Собрание сочинений в пяти томах. Том четвертый. Лезвие бритвы

Глава седьмая. «ЭКС СИБЕРИА СЕМПЕР НОВИ»

Пора бы сделать перерыв, Иван Родионович! - вырвалось у Веры, когда она получила распоряжение ехать за новой порцией лекарств. Это означало продолжение опытов, длившихся уже третью неделю без особенного успеха.

«Есть интересные факты, - думал Гирин, - но все не то, что я ищу... Все не то». И чем меньше обещали опыты, тем яростнее работали все их участники. Гирин даже ночевал в смежной с лабораторией комнатушке, и Вера была единственной, кто отлучался по делам. Накопился ворох протоколов - стенографических записей, устных рассказов или странных рисунков, самих испытуемых, сделанных в моменты галлюцинаций, искусственно вызванной шизофрении. Оба - и Сергей и Иван Родионович - осунулись, побледнели, и сердце лаборантки не могло перенести такого небрежения к себе.

- Зря беспокоитесь, Верочка. - Голос Гирина звучал совсем нежно. - Ничего не случится с Сергеем, а я закален. Мы слишком носимся с опасениями перегрузить мозг. Пустое, мозг способен усвоить непомерно больше того, что мы ему даем. Надо только уметь учить, а емкость мозга такова, что он вместит невероятное количество знаний. Следует усвоить, что можно и надо подвергать и весь организм перегрузкам страшнейшей работой, но только делать потом долгие отдыхи. Так мы устроены, такими мы получились в длительной эволюции, и с этим нельзя не считаться.

- Видишь, Вера, я что тебе говорил, - торжествующе сказал студент, - получила? Иван Родионович доказал, что мы, цивилизованные люди, мало нагружены и мало заняты. А для полной жизни и здоровья нужна полная нагрузка по всем трем линиям: для мозга, для эмоций и для тела. А у нас? То тело нагружено, а голова пуста, голова занята тело бездействует. Если равнодушно ко всему относиться, то и чувства тоже не будут волновать, стимулировать, давать взлет душе и телу. Как тебя никакие чувства ко мне не волнуют, оттого ты и такая... без огня и блеска!

- Сам-то какой блестящий, подумаешь! - рассвирепела Верочка, поворачиваясь спиной к Сергею. - Нет, Иван Родионович, при всем вашем авторитете не соглашусь с вами. Сколько бывает болезней от перегрузки работой!

- Все дело в том, какая перегрузка. Если выравнивать все три линии нагрузки, о которых говорил Сережа, то получится большой психологический подъем, который сделает весь организм невосприимчивым не только к усталости, но и к болезням. Возьмите войну - как редко болеют люди на войне, а ведь худших условий не сыщешь. И перегрузка самая чудовищная по всем линиям. Все ученые, конструкторы, художники, пока захвачены работой, матери с больными детьми не поддаются болезни. Восемьдесят процентов наших болезней - психические, то есть зависят от ослабления психики, за которой следует ослабление главных «биохимических осей» организма. Человек в отличие от животных приобрел могучее мышление и воображение. Животные автоматизированы в гораздо большей степени, чем человек. Поэтому все психические воздействия у них проходят и исчезают очень быстро, а у человека остаются надолго и могут быть причиной болезни. Но есть и другая, сильная сторона того же: человек обеспечен гораздо большей психической силой, что влечет за собой стойкость и выносливость организма, сопротивление смерти и тяжелой болезни значительно большие, чем даже у могучих животных.

- Нет силы с вами спорить, Иван Родионович, - сдалась лаборантка, - и все же...

- И все же отправляйтесь в аптекоуправление. А я сейчас позвоню нашей очередной жертве.

Словно в ответ на слова Гирина, зазвонил телефон.

- Иван Родионович, вас просят срочно подняться в дирекцию, - сказала кинувшаяся на звонок Вера. - Изменений не будет?

- Нет. Поезжайте? Я сам вызову добровольца. Кто у нас на очереди?

- Женщина. Соловьева Татьяна Павловна, - откликнулся Сергей.

- Пожалуй, получится все же перерыв часа на три. Идите погуляйте, Сережа. Или съездите домой. Или пойдите с Верочкой. Работать будем весь вечер допоздна.

Проходя узкими коридорами и темными закоулками, отделявшими изолированную лабораторию от главного здания института, Гирин досадовал на внезапное вторжение в свое отшельничество. Досада превратилась в беспокойство, едва он ступил на широкую, залитую светом лестницу. Будто бы раскрывалось и выставлялось на обозрение что-то его сокровенное, еще незрелое и беспомощное. С этой тревогой он вошел в кабинет директора. Болезненный директор неохотно привстал, здороваясь, и снова опустился в кресло. Рядом с ним восседал маленький коренастый профессор. Гирин знал его как одного из заведующих лабораториями института. По лицам обоих угадывался неприятный разговор.

- Вы работаете у Вольфсона младшим сотрудником со степенью?

- Да, у профессора Вольфсона.

- И что же вы делаете у него?

- Я не уполномочен профессором обсуждать его работу даже с руководством института. Профессор заканчивает на дому свой отчет и, безусловно, даст вам все нужные разъяснения.

- Вот как, секреты!

- Никаких секретов. Элементарная субординация. И научная этика.

- По-вашему, мы неэтичны?

Гирин молча пожал плечами. Директор неприязненно сжал губы. Вмешался сидевший с ним рядом профессор:

- Вы неверно поняли, товарищ Гирин. Вас спросили не о работе вашего руководителя, а о вашей собственной.

- Простите, у меня пока нет своей работы, я выполняю лишь задания профессора Вольфсона. В плане института за мной ничего не значится.

- Не значится! - согласился директор. - Однако вы ведете какую-то свою работу, пользуясь лабораторией, и дирекция ничего об этом не знает. Вы считаете это правильным?

- Ни в коем случае. Я провожу серию психофизиологических опытов по договоренности с профессором Вольфсоном сейчас, когда в его плановых опытах наступил перерыв. Я полагал, что профессор поставил вас в известность. Работа не имеет ничего общего с планом, проводится мною на свои собственные средства, и я пользуюсь лишь помещением и добровольной работой студентов, моих учеников.

- Что это за опыты по существу?

- Попытка раскрытия избыточной информации у одаренных эйдетикой людей.

- М-да! Далеко от чего бы то ни было в нашей тематике. Вам бы, наверное, надо работать у Кащенко. Ну и как же вы ведете это раскрытие?

- Эйдетик получает прием ЛСД-25. Это производное спорыньи, диэтиламид-тартрат д-лизергиновой кислоты. Оно уменьшает выброс фосфора из организма, подавляя действие гормона гипофиза. Тем самым нарушается важнейшая питуитарно-адреналиновая психическая ось во внутренней секреции организма и получается искусственный психоз типа глубокой истерии или шизофрении. На три-четыре часа.

- И зачем вам это нужно?

- Чтобы расщепить нормально сбалансированное сознание, отделив сознательный процесс мышления от подсознательного, и этим путем открыть подавленные сознанием хранилища избыточной информации. Я предполагаю, что в них хранится память прошлых поколений, обычно вскрывающихся у человека только на низших ступенях нервной деятельности и гораздо более развитая у животных, с их сложными инстинктами и бессознательными действиями.

- Но ведь это чепуха! Мистика какая-то!

- Что и требуется проверить опытами. Кибернетику тоже не так давно считали чепухой. А именно кибернетика дала нам возможность впервые создать научное представление о работе мозга. То же будет и с памятью.

- Не намерен с вами спорить. Хотя стоило бы разгромить вас как следует.

- Мы много говорим о спорах. «Надо спорить, спорное утверждение, пьеса, книга» - встречается на каждом шагу. Но как-то забывают, что словесный спор - это всего лишь схоластика, не более. Единственный серьезный и реальный спор - делом, не словами. Спорный опыт - поставьте другой, спорная книга - напишите другую, с других позиций, спорная теория - создайте другую. Причем по тем же самым вопросам и предметам, не иначе. Я тоже не хочу спорить, а просто работаю.

- Работа ваша опасна! - внезапно выпалил директор.

Гирин изумленно воззрился на него.

- Да, опасна и безответственна. Подумали ли вы, что может случиться с какой-либо из ваших «морских свинок»? Что отвечать придется институту, мне!

- Позвольте, я вас не понимаю. Кто же может прежде всего судить об опасности и безопасности, как не те, кто работает? И кто, как не я - врач, - отвечает в первую очередь? Куда серьезнее, чем вы, тем более что и вся-то ваша ответственность в этом деле больше воображаемая.

- Достаточно. Надеюсь, вы поняли, что я намерен разобраться в этом деле. Кто разрешил использовать лабораторию для ваших опытов? Спасибо профессору Цибульскому, - директор кивнул в сторону сидевшего рядом, - я бы ничего не знал, пока гром не грянул!

Гирин хотел возразить, но лишь махнул рукой.

- Можно подумать, что вы бескорыстный поборник науки, - недобро вмешался Цибульский. - А что это такое? - и он помахал листком бумаги, который схватил со стола директора.

- Да, да, объясните, пожалуйста, - вскинулся директор. - Вы занимаетесь частной практикой?

- Не вздумайте меня допрашивать, потому что такие вопросы вне вашей компетенции. Но на просьбу сообщить извольте: никакой частной практики у меня нет. И не было с момента получения диплома врача. Конечно, при нужде в помощи никогда не отказывал.

- А потом ваши пациенты пишут восторженные письма нам в институт и доказывают, какой вы великий человек, - язвительно проговорил Цибульский.

- Не понимаю, откуда это! Перестаньте издеваться, профессор, это не прибавляет уважения к вам.

- Вот как? А вам прибавляет то, что вы заставили... - Цибульский назвал фамилию геофизика, - и мать и отца, у которых вы якобы спасли сына, писать сюда о ваших доблестях и дали адрес института?

Молниеносная догадка пронзила Гирина, и глубокое отвращение отразилось на его лице.

- Теперь я понял. Действительно, что мне вам сказать, - Гирин запнулся и продолжал: - Какую же надо иметь психологию, чтобы так принять естественную благодарность матери и так оценить мое в этом участие! Жаль, что еще не созданы машины для чистки мозгов от мусора, и особенно для ученых! Извините, товарищ директор, но вы ничего больше не хотите сказать мне? Тогда разрешите откланяться.

И Гирин, покинув начальство, стал медленно спускаться, по залитой солнцем центральной лестнице.

- Видели, как мы его скрутили? В бараний рог! - воскликнул Цибульский, едва дверь кабинета закрылась за Гириным. - Ему ничего не осталось, как бежать.

- Да нет, - задумчиво возразил директор, - его уход не был похож на бегство. Так уходят только правые люди, и я тут, очевидно, сделал промах. Можете идти, - отпустил директор Цибульского, озадаченного таким оборотом дела.

Гирин шел в лабораторию бесконечными подвальными переходами и спокойно размышлял о случившемся. Жизненный опыт и знание психологии научили его не огорчаться из-за подобных столкновений с косностью, гнусностью или непониманием. «На то и существуют люди, подобные Цибульскому, чтобы ученый делался крепче, яростнее, убежденнее» - так перефразировал он старую пословицу. Конечно, он попросит помощи у партийной организации, чтобы убедить дирекцию и сохранить за собой лабораторию. Беда в том, что он сам не уверен в правильности своего пути с эйдетикой. Еще не добыты сколько-нибудь убедительные данные. Пусть неудачными окажутся эти первые опыты, все равно они лишь малая часть исследований, намеченных им в ближайшие годы!

Кто-то догонял его, учащенно дыша и в то же время не решаясь обратиться, шагал за его спиной. Гирин по какому-то древнему инстинкту терпеть не мог, когда кто- нибудь неотступно шел позади. Он резко повернулся, встретившись с взволнованным и серьезным Демидовым, которого знал как хорошего работника из лаборатории транквилизаторов.

- Иван Родионович, можно вас на два слова? Извините, что я так... на ходу, но в другое время трудно вас поймать - либо идут опыты, либо вас нет.

Гирин, немного досадуя на перебивку мыслей, подошел вместе с Демидовым к широкому окну нижнего этажа.

- Мне только один ваш совет, как психолога глубинных структур.

- Вы произвели меня в новый чин и новую специальность, - улыбнулся Гирин, - я ведь прежде всего - врач.

- Так и я тоже. Потому и советуюсь, - успокаиваясь, сказал Демидов, - вы работаете с ЛСД и другими галлюциногенами. А мне внезапно пришла в голову такая идея, что показалась куда важнее всего, чем я занимаюсь сейчас. Издавна мечтой людей был напиток счастья, например в Ведах Индии, эта, как ее?..

- Сома?

- Да, да! И помните у поэта: «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой».

- Так вот хотите заняться изобретением напитка?..

- Лекарства!

- Все равно! Лекарства «Сон золотой»?

- Вот именно! Подумайте только...

- Давно уже думано. И отброшено.

- Но почему же?

- Чтобы видеть сны золотые, надо иметь золотую душу. А в бедной душе откуда возьмется богатство грез? Люди лишь отупеют и одуреют, как от алкоголя. Некогда вино вдохновляло поэтов, а теперь обессмыслившиеся от него до скотского состояния мужчины избивают детей и женщин.

- Значит, дело не в лекарстве?

- Вы поняли меня. Надо дать человеку богатство психики - вот за что мы, врачи, должны бороться. А без этого, как бы хорош ни был ваш состав, он неминуемо обернется бедствием, расслабляя торможение и высвобождая дьявола первобытных инстинктов.

Демидов сник. Гирин ласково погладил его по рукаву и пошел к себе.

Вернувшиеся полтора часа спустя Вера и Сергей застали его глубоко задумавшимся над одним из рисунков инженера-электрика: белым цветком, обвитым синей спиралью на фоне сплошной черноты. Молодые люди почувствовали неладное, потому что все материалы и приборы были убраны, даже пучки проводов энцефалографа тщательно смотаны.

- Что-нибудь случилось, Иван Родионович? - испуганно спросила Вера.

- То, на чем вы настаивали, - небольшой перерыв в работе.

- Знаем, - воскликнула лаборантка, - это они... они давно уже косо глядели. Вы такой ученый, а у них просто младший сотрудник, и вдруг какие-то опыты. О, я их знаю!..

- Не стоит вашего огорчения, Верочка, - весело перебил ее Гирин. - Знаете что...

Но лаборантка не дала ему закончить мысль:

- Иван Родионович, если сегодня перерыв, то я скажу вам, я так обещала!

- Что, кому?

- Ей, она звонила, как только вы ушли. Спросила меня, очень ли вы заняты, а я знала, что если вас позвали к директору, то помешают сегодня работать... и я сказала, что, может быть, не очень.

- И что же?

- И она попросила меня, если вы не будете заняты, передать вам, что сегодня в девять пятнадцать ее выступление по телевидению. Передача по второй программе, художественная гимнастика.

- Вот и хорошо! В утешение! Надо быть у телевизора в это время. Будем разбегаться, исследователи?

- Иван Родионович, - начал студент, - если хотите, то... можно ко мне, у нас хороший «Рекорд».

- Спасибо, Сережа. У соседей есть «Рубин», и ходить никуда не нужно. До завтра, верные мои ассистенты!

Оставшись одни, молодые люди убирали лабораторию. Внезапно Вера испустила горестный вопль.

- Что случилось? - подбежал испуганный Сергей.

- Дура я, самая что ни на есть. Забыла спросить у Ивана Родионовича. Теперь все пропало!

- Вот так беда! Позвонишь вечером.

- Да не то. Мне так хотелось увидеть, наконец, ее. И я решила, что буду смотреть телевизор во что бы то ни стало. А он как-то заторопился, и я забыла спросить: как же ее зовут? Выступает там много, как я узнаю? Эх, дура!

Сергей облегченно расхохотался.

- Любопытная дочь Евы наказана по заслугам. Но ваша милость недооценивает мои скромные способности. Ручаюсь, что я угадаю сразу, только придется смотреть телевизор у меня. Признаться, мне тоже не терпится, уже очень интересный наш Гирин, занятно, каков его выбор.

Сергей нахмурился, вдруг щелкнул пальцами и добавил:

- Удивляюсь я на скотскую тупость нашего начальства. Такие ученые, как Иван Родионович, очень нужны, прямо необходимы науке. Он - бездна знания, настоящий энциклопедист и всегда будет центром кристаллизации научных идей, всегда держать научную мысль на высоком уровне. Специальность его не имеет значения, ведь он не прямой изобретатель, а разгребатель огромной кучи бессмысленного набора фактов. Он прокладывает дороги сквозь эту кучу, за которой большинство просто не видит пути, а громоздит ее все выше.

- Ого, да ты соображаешь! - поглядела на студента с уважением Вера.

- А ты что думала, зря меня Иван Родионович позвал работать? - важно ответил юноша.

- Пошел хвастаться! Уверена, что не угадаешь. Я, быть может, по женской интуиции еще смогу.

- Ну, тогда не отвертишься, поедем ко мне. Погуляем, пообедаем и разоблачим таинственную обладательницу приятного голоса.

Рита и Сима, выбежав на улицу, как по команде, жадно вдохнули весенний ветер. Постояв немного, Рита вздрогнула и зябко прижалась к подруге.

- Всегда дрожу перед выступлением, - пожаловалась она, - а ты держишься будто железная. И еще уверяешь, что волнуешься!

- Конечно, волнуюсь. Как иначе? Ведь кажется, что важнее ничего нет на свете, иначе какая же ты спортсменка?

- Ну ясно, и я тоже. Только, знаешь, сегодня особенно страшно. Мама и папа будут смотреть на меня. Ух, ты не представляешь, какой строгий критик мой отец.

- Я думаю, Иван Родионович тоже будет сегодня смотреть. Но если бы я знала, что он смотрит, мне было бы легче. Он взглянет, и на душе делается светлее и спокойнее.

Они сели в полупустой троллейбус, забились в уголок. Рита стала смотреть в окно на весеннюю вечернюю синеву асфальта, а Сима вспомнила события последних дней. Как она говорила с Надей, рассказывая ей о встрече лицом к лицу с чудовищем средневековья, забытым, но не осужденным человечеством. Юная женщина не разделила ее чувства, а может, и она, Сима, не сумела этого добиться. И все же с Нади свалилось гнетущее ощущение собственной вины. Она начала понемногу ^оживать. Заботливые подруги довершат внешнее исцеление, но глубокая душевная рана останется надолго. Как прав Гирин, когда говорит, что нельзя выпускать ребенка в мир не вооруженным идейно, не обученным основным знаниям физиологии, наследственности, психологии, исторической диалектики. Только из этих знаний, из серьезной подготовки вырастает устойчивая собственная мораль и убежденность в правоте, которая выдержит любые удары жизни.

Этот счет мы можем предъявить нашим педагогам. В школьных программах все больше расширяется разрыв со сложной современной жизнью, насыщенной наукой, переплетением личных и государственных проблем. И все меньше уделяется времени на воспитание и самовоспитание, а как трудно без этого уверенно искать свое место в жизни...

- Задумалась! Выходить пора!

Сима вскочила на окрик подруги, но так и не смогла оторваться от своих мыслей на всем пути вдоль высокого забора спортивного центра. Она вспомнила странное, кружащее голову чувство, когда, стоя над «Молотом ведьм», Гирин пересказал ей пронесшееся перед ним видение прекрасной Эллады, как бы затянутое дымом костров христианских изуверов. Во внезапном озарении она поняла, что совершенное физическое развитие без образования, так же как и мораль без знания, еще не дают человеку возможности найти свое место в мире, и ему остается лишь вера. Но до чего может довести невежественная вера! Нагромождение чудовищных измышлений, злодейств... Да, озарение в тот момент, в библиотеке, было очень ярким. Оно не ушло, осталось в душе, как нечто крепкое, ясное, вооружающее.

В глубине телевизорного экрана девушки в черных гимнастических костюмах дефилировали парами, расходясь и исчезая из поля зрения. Сергей и Вера впились в проходящих, стараясь угадать, найти «ее», завоевательницу сердца их руководителя.

- Мне кажется, - шепнул Сергей, - вот эта высокая блондинка, вторая справа, такая стройная и прямая. Хороша-то как!

- Да тут все они замечательные, - отозвалась Вера.

Словно отвечая желанию студента, высокая рыжеватая блондинка выступила вперед.

- Мастер спорта Маргарита Андреева, - объявила ведущая. - Рита, может быть, вы расскажете зрителям о себе?

Девушка коротко и живо рассказала о своем увлечении спортом, долгой работе над собой. Затем последовало блестящее выступление Риты с обручем, такое изящное, красивое и точное, что вечно спорящие помощники Гирина следили за ней, не проронив ни слова. Шум аплодисментов пронесся по залу, и Рита исчезла с экрана.

- Ну что, я не прав? - уверенно крикнул Сергей. - Она! Завидую Ивану Родионовичу, у него отличный вкус.

Вера упрямо покачала головой.

- Хороша, но не она. Не забывай, что я говорила с нею два раза, а ты - только раз. Голос не тот. Да и вообще для Ивана Родионовича чего-то не хватает, не знаю, как сказать, оригинальности, быть может.

- Зато у него оригинальности хватит на двоих. Может, так и должно?

- Часто бывает, а все же... - Вера не договорила.

Девушки выступали одна за другой, и трудно было решить, какая из них лучше по исполнению, или по красоте сложения, или по тому и другому вместе.

- Да-а, - обескураженно протянул Сергей. - Как на грех, сегодня весь состав у них мастера или перворазрядницы.

- Мастер спорта Серафима Металина выступит без предмета, - раздался голос за экраном.

Черноволосая смуглая девушка выбежала на середину зала, и тотчас же ведущая поднесла к ней микрофон. Камера придвинулась, лицо девушки заняло весь экран, ее необыкновенно большие, показавшиеся темными глаза открыто взглянули на зрителей. Твердый маленький подбородок был задорно приподнят, а бесхитростная улыбка очень располагала к ней.

- Все мы рассказываем о том, как стали гимнастками, и невольно получается так, будто мы какие-то особенные.

Вера так и подскочила на диване.

- Она, это она!

- Погоди, не мешай, - отмахнулся Сергей. - Я еще не уверен.

- Каждая из вас, наши зрительницы, может стать такой же и открыть в себе талант - в ритмике или в силе, гибкости или равновесии. Мы слишком мало обращаем на себя внимания, а наши дорогие спутники жизни - мужчины - говорят, что мы должны украшать их существование. Надо прежде всего украсить самих себя, а это возможно только при долгом и терпеливом физическом воспитании. Гимнастика, танцы, коньки сделают любую фигуру красивой, а здоровье, гибкость, точность и быстрота движений, гордая, прямая осанка несравненно очаровательнее одного лишь красивого лица. Для работы, забавы, для чувства жизни всестороннее физическое развитие так же необходимо, как и для хорошего материнства. Подумайте, как хорошо детям с сильной мамой, не уступающей им в играх, беготне, плавании и умеющей научить их всему этому. Пусть на Западе женщины истощают себя диетой, чтобы затем искусно задрапировывать свои тощие тела в красивые платья. Мне и моим подругам простое платье, облегающее правильную и сильную фигуру, кажется гораздо лучше. Не нужно тех сложных портновских ухищрений, которые отнимают так много времени. Один знаменитый парижский портной сказал, что с его точки зрения идеальная женская фигура - это палка, дающая полный простор искусству драпировки... - Девушка с усилием подавила готовый прорваться смех и продолжала: - Везде, во всех странах, где ценилась подлинная женская красота, а не платье, всегда были особые школы для обучения девушек искусству правильной осанки, гибкости, танцам. Везде, где наши путешественники восхищались женщинами, - в Индии, Индонезии и других странах - женщины носят воду на голове. Эта их работа с детства и до старости вырабатывает и сохраняет великолепную гордую осанку, а простое платье - свободу движений. Вот что я хотела вам сказать. Занимайтесь с детства гимнастикой и танцами, будьте красивыми все без исключения... - Девушка остановилась, чуть смущенная, и закончила: - Это будет так хорошо!

Камера открыла зал. Черноволосая поборница всеобщей гимнастики стояла уже поодаль, в глубине. Она взметнула головой, отбрасывая волосы. Раздались первые аккорды адажио из «Эгле».

Помощники Гирина смотрели на предполагаемую любовь своего патрона, и с каждой минутой в них крепла уверенность, что это - она. Не только отточенное искусство владеть всеми мышцами тела, не только благородная сдержанность движений - в Серафиме Металиной было нечто другое: поэзия, музыкальное совершенство тела, способность так соразмерить и сочетать свои движения, что каждый мгновенный изгиб тела приобретал выразительность мимики лица, одушевленность речи.

- Ну, не ошибся наш Иван Родионович, - восхищенно заявил Сергей, когда с выступлением Металиной закончилась спортивная передача. - Он выбрал из всех ту самую... не знаю уж, как сказать.

- Оригинальную! - сказала Вера.

- Да не в том дело! Оригинальная - это такая, которая нравится немногим, может быть, одному, ну, вот как, например, ты - мне. А ведь она нравится всем!

- Довольно язвить, Сергей, я серьезно. Ее фигура, ну, как тебе сказать, очень женская. Рост невысокий. Такую в платье заметишь не сразу, одетая, она неярка. Вот в нашем институте мужчины увлекаются больше крашеными блондинками в ярких платьях.

- За что и расплачиваются! - изрек студент, делая попытку обнять Веру. - Но я мудр: ты не блондинка и всего лишь в свитере.

Телевизор светился и в квартире Андреевых. Перед ним сидела целая компания. Екатерина Алексеевна, вернувшаяся из Ленинграда, удобно устроилась в кресле и небрежно разминала очередную папиросу.

- Опять куришь, - упрекнул ее муж, все же поднося зажженную спичку.

- Нельзя корить волнующуюся мать, - спокойно возразила Екатерина Алексеевна. - Смотри лучше, девушки-то какие! Неужто не дрогнет ретивое, Леня?

- Не дрогнет. Девчонки даже слишком хороши, но ведь подумай, как нелепо было бы влюбиться, в моем возрасте даже в самую лучшую. Или если бы, например, высокоученый наш Гирин влюбился.

- Знаешь, насчет тебя я уверена, а вот Гирин, мне кажется, мог бы. Кстати, мне Ритка туманно намекала насчет него и своей подруги.

- Какая чепуха, Каточек! Тебе всегда приходят на ум сумасбродные вещи. Ты, слава богу, не совершаешь их сама, а хочешь, чтоб такое случалось с друзьями.

- Ну, хорошо, хорошо. А знаешь, эта черненькая, что выступила с речью, умно говорила об одежде.

- И мне нравится происходящее освобождение от лишней одежды, - отозвалась пожилая стройная дама - известная балерина в прошлом. - Подумать только, сколько ткани накручивали на себя наши бабушки, да что бабушки - мамы! Жаль, медленно идет процесс, еще много у нас ханжества, и не научились мы все радоваться красоте тела.

- То, что процесс идет медленно, это естественно, - попыхивая папиросой, сказала Екатерина Алексеевна. Ведь надо не только научиться видеть красоту. Необходимо, чтобы и тело перестало быть неприличным, а это возможно только тогда, когда оно привыкнет быть открытым.

- Очень по-художнически, Катя, - возразила старая дама. - Как это перевести на простой язык?

- Примерами. Возьмите народы отсталые, живущие в теплых странах. Там принято ходить обнаженными, й отношение к наготе самое равнодушное при полном непонимании красоты тела. Наоборот, на прекрасную свою наготу навешивают нелепые украшения, накручивают проволоку, протыкают носы и губы, чтобы прицепить какую-нибудь ерунду. Очень характерные случаи подметил наш путешественник профессор Пузанов в Судане еще в 1912 году. Красивые суданки, шествуя гордо и свободно, при встрече с европейцем стараются прикрыться, значит, взгляд европейца, вероятно, излишне возбужден их наготой. Чтобы бороться с могучим азиатско-эллинским восприятием красоты тела через Эрос, христиане и мусульмане кинулись вспять, со страхом и ненавистью относясь к наготе. После этого, с позволения сказать, «воспитания» долгое время могли смотреть на обнаженное тело как на запрет, неприличие и в то же время только под специфическим углом зрения. Теперь новый поворот исторической спирали: мы опять стали понимать и видеть красоту тела. Зачем нам идти вспять, как хотели бы некоторые ханжи? Во имя чего? Назад к мракобесию и греху? Что умерло, то умерло, и слава богу. Но нельзя и одним прыжком вернуться в Элладу, как того требуют разные натуристы и нюдисты на Западе. Сейчас время не совершенно обнаженного, а открытого тела, не скрывающего красоту своих линий, но еще не настолько ставшего совершенным, не настолько привычного, чтобы показываться нагим. Поживем, вернее, поживут наши потомки в коммунистическом обществе, тогда увидим. А пока считаю, что мы, женщины, должны всегда склонять головы перед отвагой и высокой моралью наших физкультурниц тридцатых годов, смело появлявшихся в своих купальниках перед тогда еще непривычной, не воспитанной в отношении открытости тела толпой.

- Боюсь, что далеко не все побеждено. Нам, женщинам, все еще приходится сталкиваться с рецидивами прежнего ханжества и дикого взгляда на наш пол, - возразила старая балерина. - Тем более удивительно, что ханжеское отношение к открытому телу вовсе не свойственно нам, русским. Еще смелее в этом отношении узбеки и другие народы нашей Азии, - посмотрите только на их великолепные танцевальные постановки. Мне кажется, это чье-то чужое влияние.

- Не знаю, насколько чужое, - вмешался Андреев, - а вот я замечал, и неоднократно, в любой телевизионной передаче, что стоит лишь начать демонстрировать танец или в откровенном костюме, или чуть повилять бедрами, как операторы моментально оставят на экране танцовщице лишь голову, и плечи, и танец тю-тю. Или переключат объектив, и фигурка станет с ноготок. Даже такую прелесть, как Мухабат Абдуллаева из ансамбля «Бахор» с ее великолепной фигурой, едва она начинает арабский танец...

- А ведь ты совершенно прав, Леонид, - согласилась Екатерина Алексеевна, - женщине - нельзя, хотя бы красивой, но в глазах телевизионщиков - неприличной. А вот когда мужики, одетые в какие-то хвосты или шкуры, виляют задами, выпячивают животы и дико вертят бедрами - пожалуйста, сколько угодно, как на показе гвинейского ансамбля. В том же ансамбле, чуть прехорошенькие девчонки начинают извиваться в танце, для женщины естественном, их сразу спрячут от телезрителей. Да что там, в бальных танцах, едва девушки начинают вращение и юбки естественно закручиваются, открывая бедра выше колен, так камера отворачивается в сторону, как стыдливый монашек...

- Это ты, Катя, заметила правильно - для женщины естественное. Именно для женщин извивание в танце и покачивание бедрами - движения естественные, а не специально эротические. Глубокая потребность развития внутренней мускулатуры для материнства, превращающаяся в наслаждение гибкостью и красотой собственного тела. Можете поверить старой балерине. А для мужчин подобные движения - несвойственны и потому некрасивы, неуклюже эротические. Однако хранители морали, ничего не понимая, переворачивают все наоборот, с ног на голову...

- Мне объяснял наш всеведущий Иван Родионович, - сказал Андреев, - что ханжество, непонятный нормальному человеку испуг перед женской красотой и смелостью, - это пережиток церковного отношения к женщине как к ведьме, злому началу...союзнице дьявола. Погодите минуту, - геолог принес старую книгу, нашел нужную страницу и прочитал: - «Женщина есть ехидна, и скорпион, и лев, и медведь, и василиск, и аспид, и похоть несытая, и неправдам кузнец, и грехам пастух, и вапыкательница. Скачет, пляшет, хребтом вихляет, бедрами трясет, головой кивает...». Тут еще много других комплиментов, расточавшихся женщине духовными пастырями старой России. Разве не одни и те же страхи господствуют у нас на телевидении, в художнических комиссиях, в иллюстрациях книг?

- Постой, Леонид, ты прочел какое-то мудреное слово!

- Вапыкательница? От слова «вап» - краска. Иначе говоря, накрашенная.

- Что ж, здорово! Ничего не скажешь, похоже, - согласилась балерина, - я думаю, что наши охранители морали напугались Запада. Не поняли они, где эротика, естественное влечение к красоте и совершенству, а где мразь, как в коммерческих фильмах или фоторевю, где любая тощая девчонка, лохматая и некрасивая, может сниматься, лишь бы обнаженной, в дурацких сценах. Да ладно, видно, немало лет нам еще выбираться из муры к подлинно чистому отношению к женщине, красоте тела и танца! Бог с ними!

- Я очень люблю художницу Татьяну Шишмареву, - продолжала хозяйка. - Перед войной Шишмарева создала много портретов физкультурников и спортивных картин. У меня есть репродукции ее картины тридцать девятого года «Спортсменка» - сидящая девушка в черном купальнике. Кстати, она чем-то похожа на черненькую, что выступала и сказала речь...

- Каточек, не пора ли кормить народ? - спросил хозяин.

Гости поднялись, чтобы выйти в столовую.

Звонок, слабо прозвучавший в передней, не привлек ничьего внимания. Спустя минуту все гости насторожились от громкого и радостного возгласа хозяина. Екатерина Алексеевна устремилась навстречу входившим - огромному мужчине могучего сложения и молодой девушке с толстыми русыми косами, с лицом в сплошном румянце волнения.

- Знакомьтесь! - весело завопил Андреев, - Иннокентий Ефимыч Селезнев с дочерью Ириной. Мой старый друг с реки Тунгира, охотник и владыка целого района.

Давний соратник Андреева, геолог Турищев, тоже бывший в числе гостей, поспешил к Селезневу, чтобы очутиться в медвежьих объятиях, от которых хрустнули суставы. Давно прошедшие дни мгновенно ожили в памяти обоих геологов.

Время далеких походов маленьких геологических отрядов с небогатым снаряжением, когда все зависело от здоровья, умения и выдержки каждого из участников.

Пути сквозь тайгу, по необъятным ее марям - торфяным болотам, по бесчисленным сопкам, гольцам, каменным россыпям. Переходы вброд через кристально чистые и ледяно-холодные речки. Сплавы по бешено ревущим порогам на утлых лодках и ненадежных карбасах. Походы сквозь дым таежных пожаров, по костоломным гарям, высокому кочкарнику, по затопленным долинам в облаках гудящего гнуса. В липкую летнюю жару и ярую зимнюю стужу, в мокрой измороси или в морозном тумане пешком, верхом или на хрупких оленьих нартах...

Товарищи переглянулись с едва заметными улыбками, но в этой улыбке было все: и несгибаемое упорство, и печальная покорность невзгодам, облегчение от миновавшей опасности и глубокая радость от исполнения намеченного.

В одном из путешествий, на восточносибирской реке Тунгире, Андреев и Турищев встретились с Иннокентием Селезневым, с которым совершили немало походов в наиболее труднодоступные места Олекмо-Витимского нагорья.

Два брата Селезневы жили в усадьбе на берегу Тун- гира, примерно в трехстах километрах от ближайшего жилья, и единственный путь к ним вел по этой беспокойной извилистой реке. Они охотничали, рыбачили, заготовляли для приисков по договорам голубику и черемшу. Старший брат, Илларион, был вдов, имел двух дочерей, Настю и Машу. Второй брат, Иннокентий, еще холостой, того же возраста, что и Андреев, жил в той же большой избе. Женской частью хозяйства управляла сестра, молодая вдова, и она же воспитывала обеих племянниц.

Удивительно дружная семья была так гостеприимна и уютна, что Андреев никогда не проезжал мимо и старался подогнать отдых к посещению дома Селезневых.

Не знавшие другой жизни, кроме таежной, проводившие на природе большую часть времени, Селезневы сделались людьми редкой даже для Сибири могутности и здоровья. Такие семьи Андреев встречал среди алтайских староверов, поморов или заволжских степняков. Мужчины - хмурые и добрые, громадного роста, выносливости и медвежьей силы, женщины -= крепкие, точно литые, мало уступающие в силе мужикам, всегда веселые, проворные и смешливые. Семнадцатилетняя Настя и Маша, на год ее моложе, спокойно, как на обычное дело, отправлялись на далекую охоту в тайгу, били сохатых, медведей и рысей. На счету сестры Евдокии значилось шесть медведей, у Насти - два, у Маши - один, но такой громадный самец, что на его черную шкуру, снятую «ковром», с уважением поглядывали и бывалые медвежатники.

Братья были любознательными и образованными людьми. Несмотря на уединенное житье, они собрали большую библиотеку, выучили дочерей. Неторопливые вечерние беседы с этими людьми острой наблюдательности и здорового юмора приносили настоящее удовольствие. Ежегодная смена юных коллекторов в экспедициях Андреева и Турищева обязательно влюблялась в девочек Селезневых, и мрачные байроновские физиономии сопровождали геологов до конца экспедиции. Две длиннокосые охотницы могли покорить кого угодно удивительной для городских жителей отвагой, умением управляться с самыми разными делами, неистощимым задором и весельем.

Девушки сопровождали Андреева в один из боковых маршрутов по притокам Тунгира, и он мог оценить их искусство ходить, грести, вязать плоты, рыбачить, разжигать костры. Каждая неизменно предлагала своему очередному поклоннику бороться. На памяти Андреева только один раз шутливая борьба закончилась поражением Насти. В тот год среди его коллекторов был студент Прошко, получеркес-полуукраинец, черный, угрюмый и очень сильный. Чтобы отомстить, Настя и Маша придумали купаться. Тот, кто знает, что реки Восточной Сибири текут по вечной мерзлоте и очень студены даже в разгар лета, может оценить подвох, устроенный хитрыми девчонками. В самую жару девочки повели храброго Прошко к причаленному на глубоком месте карбасу. Заставив его отвернуться и ждать сигнала, они попрыгали в воду и поплыли, позвав коллектора. Тот в мгновение ока разделся и нырнул прямо с борта. Тонкий поросячий визг пронесся над рекой. Прошко, как ошпаренный, выскочил на берег. Шестиградусная вода после тридцатиградусной жары на воздухе была удачной местью. Как после признавался Прошко, «мене как дрючком кто по башке хватыв, в глазах потемнело, и я сознания лишився». Но еще горше было, что «те клятущие девчонки плывуть соби да плывуть!». Действительно, закаленным девушкам даже такой перепад температуры оказался нипочем.

Однако храбрый черкес-украинец все же посватался к Насте. Может быть, девушка и согласилась бы, но отец был категорически против. Ребенок, еще три года расти ей надо, потом о замужестве думать.

На предложение Прошко подождать старший Селезнев только покачал головой: «Тебе самому-то сейчас девятнадцать, так ты и через три года будешь тот же щенок, для Насти не годишься. Настоящий жених должен быть не меньше как на семь, а то и на все десять лет старше невесты. Мы, сибиряки, так понимаем. Это у вас в России принято щенков женить, так с того ни хозяйства, ни потомства хорошего». Вероятно, Селезнев и не подозревал, что излагает принятые в Древней Элладе правила брака.

Вконец разобиженный, Прошко поехал дальше еще более мрачным.

Настя тоже погрустнела. Но на следующий год, когда Андреев повстречался с Селезневым по дороге с прииска Калар и заехал на Тунгир, Настя так же заразительно хохотала, как и прежде. На вопрос Андреева старший Селезнев улыбнулся сурово и довольно: «Пока еще дурь эту от них отвожу. Надолго ли, не знаю, больно самостоятельные девчонки, без матери растут, эх!»

- А Евдокия Ефимовна? Она им как мать.

- В заботе-то как мать! А кофточки у всех трех одинаковы!

Ничего не понимающий Андреев оглядел смутившуюся Евдокию, которая погрозила брату кулаком и выскочила за дверь.

В это же посещение Селезневых пришлось Андрееву быть свидетелем еще одного сватовства. На этот раз «задурило», как выразился Иннокентий, старшее поколение.

Верный товарищ Андреева, Турищев, давно присматривался к Дуне Селезневой. Андреев знал, что у товарища крупные семейные нелады, но все оставалось по-прежнему до последнего года.

Евдокия только что вернулась с Усть-Тунгира, пройдя за три дня пешком без малого двести километров. Подвиг молодой женщины окончательно сразил геолога, и тут же состоялось объяснение, закончившееся полным поражением Турищева. Теперь байронический вид принял уже старый товарищ. Но геологи не коллекторы и не ходят вместе, а обязательно разъединяются, чтобы обследовать разные участки района. Поэтому Андреев не мог видеть, насколько серьезны были сердечные страдания товарища.

Только в конце экспедиции, когда оба наслаждались ослепительным светом, теплом и прочим комфортом спального вагона в сибирском экспрессе, особенно ощутительным после суровости проведенных в походе семи-восьми месяцев, Турищев рассказал, как отвергла его Евдокия.

Просто и мудро она возразила на все убеждения: «Ты ученый и не сможешь жить на воле все время, а я другой жизни не знаю и не хочу знать. Видишь, не получится у нас: я уступлю - буду терпеть, пока тоска не одолеет, ты уступишь - то же самое будет. Ученому без города, а мне без тайги не житье».

На горячие убеждения Турищева, что одинокой, как она, жить тоскливо, молодая женщина спокойно ответила, что найдет или не найдет судьбу свою, но судьба эта здесь.

И, вспоминая все эти события, происходившие четверть века назад, Андреев смотрел на взволнованное лицо Турищева и чувствовал, что старый товарищ тоже заново переживает все прошедшее. Последний раз виделись они с Селезневыми в 1935 году. За несколько минут выяснилось, что Настя вышла замуж и уехала, а Евдокия тоже замужем, перебралась на один из Нюкжинских приисков. Иннокентий провоевал всю войну, побывал в Маньчжурии, женился еще в 1939 году, имеет сына и дочь, председательствует в большой охотничьей артели, живет у порожистой части реки Олекмы около Енюков, куда перебрался к нему с Тунгира и старший брат, Илларион, с Машей и ее мужем. Дочь Иннокентия, Ирина, окончила школу в Кудукельском интернате и курсы охотоведов, а сейчас отец взял ее посмотреть Москву, куда и сам-то попал по-настоящему впервые.

Пока шли расспросы, Екатерина Алексеевна уже распорядилась столом, обильно уставленным по андреевскому обыкновению всяческой едой.

Андреев усадил Иннокентия напротив себя и по старой памяти налил полный стакан водки. И вдруг этот огромный человек решительно отодвинул от себя зелье.

- Что ж не спрашиваешь, за каким делом приехал, - зорко глянул он на геолога и погладил аккуратно подстриженную бороду с сильной проседью.

- Сам расскажешь, - ответил Андреев. - Наверное, новости привез. У римлян в древности существовала поговорка: «Экс Африка семпер аликвид нови», то есть «Из Африки всегда что-нибудь новое». Мы теперь можем перефразировать ее: «Экс Сибериа семпер нови» - «Из Сибири всегда новое». А может, и просто так - нас посмотреть, себя показать.

- Просто так не собрался бы. Дел не оберешься, никак не высвободиться.

- Тогда говори дело.

- Вишь, оно пока несподручно. Неловко так, на людях, за столом. Вот уж поедим, тогда узнаешь, почему водку не пью, хоть и раньше-то меня к ней не больно-то тянуло.

Екатерина Алексеевна прервала разговор. Тут же решили, что Селезневы поселятся у Андреевых. Ирина будет передана на попечение Риты, которая вот-вот явится с гимнастического выступления.

Турищев, хватив на радостях больше обычного, ударился в воспоминания о былых походах. Селезнев неторопливо ел, иногда усмехаясь, иногда грустнея от того, что задевал в памяти Турищев.

Наконец охотник закурил и наклонился через стол, ближе к Андрееву.

- Слыхал я, со здоровьем неважно у тебя, Леонид? Потолстел, лицо с бюрократом стало схоже.

- Сердце сдало. Видишь ли, у нас, геологов, жизнь то слишком ходячая, то сидячая зимой. Отвыкаешь, и каждый год заново втягиваться надо. Ну, пока был молод, все сходило, а потом пошло под уклон. Своевременно не понял, что форму надо держать строго.

- Ну а как же без пути, без тайги, без гор? Разве можно?

- Представь себе, можно. Я тоже сначала думал, что все погибло и жизни больше нет. Осталась от меня одна пропастина!

- А теперь нашел другую дорогу?

- Нашел. Она оказалась совсем рядом с прежней. Все раздумья, знания, наблюдения, находки, что накоплены за сорок лет работы, пустил в дело, в мою науку. Не для рассуждений и разных там умствований, вроде геотектоники, где пока остроумная спекуляция на первом месте. Нет, использовать свой опыт и знания, как молоток или зубило, в толще горных пород.

Андреев, увлекшись, говорил громко и не сразу заметил, что все умолкли и слушают его.

Видя недоумение в глазах Селезнева, геолог продолжал рассказывать про необозримые дали, открывающиеся перед современной исторической геологией, вооруженной новыми достижениями физики и химии, обогащенной наблюдениями над геологическими процессами современности, не говоря уже о расширяющемся все больше познании геологической истории всех материков.

Андреев рассказывал об измерении направления, силы и длины водных потоков, текших по земной поверхности сотни миллионов лет назад; восстановлении ветров, дувших на исчезнувших материках; определении температуры морей, высохших невообразимо давно; радиации солнца, согревавшего некогда пустыни, и горы, рассыпавшиеся песком, снесенным на дно морей, и временем превращенные в толщи осадочных пород.

Все это записано в горных породах, и надо расшифровать код, каким сделаны эти записи. Кодов много, и с каждой новой ступенью восхождения науки мы получаем возможность читать все большее их количество. Ярче оживает перед нами история Земли, казалось бы, невозвратно исчезнувшая, тем самым давая в наши руки ключ к пониманию будущего.

- Теперь я понял, - сказал молчаливо куривший сибиряк. - Что ж, это тоже дорога, трудная и дальняя, не хуже тех, по каким мы ходили с тобой в молодости. Тут не вдруг - пал на коня и попер, пожалуй, заплотов на пути не счесть! Жизнь стоящая. Ты прости меня, Леонид, я чуть не согрешил против тебя, подумалось мне, что ты того...

- Зажирел, отупел, купил дачу! - расхохотался Андреев.

- Ну не так, но вроде.

- Не в коня корм, пусть даже немного мне осталось! Но пойдем ко мне в кабинет, там расскажешь, что с тобой случилось.

Андреев узнал об удивительных видениях, начавших посещать охотника вскоре после войны, едва только он оправился от ранения. Эти картины были настолько четки, что он мог бы все нарисовать по памяти, но очень рваные, путаные, иногда повторявшиеся много раз, иногда сменявшие друг друга в бешеной скачке. Селезнев испугался, что сходит с ума, и попробовал полечиться баней и водкой, но от нее видения стали только более продолжительными и какими-то мутными, страшными. Селезнев отправился на долгую охоту, потом отдыхал на Дарасунском курорте. Понемногу галлюцинации утихли и не появлялись несколько лет.

А год назад, после сильной простуды, они внезапно вернулись с еще большей силой. Местный врач, приятель Селезнева, только разводил руками. Охотник явился в Читу, где его стали уговаривать лечь в клинику нервнобольных, и чем сильнее уговаривали, тем больше тревожился Селезнев. На семейном совете было решено, что ему надо съездить в Москву, кстати повидать столицу, показать ее Ирине.

- Видишь, дело-то какое, - сокрушенно покачал головой сибиряк. - Может, ты что присоветуешь?

- И присоветую, представь себе! Явись ты год назад, я ничем не смог бы тебе помочь. А теперь тут живет мой старый приятель, доктор Иван Гирин.

- Ишь ты, имя какое, старорусское!

- Имя-то ладно. Дело в том, что Гирин как раз занимается такими случаями, вроде твоих. Если я правильно его понял, то ты для него такая же находка, как он для тебя. Завтра созвонимся с ним. А вот и Рита явилась. Как ты ее находишь?

Селезнев ничего не сказал, глядя на стройную дочь друга.

- А мне при первом же взгляде на твою Ирину вспомнились «Стихи в честь Натальи» Павла Васильева, помнишь:

Так идет, что ветки зеленеют,

Так идет, что соловьи чумеют,

Так идет, что облака стоят...

- Захвалите тут в городе, совсем от рук отобьется, - буркнул Селезнев, скрывая довольную усмешку. - У нас до сих пор знали только, как определить, поспела ли девка для замужества и какая из них лучше. Бабы опытные и старухи заставляли девку бежать с горки, а сами смотрели - трясется у нее тело или крепко. Затем сажали на дубовую лавку на орехи. Ежели хрупнут - все в порядке. Не раздавятся - слаба!

- А знаешь, этот мудрый, хотя и жестокий, опыт отражает крепость прежних поколений, во всяком случае, - задумчиво согласился Андреев, - ничего нет жальче и страшнее детей с больной наследственностью. Сердце надрывается глядеть. Вот почему так заботились наши предки о правильном подборе брачующихся пар!

Конец первой Части