области, а он вместо этого бездумно наслаждается жизнью.

— А по-моему, мы и так исследуем неизвестные области, — язвительно сказала Барбара. — Мы уже перепробовали все мыслимые позиции.

— Милая, ты просто помешана на сексе. Ты же прекрасно знаешь, о чем я… Нам нужно идти три мили по берегу, потом милю в глубь острова, потом опять три мили по берегу и так далее… А если так будет продолжаться, я думаю, мы далеко не уйдем.

— Если так будет продолжаться, — ответила Барбара, — на остальное мне будет наплевать.

Однако их беззаботность чуть не привела к беде.

Они лениво брели по берегу уже около четырех часов, пока не дошли до небольшого округлого мыса. Бездумно любуясь посеребренным лунным светом морем, они заметили лагерь золотых людей только, когда были уже в пятидесяти ярдах от него. Если бы их внимание не привлек свет костра, они могли бы пройти мимо или забрести прямо в лагерь.

Эвери увидел костер чуть раньше Барбары. Ему не пришлось ей ничего объяснять. Полупригнувшись, они отошли назад и спрятались за ближайшим утесом. Вокруг торчали валуны и обломки скал. Утес оказался невысоким, и Эвери решил, что забраться на него будет нетрудно.

— Если мы заберемся наверх, — прошептал он, — мы сможем увидеть, что делается в лагере.

Барбара вздрогнула:

— А вдруг наверху кто-нибудь есть?

— Конечно, это риск, но небольшой, — ответил Эвери. — Во всяком случае, в такое время. Вряд ли они станут выставлять стражу так далеко от лагеря.

Вскарабкаться на утес действительно оказалось нетрудно — склон его был довольно пологим. С вершины открывался отличный вид на лагерь.

Золотые люди построили свой лагерь на скале. Они расчистили небольшую часть леса, а из поваленных деревьев соорудили две довольно большие восьмиугольные хижины, с окнами и крылечками. Возле каждой хижины находилась полусфера с гладкой поверхностью, сияющей в лунном свете. Эвери подумал, что эти полусферы сделаны из какого-то непрозрачного пластика. Похоже, что их используют как кладовые, хранилища или что-то в этом духе. Стандартное снаряжение — возможно, соответствующее их чемоданам.

Хижины стояли на расстоянии десяти ярдов друг от друга. Посередине лагеря горел костер. Весь лагерь был окружен рвом шириной примерно два ярда, заполненным проточной водой. Эвери заметил, что вода вытекала по узенькому каналу из леса и потом по такому же каналу стекала к берегу моря. Со стороны моря у рва лежало что-то вроде съемного мостика. Скорее всего, его утром перекидывали через ров, а на ночь убирали.

Из своего укрытия они могли видеть только одного из обитателей лагеря — мужчину. Он сидел около костра и что-то мастерил из дерева. Однако по тому, что хижин было две, и по другим причинам Эвери решил, что их должно быть четверо. Черт возьми, так должно быть! Они — эти непостижимые они — ставили какой-то эксперимент, для которого были нужны две одинаковые группы.

Эвери восхищался золотыми людьми — и вместе с тем остро ощущал собственную неполноценность. Предположим — как вполне приемлемую гипотезу, — что обе группы высажены на планету одновременно; предположим также, что эти люди тоже не были знакомы друг с другом, что они также обычные представители своей расы, — как много они сумели достичь! Наверняка им это далось нелегко. Они построили постоянную базу, которую в случае надобности можно расширить. Они были строители-первопроходцы — не то что ленивые, беспомощные жители городов…

Правда, возможно, они все-таки туземцы. Однако чем больше Эвери об этом думал, тем менее вероятным ему это казалось. Нет, они не туземцы. Но и не морские свинки! Они уже изменили русло ручья, построили себе жилище. Это не морские свинки!

Эвери втайне надеялся, что эксперимент, который проводят они₉ имеет какой-то иной замысел. Теперь он понял, что его надежда была тщетной.

Он хотел еще некоторое время понаблюдать за лагерем, но Барбара почему-то забеспокоилась.

— Пожалуйста, милый, давай уйдем отсюда, — прошептала она. — Чем дальше, тем меньше мне это нравится. Один их вид вгоняет меня в дрожь.

Эвери сжал ее руку и кивнул.

— Чем выше заберешься, тем больнее падать, — ободряюще прошептал он, но голос его звучал неуверенно.

Они спустились с утеса. Эвери решил двинуться в глубь острова и обогнуть лагерь лесом. Но в это время одна из лун скрылась за облаками, и они решили воспользоваться наступившей темнотой, чтобы тихонько проползти мимо лагеря, держась по возможности ближе к морю.

Но облака, видно, не желали помочь им, и луна появилась вновь, когда Эвери и Барбара были как раз напротив часового. Он находился от них не более чем в сорока ярдах, и если бы он посмотрел в их сторону, то непременно заметил бы. Эвери сжал свой томагавк, но человек у костра, казалось, был всецело поглощен своим занятием. И в самом деле, стоит ли быть все время настороже, если лагерь окружен шестифутовым рвом!

Благополучно миновав лагерь, Эвери и Барбара еще два часа быстрым шагом шли вдоль берега. До рассвета они хотели уйти как можно дальше от лагеря золотых людей.

Наконец они устали настолько, что не могли больше идти, и расстелили свои спальные мешки прямо на песке. Они до того устали, что даже не могли заниматься любовью, и быстро заснули. До рассвета оставалось недолго.

Утром, несмотря на усталость, их снова потянуло друг к другу. Они — странно, но это было никак не связано с физическим влечением, — нуждались друг в друге. Их любовь была бурной, быстрой и чистой. Потом они выкупались в море. Завтрак рос прямо на деревьях, у которых они остановились.

— Боюсь, мы должны что-то решить, — нехотя сказал Эвери.

— Что решить, милый? — Барбара говорила «милый» при каждом удобном случае. Было так приятно произносить это слово. Так прекрасно.

— Или мы играем по правилам — и возвращаемся назад, — я обещал Тому вернуться через четыре дня, — или, как последние эгоисты, будем пользоваться случаем…

Барбара вздохнула. Ее не очень интересовала экспедиция. Но если это важно для Эвери, то важно и для нее…

— На самом деле, — наконец сказала она, — мы отсутствуем всего полтора дня. Если ты так настаиваешь, мы можем наверстать упущенное — но тогда нам нужно идти почти целый день, сколько хватит сил. — Она вздохнула. — Только в этом случае, я думаю, для любви времени не останется.

— Но когда мы вернемся, у нас будет для любви целая жизнь.

— И этого не хватит, — улыбнулась она.

Они — вернее, Эвери — решили рискнуть и идти вперед. Вряд ли им удастся второй раз проскочить незамеченными мимо лагеря золотых людей; а за потерянный день им придется расплатиться лишь болью в усталых ногах.

Но, как оказалось, расплачиваться не пришлось. Ранним вечером они достигли места, которое почему-то показалось Эвери знакомым. Здесь не было каких-то особых примет — берег как берег, — но Эвери чувствовал, что с этим местом у него связаны какие-то смутные ассоциации. Некоторое время он не мог понять, в чем дело, и вдруг все вспомнил.

— Вот здесь я видел металлическую сферу, — сказал он Барбаре. — А через несколько миль — скалистая заводь, где я нашел следы… Господи, кажется, это было так давно!..

Эвери со счастливой улыбкой взглянул на Барбару.

— Отсюда до Второго Лагеря два часа ходьбы, милая… Значит, это остров.

— Ты уверен, что это то самое место? — с сомнением спросила она. — Как ты узнал?

— Не знаю, но я узнал его. Не беспокойся, я не страдаю галлюцинациями.

Барбара просияла:

— Раз мы так близко, нам не надо спешить. Раз уж мы вернулись на день раньше, мы можем устроить себе роскошный отдых. Мы даже можем…

— Ничего мы не можем, — он прекрасно понимал, что она имеет в виду. — Том и Мэри беспокоятся о нас. Мы должны вернуться сегодня вечером.

Барбара не стала возражать:

— Зато теперь, когда мы знаем, что все в порядке, мы можем потом устроить себе настоящие каникулы — без рекордных переходов.

Эвери рассмеялся:

— Хоть на дюжину лет — если тебе так хочется — и совершенно бесплатно.

— Но это будет самое дорогое, — сказала она. — Наш медовый месяц еще не кончился. Давай продолжим его.

И они продолжили — пока не наступил вечер. Потом они еще раз искупались и наконец направились к лагерю, чувствуя себя двумя заговорщиками. Когда они проходили мимо заводи, Эвери вспомнил о земле, которая привиделась ему на горизонте. Он внимательно вгляделся в морскую даль, но горизонт был абсолютно чист. Должно быть, это была просто гряда низких облаков. Сейчас это не казалось ему важным. Гораздо важнее была рука Барбары, обнимавшая его.

Едва взглянув на их лица, Том и Мэри все поняли. Мэри увидела их издалека, и теперь они все четверо встретились на берегу. Они прыгали от радости, размахивая руками, словно не виделись долгие месяцы.

— Ну, — торжественно сказал Том, — вы оба выглядите совершенно замученными. Я вижу, нам придется за вами ухаживать, чтобы вернуть здоровье.

— Не здоровье, а силы, — отпарировал Эвери… — Кстати, мы нашли стоянку золотых людей. К тому же мы находимся на острове, Том, на маленьком острове. Черт его знает, как нам до сих пор удавалось избежать встреч с нашими соседями. Ничего не понимаю.

— У нас тоже есть новости, — сказал Том. — Мэри беременна. Сначала она сомневалась, но уже сейчас появились классические симптомы. — Он улыбнулся. — И это продолжается с раннего утра и до завтрака — так что всю работу пришлось делать мне.

— Чудесно, — сказал Эвери и поцеловал Мэри. — Надеюсь только, что тебе не захочется вдруг маринованного лука или чего-нибудь в этом роде. Ближайший магазин довольно далеко.

Барбара лукаво улыбнулась:

— И если я скоро не присоединюсь к тебе в нашей клинике, Мэри, знай, теория вероятности — форменная чушь.

Том вдруг посерьезнел:

— Будь я проклят, если знаю, как мы справимся без доктора, акушерки и всего такого.

Но Мэри выглядела совершенно спокойной.

— Не волнуйтесь. Как, вы думаете, рожали женщины предыдущий миллион лет?

Когда они вернулись в лагерь, Эвери сказал:

— Ведь мы так и не выпили шампанское, верно? Я знал, что рано или поздно нам представится для этого подходящий случай.

— Я постараюсь охладить его хотя бы до температуры моря, — отозвался Том.

ГЛАВА 21

Для всех, кроме Мэри, которую тошнило теперь утром, днем и вечером, следующие несколько дней оказались самым безмятежным временем с тех пор, как они здесь поселились.

Первым делом Эвери попытался нарисовать карту острова — пожалуй, «карта» было слишком громко сказано, это была скорее схема, основанная на неточных воспоминаниях и грубых измерениях. Однако протяженность Большого Путешествия была вычислена из времени, в течение которого они шли. Так что ошибка была не более нескольких миль.

Таким образом Эвери определил очертания острова. Он думал, хотя не был вполне уверен в этом, что очертания острова напоминают бутылку из-под кьянти. В первый день пребывания на острове ему показалось, что береговая линия, если не считать мелких деталей, медленно загибается в одном направлении. Теперь же выяснилось, что она идет почти прямо, резко поворачивая у горлышка «бутылки». По берегу до лагеря золотых людей оказалось около двадцати миль. Но если его предположения о форме острова верны, оба лагеря находятся почти напротив друг друга — в самом широком месте. По прямой расстояние между ними не превышало восьми-десяти миль.

— Теперь мы по крайней мере знаем, где они живут, — сказал Том. — И я уже не так уверен в нашей безопасности. Что-то подсказывает мне, что неприятностей нам не избежать.

— Возможно, — сказал Эвери. — Однако мы так давно живем довольно мирной жизнью — кроме случая с Первым Лагерем. Может быть, у них тоже достаточно здравого смысла, чтобы не испытывать судьбу. Если бы мы обнаружили их раньше и тоже напали на их лагерь, холодная война очень быстро превратилась бы в горячую.

— И все-таки, мне кажется, надо понаблюдать за их стоянкой, — заметил Том. — Они ничего не заподозрят, а мы, может, узнаем что-нибудь полезное.

Эвери покачал головой:

— Слишком рискованно. Нам с Барбарой повезло. А в следующий раз может не повезти. Как-нибудь потом мы попытаемся установить с ними дружеский контакт; но тут нужно действовать осторожно — очень осторожно.

Поэтому они и решили отложить это до лучших времен. И тем не менее, задетые тем, что золотые люди их опередили, Том и Эвери стали всерьез подумывать о строительстве постоянного жилья. По зрелом размышлении стало ясно, что беременность Мэри потребует немалых хлопот. Конечно, родить можно и в палатке, но им это представлялось совершенно диким. Кроме того, исходя из предположения — которое, по мере того как шло время, перерастало в уверенность, — что они вовсе не собираются предоставить им обратные билеты на Землю, становилось ясно, что Второй Лагерь не слишком удобное жилье на долгое время. Им понадобится более просторное поселение; и, как сказал Том — лишь наполовину в шутку, — если они собираются основать племя, им прежде всего следует застолбить приличный участок земли.

Становилось все жарче и жарче. Особенно страдала от этого Мэри. Жара и тошнота высасывали из нее все силы, и она становилась очень слабой и вялой. К счастью, дней через десять после возвращения Эвери и Барбары начался дождь — хоть и не ливень, а маленький муссон. Он лил беспрерывно чуть больше недели, и воздух стал прохладным и свежим. Не считая необходимых вылазок за пищей и водой, они почти все время проводили в палатках — читали, слушали музыку, занимались любовью.

Барбара страшно радовалась муссону, потому что это означало возможность больше времени проводить вместе с Эвери — ведь она так много хотела узнать о нем, так много рассказать о себе. И все же муссон имел один существенный недостаток — они не могли ничего приготовить на костре. И хотя они ели самые разнообразные фрукты, через некоторое время они начали тосковать по мясу и рыбе.

И вот однажды на рассвете дождь неожиданно кончился. Они вышли из палаток и изумленно смотрели на сияющий сквозь белесоватую дымку мир…

Эвери начал писать. Он писал как одержимый или как человек, который спешил наверстать напрасно потраченные годы.

Краски и холсты лежали в его чемодане долгие месяцы — забытые и отвергнутые. Но теперь он был глубоко благодарен им за то, что они существуют. Он был глубоко благодарен тем, кто дал ему их. И еще он просто благодарил судьбу за то, что живет.

Страсть к живописи снова овладела Эвери, он думал только о ней и еще о Барбаре. Охоту, рыбалку, собирание фруктов, поиски места для нового лагеря и даже купание он ощущал как досадную помеху живописи. Это раздражало его. Форма, рисунок, композиция — только это казалось ему действительно важным. Он начал смотреть на этот чужой мир новыми глазами.

Эвери смотрел на него, словно увидел впервые. Какому художнику выпадала такая невероятная удача? Работая, Эвери чувствовал себя совершенно счастливым.

Он писал все подряд. Он писал лес и море. Он написал Второй Лагерь и натюрморт с фруктами, кроличьими шкурками и томагавками. Он написал Тома и Мэри, купающихся в море, Барбару. Он писал даже крабов из скалистой заводи.

Как-то раз Том, который относился к увлечению Эвери с некоторым беспокойством, собрался идти на охоту и за фруктами. Когда Мэри чувствовала себя хорошо, он брал ее с собой; иногда уходил вместе с Барбарой — когда ему удавалось оторвать ее от беспрерывного восхищения величайшим со времен Леонардо художником.

Этот день положил конец их безмятежной жизни.

Эвери начал писать портрет Мэри — он думал, что это будет подарок ко дню рождения ее сына… Или дочери… Теперь Мэри чувствовала себя лучше, но утро по-прежнему оставалось для нее самым тяжелым временем. Она была вялой, любые усилия утомляли ее. Тем не менее утро было единственным удобным временем для позирования. Она считала, что должна работать, и точка зрения Эвери, что позирование это тоже труд, помогала ей преодолеть чувство вины оттого, что Барбаре приходится делать всю домашнюю работу.

В это утро Эвери и Мэри были в лагере одни. Запасы мяса и фруктов подошли к концу. Том и Барбара решили пополнить их. Револьвер они с собой не взяли, так как было принято оставлять его в лагере для обороны.

Время шло — правда, Эвери этого не замечал, — и Мэри устала. Они решили ненадолго прерваться. Эвери пошел купаться, а Мэри лежала на песке и смотрела на него. Вскоре он подошел к ней.

— Как насчет еще одного сеанса? Или ты устала?

Она кивнула:

— Спасибо, все в порядке. Только недолго, Том и Барбара скоро вернутся.

— Чепуха! Они ушли не больше часа назад.

Мэри рассмеялась:

— Том прав. Эта мания явно отрицательно действует на твои способности. Их нет уже больше трех часов.

Эвери ничего не ответил. Он был уже поглощен своей картиной. Только что он уловил у Мэри какое-то особенное выражение глаз, которое раньше упустил.

Вскоре он заметил, что она ерзает.

— Сиди спокойно, дорогая, а то твоя левая грудь получится похожей на дыню.

— Извини… Спина немного устала.

Он забеспокоился:

— Черт, что же ты сразу не сказала!.. Я сам виноват, это все моя проклятая мания. Том убьет меня, если увидит, как я тебя утомил. Давай я разотру тебе спину.

Она покачала головой:

— Я хочу, чтобы они поскорее вернулись. Прошло так много времени. Может, что-нибудь случилось?

— Да нет, что ты, — уверенно ответил Эвери. — Том ничего не упустит, да и Барбара тоже.

Мэри вытянулась на песке.

— Это я знаю.

Эвери сделал на портрете еще несколько мазков. Вдруг он сказал:

— Я тут думал, как назвать наш остров. Должен же он как-то называться. Как тебе нравится «Эльдорадо»?

Мэри улыбнулась:

— Вряд ли здесь есть настоящее золото — разве что золотые сферы и золотые люди.

Эвери отложил кисти и критически посмотрел на портрет. Потом повернулся к Мэри:

— Прости за избитое выражение, дорогая, но не все золото, что блестит… Да, я все меньше и меньше возмущаюсь ими — потому что ты и Том, я и Барбара нашли здесь нечто, что может быть и не золото, но, черт возьми, ничуть не хуже… Я никогда не был так счастлив… Да, «Эдьдорадо» — это подходящее имя. Когда наши вернутся, обсудим.

Мэри села и с тревогой оглядывала пустынный берег и зеленую стену леса.

— Хоть бы они скорее вернулись. Мне страшно. Я чувствую, должно что-то случиться.

— Чепуха, — начал Эвери. — Это все твое состояние.

Он остановился. Слова замерли у него на губах.

Ярдах в сорока от них из леса появился человек.

Это был Том. Он шел пошатываясь, неуверенно переставляя ноги — словно пьяный, который старается найти дорогу домой. Когда он подошел ближе, Эвери увидел на его рваной коричневой рубашке красные пятна.

Мэри дико вскрикнула и вскочила на ноги. Эвери побежал к Тому.

Том беспомощно моргал.

— Прости, старина, — едва слышно пробормотал он. — Ничего хорошего… Эти ублюдки схватили Барбару. Я…

Внезапно он упал. Из его спины — у самого плеча — торчал обломанный конец дротика.

ГЛАВА 22

Кое-как, вдвоем, они подняли Тома по лестнице и втащили в палатку. Эвери осторожно уложил его на кровать лицом вниз.

Лицо Мэри побледнело, она вся дрожала. Но когда она заговорила, голос ее, ценой невероятных усилий, звучал почти спокойно:

— Ты можешь вытащить его, Ричард?

— Да, — ответил он с наигранной уверенностью. — ? Я вытащу… А ты сходи за водой… И вот что, Мэри, — не спеши. Поняла?

Она кивнула и вышла из палатки.

Сквозь всю его жалость и дружбу к Тому пробивалось нечто более эгоистичное, касающееся его лично. «Барбара, Барбара, — думал он. — Будь жива. О, любовь моя, будь жива…»

— Том, ты слышишь меня?

Эвери удивился, как грубо звучит его голос. Ое хотел знать. Он должен знать. Его охватило безумное желание схватить Тома и вытрясти из него правду.

— Том! Ради Бога, очнись!

Том не ответил. Он был без сознания. А когда он придет в себя, будет уже поздно.

«Боже! Не дай ему умереть, — взмолился Эвери. — Я должен знать. Должен!»

И вдруг паника прекратилась, и на Эвери снизошло холодное спокойствие. Пот ручьями тек по его лицу и попадал в рот. Он был холодный и горький. Эвери смотрел на Тома — восемнадцатидюймовый обломок дротика торчал из его спины. И сквозь уже высохшую и покоробившуюся ткань рубахи было ясно видно, как из раны толчками струится кровь, — он смотрел на Тома, и ему вдруг стало стыдно.

— Прости, старина, — виновато пробормотал он. — Тебя я залатать не могу, слышишь?

Он осмотрел конец дротика, по привычке бормоча про себя:

— Во-первых, это нужно вытащить. Во-вторых, есть только один чертов способ это сделать… Не держи на меня зла, Том. Что бы ни случилось, не держи на меня зла. Я всего лишь невежественный дурак, но я постараюсь сделать все как можно лучше.

Он осторожно и сильно потянул дротик. Ничего не произошло. Должно быть, он застрял в костях или в мускулах — а может, и то и другое.

Тогда он дернул посильнее. И тут тело Тома поднялось над кроватью на дюйм или два и плюхнулось обратно, издав какой-то неясный звук, то ли стон, то ли хрип.

«Боже милосердный, — подумал Эвери, — что же я делаю? Как бы то ни было, надо сделать это побыстрее. Мэри не может вечно сидеть там и мучиться».

Решение было очевидно и неизбежно; как ни ужасно, но сейчас надо относиться к Тому как к куску мяса. Раздумывать было некогда.

Он уперся ногой в поясницу Тома, ухватил конец дротика обеими руками, потянул что есть силы.

Дротик вышел из раны. И вместе с ним из груди Тома вырвался тонкий пронзительный животный крик, который вдруг резко оборвался, — к счастью, Том снова потерял сознание. Эвери боялся, что хлынет кровь, если он по неосторожности задел вену или артерию, — но ничего не случилось. Кровь текла с тела тонкой струйкой. Дротик выпал из дрожащих пальцев Эвери.

Вернулась Мэри с водой и бинтами. Ее появление взбодрило Эвери. Он разорвал на Томе рубашку и освободил рану. Затем начал смывать кровь, которая текла все медленнее.

— Ричард, как ты? — нежно и озабоченно спросила Мэри.

Голос ее звучал так, словно она говорила с ребенком, который еле сдерживается, чтобы не расплакаться.

Эвери принял ее игру.

— Ничего, нормально. — Он улыбнулся Мэри. — По-моему, ничего жизненно важного не задето. Он крепкий парень, твой Том. Однако вряд ли он будет кувыркаться через несколько дней.

Мэри, казалось, немного успокоилась.

— Я не знаю, чем помочь. Я чувствую… — голос ее осекся.

— Надо как-то остановить это проклятое кровотечение, — сказал Эвери. — Я попробую вставить в рану тампон, а потом как можно туже перевязать… Или ты можешь предложить что-нибудь получше?

Она покачала головой.

Они промыли рану и прикрыли ее ватой. Затем, пока Мэри придерживала вату, Эвери немного приподнял Тома и придал ему полусидячее положение.

Пока Мэри обрезала остатки рубашки, вата насквозь пропиталась кровью. Они положили новый тампон, еще больше, и снова зажали рану. Эвери наложил тугую повязку, пропуская бинт под мышками, через грудь и спину. Первая повязка состояла из шести слоев. На них сверху наложили еще четыре.

Когда Эвери пытался закрепить последний слой, Том неожиданно пришел в сознание.

— Спину жжет, — прошептал он. — Что у меня со спиной? Черт!.. — Он широко открыл глаза и попытался оттолкнуть руку Эвери. — Ричард, что ты?..

— Все в порядке, Том. Не беспокойся. Операцию провели по всем правилам, но пациент остался жив.

— Милый, — сказала Мэри. — Как ты себя чувствуешь?

К их удивлению, Том издал звук, который можно было принять за смех — правда, с трудом.

— Как я себя чувствую? Отличный вопрос! Дайте мне виски… О Господи! Они схватили Барбару.

Казалось, одно воспоминание об этом лишило его сил.

— Ты уже говорил это, — сказал Эвери, стараясь не выдать своего волнения. — Ради Бога, Том, что дальше?

Мэри достала бутылку виски и поднесла ее к губам Тома. Она держала ее так очень долго. Том захлебывался и кашлял, и виски текло по его груди. Кашель, видимо, причинял ему сильную боль.

Том усилием воли пытался сдержать боль и кашель.

— Мы, должно быть, подошли слишком близко к их проклятому лагерю… Нет, сказать по правде, мне хотелось на него взглянуть… Но мы не знали, что он так близко. Мы шли вдоль ручья. Барбара думала, что это тот самый, который они используют… А дальше мы почти наткнулись на одного из этих парней. У него были дротики, у нас — томагавки… Пару секунд мы стояли и смотрели друг на друга. Потом он начал перебирать дротики, и я крикнул Барбаре, чтобы она спасалась… Первый дротик нас не задел… Я остановился, чтобы бросить томагавк… и отстал. Барбара, наверное, услышала, что я остановился, повернулась и побежала ко мне. И тут я упал.

Он долгим взглядом посмотрел на бутылку, и Мэри дала ему отхлебнуть еще. Том старался сдержать кашель.

— Когда я пришел в себя, никого не было. Только томагавк Барбары валялся на траве.

Том нерешительно замолчал, избегая взгляда Эвери.

— Похоже, они боролись.

Он снова заколебался.

— Но там была только моя кровь… Ранили только меня… Только меня… Я подумал… Я подумал, что мне лучше умереть, но…

Он остановился и вдруг заплакал.

— Не знаю даже, как я дошел сюда, — пробормотал он. — Я только знал, что должен… Скажи что-нибудь, Ричард, ради всего святого, скажи что-нибудь… Ты должен воткнуть этот проклятый дротик мне в глотку!

Этот разговор, стыд, горе совсем истощили силы Тома. Он был еще в сознании, но голова его упала на грудь. Слезы текли по его лицу, капали с подбородка и смешивались с кровью и виски. Рыдания причиняли ему боль, но он не мог остановиться. Эвери осторожно уложил его на кровать.

— Ты не виноват, Том, — с трудом сказал он. — Рано или поздно это должно было случиться. Мне кажется, что такие, как они, думают и чувствуют совсем не так, как мы… И что бы ни случилось, я думаю, мы доведем это дело до конца.

Но Том его не слышал. Боль, волнение, слезы милосердно толкнули его во тьму небытия.

Мэри взяла руку Эвери и пожала ее. Рука была холодная и влажная.

— Что делать? — с отчаянием спросила она. — О Господи, Ричард, что делать?

Эвери, казалось, очнулся от сна.

— Я пойду искать Барбару, если она…

Он не договорил.

ГЛАВА 23

Эвери поудобнее устроился на толстой ветке высокого дерева, чуть выше того места, где ствол разделяется надвое. Он сидел неподвижно и настороженно. Прошло уже около получаса. Дерево находилось в пятидесяти ярдах от лагеря золотых людей, и Эвери мог наблюдать за ними сквозь треугольный просвет в листве. Скоро сядет солнце. И настанет время действовать.

Эвери был не из тех людей, которых привлекает насилие или война. Обычно он думал об этом со страхом. Но теперь его внезапная ненависть к этим людям, которые так грубо разрушили его маленький счастливый мир, была сильнее страха, она была так сильна, что превратилась в жажду мщения.

День, начавшийся так счастливо, обернулся страшным кошмаром. Нервный шок подействовал на Эвери как стимулятор. Позже, несомненно, наступит реакция, но сейчас он действовал как машина, чья сила и ум подчинены единой цели.

Эвери ничего не ел с самого утра, но он не чувствовал ни голода, ни усталости. Страх и ненависть питали его.

Властное желание найти Барбару не отразилось на его логике, которая управляла им как автоматом. Прежде чем покинуть лагерь, он позаботился о том, чтобы по возможности удобно устроить Тома. Он сходил к ручью за водой, — он понимал, что Мэри понадобится для раненого много воды, — принес фруктов. Это, по крайней мере, давало Мэри возможность не отлучаться и не оставлять Тома без присмотра. Когда Эвери убедился, что сделал все, что нужно, он вооружился двумя ножами и двумя томагавками и покинул лагерь. Было бы неплохо взять с собой револьвер, но он оставил его Мэри на случай нападения.

Идти пришлось гораздо дольше, чем он думал, — около четырех часов. Сначала он старался идти по следам Тома, но это оказалось безнадежным делом. Он был никудышным следопытом, поэтому вскоре от этой идеи пришлось отказаться. Было бы быстрее идти к лагерю золотых людей по прямой, в надежде натолкнуться на ручей, из которого они брали воду. Наконец он вышел к ручью, ему показалось, что это и есть тот самый ручей, но, когда он около двух часов шел вдоль него, оказалось, что ручей впадает в море на пустынном участке берега. К счастью, он узнал это место. Там возвышалась причудливой формы скала, которая привлекла его внимание, когда они с Барбарой обходили остров.

Теперь Эвери знал, где находится. Отсюда до лагеря золотых людей оставалось около шести миль. Он снова повернул в глубь острова, а затем пошел лесом, стараясь идти параллельно берегу. Вскоре он наткнулся на нужный ручей и дальше стал продвигаться медленно и осторожно, чтобы его не застали врасплох.

Обнаружив лагерь, Эвери стал искать место, откуда можно было бы за ним наблюдать. Сначала он подумал о скале, с которой они с Барбарой смотрели на лагерь, но скала оказалась слишком открытой. Наконец он решил забраться на дерево.

Наблюдение доставило множество важных данных для компьютера, который безостановочно работал в его мозгу. Ибо он увидел Барбару.

По-видимому, она была невредима. Это, по крайней мере, успокаивало. Но она была в таком состоянии, что ему сразу захотелось ринуться в бой, метнуть томагавк, освободить ее одной лишь силой и решимостью. Решимости у него хватало — а вот силы? Соотношение сил было четыре к одному — или, считая Барбару, — четыре к двум. Четверо золотых людей против двух человеческих существ. Компьютер тотчас выдал логический ответ. Надо ждать. Надо дождаться темноты. Силой здесь не обойтись, нужна другая стратегия.

Некоторое время Эвери смотрел на Барбару, и бессильный гнев клокотал в его душе. Они сорвали с нее одежду. Они обвязали ее ноги веревками, к которым были привязаны большие тяжелые камни. Она могла ходить, но должна была таскать за собой эти камни. Конечно, так ей далеко не уйти.

Они потешались над ней. Она была их новой игрушкой. Иногда они даже чем-то угощали ее и, очевидно, хотели сделать ее чем-то вроде служанки или любимой собачонки. Один из мужчин, между прочим, схватил ее и стал грубо заигрывать с ней. Сначала она пыталась бороться, но он показал ей, что сопротивление бесполезно, — ударил ее по голове, и она упала на колени, почти потеряв сознание. Барбара старалась безразлично переносить эти приставания. Но это только сердило хозяев — им хотелось видеть ее негодование и сопротивление.

Пока один мужчина держал ее, другой краской нарисовал на ее грудях и животе какие-то знаки, напоминавшие греческую «омегу». По-видимому, тут было нечто, что казалось мужчинам очень забавным; однако обе женщины смотрели на это с явным неудовольствием. Одна из них попыталась остановить мужчину, но он грубо оттолкнул ее.

Когда пришло время ужина, золотые люди сели за стол, а Барбара осталась скорчившись сидеть на земле. Одна из женщин дала ей чашу и миску с какой-то пищей. Но мужчины заметили это, и миска тут же полетела в сторону. Время от времени они кидали Барбаре объедки. Затем, заметив, что она ничего не ест, один из мужчин швырнул в нее тяжелой обглоданной костью. Удар опрокинул Барбару на землю. Остальные взрывом хохота приветствовали эту выходку.

Эвери старался не думать о том, что чувствует Барбара. Он пытался сосредоточиться на том, чтобы выработать эффективный план… План! Он уже придумал и отбросил не меньше двадцати разных планов.

В одном он был уверен — он должен постараться поставить их в максимально невыгодное положение. Значит, нужно дождаться, когда они улягутся спать. Эвери надеялся, что у костра останется только один часовой. Если учесть неожиданность нападения — он чувствовал, что с одним он справится, а вот с двумя — особенно, если эти двое мужчины — вряд ли.

Солнце опускалось все ниже, и золотые люди подбросили в костер побольше дров. И именно пламя костра натолкнуло Эвери на удачную мысль. Если, когда все разойдутся спать, ему удастся перебраться через ров и поджечь двери хижин, это поможет ему хотя бы временно задержать тех, кто внутри…

Если хорошо загорится… Но сначала надо проникнуть в лагерь и разобраться со стражей.

Его план еще не совсем сформировался, но он уже слез с дерева, отошел на сотню ярдов и, пока совсем не стемнело, начал собирать сухую траву и хворост. Пока он работал, ему окончательно стало ясно, как нужно действовать.

Перебраться через ров было нетрудно. Его ширина нигде не превышала трех ярдов. Эвери не сомневался, что сможет прыгнуть на три ярда, если хорошенько разбежится. Но вот сумеет ли он перепрыгнуть с вязанкой хвороста и двумя томагавками — это еще вопрос. Но он не очень сомневался в этом. Гнев, который он ощущал, не допускал сомнений.

Итак, если у костра останется один часовой, перепрыгнуть через ров, ударить часового томагавком, сунуть хворост в костер, свалить его на пороге одной из хижин, самому броситься к другой хижине и оглушить того, кто появится оттуда. И только после этого можно будет заняться Барбарой…

Отличный план, цинично подумал он. Он заранее требует стопроцентного везения и полной беспомощности золотых людей. Но компьютер в его мозгу отвергал этот цинизм. Он говорил ему, что этот план достаточно хорош. А вот если Эвери будет пытаться его усовершенствовать, то тогда, скорей всего, ничего не выйдет.

Эвери собрал траву и хворост и тщательно перебрал их, чтобы убедиться, что они действительно сухие. Потом он спустился к ручью и намазал грязью лицо и тело… Известный прием коммандос — как в лучших боевиках. Эвери мрачно усмехнулся. Усмехнулся при мысли, что экс-учитель Ричард Эвери берется с охапкой соломы и двумя самодельными томагавками победить четырех суперменов. А затем, как водится, спасает прекрасную девушку.

Год назад, всего лишь год назад, такое не привиделось бы ему в самом диком сне, а сейчас он оказался в ситуации более ужасной, чем самый страшный сон. Это был воплощенный сон — в трех измерениях, с натуральным цветом и стереофоническим звуком.

Он закончил свою маскировку, взял вязанку хвороста и травы и осторожно двинулся к вражескому лагерю. Он не стал забираться на дерево. Теперь это было уже ни к чему. Под покровом темноты Эвери пошел вдоль рва на расстоянии примерно двадцати ярдов в поисках удобного для переправы места. Найдя то, что нужно, он отошел подальше в лес, проверил, хорошо ли закреплены на поясе томагавк и ножи, и стал ждать.

Эвери сидел на земле, скрестив ноги по-турецки. Под левой рукой у него лежала вязанка травы, а правой он сжимал томагавк. Он знал, что, может быть, ему придется ждать не один час, но не хотел выпускать из рук оружие. Скорчившись в темноте, с обмазанным грязью лицом, с холодным гневом в душе, он чувствовал себя злобным гномом. Он попытался расслабиться и не смог — это раздражало его, потому что он понимал, что ждать, вероятно, придется долго, очень долго.

Ему хорошо было видно Барбару — она скорчившись сидела около костра и, очевидно, мерзла. У костра сидели только трое золотых людей — двое мужчин и женщина. Они пили какой-то напиток. Эвери от души надеялся, что они перепьются. И действительно, они становились все более шумными и возбужденными. Вскоре один из мужчин предложил напиток Барбаре. Он даже сделал какой-то, по-видимому, вежливый жест. Она отказалась. Другой мужчина расхохотался, схватил Барбару за волосы, запрокинул голову и силой влил напиток ей в рот. Барбара поперхнулась и закашлялась. На звук из хижины вышла женщина. Она встала на колени около Барбары и, видимо, пыталась ее успокоить. Вскоре ей это надоело, и она присоединилась к остальным. Барбара пришла в себя, подняла камень, который был привязан к ее ноге, и украдкой отошла от мужчин.

Эвери крепко сжал свой томагавк. Он заставит их заплатить за это. Время шло. Оно текло медленно, и Эвери начал опасаться, что золотые люди собираются пировать всю ночь, — возможно, они празднуют победоносную стычку с низшей расой.

Наконец мужчина и женщина поднялись и, зевая и потягиваясь, удалились в хижину. Теперь осталось двое. Эвери начал горячо молиться, чтобы оставшийся мужчина тоже ушел спать, а первую вахту несла женщина. К черту рыцарство! Все-таки с женщиной ему будет легче справиться.

Некоторое время казалось, что они собираются караулить вместе. Но в конце концов женщина ушла. Теперь у костра остались мужчина — и Барбара. Она скорчившись сидела вдалеке от костра и смотрела на мужчину. Время от времени мужчина вставал и обходил лагерь, пристально вглядываясь в окружающую темноту. Иногда он что-то говорил Барбаре на непонятном языке. В один из своих обходов он остановился у рва как раз напротив Эвери и секунду или две внимательно вглядывался в темноту. Эвери весь покрылся потом. Он был уверен, что мужчина видит его; но на расстоянии в тридцать ярдов, с перемазанным грязью лицом, заметить его было почти невозможно. Он сидел в тени кустарника, а небо было затянуто облаками.

Наконец мужчина повернулся и направился к Барбаре. Он поставил ее на ноги, ткнул пальцем в знаки на ее груди и животе, что-то сказал и рассмеялся. Потом сел и налил себе еще выпить.

Мужчина сидел спиной к Эвери. И Эвери почувствовал, что настало время действовать. Он медленно поднялся и сделал несколько осторожных движений, разминая затекшие ноги. Затем он внимательно осмотрел ров и почву перед ним. Он горячо молился, чтобы там не было никаких ям.

Наконец Эвери покрепче ухватил вязанку хвороста, отошел на несколько шагов и приготовился.

К счастью, подход ко рву оказался совершенно ровным. Эвери так стремился набрать скорость, что чуть не пропустил место, где берег резко обрывался в воду. Но он вовремя заметил это и прыгнул.

Как только он приземлился на другой стороне, его план — славный план — начал трещать по швам. Началось с того, что Барбара сдавленно вскрикнула. Внезапно возникший из темноты, он, должно быть, выглядел как демон, вырвавшийся из ада.

Как только Барбара вскрикнула, Эвери, не заботясь больше о скрытности, бросился к костру, и мужчина успел чуть обернуться. Удар томагавка, который должен был похоронить два фунта камня в его мозгу, лишь скользнул по его голове. Но все-таки он упал головой вперед и потерял сознание.

Эвери не подошел к поверженному противнику и только мельком взглянул на Барбару. Времени не было. Он сунул конец вязанки в огонь и заставил себя подождать, пока не увидел, что пламя охватило сучья, потом он подбежал к хижине, в которой спали двое, и свалил горящий хворост у входа. Дверь загорелась, вверх поднимались языки пламени и клубы дыма. Эффект оказался даже сильнее, чем Эвери ожидал.

Тем временем Барбара наконец поняла, что происходит. Она попыталась порвать ремень, которым к ее ноге был привязан камень. И тут план Эвери рухнул окончательно. Наконец-то он был рядом с ней, после всей этой изнуряющей неопределенности и ожидания, — и вместо того, чтобы удостовериться в том, что часовой убит, или броситься к другой хижине, чтобы оглушить женщину, если она выйдет оттуда, он думал только о том, как помочь Барбаре. На этот раз компьютер в его мозгу был побежден чувствами.

Эвери подбежал к Барбаре, опустился на колени, достал нож и начал перерезать кожаный ремень. До сих пор они не обменялись ни единым словом. Весь штурм продолжался не более десяти секунд.

Барбара подняла глаза. Ее первые слова, обращенные к Эвери, оказались почти воплем:

— Ричард, берегись!

Эвери опустил нож и бросился в сторону. Острие копья вонзилось в землю там, где он только что стоял.

Он вскочил на ноги и одним движением отцепил от пояса томагавк. Он не осознавал, что его зубы оскалены и что он рычит, как животное. Он видел лишь огромное могучее существо перед собой — человека, у которого из раны на правой стороне головы капала кровь. Человека с выражением гнева и боли в глазах, сжимающего в руке дротик. Он стоял не более чем в двух шагах от Эвери и что-то злобно бормотал.

Его компьютер вновь вернулся к власти. «Прикончи его! — кричал он Эвери. — Прикончи его или он прикончит тебя!»

Дротик метил прямо в Эвери, но он успел уклониться. С диким криком он поднял томагавк и бросился в атаку. То, что произошло дальше, было совершенно неожиданно. Вместо того чтобы уклониться от удара или отразить его, противник Эвери просто-напросто пригнулся.

Эвери уже не мог остановиться. Проносясь над его согнутой спиной, он попытался нанести удар — и промахнулся.

Мужчина резко выпрямился. Толчок подбросил Эвери вверх, он перекувырнулся в воздухе и плашмя грохнулся на землю. Затем он увидел занесенный над ним дротик. Он увидел дротик и позади него лицо, искаженное злобой и болью.

Мужчина поднял дротик для смертельного удара. Но тут внезапно на сцене появилось еще одно действующее лицо. Женщина. Но не Барбара.

Она что-то крикнула. Но мужчина, казалось, не слышал ее. Он неотрывно с грозной улыбкой смотрел на Эвери.

И вдруг Эвери узнал женщину. «Элетри!» Он не знал, зачем он назвал ее имя. Это было необъяснимо.

Только мужчина толкнул дротик, целясь в Эвери, как женщина схватила его за древко и дернула к себе. Она дернула слишком сильно. Дротик согнулся.

Его острие вонзилось женщине в живот. Она дико вскрикнула и рухнула на колени. Мужчина с изумлением смотрел на нее. Он с трудом осознавал, что произошло.

Компьютер щелкнул, и Эвери мгновенно воспользовался случаем. Он вскочил, ударил мужчину головой в солнечное сплетение. Он вложил в этот удар весь свой вес и был вознагражден тем, что его противник согнулся пополам, издав утробный звук. Голова его склонилась, и Эвери ударил его ребром ладони по мощной шее. Прежде чем мужчина упал на землю, Эвери со всей силы нанес ему удар ногой.

Одним прыжком он вскочил верхом на поверженного противника и принялся колотить его головой об землю — казалось, он не остановится, пока не иссякнут его силы.

Барбара оттолкнула его of неподвижно лежащих тел. В эти ужасные минуты она бешено пилила ремень, привязанный к ее ноге. Наконец ей удалось освободиться.

— Ричард! Ричард! — кричала она. — Бежим! Ради Бога!

Он непонимающе смотрел на нее. Наконец способность соображать вернулась к нему. Он в последний раз стукнул мужчину головой о землю и стал на ноги. Женщина лежала в луже крови и стонала. Эвери знал, что она спасла ему жизнь. Он хотел помочь ей — но… Но он не мог позволить себе этого. Из-за Барбары…

— Элетри, — тихо пробормотал он, — Элетри.

Под влиянием порыва, вспомнив случай у «птичьей клетки», он коснулся пальцами ее лба. Затем он оглянулся на загоревшуюся хижину. В любую минуту оттуда могли выскочить ее обитатели.

Он схватил Барбару за руку.

— Ров! Надо перепрыгнуть его. Разбегайся хорошенько. Это легко.

Барбара, обнаженная и босая, на секунду заколебалась. Затем она разбежалась и прыгнула Через ров. Она неловко с глухим стуком приземлилась на другой стороне, но одна нога ее свисала над водой. Эвери, который прыгнул секундой позже, схватил ее за руку, когда она уже начинала скользить вниз.

Пока он вытаскивал ее на берег, обитатели хижины проснулись и, прорвавшись сквозь пламя, охватившее вход, выскочили наружу.

Они выскочили оттуда обожженные, разъяренные и испуганные тем, что обнаружили у костра.

Барбара, по-видимому, потеряла сознание. Но Эвери подхватил ее на руки и бросился в благословенную темноту. Его утешала мысль, что врагам будет очень непросто сразу же броситься в погоню. В кои-то веки золотые люди также оказались в ситуации, которой не могли управлять.

Эвери, пошатываясь, пробежал со своей ношей сотни две ярдов. Затем силы оставили его, и они оба упали.

Барбара едва дышала. Несколько секунд они лежали голова к голове, постанывая и жадно вдыхая холодный воздух. Затем Эвери сел и прислушался. Не было слышно ни звука. Ничего, кроме шелеста вечернего ветерка в кронах деревьев.

— Ты можешь идти? — хрипло спросил он.

— Я… по-моему, да. Только медленно. Я босиком, они забрали мои ботинки.

Он встал.

— Держись за шею и обопрись на меня. Я понесу тебя еще немного, когда отдышусь. Мы должны успеть уйти как можно дальше… Ты ранена?

— Кажется, нет. А ты?

— Нет. Пошли. Нянчиться друг с другом будем потом.

— О милый, — сказала Барбара.

Слышать это было так чудесно. И действительно, что еще можно сказать?

Они с трудом двинулись дальше. Сначала Эвери поддерживал Барбару, потом некоторое время нес ее на руках.

Так они шли довольно долго — Эвери считал, что они прошли около двух миль, — когда Барбара вдруг заплакала.

— Что с тобой?

— Прости, Ричард… Я больше не могу.

— Я понесу тебя.

— Пожалуйста, не надо. Во мне будто все перетряхнули.

— Чертовски подходящее время копаться, что там у тебя перетряхнули, — неожиданно грубо ответил Эвери. — Иди, черт возьми. Или, по крайней мере, дай я тебя понесу. Завтра я снова буду вежливым и культурным, а сегодня ночью главное — остаться в живых.

Она позволила ему нести себя, но плач ее постепенно перешел в рыдания. Наконец он поставил ее на землю.

— Что с тобой? — грубо спросил он. — Черт возьми, ты что, ранена?

— О милый, — простонала она. — Я не ранена. По крайней мере, я надеюсь, что я не ранена… Я хотела тебе сказать, но не так… Я не знаю… но…

Рыдания мешали ей говорить.

— Любимая, что с тобой? — голос его стал нежным. — Мы уже в безопасности. Мы можем остаться здесь, если хочешь. Вряд ли они сразу бросятся искать нас. У них и так хватает хлопот.

— О милый мой, — сказала она. — Я беременна, и я ужасно боюсь за малыша. — Она дрожала. — Мне так плохо, будто что-то случилось.

Эвери обнял ее. Он прижал ее к себе и бормотал нежные, бессмысленные слова.

— Не бойся, любовь моя, — прошептал он наконец, хотя сам теперь боялся. — Мы отдохнем здесь. А как только рассветет, пойдем домой.

Он произнес слово «дом», и это не показалось ему странным. Дом — это любовь и безопасность, это уют, знакомые запахи, заведенный порядок. Дом — это Второй Лагерь, Том и Мэри. Дом — это понятие, смысл которого они научились ценить и понимать на чужой планете, световыми годами отделенной от Земли…

Они не спали. Эвери рассказал Барбаре, как вернулся Том и как он вытащил у него из плеча обломок дротика. Затем, чтобы отвлечься от собственных страхов, они смотрели на звезды теперь уже знакомые и милые звезды, — соединяли их в созвездия и придумывали имена для них… И еще они думали о своем будущем ребенке и, как умели, молились о том, чтобы не потерять его…

О чем только они не шептались, но ни разу не заговорили о золотых людях. С первыми лучами солнца они встали, размяли усталые и затекшие ноги и побрели ко Второму Лагерю.

Беспокойство Барбары прошло. Она по-прежнему чувствовала себя счастливой. Но когда, при свете раннего утра, она увидела на своем теле странные знаки, ее вдруг снова сильно затошнило.

ГЛАВА 24

Они добрались до Второго Лагеря чуть позже полудня. Эвери отдал Барбаре свою вымазанную грязью рубашку. Они отправились в путь перед самым рассветом, но так вымотались и ослабели, что шли очень медленно. Вместо того чтобы идти прямо к лагерю, они направились к морю. Барбару преследовало навязчивое желание искупаться. Для нее это значило гораздо больше, чем просто смыть краску, которой ее испачкали; это означало символическое очищение от всего, что ей довелось перенести. Для Эвери купание имело чисто практическое значение. Он весь был покрыт остатками засохшей грязи. Грязь покрывала его лицо, руки, тело, она засохла в складках кожи и даже в волосах. Все тело страшно чесалось. Он с нетерпением думал о прохладной морской воде.

Вскоре, как ни странно, они воспряли духом. Они смотрели друг на друга и смеялись. Солнечное тепло, казалось, растопило их усталость и даровало им силу радоваться друг другу. Они снова ожили, чтобы участвовать в том чудесном приключении, которое называется жизнью.

Наконец они вышли к морю, которое сияло золотом в лучах утреннего солнца. Они с удовольствием погрузились в его прохладные воды. Это было крещение, которое смывало с них все ужасы прошедшей ночи.

Барбаре понадобилось немало времени, чтобы стереть синие знаки на теле — ей так и не удалось избавиться от них окончательно. Она так яростно терла их, что через несколько минут на груди и на животе появлялись красные пятна. Наконец она остановилась. Но бледно-синие очертания знаков все-таки остались на покрасневшей, болезненно-раздраженной коже.

Они обсохли под ветром и солнцем, пока шли вдоль берега. Затем Барбара снова надела рубашку, и они направились к лагерю. Там их ожидала приятная неожиданность. Том был — по его словам — вполне в состоянии ходить и говорить. Рана на его теле, закаленном постоянной деятельностью и здоровой жизнью, заживала гораздо быстрее, чем пустяковая царапина год назад. Но он был узником лагеря, потому что у него еще не хватало ни сил, ни мужества спуститься по лестнице.

Он увидел Эвери и Барбару, когда они шли по берегу, он так кричал и размахивал руками, что рана чуть не открылась снова. Мэри вперевалочку спешила к ним навстречу — уже заметный живот заставлял ее сдерживать бег.

Она подбежала к Барбаре. Они в неудержимом порыве обнялись и тут же начали плакать и смеяться. Эвери с наслаждением наблюдал за этим спектаклем. Том беспомощно и нетерпеливо топтался на вершине скалы.

Барбара и Эвери страшно проголодались. В лагере не было мяса, и они наскоро перекусили фруктами. Потом, пока Барбара заканчивала свой рассказ, Эвери пошел за крабами — самым надежным источником мяса — для главного блюда. Вскоре, поглощая крабов, они позволили себе роскошь выпить немного виски. Виски оставалось совсем немного, и Том использовал большую часть оставшихся бутылок, как он убежденно говорил, в чисто медицинских целях.

Но Барбара больше не нуждалась в том, чтобы поддерживать себя виски. Теперь у нее было кое-что понадежнее.

Мэри довольно пррсто одной фразой выразила общее чувство, когда произнесла тост:

— За нас четверых — и за ту любовь, которую мы все разделяем.

По мнению Эвери, это было удивительно точно. Конечно, в глубине души он не мог любить Тома и Мэри так, как он любил Барбару; но он несомненно любил их. Они стали его друзьями и его семьей. Они стали частью его самого. Эвери чувствовал, что без них он не мог быть вполне человеком. Он даже радовался осознанию этой зависимости и поднял свой стакан, присоединяясь к словам Мэри.

После обеда Эвери сходил на охоту, чтобы пополнить запасы мяса. Хотя он ничего не сказал остальным и был в приподнятом настроении оттого, что ему удалось спасти Барбару, он был убежден, что их борьба с золотыми людьми не закончена. Да, сейчас они потерпели поражение, один из них умер или серьезно ранен; но, исходя из того, что Эвери уже знал о них, он считал, что они не позволят ситуации остаться такой, как есть. Это были заносчивые и высокомерные люди, которые гордились своей физической силой и презирали тех, кого считали низшими существами. Спасение Барбары нанесло им не только физический, но и моральный ущерб. Они это просто так не оставят. Для них то, что произошло, было всего лишь вторым раундом состязания. Рано или поздно они попытаются дать решительный бой. Кроме всего прочего, это просто необходимо для их самоуважения.

Так думал Эвери, когда шел к «своей» колонии кроликотипов, исполняя привычную работу. Добыв четырех зверьков, он направился назад к лагерю. Он шел не так, как обычно — с беззаботной самоуверенностью, — он шел как человек, за которым охотятся, который может в любую минуту столкнуться со своими преследователями. Он боялся и знал, что у него есть причины бояться. До тех пор пока с золотыми людьми не будет установлен мир или пока они не разобьют их, обитателям Второго Лагеря придется привыкнуть к этому состоянию постоянной настороженности. Дважды Эвери возвращался по своим следам и, спрятавшись в кустах, ждал, не появятся ли преследователи. Но никто не преследовал его. Только его собственный страх.

Вечером, после того как все поели и наслаждались покоем, уютно сидя у костра, Том заговорил о золотых людях и о том, чего от них можно ждать.

— Если вы спросите меня, — после короткого молчания сказал он, — то я скажу, что эти ублюдки, которые так ловко метают дротики, непременно попытаются нанести нам ответный удар… и не слабо… Я только надеюсь, они подождут, пока я встану в строй.

— Я думаю, им придется сдерживаться ближайшие несколько дней, — заметил Эвери.

Но это был просто прием. На самом деле он не верил в это. Он просто хотел поддержать их дух.

— Одно утешение, — сказала Мэри. — Им будет нелегко атаковать наш лагерь.

— От души надеюсь, что они все-таки попытаются, — зло сказала Барбара. — Ничто не доставит мне большее удовольствие, чем сбросить тяжелые камни на головы этих дикарей.

Эвери улыбнулся.

— Будем надеяться, что это удовольствие заставит тебя ждать, пока… — Он хотел сказать «пока Том не поправится, пока вы обе не родите, пока мы все не умрем от старости». Вместо этого он продолжил: — Пока все мы немного не отдохнем… Лично я был бы счастлив предложить им мировую — если они появятся.

Том фыркнул:

— Они не из тех, кто любит тянуть время.

— Нет, — сказал Эвери, сдерживая дрожь. — Я и не думаю… Ну, а теперь вам с Мэри пора идти спать. Вы оба неважно выглядите. Сначала подежурю я, а потом немного Барбара.

— Будем дежурить вместе, — твердо сказала Барбара.

Мэри заспорила:

— Вы двое делали сегодня всю работу. Мы с Томом вполне можем…

— Это приказ, — улыбнулся Эвери. — Я командир экспедиции или нет?

— Нет, — сказал Том, — ты всего-навсего возомнивший о себе бойскаут. — Он повернулся к Мэри: — Идем, мой колобочек. Если мы не выполним то, что приказывает этот вонючий командир, не видать нам медалей за хорошее поведение.

Несмотря на протесты, Мэри явно почувствовала облегчение, когда Том увел ее в палатку.

Страхи Барбары, что события предыдущих дня и ночи лишат ее ребенка, которого она уже носила, теперь рассеялись. Ее желудок опять успокоился, и она начала чувствовать, что, несмотря на сильные потрясения, доносит его до нужного срока.

Барбара радовалась тому, что забеременела. Она знала теперь, как страстно хочет ребенка от Эвери. И еще, наверное, потому, что Мэри тоже беременна, она чувствовала, что это еще больше сблизит их всех четверых.

Пока она и Эвери дежурили, они развлекались тем, что придумывали разные детские имена. Если родится мальчик, Эвери хотел назвать его Джесон. Барбара возражала, что тогда другие дети (какие другие дети?) будут смеяться над ним. Лучше его назвать Эндрю. Но у Эвери когда-то учился Эндрю — ужасный мальчишка с перочинным ножиком и склонностью испытывать его на своих товарищах, — так что Эндрю был отвергнут.

Эта игра — восхитительная, бессмысленная игра — продолжалась несколько часов. Они перебрали все мыслимые имена для мальчиков и наконец остановились на имени «Доминик». Затем приступили к девичьим именам.

И тут случилось несчастье.

Из палатки, где спали Том и Мэри, послышались какие-то неясные звуки, но это не показалось им необычным. Вдруг раздался глубокий стон — нельзя было понять, кто стонал — Том или Мэри. Затем стон перешел в дикий пронзительный крик, и тогда они поняли, что это Мэри.

Крича, Том выпрыгнул из палатки:

— Ради Бога! — Он заикался. — Что-то происходит! С Мэри плохо!

Что-то действительно происходило с Мэри.

Барбара боялась выкидыша. Мэри нет. Но напряжение и тревоги последних двух дней легли на нее непосильным бременем. И ее тело по-своему пыталось облегчить это бремя. Какая страшная ирония судьбы, что именно Мэри должна была расплатиться за всех…

Они выгнали Тома из палатки — Эвери официально приказал ему дежурить, — пока они делали все, чтобы помочь Мэри. А могли они очень мало.

Ни Эвери, ни Барбара раньше никогда не присутствовали при родах — не говоря уже о выкидыше, — но, к счастью, Барбара получила кое-какие полезные познания, когда исполняла роль сиделки в воображаемой больнице, спроецированной на десять миллионов экранов в далеком конце Вселенной.

Схватки были резкими и сильными. И поэтому, к счастью, выкидыш оказался полным. Через двадцать минут Эвери держал в окровавленной руке жалкое, трогательное тельце пятимесячного младенца — похожего на печального крошечного Будду; обвивающая его пуповина была почти такой же толщины, как ручки и ножки. Ребенок целиком помещался на ладони Эвери. В другой руке Эвери держал плаценту, соединенную с ребенком нитью, которая пока еще была нитью жизни.

Казалось, этот крошечный человечек не умер, а просто спит. Но это была всего лишь бледная иллюзия, которая тут же рассеялась.

— Заверни его, — скомандовала Барбара твердым голосом. — Заверни его и вынеси.

Мэри билась в истерике. Барбара, как могла, старалась успокоить ее.

Эвери нашел какую-то ткань. Это, вероятно, была чья-то рубашка или сорочка. Он не знал, да это его и не заботило. Он спеленал ребенка осторожно, словно боялся ему повредить, словно он в любую минуту мог заплакать. Затем вышел из палатки.

Он собирался унести ребенка из лагеря, но Том не пустил его.

— Я хочу видеть моего ребенка.

Его голос звучал так же твердо, как у Барбары.

Эвери осторожно развернул маленький сверток, и в мерцающем свете костра они с Томом молча смотрели на сморщенное, но в то же время странно спокойное личико.

— Он был бы славным малым, — с трудом сказал Том. — Это мальчик?

— Прости, Том. Я не знаю. — Эвери чувствовал себя несчастным, видя горе Тома и Мэри. — Хочешь, чтобы я посмотрел?

— Нет, — сказал Том тем же твердым голосом. — Не тревожь его. Пусть теперь отдыхает. Ему туго пришлось. Ему нужно чуточку отдохнуть, верно?

Эвери старался сдержать слезы, что текли по его лицу. Он старался загнать их обратно в свои глаза. Но они не слушались.

Том и Эвери смотрели на трупик ребенка, который никогда не будет жить на свете, и их слезы капали на маленькое, странно мудрое личико. Их слезы смешивались: привет и благословение. Прощанье. Первое и последнее, что все-таки должен получить в этом мире человек.

— Мне лучше пойти к Мэри, — наконец сказал Том. — Теперь я нужен ей. Теперь я ей очень нужен.

И странно, но именно Том успокоил Эвери.

— Ричард, — спокойно сказал он. — Ты не должен ничего говорить. Я знаю. Он принадлежал всем нам. Так есть, и так будет. Что бы ни случилось, это принадлежит всем нам… Я останусь с Мэри. Все будет хорошо.

Он повернулся и пошел к палатке.

Эвери заботливо завернул ребенка. Он был еще теплый — и это тепло создавало мучительную иллюзию жизни.

ГЛАВА 25

Эвери похоронил младенца уже на рассвете. Барбара не отпустила его из лагеря ночью, и поэтому обломок крушения, который был ребёнком Тома и Мэри, немо и неподвижно лежал на земле под сверкающим звездным балдахином.

Остаток ночи никто не спал. Физически Мэри чувствовала себя лучше, чем кто-либо смел надеяться. Но горе, словно льдом, сковало ее. Она не плакала и казалась опустошенной. На сердце ее лежал камень, и никто, даже Том, не мог помочь ей освободиться от него. Конечно, этот камень не останется с ней навсегда, но до тех пор, пока боль не притупится, она будет носить его в себе.

Эвери покинул лагерь на рассвете, взяв с собой томагавк и, теперь уже холодный, маленький сверток несбывшихся надежд. Он не стал уходить далеко от лагеря. Он пошел к ручью, где они брали воду, и стал искать высокое дерево, которое легко можно было бы узнать. Он нашел такое дерево у самой кромки воды. Он почему-то подумал про себя: «Малышу это понравится. Здесь тень и журчание ручья… И ему не будет здесь одиноко, потому что мы будем приходить к нему каждый день».

Затем он положил сверток на землю и начал томагавком копать в мягкой земле маленькую могилу.

Наконец он выкопал достаточно глубокую яму. Он положил младенца — по-прежнему завернутого в рубашку Тома — в землю, которая уже была теплее, чем его тело.

Эвери не очень верил в Бога. Но было что-то, он чувствовал, было что-то, что он должен сказать. Говорить — совсем не то, что подумать, — даже если этого никто не слышит. Это что-то вроде обряда. Это должно звучать как реквием.

— Здесь, — произнес он твердым, но спокойным голосом, — я предал земле чужого мира часть того, что я люблю, часть Земли. Если бы этот ребенок остался в живых, этот мир был бы его родиной… Возможно, это первый представитель разумной расы, родившийся на этой планете… Но я даже не знаю, почему мы попали сюда с Земли или почему Бог — если это Бог — лишил этого ребенка права на жизнь… Но я знаю — тем, что мы похоронили здесь частицу нашей жизни, мы накрепко связаны с этим местом, которое уже не можем покинуть. Мы установили связь и владение, ибо здесь осталось нечто от двух людей, которые были счастливы вместе и теперь вместе должны страдать. Их мертворожденный ребенок уже удобрил почву земли, на которой мы до сих пор были чужими. Теперь это наше, ибо мы и эта земля теперь связаны чем-то тайным и глубоким… Я больше не могу ничего сказать, потому что я не знаю, можно ли сказать больше. Разве что… Во имя Тома, Мэри, Барбары и меня — Аминь.

Опечаленный и несколько удивленный своими собственными мыслями, Эвери принялся закапывать могилу. Затем он тщательно заровнял землю и направился в лагерь.

Пока он шел, нелепая арифметика занимала его. Первое: Том ранен; второе: Барбару похитили; и, наконец, третье: ребенок убит. Первое, второе, третье. Что же будет четвертым, пятым, шестым? Что еще? Первое: Том ранен; второе: Барбару похитили, и, наконец, третье: ребенок убит…

Ребенок убит. Это самое главное. И теперь это угрожает другому ребенку. Неужели и он тоже будет постоянно подвергаться опасности до или после рождения? И ему придется научиться жить в страхе, который он не в состоянии понять?

Ранним утром, шагая по хорошо знакомой дороге, Эвери нашел ответ на этот вопрос.

Завтрак прошел в угрюмом молчании. Мэри уже могла ходить, но она предпочла остаться в палатке — смотрела в пустоту, ничего не хотела, ничего не ела. Остальные, однако, проголодались. Они негодовали на этот голод, но все-таки ели. Каким-то образом — наверное, из-за неизвестных химических процессов, — горе обострило аппетит. Это смущало их, но, видимо, недостаточно сильно.

Эвери смотрел на Барбару, словно она была для него чужая. На некоторое время она должна стать для него чужой, потому что то, что он собирался сделать, он должен сделать один.

— Как ты думаешь, ты сможешь поднять этот камень? — без предисловия спросил он Тома, указывая на камни, разложенные вокруг лагеря на случай штурма.

Том удивленно поднял брови.

— Могу и поднять, и бросить. Другое плечо у меня в полном порядке.

— Давай посмотрим.

Том выбрал камень.

— Ну и что ты хочешь, чтобы я сделал — превратил его в кокосовый орех?

— Нет, просто брось как можно дальше.

Лагерь возвышался над берегом и поэтому Тому удалось метнуть камень на тридцать ярдов. Но это усилие, видимо, причинило ему боль.

Однако Эвери остался доволен. Он повернулся к Барбаре:

— А ты?

— Сейчас не время для игр, Ричард.

— Это не игра. Попробуй.

Барбара ухитрилась побить рекорд Тома на десять ярдов.

— Неплохо, — сказал Эвери. — Если Второй Лагерь атакуют, вы вдвоем сумеете удерживать его некоторое время — только не забывайте уворачиваться от дротиков.

— Совершенно лишне напоминать мне об этом, — сердито сказал Том. — К тому же у нас есть револьвер, и у нас есть ты. Так что, если они попытаются штурмовать лагерь, дорого бы я дал, чтобы взглянуть на это, — для них это будет форменное самоубийство.

— У вас не будет револьвера, и с вами не будет меня, — возразил Эвери. — Во всяком случае, несколько часов… И мне все равно, устроите вы избиение или только удержите форт.

Том понял.

— Мы сможем удержать форт, если надо… Но почему ты не хочешь немного подождать?..

— Ждать? Потому что я не считаю, что это такой уж замечательный выход, — отрезал Эвери.

Барбара не хотела ничего понимать.

— Ричард, ведь ты не уйдешь опять? Мы только что вернулись, и мяса у нас достаточно, и Мэри..

— С Мэри все будет в порядке, — сказал Том. — Не беспокойся, Барбара. До сих пор Ричард делал все правильно. И сейчас он знает, что делает.

Однако Барбара упорствовала:

— Милый, не можешь же ты…

— Совершить убийство? — спросил Эвери. — Раньше у меня и мысли об этом не было. Но я перестал быть цивилизованным человеком позавчера. Все мы хотели жить в мире. Однако дело обстоит так, что теперь мы должны жить в постоянном страхе. Если мы ничего не сделаем, то, что случилось с Томом, может повториться со мной. Да, пока мне везло, — но даже если со мной ничего не случится, этот страх… Ты носишь ребенка. Я не хочу рисковать, не хочу, чтобы с тобой получилось так, как с Мэри.

— Поддерживаю и одобряю, — веско сказал Том. — Между прочим, мне пришло в голову, что у них тоже может быть что-то вроде нашего револьвера.

— Тогда желаю вам удачи, — сердито ответил Эвери. — Я не герой, да и образ средневекового рыцаря меня не привлекает. Так что я не собираюсь затевать дуэль… Наверное, те, кто забросил нас сюда, рассчитывали на хорошую потасовку… Но черт с ним. Если уж я должен драться, то я буду драться с умом. Никакого геройства — только продуманное, полное истребление, которое принесет нам безопасность.

— Ну, парень, — нарочито легкомысленно сказал Том, — видно, не много пользы ты вынес из школы.

— Милый, — жалобно лепетала Барбара, — только вернись. Только вернись.

Эвери равнодушно поцеловал ее.

— Присматривайте за Мэри. И скажите ей, что я пошел на охоту. — Он горько рассмеялся.

С собой он взял револьвер и штук двенадцать патронов. И еще нож и томагавк. Барбара проводила его до деревьев, но он не поцеловал ее на прощанье. Только на секунду крепко прижал к себе. Он уже стал ненавистен и отвратителен самому себе, потому что грубая жажда мщения овладела его душой и разумом.

Он стремился отомстить и это ужасало его. Он шел, и револьвер в такт шагам постукивал его по ноге. Казалось револьвер имеет свою собственную волю, а он, Эвери, только следует за ним.

Теперь Эвери знал дорогу и шел быстро. Он предполагал, что достигнет вражеского лагеря, — как легко он стал думать о них, как о врагах! — меньше чем за два часа.

Но непредвиденные случайности мешали ему. Это не предвещало ничего хорошего. Дважды он спотыкался о выступающие корни деревьев и падал. Один раз он заметил небольшое стадо носороготипов, и ему пришлось сделать изрядный крюк, чтобы обойти их. Один носороготип не был помехой, но с пятью приходилось считаться.

Наконец он наткнулся на ручей, который снабжал водой золотых людей. Наткнулся почти в буквальном смысле слова, потому что свалился в него. Он подошел к ручью слишком близко, и мягкая почва обрушилась, так что он с плеском погрузился в воду футов на пять. Едва он встал на ноги, как мельком увидел напротив берега что-то длинное и услышал плеск. Он быстро выбрался на берег. «Крокодил», дремлющая плавучая смерть, смотрел неподвижным свирепым взглядом в испуганные глаза Эвери.

Эвери прошел еще около мили, как вдруг обнаружил, что потерял револьвер. Надеясь, что ему повезет, он вернулся к ручью по своему следу. «Крокодил» был еще в воде; но на другом берегу — то ли он не заметил этого раньше, то ли там этого не было — лежала часть туши какого-то животного.

Он удовольствовался тем, что обследовал кромку воды, но револьвера не нашел. Он попытался отогнать «крокодила», швыряя в него камнями, но животное ничуть не испугалось и, по-видимому, думало, что это игра.

Наконец он решил прекратить эти бесплодные поиски.

Револьвер потерян. Теперь у него только нож и томагавк. Самое разумное было бы вернуться во Второй Лагерь. Всего случившегося было достаточно, чтобы убедить любого здравомыслящего человека в том, что вряд ли дело, начавшееся так неудачно, может закончиться успешно. Но Эвери не был более здравомыслящим человеком. Он стал человеком, одержимым манией убийства.

Эвери проклинал «крокодила», проклинал револьвер, проклинал золотых людей — и продолжал идти. Через полчаса он достиг их лагеря.

Эвери осторожно приблизился к лагерю и некоторое время наблюдал за ним с безопасного расстояния — ему казалось, что он смотрел так около часа, хотя на самом деле прошло всего несколько минут. Он не заметил никаких признаков жизни — даже костра. Следовательно, в лагере никого не было.

Эвери подождал еще немного, чтобы окончательно увериться в этом. Наконец он уже не мог больше сдерживаться и решил рискнуть. Мостик был перекинут через ров, и Эвери, успокоившись, решительно перешел через него.

Он увидел хижину, к дверям которой бросил горящую вязанку хвороста. Вход ее обгорел, но сама она осталась цела. Эвери в замешательстве огляделся. И тут он услышал какой-то звук и понял, что лагерь не совсем пуст. Протяжный низкий стон доносился из неповрежденной хижины. Эвери на цыпочках подошел к двери хижины, замер и прислушался. Вскоре стон повторился снова. Он был такой низкий, что нельзя было с уверенностью сказать, кто это стонет, мужчина или женщина.

Эвери не мог больше оставаться в неизвестности. Ему уже стало казаться, что это его собственное воображение выкидывает такие штучки. И тогда, подняв томагавк и держа наготове нож, он стремительно прыгнул в дверной проем.

Он замер, кровь застыла у него в жилах.

Женщина, которая спасла ему жизнь, которая приняла на себя удар дротика, предназначавшийся ему, лежала на кровати. В руке она держала небольшой черный тусклый предмет, по форме напоминавший яйцо, к которому приделана рукоятка. Острый конец яйца был направлен на Эвери. Эвери почудилось в середине яйца какое-то мерцание. Но, может быть, это ему только показалось.

Живот Элетри был плотно забинтован, но кровь проступала через повязку.

Она и Эвери несколько секунд пристально смотрели друг на друга, затем она снова застонала. Она уже не была больше той сильной самоуверенной золотой женщиной. Теперь она стала бесформенной грудой плоти, измученной болью и одиночеством. Она умирала.

Эвери уже не думал ни о чем, кроме того, что она умирала. Он вспомнил, зачем он пришел сюда, и ему стало стыдно.

Он медленно опустил томагавк и убрал нож. Яйцеобразное устройство, которое она держала в руке, следовало за его движениями.

— Элетри, — сказал он. — Прости меня.

Он шагнул к ней. Конец непонятного механизма в ее руке вдруг замерцал ярче, и Эвери почувствовал сильное жжение. Но затем сияние угасло, а вместе с ним и ощущение жжения. Она опустила этот странный предмет.

И улыбнулась ему.

Эвери подошел к ней и опустился на колени.

— Рии-чар, — сказала она. — Рии-чар.

Эвери взял устройство из ее ослабевших пальцев и отложил его в сторону. Он осторожно сжал ее руку.

«О Господи, — подумал он. — Почему мы не можем поговорить друг с другом? Почему я не могу хоть немного утешить ее? Почему я не могу даже солгать ей? Ну вот, ради нее Ричард Эвери лжет. О, Господи! Зачем между нами этот барьер — этот никчемный, бессмысленный барьер языка?

Бога нет — зло подумал он. — Бога нет — потому что умер ребенок, потому что умирает женщина, потому что мы, те, кто остался, хотим перебить друг друга, как дикие животные. Что должен сделать Бог в такой запутанной ситуации? Нет Бога, кроме жизни. Только жизнь свята. И когда она уходит, это означает смерть Бога».

Женщина снова застонала: «Рии-чар!»

Она крепко сжала его руку. Голос ее звучал умоляюще. Она не могла произнести ничего, кроме его имени, но глаза ее говорили красноречивее слов.

Вспомнив ее жест, Эвери коснулся пальцами сначала ее лба, потом своего.

— Милая Элетри, — пробормотал он. — Милый враг, милый друг. Почему, почему, во имя неба, мы не сумели понять, как нам жить друг с другом? Но тебя это больше не волнует, верно?.. А ты знаешь, что даже для нас, для людей другой расы, ты и подобные тебе прекрасны? Мы ненавидели вас, и все-таки мы восхищались вами. Вы, я думаю, презирали нас и, возможно, недооценивали… Но хватит об этом. Я хочу помочь тебе. Ты была такой гордой и прекрасной… Я хочу помочь тебе…

— Рии-чар! — Это слово звучало, как вопль — вопль, вырвавшийся из измученного тела. Она корчилась от боли, но все-таки у нее хватило силы пошевелить рукой.

— Рии-чар! — Элетри показала на предмет, который он убрал от нее.

Эвери понял. Он подумал, что понял, и вложил этот предмет ей в руку.

Она попыталась удержать его, повернув к груди острым концом. Она дважды попыталась сделать это, но каждый раз предмет падал из ее дрожащих пальцев. И тогда она взмолилась о помощи.

Не словами и даже не взглядом. Нечто непостижимое, глубинное помогло перекинуть мост через пропасть, разделяющую две расы.

Эвери кивнул, затем нежно поцеловал ее в лоб. Она с усилием улыбнулась — на лице ее промелькнула гордость, — и Эвери понял, что она не держит на него зла.

Он взял оружие — теперь он не сомневался в том, что это оружие, — и вложил в ее руку, поместив большой палец на кнопку, затем поднял ее руку так, чтобы острый конец предмета указывал на грудь.

— Элетри, — сказал он. — Спи спокойно, моя дорогая.

Элетри нажала на кнопку. Только вспышка, тонкий яркий луч света. И никакого звука. И тут же Эвери увидел крошечную дырочку, прожженную в ее груди.

Она глубоко, удовлетворенно вздохнула. Затем тело ее обмякло. Элетри умерла.

Несколько мгновений Эвери изумленно смотрел на нее, словно в трансе. Затем он вернулся к жизни, вернулся к суровой действительности. Его разум вновь заработал.

Если Элетри оставили в лагере одну, то вряд ли другие просто отправились на охоту. Трудно предположить, что они настолько уж бесчеловечны. Но если никого нет и если они не на охоте — тогда, черт возьми, они затеяли что-то действительно очень важное. И тут может быть только один ответ. Он схватил томагавк и повернулся к выходу.

Эвери вышел из хижины. Но вдруг он остановился и вернулся назад. Он подошел к телу Элетри, взял ее оружие и положил к себе в карман. Затем он вытянул ее руки вдоль тела и закрыл ей глаза. Он хотел сделать что-нибудь еще — ему отчаянно хотелось что-нибудь сделать для нее. Но ничего не оставалось. Совсем ничего.

Он снова вышел наружу и бросил оружие Элетри в ров. Затем бегом перешел через мостик.

«Господи, — молил он, когда бежал через лес, через поляны, поросшие травой, — Господи, дай мне вернуться вовремя!»

Он пытался представить себе, что может происходить во Втором Лагере. И старался не представлять этого. Каким же он был кретином, когда решил совершить месть сегодня! Только набитый дурак, болван тупоголовый мог придумать такое, с горечью корил он себя.

Чтобы искупить свою глупость, он заставлял себя пересиливать свою слабость. В буквальном смысле пересиливать. До тех пор, пока не упал, попытался подняться и снова упал. Тогда он с горечью понял, что вряд ли будет много проку, если он доберется До Второго Лагеря совершенно обессиленный.

Но через некоторое время он снова побежал. В конце концов он заставил себя, чтобы сберечь силы, сто Шагов бежать, а сто шагов идти шагом.

На расстоянии двух миль от Второго Лагеря он заметил над верхушками деревьев столб дыма. Он загнал себя до такого состояния, что не мог ясно соображать. Он понял, что остаток пути лучше пройти шагом. В любом случае будет чертовски глупо, если он прямиком угодит к врагам. Когда его бешено колотящееся сердце немного успокоилось, а в голове прояснилось, он принялся раздумывать о столбе дыма. Он был слишком густой — совсем не такой, как дым обычного лагерного костра.

К Эвери вернулась способность размышлять, и он пошел вперед, стараясь держаться в тени деревьев. Он не хотел, чтобы его заметили, пока он не подойдет к скале, по крайней мере, на семьдесят ярдов.

Он уже понял, что означает этот столб дыма. С этой стороны лагерь почти неприступен. Поэтому золотые люди скорее всего одновременно атакуют и пытаются поджечь его. Пока двое мужчин уклоняются от летящих в них камней — свои дротики они, очевидно, приберегают для ближнего боя, — женщина обстреливает лагерь горящими стрелами с безопасного расстояния.

Вся сцена была одновременно жуткой и смешной, нелепой и совершенно беспощадной. Одновременно фарс и кошмар. Это было словно веселая детская забава. Но эта жуткая игра шла всерьез. И после нее не будет чаю с пирожными. Только смерть или позор порабощения.

Женщина с арбалетом действовала методично. Она стояла — к счастью, повернувшись к нему спиной — менее чем в двадцати ярдах от него. Она развела небольшой костер и погрузила в пламя конец стрелы. Из-за ее спины Эвери увидел, что одна палатка во Втором Лагере скрыта дымом, а две другие горят. Мэри — по крайней мере, казалось, что это Мэри, — старалась сбить огонь, пока двое других сдерживали атакующих, швыряя в них камнями. Один из золотых людей пытался добраться до подножия скалы, в то время как другой прикрывал его. Итак, не считая разрушений, причиненных горящими стрелами, атакующие пока ничего не достигли. Правда, скорее всего сражение длилось недолго. Однако, если бы Второй Лагерь находился на земле, его, несомненно, давно бы уж захватили.

Эвери сделал глубокий вдох, как бы набирая силы, и, подняв томагавк, двинулся к женщине. Он легко мог убить ее. Она была так занята своим делом, что даже не услышала, как он подошел.

Он легко мог убить ее. Он уже готов был обрушить на нее томагавк, как в его мозгу вспыхнуло воспоминание об Элетри. Он словно наяву увидел ее когда-то великолепное тело. Увидел его разбитым, изуродованным смертью.

Эвери не мог убить.

Вместо этого он прыгнул на женщину, повалил на землю и оглушил. Затем ударил по шее ребром ладони.

Ударом томагавка Эвери разбил арбалет. Он даже не повернулся посмотреть, что происходит с женщиной. Она лежала на земле и хрипела. Какое-то время она не сможет ему повредить.

Эвери поднялся, взглянул на скалу и увидел, как Барбара и Том увертываются от пламени, в то же время пытаются помешать одному из золотых людей, который решил обойти скалу и вскарабкаться на нее с другой стороны.

Это зрелище, как удар бича, подействовало на его усталое тело. Эвери поднял томагавк и, издав страшный крик, похожий на рычание, бросился на ближайшего врага.

Тот с удивлением повернулся к нему. Его реакция была мгновенной. Он отбросил камень и поднял с земли два дротика.

Эвери был от него на расстоянии пятнадцати ярдов и быстро приближался. Мужчина метнул дротик, Эвери бросил томагавк. Дротик пролетел мимо. Томагавк тоже.

Эвери выхватил нож и продолжал бежать вперед. Его противник поднял второй дротик; по выражению его лица Эвери понял, что на этот раз он не промахнется!

Но вдруг выражение торжества на его лице сменилось удивлением. Человек неуверенно покачнулся, словно Эвери вонзил свой охотничий нож ему под ребро. Дротик выпал из его руки.

Человек повалился вперед, едва не упав на Эвери. И только тут Эвери увидел другой томагавк — любимый томагавк Тома, торчащий у него между лопаток.

Эвери в изумлении огляделся. Казалось, на мгновенье все остановилось. Все застыло, словно на фотографии. Неподалеку полуоглушенная женщина пыталась встать. Барбара во весь рост стояла на скале, держа в руке стойку от палатки. Том, словно куча старой одежды, лежал у подножия скалы. Мэри, наклонившись вниз, смотрела на Тома. Оставшийся в живых враг отступил на несколько шагов. Лицо его выражало растерянность и недоумение. Казалось, он не верит своим глазам.

Затем все снова пришло в движение. Мужчина со всех ног бежал к лежащей на песке женщине — ее стоны тонули в крике Мэри и в неистовой ругани Тома. Барбара размахивала стойкой, и только человек, лежащий у ног Эвери, был неподвижен — смерть настигла его.

Эвери пошел к Тому. Но Том, несмотря на падение с высоты в десять футов и раненое плечо, уже поднялся.

— Видел, каков удар? — крикнул он.

— Ради Бога, Том! Ты цел?

— Хрен с ним! Конечно, нет. У меня в плече такая дыра, что можно вставить сигару. Поплачем потом… Видал? Я всадил его этому ублюдку точно между лопаток. Хоть я и свалился при этом за борт, но дело стоило того.

Он попытался ступить на левую ногу, но вдруг со стоном повалился на землю.

— Да, хреново… Посмотри на них, Ричард. Посмотри на высшую расу.

Мэри и Барбара что-то кричали им сверху, но Том, казалось, не слышал.

Эвери посмотрел в направлении его взгляда. Золотые люди — их осталось теперь только двое — были полностью побеждены. ‘Они, хромая, шли по берегу — мужчина поддерживал женщину, — стараясь идти как можно быстрее, видимо опасаясь погони и стремясь укрыться среди деревьев.

Эвери вздохнул:

— Как, по-твоему, может быть, нам…

— Не надо, — великодушно сказал Том. — Пусть уходят. Я думаю, с ними теперь хлопот не будет… Вряд ли они еще вернутся. Мы с них сбили спесь… И знаешь что, Ричард, — он пошевелил ногой и вздрогнул от боли, — по-моему, это становится похоже на игру.

ГЛАВА 26

Не было ничего, кроме тьмы.

Ничего, кроме тьмы и беспредельного, внушающего благоговейный ужас великолепия звезд.

Он двигался к какому-то солнцу. Это солнце давало жизнь планетам. Он увидел одну из планет — белую и голубую от облаков, зеленую от океанов, желтую и бурую от островов.

— Это дом, — прозвучал голос. — Это сад. Это мир, где ты будешь жить, взрослеть и учиться. Это мир, где ты узнаешь достаточно, но не слишком много. Это жизнь. И все это — твое.

Этот нежный голос пришел сквозь бесконечные тоннели вечности, отдаваясь эхом от их стен. Он грохотал, словно гром, и этот гром потрясал его дремлющее сознание.

Кристина плыла к нему сквозь звезды. И звезды превращались в золотые и коричневые листья английской осени.

Кристина шептала:

— Где бы ты ни был, что бы ты ни делал, мой милый, я с тобой. Ты создал из нашей любви нечто новое. Ты сделал ее яркой, сияющей. Ты освободил ее. Теперь она — твоя любовь. Владей ею, владей нами обоими.

Он хотел было ответить, но не мог вымолвить ни слова. Кристина, далекая и прекрасная, мягко растаяла в темной бездонной пропасти, словно снежинка, словно гаснущая звезда…

Эвери проснулся, открыл глаза и в полутьме палатки посмотрел на Барбару, спокойно спящую рядом с ним.

Милая Барбара, подумал он, чудесная, живая, родная Барбара. Не Кристина. Она значила для него не больше, чем Кристина, но и не меньше. Странно, она ничуть не похожа на Кристину. Просто он не может жить без нее. Женщина…

Эвери коснулся ее лица. Он провел пальцем по ее щеке и ощутил восхитительное тепло живой плоти. Он понял, что хочет смотреть и смотреть на нее, словно увидел впервые.

Эвери вспомнил золотых людей и Элетри. Вспомнил сражение и смерть одного из врагов, которого ему потом пришлось похоронить. Его и Барбару обогатили страдания, пережитые вместе, и глубоко спрятанная печаль, которую каждый из них должен пережить в одиночку.

Эвери осторожно сел, стараясь не потревожить любимую. Она должна хорошенько отдохнуть, ей пришлось много — слишком много — пережить, а ведь в глубине ее тела, словно скрытый плод, растет крошечное чудо.

Он сел, с наслаждением вдохнул утренний воздух, и сквозь открытый полог палатки увидел предрассветный мир во всем его великолепии. Вокруг не было никаких признаков вчерашнего побоища. Остатки обгоревших палаток они уже убрали. Все выглядело так, словно никакого сражения никогда и не было… Эвери встал, оделся и вышел наружу.

Лагерь был такой, как всегда, — уютный, знакомый, родной, надежное убежище от враждебного мира. Дом и крепость. Магический круг, ограждающий дружбу, любовь и жизнь.

В лагере было пусто. Эти последние дни дорого обошлись Тому и Мэри. Эвери надеялся, что хоть теперь они смогут наконец отдохнуть. Сейчас для них это важнее всего.

Эвери стоял на маленькой скале, которая называлась Вторым Лагерем, и с ее вершины обозревал остров и море — свое собственное королевство. Красный ободок солнца едва показался из-за горизонта. Небо было ясным и чистым. Все предвещало чудесный погожий день… Еще один день, до краев наполненный непостижимым счастьем жить…

Море лежало перед ним ровное, словно зеркало, и мягко серебрилось в предрассветном свете. Эвери лениво перевел взгляд на пляж. И тут он вздрогнул, не веря своим глазам.

Она была там.

Она действительно была там.

На берегу, посередине между скалой и кромкой воды, возвышался небольшой постамент. На нем стояла какая-то штуковина, похожая на маленькую, необыкновенно изящную пишущую машинку. В нее был заправлен рулон бумаги.

Когда-то Эвери уже видел ее. В другое время, в другом месте. Во сне. В ситуации более фантастичной, чем любой сон, которая развивалась по непостижимой логике, продиктованной своими собственными непонятными жизненными побуждениями.

Эвери вдруг охватило возбуждение. Он почувствовал, как внутри у него все напряглось. Он быстро спустился по лестнице. Как только он подошел к пишущей машинке, которая на самом деле вовсе не была пишущей машинкой, как та начала печатать.

«Не волнуйтесь, — гласило послание. — Эксперимент достиг удовлетворительного результата. Результат очень ценен, однако нуждается в дополнении наблюдениями субъектов».

Эвери секунду поколебался. Машинка внезапно потеряла в его глазах всю свою непостижимость. Он с удивлением обнаружил, что не испытывает ни страха, ни возмущения. Ему просто смешно.

Эвери коснулся пальцами клавиатуры.

«Субъект находится в тупике», — напечатал он.

Машинка ответила:

«Пожалуйста, поясните.»

«Находиться в тупике, — отстучал Эвери, — означает быть растерянным, ошарашенным, заинтригованным… К тому же субъект еще и в депрессии».

«Пожалуйста, поясните.»

«Почему я должен это делать? Лучше я буду брать пример с вас и не стану ничего объяснять».

«Пожалуйста, поясните. Это важно».

Эвери был очень доволен собой.

«Важна только жизнь, — напечатал он. — Это заключение, к которому субъект пришел в результате эксперимента».

Возникла пауза. Затем машинка снова принялась печатать.

«Вы счастливы?»

«Да».

«Вы чувствуете себя здоровым?»

«Да».

«Вы сожалеете об эксперименте?»

Теперь пришла очередь Эвери задуматься. После минутного раздумья он напечатал:

«Нет».

«Хотите ли вы вернуться в среду вашего естественного обитания?»

Вдруг Эвери вспомнил об остальных. Он обернулся к скале. Барбара уже проснулась. Она только что вышла из палатки и с недоумением смотрела на Эвери.

— Милая, скорей буди Тома и Мэри, — крикнул Эвери. — Дядюшка снова навестил нас. Он захотел узнать, как мы тут поживаем… И еще он спрашивает, не желаем ли мы вернуться домой.

Барбара мгновенно все поняла.

— Сейчас я их разбужу, — закричала она. — Скажи дядюшке, пусть пока не исчезает. У меня есть что сказать этому старому шутнику.

Эвери напечатал:

«Придержите лошадей. Все хотят осуществить свои демократические права».

Вопрос: «Каких лошадей? Какие демократические права?»

Эвери очень порадовало очевидное замешательство «дядюшки».

«Тех, которые могут ускакать, и право каждого на свободу высказываний».

Барбара первая спустилась по лестнице. Внизу она подождала, пока Мэри помогала Тому встать на верхнюю ступеньку лестницы. Несмотря на падение со скалы во время вчерашнего сражения, несмотря на то что рана его снова открылась, Том чувствовал себя лучше, чем можно было ожидать. Мэри тоже быстро оправилась. Она выглядела немного бледной и усталой — и только.

Том медленно и осторожно спустился по лестнице. Мэри последовала за ним.

Вместе с Барбарой они присоединились к Эвери, и теперь все вместе, слегка озадаченные, стояли перед машинкой.

— А что если шарахнуть ее булыжником, — наконец произнес Том.

Эвери усмехнулся:

— Блестящая идея, особенно если ты не хочешь вернуться на Землю.

— Что?!

— Она только что спросила меня, не хотим ли мы — цитирую — вернуться в среду нашего естественного обитания.

— Естественного обитания, — фыркнул Том. — Я бы хотел очутиться в любой среде обитания, только подальше от этой идиотской штуки.

Машинка снова начала печатать.

«Так как эксперимент успешно завершен, поднимается вопрос о реабилитации участников».

— Ну-ка, пусти меня, — взорвалась Барбара.

Она подошла к машинке и принялась безжалостно молотить по клавишам.

«Вы имеете в виду реабилитацию всех оставшихся в живых, дядюшка? А как насчет золотых людей, которые убиты? А ребенок, который умер? Реабилитируйте их, если можете!»

«Жертвы несчастных случаев достойны сожаления, — пришел ответ. — Однако в эксперименте подобного рода они неизбежны. Оправданием этого может служить тот факт, что достигнутый результат весьма ценен».

«Каково содержание эксперимента?» — отпечатал Эвери.

Ответ пришел немедленно:

«Динамика культуры».

Мэри пристально смотрела на раскручивающийся рулон бумаги.

— Спроси ее, — сказала она с едва заметной ноткой горечи в голосе, — что это за необыкновенный результат… Вряд ли он имеет значение для тех, кого нет в живых.

Эвери напечатал вопрос Мэри, и снова ответ пришел тотчас, как он закончил.

«Достигнутый результат означает господство второго краевого звездного сектора во втором линейном квадранте Галактики».

— Дерьмо собачье! — рявкнул Том. — Эта хреновина думает, что сумеет навешать нам лапшу на уши, если будет болтать на этом ублюдочном ученом языке! Ну-ка, пусти меня!

Он напечатал:

«Кончай придуриваться и попробуй говорить так, чтобы людям было понятно. И как вы, черт подери, затащили нас сюда? Где мы, в конце концов? И что значит вся эта бредятина? И, наконец, если в вас есть хоть капля порядочности, в чем я лично сомневаюсь, как вы собираетесь вернуть нас на Землю?»

— Ну вот, — удовлетворенно сказал он, когда закончил, — это заставит проклятых ублюдков прикусить язык.

Но ничего подобного не случилось. Машинка тут же застрекотала.

«Предлагаю ответы по порядку поступивших вопросов, — напечатала она. — В области сбора каждый из вас обнаружил кристаллы, производящие эффект кажущейся потери сознания. На самом деле это не есть потеря сознания в смысле беспомощности и невозможности передвижения. Действие кристаллов состоит в отключении вашей памяти на время, пока осуществляются дистанционный контроль и управление вашими действиями. Это, разумеется, достигается ценой временного поражения способности свободно мыслить, но, к сожалению, избежать этого невозможно. Каждый из вас, действуя под контролем, поднял кристаллы и держал их при себе. Чтобы объяснить это в понятных вам терминах, можно сказать, что кристаллы действуют наподобие радио, по которому вам на расстоянии передавались инструкции к действию. Это вы, вы сами, действуя словно свободные существа, собрали все необходимое для этого путешествия. Затем, следуя инструкции, вы отправились к месту встречи, где были взяты на борт транспортного корабля, в то время когда вас не могли наблюдать другие представители вашего вида. Все это произошло в течение сорока земных часов».

— Держите меня, — беспомощно прошептал Том.

Глядя на его изумленное лицо, Эвери захотелось рассмеяться, но он сдержался, боясь, что его смех может оказаться истерическим.

Тем временем машинка продолжала:

«Ваше настоящее местонахождение — один из островов четвертой планеты звезды, известной земным наблюдателям как Арктур. Она находится на расстоянии примерно семидесяти световых лет от вашей Солнечной системы».

После короткой паузы машинка снова стала печатать:

«В части Галактики, которая может быть названа вам как краевой сектор второго линейного квадранта, есть две разумные расы, которые вплотную подошли к возможности выхода в космос. Одна из них должна непременно погибнуть в борьбе за господство в этой области галактики. Эти две расы — ваша собственная раса и те, кого вы называете золотыми людьми. Это и было содержанием эксперимента — выбрать средних представителей двух культур, поместить в нейтральную среду, поставив в стрессовые условия, чтобы определить, какая из рас обладает наиболее благоприятными психологическими характеристиками. Теперь это установлено. Определенная техника, аналогичная вашему телеграфу, системе радаров и так далее, сделала возможным постоянно и незаметно наблюдать за вами, субъектами эксперимента».

— Вот это да, — тихо сказала Мэри, беспомощно глядя на своих товарищей.

Машинка продолжала:

«Всем выжившим субъектам эксперимента предоставляется выбор: вернуться на свою родную планету либо остаться на Аркгуре-4. На этой планете нет разумных существ. Однако на ней есть всё, что необходимо для жизни и развития. Но если кто-нибудь из субъектов пожелает вернуться на свою планету, он будет немедленно туда отправлен. По различным причинам, одна из которых — психическое здоровье субъекта, у тех, кто пожелает вернуться, будет блокирована память. Только забыв все, что с ними произошло, они сумеют избежать эмоционального стресса. По возвращении ваши финансовые и временные потери будут вам компенсированы. Ваших решений ожидают».

Наступило долгое молчание.

Эвери и Барбара, Том и Мэри смотрели друг на друга. Их чуть побледневшие лица выражали замешательство. Замешательство и напряжение.

«Возможность вернуться на Землю!» Эти слова, каждое словно удар тяжелого барабана, стучали в мозгу Эвери. Он подумал о Лондоне. Уже давно Лондон представлялся ему неясно и туманно; но возможность вернуться туда словно сфокусировала этот расплывчатый образ, и перед его глазами пронеслась череда необыкновенно ярких кадров… Кенсингтон-Гарденс, Пикадилли, театры, магазины, люди, подземка, Биг-Бен, Вестминстер…

Он видел все это, как наяву. Он слышал гул транспорта, игру уличных музыкантов, пение скворцов на Трафальгарской площади, бой часов на башне Биг-Бена. Он ощущал запах жареных каштанов, запах поздних роз в корзинах цветочниц, запах заполненных людьми ресторанчиков.

Он мог видеть, вдыхать запахи, он мог почти коснуться своих видений. И вдруг остановился, пораженный в самое сердце, — словно кто-то действительно нанес ему удар. Он не хотел в Лондон. Он понял, что не хочет всего этого. Лондон означал забвение. Лондон означал потерю того, что возникло между ним и Барбарой… И Томом… И Мэри… Вернуться в Лондон означало приобрести ничтожно мало, а потерять слишком много.

Он взглянул на остальных и понял, что они тоже не хотят забыть все то, что так крепко связало их друг с другом. На Земле каждый из них жил в одиночестве.

А здесь, за семьдесят световых лет от Пикадилли, они больше не одиноки.

Но была еще одна причина не возвращаться, причина, которая еще не вполне ясно сформировалась в их сознании. Здесь они имели возможность творить. Возможность начать с нуля, не имея ничего, кроме собственных рук и надежды. Возможность создать нечто новое… А ведь, пожалуй, это единственное, подумал Эвери, о чем стоит говорить.

Бессознательно он положил руку на плечо Барбары. Они посмотрели друг на друга. Том и Мэри тоже стояли, глядя друг другу в глаза. Все было ясно без слов.

— Можно я отвечу дядюшке? — тихо спросил Эвери.

Барбара покачала головой и шагнула к машинке.

— Это еще не все, — решительно сказала она. — Мы имеем право знать.

Она быстро напечатала:

«Мы хотим увидеть вас. Вы заключили с нами сделку без нашего согласия. Мы имеем право увидеть вас».

На этот раз машинка ответила уклончиво:

«Это не будет иметь для вас никакой ценности. Мы не можем показаться в нашем настоящем облике».

Барбара настаивала:

«Все равно, мы хотим видеть вас. Или вы боитесь показаться?»

Возникла долгая пауза. Затем машинка напечатала ответ:

«Ваша просьба удовлетворяется. Но это не настоящий облик».

Внезапно в воздухе послышалось жужжание. Словно пчелы со всей Вселенной собрались в одной невидимой точке и жужжали, производя немыслимый гул.

Затем жужжание резко оборвалось, и в воздухе возник неподвижно висящий, огромный, чудовищный, сверкающий золотом шар, примерно тридцати ярдов в диаметре.

Послышался сухой треск (Эвери хорошо его помнил) — словно разбилось тонкое стекло. На какое-то мгновенье шар задрожал и исчез.

Там, где он только что был, стояли четверо.

Двое мужчин и две женщины.

Четверо золотых людей. Одна из них была Элетри. Эвери сделал шаг вперед. Но только один шаг, и вдруг застыл как вкопанный.

Ибо золотые люди уже не были больше золотыми людьми. Они неуловимо превращались в другого Тома, другую Мэри, другую Барбару, другого Эвери. Совпадала каждая деталь вплоть до повязки, видневшейся в расстегнутом вороте рубашки Тома, вплоть до ожога на руке Мэри.

Двойник Эвери заговорил:

— Простите наши трюки. Мы сказали вам, что это не настоящий наш облик. Наша техника достигла того, что мы можем менять обличье, как хамелеон меняет окраску.

Эвери слышал свой голос, словно отраженный невидимым зеркалом. Но хоть он и был потрясен, разум его продолжал работать… Это голос, как с удивлением обнаружил Эвери, вовсе не был украден у него в буквальном смысле, ибо он вдруг услышал свой ответ:

— Ваши фокусы не впечатляют. Покажите нам что-нибудь более близкое к вашему настоящему образу.

— Как пожелаете, — ответил двойник Эвери.

Фигуры начали меняться. Они превращались в нечто знакомое и в то же время совершенно невозможное. Они превращались в чудовищ, которые вовсе не казались чудовищами. В существ, которые были одновременно и мужчинами и женщинами.

Перед ними теперь стояли обнаженные, бронзовокожие, человекоподобные гермафродиты. Гермафродиты, похожие на четырех близнецов, ибо все четверо были абсолютно идентичны.

Один из них заговорил. Это был голос не мужчины и не женщины. И тем не менее очень приятный.

— Вас, жителей Арктура-4, бывших землян, приветствуют кураторы второго линейного квадранта. Мы не просим у вас прощения за то, что случилось. Мы хотим лишь, чтобы вы поняли: отныне ваша раса предназначена стать нашими преемниками.

— Вам трудно будет принять это. Наша наука и наша культура более чем на миллион лет опередили ваши. Очень давно мы достигли уровня технологии, который позволил нам выйти в космос. Став обитателями космоса, мы приобрели новые возможности и новые обязанности, и это привело к тому, что мы должны были взять на себя бремя ответственности за все ориентированные на космос формы разумной жизни. Наша родная планета уже давно не является нашим домом. Она затерялась во времени. Но мы больше не нуждаемся в ней. Ибо очень давно с помощью нашей техники мы достигли бессмертия. Но и мы умираем. Именно поэтому мы поставили задачу найти себе преемников. Тех, кому мы должны будем препоручить ответственность за будущее разумной жизни во втором квадранте.

Эвери снова обрел дар речи:

— Но ведь, если вы бессмертны, вы не можете умереть.

Гермафродит улыбнулся:

— Бессмертие было достигнуто ценой потери продолжения рода. Мы не умираем от старости. Но мы бессильны против случайной смерти. Несчастный случай — наш непобедимый враг. Еще три-четыре тысячелетия, и мы вымрем. Поэтому мы решились на эксперимент. В результате теперь мы уверены, что в этом секторе будет только одна раса, которая получит возможность достичь звезд. Другая разумная раса, те, кого вы называли золотыми людьми, обитатели пятой планеты Альфа Центавра, будет задержана в своем развитии. Земляне станут нашими преемниками.

Вы станете нашими преемниками не потому, что вы превосходите других силой, ибо сила не есть превосходство, и не потому, что превосходите интеллектом, ибо это тоже не имеет большого значения. Но из сорока групп, размещенных на двадцати островах этой планеты, выжили тринадцать групп землян и шесть групп жителей пятой планеты Альфа Центавра — остальные истребили друг друга в сражениях. И те, кто остался в живых, выжили не потому, что были сильнее, — хотя сила им была необходима, — а потому, что сумели обрести иную высшую силу, которую вы называете состраданием.

Из тринадцати групп землян девять, включая, как мы видим, и вашу, приняли решение остаться на Арктуре-4. Все шесть уцелевших групп другой расы захотели вернуться на свою планету…

Сострадание и тяга к творчеству. В конце концов, это единственное, что вам нужно. Возможно, когда-нибудь вы или другие земляне сумеете пересечь моря Арктура-4 и объединитесь. Вы принадлежите к разным этническим группам. Возможно, в далеком будущем здесь образуется новая многонациональная культура. И это может стать интересным экспериментом…

А сейчас мы покидаем вас и оставляем вам в дар эту планету. Она ваша. Может быть, через одно или два поколения мы вернемся, чтобы понаблюдать, в какую сторону вы развиваетесь. А теперь прощайте.

Четыре одинаковых гермафродита одновременно подняли вверх левые руки жестом, напоминающим приветствие древних римлян.

— Подождите! — в отчаянии крикнул Эвери. — Мы хотим знать больше! Мы так многого не понимаем!

Гермафродит заговорил снова. В голосе его, казалось, слышался сдерживаемый смех:

— Это дом. Это сад. Это мир, где ты будешь жить, взрослеть и учиться. Это мир, где ты узнаешь достаточно, но не слишком много. Это жизнь. И все это — твое.

Снова послышался низкий гул, словно жужжали мириады пчел. Затем жужжание прекратилось. И четыре существа слились в огромный огненный шар.

Затем сфера задрожала и медленно, переливаясь жидким золотом, покатилась к Эвери, Тому, Барбаре и Мэри.

Все четверо бросились прочь.

Сфера перекатилась через пишущую машинку, которая вовсе не была пишущей машинкой. И там, где она прошла, не осталось ничего.

Послышался сухой треск — словно разбили тонкое стекло — и сфера исчезла. Остались лишь море, небо и песок.

И четверо людей, похожие на лунатиков, на детей, которых разбудили, но они еще так и не проснулись по-настоящему.

Том глубоко вздохнул и отер пот со лба.

— Господи! — пробормотал он. — Господи, Боже мой! Теперь уж я, пожалуй, ничему не удивлюсь. Что нам теперь делать? И что мы можем сделать?

— Не в этом дело, — задумчиво сказала Мэри. — По-моему, дело даже не в Них. Они только и могут, что говорить о бессмертии, об ответственности, о квадрантах. Это не имеет значения. Во всяком случае для меня… Главное, это то, что мы вместе. Этого достаточно.

— Да, — сказала Барбара, взяв Эвери под руку. — Этого вполне достаточно. Я не знаю, чего они там достигли, да и не желаю знать. Но они дали нам возможность обрести друг друга и самих себя. Это меня устраивает.

Эвери улыбнулся:

— А меня не устраивает.

Но разочарование, отразившееся на лице Барбары, исчезло, когда он сказал:

— Найти друг друга, конечно, очень важно, но это только начало. Теперь мы должны строить. И не дом и не деревню, даже если у нас будет много детей. Не удобную жизнь для четверых на маленьком острове. А то, что обычно абстрактно называют цивилизацией… Черт с ними, с этими сверхлюдьми! Мы постараемся разобраться в том, что они наговорили, как-нибудь вечером, когда нам будет нечего делать. Но если то, что они сказали, правда и на этой планете есть еще другие люди, нам придется строить лодку. Тогда, наконец, мы сможем объединиться с ними.

— Ох, — вздохнула Барбара, — давай лучше подождем, пока они сами не приплывут к нам.

Эвери ласково провел рукой по ее волосам:

— А что, если и они так рассуждают? Ладно, пошли завтракать. А потом выберем подходящее место для дома — для первого дома.

Когда они вернулись во Второй Лагерь, Эвери снова принялся размышлять о Них. Несмотря ни на что, ему казалось, что в Их облике было что-то знакомое, то, что он уже видел прежде.

И вдруг он понял, в чем дело. Он уже видел прежде это лицо — четыре лица в одном — и эту улыбку…

Он видел их за семьдесят световых лет отсюда, очень давно, в школьном учебнике географии.

Улыбка на лице сфинкса…

Он помогал Барбаре собирать фрукты для завтрака, и радостное смущение переполняло его душу.

Солнце стояло еще довольно низко, но все предвещало жаркий день.

И, может быть, вместо того чтобы искать место для дома, ему лучше написать еще одну картину.

И, может быть, пока он пишет, он придумает, как построить лодку…