Солнце и сталь (СИ)

То были рослые, сухощавые создания. Тела их как будто ничем не отличались от обычных человеческих. Они носили одежду из грубой шерсти и кожи, некоторые были облачены в доспехи их бронзы, дерева и кости. Кривые мечи, длинные копья, боевые топоры и молоты выглядели искусно сработанными.

С головы Кожелицых спадали длинные, заплетенные в тонкие косы волосы.

Но лиц их Конрад не видел. Лицо каждому заменяла жуткая маска - лицо, срезанное с убитого. Такую маску, как потом узнал Даннаец, надо было обновлять раз в Луну.

Некоторые маски были совсем свежими, с каплями алой крови.

Другие были уже старыми, съёжившимся от жары и пыли.

На глаз Конрад насчитал не меньше трех тысяч Кожелицых. В Ираме говорили, что это племя отличается такой свирепостью и воинственностью, что его боятся даже Змеиные Шкуры. Так же Кожелицым приписывали огромную численность, говорили, что их пятьдесят тысяч, но это едва ли могло быть правдой, где раз в Луну взять пятьдесят тысяч лиц, что бы содрать их?

Это была не просто кочевка. Рядом со знаменами вождей Конрад увидел желтое знамя Нэтока. Пока истерическое возбуждение и религиозный экстаз еще не успели в полной мере овладеть Кожелицыми, они больше повиновались своим вождям, чем посланцам пустынного полубога.

Ночью, когда Кожелицые расположились на ночлег, Конрад подобрался близко к их огромному лагерю. Оттуда носилась визгливая музыка, отдаленно и извращенно напоминающая изысканные мотивы, которыми услаждали слух имадийцы. Отчего-то эта музыка резанула Конрада по сердцу. Она снова напомнила ему о Львином Сердце, об Эсме, о пирах в тени садов.

Как недавно и давно это было, и война напоминала турнир, и победа казалась близкой, и душа и тело его еще не были так запятнаны Пустошью. Он уходил на войну наивным рыцарем, который думал, что все будет как в Альхамбре, где победители усаживали побежденных за стол, и где Конрада отпустили из плена просто потому, что помнили его собственное милосердие к врагу.

Конрад лежал, вжимаясь в каменистую землю, хотя сейчас в этом может быть, и не было никакой необходимости, слушал крики, визги и вой иаджудж, слушал свирепую какофонию, которую они извлекали из костяных дудочек и тосковал. Тосковал по любимой женщине и по утраченной чистоте души.

Но его меланхолии не суждено было продлиться долго.

До уха Конрада донесся шепот. Вздрогнув от неожиданности, Конрад повернул голову и в лунном свете увидел, как по направлению к лагерю скользят несколько десятков хищно сгорбленных фигур. Иногда они шли, иногда падали на четвереньки, иногда ползли по земле. Это зависело от того, выглядывает ли луна из-за облаков, или прячется за ними.

Была ночь Одной Луны. Вторая скрылась за сестрой. В такие ночи на севере верили в пробуждение мертвых. Иаджудж из племени Кожелицых в такие ночи выходили на охоту за новыми масками.

Конрад не мог знать, что племя разделилось на две половины, одна из которых признала Нэтока воплощением Всадника в Желтом и пошла за ним тропой крови, а вторая решила хранить верность дедовским обычаям и ждать возвращения Великого Безликого, того, в честь которого они некогда сняли свои лица и заменили их кожей врагов.

Когда Великий вернется, они обретут свои истинные лица.

Сейчас Кожелицые Старого Завета шли в своем истинном зловещем облике.

На лицах их не было масок. У них как будто вовсе не было лиц. Конрад увидел, что скрывают варварские маски Кожелицых. У воинов этого племени еще при жизни были срезаны губы и носы. Голые зубы, кажущиеся сейчас невероятно длинными, блестели в свете луны. Оружие было готово для нападения. Конрад лежал, все так же вжимаясь в землю, глядя то в одну, то в другую сторону. У него есть только минута, что бы принять какое-то решение. Потом идущий впереди иаджудж заметит его, просто наступив ему на голову.

Иаджудж навис над ним. На мгновение он растерялся, не понимая, кто перед ним, свой лазутчик, ушедший вперед, часовой врага или же кто-то еще. Он казался огромным, и скорее всего, ростом с самого Конрада. Среди обычно малорослых и сухощавых обитателей Пустоши оба показались бы настоящими гигантами.

Как и у остальных Кожелицых у великана не было губ и носа. То, что было лицом, покрывали борозды шрамов, оставленных ранами, которые наносили таким образом, что бы они зажили максимально уродливыми бороздами.

Конрад схватил чудовище за длинные волосы, рванул на себя, вонзая кинжал в живот.

Некоторое время монстр дергался в агонии, но не издал ни звука. Когда он испустил дух, Конрад понял почему. У Кожелицего не было языка.

Из вспоротого живота хлынуло отвратительное зловоние. Сородичи убитого им Кожелицего приближались, обмениваясь свистами и рыками.

Кожелицые Старого Завета были крепки в вере и удалили себе языки и повредили голосовые связки.

Конрад заполз под труп, скорчился замер. Шанс был только на то, что все решат, будто в схватке погибли оба.

Мимо одно за другим проползали, пробегали на четвереньках безликие, безгласые монстры.

Конрад лежал и не смел даже сделать лишнего вдоха.

Когда последний из безликих ушел вперед, Конрад вылез из-под источающего зловоние тела и вонзил нож под нижнюю челюсть убитого, делая первый надрез.

Так Конрад де Фер первый раз в жизни надругался над телом убитого врага.

Конрад сорвал с иаджуджа лицо и скальп. От липкого прикосновения кровавой кожи его мутило. В нос бил запах свежей крови и мяса.

И речи не шло о том, что бы присоединиться к одной из сторон. Кожелицые мгновенно опознают его как чужака. Но теперь у него была личина для жизни в Пустоши. Конрад раздел убитого. Его верно послужившая одежда была брошена в траву. Через некоторое время он выглядел как Кожелицый Старого Завета. Вблизи можно было бы разглядеть, что у него на месте нос и губы, но кто в Пустоши посмеет глядеть не то, что под маску, а просто в глаза Кожелицему, особенно если тот огромного роста и силы?

В лагере воцарился кровавый хаос, резня и грабеж. Застав соплеменников врасплох воины Старого Завета кромсали их направо и налево, пользуясь сонным, беспомощным состоянием большинства, которое было пьяно и утомлено ночными бдениями.

Конрад прошел через лагерь, оставляя за собой сплошную полосу опустошения. Он рубил, резал и колол, не обращая внимания то, к какому клану принадлежит его враг. Запах крови был нестерпим. Он сводил с ума. Видимо с кожей убитого Конрад приобрел и часть кровожадности иаджуджа. Эта мысль испугала его. Навстречу то и дело выскакивали из шатров или вываливались будто бы из ниоткуда вооруженные, истошно орущие Кожелицые. Конрад рубил их наотмашь. Он прорвался к стойлам для животных. Это были и не лошади и не верблюды, а неведомые твари, больше похожие на исполинских козлов. Конрад схватил за гриву самого крупного, такого, что бы смог унести его. Зверь ревел, бил копытами, но де Фер не зря считался одним из лучших всадников во всей Империи. Несколько страшных ударов рукоятью меча, от которых у козлорогого скакуна помутилось в голове и стали подкашиваться ноги, смирили буйный нрав животного. Конрад выволочил упирающегося, оглушенного зверя из-за ограды. Саму ограду они во время борьбы в нескольких местах сломали и опрокинули, и теперь животные с отвратительным ревом стали разбегаться во все стороны, наводя еще больше хаоса в рядах сражающихся.

Конрад за рога пригнул голову зверя к земле и еще раз ударил его в ухо. Козлорог в последний раз дернулся и как будто затих, смиряясь с силой, большей, чем его собственная.

Конрад заставил животное лечь - он видел, как это проделывали Кожелицые, закрепил на спине козлорогого седло, как мог, взнуздал свирепо лязгающего огромными зубами зверя. Всякую попытку сопротивления Даннаец вновь и вновь гасил тяжелыми ударами. Голова размером больше лошадиной, украшенная трехфутовыми кривыми рогами, моталась со стороны в сторону.

Конрад взобрался на спину зверя. Тот вскочил, яростно забил ногами, стал то становиться на дыбы, то взбыркивать задними ногами, стараясь сбросить непрошенного всадника.

Конрад держался на спине скакуна как влитой. В свое время он довольно объездил диких жеребцов из Нижней Васкании, так что удивить его сноровистым зверем было трудно. Вот огромные рога, которыми "конь" пытался сбросить его со спины были внове. Вокруг кипел бой, никто не обращал на них внимания. Конрад сумел, наконец, смирить сопротивление зверя, до крови раздирая ему пасть удилами, непрерывно осыпая голову ударами.

Среди зарева пожара (там и здесь воины Старого Завета поджигали палатки и телеги врага), среди отчаянно сражающихся друг с другом Кожелицых, Конрад де Фер сумел подчинить себе чужого скакуна.

Он вырвался из лагеря, топча иаджудж раздвоенными копытами козлорогого, рубя с седла своим длинным тяжелым мечом.

На открытой местности Даннаец, захлебываясь ударившим в рот свежим ночным воздухом, погнал монстра на Восток, к начинающему алеть горизонту.

Он гнал зверя, пока тот не стал дышать с тяжелым хрипом, а стан Кожелицых остался где-то далеко, не меньше чем в пяти милях позади.

Когда позже Конрада спрашивали о самых прекрасных впечатлениях в его жизни, он не без внутренней борьбы, называл эту безумную скачку на восход, под угасающими звездами Пустоши, на звере, чья сила и выносливость превосходила все мыслимое и немыслимое.

Будь Конрад чуть менее умелым наездником, он бы дюжину раз погиб, выпав из седла на скаку, разбился вдребезги о каменистую землю. Но Конрад держался крепко. Мимо проносились острые как ножи скалы, обнаженные ребра земли, из-под копыт козлорогого скакуна летели мелкие камни. В предрассветной мгле Пустошь жила своей жуткой, невероятной жизнью. Скачку Конрада сопровождал вой, свист, уханье и плач тварей, которые жили среди песка и камней, в низкорослых перелесках и жестких колючих кустарниках. Чьи-то крылья прохлопали в воздухе около его лица. Чьи-то глаза горели в темноте, на уровне его глаз.

Восторг, охвативший Конрада, был столь силен, что ему теснило в груди, он будто забывал сделать следующий вдох.

Пустошь приняла его к себе. Теперь он был не просто чужаком, пытающимся выжить в ее чреве, теперь он и сам был отчасти сын Пустоши.

Но он все еще был Сыном Солнца, и у него была миссия.

Горячка стала спадать. Конрад замедлил ход своего скакуна, который теперь уже повиновался ему беспрекословно.

Когда наступило утро, Конрад повернул на Юг.

Через несколько часов езды по раскаленному камню Даннаец, страдавший от жажды и загустевшей крови, что покрывала его лицо, голову и руки, в плавящемся, раскаленном воздухе увидел то, что сначала принял за мираж. Но чем ближе он подъезжал, тем больше уверялся, что колонны из белого камня, устремившиеся на десятки футов в небо, зеленая вязь кустов, плюща и низкорослых деревьев - реальны.

Это был оазис, один из тех островков рая среди ада Пустоши, которые так манили к себе иаджудж. Конрад опасался засады. Неужели столь благодатный край - безлюден?

Чем ближе он подъезжал, тем больше замечал странностей в архитектуре огромного здания. Что-то в нем было неправильным. Он даже не понимал, какие руки и при каких условиях могли бы возвести столь причудливые очертания. Линии словно плыли, расползались, перетекали одна в другую, ни одного прямого угла, равно как и никакого другого угла.

Здание, загадку руин, которого Конрад пытался разгадать, было огромным. Самые большие колонны возвышались на сотню футов. Между некоторыми колоннами все еще лежали поперечные балки. Крыша осыпалась очень давно, ее останки уже обратились в труху и поросли травой и кустарником, но другие сооружения были еще целы. Например - возвышенность в центре. Это было что-то вроде пирамиды со стертыми от древности ступенями.

Должно быть это руины храма - догадался Конрад. А эта штука посередине - алтарь.

Каким же божествам здесь поклонялись, и почему сейчас храм обращается в руины, а оазис остается необжитым?

Но сейчас Конраду было не до тонкостей зодчества, тайн истории и загадок иаджудж. Он страдал от жажды. Здесь есть растительность, значит, есть вода - понимал Даннаец, уже многое знавший о Пустоши. Надо вдоволь напиться, набрать воды про запас, напоить своего скакуна и дать ему поесть. А потом придумать какой-то более разумный план, чем рыскать по Пустоши вслепую, рубя всех, кто встретится.

Конрад отыскал глубокий колодец, к краю которого была привязана веревка. Значит иаджудж не только знают об этом месте, но и регулярно его посещают - догадался Даннаец. Вокруг колодца было разбросано множество костей. Видимо пировали прямо здесь, у воды. Часть костей были человеческими. Обыденный каннибализм иаджудж не переставал повергать Конрада в ужас. Разумеется, он слышал истории, когда доведенные голодом до отчаяния, к людоедству прибегали и люди из большого мира. Но в Пустоши просто каждого иноплеменника рассматривали как возможный обед. Одним только голодом это было не объяснить. Конрад убил много иаджудж, а поговорил за все время только с Язиром, который к тому же не был истинным сыном Пустоши. Что бы победить врага надо знать, как он мыслит.

А еще надо лучше уметь драться!

Конрад усмехнулся при мысли об этом.

Он давно уже снял свою зловещую маску, и сейчас она сушилась на камнях. Он надеялся, что когда маска подсохнет, ему будет проще, морально и физически, носить ее. Без маски он превратится в чужака. Сейчас он - Кожелицый Старого Завета.

Откуда же я знаю про Старый Завет? - спросил себя Конрад. Никто не рассказывал мне об этом. Неужели Пустошь начала говорить со мной?:

Он напился вдоволь воды. Вода в колодце была прохладной и чистой. Он пил, пока ему не стало дурно. Потом дал напиться козлорогому. Зверь вел себя совершенно спокойно. Конрад знал, что некоторые иаджудж ездят на плотоядных зверях, но козлорогий, несмотря на зловещую внешность, все же принялся жевать листья и ветки.

В тени огромных колонн, среди кустов и деревьев, Пустошь не казалась уже такой зловещей, не была земной преисподней. Конрад сжевал последние ломти вяленой козлятины, которые были в его мешке. Пора опять позаботиться о пропитании. К оазису неминуемо придут козы или иные копытные.

Конрад спутал ноги своего скакуна, лег в тень и уснул. К вечеру он проснулся полным сил, только лишь очень голодным. Он никогда не был умелым охотником, в отличие от многих своих товарищей, которые целыми днями могли гонять зверя по лесам и полям. Пустошь кишела дичью, но дичь эта была столь проворна и опасна, что даже более ловкий охотник испытал бы проблемы с ней.

Конрад пожалел, что не угнал еще одного козлорогого, того можно было бы зарезать и съесть, но возиться с непокорным животным было бы смертельно опасно.

Полночи Даннаец провел в бесплодных попытках поразить камнем газелей, которые объедали листья. Но после нескольких неудачных попыток Конрад распугал робких животных, и они перестали подходить близко. Муки голода становились все сильнее.

Не хватало только околеть с голоду! - зло думал Даннаец.

Конрад решил набрать еще воды. Была ночь одной Луны, но небо оставалось столь ясным, а чужие звезды Пустоши светили столь ярко, что видимость была немногим хуже, чем пасмурным днем.

Конрад сбросил мех в колодец, и потянул его на себя. Что-то держало мех. Конрад выбранился. Не хватало только лишиться своего меха для животворящей влаги. В Пустоши он и дня не протянет без него. За что же мог зацепиться мех там, внизу, ведь днем он беспрепятственно его вытащил?

Конрад осторожно потянул веревку еще раз. Теперь мех как будто поддался. Конрад приложил чуть больше усилий. Осторожно вытянув бурдюк наверх, он разразился площадной бранью. Мех был не то разорван, не и вовсе прокушен.

-Проклятье! Проклятье! Проклятье! Будьте вы все прокляты до седьмого колена! - накликав гнев богов на неведомых тварей из колодца, Конрад пошел прочь, думая о том, как починить драгоценный сосуд. Мысли его были заняты только этим, но какое-то чутье предупредило васканца о новой опасности. Он резко повернулся, привычным движением вытаскивая меч.

Волосы на затылке его зашевелились.

Из черной дыры колодца под свет звезд выбиралась какая-то мерзкая тварь, в которой сочетались черты человека, рыбы и жабы. Конрад лишь мгновение оторопело смотрел на выпученные глаза без век, широкий рот, полный мелких острых зубов, перепончатые руки и подобие плавника на спине существа. В следующий миг он прыгнул вперед и ударил, раскраивая череп невозможной твари. Существо умерло молча, быть может, оно вовсе не умело издавать никаких звуков, и повалилось обратно в глубину колодца.

Да что же это такое!?!?! Неужели теперь он обречен пить воду, смешанную с кровью и трупным ядом этой твари?!?!? Отчаяние и гнев боролись в могучей груди Даннайца. Теперь он понял все. И необитаемый оазис, и кости, разбросанные вокруг колодца, и странная архитектура руин - все имело под собой одну причину.

Он в своих странствиях забрел так далеко на Восток, что оказался в той части Пустоши, что возникла, когда дно Океана поднялось вверх, образовав новую сушу.

Глубоководные возвели этот храм под водой, потому он так странно выглядит.

Одно чудовище, а быть может и несколько, сумели выжить в глубоком колодце, приспособиться к пресной воде, и веками по ночам выбирались на поверхность что бы охотиться.

По легендам Глубоководные живут веками и тысячелетиями. Быть может он убил тварь, которая помнила Крах Эребии?

Жуткая древность, о которой во внешнем мире знали только по легендам и страшным сказкам, в Пустоши жила, была повседневной реальностью. Кого ему еще предстоит встретить?!

Конрад перевязал бурдюк ниже разрыва. У него все еще было около галлона воды. Хватит продержаться до следующего источника.

Конрад распутал ноги козлорога и помчался в ночь, подальше от проклятого храма.

Он не знал, и не хотел бы знать, что там, в сырой и прохладной глубине под руинами, рыбоглазые существа, что были одновременно и детьми, и женами, и обычным повседневным обедом своего древнего как мир, могучего патриарха, сейчас оплакивали смерть главы семьи в лишенных слов протяжных песнях, жутких, но завораживающих.

Оплакивая павшего, они вкушали его плоть. Они съели его не от голода. В туннелях еще жили обреченные на смерть волосатые существа, которых патриарх когда-то принес с поверхности, такие же двуногие и двурукие, как Дети Дагона, но краткоживущие и слабые.

Они съели его, отдавая дань почтения своему вожаку.

А потом единственный уцелевший мужчина клана, которого несколько десятилетий назад мать спрятала от гнева патриарха в самом дальнем, самом темном, еще хранившем божественную соленую воду Океана, туннеле, по очереди возлег с каждой из плакальщиц. Он был силен и полон энергии. Его семя освежит застоявшуюся кровь племени.

Но Конрад де Фер, который сам того не зная, изменил до неузнаваемости жизнь племени, был уже далеко.

Через два дня, когда у него от голода уже начало кружиться в голове, Конрад все-таки сумел убить похожее на тощую свинью существо. Он устроил себе форменный пир, а останки мяса завялил на камнях.

Цветочный Король.

С каждым днем Конрад все больше сживался с Пустошью. Он начал видеть ее зловещую красоту. В Пустоши все было не тем, чем казалось, все плыло и менялось, иногда прямо на глазах. В раскаленном, плывущем воздухе возникали и исчезали странные силуэты. Ночью в небе и среди скал полыхали огни. Конрад слушал песни Пустоши. Пустошь была живой. И разумной. Это был разум, не имевший ничего общего с человеческим, но это был разум. Разум текущих со скоростью ветра песков, разум камней, разум раскалывающих скалы деревьев.

Пустошь иногда напоминала обычную засушливую степь, похожую на северные провинции Аль-Имад, а иногда - пейзажи, что мы видим только во сне.

Наверное, когда-то, в прошлых жизнях я был сыном Пустоши - думал Конрад.

Слишком уж легко я привык к ней.

Он все еще избегал встречных иаджудж, прятался и от больших караванов и от маленьких групп пустынников.

Он видел все больше племен, и все меньше их понимал. Чем дальше на юг, тем меньше сходства с людьми. Что же будет там, у руин старой Эребии, там, где Нэток умер и восстал?

Что там? Царство хаоса из пляшущих огней или что-то другое, непонятное, непредставимое?

Конрад нагнал в степи одинокого иаджуджа, который скакал куда-то на тощем маленьком верблюде, убил стервятника и снял его лицо. Хотя он каждый день начинал и заканчивал молитвами Солнцу и по--прежнему шел на Юг, что бы отыскать источник силы Нэтока, Пустошь начала его самого превращать в иаджуджа.

Он исхудал, и кожа его не просто потемнела, а почернела на палящем Солнце. Он привык к просторному халату и шароварам, а козлорогий казался ему более удобным для езды, чем обычный конь.

Появись я даже без маски из лица, просто в этой одежде среди людей большого мира, они примут меня за стервятника. Я и есть стервятник.

Однажды, передвигаясь ночью, он наткнулся на двух иаджудж. Стервятники сидели у костра и жарили свой ужин. Это бы иаджудж из племени Змеиных Шкур. Они вспороли ему живот и сейчас поджаривали на углях куски печени и почки. Запах стоял одуряюще прекрасный. Сотрапезники принадлежали к разным кланам, это было удивительно, но сейчас было удивительное время для Пустоши. Увидев, что Кожелицый один и как будто не собирается нападать, они сделали приглашающие жесты. Слишком далеко от родных кочевий, слишком далеко от клановой вражды и верности старым клятвам. Конрад откуда-то знал, что они паломники. Как и он сам, эти двое, Сын Гиены и Скачущий С Ветром искали Старую Эребию, искали место, где обычный козопас из ничтожного племени Сломанных Ножей стал полубогом.

Он теперь много знал о Пустоши, больше, чем слышал в Ираме, и должно быть больше, чем любой из живущих.

Ночами он разговаривал с лицом убитого.

Того Кожелицого, чье лицо он примерил ночью одной Луны звали Галиб и он был первым бойцом своего клана. Галиб рассказал ему о том, как жил. Пока Конрад носил его лицо, душа Галиба оставалась неупокоенной. Конрад бросил его лицо на камни, и видел как то, что было Галибом, утащил вислоухий шакал. Отправился ли теперь Галиб в рай для иаджудж или все еще бродит призраком по Пустоши?

Паломники протянули ему кусок печени. Конрад принял дар одной рукой, а второй ударил Сына Гиены ножом в сердце. Он был мертв прежде, чем упал. Скачущий С Ветром вскочил, занося для удара кривой меч, но Конрад кованым наручем отбросил его удар в сторону, вонзил нож в пах иаджуджа и рванул вверх, распарывая живот до самой груди.

Он бросил раненого умирать и поскакал дальше, как можно дальше от каннибальской трапезы.

На следующий день он встретил еще троих иаджуджей. В этой безлюдной местности стервятники перемещались поодиночке, что было немыслимо на Севере, и убил он их всех. Ему пока не нужны были новые личины. Он просто хотел убивать "врагов иного рода", вонзать в их тело меч и проворачивать клинок в ране.

Конрад не знал, сходит ли он с ума, или это все Пустошь.

Он боялся, что потеряет себя и станет скитаться по Пустоши без цели, просто гонимый палящим ветром и жаждой убийства.

Когда ему казалось, что он уже забыл себя прежнего, он вызывал в памяти образ Эсме. Это напоминало ему о себе прежнем. Чем дольше длилась разлука, тем сильнее становилась его тоска. И его любовь. Конрад цеплялся за свои чувства к принцессе Зихии как утопающий держится за соломинку.

Я Конрад де Фер, сын Альбрехта. Я Сын Солнца и рыцарь. Я поехал в Ирам сражаться за род людской против Псов Хаоса. Я помню, как Эсме танцевала среди фонтанов Львиного Сердца. Среди фонтанов Львиного Сердца. Я помню. Я Конрад де Фер.

Его укусил огромный скорпион. Конрад надрезал рану, выпустил часть яда, но часть все равно проникла в кровь. Полдня он еще держался в седле, а потом упал. Он рухнул среди песков и камня, там, где не было даже редких колючих кустов и даже жесткой травы. Такие участки открытой, плоской пустыни, лишенной воды и растительности, имадийцы называли солнечными наковальнями. Он лежал в бреду, и чувствовал, как лучи Солнца прибивают его к камню, которому суждено стать смертным ложем. От яда и жара он стал бредить.

Бредить водой, бредить смертью, вспоминать свою короткую, полную сражений и опасностей жизнь. Он сам избрал ее.

Конрад был солнцепоклонником, он принял эту веру, в которой ощутил больше света и истины, чем в угрюмых и жестоких культах старой Васкании. Но он, избравший Свет, всю жизнь проливал кровь. Пусть он не делал сознательного, нарочитого зла, но скольких он отправил на тот свет? Скольких? Он не помнил уже. Когда я последний раз очищался от крови? - подумал умирающий Конрад. Когда последний раз с меня снимали проклятие пролитой крови?

Выходило, что еще на Исола Темпеста.

Конрад не боялся мести мертвых. Он даже не сожалел о них, ведь те, кого он убил, бросались на него с мечами в руках. Даже Язир, пока у него еще была рука. Но пролитая кровь все равно на нем. Кровь открывает двери между мирами. Я не двери, я целые врата прорубил в иной мир - невесело усмехаясь, подумал Конрад.

Конрад допил воду. К чему экономить, у него все равно нет сил, что бы снова взобраться на спину козлорогого и добраться до какого-нибудь источника.

В небе парили стервятники. Настоящие стервятники, птицы с голыми шеями, а не двуногие, в грязно-белых халатах.

Конрад вытащил из ножен меч и слабеющей рукой сжал его эфес. Не что бы отбиваться от стервятников, а что бы уйти с мечом в руке.

Тут щеки его коснулось что-то мягкое и прохладное. Не веря своим глазам, Конрад смотрел на распустившийся у самого его лица нежно-голубой цветок. Конрад приподнял голову. Там, где несколько минут назад был раскаленный камень, теперь цвели цветы. Голубые, алые, желтые, нежно-розовые и багровые. Они цвели прямо из камня, но камни тут же трескались, из разломов поднималась свежая сочная трава.

Конрад понял, что умирает.

К нему шел высокий, тонкий человек. Казалось, что головы у него нет, там, где должна быть голова, сияло Солнце. Но и когда человек подошел ближе и уже не заслонял собой солнечный диск, лицо его все равно будто светилось. Он шел босиком, и там, где ступала его нога, расцветали цветы, и поднималась трава.

- Здравствуй, Конрад. - мягко улыбаясь, сказал удивительный человек.

- Здравствуй, Цветочный Король. Я думал, ты всего лишь сказка.

- Иногда я и сам так думаю. - ответил Цветочный Король, протягивая Даннайцу руку. Конрад подумал, что Цветочный Король смеется над ним. Рука его была узкой и изящной, а Конрад, хоть и похудел в Пустоши, оставался человеком огромным и тяжелым. К тому же у него совсем не было сил. Но он взял руку Цветочного Короля и встал.

- Я умер? Ты ведешь меня на Поля Праведных? - спросил рыцарь.

- Нет. Возможно, и ты и обретешь свое место на Полях Праведных. Но не сегодня.

- Жаль. Я устал. Я так устал!!!

- Не время поддаваться отчаянию, Конрад. Ты еще не выполнил свою миссию.

- Да. Я поклялся на Солнце, все верно. Как много клятв! Много клятв, порой противоречащих друг другу. Хотел бы я, что бы клятв стало вполовину меньше.

- Это говоришь не ты. Это говорит яд в твоей крови.

Конрад коротко хохотнул. Он уже уверенно стоял на обеих ногах. Нога, укушенная скорпионом, больше не напоминала багровое бревно.

- Про тебя говорят, что ты несешь безграничное милосердие и всеобъемлющую любовь. Но я их видимо, не заслужил. Будь это правда, ты дал бы мне умереть.

- Это говоришь не ты. Это говорит Пустошь. Подними свой меч, Конрад и скачи дальше на Юг. Уже скоро ты найдешь то, что ищешь.

Сказав так, Цветочный Король отпустил руку Конрада и пошел дальше. И хотя движения его казались плавными, будто бы он совсем не спешил, его тонкая фигура очень скоро растаяла в раскаленном воздухе Пустоши.

Если бы не совершенно здоровая нога и не полоса цветов шириной в несколько футов, уходящая вдаль, Конрад мог решить, что ему все это просто привиделось.

Но почему Цветочный Король, божество жизни и света предстал ему, убийце и Сыну Солнца здесь, в земном Аду?

Конрад вскочил в седло.

- Я Конрад де Фер, Сын Солнца! - рявкнул он в Пустошь. - Нэток, я иду!

Это звучало пафосно и как будто бы неуместно, но эти слова вселили в Конрада боевой дух, основательно подорванный последними событиями.

Отыскать Старую Эребию. Отрезать Нэтока от источника силы, что может быть проще?

Он подумал о пяти тысячах человек, которые пошли в Пустошь с ним и погибли еще в начале пути.

Нэток ответит за каждого из них!

Пустошь ответит за каждого из них.

Я залью Пустошь кровью.

Так думал Конрад, когда скакал на Юг.

Через два дня он увидел на горизонте новый горный кряж, много больше тех, которые преодолела его армия в начале пути.

И Конрад понял, что его цель близка. Он скакал, рискуя загнать козлорогого, он давно уже бросил в пыль маску из лица.

Когда навстречу ему выехали всадники с закутанными лицами, Конрад, ощущая обычный прилив злого веселья, обнажил меч и Пустошь огласил боевой клич Сынов Солнца.

- Солнце и сталь!!!

Лжепророк.

В утробе твердыни Хастуршада, среди иссечённого ветрами пустыни черного базальта его храмов, дворцов и крепостных стен, переживших Крах Эребии и помнивших время, когда мир был еще юн, в маленькой комнатке без окон, сидя на полу в странно искривленной позе, молился старый человек.

Тарифу было почти семьдесят лет и пятьдесят из них он провел на службе у богоподобного Ауды, короля и верховного жреца страны Самуд, чье имя да прославится в веках. Ауда происходил от древних королей-жрецов, для него время значило мало, ему было уже больше ста лет, а выглядел он на тридцать. Ауда - нес благословение Богов для своего народа. Для избранных. Для сынов Самуд, которые одни сохранили в чистоте свою кровь и веру в тяжкие годы, что наступили после Краха Эребии.

Горы спасли предков самудийцев от гнева Океана и ярости Неименуемого. И все же они видели, к чему привела скверна, к которой привел некогда Эребию неправедный Краткий Путь. Убивать, яростно завывая и самому умирать от ран и истощившего тело безумия - разве это путь Псов Хаоса? Нет, это удел жалких людей, опьяненных дурманом, жаждой крови и страхом.

Да-да, страхом. Потому что страх делает безумными. Они не настоящие дети Хаоса. Если бы они внимали Хаосу, чувствовали его истинную силу, мощь и мудрость, разве ступили бы они на Краткий Путь?

Краткий Путь - для слабых, сведенных с ума видением мощи Древних.

Сильные стоят на пути истинной веры, на Длинном Пути.

Погибнуть, растворяясь в безумии значит лишить Хаос верного слуги, того, кто сможет вернуть Богов в этот мир, бросить ничтожную материальную вселенную к призрачным ногам Тех, Кто Был Прежде Времени. Они думают, что убивать, пытать, есть человеческую плоть - значит способствовать возвращению Хаоса! Но ведь и лишенные разума звери способны на это.

И шакалы подвержены бешенству, и лев пожирает убитых львят.

Для того ли Боги вдохнули в человека искру разума, что бы он утопил ее в дурманящем напитке и истошных воплях?

Как вопли откроют врата для Древних?

Кровь и смерть питают Богов, но они все равно остаются за гранью постижимого мира, запертые в ловушке, некогда подстроенной самим Мирозданием. Они умирают там, медленно, неописуемо медленно, но умирают. И яд, возникающий от их разложения, отравляет собой Вселенную, порождая такие вещи, как безумие Краткого Пути.

Если отворить врата, то Боги придут в своей истинной силе и славе.

Не будет больше боли, не будет безумия, не будет несовершенства.

Только вечный космический покой и постижение тайн сущего.

Так думал старый Тариф, молясь перед сном.

Последнее время он много молился. Его вера не была поколеблена явлением лжепророка, ибо он знал, что Древние не могут ошибаться. Лжепророк - лишь испытание слуг Долгого Пути в истинной вере. Потому они приняли его. Они сняли его с дерева, на котором он умирал и воскресал много дней подряд. Они промыли его раны. Они стали слушать его речи.

А потом лжепророк восстал на богоравного Ауду и убил его, вырвал его печень и съел, как это заведено у зверолюдей Пустоши.

Ауда, последний из рода, что тысячи лет нес знание Долгого Пути, что питал собой племя самудийцев, хранил тайны древности и зрел будущее - пал от руки лжепророка, которого вскормил на своей груди.

Лжепророк обаял собой вождей самудийского народа, жрецов и воинов, и они сложили свои мечи и жезлы к подножию трона, на котором уселся смеющийся убийца, чьи губы были алыми от крови Ауды.

Самудийцы служили ему верой и правдой.

Без самудийцев он никогда не добился бы того, чего добился, несмотря на всю свою первобытную колдовскую мощь. Они научили его управлять этой силой. Они были его союзниками, его верными солдатами, его слугами.

Ведь силы его - конечны, хоть и очень велики.

Без искривленных к острию клинков самудийцев, без пробивающих любую броню стрел самудийцев, без камнеметов и жидкого огня, который самудийцы дали его воинству, разве достиг бы лжепророк того, чего достиг?

Пусть он умел доводить тысячи воинов Пустоши до иступленной ярости и сделать так, что бы они не боялись смерти, но кто дал ему гром-песок, что бы обрушить гору и подступов к Львиному Сердцу, кто построил ему корабли, что бы преодолеть Отравленное Море, высадившись там, где его армию не ждали?

Да, лжепророк поверг в пыль множество огнепоклонников. Но разве тем он приблизил торжество Богов хотя бы на йоту?

Он строит своё царство здесь, в этом мире, мире плоти и материи, хотя ему и ведомы тайны иного мира, скрытого за смертью.

Он говорит, что он воплощение Желтого Всадника.

Тогда почему же он носит черное?

Потому что он - лжец, и все слова его ложь. И когда он лжет, он говорит искренно, потому что он рожден от лжи, и порождает новую ложь.

Самудийцев учили служить и сражаться.

Не знающая сомнений верность.

Чистота тела и помыслов.

Отвага и честь.

Тариф распрямился. Хотя он был стар, закаленное годами упражнений тело все еще хорошо повиновалось ему. Дух первичен. Сначала была мысль, а уже потом - бренный мир.

Старый самудиец сделал несколько движений, разгоняя кровь по тонким, сухим, но все еще жестким мышцам. Он надел свою обычную одежду - свободный халат, шаровары, сейчас - снежно белые, только с вечера постиранные руками рабов. И самая главная часть одеяния - тагельмуш, тридцатифутовый головной платок, скрывавший лицо и шею. Самудийцы не уродовали свои лица, в отличие от Кожелицых варваров, но скрывали их еще более тщательно. Ни один человек не видел лица Тарифа с тех пор, как ему исполнилось двадцать лет. Однажды в пустыне он снял платок, что бы напиться. Его лицо увидели двое кочевников-иаджудж, что пасли там свои стада. Тариф убил их, выколол трупам глаза и отрезал языки.

Привычными движениями, уложив платок вокруг головы, Тариф покинул свою крошечную каморку. Уходя он даже не обернулся.

Вытертый ковер да небольшой сундук со скромными пожитками, вот и все, чем располагал к старости этот человек, некогда водивший в бой многотысячные армии самудийцев, опустошая предгорья Маджири, истребляя оскорбляющих Богов маджуджей.

На бедре Тарифа висел кривой меч, за широкий пояс он заткнул кинжал, так же хищно загибавшийся к острию. Но в широких одеждах он нес еще оружие, лишнее для него и непривычное ни весом, ни длиной. Широкий тяжелый меч, способный одним взмахом лишить человека ноги и заостренный боевой молот, которым некогда сам Ауда, когда был молодым и могучим, пробил бронзовый шлем царя Города Рогатого Бога.

Это было оружие не для Тарифа. Он нес его тому пленному, огромному и могучему как лев, полному гнева, горечи и истовой веры. Пусть он чужак и проклятый солнцепоклонник. В сердце его нет гнили. Он не знает страха, но это не истерическое исступление адептов лжепророка, это истинная сила духа и веры. Он пришел откуда-то с севера, из страны, где снег покрывает землю каждую зиму, а люди поклоняются палящему Солнцу, а не холодным звездам и Тем, Кто За Ними.

Он принял решение.

Пришел, чтобы сразиться с лжепророком.

Самудийцы схватили его, когда северянин пытался проникнуть в пределы Хастуршада. Он убил пятерых и покалечил троих, но его все же одолели. Одолели и живьем привели в Хастуршад. Солнцепоклонник редкая добыча. За последние годы им не попадался ни один, будто бы молившие Солнцу оставили свои попытки отыскать Хатег-Хла и то, что там скрывается.

Этот пришел сам.

Прирожденный воин, рожденный с духом дракона.

Пленник обладал огромной силой и жизнестойкостью, никакой другой человек не выжил бы в Пустоши.

Тем дольше будут его муки над гробницей Гаданфара!

Так говорили самудийцы. И так говорил Тариф.

Но в душе он уже принял иное решение.

Пусть за это его проклянут и предадут мучительной смерти, но он освободит солнцепоклонника, даст ему меч и молот. Воин-дракон пришел в Хастуршад что бы уничтожить источник силы Нэтока, лжепророка и обманщика.

Северянин хотел отрезать Нэтока от питающей его древней магии.

Пусть он не в силах это сделать, как и никто в мире, но телесной неуязвимости Нэтока можно лишить.

Нэток сосет жизненную силу из мумии Гаданфара, царя, что был подобен в бою ста львам, и повергал врага в ужас. Гаданфару была предсказана неуязвимость в бою. Ни один смертный и ни один полубог не мог бы поразить его в схватке. Но его отравили враги, боявшиеся грозного царя. Не живой и не мертвый, убитый рукой изменника, но не способный умереть из-за текущей в нем крови младших богов, Гаданфар нашел свое жуткое посмертие в каменном саркофаге, покрытом изображениями битв и терзаний.

Крышка саркофага был сделана из прозрачного хрусталя - глыбу нужных размеров принесли жители Нижнего Мира, тогда еще не впавшие в ничтожество и вырождение.

Сквозь этот хрусталь видно было, как Гаданфар время от времени ворочается на своем ложе, не в силах встать, но и не в силах умереть окончательно. В крышке саркофага было проделано небольшое отверстие. Это сделали уже по приказу лжепророка. Над саркофагом установили жуткое подобие кровати.

Обреченного в жертву полумертвому королю-воину привязывали к ней и потом в течение многих дней тонкими ножами осторожно резали его плоть, что бы кровь, стекая в саркофаг, капала в разверзнутый в вечном крике боли рот неумирающего царя.

Питая Гаданфара самудийцы питали и Нэтока, который, несмотря на расстояния, мог брать, выкачивать божественную силу из тела неумирающего.

Чем больше стрел и копий летели в Нэтока, тем больше крови требовал Гаданфар.

Обычно приговоренные к такой смерти страдали от трех, до семи дней. Такой герой как пришелец с Севера может продержаться лунный цикл, если поить его и врачевать некоторые раны.

А боль и гнев, которые будут терзать его во время долгой казни тоже станут питать Гаданфара!

Но - этому не бывать.

Тариф прошел через безлюдные коридоры древнего дворца, спустился к воротам в темницу.

Самудийцы воевали на севере и на юге, и аура злого, омрачненного места защищала Хастуршад лучше всякой армии. Весь гарнизон крепости насчитывал пять дюжин человек. Так же здесь жили дюжина жрецов и около сотни рабов.

Самудийцы, ушедшие служить мертвым царям в Хастуршад оставляли все мирское за стенами древнего города. Им не требовалось ни изысканной пищи, ни общества женщин, ни вина, ни мягких постелей.

Их жизнь была полным аскезы и испытаний служением. Служение было их жизнью.

Тариф ощутил острый укол совести. Сейчас он предаст все, чему служил. Предаст своих товарищей, своих учеников и своих братьев по вере.

Но что делать, если они оказались слабы и пошли за лжепророком?

Если они настолько глупы, что не понимают - тот, кому нужна мумия Гаданфара, что бы просто не умирать, не может быть истинным воплощением Несущего Хаос?

Отступники должны быть наказаны за свои заблуждения.

И карающим мечом послужит этот чужак, молящийся Солнцу.

Что ж, значит, так было предначертано.

Пленника стерегли двое.

Они доверяли Тарифу. Одного из них он подобрал у тела умершей матери и отдал на воспитание жрецам. Второй вместе с Тарифом ходил в походы на оскверняющих богов, нечестивых маджудж.

Убить их было просто. Тариф ударил ветерана кинжалом в шею, когда заключил его в братские объятия. Новобранец промедлил лишь миг, миг, который стоил ему жизни. На миг он застыл с выражением крайнего изумления в глазах и лишь потом схватился за меч.

За это мгновение старый Тариф вонзил меч в живот юноши, которого некогда младенцем спас. Чужеземец сидел на глинобитном полу своей камеры. На его руках и ногах не было железа. Он просто излучал собой силу и гнев. Он не подал виду, что услышал разыгравшуюся у него за спиной схватку. Он смотрел на доставшийся ему крошечный кусок неба в зарешеченном окне, столь маленьком, что сквозь него едва ли пролез хотя бы кулак солнцепоклонника. Настоящий дракон - подумал Тариф.

- Ты пойдешь со мной, чужак. - сказал старый самудиец на языке страны Аль-Имад.

- Это какие-то тонкие игры? Дать мне надежду, а потом отнять ее?

- Я убил своих товарищей ради тебя.

- Зачем я тебе? - чужестранец поднялся с пола. Он был насторожен, но ему хотелось верить Тарифу.

- Помоги мне свергнуть лжепророка. Ты ведь за этим шел в Пустошь?

- Да. Но зачем это тебе? Ты самудиец, а самудийцы - псы Нэтока.

- Я ничей пес. Мой царь мертв и его убил Нэток. Нэток не подлинный пророк Хаоса.

Тариф открыл решетку, за которой томился северянин и протянул ему оружие. Меч и молот. Гигант выбрал меч, а молот заткнул за пояс.

- Он пригодится тебе, этот молот.

- Для чего?

- Ты сильный человек, солнцепоклонник. Ты разобьешь камень, и убьешь того, кто должен быть мертв уже пять веков.

- И Нэток умрет? Или Нэток лишится своей силы? - глаза северянина вспыхнули.

- Ни то, ни другое. Нэток станет смертным. Его можно будет убить мечом, копьем, ядом.

- Я пойду с тобой. Но если это ловушка...

- Я пойду впереди тебя. Если это ловушка, твой меч всегда найдет мою шею.

Северянин кивнул.

- Веди меня, самудиец.

- Мое имя Тариф.

- Я Конрад.

Они не стали обмениваться рукопожатием - вражда между самудийцами и солнцепоклонниками оставалась между ними, три сотни лет обоюдной ненависти. Но у них был общий враг.

- Убиваем всех, кто постарается нам помешать. Когда мы достигнем гробницы - если достигнем, ты разобьешь крышку саркофага. Потом отруби тому, кто в нем лежит, голову и вырви сердце. Его зовут Гаданфар, он был царем. Окажи ему последнюю милость, отними у него остатки жизни, что бы он мог влиться в хор среди звезд.

- Я сделаю, как ты говоришь.

Они встретили только троих и убили их. Это было легко - ни один самудиец не ждал предательства от старейшего и благочестивейшего из воинов Хастуршада.

Конрад отчего-то думал, что гробница Гаданфара расположена под землей, но саркофаг лежал в просторном зале храма, такого огромного, что мог бы вместить небольшую армию. Крыша храма покоилась на колоннах, похожих на застывшие пылевые вихри. В нишах скалились статуи вида столь жуткого, что даже прошедшему Пустошь Конраду де Феру было не по себе на них смотреть.

Ступени, по которым взбежали они с Тарифом, были стесаны временем и миллионами ног, что ступали по ним долгие века. Свет проникал в храм через разбитые окна. Некогда в них были витражи из хрусталя и цветного стекла. Место это дышало злой мощью и тягостью запустения и забвения.

Войдя внутрь, Конрад увидел саркофаг, удививший его тонкой работой, и уродливое ложе, на котором ему суждено было лежать, если бы не Тариф.

Храм никто дополнительно не стерег.

Внезапно в нише зашевелилось нечто, что Конрад сначала принял за ворох тряпья. Но это было не тряпье, а человек в рубище, сгорбленный, грязный, с глазами, затянутыми бельмами. От него невыносимо смердело, длинные волосы его, заплетенные некогда в косы, тянулись за человеком по пыльному полу, подобные змеям. Таков был облик жреца, одного из тех, кто всецело отдал себя богам и жил в храме, усмиряя и разрушая свою бренную плоть.

Конрад не знал, но Тариф хорошо знал, что жрецы льют на себя кровь приносимых в жертву и никогда не смывают ее. Приносить жертвы - великая честь, а жертвенная кровь, что открывает врата между мирами - священна. Только тот, кто готов жить в этой крови постоянно, были избираемы для служения.

Мерзкая человекоподобная тварь, в которую за годы бдений и испытаний превратился жрец, открыла беззубый рот, вопль готов был сорваться с изъязвленных губ, но меч Конрада взмыл в воздух, раскраивая череп служителя Богов.

Тариф застонал, будто от боли.

- Теперь - Гаданфар.

Конрад замахнулся молотом.

С первого удара по хрустальной плите пошла тонкая сеть трещин. От второго удара в стороны полетели осколки. Под третьим ударом плита раскололась, осыпавшись сияющим крошевом, похожим на свежий снег.

Конрад увидел того, кто лежал внутри.

Рост Гаданфара был не меньше семи футов. Сейчас неумирающий высох, но видно было, что при жизни он был могучим человеком. Зубы в раскрытом рту были подобны львиным. Конрад еще обратил внимание на странно светлые волосы и бороду гиганта, но сейчас происхождение древнего царя было последним, что его интересовало.

Заскрипели древние, иссохшие мышцы.

Гаданфар попробовал сесть.

Тяжелый меч Конрада вновь взвился в воздух, раздался треск раздираемых мышц и ломаемых костей, и голова покатилась по полу.

Крови не было.

Конрад вспорол иссохший живот великана, запустив руку в рану нащупал сердце и вырвал его. Сердце это не билось, но странным образом в нем чувствовалась жизнь.

Конрад бросил сердце царя, что был подобен сотне львов, на грязный пол, и рассек его одним ударом меча.

Зловещая полужизнь, тлевшая в глазах отрубленной головы, погасла.

Конрад резко развернулся.

В воротах храма стояли воины-самудийцы с закутанными лицами. Их было не меньше дюжины. За спиной воинов виднелись жрецы, выглядевшие больше, чем потрясенными.

Конрад молча шагнул им навстречу. Тариф, помедлив считанное мгновение, последовал за ним.

Тариф не рассчитывал выжить после предательства и святотатства, которые совершил. Он думал умереть в храме, рядом с останками Гаданфара.

Но Тариф был стар, и он был самудийцем, он поклонялся Смерти и готов был ее принять.

Конрад де Фер был молод и где-то далеко на Севере, в городе с гордым именем Львиное Сердце его ждала самая прекрасная женщина Сияющего Ирама.

Он дрался с яростью и силой, которые поразили даже опытного Тарифа.

Он прошел сквозь самудийцев, как нож проходит масло. Трое остались лежать на камне, истекая кровью, один из воинов скорчился чуть поодаль - Конрад отрубил ему руку.

Тариф следовавший за рассвирепевшим гигантом не поразил ни одного из своих соплеменников. Не потому, что не решался этого сделать, а потому, что просто не успевал.

Но вот длинная пика метнулась к Конраду, готовая пронзить его бок.

Тариф мечом отбросил древко в сторону, спасая чужеземца, и в то же мгновение что-то коротко и мощно укололо его в шею, кровь ударила из раны тугой струей. Тариф повалился на колени. В него вонзилось еще несколько копий.

Старый воин умер раньше, чем Конрад добежал до ступеней храма.

Самудийцы на миг растерялись, хоть это было и не в их обычае. Но сила и воинское мастерство их недавнего пленника превышало все, что они видели в жизни, полной битв. Будто бы на землю вернулся один из легендарных людей-драконов, что стояли у трона Эребии в годы ее могущества.

Конрад вырвался на открытые улицы. Будь он во вражеском лагере, его все равно изрубили бы в куски, взяв числом. Но вокруг лежал город-призрак, и несколько десятков человек несли свою службу там, где некогда жили десятки тысяч. Ему удалось оторваться от погони в запутанных улицах. Конрад понятия не имел, куда бежит, но это не имело значения.

Ночью, когда самудийцы прекратили свои бесплодные попытки его отыскать, Даннаец взобрался на самую высокую башню, сверху разглядел нужное направление и уже к рассвету вырвался из каменного плена. Эта ночь, как потом вспоминал Конрад, стоила ему нескольких седых волос, потому что пустынные улицы Хастуршада таили в себе опасности, которых боялись даже сами стражи-самудийцы. Силы Тьмы в свете обоих лун вышли на охоту за живыми душами.

Но им не суждено было заполучить Конрада.

Тем утром он набрел на табун, которые пасли несколько самудийцев. Зарезав самого неосторожного из пастухов, Конрад вернул себе своего норовистого козлорогого скакуна, вместе с которым захватил еще двоих и потом, в степи, погнал их в разные стороны, что бы спутать следы.

Даннаец растворился в Пустоши. Несколько дней самудийцы преследовали его, но Конрад оторвался слишком далеко.

Отравленное Море.

Ему казалось, что дойдя до Хастуршада, он расколдовал Пустошь для себя.

Теперь она была просто пустыней, просто горами, просто лесами. Видения больше не преследовали его. Отрезанные головы не разговаривали с ним. Конрад рвался на север, на Полярную Звезду и обратный путь занял у него втрое меньше, чем путь не юг. Не потому, что теперь он знал дорогу, в Пустоши нет дорог, и он шел теперь другими тропами, обходя места, в которых уже побывал и забредая в дебри, которые миновал прежде.

Но теперь Пустошь будто бы не сопротивлялась ему, не пробовала всеми силами поглотить дерзкого чужака.

Чем дальше на север, тем чаще встречались ему иаджудж. Ему снова пришлось принять на себя личину Кожелицего. Снова он пролеживал часы, ожидая, когда пройдут караваны.

Пустошь оправдывая свое название, пустела не по дням, а по часам.

Зов Нэтока уводил на север все новые племена и кланы.

Конрад, что бы не наткнуться на один из многочисленных воинских отрядов, тянувшихся на север, повернул теперь на Восток, к Отравленному Морю.

В лиманах на берегу Отравленного Моря Конрад потерял козлорогого. Огромный зверь провалился в топкую жижу, и несмотря на свою мощь так и не смог выбраться, лишь увязая с каждой попыткой все сильнее и сильнее. Тогда Конрад, который совершенно выбился из сил и сам чуть не погиб, стараясь спасти зверя, ударом молота прервал страдания верного спутника. Под ним и раньше убивали лошадей, но к длинногривому, рогатому и свирепому зверю, на котором он проскакал половину Пустоши, Даннаец успел привязаться особенно.

- Тучных тебе пастбищ на Полях Праведных, боевой товарищ. - тихо сказал Конрад, уходя прочь от опасного места.

Он прошел почти три десятка миль по каменистой отмели вдоль изогнутого берега, под нависающими над головой отвесными скалами, иногда пускался вплавь, иногда чуть ли не четвереньках полз по скользким камням, иногда непринужденно ступал по песчаным косам.

От воды обувь его размокла и стала непригодной, Конрад изрезал ноги о камни, в соленой воде, кишевшей всякой мелкой тварью мельчайшие ранки превратились в воспаленные язвы. Солнце немилосердно пекло сверху и спасения не было нигде, ни у камней, которые не давали тени, ни в воде, которая была очень теплой. Его несколько раз пытались стащить в воду морские твари. Он видел зловещую битву огромного морского змея с хищным китом, которая окрасила море кровью на сотни футов.

Этот безумный переход, когда ему то приходилось преодолевать вплавь глубокие заливы, то тащиться по щиколотку в воде, видя берег как узкую полосу на горизонте, изнурил закаленного Конрада сверх всякой меры.

Через несколько часов после того, как он ступил на твердую землю, на него наткнулся отряд в дюжину копий.

Имадийские солдаты были крайне удивлены, когда огромный иаджудж, который как они думали, выжил после крушения одного из многочисленных кораблей, которых нечестивцы спустили на воду в прошлую луну, при виде их положил меч на землю, сбросил с головы тюрбан и опустившись на колени запечатлел поцелуй на земле Сияющего Ирама.

- Хвала небу, я вижу перед собой подданных божественного Хайдара! - сказал этот странный человек на языке зихов. - Видимо мне было написано в Пламени вновь ступить на эту благословенную землю.

- Так кто же ты такой? Ты выглядишь как иаджудж, говоришь как зих и не похож ни на того, ни на другого.

- Мое имя Конрад де Фер, Сын Солнца и генерал армии Ордена. Я ушел в Пустошь зимой, вы должны знать о нашем походе. Сейчас я вернулся.

- Один?

- Один.

Командир имадийцев приказал Конраду сдать меч одному из его людей и последовать за ними в крепость.

- Что Львиное Сердце, еще держится?

- Ты, верно, давно был в Пустоши. Нэток взял Львиное Сердце еще три месяца назад. Сейчас его орда под стенами Порога Счастья, а мы здесь уцелели только потому, что стервятники прошли дальше на север, не тратя время и силы на осады каменных башен. Думаешь, это тоже было написано в Пламени, чужеземец? - резко спросил имадиец.

- На самом деле, я не умею читать волю богов. - мрачно ответил Конрад.

Все эти месяцы в Пустоши он рвался обратно в неприступное Львиное Сердце, к своим товарищам и своей любимой. Сейчас он даже боялся подумать о том, что эти мечты были ложными столь долгое время.

Возвращение в Ирам.

Конраду понадобилось больше трех недель, что бы добраться до столицы Аль Имад. Дороги он не знал, в стране царил хаос. Высокого чужеземца, вооруженного, покрытого запекшейся кровью и дорожной пылью, принимали обычно за врага. Несколько дней он, голодный, злой и уже близкий к отчаянию, провел под арестом в маленькой крепости, которой командовал одноногий инвалид, казалось, не знающий, что происходит вокруг. К счастью, у офицера хватило ума запросить у командиров распоряжений на счет судьбы огромного свиноеда. Наконец на десятый день заточения прибыл гонец из столицы, с приказом, на котором стояла печать самого Ильдерима.

Что было в приказе Конрад не узнал, но судя по тому, что его быстро освободили и стали обращаться с ним почти подобострастно, Ильдерим не забыл о своем союзнике.

Конраду дали возможность вымыться, сменить одежду, привести в порядок оружие и доспехи. На столе его всегда была ключевая вода и свежие фрукты. Но свободы ему так и даровали.

Потом прискакал Сарош. Сарош был ранен, лишился возможности владеть левой рукой. Но у него была подорожная с печатью Ильдерима.

- Мне приказано проводить тебя к столице, солнцепоклонник.

Сарош все так же избегал называть чужеземца по имени, но "солнцепоклонник" звучало приятнее "свиноеда".

- Это. - Сарош поднял свиток с печатью принца. - защитит нас от слуг Порога Счастья. А если встретим иаджудж или просто мародеров, то думаю, нам поможет твой меч.

Конрад кивнул.

- Как обстоят дела?

- Все плохо. На грани катастрофы. Львиное Сердце пало через четыре месяца после твоего отъезда. Резня была страшная. Мы потеряли там двадцать тысяч человек. Божественный Хайдар пытался снять эту осаду, приведя войска с Севера, но вынужден был отступить в столицу. Погибли два его сына. Не Ильдерим и не Батахир, сыновья от младших жен.

- А Эсме?

- Я так и знал, что ты спросишь об Эсме. Эсме жива. В последний день, когда оборона крепости рухнула, зихи чуть ли не силой выволокли ее из пылающего города. Пустынные шакалы устроили там грандиозную попойку, она задержала их еще на несколько дней.

- Думаю, что двадцать тысяч имадийцев не просто так отдали свои жизни?

- Сколько потеряли шакалы даже сказать нельзя. Они лезли на стены по трупам своих товарищей. Визжали как бешеные, лезли и лезли. Думаю, они потеряли не меньше пятидесяти тысяч. Возможно больше. Не важно. Нэток привел из Пустоши еще орду, больше прежней. Это больше похоже на саранчу, чем на вторжение вражеской армии.

- Как мои люди?

- Немного их осталось. Человек тридцать, не больше. Во всяком случае, так было после падения Львиного Сердца. Они дрались отчаянно, защищали подходы к дворцу, вместе с зихами. Зихи потеряли больше трех сотен человек в той битве. Кровь бежала по улицам Львиного Сердца ручьями.

- И что сейчас?

Воины миновали разрушенную деревню. Дома были сожжены и разграблены, всюду лежали трупы. Некоторые тела были в замысловатых позах прибиты к стенам домов, к деревьям, к воротам. Очевидно, часть несчастных были еще живы, когда иаджудж глумились над ними. Дети были насажены на ветви деревьев, как на колья.

- Здесь уже вовсю хозяйничали иаджудж. - Сарош отвел глаза от изуродованных трупов. - Их оттеснили на несколько миль к югу, но они вернутся. Они собирают свои силы под стенами Сияющего Ирама. Мы объедем их, прибудем к Ираму с севера.

- Что Ильдериму нужно от меня?

- Не знаю. Ильдерим словно с ума сошел, когда узнал что ты вернулся. Он почему-то очень хотел разыскать тебя. Ты что-то знаешь о Нэтоке и Пустоши?

- То, что я знаю, предназначено только для ушей божественного Хайдара и его сына Ильдерима. Это клятва, а не пустой каприз.

- Да будет так.

Они ехали по разоренной местности еще два дня. Однажды повстречали шайку мародеров, но те решились напасть на двух вооруженных рыцарей. Сарош хоть и не мог владеть одной рукой, оставался опасным бойцом.

В другой раз только чудо спасло путников от стычки с полутора дюжинами иаджудж, которые проехали мимо, когда Конрад и Сарош затаились в крошечной пещерке на склоне горы. Иаджуджи были безобразно пьяны и потому не заметили их.

Всюду были пепелища и часто встречались трупы. Иаджудж убивали ради развлечения и ради еды. Женщин и детей они перед смертью насиловали. Конрад догадывался, что иногда и после смерти - тоже.

Кровь, зловоние вздувшихся трупов, разруха.

И так миля за милей.

Но вот на дороге показался отряд под знаменем с языками пламени. Руководил отрядом молодой ваджи, сейчас сбросивший мантию, облаченный в кольчугу. Но чалма на наголо обритой голове и окладистая борода указывали на звание этого человека. Он проверил подорожную Сароша и благословил обоих воинов.

- Он же свиноед, неверный. - возмутился Сарош.

- Сейчас это не важно. - спокойно ответил священник.

Конрад принял его благословение, хоть и не без сомнений.

- Наверное он прав, Конрад. - сказал Сарош, когда отряд священника проехал дальше. - Сейчас не важно, Солнце или Пламя. Сейчас мы противостоим Псам Хаоса. Так что будь моим другом, васканец.

Сарош протянул руку.

По воинскому обычаю они пожали запястья.

- Я принимаю твою дружбу, имадиец.

- Вообще-то я фарах.

- Что? - Конрад не понял, что имеет в виду Сарош, шутка это, оскорбление или что-то еще.

- Я фарах по крови, мои предки склонили колени перед Порогом Счастья, но мы помним, кто мы и откуда. - усмехнулся Сарош.

Казавшийся издалека монолитным, Аль-Имад вблизи являл собой такое же смешение десятков народов и языков, как и Империя, прозванная Лоскутной.

Столица Ирама все еще сияла на солнце. Сияли купола храмов и крыши дворцов.

Но над городом висела удушающая атмосфера страха и обреченности.

Великий город лежал в цветущей долине, словно спелый плод в чаше. С вершины горы открывался столь великолепный вид, что даже присутствие в пейзаже лагеря стервятников Пустоши не сразу бросалось в глаза. Но потом стало видно, что иаджудж много. Не меньше, чем под Львиным Сердцем. Сейчас они рассыпались по долине, но грязные халаты полуголые тела и треугольники палаток и шалашей покрывали собой пространство на многие мили.

Одержимые воины Нэтока тащили бревна, катили камни. Они вырубали с любовью посаженные рощи и сады, они в считанные часы осушали водоемы, поя своих тощих лошадей, мосластых верблюдов, козлорогов и уродливых исполинских птиц, которых тоже использовали как верховых животных.

Все окрестности столицы были разграблены. Конрад сейчас был далеко, но он мог догадаться, что творится в тенистых садах вилл предместья. Иаджудж всюду предаются насилию и страсти к разрушению. Те жители, что не успели сбежать замучены ими насмерть, или участь их столь ужасна, что живые завидуют мертвым. Всюду разгром, все красивые вещи разбиты, все чистое изгажено и измарано. Они жгут в кострах прекраную мебель, они мочатся в хрустальные сосуды для ключевой воды, они ради смеха рвут в клочья картины и бьют все, до чего могут дотянуться. Им не нужно даже золото, они не знают его стоимости.

Иаджудж ненавидят красоту и гармонию. Сами уродливые, они стремятся весь мир сделать уродливым. В гармонии им видится преступление против священного для них Хаоса.

Последний день пути превратился в череду коротких стычек и стремительного бегства. Наконец уже за полдень Конрад и его товарищ ступили на земли, которые еще контролировали войска Хайдара.

Вновь подорожная Ильдерима открыла им все дороги.

Конрад и Сарош ехали через столицу, наблюдая спешные приготовления к осаде и панический исход жителей на Север. Куда бежать? Иаджудж больше напоминали наводнение, чем вторжение вражеской армии. Они были повсюду.

Что-то подобное Конрад наблюдал в Львином Сердце. Только тогда имадийцы еще не испытали горечи поражения, а иаджудж не узнали еще радости побед над прежде могучим врагом.

Тогда, до Львиного Сердца у шакалов Хаоса еще был страх перед крепостями и сомнения в своей неодолимости.

Теперь все наоборот. Имадийцы деморализованы, а иаджудж пьяны от крови, вина, дурмана Нэтока и побед.

Королевская семья.

Ильдерим встретил Конрада во дворце. Принц был ранен в лицо, и от его прежней ослепительной красоты осталось немного. Грубые швы бороздили всю правую половину лица, щека была разорвана едва ли не до уха и зашита. Челюсть опухла, и говорил принц с видимым трудом.

- Удар булавой. - вместо приветствия сказал Ильдерим, указывая на свое лицо. - хорошо хоть с одной стороны зубы остались.

Конрад поклонился.

- А, церемониал прежде всего. Узнаю Конрада Даннайца. Как там это на твоем языке "рыцарь без изъяна и попрека"?

- "Без страха и упрека". - поправила брата Эсме. Эсме была все так же красива, но под глазами залегли тени. Она явно мало спала и ее терзали тревожные мысли.

- Наш божественный отец, да продлятся дни его, отказался покидать столицу. Все наши уговоры оказались бессильны. Отец сказал, что если нужно, то умрет в стенах Сияющего Ирама, но не сбежит больше от стервятников. Отважно, благородно, но так глупо.

- Быть может, он рассчитывает победить? - спросил Конрад.

- Я тоже так думаю. Но отец слишком долго был богом. Расскажи нам все, что ты видел в Пустоши, Конрад де Фер.

- Я не могу скрыть это от ушей его величества.

- Почему бы тебе не поведать все нам? А мы уже передадим твои сведения отцу.

- Я буду говорить только в присутствии его величества.

Ильдерим гневно посмотрел на Конрада.

- Не стоит портить отношения со мной, солнцепоклонник.

- Тебе не стоит быть столь высокомерным, брат. - сказала голос принцесса. - Конрад прибыл к нам после тяжелого и опасного пути, а ты не предложил ему даже воды.

Эсме позвонила в колокольчик, и немой чернокожий раб принес кувшин со сладкой ключевой водой. Конрад сделал несколько жадных глотков.

- Благодарю за гостеприимство, принцесса.

Они посмотрели друг на друга. Полные бурной страсти ночи, жестокие обиды, грубая животная страсть, переросшая в настоящее чувство. Все это было давно. Конрад подумал, что Солнце Пустоши выжгло что-то в нем. Он смотрел на красивую, гордую принцессу и не ощущал ничего из того, что уносил в своем сердце в Пустошь. Возможно я и не любил ее никогда. - рассеянно подумал Конрад. - Она просто очень красива. А может быть, я слишком много убивал и слишком часто видел смерть и душа моя огрубела. И если у меня будет время, то все вернется.

Обычно надменный взор Эсме наоборот потеплел, смягчился. Конрад улыбнулся краем рта. Улыбка была больше похожа на трещину в скале.

От взора Ильдерима не ускользнул этот молчаливый обмен взглядами.

- Быть может, хватит!? - излишне резко вскричал он, ударив кулаком в ладонь.

- Прости, принц. Но я, в самом деле, могу поведать то, что узнал только в присутствии его божественного величества.

Про себя Конрад подумал, что рановато Ильдерим решил оттеснять отца от кормила власти. Хайдар еще не стар годами, крепок телом и духом.

Впрочем, не один принц, слишком рано засмотревшийся на Порог Счастья, получал от своего божественного отца в дар шелковый шнур, золотой кинжал и чашу толченых бриллиантов, что бы уйти в Рай с подобающим особе королевской крови почетом.

В Ираме может быть только один живой бог.

Хайдар вошел стремительно. Сильный, подтянутый и злой. Он жестом остановил попытку Конрада встать на колени.

- Не до церемоний, васканец. Ты нашел то, что искал?

И тогда Конрад начал свой рассказ. И кое-что он все же упустил, что бы пощадить уши Эсме. Он не стал рассказывать, как срезал лицо со своего врага, сделал из него маску и в таком виде целый день кочевал с Кожелицыми.

Когда он закончил, было уже темно.

- Значит, сила Нэтока идет от развалин Эребии?

- Я понял это так. Он черпает ее оттуда, словно виночерпий из бочки.

- Разумно ли предположить, что если отрезать ему доступ к этой бочке, Нэток ослабеет.

- Разумно предположить это. Но я бы не дал руку на усечение за такой исход. Слишком уж просто. Нэток знает о своей уязвимости. Думаю, он предпринял меры предосторожности.

- Но попытаться сделать это мы должны. - не допускающим возражений тоном сказал король.

- Теперь Нэтока можно убить. Я разрушил сердце бессмертного воина, из которого он черпал неуязвимость. Нэток теперь не полубог, он просто колдун!

- Это очень много значит. Если это правда так, ты совершил все, что в человеческих силах и даже больше.

- Нэток перестал участвовать в сражениях. Его теперь не видят целыми неделями, он лишь иногда появляется перед своей армией. - сказал Ильдерим.

Комната погрузилось в молчание. В сгущающейся тьме Эсме протянула руку и коснулась запястья Конрада. Он чуть вздрогнул.

- Я думаю, наш гость утомлен своим путешествием и пережитыми опасностями. -сказала наконец принцесса. - Позволим ему отойти ко сну.

- Да, конечно, пусть идет. Мы созовем наших советников и будем решать что делать. Ты тоже свободна, дочь наша.

Эсме и Конрад были уже в дверях.

- И еще кое-что. В тебе, васканец, я уверен. А тебе, дочь наша, я отдельно напоминаю, что ничего из того, что было сказано в этой комнате не должно покинуть ее.

Эсме зло тряхнула непокрытой головой.

- Ты поняла нас?

- Да, отец.

Конраду предоставили роскошную комнату, балкон которой выходил на благоухающий ночной сад.

Сейчас ему было не до цветов.

Больше всего на свете он мечтал выспаться. Проглотив почти не чувствуя вкуса поздний ужин, Конрад с изумлением увидел, что рабы вносят в комнату золотую ванну для омовений.

- Было уже слишком поздно что бы топить ради тебя баню. -сказала Эсме, выглядывая из-за спины чернокожего раба. - Я, конечно, люблю, когда от мужчины пахнет мужчиной, но от тебя скорее несет козлом.

Конрад коротко рассмеялся. Эсме была все той же. Быть может он и изменился там, в Пустоши. Но Эсме - Эсме все еще огненная принцесса.

На низком столике словно по волшебству появилось и вино, которого в столице правоверных казалось бы, не должно было быть вообще.

- Небольшое чудо. - словно угадала его мысли Эсме.

- А как же божественный Хайдар, чье око видит сквозь камень, и который должен карать нарушителей Завета по всей строгости закона. - спросил Конрад, отпивая вина, впрочем скверного.

- Отец и сам иногда капнет в щербет немного узу, для пищеварения. А потом еще немного. Потом еще немного. Так что потом его выводят под руки. - рассмеялась Эсме.

Маленькая слабость казавшегося монолитным Хайдара не заставила Конрада разочароваться в короле Ирама.

- Не то Ильдерим.

Эсме отпустила рабов.

- Я сама буду прислуживать тебе.

- Ты?

Эсме приняла покорную позу, сложила руки на животе и с выражением раболепия и страха посмотрела на Конрада из-под челки черных как уголь волос. Конрад едва удержался от того, что бы не расхохотаться в голос. Но первой засмеялась сама Эсме. Нет, он не разлюбил ее в Пустоши. Просто он забыл, какая она великолепная.

Пустошь что-то отняла у него. Но Пустошь не в силах отнять у него Эсме.

Он смыл с себя дорожную пыль, застарелый пот и кровь, он смыл с себя Пустошь. Смыл иаджуджей. Смыл черную магию эребийских развалин и тлетворное дыхание Хаоса. Горячая вода будто бы уносила с собой пережитый ум ужас и то темное знание, которого он коснулся.

У него была Эсме. И весь мир.

Как всякий влюбленный, Конрад чувствовал себя готовым перевернуть весь мир.

Чуть позже они слились в объятиях, в которых поровну было жадной молодой страсти и странной пронзительной нежности. Раньше Эсме не была такой. - рассеянно подумал Конрад. - Раньше она просто занималась этим потому, что ей нравятся утехи плоти. Сейчас она словно таяла под ним, она вся была его. Долгое ожидание истомило ее. И еще она успела понять, что этот сероглазый великан не просто очередная интрижка. Эсме влюбилась. В первый раз в жизни по-настоящему влюбилась. Конрад почувствовал эту перемену и, несмотря на малый опыт в любовных делах понял, что она означает.

Сам он чувствовал себя отвратительно. Пустошь осквернила его плоть и душу. Он вспомнил липкие объятия суккуба там, в заносимом песком древнем городе.

Признаться в этом Эсме значило ударить ее в самое сердце. Есть правда хуже всякой лжи. Если она узнает, то в одно мгновение превратится в сущую гарпию.

- Мне так не хватало тебя там, в Пустоши. - сказал Конрад. Он не лгал. Образ принцессы, в самом деле, не раз и не два возникал у него перед глазами, когда он скитался в омрачненных землях. - Мне было одиноко без тебя.

- Я благодарна Нэтоку. - шепнула Эсме. - Если бы он не поднял Пустошь, я не встретила бы тебя.

В их любви с самого начала было что-то обреченное, трагическое.

Она начиналась в осажденном городе, и в осажденном же городе продолжалась.

Конрад провалился в сон. Сначала Морфей смилостивился над ним, и рыцарь спал спокойно, без сновидений. Но ближе к расцвету вернулись сны. На крыльях сна прилетели гарпии, пришли ламии, но это было не самое страшное. Под покровом сна покинули свои могилы мертвецы. Они все пришли к нему. Те, кого он убил и те, кого он не смог спасти. Они не рычали зловеще, не тянули к нему мертвые руки с внезапно выросшими на них когтями. Они стояли и молча смотрели. В пустых глазах мертвых была зависть. Ты жив и лежишь на мягких простынях с женщиной, а наши кости гложут шакалы. Мы тоже хотим быть живыми и лежать на мягких простынях, а не в каменистой земле. Ты не отпел нас, мы не увидим ни Чертогов Героев ни даже Преисподней. Мы теперь новые тени Пустоши.

Но я не виноват, что выжил! Я не виноват, что магия руин не взяла меня. - возражал во сне Конрад.

Мы знаем. - отвечали мертвые. Мы знаем. Но мы все равно ненавидим тебя.

За что?

За то, что ты жив. У мертвых нет ничего, кроме жажды жизни.

Тут Конрад проснулся. Он не знал, обычный ли сон, вызванный неспокойной совестью, он видел, или к нему, в самом деле, явились души погибших в Пустоши воинов. Эсме не было рядом. Конрад оделся в чистую одежду, лежавшую возле его ложа, перепоясался мечом, и отправился на поиски кого-нибудь, кто знает, где сейчас находятся Сыны Солнца. Он и так чувствовал себя предателем, потому что вернулся из Пустоши один. Вчерашний вечер он провел в обществе Ильдерима и Хайдара, а ночь в объятиях Эсме.

Сейчас ему нужно разыскать своих братьев по оружию, если хоть кто-то из них еще жив.

Их осталось двадцать восемь человек. Двадцать восемь человек из двух сотен. Четырнадцать рыцарей, капитан Гвидо, лейтенант Вулфер. Остальные были арбалетчиками и пикинерами. Конрад пожал руку каждому. Иные обнимали его, другие отводили глаза.

- Один? - спросил его Гвидо. Гвидо был трижды ранен, рука висела плетью, нога была забита в лубок. Он сильно постарел, волосы почти полностью поседели.

Конрад молча кивнул.

- Как так получилось? Почему ты один выжил? - капитан почти не скрывал враждебности.

-Ты предпочел, что бы я тоже погиб?

- Как ты сумел выжить там, где полегли все остальные?

-Я сам этого не знаю, Гвидо. Но я не бежал с поля боя. Если ты обвинишь меня в чем-то подобном, я вызову тебя на поединок, как только твои раны заживут. И там боги рассудят.

- Боги?! Я так и знал, что в душе ты все еще идолопоклонник. Проклятый варвар, да я справлюсь с тобой и одной рукой...

- Арестовать его. - рявкнул Конрад.

Два Сына Солнца сделали шаг в сторону буйствующего капитана.

- Сдай им меч. Я все еще твой командир, Гвидо из Ситардженто.

- Проклятый варвар! Я не подчиняюсь тебе!

Но все же Гвидо разоружили.

- Я все еще ваш командир. Меня назначил магистр, и только магистр же имеет право меня отрешить от должности. Я не потерплю бунта в своем отряде!

- И все же, генерал, как так вышло, что вы вернулись один?

- Наверное, такова моя судьба. Сейчас, когда Гвидо арестован, я вновь принимаю командование на себя. У кого в подчинении вы находились?

- У его высочества Ильдерима. - не скрывая отвращения к этому имени, сказал сержант арбалетчиков, коренастый немолодой воин.

- Чувствую ты не испытываешь большой любви к его высочеству. Почему?

- Он погнал нас пешими в бой. - сказал Вулфер.

- Он вас спешил?! - Конрад был поражен недальновидностью Ильдерима, который производил впечатление человека, разбирающегося в военных вопросах.

- В Львином Сердце он нас спешил и поставил на охрану камнеметов. Мы потеряли пятьдесят человек и всех офицеров в первый же день. На второй день взбунтовались. Он просто выставил нас против самудийцев, а это сущие демоны. Никакой помощи весь день!

- Что случилось с остальными?

- Тридцать человек под командованием Хлода остались где-то на юге. Они сопровождали караван, в котором находились какие-то важные особы. Больше месяца от них никаких вестей. Прочие полегли в небольших стычках или умерли от лихорадки. А что случилось с теми, кто пошел с тобой в Пустошь?

- Засада. Засада, потом долгое заточение на раскаленной каменной глыбе, потом бегство через омраченные земли. Потом голод, жажда, безумие. Отряд Хлода может быть еще не погиб?

- Надежды на это совсем мало. Никаких вестей. - повторил Вулфер.

- Какие у вас теперь задачи?

- Ильдерим не решился применить к нам силу, когда мы взбунтовались против его глупого приказа. Нас сначала перевели в тыл, потом поручили охранять дворец вместе с твоими друзьями зихами. Славные парни, много лучше прочих имадийцев. Даже религия у них больше похожа на нашу, Маттео мог бы обратить некоторых, да погиб во время падения Львиного Сердца. Во время бегства на север каждый был сам за себя, но мы уж прибились к зихам, поэтому вместе с ними выводили из города королевскую семью, пока прочие пробовали сдержать натиск иаджуджей. Когда прибыли в столицу нас хорошо разместили, встретили с почестями, но с тех пор ни разу не отправляли в настоящий бой.

- Я найду нам достойное место в рядах войска. Какие настроения царят в городе?

- Большинство испугано, но не может поверить, что Сияющий Ирам может пасть. Львиное Сердце тоже считалось неприступным. - Вулфер развел руками с выражением величайшей усталости на лице.

Конрад взбежал по ступеням дворца безо всех церемоний. Ильдерима он наше сидящего за столом в обществе его свиты.

- Проклятый глупец! - Конрад двинулся на принца. Тот вздрогнул, хотя и предпринял усилия, что бы выглядеть неустрашимым.

- Как ты смеешь говорить таким тоном... - начал было Ильдерим, а его люди медленно, даже театрально стали хвататься за мечи и кинжалы.

Конрад выхватил свой клинок, четыре фута васканской стали.

- Если кто-то из вас вытащит зубочистку, которую вы называете оружием, я отрублю ему руку.

Смельчаков, готовых проверить решимость огромного васканца не нашлось.

-Ты уже мертв, Конрад де Фер. Ты обнажил меч на сына божественного Хайдара под крышей его собственного дворца!

- Ты погубил моих людей! Я еще не успел отъехать от Львиного Сердца, как ты погубил моих людей! Ты спешил их! Зачем ты их спешил?!

- Мне нужна была тяжелая пехота, что бы защищать катапульты от самудийцев! Я не мог снять ни одного меча с охраны дворца...

- Лучше бы ты послал туда своих лизоблюдов! Почему мои люди, привычные драться в строю и конными оказались пешими в свалке?

- Потому что у меня не было лучших людей? Мы в тот день потеряли восемь тысяч человек!

- И ты все равно не мог отправить на камнеметы этих истуканов из дворцовых коридоров?

- Эти истуканы погибли все до единого, защищая дворец!!!

- Потому что ты глупец и раньше не отправил их охранять катапульты!

Эта перепалка с поднятым оружием в руках не могла быть долгой, и обязана была чем-то завершиться.

Конрад увидел в глазах Ильдерима, как в зеркале, отблеск какого-то движения, но не успел среагировать. На него навалились, сбили с ног, вырвали из руки меч.

- Убить его прямо здесь, принц? - спросил Адиль, занося кривой клинок. Конрад не мог не оценить мрачной иронии момента. Его убьет первый, кто заговорил с ним на земле Ирама.

- В подземелье его. Там он пожалеет о своей дерзости.

Клятва.

Для Конрада начались томительные дни заточения. Вопреки его ожиданиям его не только не пытали, но даже обращались с некоторым почтением. Еда была прекрасная. В тюремной камере было сухо и чисто. Но темница есть темница. Он был всецело во власти Ильдерима, который мог казнить его в любой момент. Конрада грызли сожаления. Он винил себя за свою несдержанность. Скорее всего своей ребяческой выходкой он только ухудшил положение оставшихся в живых сынов Солнца.

Он тосковал по Эсме и по солнечному свету. Для него это было почти одно и то же. Первые дни он с минуты на минуту ждал пыток и казни, но потом понял, что, скорее всего Ильдерим решил заточить его надолго. Быть может - навсегда. Здоровье у него крепкое, он вполне может прожить в этом каменном мешке десять и двадцать лет. Конрад слышал легенды о людях, проведших в заточении всю жизнь. Что случится после того, как воспоминания его истончатся, истают от постоянного их проживания, и он останется один на один с одиночеством и вечностью? Безумие?

Он сбился со счета дней, но понимал, что на самом деле минуло немного времени. Несколько недель, не больше. Кормили его хорошо. Конрад усердно тренировался. Приседал, взвалив на спину тяжелый сундук. Отжимался на кулаках и пальцах. Тысячи раз проделывал с воображаемым противником привычные, вросшие в мышцы, сухожилия и нервы приемы. Утомленный после этих занятий он спал беспамятным сном. Мертвые перестали приходить к нему.

Дверь камеры распахнулась, и на пороге возник Ильдерим в окружении своих телохранителей. Острия коротких пик были направлены на Конрада. На разной высоте - вздумай он поднырнуть под одно из них, второе вопьется в тело в то же мгновение. Но Конрад не собирался больше совершать безрассудных поступков. Хватит.

- Приветствую тебя, принц.

- Больше не станешь ругать меня глупцом? - Ильдерим старался держаться высокомерно, но было видно, что он утомлен. Он был снова ранен, в этот раз в плечо. Лицо принца было перемазано какой-то грязью. Скорее всего - засохшая кровь.

- А ты снова спешил латную конницу?

- Я пришел не за тем, что бы выслушивать твои оскорбления, васканец!

- Тогда зачем?

- Ты нужен мне, Конрад де Фер.

- Неужели? И зачем же я нужен тебе, принц Ирама?

- Ты лучший боец из всех, кого я видел. А я видел многих. У нас были славные рыцари, но все они или мертвы, или сражаются сейчас далеко от стен Ирама. Ты великий воин, ты известен простым воинам и народу. Тебя любят. Мы проигрываем войну, Конрад. Нэток привел новую орду. Город может пасть со дня на день.

- Не думаю, что в моих силах изменить это. Даже если я полюбился благочестивому народу Ирама.

- В настоящем смысле слова нет, тебе не под силу выиграть битву. Но ты способен совершить подвиг, который поднимет дух наших воинов.

-Так чего же ты хочешь от меня?

- Убей в поединке Двуглавого.

- И что если я это сделаю?

- Я прощу тебе твою дерзость, прощу все твои преступления в отношении нашей семьи. Я отпущу тебя и твоих людей, что еще живы, с достойной наградой. Если ты откажешься, то умрешь здесь, а твоих людей я брошу в самое пекло, чтобы не выжил ни один.

- Если я погибну в бою, ты все равно отпустишь моих людей с почестями?

- Да. Это слово принца Ирама.

- Я согласен на твои условия, принц.

Конрада все еще под конвоем провели наверх. В его покоях сидели Вулфер, Этхем и Гвидо. Последний несколько оправился от ран, но смотрел на своего генерала не скрывая ненависти. Этхем и Вулфер напротив, были рады видеть Конрада, поднятого из темницы на солнечный свет.

-Сколько дней я провел в подземелье? - спросил он.

-Двадцать два дня.

- Всего лишь? Они показались мне вечностью. Когда поединок?

- Завтра на расцвете.

- Зачем Нэтоку устраивать эти карнавальные представления, если он и так выигрывает войну?

- Он выигрывает ее, не без особого блеска. Потери иаджудж столь велики, что даже их одержимость не всегда может превозмочь страх смерти. Нэток возможно и пророк, но полководец он дрянной. После смерти Азара не стало ни живых волн, ни залповой стрельбы, ни даже взаимодействия пехоты и конницы. На все случаи у него одна тактика - идти вперед толпой и лезть врукопашную. Своих самудийских советников он видимо больше не слушает. Он совершенно обезумел, и это его безумие гонит иаджудж вперед, словно ветер - волны. Они падают, следующие переступают через трупы. Снова и снова. Мы завалили их телами рвы. Трупы свалены у стен, словно снопы сена. Наружные стены стали бурыми от крови.

- Что их баллисты, их камнеметы?

- Часть нам удалось разрушить ответными выстрелами. Часть продолжает метать камни, но Сияющий Ирам построен навечно.

- И, тем не менее, Ильдерим говорил мне, что проигрывает войну.

-У нас холера. И еще какая-то странная болезнь. С едой уже начинаются перебои, через месяц начнем глодать подметки своих сапог, а через два месяца - друг друга.

- И почему все решили, что поединок особенно важен?

- Когда силы армий равны, все решает боевой дух. Сейчас, после трех недель непрерывной резни, утомились и мы, и стервятники. Стервятники тоже на грани голода.

- Они же едят трупы?

- Верно, но трупы быстро протухают на такой жаре. После того, как появилась холера они стали бояться человечины. Не все, разумеется, но многие. Да и сама болезнь их тоже не щадит. Нэтоку надо взбодрить своих последователей.

- Но почему я? Неужели среди подданных Порога Счастья не нашлось достойных рыцарей? И что говорит король?

- Так ты не знаешь?

- О чем? - спросил Конрад, но подозрение ударило его будто бы хлыстом. Хайдар мертв. Ильдерим пришел к власти. Эсме или мертва, или бежала... но почему же тогда здесь Этхем?

- Король тяжело ранен. Подосланный убийца, возможно с помощью магии проник во дворец. Мои люди изрубили его в лоскуты, но он успел нанести удар отравленным кинжалом.

- Хайдар умрет?

- Невозможно сказать. Лекари делают все возможное. Король - сильный человек.

- И все же, почему я?

- Ты хоть и известный воин, но ты чужак, союзник, но не свой по крови и вере.

- Если меня убьют, это не так расстроит народ и воинов Светлого Ирама. - догадался Конрад.

- Все верно. Но это расстроит Эсме. И как ни странно об этом говорить, меня тоже. - рассмеялся Этхем.

Конрад наконец-то решился заговорить о том, что терзало его все эти дни в темнице.

-Что с Эсме?

- Ильдерим хотел бросить ее в темницу тоже. За связь с тобой. Но не решился пойти против меня. - в голосе Этхема было немало самодовольства. - Ильдерим возможно и владыка над каждым подданным Сияющего Ирама, но видит око Очищающего Пламени, на наследницу трона Зихии его власть не распространяется. Его эромы против моих зихов, таков был разговор.

Конрад покачал головой. Выходит, что стоя на пороге катастрофы, в осажденном городе, сильные мира сего продолжали делить власть. Что ж, это полезные сведения для Совета. Блестящий фасад Ирама скрывает за собой много темных тайн.

- Я могу видеть ее?

- Я предпочел бы не злить Ильдерима.

- Да плевать мне на Ильдерима. Я сейчас нужен ему. А завтра я буду либо трупом, либо героем, либо и то, и другое одновременно. Я хочу видеть мою принцессу.

- Я передам ей твои слова. - Этхем встал и коротко поклонился. - думаю, вас надо оставить одних. Мне не место на военном совете Сынов Солнца.

Гвидо все так же буравил Конрада тяжелым, ненавидящим взглядом.

- Есть сведения от Хлода? - спросил Конрад, игнорируя этот взгляд.

- Самое удивительное, что есть. Прискакал какой-то молодой эром. Говорит, что васканцы заперлись в горной крепости вместе с парой сотен человек. Крепость неприступна. Иаджудж осадили их, но не в силах взять штурмом. Его послали с этой вестью.

- Звучит слишком хорошо, что бы быть правдой. Возможно это ловушка, что бы заставить нас броситься на помощь. - покачал головой Конрад.

- Возможно и такое. - согласился Гвидо. - Но Хлод хороший командир. Он бережет своих людей.

Продолжение фразы не прозвучало, но явственно повисло в воздухе.

- В отличие от меня, ты хотел сказать, Гвидо?

Гвидо молчал.

- Скажи это! - повысил голос Конрад.

- Тебе наплевать на всех нас. Ты не Сын Солнца. Ты весь пропитан этой зихской принцессой, от тебя даже сейчас несет ей! Тебе кажется, что ты сражаешься за Ирам, тебе кажется, что ты сражаешься против Хаоса, а на самом деле ты просто юнец, который готов совершать красивые и бесполезные подвиги, что бы обратить на себя внимание своей дамы. Она хоть горяча в постели, Конрад?

Последнее было лишним, прозвучало слишком оскорбительно. Но в словах Гвидо была и горькая правда. Конрад и сам чувствовал ее, особенно когда вернулся из Пустоши.

-Я допустил ошибки, Гвидо. Но сделанного не вернешь. Это война и на ней гибнут люди. Завтра я могу погибнуть, и тогда ты останешься старшим. Ильдерим обещал мне отпустить вас. Остается только полагаться на его слово.

- Мы не поедем никуда, Конрад. Сыны Солнца не бегут с поля боя.

- Так что же, ты тоже готов умереть за Порог Счастья?

- Не за Порог Счастья, Конрад. За Солнце. Против Двух Лун. Нэток - Пес Хаоса. Завтра мы будем сопровождать тебя за стены города. Что бы Нэток не вздумал подло сыграть. Если ты погибнешь, принесем твое тело обратно в город, что бы стервятники не сожрали тебя. Они думают, что пожирая врага, обретают его силу. Твоей силы им не достанется. Если ты выиграешь, кто знает, не набросятся ли на тебя дружки Двуглавого... мы с тобой до конца этого похода, мой генерал. Но когда мы вернемся, я подниму вопрос о твоем отрешении от должности перед Большим Советом.

-Ты все еще хочешь драться со мной на суде богов?

-На суде Сынов Солнца.

-Да будет так. Вулфер засвидетельствует этот разговор.

Вулфер согласно кивнул.

- А теперь расскажите мне о Двуглавом. Что в нем такого ужасного и почему его так прозвали. У него в самом деле две головы?

- Нет. - подал голос Вулфер. - Я несколько раз видел его в бою. Двух голов у него нет, но есть два лица, второе на затылке. Говорят, еще будучи в утробе, он сожрал своего брата-близнеца. Говорят, он родился с зубами и вместо молока его поили кровью. Он начал убивать с детства, а первый поединок выиграл в двенадцать лет. Он выиграл две сотни поединков, во всяком случае, над его шатром две поднимают сотни отрубленных рук. Скольких он убил в обычных сражениях невозможно подсчитать. Он по-собачьи предан Нэтоку. В нем почти восемь футов роста и почти пятьсот фунтов веса, но двигается он легко, словно гимнаст с цирковой арены. Доспехов он не носит, потому что пуды жира спасают его от легких ранений, а тяжелого ему никто нанести не в силах. Он сражается оружием вдвое тяжелее и длиннее любого, известного нам. Я сам видел, как он разрубил двух человек пополам. Слабых сторон у него как будто нет.

- Грозный враг. Ты видел его в бою. Как лучше сражаться с ним?

- Думаю, ты должен будешь нарушить его равновесие и уверенность в себе. Заставить его бегать за собой. Не надевай доспехов, только меч и щит.

- Будут ли какие-то правила поединка?

- Только одно. Каждый будет драться тем оружием, которое будет с ним. Если оружие сломается или боец потеряет его, никто не имеет права дать ему другое.

Конрад слушал.

- Ну что, страх еще не сковал тебе руки и ноги?

- Нет. Вообще-то всегда мечтал убить великана, как в сказке. Людей я убил уже довольно.

До рыцарей не сразу дошло, что их мрачный генерал шутит.

Ближе к ночи дверь в комнату Конрада распахнулась. На пороге стояла Эсме. Лицо ее было в слезах. Она бросилась Даннайцу на шею. Конрад обнял девушку.

- Они хотят выставить тебя на убой против этого монстра. Откажись!

- Не могу. Я дал Ильдериму слово.

- Ильдерим подлец, слово данное ему немного стоит, потому что его слово не стоит ничего. Он вырвал из тебя клятву угрозами.

- И все же я поклялся.

- Бежим, Конрад. Мои зихи помогут нам выбраться из дворца. Бежим на Запад, в горы, туда, где Нэток нас не достанет. В Зихию приходят корабли твоего Ордена, мы можем сбежать дальше, за Алое Море, куда иаджудж не доберутся даже за сто лет. - горячо шептала Эсме, обнимая Конрада. Ее поцелуи, ее дыхание почти обжигали.

- Нет, моя принцесса. Я Сын Солнца и дал клятву не только Ильдериму. Я дал клятву драться с Псами Хаоса. Нэток и его Двуглавый - именно такие псы. Я приехал сюда сражаться не за Порог Счастья, и не за короля Хайдара. За человеческий род.

Эсме отстранилась.

- Ты в самом деле тот, кем кажешься. - сказала она. - Если бы ты согласился бежать, мои люди зарезали бы тебя прямо на пороге.

Конрад мягко, но решительно оттолкнул ее.

- Уходи, принцесса.

- Ты оскорблен?

- Как никогда в жизни. Будь ты мужчиной, я бы вызвал тебя на поединок.

Эсме смотрела на Даннайца, кусая губу.

- Ты сможешь простить меня?

- Не знаю.

- Давай все же проведем эту ночь вместе. Завтра ты можешь погибнуть.

- Думаю, перед боем мне полезнее будет выспаться и помолиться.

- Ты отталкиваешь Эсме... - на миг показалось, что принцесса готова вновь превратиться в ту самовлюбленную гордячку, какой она была до Львиного Сердца. Но в последний миг она все же смирила свой гнев. - Я люблю тебя, мой железный рыцарь. Это правда. А что до этого испытания... я не смогла бы любить труса. Ты прошел проверку.

- В этом разница между нами, госпожа Эсме. Мне бы не пришло в голову устраивать подобные проверки.

Эсме стояла, раздираемая противоречивыми желаниями. Она мечтала обнять Конрада, поцеловать долгим нежным поцелуем влюбленной, предаться страсти. И одновременно ее жгло желание как-то оскорбить его, уязвить, отомстить ему. Никто не может отвергнуть Эсме! Ее старые привычки боролись с новым чувством.

- Пусть Двуглавый убьет тебя и сожрет твою печень!

Принцесса зихов победила влюбленную.

Конрад покачал головой. Лицо его было печально.

- Уходи, принцесса. Мне нужно помолиться перед боем.

Эсме зло топнула ногой, что выглядело откровенно смешно, и выскочила из комнаты, на ходу теряя все свое напускное высокомерие. Усилием воли натянув на лицо презрительную усмешку, она прошла через бесконечную вереницу коридоров. За спиной неслышно ступали зихи-телохранители. Они не знали васканского, но могли догадаться, что невольно послушали сцену между влюбленными.

С тем же надменным лицом Эсме вошла в свои покои, сбросила верхнюю одежду. Сейчас ей было не до соблюдения этикета, она прекрасно умела одеваться и раздеваться и без помощи рабов. Несколько минут она сидела прямо, словно натянутая тетива, потом из глаз ее хлынули слезы, Эсме зарылась головой в подушки и разрыдалась.

Конрад на другом конце огромного двора, столь большого, что он походил на город в городе, закончил свои молитвы. В словах Гвидо была правда. Он, в самом деле, слишком увлекся Эсме и поисками личной славы. Возможно, завтрашний поединок закончится его смертью.

Он хотел умереть настоящим Сыном Солнца.

Он прочел молитвы, он отрекся от своих прегрешений. Маттео не было в живых, но Конрад и сам знал, в чем виновен. У Конрада, в самом деле, не было многих простительных, человеческих слабостей, которые люди обычно принимают за грехи. Он не лгал, не воровал из казны, не богохульствовал во время игры в кости, да и в кости он не любил играть. Конрад де Фер был храбр, прям душой и благочестив. Но он знал свой настоящий грех.

Гордыня, жажда славы жила в нем с самой ранней юности.

Он хотел уподобиться легендарным рыцарям прошлого, а быть может и превзойти их.

Судьба услышала эти молитвы.

Двуглавый!

Конрад слишком часто смотрел в глаза смерти, что бы испытывать настоящий страх. Он сражался с четырнадцати лет и слишком хорошо знал, что смерть - его постоянный спутник.

И все же Вулфер описывал его будущего противника как настоящее чудовище...

Наряду с холодком страха, Конрад чувствовал кровожадный азарт.

Убить великана!

Поединок.

Конрад уснул. Той ночью к нему опять приходили мертвые, но в этот раз они не грозили ему, не обвиняли его. Просто стояли и смотрели. Ждали.

Стояли на часах и стражи, охранявшие вход в покои васканского гостя. Отчасти охраняли его от возможных покушений. Отчасти стерегли чужеземца на случай попытки побега.

Когда Конрад проснулся, его тут же окружили вниманием и заботой люди Ильдерима. Они только что в отхожее место не сопровождали его, и то потому, что были уверены - сбежать из нужника невозможно. Зато и мыться, и завтракать, и молиться пришлось под внимательным взором дюжины пар глаз.

Конрад пренебрег советом Вулфера. Он решил надеть на поединок панцирь и наплечниками, наручи и латные рукавицы. Вместо меча он вооружился топором, взял небольшой щит и повесил на пояс футовый кинжал. Конрад надеялся, что до кинжала дело не дойдет. Если размеры Двуглавого не преувеличены молвой, короткий клинок едва ли сможет добраться до сердца гиганта. Но лучше пусть кинжал будет и не пригодится, чем остаться без него в тот момент, когда он нужен для победы. Ни плаща, ни шлема на Конраде не было. Щит был украшен символом Солнца.

Когда Конрад был уже полностью облачен для поединка, пришел принц Ильдерим.

Он был сама любезность, и казалось, что это добрый друг пришел поддержать его перед опасной схваткой, а не жестокий правитель, только что выпустивший Конрада из темницы.

Эсме не было. Конрад решил, что так даже лучше. Она слишком оскорбила его ночью. И сейчас ему было не до любовных переживаний.

Под дворцовой лестницей Конрада ждали Сыны Солнца. Он поразился только, как же мало их осталось. Все были в начищенных, тщательно подогнанных доспехах, в плащах с гербом Ордена. При виде своего генерала рыцари и латники отсалютовали ему оружием.

- Солнце и сталь! - отсалютовал им в ответ Конрад.

Ему подвели коня.

В сопровождении этого эскорта, к которому присоединились еще три дюжины имадийцев, Конрад выехал за ворота. Ильдерим не решился покидать стены города, отправив во главе отряда верного Сароша. Конрад и его товарищ-фарах обменялись крепким рукопожатием.

Один за другим опускались и поднимались мосты, открывались и закрывались ворота. Никто по случаю перемирия не собирался ослаблять бдительность. Война здесь шла столь жестокая, что удивительно было, как вообще стороны договорились о поединке.

Иаджудж собрались посмотреть на поединок в количестве нескольких тысяч. Прочие видимо были слишком утомлены неделей непрерывных штурмов. Сейчас мертвых тел под стенами было не так уж много. Видимо стервятники унесли павших с собой.

Едят ли они своих мертвых? - подумал Конрад, глядя на толпу грязных полулюдей в лохмотьях, а то и вовсе полуголых, покрытых шрамами, какими-то язвами, росписью татуировок. Обточенные зубы, нарочно изуродованные шрамами лица, растительность на теле больше похожая на шерсть, ногти, похожие на когти. Шакалы Пустоши.

Иаджудж охотно отождествляли себя с шакалами и гиенами. Многие были одеты в их шкуры и подражали крикам животных.

В полумиле дальше, на холме, верхом на белом верблюде сидел, закутанный в свои покрывала, Нэток.

Вокруг Пророка не было даже самудийцев.

На миг Конрад ощутил страстный импульс отбросить все эти рыцарские расшаркивания с поединком, приказать своим людям прорваться через рассеянную толпу иаджуджей, настигнуть Пророка Пустоши и разрубить его.

Но он сдержал этот порыв, потому что понимал, что на деле у его крошечного отряда нет шансов рассеять иаджудж, которых было во много раз больше. Пока они будут противостоять тысячам иаджудж, Нэток успеет скрыться.

И потому, что пришел сюда не охотиться на Нэтока!

Над толпой стервятников высилась колоссальная туша Двуглавого.

Перед Конрадом было самое уродливое человеческое существо, которое можно вообразить.

У гиганта в самом деле было два лица. Первое, расположенное как и у всякого человека, впереди, поражало своим свирепым, звериным выражением. В этом покатом лбе, выпяченных вперед челюстях, крупных острых зубах и маленьких, злобных глазках было мало человеческого, скорее это была морда плотоядной обезьяны.

Но вот Двуглавый обернулся к вопящей и воющей по-звериному орде своих поклонников и Конраду улыбнулось очаровательной улыбкой второе лицо монстра. То было прекрасное лицо столь классических черт, что невозможно было представить, будто оно принадлежит тому же человеку, что и рыло хищной гориллы с Хатег-Хла. На этом лице играла легкая, светлая улыбка, полная будто бы мудрости и сострадания.

Двуликая голова с помощью исполинской шеи была посажена на непомерно широкие плечи. Монстр, в самом деле был не ниже восьми футов. Несмотря на отвислое брюхо, складки жира, свисавшие с ног и рук, огромное тело производило впечатление сильного и стремительного.

Под жиром перекатывалась мускулатура, которой мог бы позавидовать и бык.

Двуглавый был бос и обнажен, если не считать набедренной повязки, столь короткой и куцей, что она почти тонула в валиках отталкивающей плоти.

На жирной груди великана висели в ряд несколько высушенных человеческих рук. К поясу были привешены черепа, и берцовые кости.

В одной руке иаджудж держал выкованный специально для него кривой меч. В любых других руках это оружие показалось бы двуручником. Двуглавый обращался с ним, будто с легким малым мечом. Вторая рука сжимала щит. Видимо, сколь бы ни был самоуверен гигант, он все же решил, что защита ему не помешает. Эта мысль странно успокоила Конрада.

Он спешился. Двуглавый все еще стоял, повернувшись к нему спиной.

Конрад почему-то думал, что заговорит, или зарычит, уродливое переднее лицо.

Но точеные губы красивого лица открылись, и полился мелодичный, музыкальный голос, столь приятный, что Даннаец опешил.

Речь лилась, подобно звону серебряных колокольчиков.

Конрад обернулся к Сарошу.

_ Что он говорит?

-Обещает убить тебя, содрать с тебя кожу и сделать из нее новую повязку. Говорит, что он высосет мозг из твоих костей.

Конрад хотел придумать какой-то дерзкий и остроумный ответ. Перебранки перед боем были старой традицией. Но на ум ничего не шло.

- Назови его что ли земляным червем. - сказал он Сарошу и тот рассмеялся, а потом разразился длинной речью, длиннее любого земляного червя в сотню раз.

Видимо Сарош неплохо владел речью иаджуджей, потому что выслушав его, Двуликий взревел своим зверообразным ртом и развернулся к Конраду.

- В общем, он обещает раздавить тебя, как жука. - перевел Сарош, но это уже не требовалось.

Иаджудж начал двигаться вперед. Время слов кончилось.

Люди Конрада и иадуджи отступали назад, освобождая больше места для поединка.

Конрад потуже обмотал запястье ремнем. Он ждал, когда противник нанесет первый удар. В груди все сильнее разгорался огонь гнева. И радости. Жестокий восторг сражения. Конрад улыбнулся. Эта его улыбка разозлила чудовище едва ли не сильнее замысловатой брани Сароша.

Гигант бросился вперед, издавая утробное рычание. Он был уже близко. В ноздри Конраду ударила вонь немытого тела и разлагающейся мертвечины, которой Двуглавый был обвешан.

Взмыл вверх огромный клинок. Конрад отбил его щитом, подставив щит не жестко, а скользящим движением, отбросил оружие врага в сторону и бешено рубанул топором поперек жирного брюха гиганта.

В развале раны появилась желтая масса жира, потекла кровь. Но до внутренностей Конрад не достал даже близко. От боли и неожиданности Двуглавый на миг потерял равновесие, сделал неловкий шаг назад, Конрад прыгнул, занося топор для следующего удара, но этот удар уже иаджудж отразил своим щитом, и в то же мгновение мир Конрада сжался до вспышки невыносимой боли. Кривой меч врага зацепил его. Иаджудж метил в голову, но в последнее мгновение тренированное тело Конрада само подалось в сторону и удар, который, несомненно, раскроил бы ему череп, упал на плечо. Рука тут со щитом тут же повисла безвольной плетью. Но боль не остановила Даннайца. Он рубанул под щит, и слоноподобное бедро Двуглавого окрасилось кровью.

Страшный удар щитом отбросил Конрада назад, он покатился по земле, глотая пыль и хлынувшую из разбитого носа и рта кровь. Иаджудж прыгнул следом, Конрад прямо с земли ударил топором в огромную стопу, между пальцами.

Он разрубил тонкие кости ступни, топор вошел в каменистую землю.

Иаджудж упал. Если бы Конрад не успел, бросив оружие, откатиться в сторону, туша врага придавила бы его земле, и бой закончился в пользу поединщика Нэтока. Но Конрад откатился в сторону и сумел встать раньше врага. На ходу он освободился от бесполезного теперь щита. Мир казалось, состоял из боли, крови и грязи. Но дух его не был поколеблен. На земле сейчас был Двуглавый, а не Конрад де Фер.

- Солнце и Сталь! - Конрад не выкрикнул, а скорее шепнул боевой клич своего Ордена. Его топор опустился еще раз. Иаджудж успел подставить щит, а его меч обрушился на бок Конрада, пробивая панцирь, ломая ребра.

От смерти Даннаей спасся только тем, что отскочил в сторону.

Двуглавый поднялся. Это далось ему нелегко, с его весом, и его изувеченной ногой, но Конрад, слишком потрясенный новой раной, не мог пошевелиться, судорожно хватая воздух ртом. Он словно тонул на суше.

Дыхание вернулось к нему вместе со способностью двигаться. Он отразил удар Двуглавого своим топором, снова уводя меч в сторону. Но как-то развить этот успех уже не мог. Следующий удар гиганта он уже принял на само топорище.

Казалось еще два-три удара и Конрад падет под этими ударами, каждый из которых мог бы обезглавить быка.

Но иаджудж тоже страдал от ран и потери крови. Он не мог толком опираться на одну ногу, балансируя на пятке.

Конрад дождался очередной атаки Двуглавого. Тот не спешил сейчас наносить размашистые рубящие удары. Мощный колющий удар ушел мимо, иаджудж на мгновение раскрылся во время своей атаки, и Конрад ударом топора раздробил голень великана.

Тот тяжело рухнул, погребая Даннайца под горой зловонной плоти.

Сломанные кости Конрада отозвались страшной болью, он на миг потерял сознание. Но тут же выплыл из черного омута беспамятства. Иаджудж навалился на него своей тушей, придавил ноги, лишив возможности двигаться, но и сам был почти без чувств и только тяжело дышал и хрипло рычал, поводя двуликой головой. Конрад поднялся на локте, сел. И ударил по безразмерному боку. Снова жир, снова кровь, снова животный рев. Еще удар. Кости чудовища были столь глубоко погребены под слоями сала и мышц, что даже топор не мог добраться до ребер.

Вне себя от боли, гигант откатился в сторону, освободив Конрада. Тот начал подниматься. Кривой меч вонзился ему в бедро, рассекая мышцы, добравшись почти до кости.

Двуглавый заверещал, почуяв кровь. Он не мог встать на искалеченную ногу, но зато у него были обе руки и он по-прежнему владел и щитом и мечом.

Конрад хромая бросился вперед.

В суматохе схватки топор в его руке перевернулся, несмотря на ремень, и удар, который должен был раскроить двуликую голову до подбородка, пришелся плашмя. Сила удара была такова, что оба глаза уродливого лица закатились, и казалось, Двуглавый должен был свалиться без чувств, но каким-то немыслимым образом красивое лицо взяло контроль над телом на себя. Гигант двигался как-то неестественно, словно марионетка в руках слепого кукольника. В самом деле, красивое лицо не видело врага и посылало отчаянные приказы истекающему кровью телу - рубить, рубить, рубить!

На стенах города застыли сейчас в напряженном ожидании тысячи людей. Иаджуджи до того поддерживавшие своего бойца истошным воем, молчали.

Раздался звонкий голос Нэтока. Он что-то кричал своему бойцу.

Двуглавый пополз вперед, на Конрада. Руки тащили за собой тяжелое тело и бесполезную ногу. Зрелище было похоже на то, будто на мелководье плещется кит. Конрад попятился. Кривой меч неутомимо рубил воздух. Зверообразное лицо открыло глаза, рычало, ревело и скалило острые зубы. Красивое лицо своим мелодичным голосом отдавало какие-то приказы, а может быть молилось.

Нэток запел.

Иаджужди начали бить в щиты и что-то выкрикивать.

Конрад шагнул вперед.

Он увернулся от взмаха меча, и что было сил, рубанул топором по зверообразному лицу. В воздух взвились клочья плоти, обломки костей и зубов. Красивое лицо завопило на невыносимо высокой ноге. Меч иаджуджа ударил Конрада в живот. В этот раз панцирь выдержал, но Конрад все равно не устоял на ногах. В какое-то безумное мгновение они стояли на коленях друг напротив друга, слишком израненные, что бы продолжать драться. На Конрада смотрело уродливое лицо, точнее то, что от него осталось. Он снес монстру нижнюю челюсть и изуродовал верхнюю, отрубил нос и выбил один глаз.

Конрад захотел поднять топор и не смог. Иаджудж придавил его своей рукой.

Сейчас эта туша навалится на него, и раздавит в объятиях. Конрад рванулся назад. Иаджудж вцепился в древко оружия и потянул на себя. Бороться с ним было все равно, что бороться с конем-тяжеловозом. Конрад что было сил упирался в землю, но раненая нога и сломанные ребра не давали ему никаких шансов.

Тут раздался отвратительный хруст, и шея Двуглавого начала поворачиваться, красивое лицо возникло перед затуманенным взглядом Конрада.

И тут лопнул ремень.

Конрад отлетел на несколько шагов назад. Встать казалось почти невозможной задачей. Но он встал.

На земле лежал его щит. Конрад поднял его за ремень здоровой рукой. Раскрутил над головой и бросил в повернувшееся к нему прекрасное лицо великана. В воздух взмыл меч, отбить этот удар, разрубленные доски щита упали на залитую кровью землю. Но Конрад уже навис над гигантом с обнаженным кинжалом в руке. Он вонзил кинжал в шею твари, с наслаждением провернул клинок в ране и рванул на себя.

Кровь и кровавая пена хлынули из перерезанной глотки настоящим фонтаном, который окропил лицо, грудь и руки Данннайца.

Но иаджудж не умер. Какая-то невероятная судорога исказила огромное тело, по нему пробежала кровавая борозда, которая на глазах расширялась и становилась все больше.

Конрад оторопело смотрел, не понимая, что происходит. Кровь лилась ручьями, алая,

В противоестественной пародии на роды из развалившегося на части Двуглавого поднялся вдруг тонкий и стремительный силуэт. У существа были костлявые руки и ноги, а голова его была лишенной челюсти звериной головой. Тварь, в которой не было уже ничего общего с человеком, прыгнула, занося для удара поднятый ей топор Конрада.

Даннаец поскользнулся на крови и упал, уже не веря в возможность подняться.

Тварь была рядом, над ним, топор занесен для смертельного удара.

Он лягнул ее в живот и перебросил через себя, на каменистую землю.

При падении существо выронило топор и жалобно заскулило. У него не было кожи, любое прикосновение причиняло ему боль. Конрад навалился на эту богохульную мерзость, нанося удар за ударом своим кинжалом. Тварь рвала его лицо, руки и ноги твердыми как камень когтями. Наконец существо дернулось в последний раз и затихло.

Конрад повалился рядом. Жизнь утекала из него вместе с кровью из множества ран. Конрад поднял глаза к небу и солнечный диск, будто подмигнул ему. А потом все стало тонуть, исчезать, утекать от него.

Усилием воли вернув себя в сознание, Конрад увидел, как к поверженному гиганту, растолкав своих верных слуг выбежал Нэток. Покрывало пророка спало, открыв неземную красоту его лица. Рот Нэтока был перекошен в крике гнева и боли.

Вулфер подхватил теряющего сознание генерала и потащил его назад, к стене щитов Сынов Солнца.

- Солнце и Сталь. - шепнул Конрад, прежде чем мир поглотила тьма.

Пока ты спал.

Конрад был без сознания так долго, что уже никто не верил, что он выживет. Бесчисленные раны и переломы превратили его тело в сплошной сгусток боли. Иногда Даннаец на считанные минуты приходил в себя, тогда сидевшие у кровати братья старались как можно быстрее напоить его и дать лекарства. Но большую часть времени он плавал в океане бреда, страдания и время от времени сгущавшаяся тьма хотела проглотить его.