Сновидения Ехо (сборник)

Когда я был дитя и бог, Могер был не селеньем скромным,

а белым чудом – вне времен – сияющим,

огромным…

Все на своих местах – вода, земля и небосклон,

церквушка – дивный храм, домишки –

светлые хоромы,

и я, сквозь виноград, с веселым псом несусь тропой укромной,

и мы, как ветер, невесомы, беспечны, словно громы,

и детства мир от мира горизонтом отделен.

Прошли года, и после горестной разлуки первой вернулся я в мой сказочный Могер и не узнал Могера.

Кругом – ни храмов, ни хором; в кладбищенской тоске безмерной,

в уединенье полном – средь лачуг – застыла тишина.

И я уже не бог, я муравьишка, жалкий смертный;

все пусто, лишь рассыльная Кончита,

солнцем сожжена,

по знойной улице бредет, вся в черном и лицом черна,

а вслед за ней… ребенок-бог с божественной собакой верной;

в себя ребенок погружен, витает в облаках –

волшебных сферах,

собака – так важна! – и в нужности своей убеждена.

А время… за ребенком-божеством умчалось время…

Кому из нас дано изведать чудо повторенья?!

О, если бы не знать, вовек не знать,

не знать старенья,

и снова стать зарей, и оставаться божеством –

вне всех времен – и умереть в Могере сказочном моем!

Мне говорят, а я уже не слышу,

Что говорят. Моя душа к себе

Прислушивается, как Жанна Д’Арк.

Какие голоса тогда поют!

И управлять я научился ими:

То флейты вызываю, то фаготы,

То арфы. Иногда я просыпаюсь,

И все уже давным-давно звучит,

И кажется – финал не за горами.

Привет тебе, высокий ствол и ветви

Упругие, с листвой зелено-ржавой,

Таинственное дерево, откуда

Ко мне слетает птица первой ноты.

Но стоит взяться мне за карандаш,

Чтоб записать словами гул литавров,

Охотничьи сигналы духовых,

Весенние размытые порывы

Смычков, – я понимаю, что со мной:

Душа к губам прикладывает палец –

Молчи! Молчи!

И все, чем смерть жива

И жизнь сложна, приобретает новый,

Прозрачный, очевидный, как стекло,

Внезапный смысл. И я молчу, но я

Весь без остатка, весь как есть – в раструбе

Воронки, полной утреннего шума.

Вот почему, когда мы умираем,

Оказывается, что ни полслова

Не написали о себе самих,

И то, что прежде нам казалось нами,

Идет по кругу

Спокойно, отчужденно, вне сравнений

И нас уже в себе не заключает.

Ах, Жанна, Жанна, маленькая Жанна!

Пусть коронован твой король, – какая

Заслуга в том? Шумит волшебный дуб,

И что-то голос говорит, а ты

Огнем горишь в рубахе не по росту.

Сбиться с дороги –

это слиться с метелью,

а слиться с метелью –

это двадцать столетий пасти могильные травы.

Сбиться с дороги –

это встретиться с женщиной,

которая режет по два петуха в секунду и не боится света,

а свет – петушиного крика,

задушенного метелью.

А когда метель задохнется –

пробудится южный ветер,

но и ветры стонов не слышат –

и поэтому снова пасти нам могильные травы.

Я видел, как два колоска воскового цвета,

мертвые, хоронили гряду вулканов,

и видел, как два обезумевшие ребенка отталкивали, рыдая, зрачки убийцы.

И я знаю, что два – не число и числом не станет,

это только тоска вдвоем со своею тенью,

это только гитара, где любовь хоронит надежду,

это две бесконечности, недоступные друг для друга.

и еще это стены мертвых и напрасная боль воскрешенья.

Цифра два ненавистна мертвым,

но она баюкает женщин,

и они пугаются света,

а свет – петушиного крика,

петухам же в метели не спится,

и поэтому вечно пасти нам могильные травы.