Сочинения в двух томах. Том второй

Глава восьмая
ЯСТРЕБ ГЕЛЛА

Ян Олислягерс во второй раз заехал в гостиницу «Слоны» в Бриксене и тотчас же вызвал по телефону больницу. Узнал, что доктор Фальмерайер еще не вернулся, а ждут его только на следующий день. Ян вздохнул: нужно ждать еще. Он приказал отвести себе ту комнату, в которой жил уже раньше, не в самой гостинице, а во флигеле в саду.

Горничная приветствовала его:

— Снова в Бриксен? — Она была, видимо, довольна: приехал гость в конце октября, значит, обслуживаемый ею добавочный флигель останется открытым.

Ян попросил ее затопить печь и распаковать его чемоданы.

— Не забудьте, пожалуйста, госпожа Гассер, — сказал он, — каждые два часа вызывать больницу и справляться о докторе Фальмерайере. Я должен с ним поговорить как только он вернется.

Всего четыре часа, а солнце уже заходит в горах. Он присел, встал снова. Что ему делать в этом проклятом городишке!

Он пошел садом. Ему пришло в голову, что он мог бы зайти в замок Ганштейн. Его друзья будут смеяться, увидев его снова так скоро, через три с половиной дня. Он шел через луга, дошел до Цингеновского моста — или до того места, где мост когда-то находился. Как он мог про это забыть за такой короткий срок? Этот мост всего две недели тому назад смыт Эйзаком. Он сам присутствовал при этом.

Поделом им, брискенцам! Остальные мосты стояли прочно и хорошо. Орлиный мост, Красный, большой Двойной мост через Эйзак и Рнэц — уцелели, несмотря на бешенство диких горных потоков. Конечно, у них хороший хранитель. Каждый оберегается святым Непомуком. На Цингеновском же мосту стояло распятие. К нему потоки не чувствовали никакого уважения. Поэтому они его сорвали и снесли, и куски валяются где-то внизу, поделом — духовным господам и гражданам Брискена! Более тысячи лет епископско-княжеского воспитания — и такая детская наивность, чтобы доверить охрану моста изображению Христа! Наш Господь и Спаситель Иисус Христос, конечно, очень хорош для вечного блаженства и искупления грешного мира. Но что Он понимает в мостах и опасных потоках? Их надо предоставить специалистам. И лучший из них — Ян Непомук с Пражского моста, тот, которому злой король Венцель вырвал язык.

Ян пошел по шоссе, сперва медленно, потом все скорее и скорее. Остановился, постоял — зачем ему, в сущности, спешить? Делать ему нечего. Времени — сколько хочет. Зачем так бежать?

Высоко вздернув плечи, он засмеялся.

— Мальчик для посылок! — подумал он. — Потому и бегу, что я — мальчик для посылок. Так именно и обращается со мной эта баба.

«Эта баба» была доктор Гелла Рейтлингер. Она не давала ему ни малейшего покоя, пользовалась им без зазрения совести.

Конечно, он сам напросился, заявив, что все устроит для этого дела, устранит с пути всякие трудности. И вот теперь вожжи оказались в руках у нее, а не у него. Она распоряжалась и приказывала. Ему оставалось только точно выполнять все то, что она хотела. Если бы теперь было возможно, он охотнее всего бросил бы это грязное дело, отказался бы от осуществления своей мысли — впервые в жизни.

Но — нельзя. Основные операции уже сделаны. Назад уже не было хода.

Он приехал в Ильмау через день после Эндри. Докторша встретила его, вся дрожа от интереса к делу, рассказывала свои планы до малейших подробностей. Он не видал своей кузины. Докторша передала, что та этого не желает. Ян понял: она держит свою добычу и не хочет выпустить. Это не было ему неприятно. О чем бы он мог говорить с Эндри? Только мучить ее?

Но к вечеру приехал Брискоу. Этот запротестовал. Яну стало тяжело. Он побежал в парк, ходил мимо открытого окна, слышал возбужденные голоса янки и докторши. Он опустился на скамью. В ярко освещенной зале видел, как они оба стояли друг против друга, готовые броситься один на другого. Он слышал каждое слово. Брискоу боролся при помощи аргументов, казавшихся ему непреоборимыми, предлагал все больше и больше. Ян поразился: цифры были фантастичные.

Вполне ясно: этот человек относился серьезно к своей любви. Он не отступал ни перед какой жертвой.

— Назначьте сами свою цену! — воскликнул американец.

Но эта маленькая отвратительная женщина держалась стойко.

— Если бы вы владели даже состоянием Рокфеллера с богатствами Карнеги и Вандербильта впридачу, — шипела она, — вы не могли бы меня купить! Я плюю на ваши деньги. Хочу быть первой, кто это осуществит, сделает из женщины мужчину! Вот чего я хочу, все остальное для меня безразлично.

Брискоу выходил из себя, но все еще пока оставался спокойным.

— Если пациентка погибнет или же на всю жизнь останется калекой — что тогда? Можете ли вы мне поручиться за успех?

Докторша пожала плечами.

— Поручиться? Чем? Моим словом, моим имуществом? Это вам не поможет. Если не удастся, то мы проиграли — она, я и вы также. Что касается меня, то, конечно, я не стану хныкать. Постараюсь отыскать других людей, предприму новые опыты. А что сделаете тогда вы оба — вы сами и ломайте голову.

Брискоу не поддавался.

— Так начните сейчас же опыты с другими! — воскликнул он. — Я доставлю вам все, что вы захотите. Мы найдем достаточно отчаявшихся людей, как мужчин, так и женщин, которые за хорошую плату предоставят себя для ваших опытов.

Она отрицательно покачала головой.

— Возможно, — сказала она. — При ваших средствах и при усердии вашего друга Олислягерса я в этом даже не сомневаюсь. Но вам придется долго искать, пока вы найдете такой объект, как ваша протеже. Я исследовала ее. Это тренированное тело прекрасно, оно не имеет недостатков — от пальцев на ногах до ногтей на руках. Здоровы все органы. У нее сила сопротивления, способная выдержать толчок. Никогда больше в жизни я не получу такого прекрасного материала. Это наслаждение — работать над такой женщиной.

Янки в отчаянии тер свои руки, затем разнимал их. Охотнее всего он задушил бы докторшу.

— От этого наслаждения вы откажетесь! — крикнул он. — Вы мошенница, вы обманщица! Я хочу оберечь вас, чтобы вы не стали убийцей. Я буду телефонировать полиции, представлю донесение. В тюрьме у вас будет достаточно времени, чтобы размышлять о своих разбойничьих наслаждениях.

Докторша не отступила ни на один шаг. Повисшие плечи поднялись, оттянулись назад, но шея и голова еще более вытянулись вперед. Она будто собиралась клюнуть большого, тяжелого врага. Узкие бескровные губы заострились и испускали сырой, слюнявый свист. Затем она засмеялась, показывая ряд длинных желтых зубов и противные десны.

— Пожалуйста, пожалуйста, милостивый государь, — выплюнула она. — Вот телефон — вызывайте! Жандармов я буду только приветствовать. Они освободят мой дом от вашего неприятного визита. Мне доставит удовольствие прочесть вам один маленький документик…

Она полезла в карман, вытащила бумагу и развернула ее. Громким, пронзительным голосом она прочла, что Эндри выражает свое полное согласие на то, что должно совершиться. Она по собственному желанию и по своей свободной воле приехала к доктору Гелле Рейтлингер, осведомлена о всем возможном, все вполне обдумала, принимает на себя полную ответственность за свою личность и в случае неудачи не будет предъявлять ни упреков, ни требований.

— Разве она — несовершеннолетняя? — прошипела докторша. — Не вправе ли она распоряжаться собой?

Она сунула бумагу ему под нос.

— Читайте же, это ее почерк — да или нет?

Брискоу отвернулся, согнулся, точно получил сильный удар в почки.

— Это вы выманили у нее! — простонал он.

Она наскакивала на него, тыкала в лицо белым листом.

— Она подписала в присутствии моего ассистента, — пронзительно кричала докторша. — Это видели он и две сестры-сиделки!

Американец, шатаясь отступал от нее шаг за шагом. Наконец опустился на стул.

— Это — это… — пытался он что-то сказать.

Дальше не шло. Она хлопнула в ладоши и громко позвала людей. Вошел шофер, вслед за ним — несколько сестер.

— Выведите этого господина, — приказала она. — Он желает немедленно ехать.

Торжествуя, длинными шагами она покинула комнату.

Ян через окно наслаждался этой картиной. Все было похоже на спектакль. Он был восхищен. Охотнее всего он зааплодировал бы докторше. Он сорвался со своей скамьи. Только теперь ему пришло в голову, какое участие он сам принимал в этом представлении. Он вздохнул, снова побежал по саду и решил в конце концов войти в дом.

Американца он застал все еще на стуле, бледного, с тупо устремленным перед собой бычьим взглядом.

— Алло, Брискоу! — позвал он его.

Сильный мужчина совсем скис. Наконец он узнал Яна и с трудом поднялся.

— Отлично… отлично… — начал он. — Я промахнулся… Но не сдамся. Борьба продолжается…

Безнадежно, вымученно звучали его слова — и все же были проникнуты цепкой, упорной волей.

— Правильно! — поощрял его Ян.

Он говорил, ничего при этом не думая. Но почти в ту же самую секунду почувствовал, что не может оставить Брискоу в беде, должен ему помочь бороться за Эндри. Рука об руку с ним и против желтой тигрицы!

Ян молча взял его под руку и вывел к автомобилю. Отстранил шофера, сам сел за руль и помчался в ночную мглу. Что такое? Он, Ян Олислягерс, оказался в таком же положении, что и Брискоу? Так же ли испугался он собственной храбрости? Он начал размышлять. Это была идея янки. Тот купил Эндри. Захотел сделать из нее мужчину — игрушку для прихоти своей дочери. Затем сам влюбился в нее, раскаялся, хотел все отменить.

Тогда появился он, Ян, продолживший игру. Он погнал Эндри на бойню. Раскаивается ли и он в том, что сделал? Может быть, и он влюбился в эту женщину? Теперь, внезапно, спустя столько лет?

— Левей! Левей! — закричал шофер. — Вы что, не видите экипажа?

Перед ними был большой грузовик, у которого сзади болтался жалкий фонарик. Ян быстро повернул руль и в ближайшую секунду уже проехал мимо. Ничего не случилось, только погнулся предохранитель и пострадала лакировка.

Они приехали в Бармштедт, сошли в «Золотом Лебеде», Виски не было. Ян заказал бургундского и не оставлял пустым стакана Брискоу. Сидели за полночь. Брискоу пил и болтал, делал все новые предложения — как вырвать из когтей докторши ее жертву. Ян давал ему говорить, бросал реплики, разжигал его, предлагал советы, сам разгорался все более и более. Ухватился за причудливые мысли полупьяного человека, превратил их в планы, распределил роли. Совсем воспламенился: это будет замечательно — разыграть шутку с ведьмой из Ильмау!

— Только позвольте, Брискоу, мне поработать, — воскликнул он. — Уж мы ей лавочку закроем! Высвободим Эндри на этой же неделе, уже завтра, раньше, чем хоть один волос спадет у нее с головы!..

Он вскочил. Самое лучшее было бы взять автомобиль и вернуться туда еще в эту же ночь. Черт возьми, разве не проделывал он более серьезных вещей, чем это? Ворваться в дом, выломать несколько дверей. Взять на плечи кричащую женщину, снести с лестницы…

Он был твердо убежден, что сможет это сделать и сделает. Он уже видел, как расталкивает сестер, бежит через сад, бросает женщину в автомобиль янки. Как тот стоит там, руки в карманах, и громко смеется в лицо кричащей докторше.

Брискоу схватил его руку, крепко пожал.

— Благодарю вас, — бормотал он, — благодарю вас, братец!

Ян вскочил, отнял руку. Брискоу назвал его братцем. Братец? Почему это он осмелился его так назвать, и кто он такой? Некто из Нью-Йорка. Неизвестно кто и, несомненно, чужак! Какое ему дело? Эта игра — только между ним и Эндри, его кузиной, его сестрой, его возлюбленной. Она принадлежит ему и никому другому. Она была его вещь, его творение, его кукла. По своему усмотрению он мог заставить ее плясать! Он почти испугался — откуда пришла ему вдруг эта мысль? Он снова сел, подумал. Нет, он, конечно, не пьян… Он лишь в едва приподнятом настроении. Не больше, чем обыкновенно. Разве не сказала ему однажды бабушка, что он, в сущности, всегда пьян.

С Эндри — это действительно могло так быть. Так и было на самом деле. Только он никогда об этом не думал. Лишь теперь эта мысль властно вошла в его сознание. Но если Эндри была его вещью, почему за все эти годы он едва заботился о ней? Лишь бегло играл с ней, когда случайный ветер подкидывал ее ему, и забывал ее, как только поворачивался спиной? И почему теперь внезапно в нем проснулось чувство, что она ему принадлежит, ему одному?..

Ян понял: потому, что ее хотят у него взять, только потому! Она была как старый хлам, валяющийся в его квартире, которую он посещает лишь раз в два года на несколько недель. Какой-нибудь испанский кинжал или железная голова Будды из Бирмы, словом, вещь, которую он когда-то взял, а теперь она лежит, обрастая пылью. Нелепый лавочный хлам, быть может, пробуждающий несколько воспоминаний, когда попадет под руку, но тотчас отбрасываемый. Он готов был смеясь подарить его каждому, кто попросит. А теперь этот хлам внезапно получил для него цену потому, что чужой хочет его похитить. Теперь это — его собственность, драгоценное имущество, которое он должен защищать.

Нет, эта еврейка никогда и ни за что не овладеет тем, что принадлежит ему, ему одному!

Он встал, вышел и растолкал заснувшего швейцара.

— Автомобиль! — крикнул он. — Мне надо сейчас ехать!

Швейцар недовольно посмотрел на него.

— Половина пятого, — пробормотал он. — Все спят. Почему вы не сказали вчера вечером?

Он все же пошел с ним вместе из дома в темноту. Они пришли к гаражу, разбудили шофера. Тот медленно оделся. Они вытащили машину, смазали, наполнили бак бензином.

— Оставайтесь тут! — воскликнул Ян. — Я поеду один, дорогу я уже знаю.

Открылось окно. Его позвали по имени. А! Американец — он и забыл про него. Ян не ответил. Только махнул рукой, прыгнул в автомобиль, взялся за руль.

Утро стояло свежее и прохладное. Его знобило, когда утренний ветер ерошил его волосы. Он остановился, надел сверху шоферскую кожаную куртку, лежавшую тут же.

Заяц перебежал ему дорогу и скатился прыжком в канаву. Потом в кустах, по левую руку, Ян увидел парочку косуль, с любопытством глазевших на него. Он знал, что должен свернуть возле маленького домика на опушке леса, но не находил белого домика. Наверное, проехал. Повернул обратно, искал, понял, что сбился с пути. Наконец, встретив нескольких полевых рабочих, обстоятельно их расспросил. Было уже больше семи, когда он остановился перед санаторием.

Он осмотрелся. Ясное солнце смеялось, поднимаясь над садом. Старый садовник склонился над грядой розовых кустов. Сзади виднелось несколько женских фигур, направлявшихся к парку. Ян вбежал по лестнице. Дверь была открыта. Он вошел. Мимо проходила какая-то сестра. Он заговорил с нею, попросил вызвать докторшу. Если она еще спит, пусть ей все-таки доложат: он подождет, пока она встанет.

Он ходил взад и вперед, подошел к окну, посмотрел. Сестра скоро вернулась: госпожа просит его. Она повела его вверх по лестнице, постучалась в одну дверь, впустила его.

В комнате горел свет, а жалюзи были спущены. За большим письменным столом, заваленным бумагами, книгами, газетами, сидела Гелла Рейтлингер, противная и злая, в том самом желтом вязаном платье, что и вчера вечером.

— Я так и думала, что вы сегодня утром приедете, — приветствовала она его, — садитесь!

Воздух был тяжелый, спертый, скверный…

— Вы всю ночь, доктор, просидели за работой? — начал он. — Даже не ложились?

Она взглянула на него и резко ответила вопросом:

— Вероятно, и вы?

Он пожал плечами. Что ей за дело, спал он или нет? Он подошел к окну, раскрыл его настежь, поднял жалюзи. Прикрутил свет и вернулся к письменному столу. Отвратительно некрасивой выглядела эта женщина, пепельно серой от бессонной ночи. Желтым и серым отливала кожа, точно на ней лежала пыльная короста. Руки были грязны.

Она поймала его взгляд, резко засмеялась.

— Это — так, чего вы хотите? У меня, а также и у вас! Проведешь ли ночь за книгами или за рулем автомобиля — все равно пальцы станут грязными и в том и в другом случае.

Он поднял свои руки. Они были черны. Хотел заговорить — она его перебила:

— Можете не извиняться. Не хотите ли принять ванну? В заведении достаточно ванных комнат, через две минуты вы можете сидеть в ванной.

— Нет, — ответил он, — я хочу сейчас же уехать. Я приехал только для того, чтобы увезти мою двоюродную сестру.

Она сделала движение. На этот раз он перебил ее.

— Не трудитесь, доктор. Оставьте в покое тот великолепный документ, который вы вчера вечером читали Брискоу. На меня это не окажет никакого действия. Я хочу получить ее — и сейчас же. Я ее возьму с вашего любезного согласия или помимо него. Вот и все…

Она молчала, выжидательно глядя на него.

Наконец ответила медленно и спокойно:

— Сейчас? Теперь же?.. Прошу, пожалуйста! Пройдите сами за ней — нижний коридор, четвертая дверь.

Или обождите — она еще не проснулась. Я пришлю сестру, чтобы помогла ей встать и одеться. Будьте любезны, нажмите звоной, там, возле двери.

Ян Олислягерс поднялся и сделал шаг к двери.

— Подождите минутку, — удержала она его. Поискала на столе, взяла лист с заявлением Эндри, передала ему. — Вот возьмите! Порвите, это не имеет для вас никакой цены.

Он взял бумагу и нерешительно сунул ее в карман.

— Скажите мне, пожалуйста, доктор Рейтлингер, — начал он, — откуда такая внезапная перемена? Еще вчера вечером…

Ее пальцы забарабанили по столу, а голос снова стал хриплым, режущим:

— Перемена? А у вас? Разве вы не изменили за ночь свое мнение? Все то же самое, господин сосед, вы — как и я! Грязные пальцы, необходимость ванны — что еще? Не раздевались всю ночь! Вчера — огонь и пламенное воодушевление великой идеей, а через двенадцать часов все это в канаву! Плевать нам обоим на то, что мы думали вчера!

Ее издевка попала ему прямо в лицо и крепко пристала, смешавшись с маслянистой автомобильной пылью.

Она открыла один из выдвижных ящиков и достала флакон одеколона. Обильно смочив носовой платок, вытерла себе руки и лицо.

— Вот, возьмите, — прокаркала она, — это хотя и не ванна, но лучше, чем ничего, — для нас обоих.

Он хотел оттолкнуть ее руку, а вместо этого взял соблазнительный флакон. Как и она, вытер себе лицо и руки. Это освежило.

Докторша наблюдала за ним, за каждым его движением.

— Почему бы мне не рассказать вам, из-за чего я отказываюсь от нашего плана — только теперь, в эту минуту? Очень просто — потому, что вы не пожелали. Одна я не в состоянии. Я нуждаюсь в помощнике, который делал бы для меня то, чего никто другой сделать не хотел бы и не смог. Вы бы, милостивый государь, это смогли. Вы должны были быть моим партнером. Без вас я как без рук в этой стране и в это время.

— Скажу вам также, — била она его своими словами, — почему вы не захотели мне помогать. Потому, что этой ночью вы свою красавицу-родственницу продали и сосводничали, вот почему! Потому, что доллары янки вам любезнее счастья этой женщины. Вы думаете, я не знаю, как обстоит дело с вашей кузиной Эндри! Конечно, она мне ничего не рассказывала. Но не надо читать в этой раненной душе. Она любит вас, милостивый государь, только вас. Ее тошнит от другого. А вы толкаете ее, не желающую, в кровать к американцу, как проститутку, как его любовницу или как его жену — все одно! Вам за это хорошо заплатили — поздравляю! Скажите, пожалуйста, сколько зарабатывают в большом свете сутенеры?

Он судорожно сжал руки. Эта женщина — не человек. Она — зверь, хищный зверь.

— Вы лжете, — крикнул он. — Вы лжете… — Но голос его оборвался. С губ сорвался писк, затем кашель.

Но вдруг, почти без перерыва, он расхохотался. Сел и положил ногу на ногу.

— Черт возьми, доктор, вам чуть было не удалось! Я чуть было не принял всерьез вашу брань. Вам стало легче после того, как вы выплюнули свою ядовитую слюну? Уже отомстили за то, что я разбил на куски прекрасные мечты о сенсационном эксперименте и о вашей потрясающей славе? Что я сорвал лавры с ваших крашенных локонов?

Она сморщилась. Невольно провела рукой по голове. Прищелкнула языком.

— Волосы? Вы правы, мне надо будет снова покраситься. Это не очень-то поможет моей красоте — но что не сделаешь ради своих милых ближних? Только вы ошибаетесь, думая, что уничтожили мои планы. Я могла бы это сделать с вами и с той женщиной, которую вы мне доставили и берете обратно, могла бы это сделать еще сегодня и здесь. Но я это сделаю и без вас — быть может, еще в нынешнем году. Если даже я несправедлива к вам и вы отбираете у меня женщину не ради денег Брискоу, который, конечно, заплатит вам любую цену, все же я вас переоценила. Потому, что в вас говорит только буржуазная боязнь, жалкая трусость! Ведь эта женщина разбита вами, а вы, вы — последний, кто желает даровать ей жизнь, которой она алчет. Вы будете это отрицать?

Ян Олислягерс вертелся под ее ударами. Разве это не верно? Разве не правду она говорит?

Он увильнул от нее, сказав с равнодушием:

— Так поищите себе более смелых людей.

— Итак, в этом мы согласны? Смелых людей я найду сегодня же. Они живут в России.

Он обрадовался, что она его оставила в покое, и быстро спросил:

— В России?

Она кивнула головой, схватила несколько газет со стола:

— Русские порывают со всякими благостными предрассудками и со всяким сверхчувственным барахлом. Прочтите, если это вас занимает. Москва отправила экспедицию в Африку — знаете, для чего? Чтобы скрестить людей с обезьянами, с гориллами и шимпанзе. Искусственным оплодотворением — как выйдет. Если удастся, — а это удастся, — то этот биологический опыт окажет большее действие, чем все анатомические, эмбриологические и прочие доказательства. Еще девяносто процентов человечества гнут колена перед каким-то божеством, еще, несмотря на науку, религия — всемогуща! Что с ней станется, когда через пропасть, отделяющую, как по библейскому, так и талмудическому и мусульманскому представлениям, человека от животного, будет перекинут мост? Не по ученым книгам, которых никто не читает, а по живым свидетельствам — продуктам скрещивания человека с обезьянами. А московский профессор знает, чего он хочет. Это — старик Иванов.[2] Он ввел на конских заводах искусственное экономное оплодотворение спермой. Он при помощи такого метода уже получил бастардов от тех видов, которые нормальным путем не могут спариваться. Например, от крыс и мышей — более отдаленных родственников, чем люди и обезьяны, у которых исследования крови дают тождественные реакции.

— Глупость! — пробормотал Ян, — вздорные шутки увлекшихся биологов.

Она засмеялась:

— Да, да, глупость все то, что вы не в состоянии охватить разумом. Но не говорили ли вы мне, что изучали юриспруденцию? Так если юристы уже занялись этими проблемами, значит, в них кое-что заключается. Как вы думаете? Вот, смотрите: декабрьская «Германская газета юристов». Большая статья о том, как следует с точки зрения права относиться к ивановским живым существам, этим созданиям, стирающим границы между человеком и животным. Способны ли такие полу-люди вступать в брак, владеть имуществом? Можно ли их будет — по каноническому праву! — крестить, господин доктор обоих прав? Как бы то ни было, вы должны будете серьезно отнестись к этим вздорным опытам. Можно было бы уже давно предпринять их, но люди слишком трусливы. Даже теперь самая передовая наука все еще ограничивается экспериментами над животными, не осмеливаясь наложить руку на богоподобного человека. Только русские идут на это. Как некогда — читайте Библию! — ангелы спускались к дщерям человеческим, чтобы те родили от них новые существа, так ныне Иванов со своими людьми спускается к дочерям обезьян. Русские это смеют, только они одни. Они и мне предоставят возможность претворять в действительность мою мечту: изменить пол, превратить мужчину в женщину и женщину в мужчину!

Ян Олислягерс поднялся, подошел к двери, надавил кнопку звонка и вернулся обратно.

— Да, эти русские смелы, — сказал он, улыбаясь. — Они на это осмелились, они одни, мне только интересно, что из этого выйдет. Русские ведь, знаете ли, ваши дорогие русские никогда не бывают мастерами, они ^:- только сбежавшие ученики.

Она вспылила:

— И вы думаете таким нелепым замечанием…

Ян перебил ее:

— Не волнуйтесь, доктор. Я лишь повторяю то, что когда-то сказал Кант!..

Гелла Рейтлингер всмотрелась в этого большого, хорошо развитого мужчину, сидевшего тут перед ней с улыбкой превосходства, элегантного, несмотря на грязную, поношенную кожаную куртку шофера. Она ясно почувствовала, что эти серые глаза не знают мелких предрассудков. Почувствовала, что ее оружие притупилось, не оцарапав ему и кожи. Ее охватил озноб, и ее веки растерянно опустились.

— Простите! — пробормотала она.

Он подошел ближе, посмотрел на неес любопытством.

— Что такое? — спросил он.

Она шептала:

— Но почему же?.. Почему?..

Сильный стук в дверь перебил ее. В комнату вошла сестра.

— Что угодно госпоже?

Она оправилась, переломила себя.

— Да, хорошо, — сказала она, — пойдите в комнату номер двенадцать, распорядитесь…

Она не окончила фразы. Ян Олислягерс перебил ее:

— Обождите еще, сестрица, с этим. Сперва принесите нам кофе, только очень крепкого и очень горячего. С вашего любезного разрешения, доктор, это обоим нам будет полезно после бессонной ночи.

Сиделка вышла, поклонившись. Точно свежая кровь прилила в жилы докторши. В одну секунду она снова обрела свою прежнюю силу.

— Чего вы еще ждете? — настороженно спросила она.

Он полез в карман, положил на стол документ, подписанный Эндри.

— Можете его взять себе, — сказал он.

Она повернула голову, мучительно и неуверенно:

— А завтра, — спросила она, — завтра?

Он повел плечами:

— Я в вашем распоряжении. Сегодня и завтра… пока все не кончится.

Она взяла несколько листков с письменного стола и передала ему.

— Вот что я разработала сегодня ночью. Вы согласны это сделать для меня?

Он взял бумаги и начал читать. Затем задал несколько вопросов, на которые она быстро ответила.

— Согласны вы это сделать? — повторила она.

Он согласился.

Она схватила его руку и крепко пожала. Он почувствовал, как горяча ее рука, влажная и липкая.

— Итак, покончено, — сказала она, — твердо покончено?

Мягко и благодарно покоился на нем ее взгляд. Она чувствовала, что получила большой подарок.

— Почему? — задала она вопрос.

Он высвободил свою руку и высоко вздернул голову перед ее изумленным взором.

— Почему?.. Я сам этого не знаю, — медленно произнес он. Но что-то дернуло его. Он быстро добавил: — Во всяком случае, не ради вашей красоты, доктор Рейтлингер!

Она скорчилась, затем горько усмехнулась:

— О, это я хорошо знаю! — Тотчас же овладев собою, продолжала: — Думаю, вы начнете сегодня же, мой партнер! Сначала возьмите на себя американца. Устройте так, чтобы он дал мне работать и не надоедал. Далее, если вы сядете на поезд, отходящий в полдень из Бармштедта, вы сможете вечером быть в Берлине.

— Хорошо, — согласился он, — хорошо. Я буду держать вас в курсе происходящего, буду писать или телеграфировать. Затем приеду за вашими новыми приказаниями.

Он снова схватил ее руку, быстро наклонился и поцеловал. Подняв голову, увидел ее желтый торжествующий глаз. Закусив губы, Ян направился к дверям и вышел.

— Я — пьян, — бормотал он, — пьян…

Пришла сестра с большим серебряным подносом в руках.

— Кофе! — усмехнулась она. — Крепкий и горячий!

Он схватил стакан воды и с жадностью выпил. Ян видел, как сестра пыталась локтем надавить на ручку дверного замка. Открыл ей дверь, впустил ее. Какое-то всхлипыванье донеслось до его ушей. Гелла Рейтлингер стояла у своего письменного стола. Ей тело вздрагивало, руки колотили по столу, слезы текли из глаз. Истерические всхлипывания и стоны трясли ее. Она с рыданиями упала на стул.

Ян медленно закрыл дверь и спустился с лестницы.